Аннотация: В основе рассказа правдивая история, но насколько мои герои далеки от оригиналов, не отвечу даже я. Может, дальше чем я предполагаю.
Обычным летним днём тысяча девятьсот девяносто пятого года N-ский военный аэродром, что неподалёку от Смоленска, окутался пылью, жарой и тишиной. Пыль выписывала в воздухе ленивые кульбиты сама по себе, жару нагнетало белое пылающее солнце, частая же непривычная тишина свидетельствовала о наступившем безденежье и унылом, "приземлённом" житие российских "соколов".
...Когда транспортный самолёт АН-26, взревев двигателями, помчался по бетонной полосе, разомлевший майор Зимовец - дежурный КП, спохватился: разрешения на взлёт никто не спрашивал...
Крылатая машина мелькнула бортовым номером "Семьдесят три" и, обильно изрыгая сизую гарь, неуклюже, с почти гибельным правым креном оторвалась от земли. Предчувствие беды пронеслось внутри майора холодной, пробуждающей дрожью. Не желая верить глазам, он схватился за микрофон, зачастил: - Семьдесят третий! Почему взлетели?! Семьдесят третий!
..."Семьдесят третий" молчал и, не убирая шасси, медленно полз по невидимым небесным ступенькам вверх. У майора лихорадочно заметались мысли: "Сам по себе самолёт не взлетит, значит, за штурвалом - человек. А раз человек, то должен отвечать по рации!"... Увы, рации будто заклеили рот...
ЧП! Требовался немедленный доклад командиру, и Зимовец уже держал руку на телефонной трубке, но прокручивая в голове фразы, невольно сдерживал себя: после пяти-семи слов ясно выходило, что он, как дежурный, ситуацией не владеет. На предполагаемые вопросы: кто, как, зачем? - его ответ один - "не могу знать, товарищ полковник"!
Транспортник уже грозил превратиться в точку на горизонте, как динамик на КП ожил. К удивлению Зимовца отозвался не какой-нибудь коварный захватчик, а свой бортрадист, прапорщик Брагин. Вот только как он ухитрился взлететь, если за всю службу кроме ручек радиостанций ничего не вертел?... А может он просто в кабине, а за штурвалом, как и положено пилот? А может, их всех держат под прицелом?
Зимовец против всех правил закричал в эфир по фамилии:
- Брагин, что у вас?! Немедленно доложить!
На самом деле происходило следующее: "Семьдесят третий" действительно поднялся в небо без полётного задания. Более того, штатный экипаж отсутствовал, за командирским штурвалом сидел единственный человек - Брагин, взволнованный и потный от напряжения.
Ещё пятнадцать минут назад он суетливо теребил рычажки, кнопки и переключатели, чтобы запустить двигатели, с возбуждением восклицал: " Я вам сейчас покажу! Вы все меня слушать будете"! Если бы эти гневные возгласы прорвались в эфир, на КП встревожились бы в мгновение ока, и взлётную полосу быстро бы перегородили тягачом. Однако же, Брагин, при всём негодовании рацию до нужной поры предусмотрительно заглушил.
Когда земля осталась внизу, бортрадист понял, что взлёт у него получился. И хотя угонщик сам не знал, чего он больше хотел: удачно подняться в небо или невольно вытворить роковую ошибку, от которой самолёт разнесёт в клочья, везению судьбы обрадовался. Почувствовав, что штурвал беспрекословно слушается его рук, бортрадист приступил к самому главному: потребовал на переговоры командира полка.
Если бы полковнику Журбенко доложили, что на их аэродром с дружественным визитом приземлилась группа марсиан, он удивился бы меньше, чем когда узнал, что подчинённый Брагин угнал самолёт. Происшествие случилось нешуточное и, забыв обо всех делах, Журбенко помчался на КП. За ним по тревоге подтянулись начальник штаба и замполит, по новым веяниям "переделанный" в заместителя по воспитательной работе.
- Ты что творишь?! - сурово закричал угонщику Журбенко. Твёрдый голос Брагина, что донёсся до начальственных ушей, обнажил отсутствие в нём привычного чинопочитания: на кону, где у бортрадиста стояла смерть, полковничий гнев оказался пустяком.
- Командир! Или вы моей семье квартиру дадите, или я сейчас же на Москву! Упаду на Кремль!
Журбенко остолбенел. То, что самолёт взлетел без разрешения - оказывается и не беда вовсе! Вся беда впереди, если этот герой-одиночка двинется к столице! А до неё рукой подать - полчаса лёту.
- Ты... не горячись! Будем по квартире решать! - проговорил полковник необычайно милостиво и, повернувшись к Зимовцу, тихо, зловеще выдавил: - Дежурное звено!
Майор с подобострастием закивал, выпалил скороговоркой:
- Есть! Так точно, товарищ полковник!
"Аннушка", болтаясь на высоте пятьсот метров, выписала первый круг. Журбенко её маршрутом прибодрился, взялся за разговор:
- Лёня, как я тебе за час квартиру найду? У меня их в запасе нет!
- Вы слово офицера дайте, при моей жене.
- Жену его срочно! - замахал Журбенко дежурному, и в эфир заискивающим тоном: - Ты что, Леонид?! По-хорошему не мог подойти? Если так каждый будет квартиру просить, знаешь, что будет? Так, брат, и войну начать в два счёта! Не дури, заходи на посадку!
"Мне бы тебя, декабриста, только посадить. Уговорить, уломать, а там быстро разберусь. Под трибунал! В психушку! Я устрою тебе вместо квартиры тюремную камеру!" - разметался мысленными молниями Журбенко.
- Да как он самолет посадит? - громко удивился начальник штаба, отнимая угрюмый взгляд от своих больших ботинок. - Это же радист. Он и взлетел-то, бог знает, как.
Журбенко скукожил и без того длинную сутулую спину, обессилено опустился в кресло руководителя полётов. Впервые в жизни полковник ощутил, что такое ноги не держат. Даже семь лет назад, когда он сажал тяжёлый транспортник с двумя заглохшими двигателями, у него было всё в порядке и с мыслями и с самообладанием. Как же из головы вылетело, что Брагин радист?!
"Будет ЧП на мою шею"! - обречённо пронеслось у Журбенко.
- Как я тебе - угонщику, преступнику квартиру дам?
- Я не по доброй воле преступник! - хрипло выливая неистовство, отозвался Брагин. - Накипело по самую глотку! Если не по-моему - я на Москву!
Что прапорщик без колебаний готов к смерти, и что сейчас ему под силу любой шаг - поняли все. В жаркой, не очень просторной будке КП повисла тишина - со столицей такие штучки пахнут эшафотом!
- Лёня! На какую Москву? Тебя собьют сразу! Не бери грех ни на свою душу, ни на нашу. А за женой машину отправили.
Отключив микрофон, Журбенко мрачно известил присутствующих: - Сунется с круга - будем сбивать! Сам себе приговор вынес...
Все молчали.
- Дурак! Что его угораздило? - полковник развёл руками и, давая волю накипевшему чувству досады и отчаяния, вдруг яростно застучал кулаком по столу. - Маразм! Там одной горючки на квартиру хватит! Самолет продать - весь полк расселяй! А квартир нету! Нету!
Он обхватил голову и, помолчав с минуту, снова потянулся говорить с Брагиным: - Что ж, ты меня крайним делаешь? Не прячу я от вас квартиры! Да будь моя воля, по две бы каждому раздал!
- Наверху потребуйте! Должны же там о людях думать!
- Наверху прикажут сбивать, а не разговаривать!
- У меня детей двое! Сын уже взрослый, а я всю жизнь в конуре коммунальной прожил, да в общагах! - Брагин торопился выложить все свои беды, на которые никто никогда пристального внимания не обращал, и голос его срывался от волнения и жалости к себе. - То молодой! То перестройка! То демократия! Двадцать лет прослужил, а угла своего так и не имею!
Слушая громогласные обиды обречённого Брагина, перед полковником, словно близнецы - в один рост, вытянулись два лётчика в высотных комбинезонах, со шлемами в руках. Офицеры понимали, какая цель будет им указана, лица их были угрюмы, сосредоточены.
- Перед женой и детьми стыдно! - надрывался голос борт-радиста. - Жалко мне их, товарищ полковник! Мы же не прокажённые, мы родину защищаем! Супруга, бедняжка... для женщины свой угол - первое дело, а у нас его не было никогда. Кто это поймёт?!
- Понимают, тебя прапорщик, понимают! - отвлекать бунтаря от опасного замысла взялся замполит. - Но сделать-то что мы можем?!
- Пусть услышат те, кто может! Хоть сам Ельцин! Иначе получит!
- На взлёт! - приказал Журбенко истребителям.
Лётчик, что помоложе, с высоким гладким лбом и залихватски уложенными волосами, с места не сорвался, а потупил взгляд и сказал:
- Сопровождать - буду. Сбивать - нет.
- Как не будешь?! - не веря своим ушам, новой волной негодования взорвался Журбенко. Что за день сегодня - сплошные сюрпризы?
- Сосед мой по общаге. И не враг он никакой, просто жизнь тяжелая достала. На него утром жена ругалась - весь этаж слышал.
- Ты за чужую шкуру под трибунал захотел?!
- Почему под трибунал? - лицо молодого офицера от волнения покрылось красными пятнами. - Я взлечу и стрелять буду. Только промахнусь. Пусть он даже и на Кремль падает, может, там поумнеют. Я уже четыре года в общежитии живу, и мне до конца жизни это светит. Что же получается? Брагин - враг, которого сбивать нужно, а там - в Москве, нас летчиков в грязь втаптывают - не враги?
- Что за разговоры?! Под арест! - полковника трясло. - Под следствие! А вам, капитан - в воздух! Боевой приказ!
Второй лётчик, обняв шлем с тонированным забралом, выбежал с КП. Журбенко вновь возвратился к Брагину, убавил тон и поймал себя на мысли, что более идиотского спектакля он в жизни ещё не играл.
- Придумаем, Лёня, придумаем с тобой что-нибудь! Только кто в квартире жить будет? Как ты приземлишься?
- Жене и детям останется!
- Сиротами ты их, дурачок, оставляешь!
- Может, попробовать посадить революционера? - зам по воспитательной работе ткнул пальцем вверх. -. Время есть, рассказать ему что да как... вдруг получится. Взлетел же, мерзавец!
Журбенко устало покосился на советчика: - Да он не только взлётку угробит, на воздух пол аэродрома отправит. Нам в тюрьме за это указание сидеть - не-пересидеть!
- Не будет Брагин садиться! - со злостью проговорил начальник штаба. - Он человек нормальный, с головой. Вот увидите, плюхнется, бедняга, в болото и всё! Просто нервы уже не выдержали. Да если хорошо разобраться - кто тут виноват? Жил бы в квартире, как положено, и всё нормально было бы.
- Стыдно перед жёнами и детьми, - влез в разговор отстранённый от полёта молодой лётчик, что пребывал в ожидании конвоя.- Живем как скотина бессловесная. Обещать все обещают, а ничего не дают. Ни зарплаты, ни квартир.
- Вон на гауптвахту! - рявкнул полковник. - А то договоритесь!...
Что лысоватый, улыбчивый Брагин - ничем не приметный сорокатрёхлетний прапорщик, поднялся на отчаянный бунт, в полку и в соседней части узнали моментально. Служащие и офицеры собирались кучками, всматривались в небо, оживлённо обсуждали происшествие.
- Погибнет, как пить дать! - отрубил худой майор из истребительной эскадрильи и зло сплюнул на землю. - Да только с квартирой большой вопрос.
- Командир слово дал.
- Толку-то! Командира, может, завтра самого пинком под зад...
- Будь наши генералы смелее, такого безобразия бы не было. Позасунули языки в одно место ради своих привилегий!
...Журбенко отзвонился с докладом наверх, и после порции угорелого мата на свои уши в душе даже поддержал Брагина насчёт Кремля. Но в эфир наставления выдал должные: - Ты, Лёня, с круга не сворачивай, не рыпайся на Кремль! Шут с ним, с поганым! А я уж постараюсь всё сделать... если меня самого не снимут.
- Ради детей своих не полечу! Был бы один - показал бы Ельцину, как простой прапорщик умереть может!
- Эх, умирать-то мы все герои, - только и вымолвил командир...
На аэродроме выдавались указания, бушевали разговоры, а гордо реющий самолёт выписывал круг за кругом. Бунтарь приладился держать штурвал в одном положении и теперь жадно смотрел на цветущую внизу землю, на синее безоблачное небо, желая напоследок вобрать в себя прелести белого света.
Он видел, как зловеще поблескивая, встал к нему в конвой МИГ-29, ведомый исполнительным капитаном. "Свой" - опознал по бортовому номеру Брагин спутника. Очень быстро объявились две "сушки" с соседнего аэродрома. "Боятся! Нагнали!- проскрипел зубами бортрадист. - Всё ради Кремля. А простой человек никому не нужен"!
- Шасси убери, горючки на дольше хватит! - донёсся незнакомый голос летчика-истребителя СУ-27, и Брагин спохватился - про шасси в стартовой запарке он совсем забыл. Рука двинула приводной рычаг и колёса с лёгким стуком спрятались в своих местах...
На КП ворвалась растрёпанная жена Брагина - невысокая, круглолицая. Губы её - смятенные, бескровные, ходили ходуном.
- Лёнечка-а-а! - заголосила она отчаянно в эфир, - прости меня, родной!
- Что теперь об этом, - муж, давно понявший, что на весах надвигающейся трагедии семейная ссора лишь пушинка, ответствовал ей строго, спокойно. - Командир, вроде, слово дал. Может и в самом деле квартиру дадут. Живите! И детей береги!
- Его собьют?! - супруга Брагина развернулась к полковнику, схватила за руку. - Он же... нечаянно! Он же... наш... советский!
Женщина осеклась - могут, конечно, могут сбить... не игру её Леонид затеял, а преступление. Но ведь ради неё, ради семьи! Будь прокляты неустроенность и нищета! Ибо через них все ссоры - сколько же можно выносить, затягивать пояса?! Им только и говорят: "Потерпите, завтра будет хорошо"! А сами советчики давно сливки откуда только можно снимают, в роскоши купаются.
- Если захочет - не собьют, - мрачно ответил Журбенко. - Да толку-то! Сесть всё равно...
Брагина поняла, обхватила руками лицо, зарыдала в голос.
...Несчастная "Аннушка" кружила и кружила над родными местами, будоражила надсадным рёвом окрестные села. И хотя здешних людей полётами удивить было непросто, странный хоровод транспортника и истребителей наводил на мрачные предположения. На КП, где знали о происходящем всё, лишь обречённо ждали трагического финала - когда закончится горючее.
Сам виновник надвигающегося несчастья с тревогой посматривал на остаток топлива - как назло, на бреющем полёте самолёт жрал керосин с удвоенным аппетитом. И хотя Брагин знал, что стрелка прибора движется только вниз - чудес не бывает, ему становилось страшно от мысли, что совсем скоро её маленький, крашеный фосфором кончик упрётся в ноль.
То, что он не сможет приземлиться, бортрадист знал ещё до взлёта: слишком сложное дело - посадка. Подняться в воздух получилось - помогло врожденное любопытство. Всё поглядывал из-за командирской спины, как двигатели заводят, как газ дают, закрылками управляют. Лучше бы и не знал. Горячка, вспыхнувшая после ссоры, исчезла, взамен пришло осознание, что сотворил непоправимую страшную беду...
Время неумолимо шло. Иногда обречённому пилоту казалось, что смерть будет самым лучшим исходом от жуткого кошмара, и он готовился мужественно встретить её; то нутро его охватывал холод от неизбежно надвигающейся смерти и голову посещали самые невероятные идеи о спасении: пролететь очень низко над озером - и прыгнуть в воду, или попытаться приземлиться на болото, где мягкая, податливая земля может погасить удар.
Что Брагин решил твёрдо, так это не пролетать над городом и родным аэродромом, и тем более не пытаться приземлиться на взлётную полосу. Там, на КП жена, сослуживцы. Самолет многотонной бомбой ударится о бетонку и сметёт всё, что попадётся на пути: КП, ангары, другие самолеты. Тогда с собой на тот свет он захватит ни в чём не повинных людей и не будет ему человеческого прощения. Беда, которую он принёс, должна ударить только по нему одному.
"Детей жалко, - Брагин не удержался от слёз отчаяния и жалости к сыну, к дочери, к себе: они больше не увидят его, он не увидит их. - Лишь бы всё правильно поняли, крошки мои! Добра хотел вам. Показать, что и у вас отец что-то может, любит и заботится... Даже ценою жизни... Вот только получилось глупо..."
Злополучная стрелка улеглась на "ноль"... Брагина словно ударило электрическим током - его минуты на этом свете сочтены. Как ни готовился он, что скоро выйдет весь керосин, но когда заглох левый двигатель, сердце бортрадиста обречённо сжалось...
Через несколько секунд высокий, обнадёживающий звук второго мотора сменился низким, угасающим тоном, и его лопасти тоже беспомощно замерли. "Конец"! - ледяной иглой прокололо грудь Брагина, и он судорожными потными руками рванул штурвал на себя.
Самолёт, потеряв тягу, больше не подчинялся воле несчастного пилота. Наклонившись носом к земле, транспортник ринулся вниз, и Брагин увидел, как стремительно приближается земля... Он закричал... Рация донесла до командного пункта крик бортрадиста, и там сразу поняли - наступает страшная развязка.
Крик внезапно оборвался и эфир наполнился жуткой тишиной.