У рака на горе снова отобрали свистульку. Я принесу раку новый свисток и скажу: "Я встану внизу горы с противозенитным ружьем и шофаром. Мы исполним панический дуэт: ты - на своей свистульке, а я буду дуть в рог. Свисти, пусть все сделают то, что обещали друг другу". Я могу быть жестоким, потому что я тоже много обещал. Я обещал раку, что буду его защищать. Я буду дудеть в шофар, чтобы рак слышал - я здесь, я не ушел. Я буду дудеть в шофар так, что никто не услышит свистульку, потому что я обещал защищать и всех этих несчастных обманщиков тоже.
Из дневника, найденного в заброшенном наблюдательном пункте
Дан сидел на твердом песке - сыром под хрупкой корочкой из склеенных солью песчинок - грел спину и смотрел на Рака.
- Вот, - Рак пододвинул серый камешек к четырем другим. - Это уже ахуз антри кройх аби анут анут.
Пятиугольник камешков был вписан в другой, тот - в пятиугольник побольше, но из обрывков водорослей, а тот - в квадрат из щепок. Дальше шел еще один пятиугольник из холмиков песка и последний - из обломков раковой скорлупы, оставшейся от весенней линьки.
- Это сколько? - спросил Дан.
- Ахуз по-новому четыреста, антри - пятьсот, кройх - четыре тысячи, аби - пять тысяч, анут - пять. Сто миллионов миллионов свистулек. Юбилей, чтоб я чайке достался.
- А откуда это - ахуз, анут?
- Издалека, - философски отозвался Рак. - Я уйду в отшельники. Вот только найду раковину и уйду.
- Да зачем тебе раковина? Здесь и так никто не ходит, сиди себе и медитируй.
Рак не обиделся.
- Раки-отшельники живут в раковинах. Чему вас в школах учат? И потом, начинать надо правильно. Вот приходил сюда один, хотел отшельником стать. И сразу - ломать ковчег и строить себе хижину. Я ему говорю, не ломай ковчег. Если ты отшельник, так натаскай веток, сложи шалаш. А ковчег-то зачем? До тебя, говорю, стоял, никому не мешал.
- Ну и что?
- Cбежал он, - с удовлетворением сказал Рак. - Блохи его закусали, видите ли. А не надо было ковчег рушить.
Вывернув шею, Дан посмотрел на ковчег, у которого они сидели. Он был настолько огромен, что занимал, казалось, больше законной половины горизонта. Дыра, где неудачливый отшельник выломал доски, отсюда казалась точкой. Дан приложил к ковчегу ухо. За досками что-то постукивало и шуршало. Допотопные блохи, подумал Дан. Это уже не паразиты. Это хищники. Взяли, небось, в заложники динозавров - то-то их никто после потопа не видел - и живут себе. А как хлынут из трюма черные воды, так и настанет конец света.
- Старших надо слушать, - заключил Рак. - А в отшельники я все равно уйду.
Дан подумал о всех, кто поминал Рака.
"Мама, он опять не пришел. Когда это кончится?" - "Когда рак на горе свистнет, доченька".
"Когда ж эта сволочь сдохнeт?" - "Вестимо, когда. Рак на горе свистнет..."
А теперь рак уйдет в отшельники, и ... все. Никогда эта сволочь не сдохнет. И та тоже. И вообще все сволочи, сколько их есть, будут жить вечно. Он нащупал на груди свисток на цепочке. Рак повернул один глаз к нему:
- Спрячь.
- Рак... Ну ты же сам говоришь "зачем я здесь сижу". На, свистни.
- Спрячь. Ты думаешь, я сошел с ума? Вон он, уже кружит. Сволочь. Бесплатный обед ему терять неохота. И не надоест ему печень с кровью? А зато каждый день, и искать не надо. Естественного отбора на него нет.
Второй глаз Рака был уставлен в зенит. Там парила птица. Дан потянул левой рукой цепочку свистка через голову. Правой он нащупал автомат:
- Рак? Свисти.
- Да ему твои пули как песочек. Мишигинер, - беззлобно проговорил Рак.
Он уставил оба глаза в зенит, подвигал ими, беря орла в перекрестье прицела и вдруг протянул клешню:
- Давай сюда твой свисток. Он спускается, значит, я буду свистеть.
Вставляя обойму в М-16, Дан мимоходом подивился подобной логике.
- Придется в другую тональность переводить, - сказал Рак, крутя свисток в клешнях. - Отодвинься подальше, слышишь? У меня-то панцирь, а тебя он концом пера по уши в песок вобьет.
"Когда Рахель станет моей женой, у нас будет..." - "Шимон? Когда рак на горе свистнет, понял?!" вплелось в первую трель свистка, и взгляд орла прошил Дана, оставив тяжелую дрожащую пустоту в груди. Дан надвинул темный щиток на глаза и выстрелил, целясь в расплывающийся на фоне ослепительных облаков силуэт.
Я сделаю этот анализ, думал Дан, удивляясь, как много оказалось времени думать. Я пойду и сделаю, раз надо... а если что окажется не так... да не захочет того Имя... первое искусственное оплодотворение оплачивают... вон Косинским четыре раза oплатили, а Рахель моложе Сары...
Рак свистел.
Или можно усыновить, думал Дан. Продадим квартиру. Шиш тебе, Шимон, а не Рахель. Шиш в кармане, вошь на аркане, блохи в ковчеге, динозавры мечтают о побеге... Шея болела, мышцы вокруг глаз ныли.
Рак свистел.
Орел спустился уже совсем низко. Дан вставил последнюю, четвертую, обойму. Рак раскачивался, отбивая поклоны восходящему солнцу. Орел неожиданно развернулся и стал набирать высоту, неестественно быстро уменьшаясь, и почти в ту же секунду Рак перестал свистеть.
- Все, - сказал он.
Сверху медленно спускалось перо.
*****
Дан покрутил головой, протер кулаками глаза, лег на песок и прикрыл лицо локтем от солнца. Под горевшими бело-желтым огнем веками плавился и тек погрузившийся в темноту мир. Дан боролся с головокружением, сколько мог - словно от этогo что-то зависело - потом не выдержал и открыл глаза. Он полежал немного, прислушиваясь к шепоту волн, встал и подобрал автомат. На горке песка, который зимние шторма нанесли к боку старой лодки, под самой ее кормой барахтался рак. Дан пошевелил носком ботинка плотно слежавшуюся гряду ракушек, выбрал почти целую и осторожно накрыл ею рака. Из-под ракушки посыпался крошечный ручеек песчинок. Дан пошел от берега. В пяти метрах от лодки на бетонном основании навеса между четырех ржавых столбов полулежал, опираясь на локоть, человек. Он морщился и потирал бок. Дан, не останавливаясь, бросил ему фляжку с водой.
- Кто там? Дан, ты? Отпустили пораньше, что ли? - выглянула из кухни Рахель.
Дан, не отвечая, прошел на кухню, снял оттягивающий плечи ремень, опустил лаптоп на стул и обнял Рахель, положив подбородок ей на плечо. В кухне пахло тушеным мясом, лавровым листом и корицей.
- Рахель, - хотел сказать он и остановился.
Oна не слушала его. Вот только что была с ним, а сейчас уже где-то там, у двери или даже в коридоре. Дан отодвинулся от нее, ненамного, тaк чтобы увидеть ее лицо, и увидев, понял, кто стоит за его спиной. Только на одного человека в мире могла Рахель глядеть с такой смесью нежности, восхищения и желания. На него, Дана, она ни разу так не смотрела - даже когда они гуляли по берегу вдоль штормящего моря, не в силах видеть никого в свой самый счастливый день. Дан отдал ей свою вязаную шапку - прикрыть уши от ледяного ветра, которому они понравились. Его собственные уши ветер оторвал в два порыва, во всяком случае, Дан их не чувствовал. Но и тогда Рахель на него не смотрела так. Здравствуй, Шимон, хотел сказать Дан.
- И кто это пришел, Лиорчик, а? Папа наш пришел, вот кто это пришел, папа сейчас нас на руки возьмет, руки помоет и возьме-ет, - пропел кто-то.
- Да-да, мой руки, обедать будем, - спохватилась Рахель. - А ты слышал, сегодня на берегу сирена вдруг заработала? Наверно, замкнуло что-то. Уже сколько лет мир, а тут сирена. Я даже не поняла, что это такое, a мама сразу прибежала. A я Лиорчика укачивала, он только заснул. Мы вниз спустились, там Шимон с Лией, а у него это радио с наушниками, он и говорит, что все в порядке, объявили, что технические проблемы. Ну, мы постояли и пошли домой. Ты мой, мой руки, Дан.
И ты моя, хотел сказать Дан, но опять ничего не сказал. Сладкое, как молоко и мед, ароматное, как гранаты и оливы, молчание седьмого дня, дня отдыха от трудов, заполнило его той же покойной уверенностью, как Того, кто увидел, что все, сотворенное Им, хорошо.