верхнее "ля" звучит фальшиво; палец соскальзывает со шкафоподобного диеза, всей тяжестью стукается о скользкий белок устремляющейся вниз поверхности. Внеплановый призвук. Пристук. Поднятые удивлённо брови, чуть презрительные насмешки: мазила. Стыдно, стыдно, в этой фальши стыдно всё - и то, как неуютно сдвигаются вместе носки ботинок у самых педалей /нужно было заглушить, размазать звук, но разве можно размазать крик?/, и то какими угловатыми становятся вдруг движения локтей - ещё минуту назад нераненых полукружий гармонического транса; и то, как на виске из-под пряди волос выбивается, выстукивает своё одиночество жилка, всё-не-так-всё-не-так-всё. "Вам не кажется, что пахнет серой?" - говорите о чём угодно, только не. На брюхе серной клумбы взойдут тучи, огненным дождём польющие эти надменные макушки бесшляпные безошибочные. Переведи свой невздох с этого несчастного "ля": всю жизнь, бывает, идёшь к такому вот падению, и пусть его амплитуда составляет всего пару сантиметров, - цифры ничего не значат, когда мир летит ко всем чертям. Сущая безделица. Если закроешь глаза и замрёшь на несколько часов - время спустя никто и не вспомнит. И ты не вспомнишь. Если закроешь. Но ведь не умеешь закрывать глаза. Напротив, стремишься всецело вжиться в этот трагизм несовершенства, блуд чувств, по спиральным лестницам восходящий от клавиши к сакраментальному "как всегда". Чувство личной драмы ведёт так же чётко, как иных чувство мести или чувство зависти. Не мешать. Чужому наслаждению нельзя мешать. Особенно если это наслаждение собственным поражением. И падением.