И был вечер, и была ночь, и было утро: день - неважно какой. Просто день. Эймон решил, что пришла пора заняться хозяйством, пополнить запасы, может, посмотреть новости. Это означало, что надо переключить скорость времени на обычное, чтобы заработали "тарелка" и Интернет. Да и таскать продукты со складов было удобнее в реальном времени, иначе Эймон не успевал их нащупать, а они уже пропадали. Приходилось пользоваться армейскими запасниками, где консервы лежали годами. После замедления его субъективного времени всегда болела голова... но с другой стороны, тоже развлечение. Эймон сел на стул за компом, чтобы потом не вставать, набрал воздуха в грудь и произнес заклинание. Момент, когда его временной поток слился с общим, как всегда, оставил смутное ощущение, что что-то изменилось, но он не заметил, что именно. Он знал, что это иллюзия, побочный эффект, но все равно было неприятно. У правой стены захрипел огромный телевизор в резном дубовом корпусе. "Первым делом надо новый ящик", подумал Эймон, включил компьютер и стал разбираться, что нового появилось в мире за последние пять лет. Голова болела, его любимая конференция закрылась, и почтовый сервер не работал. Эймон шипел ругательства, пытаясь разобраться в непонятных терминах.
К вечеру он почувствовал себя лучше. Он самодовольно оглядывал новый компьютер, утащенный с полным комплектом софта прямо с выставки, пятидесятидюймовый плазменный телевизор, DVD-проигрыватель, груду дисков и новый холодильник. Еще он натаскал консервов, хлеба, молочных продуктов, пару ящиков вина, дюжину упаковок с пивом, пару картонок мороженого, свежих овощей для салата, жестянку с арабским кофе и новую кофеварку-автомат, умевшую делать эспрессо, который Эймон не любил, и капуччино, который ему понравился. Оставалось набрать книг, но он устал и проголодался. И тут в дверь постучали. Эймон потер виски, отметив, что первыми начались звуковые галлюцинации. В прошлый раз ... В дверь постучали снова, потом стук сменился звонким тарабаненьем металла по стеклу: тот, кто стоял на крыльце, решил сменить тактику. Эймон, не веря своим ушам, подошел к двери и отодвинул в сторону занавеску на стеклянной полукруглой вставке вверху дубовой доски.
- Извините, можно от вас позвонить? - услышал он голос и понял, что случилось чудо.
Единственное, что оставалось неясным, к добру оно или нет. Впрочем, даже если девушка спросила бы "извините, можно вас убить?", Эймон все равно открыл бы дверь. Плохая примета - отказать в гостеприимстве первому ступившему на крыльцо в новом тысячелетии... тем более, если предыдущий раз никто не приходил.
- Не заперто, - сказал он, откашлявшись.
До ручки двери он не дотронулся: с Хранителей еще станется поймать его на вот таком идиотском поступке.
Девушка оказалась вполне обычным человеком. Где-то очень далеко в роду у нее были маги, но так давно, что непонятно было даже, по женской линии или по мужской - просто слабый отсвет магии, призрак возможности. Нет, подумал Эймон, убедившись в этом, она - не посланница Хранителей. Но тогда как она проникла в его мирок? Случайность, которая выпадает раз в жизни? Продолжая раздумывать, он решил положиться на интуицию и решения гостьи. Она тем временем ждала, пока на том конце поднимут трубку, и тут губы Эймона словно сами по себе прошептали несколько слов. Девушка принялась оправдываться и вдруг недоуменно спросила:
- То есть как это - ночью? Еще светло... - и повернулась к окну, за которым была безлунная тьма.
Она неверяще взглянула на часы на запястье. Эймон затаил дыхание.
- Не знаю, просто наткнулась на дом, - сказала девушка.
Она держалась теперь чуть более скованно и, разговаривая, разглядывала дом и его хозяина, стараясь делать это незаметно.
- Да не знаю я! Сейчас спрошу, - с ноткой отчаяния в голосе сказала девушка и повернулась к Эймону.
- Скажите, отсюда далеко до шоссе?
- Не знаю, - пожал плечами Эймон. - Я редко выхожу из дому.
- Но вы можете помочь мне добраться до шоссе? Меня там подберут, если я скажу, на каком километре.
- Я не знаю, - еще раз повторил Эймон. - Я никогда не ходил в ту сторону.
Еще бы он понимал, о каком шоссе идет речь. Впрочем, так даже убедительнее получится: возможно, она способна распознать, когда ей врут. Магия в крови может принять и такую форму. Возможно, но маловероятно, подумал Эймон, и, выждав немного, предложил:
- Если хотите, можете остаться переночевать, а утром попробовать найти шоссе. До рассвета осталось не так уж много времени.
- Нет, здесь у дома нет никакой дороги, - сказала тем временем девушка в трубку. - Нет, мобильник я с собой не взяла. Я не собиралась заблуждаться... блуждать по лесу. Я не знаю... ты можешь хоть раз не ругаться? Да. Да. Да, здесь есть люди, вот он стоит. Если ты так считаешь, то мне нечего тебе сказать, можешь думать что хочешь, это твое право. Я не буду оправдываться. До свидания. Да. Да, так. Да, я так решила, и я тебя ставлю в известность об этом решении. С сегодняшнего дня я обещаю сообщать тебе обо всех решениях, которые я принимаю. Вот сейчас я решила положить трубку. До завтра, Пит.
- Пойдемте на кухню, - предложил Эймон, - я заварю чай.
- Пойдемте... спасибо, - вздохнула девушка. - Чай это хорошо, а то я замерзла что-то.
Для скорости Эймон не стал ставить чайник на плиту, а включил кофеварку. Матово-черная машина зашумела, и вскоре девушка грела ладони о большую, красную в белый горох кружку. Чтобы не сидеть с пустыми руками, Эймон налил себе бокал из первой попавшейся бутылки и теперь вертел тонкую ножку в пальцах, пытаясь выкинуть из головы все, кроме вкуса вина. Ему казалось, что стоит остановиться мыслью на сидящем напротив него чуде и начать обдумывать его значение, последствия и так далее, как он начнет строить планы, которым не суждено осуществиться.
- Вы будете ужинать? - спросил он, видя, что девушка не пьет чай.
- Нет, я не голодна, - вздрогнув, ответила девушка. - И меня... меня, кажется, знобит. У вас не найдется аспирина?
- Сейчас принесу, - отозвался Эймон, поднимаясь.
Что такое этот аспирин? Лекарство, наверное. Он быстро набрал незнакомое слово в строке поиска, посмотрел на картинку бело-розовой пачки, закрыл глаза, потянулся и вернулся с упаковкой на кухню.
- Вот, пожалуйста.
- Спасибо. Какая пачка необычная, никогда такую не видела. Это ж надо, из Англии. Вы, наверно, в Англии недавно были, да? А я еще там не была, только все собираюсь, - девушка говорила быстро, чуть задыхаясь, глаза у нее были красные и немного бессмысленные, как у кролика, и Эймон понял, что у нее действительно жар.
- Я сейчас, сейчас постелю вам, подождите минутку, - он соображал, что ей может понадобиться.
Так, кровать, белье, одеяло, что еще? Халат, рубашку? Зубную щетку? Он вышел в соседнюю с кухней комнату, где стоял диван и новый телевизор, сосредоточился, достал аккуратную стопку белья и сложенное одеяло, ругнулся, подумал секунду и достал еще одно одеяло, потолще. За следующий час ему пришлось стащить еще пару одеял, потом озноб перестал трясти ее, и она наконец заснула. Эймон подумал и решил не идти в свою спальню на втором этаже. Проснется ночью в чужом доме, испугается. Он еще разок ограбил многострадальную гостиницу, постелил на полу и приказал себе заснуть.
И был вечер, и была ночь, и было утро: день следующий. Проснулся он одновременно с девушкой.
- Ой, это который час? - судя по свету, было около одиннадцати часов утра. Девушка торопливо спустила ноги с дивана, попыталась встать и плюхнулась обратно, потерев лоб.
- Голова закружилась, - объяснила она. - Я сейчас, минуточку.
- Давайте я вам помогу, - предложил Эймон. - Или посидите, а я кофе сделаю.
- Нет, вот кофе не надо, - смутилась девушка. - Я сейчас ... а где у вас ... я ничего не помню.
- Вон там.
Девушка сделала пару шагов и вцепилась в косяк двери. Эймон вздохнул, подошел к ней и взял ее под руку. Он довел ее до раковины, подождал, пока она не схватится на нее, вышел, закрыл за собой дверь и отправился на кухню делать кофе, пытаясь удержаться и не тереть предплечье, на которое она опиралась голой рукой. Когда он сообразил, что его все равно никто не видит, он сдался.
- Большое спасибо, - проговорила девушка, сидя на кухне у стола и отпивая кофе. - Меня зовут Рики.
- Очень приятно. Эймон.
- Вы можете рассказать мне, как добраться до города? - спросила она.
Эймон еще раз подумал, как бы это объяснить, что он не может выйти из дома, но тут гостья зажала рот рукой и, шатаясь, побежала в ванную комнату. Ее не было долго, и когда она вышла, вид у нее был настолько больной, что Эймон испугался. Помрет еще, а потом доказывай Хранителям, что он ни при чем.
- Вам нельзя никуда идти в таком состоянии, - сказал он, помогая ей добраться до дивана.
- Но я не могу оставаться тут, они будут беспокоиться.
- Ну, так позвоните и объясните, что вам надо отлежаться пару дней.
- Нет, вы не понимаете, они все равно будут волноваться. Я непонятно где, непонятно с кем... ой, извините, но ведь...
- Нет, все в порядке, - сказал Эймон, улыбаясь.
"Непонятно где" - это самое точное, подумал он. И "непонятно с кем" тоже. То есть она настолько не понимает, где она и с кем, что это было бы смешно... если бы не то, что ее действительно будут искать и не найдут, а когда она вернется, ее будет ждать много неприятных вопросов, на которые у нее не будет ответов. Но тут он мог ей помочь.
- Я сделаю так, что вашего отсутствия никто не заметит. Поправляйтесь спокойно, а когда выздоровеете, вернетесь, как ни в чем не бывало.
- Вы что, шутите?
- Нет, - ухмыльнулся Эймон. - Давайте я помогу вам встать.
- Я сама могу... зачем встать?
- Посмотрите в окно.
Прямо за стеклом в воздухе замер шмель. В лесу не шевелился ни один лист, ни одна ветка. А если присмотреться, то в небе можно было разглядеть застывших птиц. Рики долго изучала жутковатый пейзаж, а потом спросила:
- Как вы это делаете?
- Магия. Работа со временем - моя специальность.
- Магия? Вы волшебник? - она устало хихикнула. - Волшебник... в избушке в лесу. Все наоборот. В избушке должна жить старая ведьма, а к ней должен попасть молодой принц.
- Ложитесь, Рики, у вас опять температура. Я сейчас принесу вам этот аспирин.
- Но это правда? - переспросила Рики. - Там, снаружи, время действительно застыло?
- Не совсем. Это у нас сейчас время идет намного быстрее. Я сделал так, что за секунду мы проживаем здесь день. Могу сделать месяц или год, если вы хотите, - не удержался от хвастовства Эймон, хотя все в нем сопротивлялось тому, чтобы убыстрять локальный поток: ну кто же будет растягивать субъективное время заключения?
- Тогда я и правда посплю немного, - отозвалась Рики с дивана.
И был вечер, и была ночь, и было утро: день третий. Весь вчерашний день Рики дремала на диване, а Эймон слонялся по дому, не находя себе занятия: интернет не работал, смотреть телевизор он не хотел, потому что шум помешал бы Рики, клавесин отпадал по той же причине, а новых книг не было. После обеда он устроился с красками у окна: мечта начинающего художника - неподвижный пейзаж - вызывал у него отвращение, но не автопортрет же рисовать. Натюрморты он ненавидел за одно название. Мысль сделать набросок с Рики, которой только и было видно, что пушистая каштановая прядка и кончик носа, вызвала у него приступ иррациональной тоски в стиле "а вот родится ребенок, да вырастет, да пойдет свататься, да по дороге зайдет в трактир, да подерется, да его там убьют...". Он совершенно явственно представил себя еще через пару тысячелетий с наброском в руке, сходящим с ума от воспоминаний о единственном живом человеке, прихотью судьбы подброшенном в его тюрьму и тут же отнятом. Поэтому он сидел и увековечивал сосны и заросли шиповника за окном, оборачиваясь на шорох, чтобы тихо спросить, не надо ли чего. К вечеру Рики почувствовала себя лучше, выпила чашку какао и снова заснула до утра, уже нормальным здоровым сном.
И вот сейчас Эймона разбудил стук на кухне: судя по звуку, Рики методично обследовала все шкафчики и ящики, открывая и закрывая их. Как оно всегда бывает, искомый предмет оказался в последнем шкафу. Некоторое время Эймон лежал, прислушиваясь и наслаждаясь тем, что в доме шумит кто-то, кроме него. Потом он сообразил, что девушка должна быть очень голодна, быстро оделся, умылся и пошел кормить гостью. Та, впрочем, справилась сама: пара пустых баночек из-под йогурта стояли на столе рядом с чашкой кофе и тарелкой, на которой лежал большущий бутерброд с сыром. Эймон поздоровался, налил себе кофе и уселся напротив.
- А вы знаете, я ведь за этим и пошла в лес, - вдруг сказала Рики. - Нет, то есть я не хотела найти волшебную избушку. Просто уйти от всего, от всей этой суеты, хоть на пару часов. А тут такое... такое чудо. Вы вот со временем так запросто обращаетесь, вам, наверно, и непонятно, как может его не хватать на пустяки. А мы живем, как жонглеры: один шарик подбросил, надо тут же другой ловить, а то упадет, потом следующий, и кажется, что нельзя остановиться, иначе все увидят, какой ты неумелый жонглер. Шарики мелькают, и за ними ничего не видно. Ничего, - повторила Рики.
Эймон молча отпил кофе. Не начинать же плакаться в ответ о горькой судьбе заключенного и сводящей с ума скуке. Впрочем...
- Я бы предложил остаться погостить у меня подольше, но боюсь, что вам будет скучно сидеть в четырех стенах. Дело в том, что время послушно мне только в пределах моего дома. Стоит вам выйти за дверь, и оно начнет идти для вас с обычной скоростью.
"... а еще вы вряд ли сможете вернуться сюда, потому что чудеса не случаются дважды", хотел добавить он, но промолчал.
- Ох, я бы уж не скучала, - отозвалась Рики. - Знаете, первую неделю я бы просто отсыпалась и читала. А у вас и Интернет есть, и телевизор.
- Интернет не работает, если время замедлено, и тарелка тоже. Зато у меня есть диски, - сказал Эймон и вдруг понял, что она и вправду хочет остаться.
- Только тогда надо будет переселить вас в спальню, - добавил он, чтобы проверить свою догадку.
- Я напрашиваюсь, да? - смущенно улыбнулась Рики. - Но понимаете, у меня такое чувство, будто я попала туда, куда хотела. Знаете, как будто я все время искала этот домик, только не понимала, что ищу именно его. Здесь так хорошо и спокойно. Я не буду вам мешать, вот увидите. Я буду отсыпаться и мечтать. И немножко ограблю вашу библиотеку.
- Вы мне не помешаете, - сказал Эймон совершенно откровенно.
Позавтракав, Рики пошла устраиваться. Эймон собирался поселить ее в своей спальне и заранее готовил аргументы, но поднявшись на второй этаж, увидел, что планировка дома поменялась. В торце лестничной площадки появилась еще одна дверь. Зайдя туда, он без особого удивления обнаружил приличного размера спальню с камином, кроватью и прочей мебелью, а также отдельной ванной комнатой. Как любезно, подумал он. Значит, следят, знают, что Рики решила погостить, и одобряют решение. Санкция получена, можно расслабиться. Рики он, конечно, ничего не скажет, незачем ей волноваться по поводу этих вуайеристов.
Оглядев спальню, Рики, стесняясь, попросила Эймона дать ей какую-нибудь ненужную майку. Когда он сообразил, что у нее нет даже смены белья, то, недолго думая, натаскал ей полный шкаф одежды. Эймон опасался, что ей не понравится его выбор, но Рики заинтересовалась самим способом закупок. Когда он объяснил, что может просто взять из внешнего мира любую вещь, которую хорошо себе представляет, она совершенно неожиданно возмутилась:
- Это же воровство! Вы что, все так добываете? И ничего не платите?
- Нет, - растерянно сказал Эймон и попытался подумать над этим. С грудой нижнего белья в руках думать было трудно. - Я не могу ничего передать туда, только забирать оттуда. Не могу, понимаете, Рики? Даже если захотел бы, не смог, так уж оно работает.
- Ну вы можете заказать и оплатить, когда привезут, например. Или поехать в город, наконец.
- Не могу, Рики. Я не могу выйти отсюда, и никто не может придти сюда, - сказал Эймон, стоя к ней спиной и складывая белье в шкаф.
- Почему? Я же вот пришла... вот.
- Потому что это - тюрьма. Вы можете уйти, но назад вы не попадете. Стоит вам выйти на крыльцо, и дом исчезнет, а может, он не исчезнет, но это будет просто старый пустой дом. Не знаю, не пробовал. Если я просто так выйду на крыльцо, то исчезну я.
- Тюрьма? Зачем... за что?
- За дело, - коротко ответил Эймон, потом понял, что придется рассказать правду. А то еще решит невесть чего... нет уж, если она с воплем выскочит за дверь, то лучше пусть из-за того, что он действительно сделал, а не того, что она себе навоображает.
- Я остановил время. Давно, очень давно, когда я был молодым, я любил одну девушку. А она любила другого, и вышла за него замуж. Тайно, потому что я был очень могущественным магом, и она боялась. И вот в тот момент, когда я узнал, что еще минута, и она войдет в его дом женой, я остановил время.
- И все? - переспросила Рики.
Видно было, что она не понимает, что в этом заслуживает пожизненного заключения. Эймон мысленно вздохнул. С одной стороны, ему - неожиданно для него самого - хотелось рассказать ей все, как было. По вполне понятным - опять же ему самому - причинам свой поступок он с Хранителями не обсуждал, будучи уверенным, что любой разговор выльется в чтение нотаций с одной стороны и молчаливое раздражение с другой. Или не молчаливое, что было бы хотя и приятно, но бесполезно. Если он сам себя осудил, это еще не значило, что он был готов выслушивать поучения в свой адрес от своих тюремщиков. Хватит им и того, что они держат его взаперти. С другой стороны девушка была, судя по всему, склонна выносить приговоры ("воровство", понимаете ли) не менее Хранителей. Но, по крайней мере, у нее никакой власти над ним нет. Скорее наоборот... Эймон решил не идти до конца этой цепочки.
- Все и не все. Дело в том, что время тоже имеет, ну, инерцию, что ли. Поэтому можно довольно легко остановить его в маленьком пространстве, а чтобы охватить объем побольше, требуется несоизмеримо больше силы и умения. Надо замедлять время постепенно, чтобы мир как бы спокойно остановился и заснул, иначе некоторые его части улетят вперед, некоторые отстанут, и получится каша. В буквальном, а не метафорическом смысле слова, понимаете? Беспорядочная смесь кусочков мира.
- Каша с комками, - бесцветным голосом сказала Рики.
Эймон замер, пытаясь сообразить: неужели она поняла больше, чем он хотел? Он заставил себя продолжать спокойно, как будто пересказывая старую легенду:
- Сила у меня была, умения не было. И если бы Хранители опоздали вмешаться, то дело кончилось бы плохо. Они остановили мое заклинание и спасли мир. И меня тоже, хотя на этот счет были разногласия.
- А почему - тебя?
- Потому что я был безумен и вообще едва жив, - Эймон решил не обращать внимания на переход к "ты". - До произнесения заклинания я был просто не в себе от ревности, а вот во время и сразу после - я тебе передать не могу этот ужас. Я его и не помню-то как следует. Ну, представь себе, что ты держишь в одной руке Солнце, а в другой Луну, и они тянут тебя в разные стороны, и Солнце жжет, а Луна обливает холодом, и ты не можешь разжать рук, чтобы их выпустить. Это единственное, что я смутно помню. Остальное было так страшно, что прошло насквозь. И самое странное, знаешь? Когда я очнулся, я забыл ее. Я знал, почему я это сделал, но вот ради кого и почему она была мне так нужна - забыл. Вот так вот. Наверно, это и к лучшему.
- И тебя посадили сюда? Эти... Хранители? А кто они такие?
- Они - Хранители. Магии, мира, людей. Ну, на самом деле они предложили мне выбор: или прожить остаток жизни обычным человеком, не магом, или быть навсегда изолированным от мира. Так что это не они меня посадили, это я сам себя посадил. Если я попрошу, они выпустят меня наружу, чтобы я доживал свою жизнь, как все... но я не хочу. Магия - единственное, что у меня осталось.
Он вспомнил, как это было. Голоса в комнате:
- Просыпайся.
- Эй, ты! Tебе приговор вынесли, не желаешь ознакомиться?
- Вынесли - выполняйте, - отозвался он, не открывая глаз.
- Да вот тут такая неприятность маленькая, - тот же издевающийся голос, - нам, видишь ли, от тебя ответ нужен.
- Короче, - другой голос, спокойный и мелодичный. - Ты можешь выбрать: или ...
- А если я не стану выбирать? - перебил он.
Он уже представлял из подслушанных разговоров, что ему предложат.
- Тогда останешься здесь, пока не...
Вместо ответа он завернулся в одеяло с головой и замедлил время внутри своего кокона так, что звуки снаружи превратились в едва слышный писк.
- Вот ведь мерзавец!
- Он все-таки еще слишком слаб.
- Ах, слаб? Пусть скажет спасибо, что его в живых оставили и не лишили силы, пока он без сознания валялся.
- Ну а как же условие помилования? Как он сможет его выполнить, сидя здесь?
- Не сможет, так тем лучше. Я бы вообще не стал оставлять ему никакой лазейки. Пусть сидит, пока не сдохнет со скуки или не запросится на волю. A я с удовольствием проведу обряд лишения силы и дам ему пинка на прощание.
Тогда ему казалось, что он сумел справиться с обессиливающим стыдом. А невыполнимое, по мнению самих же Хранителей, условие наполняло его мрачным презрением. Сказали бы честно: "ты никогда не выйдешь отсюда". Но через несколько лет - впрочем, для него они прошли за пару недель - ему принесли книги его учителя, и Эймон спокойно предложил: или он их выбрасывает сам, или книги забирают те, кто их принес; ему они уж во всяком случае не понадобятся. Вот тут ему и выдали полный шлем радости, как говорил учитель, погибший из-за того, что натворил его самый талантливый и самый непутевый ученик, которому тем не менее были завещаны книги. И он согласился со всем, что от него потребовали: продолжать учиться и отчитываться уже перед Хранителями, следить за тем, что происходит во внешнем мире и вообще вести здоровый образ жизни, как выразился целитель. За это ему пообещали навещать его время от времени и обновлять обстановку дома в соответствии с тем, что будет появляться "на воле". Эймон подозревал, что все это он бы получил, ничего не делая взамен, но обещал и собирался выполнять обещанное не ради плюшек, a ради своего наставника, после гибели которого не осталось ни одного мага времени. Рано или поздно родится тот, кто сможет овладеть этой магией, и его надо будет учить. А приговором пусть подотрутся.
- И давно ты здесь? - Рики прервалa его воспоминания.
- Я, знаешь ли, дни не считаю, - раздраженно ответил Эймон. Да пусть наконец убирается, устроила тут допрос, понимаешь. - Около восьмисот лет.
Рики тихо охнула, глядя на него с сочувствием.
- Да не печалься так, Рики-Лики. Зато у меня много времени на, как ты говоришь, пустяки. Мне даже прекрасные девушки, приходящие в гости, завидуют.
- Как ты меня назвал?
- "Лики" - воробушек.
- Чик-чирик, - пригрозила Рики и принялась раскладывать вещи по полкам шкафа.
А он продолжал вспоминать. "Запросится на волю"? Не дождетесь. И с ума тоже не сойдет, не надейтесь на такой подарок. Хотя надо сказать, что поводов для надежды за эти тысячелетия, пусть и уложившиеся для него в несколько сотен лет, он подавал предостаточно. Как ни странно, первые годы он держался неплохо, хотя трезвый взгляд на прошедшие события был едва ли не самым мучительным наказанием. Он бы многое отдал, чтобы вернуть боль, заставившую его произнести то самое заклинание и держаться до конца. Но боль ушла вместе с желанием обладать ... той женщиной, ревностью и всем тем, что он тогда испытывал. Остались выцветшие воспоминания, которые ну никак не помогали ему почувствовать себя хоть немного правым. Остатки гордости помогли ему выдержать гнетущий стыд, не прибегая ни к опиуму, ни к вину - хотя больше всего ему хотелось заснуть и не просыпаться. Чем дольше он держался, тем больше было поводов уважать себя, и тем легче было встречать каждый новый день. Сломался он потом - когда понял, что проведи он оставшуюся ему вечность праведнее невинного младенца, все равно это ни на что не повлияет. Сколько бы он ни старался, занимаясь исследованиями, ставя эксперименты, аккуратно записывая результаты и отчитываясь перед Хранителями, его выслушивали с одним и тем же выражением плохо скрытого недоверия. Забирали записи на проверку, не слушая его объяснений, возвращали их без комментариев и оставляли его с неизменным предупреждением не делать глупостей. Лучше бы не напоминали.
Плохое качество наркотиков компенсировался их большим выбором. Для того чтобы найти опиум терпимой степени очистки, Эймону пришлось переворошить не одну страну. Альди, целитель, только хватался за голову, хорошо еще, что чаще всего за свою. В очередной раз примчавшись спасать подопечного, Альди попросту изолировал его от внешнего мира: отныне, заявил он, никаких контактов. Все необходимое будут ему доставлять Хранители.
Ломка не способствовала сдержанности. Эймон заявил собравшимся Хранителям, что если они чувствуют себя виноватыми в том, что обрекли его на пожизненное отсутствие новых впечатлений, и поэтому трясутся над его никому не нужным здоровьем, то ... Договорить он не успел. Лигур, обычно самый флегматичный из тройки, взорвался. Придя в себя, Эймон обнаружил, что встать с кровати без того, чтобы его стошнило, он не может, лежать на боку больно из-за четырех рубцов слева и одного справа, оставленных когтями, а к спине не прикоснуться из-за ожога. Стену дома уже успели починить. Вдобавок ко всем головокружительным прелестям сотрясения мозга его ни на минуту не оставляли одного. И, разумеется, не давали никаких обезболивающих, кроме самых простеньких заклинаний, действовавших ровно до того, как он, забывшись, пытался улечься поудобнее и шевелил обожженное плечо.
- Вас, что, действительно совесть замучала? - осведомился Эймон, в очередной раз обнаружив Альди в кресле у своей постели.
Вопрос был задан риторически, но Альди неожиданно серьезно ответил:
- Наверно, да. Во всяком случае, я уже не уверен, что был прав, настаивая на этом виде наказания.
Эймон припомнил, что Лигур ревел что-то вроде "надо было продать тебя в рабство, как тут предлагали - вот уж было бы предостаточно новых впечатлений".
- И кто же предлагал продать меня в рабство? - поинтересовался он и тут же сообразил, что и так понятно: не Альди и не Лигур. Остается Ирис. - Можешь не отвечать, я до трех считать умею.
- Нет, это Лигур преувеличил. В запале, так сказать. Вторым предложением было пристроить тебя менестрелем или библиотекарем. Возможно, это было бы лучше. Времени на жалость к себе у тебя оставалось бы намного меньше.
- А что предлагал сам Лигур?
- Он сказал, что ты должен выбрать сам. Собственно, он заявил, что иначе не будет утверждать приговор.
Альди помолчал и спросил:
- Почему ты забросил музыку? Ты ведь и в самом деле неплохо играл, кажется.
- Играл. А вот лютни строить так и не научился.
- Ну да. А догадаться, что можно достать опиум, несравнимо легче, чем прийти к аналогичному заключению относительно музыкального инструмента, - саркастически хмыкнул Альди.
- Хорошего вы мнения обо мне. Украсть у менестреля его орудие труда и вполне вероятно, обречь его на голодную смерть, - процедил Эймон, - это, по-вашему, совершенно в моем характере.
Альди с интересом посмотрел на него и даже наклонился, чтобы заглянуть в лицо:
- Ммм... Эймон, тебе не приходило в голову попросить кого-нибудь из нас принести тебе лютню? Или хотя бы завести об этом разговор, если ты не желаешь опускаться до просьб? Ты бы тогда узнал, что их - или их близкое подобие - сейчас изготовляют чуть ли не тысячами. То же самое, если тебя это интересует, относится к нотам, краскам, книгам и...
Он правильно истолковал потрясенное выражение на лице больного и поспешил уточнить:
- Это не магические книги. Обычные - летописи, легенды. Но тоже интересно. Так что давай-ка лучше потрать часок-другой на продумывание списка того, что тебе нужно. Сейчас тебе так или иначе придется просить одного из нас.
Альди помолчал, словно стесняясь того, что хотел сказать, но все-таки продолжил:
- Знаешь, если тебе опять захочется опиума... ну, если уже не можешь, позови меня, я постараюсь...
- Пожалуй, летопись - это то, что надо, - перебил его Эймон, который вовсе не жаждал получить бесплатную исповедь и помощь в выборе подходящей епитимьи.
На сей раз Эймон решил подойти к проблеме рационально. Тем более что пока он валялся в постели, времени на размышления было действительно много. Дано: пять чувств. Завести кошку, собаку или хоть крысу ему было отказано, так что придется ограничиться мертвой материей. Требуется: извлечь как можно больше разнообразных впечатлений. Начнем... да хоть с кулинарии. И с воинского искусства - для разнообразия и чтобы не растолстеть. Через несколько лет, когда составленный им план уже доказал свою жизнеспособность и пользу, Эймону вспомнилось то неловкое предложение помощи. Не ошибся ли он: может, Альди хотел предложить ему не разговор по душам, а дозу, способную погрузить его в последний сон? Отработанным усилием подавив сознание собственной никчемности, он улыбнулся. Не дождетесь. Теперь уже точно.
Еще через несколько лет Эймон обнаружил, что барьер снят, и он предоставлен самому себе. Эймон ухмыльнулся воспоминаниям, до сих пор гревшим его душу, и Рики недоверчиво покосилась на него.
И был вечер, и была ночь, и было утро: день четвертый. На этот раз Рики разбудила его более утонченным способом. В доме пахло чем-то незнакомым и вкусным. Эймон скатился со второго этажа, на ходу натягивая майку. Рики стояла у плиты и переворачивала на сковородке маленькие золотистые лепешки - они и пахли.
- Доброе утро. А я вот решила оладушки с яблоками нажарить.
- Оладушки это хорошо, - медленно сказал Эймон, - а где ты нашла яблоки?
- А они в холодильнике были, у самой задней стенки. Небось сам забыл, что они там вянут?
- Забыл, - согласился Эймон и пошел умываться.
Закрыв за собой дверь, он уставился в зеркало. Яблок в холодильнике не было. Холодильник был притащен третьего дня в заводской упаковке, яблок в него на заводе не положили, а сам Эймон их не таскал - он вообще не любил фрукты. Рики просто достала их из внешнего мира, в безмятежной уверенности не поняв, что она сделала. Искала вслепую яблоки в недрах шестикубового шкафа, представляя себе их запах, вкус, восковую кожицу, и они подвернулись ей под руку. А это значит, что ее магический дар просыпается, и возможно, еще немного - и граница не отличит ее от Эймона... и когда Рики выйдет на крыльцо, чтобы вернуться домой, она исчезнет. Возможно, да. Но это наихудший вариант, скорее всего, граница настроена лично на Эймона. Шастают же Хранители туда-сюда, когда захотят, нет чтоб исчезли. Эймон почти убедил себя в том, что все в порядке. Почти убедил. Но холодный липкий ужас, испытанный им у старого зеркала, остался и все утро заглядывал, когда Эймон слышал скрип кровати и шаги в маленькой спальне.
Рики опять почти весь день просидела в своей комнате - то ли просто отсыпалась и читала, как собиралась, то ли боялась помешать - а Эймон все старался не думать о том, что она может исчезнуть, едва ступив за порог. Или это будет не сразу? Может, он успеет ее остановить и позвать на помощь Хранителей? Вечером Рики спустилась порыться в холодильнике, и Эймон без особого труда уговорил ее остаться с ним поужинать. Прожевав оладушки и запив их какао, он собрал посуду и пошел к чуланчику.
- А что там? Посудомойка? - заглянула в дверь Рики. - Ой.
За дверью была решетка высотой по пояс, надежно прикрепленная к дверной раме с ее внутренней стороны. А вот за решеткой было именно "ой" - черная пустота, совершенно очевидно бездонная: ни стен, ни пола, ни потолка. Идеальный мусорный ящик - не пахнет и выносить не надо. Впрочем, у Эймона и не было куда выносить мусор, отсюда и чуланчик.
- Ты туда посуду? Зачем? Я помою, мне не трудно, - недоуменно сказала Рики.
- Не надо, - ответил Эймон, бросая чашки-ложки в черноту. - Я все равно новую натаскаю.
- Но почему? Тебе неприятно мыть? Я же сказала, я помою. Зачем снова ... таскать?
Эймон заметил, что она заменила "воровать" его собственным словом. Тактичная, надо же.
- Затем. Я так делаю, - ответил он.
Что-то очень важное почудилось ему в сказанном. Поэтому он и пропустил момент, когда Рики наклонилась над пустотой, чтобы проследить полет очередной чашки. Ругнувшись про себя, Эймон отдернул ее подальше от решетки. Его самого однажды чуть не засосало туда - подчиняясь непонятным законам, бездна иногда резко и сильно тащила к себе, а в другие дни колыхалась невидимой зыбью, перекидывая тарелки из одной ленивой мягкой лапы в другую. Потеряв равновесие от его рывка, Рики взмахнула руками и едва не попала ему пальцами в глаза, но Эймон успел отдернуть голову назад. Ладонь скользнула по его шее, ребра стиснуло жаром, но болезненное ощущение почти немедленно сконцентрировалось в двух точках на груди. "Я что, уже как женщина реагирую, что ли?" едва успел возмутиться Эймон, но тут же понял, что все в порядке: его тело откликнулось так, как ему полагалось. Мало того, стоит Рики повернуться, и она тоже это заметит. Он торопливым пинком закрыл чуланчик и рявкнув "Спокойной ночи. Не вздумай снова заглядывать туда, понятно?" взбежал на второй этаж и захлопнул за собой дверь.
Липкий холод выбрал именно этот момент, чтобы напомнить ему: Рики нельзя выходить из дома, пока не будет ясно, чем ей это грозит. А если она сейчас решит, что опасно оставаться с таким придурком - и выскочит наружу? Как он теперь будет прислушиваться к тому, что она делает, если у него шумит в ушах? Эймон наплевал на все правила приличия сразу и послал к Рики "слухачка". Теперь он услышит все, что происходит с ней и вокруг нее. Немного успокоившись, он попытался снова поймать мысль, пришедшую к нему у двери чуланчика. Связно думать, когда у него в ушах звучало дыхание Рики и скрип ее кровати, было очень трудно. Убрать "слухачка"? тогда он будет опять дергаться на каждый воображаемый шорох. Возьми себя в руки, мысленно приказал он себе и поморщился от пошлого каламбура. Все проходит, пройдет и это. Пройдет.
А когда он наконец понял, что же мелькнуло тогда у него в голове, то подумал, что лучше бы он продолжал воображать Рики во всех сюжетах "Декамерона" по очереди. Чувствовать себя дураком было не менее мучительно. Впрочем, его поведение было не просто глупым: дебильный дикобраз с больной печенью, вот кто он такой. Эймон усмехнулся, достал уголь и лист бумаги и принялся рисовать дикобраза. После нескольких попыток зверь получился в меру испуганным и злым, с жалостливо заломленными домиком бровями. Подумав, Эймон пририсовал ему волшебную палочку с набалдашником в виде песочных часов и колпак, усеянный звездами, вышел и подсунул лист под дверь соседней спальни, сразу вернувшись к себе - все равно он все услышит. Рики взяла лист, тихонько хмыкнула и стала делать непонятное: чем-то тихонько стучала, звякала и время от времени фыркала. Потом прошла по коридору и подсунула лист бумаги обратно. Разглядев его, Эймон ухмыльнулся: в данном случае средство передачи сообщения определило сообщение. На морде дикобраза жирным розовато-коричневым карандашом был нарисован отпечаток маленького рта. Эймон достал пачку листов и принялся за дело. Ночь должна была кончиться через семь часов.
Рики шелестела страницами и время от времени зевала. Каждый очередной зевок был протяжнее предыдущего, и Эймон неожиданно обнаружил, что у него тоже слипаются глаза. А он-то думал, что не сможет заснуть. Но сначала надо поговорить с кем-нибудь из Хранителей, вспомнил он и протянул руку к зеркалу. Альди отозвался сразу:
- Барьер? Нет, он настроен лично на тебя. А в чем дело?
Эймон коротко объяснил про яблоки, которые Рики достала сама, и Альди усмехнулся:
- Можешь не волноваться. Кстати, я был весьма впечатлен тем, как быстро ты распознал, что она больна и заставил ее остаться. И лечение выбрал самое верное. Отдых - именно то, что ей было нужно. Не хочешь заняться целительством? Я бы мог поднатаскать тебя. Смотри, как удобно сейчас получается.
Эймон проглотил просившиеся на язык слова и сказал просто "нет". Альди, не обидевшись, продолжал:
- И даже сообразил связаться со мной - такая неожиданная, прямо скажем, предусмотрительность с твоей стороны. Девушка, похоже, на тебя хорошо влияет.
Эймон попрощался и выключил зеркало, не дожидаясь ответа. Вроде бы ему полагалось радоваться: барьер не причинит Рики вреда, да еще он удостоился похвалы от Альди, но чувствовал он себя мерзко, как будто ему сунули деньги за то, что он стукнул по спине подавившегося человека. Сонное дыхание снова тихо подкралось к нему. Удивительно, подумал Эймон, раньше он не замечал, что спящий человек дышит совсем по-другому. Рики делала короткий вдох, а потом долгий, едва слышный, скорее угадываемый выдох. Точно, улыбнулся он, воробушки так и летают: подпорхнут вверх, а потом падают-трепыхаются на коротеньких крылышках. И хохолок этот у нее каштановый такой. И наскакивала она на него точно по-воробьиному...
Завтракали они вместе - Рики, хихикая, пришла в кухню с пачкой листов в руках. На бумаге дикобразы и воробьи занимались своими нехитрыми делами, мирно деля лужок и дерево на зоны влияния. Прежде чем заснуть, Эймон вдумчиво разложил все, что успел нарисовать, дорожкой от двери ее спальни до кухни. Подождав, пока Рики закончит жевать, он собрал посуду со стола и переставил ее на столик у раковины. Перед завтраком он успел достать какую-то бутылку с надписью "средство для мытья посуды" и губку.
- Я буду мыть, ты вытирать?
- Не надо, - с несчастным видом сказала Рики. - Не надо из-за меня.
- Не из-за тебя, - улыбнулся он. - Ну хочешь, ты будешь мыть? Если ты мне не доверяешь.
- Не надо, - повторила она и попыталась схватить свою чашку.
Эймон вздохнул: напрасно он надеялся отделаться мытьем посуды. Придется объяснять.
С чего это началось? Наверно, с того вечера, когда он испытал самый настоящий ужас, обнаружив, что выбирает одну-единственную тарелку из трех почти неотличимых, a от мысли о том, чтобы есть не с той тарелки, ему становится тошно. Осознав это, он понял, что уже давно делает все по неизвестно откуда появившимся правилам. Дело было даже не в том, что он ел и пил одно и то же, носил одну и ту же одежду, одевая ее строго определенным образом, и сидел за столом всегда на одном и том же месте, a в том, что делал он это, не думая. В тот вечер он заставил себя съесть ужин с другой тарелки. Спать он лег не в другой комнате - тогда дом состоял из одной-единственной комнаты, бывшей и кухней, и спальней, и кабинетом для занятий - но перетащил матрас в другой угол. Проворочавшись всю ночь, он твердо решил: отныне он будет все делать не так. Каждый день будет проходить по-другому.
Понаблюдав за тем, как он крошит вщеп распорядок дня, тасует по сложному алгоритму тарелки и таскает свой матрас из одного угла в другой, Хранители решили, что он окончательно сошел с ума. Он даже прекратил ежедневные тренировки с их незыблемым набором упражнений. Альди, не дождавшись возврата к прежнему расписанию, попросил поделиться с ним секретным способом, благодаря которому Эймон рассчитывал избежать превращения в дряблого толстяка. Эймон столь же вежливо послал его подальше. К его удивлению, Альди не обиделся, а предложил научить новой системе упражнений. Или десятку. Как бы ни был велик соблазн повторить приглашение в далекое путешествие, Эймон, подумав, согласился. Десяток систем? С этим уже можно работать.
Он твердо знал: если он не выбьется из этого бездумного существования, если он не заставит себя каждый раз делать сознательный выбор, вот тогда он точно свихнется и так и будет болтаться, как тряпичная марионетка. Когда во внешнем мире посуда и прочее стали производиться не сотнями, а миллионами, он стал просто каждый день выкидывать их, чтобы не дать себе привязаться к вещам.
Вчера ночью он понял, что зашел в ту же ловушку с другого конца. Бездумные перемены оказались такой же липкой привычкой, как и потребность всегда есть с тарелки, расписанной птицами.
Пока он излагал все это, а Рики молча слушала, они как раз успели помыть посуду.
- Так что я имею все основания быть тебе благодарным, - закончил Эймон, немного обеспокоенный ее молчанием.
Теперь она точно решит, что он неизлечимый придурок. Может, хоть попадет в категорию безопасных.
- По-моему, ты единственный из знакомых мне мужчин способен превратить мытье посуды в сеанс психоанализа, - ответила Рики, вешая полотенце просушиться.
Поглядев на его мрачное лицо, она нахмурилась:
- Может, ты специально изучал женские романы, а? Признавайся! Мечта любой женщины - задушевный разговор во время совместной домашней работы. Убойное оружие, по эффективности превосходит даже шампанское при свечах.
"Точно, безопасный придурок", подумал он. Ну и ладно, пожалуй, это лучшее, на что он может рассчитывать.
- Я пойду заниматься, - сказал он, чтобы прервать неловкую паузу. После этого ничего другого, кроме как уйти в кабинет, действительно не оставалось.
- Что приготовить? - спросила ему вслед Рики, но получив в ответ "мне все равно, что хочешь", вздохнула и полезла в холодильник.
Закрыв дверь и усевшись в кресло, Эймон вспоминал их разговор. Получается, Рики считает, что он рассказывал про себя, потому что это нравится женщинам? С кухни донесся звон и грохот. Обед готовит. А ведь Альди говорил, что ей нужен отдых. Эймон пошел обратно.
- Рики, не надо ничего готовить, - сказал он, пытаясь забрать у нее из рук тяжеленную чугунную посудину. - Давай скажи, что тебе хочется, я достану.
- Мне хочется приготовить самой, - упрямо заявила Рики, вцепившись в ручку. - Мне это нравится.
- Отдай эту тяжесть! Тебе отдыхать надо, а не на кухне стоять.
- Не отдам! Лучше покажи, как печку зажигать.
- Сейчас я, - угрожающе заявил Эймон, - отберу у тебя эту ... эту штуку, потом зажгу печку, а потом ты будешь говорить, что надо делать дальше, и я буду делать, понятно? А ты будешь сидеть.
- Не командуй!
- Я и не собираюсь, я хочу, чтобы ты командовала.
- Но так неинтересно, - дернула к себе чугунок Рики. - Это совсем не то.
Эймон оценил ситуацию.
- Ладно. Давай сюда эту... как она называется? Пока мы ее не уронили себе на ноги. Будем вместе, так быстрее. Ты еще не выздоровела, нечего тут полдня топтаться.
- Да какие полдня? Можно подумать, я банкет собралась готовить. Суну мясо с картошкой тушиться в духовку, и побольше, чтобы на завтра осталось. Может, суп сварить?
- Не надо суп, - вздохнул Эймон. - Сколько картошки чистить? Штук пять? И лук? Мясо я сейчас достану. Я еще иногда кладу морковку, - "обязательно морковку и сельдерей", вставила Рики, - хорошо, я их тоже достану.
После обеда Рики рассказывала о своей учебе и работе, пока они мыли накопившуюся за день посуду, и они сели смотреть новое кино. Через полчаса Эймон пробормотал невнятное про остывший чай и ушел на кухню. Невежливо? ну и ладно. На кухне он подошел к окну и уставился в надоевший пейзаж.
"Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и тоже пожалеть", да? Теперь усвой еще один трюизм: из каждого правила есть исключение, и ты сейчас на одно из них напоролся. Лучше было бы выгнать ее из дома сразу, чем сейчас стискивать зубы каждый раз, когда Рики шевельнется, а проклятый мягкий диван с издевательской точностью передаст ему малейшее движение. Лучше было бы всю оставшуюся вечность думать о ней как о любой модели с экрана - не о запахе, не о сосках под майкой, не о случайных прикосновениях, от которых тоскливо и голодно ныли плечи, и хотелось невидимкой подползти под ее ладонь. У него едва хватало гордости на то, чтобы не прокрасться в ее спальню, усыпить ее покрепче и полежать рядом. Просто полежать, прижаться - сейчас он хорошо понимал тех аскетов, которые бичевали себя до крови. Его больше всего мучало именно желание ощутить ее прикосновение. Да что там ее - хоть чье-нибудь. Неужели он настолько далеко зашел?
Он стоял и жалел себя изо всех сил, поскольку больше ни на кого рассчитывать не приходилось. Рики позвала его - надвигался какой-то интересный момент фильма - но он не ответил. Не мог: застыл, как пресловутый осел, пытаясь выбрать между унижением и потерей гордости. Он знал, что любой ответ и любое его отсутствие прозвучит той или иной формой умоляющей просьбы. Сзади послышались шаги. Домолчался. Сейчас Рики решит, что он дуется, словно оставленный без сладкого мальчишка. Но сил на то, чтобы повернуться и ответить, уже не было.
Он ждал вопроса, но шаги звучали все ближе, и руки ему на плечи она положила в той же тишине. Ее ладони были настолько невесомы, что он едва не согнулся от их тяжести: замер, боясь испугать. А так хотелось почувствовать живое, нежное тепло не только лопатками - всей спиной прижаться, впитать. Он почувствовал ее дыхание чуть левее позвоночника, подумал, что наверно, надо повторить себе еще раз про исключения, и повернулся. Рики прислонилась к нему, положив подбородок ему на плечо. Для этого ей пришлось привстать на цыпочки, и она прижалась к нему еще теснее.
И был вечер, и была ночь, и было утро: день новый. Рики пошла в душ первой, а Эймон после неудачной попытки ее поймать так и остался лежать поперек кровати. Oн вспомнил смешанные чувства, с которыми он обнаружил, что в его комнате теперь имеется двуспальное ложе.
Каким же он был высокопарным идиотом, думал Эймон. Можно было сколько угодно позволять себе думать, что все эксперименты делались с высокой целью духовного совершенствования. Ага, как же. Сейчас его тело удовлетворенно смотрело на интеллект сверху вниз и снисходительно объясняло, что оно соглашалось на все эти эскапады по одной-единственной причине: телу надо было испытывать хотя бы эрзац-удовольствие. Теперь, наслаждаясь беспримесным фирменным продуктом, оно делилось с интеллектом впечатлениями: вот именно эта смесь полной выжатости в нужной пропорции с ощущением возвращающихся сил и затихающих болей во всех мышцах ему и была нужна, и все эти тренировки были жалкой заменой. Ты понял, спрашивало тело. Желательно каждый день. Или даже два-три-четыре-десять раз в день, а там посмотрим. Интеллект завороженно слушал ... и поэтому не сразу отметил поступивший сигнал:
- Эймон? ... Эймон, что-то с горячей водой, посмотри, пожалуйста.
Он зашел в полную пара ванную комнату и ужаснулся: плечи и спина Рики были ярко-красного цвета.
- Ты обожглась? Погоди, я сейчас смажу чем-нибудь.
Не думая, он положил ей ладони на плечи, и Рики вздрогнула. Бедный воробушек...
- Ох, как приятно, у тебя такие ладони прохладные, - со вздохом сказала Рики, - и не больно уже.
Точно, краснота исчезла. Ну, Альди теперь не отвяжется, мимоходом подумал Эймон. Ладно, потом разберемся.
- Так как ты обожглась? Водой из душа, что ли?
- Да, но я не понимаю. Она была совсем не горячая, - недоуменно сказала Рики. - Я хотела сделать погорячей, но не получалось. Посмотри, в чем там дело, пожалуйста.
- Ты иди, я сейчас посмотрю, - механически сказал Эймон.
Ему хотелось остаться одному. Когда Рики стояла и смотрела на него, как на всемогущего волшебника, было очень трудно думать. Хотя и думать-то было нечего. Сам Эймон перестал ощущать горячую воду тоже где-то в течение первой недели заключения и стал мыться холодной водой - так было проще, чем греть котел и таскать ведра. Когда в доме появилась ванная комната со смесителем, он стал ставить его в среднее положение, чтобы не обжечься. Любого нового вкуса, нового запаха хватало на неделю, после чего вино просто щипало спиртом небо, а варенье становилось густой липкой несладкой жижей. Он не был уверен, входит ли это в наказание или нет. Возможно, так оно просто было устроено. Все-таки этот дом был вне мира с его вкусами, запахами и прочими прелестями. А теперь и Рики тоже. Он вдруг подумал, что неправильно сказал, не "Рики тоже", а "у Рики тоже", но было поздно. Рики тоже: расплавленный мед, теплый яркий шелк, пушистый смех и сладкие слезы - все, что было этой ночью между ними, станет безвкусной серой пылью. И веселый воробушек будет сидеть, нахохлившись, и мечтать развеять бесцветный туман, лихорадочно хватаясь за новые ощущения и ненавидя за это себя ... и его. Ей пора, понял Эймон.
- Иди завтракать, - сказал он.
Рики удивленно и немного обиженно посмотрела на него и вышла. Когда он спустился на первый этаж, Рики уже заварила кофе и сделала бутерброды. Эймон молча сел к столу, прожевал первый кусок и спросил:
- Рики, ты не думаешь, что тебе не стоит здесь задерживаться?
- Не знаю, - медленно сказал Рики, не глядя на него. - А ты как считаешь?
- Я думаю, что тебе уже пора, - сказал Эймон.
Пока он одевался, он успел выработать соглашение с самим собой: если он сможет выпроводить Рики без того, чтобы ее обманывать, то все честно. Пока он относился к этому как к игре, расставание было переносимым. Идет игра, ее надо выиграть по правилам, а что будет потом - неважно.
- Ты правда так считаешь? Честно?
- Да, Рики-Лики.
Если она спросит, хочет ли он, чтобы она ушла? Да, решил Эймон, хочет. Конечно, еще больше он хочет, чтобы она осталась, но ведь в правилах не значится, что надо говорить всю правду.
- Воробушек, да? Залетел, почирикал, его поймали и выпустили в форточку? Глупый воробушек... А волшебник умный.
- Хорошее выражение, надо будет запомнить, - покровительственно сказал Эймон.
В его сценарии Рики должна была ответить что-то вроде "кому ты это сможешь повторить, интересно?", после чего он бы небрежно, как бы стесняясь, сказал, что ну вот Ирис заглянет в следующий раз... Но Рики ничего не говорила, а оценивающе глядела на него, словно тоже мысленно проигрывала какой-то разговор. Посидев так, она встала и сказала:
- Я пойду, переоденусь в свои джинсы.
И был вечер, и была ночь, и было утро: день никакой. Начался он самым мерзким звуком: переливчатым звоном колокольчиков, предупреждающим о том, что сейчас в гости пожалует Ирис - самый маленький и вредный из Хранителей. Он цапался с Эймоном каждый раз, когда заходил, умело провоцируя его и получая от этого удовольствие, в котором не стеснялся признаваться. Увидев мрачную небритую физиономию, Ирис устроился на верхней полке книжного шкафа, разметя пыль взмахами прозрачных крыльев.
- Эймон, я хочу заявить от имени всех Хранителей, что никаких претензий к тебе нет. Ты вел себя настолько правильно, насколько было возможно в условиях ограниченной информации. Даже мы были озадачены, так что ты и подавно не мог предусмотреть того, что случилось. Будем надеяться, что все обойдется.
До этой фразы Эймон слушал вполуха, но тут он заподозрил, что речь идет совсем не о том, о чем он думает.
- Очень мило с вашей стороны, но я и не беспокоился. Она осталась по своей воле, а ушла по моей, как только мне показалось, что пребывание здесь может причинить ей необратимые изменения. И насколько я мог проследить за ней, она добралась до дома без особых трудностей, - сказал он официальным тоном.
По опыту он знал, что на прямой вопрос Ирис не ответит, а будет издеваться и вилять вокруг да около, пока не разозлит Эймона, а потом обидится и ничего не скажет.
- Ах, Эймон, железный человечище! - захихикал Ирис. - Проследил, как она добралась до дома, значит? И даже не посмотрел, как она разделась, в душ пошла, а? И на одинокую девичью фигурку на кровати с белыми кружевами - тоже не посмотрел? И утром не проведал, как спала? Нет?
- Это вы любите за всеми следить, - огрызнулся Эймон. - Ну признайся, небось, за нами тоже подсматривали?
Если кто из Хранителей и скажет ему правду, причем с удовольствием, так это Ирис, решил он. Альди посчитает неэтичным травмировать пациента, а Лигур попросту отмахнется.
- Делать нам больше нечего, как смотреть домашнее порно, да еще с участием самого неопытного любовника планеты! - не упустил случая уколоть его Ирис. - Никто за вами не подглядывал. А вот ты зря не поинтересовался, как она ночь провела. А то бы увидел, как ее утром увезли в больницу. Только не кидайся на меня, я ни при чем, и что случилось, знаю не лучше твоего. Сейчас ее Альди обследует, обещал сразу сообщить.
- Что с ней?!
- Сказал же, не знаю. Она не проснулась утром. Пульс четкий, но слабый, все анализы в норме, никаких заклинаний на ней нет, но она спит и не просыпается. А вот и Альди. О, он и Лигура привел, - Ирис вспорхнул навстречу сиду с серебряными волосами. Лигур устроился снаружи и заглядывал в окно.