Середина мая. Природа буйствует и кипит. Кладбище. Свеженасыпанные холмики земли, прикрытые венками.
Куда не ткни глазами, везде: "Дорогому...", "Любимому...", "Уважаемому...". Если судить по этим золотым словам на
черном фоне траурных лент, то кладбище - это то место, где плотность самых лучших представителей рода
человеческого на один квадратный метр наибольшая на земле. Даже больше, чем в том месте, где состоялась
легендарная тайная вечеря Христа со своими апостолами. Возле одного из таких свежепоявившихся холмиков, все с
такими же "Дорогому...", "Уважаемому..." и надписью :
Водовозов
Сергей Иванович
12.01.1930г. 11.05.1996г.
написанной масляной краской на фанерке, воткнутой в могилу, стоит высокий, чуть ссутулившийся старик лет
шестидесяти - шестидесяти пяти. Его подтянутую фигуру еще больше стройнит хорошо скроенный и, сразу видно,
дорогой темный костюм. Гордо посаженая голова, увенчанная совершенно седой, чуть начавшей редеть шевелюрой,
скорбно склонилась к груди. В руках пышный букет желтых голландских роз.
- Ну что, Водовозов, это наша с тобой последняя встреча. Давай окончательно подведем итоги между нами...
Весна. Яркий солнечный свет, проникая сквозь широкие окна, будоражит кровь. Десятый А класс. Контрольная по
математике.
- Записывайте условия задачи, -учительница лет пятидесяти в круглых черных очках, гладкими, зачесанными назад и
собранными в строгий пучок, волосами, начинает профессионально-размеренно диктовать: "Первый вариант. Дан куб со
стороной а. Через него проведена плоскость таким образом..."
Класс тоскливо, скрепя перьями, склонился над тетрадками.
Весенние лучи солнца также успешно способствуют мыслительному процессу, как горчичники способствуют
выздоровлению покойника.
- Второй вариант. Дана прямоугольная пирамида со сторонами основания а и в. Высота пирамиды h..., - голос
учительницы настойчиво пробивается к разуму семнадцатилетних отроков, стремясь посеять, вернее досеять, там
разумное, вечное, доброе...
Прошло двадцать минут урока. За одной из парт, в середине первого ряда, считая от окон, сидят двое. Один, высокий
чернявенький хлопец, что-то активно марает в тетрадке. Второй, примерно на полголовы ниже первого, светлый шатен,
тоскливо смотрит на соседа.
- Паша, будь другом, реши задачку, - шатен понимает, что спасение утопающих дело рук самих утопающих, а в данном
случае его языка, начинает взывать о помощи.
- Подожди пять минут, сейчас свой вариант закончу, тогда примусь за твой.
- Точно?
- Точно. Только отпустишь меня сегодня с комсомольского собрания? Вот так нужно, - чернявый хлопец ребром ладони
проводит по горлу. Шатен на мгновение задумался, что-то хмыкнул про себя и вслух сказал:
- Ладно, возьму грех на душу. Но потом я с тобой поговорю. Мне кое-что тебе надо будет сказать, - глаза собеседников
встретились.
- Водовозов, прекрати разговаривать, - учительские очки в черной оправе грозно смотрели на ребят. Шатен вздрогнул и
склонил голову над тетрадью.
- Поговорим, поговорим. Мне тоже кое-что надо будет тебе сказать, - брюнет буквально одними губами прошептал ответ
и бросил взгляд на собеседника.
И вновь их глаза встретились. К концу урока оба варианта контрольной были решены. Вот
и звонок. Не успевшие решить, что-то лихорадочно дописывали в тетради, остальные, с отрешенным видом, смотрели, как
учительница мерно движется между рядами парт, собирая тетрадки.
- Сергей, Так я пошел? - брюнет полувопросительно-полуутвердительно посмотрел на сидящего рядом товарища.
- Что, Паша, не хочешь высказать своего отношения к проступку своих товарищей по классу?
- Какой это проступок, подумаешь, один дал списать другому. У нас все так делают. И ты отлично это знаешь. Сам же
сейчас у меня списывал.
- Ну, ну. Значит, не хочешь, - не обращая на последнюю реплику внимания, словно ее и не было, гнул свое Сергей. -
Хочешь быть добреньким, а я значит должен быть злым.
- Не добреньким, Сергей, а чистым.
- Не понял. Ты на что намекаешь?
- Ни на что. Ровным счетом ни на что. Послушай, я т е б е контрольную решил? Решил. Ты меня с комсомольского
собрания отпускаешь? - Павел смотрел на товарища и думал про себя: "Ну что я тебе могу сказать. Твой отец работает в
органах госбезопасности, а мой обыкновенный врач. Ты по любому поступишь практически в любой институт, а я для
этого очень должен постараться. И мне для этого нужна хорошая характеристика со школы, но и пачкаться мне неохота.
Противно это. И собрание мне это противно. Но не могу же я тебе об этом сказать. Хотя ты, в общем то, и неплохой
парень, Водовозов".
- Ладно иди и... помни мою доброту.
- Твою д о б р о т у я постараюсь не забыть.
Пока шла эта перепалка, учительница успела собрать все тетрадки и уже
слышалось со всех сторон:
- Сергей, так будем проводить собрание или нет?
- Водововозов, давай побыстрее, и так уже целых пять уроков в этой школе торчим.
- Серега, а может не будем, обойдемся без собрания и так все ясно.
- Что ясно?
- Ясно, что вопрос выеденного яйца не стоит. Подумаешь один дал другому списать контрольную по физике. У нас все
так делают.
- Да? Ты так считаешь, Петренко? А вот товарищ директор школы так не считает и парторг школы, Илья Николаевич, так
не считает. И они требуют провести собрание и разобрать проступок наших товарищей - Клюева и Соловьева. И Илья
Николаевич сейчас подойдет к нам в класс, чтобы лично присутствовать на нашем комсомольском собрании.
Класс уныло разбрелся по партам....
....Собрание протекало рутинно, обыденно. Выбрали секретаря - Леху Самойленко, имеющего самый каллиграфический
почерк, и председателя - комсорга Сергея Водовозова. Тот привычно вышел к столу учителя, за которым расположился
сорока двухлетний парторг школы, а заодно и учитель истории, и повел собрание:
- Товарищи, из сорока одного человека в классе сегодня на собрании присутствуют тридцать девять человек. Двое
отсутствуют по уважительной причине. Повестка дня собрания...
- Товарищ Водовозов, минуточку, - партия в лице парторга властно, привычно брала управление в свои руки, - объясните
классу и мне более подробно причины отсутствия ваших двух товарищей.
- Отсутствуют Грищук Андрей, ему сделали операцию аппендицита и в настоящее время он находится в больнице и
Кедров Павел, он... у него мать заболела, - комсорг неуверенно закончил фразу.
- Когда заболела?
- Сегодня... наверное.
- Он тебе сам сказал об этом?
- Да... Понимаете Илья Николаевич, он как-то невнятно об этом сказал и очень просил отпустить с собрания.
- И ты отпустил?
- И я отпустил, - едва слышно ответил комсорг.
- Вот это партия и называет мягкотелостью и требует решительно бороться с этим пережитком. А от вас, Водовозов, я
этого не ожидал. Берите пример с вашего отца. Если бы он и его товарищи по работе вели себя так мягкотело, то у нас
власть давно захватили бы враги народа.
- Я исправлю свою ошибку, Илья Николаевич.
- Каким образом?
- Я завтра дам ему протокол нашего собрания и потребую, чтобы он его подписал.
- А если он будет против решения, которое вы сегодня примите?
- Против? Тогда... Тогда... Тогда он пусть письменно напишет на этом протоколе свое мнение, - Водовозов, радостный от
того, что он так удачно выпутался из такого затруднительного положения, закончил фразу.
- Вот это я понимаю исправить свою ошибку, молодец. Наверное так стоит поступить и с Грищуком?
- Так он же в больнице, - Петренко, гордость класса, победитель городских соревнований по борьбе, прогудел своим
басом с "камчатки".
- Я его навещу в больнице от имени класса, а заодно и дам подписать протокол, - Водовозов улыбаясь, посмотрел на
парторга...
... Вот так, Водовозов, ты учился делать карьеру - подставляя других, мараясь в дерьме сам и марая других. И все-таки я
тебе за то время говорю спасибо. Спасибо за то, что ты дал мне наглядный урок не полагаться на слово подлецов -
обманут. И все-таки, несмотря ни на что, мы были тогда, в начале пятидесятых, чисты душой и романтичны. Мы верили в
идеалы коммунизма и готовы были за них, не задумываясь отдать свои жизни. Наших отцов, прошедших и выигравших
войну, мы считали героями, а Сталина... а Сталина мы боготворили. И это был самый большой грех нашей юности. А за
все грехи, совершенные то ли в детстве, то ли в юности или позже, надо платить. Не успеешь ты заплатить, так заплатят
твои дети. И заплатят, обязательно заплатят, да плюс еще за набежавшие проценты доплатят. Вот такая логика жизни. И
кто больше верил в коммунизм, кто по настоящему его любил, тот больше и заплатил. А кто любил коммунизм? Либо
наивные дураки, либо умные подлецы - хвалили для собственной карьеры. Вот они то и оказались наверху - дураки и
умные подлецы. Вернее не умные, а хитрые. Те, кто понял, что говорить надо одно, а делать другое. Что ценится не
искренняя преданность идеалам, а преданность, пусть даже на словах, вышестоящему начальству, поощряется не
профессионализм, а показушная преданность партийным вождям. И это тоже логика жизни. И когда таких хитрых
подлецов, чуть-чуть разбавленных дураками оказалось слишком много, когда была достигнута некая критическая масса -
критическая масса дураков и подлецов, строй взорвался и рухнул. И это тоже логика жизни! Но тогда, мы молодые и
наивные, об этом, в общем то, и не задумывались. Мы радовались своей молодости, своему здоровью и поголовно
влюблялись в девчонок. Помнишь Водовозов, как мы бегали смотреть на них в соседнюю женскую школу? Какие они
были трогательные и прекрасные в своей школьной форме до коленок. А мы тогда даже и в мыслях не могли поднять эту
форму чуть выше... Мы были в то время целомудренны и наивны. И наши девочки становились женщинами, только выйдя
замуж. А сейчас? Сейчас девушка до того, как выйти замуж, перепробует не одного мужчину. Сейчас все про все знают.
Где, что и как. Магазины завалены соответствующей литературой. Обнаженное женское тело стало столь же привычно
взгляду и вызывает столько же эмоций, как и урна для мусора на
улице. А мужики, в виду доступности, почти как картошки, женского тела, действуют по принципу: "Сколько смогу съем,
остальное понадкусую. Вот и надкусуют эти "яблочки" все подряд - зрелые и незрелые, здоровые и с гнильцой. А после
них надкусуют другие, ловя кайф в поедании этих полуогрызков с обильной чужой слюней. Суетятся, хрюкают от
удовольствия, как свиньи перед корытом с отбросами. Исчезло, Водовозов, великое таинство любви. Сейчас уже не
говорят: "Я тебя люблю". В лучшем случае: "Давай займемся любовью", а то и вообще по-плебейски: "Давай потрахаемся".
И что имеем в итоге? А в итоге имеем толпы фригидных женщин и не меньшие толпы "голубых" и импотентов.
Вырождаемся, Водовозов, вырождаемся. Но что-то я отклонился от нас с тобой. На молодежь брюзжать стал. Года, видно,
все же берут свое. И все меньше в этой жизни нам, старикам, по-настоящему интересного остается, а что еще остается, так
об этом лучше и не думать. В двадцать лет мы хвастаем друг перед другом красивыми подружками и тем, сколько раз за
ночь мы можем их полюбить, в сорок пять хвастаемся удачной карьерой и тем, что все еще могем, ну а в семьдесят... Ох, а
в семьдесят можем похвастать разве что регулярным стулом. Но продолжим дальше нашу, так сказать, беседу. А дальше
был университет, химический факультет. Была веселая студенческая жизнь. Мы учились, влюблялись, мечтали о славе,
известности, великих открытиях. И постепенно взрослели и совершали поступки. Маленькие дети - малые поступки,
большие дети - большие поступки. Маленькие дети совершают шалости и мелкие пакости. Взрослые дети уже способны на
подлость и мерзость...
-... профессор это вопрос уже согласован с парткомом университета, с ректором и со мной, деканом факультета. В
аспирантуру Вы возьмете Водовозова, а Кедров будет распределен в другое место.
- Но как вы не поймете, Водовозов в науке ноль, а Кедров...
- Профессор, мне странно от Вас, коммуниста, слышать такие слова. Вы, коммунист, отказываетесь подчиниться
решению парткома университета?
- Но причем тут...
- Товарищ Резников, не надо произносить здесь слов, о которых вы потом можете сильно пожалеть. К тому же товарищ
Водовозов член партии, из преданной Советской власти семьи. А отец Кедрова, в свете последних событий по делу
врачей... Словом, сами понимаете, не маленький. Нет, Вы, конечно, вправе отстаивать свою точку зрения на заседании
кафедры, но... - декан сделал паузу и тихо закончил, - незаменимых людей нет. Вот так. Но я все-таки думаю, что еще
долгие годы мы будем работать вместе...
И снова, Водовозов, ты в очередной раз ты прошелся по мне, строя свою карьеру. Что ж, тогда ты поступил в
аспирантуру, а я распределился в этот самый НИИ "Химических технологий", где ты стал, впоследствии директором. Но
сейчас, по прошествию стольких лет и видя, так сказать, конечный результат, мне кажется, я должен и на этот раз тебя
поблагодарить. Поступи я тогда в аспирантуру, сколько бы лет я потерял, делая, никому практически не нужную, кроме
самого аспиранта, диссертацию. А так, в институте, я сразу стал заниматься делом - создавать новые катализаторы для
фармацевтической промышленности. И пока ты там, в университете, успешно возводил очередную ступеньку своей
карьеры, я, в институте, становился профессионалом в своей области.
Через шесть лет я снова увидел тебя в коридоре нашего института. Ты тогда все точно просчитал. В университете тебе
еще долгие годы не светила кафедра - зав.кафедрой был мужик еще довольно крепкий, да и конкуренты на эту должность
то же зубки имели. А после смерти Иосифа Виссарионыча и расстрела Берии твой отец на пенсии оказался и рад был
даже этому - легко отделался. Там, в университете, ты один из многих кандидатов химических наук, а в институте ты
сразу становился молодым, подающим надежды научным сотрудником. Ты, правда, еще и насчет прикрытия сверху
вовремя озаботился - женился на дочке одного партийного бонза уже из номенклатуры Хрущева и вступил в нашу
непогрешимую, всемогущую партию, нашу ум, честь и совесть. Как только ты пришел в институт, твой тесть, немного
подсуетившись, дал твоей карьере мощный толчок - под тебя открыли сразу новую лабораторию с тобою во главе. Через
пару лет все, вплоть до неграмотной уборщицы бабы Мани и усатого вахтера Семена Петровича знали, что проку от твоей
лаборатории чуть меньше, чем с худой овцы шерсти. И вышел приказ о слиянии твоей лаборатории с другой, намного
более перспективной. Во главе, естественно, поставили тебя - неписаные, но исполняемые законы социализма на то и
существуют, чтобы они работали при социализме. Раз государством может управлять кухарка, то и в дальнейшем - везде и
всюду руководить должны кухаркины дети, а дальше внуки и т.д. Вот тогда мы с тобой и столкнулись вплотную - в этой
лаборатории работал и я, уже старшим научным сотрудником. И через полгода я должен был защищаться. Но, как
говорится, человек предполагает, а бог располагает. Через две недели я узнал от тебя всю дальнейшую свою перспективу
на пять лет вперед. Сначала я пишу тебе докторскую, ты ее защищаешь, а потом я защищаю свою кандидатскую, или... О,
это сакраментальное ИЛИ. Сколько раз на протяжении истории человечества один гомо разумный говорил другому гому
и такому же разумному: "Ты сделаешь так то и так то, ИЛИ..." и недвусмысленно смотрел, то на эшафот, то на здание с
решетками, то, на пока еще не подписанный, приказ о назначении, то на... В общем, много было вариантов после ИЛИ.
Правда, все они в глазах второго гома разумного выглядели столь же привлекательно, как и варианты маршрутов
движения для царевича Руслана из поэмы А. С. Пушкина "Руслан и Людмила". Как там у нашего классика: "Направо
пойдешь - коня потеряешь, налево - свою голову...". Ты все точно рассчитал. Если принять вариант, который
после ИЛИ - значит уходить с любимой работы, искать новое место. К тому времени я уже был женат на миленькой
Ирочке, до замужества, Яхонтовой, лаборантке нашего института. Моя жена должна была вот - вот родить ребенка, я
стоял в очереди на первоочередное получение
жилья, как молодой специалист, и т.д. и т.п. Поэтому пришлось выбирать вариант который до ИЛИ. Вот так дальше и
пошло - я пахал, а ты рулил. Через пять лет свою часть
пути я пробежал - докторскую диссертацию я тебе написал, и ты ее защитил. И стал самым молодым доктором в нашем
институте. Плюс к этому входил в институтское бюро парткома. Следующая твоя ступенька - парторг института. И под
такую значительную ступеньку ты загодя подвел довольно внушительный фундамент - фундаментальное тело своей
супруги. Правда, для окружающих это было фундаментальное тело, а для одного партийного функционера
республиканского масштаба, это был любимый ангелочек, доченька, родная кровинушка. Тебе же - сколько килограмм
имеет твоя вторая половина, было все равно. Для
тебя жена - двигатель карьеры. Ну, а для любовных утех ты выбрал, как это не банально звучит, мою жену... Чем ты там ее
обольстил - не знаю. Внешность у тебя самая заурядная. Да и откуда взяться той внешности. Сын проверенного-
перепроверенного работника НКВД - кровь
исключительно рабоче-крестьянского разлива. Ум - под стать внешности. Зато самый молодой доктор наук и перспективы
о-го-го - минимум директор института. Настоящий мужчина! Правда подлец. Но и на Солнце бывают пятна.
По всем правилам любовного треугольника, последним об измене жены узнает ее муж. Я не был исключением из этого
интересного правила. Потом был скандал, слезы жены, плач ребенка, классическая прилюдная пощечина по твоей сытой,
холеной физиономии, заявление по собственному желанию и развод. Одним словом, классика социалистического
реализма. Вот так, в очередной раз, ты по мне прошелся. Да что там прошелся, асфальтовым катком проехал. Но я и в
этот раз говорю тебе спасибо. Спасибо Водовозов. Ведь пока я писал
тебе докторскую диссертацию, обеспеченный, благодаря тебе, всем необходимым, я, втихаря, и синтезировал свой
катализатор. А для твой докторской подсунул фуфло. Катализатор, который по сравнению с моим, все равно, что
цыпленок, по сравнению с откормленной индюшкой. Я знал, что благодаря своему тестю, ты и так защитишь докторскую.
А мой катализатор должен был послужить мне. Так что наколол я тебя, Водовозов, наколол. И за жену спасибо. Ты
развязал мне руки. Теперь я отвечал только перед собой. Честно говоря, тогда, когда я с гордо вскинутой головой (правда
голова вскинулась от словесного пинка под зад) выкатился из института, я этого не понимал. Тогда я считал, что жизнь не
удалась. Мне было на то время тридцать четыре года. Бывший старший сотрудник одного из НИИ, не имеющий ни семьи,
ни квартиры. Прямо таки наглядный, к тому же еще и живой, и даже ходячий экспонат: "Неудачник жизни при
социализме". Я устроился работать в коле, благо никакой политической статьи ты на меня не навесил, кстати, и за это
тебе спасибо, и стал жить вместе с матерью, отец к тому времени уже умер, в однокомнатной квартире. А ты развлекался с
моей бывшей женой в моей бывшей квартире, которую я успел получить от одного института как молодой специалист.
Правда, в этом канительном деле ты посодействовал, не спорю. Надо ж тебе было где-то иметь уютное гнездышко, что бы
регулярно приносить себя в жертву греческому богу Эросу. Или богине любви Венере? А, Водовозов? Да нет Эросу -
Венера для тебя это слишком высоко. Но за квартиру спасибо еще раз. Так подумаешь, так ты у меня прямо таки отец
родной.
Прошло восемь лет. И был точно такой же, как сейчас, теплый солнечный майский день. И я хоронил свою мать. Это
сейчас, здесь, я радуюсь этому весеннему солнцу, голубому небу, и если хочешь знать, и этому холму земли с табличкой:
Водовозов
Сергей Иванович
12.01.1930г. 11.05.1996г.
я тоже радуюсь. Точнее, радуюсь тому, что я эту табличку вижу, а не наоборот. А тогда я плакал как малое дитя. Плакал,
глотал слезы, и проклинал. Проклинал себя, свою неудавшуюся жизнь, проклинал тебя, проклинал эту страну, вернее не
эту, а бывшую - Союз Советских. И уже в проклятиях стал подбираться до самого Бога. Но тот, видимо, устав от порции
проклятий, доставшихся ему от неблагодарных человеческих особей в этот день, решил, что на сегодня хватит. И он
заткнул мне рот. Заткнул весьма оригинальным способом. Заткнул по-божески. В самый последний миг, когда я решил
приступить к процедуре богохульства, в моей голове что-то сверкнуло. И как будто спала какая-то пелена. Я понял!
Понял, что нужно сделать, что бы за моим катализатором выстроилась очередь жаждущих покупателей. И самое главное,
я понял, как надо дальше жить. Понял, как переломить судьбу, как стать счастливым. И тут же, на могиле матери, я
поклялся, что стану им. В моей голове руками самого Господа Бога был проложен маршрут с конечной остановкой
"Счастье" - продать все и удрать из страны и там, за границей, с помощью своего катализатора стать богатым. все, и
ничего более. Вот так, по-жлобски, просто стать богатым. Без всяких там высоких материй типа долга, чести, смысла
жизни и других наворотов цивилизации. Просто стать счастливым для С Е Б Я. А все эти рассуждения о смысле жизни, о
пользе для человечества, придумали те, кто не стал счастливым. Эйнштейн, выведя свое знаменитое Е=mc2, лично для
себя решил вопрос о смысле жизни, но через сорок лет атомная бомба упала на Хиросиму. Вот тебе и польза для
человечества. И что такое вообще это человечество? Это довольно разношерстная компания. Быть полезным для
европейцев это одно, а для племени каннибалов - это совсем другое. Может быть нужно быть полезным именно для
своего народа? Кгм. Чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки. Так что если какой-нибудь индивид,
например, сынок миллиардера будет ВСЮ жизнь вкусно есть и сладко спать, любить тысячу женщин и путешествовать
по всему миру и, в конце концов, умудриться умереть во сне, с улыбкой на губах, не успев впасть в депрессию от глупых
мыслей насчет смысла жизни, то я первый сниму перед ним шляпу: "Ты не зря прожил свою жизнь, товарищ. Ты прожил
ее СЧАСТЛИВО ДЛЯ СЕБЯ и это главное".
И тут же, на могиле матери я поклялся. Поклялся, что уеду из этой страны, поклялся, что доведу до ума свой катализатор.
Поклялся, что стану богатым. Поклялся, что, не смотря ни на что, стану счастливым, черт возьми. И еще я поклялся
отомстить тебе.
После похорон, я стал последовательно осуществлять свой план. Нашел покупателя на свою однокомнатную квартиру,
прописал его, сам выписался - так сказать продажа квартиры по социалистически. Уволился из школы, устроился
работать грузчиком на завод - там сразу давали общежитие. А на деньги за квартиру, за какой-то год, я из чистокровного
хохла превратился в чистокровного еврея. Правда не обрезанного. Еще два года и ТУ-154 с аэрофлотовским шиком
середины семидесятых - холодное кофе и бутерброд с засохшим сыром, перенес меня в Израиль. Вот так, в основном
благодаря тебе, в сорок пять лет, практически без гроша в кармане, но с хорошей идеей в голове, я оказался в
международном аэропорту имени Бен-Гуриона в Тель-Авиве. А дальше все пошло как по маслу. Ну не совсем как по
маслу, но пошло. Еще долгих семь лет я вкалывал, доводил до ума свой катализатор, создавал свое дело. Но это были уже
счастливые годы. Я работал на СЕБЯ, на СВОЕ благополучие, на СВОЮ счастливую жизнь. Первые пять лет жил в
Израиле, а когда чуть-чуть стал на ноги, перебрался в Америку. Через десять лет я стал миллионером. Теперь у меня есть
собственный дом, собственный самолет, собственная яхта. И самое главное - у меня есть моя семья, моя Наташа. Я
встретил ее в Америке. Она русская, вышла замуж за американца, перебралась, естественно, жить в Штаты. Но не
сложилось у нее с американцам. Осталась одна с пятилетним сыном Робертом. Вот тогда я ее и повстречал. Через год у
нас родилась Мария или Мэри на американский лад. После рождения Мэри я и понял, что Наташа, Мэри и Роберт - это
мой главный приз, который я выиграл в этой жизни. Пролетел еще один десяток лет жизни. И я решил приехать сюда,
чтобы полностью рассчитаться по всем счетам. Жизнь то уже на излете. И в первую очередь рассчитаться с тобой -
выполнить последнюю клятву, данную на могиле матери...
"Господи, ну что за обувь делают - одеть невозможно", - сидящий на скамеечке старик пытался одеть туфли. Одной
рукой он придерживал туфель, другой, при помощи длинной ложечки для обуви, пытался свою пятку опустить в
непокорную обувь. После пятиминутного
сопротивления туфли были одеты, шнурки завязаны. Но далось это нелегко. На шеи, лице, лысине обильно выступил пот.
Живот средних размеров бурно колыхался. Лицо пылало багровым пламенем победы. Еще минута и тело "победителя"
оказалось на ногах, приняв примерно вертикальное положение. "А теперь на рынок", - старик взял сумку, надел шляпу и
вышел из квартиры. Лифт, слава богу, работал. Солнце его встретило яркими, теплыми лучами. "Вот уже и послезавтра
Первое Мая, - старик неспешно шагал по тротуару, - интересно завтра сын приедет или нет". При мыслях о сыне, он
тяжело вздохнул. После развода со своей женой, сын совсем от рук отбился. Редко звонит, почти не навещает, а придет в
гости - лицо подпухшее, под глазами мешки, сами глаза мутные. "Тоже мне - наследничек. Еще и денег просит. У меня,
пенсионера. Это раньше я был о-го-го, а сейчас..., - старик снова тяжело вздохнул, - упустил сына, потакал ему во всем.
Думал - закончит институт, устрою его к себе на работу, а там, глядишь, и вместо меня станет. Размечтался. С горем
пополам институт окончил. У меня на работе дурака валял. Привык если что, папочка в обиду не даст. Пить стал, машину
разбил. От жены с сыном ушел. Называется - стал мне "опорой" в старости". Старик огляделся. До рынка оставалось два
квартала. "Как все-таки тяжело стало жить. Раньше о-го-го, орел. Директор института. Почет, уважение, каждый летом
отдых на море. Да и женщины своим вниманием не обделяли. А их в институте ох как много было. Лаборантки, младшие
научные сотрудницы. А сейчас кому он стал нужен - семидесяти гривенный пенсионер, отягощенный стенокардией,
гипертонией и массой других болячек. Вот и сейчас - разве от хорошей жизни поперся он пешком на рынок? Ведь можно
было скупиться и в магазине возле дома. Но на рынке дешевле. А когда умерла жена, вообще тоскливо стало. Самому надо
готовить, стирать, да и поговорить не с кем. Нет, надо женщину в квартиру. Но кто к нему придет? Такая же пенсионерка,
как и он сам. А он хоть и в возрасте, но еще иногда и хочется женских ласк..."
- Ба, кого я вижу! - неожиданная фраза энергично вломилась в неторопливые, невеселые мысли старика.
Он поднял
глаза. Рядом с ним, около распахнутой двери роскошной белой иномарки стоял высокий пожилой мужчина и улыбался ему
белоснежной, валютной улыбкой вставных зубов. Лицо показалось очень знакомым.
- Не узнаешь, Водовозов? - пожилой мужчина приблизился. "Так это же... О, Господи...", - Водовозов не успел додумать
фразу.
- Кедрова помнишь? - слова тяжело ухнули в голове у Водовозова.
- Кедров? Ты?
- Собственной персоной.
- Откуда? Ты же уехал в Израиль.
- Да вот приехал. Правда, не из Израиля, а из Америки. Ну, здравствуй Водовозов, - Кедров протянул ему руку.
Неожиданно для себя Водовозов как-то суетливо пожал ее.
"Да, Водовозов, здорово ты изменился. И дело даже не во
внешности. Раньше разве ты так со мной здоровался? Раньше ты протягивал мне руку, словно милостыню подавал. А
сейчас хватаешь, как больной хватает спасительное лекарство, - такая мысль теплой волной разлилась внутри Кедрова, а
вслух он произнес:
- Слушай, такую встречу надо отметить. А?
- Да я...как-то неожиданно... я не готов, - Водовозов говорил как во сне. Кедров - моложавый, подтянутый, в дорогом
костюме, на фоне роскошной иномарки. Голова шла кругом.
- Ничего. Сейчас ты придешь в себя. Устроим настоящий пир. К тебе можно? А то у вас тут в ресторане как-то не
уютно. Все время какие-то полукриминального вида личности ошиваются.
- Да, да, конечно, только вот продукты...
-Да о чем ты Водовозов? Сейчас все закупим и вперед. Садись в машину. Видишь, какой роскошный лимузин взял
напрокат? А то от ваших волговских сидений у меня поясница разламывается. Нет, нет на переднее сидение. А я на заднее,
рядом со своей женой. Кстати познакомитесь - Наташа, моя жена. Русская. Так что не напрягайся насчет английского.
Он у тебя был всегда слабоват, а? - Кедров хлопнул Водовозова по плечу и расхохотался. - Наташа, а это Водовозов,
Серега Водовозов, мой школьный товарищ. Прошу любить и жаловать.
Сердце в груди у Водовозова перешло с мирной
трусцы на отчаянный галоп. Все
происходило в таком темпе, что его мозг не успевал реагировать. Он автоматически поздоровался с красивой молодой
женщиной на вид лет тридцати, сидящей рядом с Кедровым на заднем сидении. Она мило улыбнулась, Водовозову, и
сказала:
- Рада познакомиться, Сергей... - женщина сделала паузу.
- Владимирович, - Водовозов назвал свое отчество.
- Так куда ехать, диктуй адрес, - Кедров снова перехватил инициативу в разговоре.
-
Пушкина двадцать семь, - Водовозов назвал свой адрес водителю.
У него в голове крутилось какое-то варево из слов: "Кедров... Америка... иномарку взял напрокат вместе с водителем, на
волговских сидениях сидеть не может, а тут из экономии пешком черте куда пилишь... молодая жена, - и подспудно, еще
на уровне подсознания, всплывало, - не хочу, не хочу видеть таким Кедрова - стройного, жизнерадостного,
счастливого..."
Окончательно Водовозов пришел в себя в квартире, за столом.
- ... вот так Водовозов, я и прожил двадцать пять лет после того, как удрал из Союза.
- Так значит сейчас ты миллионер, - произнося эту фразу, Водовозов почувствовал как нехорошо сдавило сердце и в
голове застучали молоточки.
- Выходит так, - Кедров с азартом выловил из тарелки шпротину и отправил себе в рот. Молоточки в голове у
Водовозова превратились в молотки.
- Да черт с теми деньгами, ты лучше посмотри какие у меня чудесные дети, - Кедров сунул руку во внутренний карман,
вытащил оттуда пухлый бумажник, а из него фотографию. Водовозов, превозмогая боль в голове, посмотрел на нее - на
фоне красивого двухэтажного особняка он увидел Кедрова. На шеи у него сидела девочка, лет десяти. Левой рукой он
прижимал парня, лет пятнадцати, а правой - стройную женщину в купальнике, удачно подчеркивающим все ее женские
прелести. Все четверо весело скалили зубы.
- Вот это самое мое большое богатство... - это последнее, что услышал Водовозов. Грохочущие молотки у него в голове
превратились в один огромный молот, который с неистовой силой ударил где-то там, внутри, ставя последнюю точку.После чего Водовозов полетел в черноту. Но все-таки, это не была последняя точка, пока молот отбил многоточие...
"... Мне повезло. Ты не здох сразу. И я успел достать необходимые лекарства и смог держать тебя на плаву еще целую
неделю. Я тебя кормил из ложки черной и красной икрой. Меня принимали за твоего близкого друга и шептались: "Какой
верный друг. Своими руками кормит. Каждый день приносит икру". А я ее тебе скармливал, чтобы хоть чуток поддернуть
твой организм, чтобы ты напоследок ощутил ясно и четко, что ты подыхаешь, сука, а я остаюсь. Что ты будешь гнить в
земле, а я еще буду наслаждаться прелестями этого мира. Я тебе таскал апельсиновый и лимонный сок, своими руками,
вкладывал тебе в рот кусочки бананов, чтобы ты ясно слышал запах дорого одеколона, который исходил от меня. Я
нарочно приводил сюда свою Натали, что бы в твои ноздри, давно привыкшие к запаху старости - этой чудовищной смеси
пота, нафталина и мочи, ворвался мощный благоухающий запах молодого, здорового, жаждущего любви и ласки,
женского тела. Я хотел, что бы ты осознал, что ты уже никогда и не при каких обстоятельствах даже не дотронешься до
чего-нибудь подобного. Когда я кормил тебя из ложки, я получал от этого непередаваемое удовольствие. Я в это время
ощущал такое блаженство, которое не получишь и в Раю, если он есть. Я видел твои глаза, я видел чего это тебе
стоило, когда я подносил ложку к твоему рту. И ты даже не мог меня проклясть напоследок. Ты только мог мычать.
Мычать и жрать из моих рук. И н и к у д а тебе было деться от этого. Ты ненавидел меня лютой ненавистью и, в тоже
время, каждое утро ты так страстно ждал меня, как ждет стареющая дама молодого любовника. Ведь только я мог
принести ампулы, которые продлевали твою дерьмовую жизнь. Жизнь затравленного, старого, беспомощного хищника, но
все-таки жизнь. И я приходил, доставал ампулу и медсестра вставляла ее в капельницу. А ты жадно смотрел. Одна ампула
- один день. А жизнь ты любил, даже такую скотскую - с ссанием под себя, с обволакивающими запахами мочи и
немытого тела. И я продлевал тебе т а к у ю жизнь. А потом я показал тебе ампулу и сказал, что она последняя... Как же ты
тогда завыл, заскулил. И я увидел твои слезы, и окончательно убедился, что всю последнюю неделю ты был в полном
сознании и сполна ощутил всю прелесть своего конца. Таким я тебя и запомню - не властного, высокомерного,
привыкшего давить и ломать человеческие судьбы, а жалкого, с наполненными ужасом глазами, лежащего в
собственных испражнениях и бессмысленно что-то мычащего. И л и ч н о ты уже никак не сможешь со мною
расквитаться, никогда не почувствуешь то сладостное чувство мести, которым я наслаждался целую неделю. Один день
проведенный в твоей палате, давал мне здоровья на один год полноценной жизни. Вот за это тебе мое последнее и
огромное спасибо. Спасибо и прощай. Прощай Водовозов. Меня ждет мягкая, теплая жена, а тебя заждались холодные,
скользкие черви", - седой старик поднял голову, еще раз прочитал табличку на временном колышке, бросил на могилу
букет желтых роз и скорым шагом пошел прочь. За воротами кладбища он подошел к "такси", около которого стояла его
красавица жена. Строгое черное платье с накинутой поверх плеч меховой накидкой безупречно соответствовало
обстановке. Из под черной шляпки на голове, выбивались белокурые, вьющиеся волосы.
- Все?
- Да. Теперь в гостиницу и в аэропорт.
- Ты говорил, что это был твой одноклассник и ты долго потом с ним вместе работал.
- Во многом благодаря ему, я и стал богат, да что там богат, благодаря ему, я финиширую в этой жизни с надписью
"Счастливый" на майке.
- Не расстраивайся так, дорогой. Там на курорте, в швейцарских Альпах, я п о с т а р а ю с ь, что бы ты так не печалился
по поводу смерти своего друга, - женщина чуть лукаво, ровно настолько, насколько позволяла обстановка и нормы
приличия, глянула на мужа, - и я думаю, что твоя финишная прямая будет длинная и тебе придется еще долго по ней
бежать.
- Спасибо милая, седовласый м у ж ч и н а задорно, с икринкой в глазах, посмотрел на с в о ю женщину и распахнул
перед ней дверь автомобиля.