Толчок, волной тошноты выталкивает к яви, на берег. На пути есть спасительный рифик. Он совсем скользкий и скоро оклемавшееся сознание захлестнет волной, развернет веер памяти. Но сейчас ты счастлив, потому что беспечен, потерян во времени и пространстве. Тут ты никто и ничто, но это пугает, и острой мотыгой воли ты уничтожаешь сорняк беспамятства. Ты встречаешь боль с закрытыми глазами, чувствуешь, как текут слезы, как цветные блики плывут в слепой темноте. Сталкиваешь с себя шкуру-трофей, не в силах дышать под ее теплой тяжестью. Быстрым, боящимся собственной тени взглядом, ты окинул палатку. Ты зарычал, чтобы прикрыть оголенное тело боли.
Ранее, чернично-молочное утро. Ухмылкой, которой впору травить паразитов, поправляешь себя: это не утро. Это все теперь такое - никакое, серое и противно нейтральное. Ты, болезненно щурясь, вылезаешь из палатки. Лагерь спит, а ты ему откровенно завидуешь. Прохладный воздух пьянеет от боли и накаляется в легких, а ты пытаешься сообразить, что болит сильнее: зубы, лоб, затылок, поясница или суставы? О! Мочевой пузырь!
Маленькое тело лесной птички привлекло твой измученный взгляд. Жалость одолела тебя. Cтало жутко, страшно и одиноко. Снова. Порой это ощущение захватывало тебя, а остальное время ты пытался насытить действиями и мыслями, чтобы не было места для отчаяния. Ты поднял мертвую птицу. Погладил ее перышки, поправил сломанное крыло. В щеках привычно (и давно это стало привычным?!) запекло. Ты подумал и медленно, как-то торжественно дунул на пернатое тельце. По нему проскользнул розовенький, такой детский, смешнючий, вертлявый огонечек и птица рассыпалась трухой на твою руку. Подумал, отряхнулся и двинулся в щербатый рот леса, зачем-то обходя и переступая скромные цветы, пестрый мох, куст малины, беспомощно ощетинившийся смехотворными колючками. Ты остановился, задумчиво рассматривая можжевельник, едва тронутый ржавчиной. Если его жечь, запах отпугивает комаров - невпопад подумал ты. Улыбнулся, махнул рукой на куст, вытянувшийся игольчатой свечкой, как бы говоря ему - а смысл в тебе, дружек? Чего пыжишься? Комаров-то больше нет. Память навернуло в рот ароматный, вяжущий привкус скупо подслащенных ягод можжевельника. Пересохший рот невольно наполнился влагой.
Поваленное дерево недалеко у охладевшего старой девицей костра. Крякнув, присел, поковырялся в пепле, нащупал и вытащил обугленный кусок деревяшки и так на него рассердился, беднягу, что сердито забросил в кусты и ругнулся в след, чтобы слаще приземлялся. Испуганным табуном шарахнулся подлесок, как от взрывной волны. Будто ожившие качнулись завядшие листья. Ты впился в них взглядом, пытаясь, уловить хоть одно па из их ветреного танца, но они лишь мертво обвисли. Ты вскочил рывком, плюнул в сторону и зашатался из-за темных шторок, которыми невпопад задернулась твоя повозка. Замер, отдышался и медленно, бережно так опустил себя к костру. Запустил руку в пепел. Это было приятно. Это было мягко. Буд-то шелковистые волосы жены, будто кудряшки дочери и совсем не похоже на дерзкую копну сына. Костер, покончивший с собой, так и не дождался благородной смерти от руки человека. И никто из вас не оказал ему честь.
Ты разминал пепел в руке, как перетирают зубами воспоминания. Покопался в нем и нащупал чумазую картошину, сморщенную, забывшую свои зеленые косы. Жадно облизнулся и с улыбкой стал ее очищать, чтобы впиться в ее сладковатую мякоть. Тебе подумалось, что, возможно, она последняя на этой чахнущей земле. Возможно? А сейчас что хочешь, возможно! Ты засмеялся в гнусную рожу своих мыслей. И врезал бы по ней от всей души, со всей дури, да не дотягиваешься, не поспеваешь за этими мордами. Слишком прыткие. Наследят в душе и сматываются. Чтоб им пусто было!
Совсем недавно (или очень давно?) все было по-другому, и были вещи невозможные и недосягаемые. Если б тогда ты и все, все были мудрее, если бы вам хоть кто-то сказал, что равновесие между жизнью и смертью такое хрупкое. Хотя, говорили: в храмах об этом твердили, а вы, страстно исполняя обряды и придерживаясь законов, подаренных кем-то высшим, не вдумывались в их смысл. Для вас вера была лишь контрацепцией против нежелательных событий. Вам стали важны обряды, их оплата, а духовность упокоили за именами давно ушедших героев религий. Вам было все равно. Тебе было все равно, лично тебе - откровенно плевать на всю эту духовную шелуху. В конец света ты не верил, конкретно ты не верил, и не стоит переводить стрелки на "вас", потому что толпа безлика. А вот ее поступки обретают лица, ваши лица, подкладывая незадачливому жениху отнюдь не целомудренную ответственность-невесту.
Ты еще помнишь первый день (или последний, кому как удобнее)? Болезненно кривишься - помнишь.
Ты проснулся, как и тысячи раз до этого в своем особняке посреди шумной морской жемчужины. Твой дом стоял у обрыва и тебе прилежно колыбели пел океан, кормил преданно твою семью, берег твои корабли от пиратов и своих вспышек штормового гнева. Еще не проснувшись, ты насторожился. Океан молчал. Ты приподнялся и повернулся к жене.
Немой ужас отбросил тебя к стене, а потный взгляд прилип к ее лицу, к посмертной маске ужаса, к ее сведенному судорогой телу и неестественно бесцветным волосам. Ты поседел от увиденного? Ты и сам забыл, что тебя напугало больше: изуродованные ужасом лица твоих детей, мертвые слуги, извернувшийся неестественно любимый пес, конь с перекрученными ногами, скотина домашняя вся в страшных позах беззвучно погибшая, мертвые птицы, мошкара, хрустящая под ногами? А, может, море? Ты бежал в беспамятстве через сад, а опомнился, лишь вылетев на высокий берег. Ты испугался или увиденное тебя закалило? Живность, вся которая водилась, скрытая глубинами или нежившаяся в верхних водах - она вся безжизненно всплыла. Воды за белесыми пузами не было видно. Много их, до самого горизонта тянулся ковер морепродуктов и птиц. Ты тогда захотел умереть или позже? Немой ужас вырвался из твоей глотки диким воплем, царапая бока о твои старые зубы. Как же хорошо ты кричал. Так кричала твоя мать, выталкивая тебя на свет. И в твоем крике рождался новый мир, отцом тебя нарекая, или погибал старый, палача проклиная?
Ты бросился с обрыва, чтобы закончить этот кошмар и проснуться. Я дам тебе потешить себя, пока ты летишь к скалам, которых желаешь так, как ни одну женщину на свете. Но до них тебе не дотянуться. И кошмар нежно, матерински подхватывает тебя на лету. В нос бьет тошнотворный запах мертвого океана. Ты извергаешь на скалы одну из последних мелочей, украденных из прошлой жизни - ужин. От горечи скрепят зубы, а ...
Из твоей спины, тронутой годами, с противным хрустом и дикой болью (но куда ей до ее предшественницы) вырастают крылья и поднимают тебя к небесам. Ты в ужасе пытаешься обернуться и увидеть эти кожистые, как у летучей мыши, приростки. Как же это так?! Ты в дикой панике. Почему же? Что тебя не устраивает, наглец? Все мечтают о крыльях, чтобы летать как птицы, быть свободными и нескованными расстояниями. Они мечтали, а ты их получил. Ты страшно, отчаянно кричишь (когда же ты охрипнешь?). А ты становишься умнее. Вот оказывается: люди от боли мудреют. Ты сразу понял, что крылья твои - это не свобода, это ловушка, злая издевка (поверь, я тут не причем, это все ты сам). Ты в западне собственной воли к жизни. Ты сдохнуть хочешь, лишь бы не касаться грубыми пальцами мысли шрамов, которыми изуродовали душу бесстрастные глаза. А сердце в слепом ликованье трепещет, сохраняя жизнь. Ты так отчаялся, что захлебнулся собственным слезами. Твоя боль растет лавиной, которая солью сходит на моих зубах. Хотя, я бессовестно лгу себе ради красного словца. У меня нет зубов.
Страдаешь от пережитого? Или от того, что не можешь вспомнить любил ли ты свою семью, был ли счастлив с ними, что приносило тебе удовольствие, что нравилось, что радовало. Жизнь прожитую кусками помнишь. Чего умолк? А..., понял. Ну да, не сложно догадаться. Из твоей памяти стерлось все, что мог ты назвать счастливыми моментами. Плачешь? Неприятно осознавать, что часть своей жизни помнишь и эта часть большая: те мелкие, вроде незначительные, часто просто бытовые, повседневные обиды, вспышки гнева, когда варился в своей злобе и ненависти. Больно? А как мне? Ты только за одного себя слезами обливаешься, а я всех вас на себе тянул. И сломался. Так бывает, брат мой названный.
Высоко поднялся ты над пустым городом, сложил крылья и рухнул вниз, но мягко приземлился, будто на невидимую подушку. Рухнул на колени и кричал, плакал, осип, а все равно визжал, стонал, вырывая на голове волосы. Ты содрал остатки рубашки и расцарапал свою грудь. Кривые шрамы наводнились кровью, и она потекла ручьями. Оглохший, ты уставился на свои руки. Их украшали два венца звериных когтей, под которыми застряла твоя плоть. Боль тела жалила тебя смертоносным роем. Ты раздирал конечности, царапал лицо, но не могла эта кровавая стерва отвлечь, оттянуть на себя свою ревностную сестру, которая жевала беззубыми челюстями твою душу.
Ты ощутил толчок, будто сердце твое споткнулось, сбилось на бешенном скаку. Волной пошел по телу холод и выплеснулся тошнотой в рот. Тебя не вырвало. Но ты ощутил, как горлом идет сила, мгновенно поняв ее природу. Ты чувствовал, как она разорвала твои щеки и вырвалась. Ты оглушено пытался вернуть на место разодранные лохмотья кожи, панически боясь дотрагиваться до сжатых зубов, нервно сглатывая кровь. Видел как лиловый огонек, слабенький, хиленький, охватил сначала одно здание, потом другое и вскоре все вокруг. Это был лишь миг, но для тебя время услужливо ползло медленнее, чтобы ты все мог рассмотреть. Огонек впитался в фасады, камни, пыль; и... Город рухнул. Рассыпался мелкой, влажной трухой, как гнилое, источенное жуками, дерево под тяжелым сапогом. Сразу ли ты осознал, что это твоих рук дело? Пожалуй, сразу. С сумасшедшими глазами, отчаянно хрипя, побежал прочь.
Как же меня тешат вот эти твои пробуждения. Они всегда полны впечатлений. Ты закашлялся, вдохнув воду. Судорожная попытка втянуть воздух и ты захлебнулся. Распахнул глаза - мутная вода разрезала мир на две части - жизнь и смерть. Ты рванулся всем телом, поняв, что тонешь. И это были не летние нежности в море, а поцелуй болота, взрослый и грубый. Твои когти беспомощно вспарывали вязкую жижу. Ты закинул голову, отчаянно дыша. Ноги увязали в глубине. Неподвижные крылья тянули тебя ко дну. Ты не в силах был ими двигать. Ты жадно набрал воздуха и, вывернув руки, вцепился в гордость королей воздуха. Весь запасенный воздух украл вопль. Ты рванулся всем телом вверх, а выдранные крылья потянулись в бездну. И тут ты заметил отшельника. Его голое тело оскорбляло молодость, которая неумолимо ускользала из неподвижных сердец жизни. Он попирал твердую землю, а его мужская плоть была откровенно заинтригованна происходящим.
Ты взревел, вытягивая себя на волю. Разгребая болото, заметил, что стало легче передвигаться. Твои руки слабо походили на человеческие, а во что превратились ноги - было неприятно думать. Слепой щенок воли к жизни эффективно прогрызал себе дорогу. Вцепиться в землю ты не мог, ты просто выполз и бессильно распластался, оглаживая осоку перепончатыми конечностями. Старик потыкал в тебя палкой. Ты не шевелился. Он ударил по незажившим ранам на груди. Ты глухо зарычал поднимаясь. Умолк, ощутив, как сжатые зубы, зашатались. Ты притронулся к резцам. Надавил чуть сильнее. И они поддались. Ты в панике вернул их в нормальное положение, но задел клык и тот легко выпал из воспаленной десны. Ты заплакал, разбудив в себе поседевшего мальчонку. Ты уже успел забыть, как сильно боялся выпадающих зубов. Ты прикрыл рот рукой, пытаясь защитить их. Язык пугливо ощупывал свежие раны. Вдох потянул в горло зуб, и тебя вывернуло. Но рвать было нечем. Одни только зубы посыпались в еще сочную болотную траву. Ты ощупал пустой рот, дотронулся к деснам. В их недрах что-то двигалось. Болезненно ныли челюсти. Старик наблюдал за тобой, взяв найденную палку наперевес. Ты поднял на него глаза, соревнуясь с лучшими хищниками истории. И улыбнулся, обнажая белесые, почти прозрачные клыки, какими одаривала природа охотников морских глубин. Кривые, с мелкими отростками зубы цеплялись за губы, будоражили раны на щеках и вспарывали язык. Но ты был доволен. Столько ты потерял крови за этот день, что впору умереть. Это просроченный закон.
Ты сцепил перепончатые пальцы на горле старика. Он даже не успел вздрогнуть. Его тощая шея скользила в твоих руках. Он скривился от боли, потекли слезы и ты отшатнулся, поняв, что это не ты причина его страданий, а огонь, который прошел по мосту, который соединяет тело женщины и мужчины. Морщины на лице разгладились удовольствием молодых, и его тело обняло пламя - синее с рыжим кружевом.
-Все погибло, - произнес старик, откинув горящую палку. Вспыхнула засыхающая трава. Розовый огонек окружил тебя, погрузился в землю, превращая все, способное гореть, в труху, лишая пламя пищи. Почва просела под тяжестью твоего тела, и ноги трусливо лизнула вода. Пожар охватил деревья, поскакал по болотным кочкам и тропкам, шикая на болото.
- Мы живы. - Ты говоришь, а голова твоя раскалывается под гнетом здравого смысла. От товарища, который оказался не удел при нестандартном раскладе. Конца света быть не может - он срывается на крик. Вон там, слева, у кромки воды лежит олень, вспоровший рогами собственное пузо. Магии не существует - визжит не такой уж и здравый смысл, а из твои спины, словно молодые ростки, вытягиваются шипы.
- Кто мы теперь? - спрашивает старик. Ты его знаешь в прошлой. Но кто он теперь? И кто ты?
- Демон, - скромность тебя не красит.
- Идиот ты перепончатый.
- Заткнись, спичка, - ты сплюнул свернувшуюся кровь.
- Я твою дочь от леснухи спас.
- Поэтому так пламенно онанируешь? - он бросился на тебя. Рот обожгло огнем и беспомощно клацнули зубы. Вы разошлись в разные стороны выжженной поляны. Хищно, как холка у собаки, ощетинились твои шипы. Привкус крови во рту - это вкус новой жизни. Так тихо. А в голове ревет ураган. Недавно было наоборот. Ты смеешься. Кругом бушевала жизнь, а душа молчала. Было же чем восхищаться, что боготворить и ради чего творить, а она, сука, не шевелилась. Не трогало ее это. Все умерло, и она проснулась. Кто тебя таким создал?! Ты впервые разглядел в себе руку творца. Потянул за его сухую конечность и увидел лицо. Не плачь. Слезы этого не смоют. Вы думали, что вы - венец творенья, а папа стоит рядом. Его рука на плече вливает смысл в каждый неловкий шаг. Шаг ради него, чтобы доказать и подняться рядом, чтобы подтвердить и влиться в ряды достойных или опровергнуть и встать напротив. Он - ось ваших личных мирков. Заколи раненую лошадь прошлого мира. Добей, чтобы не сучила копытами в сердце и не хрипела в горле. Выпусти же мысль. Непризнание матери, не аннулирует родства. Не было умысла и цели в вашем рождении. Была ошибка. Случайность. Она ваш Создатель, впрочем, как и мой. Мы все бастарды случая и ошибки. И родители всегда рядом.
- Не надо, - тихо прошептал он. Щит ороговевшей кожи замер, дойдя до колен.
- Я могу тебя убить, - Тихо. Все это, что было важно и бессмысленно, погибло так тихо. А ты ждал представление? Это только дети рождаются шумно, а старики так и умирают. Беззвучно. Время зрелищ пришло.
- А смысл убивать?
- Я хочу умереть.
- А где логика?
- У меня в заднице. Я хочу сдохнуть. И срал я на твой смысл.
- Ты бессмысленно прогадил свою жизнь. Так делали все. Но на нас утилизация оборвалась, мой дорогой.
- Ты думаешь, еще кто-то выжил?
- Да, нескольких я уже прикончил.
- Зачем?
- Потому что я могу. Потому что хочу умереть. Мы получили все, в обмен на возможность умирать.
- Мы боги.
- И что такие боги могут создать? Придурков, которые так же глупо оборвут свое существование?
- Мы можем найти того, кто способен создать нормальную жизнь.
- Чудак ты.
- Не пыхти, извращенец.
Вы оба мне надоели. Возможно, я уснул. Ты спрашиваешь меня? Кто я? Я разговариваю сам с собой. Ты не знаешь обо мне. Я - источник, стоящий рядом с вами. Мне нужно нащупать себя, осознать. Это так ново. Этот путь прошел каждый из вас. Непривычно чувствовать себя. Вот что такое жизнь. Это когда в материю вдыхают время. Небольшой кусочек пирога истории. И жизнь отличается тем, что считает. Отсчитывает каждую ложку.
Пятый час от роду и вечность за плечами. Я очищал энергию от ваших эмоций. Постой, я не источник. Вы - источник. Вы пачкали, а я стирал ваше грязное белье. Попав в капкан собственных эмоций, вы поймали и меня в этот замкнутый круг. Я не смог очистить красный поток, и он пошел на вас, прибавляя в тоне. Меня затопила багровая волна. Нет того зла, которое вы придумали. Вы решили почему-то, что зло это нечто колоссальное. Но только свет масштабный, лишь солнечный свет заливает всю землю. А вот зло, оно мелочное, незаметное вроде бы, действует как яд, который дают в малых дозах. Это ваши мелкие обиды, бытовые ссоры, злопамятность, дикая жажда мести, слепая злоба, которая варилась в вас. Оно пустило корни в обычаи и нравы. Вам стало привычно и уютно в преисподне.
Я не понимаю, как мне это удалось. Я отказался мириться с вашей волей. Сжал энергию в кулак и встал против потока. Он вытесал меня. Кровавыми руками я собрал искристый, желтый свет. Выдернув его из себя, я убил миллиарды людей. Последнее милосердие, забравшее тех, в ком света, праздника, улыбок, смеха было больше. Выжили преимущественно старики, загрубевшие в своем злопамятстве, берегшие зло, как клад бесценный. А страшные маски и позы - это не боль ушедших, это наказание оставшихся.
Вас становится меньше, погибаете от силы, она вас меняет, вы мутируете. А последний из вас будет моим преемником, новым колодцем. Точнее, выгребной ямой.
Свет, вырванный, выделенный и отброшенный прочь, должен был растаять бесследно, а он зажил своей жизнью. Воплотился в человека. Вы ищите его. Я напрягся, всматриваясь, вслушиваясь в него, раздумывая, как он отреагирует на твою просьбу спасти вас.
Я в восторге. Неужели справедливость родилась на руинах, когда уже никому не нужна?! Свет не может спасти. Он умирает. Как быстро отравила меня ваша кровавая энергия. Мне до горечи во рту хочется, чтобы вы все передохли, как мухи осенью (у кого из вас я позаимствовал такие сравнения?). Чтобы каждый поодиночке сгорел от горя и отчаяния. У меня ощущение, что в эти моменты ожесточения, я становлюсь рядом с вами, вижу не сердца, а ваши лица, и ненавижу вас. Хочется оскалиться и вцепиться в глотку, что бы заглушить жажду вашей паршивой кровью. Я смеюсь. Или это вы смеетесь?
Но другое чувство заволакивает гноящийся чирей злобы, заполняя меня всеобъемлющей любовью и щекотным теплом летнего утра. Она разливается во мне, и я будто сквозь вас теку рекой, всех вас обволакиваю, обнимаю и чувствую вас уже не раздельно друг от друга, не враждебно, а одним большим организмом, будто мы с вами одно целое. И не могу я вам боль причинить, ведь вы - это я. Я ощущаю ваши страдания и тянусь их разделить с вами, чтобы легче нам прожить оставшиеся дни.
И снова мои ощущения меняются. Я чувствую сомнение. Я потерялся: кто из вас я? Где я? Что значит - Я? Почему я? Я - это мы? Вы во мне? Существую ли я вообще? Я что-то слышал про себя. Слышал? У меня нет ушей. Я помню что-то из прочитанного. Но нужно ли говорить, что у меня нет глаз? Смешной я. Это я смеюсь над вами? Или вы глумитесь надо мной?!
Мои ощущения меняются глупой, детской каруселью - замкнутым кругом безвыходности и бестолковой пестроты чужих воспоминаний и мыслей. Я меняю вас или вы сменяетесь во мне? Ощущение, будто я жадный ребенок, который бегает от одного к другому, пытаясь поседеть на каждой потешной зверюшке карусели. Но больше всего мне нравится чувствовать того, в кого воплотился извлеченный из всех нас свет. Тогда я отдыхаю.
Сколько прошло лет? Я запутался между вами и собой, слабо нас различая. Почему я так долго умираю? Что держит меня? И почему вы так долго и безрезультатно ищете? Ты всех их собрал, ваши ряды редели, но ты настырно верил. Сквозь мой сон, иногда прорывался твой голос, улыбку на меня наворачивая.
Вы шли через поселения, леса, луга, реки, натыкаясь кругом на одну и ту же картину, созданную не для того, чтобы радовать художника. Помню, ты дивился:
- Посмотрите, сколько времени прошло, а тела... Будто прилегли подремать, а тронь, и проснутся.
- Сдохли организмы, которые гниение вызывали, - кто-то раздраженно отвечает тебе. Вы все такие яростные и вспыльчивые, порой не сдерживаетесь и тогда начинается между вами бойня. И ряды редеют.
- Когда мы последний раз зеленое растение видели?
- Пять лет назад, - недовольно буркнул кто-то.
А ты ли придумал города с телами уничтожать? Ты каждый раз боялся, но делал, что должен, отдавая последнюю дань ушедшим, будто пытаясь извиниться, хотя не понимал за что. Вы уничтожали тела, стараясь не присматриваться к ним, не запоминать лица и неестественные позы, которые отчеканила на них смерть. Знали, что все кончено для вас, но все равно боялись брать эту память. Вы делали это, не желая впредь натыкаться на эту чеканку.
С диким зверьем вы расправлялись также, оставляя часть себе на пропитание. Реки, озера мелели, медленно, почти неуловимо, как уходит молодость, вода впитывалась в землю, не собираясь более возвращаться дождем.
Ты входил в прохладную ласку водоема, боясь, что это в последний раз, раздвигал всплывшую рыбу и окунался с головой, а потом быстро выбирался на берег. Было страшно. Противно. Придя в себя, задумчиво осматривал повсплывавшую рыбу, оценивая возможный улов на рыбалке, но уже там, из другой жизни. Сомы, щуки, еще какая-то крупная речная рыба почему-то пугали тебя своими замершими, извернувшимися телами. А вон стадо оленей у воды. Отвернулся, не всматриваясь. Не оборачиваясь, коснулся воды, щеки изнутри обожгло. Румяное и неотъемлемо бодрое пламя скользнуло по руке, полоснуло фаланги пальцев и послушно нырнуло в воду. Ты не смотрел. Знал, что на поверхности замершей реки лишь недвижная труха, мягкая, желтоватая, будто пережеванная короедами.
Вы набрели на какой-то древний храм, который некогда утопал в садах и фонтанах, сейчас засохших. А к этому времени ты думал, что нашел воплощение забранного у вас света. Но это был не бледный как молоко юнец, для которого вы открыли воду и наполнили священные для кого-то бассейны, где, возможно, купались чьи-то боги. Это был не он. Ты решил, что такой юный парень среди вас, стариков, может остаться в живых только по одной причине.
Черная, вязкая, как масло вода наполняла огромный бассейн, посреди которого высились какие-то дивные, сине-золотые, потускневшие фигуры. Вы ждали чудо. А особенно ты. Избранный тобой парень вошел в воду, и она озарилась сиянием. Впервые за столько лет молочно-серая дымка попробовала свет. Высокое, вульгарно неприкрытое облаками небо хмуро удивилось тому, что вода ореолом сияет вокруг юноши.
Ты был счастлив, глядя на острые лучи света. Ты мог бы наслаждаться этим вечность, но тебя позвали. В расстроенных чувствах, едва сдерживаясь, чтобы не вспылить, ты от ликующих людей перешел в другое место мира, где на руках твоего друга умирала старая женщина, страстно сжимая в хрупкой руке сморщенное яблоко, будто в нем было то единственное, что удерживало ее среди вас. Она попросила тебя перенести ее в тот храм, где люди, праздник. Ты ласково обнял ее, помогая встать, она крепко вцепилась в твою шею, зная, что отпустит - погибнет. Ты бережно прижал ее голову к свой, защекотали ее сухую кожу шрамы на твоей щеке.
Вы перешли в нужное место. Легко. Слишком легко. Ты испуганно дернулся всем телом. Ты вспомнил. Ты проник в ее память, чтобы узнать старуху. Это было привычно. Не спрашивать, а просто вот так узнавать. А тут вместо ее прошлого, ты забрал свое собственное. Вспомнил, как сильно любил супругу, трепетно оберегал детей, обожал живопись, как лелеял первый корабль, радовался клубнике и нарциссам, восторженно замирал, управляя судном. Все вернулось, все забранное. Ты отстранился от старой женщины. Она равнодушно встретила перемену в тебе. А тебе хватило мига, чтобы сообразить. Ты потянул ее за собой. Я удивился, почему тебя не смущает, что женщина, бывшая при смерти, так легко и быстро идет следом. Да, ты истинный сын Случая, странно, что он тебя не признал, хотя это на него очень похоже. Обычно люди живут в борьбе со своим отцом, а ты по его канонам: какие карты выпали из кармана, те жадно и сгребаешь. Ты растолкал людей.
- Это не он, - выпалил ты, впервые, пожалуй, не соглашаясь с подарками (или отбросами?) случая.
- Что ты несешь?! Мы видели.
- Я ошибся. Это женщина. Он светился, потому что впитал свет, - ты зашел в ледяную воду по щиколотки, и она засияла. Толпа глухо зарокотала. - Прошу, - ты протянул старой женщине руку.
Ты видел ее глаза. Такие глаза случай не дает. Случай не только ваш отец, он еще вашего пресловутого зла папаша. Ты видел в ней надежду, улыбку похвалы, будто оправдал ее ожидания. Она пошла к тебе. Ты ощутил, как вода стала теплой и кроткой, будто прикосновение матери, она стала светлеть, и через воду свет проник в камень, растекся по всему храму, заставив его сиять буд-то в солнечных лучах. Зачахнувшие деревья, растущие прямо из бассейнов и фонтанов, медленно, будто время запуталось в своих юбках и не туда побежало, начали оживать и зацвели, как в тот весенний день, когда настал конец света.
Ты восторженно осмотрел происходящее и заворожено воззрился на нее. Она будто скинула давно опостылевшие одежды и приободрилась. Теперь не было сомнений. Девушка с ровными, русыми волосами, тонкими устами и надменно вздернутым носиком босячки. Но ты видел иное. Она сияла. Ее глаза были полны всего того, что было тебе до замирания сердца мило и близко. В ее лице, будто под поверхностью воды всплыло смеющееся лицо дочери, а вот жена, а это младший братишка, тут сын смеется, а это мать! В ней было собрано и сохранено все, что ты любил. От тебя не ускользнуло, как зачарованно смотрят на нее люди, видя в ней все прекрасное, что было в их жизнях.
- Почему я раньше не видел? - удивленно прошептал ты.
- А ты не умел, - улыбнулась она сотнями знакомых вам улыбок. Она продолжала молчать, но вы слышали ее слова. Сердце потянулось к сердцу, когда глаза оставались слепы.
- Ты умираешь, - прошептал ты, вновь теряя своих любимых.
- Да, - печаль в голосе не смогла омрачить это дивное виденье. - Зачем вы меня искали?
- Это уже неважно. Мы можем спасти тебя?
- Вы меня убиваете.
- Мы можем умереть?
- Нет.
- Что мы можем?
- Слиться с тем, кто разлился между вами.
- А жизнь возродиться?
- Да, но другая и без вас, - я брежу. Опять. Может, мне все это привиделось. Может, это я выдумал мир?
- Здравствуй, - ее слова заставили сконфуженно потупиться. Она подошла ближе и протянула мне яблоко, которое впитав ее солнце, стало вновь сочно-желтым, с матовыми бочками.
Я нерешительно взял его и понюхал, блаженно закрыв глаза от его душистого аромата. Чьи-то знания вдруг подсказали, что яблоко, подаренное девушкой, означает признание в любви. Я удивленно поднял на нее глаза, а она смущенно улыбнулась, отведя взгляд от моей догадки. Также неожиданно пришло понимание того, что свет, энергия солнечного цвета, из которой девушка воплотилась, не омрачалась и продолжала оставаться чистой именно из-за этого чувства. Любви. Ко мне. Вот что ее удерживало. Она тысячи раз проходила через мои руки, робея и замирая от счастья. Надо ли говорить, что у меня перехватило дыхание? Так бывает, хоть со мной это впервые, но знаю, что бывает. Когда в молчании объясняются люди в своей страсти, и в нерешительности замирают, страшась: а вдруг это ошибка. Позволить себе лишнее?! Оскорбить?! Нет! Одно открытие тянуло за собой другое. Вдруг я понял, что ни тебя, никого больше нет. Я стал живым, когда вы влились в меня, я стал человеком. Я улыбнулся, осматривая свое тело, но вдруг испугался, ведь энергия разрушительная никуда из меня не ушла. Девушка повернула мою голову к себе и поцеловала. Свет мечами пронзил меня, не причиняя вреда. Я остался воплощением силы, погубившей прежний мир, а она матерью, породившей новый.
А потом? Потом было много разных легенд и небылиц, но уже про нас. А были и поразительные совпадения вымыслов с нами. Так кто-то сообразил назвать меня просто человеком, а ее - дающей жизнь . Некто прозорливый связал мое имя с красным цветом . Это мило и приятно, что вам любопытно кто мы. Многие поклонялись мне, некоторые ей, одни нам обоим сразу, другие придумали того, кто создал нас, а нам приписали грех и его предательство, за что мы были согнаны на землю. Кто-то даже выведал про яблоко, но расценил это признание неправильно.
Но мы не боги. Мы ваши родители, просто папа и мама, и поклоняться нам не нужно. Не нужно бояться. Случай был отцом прежних людей и жизнь их была его насмешкой. Вы дети иных родителей. Земля не наше изгнание, а дом, а вы - наша семья.