Аннотация: Повесть на 110 страниц, в двух частях. Герои - два советских офицера-артиллериста, которых перестройка направила по иному, нежели они предполагали, руслу. Но основной "замес" темы не армейский, а любовный.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Сто двадцати двух миллиметровые гаубицы, что в табели советского вооружения лаконично именовались "Д-30", гулкими, оглушительными раскатами рвали тишину и спокойствие Песчанского полигона. Массивные стволы орудий, увенчанные дырчатыми набалдашниками - компенсаторами, изрыгали с выстрелами яркий хлёсткий пламень, чёрный клубящийся дым и, повинуясь многотонной силе отдачи, осаживали резко назад.
Если бы забайкальский, известный особой прозрачностью и невесомостью, воздух, можно было представить густым и белым как молоко, и если бы можно было позволить воображению прорисовать в этом молоке длинные тоннели, со страшной скоростью пробуриваемые снарядами, прорисовать неудержимые турбулентные смерчи, рвущиеся от компенсаторов в разные стороны, то все эти мощные, неистовые вихри, сокрушительные ударные волны, замысловатые пустоты, рождаемые "Тридцатками", заставили бы очень и очень поразиться той грозной силе, что затеяла игру с атмосферой.
Впрочем, неимоверного обвального грохота, сотрясающего округу; резких молниеподобных вспышек; огромных клубов дыма и пыли, что плотно окутывали гаубицы хватало для благоговейного потрясения и уха человеческого и сердца и разума... одно слово - орудовали боги войны!
Зачётные стрельбы вела батарея капитана Григорьева. Григорьев Олег Михайлович в положенной колючей пэшухе (где половина самой натуральной шерсти), что в жаркий день не мать родная, а ершистая мачеха, стоял на прикрытом маскировочной сетью КНП, и в куцый артиллерийский бинокль следил за разрывами. Капитан то и дело подхватывал игрушечную трубку полевого телефона, размеренно и внятно сыпал цифрами, потом громко, но без ярости и злобы командовал - "Огонь"!
В ответ с огневой позиции ухали его родные гаубицы, отправляя к указанной цели смертоносные снаряды. К КНП прекрасно доносился прощальный их свист, больше напоминающий нежное звонкое шуршание - как если бы где-то высоко в небесах внутри огромной металлической трубы бежал озорной мальчишка и волок за собой прыгающую кольцами проволоку.
Чуткому, опытному уху Григорьева этот удаляющийся шелест говорил о многом: на какой высоте летит снаряд, и когда, в какой стороне он упадёт. Так и сейчас - небесное зашифрованное послание от последнего залпа предупредило его об удачном попадании.
Сыграли "Отбой", и в тишине, пробирающейся в головы артиллеристов зыбким миражом - через несмолкаемое эхо выстрелов, через отзвуки разрывов - офицер поднялся из просторного окопа, снял фуражку. Лицо его - круглое, добродушное, лишённое печатей возрастного максимализма и неусыпного самолюбия, мало гармонировало с военной формой, да ещё с самой что ни есть боевой должностью.
Выдавать наряд-задания комбайнёрам или ткачихам - с таким простым, домашним лицом самый раз. Но разметать противника грозным смерчем из ста двадцати двух миллиметровых орудий...Однако, за простецкими, мягкими чертами лица скрывался человек чести, офицер, способный твёрдо отдать приказ и нарушителям хвост прижать до посинения.
Было Олегу Михайловичу тридцать четыре года. Переросток для капитанской должности, он не тяготился завалом карьерного графика - безнадежным уже для полковничьих высот, и не рвался мощным "тройным" прыжком наверстать упущенное - героически проявить себя небывалыми достижениями в соцсоревновании, или выплакав должность начальника штаба дивизиона, за месяц замордовать в дивизионе всё живое - соорудить из "трупиков" себе мостик удачи.
Григорьев знал: майорская звезда, что устроит его вдоль и поперёк, глядишь, и выпадет перед уходом в запас: есть такая добрая традиция - капитана к пенсии, если он не полный идиот, всегда на должность старшего офицера двинут. А Григорьев не идиот - нормальный мужик и командир толковый, просто много чего в армии не сложилось.
Обходила Григорьева уже молодёжь- вот и на их дивизион скороспелого майора прислали - выслуживать подполковника в тридцать лет. И не сказать, что у того семь пядей во лбу- гонор да высокомерие, но Олег Михайлович с молодым начальником не дерзил, как это часто случается с мастерами своего дела - независимыми и непокорными, особенно когда решительные и напористые "полководцы-сосунки" лезли жизни учить.
Старым, больным, требующим покоя "дедушкой всех артиллеристов" Григорьев тоже не прикидывался и законные обязанности на подчинённых офицеров не перекладывал - копошился в своих делах, будто вчера принял батарею - щепетильно, ответственно, с интересом. Полковые товарищи искренне ему советовали - "Михалыч, поднапрягись, рвани со своей батареи! Не старый же ты чёрт - сложится ещё служба"! Григорьев на это мило, мягко улыбался и шутил: "Выпалил я свою птицу-счастье. Сунул вместо снаряда и сам не заметил".
* * *
Дивизион пребывал на полигоне уже неделю: расчёты опорожнили не один штабель боеприпасов и наколотили себе разрывами уши - словно кувалдами. Стреляли с закрытых позиций - по укреплениям противника, что располагались в пяти километрах, накрывали огнём квадраты - с корректировкой огня и по условиям ненаблюдаемых целей, показывали боевую сноровку в прямой наводке - разили фанерные мишени, которые на дальности двух километров от орудий взад-вперёд таскали хорошо укрытые лебёдки.
Батарея Григорьева отстрелялась недурно - на твёрдую четвёрку и командир этим довольствовался чрезвычайно, ибо на предмет оценок у него давно была своя стратегия - в отличные стрелки попасть несложно, но - хлопотно: насядет потом начальство с повышенными соцобязательствами, начнут "подкладывать" под всякие проверки, лишние сборы - тут же автоматом командировки, глупые отчёты. В орудия каждая вошь будет поминутно заглядывать - как, что надраено в передовой батарее?
И конечно же, полезут разбираться, почему такой боевой командир не коммунист? А он может, в душе и коммунист похлеще некоторых, он просто не член партии... Да только в эту разницу никто не вникает.
После жаркого учебного дня Григорьев, подставив свежему вечернему ветерку лысеющую голову, разглядывал оценки дивизиона, что вывесили на щите у дневального по лагерю артиллеристов.
Из тентованного автомобиля ГАЗ-66, что подрулил прямо к палаткам, хватаясь за выгоревшие пилотки, ловко выпрыгнули три солдатика; пружинисто скакнул на землю высокий, и как положено взращённому на училищных харчах - худоватый лейтенант: в повседневном кителе, охваченный ещё неразношенной, без единой морщины, портупей, в сверкающих сапогах и высокой фуражке с лихо заломленной тульёй - такие фуражки звались среди офицеров "аэродромами" и шились только по заказу.
Лейтенант вытянул за собой коричневый кожзамовский чемодан о двух ременных застёжках-пряжках, заученным движением поправил форму, и даже не пытаясь согнать с белого, красивого лица тревогу, осмотрелся.
Полевой лагерь раскинулся у подошвы невысокой голой сопки. Дюжина отделенных палаток выстроилась в строгую, трассированную линейку, которую начинал пост дневального - с деревянным окрашенным грибком, телефоном, красным пожарным щитом; чуть на отшибе, в двухстах метрах, виднелась столовая: полевая кухня и две огромные палатки - солдатская и офицерская; и уж совсем поодаль, на вычищенном песчаном квадрате, располагался огороженный специальными лентами артиллерийский парк, где в три аккуратных ряда выстроились зачехлённые гаубицы, примкнутые к грузовикам -тягачам.
Из кабины прибывшего "газончика" лениво, расслабленно вылез низкорослый майор с чёрными ершистыми, словно сапожная щётка, усами. Держа за угол красную тоненькую папку, майор поздоровался с Григорьевым за руку, махнул на лейтенанта:
- Принимай, Михалыч, пополнение! На второй огневой взвод.
Поняв, что капитан с невозмутимым, умиротворённым лицом и есть нужный ему командир, лейтенант, вовсю показывая строевую удаль, размашисто шагнул навстречу.
- Лейтенант Фалолеев! Прибыл для прохождения службы!
Григорьев водрузил на голову тёмно-зелёную фуражку, ровной рукой сделал чёткую отмашку у виска: - Григорьев. Олег Михайлович. - Потянувшись здороваться, добавил, - капитан.
- Без всяких вливаний в коллектив! - полушутливо, полусерьёзно погрозил майор, ткнул указательным пальцем в чистое небо. - Сами знаете, какая там реакция!
- Знаем, - Григорьев чуть насупился. - Бутылку не успеешь открыть, сам Горбачёв тут как тут! Сторож сухого закона! - и поманив стоящего недалеко солдата, кивнул на лейтенанта, приказал: - Проводи к офицерской палатке!
Когда сумерки, оттенённые серым, затянутым небом, уверенно перебороли день, стихла полигонная суета, в дивизионе объявили ужин. Солдаты - усталые, перепачканные пылью, гарью и орудийной смазкой, гремели котелками в очереди к дымящей полевой кухне, скупо переговаривались.
Ужин офицерам второй батареи Григорьев приказал подать в палатку: побеседовать с новоприбывшим капитан затеял за чаем: меньше народу и обстановка доверительная - не проходной двор, как в столовой. Командир батареи, два его взводных - старшие лейтенанты и новичок уселись за стол и принялись с аппетитом наворачивать разваренную пшённую кашу с тушёнкой.
Лейтенант, конечно же, удостоился нескрываемого любопытства: какое училище закончил, откуда родом, какие орудия освоил лучше всего и какие нравятся особо?
- Училище - коломенское! Нравится - сотка "Рапира" - изящностью, мощью...по баллистике - дальнобойные люблю, - рапортовал тот с полной открытостью. - А родом из Мценска, орловской области, мать, отец - простые люди.
- Мценск! - оживился Григорьев, поднял от тарелки слегка прищуренные глаза. - "Леди Макбет мценского уезда" читал?
- Нет.
- Что ж ты, братец,? Это же литература! Лесков!
- Я больше математикой увлекался, задачки, олимпиады...
- Женат? - спросил Григорьев.
- Куда такое счастье? - восклицание молодого офицера окрасилось то ли эмоцией насмешки, то ли горькой обидой. Тут он смутился своей откровенности, по-военному отчеканил. - Пока нет!
- Ясненько, - кивнул капитан и глядя на красивое холёное лицо лейтенанта, которое ещё не дружило плотно с бритвой, на высокий гладкий лоб, на тонкие девичьи пальцы, полюбопытствовал: - В артиллеристы что подался?
- Странный случай вышел, - вспоминая о чём-то далёком, широко, даже азартно улыбнулся Фалолеев. - По математике, ещё в девятом классе, районная олимпиада была - я первое место занял. Председательствовал мужчина один - седой, с орденским планками. Он мне руку пожал и говорит: "Таких умных хлопцев - непременно в артиллеристы"! Училка из комиссии, правда, всполошилась: "С такими-то способностями лучше в институт"! А седой ветеран, и говорит: "В советской армии золотые головы тоже нужны".
- Дело мужик сказал, - с явным удовольствием кивнул Григорьев, хотя против воли мелькнула мысль, что с такой дворянской наружностью лучше уж в астрономы - пялиться в телескоп спокойненько, никому ничего не приказывать, никуда не стрелять, потому как хлеб артиллериста - не просто цифирки тасовать.
- А я из-за капитана Енакиева в артиллерию подался, - признался Григорьев с грустью и ностальгией. - Слыхал про такого?
- Нет, - растеряно пожал плечом Фалолеев.
- Не знаешь? - капитан в удивлении замер над кружкой чая. - "Сын полка" читал? Катаева?
- Вроде читал. В школе.
Григорьев отхлебнул последний глоток, отставил опустевшую кружку.
- Вроде! - с явным неодобрением хмыкнул он и, словно выговаривая за серьёзный проступок, взялся просвещать зелёного лейтенанта, аргументируя каждое слово взмахом указательного пальца. - Эта книга о трёх вещах - о войне, Ванюше Солнцеве и об артиллеристах. С неё настоящий артиллерист начинается. Понял?
- Понял, - кивнул лейтенант, и лицо его налилось виноватой краской, которую, впрочем, в полутёмной палатке никто не разглядел.
Командир батареи смягчился, посмотрел на часы и лёг на кровать.
- Что-то ты настораживаешь, дружок. Высшую математику всю жизнь зубрить? Надо и толковые книги почитать - они про жизнь, про людей.
- Наверстаю, товарищ капитан! - белые, ровные, один к одному зубы Фалолеева сверкали в полумраке изрядным оптимизмом.
- Наверстай! - Григорьев примостился на заправленной кровати в сытую, блаженную позу - на спину, закинув руки за голову. Минутку-две он думал о чём-то своём, упирая взгляд на выцветший брезент палатки, потом не выдержал собственных молчаливых рассуждений, приподнялся на локте.
- А я вот на всю жизнь запомнил - у Енакиева последний бой: разрывы, гибель товарищей - всех, под чистую; смерть вокруг, а он недрогнувшей рукой записку пишет, ставит аккуратную точку... сына приёмного спасает...Человек! Мужчина! Офицер! - патетически воскликнул Григорьев, но всё получилось от души, естественно, без перебора с пафосом. Снова опустился на спину и тихо добавил, - из-за этой точки я в артиллеристы и пошёл.
- Он на самом деле был - Енакиев? - с нескрываемой растерянностью подал из-за стола голос лейтенант.
- Какая разница, - капитан устало посмотрел на новичка, рубанул по воздуху рукой. - Конечно, был! Стали бы книгу писать, если не был.
Глава 2
Подъём дивизион играл в шесть часов. К подъёму, ни свет, ни заря, заявился командир дивизиона Бужелюк - сухопарый, надменный майор, с вылезшим вперёд острым подбородком и сплюснутым с боков очерченным носом, напоминающим больше кость, нежели плоть. Как лицо с большими связями, майор позволял себе домашние ночёвки с полигона и прочие вольности, за которые обычный смертный уже поплатился бы карьерой.
О том, что Бужелюка продвигают по блату, в артполку знали все, как и все были в курсе особого нетерпения этого рьяного карьериста - приказ о вступлении на подполковничью должность ему состоялся ещё при капитанском звании. В нужных верхах так напористо поддали в "бумажный парус", что офицер скаканул круче резвого коня - через два барьера сразу.
Неожиданно холодное, чуть ли не до минуса, утро не располагало к оживлению и бодрости, и Бужелюк, в принципе не способный к простому обращению, молча, с наполеоновским видом прохаживался туда-сюда вдоль линии палаток. Он держал длинные озябшие руки за спиной и через каждые десять шагов вынимал их оттуда впериться ястребиным взглядом в часы. Григорьев в ожидании последних минут перед подъёмом наводил на сапогах блеск, поочерёдно выставляя ноги на специальную подставку, и негромко бормотал под нос:
- Боги войны в атаку не хо-одят! Боги войны попивают винцо-о!
- Где ты песню-то откопал? - покривился дивизионный командир, резко провернувшись на каблуках. Как любой скороспелый выдвиженец он не имел привычки говорить подчинённым офицерам "вы" независимо от их возраста. - Чушь какая-то! Я понимаю "Артиллеристы! Сталин дал приказ"! А тут - винцо! В стране перестройка, партия за трезвость борется, тебе - винцо! Мало за прошлое употребление досталось?
- В училище один старый полковник напевал! - без тени смущения, с детской простотой поведал Григорьев. - Довелось ему срочную в пехоте служить и под фашистскими пулями побегать. А после войны он в артиллеристы перековался и вот такое сравнение сделал. Впрочем, он прав - не ходим мы в атаку. Или встречаем врага прямой наводкой, или навешиваем с закрытых позиций.
Григорьев положил щётку на подставку, добавил:
- Знающий человек был тот полковник - чтобы обделаться, в атаку один раз сходить достаточно! А случай ему передо мной пооткровенничать представился чрезвычайно интересно - стоял я в наряде посыльным...
- Сейчас мирное время, Григорьев! - оборвал капитана Бужелюк. Ему не понравилась ни ссылка на боевого полковника, ни легкость Григорьевского повествования (будто он собеседнику ровня!). - И партия нам другие задачи ставит! Ты линию партии одобряешь?
- Одобряю! - со скрытым сарказмом кашлянул Григорьев (из-за таких рьяных партийцев он и решил - ноги там не будет!). - Но слов из песен, как известно, не выкинуть.
- Дивизион, подъём! - с тройным усердием, от присутствия командира, завопил дежурный сержант.
- Вашего новичка сегодня посмотрим, - буркнул Бужелюк, глядя как из палаток заводными кузнечиками выпрыгивают полусонные солдаты.
- Всего два дня в должности, - осторожно подстраховался командир батареи.
- Ничего, настоящим лицом товар оценим!
* * *
Однако настоящее лицо нового "товара" майору не понравилось ещё до проверки боевым делом. Причина подобной скороспелой неприязни ничего удивительного в себе не таила: обычная для мира ситуация, когда мрачный, насупленный субъект патологически терпеть не может весельчака и оптимиста, будто всю жизнерадостность, свет и счастье этих угрюмых мизантропов украли вот такие открытые, неунывающие натуры. А на КНП, где полностью распоряжался Бужелюк, его неприязненное отношение к Фалолееву проявилось в полной, откровенной мере.
После выдвижения и развертывания орудий на огневой позиции, после прибытия офицеров дивизиона на КНП - для сдачи персональных нормативов, Григорьев, как и положено, приступил к постановке задачи своему новичку:
- Товарищ лейтенант! Цель - справа от ориентира номер "два" окоп пехоты противника. Протяжённость оборонительного рубежа - тридцать метров. Подготовка данных целеуказания - полная! Цель - уничтожить! - и капитан отжал кнопку секундомера.
Фалолеев торопливо ухватил карту, артиллерийский круг. Задача для него не новость, в училище он такие щёлкал запросто: нанести на карту огневую позицию и цель, рассчитать их координаты, вычислить угломер, уровень, прицел - внести положенные поправки и передать данные для стрельбы на батарею. Там наводчики выставят прицелы, нужные углы и орудия дадут залп. Если всё рассчитать верно, снаряды упадут туда, куда следует - прямо по окопам противника.
И все, кто на высоком "пупке" - то есть на КНП, будут смотреть на разрывы- чем обернётся умение товарища лейтенанта? Словом, это его боевая прописка в полку: или он тупоголовая мазила или не зря его четыре года учили!
Быстрей сделать засечки углов по буссоли! Фалолеев прильнул к окуляру, завертел прибор в поиске цели - вот цель! А вот они - нужные градусы на угломерном круге! Затем карта, планшет! Потом "привязать" огневую позицию! Всё у него получится! Ещё бы не топтался рядом Бужелюк, не стоял над душой! Григорьева совсем не страшно - у того лицо спокойное, доброжелательное. А Бужелюк насупленный, заранее недовольный - так и веет от него противным холодом!
Лейтенанту надо было без всяких посторонних мыслей смотреть в карту, на планшет, в цифры, а глаз невольно косил в сторону, на начищенные сапоги майора, которые, казалось тоже посылали начальственное презрение.
Только бы цифры скакать не начали - их тут тьма кромешная, на кругах, в столбиках, в строчках. И обмишуриться никак нельзя - начинается настоящая служба, и самый главный для него начальник лично его оценивает. Если промахнётся - ничего хорошего потом не жди!
"Ладно, Геннадий Борисович, чего цифр-то бояться? Всю жизнь с ними в ладу". Самоуспокоение сработало - мысли остепенились, руки перестали дрожать, а нужное для орудий целеуказание взялось обретать законное цифровое выражение.
Бужелюк, в любимой наполеоновской позе прохаживающийся возле стереотрубы, окинул лейтенанта равнодушным взглядом, пожевал сухие губы и неожиданно крикнул - "Газы"! Фалолеев выхватил из сумки противогаз, быстро надел. Обзор из-за резиновой маски резко сузился - теперь, чтобы заметить что-то, надо было вдвойне вертеть головой - благо, что ему осталась лишь работа карандашом.
Но как оказалось, главная беда заключалась не в урезанном кругозоре - через полминуты очки противогаза запотели мелкой росой, и ничего поделать с ней Фалолеев не мог. Он елозил головой над планшетом туда-сюда, выискивая просветы для зрачков, а стрелка запущенного Григорьевым секундомера беспристрастно вела учёт его расторопности.
В готовый расчёт целей осталось нести поправки - на температуру, скорость ветра. Вот и особая таблица - колонки сплошных цифр, вот нужные пересечения, где температура, скорость ветра, вот последние росчерки карандаша - и телефон: принимай огневая позиция первое указание молодого лейтенанта! Огонь по врагу!
Орудия батареи, что виднелись в тылу, в двух километрах, окутались дымом и пылью, и через несколько мгновений, после грохота залпа, до КПН уже донёсся поднебесный шелест снарядов. Григорьев, чутко вслушиваясь в смертоносное пение, еле заметно покривился: уйдут дальше цели, как пить дать, уйдут. Богатый опыт капитана не обманул - назначенные для поражения окопы остались нетронутыми, а Фалолеев с ужасом и тяжким замиранием сердца смотрел на разрывы, что высоко вздымали землю совсем не там...
Первое войсковое задание лейтенанта Бужелюк разбирал тут же, на КНП. Майор будто являл собой неминуемое возмездие за разгильдяйство и халатность, а сухая крепкая хворостина, что он размеренно похлёстывал по голенищу сапога, свидетельствовала об отвратительном его настроении.
- Пальцем в небо попали, лейтенант, если не сказать хуже! - негромко говорил майор, но у молодого офицера эти слова отзывались досадой и болью. - Чему вас только в училище учили?
Офицеры дивизиона слушали Бужелюка как и полагается - молча, стараясь лицом не выражать никаких эмоций. Фалолеев, потупивший взгляд, вовсю пылал багрянцем - какой позор, какая оплошность! Вот так прописался!
- Да! - звонко располосовав хворостиной воздух, наигранно спохватился Бужелюк. Все, кто хорошо знал майора, замерли, ибо вежливость, с которой тот обратился к лейтенанту, могла означать лишь иронию и ничего кроме иронии. - Подскажите, пожалуйста, как ваши покойники приняли данные и произвели залп?
Фалолеев замер в растерянности: не ослышался ли он - какие покойники? Или это шутка?
- Вы думаете, вас газами травили персонально? Из баллончика в нос? - Бужелюк с удовольствием буравил оплошавшего лейтенанта водянистыми глазами. - Почему команду "Газы" на батарею не передали?
Фалолеев понял, сколь велика его ошибка, ибо будь газы взаправду, то действительно, на батарее валялись бы одни покойники. Но вслух он сказал расхожую фразу, которой принято оправдываться во всех частых и нелепых случаях - "Виноват, товарищ майор"!
- Твёрдая академическая двойка! - объявил Бужелюк и повернулся к Григорьеву. - Вы, капитан, воспитательную работу в его карточке фиксируйте! А то... надеюсь, знаешь, что нам такие герои наживают?!
Глава 3
Жену Григорьева увезли в роддом - рожать. Григорьев от волнения не находил места - тайком отпрашивался у начштаба из части, по три раза на дню совался под окна роддома - всё уточнял о самочувствии, и своими, непонятно откуда нахлынувшими страхами делился даже с санитарками: "тридцать три ей уже! Очень боюсь"! Его успокаивали, говорили, что рожать здорового дитятю возраст лучше и не придумать. Григорьев слушал, успокаивался и ещё поддакивал - "Да, у меня Надюша кости не мелкой! Она и первенца, дочку родила сама, очень спокойно"!
Вторым ребёнком на свет появился долгожданный сын, и на выписку счастливый отец собрался как по президентскому протоколу. Свою жёлто-рыжую "шестёрку" Жигули, что купил три года назад на барахолке, помыл, почистил где только подлезть возможно было, украсил сиденье голубой накидкой.
Выписная медсестра получила конфеты, шампанское; жена - поцелуи, цветы, снова безудержные поцелуи, нежный благодарный шёпот. Заглядывал Олег Михайлович в , подтянутый голубой шелковой лентой кулёк - с умилением и восторгом глядел на спящего младенчика - розового, с хрупкой, мизерной, но уже волосатенькой головкой. Вот он - сын! Долгожданная мечта, потаённая надежда, свершившееся счастье! Полный ювелирный комплект - сперва нянька, потом лялька! Кто теперь скажет, что Олег Михайлович того... с прицелом нелады имеет?!
... Фалолеев и ещё четверо надёжных сослуживцев сидели вечером на кухне Григорьева. Наследника обмывали как профессиональные подпольщики: собрались тихо, вроде как случайно - громогласно объявить о застолье, даже если у тебя и тройня родилась - боже упаси! Партия для всех праздников прописала исключительно лимонад, квас и перестроечные речи!
Спрятавшись от посторонних глаз, Григорьев со товарищи на заветы партии чихали (какой может быть лимонад!), ударно опорожняя запасы Столичной. Фалолеев, что никак не мог высвободиться из-под морального гнёта своей позорной стрельбы, на пьяную голову вдруг принялся отчаянно оправдываться:
- Ведь я в расчётах разбираюсь! Я из-за противогаза цифру спутал - в поправках! Единицу за семёрку принял - вот и молоко!
- Первый блин комом - не только на тебе проверено, - одобряюще похлопал его по плечу Григорьев. - Оно одно плохо - первым блином Бужелюк по морде может пятилетку тыкать.
- Вот именно! А я просто цифры спутал - очки запотели, ничего не видно! Единицу с семёркой!
- Успокойся, Гена! - вмешался капитан Семахин - командир соседней батареи, сибиряк-крепыш. - Первый раз - есть первый раз. Будет тебе случай отличиться.
Гости стали вспоминать кто как сплоховал лейтенантом, и очень скоро разгалделись как воронья стая. В кухне появилась жена Григорьева - Надежда - светловолосая, будто русалка, с большими усталыми глазами.
- Надюша! Солнце! - Вот такое тебе за сына спасибо! - широко разводя руками, кинулся Григорьев обнимать совсем не хрупкую супругу.
- Расшумелась, артиллерия, ну расшумелась! - будто не замечая радости мужа, беззлобно высказала та упрёк. - Новорожденного мне поднимете!
- Не будем! Не будем, Наденька! - виновато-сбивчивым хором пропели офицеры и Надюша, степенно окинув застолье невыспавшимися глазами, словно вытягивая с каждого подписку о тишине, удалилась. Всем ясно было, что спит себе спокойненько новорожденный Димушка, и никакая гулянка не мешает молодому богатырю сопеть в две ноздри, а мамка зашла для порядка - мужчин приструнить, да себя в полном счастье показать.
Водка после замечания всё так же лилась без остановки, только хозяин, болтающийся между седьмым небом и потёртой табуреткой, теперь каждые пять минут подскакивал на ноги и тревожно шикал "Тихо"! Все замирали, прислушивались - нет ли из детской шороха? В полной тишине Григорьев давал "отбой" панике, а через минуту первым не мог удержать в голосе умеренности.
После осушенных на круг двух литров, новоявленный отец было сунулся в подъезд - пройтись по знакомым квартирам и как следует раздвинуть границы торжества, но Семахин плотно ухватил его за плечи:
- Михалыч, без гудежа!... Сын есть сын, а политическая обстановка...
- Что обстановка? - не сильно упорствуя, Григорьев вернулся на кухню. Однако радость в его глазах подменилась обидой. - Партия с алкоголиками борется. А у меня сын родился! Димушка! И я не пьянь подзаборная, а советский капитан, артиллерист! Я тебе прямой наводкой сосну за километр перешибу!
* * *
Фалолеев очень быстро постиг натуру Григорьева и в оценке родного командира даже позволил себе некоторую снисходительность. Лейтенант верно угадал: больше всего на свете Олег Михайлович желал не громкой славы или выдающейся карьеры, а интересного для души дела вкупе с домашним умиротворением и спокойствием.
Что за причина в этом крылась - и сам Григорьев того не знал: то ли врождённая потребность натуры, то ли давнее, въевшееся ещё в ребячьем возрасте, желание, потому как вырос в детском доме - без отца-матери. И потрёпанная книжка Катаева "Сын полка" открылась первым и самым впечатлительным окном в мир, а сирота военных лет - пастушок Ваня Солнцев стал ему как братом. Маленький Олежек мечтал о родителях, о семейном тепле, защите и любви сильного, удивительного человека - такого, как капитан Енакиев, и после книги запечатлелось ему в детском сознании, что артиллеристы - народ самый заботливый, дружный, надёжный - одним словом - проверенный.
Подался юноша Григорьев в военное артиллерийское училище - к проверенному народу, к славным наследникам традиций капитана Енакиева. Поступил, окончил, и как полная перекатная голь без капли сожаления поехал служить в Забайкалье - чего бездомному горевать: СССР большой, и везде - родина.
В службе, в артиллеристах он не то, чтобы разочаровался, но кое-что переосмыслил и стремление рваться наверх как-то очень скоро утерял, хотя по-прежнему самозабвенно любил орудийную матчасть, любил стрельбы, любил пестовать из парней-призывников настоящих артиллеристов. Скромная должность позволяла Григорьеву приличный остаток сил и чувств с удовольствием возвращать в горячо любимый дом, и он наслаждался семейным уютом осознанно, с пониманием, как понимает и смакует выдержанное вино опытный дегустатор.
И надо сказать, всё желаемое Олег Михайлович получил: жена, которую он заприметил ещё студенткой педагогического института, семейные обязанности исполняла образцово - помимо загруженности с уроками по русскому языку и литературе, вечерами пребывала в готовности подать вкусный ужин; дочь отлично училась в школе, ходила в три кружка и прилежно сидела за школьными тетрадками; а теперь вот и малой в куче чистых пелёнок сопел розовыми ноздрями - что ещё нужно семьянину для полного счастья? Ах, да - положенный к полной чаше продуктовый и вещевой ассортимент!
Было! Затоваренный холодильник (сам охотник и сестра жены содержала с мужем большое подворье в 50 километрах от Читы) гарантировал сытный стол, как минимум, на неделю; новый велюровый диван с мягкими широкими боковинами обеспечивал комфортный сон, а большой цветной телевизор развлекал по вечерам. Машина Жигули (одна беда - не новая) в гараже за домом, там же - четыре огромных удилища-телескопа, два спиннинга, сети на разную ячейку, надувная резиновая лодка. В квартире, в железном шкафчике, двустволка двенадцатого калибра - и всё не без дела. Мясо, рыба на столе не переводятся - добытчик Олег Михайлович во всей положенной красе.
По твёрдому убеждению Фалолеева, любой здравомыслящий мужик на месте Григорьева (коль залит прочный домашний фундамент: квартира есть, детей народил, жена при заботах) хоть чуточку посуетился бы и для сугубо личных удовольствий. А у того одно увлечение - дикое, требующее уединённости и отказа от комфорта - рыбалка, охота! "Толкаться по снегам и болотам, когда наслаждений без этого по самую макушку! Блажь! - однозначно заключал Фалолеев, считая что слишком рано старит себя Григорьев. - Мне бы машину - поехал бы в тайгу комаров кормить"?!
Однако, как человека, ценящего спокойную, размеренную жизнь, попутал Олега Михайловича известный грешок: прикладывался он к рюмочке, правда, не в ущерб службе, чаще дома - с товарищем-другим, а то и вовсе в уединении, но неизменно чинно, степенно, почти что ритуально. "Исключительно для настроения души" - пояснял Григорьев тягу к спиртному, но полковые активисты за трезвость норовили зачислить офицера чуть ли не в моральные негодяи.
Удивлялся он такому причислению к лику алкашей, ругался с замполитом и упрекнул того однажды на свою голову, что, мол, борцам за всеобщую трезвость делать больше нечего, кроме как за чужими рюмками следить, да наверх докладывать. Лучше бы глаза разули на пустые магазины, да на хамские рожи за прилавками!
А винцо, что винцо? Оно делу не помеха. Не так он и закладывает, чтобы своё мастерство пропить. У него и песня от боевого ветерана в наследство осталась: "Боги войны в атаку не ходят! Боги войны попивают винцо"! Он бог войны - если кто забыл! Может и винцо попить, а может так по врагу огневой мощью поддать, что в клочья и технику разнесёт и укрепления и пехоту! И если кто после его утюжки живой выползет, с полными штанами дерьма, то только с завещанием - чтобы ни одна сволочь на Советский Союз с оружием лезть и не мечтала!
Глава 4
Чита - город в Советском Союзе своеобразный, уникальный, и лицо этой уникальности, перво-наперво - в высокой плотности военных. Пять тысяч офицеров на сравнительно маленький, хоть и областного статуса город, позвольте заметить, не взмахи собачьего хвоста. Это сплошные погоны: в толпе, в автобусе, троллейбусе, в магазине, на вокзале! Погоны и ещё раз погоны! Какие только вообразятся: чёрные, красные, малиновые, зелёные, голубые - от солдатских до генеральских. А уж сколько полковников по Чите запросто шмыгает, так не каждая армия мира и в военное время увидит.
Что хотите - на главной площади штаб Забайкальского военного округа. Честно сказать, штабом округа не сильно какой советский город удивишь, округов в стране за два десятка, но пойдите-ка, отыщите город, где штаб - не просто архитектурный памятник и форменный красавец, так он ещё и царственно, вызывающе стоит напротив обкома КПСС - наглядно более неказистого и серого. Где ещё между подобными творениями зодчих словно напрямую витает вопрос - кто кого? А уж где ещё напрашивается однозначный ответ в пользу легендарной и непобедимой?!
Не найдёте больше мест, судари! Потому как родной коммунистической партии у нас всеобщий почёт и лучшие места, а штабные "атланты и кариатиды" в массе своей по второстепенным улицам жмутся, при зданиях порой неприметных, рядовых. Это только штабу ЗабВО нешуточное счастье перепало, потому как Забайкальский округ - главное спасение от соседа-китайца.
В самой же Чите кроме штаба округа и простых воинских частей не перечесть - глухие длинные заборы, ворота с красными звёздами сыщутся что в центре, что по окраинам. Оттопать от вокзала пять шагов - и непременно обнаружится красная табличка - МО СССР! Как говорится - и налево наша рать, и направо наша рать!
И рать эта забайкальская по причине многочисленности своей и крепкого единения с народом, расселена где только можно - для неё в Чите военных городков и общежитий понастроено приличное количество - в городском массиве, по-братски - без шлагбаумов и ограждений. Потому как военный человек в стольном граде Чите - неотъемлемый ландшафт: вечнозелёный и фундаментальный.
* * *
В общежитии Фалолеева поселили в один номер с замкнутым, крайне нелюдимым прапорщиком, который о своём военном предназначении молчал как партизан, и тридцатилетним музыкантом-сверхсрочником из окружного военного оркестра. "Сверчок" по имени Гоша не удался ни ростом, ни комплекцией; щупленький, словно пятиклассник, заросший неухоженными всклоченными волосами, к тому же зрением очень близорук. Толстые круглые очки на минус шесть придавали ему в лице большое сходство с Джоном Леноном - и Фалолеев это сходство подметил сразу, в первый момент знакомства.
С нелюдимым прапорщиком, насквозь пропитанным повадками законспирированного резидента, у новосёла наладилось обоюдное гробовое молчание, зато музыкант по характеру оказался человеком компанейским, душевным и довольно юморным.
Линзы в минус шесть единиц служить Гоше совсем не мешали - армия требовала от него три вещи: читать ноты с пюпитра, с грехом пополам видеть дирижёрский тамбуршток, ну, и само-собой, вовремя и правильно давить по воздушным клапанам валторны, одновременно вдувая в инструмент все запасы лёгких. В оркестре, по собственному признанию, Гоша прожигал жизнь, ввиду её очевидной никчёмности, но предполагал после возраста Христа бросить всё к чёртовой бабушке и податься на родину - в деревню под Иркутск.
В первый же совместный вечер Фалолеев узнал, что окружной оркестр, как впрочем, и ансамбль песни и пляски, находятся едва ли не в эпицентре культурной и светской жизни забайкальской военной элиты. Музыканты, певцы и танцоры, оказывается, запросто владеют такими щепетильными сведениями о нравах олимпа, что можно было смело заключить - в отсутствие концертов и репетиций им и дела больше нет, кроме как подсматривать за важными персонами. Ничего удивительного в этой осведомлённости не было: от придворной обслуги барскую жизнь никакими шторами не спрячешь. А оркестр для штаба - почти что цыганский ансамбль для ушедших в небытиё помещиков - живой свидетель всему и вся, что творят сильные мира сего.
В тайны "мадридского двора" - то бишь штаба забайкальского округа, новичок-артиллерист был посвящён за неделю - где какие генералы сидят, кто у них отпрыски и кто в прислуге. Кто любит охоту, кто баньку, а кто не прочь военторговских девиц в постели полохматить.
Все интимные тонкости верхов музыкант выкладывал с глубоким равнодушием, без нервного экстаза и отсебятины, по принципу - что услышал, то и повторил. Это звучало не как сплетни - низкорослый и невзрачный Гоша был абсолютно выше этого, а подавалось некой информационной иллюстрацией железобетонного постулата: се ля ви она и есть - се ля ви. И за десять лет оркестровой службы валторнист имел все основания величать окружную богему одним неприглядным словом - клоака.
Как бы то ни было, глубокая осведомлённость соседа по части окружной верхушки Фалолееву нравилась. Приятно было в полку обронить значительный комментарий на предмет командующего или начальника штаба, к тому же молодого парня давно подгрызала мыслишка насчёт знакомства с генеральской дочкой. Перспектива выгодной женитьбы им никогда со счетов не сбрасывалась, а теперь, посредством всезнайки Гоши, этим можно было заняться вплотную.
Вопрос, как обстоят дела с реальными невестами, Фалолеев долго не решался задать в лоб (во-первых, не желал чтобы его интерес расценили как исключительную меркантильность; во-вторых, участие откровенных посредников в поиске девушки для красивого, уверенного в себе парня, считал делом чуть ли не позорным), но после 7 ноября, когда он заявился в парадной капитанской шинели, Гоша, успевший притащиться с праздника раньше, восхищённо развёл руками:
- Красавец! Я когда тебя в стою увидел - глазам не поверил: ты - не ты! Хоть маршалу в зятья!
Замёрзший на первом крепком морозе, краснощёкий Фалолеев кивнул на погоны. - Для парада вырасти приказали! Как-никак ассистент знаменосца!
- Жаль, я думал досрочно!
- У нас через ступень только Гагарин взлетел, - артиллерист быстро скинул шинель, с нетерпением положил руки на батарею. (В белых тряпичных перчатках на морозе-то!)
- Кто тебя знает, - Гоша по-простецки почесал неприбранную голову, иронично присовокупил: - Может, ты где в атаку ломанулся круче Гагарина!
- Боги войны в атаку не ходят! - повторил Фалолеев любимую фразу Григорьева и глазами показал на свой китель о двух маленьких звёздах. - Увы!
- Всё равно: разрешите вас теперь величать товарищ капитан- лейтенант! - шутливо вытянулся во фрунт приземистый сосед. - По морскому!
- Разрешаю! - Фалолеев с азартом хлопнул одеревенелыми ладошами, потому как узрел початую бутылку коньяка с невзрачной драной этикеткой. Такой дребедени, несмотря на "сухой" закон, было в магазинах завались - с четырнадцати до восемнадцати часов, каждый божий день, по червонцу штука, сколько угодно в одни руки. И Гоша, отстоявший на площади два часа столбом - при любимой заледенелой валторне, по пути в общагу первым делом кинулся спасать себя от фатального окоченения любой ценой.
Парад, двадцатиградусный мороз, лозунги и речи остались позади, на праздничный вечер у обоих были свои планы - в компании к товарищам, но не пропустить по две-три стопочки в честь революции соседи по комнате не могли.
- Не знаю, как через ступень звания, - сказал музыкант, торопливо разливая третьесортный коньяк, - а кое-кому досрочно отлетают - будь здоров! Зятёк замкомандующего тут есть - майора через год - получи, подполковника - через два - получи! Прям, стахановец! А кто знают его, говорят, мурло - ленивее обкормленного кота.
Видя, что случай сам ведёт к нужной теме, Фалолеев будто невзначай, полюбопытствовал, много ли в Чите генеральских дочерей, которые поспели под венец.
Стараниями музыканта картина перед ним раскрылась быстро: при всём том, что генералов в штабе как грязи, едва ли не полсотни, нужду в зятьях испытывают, увы, совсем немногие. "Генеральские дочки - аукцион "Не зевай"! - пояснил сверчок, - и народ не зевает". По его сведениям выходило, что в данный момент незамужняя дочка у начальника штаба округа, и дочка ничего, симпатичная, фигуристая. У начальника медицинской службы Минякина тоже как деваха на выданье, но подробности народом широко ещё не обсуждались.
- Зачем тебе генеральская дочь, Гена? - после третьего тоста, совершенно прямо спросил музыкант, и при этом толстые круглые очки с минусовыми диоптриями показались Фалолееву длинным тоннелем, в конце которого поблёскивающие глаза соседа сделались похожими на рыбьи. - Будут помыкать как последней собакой! И не отвяжешься!
Лейтенант не стал пояснять, что стратегия музыканта-сверхсрочника, собирающегося после возраста Христа обретать смутный деревенский покой, и стратегия молодого, умного, красивого офицера - вещи необыкновенно разные. Как Эверест и какой-нибудь сельский пригорок, который своим навозом наделали местные коровы. Гоша чудак, потому как ему тридцать лет, а ни жены, ни детей, ни квартиры. Спит на казённой кровати, дудит в свою начищенную валторну - и счастлив!
Другое дело он - Фалолеев: ему надо стартовать, стартовать резво, мощно, напористо и в нужном направлении. Чтобы, как говорится, потом не было мучительно больно...оставшись в сорок лет с засаленными капитанскими погонами... К тому же задел у него уже вышел плачевный.
Однако о своих полководческих планах молоденький офицер умолчал, а тоном тёртого жизнью парня пояснил:
- Так при выборе смотреть надо в оба! Да и попытка не пытка, если что - задний ход.
- Совместить приятное с полезным? - музыкант лукаво прищурил и без того маленькие глаза, по слогам отчеканил. - Мало-ве-роят-но! И с задним ходом - тут тебе не гражданка. Пришлют буксир, пришвартуют вот таким канатом!
Валторнист энергично поднял худую согнутую руку, что должна была обозначить канат невероятной толщины. Оба весело, хмельно рассмеялись...
Прояснение диспозиции насчёт созревших генеральских дочек Фалолеева взволновало, особенно задело известие, что дочь самого начальника штаба округа мается в девицах. НШ ЗабВО - совсем не шутка, величина такая, что ...- даже боязно было погружаться в сладкие мечты... если бы сложилось... Сразу должность через ступень, досрочно звание, академия, погоны с двумя просветами...и катись куда подальше всякие блатные Бужелюки.
Впрочем, Фалолеев поступил правильно, осадив себя в строительстве воздушных замков, потому как мечтам этим всё равно суждено было порушиться.
- Дочь начштаба старлей из комендантской роты обхаживает. И речь, вроде, как о свадьбе, - через неделю огорошил Фалолеева музыкант и выразил искреннее сочувствие. - А что ты хочешь? В лотерею таких шансов нет, как дочь генерал-лейтенанта урвать. Красивая, высокая, стройная и такой папа! - изображая смакование бесценным плодом, он чмокнул худыми губами. - Теперь тому старлею куда угодно зелёный свет!
Фалолеев понял, что при всей красоте, росте и способностях, сидя в общежитии на скрипучей железной кровати и заочно вникая в тайны генеральского жития, он сливок не снимет. Люди вон зубами за счастье цепляются! Он откровенно позавидовал незнакомому старлею из комендантской роты, и больше взяла зависть за то, что у того шансы столкнуться с генеральской дочкой оказались просто железные.
Комендантская рота всегда под носом у высших генералов. Принеси, подай, подстели, убери - тут они, краснопогонные ребята, как молодцы из волшебного ларца! Днём и ночью на подхвате, и в личном обиходе без них - никуда. (Благо, видел он уже особняки окружного командования: словно богатые помещичьи усадьбы - старинная архитектура, посадки из деревьев, дорожки, полянки - как положено: за глухими заборами, при караулах). Пришёл краснопогонный старлей караул проверить - и удача сама в руки катит: тут она, девочка генеральская, собственной персоной - прогуливается. Улыбнулся ей, слово за слово, кино, ресторан - глядишь и зять!
А когда в артиллерийском полку мыкаешься, когда только своего "родного" артиллерийского генерала за километр видишь, а тот только сыновей наплодил... Да...
К дочери начмеда, небось, изо всех сил молодые военврачи скребутся - познакомиться, руку предложить, из папеньки пользу извлечь. Надо и тебе дерзать, Геннадий Борисович! Ну и что, что начмед - шприц с лампасами! Какая разница, коли мундир в золотом шитье? Потому генералы эмблем и не носят, что генерал - это не человек, это счастливое существо, что покинуло грешную землю и взлетело на заоблачные высоты. И не важно начмед он или дирижёр, артиллерист или лётчик. Что говорить? Генерал и в Африке - генерал!
Начмед, если разобраться, совсем не плохо - ведь дороже здоровья у человека ничего нет. За здоровье кто угодно заплатит полную цену. Что, их артиллерийский генерал, например, в чём-то откажет этому самому Минякину? Да ни в жизнь! Потому как у Минякина врачи, таблеточки и тёплые госпитальные койки. А у пожилого человека того и гляди: где-то кольнёт, что-то стрельнёт, не там, где надо - ёкнет.
Так думал Фалолеев, пребывая в расстройстве насчёт своего удаления от маршрутов генеральских дочек, однако поближе разглядеть забайкальского обладателя лампас и даже выслушать от него парочку грозных команд, подвернулось лейтенанту очень скоро.
Перед началом учебного года, который справляется военными первого декабря - всеобщей шумихой, беготнёй и редкостной нервотрёпкой, из окружного управления ракетных войск и артиллерии иззвонились насчёт очередного донесения. Бумага, на важности и срочности которой настаивал штаб, в полку справедливо расценилась как пустяковая, и к грозному штабному офицеру пешим аллюром направили незрелого Фалолеева - снабдив всё же указанием, ворон по дороге не считать.
Без особых приключений гонец добрался до главной площади города, но не успел он и сунуться в бюро пропусков, чтобы по служебному телефону доложить о пакете, как ретивость в исполнении приказа сыграла с ним забавную шутку.
Переходя улицу напротив штаба, Фалолеев не стал дожидаться, когда протащится длинный бело-синий автобус, за которым вдобавок ещё висел хвост из трёх машин, а молодецки метнулся на прорыв - чуть не под колёса! Очутившись на другой стороне - под раздражительный клаксон полосатого Лиаза, он в запарке энергично проскакал ещё метров пять, и стоявший неподалёку от штаба генерал - тучный, в яркой алой фуражке, как-то сам собой остался позади, не удостоившись положенного внимания младшего по званию.
Артиллерист, однако, успел осознать свою оплошность, и применив к ситуации правило "лучше поздно - чем никогда", потянул руку изобразить отдание воинской чести. Но насчёт "поздно" обиженный генерал имел собственные, радикально противоположные соображения. "Ко мне-ка, наглец"! - властно поманил он Фалолеева растопыренными пальцами в коричневой кожаной перчатке.
Тот подошёл к генералу как на параде - чётким уверенным шагом, с образцовым отданием воинской чести. Но молодцеватый доклад лейтенанта и заготовленное покаяние было оборвано нервной отмашкой руки.
- Что, сосунок! Лень генерала разглядеть?!
- Никак нет! Не лень! - лицо лейтенанта пылало от мороза и стыда.
- На исходное! Пройти как положено! - рявкнул высокий чин и ткнул генеральской дланью вдоль улицы. Фалолеев, поджимая левой рукой папку с тремя злополучными листами, кинулся бегом в указанное место.
Смурной, наполненный недовольством генерал, по собственному убеждению, имел сейчас все основания быть взбешённым. И вовсе не из-за разгильдяя-лейтенанта, а по той причине, что уже целых десять минут он толкался возле железных штабных ворот, на морозе, в продуваемой ветром фуражке, а персональный уазик, что обязан был выскочить со стоянки даже на шевеление мизинца, куда-то запропал.
Время шло, холод всё крепче охватывал генерала, но ему не хотелось возвращаться внутрь штабного двора, потому как он торопился всерьёз, а его хождение в штаб и на улицу ни на минуту не ускорило бы появление машины. И генерал топтался взад-вперёд с заложенными за спину руками, не обращая внимания на воинские приветствия снующих мимо офицеров, и всё сильнее и сильнее закипал в негодовании. А тут ещё лейтенант, из которого прямо под ухом рявкнул гудком автобус!
Маршировал молодой офицер блестяще - недаром в полку его сразу поставили ассистентом при знамени! Высоко поднятые ноги ступали на очищенную от снега землю резко, уверенно; рука для отдания чести подлетала в мгновение ока, прямая, как по ниточке!
Но, ни одним, ни даже двумя заходами Фалолеев не отделался.
- Повторить! - отлетало от генеральских оскаленных зубов. И лейтенант повторял. При прохождении мимо генерала он всматривался в его одутловатое красное лицо, в мясистую выпирающую челюсть и думал об одном - "Только бы не под арест!" - тогда несмываемый позор в полку, да ещё за сорванное приказание на орехи достанется: Бужелюк уставится бешенными глазами, проорётся и обязательно перед строем скажет: "Вот герой - он нажил нам геморрой"!
Старательный "правёж" молодого, подтянутого лейтенанта привлёк внимание всех, кто был на улице: военных, женщин, девушек. В конце-концов, подлетел пулей уазик и, генерал, который сам к фуражке руку ни разу не протянул, без слов, будто перед ним стоял не офицер, а мешок с овсом, сиганул в машину. Дверь уазика ещё не захлопнулась, как оттуда на голову водителя понеслась отборная брань.
"Тупая дубина"! - выматерился негромко и Фалолеев, не сомневаясь, что напоролся на озверевшего генерала-пехотинца. Мало, что из-за сущей ерунды докопался, так ещё и сам на устав чихал - для приличия даже разок руки не поднял. А ещё генерал! И всё демонстративно, прилюдно!
Однако после взбучки молодой офицер пребывал больше в радости, нежели в огорчении: генерал по счастью не спросил ни фамилии, ни номер части - значит, пятиминутная муштра и делу конец!
Глава 5
В середине декабря генеральская струя забилась у Фалолеева с новой силой. Гоша про себя загорелся идеей помочь молодому соседу и выжидал подходящей диспозиции. Она скоро наметилась.
- Минякин юбилей отмечает - в гостинице военного совета! - известил музыкант лейтенанта, посматривая искристыми счастливыми глазами. - Наши петь будут, танцевать. Можно открывать охоту на его дочку.
- Как она хоть? Возраст, лицо? - какая-то неловкая тяжесть прокатилась по груди Фалолеева. При всей бойкости характера и непугливости женского пола, ввязываться в охоту за девушкой ему почему-то расхотелось.
- Девка как девка. Двадцать лет. Будем надеяться, что с..., - Гоша посмотрел себе ниже пояса и рассмеялся. - Папаша всё-таки главный медик! Если, что - надрез скальпелем!
- Давай не юродствовать! - Фалолееву, охваченному тревогой, скабрезность соседа пришлась не по душе: пусть он собирается на шаг расчётливый, меркантильный, но девушка, которая может сделаться ему женой, обязательно будет с набором всех положенных возвышенных чувств. Пошло отнестись к той, с которой, может навеки свести судьба...- нехорошо.
- Начинаем план "Здравия желаю, дорогой тесть"! - ленинским жестом Гоша вознёс перед собой короткую худую руку, и чтобы пощадить молодого парня, быстро нагнал серьёзный вид.
- И учти, Гена, я сподвигнут к содействию исключительно дружбой и альтруизмом!
- Это почему?
- Генеральский зять в общежитии! Ты себе это представляешь?
Фалолеев отрицательно покачал головой.
- И я в этом клоповнике за десять лет ни одного любителя генеральских дочек не встречал, - согласился валторнист и тонким, прозрачным пальцем указал на кровать артиллериста. - Место освободится, и не факт, что здесь поселится нормальный человек.
Фалолееву признание в незаменимости откровенно польстило, тем более, что за небольшой срок их знакомства Гоша раскрылся вовсе не пошляком, а скорее как шутник с добрым сердцем и непонятным пока ему жизненным разочарованием. Но почему юбилей генерала Минякина откроет дорогу к его дочери, всё же оставалось непонятным. Музыкант без запинки принялся втолковывать:
- Генералу будут подарки! Знаешь, сколько тут барахла дарят? Это в стране с материальными ценностями перебои, а генералу понатащат коробок целый грузовик, потому как в самой захудалой подчинённой части своему "благодетелю" скинутся, подсуетятся, из кожи вылезут ради этого. Если не вылезут сами, то их потом вытрясут наизнанку силой! - задорно сверкнул очками всё знающий Гоша. - Слушай хохму: просыпается генерал после юбилея, ещё не протрезвел как следует, голова шумит, во рту жажда. Но генерал первым делом не в туалет - опорожниться, не на кухню - водички глотнуть, в себя придти, а в зал - к подаркам! Осмотрел коробки, перещупал, погладил, да и запел с такой душевной тоской: "К сожаленью, день рожденья только раз в году"! А потом зарыдал горько и сквозь слёзы говорит: "Если бы раз в году! Юбилей, он, сука, раз в пять лет"!
- Ну, юбилей, подарки, - спросил Фалолеев ликующего Гошу. - Мы при чём?
- При том! Я такой поздравительный балаган видел не раз. Адъютанту или какому особо приближённому лицу скомандуют всё добро на хату везти, чтобы по пьяне не упёрли. Машину с подарками отправят домой, а мы сзади пристроимся, на Жигулях. Я насчёт машины договорюсь, с тебя только пузырь за эксплуатацию. Подарки разгрузят, занесут любимой генеральше ну, а дальше твоё молодое дело.
Повод позвонить в дверь найдёшь сам. Заглянешь, то, да сё! Папенька, мол, ваш, как его по отчеству, ну, пусть Иван Иваныч - дражайший Иван Иваныч по делу прислали-с! Может, сам какую коробку втащишь - для антуража. Главное, сразу деваху в оборот брать - ля-ля-ля! Бу-бу-бу! Поразить, заболтать, завлечь! Понимаешь?
- А вдруг её мать будет на пороге стоять? - словно напуганный ребёнок вопросил лейтенант.
- Мать-перемать! Она в коробках будет ковыряться, как голодная мышь! - глаза Гоши, удалённые линзами, от негодования приблизились к стёклам. - Ты что предлагаешь? Второго пришествия ждать?
- Это я так, - коротко рубанул ладошкой музыкант и тут же взмахнул по-дирижёрски. - От тебя будет нужна импровизация! Потрясающее соло!
- Импровизация, - лицо артиллериста выражало неподдельные терзания. - Я привык по расчёту действовать. Как математик.
- Привык к расчётам! Математик! - Гоша фыркнул от души, мол, что за дети непонятливые пошли? - Могу и я, конечно, с тобой заглянуть, для поддержки, но знакомиться-то к дочке лезешь ты!
- Ничего я не лезу! - вспылил Фалолеев, лёг на кровать и повернулся лицом к стене. Он со стороны представил себя назойливым, заискивающим слюнтяем, околачивающимся в поисках сладкого варианта с женитьбой, и ему стало стыдно. Шут с этой генеральской дочкой! Своим умом проживёт!
- Ничего, ничего! - прибодрил его Гоша, легонько хлопнув по плечу. - На то и бастионы супостатские, чтобы их брать.
Всё же и после намёка на примирение, Фалолеев боялся показать соседу своё пылающее лицо, детскую обиженность. Гоша неожиданно встал посреди тесной комнаты и сказал:
- Вот получится у тебя всё - знаешь, какую песню на свадьбе спою?
Что сосед играет на какой-то изогнутой вкривь и вкось, словно набитой кишками, трубе, лейтенант видел по фотографии, но что он может петь, было неожиданностью. А неожиданность вышла очень приятная и даже душещипательная: сверхсрочник как пионер вытянулся в струнку и запел звонко, чисто: "Мы желаем счастья вам! Счастья в этом мире большом!..."
Фалолеев не поверил своим ушам неужели всё это выдаёт маленький Гоша? Забыв обиду, он повернулся. Гоша с очень серьезными глазами допел строчку и улыбнулся взросло, обнадёживающе:
- Твоя задача, жених, - на юбилей в наряд не попасть.
В день генеральского торжества неугомонный Гоша проиграл Фалолееву "сбор". Тот заупирался было, но музыкант его обнадёжил:
- Наши там поют и танцуют, так что растворимся в дружеской атмосфере!
Раствориться в дружеской атмосфере юбилея Фалолееву не пришлось - уличный часовой при гостинице военного совета на провокации не поддался: прочитав фамилию лейтенанта в удостоверении, он полистал особые списки, покачал головой: - "Такого нет".
- Конечно нет! - начал демонстрировать импровизацию сверчок Гоша. - Его только что пригласили - он племянник Минякина. Забыли в списки включить ввиду малого чина! Понимаешь?
Часовой пояснения прекрасно понимал, даже посочувствовал насчёт дискриминации малых чинов, но перекрыть лейтенанту вход не дрогнул.
Фалолеев остался сидеть в синем Москвиче - возле хозяина Миши, нанятого в персональные водители за бутылку водки (тот изо всех сил копил водку на скорую свадьбу дочери. Один ящик водки по справке из ЗАГСА -даже не курам на смех, а на смех земляным червякам, которых эти куры едят! Купить у спекулянтов - заводский флакончик белой тянул на двадцать пять рубликов!) и просто ждать куда кривая приключения выведет. Упитанный Миша - в звериной мохнатой шапке, в куцей овчинной дохе и унтах, беспечно откинулся назад и сделал вид, что спит. Фалолеев, в простой шинели, в сапогах, стал замерзать уже через десять минут.
- Может, печку, - со значением кивнул он на панель.
- Так стоять неизвестно сколько - выпалим весь бак, - не открывая глаз, отозвался Миша. Фалолеев всё понял, протянул трёшку:
- На бензин. Заводи.
Из гостиничных ворот с продолговатой коробкой под мышкой выбежал взбудораженный Гоша, сел на заднее сиденье, размашисто хлопнул дверью. Миша тут же пробудился и от откровенного вандализма едва не схватился за сердце. Радостный музыкант оборвал его нерождённые причитания:
- Всё по плану! Сейчас поедем! - Гоша хлопнул Фалолеева по плечу. - Класс! Я коробку из кучи урвал - всё по-настоящему, без бутафории!
- Что там? - потянулся было к коробке Миша, но тут массивные половинки гостиничных ворот распахнулись и оттуда, ослепляя засаду дальним светом, выехал уазик.
- Он! - напряжённо вглядываясь сквозь замерзшее стекло Москвича, опознал Гоша и скомандовал. - Мишель, не отставай!
Уазик к месту назначения домчался быстро: в центре, на улице Горького, зарулил во двор опрятной сталинской трёхэтажки и остановился у второго подъезда. Разгрузкой подарков руководил высокий крикливый майор, на красных петлицах которого извивались змеи.
Пока коробки вынимали из уазика, упитанный Мишель, ещё до свадьбы дочери готовивший из себя образцового тестя, всё-таки решил разведать, что же дарят генералам на юбилеи. Поскольку для конспирации свет в салоне Гоша включать запретил, он притянул коробку к себе и принялся как слепой ощупывать её со всех сторон, втихомолку подковырнув какую-то скрепку.
- Небось, магнитофон японский, - выложил Мишель свои догадки и вздохнул очень печально - почему он не при лампасах?
Опустевший от генеральского добра уазик сорвался с места, и кандидат в женихи почувствовал, как в районе пупка у него что-то сжалось. Будто сам не свой, он схватился за коробку и резко рванул её из Мишиных рук. Миша, как видно, не имел привычки молниеносно расставаться с добром - хоть своим, хоть чужим, и лейтенант процарапал себе скрепкой палец, сгоряча оставив сей факт без внимания.
- Вперёд, бог войны! - толкнул его в спину Гоша, и пока они оба вылезали, даже прочитал лекцию. - Жизнь устроена гораздо проще, чем тебе мерещится! Голову на отсечение - сидит сейчас его дочь одна-одинёшенька и страдает: "Где же мой жених-красавец"! А ты тут, всего лишь зайти боишься. Ты же такой парень - любая невеста облизнётся!
Воспитательная работа подействовала: Фалолеев выпрямил спину, разудало повёл плечами и, подумав о том, что сверчок Гоша при своём росте и нелепых толстенных очках мог бы запросто поднимать в атаку полки, шагнул в подъезд.
Гоша и впрямь гляделся молодцом - на парадной шинели сверкал плетёный серебряный аксельбант с надраенными карандашами-наконечниками, погоны отливали золотом. Сняв запотелые очки, идейный вдохновитель своднической авантюры без тени сомнения ступил на широкую лестницу, добротные железные перила которой венчались отполированными, с фигурным профилем, поручнями. Почти вплотную упираясь в высокие двустворчатые двери, музыкант прочитал первую попавшуюся номерную табличку. "Квартира двадцать два, видать, третий этаж, - пояснил он очень негромко, потому как даже шёпот разносился по гулкому подъезду громовым перекатом. - Их превосходительство зовутся Александр Павлович".
Тут он заметил, что его подопечный облизывает палец.
- Что там?
- Пустяк, - шепнул лейтенант. - За скрепку зацепил.
На звонок отозвались не скоро и, не отмыкая замков, спросили "кто там"? "Нас товарищ генерал прислал", - с чрезмерным усердием в голосе доложил Гоша. Слово "товарищ генерал" в Советском Союзе имело магическую силу открывать и не такие двери: через пять секунд хозяйка -дородная женщина, с тонкими прореженными бровями, круто ниспадающими к волевому, чуть выгнутому носу, самолично взирала на посланцев мужа.
И в ней, как в зеркале, сразу отразился очевидный факт - новоявленные физиономии среди приближённых к семейству особ не значатся: орлиные глаза генеральши очень настороженно и пытливо изучали незваных гостей, а тёмный пушок на верхней губе хозяйки, который не дотягивал своим качеством до усов, но всё же был приметен, настороженно вздыбился.
"Мать-перемать"! - ёкнуло у Фалолеева сердце - надо быть циркачом, факиром, чтобы из-за такой фундаментальной статуи выманить дочку, да ещё и познакомиться. Но близорукий валторнист штурмовал препятствия покруче невозмутимых усатых генеральш.
- Коробочку одну второпях забыли, - пояснил он, наивно моргая детскими глазами. - Александр Павлович приказали доставить.
- Вы...извините, через порог не подают, - маленький Гоша чуть не силой потеснил увесистую генеральшу вглубь. Руки у той в ожидании коробки не опускались, но Гоша с передачей тянул - едва ноша уйдёт по назначению - всё, придуманная миссия окончена, а плод их авантюры так и упадёт пустоцветом. Но генеральша в двух шагах от двери уже встала насмерть - без намерений ретироваться; и ничего другого, как передать подарок, смельчакам не оставалось: руки музыканта нехотя потянулись вперёд.
За спиной генеральши, в глубине длинного коридора, вдруг мелькнула худая девичья фигура в трикотажном спортивном костюме. "Дочка"! - Фалолеев забыл про хозяйку и всё внимание устремил на девушку. Ему сначала показалось, что она очень высока - не выше него, конечно, но...нет, просто показалось. Он как мог вгляделся ей в лицо - и по первому молниеносному обзору заключил, что отказать генеральской дочке в симпатичности нельзя: типичное овальное лицо, прямой аккуратный носик, губки - ничего, словом, всё по-человечески, рога на лбу не растут. Конечно, заглянуть бы как следует в глаза, ибо там зеркало души, но... объект его всепоглощающего внимания вовсе не торопился приблизиться, а тем более одарить незнакомого лейтенанта персональным взглядом.
- Что тут? - полюбопытствовала девушка с изнеженной начальственной интонацией.
- Ещё один подарок привезли, - не поворачиваясь, объявила генеральша, и наконец, перетянув к себе законное добро, тяжёлым взглядом дала гонцам понять, что теперь готова с превеликим удовольствием лицезреть их со спины. И это несмотря на то, что артиллерист красив, строен и высок, а лупоглазый сверчок-гном весь увешан блестящими цацками.