В этот понедельник Ей особенно не хотелось жить. Боль расставания за прошедшие пару месяцев не то, чтобы притупилась - она как бы ушла из сердца, где острым осколком не давала дышать первые, самые тягостные дни, рассеялась по всему телу, наполняя его тупым нытьем. Она привыкла к этому ощущению, и оно не мешало ей существовать, но пустота, образовавшаяся в том, что не так давно было ее жизнью - требовала наполнения. Неяркая обыденная внешность и возраст "за.." давали Ей немного шансов на новые, устраивающие ее отношения с мужчинами. А тот скоротечный секс, проходящий под девизом "На халяву потрахаться еще никто не отказывался", который поначалу она практиковала со сладострастным остервенением - не приносил Ей удовлетворения даже физиологического. Она стала выпивать - раньше она иногда позволяла себе как-то так "по-мужски" в трудные моменты пытаться "заливать горе". Теперь же это повторялось каждый вечер после работы, а выходные проплывали в зыбком дрожании алкогольного марева. На хорошие, вернее, дорогие напитки у Нее не было денег и она пристрастилась к дешевым "коктейлям" в жестяных банках. По утрам она выбрасывала в мусоропровод охапку этих банок и слушала, как они блямкают, долетая до контейнера внизу. Потом Она упростила себе задачу и стала покупать эти напитки в полуторалитровых бутылях, что, увы, поставило ее желудок в совсем уж несовместимые с нормальным функционированием условия, и он не замедлил отозваться тупой болью, которая, впрочем, почти незаметно вплелась в общий надрыв.
Она добиралась на работу. Сутолока серых, не выспавшихся лиц в метро, объединенных общим нежеланием, гудела низкой частотой, с которой ее собственное состояние входило в мрачный резонанс. Воспетое Веничкой Дорофеевым чувство похмелья, родственное смертной тоске, крутило все ее естество, отображаясь на мутном экране сознания простой мыслью: "Я больше не могу..."
В тоннеле справа назойливой световой точкой показался свет фар приближающегося поезда. "Я больше не могу" - сказала Она еще раз - вслух и, неожиданно для окружающих и для самой себя - присела, как будто собравшись пописать, на краю платформы, затем как-то вяло оттолкнулась и через секунду уже лежала, подвернув ногу, между рельсами. Боль в ноге как-то отрезвила ее. Руки, измазанные мазутом, привели в какой-то мистический ужас. А поезд - когда она увидела его ПРИБЛИЖАЮЩИМСЯ...Она и не думала, не могла себе представить, что поезд может быть таким ОГРОМНЫМ и НЕУМОЛИМЫМ. Он накатывался, отчаянно (ей показалось - торжествующе) гудя и скрипя аварийными тормозами. "Нет!" - она вскочила и неловко запрыгала на здоровой ноге, поджимая другую и держась руками за край платформы, пытаясь на нее взобраться. Она не видела белых, испуганных лиц, протянутых рук, лишь боковым зрением она ощущала накатывающуюся серо-голубую громадину. Вдруг - о, чудо! - в стене Она обнаружила (почему она раньше его не заметила?) какой-то деревянный короб, крашеный грязно-коричневой краской. Охваченная ликованием, - "Спасена!" - она, взвизгнув от боли, оперлась подвернутой ногой о ближайший рельс, закинув колено другой на короб, нажала, подтянулась на руках...
Прогнившие стенки защитного короба силового, проходящего по стене, рельса проломились и восемьсот пятьдесят вольт пошли через Ее выгнувшееся, затрясшееся, как будто в ритуальном танце Смерти тело. Затрещали, поднялись дыбом и вспыхнули волосы. Вскипевшая мгновенно кровь разрывала тело, кожу, мозг, глаза... "Зачем?" - не известно уж где возникла запоздалая мысль, и налетевший поезд довершил разрушение плоти, размазав ее по лицевой стороне кабины. Машиниста вырвало на стекло.