Первым воспоминанием, которое осталось у сына папы-Гиви от человеческой жизни, была старшая сестрёнка, конючившая за другим концом стола. Перед ней стояла миска с чечевичным супом в деревянной миске, но мама забыла положить на стол какие-либо приборы, кроме грубых, вырезанных из тиса отцом вилок. "Ложки нет", выла в голос черноволосая девчонка. Мама-Сулико появилась из дверного проёма кухни, прошуршав бамбуковыми занавесками. Она уже держала в кулаке охапку ложек. "А японси идять палками", - сказал тогда глубокомысленно мальчонка, хотя и не знал, кто такие японцы и как они умудряются есть чечевичный суп палкам и зачем им это надо, если папа Гиви может сделать из любой палки удобную ложку.
Вторым сильным и поэтому врезавшимся в память впечатлением был момент, когда папа-Гиви забыл сына в виноградниках. Солнце светило во всю свою мощь. А земля была влажной и тёплой, превращая воздух в тяжёлый пар. Листья повсюду кидали странные тени. Свет, затерявшийся между тенями, был похож на осколки стекла, по крайней мере так же больно резал глаза.
Мальчик так и уснул на земле, забравшись под низкие и цепкие ветви. Он не знал дороги домой, но не испугался этого. Ему снилась мама-Сулико и сестра-Таша, которой не досталось ложки. А когда он открыл глаза, то увидел, как виноград над ним оплетает решётку из продольных и наклонных ивовых прутьев. Солнечным лучам сквозь прогалины-треугольники и ромбы удавалось добраться не только до лица спящего мальчика, но и до его мыслей. Эти странные линии оставляли мгновение за мгновением всё более глубокий след в его душе. Земля всё так же страстно отвечала солнцу своими испарениями. Виноградные листья всё так же не двигались, будто бы затаились в ожидании ветра. А взгляд ребёнка блуждал по прямым линиям остова лозы, становясь всё более задумчивым. Глаза его цеплялись за отдельные углы, а в сердце складывались звуки из пения птиц. Казалось, всё мироздание сосредоточилось в этом кусочке решётки!
А потом он встал и пошёл домой, хотя и не знал дороги. Решётка устава будто бы легла на весь окружающий мир, рассыпавшись на множество символов. А дома мальчик вырезал из заготовленного отцом тиса маме браслет, увитый виноградными листьями, а себе - посох.
С этого момента его жизнь менялась постоянно. И в то же время ничего нового и значимого не происходило. Казалось, Мир весь открылся ребёнку: движения травы больше не были для него неразрешимой загадкой, рычание собаки само воплощалось в понятные сознанию слова, а полёты пчёл - в бесконечные медовые карты.
Вскоре отец стал разрешать сыну пасти овец, а дочку отправил в город учиться в школу. Читать мальчика учила мать. Но новые символы никак не укладывались у него в голове. Зато сестра-Таша привезла из школы книжку про рыцарей. На самой красивой картинке в середине книги на развороте был нарисован огромный каменный стол, вокруг которого возвышались каменные столбы, подпиравшие массивные плиты. И не столе мальчику сразу стали понятны буквы. "Фу-т'а...",- начал нараспев читать он. Маме Сулико эти звуки показались похожими на пение деревенского шамана, поэтому вечером она решила поговорить с мужем.
Уже через неделю мальчика отдали на обучение шаману-Георгу. Папа-Гиви изредка навещал сына, наблюдая за тем, как он худеет под влиянием отваров, дающих возможность путешествовать за пределами гор, и таинственных неуклюжих танцев, свершавшихся пять раз в день. Всё это истощало тело теперь уже юноши, но расширяло его дух. Зато ему достаточно было просто закрыть глаза, чтобы увидеть, как сестра-Таша предаётся в городе плотским утехам, а мама-Сулико ждёт папу-Гиви с высоких пастбищ. Теперь не только ветер говорил с ним, посредством движения трав и деревьев, но сама Жизнь. Всё жило вокруг: камни, песок, вода, небо, огонь. И всё это было связано между собой. Всё дышало. Всё давало жизнь. Всё танцевало вместе с ним пять раз в день. И всё пело.
Вечерами он выходил во двор и мёл тяжёлой метлой. Если день был жарким и сухим, в воздух поднимались вихри пыли. Если шёл дождь - земля налипала на прутики и её нужно было отряхать. Но, окончив свою работу, юноша застывал перед плетнём и вспоминал остов, по которому вился виноград, и ему становилось спокойно.
Однажды шаман-Георг, выйдя во двор, увидел, как ученик, встав на мысочки и разведя руки, устремлялся к небу. Ветер не трогал его волос. В пот застыл каплями на буграх мышц, не желая покидать тело. Взор юноши был устремлён в себя и в небо, а ноги уходили корнями к самому сердцу земли. Тогда учитель понял, что больше ничего не может дать ученику.
Окончив своё обучение у шамана, сын папы-Гиви вернулся в родной дом. Мама-Сулико к тому моменту уже состарилась и ждала мужа не с далёких пастбищ, а из местной корчмы. Сестра-Таша, по слухам, вышла за муж за горожанина. Но ученик шамана знал, где она. Не знал он лишь, как её вернуть.
Поэтому пять раз в день таинственный танец мироздания свершался позади глиняного домика прямо посреди двора, истоптанного овцами, отцов которых некогда пас маленький мальчик, вырезая виноградные лозы на податливых липовых прутиках. И теперь в этот двор приходили за помощью и советом, всегда находили поддержку и понимание, иногда волшебную помощь.
Но однажды ученик шамана покинул родительский дом и отправился за сестрой.
Девушка-Тамара стала его последним человеческим воспоминанием. Она была внучкой человека, телега которого везла ученика шамана в город, и пряталась под ворохом сена. Её серые глаза, похожие на глаза оленя, однажды пришедшего к шаману-Георгу за помощью, выглядывали из-за сетки ресниц и прутиков сухой травы. И в этом таинственном переплетении мужчине почудился всё тот же остов, которые поддерживал виноградные стебли и спасал мальчика от палящего солнца. Поэтому, когда они приехали в деревню деда-Ромы, он воспользовался гостеприимством и остался там на несколько лет.
В первую ночь ученик шамана спал в хлеву, широко раскинув руки и ноги в стороны, даже не замечая, как весь мир протекал через крест его тела. И, наверное, теперь шман-Георг мог бы сам прийти, чтобы стать учеником.
Рунист учил девушку-Тамару вселенским танцам, раскрывал тайны трав и древних северных символов. Он вёл её по широкой дороге звёзд к своему сердцу, которое всегда было раскрыто, как его тело в ту первую ночь у деда-Ромы, и учил видеть душу Мира. И ласки девушки-Тамары со временем превратились в любовь женщины-Тамары, а потом в нежность мамы-Тамары. Доча-Таша и сын-Гиви превратили жизнь деда-Ромы в бесконечную череду открытий, а мамы-Тамары - в вечность.
Но мама-Тамара вдруг стала мрачнеть день ото дня. Потому что через лицо её уже пролегли морщины, а в чёрных косах появились первые серебряные нити. То, чему учил её рунист становилось ей всё менее понятным. Хотя сам он и оставался всё тем же учеником шамана, которого она увидела сквозь солому деда. Глаза его были всё так же чисты. Тело время не тронуло. А волосы были всё так же черны, как перья воронов на его посохе.
Последним человеческим воспоминанием руниста был Миг. Он сидел на лавке в своём доме и ждал обеда. Мысли его гуляли где-то далеко, бесплодно пытаясь достигнуть души. А душа совершала путешествие за пределы гор, которому его когда-то научил шаман-Георг. Над ним разворачивалось бездонное звёздное небо. И тонкие дорожки падающих звёзд безупречно ложились в остов, запомнившийся с детства. И где-то среди всех этих огней - его душа была одной капелькой. И он становился каплей а океане, песчинкой пыли, поднимавшейся в воздух от прутиков метлы, искоркой, парящей над жарким костром, неуловимым запахом молока от волос его детей.
Рунист вспомнил дом мамы-Сулико и папы-Гиви, всё так же прижимающихся друг к другу по ночам уже не от страсти, а от холода, сестру-Ташу, умершую от позорной болезни в приюте для бездомных, так и не родившую детей, шамана-Георга, ушедшего в Вечность, так и не найдя себе замены, деда-Рому, который проживёт дольше своих внуков, девушку-Тамару, какой он её увидел на дне стога сена. И все эти судьбы показались ему лишь символами, складывавшимися на остове виноградной лозы.
- Папа-Нео, - теребил его за руку сын-Гиви, - мама-Тамара зовёт обедать.
Тело, душа и разум вернулись к нему. И Мир заиграл миллиардами дрожащих голубых символов, берущих начало в Вечности, и уходящими туда же вместе с судьбами человеческими.
- Мама-Тамара! Ложки нет! - кричала маленькая доча-Таша.
Её голос был таким же потоком знаков, как и всё вокруг. На мгновение, рунисту-Нео стало не по себе. Всё потеряло свой смысл и обрело значение. Чувства. Эмоции. Жизнь. Казалось, всё это покинуло его. Голова закружилась. В горле пересохло. Но в тот же миг ему стало всё ясно. Он протянул руку и поманил к себе поток младших рун, выстраивая их в старшие, изначальные, прочитанные когда-то на круглом столе короля Артура. И Доча-Таша рассмеялась - перед ней лежала деревянная ложка, ручка которой была увита виноградными листьями.