Аннотация: Рассказ основан на реальных событиях. Все действующие лица существовали и существуют в действительности.
Весть от "Геркулеса",
или История одной командировки
Пролог
В канун 2001 года мы искали "сенсацию" для праздничного номера. Начиная с ноября, ездили по стране, стараясь выцепить что-нибудь "этакое". Я не люблю подобные заказы, явную бульварщину. Но, как говорит наш редактор отдела, "конъюнктура рынка диктует свое"... И напутствие от него было предельно лаконичным: "Нам нужен настоящий Миллениум".
Этот "Миллениум", как назойливая муха, бился в моей голове, заслоняя собой все радости жизни. Вдобавок ко всему, ко мне приставили фотокорреспондента Пашу Крабова, попутно работающего на европейские агентства. И - понеслось!...
Я немела от стыда, наблюдая, как он нагло и бесцеремонно заставляет людей позировать перед камерой. То цирковой медведь бродит у него с ряженным крестьянином по деревенской улице, то дети катаются в грязи на свиньях, то менты наводят автоматы на старух. Не обходилось и без скандалов. Тем не менее, Крабова считали у нас в газете лучшим "желтым" фотографом. И в то же время, наша газета никогда не была для него авторитетом. За искусственную жизнь на своих снимках он получал куда более приличные гонорары от иностранцев.
Под завершение командировки мы заявились в радиационный заповедник. Крабов принялся искать мутантов или "создавать" их прямо на месте. У меня же были свои, более "прозаичные" темы. Я собирала информацию о животных в заповеднике, многие из которых стали источником повышенной опасности для человека.
Паша бесился от "бессмысленности" работы на меня. По нему, так все слишком реально, ничего яркого, вычурного. Но в одном я с ним соглашалась. До сих пор среди моих тем не было "Миллениума". А значит - вопрос о выполнении задания оставался открытым.
"Может, поступим банально?" - предложил Паша за ужином в пустынном зале местного ресторана. - "Мне подсказали, здесь живет одна древняя бабка. Ей точно за сотню перевалило. Говорят, что-то около 110-115 лет. Получается, даже XIX век помнит".
Это действительно была банальная тема. Я сразу же представила, о чем можно написать. Мол, не пила, не курила, и вот - результат. Или - пила и курила... Обычный штамп. А если голова еще в здравом уме, то долгожительница немного расскажет о своей заурядной юности в деревне царских времен. И тут же мысленно возник шаблон: "Когда она родилась, Володе Ульянову было 18 лет. Ее выдавали замуж в разгар Русско-Японской войны..." Да еще живет рядом с Чернобылем, что тоже хорошо всегда обыгрывается... Статья будет написана быстро и без затруднений.
"Пойдет", - кисло согласилась я. - "Терять нам нечего". И живо представила редакторский гнев, который бурно изольется на нас по возвращению.
Так мы оказались в глухой полесской деревне в 20 километрах от Чернобыля, где жила одна из самых древних женщин планеты.
Аслауг
"Надоели! Житья от вас нет!" - надрывно кричала на нас бабка с мясистым лицом. Она стояла, как часовой, на пороге своей хаты. - "Не пущу! Бабу после ваших визитов колотит! Поберегли бы ее покой! Помереть спокойно не дадите!".
Дело казалось безнадежным. Разъяренная пенсионерка всем своим видом демонстрировала непреклонность. Но Паша быстро сориентировался. "Мне говорили, бесплатно сюда не ходят", - тихо пробормотал он и вынул из сумки две бутылки водки. "С ума сошел?" - ужаснулась я. - "Она же не алкашка". Но Паша лишь снисходительно улыбнулся моей "наивности".
"Уважаемая! Это Вам - презент от нашей газеты", - залебезил он. Бабка стала хмурее тучи. Вот-вот, казалось, грянет настоящая буря. Надо было спасать положение. Но как?
Я подошла ближе. "Мне будет достаточно просто поговорить с Вами. Вот хотя бы здесь, на дворе?" - то ли мои слова, то ли дрогнувшие интонации голоса, смягчили хозяйку дома. Она помолчала, задумалась и с недоверием оглядела меня. Потом устало махнула рукой: "А, ладно... Заходите. Только ноги вытирайте"...
"Шлагбаум поднялся". Но... В эту самую секунду я поняла, что в действительности не хочу видеть древнюю старуху. Во мне вдруг взыграла какая-то псевдоэстетическая брезгливость. Воображение живописало "мумию", покрытую мхом, от которой нестерпимо воняло давно немытым телом и тлением. Я боялась, что первым же делом уткнусь взглядом в ее живой "труп", уже мало похожий на человека, и в довершении всего выдам с головой свои эмоции.
...В главной комнате было светло, чисто и безлюдно. Все, как всегда в деревенских хатах: побеленная печь, старый дерматиновый диван, грубый стол под вышитой скатертью, фотографии на стенах, да образа с рушниками по углам. "Мумии" пока не было.
"А где?..." - не нашла ничего лучшего спросить я. "На печи сидит. Она там целыми днями. Спит или песни поет. Только к телевизору вылазит - новости или "Клуб путешественников" посмотреть", - с заметной долей сарказма ответила пенсионерка и отдернула печную занавесь. "Не очень-то любят старуху родственники", - подумалось мне.
"Баба Аля, ты глянь, к тебе опять журналисты пришли! Поздоровайся с людьми", - с наигранной веселостью будила хозяйка ту, ради которой мы пришли сюда. Я внутренне напряглась, боясь поднять глаза. Но - вот странная человеческая натура! - все же посмотрела, ЧТО там на печи.
Удивительно, это была совсем не мумия. Казалось, ей лет восемьдесят - не более. На вид - обычная сельская бабка, без каких-либо "столетних печатей". Едва очнувшись ото сна, она отсутствующим взглядом скользнула по нам и остановилась на часах.
Я предприняла попытку заговорить с ней. Тщетно - долгожительница полностью игнорировала нас. Видимо, разобравшись с временем на часах, она недовольно наморщила лоб и вновь улеглась на печи. Спиной к нам. "Да!", - пробормотал Крабов, оценивая освещение в хате. - "С бабкой нам не повезло... Ненатурально свежа и возмутительно неучтива. Татьяна Михайловна, а что если мы посадим ее за столом у окна? Вы будете напротив. Неплохо было бы еще и самовар с чашками поставить". Паша, к тому времени, успел выяснить, как зовут хозяйку дома, и принялся за свое любимое занятие: бесцеремонно переставлять людей, не считаясь с их желаниями и физическим состоянием. И все ради того, чтобы получить снимок, рожденный в его воспаленном воображении. Кстати, говоря, стол в этом доме стоял далековато от окна. А значит, Паша уже мысленно "передвинул" его.
Меня вновь залихорадило от Пашиной наглости. "Мы же обещали!..." - еле сдерживаясь от открытого возмущения, почти беззвучно процедила я. - "Ты мешаешь мне работать... Нас сейчас выставят. А что, если во время твоего фотосеанса бабка умрет?". Но облагоразумить Крабова еще никому не удавалось. Он едва "удостоил" меня взглядом. "Мне тоже надо работать. Вытерпят. А если, что - будет крутой снимок "Умирающая 113-летняя бабка"!" - то ли в шутку, то ли всерьез сказал Паша безо всяких оттенков интонаций. Оставалось лишь не обращать на него внимания и постараться отвлечь на себя хозяйку. И я начала расспрашивать бабку Татьяну о долгожительнице.
"Кем она мне приходится?", - переспросила "младшая бабка". - "Я и сама не знаю кем. Моя бабушка была ее двоюродной сестрой. Так, по крайней мере, мама говорила. Свою бабку-то я не знала - та в молодости от тифа умерла. А у бабы Али другой родни, кроме нас не было. Вот она сюда и приехала".
"Приехала?" - уточнила я, все больше запутываясь в родственных связях бабок. - "Она жила в соседней деревне?" Тем временем, мое внимание привлекли фотографии на стенах. Какие-то толстые женщины в сельской одежде, коренастые чернявые мужики, одноликие дети. "Здесь есть ее снимок?" - повернулась я к хозяйке дома.
"Нет. Все журналистам раздали. И никто не вернул", - баба Татьяна подошла к своей "фотогалерее". "Вот это моя мама", - показала она на некрасивую бесформенную тетку. - "А это - бабушка, двоюродная сестра бабы Али". Следовало признать, что бабушка была куда миловиднее и интереснее матери.
"Баба Аля приехала к нам уже старой и - откуда-то из Сибири. Я не помню названий. Язык в них можно сломать", - продолжила хозяйка свой рассказ. - "Мама говорила, что бабу Алю раскулачивали... Или так посадили? Точно не скажу. А после ссылки баба осталась в Сибири. Возвращаться было некуда. Родителей и брата ейных уже не осталось в живых. Так под старость она нас разыскала, приехала и сразу же в нашей деревне хороший дом купила. Вот что-что, а деньги у нее всегда водились. Где родилась баба Аля - не знаю. Неместная она и даже нерусская. Финка или еще кто-то там. От нее разве толку добьешься? Молчит все время или мычит свои песни. Да и имя у нее переписанное, ненастоящее".
Повествование принимало интересный оборот. Судьба моей долгожительницы получалась не такой уж заурядной. - "А дети, муж?... Про это что-нибудь известно?"
Пенсионерка снисходительно улыбнулась и показала глазами в сторону печи: "У этой? Что Вы! Да с таким норовом, как у нее, какой мужик ее выдержал бы? Всю жизнь в девках и просидела. Хотя, между нами", - она перешла на шепот. - "Я не думаю, что она старая дева. Мама рассказывала, был у нее кавалер - морячок. Погулял с ней, жениться наобещал и сбежал". Баба Татьяна, подчеркивая "мораль сей басни", нарицательно двинула бровями и наклонилась ближе ко мне: "А она-то, как собачонка, искала его, все надеялась, что вернется. И Любке, дочке моей, лет двадцать назад сказала, мол, не умру, пока не дождусь одного человека". Это был "хороший штрих". "Можно будет обработать и "развернуть" в тайную причину долгожительства", - мгновенно решила я, а вслух с сомнением произнесла: "Так он, наверное, давно уже умер..."
"Умер-то, может и умер", - теребя ситцевый фартук и, опустив глаза, откликнулась хозяйка. - "Но мы "ждем"..."
"Это в каком смысле?" - с недоумением улыбнулась я. Неужели у них здесь массовое помешательство? "А вот в самом прямом!" - важно отвечала она. Потом вдруг переменилась и вновь заговорила фальшиво-веселым голосом: "Я же забыла совсем! Всем журналистам говорю, а вам забыла. Она любит красное вино, ест все, что дашь, сама одевается и еще может ходить. Этим летом работала на огороде - перебирала картошку и полола морковь. А когда Аглае Федоровне стукнуло 100 лет, районные власти подарили ей телевизор. Правда, сначала она его вовсе не смотрела, а сейчас новости полюбила..."
"Постойте", - вспомнилось мне. - "Вы говорили, что она еще "Клубом путешественников" увлекается. Это почему? Может быть, она как-нибудь комментировала? Мол, мир хочу посмотреть, попутешествовать?"
Но хозяйка не поддержала моего предположения: "Да нет, это скорее - из вредности. Мы как-то телевизор включили, как раз шел Сенкевич. А по другой программе - сериал. Мы с Надькой, внучкой моей, конечно, сериал хотели посмотреть. Только переключать, а бабка как завоет! Как начала свои татарские боевые песни петь! Глаза навыкате, аж покраснела вся. Ну, думаем, помирает. Подошли к ней, а она нас отталкивает, мол, отойдите от телевизора. И уперлась, смотрит на лыжников. Может, они кого из Сибири ей напоминают..."
Но тут ее прервал Крабов. Заслышав про телевизор, он резко поднялся с дивана и приказал: "Разбудите старушку, пусть телик смотрит, а я буду снимать". Хозяйка на его слова только криво усмехнулась: "Мужчина, эту бабу еще никому уговорить не удавалось! Она делает только то, что сама хочет".
Едва сдерживаясь, чтобы не убить Крабова, я собралась было задать очередной вопрос, как вдруг с печи раздался жуткий вой. Крабов от неожиданности едва не уронил камеру. "Не обращайте внимания! Это баба поет", - сердито объяснила хозяйка. Я вслушалась. Звуки, которые издавала долгожительница, больше напоминали отчаянный вопль, чем какую-либо мелодию. Определенно были слышны нерусские слова, иногда они повторялись. "Мощные легкие у этой старухи!" - скривился Паша. - "И долго она так орет?"
"Когда как", - пробормотала баба Татьяна. И, тяжело вздохнув, неожиданно призналась: "Знали бы Вы, как она мне надоела!..." Баба Татьяна нервно заходила по комнате, приготавливая нам чай и морщась от особенно сильных "нот" из-за печной занавески. Мы же старались не обращать внимания на это "пение". Но становилось только хуже. Тоска, безнадежность и жуткая боль откровенно сквозили в ее вопле. Так мог кричать только бесконечно одинокий человек.
Почему-то особенно сильно "песня" воздействовала на Крабова, что было удивительно для меня. "Да... умирать надо вовремя", - промямлил он, поглядывая на печь. - "Нельзя жить вечно одному. Только вместе со сверстниками... Слышишь, Оль, а ведь все ее одногодки давным-давно сгнили в могилах". Я промолчала. Меня поразила реакция Крабова.
Внезапно стало тихо. Колыхнулась занавеска, и старушка медленно, но уверенно соскользнула с печи. Паша побледнел, словно увидел призрака. Но долгожительница твердым шагом прошла мимо него. Она направлялась ко мне. Признаться, я растерялась. Прямо передо мной она остановилась и широко улыбнулась беззубым ртом. С необъяснимой робостью я отвечала на ее детский беззаботный взгляд. Старуха протянула руку к моим волосам, погладила по голове и замерла. Показалось, что от ее остановившейся ладони веяло легким холодом. Мне было жутковато. С потаенным страхом - кто знает, что от нее ожидать - я снова посмотрела старухе в глаза. На фоне желтоватых белков мутнела сине-серая роговица с россыпью темных точек. И в расширенных зрачках, словно в осколках старого зеркала, я видела свое размытое отражение. Глаза жили своей жизнью. Они словно повторяли ту жуткую "песню", явно контрастируя с умиротворенным лицом долгожительницы.
Что-то подтолкнуло меня заговорить: "Аглая Федоровна! Ваша племянница рассказала все, что знала о Вас. Но многое еще остается неясным. Где Вы родились, за что Вас отправили в Сибирь, почему Вы там остались? Пожалуйста..." Старуха прервала меня жестом. Приложила палец к губам - мол, молчи. Покачала головой и довольно внятно произнесла: "Я дала слово!" Кому и какое слово она дала, насколько это важно и какое значение имеет - вопросы сплошным потоком наполняли меня. Но старуха по-прежнему призывала молчать.
Блеснула вспышка. Ясное дело, Крабов не удержался и сфотографировал старушку. Это было ошибкой. "Уходите!" - отринувшись от меня и задыхаясь от обиды, крикнула она. - "Уходите!" Приникнув к печи, старуха плакала и дрожащими руками утирала слезы. Тут уже всполошилась и баба Татьяна, приказывая нам знаками убираться вон. Мне оставалось лишь попрощаться. Сумбурно извинившись, я направилась к выходу, замечая все новые и новые вспышки фотоаппарата. Крабов, козел, пятясь к двери, все еще продолжал снимать.
"Ну ты и сволочь!" - не удержалась я во дворе. - "Мы же практически раскололи ее! Она пошла на контакт, а ты!... Подождать не мог..." Но Крабов пропустил мои возмущения мимо ушей. "Пошли отсюда. Мне здесь надоело. Тем более, фактуры у тебя предостаточно. В крайнем случае, придумаешь что-нибудь. Проверить же никто не сможет", - меня взбесил его деловитый тон. Не слушая возмущений и возражений, Крабов направился к машине.
Отстав от него на добрую сотню метров, я медленно пробиралась по занесенной снегом тропе и все вспоминала странные глаза старухи: "Это, конечно, проклятие - жить так долго. Крабов, в данном случае, прав. Знала ли она в молодости, что больше шестидесяти лет будет старухой? Никому не нужной и практически неадекватной... Конечно, нет. Да и молодость свою она, наверное, уже воспринимает, как далекую историю чужой жизни. Долгая старость все затерла. Или нет? И бездетная... Ее гены никому не передались, пресекаются на ней же самой. Она последняя в цепи. У Бунина было что-то подобное... Страшно ли ей умирать? Бунин боялся... Но ему не было сотни лет".
Погрузившись в размышления, я почти не видела тропы. И не стремилась к машине, которую мы оставили на окраине деревни. Я очнулась, когда меня позвал чей-то голос. Оглянувшись, увидела бегущую ко мне в одном халате и задыхающуюся от бега бабу Татьяну. "Ольга! Стойте!" - повторила она. - "Баба умирает! Вас просила позвать! Но - только вас..." Меня словно оглушило: "Как... умирает???!!!" И мы поспешили назад в хату.
Весть от "Геркулеса"
...Старуха, поникнув, полулежала на диване у работающего телевизора. Судя по всему, она была без сознания. "Может, выключим телевизор?" - спросила я. Но баба Татьяна категорически запретила: "Она просила оставить". Шел "Клуб путешественников", и Сенкевич рассказывал про какие-то пустыни и караваны верблюдов. Татьяна Михайловна смочила платок нашатырем и поднесла его к лицу старухи. Та едва заметно шевельнулась, судорожно вздохнула и тяжело открыла глаза.
"Вы здесь, моя милая?" - тихо молвила она в мой адрес. Ее голос был исполнен грустью и спокойствием. - "Он, наконец, отпускает меня. Я умираю, хотя давно уже пора..." Речь долгожительницы выдавала в ней хорошо образованного человека.
"Извините, кто отпускает Вас?" - осторожно поинтересовалась я. Старуха улыбнулась, покачала головой и показала глазами на телевизор.
"Да, конечно, Вы не знаете. Сейчас все поймете... Скоро расскажут... Простите, что я призвала Вас к себе. Мне это необходимо", - со слезами говорила она. - "Таня, принеси мой сундук. Пришло время расплатиться по счетам..."
Тем временем, тема "Клуба путешественников" сменилась. Старуха в ужасе застыла. Гости в студии рассказывали о полярном исследователе Потапове, пропавшем во льдах со своей экспедицией в далеком 1913 году. Рассказывали поисковики из Орла, нашедшие минувшим летом в окрестностях Таймыра останки корабля "Геркулес", полуистлевшую шлюпку и человеческие кости с черепом. "Сенсация", - провозглашал голос в кадре. - "Впервые поисковой экспедиции удалось обнаружить шхуну, на которой ушел в последнее путешествие один из апологетов первых арктических исследований. Более 85 лет Белое безмолвие хранило тайну гибели Потапова. И вот орловские энтузиасты совершили грандиозное открытие. Но чьи кости они нашли? Потапова, его невесты-француженки, или, может быть, капитана "Геркулеса" Лосева? Что же ответил поисковикам знаменитый российский профессор Клубин, проводивший реконструкцию черепа?"
В кадре показался суровый мужчина в тонких очках. На столе перед ним лежал побуревший от времени и тундры череп. "Сразу расстрою орловцев. Увы, это не Потапов. Череп принадлежит молодому мужчине в возрасте от 20 до 25 лет. Потапову, как известно, на момент смерти было 32 года. Ну и, естественно, это не его невеста. Анализ берцовой кости говорит о том, что рост погибшего соответствовал 170-175 сантиметрам. К сожалению, нам не предоставили достаточно четкой фотографии капитана Арсения Лосева, но, судя по описаниям современников, череп может принадлежать ему. Впрочем, как и еще двум матросам из его команды. Для полной уверенности необходимо провести анализ ДНК, если, конечно, еще живы родственники пропавших полярников. Одно могу сказать точно, этот человек умер от воспаления мозга".
И снова голос ведущего вернулся к повествованию: "Нам хочется верить, что орловские поисковики нашли именно Арсения Лосева. В таком случае, это было бы первое в истории возвращение домой пропавшего полярного капитана. А теперь вспомним, что представлял собой этот молодой человек...
Он обладал действительно незаурядными способностями. В 18 лет получил диплом капитана, первым составил русско-норвежский словарь и написал три романа. Он был одним из двух русских в составе экспедиции Амундсена на Южный полюс. Сразу же после возвращения Лосева из Антарктики, Потапов пригласил его капитаном на судно "Геркулес", отправляющееся на поиски Великого Северо-восточного морского пути. 24-летний Арсений Лосев не мог уйти от искушения вновь стать первопроходцем. Перед отправлением он обручился со своей любимой девушкой Аслауг - дочерью финского литературного критика. К сожалению, ей так и не суждено было дождаться каких-либо известий от жениха, кроме давнего сообщения "Пропал без вести". Напомним, что со времени его ухода прошло 88 лет...
Почему орловская поисковая экспедиция с такой настойчивостью развивает "версию Лосева", и не предполагает в погибшем кого-либо из матросов? Недавно руководитель экспедиции Николаев нашел в архивах документ со списком вещей, которые брали с собой путешественники. Как известно, рядом с останками были обнаружены карманные часы и морской кортик. Согласно документу эти предметы принадлежали Лосеву. Но мы не исключаем возможности, что ими мог воспользоваться кто-нибудь другой. И все же... Мы говорим: с возвращением, капитан Лосев!"
На экране несколько раз появлялись мутные фотографии полярного капитана. Стройный молодой человек с правильными чертами лица.
Пошли титры. Но мы, словно зачарованные, все еще смотрели на экран. Баба Татьяна так и держала в руках небольшой старинный сундучок, который принесла по просьбе старухи. Сама же долгожительница покрылась красными пятнами и нервно дрожала. Зависла пауза.
"Аслауг?" - обратилась я к бабе Але, чтобы подтвердить невероятную, но очевидную догадку. Та лишь кивнула в ответ. Это тоже было сенсацией. Аслауг дождалась!... Или, все же нет?
"Вы уверены, что это он?" - на всякий случай уточнила я. "Конечно. Как только в начале передаче сообщили, что расскажут о сенсационной находке следов экспедиции Потапова, Арсений сразу отпустил меня..." - попыталась объяснить мне Аслауг. "Что Вы имеете в виду?" - встревожилась я за ее рассудок. В глазах долгожительницы вновь появились зеркальные осколки. Она открыла сундук, достала из него качественный снимок Лосева. С фотографии дерзко смотрел совсем еще "зеленый" юноша с пушком над верхней губой. "Здесь ему семнадцать лет... Я прошу Вас, передайте им для экспертизы. У меня на это уже нет времени", - она протянула мне карточку, помедлила и добавила: "И Вам на память подарю единственную мою фотографию. Все равно она уже никому не нужна. Даже мне..."
Аслауг была красивой хрупкой девушкой с белоснежными завитками на висках. Она носила гимназистскую форму и любила фотографироваться на фоне нарисованных скал.
"Вот кольцо, которое подарил мне Арсений. Таня, я оставляю его тебе. И еще - двадцать золотых монет", - старушка задумчиво распределяла свои покрытие историей богатства.
--
Как Вам удалось сохранить все это?
Аслауг улыбнулась: "Я знала, что за мной скоро придут, и спрятала сундук у одного хорошего человека. Он все сохранил и через двадцать лет передал мне..."
--
Но почему Вы всю жизнь ждали Лосева?
Морщины на лице Аслауг встрепенулись и стали глубже. Словно собираясь с силами, она начала свой рассказ:
"Мы тогда уже знали, что цели путешествия во многом авантюристические и недостижимые. Я чувствовала, что на этот раз удача изменит Арсению, и он погибнет. Но Сеня заверял, что обязательно вернется - любой ценой и вопреки здравому смыслу. И еще боялся, что я не дождусь... Почему - не знаю. Я ведь и думать больше ни о ком не могла. И все же мы поклялись, что будем принадлежать друг другу до тех пор, пока кто-нибудь из нас своими глазами не убедится в смерти другого.
Когда пришло известие о пропаже экспедиции, я едва не умерла от нервного потрясения. Меня спас сон, пришедший ко мне в лихорадке. Во сне Арсений говорил, что я должна жить до тех пор, пока не найду его...
...Моя жизнь знала много потрясений. Гибель Арсения, потом расстрел отца, тюрьма и ГУЛАГ. Но время брало свое. В зрелом возрасте я полюбила другого человека. Именно с тех пор и началось ЭТО. Арсений являлся ко мне ежедневно в жутком обличье: с почерневшим обмороженным лицом и воспаленными глазами. "Ты ничего не знаешь обо мне. Ты забыла обо мне. Ты не нашла меня", - казалось, сквозило в его взоре. Каждый раз мой мозг словно взрывался, не в силах справится с потрясением. И я знала, что он будет жив, пока я не увижу его мертвым.
Эти видения подталкивали меня вести собственные поиски экспедиции. Но что я могла? Изредка добиралась до очередной точки на побережье Ледовитого Океана, опрашивала местных жителей, уговаривала летчиков взять меня в кабину, чтобы с высоты полета осмотреть окрестности - вдруг "Геркулеса" увижу? Все это, естественно, ни к чему не приводило. Да и как можно найти, если не знаешь, где конкретно искать? Освободиться от Арсения не получалось...
Его "визиты" не позволили мне соединиться с любимым человеком. Они становились все чаще. Потом, в глубокой старости, когда смерть подстерегает в каждый момент, Он вообще перестал покидать меня. Не знаю, тридцать или сорок последних лет я постоянно живу с ним. Вот сегодня - знаменательный день - Он отпустил меня!... Ощущение, будто что-то чужеродное, наконец, разбилось в голове..."
Похоже, силы покидали Аслауг. "Вы ненавидите его?" - осторожно спросила я. "Нет... Это невозможно. Я с ним связана... Но все было бы иначе, не поклянись мы друг другу..." - дыхание долгожительницы становилось все тяжелей, глаза теряли живость.
"Спасибо, Олечка! Идите... Прощайте!" - улыбнулась мне напоследок Аслауг. Осколки старого зеркала в ее зрачках разбились еще на множество иголок и закружили. Я пожала старую иссохшую руку и молча пошла к двери.
"Воспаление головного мозга...", - вспомнилось мне и стало не по себе. - "Кажется, так обозначил профессор причину смерти Арсения. Реально ли, чтобы?..." Но размышления прервала Татьяна Михайловна.
Она догнала меня во дворе. Испуганная и словно освобожденная. "Как Вы думаете, Оля? Она сошла с ума от своего Лосева? Или все ЭТО есть?"
Чтобы успокоить ее и себя заодно, я ответила с видом полной уверенности: "Думаю, это всего лишь последствия давнего стресса, крайне обострившиеся в старости". Баба Таня облегченно кивнула и поцеловала меня на прощание.
...Машины Крабова не было. Он уехал. И я пошла к городу по вечерней заснеженной дороге...