Лиза говорила - когда болеешь, надо себя немного полюбить. Пожалеть. Вот прямо так - погладить по головке. В молодости легко было на это забить, и держаться - хоть одной рукой - за хвост того, что казалось главным.
А в последние годы, когда я болтаюсь между "ягодкой опять" и предпенсионеркой ("спасибо" власти за новое слово), я поняла, что эта передышка мне сейчас нужна, просто необходима. Иначе встать будет очень трудно. В юности как бы ни болел - веришь, что выздоровеешь. В моём возрасте каждый недуг воспринимаешь, как последний. И заболев, в первые, самые несчастные дни, когда горло будто ободрано наждаком и горит, а из носа, стоит только наклонить голову, капает мерзкая прозрачная водичка, я надеваю тёплые, толстые, Лизой же связанные носки. Они красные с белой оторочкой, и на них вывязаны олени. Они тёплые как валенки. Я надеваю тяжёлый и мягкий махровый халат, завязываю горло шарфом и иду на кухню готовить суп.
Лиза сказала - главное, что должно быть у больного человека, это суп и чай. Горячий суп, полная глубокая тарелка, даже не тарелка - пиала, налитая до краёв. Дымится куриный бульон с домашней лапшой. Он золотисто-зелёного цвета, я ещё петрушку туда режу. А чай у меня с чабрецом и имбирём - горячий пар в лицо. Пахнет летом.
И лежать потом в постели, и жалеть себя, и не вставать. Читать, лениво блукать по интернету, не торопить своё здоровье, ждать, когда силы начнут возвращаться.
Это так надо поступать.
Так какого же простите... я, ощутив себя больной, попёрлась в десять часов вечера на набережную, со слезящимися глазами и фляжкой с коньяком? Да, про нарезанный лимончик забыла сказать. Я ещё и лимон прихватила.
Это, может, где-нибудь в больших курортных городах, на набережной и зимой есть жизнь. Огни горят, люди прогуливаются, кафе какие-никакие работают, хоть кофейни... А у нас весь посёлок, где живут люди - он вдали от моря. А рядом с морем только гостиницы и всякие гостевые дома, которые сейчас абсолютно пустые. И берег кажется вымершим. Женщинам страшновато сюда приходить, даже если они вдвоём или втроем. А уж одной...
Я сажусь в самом красивом месте - летом эта лавочка всегда занята. Она стоит набережной у парапета, сделанного из грубого камня. За спиной у меня понимаются молодые пушистые сосенки. Это место хорошо ещё тем, что отсюда все видно: и длинный, пустынный сейчас пирс, и яхты с высокими мачтами, стоящие в гавани. И узкую речку Ахо, впадающую в море. Перейти Ахо можно или по широкому каменному мосту, похожему на дорогу, или по узкому, навесному мостику, который качается под ногами. Летом я всегда выбираю пружинящий мостик. Мини-экстрим, ощущение полноты жизни.
И набережную отсюда видно - там никого, только гостиницы с тёмными окнами, запертые кафе, фонари. А внизу пляж - и бескрайнее, действительно чёрное сейчас море. В это время года оно властное, оно показывает свой нрав, и у берега буруны, а там, под водой - своя жизнь. И задуматься страшно: что сейчас там? С этим связан мой самый безумный поступок, потом расскажу.
Над морем висит луна. Полная. Я читала когда-то, а потом почти позабыла волшебные названия лунных мест - Море Дождей, Море Радуги... Но помню какой-то детский ошеломляющий восторг, когда мы засиделись у подруги Наташки, и ей десятилетняя дочка дала мне посмотреть в свой детский телескоп "Умка". Я долго была безнадёжно тупой, всё водила и водила этой трубочкой, в которую нужно смотреть. Только ночь, только тьма. И вдруг всё осветилось. Это в глазок вплыла Луна. Она была такая яркая, такая сказочно жёлтая! На ней - те самые кратеры. Вы не представляете - как это здорово - самой увидеть кратеры, понять, что они и вправду есть! Одно дело - на фотографиях, другое - собственными глазами. И этот огромный каменный шар висел в воздухе ни на чём. Я смотрела на Луну, и на ней не было ни одного человека в тот миг, когда мы с ней переглядывались. Она была именно такой, какой я её видела: здесь и сейчас.
Итак - море, над морем - Луна со своими морями, а в шестигранной клумбе, которая отделяла меня от парапета осталась только трава - высокие сухие стебельки, тонкие и призрачные - между мной и Луной. Такая вот картина маслом.
Летом здесь, на набережной, всё сверкает и горит. Вот тут, в двух шагах от того места, где я сейчас сижу, устраиваются торговцы разными разноцветными штуками. У них на прилавках переливаются горы огоньков, по асфальту разбегаются тысячи разноцветных брызг. Рядом продают черешню, абрикосы, персики. Те, кто ехал сюда, чтобы наесться южных фруктов - разочарованы. Армяне - а почти все торговцы армяне - не уступят и рубля. Облизывайся на эти персики! Дымятся шашлыки над красными углями мангалов. Рядом с ними особенно уютно стоять - эта волна тепла, этот запах жареного мяса... А то возьми себе тарелочку. Унеси вон туда, под дуб своё сокровище. Баранину, маринованный лук, кинзу... И кружку пива. И сиди с друзьями за столиком хоть до полночи.
Даже ночное море летом не чёрное - в нём отражаются огни. А ещё на набережной - ежевечерний карнавал. В небо взлетают качели. Они здесь особенные - все в цветах, перевиты цветами. Кажется, что девочка качается на гирлянде роз, как маленькая индийская принцесса. Из каждого кафе несётся - своя музыка. В каждой таверне -занавесы из огненных нитей - красных, синих, золотых. Сверкают, вспыхивают и гаснут. И люди, люди, люди... Подпевают, подтанцовывают, кружатся в этом водовороте мелодий и слов.
На большом воздушном шаре
Мандаринового цвета...
А вот тут на пирсе - летом сидят рыбаки. И у них тоже горят огоньки - на длинных удочках. Нетерпеливые, отчаянно смелые кошки - почему-то все, как одна без хостов, спускаются по камням к самой воде и, переминаясь с лапы на лапу, ждут - вдруг удастся сорвать с крючка рыбку в тот момент, когда она только мелькнёт в воздухе? Впрочем, им и так мужики кидают свой улов, если рыбешка попалась мелкая, не стоящая внимания.
- Мяу!
Батюшки, по парапету ко мне спешит кот, принюхивается. Откуда он здесь взялся? Кто его тут кормит зимой? Кот пепельный, а хвост полосатый. Впрочем, зверь не худой, значит, его всё же кто-то жалеет, угощает. Может, сторож одной из гостиниц.
- Что ж тебе дать? Не лимончик же предлагать...
Кусочек лимона кот отвергает, но начинает яро тереться о протянутую ладонь. Я наливаю себе рюмку коньяка, и вспоминаю, что простужена. Февраль, и я изнемогаю от зимы...
Я хочу уже весну! Её нежное тепло. Когда так остро чувствуешь жизнь, что даже дышать больно от счастья. А февраль - ещё очень тёмный месяц. Страстная пятница года. Непонятно, будет ли прибавляться день? Пока незаметно. Воскреснет мир для новой весны или нет?
...Тепло я ощутила спиной. Наверное, уже действовал коньяк. Блаженство. Я почувствовала... Нет, не то, что я отогреваюсь...А будто распускаются какие-то завязанные внутри узлы.
Подошёл человек и сел с другой стороны скамейки.
Он был молод. Наверное, немного за тридцать. Он был красив - такой мягкой интеллигентной красотой. На нём было чёрное пальто и чёрная шляпа. Он мельком взглянул на меня, а я смотрела на него.
Он помедлил, и вернулся ко мне глазами. Они у него были светлыми. Наши взгляды встретились. Он изумлённо вскинул тонкие выразительные брови. Чуть поднял руку, будто хотел ею помахать перед моим лицом. Потом опустил. И вдруг спросил:
- Не боитесь? Меня не боитесь?
Этот вопрос прозвучал так странно, что мне на миг стало холодно. Может быть, в нашем тишайшем посёлке объявился маньяк - а я не знала? Телевизора у меня давно нет, его заменяет интернет, но в сети я, в основном работаю. Я фрилансер, свободный художник. Чтобы зарабатывать каждый день на кусок хлеба - это ой-ой сколько сидеть надо, часто от интернета уже тошнит...Словом, я часто пропускаю даже важные новости, Хорошо, если соседи проинформируют.
- А что, надо бояться? - спросила я.
Он ещё в меня всмотрелся, потом, видимо, потерял интерес, и просто кивнул головой.
- А так вы ещё... Ну ничего, в ближайшее время много наших увидите... Среди нас много экстремалов, а тут такая параллель обрывается...
Я смотрела на него, не зная, что говорить и думать. Хлебнуть ещё коньяка? Или странный гость почувствует запах спиртного - и примет меня за последнюю забулдыгу? С другой стороны, как говорит дядя Вася с первого этажа - такое без поллитра не поймёшь. И ещё у меня в голове крутились строчки из сказки в стихах "Про Федота-стрельца, удалого молодца" нынешнего Чаадаева - у Леонида Филатова тоже весь текст разобрали на цитаты.
То ли воздух нынче пьян?
То ли леший нынче рьян?
То ли в ухе приключился,
У меня какой изъян?
- Да не бойтесь, - сказал он, - Мы пришли и ушли...
Он закурил. Но то тепло, которое я чувствовала - оно же было не от огонька его сигареты?
- Что же вы сюда в такое время приехали? - спросила я - Зимой у нас никого не бывает, свои жители только. Вот в мае начнётся...
Он помолчал, потом задумчиво сказал, глядя на эти самые травинки, качающиеся на фоне луны, слушая шум моря:
- Красиво у вас тут... Жалко...
И вдруг спросил:
- А что у вас стоит посмотреть?
Я растерялась. Вести его в ту часть посёлка, где живут местные - так там ничего, кроме многоэтажек, да частных домиков, по южному живописных, но обычных совершенно. К тому же зимой...
Ещё у нас есть единственная площадь у маленького Дома культуры. Там стоит памятник героям войны, летом там бьёт фонтан, и в парке размером с носовой платок цветет жасмин. Отсюда же начинается бульвар Юности - шесть домов в два ряда. Дома двухэтажные всего, балконы оплетают розы и виноград, и мне иногда кажется, что на таком балконе стояла Джульетта. Но это потому, что я никогда не была в Италии, и вообще нигде, кроме России. И я очень люблю свой посёлок. Но сказать этому человеку с насмешливыми глазами и в дорогом пальто - идите, и посмотрите мой балкон Джульетты?
Он изменил вопрос.
- Ну, хорошо, - сказал он мягко, - Если бы вы... уезжали отсюда навсегда? С каким местом вы бы пошли проститься?
И тогда я сразу поняла - мыс. Я бы пошла на свой мыс. Сказала ли я это вслух, но он тотчас откликнулся:
- А пойдёмте туда сейчас?
Я засмеялась:
- Сейчас, да вы что! Уже двенадцатый час ночи. А это там...
Я указала на дальние очертания мыса.
- Видите, ни одного огонька. Что вы там сейчас увидите?
- А почему нет? - спросил он.
Это место мне открыл дядя Володя, муж моей тёти Лизы. Он был очень, очень известным художником. И мне казалось немного на планете стран, где не висели бы - в музеях и частных коллекция - его картины. Дядя Володя не был перекати-поле. Долгие годы он воспевал сказочную красу русского севера Мне эта красота казалось какой-то металлической - бронзовый цвет закатов, оловянный блеск воды...Викинги, которыми он бредил... А потом он сказал:
- Старею. Хочется тепла.
И они с Лизой продали всё, и купили домик в нашем маленьком посёлке. Маленький домик с мезонином над речкой. Когда дядя Володя умер, а возраст Лизы уже приближался к восьмидесяти годам, мы разделились.
Мы - дети её сестры. Наша старшая сестра Оля осталась с родителями, я перебралась поближе к Лизе, чтобы опекать её, одинокую, а потом за мной последовал наш младший брат, Толя, Том - как зовёт его Лиза, потом, расскажу, почему.
Так вот, когда ещё был жив дядя Володя, и я к ним только приезжала, чтобы до одурения накупаться в море и отдохнуть в сладкой неге курортной жизни, дядя Володя и показал мне это место.
Дядя Володя с презрением игнорировал общественный пляж. Они с Лизой, плававшие немногим хуже дельфинов, терпеть не могли вопли спасателей: "Эй, там, в синих шапочках, срочно вернитесь за буйки!"
Своё место он отыскал у мыса, у беспорядочного нагромождения камней. Он приходил сюда с мольбертом ещё затемно, когда не то, что солнце не вставало над морем, на даже небо синело ещё условно - то ли проступала эта светлая полоса на востоке, то ли нет...
- Это сакральное место, - говорил он, - Здесь мне не нужно даже выдумывать. Я просто вижу моих героев, выходящих из пены морской.
Он устраивался сред нагромождения камней и рисовал. Потом к нему стали подтягиваться ребята из местной художественной школы. Сколько раз я видела, как они сидели на камнях, как воробьи, со своими скетчбуками на коленях!
Но самое главное - это отмель. Море у посёлка было глубоким. Даже на пляже - шагнёшь от берега вроде чуть-чуть - и уже по шейку. А тут, у мыса, по морю можно было идти и иди. По мягкой перине зеленых и красных водорослей. Над качающимся стеклом воды. Рассматривая рыбок, крабов и медуз. Я так и не решилась в первый раз дойти до конца. А дядя Володя дошёл, конечно, и сказал, что там бездна. Дно обрывается, и сразу так глубоко, что без акваланга он не мог нырнуть до самого дня.
Дорога ведущая к мысу - узкая. Тут, где она тянется - совсем дикое место. Чуть ближе к посёлку, к пляжу, устроились рыбаки. Как говорят, здешний рыбак - это семь поколений контрабандистов. Мужики не только продают отдыхающим копчёную барабульку и рапанов, они ловят и ту рыбу, на которую нельзя ставить сети. Но можно прийти сюда, в эту запущенную полутёмную рыбацкую хибарку и купить из-под полы всё, что угодно - хоть русалку. А дальше полоса берега становится такой узкой, что двоим не разминуться. Резкий запах водорослей. Сюда их много выносит во время шторма. И никто их уже не убирает. Это не посёлок, а ничья земля.
Когда шторм - я всегда смотрю на это место издали - к мысу и вовсе не пройти. Самые большие волны катятся именно тут, по мелководью. И ударяются о подножья гор - тропы совсем не остаётся.
Самая большая авантюра в моей жизни - вернее, не только моя, наша с дядей Володей, заключалась в том, как он учил меня преодолевать страх. Когда дядя обнаружил, что я, большая уже особа, взрослая, двадцати с лишним лет, выросла робкой до одури, не могу постоять за себя, теряюсь перед хамами, а соседка по комнате в общежитии -властная девица из многодетной семьи - вообще довела меня до кондратия, сделала безропотной и тихой мышкой, уступающей во всём ( я заканчивала институт тогда, и на лето приехала к тете Лизе и дяде Володе), дядя Володя, смешной, какой-то весь квадратный, с длинными усами своими похожий на кота из мультипликационных фильмов, посадил меня напротив себя и спросил, чего я боюсь больше всего. Мне хотелось сказать - Галину, но это было стыдно. И я вспомнила, чего действительно боюсь иррационально, как чудовища.
- Я боюсь моря. Ночного моря. Никогда не стала бы нырять ночью. И боюсь того места у отмели, где начинается бездна.
Дядя Володя пошевелил усами. И на следующую ночь мы там ныряли. Да ещё какое тогда на море было волнение! Дядин приятель, старый рыбак, обозвал нас придурками. Представьте. На море шторм. Время - первый час ночи. Пётр Иванович довёз нас до условленного места, отвернулся и от негодования закурил. Дядя Володя невозмутимо раздевался. Я визжала:
- Я утону! Сейчас холодно - я простужусь! Тетя Лиза вас будет ругать! А вдруг там... акулы?! А вдруг там какой-нибудь вход в другое измерение? Ой, мамо...
Мы прыгнули в волны, держась за руки. Конечно, у нас были фонари. Дядя Володя направил луч своего вниз, на дно...Это было то же море, и те же разбуженные рыбы. И та же игра света - сетка, колышущаяся на песке - метрах в тридцати под нами.
Словом - это был мой ласковый, добрый, почти дневной мир, и скоро я уже совсем забыла о ночи, о шторме - там, наверху. Я дивилась новым цветам и оттенкам, появившимся сейчас - холодным цветам, вместо тёплых дневных. Мне казалось, что мы находимся в подводной комнате, которую освещали - путь не лампы, но фонари. А по углам теснилась темнота.
Потом, когда мы всплывали - дядя Володя просто сжал моё запястье и показал - наверх, мол - там была уже приличная волна, и меня нехило приложило грудью о борт лодки. И холодно было, и Пётр Иванович спрашивал, видели ли мы, сумасшедшие, там, на дне, хоть одну рыбу приличных размеров?
А дома Лиза разводила руками беспомощно и несла нам такой горячий суп-харчо, что, кажется, он кипел в тарелках, обдавая жаром лица. Назавтра на пляже, над будкой спасателей плясал на ветру чёрный шар - знак того, что шторм силён, и к воде приближаться нельзя. Море разыгралось не на шутку.
Но с этого дня я уже ничего не боялась.
- Ну, так что? - спросил человек в чёрной шляпе, - Пойдём?
- Маньяк, - подумала я.
...А ещё я нашла в тех краях крепость. После той ночи я все тропинки излазила, ведущие на мыс. Утром отдыхающие тянулись к тому участку пляжа, что прямо напротив посёлка. Река Ахо впадает там в море. Это сказочно красиво, когда идёшь и смотришь издали: сливаются две синевы...Тонкая стрелка реки и - земля обрывается, дальше до горизонта - безбрежная синева моря. Я выбиралась из этой толпы праздных, поворачивала на набережную и размеренным шагом шла мимо, мимо, мимо... Мимо сахарной ваты, облаком растущей на палочке в руке торговца. Мимо открывающихся кафе - где ещё пусто, только девушки протирают столы, расставляют стулья. Мимо торговых палаток, где продавцы открывют ящики с ракушками, раскладывают бусы, шкатулки, кремы "для" и "от" загара, невесомые платки и парео, мыло ручной работы, надувные круги, ласты, резиновые тапочки - всю эту курортную ерунду. Шла мимо попугаев ара - расписных мучеников, прикованных цепочками к железной жёрдочке - в ожидании бесконечного знойного дня, и тех, кто пожелает с ними сфотографироваться. Мимо фисташкового мороженого в вафельных стаканчиках и копченой барабульки. Мимо гастарбайтеров, спешно докрашивающих на пляже кабинки для переодевания. Мимо ребят из летнего лагеря, визжащих в своём лягушатнике - им кусочек моря отгородили верёвками с поплавками...мимо...мимо...
Мимо полосатых гор - над морем они резко обрываются. Их осыпающиеся склоны являют чёткие светлые и темные полосы... И ещё склоны собраны в каменные складки. Кажется, что горы надели складчатые полосатые юбки. Потом горы отступают, давая место маленькому пляжу и базе отдыха, тонущей в зелени. Турбаза ещё советской поры , как сейчас принято говорить: "совковая". Господи, как я ненавижу эти сравнения с Турцией и Египтом! Здесь всё совковое, а там... Я скажу по-другому - база из прошлого. Небольшой бассейн здесь так и не отремонтировали, в нём стоит затхлая вода, и водятся лягушки. Но сколько вокруг цветов, роз! На клумбах и не только. Много роз, вьющихся по стенам корпусов, оплетающих беседки. А какой запах! Вы замечали когда-нибудь, что розы пахнут малиной? В июне тут ещё благоухают катальпы, белые цветы слетают с них, и как мотыльки кружатся в воздухе.
Обычно я обходила турбазу по большому кругу, и шла туда, где поднималась в гору вроде бы ничем не примечательная дорожка. Подъём был довольно пологим. С обеих сторон дорожку окружал лес, а дальше её пересекал достаточно узкий, но глубокий овраг. Через него был переброшен каменный мост, века, наверное, девятнадцатого. По нему могли ездить всадники или дамы в каретах. Иной раз мне чудилось, что вот-вот я услышу стук лошадиных копыт.
Дальше лес расступался, начинались поляны - они переходили она в другую, как бусы в ожерелье. Волшебные оба слова - и ожерелье, и бусы. Вслушайтесь в их звучанье, повторите про себя несколько раз. Волшебные, верно? После сумрачного леса поляны были пронизаны солнцем. Кто мог приходить сюда с лопатой - не знаю, но среди обычных диких трав и цветов, тут белели крупные садовые ромашки, поднимались невесомые разноцветные космеи, Кто-то же их сажал... Сколько раз я лежала тут, тонула в цветах, глядела на облака!
Далее был сам мыс. Когда-то на его вершине построили турбазу, теперь её почти забросили, изредка сдавая кому-то обветшавшие домики. Большинство людей не хотело трудиться - отсюда нужно долго идти к морю, спускаться, потом каждый раз подниматься в гору.
А ещё - тут были развалины старинной крепости. Правда, он нее уже почти ничего не осталось - только фрагменты стен. Древние мшистые камни, только и поймёшь, что это творение рук человеческих, если вглядишься, как тщательно они подогнаны друг к другу. Многие камни оплетали цепкой сетью выбравшиеся на поверхность корни деревьев.
Крепости было много веков. Когда-то воины и мирные жители выглядывали отсюда, с вершины мыса вражеские или дружеские корабли. Они видели совсем другое, чем я. Ведь на берегу тогда никто не жил. Мне открывался вид на наш посёлок, на гостиницы под зелёными и красными крышами, стоянку яхт, пляж. Иногда сюда доносились даже голоса, звучавшие в рупор - отдыхающих приглашали на морскую прогулку, звали покататься на катамаране или "банане".
Но и я, и древние, видели "бездну" - вернее, уходящую вдаль отмель, и её границу, где море меняло цвет, где отмель обрывалась в глубину.
Сюда, под защиту крепостных стен, хорошо было уходить летом, когда посёлок переполнен праздными отдыхающими, которые фланируют по улицам и паркам, озираясь - чем бы ещё себя развлечь? Что бы ещё увидеть интересного? Когда впереди долгий летний день, можно наведаться сюда, где почти наверняка никого не встретишь, ничего не услышишь, кроме пенья птиц, стрекота кузнечиков в сухой траве, шума листвы, похожего на убаюкивающий шум моря и шума самого моря.
Но что там, на мысе, на "моём" месте, делать сейчас, когда море ворчит глухо и зло, и никто не рискнёт ступить в его ледяные волны?
Человек сидел рядом со мной, наклонив голову. Я отметила хорошо сшитое пальто из дорогого чёрного материала, мягкую шляпу. Перчатки - черт побери! - перчатки. Актёр погорелого театра, выходец из 30-х годов прошлого века. Но когда он посмотрел на меня - это был серьёзный, немного ироничный взгляд. Он не видел в такой прогулке и в такой одежде ничего странного. Он недоумевал - почему я не хочу идти? Ему это было просто - словно щелкнуть по клавише компьютера и перенестись в другое место.
Я снова достала фляжку с коньяком, отвинтила пробку, она же рюмка, налила полную и выпила в несколько глотков.
- Ну, пойдёмте, - сказала я
Наши шаги по набережной звучали - казалось мне - не просто громко - этот звук разносился по воздуху. Набережная была пустынной, безжизненной в это время года, и в этот час. Мне невольно вспомнился театр, опустевший после ухода зрителей. Гостиницы, кафе - всё это были декорации, нужные во время "спектакля" - летом.
Но набережная осталась позади, а впереди была дорога, совсем тёмная, идущая вдоль гор.
- Вы всю жизнь тут живёте? - после продолжительного молчания спросил гость.
- Да, - я задумалась, припоминая. Уезжала, конечно. И по делам, и когда нападала тяга путешествовать - иногда, как взбалмошная птица рвалась куда-то, казалось, что без путешествий на одном месте жить - это впустую твой век проходит.
- А чем вы занимаетесь? - был следующий вопрос.
Хорошо, что не добавил "по жизни". Говорят, что только филологи в этом отношении нервные. Но за какую-нибудь "вкусняшку" или "по жизни" мне тоже хочется убить.
- Пишу статьи на заказ. Сегодня о тиграх, завтра - о лечении кашля, послезавтра - о пятизвёздочных отелях где-нибудь на Самуи. Заказывают через интернет. Мне же надо себя кормить. А осенью, когда все разъедутся...может быть, и я отправлюсь бродить.
Этот способ путешествий я открыла несколько лет назад, когда поняла, что денег на дальние странствия нет, и не будет. Я исходила наш край вдоль и поперёк - то держась берега моря, то углубляясь в горы. От посёлка к посёлку, от города к селу. Осенью, когда постояльцев было немного, частники охотно пускали квартирантку даже на одну ночь. Я навещала любимые места и открывала для себя новые. Вставала на рассвете и шла, пока были силы. А потом засиживалась до глубокой ночи под звёздным небом, разговаривая с новыми знакомыми, которых подарила дорога.
Гость покивал и продолжал шагать, глядя перед собой. Чувство, что мы идём по опустевшей сцене, прошло. Теперь вокруг была только ночь, и всё сделалось нереально, как во сне.
Я думала, что какой-нибудь сторож да остался на турбазе, и нас обязательно окликнут. Но я ошиблась...отчасти. В домике у входа горел огонь. Я сделала знак спутнику, и мы постарались идти как можно тише.. Но когда мы уже почти скрылись за поворотом - а там до тропинки, ведущей на мыс - рукой подать, сторож всё-таки вышел на крыльцо.
- Женщина, эй! Куда собралась?
Я повернулась и беспомощно развела руками. Почему только я? Что ж, он только ко мне придрался-то? Мужская солидарность?
- Гуляю вот... нельзя разве?
- Куда ж это ты гулять намылилась? - решил уточнить он, заметив, что мы заворачиваем на дорожку, ведущую к лесу, - Там никого нет, случится с тобой чего, с кого спросят?
- Я лунатик, - сухо сказала я, - У меня есть справка. В скорой и в психушке меня хорошо знают, так что вы не будете в ответе.
Он потянул носом:
- Судя по запаху, тебя и нарколог хорошо знает.
Я повернулась к своему спутнику и пожала плечами:
- Видите, что приходится выслушивать? А я всего-то лечусь коньяком от гриппа.
- Ну, ты, тётка, и набралась...., - охранник махнул рукой и отстал.
Я думала, что здесь, на этой дороге, ведущей сквозь лес, будет совсем темно - хоть ощупью иди. Но удивительным образом я продолжала всё видеть - и силуэты деревьев, и вот уже - мост.
- А почему вы любите сюда приходить? - спросил мой спутник.
Ну, как ему объяснить? Вот попробуйте, например, человеку, который далёк от литературы и никогда не сочинил рассказа даже на одну страничку, объяснить - почему хочется сочинять не летом, а в феврале или марте. Когда бурлит кровь от дерзости и тревоги пробуждающегося мира... Я могла бы объяснить ему, что только здесь чувствую связь времён. И значит - ощущаю себя на своём месте.
- Сейчас увидите, - сказала я.
Снегу тут, на вершине, было всего ничего. Неожиданно для гостя я свернула направо. Он двинулся за мной. Я вывела его к крепостной стене, села на один из камней, и жестом предложила ему сесть на другой. И указала на панораму, открывшуюся перед нами. Море, небо и луна тут не украшали пейзаж, они были хозяевами, а мы - у них в гостях. И лунная дорожка бежала как раз над бездной.
- Хорошо-о, - выдохнул он.
Мы - помолчали. Я - наслаждаясь возвращением в то место, которое считала подлинным своим домом. Он молчал по-другому, словно на что-то решаясь.
- Если вы хотите путешествовать, - сказал он, - Побродить по округе... Идите сейчас. Этому миру - вашему миру - осталось жить две недели.
- Да? - я даже не особенно вдумывалась сейчас в то, что он сказал, - У вас было видение? Вам явился архангел Гавриил и сказал (я перешла на загробный голос): "Этому миру жить четырнадцать дней?" Или предпочитаете фильм "Звонок" и змеиное шипение из телефонной трубки: "Оссталоссь.... - скока там? - дней".
- Мне не нужны архангелы. Это написано во всех наших учебниках.
Глаза у него были светлые-светлые. Мне даже захотелось потрогать его спину - нет ли там крыльев? Может, он сам... оттуда?
Я никогда ни во что особенно не верила. Ни в ад, ни в рай. Запросила когда-то в интернете картинку райского сада, и тоскливо разглядывала идиллические домики, окружённые цветущим садом. Вот не хватало у людей воображения - представить рай иначе.
Я верила в тонкий мир, откуда приходили сны и предчувствия.
Во всём, что связано с наукой, я была - полный лопух. Он произнёс несколько терминов - мама дорогая, они были такие труднопроизносимые, как он их выговорил-то?! Потом внимательно посмотрел на меня и одумался.
- Хорошо. Попробуем по-другому. Представьте себе: параллельно натянуто множество нитей. Ваш мир находится на одной из них, мой - расположился на другой нити. Все просто. Я живу на той же Земле, но на другой параллели.
- Где-то там далеко-далеко впереди, да? Мы для вас отсталые, вроде динозавров?
- Ну-у...Что ж вы так неуважительно о себе выражаться изволите? Хотя... Можно сказать и так. Если у нас, на нашем уровне развития, есть уже и туризм между параллелями - это же далеко от вас, да? Туризм этот дорогое удовольствие, конечно. Но оно того стоит. Вот сейчас есть шанс посмотреть - обрывается такая параллель! Мы же там, у себя, знаем и про ваш Древний Рим, и про Моцарта, и про Пушкина...
- А у вас их не было, я понимаю?
- Да, у нас - другая история, и герои другие. Но не в этом дело. Мы знаем, мы это изучали в школе, что первого марта, по чистой случайности у вас начнётся ядерная война, которая сотрёт вашу параллель с лица земли. И больше никто, ни один человек из нас не сможет побывать тут. Это будет просто опасно для жизни - отправить кого-нибудь на такое пепелище.
А пока... да... мы туристы. Сейчас нас тут много. Нам нельзя влиять не события, предупреждать людей из обречённой параллели. Но это и невозможно сделать, потому что почти никто нас не видит. Это исключительный случай, когда человек способен видеть нас. Ну, всё равно как обладать даром видеть души умерших или своих ангелов-хранителей, данных верой. Так что мы здесь... ненадолго, - гость подыскивал слова.
Неведомо откуда взялась меж его губ сухая травинка, он её пережёвывал.
А теперь представьте, когда вам спокойно говорят, что вы умрёте через две недели. И не только вы, но и все, кого вы любите. И не только они, но и весь мир, который обязательно должен был остаться после вас. Не станет и его. Этой птицы, что сейчас поёт, этой собаки, что спит сейчас под навесом рынка. Не будет ни-че-го.
- И никак невозможно спастись? - спросила я одними губами. - И вы никого не можете взять, увезти с собой?
Он посмотрел на меня снова. У него были тонкие длинные брови, очень выразительные. Он приподнял бровь.
= Нет, мы только пассажиры, и у каждого именной билет - по маршруту туда и обратно...
Он помедлил:
- Но если вы... сами знаете какой-то портал... Не исключено, что вас и пропустят... в такой-то момент! Только туда тоже надо шагать решительно и бесповоротно. И тоже наугад. Как в смерть. Вы же не знаете, что там.
- А как вернётесь вы? - спросила я.
У него была чуть заметная улыбка - жалеющая? Он пытался - утешить?
- Мне это просто. Прийти в условное место - и всё. А вам...что ж бояться? Мгновенная вспышка, и - небытиё. Вы исчезнете - все вместе. Не придётся оплакивать друг друга. Не придётся страдать, выживая.
- Да?! Но кто дал им право? Кто дал право этим уродам губить это всё? - я едва не кричала, поводя рукой вокруг себя.
Он пожал плечами:
- Ну, вы же, наверное, замечали, как ваши правители распоясывались? Исподволь, потихоньку. Сначала они убивали немногих. Затевали войнушки то там, то здесь. Вооружались до зубов: "во имя мира", "для равновесия сил", "чтобы дать отпор". И так далее, и тому подобное. На их риторику уже перестали обращать внимание. Учёные придумали новую ядерную ракету? Ну и ладно. Много ракет? Да какая разница - одна боеголовка или десять? Или сто? Или тысяча? Вы прощали своим правителям то, чего нельзя было прощать.
А они...Спичку держали над сухостоем, приготовленным для костра. Спичка горела, пока не обожгла пальцы. И вот её уронили.... То есть - скоро уронят.
- Нет, но они взяли на себя право перечеркнуть все! Всю нашу историю, всё прошлое - которое им не принадлежит, всё наше будущее, все мечты... Жизни - не только людские, но всех живых существ, По какому праву?
- По праву колоссов на глиняных ногах. Вам не сможет послужить утешением то, что я сейчас скажу, но... Мы, конечно, не сможем увезти с собой что-то из этой параллели. Но мы запомним то, что увидим. И в нашей памяти это сохранится, не исчезнет окончательно.
Он взял меня за руку. Я сама бы сейчас рукой шевельнуть не смогла - такой она была безжизненной и холодной.
- Я рад, что вы смогли меня увидеть. Что вам был дан этот дар...перед концом. Что мы с вами пришли сюда. Что я вам всё-таки рассказал о том, что произойдёт. Может быть, вы успеете сделать то, что хотели давно. Это важно, даже сейчас важно. Ведь в природе есть существа, которые живут очень короткий срок. Ну... те же бабочки-однодневки. Если вы осуществите задуманное...Вы уйдёте как те создания, которые живут всего-ничего, но завершают свой век без сожаления. Без сожаления...
И ещё. Вы сейчас многое увидите.... Не удивляйтесь, и верьте себе. Это не будут галлюцинации. Вы не сошли с ума. Просто, по какому-то высшему решению, вам сейчас можно видеть больше, чем прочим.
...Мы шли назад. Может быть, он и был призраком. Нематериальным. Но шла я сейчас лишь потому, что крепко опиралась на его руку.
Отчего, в какой миг я окончательно поверила ему? Может быть тогда, когда, прощаясь со мной на набережной, он коснулся рукой шляпы, и пошёл прочь, исчезая на глазах. Растворяясь. Словно входил в коридор, который я видеть не могу.
Но перед тем, как уйти, он сказал:
- Мы ещё успеем увидеться с вами.
Глава 2
- Тебе не поздно будет возвращаться? Оставайся ночевать у меня, - сказала Лиза.
Шёл девятый час вечера. Они сидели на кухне. Том, возвращаясь домой, решил заглянуть к Лизе, как всегда, на минутку. И он, и его сестра Диана не могли долго не видеть тётку. Лиза, как всегда, когда приходил гость, тем более - родная душа, могла принимать его только одним образом. Гость - за столом, Лиза - у плиты. Всё готовится для него с нуля: импровизация, священнодействие, неповторимый экземпляр. И сейчас на плите на маленьком огне томились две кастрюльки. Том примерно знал, что там: рис и сладкий перец, кусочки ананаса и приправы.
Ночь для Тома значит иное, чем для всех. Он давно спутал время суток, и ночью живёт так же полноценно, как другие - в разгар дня. Просто ночью он - один, хозяин и страж заснувшему миру.
Лиза немного права - добираться ему далеко и трудно, таксист не поедет по бездорожью в тьму-таракань, на его ферму. Но у крыльца ждёт его велосипед, и ещё Том заведет к Андрею, потому что тот давно хотел поснимать своим "Никоном" природу на заре. Горы, омытые свежей водой рассвета. Просыпающихся лошадей, особенный, прозрачный цвет пробуждённого неба.
Они с Андреем сядут на своих железных коней и поедут к коням настоящим.
Лиза ставит перед ним глубокую тарелку с супом, который исходит паром. Суп острый, он согревает и обжигает, от него капли пота выступают на лбу и душа нараспашку.
- Ты скоро едешь? - спрашивает Том.
- В пятницу, - Лиза стоит у плиты, караулит турку с кофе. Кофе тоже будет необыкновенным - с миндалём и ликёром, - Я на сутки остановлюсь у Тамары, а на другой день к вечеру - на паром. Они все говорят: "Ты сошла с ума..."
Лиза непременно уезжает несколько раз в год. Ей чуть за восемьдесят, но худенькая, лёгкая, она не чувствует своего возраста. У неё летящая походка, и такой же - как она говорит - "летящий" склад ума. Ей хочется увидеть всё, что она в этой жизни может ещё успеть.
Обычно она уезжает в родной Питер, останавливается у школьной подруги Тамары. Они в разговорах взахлёб проводят ночи, не спят, конечно. Вспоминают прошлое, рассказывают - каждая о своём - нынешнем, и мечтают о будущем.
А утром Тамара провожает Лизу на железнодорожный вокзал, или в аэропорт, или, вот как сейчас, на огромный корабль-паром. Особенно возмущает Лизу тот факт, что некоторые туристические фирмы требуют, чтобы с человеком её возраста ехал кто-то сопровождающий.
- Ну и кого я потащу - Тамару? Она терпеть не может выбираться из дома. Едет на вокзал только ради меня...
К тому же, Тамара весила как три Лизы. Через десять минут ходьбы неторопливым шагом у неё начиналась отдышка.
- Взять Дианку? Она будет сходить с ума из-за своей писанины и заказчиков. Да ещё у неё мания меня беречь: "Лизочка, сядь, отдохни. Лизочка, а может не стоит подниматься так высоко в гору? Лизочка, жарко. Лизочка, холодно". Тьфу на неё, - добрым голосом сказала Лиза, поставила на стол две чашки с кофе и присела, наконец.
- Но тебя она хорошо прозвала, - неожиданно сказала Лиза, - Сколько лет живёшь, столько и думаю - тебе идёт.
Имя родилось неожиданно. Придумала его Диана. Настоящее имя Тома было - Анатолий. В тот день они были в гостях у тёти Лизы и дяди Володи. Лиза играла на пианино. Играла дл взрослых. Но маленький мальчик, который ещё только учился ходить, приковылял на своих толстых ножках и стоял, слушал, держась за дверь.
Все говорили, что они с Лизой похожи. У обоих глубоко посаженные, по-цыгански яркие, чёрные глаза. Они обжигают цепким взглядом.
А Дианка лёгкая, маленькая, вихрастая голова как одуванчик - показала на брата пальчиком и сказала:
- Смотрите, смотрите, он как та жаба - Том, которая - помните - любила музыку и всегда приходила ее слушать. В книге у Софьи Радзиевской.
С тех пор и пошло - Том.
Те, кто знал их семью, считали их обоих несуразными - и Лизу, и Тома. Лиза - по мнению общества - должна была продать дом и дяди Володины картины, купить маленькую комнату, жить тихо, незаметно. Тратить проценты со сберкнижки на лекарства и на подарки детям. Вместо этого Лиза отправлялась путешествовать. В прошлом году сподобилась взойти на ступени замка Дракулы в Румынии. Сейчас вон решила отправиться в морской круиз, посмотреть Скандинавию. С детства он бредит сказками Андресена.
Том представлял, как это будет. Узнав, сколько Лизе лет (если узнают), ей предложат возлечь на шезлонг где-нибудь в уютном уголке палубы, а в ресторане начнут предлагать диетическую еду. И будут разговаривать погромче - сочтут, что она плохо слышит - из уважения к старушке.
Лиза просмотрит меню, выберет коктейль, который ещё не пробовала, и самое труднопроизносимое блюдо. До сих пор Лиза говорит легко и быстро, любую скороговорку оттарабанит, не задумываясь. Официант же, наверняка, будет запинаться, повторяя заказ. Если на палубе затеют спортивную игру, Лиза будет свистом подбадривать понравившегося участника. А если кто-то решит стать её спутником в прогулках по кораблю, она загоняет его, живо интересуясь всем, что будет попадаться им по пути. На шезлонг она приляжет поздним вечером, опять-таки с коктейлем в руке, чтобы перед сном полюбоваться на звёзды.
- Я каждое утро думаю - вот ещё один день, - говорит Лиза, - У меня есть ещё один день. А вдруг он последний? Я хочу успеть всё, сразу всё.
По мнению окружающих, Тому нужно было бы устроиться на работу. Он сечёт в технике и компьютерах как бог, он мог бы зарабатывать ещё те деньги. Также ему давно пора бы жениться, иметь пару детей - мальчика и девочку. Конечно, машину. И каждый год ездить в отпуск в Турцию или Египет, а может даже в Таиланд или ГОА.
Учась в институте, Том тратил свою жизнь довольно беспутно. Играл в институтском театре, его даже занесло в школу фотомоделей.
- Нашли мачо, - фыркала Лиза, - Но врождённый аристократизм не отнимешь. Моя кровь...
Том был высокий, стройный, изящный. От мачо - нос сильной лепки и пухлые, чётко очерченные, очень выразительные губы. Девочки готовы были бы - и уже пробовали - вешаться на него и складываться штабелями, особенно в эпоху его работы моделью. Но его это вроде бы не интересовало.
Было время, что он рвался из города, уезжал к родителям в Москву. Вернулся года через два, Лиза его тогда не узнавала. Постаревший, хотя ему не было ещё тридцати. И пил, не за компанию, а просто, чтобы напиться. Это было единственное время, когда Лиза не держала дома вина, потому что знала - он выпьет всё, сколько есть. Потом его накрыла депрессия, он бродил бесцельно по городу, не работал, почти не ел. Почернел и всё молчал. Один раз пришёл совсем поздно, среди ночи, пьяный в зюзю и замерзший как ледышка. После этого тяжко заболел воспалением лёгких. Им с Дианкой врачи запретили выхаживать его дома, они как собаки дежурили в больнице, под дверью.
Выздоровев, Том снова уехал в Москву, хотя у Лизы было чувство, что она провожает его туда, откуда он уже не вернётся. Но через два года он приехал. С деньгами. По их провинциальным меркам - довольно большими деньгами. Но их оказалось мало. Он продал ещё квартиру - свою по-холостяцки запущенную "однушку". И купил хутор в недалёком отсюда селе, маленьком и живописном. Даже летом народу там было немного. В эти края туристы ехали к морю, а там моря не было.
Том купил лошадей. Первую свою полудюжину - крепких, не слишком красивых бурятских лошадок. Выносливых, но у Тома эта выносливость не служила им для выживания... Несчастные "братья меньшие", развлекающие праздных отдыхающих на берегу моря! Жарятся на солнышке попугаи, изнемогают на плечах хозяев обезьянки, покорно ждут следующих седоков кони со стёртыми спинами.
Том не гнался за деньгами, не отвозил бесчисленных, изнывающих от скуки туристов, к живописным водопадам или в винодельческие хозяйства. Он скорешился ещё с одним странным дядькой. Константин Юрьевич Ровинский, КЮР, был учёным, но учёным не удел. Зато он знал тысячи местных легенд, мог рассказать историю каждого здешнего камня, а экскурсии превращал для зрителей в сущий спектакль - размахивал руками, пел песни степняков, рассказывал байки, изображал прыжок из засады или рычанье тигра. Ходили уже не столько на экскурсию, сколько на этот спектакль.
Сытые, ухоженные лошадки Тома были спокойными, весёлыми и любопытными. Их не надо было жалеть. И то КЮР, то Том отправлялись с туристами в конные походы. Вернувшись, многие думали, что узнали во время этих коротких путешествий больше, чем пресными.
- Что тебе привезти из той же Норвегии? - спросила Лиза, - Что за цветочек аленький?
Она не ахала и не находила ненормальным, что у Тома не было другой семьи, кроме неё, Дианки и КЮРа. Ну и лошадей, конечно.
- Вина и хлеба, - сказал он.
Так у них водилось. Кто бы из них, куда ни уезжал - он привозил домашним вино и хлеб из краёв, где побывал. Не фотографиями, а вкусом - самой простой и самой вкусной еды - давая понять дух страны. Своего рода причастие к странствиям.
- Я тебя провожу, - сказал Том.
- Послезавтра, - уточнила Лиза.
Она путешествовала почти налегке, у неё была синяя в клетку сумка на колёсиках. Но провожать - это ведь не только поднести вещи. Это как можно дольше любить и заботиться о человеке - пока он не шагнёт в вагон.
- Дианка тоже прибежит попрощаться, - сказала Лиза, и снова попросила Тома, - Ну, не уходи...Я тебе постелю в Володиной комнате. Сделаю бутерброды с красной икрой. Посмотрим какой-нибудь фильм.
У Лизы давно уже не было телевизора, этой моральной "телесоски" многих стариков. Её не интересовала ни бодрая ложь новостей, ни слащавые фильмы, а шоу типа стирки грязного белья они с Томом дружно ненавидели. В этом они сходились
- За тысячу миллионов не согласилась бы там выступать, бр-р - говорила Лиза, передёргивая плечами.
- Лиза, тысячу миллионов - это миллиард, - нежно говорил Том.
- Правда? - удивлялась Лиза, - Вот Володя, он двухзначные и трёхзначные числа считал молниеносно, как будто у него в голове был этот...
- Калькулятор.
-Ну да.... А мне всегда нужна бумажка. И карандаш.
У Лизы не было дяди Володиных фотографий на стене. Только его картины. И больше всего она любила "Райский сад".
- Нас очень хорошо научились пугать адом, - говорил дядя Володя, - А насчёт рая у церковников заминка. Это для них что-то до того величественное, что осознать нельзя. И машут рукой - мол, вы этого всё равно не достойны. А куда же тогда нам идти? Куда скажут? Вперёд, просто из страха перед адской плетью? Ни шага - ни влево, ни вправо?
Он представлял рай не как идиллический садик - с мощёными дорожками и сонмов цветов. Его картина напоминала сон - смешение красок, чистое, ликующее. Как будто с глаз сняли пелену и ты, наконец, прозрел. Это было и ощущение своей ничтожности перед Вселенной, перед величием её красоты. И торжествующее спокойствие, потому что ты осознавал, что ты частицей этой красоты являешься.
С "Райского сада" не было сделано ни одной фотографии. Его видела только Лиза, и те, кто приходил к ней.
Дядя Володя словно говорил ей этой картиной:
- Там встретимся. Там мы все встретимся.
Но у Тома были свои планы. Они засидятся с Андреем глубоко в ночь. И будет чай, сладкий до того, что не останется места горечи. И будут тихо всхрапывать во сне лошади. И будет тонкий месяц в морозном небе. И будут воедино - прошлое, нынешнее и будущее.
- А что нас там всё пугают войной? - вдруг спросила Лиза, - Сумасшедшие мальчишки, рассевшиеся на тронах, мальчишки, которым нужно бряцать оружием...
- Что можем сделать мы? - вопросом на вопрос ответил Том.
Он стоял в прихожей, уже в своей коричневой куртке, пахнущей лошадьми. Лиза обняла его. Когда-то он был смятённым, и её это пугало. А теперь, когда его обнимаешь, появлялось ощущение спокойствия и силы. Она закрыла глаза.
- Послезавтра, - сказал он.
- Слушай, - сказала Лиза, отстранившись вдруг от него, - Тебе не кажется, что Дианка какая-то погасшая?...
Они редко говорили об этом. О прошлом старались не вспоминать, легче перешагнуть через него. Дианка стала другой не вчера. Долгие годы у нее было прозвище в семье - "Одуванчик". Солнечный, лёгкий человечек. Лиза ощущала её особенное родство с собой. Не заморачиваясь, Дианка легко окончила школу, так же легко поступила на журфак. И, едва успев окончить его, неожиданно вышла замуж.
Уехали с подружкой погулять по Новороссийску, познакомились там в парке с моряками. Диана в шутку притворилась, что берёт интервью у того, кто повыше.
Он был так красив, что Лиза сказала:
- Тут что-то не так. Тридцать пять лет, такая внешность, и одинок?
Он был "дитя любви". Мама - русская, папа - сириец.
Джераб уходил в рейс на несколько месяцев и возвращался на пару недель. Где-то там, в прошлом, маячили две жены, с которыми он развёлся.
....Ухаживал он совершенно по-киношному. Мог до утра простоять под балконом с букетом роз. Мог спеть серенаду. Мог нести на руках, не стесняясь прохожих, с безобразно счастливым лицом.
На свадьбе Лиза сказала:
- Посмотри, талия у Дианки, как у аристократки из 19-го века.
Это бросалось в глаза - облачко фаты, корсет, сделавший талию неправдоподобно тонкой, и пышная юбка на кринолинах.
Том запомнил, что приехали их с Дианкой родители, которых они видели раз в тыщу лет. Отец сразу напился, и ему стало плохо. Мама же всё время повторяла, глядя на молодых:
- Ну, слава Богу, жить вам в согласии целый век!
А потом Том уехал. И то происходило дальше, видела только Лиза. Джераб был безобразно, патологически ревнив. В первый, медовый месяц у него как раз был отпуск. Они с Дианкой ходили, держась за руки. Это потом друзья разглядели. Не держась за руки, муж держал Дианку за кисть, чтобы всё время была рядом.
Потом он ушёл в рейс и начал сходить с ума. Звонил в самое неожиданное время. Если она отвечала не сразу, закатывал истерики и скрежетал зубами. Он считал, что Дианка изменяет ему направо и налево. С коллегами в редакции, со всеми мужиками в подъезде, со всеми мужчинами, которых встречает, идя по улице.
Вернувшись, Джераб её избил. А потом рыдал, и просил прощения, валялся в ногах. И в конце тяжёлой сцены показался Дианке больным, замученным ребёнком. Он клялся, что никогда больше не поднимет на неё руку, она гладила его по голове, как маленького.
Дальше была пауза. Лиза ничего не знала. До неё доходили лишь обрывки вестей, эхо разорвавшихся вдали снарядов. Дианка бросила работу. Лежит в больнице с выкидышем, просит не навещать. Выписали, вроде бы жизнь течёт по-прежнему. Снова выкидыш. И вдруг - тишина. Нет Дианки. Не отвечает на звонки.
Лиза пошла к племяннице. Дверь была заперта. Лиза стучала так, что выглянула соседка. Сказала:
- В больнице она. В травме.
В палате Дианка была самой тяжёлой. Сломанные рёбра, всё тело в синяках, всё лицо в швах.
- Он больше не вернётся, - сказала Дианка, с трудом шевеля разбитыми губами, - Это плата за то, что я никому не расскажу, что случилось. Даже тебе. Прости...
Больше она не вышла на работу. Швы на лице сделали косметические, не слишком заметные. Тонкие полоски - сначала красные, потом белые. Диана сидела дома, работала по интернету - с далёкими заказчиками. С теми, кто её не увидит и не услышит. Писала для них статьи. Они перечисляли деньги. Она снимала их с карточки. Терминал в "Магните", и продуктовые полки там же. Больше никуда не ходила.
- Только не запей, - сказала ей Лиза.
Джераб уехал на родину, в Сирию, к отцу. Что делать в этой стране, где все женщины - шлюхи? Потом был слух, что он погиб - разбился на мотоцикле. Когда Том вернулся, обе женщины - и Дианка, и Лиза, постарались уверить его, что это не слух, а истина. Погиб. С того света не вернёшь, не отомстишь. Потому что они знали Тома. Он поехал бы свести счёты в любой уголок земли. И за то, какой стала Дианка - убийство он счёл бы малостью.
А она делалась всё более нелюдимой, Лиза боялась, что она всё-таки начала пить. В последний раз, когда она её видела - Дианка зашла в гости и посидела четверть часа. Ликёр, который Лиза поставила на стол к кофе, Дианка налила себе в стакан и выпила, не отрываясь. Шрамы на её лице уже стали белыми.
Глава 3
Когда я подошла к дому, шёл третий час ночи. "Хрущёвка" наша, дом моего детства. Маленькая котельная под окном, всегда немилосердно шумевшая с утра до вечера. Убитый двор, который никто и не пытается сделать красивым. Верёвки, на которые хозяйки вешали бельё, натянуты между старыми тополями. В июне пух тут лежал - по колено, мы его поджигали. А ещё мы с Томом играли - в кустах боярышника получался "дом" из нескольких "комнат". Обломки каменного слона в пентаграмме маленького бассейна - в нашем детстве тут был фонтан. А там, где сейчас стоит десяток покосившихся лавочек и железная рама - был экран, показывали кино. Раз в неделю приезжала "передвижка" от Дома культуры
Окна всех домов в этот час обычно темны. Я - невозможный жаворонок. Бывало, что просыпалась в три или в четыре утра. Подойдёшь к окну - весь мир погружён в темноту. И если в доме напротив, хоть в одном окне горит свет - это подарок. Товарищ по бессоннице, товарищ по оружию.
А сейчас горели все окна в квартире тёти Кати, моей соседки.
Наш подъезд пахнет подвалом. Даже не так. Стоит подойти к нашему дому, как чувствуешь запах подвала. Им пропитался не только дом, но и всё вокруг. Подвал идёт под всем домом. Внутри он разделён на клетушки, по - одной на квартиру. Тут стоят бочки с квашеными огурцами и хранятся старые вещи. Тут пахнет сыростью, плесенью и какой-то мрачной тайной.
Сначала я ощутила - как всегда - запах подвала, а потом услышала вой. Усталый, тихий и безнадёжный вой на одной ноте. Дверь в квартиру тёти Кати была приоткрыта. Слышались голоса.
Но всё перебивал этот вой. Голос узнать было нельзя.
Я не успела вставить ключ в замочную скважину, как на площадку из тёти Катиной двери выскочила ещё одна соседка. Совсем ночная, в халатике, голова в бигуди повязана платком:
- Ты Юльку не видела?
Юлька была единственной поздней дочерью тёти Кати. Отличались они друг от друга как небо от земли. Тетя Катя давно махнула на себя рукой. Была она не просто грузная, а такая, когда описывая человека, вспоминаешь уже бегемота. Волосы - серые, то смешение цветов, когда начинаешь седеть, и изредка самостоятельно пытаешься краситься. Очень изредка и очень неумело. Тётя Катя работала в киоске, продавала газеты.
Юлька была худенькой, изящной, училась в десятом классе. Массу сил она прилагала, чтобы выглядеть не хуже тех девчонок, которые с ней учились. Вязала себе шарф и шапочку, радовалась подаренному родственницей свитеру. Она часы проводила перед зеркалом, стараясь накраситься дешёвой косметикой так, чтобы выглядеть "на все сто". Мы не так уж много общались с Юлькой, но при случайной встрече она была всегда вежлива, улыбчива. Я знала, что она колеблется, выбирая дорогу после окончания школы. Удачно выйти замуж? Или выучиться на курсах парикмахеров и работать в салоне красоты?
Поскольку Юльке требовались хотя бы небольшие карманные деньги, она подрабатывала - то раздавала флаеры или предвыборные листовки на улицах, то - в тёплый сезон - устраивалась в кафе, убирать со столов, мыть полы.
Их с тетей Катей взаимная любовь проявлялась ещё и в том, что Юлька постоянно старалась впихнуть матери хотя бы часть заработанного, а тётя Катя не брала ни копейки, умудряясь, на свой крохотный заработок худо-бедно, но прокормить обеих.
- Не пришла, - сказала Наташа, соседка с верхнего этажа, - Я уж говорю, может, мальчик у нее нарисовался, у мальчика осталась ночевать? Они же все сейчас так - гражданским браком. А Катерина вон воет четвёртый час. Я думаю - "скорую" вызывать придётся. У нее давление уже под двести. В милицию звонили - там говорят, подождите до утра.
Мы, как на "вдовьем пароходе" тут были, в нашем подъезде. Все друг друга знали. Или ты вырастил кого-то, или кто-то вырастил тебя. Невозможно было отпереть свою дверь, войти и закрыть её за собой, отгораживаясь от тёти Катиного воя. Хотя я слышала, как дома уже подскуливает и перебирает лапами Блоха. Я вздохнула - и шагнула в тети Катину квартиру, а Наташа удовлетворённо закрыла за мной дверь - вот, ещё одну свидетельницу привела.