Я сел в поезд Владивосток-Москва на далекой станции Слюдянка, что на берегу Байкала. Время было летнее, суетливое - все торопились на юг - подставить под жаркое солнце свои белые тела.
Трое мужчин, что уже сидели в купе, приняли меня гостеприимно. Правда, сначала мне пришлось выдержать на себе их испытующие взгляды. Ну, вы знаете, как это бывает, держат пассажиры долгий путь (не день и не два) и очень хотят, что бы им повезло с попутчиками. Потому и напрягают физиогномические способности, стараясь понять, кого в соседи занесло.
Я не стал привлекать к себе внимание дольше положенного, и потихоньку занялся обустройством своего места, тем более, что оно было наверху.
Мужчины возобновили прерванный разговор, и скоро я уловил, что все они - военные, офицеры, но не сослуживцы, а прежде незнакомые друг другу. Для Дальнего востока и Забайкалья соседство с людьми в форме не редкость - нигде больше в нашей стране вы не встретите столько военных, как на дальних рубежах России.
Чины попутчики имели не маленькие - майор, подполковник и полковник - эдакой вот лесенкой. Полковник был старше всех годами, и единственный - с добротным нестроевым животом, мячиком выпирающим сквозь поношенную белую футболку. Голова его играла плешивыми проблесками, а тонкие редкие волосы, казались липкими и немытыми. Невыразительные, слегка выпученные глаза, сначала показавшиеся мне добрыми, в дальнейшем оказались просто отражением самой настоящей трусливости. Пухлые, лоснящиеся щеки полковника уже подходили к состоянию старческой дряблости, и из них выглядывал длинный, со скругленным концом, блестящий нос. На меня этот старший офицер произвел самое неинтересное впечатление.
Подполковник смотрелся гораздо предпочтительнее - лицо его на первый взгляд казалось моложавым, цветущим, но при внимательном рассмотрении проглядывали черты, которые выказывали и прожитые в достаточном количестве годы, и пережитые опасности, и силу натуры и даже затаённую печаль. С короткой ершистой прической - модной, хоть и обильно раскрашенной сединой, возраст, однако ж, составил мне непростую тайну. За всю дорогу этот офицер не рассмеялся - чтобы беззаботно, непринуждённо. Он сидел и больше слушал, внимательно поглядывая на попутчиков.
"Не хотелось бы мне получить от него нагоняй", - подумал я, наткнувшись на острый и прожигающий взгляд седого подполковника.
Третьим соседом по купе был совсем молодой майор. Круглое, свежее белое лицо, ещё пронизанное юношеской неугомонностью, не имело и тени забот или тоски, за что он сразу был прозван мною "Колобком" - конечно же про себя и конечно же, в хорошем смысле.
Для придания солидности в обществе товарищей постарше, "Колобок" норовил говорить высоким, мудрёным слогом, более подходящим к женскому застолью. "Рос, наверное, без отца, а мать - добрая интеллигентная женщина", - подумалось мне, едва я послушал, что тот говорит, тем более его было мне видно лучше всех.
На столе стояла обреченная бутылка водки и закуска: колбаса, копчёная курица, котлеты, словом всё, что заботливая жена соберёт в дорогу служивому мужу.
Неугомонный молодой майор, видимо, в продолжение прерванного разговора начал рассказ, который мне довелось услышать полностью.
-Так, вот! - решительно заявил он, с явным желанием крепко приковать внимание попутчиков. - Что бы там не говорили: артисты сцены, аншлаги и прочие смехопанорамы - всё это - ерунда! Ну, просто полная! Самые смешные и удивительные истории по жизни рассказывают военные. Да! Да! Именно военные. Среди нас попадаются такие рассказчики, что сам Станиславский, доведись ему услышать краснобая в погонах закричал бы: "Верю"! И был бы прав, как же здесь не верить, если всё так и бывает на самом деле.
Что-что, а военная жизнь не скупится на приключения. И, слава Богу! Ведь это и есть самое интересное в нашей службе. Признаюсь, немало я встречал рассказчиков за короткий век, но самый удивительный из всех был Дмитрий Дмитриевич. О-о-о! - на лице говорившего отразился восторг, - Это был настоящий полковник, как сейчас модно говорить.
Посматривая сверху на румяного "Колобка", я по выражению лица увидел, сколь велик в его душе авторитет этого незримого Дмитрия Дмитриевича. Такому умилению, однако же, способствовали возлияния спиртного, поскольку, как мне показалось, майор принадлежал к тому типу людей, которые от алкоголя становятся добрее, откровеннее, желают всем добра и наивно полагают о подобном воздействии водки на остальное человечество.
Рассказчик, впав в братскую любовь к соседям, словно стирал своим тоном границу субординации и продолжал:
- Высокого роста, стройный, Дмитрий Дмитриевич приходил на службу всегда подтянутый, как солдат-первогодок. А его тонким, изысканным манерам мог позавидовать какой-нибудь князь или граф. Голос полковника звучал не без приятности, такой, знаете ли, сановитый, властный. Он умел выдерживать паузы, подбирать интонацию. Речь, выходившая из его уст, и в самом деле была настоящим рассказом.
К чести сказать, Дмитрий Дмитриевич вовсе не был болтуном. На сокровенные воспоминания его вдохновляли небольшие сабантуйчики, ну вот навроде нашего, - кивнул на стол рассказчик, - с бутылочкой, с собранной, может быть, и наспех закуской. Именно в такие минуты Дмитрий Дмитриевич погружался в свое необъятное прошлое. Он рассказывал про Ленинград и Москву, про Камчатку и Казахстан, про Сахалин и Монголию, словом не было места, где бы он не побывал, и не было события, мало-мальски известного, в котором он бы не участвовал.
Я вам попробую пересказать пару историй Дмитрия Дмитриевича, сомневаюсь, что получится так, как это есть в оригинале, но нам торопиться некуда, а я заранее прошу вашего снисхождения, - румяное лицо майора расплылось в искренней виноватой улыбке.
Но! - назидательно потряс указательным пальцем офицер и решительно взялся за бутылку, - свои рассказы, наш любимый Дмитрий Дмитриевич начинал только после тоста. Это он называл промочить горло. Не буду отклоняться от его традиции и я.
С этими словами уже пьяный майор разлил остатки водки по стаканам, и подняв свой, провозгласил, - за то, что бы не оскудела наша армия рассказчиками и слушателями! Ну, и конечно приключениями!
Подполковник внимательно и с еле узримой иронией посмотрел на младшего товарища.
- Вот вам первая история, - торопливо прожевав бутерброд, словно боясь, что у него отберут слово, начал майор. - Офицерская служба Дмитрия Дмитриевича начиналась с весьма пикантной должности - порученца начальника штаба армии. Да! При генерале. Кто-то может и позавидует, что повезло лейтенанту, но это еще смотря к какому генералу попасть. Они ведь тоже люди и каждый своими причудами славен. Этот, как оказалось, пуще всего радел за секретность и военную тайну - прямо помешан был.
Тут майор, наткнувшись на снисходительно-непроницаемый взгляд ершистого подполковника, встал, виновато улыбаясь и развёл руками:
- как вы понимаете, я не от себя говорю. Но оно так и было на самом деле! Я Дмитрию Дмитриевичу доверяю!
Так вот! И стоял у этого начальника в кабинете громадный сейф. А ключ всего один - запасных генерал никогда не держал. Боялся, что через них супостат к важным сведениям доберется. Доверял только себе и потому с ключом не расставался. Да только терял его часто, и причём, неизвестно где.
Как генерал ключ потеряет - у порученца проблема. Сейф открыть, замок заменить. И решал её только один старый дед - матерый медвежатник. Сколько тот за взломы сейфов отсидел - одному Богу известно. Но, под старость, как говорится, с разбойным делом завязал и промышлял честным трудом.
Только милицию и военных, шельма сиделая, за одну уже форму не жаловал, и вытащить его в штаб к безнадежно запертому сейфу было невозможно. Не хотел из принципа. Даже не искушался поездкой на черной Волге. "Вам надо, - говорит, - вот и тащите сейф ко мне". И улыбается себе в прокуренные усы кривой улыбкой, дескать, было то времечко, когда вы меня по зонам гноили, а теперь мой черед, вас, служивых, погонять. При всем том, что дед в замках и запорах спецом был, в форме особо не разбирался - военных и милицию за одно держал.
Ну, надо тащить - так надо. Военным деваться некуда - хорошо хоть вообще открыть берется. И таскали. А с этими тасканиями целая история. Сейф у начальника штаба особого изготовления, несгораемый, с песком между стенок и весит ох, немало. Восемь здоровенных солдат его еле поднимали.
Потеря ключей каторгой для них была. Спустят они бедные, сейф с третьего этажа, погрузят в машину и на квартиру к медвежатнику - на четвертый этаж. Сейф битком секретными документами набит - к нему соответственно и караул приставляется с офицером. Сам генерал, ясное дело, по таким пустякам не отвлекается, только команду выдает: "К медвежатнику"!
Откроет старый вор сейф, вся военная ватага опять хватает его - и обратно в штаб. А порученец, как заправский официант бутылочку водки из дипломата достанет, закусочку из штабного военторга. Вот такой порядок завел жучило старый. Хоть плачь, а выполняй!
Ну, а там уже в кабинет свои, бесплатные мастера прибывают. Сейф вскрыть им слабо, но замок поменять под силу. Только поставят новый, отберет у них начальник штаба все ключи, да себе опять один и оставит. Остальные - в расход - на середине моста в речку бросал, чтобы спать спокойно. И так до следующего раза.
В общем, дело это в штабе было знакомое и маршрут к медвежатнику известный.
Не успел Дмитрий Дмитриевич и месяца прослужить, как объявляют тревогу. Начальнику штаба надо доставать из сейфа пакет, и сообразуясь с бумагой отдавать приказ. Генерал по карманам туда-сюда - ключа нет. В кабинете - нет! Посылает он порученца к себе домой - с женой генеральской все хорошенько проискать. Ищут, ищут, да только и дома ничего нет.
Бегут драгоценные минуты. Армия ждет, а от начальника штаба никаких указаний. Он и сам не знает что делать. Все бумаги-то закрыты.
Послали к медвежатнику посыльного, предупредить, что работа есть срочная - не будет ли он против? Да вернулся гонец с печальной вестью - отжил свое почтенный умелец, помер уже как четыре месяца. Прям проклятие какое-то на этот сейф!
Понимает генерал, что виновных кроме него нет, ему все хуже становится - рвет и мечет, как раненый бык на корриде. Было бы дело не такое срочное - как-нибудь разобрался бы. А тут Москва тревогу сыграла. Москву генеральской звездой не удивишь, и пустыми словами не подмаслишь. Понимает это начальник штаба и матом, словно огнем всех поливает. И Дмитрию Дмитриевичу тоже достается, а он в душе только Бога благодарит, что ключа этого даже не касался.
Вызвали к генералу и инженеров на совет. Все думают, что делать. Автогеном вскрывать - половину документов пожечь. Взорвать - тоже неизвестно, что там цело останется. Взлетят бесценные документы в воздух - и доказывай потом, что они там были. Высверливать замки - сверла особые нужны. Словом все в тяжёлых раздумьях.
И тут солдатик, что в карауле по штабу стоял, слушал крики эти, слушал, а потом робко так и спрашивает: "В самом ли деле весь шум из-за сейфа"?
На него генералы и полковники глаза выпучили и говорят: "Солдатик, неси службу и не лезь не свое дело, пока тебе плохо не сделали".
А он в ответ: "Если из-за сейфа, так я помочь могу. Меня отец этому учил".
На него тотчас по-другому взглянули. Какая - никакая, а надежда. Может и не врет солдатик.
"Чему тебя учили, говоришь"?
"Сейфы... открывать..."
"И, правда, сможешь"?!!!
"Смогу! Только надо, чтобы все вышли отсюда". Надо упомянуть, что и тот - старый медвежатник, сейф при свидетелях никогда не открывал. Только в одиночку. И этот - начинающий, тоже всех просит удалиться - видать законы у них одни.
Генерал было заартачился - что за новости, солдат ему указывает из собственного кабинета выйти? Попробовал прикрикнуть, но солдатик тоже уперся и по простоте душевной докладывает - сглазом удачу можно отпугнуть. Делать нечего генералу, хоть за эту соломинку ухватиться. Шутка ли - целая армия по тревоге в бездействии! Так и погоны можно потерять. Вышел начальник штаба в свою приёмную и там нервно топчется, как некормленый слон, трубки телефонов хватает. Мат-перемат.
А солдатик молодцом оказался, видать, действительно научил его отец этому делу. Пошуршал минут тридцать, поколдовал и сейф открыл. Кричит из кабинета: "Товарищ генерал, идите"! Вбегает взмыленный начальник штаба - дверца сейфа отворена, бумаги лежат. У генерала забота с плеч долой! Прибодрился он, пакет достал, задач подчинённым понаставил. А у солдатика только и спросил - давно, сынок, при штабе служишь?
Здесь майор специально взял театральную паузу, которую затянул так, что я сам не выдержал и незаметно заглянул вниз - уж не заснул ли рассказчик? Но майор гордо сидел и лишь переводил взгляд с полковника на подполковника и обратно.
- А теперь догадайтесь, господа хорошие, с трех раз, что с этим солдатиком стало? - обвел попутчиков вопросительно-восторженным взглядом офицер.
- В отпуск поехал?
- Благодарность получил?
- Не угадали, - довольно рассмеялся майор. - Исчез с того самого дня служивый, и больше его не видели и не слышали. Знали только, что генерал своего спасителя в особый отдел отправил на допрос - и все. А там - то ли его на крючок подвесили, то ли его необыкновенные способности в нужное русло направили - неизвестно.
А весь недосмотр по такому кадру приписали Дмитрию Дмитриевичу и отправили в войска, командиром взвода. Но он, надо признать, совсем этим не огорчился и офицерская стезя его, как и полагается, пошла по настоящему военному пути, - бодро закончил повествование рассказчик.
Дневная беготня с отъездом, в силу определённых обстоятельств, меня вымотала прилично, усталость теперь, на мягкой полке брала своё, и я не видел смысла бороться с одним из человеческих удовольствий. Засыпая, я услышал, как восторженный голос майора перешел к следующей истории столь любимого им Дмитрия Дмитриевича.
Улёгшись спать раньше всех, я на другой день самым первым в купе покинул объятия Морфея и с аппетитом позавтракал в одиночестве.
Офицеры проснулись лишь к обеду, не спеша взбодрились и стали накрывать себе стол. Я был гостеприимно приглашен к всеобщей трапезе, но отказался, чтобы не нарушать стройные ряды военных попутчиков. Впрочем, они их нарушили и без моего участия.
Обед их, как и накануне, не обошелся без бутылки. Сам по себе народный горячительный напиток не является злом в чистом виде, весь вопрос лишь в том: как его пьют. Судя по всему, офицеры меру знали, но, выпивка наверняка ускорила наступление какого-то внутреннего конфликта, который, созрел не сегодня и даже не в купе скорого поезда.
Неожиданная метаморфоза произошла с седым подполковником. Слушая болтовню начинающего соловеть полковника, о невыносимых условиях службы в военкомате, и о том что у него там до обидного маленький оклад, подполковник вдруг посуровел. Его глаза ожесточились и уставились в одну точку, а к лицу стала приливать кровь.
- Скажи, - резко развернувшись, спросил седой полковника, переходя на "ты", - ты был командиром полка?
Оставив от неожиданности полураскрытым рот, полковник замолчал, теряя нить своего нытливого повествования, и как-то виновато выдавил, - нет, а что?
- А комбатом был? - снова строго спросил напористый подполковник.
- Ну, нет... - угрюмо признался полковник.
- Так какой ты, на хрен, полковник - взорвался седой. - Ты вообще знаешь, что означает звание полковник? Оно идет от слова полк. Полковник - это тот, кто командует полком. Жене своей можешь рассказывать, что ты полковник. А ты всего лишь пародия, хоть у тебя и три большие звезды.
Полковник от таких слов отшатнулся к стене и в его глазах заметался испуг.
- Вот скажи, ты хоть одно решение на службе сам принимал? - не отстал от него седой. - Ты же от страха в штаны наложишь. Штабные, паркетные крысы - вы сто бумажек прочтете, прежде чем родить приказ какой-нибудь. Да если и состряпает пуганный полковник, навроде тебя, бумагу какую-нибудь, так потом сто человек не знают, что с ней делать. Вернее, делать что знают, да её из дела на это дело не вырвешь. Вы же их нумеруете.
-Да у меня выслуги двадцать восемь лет! - совсем не в тему запальчиво вскрикнул полковник, втиснувшись в маленькую паузу говорящего.
- Ты хочешь сказать, что уж так служил, так служил, что набрал двадцать восемь лет непосильного труда. Сколько ты в своем военкомате просидел?
- Девятнадцать лет...
- Вот, почти двадцать лет ты суетился с бумажками и думал, что делаешь великое дело. Форму через раз носил, чтоб компенсацию побольше получить, а по выходным с женой, детьми сидел. И ты будешь меня убеждать, что ты служил?! Да ты знаешь, что такое настоящая служба?!
Служба, это когда ты так вкалываешь, что выданных сапог на два года не хватает, и сам себе новые покупаешь. Служба - это когда ты не видишь, как твои дети растут, когда на каждый звонок в дверь, прежде всего, думаешь, что там у тебя в части случилось? Кто застрелился, а кто повесился?
Это когда перед тобой и день, и ночь стоит солдат - один, десять, сто. Самых разных: умных и тупых, запуганных и наглых, грязных и чистых, высоких и маленьких, русских и не русских - всех кого хочешь. Они стоят перед тобой, а ты им как отец должен быть: накормить, напоить, помыть-одеть, загрузить работой и спать вовремя положить. Да чтобы никакая скотина не издевалась над ними. А из них каждый норовит тебе заднее место показать.
А вы в военкоматах дебилов и наркоманов по всей России собираете и нам в войска пихаете. Их надо кого в тюрьму, кого в психушку - а вы их Родину защищать.
У меня в Чечне в батальоне солдат был - простой парнишка из деревни. Один-единственный сын у старой матери. Так вот, такая же сволочь как ты, его в армию забрала. Что, не может сельская старушка от вас откупиться, так и получи, сынок, повестку! А он у меня ротного своим телом закрыл, зная, что один у матери!
Полковник неуклюже завертел головой, словно желая отделаться от обвинений напористого соседа.
- Может, скажешь, что у тебя и награды есть? - все больше распаляясь кричал подполковник, и увидев утвердительный кивок обалдевшего полковника, вскочил с места, - так ты свои песочные медали в детском саду показывай! А я давно знаю, как впрочем, и ты, что бумага все стерпит, в том числе и описание твоих мифических заслуг.
Ты что, роту в атаку поднимал, или батальон? А может ты жизнь какому-нибудь солдату спас?! Может, ты горящий самолет посадил? Что молчишь? Рассказать тебе, как такие "пахари" ордена получают? Как вы сами себе представления сочиняете?!
А заслуг-то у вас, деятелей коридорных - нету. Из пальца вы свои подвиги высасываете, да все округлыми фразами описываете, вроде как "проявляет ежедневное мужество на рабочем месте, добросовестно исполняет свои служебные обязанности". Да это долг твой - обязанности добросовестно исполнять!
Я служу... - передразнивая своего попутчика, и не успокаиваясь, продолжил подполковник, - ты момон свой девятнадцать лет таскаешь, и всего две заботы у тебя - зарплату получить и живот набить. Хотя нет, еще есть забота - это когда в твоем военкомате мордашка смазливая появится, так к ней клинья подбить. Что ты глаза выпучил? Я по твоей потребительской роже вижу, что ты до сих пор по бабам ходок.
- Да как вы смеете хаять и мое звание и мою выслугу! - подскочил, наконец, военкоматчик, осознав, что его разделывают под орех. Кровь нахлынула к голове полковника, и его затрясло мелкой дрожью - сейчас он покажет этому зарвавшемуся хаму, как настоящие полковники поступают. Как он вообще смеет так на старшего по званию?!
- Сядь, - властным голосом оборвал его седой офицер, - из-за таких как ты, вдоль и поперек "заслуженных", наша армия в дерьме по самые уши.
Ну, дай мне в рожу, если ты не согласен, ну, давай! Я посмотрю, какой ты полковник!
Полковник стоял без движения.
- Боишься, - сбавив тон, произнес подполковник. - А я могу врезать. И ты сразу про все свои заслуги позабудешь. Не хуже меня соображаешь, откуда они появились - просто ты вовремя да по блату вошел в бумажную реку. Знаешь, есть в армии такая река - бумажная, течет по штабам, по управлениям, по военкоматам. В эту реку легко нырнуть капитаном, а вынырнуть с большими звездами. Вот и тебя вынесло к полковничьим берегам - запросто, без усилий. А по существу - ты ведь трус еще тот, я таких трусов за версту чувствую.
А ты знаешь, что кроме вашей бумажной реки и настоящая армия есть? Есть люди, которые хотят служить, но и хотят есть, пить, и квартиру свою иметь. И эти люди - мне, командиру полка в глаза смотрят. И я им смотрю в глаза. Мне с ними в бой идти, и я знать должен, что мне в спину не шмальнут. И они знать должны, что я за них горло перегрызу любому.
А из меня прокладку сделали, между людьми и штабом. Оттуда бумаги каждый день шлют, приказывают повысить, потребовать, углубить и подобную хрень. А как можно с голодного, неодетого и безденежного человека требовать?! Кто мне скажет?! Ради чего мой солдат в Чечне в бой должен идти, кто мне объяснит?! Молчишь?... Вот и там все молчат, - седой устало ткнул пальцем вверх и внезапно замолчал, нервно кивая головой, словно продолжая ещё вести разговор сам с собой.
- Всё! - резко произнес он в полной тишине и остепенился, словно большая автомобильная камера, которую безжалостно порвали чем-то острым, и из которой с шумом и свистом выходил воздух, пока не вышел весь. - Ложусь спать.
Никто ему ответил. Подполковник с сумрачным видом расправил свою смятую постель на второй полке и, не смотря на выпитую водку, ловко приподнялся наверх. Спустя три минуты он уже спал.
Никому из нас не хотелось нарушать гнетущую тишину. Молоденький майор, боясь поднять глаза на пожилого полковника, как-то незаметно вытянул свои ноги на полку и, укрывшись простыней, заснул.
Бледный полковник долго сидел у окна, словно не веря, что все упреки были сказаны ему, а потом, тяжело поднявшись, вышел в коридор.
До самой нужной мне станции среди военных попутчиков больше не было произнесено ни звука. За полчаса до остановки я тихо попрощался со всеми и, подхватив чемодан, пошел в тамбур.