Аннотация: Повесть от первого лица - 35-летнего врача реаниматолога Сергея Орешина. Работа, любовь, "перестроечная" страна. Повесть была напечатана в журнале "Алтай" Љ1 за 2014 год.
Глава первая
- Сергей Никитович, Борода опять исчез! И Лукьянова не смотрел!
Тревожный доклад выпалила женская кучерявая головка, которая просунулась в дверь ординаторской. Подведённые чёрным распахнутые немигающие глаза смотрели с возмущением и одновременно с надеждой, что я тотчас подорвусь со стула в погоню. И приволоку этого Бороду обратно, желательно, за загривок, как приволакивают к месту "преступления" нашкодившего кота.
Это медсестра Наташа, такая вот рьяная максималистка. Надежду на погоню она питала абсолютно зря: нет у меня полномочий указывать Бороде, что тому делать. И подумаешь, "Борода Лукьянова не смотрел!" - ничего не потеряем, что не смотрел. Своими мозгами обойдёмся. У Бороды к учёной степени больше форсу с позёрством приложено, а по сути лечения - ну, что он мне такого необычного скажет?
- Чёрт с ним, Натали, - махнул я рукой. - Я по-твоему тупее Бороды?
Конкретное предложение сравнить меня с Бородой не поставило медсестру в какую-то очевидную неловкость. Демонстрируя всем видом, что вопрос прозвучал более, чем риторический, медсестра ступила в кабинет. Тема бегства Бороды, впрочем, по-прежнему щекотала её и, не желая скоротечно расставаться с боевым накалом, Наташа всё же попробовала передать хотя бы толику боевого настроя мне.
- Уж извините - дело принципа! Ходит, гарантированные подарки сшибает, а как жареным дыхнёт - ищи-свищи!
- Ты только сейчас заметила? - спросил я.
- Вообще-то нет!
Наташа встала напротив небольшого настенного зеркала и краем глаза поискала собственное отражение. Я предположил, что её стремление увлечь меня в атаку решительно испаряется, но обманулся.
- Лукьянова осмотреть обещал! - едва не выкрикнула она. - Лукьянов, сами знаете, в коме.
- Пора запомнить: никто с кафедры сопричастность к летальному исходу иметь не хочет, - сказал я. - Куда проще сделать вид, что торопишься по срочным делам, - Я встал со стула, засунул себе под мышку какую-то папку и попытался изобразить чрезвычайно озабоченного человека: - "Ах, у вас там Лукьянов между небом и землёй? Что вы, что вы! В другой раз!.. У меня срочный учёный Совет!"
Медсестра Наташа мягко, вымученно улыбнулась, а я вернул папку на стол и вновь стал естественным Сергеем Никитовичем.
- У нас ведь как? Не ошибается тот, кто ничего не делает. А кто не ошибается - тот на коне. Значит... гори синим пламенем все дела! Верно?
Медсестра закивала головой, но грусть в её глазах никуда не делась. Даже напротив, она вдруг расплакалась.
- Сергей Никитович, что с Лукьяновым-то делать?
Наташе по вполне понятным причинам хочется действовать энергично, звонить во все колокола. Я прекрасно понимаю, отчего: мальчик Лукьянов, что вчера впал в кому - Наташин племянник, сын её двоюродной сестры.
Ах, чёрт побери! Сдуру я ей про летальный исход...
- Может, ему расписать... этот... - Наташа мелко трясёт пальцами, пытаясь вспомнить название лекарства и, не вспомнив, добавляет. - Ну, как Борода сказал?.. его препарат который!
Борода, что бы вы знали - доцент кафедры Читинского мединститута. Изобретатель антиинфекционного лекарства. Полагает, что открыл чудодейственную формулу, и носится с апробацией, как дурень с писаной торбой. К месту - не к месту. Выдавать желаемое за действительное порою всякого человека тянет, только я радужный результат от его новинки предсказывать не берусь. Сомнения меня одолевают. А бедная Наташа сквозь слёзы глядит мне в глаза, как на последнее воплощение надежды.
Ситуация с Лукьяновым, по-правде сказать, унылая, но шанс в любом случае есть. Куда без него? Я беру Наташу за плечи и почти как Ленин, растолковываю ей:
- Мы пойдём другим путём, Натали.
Путь этот хоть и несколько проторенный, но для меня каждый раз новый и тревожный, сродни балансированию в небесах на тонкой проволоке. Одной ошибки достаточно, чтобы навсегда рухнуть вниз.
- Дрожать мы будем над твоим племянником, как над всем золотом мира! Поправится он! Понимаешь?
Наташа пальчиками убирает с глаз размазанную тушь, кивает. Ей хочется выслушать ещё чего-нибудь ободряющего и она не уходит.
Хру-ум! С деревянным хриплым треском решительно отворилась дверь!
- Сергей Никитович, что у вас тут с Бородой?! - сухонькая приземистая старушонка врывается в ординаторскую, как грабитель в сберкассу. А нашу с медсестрой реакцию можно описать только по Гоголю: "немая сцена"...
Клокочущая гневом гостья - Людмила Филипповна, зав отделением. Глазастая и превреднейшая особа! Обладательница двух несовместимых качеств: почётного пенсионного возраста и молодой памяти. Не девичьей, с безразмерными прорехами, а прямо-таки записной, шпионской! Никакой амбарной книги не надо - чуть поморщит лоб и выдаст: что доктор Орешин (это я) двадцать третьего июля позапрошлого года явился на дежурство с опозданием в час. И проверять не надо! Потому что двадцать третьего июля позапрошлого года (в день рождения бывшей моей благоверной) "Жигули" вашего покорного слуги неслабо приголубил какой-то ротозей на "Запорожце". И я возился с гаишниками, схемами, протоколами...
Заведует в отделении Людмила Филипповна с тех давних времён, когда медицинские шапочки напоминали даже не колпак, а перевёрнутый ковшик - округлый, с тугой натяжкой вокруг головы. Видимо, сказывался дефицит хлопка. Потом страну с дефицитом отпустило, колпаки принялись расти - до высоченных накрахмаленных цилиндров, но Людмила Филипповна традициям осталась верна: замечательно обходится подобием тюбетейки. Я, к слову, по молодости такую башню на голову воздвигал (самый писк моды!), что в дверь только с приседаниями пролезть можно было.
Великий административный специалист наша Людмила Филипповна, и всеми известными руководящими приёмами владеет в совершенстве. В том числе и подковёрными. Её суровый взгляд, трескучий назидательный голос вышколит кого хочешь: не зря вот Наташа испуганно притихла, что даже забыла от меня отстраниться. Умеет, умеет Людмила Филипповна подчинённых дрессировать! Хлыстом-пряником.
В отделении я единственный бунтарь и оппонент - больше желающих огребать шишек нет. И это даром не проходит: мои служебные отношения с Людмилой Филипповной, будь я выдающийся математик, можно было бы описать уравнениями не иначе как космического порядка, настолько они сложны, переменчивы, непредсказуемы. Мы друг другу то враги, то родственные души.
Сейчас, судя по возбуждённому штурму ординаторской, как раз враги.
- Ответит кто-нибудь, что тут с Бородой?!
Людмила Филипповна вперивается мутными старческими глазами то в меня, то в Наташу, ожидая оглушительного пионерского рапорта. Но такого радостного боевого ответа мы в запасе не имеем.
- У меня с бородой ничего, - пытаюсь я шутить и, состроив удивление, провожу по подбородку ладонью. Мой легкомысленный жест лишь подстёгивает заведующую на крик.
- Вы прекрасно знаете о чём я!
Конечно знаю - Людмиле Филипповне надо отыскать крайнего! Сто процентов, попался этот Борода ей на выходе, и столько же процентов, что они любезно раскланялись друг с другом, не затрагивая самые горящие проблемы отделения. А теперь старушка бурлит недовольством, что Бороду не затащили к Лукьянову на верёвке.
- Я его в глаза сегодня не видел, - чеканю я строго и демонстрирую желание больше на подобные вопросы не отвечать.
Людмила Филипповна принимается за медсестру:
- Почему представителю институтской кафедры не показали Лукьянова?!
На "представителе институтской кафедры" голос Людмилы Филипповны звучит совершенно без гнева, напротив - с умильным обожествлением. Наташа оправдывается:
- Я говорила Борису Аркадьевичу! Я пробовала...
- Значит, плохо говорили!
Любые здравые объяснения готовы отскочить от нашей заведующей, как горох от стены, но Наташа не в силах сдержать слёз:
- Мне Лукьянов племянник! Как я могла плохо?!
Тут Людмила Филипповна разом понимает два момента: Наташу допекать больше не стоит, дабы не стать свидетелем глобального нервного стресса, а для накрутки хвостов лучше взяться за врача. Который, как она сама только что видела, бесцеремонно лапал медсестру за плечи. В служебное время. На святом рабочем месте.
И на меня обрушивается скорострельная просветительская лекция. Сначала о принципах морали: - "Вы, Сергей Никитович, со своими ухажёрскими штучками остепенитесь! Всё-таки на работе!"
По идее я должен был возразить: ухажёрские штучки у меня в этот момент отсутствовали - я всего лишь по-человечески хотел успокоить женщину. С полным сочувствием, без всякого интимного замысла. При всём том, что Наташа у нас -известная симпотяжка и игруля забористыми карими глазками. Скажу больше - в положенных дамских местах она имеет недурственные притягательные объёмы, хотя в целом чуть полновата для своих тридцати лет. Но гоняться за ней мне даже и мысль не приходила. Наташа потому что замужем, да и сама так умеет нашего брата арканить, что просто волшебство какое-то: второго мужа себе на прежней работе урвала - в роддоме.
С другой стороны - опровергать сказанное Людмилой Филипповой я не видел смысла: объективный физический факт - я в самом деле обнимал медсестру за плечи. Ну, обнимал!
Вследствие этого я благоразумно воздержался от пререканий, и следом выслушал нечто новенькое о положении местных учёных светил на мрачном небосклоне тутошней больничной медицины: - "Нам институт, кафедра не видя света белого, помогают! Советом! Делом!.. Борис Аркадьевич каждую минуту готов сюда примчаться!.. А мы?"
"Вот только не надо героические кафедральные образы рисовать, - подумал я про себя. - Глаза пока на месте".
И, кстати, что мне показывают мои глаза? Что для кафедры инфекционных болезней наша больница натуральная подопытная лаборатория. Только с одной интересной особенностью - всем успехам и достижениям институтские мужи торопятся присвоить своё авторство. А в неудачах и провалах регулярно обвиняют персонал больницы - эти-де эскулапы по своей извечной привычке недоглядели, напутали, упустили!..
Вот такой железобетонный ниппель. Поступит тяжкий ребёнок - телефон кафедры хоть оборви! Ни одна учёная душа не заявится - всем некогда, все до крайности заняты. Дождутся, когда пациент помрёт или, к счастью, выздоровеет, тогда свои носы в наши бумаги запустят - опыт, видите ли, обобщить. Ну, и критику, само собой разумеется, навести. Пошуршат историями болезней, вопросы позадают, а следом у них книжонки умные на белый свет вылупляются! Статьи всякие, диссертации.
Заявиться в больницу могут, если с лечением пациентов всё предельно ясно. В том смысле ясно, что не страшно. Вот тогда ходят здесь с горделивым видом, родственников учёными словами пичкают. Демонстрируют свой великий вклад!
Я прекрасно знаю почему Людмила Филипповна с таким умилением насчёт кафедры распинается - у неё старшая внучка в мединституте учится. И, как я понимаю, молодая поросль желает себя в скором будущем к лику учёных причислить.
Куда бабушка с внучкой метят - их персональное дело, а я кафедральных "господ" с известного времени на дистанцию держу. Не только потому, что характер у меня свободолюбивый, и ни перед кем приседать в позе "ку" я не собираюсь. Изобразили мне институтские деятели чрезвычайно конкретную козью морду. Этот самый Борода изобразил - "наколол" меня с соавторством в своей учёной книге. А начиналось всё замечательно: я его оптимистичные речи насчёт себя слушал, бумажки ему регулярно на дежурствах заполнял - черновую статистическую работу. Он, как водится, разрисовал передо мной учёную лестницу, на первую ступень которой молодой врач Орешин, то бишь я, уже торжественно вступил. Я в радостной горячке бросился Бороде и собственные наблюдения выкладывать, под его одобрительные аплодисменты, разумеется...
Книга Бороды скоро в народ двинулась, а Орешина там нет как нет! Даже на последней страничке! Мне в оправдание какой-то лепет, что попались церберы- редакторы, которые очень строго всё взвешивали... что засомневались в способностях неоперившегося врача...
Сцепился я тогда с Бородой без шуток - благо, что он сам из молодых да ранних, а вот от цели обзавестись корочками "учёного светила" голову свою очистил. Сам теперь вижу - какой из меня учёный угодник? Это кафедральные теоретики ради степеней перед сильным униженно кланяются, а по мелким головам рысью скачут. Я по сравнению с ними, так - бродяга. Натуральный бродяга, если по большому счёту. Пусть у меня любимая постоянная работа, комнатёха в общаге, а вот поди ты - в душе романтик и босяк!
Не желаю над собой хозяев, не хочу, чтобы меня как лошадь в узде томили, хлыстом по крупу наяривали!
Глава вторая
Полагаю, читатель уже заполучил некоторое представление об авторе этих строк, но мне кажется, настало время описать себя более широко, без недомолвок.
Зовут меня Сергей Орешин. Врач реанимации. Теперь уже могу ответственно заявить - врач довольно опытный. Поскольку в Читинской *** инфекционной больнице оттрубил целых восемь лет. А при моей хватке и любознательности не грех к упомянутым годам коэффициент "два" подставить, если не "три". Как вы, наверное, догадались, человек я по жизни деятельный, даже шебутной. И чем-то в этом плане похож на заведующую.
Тебе читатель, откроется лишь небольшая доля наших с Людмилой Филипповной взаимоотношений - этого замысловатого и не всегда гармоничного узора на безумной ткани жизни. Не стоит, однако, впадать в расстройство, с лихвой устроит и сказанное. Просто представьте себе строгую, взбалмошную, иногда быстро отходчивую начальницу и подчинённого - матёрого строптивого волюнтариста. Не злопамятного, но и не обожателя лозунга - "Чтобы был на свете мир, трите мне мозги до дыр!" В общем, у меня с непосредственным руководством вышел тот самый вариант уживания, когда какую-либо сторону трудно заподозрить в выигрыше. Вот такая у нас Людмила Филипповна! Вот такой и я!
У меня, по-правде сказать, руки чешутся втиснуть прелюбопытнейших персонажей десятка два-три, да боюсь показаться навязчивым: всем ли придётся по нраву выяснять "кто есть кто" вокруг этого непонятного Орешина? Что скажет тогда читатель?
"Даже если автор нам чудненько всё распишет-разрисует, двумя-пятью человечками мы заинтересуемся. Но тридцать персон - помилуйте, феерический перебор!.. И, кстати, чего этот Орешин за перо взялся? Очередные врачебные записки какие-нибудь накатать? Записок врача у нас и без того хватает! Антон Павлович, всеми любимый, врачебными записками отметился. Булгаков, опять же, к теме руку приложил. Вон, какие фамилии! Что на это Орешину сказать? Лучше бы он вообще оставил писательские потуги да людей как следует лечил!.."
Хм... а Василия Макаровича Шукшина взять - кто нам о страданиях молодого Ваганова поведал? Макарыч! Шукшин, между прочим, мой земляк. Уважаю его крепко, хотя вагановские страдания совсем не схожи со страданиями некогда молодого Орешина. Честно сказать, я не страдал вовсе. Не по моей натуре этот вялотекущий самоедский процесс. Я себе местечко под солнышком отвоевал без страданий. Суворовской тактикой: замысел, тренировка, решительный натиск! Из таких составляющих способно выйти лишь одно - "победа"! А местечко, замечу, хорошее получилось урвать. Нет, не по части должностных высот, к этому у меня устремления ниже среднего - на предмет крепкого личного авторитета. "Застолбился", "зацементировался" намертво, теперь меня обгадить, пошатнуть уже не получится никому, хотя таковые попытки регулярны.
Самостоятельный я с очень молодых лет. Подозреваю, что это врождённое, потому родителям поклон и великая благодарность. Как я уже заметил, сам я с Алтая, а честь являться моей альма-матер "заслужил" алтайский мединститут, что в главном городе края - Барнауле. Это родной институт меня в далёкую Читу снарядил. В столицу Забайкалья, если кто не знает. Были времена, когда и я не знал. А вот всучили по выпуску бумажку, напутствовали со слезой, езжай, Орешин, за тридевять земель, за озёра-моря! Лечи, братец, в том дальнем краю людей, помни о святом врачебном долге, не посрами наших славных традиций!
Меня за полезное дело два раза агитировать не надо, и прибыл я традиций не посрамить очень решительно! (Хотя и на тридцать шесть дней позже срока) Здесь, на месте, тоже понимающие товарищи обнаружились - руку радостно пожали, какую надо бумажку выписали. С влажными от счастья глазами благословили - "Ступай, товарищ молодой специалист, в *** инфекционную больницу. Помни клятву Гиппократа, оберегай людям здоровье!" Само собой, славные традиции упомянули...
Работать где и как определили, морально-боевой дух до небес вознесли, а с традицией молодому специалисту жильё предоставить, смотрю, как-то замешкались. Сперва рассудил, что обычная волокита потянулась - бумаги по начальству ходят, квартиру подбирают. Настаивать на ударных темпах не стал, взял, деловую паузу, тем более, что во временном обустройстве мне содействие оказали: позвонили в гостиницу "Даурия", слезно уговорили хотя бы дня на три молодого врача приютить.
Молодого специалиста "Даурия" в беде не бросила, и я за рубль сорок в сутки въехал туда на постой. Бумаги на квартиру, как мне мыслится, по кабинетам ходят, а я в свободное от работы время по городу Чите хожу. Осматриваюсь, знакомлюсь. В "Товарах для мужчин" (магазин так называется) попал в неожиданный людской водоворот: по какому-то сокрытому знаку все дружно метнулись к одному из прилавков, зацепив первыми рядами и меня. Оказывается, шапки в продажу "выкинули", кроличьи. Игнорировать подарок судьбы я не стал - выбрал себе искристую, чёрную, как смоль ушанку. За двадцать рублей. Решил, что это будет первая вещь, которую приобретаю на самостоятельном пути. Так сказать, символ наступившей взрослой жизни.
Когда я, радуясь покупке, появился в фойе "Даурии", меня ждал неприятный сюрприз: именем гостиничной администрации гражданину Орешину было предписано в течении часа апартаменты освободить. Через губу, очень прозаично мне разъяснили, что сюда чуть ли не со всей страны съезжаются ветеринары-передовики, и что столица Забайкалья во что бы то ни стало, обязана их встретить достойно!
Почему достойная встреча временно съезжающихся ветеринаров связана с выселением врача, приехавшего работать на благо Забайкалья годы, а может, и десятилетия, уточнять оказалось бессмысленным. Тем не менее, от меня в администрацию гостиницы в сей же момент поступило словесное предложение - если передовики-коновалы заслужили столь высокий почёт и уважение, то пусть по праву наслаждаются мягкими кроватями; я же готов за прежние рубль с копейками скоротать эти дни на раскладушке, подселенцем. В тесноте, как говорится, да не в обиде! Тем более, что я в некотором роде им коллега, у нас есть объединяющее слово "врач".
Снисходительная ухмылка дежурной администраторши (лицом напоминавшую вялое и утомлённое привидение) послужила неопровержимым доказательством бескрайнего превосходства врачей ветеринарных перед врачами человеческими. Последующее выражение её равнодушного малокровного лица адресовало мне немой упрёк, как я вообще смел выговорить насчёт чего-то объединяющего?! Как мог усомниться в существовании непреодолимой пропасти между ветеринарами-передовиками и каким-то вчерашним студентом?!
А я усомнился. И даже в ответ довольно угрюмо пошутил, что вряд ли почётным коновалам стоит бояться медика-интерна, поскольку его внешний облик ничем не страшнее облика колхозной свиньи, а норовом он вряд ли свирепее самого мирного быка-производителя. После упоминания быков-производителей разговаривать со мной отказались - из окошечка лишь сухо напомнили, что просьба насчёт расселения молодого специалиста заключала срок всего три дня. А поскольку я прожил уже неделю, то честь пора знать без всяких уговоров!
Да, действительно, честь пора было и знать. Тем более, что желание маскироваться под ветеринара, возводить какие-то мостки между медиками и коновалами у меня отлетело напрочь. Я собрал чемодан и вышел ещё сам не зная куда.
Впрочем, постояв на улице минут пять, я примерно догадался, где моей неприкаянной персоне может повезти с сидячим местом. А ты, читатель, скажи, куда бедному-бездомному человеку в незнакомом городе податься?.. Конечно, на вокзал. Только там не спросят за приют денег, и только там, если повезёт, можно сносно пристроить своё тело - без угрозы быть орошённым небесной влагой или прихваченным уличным морозцем. Тем более, что городские лужи за ночь уже превращаются в лёд.
Итак, местом ночёвок я выбрал зал ожидания и целую неделю грел своими боками драные фанерные кресла. Способ чрезвычайно дешёвый и сердитый, но повторять не рекомендую. Сердитость быстро накапливается, а космическая, на первый взгляд, дешевизна может вообще обернуться миражом. Потому как вокзальные воры, в отличие от пассажиров, не дремлют: работа у них такая - избавлять путника от материальных атрибутов бытия - кошельков, сумок, чемоданов...
Чемодан у меня, правда не украли, поскольку я его в больницу на хранение определил, а объектом воровского нападения всё же стал - седьмой по счёту ночью с меня сорвали шапку. Ту самую чёрную шапку, которую я приобрёл как символ взрослой самостоятельной жизни.
Никому я не желал бы таких обстоятельств пробуждения, особенно когда сон глубокий и тяжёлый, как у меня - после суток больничной нервотрёпки. Однако и сильно усталый, так просто отдать шапку я не собирался: отработал первые секунды тревоги рефлекторно - вскочил на ноги, кинулся за убегающей фигурой. Но у налётчиков роли расписаны словно по нотам: один сорвал моего шелковистого смоляного "кролика" - и с добычей на выход! Второй, когда я вскочил, встретил аккуратной подножкой. Поскольку я и тогда горел желанием возвернуть свою вещь, откуда-то взялся третий воровской сообщник и засандалил меня, неугомонного - пинком по лицу.
Пока я очухался от удара - налётчиков след простыл; вокруг лишь праведное народное возмущение. И в центре внимания я - со свежим фингалом, весь на нервах заведенный. Обида ещё от того неистово клокотала, что милиции разбираться не с кем, кроме как со мной. И меня - на самом деле потерпевшего, они по своему протокольному заключению главным виновником пытаются сделать! Я, видите ли, в их рядах возбудил чрезвычайное подозрение: без билета, без командировочных документов, паспорт - с какой-то далёкой барнаульской пропиской. Зато при красочном бланше и ещё заявляю, что работаю в местной больнице.
Ухмыляется милиция: хороша сказка про врача-труженика! Я чуть криком не кричу - "Звоните в больницу, проверяйте: Орешин там уже неделю оформлен!" Послушались, номерок больницы набрали, оттуда в ответ: "Нет такого доктора". Меня опять допрашивать, едва ли не с пристрастием. На своё счастье понял, где заковырка, по-новой настоял: - "Интерна Орешина спросите, а не врача!" Со скрипом перезвонили. "Верно, работает, голубчик" - осенило кого-то правду сказать. "Живёт он где?" По тому, как на той стороне забэкали, замекали, да и примолкли, ясно стало - на улице интерн Орешин живёт, и всем этот вопиющий факт до лампочки!
С милицией недоразумения в конце концов исчезли: удовлетворились все старым замиряющим правилом: "На нет и суда нет". Только не в мою пользу замирение вышло: с милиции долой хлопоты, а с меня-то новая шапка! За двадцать рубликов, почти неношеная. Символ новой взрослой жизни...
Когда я, сверкая фиолетовым глазом, заявился в больницу, иронии в мой адрес перепало больше, чем сочувствия. Народ тут же взялся новость обсуждать, дескать, зацените, какого отчаянного интерна к нам с Алтая занесло! С гулькин нос проработал, а уже приключений где-то нашёл и "подарков" огрёб. Я радостные комментарии послушал-послушал, и недолго думая, заключил: "Так, братцы, дело не пойдёт. Я с жильём долгоиграющую пластинку крутить не позволю"!
Сказано - сделано. Записался на приём к главному городскому медику. И как есть - с радужным окаймлением глаза, в начальственный кабинет! Выложил список претензий и потребовал обеспечить молодому специалисту нормальный быт. В соответствии с законом! В противном случае пригрозил бумажечку-распределение использовать крайне бестактно, а самому вернуться на историческую родину. Поскольку удобств для проживания на вокзале никаких, зато сплошь материальные потери и ущерб здоровью.
Ты, читатель, прекрасно понимаешь, что доходчивость моего языка об имеющих место вокзальных безобразиях подкрепилась красноречивым свидетельством - цветущим фингалом. Мне бы как медику тут уместнее вставить слово "гематома", или хотя бы "синяк", но куда деваться? - это был свежий классический фингал. Выпуклый и живописующий!.. В общем, впечатление мы с ним произвели какое надо, и с тех давних пор у меня в общежитии персональная комната - двенадцать метров, с кухонным закутком.
Несколько холостяков из нашей больницы за этот победоносный поход косились на меня хуже, чем солдат на вошь. Дошло до них, какой я лихой манёвр произвёл. Зря обижались, между прочим, я ни у кого ничего не отбирал. Закон жизни просто такой: "если хочешь первым грушу, грушу всё же потрясти!" Зато молоденькие врачихи посматривали на меня с уважением, не скрою, заигрывали. Оно и понятно - пробивной человек на дороге не валяется, пробивной человек во все времена в цене. За таким, как за каменной стеной.
Впрочем, не много ли я о себе пишу?.. Пожалуй, нет. С кого записки же начинать, как не с автора? И поскольку автор я сам, то извольте терпеть, пока я употреблю для автопортрета все существующие краски. Мне, хочу - не хочу, а без полной правды не обойтись! Моими же глазами читатель на происходящие дела смотреть будет? Моими.
Понимаю, кто-нибудь вглядится в портрет хорошенько, да скажет: "Ох и гусь, этот Орешин, ох и сочинитель! С ним арифметика простая должна быть: он три пишет, а нам два с половиной оттуда - долой! Иначе правды не видать". Заранее предупреждаю: я не вру. Просто всё, чего не бывает с нормальными людьми, со мной случается запросто - как-то с самого детства я ищу приключения, и они находят меня. Прошу уж принять каков есть, и, может, открыть для себя нечто удивительное.
С чем бы это сравнить?...
А возьмём для примера простого рядового парня. Жил он себе обычной жизнью, жил, день-деньской проводил в шебутной мальчишеской компании, тратил время на свои нехитрые дела... и вдруг влюбился! Да ещё, как водится по отроческим годам, влюбился безумно. И теперь неинтересна парнишке компания, теперь сидит он, как привязанный, возле объекта обожания и изо всех сил нашёптывает: "Я и не знал, что такие бывают!" Девушка, замечу, глазки долу скромно держит, плечики у неё от смущёния туда-сюда, а юноша с прежней пылкостью, без остановки: "Не знал! Не думал даже, что бывают такие!" Не комплимент, между нами говоря, а просто мармеладная услада девичьим ушам!
Какая в этом сравнительная соль? А вот какая. Жил себе спокойно паренёк, ни о чём не подозревал, люди казались ему этаким усреднённым "биологическим бульоном", в котором ничего особенного быть не может в принципе. Думал, что и девушки вокруг все одинаковы, со своим небольшим "плюс-минус" от среднеарифметического. А тут - бац! Объявилась такая внезапная фееричная персона, что у парня земля из под ног - на километр вниз! И уже месяц, как эта земля не находится. Соответственно, ему прилив небывалых доселе чувств и расширение прежнего обычного горизонта.
Так и с моими записками. Уверяю, читатель, тебя ждут чудеса с горизонтом! Узнаешь ты, что Сергей Никитович Орешин - удивительный и неповторимый человек. Просто загляденье, каков оригинал! Узнаешь, не дожидаясь личного знакомства с ним (которое часто бывает, увы, на почве болезни), не дожидаясь обнаружения всяких свидетелей его существования или ещё каких непредсказуемых кульбитов судьбы, способных свести нас нос к носу. Всё откроется здесь, в жизнеописании, написанном мной самим и прочтённом (надеюсь, сто раз) лично вами.
Глава третья
Надо сказать, что упрёк Людмилы Филипповны насчёт моего ухажёрства -почти в яблочко. Только не в том понимании, будто я выжидаю среди работы момент к Наташе прилипнуть, а в потенциальном, широком. Люблю я женщин одарять вниманием, честное слово, люблю! И предпочитаю в этом деле уподобиться грому средь ясного неба - действую внезапно, эпатажно. Особенно с малознакомыми, но симпатичными.
Это должно быть похоже на то, как входит человек в темноту, и тут - бац! Прямо в глаза ему яркая вспышка. Этакий наглядный оригинальный жест... выпендрёж по-простому. В ответ, естественно, непроизвольное обмирание сердца, и на меня сразу особый рефлекс. С вытекающими последствиями, смею заметить.
Такова природа человеческого внимания: кидаемся на то, что блестит. И не потому, что сильно золота ждём, но... надеемся, горемыки! К тому же, я чем угодно поразить могу. Личной фактурой - раз!.. А что? Глаза скромно в пол опускать не буду, кое в чём разбираюсь. Так вот, когда Бог раздавал "мясные дивные фасады" и всё такое плотское, что соотносится с понятием красоты, я не в последних рядах околачивался. Не Ален Делон в итоге и не лосяра метр девяносто, на плечи которого дюжина гимнастов скопом сиганёт, но росту, силушки хватает. Прошу поверить на слово, кто меня не видел.
Лицо... судя по регулярным сводкам от настенного предмета, именуемого зеркалом, довольно симпатичное... такое... правильное мужское лицо: густой светлый волос, нос чуть сплюснут, голубые глаза с ядрёным огоньком. Жизнелюбивый я, подлец! И с некоторых юношеских лет под грузом драгоценных даров природы чувствую себя как тот моряк, красивый сам собой.
Разнообразием внутренних свойств ошеломление произвести могу, учтите - легко! Это похоже на то, как в пушку можно зарядить снаряд любого назначения. На войне у артиллеристов что происходит? Прежде чем стрелять, наводчик на цель посмотрит, сориентируется - чем супостата надёжнее "угостить"? Спалить вражеский объект - зажигательный боеприпас вставляй, бронетехника прёт - бронебойным шарахай; пехота - получи, "родимая", шрапнель!
Так и я: изучаю цель, привожу свой невидимый арсенал в полную боевую готовность. В ход и лёгкая разведка боем сгодится - что там, мадам, на ваш вкус подойдёт? Сыграть на гитаре и спеть? - способен! "Отговори-ила роща-а золота-ая, берё-ёзовым осен-ним языко-ом!" Ах, вам грустно? Можно повеселее: "Я московский озорной гуляка-а! По всему тверскому околотку-у!.." Комплимент выдать? - без проблем! Засекайте минуту и девяносто девять с половиной процентов женского населения растает от моих нежных слов. Полпроцента не в счёт, это, как вы догадались, одновременно глухие и слепые.
Продолжить список? Галантность даже не упоминаю, семечки. По части медицины: вылечить-помочь-научить - а вот умею! От жадности у меня в планах удавиться нет, потому шик деньгами тоже не последнее оружие. Я за шевелюшки не держусь: бумага она и есть бумага. Всколыхнётся в прекрасном порыве душа - пол-зарплаты на цветы выну, и охапищу роз под ноги! В ответ, разумеется, неземной восторг и влюблённые глаза.
Эх-х-ха, для того и живём, чтобы вот такие женские очумелые глаза видеть, чтобы пульс от этих глаз - двести единиц в минуту, чтобы сердце... на износ! Сердце настоящего мужчины, осмелюсь заметить, не должно блуждать где-то в пятках или по тем местам, где ближе всего кошелёк. Ежеминутно звенеть, как труба военного горниста - вот его предназначение! Сигналить "сбор", звать на подвиг!
Пусть для читателя не будет новостью, что такой оригинальный и неповторимый человек был женат. Если отбросить романтизм - случился краткосрочный студенческий забег по семейным прериям. Это я сейчас надсмехаюсь, а тогда развод воспринял очень серьёзно (из-за него я и задержался с приездом на тридцать шесть дней). На попытку образования семьи ушло два года.
По мере обретения семейного опыта, я с большим удивлением для себя вывел закон взаимоотношений человека с людьми близкими и далёкими: "Чужие ранят мимоходом; близкие - старательно". На мой взгляд, обыденная суть совместного бытия в этих словах ухвачена верно, вот только чрезвычайная странность, я бы сказал, дикость такого положения, никого не возмущает...
Государство же своё вмешательство в мою личную жизнь отметило двумя чёрными печатями "Зарегистрирован брак...." - "Брак.... расторгнут". Накануне второй отметки была солидная лекция о семейных ценностях и предоставление испытательного срока для примирения... Графа "дети", на моё счастье, осталась чистой...
Итак, под воздействием преждевременных разочарований, которые породила попытка слиться с прекрасной представительницей человечества, из меня был самолично выпестован закоренелый бабник. Это значит, что теперь моё собственное восприятие всех особ женского пола подразумевает лишь две категории: женщины, к телу которых я не прочь получать периодический доступ. И женщины, которые просто женщины.
Первой категории, опять же по моему мнению, повезло куда больше. Потому как лично от меня им избыток внимания. Закон жизни: доступ к телу - настойчивых дело! Правда, многие девушки мою настойчивость принимают за желание немедленно окольцеваться. Воображают в своих жгучих фантазиях, что я как застоявшийся на старте конь - бью копытом образовать счастливую семью. Великая тут выходит странность, поскольку я даже сам себя не подозреваю в столь грандиозных планах!
Героические усилия на женском фронте вкупе с отрицанием брачных уз, порой заканчиваются слезливыми недоразумениями, скандалами. На меня обижаются и во всё услышанье приписывают какие только можно грехи: обман, коварство, моральное разложение. Надеюсь, вы прекрасно понимаете, что виноват я в них гораздо меньше, чем кому-либо хочется. Взять, к примеру, моральное разложение. Как, подскажите мне, участвуя в одобренном двумя сторонами процессе, один морально разлагается, а второй ангельски себя блюдёт?.. Вот ведь загадка!
Мне не раз заявляли с обидой, что я подозрительно долго кого-то матросил, а затем очень быстро бросил! Хоть убейте, мало понимаю, как увязать негативность глагола "матросил" с теми сладостными, извините, звуковыми сигналами, извлечению которых я способствовал?
Вы не удивляйтесь здесь моим откровенным штучкам. Замечу вам, господа хорошие, что врач обязан видеть действительность без художественных прикрас. И вследствие этого факта быть жёстким. А внутри, перед самим собой даже и жестоким. Ибо я, то есть, доктор реанимационного отделения, есть не кто иной, как пограничник, удерживающий пациента от безвозвратного путешествия из мира живых в мир мёртвых.
Тяжело, быть таким пограничником, кто бы спорил. Зачастую и реанимация вселяет в человеческие сердца очень мало надежд. Тогда лишь трое нас в палате: больной, гуляющая за добычей Смерть и доктор... Это я отгоняю от здешнего берега Харона - мрачного перевозчика душ. Он усиленно гребёт к нам в старой лодке, стараясь предложить свой вечный сервис, и очень часто получает от меня по лбу. "А нечего раньше времени услуги навязывать! - с огромным ликованием говорю я ему. - У меня здесь не дом престарелых, дети. Детишкам в другую сторону путь - им выздоравливать да жить и жить!"
В войне против смерти я призываю на помощь лекарства, знания, опыт. С недавних пор вверенную границу стерегу довольно ловко - способен так выстроить лечение, что мою смену протянет самый безнадежный больной. Шансов одолеть костлявую, может, и не прибавится, но живое состояние на девяносто пять процентов обеспечено.
Откуда я набрался такого опыта? Через любопытство, наблюдательность и труд. Перво-наперво, понял, что каждый организм есть сгусток индивидуальных особенностей, и что эти особенности при лечении необходимо обнаруживать. Второе: хочешь результата - вкалывай за себя и за того парня! За врача, которого ты сменил; за врача, который сменит тебя; за медсестру, которая в паре с тобой. Можете посмеяться, но иной раз и за санитарку не зазорно дело произвести, например, младенческие ягодицы от зелёной субстанции избавить.
Не все мой подход одобрят, знаю. У нас как принято? Поставил в соответствии с расписанием укол или капельницу - и всё: лежи, дитя, переваривай лекарство. Его величество Доктор свой долг исполнили, желают отдохнуть-с... А я после инъекции минут пятнадцать от ребёночка никуда не отхожу - изучаю внешние признаки: ручки-ножки на температуру щупаю, пульс, дыхание проверяю. Само-собой, осмотр кожи, слизистых оболочек, лимфоузлов. Затем детальные записи в блокнот, осмысление причин, следствий - и соответствующие выводы. Через час лично вновь на каждого гляжу и состояние оцениваю. Потом опять за блокнот и головушке работа: соотносить изменения в больном организме с дозой препарата, графиком. Поверх академическая картина - какая инфекция в какие сроки необратимость вызывает.
Немало я с наблюдениями повозился, а потом знания как прорвало: подбором назначений свои дежурства от летальных исходов почти избавил. Не всегда это гарантия выхаживания - результат только времени подвластен, но сменщику официально живое тело передаю. Вы и представить себе не можете, сколько в таком случае положительных эмоций! Хотя бы от факта, что не надо родственникам скорбную весть доносить. Мне по молодости пришлось через это пройти, известить родню, что их дорого, ненаглядного ребёночка больше нет в живых... Оправдание, что врачи не боги, мало утешает несчастных родителей. Кто-то от горя теряет сознание, а кто-то наоборот, в гневе начинает крушить всё подряд и истошным нечеловеческим криком угрожать "виновным" врачам...
А затем, по факту смерти, доктора непременно ждёт официальный разбор: соберутся откуда только можно местные медицинские светила и затеют натуральное следствие - чуть не под лупой рассматривать историю болезни - диагноз, назначения; вытягивать из доктора каждую мелочь, соотносить всё с заключением патологоанатомов. Поверьте мне, удовольствие от разбора крайне невелико, особенно если ещё и студенты присутствуют. Чувствуешь себя разгильдяем, которого песочат все, кому не лень! Пакостно в такие моменты на душе! Самолюбие, оно знаете, восстаёт внутри девятым валом!.. Хотя всё логично со студентами и правильно: в нашей профессии надо больше учиться на чужих ошибках, поскольку цена каждой ошибки - человеческая жизнь.
За процедуры, что я приладился выполнять на свой манер, мне крепко влетает от той же Людмилы Филипповны. Если Орешину попадает за нарушение минздравовских инструкций, значит, в родном отделении бдительность на высоте. Значит, следят за Сергеем Никитовичем коллеги во все глаза, и руки их доносы строчить не устали!
Я свои волюнтаристские рецептуры максимально скрываю, а в историях болезни пишу положенную рутину. Но всё равно, иногда Людмила Филипповна выдаёт блестящие доказательства "отсебятины Орешина". Такое без "агентуры" невозможно, но имена бдительных коллег, выдавших неопровержимые доказательства, Филипповна держит в тайне. Промывает мне мозги на основании "проверенных, не подлежащих оглашению источников".
"Отсебятина Орешина" в "Казус Белли" пока не превращается, но лишний раз проворчать: "Вам третий звонок, Сергей Никитович! Пора бы услышать!" Людмила Филипповна берётся с удовольствием. Я понимаю, к чему разыгрываются все эти спектакли - досье на строптивого подчинённого должно быть пухлым, обличительным и доказательным. Официально я опровергаю "отсебятину Орешина", что касается моих мысленных пожеланий заведующей и всем "проверенным источникам", оно одно - "Не дождётесь!"
Ей-богу, не дождутся! Не дождутся мои драгоценные коллеги, чтобы пациенты при моём лечении умирали не то что чаще, а даже вровень с их показателями. Не дождутся, чтобы кто-то мне профнепригодность пришил. Ну, за профнепригодность речь вряд ли зайдёт, а вот мой прорыв в заведующие для многих был бы очень неприятен. Это факт.
Глава четвёртая
Речь тут не про Людмилу Филипповну, хотя ей от конкурентов оберегаться сам Бог велел. Руководящий ресурс у старушенции выработан давно, а ситуация в отделении всё больше напоминает временно стабильную систему, которая обрела стабильность чудом, за счёт одного случайного фактора. В роли случайного фактора не былые заслуги Людмилы Филипповны, а пока ещё осязаемая связь с горздравом.
Заведующая не хочет поддаваться старческой слабине, и "гайки" всем крутит как в последний раз. Это надоело даже её любимчикам. Есть у нас парочка кандидатов, которая уже годика два стоит в позе спринтёров перед белой линией - ждут команды на захват руководящего кресла. Поскольку я в подковёрную борьбу не лезу, то им не завидую: ноги от скрюченного положения у них затекли, нервы ни к чёрту, а выстрела всё нет. И приходиться господам лицедействовать перед Людмилой Филипповной - через силу первосортных клевретов изображать.
Главный среди них - Павел Петрович Пригожий. У него только фамилия убаюкивающая, а сам - у-у-у! Кадр ещё тот! И в расцвете сил, поскольку старше меня всего на шесть лет.
Лицо Пригожего, если всмотреться, схоже с треугольником, где острая вершина косыми сужающимися скулами уходит вниз, а вверху горизонтальной перекладиной - широкий, растянутый лоб, упрятанный под чуб из длинных прямых волос. Выражение глаз Пригожего по большей части отсутствующее, хотя и с налётом печальной глубокомысленности. Новички этой глубокомысленностью обманываются - связывают печаль и отстранённость Пригожего с великими внутренними задачами, с чем-то душевно высоким. Обманывался и я, мне первое время даже мерещилась громадная сила воли, посредством которой старший коллега сдерживает внутри себя несмолкаемые житейские бури, больничные заботы - и при этом организует лишь ему доступные полёты по высшим сферам.
Когда жизнь ничего подобного не доказала, я подумал, что у Пригожего чрезвычайно затянулось "невдалое" настроение. А потом убедился, что вся ровность Пригожего - лишь проявленная сторона классического равнодушия, и никаких тайн, а тем паче приятных сюрпризов для окружающих она не несёт. И его характерная обычность заняла в моём сознании то место, какое ей и надлежало занимать: "товарищ" Пригожий настолько высоко ценит свою персону, насколько принижает своим внутренним судом остальных. Голос Пригожего, кстати, отлично вписывается в концепцию глаз: монотонный, далёкий от эмоций, он сначала кажется голосом вещателя истины, перелопатившего внутри себя сотни тонн сомнений и исканий. А потом вдруг начинаешь понимать, что эту нудную размеренность просто-напросто невозможно соотнести с по-человеческим живым началом.
С очень давних пор наблюдать за Пригожим мне уже не представляется занимательным. Лишь однажды как-то посетила мысль, что было бы довольно интересно послушать, каким тоном Пригожий озвучил предложение руки и сердца будущей жене. Есть ли вообще, что-нибудь такое на свете, что заставит его голос окраситься эмоциями?
До моего прихода Павел Петрович был единственным мужчиной в отделении, и потому авторитет его, добросовестно, кстати, заслуженный, усиливался принадлежностью к сильному полу. Однако, при официальном статусе равного среди таких же, как он, Павел Петрович не видел ни одной причины с этим быть согласным. Безоговорочно и демонстративно он облачился в мантию "Лучшего среди равных!" - и разве что не выгравировал этот титул у себя на лбу. Свою искусственную недосягаемость Пригожий, естественно, оберегал. Оберегал чётко обозначенной дистанцией и немногословностью. Коллегам на его помощь рассчитывать было трудновато - благотворительность случалась только лишь по настроению, и это при том, что на серьёзных секретах замки висели прочно.
Молодой сопливый врач, каковым после института являлся я, по мнению Пригожего конкуренции ему составить не мог даже в страшном сне. Потому он позволил ко мне лёгкое, небрежное отношение, с трудом дотягивающее до снисходительного. Снисходительность в отстранённых глазах "лучшего среди равных" требовалось заслужить - хвалебными песнопениями, безоговорочным подчинением, а то и наглядным самоуничижением. Метод даже на сотую долю процента оказался мне отвратителен, и в итоге закрутилось всё не в пользу "лучшего среди равных".
Для начала коллективу предстала наша противоположность характеров.
В отличие от Пригожего я человек открытый, подавляющую часть времени суток - веселый. Женщинам от меня по возможности внимание, шутки, порой заигрывания. А Пригожий - вроде бы как, примерный семьянин! Рот у него для комплиментов зашит. Всё только по делу. "Светлана Михайловна, в истории Беликова что вы насчёт гемосорбции написали?.. При чём тут я? Я не проводил!.. Нина Петровна, вы в чайнике воду первый раз кипятите или второй?" (Если второй, то Пригожий заваривать ни за что не будет!). Я с лёгкостью червонцем насорю, если это в ком-то радостью отзовётся. А Пригожий с копейкой, как порядочный жених с невестой: на руках носит и бережёт! По части лечении больных, повторюсь, у меня природные способности.
Так что профессиональный разрыв между новичком и бывалым врачом я ликвидировал быстро и нужды в советах более не испытывал. Напротив, за советами народ переметнулся ко мне. Догадайтесь, кто в итоге оказался коллегам приятней? Да! Смею думать, вы предположили верно. Дедовщина, на которую рассчитывал Пригожий, провалилась с треском! И продолжай он этого провала не видеть, я бы устроил ему драматический этюд с наглядной переменой ролей. Но Пригожий хорошо отследил момент, когда мои акции скакнули вверх, и занялся усмирением своей заносчивости.
Принимая во внимание его возрастное старшинство и авторитет, я дал понять, что перевеса не добиваюсь, что всего лишь восстанавливаю положенный между нами знак равенства. Мой вариант мирного сосуществования Пригожий словесно одобрил, однако обозримый всеми паритет, имевший место взамен потенциального восхваления "лучшего среди равных", его душу всё равно грыз. Он маскировал свои муки, по-прежнему спасался дистанцией и озабоченным многозначительным молчанием.
Через некоторое время мы перестали замечать друг друга, а для служебного общения избрали односложные диалоги. Что до скрытых пакостей, Пригожий старался как мог - Людмила Филипповна постоянно ставила мне в упрёк какие-то срывы лечебных расписаний, вольное обращение с технологиями процедур и даже приплетала самые невообразимые вещи! Свои претензии она начинала с одной и той же глупой фразы: "Как мне от проверенных источников стало известно..." И дальше шла писать губерния! То у меня целое дежурство медсёстра бездельничала - ни одному ребёнку укола не поставили, температуру никому не мерили; то санитарка спала ночь напролёт и храпела так, что больница сотрясалась; то у меня народ с улицы врывался прямо в реанимационные палаты и втаскивал туда мириады болезнетворных микробов!
Я понимал откуда так энергично дует гнильцой, затевал разбирательства с источником "проверенной информации", но на мои прямые вопросы Пригожий лишь строил невинные глаза. Принимая во внимание накал больничных интриг, я мог бы пару раз заехать "драгоценному" коллеге между глаз, причём, с чистой совестью. Сдерживал себя только потому, что медицинская атмосфера для меня априори уважительная, а понятие "коллега" - святое. Сообразно этикета я по-прежнему называю Пригожего Павлом Петровичем, хотя не чураюсь сократить его имя-отчество до инициалов - "ПэПэ". По настроению инициалы в моих устах запросто развёртываются в полный вариант: "ТриПэ". А уж со злости я с такой интонацией "ТриП-пе-е" растяну, что девчата неловко прыскают от смеха - в медицинском коллективе это более чем нехороший намёк. За мной не заржавеет пошутить откровенно скабрезным вопросом - "Где наш ТриП-пе-е?", и тут же ответить: "Ещё не поймали!"
На своё счастье, Пригожий терпеливо вживался в новую, дискомфортную роль. И поступал мудро - откровенная война ему вышла бы неминучей капитуляцией, поскольку если меня хорошенько завести, то за собственные границы я готов сражаться и физически. Особенно по отношению к тем, кто имеет манеру пускать в ход гадкие закулисные штучки.
Глава пятая
Оказаться главным героем такой штучки мне пришлось на второй год, когда разуверившись в неофициальном подчинении Орешина, Пригожий заготовил "строптивцу" воспитательный урок. Прямо на наш профессиональный праздник - День медика... Увы, "дорогой ТриП-пе-е" туго соображал с кем имеет дело, и моя ответная реакция превзошла все его мыслимые и немыслимые ожидания. Естественно, в другую сторону.
Я напомню, что по стране в то время одиозным фронтом шагала "горбачёвская" трезвость - доблестные партия и правительство всячески искореняли спиртное: "Чтобы никаких поводов! Чтобы никто и ни грамма!" Запрет тёплых застольных посиделок обойти медицину и нашу больницу, конечно, не мог. Вот глупость - то! Медика отваживать от С2Н5ОН также безнадёжно, как учить зайца плавать.
Однако, какие бы строгие циркуляры сверху не сыпались, мелкое, непосредственное руководство, сплочённое с народом, сермяжную правду жизни игнорировать не могло. Хотя и пыталось - ратовало за тихое домашнее употребление. Что тут скажешь? По пустяшным событиям употребление на дому сойдёт, а с крупными как? Собственный профессиональный День праздновать забившись к кухонной плите? Будто смиренным самодостаточным идиотам, да ещё в последней стадии алкоголизма!..
В общем, крепкий, по боевому настроенный костяк потащил всю больницу на природу - гулять, так гулять! Оседлали мы лесную полянку, скатерти щедро разметнули. Скатерти не совсем уж самобранки, но и сиротскими не обзовёшь: вино, водка, картошечка-огурчики! Пышки-оладушки! У заведующих отделениями нос по ветру: кто-то в ясном уме себя блюдёт, а кто-то скоренько за горизонт пропал, чтобы в списки идеологических вредителей не загреметь. Зато простой труженик без боязни. Простому труженику терять нечего - право на труд у нас почётное и неотъемлемое!
Гуляем мы, значит, пьём-закусываем, я иногда гитару в руки беру - что-нибудь смузицировать, хором погорланить, как вижу, со стороны дороги к нам два парня уверенной походкой идут. Что интересно, когда расстояние сократилось, оказывается, близнецы, лет эдак двадцати двух. Оба при буйных тёмно-каштановых шевелюрах. Одеты по-разному: один в джинсах, клетчатой рубахе, туфельках, другой в спортивном костюме, на голове белая матерчатая кепка лихо устроилась. Я с интересом парнишек оглядел и навскидку сказать бы мог только следующее: не шантрапа, вроде, местная и на великих гуманитариев не тянут. Что-то среднее, но лица у обоих не отталкивающие.
Подчаливают к нашему лесному столу гости незваные и делают вид, будто тоже во хмелю. Будто до таких краёв счастьем наполнены, что присоседиться к чужому забористому веселью почитают за священный долг. Обогатиться, так сказать, взаимным удовольствием. Что им в плюс, заикнулись об этом с чрезвычайной деликатностью, и даже День медика упомянули. Причём, дипломатический язык больше близнец в клетчатой рубашке обнаруживал - специалист по намёкам да витиеватости.
В ответ им тотчас громкое "да", потому как наш умеренно осовевший женский пол мужским персонам только рад! Статистика сами знаете в чью пользу - на десять парней дюжина девчат. А если женскую дюжину глазом окинуть, рассортировать - в симпатичные едва ли половина сгодится, не говоря уж про красавиц. Однако, кто из этой дюжины счастливым быть не желает?
Примкнули близнецы к всеобщему кайфу, изо все сил душевное благоухание рисуют, а между тем, на меня исподтишка почему-то косятся. Ничего странного, вроде бы тут нет, да только через какой-то момент я вижу, что гости зацепку против меня ищут. К моей личности у них определённый интерес!.. Ну, раз зацепку ищут, значит, найдут. У нас к телеграфному столбу семьсот семь претензий предъявить можно, а к человеку...
Так и есть, перемигнулись в какой-то момент братишки, шушукнулись - и ко мне. Встали во весь рост напротив, лица постного вида состроили - будто я им громадное наследство в валюте задолжал.
- А вот ты меня что-то настораживаешь! - Тот, который больше спортсмен, в мою физиономию ручонкой ткнул.
Надо же - какой мучительный мозговой труд предшествовал этой придирке! Второй тут же с оживлением влез и ядовито поддакнул, что и на него мой облик почему-то нехорошо действует. "А я не рубль, - отвечаю, - чтобы всем нравиться. Да ещё двумя сторонами!"
Братья начинают глубокую оскорблённость чувств изображать, о немедленной сатисфакции что-то бормочут. Оскорблённость, впрочем, у них очень коряво выходит, ненатурально: номер один, что в кепочке, тот бы рад вообще без слов обойтись - одними кулаками, а другой совсем наоборот, больно кипятится в придуманной обиде. Осознают близнецы свои актёрские огрехи и ещё больше раздражаются: без всякой дипломатии предлагают мне застолье покинуть и кое-что "вон за теми соснами" срочно обговорить. Вот как! Невтерпёж им конфиденциальный разговор с Орешиным.
Женщины, несмотря на хмель, мордобой почуяли, всполошились: куда нашего молодого доктора тянете, зачем? Я их очень мило успокаиваю - ничего страшного не случится! Для вящей убедительности справляюсь у новоявленных гостей: "Вы же меня бить не будете?" Мама дорогая, сколько тонн иронии в моём вопросе! Совокупно с безгрешным выражением лица. А они даже издёвки не понимают! Впрочем, ума хватает при свидетелях драки не обещать.
- Не-е! Что вы?! Мы просто поговорить! - улыбается который говорун. - Полезная пешая прогулка!
- Свежего воздуха глотнём! - вторит ему спортсмен, пытаясь показушно расшаркаться в миролюбии.
Я тоже растягиваю рот, как можно шире и поясняю, что дышать свежим воздухом мне ни в одном глазу не страшно; что у меня даже сложилось удивительное предчувствие: лёгкий моцион в окружении братьев-близнецов обернётся исключительным наслаждением. А уж как при этом охота парою слов переброситься, просто жуть! Тем более, что тема беседы совместными усилиями уже найдена: корректировка эстетических вкусов посредством не особо длинного речевого обмена.
Поскольку убеждать я умею, народ на мои сладкие уговоры купился, затих. Кто знает, какие мотивы коллеги себе в оправдание придумали, но дружно умолкли, взгляды по разным сторонам развели. Мне это на руку, я им сейчас не судья, я лишь Пригожего мимоходом оглядел, интереса ради. Тот вилкой в миске с принуждённой ленцой ковыряет, будто ничего не видит, не слышит.
Двинули мы с близнецами к зарослям: я посерёдке - обнимаю "конвойных", словно первейших закадычных друзей. Они игру изо всех сил поддерживают, радостно скалятся, не таят, что к корректировке эстетических вкусов у них тоже интерес проклюнулся. Я соображаю потайной мыслью, что мы о разном говорим, что моя корректировка кое-кому не по нутру придётся, но словами братьев ободряю, радужные перспективы им рисую. И странное дело - они мой нехороший намёк шестым чувством понимают: сквозь грубое хихикание нет-нет да и проскочит у них напряжение.
Отошли мы в лес подальше и как по команде любезности изображать прекратили: я от "благодетелей" скачком на равноудалённую дистанцию отлип, жду подтверждения догадке, что словесный обмен меж нами выйдет чрезвычайно короткий. Так и случилось: весёлые "конвоиры" рты разом схлопнули, а меня слушать желанием не горят. С самого начала у них задумка на другом языке пообщаться.
Первым этот язык мне спортсмен кинулся разъяснять - как я, впрочем, и ожидал. Кулаки к подбородку поднёс, плечами влево-вправо закачал - давай доктора Орешина молодецким напором поджимать! Ничего так напирает, со знанием дела: будь я менее расторопным, пропустил бы в голову пару хорошеньких ударов. А так, отступаю назад да увёртываюсь. Пытался в этом зажигательном танце спросить, чем я братцам не угодил и в какую сторону они мне эстетические вкусы корректировать собираются? Тишина!
Тогда я решил на их же язык и перейти. Не стал ничего спортсмену про гамму эстетических вкусов толковать, кулаки ему в стороны блоком чуть отрикошетил и ногой - хрясть по бедру! "Лоу-кик" оздоровительная процедура называется. Смотрю, близнец номер один на сегодня пешими прогулками очень даже сыт. И что забавно, любитель прошвырнуться лесочком понял это с быстротою молнии: обо мне враз забыл, охнул, ахнул, сел на землю - над ушибленным бедром ладонями колдовать.
Другой, что говорун, потерей ведущего братца смутился, но гордость и кровные узы отступать ему не дают: топчется неловко на месте, конечностями трясёт: выбирает - то ли кулаки в боевой ход пускать, то ли ноги? Не ошибся я с предположением, что он мастак исключительно по части задиристых слов, кои из-за широкой спины можно безопасно выговаривать.
"Братцы, вам для задуманной задачи не пятиться маловато, здесь наступление нужно. Кого бить-то в лес вывели? Меня же!" Слабовоинственный близнец моими мыслями чуточку ободрился, решил наступать. Двинулся было вперёд, а я ему обманный взмах - и в солнечное сплетение!
Согнулся братик номер два пополам, и вижу я, что ему не до свежего воздуха, ему за счастье сейчас чего угодно ртом глотнуть. Ибо желание загрузить работой лёгкие есть, а результата нет - одни безутешные попытки. Которые не могут владельца униженного тела не огорчать. Пока соображал он, каким образом подачу кислорода возобновить, я ему контрольный тычок под глаз. Премия, так сказать, за особую вредность - показалось мне, что он ещё и спец лежачих добивать. Видел я таких в своей жизни.
Вот вам и картина - два молодца прямили горбунца! Замучились трудиться, а горб всё не прямится!.. Охают братья на все лады, а у меня такое ощущение, что они за минуту лесной прогулки до чего-то полезного, высокого созрели. Внезапное переосмысление их настигло, глядишь, вот-вот корректировка эстетических вкусов начнётся. В нужную сторону, естественно. Я ж теперь в ответе за них, поскольку приручил. То есть проучил.
Опочки! Прошу покорнейше пардона. Я вам не то, чтобы забыл сообщить, но в самом начале кое-что о себе специально не договорил. Что в студенческие годы чуть-чуть карате занимался. Хотя как чуть-чуть? Нормально занимался, шесть лет. Два раза на подпольные турниры в Алма-ату ездил, один раз с победой возвращался.
"Ну, всё! - воскликнет в негодовании читатель. - Чаша терпения переполнена! Орешин просто феерический орёл! Туз - внакладку с валетом и королём! То он лучше всех лечит, то мастерски калечит! Сейчас ещё похвастается, что вышивает крестиком и в совершенстве говорит по-китайски! Да запулить эти самовлюблённые "Записки" куда подальше!!! Печку ими растопить!"
Нет господа, признаюсь честно, крестиком вышивать не умею. По-китайски - ни в зуб ногой! Насчёт всего остального - тоже не вру. Успешно сочетаются у меня и лечение и... силовое воспитание... когда очень напросятся. Прошу поверить на слово, кто меня не знает.
Лежат братья на спинах, молча уткнулись в неподвижное забайкальское небо - словно в первый раз видят. А забайкальское небо такого молчаливого внимания стоит - оно синее, ласковое, бездонное! Я тоже за компанию голову к небесам задрал, подпитаться высокими чувствами. Хорошо. Да что хорошо - просто замечательно!
Стою промеж братьев, то вверх голову запрокину, в звенящую высоту, то вниз - на поверженных налётчиков. Налётчики подниматься не хотят, оробели, боятся от меня ещё по воспитательной порции получить. Я решил их тогда на чувство юмора прощупать. Чувство юмора, оно как песня - строить и жить помогает. В том числе и взаимоотношения между людьми: тех, кто тонкие шутки ценит, я в душе уважаю и всегда готов навстречу шагнуть.
- Здесь один откорректированный или у меня двоится?
Братья обиженно сопят, и эти нечленораздельные звуки, ими издаваемые, пока единственные. Ага! Не совсем, выходит, они пропащие для юмора, дошло до них, что я издеваюсь. "Вот что "Лоу-кик" животворящий делает!"
- Выкладывайте, кто такие? - уже без шуток, серьёзно.