В начале было слово...Затем ещё и ещё. Их раскалённая очередь прошила меня насквозь, разодрав душу в клочья. Плотная пелена слёз затянула глаза. Я оступился и долго падал в бездну. Серая мгла окутывала меня снаружи и изнутри. Иногда мне удавалось забыться мертвецким сном, чтобы снова проснуться в кошмаре пустоты. И вот последовало пробуждение трудное и болезненное - от удара. Возможно, мне удалось достичь дна. Там я смог со стороны взглянуть на себя слабого, раздавленного, убитого горем. Я нашёл в себе силы, чтобы подняться. И был путь наверх, по отвесным стенам. Этот долгий и тяжёлый подъём не обещал счастливого завершения. И легче было вернуться обратно. Мне этого не удалось. Но вместо безвозвратно утраченного я нашёл свой мир - прекрасный, уютный, необъятный. Я обрёл Дом.

Глава 1. Час пик

Девять часов. В это время большинство пробок в Городе завидует метро. Из окон своих застопоренных автомобилей водители рассеяно наблюдают, как толпы пешеходов растворяются в дверях метрополитена, становясь ближе к своим делам. Могут ли завидовать себе те полусонные и откровенно спящие люди, которых без участия головы собственные ноги несут на работу? Спросите их, и они не ответят вам, ведь их проглатывает совершенно особенный, ни на что не похожий мир, мир, который они в силу привычки, не замечают.

К центру земли тащит людей эскалатор, так медленно, чтобы удобнее было рассматривать галерею лиц, поднимающихся из адовых глубин. Одно совершенно серое, помятое сменяет другое не менее серое и, уж тем более, не менее мятое. Различаешь их, пока глаз не привыкнет к однообразности, и мимолётные образы не превратятся в сплошной бесцветный поток. Да и сам как часть течения сползёшь с эскалатора, когда услышишь напутствие быть взаимно вежливым и предупредительным.

Станции метро представляют собой площади под площадями. Их залы тянутся под улицами Города и вмещают жителей не меньше чем мир естественного освещения. Сотни разнонаправленных векторов, на секунду совпавших в своей массе, определяют движение всего этого водоворота. Сутолока направляет потоки, против которых не удаётся противостоять в одиночку. Тут лучше всего видно, насколько не правы те, кто считает, что обществом движут Личности. Толпа! вот самопровозглашённый виновник хода истории. В толпу станции погружаешься как в чавкающую реку звуков. Произнесённое тобой слово только раствориться в общем гаме. Прислушавшись, можно разделить шум на составляющие. Так особенно дробно, горстями, чуть пришаркивая, звучит симфония каблуков о мраморный пол склепа, выбивая неопределённый ритм, смешанный с эхом. А немного выше воздух заполнен шамкающими и шипящими волнами голосов пассажиров. Низкие басы настилаются на шершавые баритоны и ложатся под совсем невесомыми, но отчётливо слышимыми женскими колокольчиками сопрано. Можно различать ещё множество брякающих и стучащих вкраплений в полотно станции, но лучше спрятать уши в наушники, а глаза в книгу и в таком мумифицированном виде добраться до поверхности, чтобы вновь вернуться в реальность, к которой более приспособлен человеческий рассудок.

Метро - место для проявления локального благородства и низости. Общество равных сделало возможным каждому проявлять такие высокие чувства: пусть в скромных дозировках, но зато в самых пёстрых красках. Всю гамму продемонстрирует подъехавший вагон, который засосёт толпу в свои автоматические двери. Остановившись на секунду, вдоволь налюбуешься, как люди трамбуют друг друга, заполняя предоставленное вагоном пространство. А если всё-таки протиснуться между чьим-то пальто и чьей-то сумкой, то порядочные пассажиры не постесняются проявить себя. Угрожающе хлопнут двери, разделив мир на две половины, на тех, кто успел и на тех, кто нет. По эту сторону, не благородство происхождения или ширина кругозора, не толщина кошелька или почётный возраст определят более выгодное положение. В диком мире природы место под солнцем получает сильнейший, в диком мире метро - наглейший. Тем немногим, что успели занять место, оттопчут ноги, отобьют колени, всё вроде бы невзначай. В них будут впирать презрительные взгляды, не без надежды на совестливость счастливца. Заедаемые общественным порицанием граждане, устроившиеся на жёстком сидении, имитируют сон или всецело погружаются в чтение пёстрой рекламы на стенах. Остальные же так и будут стоять, отгородившись от соседей только собственным телом. Чувствуя свою беззащитность, они напряжены и раздражены, готовые при первой возможности слить своё недовольство на другого. Вспыхнувшую перепалку не остановит даже тот самый примиритель, который всегда найдётся среди толпы. Противник обязан получить оплеуху всеобщим смехом или неудовольствием. В спор включаться только трое. Для прочих ничего не происходит, они глубже вжимают головы в плечи и настраивают себя, что они не слышат и не видят, увлечённые делами наступившего дня. Привычка давно научила их молчать. Всегда и везде. Спасает покой граждан только остановка, на которой выходить хотя бы кому-нибудь. Как в трещину в сосуде, в открытую брешь устремляется поток людей, утаскивая за собой тех, кто встал на дороге. Моментально пустые кресла заполняются снова, возвращая выкинутых и впуская новых пассажиров. Снова от каждого вдоха раздувается весь вагон.

Поезд мчит к намеченной цели без преград и отклонений в пути. В окне, за которым проносится темнота, люди видят только призраки своих лиц и стараются местечково улучшить изображение. Незаметно, как бы утренним приветствием, они поправляют чёлку, или, прокашлявшись, удачнее пригладят усы. Главное всё успеть, стать лучшим, добиться всего, чего нет у соседа, всё ради успеха. А для достижения лучшего надо торопиться, надо идти по головам или просто по ногам, топча ценнейшую обувь сограждан. И вот кто-то наступит соседу на дорогие ботинки, кто-то заденет своей ладонью чью-то руку, кто-то залезет в чужую сумку. И скандал повторяется снова, пока клапан вагона опять не заместит старую кровь на новую.

"Дайте выйти!" - дама хочет пробить криком заграждение из пассажиров. Её визгливый голос заставляет обернуть к ней внимание всего вагона. Человек зовёт на помощь! Команда галантных работяг расчищают подходы к дверям. Тут уж не до сантиментов. Смерть каждому, кто встанет на пути! Вперёд арктический ледокол! Суетливое движение расталкивает всю толпу по стенам и выкидывает пару лишних человек на платформу. Ничего, ничего - малая жертва на благо ближнего...

Слишком много лишнего движения - Моя Вселенная не качнётся. В ней нет зеркала, чтобы там отразилась ваша сумятица, она не треснет под напором эмоций окружающих. Она только отслеживает поток сознания... Мой выход. Выход из сумасшедшей смеси запахов пота, духов, искусственной кожи, натуральной кожи, пены для бритья, мокрой шерсти, бензина, сигарет, здорового полноценного завтрака, шампуня - выход из запахов, замкнутых стенами вагона, делает воздух станции необычайно свежим, но посторонним, лишённым чёткой привязки к источнику. А ведь раньше метро для меня пахло по-другому...

Сейчас даже легче обо всём вспомнить, просеялись сквозь память лишние подробности, осталось только основное. Те же стены, те же ступени. Я на них поднимаюсь вверх к своему намеченному плану. А нацелясь вниз, подняв голову с вниманием, от которого ничто не ускользнёт, с вниманием, отрешённым от забот, нисходила Она. Она улыбалась своим неведомым мыслям. Её улыбка точно подсвечивала белокурые до рыжины волосы. Что заставило её задержать на мне взгляд? На что можно было обратить внимание, глядя на серого очкарика? Но Она обратила, и улыбка девушки отразилась в моей. Это произошло почти машинально, неосознаваемо и необременительно - за день можно встретить около десяти тысяч человек, а вероятность повторной встречи близка к нулю. Такой статистикой я вполне удовлетворился. Мы проехали параллельно друг другу в разные стороны. Приятный эпизод, но, конечно, всего лишь эпизод. Задержать его в памяти дольше чем на полчаса не нашлось причины. Но наша встреча произошла снова. Вот так же на эскалаторе. Причём случилось это примерно через пять дней. Мы также переглянулись и абсолютно также расстались. С тех пор она появлялась в моей жизни с разной периодичностью. Я мог встретить её трижды на неделе или ни разу за месяц. Но когда она появлялась, я знал, что день будет удачным. День действительно удавался, когда я поддавался чарам собственного заблуждения. (Как часто люди стремятся закрепить за чем-то роль талисмана, ограничивая мистицизмом собственный успех! Они задавлены своим страхом. Тогда я был настолько же слаб).

Она исчезла спустя примерно полгода, как раз когда я уволился с работы. Первое время ощущалась какая-то незавершённость во всех делах. Я даже не знал, связано ли это с потерей работы или с чем-то ещё. Потом моё тело остро ощутило нехватку в той девушке. Я не совсем понимал, чем вызвана тоска. Я был инородным телом в своём организме, сам себя не понимал, за себя не отвечал, изучал себя с трудом, будто постороннего. Я искал её глазами в метро и наивно полагался на случайность. А не получалось найти её именно потому, что я её искал. Метания и сердцебиение, совпавшее с общим ходом жизни, мешало просто посмотреть поверх проблемы. Разве нужны эти определённости, эти капканы, в которых все загоняют себя и не могут выбраться. Если отбросить всё лишнее, то видно, что вещи проще, чем хотят казаться. Даже не надо было искать выход. Просто взглянуть под другим углом. Схема оказалась простой. Наши дороги пересекались совсем не по случайности, а из-за закономерности. Мы встречались нерегулярно из-за моей посменной работы, когда каждая неделя отличалась от предыдущей. Разложив расписание по полочкам, я установил время, когда Она появляется в метро. Прозрение настолько же прозаичное, насколько и гениальное. Я не стал ждать помощи с небес - иногда чудеса надо делать самому. Отлично помню тот вторник. Я ждал её внизу эскалатора и, завидев знакомые светлые локоны, произнёс свой неуверенный "привет".

Глава 2. Один на один

Одиннадцать двадцать. Людской поток иссяк. Все, кто должен быть на работе, уже начали выполнять свой общественный долг, все, кто трудиться в будни не собирался, ещё досыпают положенные часы. Утро снова кажется ранним, когда улицы избавляются от спешки, когда вновь воцаряется размеренность. Монотонным становится и шум города. Я остаюсь один на улице. Одиннадцать двадцать - время, ради которого стоит выходить наружу. Изменившееся состояние утра мне нравится больше. Оно похоже на Мой мир. В этом мире беспросветного одиночества, в мире, где молчат телефоны, ты воин. Никто не слышит тебя, но только твой голос значит всё. Ты всемогущ в этом мире, где остался один, каким бы слабым ты ни был. На тебя и только на тебя опирается его провисшее серое небо. Твоя тяжкая ноша, твоя сила, твоя боль, твои мысли - это всё, что осталось у тебя. Это всё, что осталось.

Одиночество. Вы бежите от него, спасаетесь, как только можете. Вам легче искать слова с незнакомым или ненавистным человеком, чем остаться наедине с самими собой. Пусть плюнут в душу, пусть надругаются, лишь бы не забывали, не бросали. На миру и смерть красна! Вы настолько боитесь быть с собой наедине, потому что знаете, кто вы есть по-настоящему. Страшно? Конечно, страшно! Вы боитесь принять себя со всеми гадкими грешками, со всеми непростительными недостатками, видимыми вам, со всем тем, что вы тщательно скрываете и от себя в том числе. И вы упиваетесь, когда видите свой портрет сквозь призму постороннего человека, который воспринимает вас только с одной стороны - с той, с которой позволите рассмотреть вы. А теперь я сталкиваю вас нос к носу, пухленький животик к животику. У вас зарозовеют щёчки от близкого общения. Вас подташнивает, когда кто-то пытается оставить след по ту сторону невидимой линии, которую вы называете личным пространством. Ваш остров - это ваш остров, и никому вы не отдадите на нём ни пяди. Погостить - пожалуйста - даже желательно. Только соблаговолите вытереть ноги и уйти, когда попросят.

Возьмём господина Н. в небесно голубом галстуке и салатовой сорочке и подсмотрим за ним. Он гонит прочь от себя физическое одиночество, но не замечает, что каждый день один. На работе перекинуться словом с коллегой, попить чай и посплетничать. Дома помыть посуду и поглядеть дневник сына. И где здесь общение? Приятный вежливый господин Н. отворачивается к стенке и поверяет всё ли успел за день. И вдруг, как молния на чистом небе! Потерял счёт дням и годам. Мораль - вы одиноки и вы смешны тем, что боритесь не с одиночеством, а с досугом. Выбиваете для себя приятное время. Бегите же за мечтой, до которой вам нет дела. К чёрту господина Н. Мне с ним не по пути.

На улице я не встречу никого. Мои шаги гулко распространяются по узким улочкам. Они равны грому в это тихое незаселённое утро. Я иду, расправив свой рост; никто не встанет у меня на пути. Вам не попасть в мой шаг. Потому что я то, чего вы боитесь. Я и есть одиночество, во всей его мощи. Да, одиночество - это сила, и вам, проходящим мимо, не понять всю её необъятность. Она даёт свободу, ведь мне не важно, что обо мне подумают другие, главное: что я сам о себе подумаю. Я безмятежен и безграничен в Своём мире.

А вы берегитесь. Одиночество подстережёт вас в толпе и ввинтит своё лезвие. Оно настигнет господина Н. глубокой ночью, когда он очнется на своих шёлковых подушках. Оно тронет его за плечо, пока господин Н. курит на балконе. В понедельник его подхватит долг, необходимость - она взорвётся будильником прямо над ухом и начнёт твердить: "скорее, скорее". И всю неделю мчит сквозь улицы по одной и той же траектории круга. За этой суматохой стирается даже самый примитивный смысл. Останувитесь, спрусите у себя "зачем?" и тогда наберёте полные лёгкие одиночества. Вы вместе господина Н. обнаруживаете себя крысой запряжённой в колесе. Старой, отвратительной крысой, без интересов и радостей, делающей то, что вызывает только тошноту. Вам не достаточно себя, и вы будете спешить запрячь в ту же самую круговерть ещё пару крыс, чтобы заполнить гнетущее чувство. И единственным желанием будет глубже зарыться в ворох дел. До самой смерти, которая остановит вас в том же ворохе на отливающей желтизной больничной простыне. Смеритесь, вы давно уже мертвы.

А я продолжаю свой путь. Мне есть куда идти, но у меня нет ничего, что можно было бы потерять.

Район, где я оказался ничем не отличается от сотен других. Тысячи выпотрошенных заботами квартир составляют блочно-каменные постройки. До вечера дома остаются пустыми - местные жители половину дня работают, а всю вторую просиживают перед телевизорами. Лишь некоторые квартиры скрывают в себе полуслепых, калечных старух, покинутых из-за немощи. Они неотделимы от мебели, как и домохозяйки, редко встречающиеся в этой местности. Здесь женщины должны работать, чтобы не сойти с ума или умереть от нищеты, давящей со всех сторон, подбирающейся к горлу. Это потом на пенсии они позволять себе не вылезать из комнатушки, запертые снаружи заботливыми родственниками, и полностью отдаться путешествиям в Южную Америку по средствам телеэкрана.

Я вырос в этом районе, но он настолько же является частью меня, насколько арена может быть приятна цирковому слону. Здесь действительно проходит почти вся моя жизнь, но меня нет в этом пространстве. Кровь и плоть моя создана другими мирами. Ничего общего моё существо не имеет с этой пошлостью. Ощущение чужеродности среды пришло очень рано. Створки собственного "я" закрывались постепенно, начиная с детства. Многочисленные болезни были причиной того, что я практически не виделся с другими детьми лет до пяти. А потом, когда меня всё же отдали в детский сад я попал в шумный, полный суеты мирок, где царили свои правила и свои законы, какие я ещё не мог воспринимать, но каким уже не хотел следовать. В тот же период между мной и миром выросла стеклянная стена очков. На безумный мир, ещё близкий детскому сознанию, я смотрел сквозь витрину толстых стёкол. Теперь мне приходилось терпеть унижения от глупых и озлобленных сверстников. К тому же я должен был стать аккуратным, беречь эти глазные костыли. Да ещё этот диагноз, который сбил все планы на меня. Мне приходилось оставаться в стороне от шумных забав, вечно следить за собой, а чуть что случалось бежать к матери за помощью. Я ничего не мог с этим поделать. Несметные карусели хороводов, увлекавшие за собой, проносились мимо. Пустые развлечения мало радовали меня, а насмешки окружающих подкрепляли мою отстранённость. Позже я научился не обращать внимания на их оскорбления. Детским играм я предпочёл книги. Я рос замкнутым и неуверенным в себе ребёнком. Так я воспитал чувство отчуждённости, особости. Я знал, что с миром нужно быть настороже и не только, потому что он может быть повинен в разбитых очках. Он был жесток и безразличен.

Мой этаж номер восемь. Никаких лифтов, только пыльные ступени лестницы, устремляющие мой путь к вершине. Восемь пролётов, девяносто шесть шагов и пока незримый отдых на другом конце дороги. Больше дома меня ничто не ждёт, да и не ждало никогда... А это печально осознать, что у тебя нет семьи. И дом есть, и люди в нём живут, а семьи нет. Есть только личные амбиции и стремление удовлетворить только собственные потребности в ущерб другим. Это нескончаемая война, где каждый сам за себя. Сейчас их больше нет. Мать умерла давно, а отец месяц назад. Даже утраты не по кому чувствовать. Их не было никогда, их не существовало. Они никогда не слушали меня и не пытались услышать. Отец мог бы попытаться опустить ко мне голову и вслушаться, разобраться, помочь, но его разум слишком часто был затуманен алкоголем, либо вопросами вселенской значимости, перед которыми я был ничтожен. Какое ему было до меня дело? Мать же была занята только собой, да ещё при этом настолько слепа, что даже не могла этого понять. Она всерьёз полагала, что её самоотверженный труд на работе, дома и прочая побочная деятельность - явная и открытая забота о других. Я хлебнул горя с этой заботой, особенно от постоянного кочевания от врача к врачу. Когда мне было тоскливо, одиноко и больно, я искал её тепла. Но в ответ я слышал, что всё от того, что я не соблюдаю режим. Единственный выход из этой ситуации для неё лежал в дверном проёме очередного врачебного кабинета. Я проходил по больницам и стационарам вплоть до смерти матери.

У моих родителей неплохо получалось думать о самих себе, но со временем такого внимания им явно стало не хватать, и они стали требовать, чтобы и я думал о них, а не занимался своими, никому не нужными делами. Они же кормят меня, одевают! Мать дала мне жизнь, отец всё здоровье потратил на меня! Моя очередь отдавать долг. Нет ничего плохого в том, чтобы думать только о себе. Для человека нет ничего более естественного, но их эгоизм принимал чудовищные формы. Они выстраивали грандиозные планы: ремонты, перестановки, поездки по гостям. Всё это гордо именовалось "общим делом". Для меня же это были неудобные вещи, чужие люди, враждебные обстановки. Иногда я боролся, но чаще приходилось сдаться. Так или иначе, это давило на меня, и я никогда не мог скрыться от этого.

Мама, как бы я хотел, чтобы ты меня услышала. Я бы написал тебе письмо, только бы ты прочла его. Мне хватит и обрывка бумаги, я пошлю тебе всего строчку: "Я ненавижу тебя". То, что ты никогда не услышишь и не прочтёшь эти слова, ещё больше раздражает меня. Уж лучше сделать большое зло, чем мелко мыслить, копить в себе редчайших жуков своей мелкой ненависти. Скарабеи - священные животные моего презрения. Они скребутся внутри и не находят выхода. Мама, чем копить всё это, я лучше бы вместе с мыслями о тебе хоть раз выплеснул в лицо слюну всего отвращения. Но я молчал, пока ты была на расстоянии удара.

Когда в моей жизни появилась Елена, она стала знамением моей борьбы, её дом - приютом, её объятия - долгожданной лаской. Но позже я осознал, что "чуждые планы" есть и у неё. О них и разбилась моя прежняя жизнь. Потом я научился не замечать никого. Да и некому стало искать ко мне подход.

Ключ входит в скважину, но не проворачивается...заперто изнутри.

Глава 3. Блудный сын

Нас разделяло пара шагов. Сказать было нечего, чувств встреча не вызвала, да и откуда им было взяться после стольких лет. Ни слова, ни чувства не могут возникнуть на голой земле. Всё произошло так быстро, что я даже не успел опомниться. Дверь открыл мне мой брат, исчезнувший давно из нашей семьи, вовремя учуяв ветер перемен. Этот ветер оказался попутным, уносящем его подальше от однокомнатной лачуги, которую принято в документах именовать квартирой. Теперь этот человек оказался в моём доме. Без звонка и сообщения, словно порыв воздуха принёс обратно лист, сорванный с веток.

Теперь он сидит передо мной, развалившись в кресле, и молчит, глядя в мою сторону. Он обезоружил мою крепость. Прочитал мои ненаписанные письма. Разместился между полушариями моего мира. Да чего ты, в конце концов, хочешь??? Я задаю этот вопрос; сдержанно, смирив раздражение и удивление от его нежданного и откровенно наглого визита. Он медлит с ответом. Может, онемел за годы отсутствия? Он испарился из квартиры ещё по окончании института, решив, как он говорил, расправить плечи на воле. Мне было тогда лет пятнадцать и мне не менее страстно хотелось покинуть спёртый воздух домашнего очага. Он был старше меня на десять лет, и поэтому позволено ему было больше, чем мне. Для родителей известие об отъезде любимого сына прозвучало как выстрел в спину, силой и неожиданностью, неумолимо поражающий сердце. Соответственно и проводили его тогда с тупым смирением и надеждой, что отсутствие окажется недолгим, а подарки и впечатления по возвращении будут стоить затраченных нервов и их лечения. Брат расправлял крылья уже долго. Успели умереть и мать, и отец, а от него не было ни весточки. И вот появился, да ещё и со своими ключами. Некому зарезать для тебя ягнёнка, блудный сын. Этого я не говорю, только целюсь в него взглядом.

- Надо кое-что обсудить, - он говорит, как будто нехотя и достаёт какие-то бумаги.

Он рассказывает мне, как устроился после выезда из дома. Свой ночлег брат обрёл в небольшом посёлке, и жизнь, соответственно, наладил смирную и без излишеств, могущих обратить на него внимание служебно-розыскных органов. Разве только пить себе позволял без меры - отцовская черта. Легко сделать вывод, что он ничего не нажил за время почти десятилетней лесной жизни. Он говорит о прекрасной музыке тишины своего края. Морским приливом шумят над его беспечным ухом сосны, поддерживающие небо. Нет, не Городской свинцовый свод, а лазоревое блюдо украшенное золотым яблоком солнца. Брат начертал на своих губах слово "великолепие" и надеется, что я проникнусь его смыслом. Но я только жду, когда он закончит. Я знаю: от несварения мозгов часто бывает словесный понос. Скоро его красноречие иссякнет, и он неминуемо перейдёт к делу. А пока пусть дивится прогулкам перед закатом, устремив взгляд на пыльный подоконник. Ну не ради рассказа о диковинных пеньках он приехал и вскрыл мой дом.

- Хотел что-то обсудить! - не выдерживаю я, но голос мой чист и прозрачен, настолько, чтобы сквозь него проступило "пора тебе и домой...".

Брат осёкся. Больше он не допустит длинных рассказов о здоровой сельской жизни. Он переходит на деловой тон, которым обычно возвещают о начале судебного заседания. Итак: как только мой последний родственник узнал о смерти отца, логичная мысль о наследстве посетила его. После того, как он напряг ниточки своих былых связей, ему открылась невероятная картина полной своей безграничной власти над недвижимостью. Брат поднимает из пыли древний обычай - право старшинства. Долго же ты нагуливал свой возраст! Теперь ты пришёл сюда, чтобы обокрасть меня. Ты сидишь передо мной, развалившись в кресле, и молчишь, улыбаясь своему умению обставить дела. Белозубый оскал выставлен наружу в ожидании моей бурной реакции. Приговор вынесен - конфискация имущества и великодушно предложенный обмен на хижину брата. Дом со всеми удобствами на дом с удобствами во дворе. Ты всё ждёшь, когда я рассвирепею, как человек, потерявший всё, что имеет. Наверно, отсчитываешь секунды до скандала. У тебя уже приготовлена стопка аргументов в свою пользу и пара друзей-адвокатов ждут в шкафу твоей отмашки платком, чтобы выскочить и вцепиться мне в ногу. Ты просчитался на это раз, слишком много предосторожностей. Чем дорожить мне в этой дыре, которую упорно во всех счетах называют квартирой? Моё великолепное бюро с отстающей задней стенкой, сквозь которую можно видеть стену? Мои непревзойдённой красоты занавески с выцветшим рисунком, некогда изображающим цветы похабного цвета? Мою люстру самого отвратительного стиля? Люстра эта, растопырив свои плафоны в пять сторон, более всего напоминающая гигантских размеров паука, сейчас бросает тень одной своей лапы на тебя. Не буду я скучать даже по трижды крашенной табуретке, протёртому линолеуму, зеленоватым обоям и кривой раковине. Это не то место, где я живу, и уж тем более не здесь я нахожу отдохновение. А ты другой. Совершенно. Именно потому, что мы никогда не сходились во мнениях, ты считал меня странным. Ты должен как все выбрать жизнь цивилизованного гражданина, которому необходимы достижения тысячелетней истории человеческой мысли: горячая вода, газовая печь и мусоропровод. Да славятся наши предки! Пока ты будешь рад и унитазу, смывающему пакости жизнедеятельности. Когда же ты обживёшься, ты захочешь достигнуть уровня заграницы, и твоя дорога ляжет скатертью в оплот бытового рая на Земле, именуемого аббревиатурным шведским названием, набившем оскомину на неповоротливом языке. Дом обрастёт необходимыми ванночками для мыла, подушечками, подсвечниками и прочей утварью, которую можно подглядеть у соседа. Преврати жизнь в вещи. Становись похожим на всех. Выбери как все работу, которую ненавидишь; заведи друзей из коллег; найди жену, которая отвечала бы всем стандартам твоих друзей; заведи детей, которые бросят тебя стариком. Вгрызайся в каждый день, чтобы получить хоть толику того, что есть у меня. Мне достаточно меня самого. Я обрёл себя, а ты будешь всю жизнь прятаться за рубашкой из дорогого магазина. Я пойду отсюда налегке, будучи обременённым только собственным телом. Всё своё я унесу с собой, потому что в этом скупом мире, нет ничего ценнее собственного разума.

Кроме своего дома ты великодушно предоставляешь мне денег на первое время и билеты на поезд. Плацкартный вагон эконом класса, где основными пассажирами будут грибники изрядно пожилого возраста и семейства с бесконечным выводком разновозрастных детей, должен увезти меня в ссылку в посёлок брата только через три дня. Эти три дня мне позволено провести здесь для того, чтоб окончательно собраться и не оставить ни следа в Городе.

Я стою всё так же перед тобой, как вошёл: в плаще и чёрных очках, даже не разувшись. Я остановил время, сделав в разговоре, точнее в твоём лепете, паузу. Эта тишина предоставлена мне для ответа. Двенадцать тридцать шесть - время стоп. Секундная стрелка настенных часов замедляет свой ход и совсем останавливается. Где-то едут машины, бьётся посуда, а в дыре, называемой уже сорок три года квартирой, нет движения. Здесь, в стиснутом с четырёх сторон пространстве, есть только я и мой брат, родная кровь, чужая плоть. Он сидит передо мной, развалившись в кресле, и молчит, тяготясь застывшей минутой. Он полностью в моей власти и может просидеть, не двинувшись, столько, сколько я захочу. Двенадцать тридцать шесть - время стоп. В моей голове давно готов ответ, но произносить его я пока не собираюсь. Моё решение было бы секундным делом, если бы я не растянул эту секунду. Медленно, медленно стучат наши сердца, а у брата к тому же исчезло и дыхание. Зрачки расширены (моих он не видит), весь подался вперёд в нетерпении, левая рука сжимает обивку - он готов немедленно сорваться с места. Я молчу, убивая в нём миллионы нервных клеток. После разговора ему захочется закурить, и так я убью её немного его сути. В эту паузу вместится несколько лет жизни брата. Сколько он ждал этой минуты? Сколько переворошил слов, чтобы найти те самые нужные и неоспоримые? Мне смешно...Мне, правда, немыслимо смешно. Мою Вселенную трясёт от хохота. Если молчание продлиться ещё немного, он может даже умереть от разрыва сердца. Я соглашаюсь вслух, чтобы посмотреть на изумление брата:

- Мне ничего не нужно. Я сегодня же уйду.

Брат переменяется в лице - весь расползается в самодовольной улыбке. Он теперь хозяин дома, теперь я у него в гостях. Так получилось, что четыре слова полностью поменяли роли. Хозяин имеет полное право не провожать гостя до дверей.

Глава 4. Маленький мир

Я снова один и теперь не имею совершенно ничего общего с этим Городом. Поздняя осень встречает меня холодными порывами ветра и невидимой глазу моросью. Это пора, когда спокойствие сменяется хандрой, а беспокойство фатальной тревогой. Дороги утопают в лужах, и нет этому конца. Небо грозит стать только ещё мрачнее и обрушить уже полноценные капли, чтобы преумножить грязи и утопить в ней любого, кто окажется в досягаемости. Какое-то чувство мечется в груди, но организм занят борьбой с непогодой, и нет возможности распознать, что оно означает. Ветер нанизывает на свой холод тело, мечет в лицо мелкие капли, треплет одежду и всё не прекращает свой порыв, пока не окажешься в укрытии здания. Прислониться к стене и наконец-то дать волю мысли. Одиночество! Это свободное чувство независимости! Когда я лишился последнего, что связывало меня с этим Городом, пришла свежесть в голове. Никакой грусти. У тебя никогда не получится остаться в изоляции. Даже самую кромешную пустоту ты будешь населять яркими, болезненными образами, размышлять о них переживать их. Жить ими. Так возник Мой мир. С людьми мы существуем как бы параллельно, не дотрагиваясь друг до друга. Они не лезут ко мне, а я не лезу к ним. Негласный договор. Тем более от них меня всегда отделяла тонкое стекло очков и печать смерти по эту сторону. Они там, а я здесь - вот чёткая линия. Им жить, а мне вот умереть. Поэтому я никогда не даю заглядывать себе в глаза. Они - единственные врата в Мой мир, они надёжно спрятаны от взглядов за чёрными стёклами. Чёрными как веся людская суть. Непроницаемые стёкла - это ворота в мой замок, это неприступный рубеж. Прочим не прорваться сквозь него, прочие не смогут понять меня, чтобы осудить и насильно излечить.

Чернота очков привычна для людей, и они воспринимают меня как часть их мира. Самую неказистую и незаметную его часть. Я неяркое пятно в их рутине, и вряд ли хоть кто-нибудь из них отпечатал меня в своём сознании. Я погрузил этот мир в свою душу. Если уж рушить его, то внутри себя. Только люди могут тешить себя надеждой уничтожить или перекроить нечто во вне их самих. Эти маленькие существа хотят заставить Землю вращаться в нужную им сторону. Они пыхтят, напрягают хилые мышцы. Сизифов труд раздавит их самих, когда силы иссякнут, и планета задавит их, пошедших против естественного движения сущего. Забавные несмышлёные лилипуты.

Итак, мне предстоит провести трое суток среди фыркающих и рвущихся навстречу своему концу людей. Мой путь лежит сквозь Город по известному маршруту. Уже не раз ради развлечения себя я ходил вот так же мимо стареньких домиков в четыре этажа, чередующихся с длинными выскочками, напоминавшими вставные зубы в гнилой челюсти. С другой стороны этой улицы вместо домов зияет провал канала. Сейчас я стою на гранитной набережной и гляжу в смутную глубину. Вода в нём неподвижна и отражает серое Городское небо, омрачающие здоровый румянец господина Н.. Ему, как и многим, не стоять так у реки. Опрокинутый мир падает в бездну. Город-Атлантида на дне канала со всеми своими жителями стоит на голове. Но я не изучаю зеркальные домишки и их жителей - мои мысли увлёкло за собой нечто нарушающее единение серого неба, серой воды и моих серых глаз. Привлёк моё внимание он - чёрный силуэт Вавилонской башни, небоскрёб, воткнутый в тучи. Живое подтверждение несоразмерных амбиций карликов с огромными амбициями. Только карлики с их честолюбием, с их стремлением достигнуть большего, чем им отведено, забираются на вершины всех лестниц, чтоб посмеяться в лицо Богу, от которого они были отодвинуты из-за ущербности роста. Чего они стоят без своих стремянок? Самого дорогого среди своих они оценили в тридцать серебрянников, а сейчас и гроша выеденного не стоят. Как мельчает их мир! Скоро он совсем опустеет. Окончательно захлебнется своими испражнениями, задохнется от своих зловонных выхлопов. Груды металлолома перемалывают кости Земли. Яд медленно скапливается в её венах, словно в моих собственных. Меня тошнит от фальшивого блеска человечества, выворачивает от его стремления жрать, от силиконовых красоток и стразов. Я ненавижу пустые тупые лица ходячих мертвецов, их машины, их заботы и помыслы. Мельчает планета, мельчают её обитатели, так что никто никогда не падал ниже человека. В этом тошнотворном мире больше нет и не будет места для Героя. Уж слишком много подлых, коварных, трусливых и слабых. Слишком много иллюзий. Я ухожу от канала.

Я знаю, насколько может быть маленьким мир. К примеру, сейчас мир сжался до размеров моего плаща. Хотя всю жизнь я не мог себе позволить ничего больше. Пока я рос, у меня не было своей комнаты, не было даже угла, куда я мог бы забиться, где бы я мог бы развернуть свои сокровенные мечты, не опасаясь, что они будут растоптаны. Мне некуда было сложить свои мысли и чувства, отбросить тоску и печаль - я всюду натыкался на чужие, более важные чем мои, вещи. Одиночество казалось недостижимой роскошью. Теперь в Моём мире, одиночество стало нормой жизни, а тогда вся жизнь происходила на виду. В нашей семье мы мозолили друг другу глаза, но не могли остаться наедине с самими собой. Наверное, мы дошли до ненависти, налаживая жизнь на площади в шестьдесят пять квадратных метров. Я приходил домой, снимал верхнюю одежду в коридорчике, где двоим не разойтись. Я ел на кухне, больше похожей на подпольную столовую. Моё место было у засаленной стены, мой табурет перекрывал пути отступления всей семье, так что приходить за стол и уходить из-за стола нужно было в строгой очередности. Я садился последним и вставал первым. У общей комнаты по старинному обычаю владельцев однокомнатных квартир стены были сплошь заставлены мебелью, одно из окон даже пришлось закрыть шкафом, чтобы всё необходимое поместилось. Вечером квартира наполнялась всеми её обитателями, и становилось трудно дышать. Мы прятали глаза, но не выходило исчезнуть под назойливыми взглядами. Я всё чаще погружался в себя, находя отдохновение в собственных мыслях. Я фантазировал, размышлял, отрешался от тюремного существования. Трудно было не допускать бытовщину в свой мирок, когда она врывалась со всех сторон. Свою внутреннюю жизнь я укрывал от всех невзгод и не допускал к ней никого. Понятно, что дома меня считали странным и необщительным. Им было невдомёк, что кто-то в семье мог здраво рассуждать не только о том, как успеть приготовить ужин или где б найти денег на водку. Но я сберёг Свой Мир от всех насмешек, не дал никому вторгнуться в святая святых.

Постепенно всех арестантов отпустили, кроме меня. Брат уехал в неизвестном направлении, мать умерла. Потом умер и отец. Моя камера опустела, досталась мне одному, но мне больше не зачем было столько простора. Я не смог обжить даже эту коморку. Пространство вещей ничего мне не дало. Разве имеет смысл задаваться вопросом каким воском покрывать обувь, какой зубной щёткой чистить зубы? Нисколько! Всё наносное, если чувствуешь в груди свой смысл, своё мерило. Когда ты осознаёшь нечто в тысячу раз значительное, неотвратимое и беспристрастное, когда чувствуешь как оно течёт по венам, начинаешь думать с другого конца. Согласен, трудно порвать с мелочами, из которых состоит жизнь, но если это удастся, после боли по утраченному придёт осознание. Я бесконечен, и всё остальное не имеет значения. Потерянная квартира лишь шаг навстречу ещё большему совершенству, абсолютной самодостаточности. Меня не тревожит жизнь в стороне от оживлённых дорог, я не боюсь остаться неизвестным. Я никогда не кривлялся перед зеркалом и не вылезал на сцену под огни рампы. Я нанёс миру короткий визит и собираюсь покинуть его в срок. Тщеславные люди верят, что после смерти от них останется память. А память, они полагают, переживает века. И только здесь я убеждаюсь в нелепости их суждений. Я достиг пункта назначения - старое кладбище. Место свалки негодных и вышедших из употребления. За невысокой оградкой ветхого погоста высятся облысевшие от осеннего ветра деревья. Нетронутая людьми здесь властвует природа, утопив могилы в сухих кустах и траве. Я прохожу мимо могил некогда богатейших и известнейших людей своего времени. Кладбище старое и часть его уже перепахана бульдозерами для того, чтобы освободить землю для новых отходов жизни. Забытое - навынос, новое обретает положенное место. Могилы корчуются, а остатки ископаемого материала рассеивают на питание нечёсаной природы. Вот здесь и лежат покорители Земного шара. Вы ли, возгордившиеся, спрятались под поросшие мхом надгробия?... Там, где я хожу, царствует истинный покой, покой вечности. Здесь есть ещё старинные могилы, разнообразные камни над прахом, разнообразные надписи на них. Некоторые самые интересные достойны того, чтобы я занёс их в свой блокнот.

Декаденты и жизнелюбцы, гордые и неуживчивые, берущие от жизни всё и спустившие её под откос - все они уравнены и уровнены двумя метрами земли. Последнее, что возвещает об их пустом существовании - это короткие строки на могильной плите. Пара слов, которые готов произнести скончавшийся, обращаясь к потомкам: Все, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время. Незамысловато, но занятно, как изменяется мысль человека, когда земные правила пропадают. Ещё чаще потомки обращаются сами к усопшему: Любим тебя, и в памяти нашей всегда ты жива. Получается своего рода переписка мира живых с миром мёртвых. Срочные телеграммы отнесут, куда следует, и принесут ответ, его подадут со следующим надгробием. Слева адресант пишет: Ты ушел из жизни, А из сердца - нет. Получивший весточку на тот свет ответит, воспользовавшись другой плитой: Земные муки - хуже, чем могила. Вопросов больше не имеем. Если же бояться получить привет из областей по ту сторону жизни, проще выбить скабрезные стишки сродни эпиграммам: Одной звездой стало меньше на земле. Одной звездой стало больше на небе. Поэт, скребущий умертвляет слово гранитом, увековечивая свою частушку: Как рано ты ушел, родной, оставив нам печаль и боль.

Я часто наблюдаю за людьми, пришедшими помянуть усопшего. Сначала они искренне плачут, жалея о потере чего-то важного. Они стоят, потупив взгляд, зажигая свечи и неуклюже следуя давно забытым и потерявшим значение обрядам. Идут годы и годы. Для могильной плиты абсолютно ничего не меняется, разве что, вселяются новые соседи. Между тем, время не только убивает, оно ещё и лечит, и родственники покойника в следующий раз приходят по привычке, когда ощущают, что для приличия неплохо бы было посетить старинного приятеля. Они становятся ещё нелепее, ещё растеряннее, не догадываясь вообще зачем они пришли, и уж тем более не подозревая что им делать. Могилы таких граждан превращаются в нечто наподобие дачных участков. За кусок суглинка два на два метра уплачены солидные деньги, поэтому надо выжать из этого места максимум. Люди ухаживают за небольшой площадкой: рвут осоку и поливают низкорослые культурные саженцы, убирают грязь со старых плит. Коротышки возделывают посевную площадь. Ломтик родной, своей земли. Всё сурово, наделяя каждое действие высоким смыслом. Или ещё проще: продолжают начатые разговоры, изредка вздыхая. Но кончается это одним и тем же. Ближайшие родственники рано или поздно умирают, а дальним уже плевать на неизвестных предков. Последнее пристанище человека зарастает травой, включается, наконец, в процесс естественного умирания. А дальше - бульдозер...

А вот новая находка на высоком постаменте стоит стилизованная погребальная урна с лентами. На ней выбиты рельефные буквы, раскрашенные под золото, из которых можно прочесть: Умер он в доброй старости, насыщенный жизнию, богатством и славою... Там, под моими ногами лежит этот "насыщенный" с тугим животом и отпечатком тоски через всё лицо. Те существа, которым уготовано напитаться этим сытным телом уже начали свой слепой путь сквозь толщи рассыпчатой земли. Добрый старик, ты стал консервами для нового поколения паразитов. Они не станут есть твоё тело, ведь ты сгниёшь по необходимости. Они собираются изо всех частей Города, чтобы урвать куски твоего богатства и твоей славы. Прямо над твоим последним пристанищем они скрестят копья в спорах и тяжбах. Я только наблюдатель - я ни во что не вмешиваюсь. Турнир без чести над покойником. Они будут трясти маленькими кулачками, чтобы доказать свою правоту, потом в ход пойдут подножки и тычки. И одному придётся уйти ни с чем, только с позором. Победители же спляшут на траурных цветах и начнут пить за твою столь удачную смерть. Пьяные скорбные вечера пройдут по всей округе, ведь это лучшее доказательство своей лояльности покойнику, которое заодно повышает и статус новых собственников. От свадьбы этот праздник отличается только меньшим количеством народа и большей скупостью на продукты. На сорок дней стильные чёрные костюмы скуют нахальство наследников. Пройдут годы, и наследники полностью насытятся тобой, а твоя могила, также как и другие, зарастёт высокой одичалой травой. Но тебя уже нет. Ты перестал жить. А то, что под землёй - жестяная банка, выпитая до дна и брошенная в кусты. Похваляться нечем: какой бы доброй и богатой банка не была, если она окончена, то она становится мусором и нечем другим.

Я уйду с кладбища с ещё более чётким ощущением своей правоты. Никто никому не нужен. Озлобленные карлики мечтают только о деньгах и всё больше о чужих, но к тому времени, когда они взберутся на горки из своих купюр, вздёрнув гордо голову, наступит уже немощь и смерть.

Глава 5. Первый камень

После далёкого пути наверх во мне зародилось нечто, чего нет и не может быть у прочих людей. Это нечто сделало меня бесполезным для вашей вселенной. Нет. Не так. Ваша вселенная бесполезна для меня. Я не долго глядел на неё снизу вверх. В гладких стенах я руками выскребал уступы, и так с невероятными усилиями продвигался выше и выше. Прибавлялось сил и опыта, лестницы становились совершеннее. Я обустраивал ходы и мосты - всё для того, чтобы выбраться из бездны, в которой я нашёл себя смиренным и довольным своей святой невинностью. Вам невдомек, что разогнуть спину возможно. Вы слепы и вам не надо прозревать, потому что ваши глаза устроены так, чтоб не причинять вреда вашей психике. Проснувшись в холодном поту, господин Н. счастлив, что это лишь сон и он спешит на кухню выпить холодной воды, возвращая себе уверенность в безвкусности и простоте реальности. Господин Н. просушит постель и снова заснёт в блаженстве своей ограниченности. Разве, он вгляделся в темноту перед лицом? Что-то таится в бездне. Он не узнает, пока не заглянёт в неё. Хватит ли сил оторваться? Наверное, нет, ведь бездна имеет множество глаз и тысячи ликов. Она принимает множество форм и хотя бы одной из них соблазнит господина Н. вглядеться. Я помню, как примёрз к бесконечности, найдя её в человеке. Кто-нибудь найдёт в смерти, кто-нибудь в жизни....

Как это было в реальности? Я почти забыл за ненадобностью. Важна только суть предмета, а не дотошные подробности... Ей было чуть меньше чем мне. Она намного яснее представляла, чего хочет от меня. Я не понимал ничего и только был рад, что завладел Еленой. Невероятная сила свела нас. Мы сошлись в одну секунду. Мы столкнулись на эскалаторе, да так крепко застряли друг в друге, что нам не представилось возможности самостоятельно разделиться. Мне чудилось, что мы стали единым организмом, настолько всё казалось идеальным. Соитие наших губ убеждало меня в том, что лучше вряд ли будет. Доходило до того, что я не мог понять, где заканчивается моя мысль и начинается её. Причём я не помню, чтобы мы о чём-то говорили в самом начале, просто делились чувствами. На нашей улице настал праздник. Красивый, он раскрасил окна ликующими лицами. В общее шествие втянулась даже луна, забывшая время суток и космические законы. Праздник, образуя всеобщую радость, кружил лентами и поднимался мишурой до самых крыш. А на крыше сидели мы с Еленой, выбрав лучшие места. И солнце отражалось в её глазах, а потом меркло по сравнению с ней, когда она улыбалась!!!

Воспоминания от того времени застряли в голове какой-то радужной и солнечной картиной. Ничего конкретного, только сюжеты из жизни в Эдеме: прогулки в райском саду утопающего в изумрудной роскоши трав и деревьев, когда каждый шаг наслаждение и нетерпение сделать новый. Вдохновленные цветущей природой наши руки сплетались воедино. Совершенно: ладонь в ладонь. Женщина вела меня сквозь неизведанное, и каждое новое открытие она сопровождала нежным поцелуем в лоб, чтоб крепче запечатывая в голове вновь изученное, как штамп на конверте. С цветка на цветок перелетало эта лёгкая и непосредственная девушка, а следом, боясь потерять равновесие, неуверенный и жалкий двигался я.

Женщина делает из человека мужчину. С женщиной раскрывается мужчина. За это я ей благодарен. Она научила меня многому, отдала в залог всё чем обладала - независимость и общительность. Елена вторглась в мою устойчивую бессмысленную жизнь сигнальной ракетой, озарив её сумерки и на время примирив с окружающим миром. Передо мной появилась острота, страсть, опасность без страха. С ней я забывал, что нужно быть осторожным, глядеть, куда ты ступишь и думать, что сделаешь. . Я рвал с себя старые сети и хотел жить как она, рядом с ней, хотел выбраться из-под панциря замкнутости ради неё. Да, я использовал свою любовь в личных целях. Только где прописано, что это запрещено? Ты мне - я тебе. На этом строится любая любовь. Но и она использовала меня. Она хотела стабильности и покоя. На время. Камень к её несущейся в бесконечность душе. Я был балластом для Елены, а она для меня спасательным кругом, сокровищем, моим шансом один на миллион. Тогда Елена ничего не знала, не могла даже догадаться, что в её цветных очках всё время маячит траурный оттенок чёрного. За это я любил её сильнее, принимая заботу от любви, а не заботу от страха. Поэтому наша счастливая жизнь могла кончиться очень легко. Помню, что я как мальчишка, скрывался от неё, когда это было нужно, и находил тысячи отговорок не делать того или другого. В то время я жил, уязвимый в страхе потерять счастье, с таким трудом приобретённое. Мне приходилось укрывать пламя нашей любви от любого слабого ветерка. Приходилось бежать за Еленой сломя голову, чтобы совпасть с её невесомым шагом. И ведь я ничего не мог ей объяснить. Я ревновал и глядел исподлобья на её лёгкую доступность, похожую на колышущийся парашютик одуванчика. Любые резкие движения, всего, что могло бы навредить, я избегал, мучился неопределённостью и старался придумать что-нибудь, чтобы её удержать навсегда. Я даже не знакомил её с немногочисленными приятелями, опасаясь, что они окажутся в чём-либо лучше меня, и Елена тут же перепорхнёт к другому.

Мысли материальны - пришёл день, когда Елена поставила на карту наши отношения. После она оправдывалась тем, что секунда не может заменить вечность, что мясо не заменит вселенную. Отговорки, оправдания. Это всё философия. А факт в другом - измена. Минутное умопомрачение и прыжок навстречу желанию совершён. Но ведь духовно я тебе не изменяла. Разрывание одежды и дикая животная страсть под одеялом непорочной белизны. Мои мысли принадлежат только тебе. Алчное шевеление руками в поиске необходимой теплоты и мягкости, чтобы взамен предложить резкость и силу. Я люблю только тебя. Хлёсткие поцелуи в губы, в шею, грудь и дальше, дальше продвигаясь к истокам человеческой жизни. Неужели ты ничего не можешь понять?! Ритмичные удары с равным ускорением, как на качелях. Раз, два, три... и то, что создавалось годами, на плаху чего была положена душа, гибнет под селевым потоком плотского наслаждения. Резонанс с другим телом, более жизнеспособным, привлекательным. Выше, до самого пика, когда ваши голоса сливаются в единую трель полного удовлетворения. Ты настроила свой организм под чужую игру, и партия была сыграна безупречно. Я уверен, тебе понравилось. Стыдливое одевание с утра и раскаяние, поддерживаемое головной болью, не способно ничего изменить. Зато поздравляю, изменить получилось у тебя. Ты не слышишь хруст расколотого хрустального мира? Запомни этот звук, он последний из тех, которые мы слышим вместе. Жаль то, что было. То, чего не было. И то, чего уже не будет...

В окна трамвая лезет солнце, бесцеремонно оно врывается в мысли и изменяет их направление. Всё преображается под его тёплыми ладонями. Помнишь, как мы мечтали? На остановке будет стоять прохожий. Он будет мёрзнуть и думать о долгожданном ужине. Он будет ненавидеть мороз, пряча нос всё глубже в шарф. В голове прохожего будет гореть нетерпение. А когда на другом конце улицы появится его трамвай, человек ощутит облегчение и неудовольствие. Откроются двери, и он увидит, как ты сидишь на моих коленях, улыбаешься и напеваешь что-то.

Так и есть, двери открываются и в вагон вваливается неопределённый разовый встречный. Замерзший и уставший, он даже не взглянул в мою сторону. Вот так, не жаль того, что получилось, жаль те иллюзии, которым не суждено воплотиться. Нет прощения разбившему в дребезги ожидаемое счастье... Хотя зачем оно? Есть же счастьезаменители! Рецепт на все времена, дамы и господа. Зачем искать свой идеал, того, кто бы идеально подходил вам? Находите слабого человека, влюбляйте в себя, а дальше немножко сложнее - шлифуйте под свои интересы. Если не внутренние, так внешние. Вы получите экономичную, многофункциональную модель. Какая разница с кем воплотить свои мечты. Не имеет значения, с кем посетишь дальние страны, с кем пойдёшь в кино. Отличным примером обезличенного болванчика, из которого можно выстругать удобную подставку, стал для Елены я. Что случилось бы дальше? Из меня получилась бы идеальная столешница и мы жили бы тихо и мирно. Двое детей, совместное хозяйство, выезды на дачу и никакой любви. Это самое главное, дамы и господа, никакой любви. Любовь исключается, как лишнее обязательство, как лишний повод для ссор, для боли... Итак, без тяжёлых физических нагрузок вы создаёте себе такие условия, в которых, чтобы "всё было правильно", придётся пренебречь собой... Цепочка событий подталкивает их к завершающему шагу, часто ненужному. И вот ваша мечта исполняется: вы женитесь только потому что так сложилось. Потому что он оказался с ней в театре, потом они случайно поужинали, потом их заметила вместе мама... И всё. Им уже не отвязаться. Приходится приглашать на день рождения сестры, покупать вместе светильник. Их будут звать везде вместе, думать о них как об одном целом. А они могут даже не любить друг друга. Хотя вот...секс. Секс как бесплатное приложение. Вот это легко может их объединять. От секса не принято отказываться.

Кто идёт по пути наименьшего сопротивления, тот добивается тихого людского счастья. Дамы и господа, родные, жмитесь к тёплой батарее и почувствуйте, что это верх счастья!.. Не смейте даже думать, как это убежать из клетки. Она не может показаться тесной, когда в ней трёхразовое питание и все удобства. Дают - бери, не стоит ждать, пока возьмёт кто-нибудь другой.

Четыре часа дня. Мир, кажется, завертелся быстрее. Он готов подняться на дыбы. Он хочет войны, и он её получит. Слежки?! Погони?! Посмотрим кто кого.

Складные двери трамвая закрылись прямо за спиной замёрзшего прохожего. Слегка шатая, рельсовый долгожитель несёт меня и его в неизвестном направлении. В одном я уверен - рельсы прямые, и трамваю не удастся свернуть с намеченного в депо расписания. Внутри трамвай звенит не меньше чем снаружи, но звон не мешает сосредоточится. Это даёт фон для раздумий. Грохот уличного транспорта - это музыка современности. Каждая эпоха имела свой неповторимый музыкальный отпечаток, говорящий о ней больше, чем сказали бы миллионы подробнейших мемуаров. Размеренный шаг человека эпохи средневековья делается в ритме тяжёлых танцев того времени. А позднейшая помпезность классического стиля навсегда останется отражённой в бетховенских и вагнеровских мотивах. Что забивает уши теперь, сказать не трудно: гудки машин, шум двигателей, какофония голосов. Вечная спешка, всеобщая электрификация, право слова. Музыка соответствующая, неотделимая от уличной разноголосицы...Стоп...Это мой телефон.

Да, алло... Почему же? Узнал... Нет, очень удивлён... Видимо, есть что сказать. Встретиться? Мы не виделись уже несколько лет... Всё равно. Хорошо... Сегодня днём. До встречи.

Это была Елена. Будто звонок с того света заставил ладони похолодеть, и дыхание сбиться. Ну, она-то, неверно, не заметила. Что-то несусветное! Наверно, кто-нибудь очередной бросил и она не знает, как занять свободный вечер. Чёрт с вами. Вы боитесь одиночества, но почему вы мешаете мне быть одному? Ведь вас никогда нет рядом, когда вы по-настоящему нужны. Тысячу раз мне приходилось оставаться один на один со своим горем, и никого не было рядом. Я никого и никогда не упрекал в этом, потому что человеку, которому ты дорог, будет тяжело, когда он не сможет оказаться рядом, в нужный момент. Но еще тяжелее будет, когда он поймет, что ты способен прожить без него. Люди не умеют отпускать. Не умеют терять. Не умеют проигрывать. За эти годы те, кого я считал друзьями, кого я любил, занимались лишь тем, что пытались разомкнуть меня, не дать уйти в себя. Трудно поверить, с каким отчаянием они пытались вернуть меня. Они кричали, лили слёзы, обижались, напивались, говорили мне в лицо самые сокровенные гадости и самые искренние заблуждения, с одной лишь целью - размягчить меня, выбить у меня из-под ног почву, на которой я стоял тверже с каждым днём. Сами же они как будто теряли опору, ломались и тихо уходили в прошлое. Они боялись потерять, потому что только так они узнали бы истинную цену того, что потеряли. А ещё они очень боялись, что потеряют их. Ведь каждый знает себе цену. Ваша цена мне не по карману. Говорят, что друзья всегда хотят, чтобы тебе жилось лучше. Но зачем мне это, если они не могут принять мою жизнь такой, какая она есть. Во истину, друг познается в беде. И у меня не осталось друзей. Я один. Дольше всех держалась Елена. Она постоянно звонила. Предлагала начать все заново. Просила прощения. Умоляла вернуться назад. Причитала и осыпала меня самой грязной бранью, а потом тихонько и задавлено всхлипывала в трубку. Поначалу было больно, хотелось плакать. Я изо всех сил старался сдержать слёзы, но две слезы постоянно бороздили моё лицо, оставляя за собой выжженные следы... Но мне удалось выстоять. Со временем я успокоился, перестал воспринимать произошедшее, как случившееся со мной. Тот прежний я - просто старый знакомый, и его проблемы меня не касаются. Мне удалось вознестись над собой, увидеть себя с высоты слабым, трясущимся насекомым, ужаснуться своей мелочности, нелепости своих страхов, опасений и обид. Сорвать с себя эти противные липкие оковы. Отбросить слабость и усталость и каменеть, увеличиваясь, достигая опасных размеров...Когда мне звонила Елена - я сразу вешал трубку, если разговор превращался в истерику. Потом я научился вычислять, когда она звонит, и попросту не отвечал. Увы, эта страстная и непостоянная девушка на проверку оказалась крайне предсказуемой.

Как когда-то в метро.

Со временем она перестала мне звонить.

И вот опять!

Ладно, на прощание.

Глава 6. Строительство

Я слышал, где-то упал самолёт - погибли люди. Но никакого внимания к смерти десятка человек нет. Десятком провинциалов больше, десятком меньше. Главное, чтобы с нами ничего не произошло, но ведь гром не грянул над головой, так и креститься незачем. Смерть очень легко вошла в привычку. Любые новости начинаются со сводки об убитых, покалеченных, лишённых крова. Слишком легко такая информация проникает в каждый дом, становясь затрапезным гостем. Где-то между второй котлетой и чаем перехватывается и известие о протаранившем землю самолёте. Так же просто проглатывается и также приятно переваривается, как сытный домашний ужин. А Икар, прекрасный юноша, который пошёл против мироздания и вздумал долететь до солнца, обречён на провал. Дерзкий и тщеславный он взмыл под облака и готов присвоить светило, но будет низвергнут с небес. Его хрупкое мягкое тело окажется раздавлено могучей твердью планеты. Юноша разрыхлит почву носом и погибнет, прибитый навсегда к земле, от которой так мечтал оторваться. Только чтобы человек не подумал, что ему всё под силу. Если он бросил вызов, то обязан за него ответить. Икар должен упасть, потому что нельзя проглотить солнце в один присест, либо не разевай рот, либо умри. В этом нет ничего предосудительного, и Бог современности - статистика - докажет, что летать в принципе безопасно: вероятность погибнуть в автокатастрофе в двадцать шестьраз выше, чем возможность крушения самолёта. Значит, всё в порядке. Можно не обращать внимания и двигаться дальше, день ото дня становясь успешнее и независимее.

Даже если смотреть сквозь чёрные очки, солнце очень привлекательно. Вполне понятно, почему на него польстился Икар. Только он хотел забрать его всё и сразу (ясно, что надорвался), а мне достаточно впитать немного лучей. Я не спешу, хотя мне лучше бы поторопиться. Но я знаю секрет. Всегда его знал. Истина - это я. Я не потеряю себя в общем течении. Я сохраню себя. Вы, бегущие мимо, вы не можете позволить посвятить хоть минутку себе. А я сижу в парке на скамейке и ловлю кожей последнее солнце в этом году. Я знаю, что мне надо бы поторапливаться, чтобы успеть на встречу, но я остановил время. Время стоп! Чтобы стереть со лба заботы, достаточно лишь затормозить свой бег и вспомнить, кто ты есть. Если, конечно, есть что вспомнить. Вот тогда человек становится в центре мира - даже господин Н способен на такое хоть на секунду. Согнуть колени, упёршись копчиком в землю на обочине дороги, и поглядеть на окружающее свободным взглядом. Очень советую попробовать всем господам Н.

Я не загоняю эгоизм в отхожее место библейских грехов. И вам, бегущим мимо, я посоветовал бы то же, так нам бы стало гораздо легче уживаться. Альтруизм - сказочка для дураков, а сильный знает себе цену и не готов, чтоб за него платили меньше. Посвящает себя другим тот, кто ждёт того же от близких и далёких. Хочешь, чтобы прочитали твою книгу - прочти чужую. Ты мне - я тебе. Формула пережившая многих героев и святых. Закон есть закон, все подчиняются ему. Даже я. Разница только в том, что мне не нужны прочие. Мне хватает меня самого. Главное - понять свою особость. Главное - отделить себя от этих самых "прочих". Между нами лежит остро заточенное лезвие, наши связи разрублены, а их ниточки беспомощно валяются под моими ногами. Вынужденная мера, но она оправдала себя. Тогда в семейном тесном, душащем кругу - это был единственный способ выжить. Отныне мой Мир не шелохнётся. Его крепкая основа глубоко уходит в землю, никто не сможет поколебать его ни на миллиметр. Она твёрже любого камня и тяжела как тысячи тысяч валунов. А верхушка отстоит от фундамента на многие километры. Оттуда я и смотрю на вас, карлики. Там глаза мои и уши мои, чтобы воспринимать ваше нелепое существование. Один мой шаг приравнен к десяти вашим, потому что это самый короткий и уверенный шаг в нужном направлении, который не отягощён наростами предрассудков и морали. Десять ваших до одного моего.

В детстве я мог сделать ровно десять шагов от стены до окна. Десять туда и десять обратно. Простора немного, особенно если учесть, что его нужно было делить ещё с тремя арестантами. Стоило мечтать только об одном: сделать хоть на шаг больше. И так, оставаясь наедине с собой, я вышагивал положенные десять и ждал дополнительную возможность. С закрытыми глазами легко было проделать этот путь, но всё равно на счёт одиннадцать я упирался в стену. Упёршись в окно, я думал гораздо дольше о свободном взмахе ногой. Умирать, конечно, не хотелось, зато ум стал мыслить дополнительным, потаённым от глаза, измерением.

Время пошло, я поднялся, когда солнце быстро клонилось за купол храма. Невероятное по размерам мрачное серое строение раскинуло крылья своей колоннады в две стороны, преграждая путь любому путешественнику, намерившемуся пройти мимо слова Божьего. Прежде он должен отдать честь и хвалу здешнему покровителю, и тогда в пути ему будет благоволить удача. Так говорят в этих местах. Бог милостив к щедрым, но обидчив на скупых. Люди верят, что Бог создал их по своему образу и подобию, и как бы он ни звался, пусть был не один, всегда говорится об одном и том же. На самом же деле всё вышло совсем наоборот - люди, неспособные своим сознанием воспринять и малой части Бога, предпринимают жалкие попытки понять его. Потому они наделяют Его чертами, присущими им самим. Как например, древнегреческие боги, погрязшие в мирских страстях. Это люди создали над собой Господина по своему образу и подобию, но получается, что его, их Господина, попросту не существует. Они верят, что Бог - творец. Но почему же не каждый творец - Бог? Ловушка, капкан, из которого вам не выбраться. Я не знаю, есть ли Он или нет, и всё равно не смогу воспринять Его таким, какой Он есть. А поклонятся богу коротышек, хотя бы одному из их "кумиров", я не хочу. Я сделал не меньше, чем любой из них. Быть строителем неба и земли, четырёх стихий равных четырём страстям, создателем одного человека и разрушителем целого мира, и не стать вровень с их идолами? Но принять корону из их пухленьких рук не собираюсь. Мне достаточно быть господином себе.

Дневные свидания безвинны. От них не стоит ждать продолжения и вечных откровенных чувств. Встреча днём - это встреча двух друзей, им не зачем скрывать лицо, как они могли бы это сделать в вечерних сумерках. Днём важно добиваться цели от других, каждый обрастает дополнительной кожурой, отгораживаясь от солнечного света и неурядиц тех, кто нуждается в помощи. Для проблем есть вечер. А до того вы не интересны. Полощитесь в солнечных лучах (они и так редки для здешнего тяжёлого неба) до тех пор, ока не начнёт смеркаться. Ночью же можно вверить судьбу любому встречному. Он не узнает вас позже, особенно если воспользуется вашим подавленным состоянием. Но вы же сами хотели быть услышанными. Просто вы забыли, что день - для себя, вечер - для друзей, ночь - для любовников. Чем темнее, тем ближе льнут друг к другу человеческие тела. Когда спускается ночь, личное пространство, воспетое передовыми психологами и демократами современности, сужается, и можно придвинуться к соседу ближе, нарушить его свободу своей. Ваша вселенная только на этом и стоит, что вовремя подставленное плечо стоит гораздо больше долгому служению одному единственному идеалу.

В Моём Мире нет места для другого человека. Он стал густым и твёрдым веществом, доверху наполнившись мной. Здесь я обжился и ни для кого не открою ворота. Разве что, вы сами заглянёте мне в глаза. За зрачками стоит мой личный космос, и не дай вам Бог провалиться в него глубже. Я не раз замечал странное свойство своих глаз. Они либо притягивают намертво человека, либо отталкивают. В любом случае такая реакция не контролируема. Потом вы долго пытаетесь разобраться, что же такое произошло, почему этот человек вызвал такую неприязнь, а то и страх. Не думайте, что ваши терзания не заметны - иногда молчание, скажет больше чем слова. Даже сейчас, когда стол в кафе гостеприимно подставил свою спину для моих рук, вы, проходящие мимо меня, оглядываетесь и вздрагиваете, поймав мой рассеянный взгляд. Я не сосредоточил зрения, чтобы глядеть сквозь воздух, я улавливаю всё перед собой, но как будто через плёнку. Я вижу всё и ничего. А вы только вздрагиваете, проходящие мимо.

Ты появилась в шестнадцать двенадцать, по положенному в женских головах этикету задерживаться на строго определённое время. Двенадцать минут идеальный срок, чтобы уже занервничать, истомиться, возжелать от нетерпения. Женщина идёт по переулку и представляет, как ожидающий сразу кинется перед ней на колени и будет рад, что она вообще пришла. Она думает, мужчина в полной зависимости от её каприза "прийти, не прийти". Ей нравится знать, где он и что сейчас все его мысли посвящены только ей одной. Женщина любит таким образом контролировать, наверное, это похоже на ощущение власти. Ты появляешься невесомая в дверях, как бы не подозревая о своём опоздании, о прогуле. Богиней, безразличной к времени - вот, кем ты хочешь казаться. Женщина - хозяйка положения и может позволить себе распределять роли. Я госпожа, а ты слуга. Придвинь стул, помоги снять пальто, будь приветлив и внимателен, тогда я буду благосклонна к тебе. Но ты забыла, что время определил я. Ты забыла, что это Дневная встреча, когда не работают законы интимного пространства, которое должен завоёвывать мужчина. Меч в ножнах, прости. В другой раз.

Твоё лицо освещено изнутри, так что через глаза внутреннее освещение вырывается наружу. Кто зажёг свет у тебя внутри? Неужели этим розовым щекам виновник я? Но я забыл, что иногда блеск в глазах может оказаться просто-напросто отражением света. Я не думаю, что стоит улыбаться. Зря ты так. Мы здесь ни для того, чтобы всё начиналось с улыбки. Я вообще не знаю, зачем мы здесь, но точно не для этого. Ладно, расставь фигуры на доске, а там посмотрим. В этой игре не важно насколько я буду хорошо делать ходы, насколько быстро я поставлю мат. Не важно поставлю ли я его вообще. Важно только то, насколько плохие ты будешь делать ходы. Ты должна ошибиться. Главное мне играть строго по правилам, дожидаясь твоей оплошности. Начинаем: Е2-Е4.

Так получилось. Целую в угол губ - слишком смело для дружбы, слишком скромно для любви. Внимательно проследив твою реакцию. Ведь это ты опоздала, теперь расплачивайся - ты сама задала тон. Твоя любовь быть свободной и мир подчинять своей свободе нуждается в поверке на устойчивость. Твои движения построены только на желании облегчить поводья, решу подержаться за них - взбрыкнёшь и сбросишь на землю. Ты вольна делать, что тебе угодно, уверившись, что тебе всё будет прощено. Стены угнетают тебя, как рождённую кочевницей под свободным ветром полей. Нестись по полю - твой удел. В крепких объятиях ты мнишь себя птицей в клетке. Ты рвёшься прочь. Я разжал руку - ты можешь идти. Для чего же ты опять вернулась в ладони? Зачем вверяешь себя мне? Ах, пока не мне, а тому, кто был раньше...не помню, как его звали. Запомнила только ты. Что ж он и был всю жизнь твоим от встречи и до расставания, которое для него было равносильно смерти. Ты называешь его мной. Естественная иллюзия.

Звонок. Тебе.

Привет. Нет, не занята... С подругой...Ты её не знаешь...Нет, недолго. Только не начинай опять. Всё!.. Да, я тебя тоже. Пока.

Воспоминания начинают долгий путь с твоих губ через трёхлетний срок. Ошибки, что совершила ты, то, что сделала не правильно. Итак, мы подбираемся к самому спорному, где клубок ошибок свернулся так, что распутать невозможно. Только разрубить. Так и случилось. Всё просчитано на три хода вперёд. Прошлое - это гранит, его не изменишь. Потому не зачем терзать себя упущенными возможностями. А вот будущее можно изменить сейчас. Это ты как раз знаешь, поэтому и продолжаешь наш краткий курс Истории неудавшегося счастья. Не привязывайся - вот закон, о котором я хочу тебе рассказать. Нет ничего вечного. Если наступил конец, то он будет только поводом для нового начала. Ты не можешь понять меня. Я не говорю о том, что конец становится концом жизни. Переворачивается страница, исписанная до самого края. Черкать между строками или на полях неудобно, во вред красивому почерку уже написанного романа. Зачем ты отказываешься от лучших воспоминаний, если реальность подошла к завершению? Храни их, раз они так дороги тебе. Всё лишнее и так сотрётся. Вот у тебя стёрлось. Ты забыла, на чём мы остановились, всего лишь забыла. С такой памятью можно любить вечно. После двух пощёчин не осталось небитых щёк, а я подожду, заживёт и продолжим. Не привязавшись, легче начать новую страницу. Было хорошо? Чего же тебе ещё надо? Ты забудешь меня, и я отплачу тебе тем же.

Сколько же нужно отдать слёз за каждую толику полученного опыта?! Он ведь настолько дорогой товар, что многим и вовсе не по карману. Ты своё получила, неужели ты накопила ещё слёз, что готова ими поделиться. Каждое новое знание разрушает мировоззрение, сметает старый мир. Ты не удержишься на каблуках перед этой волной. Я поломаю их и закружу твою прекрасную голову.

Снова тебе звонят.

Да, привет. Всё там же...Успокойся!.. Не будь идиотом! Хватит мне так часто названивать, а то я правда с первым встречным... Хватит.

Тебе нечего мне сказать. Или ты остываешь после разговора со своим...как его. Этот Совсем другой. Бдительный. Не повторяет моих ошибок. Это его и погубит. Как я и думал, ничего не поменялось, затыкаешь прорехи в своей душе другими людьми. Своё звериное стремление к независимости ты хочешь отягощать "второй половинкой". Зная свои грешки, ты не готова поступиться свободой. Сколько уже таких было? Целых три года прошло, их могло набраться до сотни. Многих ты расплавила в своих объятиях? Вижу, что был не один.

Хочешь оскорбить человека - скажи ему правду. Люди не выносят, когда из чужого рта слышат то, что привыкли изымать из своей собственной головы. Всё равно что указать, король-то голый. Вокруг смех и пальцы указывают на места, которые не должны быть доступны для всеобщего обозрения. Правду оспаривают сильнее всего. За неё бьются реже, чем против неё. Но ты же только что говорила о любви! Куда ты дела свой синий платочек, которым только что вертела у меня перед лицом. Дразнила меня, а что в итоге? Поджав распушенный хвост, ты вернулась на исходные. Ты закипаешь как вулкан и готова, взорвавшись, выплюнуть из себя злобу, которая накопилась за эти годы, швырнуть в меня ненависть из недр своих буден. Чайник закипает и звенит.

Да что тебе ещё нужно??? Я сказала, не звони мне так часто!!!

Ты спустила злость на кого-то по ту сторону звонка. Пар выпущен вместе с криком. Время назад. Обернись и ты увидишь то, что не стоило ворошить. Костёр, в котором мы сожгли наши воспоминания, снова начинает разбрасывать пепел прошедших лет. Ты хочешь вспомнить те времена, когда нам было хорошо? Те самые, когда я пытался разглядеть крылья на твоей спине, чтобы знать, что ты ниспослана мне свыше, но гладил только кожу между лопаток. Тогда я хотел спрятать тебя в сундук и защитить от мира и мир от тебя. Не отдавать никому. Я слишком привязался к тебе, словно к Препарату, стал слишком дорожить тобой и завысил цену. Слишком сильно полагался на тебя как на опору, словно неграмотный строитель, облокотивший Вселенную на хрупкий столб. Несущая балка не выдержала и полетела вниз, а за ней и всё сооружение устремилось на дно. Ты хочешь убедиться, что, покинув меня, ты забрала с собой солнце, несмотря на то, что оно принадлежит всем, а не только мне. Потешь своё самолюбие, узнав, что я замёрз. Но вот не забывай, что лёд делает крепче. И без тебя всходит солнце, поют по утрам птицы, в воздухе что-то, что заставляет почувствовать лёгкость на душе. Ты забрала своё тело из моей жизни, но саму жизнь у тебя не получилось отобрать. И то, что я улыбаюсь сейчас тебе и не смотрю в глаза, не твоя заслуга. Как тебе этого не понять? За это спасибо моим таблеткам и Препарату, но произносить такие слова я не собираюсь. Сейчас ты будешь готова расплакаться от безысходности. Слёзная жидкость уже заготовлена за несколько часов до встречи. Оставь её себе, пригодиться для следующего претендента на твоё внимание.

А что, если я никогда не любил тебя? Мы использовали друг друга для поднятия настроения, лишь бы не быть одним в своих квартирах. Может, мне был нужен первый опыт. Может, ты жалела мою наивную душу. Ну, ведь правда, такое очень может быть? Подобные вещи встречаются на каждом шагу. Умелый самообман творит чудеса, если по романам научиться говорить комплименты, кстати улыбаться, целовать в точно выверенные места и копировать, копировать, копировать. Тогда и трагедия созреет сама собой по законам жанра. Они любят друг друга. Она по другую сторону двери, он знает почему; глупо не знать, где лежат лезвия для бритвы. Пытается пробиться сквозь закрытую дверь, кричит что-то; удалось - дверь снесена. Поднимает её, целует бледные губы и твердит: "Не умирай, слышишь! Или я тоже умру. Я не хочу. Живи хотя бы ради меня!". Я думаю, она не выживет, а он найдёт другую...

Вот видишь, слёзы и высохли! Как просто переубедить тебя не делать сцен на Дневном свидании. Не волнуйся так и не принимай близко к сердцу. Мы всего лишь болтаем, и нет смысла в наших словах. Любил, не любил - какое теперь это имеет значение. Больше ты не говоришь ни слова. Ты встаёшь и просто уходишь - ты вольна это сделать. Ты свободна. Ты добилась права поступать, как знаешь.

Глава 7. Дно

Он приходит иногда ко мне и, не скрываясь, смотрит в глаза, а часто просто смеётся по-дружески. Я бы хотел, чтобы его не было, но боюсь его потерять. Наверно, я привязался к нему. Только он оказывался рядом, когда мне было плохо, и, естественно, когда мне было хорошо. Он знает меня, но ничего не скажет, если я спрошу его совета. И было бы самым простым оставить его, но я ничего не могу поделать, ведь он - это я.

Ума не приложу, чем было вызвано это затмение... Как будто в этой публичной экзекуции был хоть грамм смысла. Просто острый язык отхлестал спину человека, по поводу которого и распаляться не имело никакой даже самой незначительной пользы. Приговор не отвечал тяжести преступления. Суд должен быть распущен, присяжные осуждены. Дал трещину - вот и всё. Проявил слабину в том месте, где на это в принципе не имел права. Стук её каблуков, этот почти наполеоновский победный шаг навстречу, срезонировал во мне. В омут, гордо поднявшись во весь рост и даже чуть выше, опершись на спицы своих каблуков. В отчаянной поступи женщины всегда виден откровенный страх, задушенный собственной гордостью. Такой выпад заменяет уверенность на все сто процентов. Сколько энергии и самоотверженности, лишь бы показаться сильной и независимой. Это воскресило во мне образы прошлого. В бурную жизнь Города, полного ярких ничтожеств, Елена окунулась с головой, едва приехав из провинциального городка. Окраина любит пестроту, тем более на глянцевой бумаге, и Елена влюбилась в дешёвые маски Города. Она увлекалась всем и вся, гналась за любой броской мечтой, разрешая ей закружить себя вальсом нелепых тряпок. Её не пугали красные флажки, на которые загоняла её городская жизнь. Елена с весёлостью и непосредственностью срывала их и неслась в танце, выбрав новое направление. Она полюбила красочную облицовку Города, но в её голову не как не могло прийти осознание, что это лишь та великолепная картина, которая скрывает дырку в стене. Елена не боялась бури, сама сметала то, к чему привыкла, меняла новое на ещё более новое. И не могла остановиться, пока не теряла интерес. Прекрасное заблуждение не дававшее ей увидеть, что всё имеет свой конец, что жизнь ограничена непреодолимыми стенами, что развитие имеет своё совершенно непочётное завершение. Когда её полёт упирался в небесную преграду, Елена не падала, а меняла направление, достигая других вершин и махнув рукой на недостигнутую.

Энергия Елены не могла не привлекать. В смертельной апатии горожан её пыл заставлял меня разгореться новым пламенем. Мне было интересно узнать обо всём новом, что выходило за рамки моего кругозора, что оказалось не так сложно, если учесть размер того куска горизонта, который я мог увидеть, сидя в своей раковине. Моё падение раскололо панцирь. Таков был последний подарок от неё. Я стал видеть шире, чем осевшие в своих лачугах. Ради своего спокойствия они держат круговую оборону своего имущества, а их зрение ограничено шириной амбразуры. Они променяли молодые глаза на зоркость сторожа, и паутинки в уголках глаз доказывают, насколько мало они глядят в суть. Елена, и ты продалась им! Чтобы тебя не носил больше ветер перемен, ты пустила корни. Ты согласилась, прыгнув в постель к горожанину, навсегда завладеть его домом. Не такая большая цена за то, чтобы не вернуться обратно в деревянную дрянность сельского захолустья. Лишь бы вновь не увидеть тех людей, которые развлекаются пьянством. Только бы забыть эти скривившиеся до самой земли заборы, которые, уж если невозможно починить, лучше сломать на дрова и не видеть их убожества. Ты не позволишь никому узнать, что твой отец капается в навозе, а мать тряпкой подтирает в кабаке. Румянец легко поменять на аристократическую бледность, но не так-то просто изменить прошлое. Кровь гуще красного вина, я лучше тебя это знаю. Потому ты лжёшь, распушаешь павлиний хвост и так же вешаешь картину на дыру в стене. Ты стала такой же как все. И это моё оправдание. Я рву с этим Городом, с этими муравьями. Наш разговор стал официальным завершением городской жизни. Больше здесь не осталось уступов, чтобы держаться.

День прожит. Осталось ещё два. Глаза занавесили сумерками. Смутно, как на дне. Да, Город опустился на дно, подобно громадному плавучему кораблю, грандиозному и величественному Титанику. Воплощение человеческого тщеславия и амбиций, порока и стремления обогнать время. Очередной вызов мирозданию, а на деле - игрушка в руках стихии, которая не упустила шанс осадить людскую гордыню. Титаник - не Ковчег - он создавался на века, а потому должен пролежать столетия под толщей воды нетревожимым, как лежат нетронутыми в головах пассажиров надежды на спасение. Проклятие вам в дорогу до самого последнего часа. Золото и красное дерево отправится туда, где его никто не будет замечать, где оно обрастёт полипами и станет опорой для совсем другой жизни. В омут затягивает гордыню, чтобы остудить пыл возомнивших себя богами. Но это не значит, что человечество прекратилось на время ночи. Сумерки выволакивают на улицу народ, совершенно непохожий на дневных обитателей. Они лишены целеустремлённости солнцепоклонников, маршрут которых легко читаем по атрибутам их профессии. Ночь размывает лица и расстёгивает ремни, стягивающие свободу. Не признающий солнце имеет полное право презирать и законы, потому что законы руководствуются понятиями справедливости, принятыми на солнечной стороне планеты. Кто-нибудь видел правила, которые написаны ночью? В тёмное время сама бумага и чернила источают заговор, тайну. Это не время для человека. Ночь - время для сна, и если ты не вписываешься в нормальный ритм жизни, так исповедуй заговорщическую религию. Утро всё перечеркнёт, пристыдит и успокоит, так что действуй, пока солнце не сделает круг и не окажется снова над твоей головой. Люди, которым понятны эти мысли, безотчётно и уверено выходят, жертвуя сном ради чего-то более важного. Не так просто определить принадлежность ночных обитателей, но ясно без каких-либо ухищрений, что они представляют единое братство. Ночные жители по большей части одиночки. Нет в их шаге уверенности, чаще они вообще не стоят на ногах. Луна зовёт из тёмных щелей тех, кто прятался в светлое время. Чередой этот особый народ разбредается по разным улицам, но всегда следует только за прародительницей, бледно отсвечивающей на чёрном небе без звёзд. Этих людей трудно представить на службе или в тесном семейном кругу. Может, потому что у них нет семей, а, может, потому что их личности были оставлены там, откуда они ушли. Ушли в ночь. Среди них, конечно, можно увидеть и общественно полезных персон. Вот небритые рабочие возвращаются после трудовой смены, а парочка перебегает улицу, чтобы оказаться у друзей. Это лишь круги на воде. Враждебные элементы в среде ночных сумерек. Они эхо всего, что происходит на поверхности. Последние дневные жители укладываются спать и выключают в окнах свет.

Петляет лабиринт улиц, заводя всё глубже в недра города. Я ищу мост. Мост, перекинутый через реку, где тихо, и не достанет ни один лишний звук. Я готов пройти сквозь весь Город вдоль слепых стен, чтобы найти отдохновение между двумя берегами над толщей воды. Мне тошно идти, когда грудь сжимают с двух сторон. Город загнал меня в туннель своих стен, и даже небо опутано сетями проводов, чтобы никто не мог подняться выше крыш. Мне тесно и не уютно, а редкий люд только усиливает мою тоску по простору. Те, что мне встречаются, малы и ничтожны, они только препятствия на пути. С дороги! Идёт тот, кто знает куда идти! Голос этот звучит у меня в голове, но, кажется, в эхе шагов он отзывается методичным "стоп, стоп!!!". Заточение улицами никак не закончится. Крепко сжимая в кармане флакончик Препарата, опасаясь на что-нибудь наткнуться в темноте, я сворачиваю с одной и тут же оказываюсь на новой. Я гляжу вверх и вижу над собой перечёркнутое небо. Оно почему-то светло, светлее, чем должно быть для такого времени. Ни облаков, ни каких-либо ещё искажений не видно на нём, как будто это отражение торжественного спокойствия уверенного в себе. Узкий шлейф неба над головой в своей невозмутимости, ограниченный стенами домов, похож на реку, если смотреть на неё со дна. Русло неба удивительно и неповторимо, как всё увиденное впервые. Наверное, я слишком давно не удивлялся чему-то вовне себя.

Тонкий переулок обрывается просторной площадью, где дует кочевой ветер. Над этим местом молча висит тьма без единого фонаря, отчего сложно понять, что находится в центре мрачного провала. Но запах помогает узнать то, что непосильно уловить зрением. Должно быть, так животные и видят мир: сплетение жизненно важных ароматов с рутинными, переставшими что-либо значить. И так в любое время дня и ночи. Вот и теперь, когда глазам моим отказали в возможности определять направление, я отдаюсь почти инстинктивному лавированию между запахами. А влечёт меня один - самый густой и свежий. Я крадусь и ноги мои превратились в звериные лапы, а лицо вытянулось в пытливую морду. На полусогнутых, как нарушитель закона, как враг всего дневного, повседневного я пробираюсь сквозь темноту, влекомый живительным воздухом, который висит в середине немого пространства. Когда до цели остаётся уже всего несколько метров, всякие сомнения отпадают совершенно. Это вода. Она источает страстное желание водопоя, живительных сил. Но увидеть её до сих пор невозможно. Опыт подсказывает, что чёрная пелена, начинавшаяся в двух метрах от уровня ног, - река. Она намного темнее, чем текущая над головой, и кажется расщелиной без жизни и движения.

А ещё фонарь. Там над мостом один тусклый огонёк. Ночь забыла уничтожить последний оплот света, пусть даже произведённого стараниями качественного городского освещения. По сути, равноценно желанию человека повернуть реки вспять, чтобы легко провести водопровод в любую точку Земли. Тщета. Один фонарь не победит совершенную ночь. Но я знаю, что мне туда. На самую середину, где ветер дует ещё сильнее, а вода под мостом имеет самое глубокое дно. Рассеянный свет предал воздуху вокруг себя густоту тумана. Даже цвет мне напоминает рыбий жир. Но я знаю, что мне туда. Через острый холодный воздух в гору. Восхождение на эшафот. На Голгофу. Шаги тяжелы - им противостоит притяжение. Док, док, док. Шаги врезаются в деревянные доски и растекаются к перилам моста. По круто изгибающейся спине - шаг.

Пик моста украшен скамьёй, на которую я опускаюсь. Послезавтра, или, наверное, уже завтра (кто разберёт время через пелену царства тьмы) моя вершина будет устремлена к другому небу. Голова будет подпирать свод беспредельно чистый. Там уже можно разогнуться, расставив плечи шире городских улиц и выпрямив ссутуленную проёмами спину. Поднимусь над всеми людьми.

Ты заслоняешь мне солнце...

Глава 8. В плену у рыб

Когда-то в Городе было много церквей, у которых собирались толпы и толпы народа. Говорят, было время, когда все хотели увидеть Бога и ломились в ворота у паперти, чтобы удостовериться, что Он есть. В выходной лучше развлечения придумать не удавалось, и суровые бородатые лица как и простодушные, такие же насупленные, в платках суетливо и усердно крестились, глядя в пустоту перед собой, при этом муссируя в голове дела, недостающие до небес. Народ в массе своей действовал в церкви полу инстинктивно, слепо следуя заветам предков, плюя через левое плечо на чёрта, когда перебегала дорогу пусть даже не совсем чёрная кошка. С чувством помилованного арестанта, семейства вываливали наружу из традиционно душных и тёмных часовен, а там их уже ждал последний обряд, равный разве что самобичеванию - "нищему копеечку". К службе как на регулярную работу собиралась толпа оборванных, они тянули свои грязные руки к лицам обеспеченным, да ещё так ловко складывали ладонь, чтобы не просыпать ни капли небесной манны, которая кому-то досталась тяжелым потом или парой просиженных штанов. Кривые пальцы тянулись не то к горлу, не то к нагрудному кошелю, не понять, пока они не исполнят своё дело и не получат железных денег. Отец выводка из пятнадцати дочерей, которых потом придётся отдавать оптом и за бесценок, лишь бы не испортился товар, роется в кошеле, отбрасывая монеты покрупнее. Этому дала, этому дала - каждому воробушку по кусочку. Безработные пьяницы всегда знали, где можно найти помощь в трудные для них часы. Бог заступался за сирых и убогих, давал им средства забыть о тяжёлом своём положении лекарственным дурманом алкоголя. Власть менялась, храмы рушились, на их месте бурили метрополитены, а беднота всякого рода всё так же упорно стекалась на те же лобные места. Юродивые так и не заметили, что церквей больше нет, и так же настырно протягивают руки у входов в метро.

А они, и правда, могут видеть лучше простых людей, понимать суть, ведь сказал же этот, что я заслонил ему солнце. Зрение лишённое рассудка ловит детали, неуловимые пониманию. Теперь ты получил моё внимание, и скатываешься по моему слуху проливной речью. Так говорят, когда никто не хочет слушать, так говорят, когда затыкают рот, так говорят, когда молчали очень долго. И ты с трудом можешь замедлять повествование в тех местах, где я тебя останавливаю. Ты хочешь отдать мне часть камня, навалившегося тебе на плечи, поэтому ты не будешь терять время на то, чтобы выслушать меня. В этом ты похож на всех остальных. Они ждут очереди заговорить и не упускают своего, если смогли найти лазейку в чужое ухо. Если бы оно слушало! Голоса засыхают извёсткой, липкой серой в ушных раковинах. Немного слов проберётся через баррикады и возвестит о величайшей трагедии ничтожной жизни. Но ты говори, а я сам решу, что достигнет моего слуха. Может, ты даже получишь на выпивку. Для чего ещё тебе жить? Тебе бы стоило продать свою душу, а то и жизнь, за стакан. Не поскупись на разговор. Твоё существование унизительно, так для чего ты коротаешь жизнь на этом мосту?

Ты отвечаешь, что жизнь дорога тебе, она свободнее без близких и семьи. Ты снял с себя ответственность за весь этот мир и за себя. Много лет назад ты испугался, увидев себя проросшим одуванчиком, который уже пустил корни, но рвётся также как раньше в ветер. Да это был страх неизбежности, предначертания остаться в колее, которая начала оформляться давным-давно, когда ты первый раз пустил всё на самотёк. Что бы ты ни делал, это мало зависело от тебя. Ты попал в своё русло, а потом увидел, к чему оно ведёт. Ты получал самое лучшее, не прилагая совершенно никаких усилий, наметилась удачная карьера в науке, супружеская жизнь с женщиной, знакомой со школы. Идеальный мир, ограниченный учёными собраниями, лекциями, библиотеками, детьми и хозяйством. И вот однажды ты проснулся от кошмара. Ты увидел себя семидесятилетним профессором, зарытым в пыль архива, занятым сравниванием пунктуации документа и его позднейшей перепечатки. На многоточие, которое ты обнаружил, было положено десяток лет. Мёртвая, пустая работа, ненужная никому, и прежде всех тебе, на кануне смерти от сердечной недостаточности.

Ты открыл глаза и понял, что ещё цветёт твоя весна, а на то чтобы положить новое начало достаточно сделать что-то наперекор, против обычного. Для этого хватит и секунды, не понадобиться заплатить целой жизнью за осознание ошибки, новое знание получено даром. Так ты пустил колею жизни под откос. Здесь всё пошло в ход: карты, женщины, алкоголь, больше алкоголя, ещё больше алкоголя. Ты выбрал отвязную жизнь, лишь бы не жалеть себя, лишь бы ставить на карту всё ради пути ведущего непременно к смерти. Ты не боишься её, ты знаешь, она может улыбнуться из-за любого поворота. Но страха нет, потому что есть этот поворот, неожиданный, спонтанный, не щадящий накопленное. Этим ты нравишься мне. Ты свободен от общественных догм. Твой закон - ты сам, сам себе мерило. Ты не делал свою жизнь лучше, не заботился о ней, не кормил и не тратил на её успокоение. Ты расшатал лодку, и кровь ударила тебе в голову от возбуждения при виде опасности. "Завтра" исчезло из твоего повседневного лексикона, оставив много места для нового словарного запаса.

И вот ты старик. Ведь ты старик? (От алкоголя лица дубеют и опухают так, что не возможно определить ни возраст, ни пол). Всё, что есть у тебя, умещается в дырявом кармане. Остальное потерялось за твою ущербную жизнь. Где теперь твоя жена, твои разноцветные шариковые ручки для подчёркиваний, мягкий диван и вечер перед телевизором? Неужели ты доволен? Отдай мне свою жизнь, проходимец! Отдай, она ведь много не стоит! Зачем она тебе? А вот я посмеюсь...Голодный, оборванный отброс этого комбината общества. Трудно представить что-нибудь омерзительнее тебя. Зачем тебе такая жизнь? И ты отвечаешь, что бываешь счастлив! Ты, что валяешься под скамейкой на грязном мосту. О тебя вытерли ноги проходящие здесь днём идиоты. Собаке скорее кинут кость чем тебе, когда ты вылезешь из своего укрытия, чтобы протянуть руки к деньгам обеспеченных граждан счастливого государства. Ты говоришь мне о своём счастье. Каждую зиму ты балансируешь на краю. Ветер, пронизывающий твои лохмотья насквозь, готов скинуть тебя в пропасть; обжигающий холодом лёд уничтожает твои ноги. У тебя больше шансов умереть наконец, чем остаться волочить свою гирю годов. Но сквозь последние самые злые вьюги ты слышишь пение вернувшихся птиц. И уже ты готов прожить ещё хоть день, чтобы вновь их услышать. В конце концов, приходит весна, солнце нагибается к земле ниже, ты оттаиваешь и счастлив, что живёшь, а лучи бескорыстно ласкают тебя после утомительной зимы.

Очень складно, Диоген. Вот только тебе было б ещё лучше, если бы ты остался сытым обывателем, а не голодным паразитом. И тот и другой нахлебники, но первому кажется, что он для чего-то нужен.

Ты никогда не рождался. Ты никогда не совершал ошибок и над тобой никто не творил зла, потому что ты не хочешь этого помнить. Всё, что было прожито, каменеет за твоей спиной, а следы, оставленные на песке, уносит ветер. Прошлое не стало для тебя неподъемным гранитом на душе или на шее, оно каменело само, без твоего участия. Ты бы мостил дороги застывшими днями, если бы хотел быть полезным. Биться о стены ошибок, негодуя, что не возможно повернуть, ты не станешь. Трудно не знать, что лепить возможно только будущее, а о былое только сломаешь пальцы. Поэтому ты решил не помнить! Легко и просто.

Диоген, ты говоришь, что умер тогда для своей семьи, друзей, врагов - для старой жизни. Новое перерождение ты начал с чистого листа. Ты возродился и узнаёшь новое, раньше не вмещающееся в щёлочку своего кругозора. А не расплата ли это за старое? Нужно вспомнить опыт своих былых воплощений и исправить их ошибки. Ты возражаешь. Глупцом ты назовёшь того, чья жизнь проходит не для того, чтобы просто жить и познавать невиданное, а глупец размышляет о том, как исправить содеянное ранее. Ты же не помнишь того, что было раньше - ты движешься вперёд. А постоянное содрогание над своим "я", ворошение прошлого, ковыряние старых ран - лишь преграда на пути вперёд. Ты висишь в воздухе без прошлого и будущего, и даже без настоящего. От тебя ничто не зависит, и ты не зависишь ни от чего. Ни тяжкого креста, ни тернового венца. Ты ходишь под смертью, но это учит тебя только тому, чтобы наслаждаться моментом, потому простая еда для тебя покажется отпущением грехов. Рушь здания, дряхлеющий народ. Вот твой пророк, аскет, святой! В пустыне больше поводов быть счастливым, чем на унитазе от модного дизайнера. Без мыслей в голове, без подвига и надежды, жить потому что живётся. Боль уходит. Нет больше боли. Страх остаётся в темноте детства. Ты не щадил себя, не жалел, не скупился. Ты тратил себя. Раздавал, пока ничего не осталось. Ты сохранил ясность души, радость счастья открыта тебе. Сомнение в грехе, переданным тебе в наследство крещением, избавило тебя от страдания плоти. Ты живёшь за пазухой у смерти и потому не тяготишься ей, в тебе нет сосущей силы земного притяжения...

Я судорожно втягиваю отрезвляющий запах ночного города... От тебя несёт рыбой, проходимец. И всё кругом воняет, но ты больше всего. Тебе всё равно и им всё равно. Ты как все... Ты думаешь, ты убиваешь время - на самом деле оно тебя. Ты гниль того же апельсина, частью которого являются и все люди. Все вы хотите прожить без боли, и чтобы губы были в шоколаде. И ничего не делаете, только гниёте. А боль - это совершенное чувство. Оно делает крепче, оно возвышает. Помни страдание, не забывай о нём, тогда ты станешь сильнее. Ты обретёшь новый слой с каждым шрамом. Если бы ты нёс тяжёлый крест, как делаю это я. Но ведь ты гнусный прожигатель жизни, упавший на её самое дно...

Да ты не слушаешь меня, проходимец. Ты ждёшь своей очереди. Конечно, то, что я сказал, ты не понял и не поймёшь. Эти слова должны стать твоими, чтобы их понять, даже если тысяча первый раз придётся повторить известный афоризм. Лишь бы он был сложен из слов, которые ценны для тебя, из слов со смыслом, в который вложил их исключительно твой опыт. Потому что нечего мыслью лезть туда, где нужно чувствовать. А этому ты не научился. У тебя не было никого, о ком можно было бы заботиться, кроме тебя самого, а себя беречь очень просто. Ты ведь не тратил себя, правда? Ты просто спивался. Ты не знал, чем всё закончится, а потом в след придумал историю про неожиданное провидение. А придумал ты её, из-за того, что болтлив. За годы самообман отполировался и выглядит правдоподобным. Ты возражаешь. Ты говоришь, что поделился со мной частью себя. Ты просишь денег за кусочек, которым ты поделился.

Я знаю правду и я сыт ею по горло.

У правды множество оттенков и не каждый можно уловить так просто, ведь даже в реальном мире есть цвета, недоступные человеческому зрению. Откуда мы можем быть уверены, что знаем всё? Где доказательство что истина, обретённая вдруг, является абсолютной истиной, а не удачной догадкой. А может даже абсолютной ложью, раз она так удачно попалась под руку. Качаясь от одной полуправды к другой, обитает обычный человек. Его научили делать так или иначе, а ещё скорее он подсмотрел это. А сам, что он придумал сам? Что не похожее на виденное смог он изобрести? Люди живут не задумываясь. Они принимают мир как есть. Ставят во главу угла общие ценности, мерят мир общей моралью. А что если её преступить? Даже это уже не секрет для многих. Вы, многие, знаете ли вы правду? Нет, вы не хотите её знать. Ваше существование проходит в душных тоннелях метро. Ваше время исчисляется рабочими днями, ваше счастье - заработанными деньгами. Но кто понимает, что всё это значит? Быт, жизнь без мысли - вот для вас истина, а всё, что выбьется из привычной канвы, вызывает удивление, да и только! Да посмотрите же на себя, выродки! Вы живёте тем, что скопили ваши предки. Вы пожираете богатства скопленные не вами. Ну, придумаете же, наконец, что-то другое. Не работу, не стиральную машину, не атомный реактор, не пиджак с шёлковой подкладкой! Придумайте то, что не имеет названия, что ускользает от языка. Что, будучи названным, испариться в прах, как ваши боги. Я не слышу ответа, вы лежите на самом дне, где тихо и спокойно, где, если будет сказано слово, оно будет услышано. Вы боитесь звука собственных слов! И где же человек, если его потребовать? Если сказать, что я хочу помериться с ним силами. Вы рыбы! А рыбы созданы для того, чтобы быть едой. Тогда примите хотя бы это.

Глава 9. Страна мёртвых

В переулке от моста уже совсем ничего не видно, ведь новые фонари - это роскошь для некоторых районов. Регулярная уборка мусора и тщательная чистка двора - дело и вовсе невозможное, запах канализации - аромат знакомый с детства. Дорога домой и на работу не для опрятности, а для того чтобы её скорее пройти, ничего не заметив вокруг. Грязь типична для горожан, забитых страхом в свои коробочки. В таких местах люди настолько измельчали, что похожи на свои жалкие трясущиеся подобия, на свои тени, которых они сами и бояться. Лёгкая добыча для охотников ночных окраин. Они отделяются от стены, но не теряют при этом её окрас - чёрные силуэты идут по делам, по-хозяйски. Тебе не убежать - факт понятный и тебе, и им. Значит спешить ни тебе, ни им некуда. Тот, что идёт впереди, не вожак, но его надо опасаться больше всего - он самый сильный в стае, раз ему доверили первому принять удар. За ним хромающий, вот этот уже, скорее всего, здесь главный, его надо уложить вторым. Третий семенит поодаль, только крепкие плечи выдают его как обделенного всем, кроме заряда тестостерона. Бить первым и прибивать к земле с одного замаха. Как же я ненавижу злых дураков, заселивших все отхожие места как плесень.

Я не хочу стискивать зубы каждый раз, когда вижу небритое рыло на воловьей шее, уходящей в тело, которое опирается только на одну ногу, а остаток другой заменяет костыль. Он позволяет себе покрывать улицу погаными словами, зная, что ему за это ничего не будет. Я не могу надевать чистые воротнички, как господин Н, и напомаживаться, как он, потому что мешок с мусором едет со мной в одном трамвае. Да не решитесь же вы, достопочтенный господин Н, его выкинуть! Даже если этот пьяный с самого утра и спит у Вас на плече, распространяя смрад из своего рта на ваши нежные обонятельные рецепторы. Мёртвый народ позволяет себе видеть, как быдло падает в лужу и ржёт. Мёртв и тот, кто ответит словом на слово, кулаком на слово - это означает лишь единый язык. Подальше от всех них, от обступивших меня слева и справа, от наступающих мне на пятки и отдавливающих носки. Привычная грубость клеймит вас. На вашем лице знак мертвеца. Прекратите строить из себя человекоподобие. Вы же сами знаете, что стоите на коленях, так нечего делать вид, что горизонт стал выше. Умрите. Теперь можно. Без помпы, без салюта, а молча и жалко у мусорных баков в переулке, как и достойно уличным выродкам. Вы единый народ, некогда великий, а теперь выродившийся в педофилов и алкоголиков. Я рад, что в итоге вы вымрете, присохшие к телевизору и гордые изречёнными диктором словами, что жить становится хорошо.

Но вы обступаете меня со всех сторон, вы почуяли, что я что-то узнал. Боитесь, я всем расскажу? Не расскажу - нет ушей, чтоб услышать. Всем и так всё известно - это записано изначально в правила игры - зачем же впустую использовать голос для оглашения очевидных истин. Вы скалитесь, стая готова поглумиться над добычей, иначе расправа скучна. Злобы нет, нет неудовольствия, просто долг, который должна выполнить хорошая собака. Движение прекратилось, двое встали по краям, чуть позади меня. Они схватят меня за руки и первый удар придётся мне под рёбра. Стоит упасть и они накинуться с двойной силой, добивая жертву. А ещё лучше для них, если я побегу. Кровь закипит, запузырится в их просторных головах. Тут не то, что таблетки, тут не поможет даже Препарат. Бежать ещё глупее. Когда они догонят меня, не будет конца их радости - дичь затравлена и получает наказание за провинность.

Гнилая рожа пытается взглянуть мне в глаза, которые скрыты очками. Никто не должен видеть их. Гнев распространяется по моим жилам, вытесняя рассудок. Я кипящее возмездие стране Мёртвых.

Ты подходишь ко мне и ничего не подозреваешь. Ты хозяин здесь, ты видишь во мне свою долю денег. Ты уверен в себе и говоришь, почти не задумываясь. Я у тебя в сетях - ты же видишь. Захлопни ловушку, я уже влез в неё целиком. Ты охотник, забирающий свою добычу. Ты видишь, что я в твоём силке. Мы оба знаем к чему ты клонишь. Главное доиграть партию. Вальс смерти, к вашим услугам. Когда ты уже перейдёшь к делу? Я ведь не уступлю, и говорить мы можем долго. Ты входишь в доверие, приручаешь моё сердце, чтобы не так напряжённо билось. Начало как будто ты хочешь познакомиться со мной и пригласить на чашку кофе, и только робость мешает тебе спросить в лоб. Но ты дождёшься нужного момента и резко прервёшь беседу, прогавкав заготовленную и отрепетированную фразу про деньги. Наконец-то ты произнёс то, что имеет смысл, и перестал размазывать вежливую прелюдию. Стоп. Говорю я. Ведь вы родом не из этих мест, правда? Ты покорно со мной соглашаешься. Ведь местные законы вам ещё меньше известны, чем мне? Ты мямлишь что-то про свою важность. Я ведь имею право уйти сейчас? Ты соглашаешься, но я смотрю в твои глаза и вижу там растерянность. Где же та уверенность, с которой ты принимал гостей? Я переиграл тебя, и ты больше не хочешь играть в слова. Ты разрешаешь мне уйти, а сам оцениваешь ситуацию снова и снова (у тебя кончились резоны). Я отхожу. Три, два, один. Меня больше нет.

Я всё ещё киплю, но постепенно начинаю отходить от произошедшего. Рука по-прежнему крепко сжимает флакончик в кармане. Кажется, на этот раз обошлось. Тело немного смягчилось, а равномерный гул в груди стал чуть тише отдаваться в висках. Здесь воротник пальто резко дёргает меня назад, так что на мгновение перешибает воздух. Сильные руки тянут меня, мне не освободиться от них. Первый удар в живот. Боль заставляет согнуться пополам, но натянутый воротник сохраняет меня в вертикальном положении, ещё немного придушив. Даже закричать не возможно - собственное пальто стянуло моё горло. А что самое дрянное - с меня слетели очки. Я ещё не вижу никого, просто получаю удары один за другим. Уже только их крепкие кулаки могут меня убить. Перед глазами что-то сверкнуло, должно быть, нож. Видимо, уже пора оставить Город досрочно. Да к тому же так глупо. Сколько у них на счету? Пять, десять...Понятия не имею, да и они, наверно, тоже. И каждый падал безвольной овцой, в страхе потеряв рассудок. Своим испугом они были уже приговорены. Да что это! И я останусь таким же? Они цеплялись только за жизнь, как последние из животных. Они были слабы и не могли рассчитывать на что-то большее. Слишком скоромное желание, чтобы позволить удовлетворить его. Общество дало им слишком маленькие потребности, просить большего не хватит и отваги. Пощады! Слова срываются с их губ и падают вслед за слезой в грязь тёмного переулка.

Узкое лезвие прижимается к основанию моего подбородка. Значит, ещё не всё было сказано, значит, возмущение главаря хватит на большее, чем просто короткий удар. Разговор на расстоянии ножа. Он разъярён и разгневан. Подтягивает лицо в плотную ко мне и плюётся, чётко и жёстко выговаривая слова. Я не понимаю, о чём он говорит, звон в ушах перекрыл доступ звуков. Полный чувства собственного достоинства он смотрит мне в глаза. Это самое дельное, что он мог сделать. Твои глаза встречаются с моими, и злоба в них сменяется растерянностью, рождённой той глубиной, перед которой он предстал. Он видит себя ребёнком у огромной чёрной впадины. Он заглядывает в неё, подойдя к самому краю. Он потерялся и не может найти дорогу домой.

Я властитель твой, потому что в душу мою ты провалился без остатка, ничто не удержало тебя на том берегу. Мой омут поглотил тебя, когда ты неосторожно подошёл к нему отпить воды. В мутной глади ты не разглядел себя, а лишь увидел бесконечность, коснулся её губами и погиб. Что ты знаешь обо мне, человек? Твоё горе в том, что ты невольник обстоятельств и поступаешь только по чужому разумению. И ты даже не можешь оборвать эти ниточки кукловода - он умер давно. Им был твой отец, щедро покрывавший твоё лицо синяками. А теперь смотри на меня. Я не прошу твоей пощады. Жизнь моя не принадлежит тебе, чтобы ты мне её снисходительно даровал. Я хочу от тебя иного: подчинись сильной руке. Настоящая сильная рука не требует оружия. Я вижу, насколько ты слаб. Не бойся своей слабости. Для тебя это нормально, ты же не из чувства своей силы перебиваешься в выгребной яме теми отбросами, которые по случайности завалятся сюда. Ты задавлен гнетущей жизнью, так оставь её. Не больно бросить то, что причиняет только страдание. Не бойся... потому что это не слова. Это ты увидел в моих глазах. Сам увидел и понял.

Я вижу, как бешено пульсируют вены в его глазу, как зрачок меняется в размере, то сужаясь, то расширяясь. У края скопилась серебряными каплями влага. Ему ещё предстоит её попробовать, когда вода скатится по его щеке на виду у приятелей. Глаза надо обязательно спрятать, он же знает, такое ему не простят. Он бледнеет, роняет нож и поднимает голову высоко вверх, чтобы слёзы не скатились и быстрее сохли. Звякнувший об асфальт нож, видимо, повернул внимание двух других охотников в свою сторону. Хватка капкана ослабевает. Я оттягиваю его рукой, выскальзываю из лап растерянных волков. Они теряют меня, они далеко от меня в поисках смысла происходящего. Время подождёт, пока я успею схватить нож и направить холодное лезвие к глазу его прежнего обладателя. Я поддерживаю спину ссутулившегося вожака, который уже откровенно плачет, и удерживаю его голову, не прикасаясь к ней, одним только страхом, что расстояние между остриём и влажной оболочкой исчезнет. Время никак не может принять привычный ход. Оно медленно переваливается в движениях уличных выродков. Так нескладны они, будто я отрезал им головы. Теперь они готовы снова слушать меня и только меня. Резко и громко я хлещу их по щеке, выдохнув: "Прочь". Здесь, в узком переулке сложно укрыться от эха моих слов. Мгновение и к эху присоединится топот убегающих ног.

Вожак остался один со мной. В моей власти, как я и говорил. Он как сломанная игрушка, съёжившийся и обмякший. Я больше не держу его, и он падает на колени передо мной. Ночной грабитель - пластилин в моих руках. Я уже слепил из него и растерянного ребёнка и дурацкую куклу. Теперь он станет сам собой, обещаю. Он настолько слаб, что мне хватило броска, чтобы он отлетел на груду мусора.

Снова тишина. Есть возможность отдышаться и осмотреть себя. Надо делать это как можно скорее, одновременно глотая таблетки. Огромные чёрные синяки растеклись по всему телу. Боль в рёбрах и в животе. Да ещё, наверное, шея как у висельника. Таблетка, ещё одна, скорее, скорее. Смерть отнимает у меня ткани и сосуды, только я вот так просто не сдамся ей по вине выродков. Она ввинчивает острую боль мне в грудную клетку, пока кровь свободно разливается во мне. Я отдышусь, ничего. Мне легче, но всё-таки стоит разбавить Препарат и ввести его.

Глава 10. Кровь, несущая смерть

Шесть утра. Кажется, проторчал так целую ночь, приходя в себя. Скоро уже я выйду навстречу прохладному ветерку, чтобы было какое-нибудь направление. Туда, дальше от Города, полного гордыни и тщеславия во всех своих закоулках. Это Вавилон, вечный город, он никогда не пропадал. Он расползся по всему миру, чтобы взять реванш у Бога. К небесам взметнулась башня, построенная их архитекторами, чтобы не оставить ничего святого, ничего сокровенного, чтобы всё подчинить себе - землю, небо, солнце...самого Бога. Мироздание. Только такому ничтожному существу, как человек, может прийти в голову такое безрассудство, за которое придётся заплатить сполна... Об этом я рассуждаю в незнакомом подъезде на шелушащемся подоконнике, половину которого прикрыто чистым платком. На нём лежит шприц с тоненькой иголочкой на длинном шланге, я уже закончил обрабатывать её спиртом. На конце иглы моя жизнь, и если она вовремя не окажется у меня в руке, ничто не сможет остановить мою слабую кровь. Согнувшись пополам и обхватив рукой бока, я вожусь над Препаратом. Дрожащими пальцами, почти зубами вскрываю пузырёк с полупрозрачной жидкостью. Я ведь не вижу, что надо мной стоит серая женщина в сером пальто. Её лицо изображает смятение. Она должна мне помочь, она же видит, что мне нужна немедленная помощь. Эта женщина тоже хочет стать героем, спасти чью-то жизнь, чтобы до седины гордиться этим. Я же болен, невероятно болен. Пожалуйста. Только и могу я извлечь из себя. Мне приходится смотреть на неё скрючившись, снизу вверх, так что даже глаза вздулись. Я протягиваю ей шприц и ещё раз прошу. Женщина визжит в ответ. Вся сжавшись, она пробегает мимо по лестнице даже не повернув голову в мою сторону.

Мать рассказывала, что когда мне исполнилось 8 месяцев, на пухлом младенческом лице появились крошечные гематомы. Суеверные языки сразу стали почитать это за дурной знак, даже за метки дьявола, но беззаботные родители просто полагали, что я ударился где-то, а может, это мой брат, играя со мной, случайно поставил синяки. Ему объяснили, что надо отвечать за свои поступки и серьёзно наказали. Пятна быстро прошли, но не прошло и недели, как появились новые. С каждой следующей неделей мать обнаруживала новые и новые отметины. Вытеснив из себя сверхъестественный ужас, она понеслась со мной в больницу и сделала все необходимые анализы. Её знакомый улыбчивый доктор перестал улыбаться на приёмах. Он уже знал диагноз, который навсегда поставил меня в зависимость от других. У меня выявили гемофилию.

Моя мать хранила в себе страшное заболевание, защищённая от него сама. Она была переносчиком, словно чумная крыса, и наградила меня венами, полными смертью. Женщины не болеют гемофилией, но могут передать её своим сыновьям. Моему брату повезло, раскинув жребий, судьба отвалила ему две здоровые хромосомы от родителей, а мне досталась материнская больная кровь, в которой не хватало белка для свёртывания. Любой порез мог обернуться трагедией, если вовремя не принять лекарство. Так началась моя борьба за жизнь, каждый день это противостояние. Разве господин Н, может себе это представить? Любая подножка оборачивается для него трагедией, он льёт слёзы, он жалуется на жизнь. Он не знает что такое боль, он защищён от неё. За что же мне его любить, если он не может потерпеть страдание минуту? Мне больно постоянно, но эта боль сделала меня сильнее. В Мире Смерти, с которой я побратим, не может случится ничего, кроме конца. Последняя недолгая мука и пустота. Я смирился с ней давно, и она даже мне сниться иногда. Я вижу, как вишу, неспособный пошевелить ни одним членом, а в темноте моего разума проплывают мысли. Множество мыслей! Их так много, что я не могу их отогнать, и каждая светиться ярче любой звезды, любого солнца. Именно это видят люди в моих глазах, смерть и бесконечность. Но точно не беспомощность...

Разве, увидев человека, лежащего на обочине, кто-нибудь остановится спросить, не случилось ли чего? Конечно, он пьян и не нашёл другого места, чтобы проспаться. А когда молодая девушка идёт сквозь толпу, неразбитая дороги, задевая каждого? Ну, естественно, накачалась чем-то. И уж тем более не нуждается в помощи парень в плаще, протягивающий шприц с подоконника в подъезде. Никто мне не поможет... Никто, кроме меня самого. Так что пока я не истёк кровью, я как могу тщательно натираю руки спиртом, собравшись с силами, беру шприц и наполняю его Препаратом. Теперь уже можно не спешить, прокалывая вену предплечья. Игла входит под кожу, а по трубочке, которая соединяет её со шприцем, течёт фактор крови. Белок, которого у меня нет, который мешает мне быть одним из вас. Я гляжу, как он течёт от нажатия поршня из пластикового цилиндра в живое тело. Всё будет хорошо, кровь остановится, дышать станет легче, боль уляжется. Ничего особенного. Любой из нас привыкает к этой процедуре, любой на кого при рождении наложили проклятие жизни.

Глава 11. Пещера чудовищ

Бессонница уже начала проявляться. Голова точно пустая, точно не хватает в ней очень важной детали, без которой она просто не работает. Сон, видимо, связывает между собой мысли, а без него вся конструкция разваливается. Ниточки между двумя полушариями расходятся, оставляя незаполненную пустоту. Я отдаю себе команду собрать сферу в моём черепе воедино. Сшить две половинки, да так, чтобы даже шва не было заметно. Для этого нужно поиграть в одну игру: побегать из одного полушария в другое. Я боюсь, что если засну, у меня откроется кровотечение, и я не успею его остановить. Нужно собраться, оказаться внутри себя и приступить к кройке. Я левое полушарие, я рассуждение и обобщение, я логика и неутомимый поток мысли. За "а", следует "б" и так неотвратимо до "я". Показательно наблюдение, что в русском языке именование себя эмигрировало с первой буквы прежнего алфавита - "аз" - на последнее место современного - "я". Это последовательная мысль, упорядоченная. Она любит порядок. Теперь я правое полушарие - творчество, парадокс. "А" и "я" не просто буквы, они целые вехи в развитии. Первое, что способен произнести ребёнок - крик, слово, не наделённое практическим смыслом. Это будет "а". Человек перестанет быть ребёнком когда поймёт последнюю букву "я". Она станет для него всем. Она отделит его самого от необъятного мира. Итак, Первое безграничное "а" и зрелое оградительное "я". Вот это уже мысль кривая, не железный укол, а звенящий по камням ручей.

Игра не простая, но я добился в ней определённого успеха благодаря навыку. Я сам изобрёл её, наверное, от скуки или чего-нибудь более фатального. Ею я веселил отца перед смертью, чтобы молчание. Уверен, он абсолютно ничего уже не понимал, но глаза его бегали в такт моим рассуждениям. И всё равно как бы не бегали его глаза, смерть догнала их и остановила на неопределённой точке на потолке. Денег хватило только на кремацию без цветов и без слёз (за них пришлось бы отдельно приплатить), а на поминки я и вовсе не собирался никого звать. Слушать охи незнакомых ни мне, ни покойнику людей? Пусть лучше попросят налить кого другого. Ясно было, все сочли, что я скуп...

ПОМОГИТЕ!!!

Мускулы каменеют, адреналин растворяется в венах. Зрачки увеличиваются, и глаза настороженно пьют из темноты подъезда, заглатывают больше, чем могут переварить. Что могло произойти? Где-то только светает, а здесь уже голос, забывший, что может побеспокоить благочестивых граждан, несётся с верхних этажей прямо мне в объятия. Моей силы хватит для помощи. Я готов одержать победу: флаги подняты на копьях, рвут небо на части самолёты, от барабанного боя заложило уши. Нет, не от барабана, и даже не от конского топота о площади - от сердца, сердечной дроби.

Помогите!

Внезапным порывом ветра теряет лестницу под ногами девушка, ломая каблуки, так же небрежно, как расправляются только с хрупкой любовью. Не держась за перила, оставляя след только на каждой чётной ступени, она несётся прямо ко мне. Ей около двадцати, её волосы чёрного цвета, её рот открыт, ей нужно помочь. Она зовёт: поток за потоком фраз, ни одна из которых не договорена до конца. И всё на мою голову. Девушка тянет за мою руку, а ей по инерции подчиняется и всё тело. Вверх, обратно, где она обронила свой крик. Мне его показывать ни к чему. Я и так его рассмотрел со всех сторон, пока ты была наверху. Я жажду только победы, но куда ты ведёшь меня? Кто обидчик и чего от него ждать? Трудно было найти более неподходящего защитника - гемофилик, которого три часа назад заставили оставить часть своей крови в переулке. А чёрт с ним... Ты не ответишь. От такого подъёма кружится голова - винтовая лестница, где каждый пролёт повторяет предыдущий. Неужели ты думаешь, что любой бы пошёл за тобой по этим пролётам? Да ты ведь не слушаешь! А чего я хочу? Испытания. Испытать себя и свою удачу. Если путь выбран правильно, то на нём я буду держать в обеих руках удачу, как нить Ариадны. А если нет, то Минотавр сожрёт меня.

Клацает ручка двери, повторяя звук взведённого курка, скрипит барабан с единственным патроном внутри, который либо вопьётся мне в голову, либо останется преспокойно дожидаться следующего любопытного и уничтожить уже его. Сердце рвётся наружу, я успокаиваю его, повторяя про себя: "А" - горловой звук, воздействие, преодоление материи. Преодолеть телесное и стать невероятно огромным. Я строю своего колосса, преклоняюсь перед самим собой в нём. "Я" - звук рикошетит от нёба, подчёркивание своей реальности. Я осязаю себя, я есть. Мне хватит только себя, чтобы справиться с тенями и духами, мне хватит себя, чтобы убить страх. Я врываюсь в тёмную прихожую. Девушка шепчет, указывая дверь, самую дальнюю слева, за которой притаилась неизвестная угроза, и остаётся плакать у двери. Практически незримый коридор от прихожей тянется между рядами дверей, за которыми скрываются маленькие сегменты скромного жилья. Первый же шаг по ссохшемуся паркету производит старушечий скрип. Коммунальное хозяйство, развешанное по стенам, тут же бьёт меня по ноге и царапает руку. Чёрт! Я глотаю таблетки и с каждым шагом всё глубже погружаюсь в болото скромной и невзрачной жизни. Во все эти шубы и книги, корыта и сковородки, шкафы и сундуки, бельё и снова корыта. Адовы пляски! В нечистое логово паука добровольно иду я, по уши завязнув в его паутине. "Опасность" - твердит мне всё моё тело. Настороженно оно ощупывает руками стены в пыльных обоях, крепче упирается ногами в мягкий пол. Из-под двери, предвещающей только угрозу, выбивается тонкая полоска серого света. Там есть окно! Значит и комната должна быть освещена, хотя бы и утренним холодным оттенком. Шаг на "а", шаг на "б"... Точно и не приблизился ни на метр.

На "л" я прислоняюсь ухом к замочной скважине и прислушиваюсь. Тихо. "М" - берусь за ручку и снова прислушиваюсь. "Н" не даёт ни толику ясности. Резко вталкиваю дверь внутрь, она раскрывается с жутким скрежетом. "О" - открыт проём коммунальной кухни: в неясном освещении от маленького окна, смотрящего на соседнее окно, можно разглядеть только узкую полоску в середине помещения. Остальное скрывает полумрак. Слева по стене должны стоять газовые плиты, чьи очертания только угадываются. Всю комнату увидеть нельзя, сильно мешает угол зрения. Почему же так тихо? Где звон посуды, храп за стеной, машины на улицах? Мертво всё. И я стою посередине морга. Только сквозняком треплет занавески.

Руки каменеют, всё тело отяжелело, словно по венам потек бетон. В полголоса, почти шёпотом послан мой оклик в открытый проём. Ответа не следует. Сейчас, сейчас. Я же не пришёл сюда, просто постоять у двери. Преодоление материи. Не жалеть себя. Последняя мысль бросает меня в комнату.

Время стоп.

Страха больше нет, он превратился во внимание. Удара тоже нет. Человек напротив абсолютно бледен с сумасшедшими глазами и приоткрытым дрожащим ртом. Этот человек - я, отражённый в кухонном зеркале. Опасность должна была скрываться здесь, но - просчитался. Значит, он у меня за спиной. Секунды протекают, касаясь моей ладони. Лишь бы успеть развернуться и быть первым на ударе. Передо мной дальний угол, полностью скрытый тенью, кроме чугунной раковины. Никого кроме. Но под раковиной я слышу шевеление и тихие звуки, будто пытливый нос обнюхивает меня, резко втягивая и выталкивая воздух. Я на прицеле, нечто оценивает меня с ног до головы. Взгляд уже во мне, следующими должны оказаться клыки.

Сила моя, внутри сохраненная, в глазах ясная, в горле огненная, дай стерпеть, дай отвести. Нить золотую в руках моих помоги ощутить, судьбу под ногами помоги заметить. За неизвестных мне, за неузнанных мною, помоги поднять меч. За всех кто не говорил громко, за всех кто был молчанием пуст, помоги сказать слово поперёк. Да наполнятся они доверху, почуяв злость. Кровь моя, будь мне помощником, а не вредителем. Сила моя, не покинь меня, когда к тебе вопрошаю. Окажись в рукаве моём. Лезвием против ткани, клином против камня.

Некто не движется. Я подскакиваю сам - я знаю, что надо делать. Туда тащит меня золотая нить, туда ведёт моя судьба - под раковину рядовой коммунальной квартиры.

Что я надеялся там увидеть? Дракона? Демона? Смерть собственной персоной? Я мечтал только о своей победе, забыв о противнике. О своей дороге хотел я узнать, а не о пути врага. За то и поплатился. Я сижу спиной к бледному человеку с сумасшедшими глазами. Это моё отражение. А ещё в том же зеркале запечатлевается другой, скрытый тенью от раковины. Тихо всхлипывает и жмётся обняв руками ноги. Он говорит мне о том, что ненавидит её, что она поступила не правильно. Он хотел бы теперь быть на её месте и поступить совершенно противоположно. Он мечтает только о том, чтобы его оставили в покое, но не прекращает всхлипы и говорит, заглядывая мне в глаза. Я отвожу взгляд - я здесь не для выслушивания попрошаек. Теперь маленький человек говорит шире о своих проблемах. Я пытаюсь заткнуть уши, чтобы не слушать. Я не слышу себя - это самое главное. Она хочет от тебя того, чего ты не хочешь...чего здесь не понятного? Не ясно только одно: почему я до сих пор сижу под раковиной в незнакомой квартире в шесть утра. Вот так разве должен выглядеть путь благих дел? Слишком мелко для положительных поступков. Нет места герою там, где страсти разгораются у газовой плиты. Нет размаха для большого поступка, для широкого шага на двенадцати квадратных метрах.

За спиной появляется девушка. Она тоже готова говорить. Сначала ей нужен был рыцарь, а теперь судья. Девушка вкладывает мне в руки чаши весов и насыпает горсти одну за другой. Кто прав? Они обе слишком легки для моих ладоней, будто нужно взвесить две пылинки. Мне смешно. Я отмахиваюсь от них как от докучающих мух.

Герой... Не место для героя в Городе коммуналок, дворников и кислого кофе. Руки готовы повернуть Землю в другую сторону. Кому это надо? Это будет только во вред, так как они уверились за тысячи лет, привыкнув к кружению по часовой. Иначе будет во зло. Значит, так тому и быть. Лучше совершить большое зло, чем просто мелко мыслить. Тихо злиться. Если нет такого широкого моря, чтобы глаз мог отдохнуть на нём, то пусть хотя бы будет оно настолько глубоким, чтобы могло утопить. Потому что не многие способны на большое зло. Это Шаг, с которым не всем по пути. Нужно иметь место для Шага. Не бояться убрать ногу с твёрдой опоры. Оставайтесь маленькими детьми, ползайте в страхе перед пещерой чудовищ, а я готов совершить Шаг в темноту. Мне нечего бояться.

Глава 12. Праздник смерти

Мне дурно. Мне всегда дурно, когда получаю пощечину. Людей нужно ненавидеть именно за то, что в них есть хорошая частичка. Частика доброты. Только вот почему она спрятана? Лучше совершить глупость, лучше сделать гадость, но не пустить никого в сокровенный музей сердца. За то, что я люблю Человека, я ненавижу людей. Сколько же ещё я буду в них разочаровываться? Сколько ещё раз мне будет дурно, чтобы я получил на толику больше знания. За каждую каплю опыта приходится платить пинтами крови.

Итак, я снова один. Только мухи летают у моего лица. Одиночество на вершине. Некого поставить рядом, а потому любой, кто протянет руку, получит мою в ответ. Любой, кто дотянется хотя бы до носка моего, получит спасительную руку помощи. Только никто не перенесёт моего одиночества. Они не откажутся от тёплой подушки ради сквозящего ветра. Им не встать плечо в плечо со мной. Моя любовь - это боль. Приготовь свою нежную шкуру.

Ты, проходящий мимо, если я тебя ударю, что ты сделаешь? Ты боишься драться. Ты терпишь, принимаешь боль, чтобы не получить ещё больше страдания. Опусти голову и преклони колени. Ты не достоин встать со мной в один рост. Ты смиряешься с обстоятельствами, проходящий мимо. Принимаешь боль, молишься и терпишь, что поставлен на колени. Не навреди. Это твоя сила - быть счастливым в клетке. Я признаю, что это очень сложно. Молись, молись, выпускай пар своей злобы. Волы нужны твоему Городу, их широкая спина вынесет любой удар палкой. Ты зовёшь Бога, а он не слышит, но ты принимаешь молчание за испытание и за благо. А ещё ты полезный элемент для друзей. Ведь ты избегаешь конфликтов и всегда доброжелательно настроен. Очень хорошее качество для продвижения по службе и создания крепкой семьи. Неси свою склонённую голову на плаху, за тобой пойдут твои дети.

Новый прохожий, что сделаешь ты? Ты замашешь кулаками и будешь прыскать злыми словами? Правильно, ты ещё помнишь, что есть война. У тебя достаточно широкая грудь и плохая работа как достойный повод злиться. Ты привык всего добиваться, а не зависеть от скорости течения. Ты пришёл на Землю, чтобы оставить глубокий след, даже если этот след останется на челюсти врага, даже если он останется ямой 2,7 на 1,4. Дерись со всеми и вас станет меньше. Вы перебьёте себе подобных, а заодно и всех, кто склоняет голову перед вами. Борись, обезьяна становится крепче от борьбы за выживание.

Мне смешно задирать вас, прохожие. Так легче измерить ваш рост, коротышки. Вам не дорасти до меня. И мне хорошо на вершине моего одиночества. И оно опять преображает меня, когда я понимаю, что я в избытке. Не скучная компания для неспешных бесед. Краснейте от злости глубоко под землёй, где я вас оставил. Вам отдаю целый подземный мир, а мне оставьте меня одного и не лезьте на мой холм, откуда взгляд шире и свободнее. Ночь кончилась, пора выйти на поверхность.

Со дна я поднимаюсь на эскалаторе - крепко вдавив ноги в ступени, уставший и раздражённый. Через два дня весь этот свод и то, что за ним, и то, что ютится под ним, пропадёт. Исчезнет. Истлеет, наконец. Меня уже ждёт другое состояние, размеренное и тихое, без попутных встреч и разнообразных одинаковых людей. Наверно мой поезд уже в пути, прорезает тысячи километров в моём направлении. Два дня ещё машинист не сомкнёт глаз, пока приедет к сменщику на новой станции отправления. Два дня.

Вагон метро согласно распоряжению фабрик консервов забит под завязку. Время от времени безразличный, скучный голос сообщает об остановках, кто-то выходит, кто-то заходит, и всё течет однообразно, кропотливо копируя предыдущие сутки. От этого тупеешь. А может, я уже сплю, и мне снится тоже, что и наяву, может, включен повтор? Если бы оказалось, что каждый второй день, который мы проживаем - это сон, то никто бы не удивился. Обязательно бы нашлись умники, которые бы сразу сказали - "а мы это всегда знали". И никто не удивится, а продолжит переплывать из сна в сон. Люди вообще перестали удивляться. Любое событие, которое им не понятно, будет толковаться, как вполне ясное явление. Если спустится на землю Христос - их долгожданный Христос - они решат, что это очередной шарлатан. Если их Город схватят за горло Семь казней Египетских, они услышат, сидя на плюшевом диване, что в этом году природа подкинула неожиданные и интересные катаклизмы, которые, вскоре, конечно же, закончатся. Никаких нервов - волноваться вредно. Принимай следующий день как сон. Стоп... или это явь, а спал ты вчера... то есть сегодня? Какая разница. Всё можно объяснить. Господин Н, например, уверен в этом. Не математикой, так биологией или физикой, а то и вовсе можно выдумать науку для непонятного и объявить, что теперь и оно взято под контроль научного мира. Всё в порядке, никаких стрессов. Следи за давлением, принимай таблетки. На Землю несётся метеорит! Спокойствие, они там, в лабораториях, придумают чего-нибудь этакое. Научное сознание убивает чудо. Наповал прямо в верящее детское сердце. Если не сможешь объяснить, то, что перед глазами, значит, этого нет. А потом изобретут в своих лабораториях высокие лбы, которые находят правду только наткнувшись на неё пухленьким животиком. Люди при таких учёных изживут себя, теперь я это вижу. Такой мозг выродится, как истлели одежды Богов и фантазии философов. Родятся те, кто будет думать иначе. И первые уже сидят в психушках за инакомыслие, как до них горели первые сторонники науки. Новые сделают очевидным то, что сейчас ускользает от людей, то, что для них не имеет значения. Это эволюция, и не спорь с ней, или она раздавит тебя, дорогой господин Н, как раздавило последнюю букашку, не способную подчиниться изменениям.

Я поднимаюсь из ада, из пекла преисподней, где люди варятся в собственном соку и подают друг друга на обед. Как штамповочный конвейер, эскалатор поднимает и спускает новые детальки. Настоящие плохо скроенные клоны. Симметричные пухлые щёки, отяжелённые алкоголем головы, равномерно сложенные локти - всё в них выдаёт дубликатов. Общие мысли, одинаковые желания, даже похожие позы равняют их между собой и пригибают под единый купол стандартизированного общества. Они читали одинаковые книги, их учили в школе одному и тому же, подзатыльники им выдавали за похожий список правонарушений. Всё, вплоть до не сложившегося вкуса в одежде, которая оптом закупается на общих рынках.

Улицу засыпает осень. Первые листья срываются с веток, и ветер уносит их подальше, туда, где отражают небо лужи. Парк местами ещё совсем зелен, но проплешины голых веток уже нередкое явление. Больше всего вокруг золота, Город обнажил свои вставные зубы. От его улыбок рябит в глазах. Лучше не поднимать высоко носа, так легче сохранить зрение и совесть. О наступлении осени мне всегда напоминают мёртвые пчёлы на асфальте. Я переступаю через них, через лужи, через листья и обращаюсь в себя - так теплее. Но реальность настойчиво заявляет о своём присутствии могильным холодом и признаками умирания. Не лучший способ о себе напомнить. Также мой умирающий отец требовал, чтобы перед смертью ему уделяли больше внимания. А рядом был только я. Мы быстро наскучили друг другу. Он сдался первым и ушёл, а я остался. Порыв ветра сдувает воспоминание. Нос утыкается в сырость и подступающую непогоду.

Да будет тогда сегодня праздник смерти! В предчувствии гибели как не радоваться? Не смаковать тоску, а вдохнуть полной грудью трупный запах Города. Осень - хорошее доказательство чахлости жителей и их скорой кончины. Стены и дороги увязнут глубже в грязи и мусоре, их забросает листьями и размоет дождь. Считайте часы до Конца Света. Я закрою за собой дверь на замок, а что будет дальше - не моё дело.

Я достаю свой блокнот с эпитафиями. Умер он в доброй старости, насыщенный жизнию, богатством и славою... Хорошая открытка на праздник смерти. Люди, живите как можно дольше. Здоровое питание, правильный образ жизни, без лишних нервов обеспечит продолжительный срок бытия. Щадите себя, дорожите своим тельцем, тогда вам будет обеспечена достойная старость. Кто же не хочет умереть облепленный внуками и нарочитой любовью?! Только никуда не вмешивайтесь, прячьтесь от сквозняков и вредных людей. И никогда не рискуйте! Вот вам моя эпитафия. Я сам нацарапаю её у каждого на белом лбу. Вот для чего сгодится ваше тельце, сохранённое в совершенстве. Его обступят внуки и дети перед тем как вас отдадут в холодные руки медсестры, которая привычным грубым движением в конце концов задёрнет одеяло вам на здоровое мёртвое лицо. Долгая жизнь - это жизнь без страха, без страсти, без смерти. Без греха.

Но это только половина вас, другая разбудила инстинкт смерти. Вторая половина требует наказание за грех. Стращание плоти. Инстинкт смерти, как оборотная сторона борьбы за жизнь, просыпается в вас с утра. Отрывая голову от подушки, господин Н готов выкурить свою первую сигарету. Есть за что: гнусные мысли сразу наполнили голову. Замаливая их, стоит скоротать пребывание на этом свете ещё на минуту, полторы. Господин Н оборачивает лицо на разомлевшую, расползшуюся по подушке жену: "Чем она смогла меня заманить в кровать двадцать лет назад?" - и вслед за первой сигаретой поджигается новая. Дальше естественно скандал, как наказание, во-первых, за курение в постели, во-вторых, за то, что не бережёте здоровье. И ладно бы своё, а то ведь чужое. Чем укоротить свой брак? Утренний крепкий кофе помогает слечь пораньше с аритмией, гипертонией и видеть вокруг себя только приветливые, озабоченные вашим здоровьем лица. А ведь вы, господин Н, поссорились с женой. Вы знаете теперь, что испортили лучшие годы её жизни, что лишили её возможности выйти замуж за миллионера. Вы во всём не правы. Понесите наказание. Приговор: ещё грамм смерти, завёрнутый в бумагу и украшенный фильтром. А вечером... вечером же приходят такие тяжёлые мысли, что господин Н с трудом волочит ноги. Не пройдите мимо рюмочной. Там вы довольным встретите смерть. Ведь вам плохо. Как же не умереть? Тем более в такой прекрасный день. Выше стаканы полные смерти! Вам не дожить до ста лет.

А сколько вам надо времени?

Секунда нужна тем, кто не успевает снять с огня молоко. Минуту требует тот, кто не может решиться на покупку новых туфель. Час пригодится тем, кто не готов проснуться. Дня может не хватать тому, кто забыл поздравить друга с праздником. Неделю упускает сломавший ногу, чтобы долечить травму. О месяце тоскует, мать родившая преждевременно. Ещё года не хватает старику на смертном одре, мечтающему успеть всё, что не успел. А вечность списывают с циферблата и календарей, желая забыть, что все ошибки надо исправить. В погоне за секундой, минутой, часом проходит целая вечность. Радиусы стрелок пробегают быстрее, их не догнать самым лучшим ногам. Мгновения просачиваются между пальцами, а тяжёлая вечность остаётся брошенной, упущенной.

Не торопиться творить вечность - мой закон. Она гораздо больше подходит мне по размеру. На вершине время течёт по-другому. Медленнее и увереннее, не то что моя кровь. Время укрепляет мои руки и мою гордость. Я не размениваюсь на секунду и поэтому могу себе позволить отмечать праздник смерти. Каждое умирание говорит мне о новом сезоне, а не о конце. Каждая осень напоминает мне о новом лете, а не о зиме. Для такого зрения нужно просто быть хладнокровнее и увереннее. В моих глазах навеки погас Свет, черный бархат застелил мой разум. Моё сердце покрылось толстой коркой льда, а в жилах застыл свинец. Это не даст мне постареть, разочароваться, умереть... Одиночество не делает тебя сильнее, оно - мера твоей силы. До него следует дорасти, чтобы не тяготиться им, а желать его... Однажды ты тоже поймешь, что не осталось ничего. Есть только честь и смерть. Чужая смерть. Ты не готов это принять, человек. Умри в положенный час, минуту, секунду. А я посмотрю за тобой, сходящим в ад. И даже спущусь за тобой на последний круг, к предателям. В помощь мне опять метро. Его ступени уносят меня снова на подземную площадь, чтобы рассеяно обернувшись, услышать за спиной: "Привет!".

Глава 13. Кривое зеркало

Чудеса иногда не обязательно делать самому. Мир настолько пуст, что в нём с избытком места для случайности. И глупо было бы думать, что она меня выследила, что она сопоставила графики или раскинула карты. Просто она ухватила золотую нить удачи и добралась по ней до меня. Хватит ли прыти удержать нитью Минотавра? Всё зависит от того, крепка ли нить, и насколько долго Елена готова держаться. Лучше бы верёвочке порваться быстрее, чтобы все остались живы, но, разве, я что-то могу против судьбы? Итак, она и я, глаза в глаза. А за спиною сказанное приветствие...

Пойдём со мной. Ты, знаешь, если мы встретились, то, значит, ещё не всё было сказано. И я понимаю твою робость. Но решать мне. Следующий шаг за мной, поэтому мы поставим точку и больше никогда не увидимся. Не думала же ты, что я буду любить тебя. Прошлое не любят, им только болеют. Прошлое гранит, с которым уже ничего не поделаешь, лучше его сбросить с души, так просторнее для тебя и меня. Ты не откажешь мне - ты смотришь в мои глаза. Смотри, но не заблудись в моём лабиринте. Я возвёл высокие стены, чтобы никто не подглядывал, когда я работаю внутри, когда растёт и расцветает мир за моими глазами. Внутри просторнее, чем вовне. Снаружи корни душат друг друга, добираясь до влаги. Приди в мой сад, он прекрасен, он ждёт влаги.

Пойдём со мной. Куда? Ты скоро узнаешь, я не буду долго держать тебя в неведении. Завтра ведь Последний день, и поэтому поспешим. Осенний вечер так напоминает сумерки перед вечной ночью. Мы можем завтра встать и не увидеть солнце. Твой сад засохнет через несколько минут без греющих лучей, а мой давно уже привык к тени. Видишь, зачем мне стены, которые ты сейчас хочешь преодолеть, разрушить одним прикосновением. Не пытайся - высокий забор не для любопытных, и я не дам тебе проникнуть дальше, чем поставлены ворота. Ты не смеешь гнуть мои стены по своему удобству.

Ты не возражаешь и пытаешься мягче держать мою руку, которой я увожу тебя с улиц. Мы минуем картонные дома, впитавшие в память наши шаги, рвёмся сквозь карнавал оттенков серого. Ты лепечешь о своём раскаянии, ты была не права, ты, наконец, посыпаешь голову пеплом и готова встать передо мной на колени. Как же стали дёшевы твои объятия, ведь ты обнимаешь меня в числе многих. Теперь всё слишком просто, чтобы много вкладывать в наш разговор, и так затянувшийся. Мои губы требуют твоих, и ты не можешь отказаться предоставить мне их, разогретыми и приоткрытыми. После поцелуя я говорю то, что ты хочешь услышать. Не больше, но и не меньше. Слишком много нам ещё надо пройти, а самое главное я приберегу на потом. Зато ты пересказываешь мне все мысли, которыми сейчас снабжает тебя голова: о спешке, о расставании в прошлый раз, о любви, о ненависти, об удовольствии - словом, вся та чушь, которой захламляют свои голову девочки с тех пор, как замечают, что они нужны мальчикам. Не набивай себе цену, тем более, что я её знаю. Я пресекаю неукротимый поток твоих чувств. От тебя сейчас потребуется всего пара - нежность и страсть. В лифте мы уже совершенно одни, здесь я позволяю себе большее. Это моё пространство и я разделю его только с тобой.

Мы у твоей двери, и я не собираюсь ждать, пока ты дрожащей рукой попадёшь ключом в скважину. Губы снова тонут в губах. Освободив их, у тебя ещё хватает скромности вспомнить, что у тебя есть любовник, и что я должен ненавидеть тебя. Ты абсолютно верно оценила ситуацию, но передо мной нет границ, потому что я не бывший, а ты не занята. Главное, что ты женщина, а я мужчина, и мы рядом. Дверь распахивается от навалившихся на неё тел, твоего и моего, готовых уже стать единым целым. Счётчик зашкаливает, и ты уже не владеешь собой. Теперь я владею тобой. Мы кружимся в коридоре, осыпая друг друга поцелуями, отчего ворчливо скрипит шкаф и разбивается вдребезги зеркало. Осколки летят на пол, а на стене остаётся треснувшая половинка. Нам всё равно, мы переводим жизнь в плоскость горизонтали. От прикосновения к неприкрытой коже Елена вздрагивает, как будто жар моих пальцев обжёг её. Я отрываюсь от женщины, наказывая за мимолётный страх. Либо она вся принадлежит мне, либо мне она не нужна. Но вот Елена опять полностью в моей власти, тело становиться податливо и расслаблено. Она доверяет себя мне. Она моя, лежит в моих ладонях, украшая их естественностью. Я жадно проглатываю женщину, кожа плавится под губами. Одержимые нашими телами, мы крепко сплетаемся, как змеи. Быстро и уверено я прохожу по карте её кожи, как по знакомым местам. Спазм выгибает её тело в резком рывке. Это зелёный сигнал, после которого кровь срывается с места и пролетает через весь организм, напрягая его и будоража. Дикий хмель воспламеняет голову и нежность от неуверенности, которая ещё хоть как-то угадывалась в наших движениях, сменяется на бесстыдство и безрассудство. Восторг блуда бушует в нас, выбивая ритм сердца, закипающего в бешеных судорогах. Она хочет биться в моих объятиях с той же силой, с какой вырывается бой внутреннего барабана. Всё выше и выше, пока диаграммы не сольются в одну. И когда это происходит, мы обрушиваемся цунами прямо с неба об кровать.

Я любил только поверхностью и не продвигался под кожу, туда, где пульсировало сердце. Пелена начинает сходить с глаз, в руки и ноги распространяется усталость. Я лежу на шершавой поверхности ковра, прикрывающего застеленную кровать. Жар ещё не угас и поэтому холод, который я начинаю ощущать, пока приносит лишь облегчение. Стоит перевести дыхание и осмотреться. За окном уже совсем темно. Сколько прошло времени? Впервые я упустил его из своих рук, и оно сразу умчалось неизвестно куда, оборвав поводок. Елена уткнулась мне в плечо, обнажённая и беззащитная. Тощая и нелепая на тёмном покрывале. Вернувшийся к ней стыд прикрывает забором пальцев и пеленой волос минуту назад незащищённые места. Она похожа на использованный тюбик, вся сжавшаяся и одинокая, покинутая. Она мне больше не нужна.

Разве ты думала, что это продлится вечность. Я вот точно был уверен, что понадобиться всего несколько часов. Но ты, кажется, говоришь мне про другую вечность. Всё дальше вгрызаясь в бессилие ночи, я прихожу к единственно правильному решению оставить всё на потом, на завтра. И вообще не плохо бы нам прикрыться, я чувствую себя полным идиотом, лёжа вот так. Ты возвращаешься с тёплым одеялом, скрывая меня до пояса, и сама помещаешься рядом. Всевластие. Ты моя, но кому нужен использованный тюбик; всё, что ты могла мне дать, я взял сам без разрешения.

Дело сделано, и как не поддаться ещё большему удовольствию - спуститься в тёплые лапы сна. Сутки ушли в бешенной гонке до вокзала. Будто я свернул из колеи в какую-то яму и рухнул на дно. И вот, вроде, опять всё то же. Теперь спокойно и тепло. Но женский голос настойчиво вытаскивает меня из колыбели, в которой я утопаю: Елена продолжает делиться своими мыслями о судьбе. Не зачерпнув даже капли покоя, я поднимаюсь обратно на поверхность, где меня ждёт важная для Елены беседа. Лицо, сокрытое темнотой, обращено ко мне, а общий контур силуэта указывает на то, что разговор будет длинным. Иначе, зачем приподыматься на локте и подаваться вперёд так, чтобы заглядывать в глаза сверху вниз?

Она покинула меня, потому что боялась, что счастье не сможет длиться вечно. Счастье - это я, вечность - это тоже я, но об этом она ещё не знает. Пока в её рассказе героиня не верит в то, что наши идеальные отношения, которые зародились очень рано, не разобьются о глупость и не исчезнут, оставив только осколки ссор и соль слёз. Она отпускает самое дорогое взамен прагматичного варианта, со всех сторон положительного, очень хорошего парня. К нему нет чувств. Почему-то это ей видится преимуществом. С ним можно быть расчётливее без любви, такого и оставить не сложно в случае чего, даже не растратив при том ни капли себя. Страшно было потерять и поэтому единственным выходом, конечно, оказалось выкинуть самой. Героиня елениного рассказа, оказывается, спасает от своих грубых желаний беспомощного идиота в очках, которому судьба подбросила роль покинутого. Он ведь такой светлый, нежный и любящий. Пусть найдёт достойную, нравственную, а не такую обычную, какой является сама глупая девушка. С другим "любимым", по другой дороге она начинает свой путь. Со всех сторон положительный, хороший парень оказывается самовлюблённым слабохарактерным желе. На его место приходит волевой и мужественный, который также долго не удержался рядом. Так она и переходит от одного к другому, пробуя любое достоинство, оборачивающееся в конечном итоге недостатком, а потом она устаёт и смиряется. К обычаю менять партнёров настолько же легко привыкнуть, как и к умыванию каждое утро. Да так и получается у неё - каждое утро новый любовник. Она плачет и говорит, что перестала различать, в чём их разница. Были среди нашедших тепло в её постели и старики, но это только от безысходности - по сути, ей было всё равно. А того первого - ну, идиота в очках - женщина из рассказа Елены всегда помнила. Зажмуривалась и представляла, что он рядом, даже если храп выдавал абсолютно другого. Он остался в её душе, как единственный светлый мазок на всей мрачной и кривой картине её жизни. Она долго ни о чём не жалела, так сложилась жизнь, и ничего не поделаешь. Сделав шаг, назад уже не повернуть. Да и мог ли просить тот, кто носит шрам на груди от укуса пригретой змеи?! Она любила в своей жизни только его. И героиня решилась на звонок по давно забытому номеру. На этих словах действующее лицо драмы и её автор сливаются воедино, орошая при этом одеяло потоком воды из глаз.

Ты ушла не из-за страха, говорю я, глядя на Елену сбоку. Ты исчезла, потому что слишком любила свободу. Я был твоей гирей в походах по развлекательным местам, обузой или малолетним ребёнком, которого надо было ещё и учить всему. Гораздо проще отправиться искать способа поразвлечься на стороне, получить готовый материал, чтобы он полировал тебя. А ещё ты в тайне надеялась, что я буду любить тебя всегда, и в любой момент сможешь вернуться и попасть в распростёртые объятия. Запасной вариант. Наверно приятнее даже было думать, как мне плохо без тебя, как я умираю с твоим именем на губах. Я выжил. Мне безразличны твои причитания. Ты, а не я, поставила глубокую точку в конце предложения, но я перевернул страницу. Ты плачешь... какая жалость, разбил вазу твоей надежды. Не забудь сказать, что ты умрёшь без меня.

Светает уже. Мне пора. Я стою уже почти одетый и разглядываю смятый фантик - голую девушку на одеяле. Она заснула, выплакав все силы, и потому встанет не скоро. Светлые волосы разбросаны по подушке, а тело источает чудесный запах. Не духи, не шампунь - натуральные феромоны, которые исходят от её кожи. Собранность - защёлкиваю ремень на поясе; точность - застёгиваю манжеты; уверенность - закрываю шею верхней пуговицы. Пока Елена не проснулась, я должен уйти. Мы выполнили своё предназначение, так она сказала. И даже более того. Наши родственные души, исходящие из одной точки встретились дважды, фатально параллельные линии пересеклись. Потом мы думали о том, что же будет дальше, о потере смысла и цели. Да, что-нибудь будет потом, но только это уже никому не поможет. Я живу сейчас, а завтра никогда не наступит.

Паршиво, что не удалось сомкнуть глаз. Я, должно быть, ужасно выгляжу, не спав уже трое суток. Разбитое зеркало из прихожей отражает серьёзное вытянутое лицо с тонкими чертами. На щеках небольшая шероховатость щетины. Лоб обрамлён жёсткими волосами, а чуть ниже него такие же жёсткие глаза, выглядывающие из-под усталых век. Совсем не та размазня, которой я был когда-то. Я стал Колоссом, слепленным собственными руками из собственного тела. Мне не нужен никто. В отражении не уместится ни одно даже самое маленькое личико. Здесь не уместился бы и тот, кем я был раньше. От него не осталось ничего, а после сегодняшней ночи, никого не осталось, кто бы хотел его помнить. В портрете нет ни одной черты от мягкотелого очкарика: ни пухлых губ, ни наивного взгляда. Я не та серая мышь, которую она любила. Она любила... А сейчас мне кажется, что у меня нет лица. Я смотрюсь в разбитое зеркало... Я пытаюсь сложить мозаику осколков, но я не вижу в ней своего лица.

Зато яснее, твёрже лёг кровавой раной тот портрет, который мне пересказала Елена голосом, давшим сбой. Парк пригорода накрыл февраль, такой заснеженный, каким я его больше никогда не видел. Из пуховых сугробов выбирались высоко к небу чёрные стволы, неуклюже растопырив тонкие голые ветки, и низенькие, будто бы даже шерстяные, клубки кустов. Двое - уже не выдуманные персонажи, а вполне узнаваемые я-прошлый и она - лезут через высокую ограду, увенчанную наверху острыми колышками. Им смешно и страшно подниматься выше по такой ненадёжной поверхности. Она предложила увидеть парк скрытый за решёткой, но её спутник первым убрал ногу с твёрдой земли. Он часто оборачивается и смотрит через плечо, чтобы пошутить как-нибудь, и самому не бояться. Очки совсем запотели от тёплого дыхания смеха, а нос и щёки обмёрзли и покраснели - смешной и нелепый в своём мужестве. Её не пугало это приключение, что такого в маленьком правонарушении, тем более, что в феврале после заморозков ни один смотритель не высунет носа из своей будки, но очкарик выглядел героем в её глазах, самым сильным и уверенным в себе. Когда они перебрались, наконец, на другую сторону, Елена обняла его плечи и поцеловала в обмороженный нос в награду за подвиг...

Под подошвами ботинок хрустят осколки битового стекла, когда я направлюсь к двери. Последний взгляд в зеркало, отражающее комнату: бледная рука сжимает угол одеяла, больше ничего не видно, осколок не может запечатлеть весь образ.

Глава 14. Сиреневый дым

У боли привкус табака. Прямо рядом с домом Елены я покупаю пачку сигарет. Для чего? Чтобы наказать себя, конечно, наказать за слабость, за силу, за месть и за снисхождение. Я-прошлый и я-нынешний заслужили свою порцию свинца. Свинца нет - читай никотин. Уже прошло много времени с тех пор как я бросил травить себя этим, ещё перед тем как встал на путь создания. И вот опять короткий цилиндр, набитый ядовитыми листьями, тлеет перед моим лицом. Только что я ликовал, раздавливая ботинком стёкла на полу, и вдруг в сердце ударило сомнение, окатило грустью.

Елена рассказала мне, каким увидели её глаза серого недотёпу, то есть меня несколько лет назад. Ей, запутавшейся в собственной паутине сексуальных связей, нужен тот маленький добрый человечек. Тот, что лежит на дне моего сознания и только изредка подаёт признаки жизни. Приливы страха или слабости, причинами которых он является, я давлю на корню. Мне надо быть собранным и не разваливаться из-за каждого пустяка. Его нет, он как раз умер, а я жив. Но она любила его...и любит... А тот случай с оградой, о котором она хотела мне напомнить, чтобы связать меня прошлым, чтобы мне стало жалко его, я вспоминаю по-другому. Я знал, подходя к опасному препятствию, которое могло мне стоить жизни, что если не спущусь первым, то Елена не станет меня ждать; если бы я не повёл её за собой, девушка сама, подчиняясь капризу, перешла, где ей заблагорассудиться. А я стоял бы на другой стороне забытый и смущённый. Потом, наверное, мне пришлось обойти вдоль всей ограды, найти её, строить глупые обиженные физиономии и надеяться, что авантюристка пожалеет меня и признает свою вину. Я схватился за прутья решётки из страха, мне болезненно представилась моя собственная слабость. А ещё мне было страшно за неё. Я кругом боялся - за себя, за неё, за свою слабость. Я не могу её не винить за то, что она любила меня нескладным ребёнком, но, кажется, моё отражение в её глазах не ограничивалось глупостью. Я был опорой...

Едкий дым проходит в мои лёгкие, он заглушает тоску и болезненное чувство. Только не называть его, только не называть его. Дым должен убить участие к судьбе Елены. Да как она смела вообще о нём вспоминать и упрекать меня за то, что я изменился. Она же слепая или ненормальная, если ей нужен мальчик, который носил за девочками портфели. Мелкий человек, который за всю жизнь носа из дома не высунул. Женщины подчиняются только силе, не обязательно насилию, но перед силой он робеют и становятся послушны. Кто не может быть сильным, тот должен подчиняться.

Но она его любила...она любила меня...Она бросила меня по глупости, испугавшись, что всё слишком хорошо. Разрыв произошёл в тот момент, когда я вообще не представлял своей жизни без неё, и шрам от разрыва лёг слишком близко к моему сердцу. Она вытащила меня на поверхность, научила видеть свет, ходить в кино, в театр, да мало ли куда. Она научила меня целому миру. Мы вместе тратили время сутками, неделями. У меня даже настоящих друзей не было. Это смех думать, что сейчас женятся по любви, поэтому я копил деньги. Время не изменило бы моих чувств, но на всякий случай я готовился. Наверное, как раз это она и узнала. Испугалась, что я становлюсь прагматиком, что слишком завишу от неё. Что я привязался навсегда, что я привязал её к себе. Свобода поманила, и Елена упорхнула.

Ещё глоток лилового дыма.

Выдохом спускаю пар.

Разве не чудесное это было время, до преступления? Невероятно, что я мог успокоиться собой, без посвящения жизни другим людям. Как я мог не замечать, насколько потускнел мир?! Насколько отупели чувства?! Я мнил себя самодостаточным, а на самом деле я замкнулся на собственной гнилой идее и перетаскивал ноги изо дня в день исключительно благодаря мысли о мщении. Месть Ей в лице всего мира. Погибли все благие начинания под каменной плитой, которую я сам же водрузил как основание для пьедестала всего нарождающемуся и надгробного камня всему ушедшему.

Мир сжался до размера пачки сигарет. Серое тяжелое небо падает, прижимая меня к такому же серому холодному асфальту. Луж незаметно, потому что отраженное в них небо кажется кусками асфальта, а по бокам с обеих сторон давят серые грязные дома. Они не похожи друг на друга, но какая разница... Они ведь серые. Они ведь давят. Я не вижу красок. Мне нужны цвета! Тебя нет рядом. Почему? Где ты? Далеко. Как ты? Нет ответа.
Лишь по одной выползают на свет призрачно-бледные цилиндры сигарет. Загораются. Рассыпаются, но горят. Горят, чтобы стать серым пеплом. ГОРЯТ!!! И я хочу гореть. Мне не нужна пустота, заключенная в сверкающем кубке. Пусть ее заполняет дым.
Я хочу гореть, но что-то капает, то ли дождь, то ли слезы. Не понять. Мир сжался.

Я раздавлен, размазан... Я ничтожен. Я настолько слаб, что у меня нет сил даже плакать. Мои руки трясутся мелкой дрожью. Мне не за что ухватиться. Моя жизнь рушится, трещит по швам... Мачты ломаются, паруса рвутся в клочья. Какое течение подхватит меня? Куда принесет? А может быть, я попросту утону, как незрячий котенок, которого засунули в мешок. А ты... Что ты будешь делать в это время? Смеяться, или придумывать, как спасти себя? И не дай Бог я выплыву, молись, чтобы это не случилось - потому что тогда я раздавлю тебя. Наплевать и перевернуть страницу? Я не могу начать заново, когда еще не дописал старое. Более того, у меня нет желания заканчивать!

Я так любил независимость, но, я абсолютно зависим от каждого альтруиста. Моя жизнь зависит от Препарата, который содержит чужую кровь. Чужая кровь заменяет мне мою собственную, больную. Тоже самое делала для меня Елена. Она пустила по моим жилам свою тягу к жизни в полном объёме. Научила чувствовать её вкус и не терять самообладание даже в самой сложной ситуации. Я мог бы отлистать обратно, но я сам не хочу. Сам по себе со своей независимостью я мусор, на который никто не обратит внимание. Она тоже, но, по-видимому, Елена может забыть об этом. Я слишком слаб, чтобы быть один, но я могу сделать к этому шаг... Только куда я попаду? Сделаю ещё шаг к вершине Вавилонской башни, ведь я никогда получается с неё не падал - только спрятался в её тени. Если я пущу свой шаг по ней один - это будет означать разрыв. Ничего не изменится, только я останусь в одиночестве с осознанием калечности моей души... Мне нужна Елена! Разве она виновата? Я сам себя морально калечу!

Бешеная скорость, спешка, рвение. Ожидание того, что казалось таким желанным. Сладость поцелуев оказалась гнилой. Падение, пустота, серый туман разъедает мозг. Напрягаю все силы, чтобы мутный занавес не упал на глаза. Такое чувство, что чистый белый лист истерзали в клочья. Я не могу этого понять, я еще не готов, потому что слишком долго думал, что всё как было. Мне хочется ещё больше боли, хочется, чтобы меня нещадно палило пламя, чтобы многотонный поезд не оставил во мне ни одной целой кости. Нет. Хватит и одной царапины, чтобы я весь вытек через неё. Я зол... На всех, на каждого, на себя самого, потому что все знают, но молчат, а я не знаю, но хочу разорвать пустоту своим криком... Это страшный сон, но боль от щипка слишком сильна...

А ведь последнюю сигарету, должно быть, курят вместе с фильтром. Так отсрочивают залп расстрельной команды. Так тянут время перед тем, как предстать перед Богом. Всё решится сегодня. Наступит Судный день. Как я люблю поглядеть вокруг и представить этот мир охваченный пламенем. Небо, обагренное кровью, опрокидывает на землю огромные огненные шары, жар от которых плавит воздух. Земля разверзает свою пасть и заглатывает все, что не доел огонь: дома, машины, люди - все скрывается в этой роковой бездне. Мир рушится и скоро не останется и следа от былого позора, которому предали этот мир люди. Хаос. Его безраздельная власть очистит кровь Земли от скверны, подарит ей новую жизнь... А пока буйствует мое воображение мир творит все это со мной...

Наступил Судный день. Уже сегодня. Так чего же я тогда испугался? Куда бегу я? Зачем убиваю себя сигаретой? До чего я себя довёл! Своей жалостью она унизила меня, заставила застыдиться себя самого, и вот я уже готов отвергнуть добытый годами опыт. Пустить всё прахом, когда уже до полного отречения осталось несколько остановок метро. Вдруг повернуть, когда я уже стал совершенен, рухнуть ради одного человека?? Я умываю руки и оставляю этот свет целиком в распоряжение сил ада. Елены уже почти нет, она исчезнет, стоит мне добраться до вокзала и сесть в вагон, который мчался мне на встречу несколько суток. Там я забудусь сном на кровати, которая станет моей, пока я не покину поезд. Там за лесом меня никто не достанет, ни Бог, ни Дьявол. А если достанут, так лишь бы дали выспаться. Я не спал уже трое суток.

Меня окликают, значит, всё-таки найдут где угодно.

Глава 15. Без героя

Этот карлик наседает на меня, так что от него никуда не деться. Он практически свесил ноги у меня с ушей и барабанит своими мелкими кулаками в темечко. Как бы я ни старался идти быстрее он настигает меня, смотрит мне в переносицу и быстро-быстро шевелит губами, беззвучно, потому что с обеих сторон от станции уходят поезда. Лицо его покраснело, а мышцы на шее сильно напряжены. Человечек, который едва достаёт мне до плеча явно обращается ко мне. Отвернувшись от него, я продолжаю свою дорогу, которую вновь преграждает карлик. Поезда, наконец, разъезжаются в разные стороны, ветер прекращает нестись с гулом в ушах. Карлик кричит на меня, сыплет угрозами и обещает убить, если ещё раз меня увидит. У него в запасе много слов, чтобы обругать меня, так что я теряю терпение, ведь я не спал трое суток. Руки и так трясутся мелкой дрожью, а под черепом будто вакуум. Реальность происходящего уже не так неопровержима: контуры сливаются, смыслы перекрывают один другой, трудно додумывать каждую мысль до конца. Может статься, что карлика вовсе и нет, тем более что он говорит абсурдные вещи. Среди его брани я слышу о слежке, о ревности, о том, что я уже не могу ни на что претендовать. Лилипут имеет тёмное, невыразительное лицо, впрочем, красивое в утончённости черт, одет в дорогой костюмчик, в каких обычно брезгают спускаться в метро. Такой богатенький красавчик, которые всё, чем обладают до самой смерти, получили от родителей. Ни хлопот, ни забот. Мам, купи то - просит господин Н - и оно уже стоит в его огромной комнате, среди тысяч игрушек, в которые он поиграл и бросил. Ножки обуть в машинку, чтобы не мёрзли, на ручки - золотые часики, чтобы всегда помнить, что время - деньги, под мышку портфельчик, чтобы не опаздывать на тёпленькое место, которое отвёл для маленького господин Н папочка большой господин Н, где наверняка никакая простуда не достанет. А то, что в голове сквознячок, так это не страшно - забить зелёненькой бумагой и никаких проблем. Презираю таких пустышек.

Не сильно усердствуя в чётком произнесении слов, я объявляю, что совершенно не понимаю, чего от меня хотят. Он стал говорить изысканно, наверно, мне назло. Как они любят покичиться своим двуспальным образованием! Карлик представляется, называя, как ему кажется, известную фамилию "Н". Я вижу, что он презирает неравных ему по положению, что он никогда не спустился бы за мной и не стал разговаривать, не имея на это весомой причины. Настолько весомой, что она задавила его гордость. Дальше господин Н бурлит вновь про слежку. Он следовал за мной попятам от елениного дома, и теперь стоит передо мной, чтобы высказать мне всё. Его "всё" захламляется новыми ругательствами, суть которых сводиться к угрозе смерти. От его трескотни раскалывается голова, мне не уследить за его мыслью, которая у возбуждённого коротышки и так непоследовательна. Он думает, ему всё позволено только потому, что его бумажник растягивает карман. Я знаю, у таких иногда срывает с винтов нервы, они выходят на балкон и перелезают через ограждение. Это признак вырождения касты, когда её члены убивают себя сами. И этот, видимо, решил отомстить в моём лице всем, кто не стоит грязи на его ботинках, пятнышка на его костюме. Я знаю, они ненавидят меня, так же как я их. Потому что я менее удачлив, потому что могу выживать, когда уже возможностей нет. Потому что грызу землю, чтобы не сдохнуть. Потому что каждый день спускаюсь в метро и превозмогаю давку, работаю по десять часов в сутки, стою в очередях, ем, что положат, и не могу жить по-другому.

Стоп. Господин Н трижды повторяет имя Елены, я напрягаю сознание, улавливая суть его слов. Он звонил ей, когда мы обедали. Он следил за мной, когда я выходил из её дома. Он видел мою фотографию, умытую слезами. Он знает кто я, и я наконец-то узнал, кто он. Тот самый последний шанс Елены перед тридцатилетием иметь здоровых, обеспеченных будущим детей с золотой ложкой во рту. Серьёзный, предприимчивый молодой человек со всеми рекомендациями и жилплощадью в сто пятнадцать квадратных метров (есть, где сделать первый шаг) предлагает руку и сердце в придачу. И даже хорошо, что ревнивый, такой не даст возможности для соблазна, запрёт на всю жизнь с вязанием и Библией. Елена только того и хочет. Она попросила подумать неделю... Сегодня пятница - как раз Судный день.

И что он сделал, чтобы получить всю её с Библией и вязанием? Он не ходил по шаткому льду через озеро, не рыскал в метро, не выпячивал мужественность, чтобы хотя бы перед собой быть сильным. Просто взял и получил. Красивым и богатым всё достаётся бесплатно. Или, по крайней мере, со скидкой.

Господин Н выговаривает меня, как мальчишку, за то, что я позарился на чужое, и произносит по слогам, что слишком много вложил, чтобы так легко всё потерять. Тем более из-за такого, как я. Я неудачник, который упустил свою возможность, будучи неготовым взять на себя ответственность. Игра закончена, второй попытки мне не видать. Никакой вечности, которую мне обещала Елена. А ведь это он подарил ей уверенность в наступлении завтра. Это он показал те высоты, до которых она никогда не добралась бы. Он, он, только он! Говорит и говорит. Говорит, чтобы я держался подальше от них. Говорит, чтобы я не лез грязными руками в деликатную ситуацию. Называет меня неотёсанным, тупым, слабым, мямлей, заморышем, идиотом. Он скупец, у которого ящики доверху забиты красотой, и он никому не даст ею любоваться. Всё принадлежит ему. Весь мир он постелил у своего камина, в тепле которого уютно полежать и пропустить стаканчик дорогого виски. Мир не для такого быдла как я. Мир для успешных, для умеющих наслаждаться. Богатенький красавчик смеётся, что я никогда не смогу обеспечить Елену, а у него она будет как за каменной стеной. И я вижу, как поднимается эта цитадель с узкими бойницами, а Елену оплетает шёлк и бархат.

Мне хочется подойти к нему и сказать: мне не важно, сколько у тебя денег, я хочу узнать, можешь ли ты добиться поставленной цели, мне неважно кто твой отец - я хочу знать, что он смог передать тебе. Мне плевать, что ты запрещаешь мне делать - мне просто плевать на тебя... Но ты слишком глуп и не поймёшь, потому мне не зачем тратить на тебя силы. Таким гнить под бетонной плитой, на которой нацарапано об их славных веках, идеальности земной жизни и, само собой, жизни загробной, с пуховыми одеялами, реками вина и вечной весны. И всё в стихах. А наверху над трупом, хорошенько выпив, любящие родственники поделят пирог тризны и счастливо забудут об усопшем.

Если бы в мире было больше таких как я, он стал бы лучше. Перестали бы грызться так из-за любой звонкой монеты. Не лезли бы в метро единственное затем, чтобы выругаться за все неудачи в жизни. Уже ничего не вернуть, зачем же тогда махать кулаками и строить из себя героя? Господин Н надеется, что я не отвечу. В его круге не принято отвечать кулаком на слово, но я не спал уже трое суток, и недавние "хозяева улиц" теперь мне гораздо ближе, чем этот разукрашенный павлин. Снова и снова он зовёт меня идиотом, а когда я хочу отвернуться и уйти, карлик подскакивает и обвиняет меня в трусости. Мне нужно продолжить путь. Поезд через два часа. Я не спал трое суток. Я бомба с часовым механизмом. Я иду в толпе с испачканными в грязи полами плаща, рукав порван, и мне приходится постоянно прикрывать дыру. Одной рукой я придерживаю ноющие рёбра. Меня передёргивает, и раздражение скрепит у меня на зубах. Не спрашивайте, почему у меня слезинка в уголке глаза, не встаньте у меня на пути. Моя голова раскалывается, распираемая напалмом, так, что лоб приобретает форму угрюмого черепа Бетховена. Обратный отсчёт самоконтроля уже начат. Я не терплю юлу у ног, я отмахиваюсь от назойливых мух. Моя дорога другая. Не стойте у меня на пути.

Я закрываюсь от господина Н своей спиной, я удаляюсь, вслушиваясь в звук замедляющего ход поезда метро. Забыв об осторожности, он забрасывает меня всё большими оскорблениями. Он думает, что он имеет на это право. Напыщенность и самолюбование. Готов поспорить, он представляет себя рыцарем в сияющих обносках. В нём взыграло чувство сохранения собственности, я не вижу за его словами хоть что-нибудь, кроме обиды за кражу. Мелкий, тщедушный человек в хорошем пиджаке орёт на меня снизу вверх, далеко выставив челюсть и в злобе своей прыская слюной. Такие как он мечтают, чтобы мир был устроен, как им захочется. Ненавижу невежество и необразованность. Заносчивость и фальшь. Злобу и зависть. Ворчливость, низость и мелочность. Всех заурядных мелких людишек, которые не стыдятся своей заурядности, коснеют в невежестве и довольстве.

Вагон остановился, из него посыпались люди. Мой вагон. Платформа быстро пустеет: кто хотел попасть в поезд уже вошли, кто хотел покинуть подземку, исчезли. Да убери же ты от меня свои руки! Я стряхиваю его маленькую будто восковую ладонь и в инстинктивном порыве отталкиваю от себя подальше. Его коротенькие ножки заплетаются, и я вырываю из его холёной глотки страшный, но визгливый крик - он, потеряв равновесие, падает между вагонами и тут же замолкает. Возможно, потерял сознание или просто не верит в происходящее. Господин Н уже мёртв, мы оба это знаем, хотя поезд ещё не тронулся с места. Всё произошло в какую-то секунду. Осознания чего-то абсолютно невероятного нет. Как будто уши мои задел не предсмертный человеческий вопль, а шлепок газеты о комара. Я смотрю по сторонам. На платформе редкие люди пустыми глазами смотрят в стену. У второго вагона кое-кто ещё пытается влезть в закрывающиеся двери. Пассажиры в окнах отводят глаза, утыкаются в книги, рекламу на стенах, только бы не видеть, что происходит вокруг. А между вагонами лежит человек, приговорённый, живой пока, но без надежды на спасение. Разве что, если взорвутся голоса, все сбегутся на помощь. Его, карлика, вынесут на руках, как бога, как царя, потому что он всего лишь жив. Как это много, чтобы стать богом. Меня же окружат и разорвут на месте под улюлюканье. Возмездие.

Героя нет. Он не крикнет и не свершится грандиозный подвиг. Люди на платформе пялятся на счастливчиков за стеклом вагона. Разве им до чужих трагедий?

Поезд трогается...

Глава 16. Земля разверзается

Мысли в моей голове кричат слишком громко. Так громко, что я не могу их услышать. Я уже не бегу, я несусь через город, бросив метрополитен выяснять причины трагедии. А причина - я! Они, конечно же, видели меня. Камера засняла, пассажиры видели. Они пялили глаза в стену и просто не подавали вида, чтобы не спровоцировать меня. А теперь я знаю, что они следуют за мной неотвратимо, след в след. Вот этого, что стоит в телефонной будке, я уже встречал...Точно видел его усы, настолько пышные, насколько и фальшивые. Он вытаращил глаза и делает вид, что приклеился ухом к трубке. На самом деле всё его внимание направлено на то, чтобы запомнить мои приметы для составления портрета. Разыскивается преступник, на вид 25-27 лет, рост 170 сантиметров, худощавого телосложения, стрижка короткая, волосы тёмно-русые, при задержании может оказать сопротивление. От соглядатая я перебегаю через дорогу, попутно ударившись плечом о человека в длинном пальто. Человек долго смотрит мне вслед - следит, куда я свернул. Через пару минут из его пальто вытянется палец, указывающий в ту сторону, где я скрылся.

Я один под прицелом всех этих глаз. Они знаеют, что я совершил надругательство над их правилами, достаточно просто взглянуть на меня. Лечу через улицы, постоянно озираясь по сторонам - любой бы заподозрил неладное. Надо вернуть мыслям нормальный ход, только бы отдышаться где-нибудь. Кругом ловушки, а за спиной облава - уже нет сомнений. Его уже обнаружили размазанным по рельсам, уже остановили движение поездов в этом направлении. Люди негодуют по поводу опозданий, но радостно предвкушают, какой историей вечером привлекут внимание друзей. Пара зевак объявила себя свидетелями, их уже снимает "криминальная хроника". И вот мои приметы через четверть часа будет знать любая домохозяйка, алчная до острых ощущений по ту сторону экрана. Оперативная группа спешит по горячему следу (об этом тоже будет успокоительно объявлено в новостях), аврал на работе заставляет их шевелиться, даже не смотря на плохую погоду. Пока есть время; механизм ещё не стал работать на полных оборотах. Если не успеть, тяжёлое колесо опуститься на меня и разотрёт в прах своей шестернёю... как раздавило его.

Лучше бы его гордость позволила ему растянуться на платформе передо мной, но, стараясь сохранить равновесие в единстве с достоинством, он стал отступать назад. Глупо, глупо же! Хватит об этом думать! Половина головы оккупирована не моими мыслями. Крики, обрывки чужих слов и моих воспоминаний. Если бы кто-нибудь мог доказать мне что память ещё не отказала мне, что я не сошёл с ума! Как это проверить? За поворотом я наталкиваюсь на живую картину: статуэтка под потолком. Величественная миниатюрка глазеет сверху надменно и уверенно упирается ногами в глиняную подставку и вся окутана ореолом значимости и священности. Это идол моей матери. Она запрещает даже подходить близко к шкафу, где стоит умело сделанный божок, внушая трепет и ужас и умиляясь тому, что смог сотворить мой старший брат в такой тщательности. Да, статуэтку слепил мой брат, и она привела в восторг нашу мать, примерно так же, как, наверное, она обрадовалась, когда он первый раз самостоятельно сходил на горшок. Как только глиняная поделка появилась в нашем доме, она сразу заняла самое почётное место. Кто бы ни пришёл в гости, первой достопримечательностью на его пути был непременно выполненный по всем законам конформизма человечек, гордо расправивший сугубо пропорциональные плечи. Мать всегда ценила всё, чем бы ни занимался мой брат, а занимался он многим: шахматы, танцы, плавание, лепка, рисование. Его не могли не хвалить, образованного, аккуратного, со всех сторон правильного мальчика. Мой брат усердно копировал достижения культуры от скрупулёзного поскрёбывания смычком по струнам до тупого заучивания эндшпильных таблиц. Всё, что надо было уметь, уже сотворили до него, оставалось только грамотно воспользоваться накопленной пылью чужих мыслей. И это ему удавалось чертовски хорошо. Талант был ему совершенно ненужным, усидчивости хватало, чтобы держать довольно высокую планку. Меня учили: смотри каким надо быть! будь бесталанным, и тебя заметят! не высовывайся и достигнешь многого. И я смотрю, смотрю на унизительно высоко вознесённый символ удач моего брата - глиняного человечка. Я не могу быть как он... не могу упереться так плотно ногами, так расправить плечи, я не умею ещё смотреть сверху вниз. Тогда у меня хорошо получалось только "мешаться под ногами". Мама, зря ты любишь кусок глины больше своего младшего сына. Зря твой старший сын так хорошо всё умеет пародировать. Мама, не смейся над его шутками, я тоже умею шутить! Я лезу под потолок, цепляясь за полки с книгами. Мама, я мог быть лучшим сыном, но теперь я знаю, что твоя любовь не имеет смысла. Твоя радость дёшево достаётся. Мама, как мне не хватает твоей ласковой руки на голове, мне пришлось заменить её болю в пальцах, подтягивающих хлипкое тело к следующей полке. Почему ты позволила этому свершиться? Почему не показала, как любить? Уже ничего не остановишь, потому что брат вернётся только через четверть часа, а ты на кухне громко говоришь по телефону. Понимаешь, уже поздно! Статуэтка уже летит вниз!! Сейчас ты услышишь этот звук. Это грохот моего триумфа, это крах вашего мира. После того, что я сделал, ты никогда не простишь меня. Ты поймёшь, что я поступил так нарочно и возраст не оправдание. Ты захочешь меня пожалеть, но я не позволю тебе, после всего, что я сделал. От тебя я получу только пощёчину, ради которой ты замахнулась над моим плачущим лицом.

Скрыться в переулке, подальше от всех глаз. Оттуда дворами до перекрёстка, там много людей - будет легче спрятаться в толпе. А потом через весь вокзал под присмотром камер и охраны в вагон, за закрытую дверь купе. Да, я загнанный зверь. Я враг человечества. Я тот, кто переступил черту не просто бумажных законов, но законов бытия. Это из-за меня умерла мать, потому что сдавала для переливаний кровь литрами и истощала себя постоянным беспокойством за своего сына. Из-за меня пошатнулось и рухнуло в могилу её здоровье. Моя болезнь направила руку отца к бутылке. Вместо того, чтобы доконать меня, мой недуг убил его организм. А брат? Почему он сбежал из семьи? Только из-за меня. Лечение требовало огромных затрат на доноров и Препараты. Он решил покинуть семью и не напоминать родителям, что тоже хочет есть. Я, я, только я во всём виноват! Ваш меч теперь направлен на мою голову, он готов поразить того, кто не подходит под общую мерку. Слишком высок или слишком силён - одинаково не по среднему размеру.

Как славно это человек придумал - убивать. Убивать тех, кто сильнее, умнее тебя. Кто при жизни был лучше, а теперь... теперь всё равно, потому что "был". Он не подошёл под мою мораль, а я не подхожу под вашу. Я единственный из людей, кто смог воспользоваться тем, что мне дано, чтобы изменить себя и свою жизнь. Я единственный, кто может с гордостью назвать себя Человеком! Я единственный, кто смог побороть одиночество, страшнее которого для людей только смерть. Но ведь и с ней я справился! И теперь они серые, слабые, озлобленные на мир из-за своего несовершенства собрались, чтобы расправиться со мной. Они преследуют меня - потому что я живое единственное свидетельство их ничтожества, мелочности и глупости. Меня не должно быть в живых, потому что они так решили. Такова судьба всякого, кто решил возвыситься над толпой, бросить вызов условностям этого мира. Такова участь любого Творца!

Сейчас я чувствую себя сильным как никогда. Я ощущаю тяжесть своих шагов. Я слышу как бьется мое сердце - так молот бьется о наковальню, превращая невыразительный кусок железа в изысканное изделие, подобно тому, как я преобразовал свое некогда жалкое естество в цветущий сад Моего Мира! Он слишком хорош, чтобы и дальше быть внутри меня. Но он слишком опасен, чтобы их мир позволил ему вырваться наружу. В неравной борьбе Мой Мир, несомненно, одержал бы победу. У него есть лишь одно слабое место - он находится внутри моего тела, хрупкого, слабого, ранимого человеческого тела, которое изъедено болезнью, как и всё, над чем имеет власть их мир. Но сейчас моё тело твердо и сильно как никогда. Я ступаю тяжело и уверенно иду вперёд, а их мир содрогается от каждого моего шага. Раскаляется и размягчается. Я чувствую как под ногами начинает хлюпать горячая жижа, как начинает идти пар. Я уминаю каждым шагом попранную Землю! Я стал настолько силен, настолько могущественен, что она больше не в силах держать меня...

И я проваливаюсь.

Я долго падаю в бездну. Серая мгла окутывает меня снаружи и изнутри. Время покидает меня, и от этого падение долгое, лёгкое. Мне хочется забыться мертвецким сном. Я знаю, что через мгновение сон этот станет явью, хотя ещё совершенно не понимаю, что происходит. Как я устал, как рад, что всё кончилось. Я не одолел ваш мир, и он утаскивает меня на дно вместе с собой. Мы погибаем вместе с городом-кораблём, потому что я признал себя его матросом. То будущее, что я видел с его мачты - башни людской гордыни - просто моё заблуждение. Мой меч не поднялся достаточно высоко, чтобы отрубить голову вашему Творцу и занять его место, а значит, я обречён, так же как и вы все. Моим опалённым крыльям уже не поднять меня обратно на высоту облаков. Мой Мир, мой рай, прости меня.

Я хочу ещё очень много думать, но без отсрочек следует пробуждение трудное и болезненное - от удара. Возможно, мне удалось достичь дна. Меня прожигает кипяток. Пар и боль окутывают мое тело. Боль так сильна, что я не могу кричать. В глазах темнеет. В последний момент все внутри содрогается от ужаса: "Неужели это Ад?! А это значит лишь одно..."

Глава 17. Судный день

Те, кто пережил Судный День, вряд ли заметили, как он прошёл... Он не принёс ничего, ничего и не отнял... Каждый получил своё... Каждый получил по заслугам. Кто-то обрёл страдания... Кому-то досталась свобода... Всё так, как оно должно быть.

Люди редко хотят добиться истиной справедливости, даже той, которая невыгодна никому, хотя её гораздо легче достигнуть. Если удача, то только мне, если не повезло, то пусть не повезёт всем - так они рассуждают. Когда будет задан прямой вопрос, хочешь ли ты покаяться, отпустить грехи, будто вас ничто не связывает, и зажить, снова засунув совесть в самый дальний угол, грехом уже будет отказаться от такого выгодного предложения. Такие ответы получают из века в век, потому что люди придерживаются магистральной линии - тропинки, которую протоптал один человек, поднявшийся в гору, чтобы умереть на кресте. Многие уже хаживали той же дорогой, но всегда, увлекшись, сворачивали раньше или позже. Тропинка расширена, утоптана и уже по ней можно идти гораздо просторнее, поворачивая, но не сбиваясь с направления. То здесь отведут за локоток в сторону, чтобы шепнуть пару слов, то сам захочешь, отвернувшись к краю кое-что припрятать. Извилист путь праведника. И всё равно люди держаться этой дороги, равняя себя с моралью и соизмеряя свои силы с вероятностью быть распятым. Попробуй свернуть честно, не лицемерь и скажи: мне не по силам, мне не по пути с великим страданием. Честно прими мысль о том, что нужно нести наказание за свои грехи, за то, что посмел свернуть к краю и посидеть, переждать. Получи по заслугам - это так естественно. И справедливо. Тогда, удаляясь от Оставившего следы, возможно, ты приблизишься к нему.

Дорога человека была бы счастливее, если бы он не мерил себя с нормой, независимость дала бы уверенность в каждом своём поступке и не позволила бы малодушному извинению терзать тело. Всех приводят к единому знаменателю. Здесь отнять, между вот этими поделить, из решения выделить корень, сложить всё в одну кучу, и вот он, господин Н, жив и здоров. Такие серые мышки прячут любой свой порыв к действию, а вдруг зла наделаю. Бездействие - купание среди мёртвых акул. Пускай проплывают брюхом кверху, лишь бы не тронули. И сам ни во что не вмешайся. Крик за окном - скорее спрячься в норку, упал самолёт - чужое горе, украли сумку - пройди мимо!

Лучшее зло - это зло творимое от чистого сердца. Умри в открытую, а не от язвы желудка или опухоли мозга. Не загоняй болезнь внутрь, выплесни свою гнилость в лицо врагу. Ах, у мышек же даже врагов нет. Тише, тише, без резких движений, чтобы никто не подумал, что ты ещё жив.

Теперь и я с вами, мышки. Без движения и в темноте. Я очнулся здесь недели три назад, а, скорее всего, времени прошло ещё больше. Я увидел себя слабого, раздавленного, убитого горем. Больше я не видел ничего. Тогда я нашёл в себе силы и попытался подняться. Мучительно долго я пробовал привстать, но тело не слушалось. Я не слышал своего тела. Связь с тем миром была утрачена, не осталось ничего, что бы я утащил с собой в подземелье своего черепа. Страшно было только первое время, когда я сжимался в клубок и чувствовал себя внутри громадного пространства. Пустого. Не было никого, кроме меня, и я побаивался такой заброшенности. Вскоре страх ушёл, когда ко мне стали приходить голоса, очень деловые, грубоватые, но внимательные. Они объяснили, что я совсем не мёртв. Правильнее сказать, я не совсем мёртв. Нелепая история, сказка, рассказанная мне на ночь: днём на улице в промоину на дороге, образовавшуюся в результате коммунальной аварии, провалился молодой человек, на вид 25-27 лет, рост 170 сантиметров, худощавого телосложения, стрижка короткая, волосы тёмно-русые. Это был я. Страшно подумать, как бы я мог выглядеть сейчас, но, слава Богу, я этого уже никогда не узнаю. Причину, почему не полюбоваться в зеркало, объясняли гораздо дольше самого происшествия, больше из-за того, что я сам не хотел понимать слова. Специально говорили мудрёнее, пользуясь пособием для врачей-офтальмологов: "При ожоге глаз III степени отмечается нередко омертвение век, тяжелое, обезображивающее лицо изменение глазной щели, вплоть до полного ее заращения. На роговице после отторжения струпа образуется язва, которая при заживлении дает рубец. Последнее ведет к ухудшению зрения и даже к слепоте". Всё это под десятком бинтов и нежным присмотром медсестёр. Я очень хочу прогнать их всех, остаться одному и больше ничего не знать, но настойчиво в Мой Мир проталкивают ещё немного правды - моё горло обварилось, и я не могу разговаривать, не могу произнести "пошли вон". И медсёстры продолжают вторгаться в моё сознание и жизнерадостно подбадривать. Доктор успокаивает меня, говорит, что немота временная проблема. Он, наверно, тоже считает, что лучше бы я умер. Просто когда меня привезли, была не его смена, а очень сметливого молодого врача. Гуманиста. Он быстро догадался о моей гемофилии, принял все возможные меры, чтобы я не покинул своё тело, доктор запер меня на замок внутри, проделал дырочку для того, чтобы спускать из внешнего мира пищу. Молодой хирург горд собой и медициной, которая продвинулась настолько, что может поддерживать жизнь в едва живом уроде. Триумф науки над здравым смыслом борьбы за выживание. Слабый должен умереть, его жизнь незачем вытягивать, если он сам на это не способен.

С детства меня преследовал кошмар, сошедший со страниц волшебных сказок, что мать читала мне перед сном: я боялся быть обращенным в камень - быть обездвиженным, обезжизненным, охладевшим, но главное - замурованным наедине с самим собой. Иногда это страх не давал мне спать, и я метался по кровати, срывал одеяло и плакал. Всё, чтобы почувствовать себя живым. Кошмар в конце концов ушёл бы вместе с детством, но однажды я увидел огромные каменные глыбы на берегу озера. Тогда я ещё не знал, что их рассыпали здесь могучие ладони ледников, и поверил отцу, который заверил меня, что когда-то эти громадины были маленькими песчинками, миллионами рассыпанными по берегу незаметных, беззащитных перед ветром и водой. Они были песчинками, но что-то заставило их расти. Тысячелетия сделали их неуязвимыми для воды и ветра. Отец посадил меня на один из них: всем телом я ощущал холод и величие, исходившее от каменной глыбы. Я чувствовал себя песчинкой, но видел дальше, чем когда-либо. Я знал, из камня не вытечет вода, он не изойдёт на песчинки, даже если его поломать. Так я поднял свой страх на знамена... Вырасти камнем, крепкими ногами попирать землю, плечами заключать в себе стену. Мой Колосс разрастался, крепчал, придавал уверенности, когда я опирался на его стержень, как на посох. Вот только я не знал, что я не каменный столб, а ветла, прогнившая изнутри. Я захотел стать лучшим из вас, поэтому потерпел крах. Надорвался, пытаясь поправить корявую Землю. Как вообще можно было равнять нас? Как пришло в голову стать мышиным королём в норе не по размеру?

Всё равно.

Меня не оставляют в покое, мучат весёлыми речами, обещают альпийские горы удачи. Они хотят, чтобы я поверил и получил нож в спину по самую рукоять, а потом они будут смеяться надо мной. Среди этих голосов самый мерзкий у Елены. Она приходит каждый день и сюсюкает со мной, рассказывает всякую дребедень, которая приключилась с ней за день. Как отстирала пятно от скатерти, как приготовила салат с грибами - больше в её жизни ничего не происходит. Часто читает мне идиотские приключенческие книги, позёвывая каждые десять строчек. Ночью, решив, что я уснул, Елена позволяет себе похныкать. Хуже этих завываний в тишине не представить пытку. Сначала длинный протяжный плач, на перебой со всхлипами, потом ещё шмыгает носом несколько минут. Потом, всё повторяется снова. Как же хочется рассказать ей, что я сделал, очень жаль, что меня лишили этой возможности. Елена бы зарыдала ещё громче и больше никогда не приходила.

Мой брат, как назло, тоже вечно у меня в палате. Этот-то точно смеётся тому, как я раздавлен и унижен. Ему даже нечего мне рассказать, поэтому он читает вслух газету, как будто-то меня может интересовать, что твориться в вашем чёртовом мире. Эта планета отвергла меня, и я отвергаю её. Для меня вашего мира не существует! Хотя, судя по сводкам, которые приносит мой брат, его, и правда, скоро не станет. Меня не занимают трагедии большого муравейника, который я больше никогда не увижу. Мне снятся цветные сны, я воображаю себя в разных уголках вселенной. Вселенной меня. У меня достаточно мыслей, чтобы ими ни кем не делиться. В тщетной спешке, как много растеряно хороших идей; надо перебрать их как рисинки и снова сложить в мешок. На это есть целая вечность - столько я себе выделил. Носитесь по свету, выкраивайте секунды, ненавидьте друг друга. Спасайте себя, воруйте, забывайте, достигайте вашей нелепой вершины, пусть даже если она на Голгофе. А я уединюсь в своём тепле и помечтаю, что вас нет. Я нашёл свой мир - прекрасный, уютный, необъятный. Я обрёл Дом.