Аннотация: существо, обратившееся в бегство со временем забывает от кого оно бежит
*Неудачная мечта - одно мученье.
Закинув за голову руки, подложив под себя крылья, он устроился здесь на ночлег. Уже который день он скрывался от погони. А они шли за ним и шли, не отставая ни на шаг. Сколько он ни оборачивался, сколько ни возвращался назад - видел только свои следы, а это значило лишь одно - они шли за ним след в след. Они бесшумны и проворны, они так хитры, что гонят его всё дальше и дальше. В своей погоне они сменяют друг друга, чтобы быть неутомимыми, чтобы скорее кончились его силы. Конные сменяются пешими, пешие сменяются конными.
Он взглянул в небо, где куполом сходились верхушки лип и ельников. Оно, тёмное и глубокое, наливалось миллионами звёзд. Мигающими и льющими свет ровно, потухшими и еще сияющими. Оно было полно жизни, движения - скрытого и явного. И сейчас, глядя на всё то, что ему было доступно и скрыто от глаз его, он не чувствовал радости, как это было раньше. Он не чувствовал успокоения. Не ощущал тревоги. Ему было просто всё равно. Погоня съела его ощущения. Выпила из него чувства. Теперь он уже редко был собой. Днём, когда, казалось, что Они почти смыкают свои лапы за его спиной, он превращался в бег. В чистое движение. В безграничную скорость - от сбитых в кровь ступней до развевающихся волос с запутавшимися в них сухими листьями. Босые ноги упруго отбивали каждый толчок, унося вперёд лёгкое тело. А мысли... Мысли просто за ним бы не успели. Наверно он оставил их в том городе, где всё и началось. Иногда, вот так укладываясь на ночлег, кода была дорога ровной и он не слишком устал, он призывал их и они, сколько бы их километров не разделяло, всегда приходили к нему. Но если же путь был сложен, а ноги вновь кровоточили, думы никак не могли к нему добраться. И тогда он так и забывался. Пустой, без своих мыслей.
Но сегодня они выбрали самую которткую дорогу к нему и поспешили появиться, как только его уставшее тело опустилось на землю. Сначала он хотел осведомиться у них, как дела в его городе. Но понял, что знает и без них - весь город обратился в погоню. Как обращается ласковый домашний пёс в голодного волка с зубастой пастью. Просто кому-то стало жёстко спать на своих перинах и они решили их набить перьями из его крыльев. Хоть по одному пёрышку, но обязательно заполучить. Это не была охота за головами. Это была охота за крыльями. И он никогда не забудет, как однажды на пороге его мастерской появились люди с ножами в руках. Нет, не чтобы его убить. Просто каждому хотелось иметь немного чуда и в своём доме. А он был единственным ангелом в округе. Нет, он встряхнул головой, звучит слишком пафосно. А он был единственным человеком с крыльями в округе.
Он запустил тонкие прохладные пальцы в волосы.
Жалкий кусок луны словно был выброшен в небо. Слабый свет безуспешно пытался выбелить его потемневшую от пота и времени рубаху, его мысли. Которые как неприкаянные гости пытались устроиться в голове. Он дал тогда тем людям по одному перу. Он понимал их. Он рад был видеть счастье в их глазах, когда в доме каждго из них появилось светящееся белым, неземным светом, перо. Оно хранило их от дурных снов, утешало в горе, помогало найти радость.
Но на следующий день пришли другие. И им нужны были его перья. Он не жадный. Отдал по одному перу и им.
И на третий день на пороге появились гости. Этим он попытался объяснить, что не может раздать по частям свои перья всем. Тогда он больше не поднимется в небо. Они разрыдались у него на плече, незаметно выдернув из его крыльев и себе по перу.
А утром следующего дня он не смог взлететь. Сгорая от стыда, боли и обиды он забился в угол и просидел там до самой ночи, не обращая внимания на стук в дверь, пришедших за чудом.
Прозрение пришло к нему быстро - вместе с теми, кто не желал ждать, когда он откроет дверь. Вместе с теми, кто пришёл к нему не с просьбами, а с топорами и факелами.
Когда он на ослабевших крыльях вылетел из своего окна, и пролетал над толпой, все, даже те, у кого за пазухой светились его подарки, осыпали его проклятьями. Он стерпел всё. Он простил их и только потому смог добраться до леса, где и скрывался в последнее время. И уже там, не имея возможности и сил расправить крылья он бежал что было сил, слыша неотступно за своей спиной крики вырывающиеся из сотен ртов, проклятия, сыплющиеся из сотен глоток.
Он бежал, не разбирая дороги, забывшись от страха и остановился только тогда, когда упал в изнеможении.
Лес понимающе качнул деревьями и снова затих, готовый дальше слушать его мысли.
Это было несколько дней назад. Несколько лет назад. Прошло не больше недели, но и не меньше вечности. Он научился бежать без остановки шесть часов подряд. Он научился просыпаться среди ночи от малейшего шороха. Он научился добывать себе пищу, он научился отнимать пищу, если это понадобится. Нитками из волокон растений он зашил на рубахе прорези для крыльев, чтобы никто не догадался кто он.
И только когда бежал, он был спокоен за себя и за свои крылья. Ночами он даже пытался разговаривать с ними, чего не было раньше. Теперь он словно сомневался в их присутствии. Но крылья молчали. И тогда он проводил по ним рукой. И успокаивался ненадолго, когда его рука ощущала их мягкие перья.
Он пошевелился. Да, действительно мягко лежать на своих крыльях. Когда мокрые от пота лицо и грудь обдувает ветер, а спину согревают они. Родные.
***
И чуть свет, просыпаясь от шума первых птиц в ветвях, он резко открывал глаза, но еще до этого, уже стоял на ногах. Глазами он сразу же отыскивал нужное направление, и бег продолжался. По утрам он бежал быстрее всего. Сонное лицо еще не чувствовало веток, по нему хлестваших, дремлющие ноги не боялись острых камней, сбивающих ступни до крови, считая, что всё это только сон. Порой ему казалось, что он бежит даже во сне и, не редко, просыпаясь, на утро не обнаруживал под собой сухих листьев и травы, на которых ложился спать - они были разбросаны вокруг.
Всё так же на бегу, он уталял жажду, росой, которая падала не его лицо с задетых им же ветвей. Из однотонной буро-зеленой масы листвы, проносящейся мимо, протянув руку, он выхватывал нечто съедобное: плоды, листья, ягоды и даже иногда птиц, которых поначалу он отпускал.
Но бег отнимал очень много сил и притом он был очень голоден еще с прошлого дня, тогда ему удалось сорвать только пару съедобных листьев. Несколько секунд он сжимал в своей холодной руке трепещущее тело жертвы. Такое теплое и полное сил. Тогда ему так захотелось части ее тепла, чтоыбы согреть своё холодное усталое тело, что он даже чуть не остановился в замешательстве, но вовремя спохватился и продолжал бег. А птица всё так же отчаянно трепетала, пытаясь выбраться из его руки. Тогда он сжал кулак еще сильнее. Что-то хрустнуло и острый осколок из груди птицы впился ему в руку. Он вздрогнул, но не остановился. Он уже научлся всё переносить на бегу. В руке его, пушистое прежде тельце, стало мокрым и еще более горячим. Что-то жидкое просачивалось сквозь его пальцы. Он поднял руку над губами и теперь на вкус ощутил эту странную и новую для него жидкость. Она была не так уж плоха. Он не разглядел, что это было. Но на вкус оно отдавало железом, наверно именно такого вкуса ножи его преследователей. Утолив жажду этой тёплой жидкостью он разжал кулак, выпустив успокоившееся тело птицы.
Теперь ее тепло передалось ему и с новой силой, совершая огромные прыжки он вновь устремился вперед, уже не протягивая руку в поток проносящихся листьев, а пытаясь устремить в себе странный глухой стук сердца, который сбивал его с ритма бега.
И прислушивался. Постоянно прислушивался к звукам у себя за спиной. Резкий крик птицы и хруст сломанной ветки заставлял его бежать быстрее, когда он чудом не наталкивался на деревья. Но это по-началу он боялся этого. Потом же он стал отличать их на запах. Еще в шаге до дерева он слышал запах его коры. Гладкой или неровной многолетней брони светлого влажного тела дерева. И чтобы удостовериться он даже на бегу иногда задевал его кончиками пальцев, только убеждаясь, что он оказался прав.
Он уже не боялся. Ветер вынес его страх вместе с горячим почти ровным дыханием, которое белым паром срывалось с его губ поутрам. Но стоило остановиться и ему казалось, что из-за каждого куста на него глядели выжидающие глаза, со всех сторон доносились далекие крики "я вижу его!". И только в беге он знал куда направляется, знал откуда могут появиться преследователи и устремлялся вперед с еще большей скоростью.
***
Он всегда бежал вперед, только изредка огибая препятствия, потому всегда знал, что позади него погоня, и в какую сторону нужно бежать, чтобы его не настигли. Порой он даже любил эту скорость, когда вспоминал, что он может чувствовать. Тогда он практиковался в этом деле, чтобы не разучиться хоть что-то любить. Именно в те редкие моменты он ощущал, как забившийся в штанины ветер колышет их по ногам, как истрепавшаяся рубаха бьет его по спине и по притихшим крыльям, как ветви хватают за волосы, тут же усмирённые тем, что получили и себе кусочек его существа. Но больше всего он любил, конечно когда начинал в этом практиковаться, весенние луга. Тогда мокрая свежая трава только убыстряла его бег, успокаивая горящие стопы, и стоит только протянуть к земле руку, чтобы набрать полную горсть земляники и малины. Тогда он почти не чувствовал голода и пробегал наверно сотни километров за день.
Он любил весенние луга и, однажды не заметил коварства одного из них, которое заставило его даже остановиться, на время дольшее, чем стоянки для сна.
Увлёкшись сбором съедобных ягод и листьев он не сразу заметил, как его ноги стали увязать в тёплом сухом прибрежном песке. Но, когда он поднял глаза, в них отразился столь сильный испуг, что можно было подумать, будто перед ним в одну шеренгу предстали все его преследоваели.
На его пути протянулась широкой лентой река. И слева и справа, куда он только мог бросить взгляд, простиралась блестящая на солнце полоса реки.
Он остановился не сразу, продолжая по инерции бежать, только когда уже мокрый песок осторожно обнимал его ноги.
Преграда на пути могла означать для него только одно - те, кто уже долгое время преследуют, наконец доберутся до него, и ощипают его беззащитные крылья, как мёртвого цыплёнка.
Глаза его безумно расширились и в них, абсолютно чёрных, синими искрами металась отражавшаяся река.
В голове его не было ни единой мысли. Только паническое, безумное желание бежать. Ему даже забылось от чего он спасался так долго. Он знал и помнил только одно - надо бежать и непременно вперед.
Тело должно двигаться и мышцы, тут уже не присутствовала ни его воля, ни желание, кинули тело вперед. Он неуклюже метнулся в воду, подинмая множество мокрых брызг. Теперь он не так хорошо владел своим телом, теперь оно владело им, и пыталось увлечь его вперед, спасти своего хозяина и его уже промокшие крылья. Течение вспенивалось, возмущалось на непрошенное тело в его владениях и то и дело накрывало с головой, переворачивая, как реке было угодно. Дыхание ровными толчками срывалось с его губ, как это было при беге, но тем быстрее вода смогла проникнуть в его легкие. Он уже ничего не чувствовал, даже если бы и захотел это, теперь только тело оставалось на связи со внешним миром, и оно пыталось бежать даже под водой, но движения его ограничивались только судорожными толчками лишь немного сбивавшее со своего личного темпа течение реки.
***
В этот раз он проснулся ночью и содрогнулся от холода. Вся его немногочисленная одежда была мокрой и настойчиво прилипала к телу. По инерции он потрогал крылья за спиной, которые были тоже мокры, теперь даже они не могли спасти его от неотступного холода который сотрясал всё его худое, но мускулистое тело крупной дрожью. Но он знал, что важнее тепла, что важнее еды и сна - надо бежать. Только теперь он даже не мог предположить в какую сторону отправиться. За спиной вдадеке поднималсся высокий частокол леса, увенчанный зелеными облаками листьев. Но это был совсем другой лес, более светлый и просторный.
А впереди всё так же коварно перешептывались речные струи, насмешливо протягивая к нему свои волны.
Он не мог думать пока ему надо было бежать. Он не мог думать, когда бежал. И теперь он не мог даже предположить, с какой стороны его принесло речное течение.
Но промедление стоит жизни. Остановился - значит умер, значит пойман и ощипан. Опозорен. Тогда он точно не сможет показаться никому на глаза с кожаными уродливыми обрубками, которое раньше были прекрасными белыми крыльями.
Бежать.
Ослабшее, отяжелевшее тело грузно поднялось с земли. Движения стали теперь очень медленными и неточными. Тело знало, что нужно бежать. Напрягало мышцы, разгняло кровь. Заставляло судорожно двигаться конечности. Но обладатель его был настолько истощён и продрог, что только лишь медленно плёлся в направлении к высоким стволам нового леса.
Он просто шёл. Впервые за множество дней, впервые за множество тысяч километров. И это было для него столь ново, что дыхание, приспособленное для бега, очеь быстро стало сбиваться. Холодные потрескавшиеся губы судорожно открывались, словно произносили молитву. Но он слишком давно не говорил, чтобы начать это делать именно сейчас.
Теперь он мог бы разглядеть всё что окружало его, но глаза, ловившие раньше только цвет, то есть все оттенки коричневого и зелёного, сейчас лишь еще больше мешали найти путь.
Он брёл почти вслепую, судорожно хватаясь руками за чуть шероховатые стволы деревьев.
Через несколько минут такого непривычно медленного способа передвижения он почувствовал тепло впереди себя. Тепло, которое ему было так необходимо. И тело, имеющее сейчас только два желания: бег и тепло, влекло его именно туда.
Почти невидящие глаза различили, переливающееся всеми тёплыми оттенками красного и желтого, пятно. Через несколько шагов он уже точно знал, что это. Это огонь. Где-то рядом люди. И эти люди могут оказаться преследователями.
Но пока что он еще ничего не мог различить, что происходило около костра, отделенный от него несколькими десятками шагов и непокрытыми зеленью кустами.
Больше всего на свете ему сейчас нужно было тепло. Он никогда бы не пожертвовал крыльями ради него, но тепло, столь далекое, так успокаивало его измученное продрогшее тело, что он уступил ему и решил погреться спряташись за кустами, в десятке шагов от самого огня.
Он хотел прокрасться незаметно, но ему самому шаги и все движения своего тела казались столь громкими, что он даже чуть не отпрянул назад, но, почувствовав мокрой спиной и крыльями лесной ночной холод, вновь подался вперед.
Свернувшись под кустами, скорее всего незамеченный, он пытался впитать в себя как можно больше тепла. Чужого тепла, которое создал кто-то из людей.
Для него хватило и тех крох тепла, чтоб дрожь почти унялась и уже не сотрясала его тело, что было слишком небезопасным в такой близости от людей. Но забыв про все предосторожности он позволил себе закрыть глаза и уснул так крепко, что даже ничего не чувствовал сквозь сон, чего не бывало раньше.
***
Тело не чувствовало пробуждения. Но он знал, что уже не спит. Ранее он был уже на ногах, но в его спину упиралась мягкая сухая трава, а грудь согревалась какими-то теплыми волнами, исходящими справа.
Он всё еще не думал. Он лежал с закрытыми глазами и даже не сразу понял, что шум над ним - не шум листвы, а человеческий голос, что-то шептавший.