В рассказе Альбины меня привлекла строка: "моя-к-тебе-почти-любовь пока сильнее моей-к-тебе-почти-нелюбви". Психологически точная, приближающая к формуле реальных взаимоотношений мужчины и женщины. Хотелось бы, чтобы на уровне таких полупоэтических попадающих в цель интонаций был отработан весь рассказ.
* * *
Эта строчка дает возможность читателю сравнить собственный опыт с авторским и идентифицировать себя с ним.
Всё остальное в рассказе, по моему стойкому и не раз проверенному ощущению - перечисленные формальные переживания. Они не дают, к сожалению, такой возможности. Читатель остается несопричастным происходящему: ну, влюблена молодая девушка в художника (почему - в художника? так красивее-эстетичнее-элегантнее-многозначительнее?); нравятся ей его руки (почему не лицо? намек на эротическую тонкость героини?); не хочет она понимать разницы между Моне, Ренуаром и Ван-Гогом (опять же - почему? не интересно? тогда на что, собственно, на какое утепление отношений, на какое в принципе взаимопонимание юная люди рассчитывает?); ну, догадывается читатель (методом исключения или дедукции), что любая женщина хочет чувствовать себя рядом с любимым мужчиной более значимой, чем все великие гипнотизирующие имена, и что имена эти - лишь помеха отношениям, - ну, и что? Во всем виновата пуговица, не оставившая даже следа? Читателю холодно, он здесь ни при чем, ему негде себя разместить.
А упомянутая выше фраза - уже обобщение, со смыслом которого согласятся многие.
* * *
Замечу, что и форма ее (перетекание состояния от слову к слову через дефис, два равновеликих по силе, сопротивляющиеся друг другу состояния) родилась на грани афористичного совершенства. Значит, автор в принципе способен писать удачно. Но не стал этого делать, потому что не видит собственного текста и не знает, чем одна его фраза отличается от другой. Например, от такой: "О том, что в твоей светлой головушке (нет, светлая головушка - это у меня... а ты - скорее брюнет, cher ami)...". Кто в любовном тандеме блондин, а кто брюнет, - это только для героини существенно (хотя почему?), а читатель, увы, остается к подобной информации глубоко равнодушен. А вдруг он, читатель, рыжий? Или седой? Или вовсе голый, как коленка? Какое это имеет значение? И многозначительное, что-то обещающее или предупреждающее о чем-то "cher ami" - что значит? Подчеркивается некая многозначительная интеллектуальность героини? Или рядовое заигрывание? Для читателя "cher ami", увы, не означает ничего.
* * *
Поскольку наполняющего контекст смысла он найти не может, то ему остается предположить своего рода дамское литературное кокетство - сердечный объект далеко, может быть, уже только в воспоминаниях, а продемонстрировать себя очень хочется. И поэтому возникают ёжащие пассажи, от которых остается чувство неловкости, будто не вовремя ворвался в супружескую спальню, где двое воркуют друг около друга совершенно незначительными по содержанию репликами любовной игры: "Вот укушу за палец, коли будешь плохо себя вести - "И что же, по-твоему, плохо?" - все, что не хорошо - соседка там, или что...А вот поэтессе - руки - ну тоже нужны, конечно...Но не так, как тебе, художнику. Для тебя это - многофункциональный инструмент...Смеешься... "Да твои руки - это руки Венеры!"
Я занудный читатель. Я настаиваю на том, чтобы автор не вывешивал ценники, а давал вместо них сам предмет. Картину. Образ. Его движение и дыхание. Иначе никакому ценнику не поверю. И оплачивать свое присутствие в рассказе искренним интересом и соучастием не стану.
Я не видела рук Венеры. А когда в свое время штудировала на уроках рисунка Милосскую знаменитость, то при всех классических формах не могла не заметить столь же классическое отсутствие у нее рук. Так что авторское сравнение женских рук с их отсутствующим во мраморе аналогом по меньшей мере спорно. Хотя возможно. Только смысл в этом случае окажется далек даже от "многофункциональности".
Может быть, автор намекает на другую Венеру? Художников много, каждый видит свою. Но я, читатель, могу вообразить по преимуществу лишь то, что видел и пережил сам. Например, могу придумать за автора намек на Венеру Ботичеллевскую, из раковины выходящую. Но читатель не обязан делать за автора его работу. Ему нужна не бирка, указывающая, что здесь надлежит видеть "руки Венеры" - Венеры вообще, - а конкретика, оттолкнувшись от которой, воображение сможет отправиться в свободный полет.
* * *
Молодые женщины, начинающие писать прозу, часто обращаются к самому ближнему опыту, к любовной тематике, и потому почти всегда впадают в грех кокетства. Им трудно отстраниться от имевших место реальных переживаний, в тексте они невольно, рассматривая себя глазами своего персонажного визави, принимают многозначительные позы: им хочется, чтобы тот видел в них именно это: руки (Венеры, непременно!), очи, грацию, талию - начинается обольщение, воплощающееся прямо и непосредственно в ткани прозы. Если в жизни мужчина под такой гипноз всё-таки попадает, то прозаический контекст оголяет именно механизм усилий нравиться - нравиться во что бы то ни стало, отражая не только себя в глазах мужчины, но и подменяя собой и его свойства. Механизм очевиден и вызывает неловкость. Этого нужно жестко избегать, если, конечно, иметь в виду не воображаемое воздействие на читателя (подразумевается - всегда мужчину), а все-таки предпочитать результат независимый.
Именно стремление принять красивые позы и повредило, на мой взгляд, рассказу. Притом, как мне представляется, если Альбина примет во внимание то, что мне показалось ошибкой, и поверит, что миновать ее сумело очень небольшое количество женщин-писательниц (то есть, что явление на самом деле вполне естественное и преодолимое), то сможет сконцентрировать силы на независимом ткачестве прозы - так, как это хорошо получилось у нее в начальной процитированной фразе.