Аннотация: "Велиада" в новой редакции представлена только на порталах: СамИздат и Призрачные миры. На других ресурсах - черновики и старые версии, которые были опубликованы с нарушением авторских прав, то есть сворованы пиратами.
Глава первая, вступительная, о любопытстве, которое не довело до добра
Возбранка... Так назывался холм.
Другие холмы вокруг безымянные, а у него - собственное имя. С виду самый обыкновенный холм, ничем непримечательный - не выше, не ниже соседних, не уже и не шире, не округлей и не длинней. Деревья на нем росли той же породы, что во всем лесу - исполинские, с густой вечнозеленой кроной, смотреть снизу, кажется, что верхушки при порывах ветра скребут небосвод. Кустики под ними да папоротники-кочедыжники как везде окрест. Редкие валуны на склонах - серые, пористые, по бокам замшелые - такие же как во всей округе, ни больше, ни меньше...
Ничем не отличался этот холм от других увалов, во множестве бугривших местность, но единственный во всем Лесном краю был заповедным.
У подножья Возбранки стояли большие черные, испещренные непонятными значками камни, прозванные "сторожевыми". Старики сказывали, что надписи те предупреждают, мол, стой, дальше ходу нету, опасно для жизни. Еще сказывали, что поначалу этих сторожевых камней, расставленных особым образом - по сторонам света и на невидимых границах между ними - было восемь, два из них под воду ушли, когда река изменила русло. А коль стояли они, каждый на своем определенном месте, следовательно, установил их кто-то, мыслящий как человек - природе-то все равно, где север, где юг, сеет как попало, лишь бы пустот не оставалось. Но кто был тот человек, как его звали-величали, из каких краев явился, не ведали старики, поскольку в ту пору, когда люди начали обживать северные широты, на холме уже лежало заклятье.
Много веков Возбранка хранила свою тайну, и никто не тревожил ее покой, не смея нарушать запрет.
Простым смертным великие тайны знать не положено, мудрствовали старцы, меньше знаешь - лучше спишь. От лишних-то знаний - в уме смута, в душе беспокойство, отчего, неравен час, может случиться беда непоправимая. Каждому - свое, по званию. Лесорубу - топор, пахарю - плуг, а тайноведу - тайны. Таков Порядок, основа основ мира, установленный на все времена и для всех народов. Даже Солнце катится по небосводу, как ему положено - строго с востока на запад, и никогда наоборот. Посему и люди должны свято чтить Порядок, как их деды и прадеды, и коль предки обходили Возбранку стороной, и назвали холм так, чтоб было ясно без вопросов - ступай себе мимо и не смей вторгаться в запретный удел.
Однако со временем, как часто случается, слово теряет свою силу, утрачивает изначальный смысл, становится пустым звуком. Никак не обоснованный, ничем не подкрепленный, не грозящий наказанием запрет, повторяемый снова и снова, перестает отвращать. Так "Возбранка" сделалась местечковым названием, одним среди многих других, и люди обходили холм лишь из уважения к обычаю праотцов.
*
В один прекрасный весенний день, когда животворное тепло уверенно проникло во все темные дремучие уголки леса, и природа окончательно пробудилась от зимней спячки, возле Возбраненного холма появился юноша. Ни худой, ни полный, с внешностью неприметной, ни красивой, ни дурной - это был уже не отрок, но еще не муж, пребывающий в том чудесном и тревожном возрасте, когда усы пробились, а борода пока не росла. В поношенной и доказавшей свою прочность одёже, коротком грубом плаще с капюшоном из некрашеной шести, высоких непромокаемых сапогах, закинув на плечо топор с длинным изогнутым черенком, он неспешно брел по склону холмистой гряды, избегая заболоченных низин. На боку у него висела вместительная, дорожная, расшитая узорами сума, на широком кожаном поясе болтался притороченный моток веревки. Всякий, принявший его за лесоруба, не ошибся бы, ибо в здешних краях лесоповал для большей части мужского населения был исконным промыслом.
Паренек остановился перед камнем-стражем, обращенным к юго-западу, и принялся изучать рисунчатые письмена. Поплевав на пальцы, потер шероховатую поверхность и хмыкнул, удивившись отчетливо проявившимся знакам. Наморщив лоб и закусив губу, он склонил голову к плечу, будто, если вывернуть шею, раскроется тайный смысл древнего послания. Потом вгляделся в прозрачный сумрак леса на склоне холма... Снова пробежав взглядом по неровным строкам высеченных буквиц, в надежде обнаружить что-нибудь знакомое или понятное, он прислушался, обернулся - не следит ли кто - и решительно шагнул вперед.
Поначалу он взбирался быстро, спеша скрыться от мнимого наблюдателя, однако после десятка шагов умерил прыть, оттого что страх, вдруг накативший холодной волной, напомнил об осторожности. Отважного и любопытного первопроходца пробрала жуть, но поскольку поджилки не затряслись, он продолжил путь.
- Одним глазком гляну, чего тут такого... запретного. А то ж, поди, и нету ничего давным-давно, даром что стращают, - бормотал паренек, ища себе оправдание. - Ну, а коль есть, не скажу никому, и пускай себе дальше боятся. Ишь, держат меня за дурака, а у самих ума не хватило проверить "дедкины сказки". Хотя, погоди. Был что ль тут уже кто-то? Вот, ножик чей-то... торчит... из камня. Ничего себе! - воскликнул он, и, испугавшись своего голоса, перешел на шепот. - Ведь это нож? Как же так его воткнули-то? В камень. Какую же силищу надобно иметь?
Он прибавил ходу, не сводя глаз с длинного, слишком длинного для обычного ножа, черена, тонкого, безо всяких выемок под руку. О длине и ширине клинка оставалось только гадать, поскольку оружие было вбито в камень до самого упора.
- Прихоть какая, ножи разбрасывать где ни попадя! - проворчал он.
Осторожно пощупав серую поверхность валуна, оказавшимся на поверку обычным камнем - холодным и твердым - паренек смахнул рыжую хвою. Совсем осмелев, дотронулся до рукояти и поскреб ногтем налипшую грязь, судя по которой нож был оставлен на Возбранке давно, очень давно, может, еще при дедах.
- О! Что ж это получается? Коль хозяин не забрал свой ножичек... Уж сколько он тут?.. Значит, он ему не нужен? Ага! Выходит, что ножичек-то ничейный. А я его нашел. - Он приставил ладонь, измеряя длину рукояти. Вышло два кулака, да еще зазор с палец оставался.
Рукоять, выточенную из черного материала - ни кости, ни дерева - гладкую, с навершием в виде шишечки украшала надпись, из тонкой впаянной проволоки - мелкая вязь странных буквиц, но не таких, как на камнях у подножья, вроде бы и знакомых даже, только все одно непонятных.
Неместного был производства нож, бесспорно, как и то, что солнце всходит на востоке, привозной. Во всей округе ни один коваль не способен выполнить работу столь тонко и столь искусно. И не заржавел почему-то, хотя в лесу влажно. Топоры, вон, ржа быстро схватывает. А этот - нет! Верно, из какого-то особого сплава выкован.
- Ненашенское оружие. Чужое. Из страны ночного народа, поди, привезенное.
Пытаясь выдернуть нож, он закряхтел от усердия, покраснел от натуги и мысленно уже владел им. Вещица-то была - диво, как хороша! - каждый не прочь заиметь такую.
- Покажу мужикам, пусть у них от завидков глаза лопнут, - мечтал он вслух. - Клянчить начнут... "Дай глянуть, дай глянуть". А я им: "Лапы уберите!"
Клинок застрял прочно, будто врос.
Почесав голову и хмыкнув, паренек снова принялся разглядывать и отмечать все странности.
- Верно, ночниками сработан ножичек. Дед сказывал, что подземные жители - непревзойденные кузнецы, чеканят железные горшки, кои сами кашу варят, без дров, - рассуждал он вслух, - а есть среди них такие умельцы, что могут блоху подковать.
Он опять принялся за дело. Попытался расшатать оружие - ударит несколько раз легонько обухом топора по черену и толкает из стороны в сторону, тянет со всей силы вверх.
Диковинный нож не сдвинулся ни на волосок. А, может, камень не желал отдавать таинственное оружие первому встречному...
Паренек отказался от безнадежной затеи, когда полопались и защипали кровавые мозоли на ладонях, и потемнело в глазах от напряжения. Плюнув в сердцах и выругавшись - мол, ну и ладно - сердито бурча под нос, он побрел на восток вдоль оврага, на дне которого еще не высохла послеснежная вязкая грязь.
Солнечные лучи, просачиваясь сквозь кроны, будто в насмешку над его неудачей, полосовали широкими клинками полупрозрачный, влажный сумрак леса. Высоко над головой щебетали невидимые птицы. Под ногами мягко пружинил слоистый дерн. Папоротники помахивали вслед пышными, кружевными листьями.
Овраг вильнул на север, сузился, обмельчал и исчез. Паренек остановился, дабы определиться с местоположением и решить, куда направиться дальше, и сразу высмотрел чуть ниже по склону нечто необычное. Оглядевшись, скорее по привычке, чем из боязни, он направился к подозрительному, выделявшемуся на темно-серой скале, красновато-коричневому, правильной круглой формы пятну.
Пятно высотой в человеческий рост казалось размазанной по стене лепешкой, только не из теста, не из глины, а камня незнакомой породы, с золотыми крапинами, который так плотно прилегал, что не нашлось щели, куда вошло бы лезвие топора, чей владелец пожелал бы отколупнуть кусочек. Однако удивлял больше, чем инородность камня и его размеры, вившийся по кругу узор затейливых значков, начертанных, когда лепешка была еще мягкой, о чем свидетельствовали характерные наплывы в бороздках.
- Чудеса расчудесные. Да кто ж тут... это? - выдал свою озадаченность паренек. - Да как же так? - восхитился он искусностью писаря и сравнил его работу со скачущими, кривыми буквами надписи, вырезанной собственноручно на черенке топора.
Неизвестно, сколько еще он протоптался бы возле каменного диска, пытаясь - не прочитать, нет, - вникнуть в тайну появления ровненькой, круговой надписи, если бы не заприметил неподалеку просвет.
Как оказалось, проплешина в лесу возникла оттого, что одну из могучих лиственниц, вывернуло с корнем и, судя по всему, сравнительно недавно - в прошлом или позапрошлом году. Юный разведчик, в силу своего ремесла, смысливший кое-что в природе леса, внимательно изучил место и определил сразу несколько причин, обрекших дерево на погибель. Во-первых, недостаточный простор для корневища, потому что скала под тонким слоем земли не пускала корни вглубь, во-вторых, в здешних краях зимой случились сильные бури, валившие валом лес, и, в-третьих, старость, ведь деревья стареют, как люди, утрачивают силу и чахнут. А этой лиственнице было, поди, не меньше тысячи лет.
Дерево упало, выпростав толстые корни, опутанные грязной бахромой тонких отростков, и оставив после себя широкую, неглубокую воронку, на дне которой обнажилась скальная порода с зияющей дырой. Последняя явно указывала на пещеру, кои нередко попадались в здешнем углу леса, в основном на берегу порубежной реки.
Без раздумий спустившись в яму и заглянув в провал, лесоруб увидел горку камней и земли, насыпавшейся сверху и прибитой дождем. Встав на колени, он приблизил к дыре ухо и, не услышав никаких подозрительных звуков, сунул голову. Прямо под ним темнела пустота, однако было невозможно определить, насколько велика полость в скале.
Сумрак недр холма манил своей неизведанностью.
- А вдруг там древний клад? - Заговорило в нем любопытство, подстегнутое неудовлетворенностью от поверхностного осмотра, споря с благоразумием, напоминавшем о запрете. - Несметные богатства, припрятанные злыми людьми перед Великой битвой. - Он представил себе поблескивающую груду сокровищ и диковинное оружие, подобное ножу в камне.
Поднявшись, он сбросил на землю суму и положил рядом с ней топор. Привязав веревку к толстому корню, стравил конец в провал.
Спустившись в пещеру и подождав, пока глаза привыкнут к темноте, он тронулся вперед, едва дыша от волнения. Пол был немного покатым, поэтому приходилось держаться стеночки и ступать осторожно.
- Я тут немножечко... недалеко... недолго.
Камушек, отскочивший от ноги, повлек за собой небольшой обвал. Шум, начавшийся внезапно, прекратился еще более неожиданно, словно камнепад исчез в пустоте, поглотившей все звуки - не слышалось чирканья рикошета, ни ударов столкновений, ни стука падения.
Но бесповоротный шаг в неизвестность уже был сделан. Поскользнувшись на россыпи катышей, паренек потерял равновесие и, выпучив глаза, с криком полетел вниз...
*
Из лазоревой, дышащей ледяным холодом бездны на падающего, отчаянно брыкавшегося человека смотрел немигающий, мерцающий глаз с вертикальный зрачком.
В какой-то миг падение замедлилось, будто некая невидимая сила пыталась вытолкнуть тело обратно или воздух стал плотнее.
Послышались завывания и стоны, и далекий раскатистый гул. Голос бездны...
Стали различимы серебрящиеся нити беспорядочной паутины, посреди которой висело нечто темное и продолговатое.
Вблизи нити оказались толще пеньковой веревки. Надеждой на спасение мелькнула одна, потом недалеко другая, совсем близко третья...
Паренек прямиком угодил в плотное переплетение, подобное запутанному узлу из десятка нитей. Верхние растяжки полопались от веса утяжеленного падением тела, остальные опасно растянулись до нижнего предела. И сразу же верви, каждая из которых обладала свойством тетивы, стали сокращаться, возвращаясь в прежнее положение, будто желая выстрелить человеком вверх. Превеликое желание жить заставило его вцепиться мертвой хваткой в поймавшую его сеть. Крепко зажмурившись, он раскачивался над пропастью, прижимаясь щекой к охапке ледяных волокон.
Болтанка стихла, напоминая о себе слабым колебанием, и поскольку больше ничего не происходило, осмелев, он открыл глаза.
Пропасть была наполнена слабым голубым светом, казалось, светится сам воздух. Паренек смекнул, что источник света находится внизу потому, что там, откуда он свалился, царила темень. Он заметил еще пару странностей: его тяжелый плащ невесомо парил парусом, кромка полоскалась как на ветру. Да только ветра не было! И волосы торчали вверх, будто он висел вниз головой, и торчали не оттого, что встали дыбом, хотя пугала мысль, что небо и земля поменялись местами.
- Небо... - Он вгляделся в лазурную, бездонную глубину под собой.
Застывшие каменные струи оплавленных, оплывших стен колодца, обметенные инеем, сверкали белыми и голубыми искрами. Как и тенета... Ее верви-жилы под белым, морозным налетом были полупрозрачные, слоистые, похожие на слюду, что совсем не вязалось с их свойствами - упругостью и тягучестью. Не рвались, не лопались от веса человека, и чего-то еще более тяжелого.
Это нечто, висящее среди переплетений - большое, продолговатое, округлое с одного конца и вытянутое с другого - походило на кокон бабочки или неправильное птичье яйцо. Однако - если и водилась где-то на земле подобная птица, - она, поди, могла поднять теленка. Кокон и паутина были, как единое целое - слюдяные жилы пронзали его насквозь или росли из него.
Обжигая израненные ладони и поскрипывая от боли зубами, юноша спустился к неправильному яйцу и оглядел его со всех сторон, насколько возможно. Пнув пару раз, дабы убедиться, что оно неопасно, потыкав пальцем, соскребши слой инея и узнав, что, на самом деле, оно угольно-черного цвета, постучав костяшками пальцев и определив по звуку, что пустот внутри нет, уселся на него верхом. Холодная поверхность под ладонями была, с одного бока шершавой и пористой, а с другой гладкой, словно полированной.
Кровавый след, оставленный рукой, превратился в пар и исчез. Озадаченный лесоруб испуганно встрепенулся, почувствовав слабый толчок, будто внутри яйца что-то шевельнулось, но уверил себя, что ему почудилось, ведь его странная находка не могла быть живой потому, что давно вся промерзла. Окаменела.
Он постучал по яйцу кулаком и прислушался. Ничего... Камень и есть камень.
Капля крови, упавшая с кулака, задымилась и впиталась в черную твердь. Такого не могло быть! Конечно, камни вбирают влагу, но не так быстро. Дабы убедиться, что глаза его не обманули, он вытянул дрожащую руку и, растопырив пальцы, поставил отпечаток ладони, растопив своим прикосновением иней. И снова капли пропали.
- Чудеса. Да как же... Да что же это такое? - Хихикнув, он приложил пятерню к холодной поверхности еще раз, и из-под нее разбежались мелкие трещины.
Яйцо вздрогнуло.
Происходило чудо! Известно, что в руках таится сила, бывает, сокрушительная мощь, но чтобы такая - волшебная.
Преисполнившись осознанием своего могущества, паренек осмотрел со всех сторон израненную руку и, захохотав, принялся кровянить камень - ставить отпечатки всюду, докуда дотягивался.
Яйцо оживало, подрагивало, меняло форму. На его поверхности, будто она была податливой как воск, проступали некие очертания. С одного бока скорлупа вздулась, раздался хлопок, полетели осколки, и над дырой клубами взвился черный дымок.
Глупый разведчик едва успел отпрянуть и отвернуться и, чтобы не сорваться, ухватился за ближнюю жилу двумя руками.
- Ой, мамочка родная!
*
Чудовище очнулось после многовекового сна. Человеческая кровь вернула его из небытия. Из вечного забвения оно возвращалось в мир живых. Пробив окаменевшую оболочку, оно выбралось наружу, и не потому, что очень хотело на волю - ему была нужна кровь. Еще кровь. Много крови! Оно слепо тянулось на запах. Обломки толстой черной скорлупы крошились и превращались в облака серой пыли. Ноздри чудовища расширялись и трепетали - запах жизни, тепло человеческого тела были совсем близко. Оно чувствовало страх, и этот страх придавал ему силы.
Онемев от ужаса, юноша смотрел, как чудовище лениво вытекает из пут, выбирается наружу. Зевнув и потянувшись, оно шумно вздохнуло, по длинному черному телу волнами пробежала дрожь, сгоняя хлопья праха. Когда оно решило отряхнуться, подобно собаке, паутина натянулась, раздробив остатки скорлупы, и на несколько мгновений все вокруг застлало удушливым серым туманом.
Тяжелые веки поднялись - чудовище прозрело - открылись маслянистые, непроницаемо-черные глаза, над ними прорезался третий глаз. Таинственный узник Бездны вопросительно взглянул на висевшее перед ним маленькое жалкое существо, которое, кажется, называлось "человек".
Паренек завопил так, что от собственного крика у него заложило уши.
Схватив лапой паутинную жилу, оно притянуло человека ближе, вобрало его запах, фыркнуло и торжествующе заревело. В его раскрытой пасти бился и извивался длинный тонкий язык, похожий на кольчатого червя с тремя лепестками на конце, они то раскрывались, то захлопывались, превращаясь в острый наконечник.
От зловонного дыхания паренек потерял сознание и, разжав руки, полетел в бездну...
Стремительно скользнув вниз, чудовище подцепило его тело когтем. Послышался треск разодранной плоти и хруст сломанных ребер. Осторожно, дабы не расплескать драгоценную жидкость, оно подняло, подхватило свою жертву и жадно присосалось к кровоточащей ране.
Умирающий человек шевелился, поначалу вяло трепыхался в попытке бороться за свою никчемную жизнь, потом закорчился в предсмертной агонии.
Для чудовища было величайшим наслаждением чувствовать, как угасает жизнь - самое бесценное, что есть у человека, и то, чем он не умеет дорожить. Оно выпустило из лап обескровленный, начавший коченеть труп и, рыгнув, проводило равнодушным взглядом.
Внизу не было ничего интересного, кроме холодного призрачного синего пламени.
"Бездна, - подумало чудовище. Откуда-то оно знало, что это Бездна! - Еще одна пустая затея Творцов. Что за причуда..."
Там был мир, залитый солнечным светом и наполненный жизнью. Мир, где его совсем не ждут... Мир, где он будет самым нежеланным гостем!
Тем не менее, он собирался туда явиться, явиться непрошеным.
*
Когда чудовище выбралось на поверхность, в округе умолкли все птицы, казалось, стихли даже ветерки. Лесовик, высунувшись из дупла поухать и набравший было полную грудь воздуха, от испуга так и повалился обратно.
Мир насторожился.
Любой обрадовался бы, вырвавшись из заточения, однако чудовище, вдохнув воздух свободы, зарычало, расширив ноздри, принюхалось... и неожиданно разразилось хохотом. Не потому, что вспомнило нечто веселое - скрежещущий смех был громким, злобным, вызывающим, выражающим превосходство над всем живым и презрение к врагам или ненависть, или все сразу.
Так, хохоча, оно направилось к обрыву. На полпути подавившись смехом, заперхало, силясь выплюнуть застрявшие в пересохшей глотке звуки, погрозило когтистым пальцем небесам и, поскольку не смотрело под ноги - а по воздуху ходить не умело, - шагнув с обрыва, кубарем полетело вниз...
Рухнуло оно на груду гнилых бревен, нанесенных к подножью холма половодьем, и своим падением разметало в стороны обломки стволов и щепы, древесную труху, клочья мха и комья земли.
Кто другой расшибся бы насмерть. Чудовищу же ничегошеньки не сделалось.
- Эк, меня угораздило, - проскрипело оно, выбираясь из-под завала. - Вот смеху было бы, если б кто увидел, как Владыка Темнозрачный с горы сверзься... да вверх тормашками... Владыка? Тю! Я сказал "владыка"? Любопытненько... Чем же таким я владею?
Чудовище призадумалось. В бездонной яме памяти возникли какие-то смутные образы. Огонь, крики, мелькание теней... Издалека донесся голос, знакомый и незнакомый. Его голос...
"Я - Владыка... Меня признают все - и люди, и другие земные народы, и даже боги!"
- Владыка, - шепотом повторило чудовище, прислушалось к себе и приосанилось. Вскинув голову - что, по его мнению, придавало ему величие - похромало к заводи у подножья холма. Склонившись к воде, уставилось на собственное отражение и изумленно заморгало всеми тремя глазами - не узнало ли себя или ожидало увидеть нечто иное...
"Трижды Великий! - донесся голос из прошлого. - Ты так же велик, как совершенен". - "Все слышали? - восторженно рокочет он сам. - Повелеваю, чтобы отныне все обращались ко мне только так! Совершеннейший Трижды Великий Владыка!
- "Совершеннейший Трижды Великий Владыка". Ого! Да я, пожалуй, бог! Погодь, а что такое бог? - обратилось оно к своему отражению, которое в ответ скорчило глупую морду.
Чудовище не помнило, что с ним произошло, почему находилось в этом странном незнакомом месте, чего боялось. Почему, в конце концов, было таким злым!
- Ну, ничего... Когда узнаю, всем им хуже будет, - заворчало оно. - Я еще им всем покажу...
Зеркальный двойник на гладкой поверхности воды ощерился, потом пошел волнами и исчез. Чудовище захлюпало, утоляя тысячелетнюю жажду. Запекшаяся кровь в складках черной кожи растворялась, и алые вьюшки тонули в прозрачной глубине.