Темнота нахлынула, как только погасли искры неотвратимого меткого удара. Она была мягкой, почти ласкающей, заставляла забыть о боли и перестать чувствовать, как та растекается, наполняя собой каждую мышцу и каждый нерв. Сквозь темноту пытались пробиться воспоминания о том, чего не было. Цепкий и любопытный ребячий взгляд выхватывал воскресающие картинки. Силуэт на фоне заката, длинными движениями расчёсывающий белокурые волосы. Тонкая, хрупкая, воздушная, почти эфемерная фигура, которая, кажется, вот-вот растает в омывающих её красных лучах. Тёмный летящий вихрь, налетающий на неё, расплёскивающий пряди волос, переплетающийся с ней. Искрящийся воздух, наполненный электричеством соприкосновения. Стремительное желание влиться в их странный танец где-то за пределами времени и пространства. Мальчик подходит к кружащимся вспышкам, тянет к ним пальцы, и искры, отскакивая, обжигают его, пронизывают, врываются в его кровь, бегут по его нервам. Острый предгрозовой запах заполняет лёгкие. Кажется, что он везде, не только в воспоминаниях, но и здесь, на залитой кровью поляне среди обрубков лиан и примятой травы, которых не разглядеть сквозь темноту.
Когда Шосинь открывает глаза, никакой боли больше нет. Есть только предгрозовой запах и паутинка нитей золотистых волос.
-- Ты пришла, -- хрипло произносит он и улыбается.
Воспоминания врываются потоком, воскрешая вечность, прожитую за десяток лет.
Лиэрна подошла к Рьиди и коснулась его макушки подбородком, обнимая.
-- Сколько ещё раз ты будешь подбирать его? -- спросил он, не отводя взгляда от линий вероятностей, в которые погружён.
"Сколько понадобится", -- могла бы ответить она, но промолчала, потому что вопрос на самом деле не требует ответа. А может быть, даже не был задан, только прошелестел обрывком мысли, неоформленной и оттого кристально ясной.
Рьиди пригляделся со всем вниманием к какой-то ниточке, биение которой среди чёрной бесконечности ему показалось слишком хрупким, потянулся к ней, прикоснулся, расправил, напитал, сделал увереннее. Лиэрна нахмурилась, слушая звон мечей в её дрожании. Она не любила противостояния острых и жёстких касаний металла. Отвернулась, на цыпочках побрела по недвижимой глади озера, чтобы не потревожить дремлющие в нём кувшинки, оставив Рьиди парить над водой и рассматривать вероятности. Её ждал взволнованный мальчик, рождённый людьми и пламенем.
-- С возвращением, -- тихо произнесла Лиэрна, лёгкими движениями пальцев призывая росу с широких мясистых листьев зачарованного леса собраться в кубок.
Шосинь сидел на траве, рассматривая свою тень. Это было его любимой игрой в детстве, в те часы, что он проводил в одиночестве, ожидая, когда Лиэрна вернётся, приблизится, летящим шагом нежно касаясь травы, и поведёт его смотреть, как горит закатными красками небо. Она всегда приходила к нему, когда начинал загораться закат, и он никогда не спрашивал, почему так происходит, но однажды сам понял, что дело в том, что она родилась из лучей заката, алых, как пламя, бушующее в его неспокойной душе. Смотреть на тень было интересно. Она умела менять очертания от каждого перемещения лучика, прыгающего по траве. И могла становиться окном в мир, который он покинул. Мир был не слишком забавный, но, заглядывая туда, Шосинь изучал и впитывал знания о нём, потому что Лиэрна сказала, что однажды он туда вернётся. Когда Шосинь был маленьким, он не знал, что такое "однажды". Или "когда-нибудь". Потому что они были категориями времени, а в зачарованном лесу времени не было. Вчера вполне могло наступить после того, как заканчивалось завтра, и канва событий не нанизывалась на нити последовательностей. Лучик перепрыгивал с листа на лист, а потом обратно. Солнце сияло, пряталось за облаками, скрывалось за горизонтом после отгоревшего заката, выныривало снова, и не измерить было ни ночную темноту, ни движения звёзд в небе.
-- Закат может быть всегда? -- спрашивал мальчик.
-- Закат есть. И ты можешь быть в нём всегда, если захочешь, -- отвечала Лиэрна, смеясь.
Шосинь загорался, весь обращаясь веером алых лучей, и она ловила его структуру, не давая человеческому телу рассыпаться искрами в этом пламени.
-- Солнце не садится, -- ответил Шосинь, вглядываясь в образ девушки, оставшийся неизменным с тех пор, как они виделись в последний раз, освещённый непривычно прямыми и жаркими лучами полуденного солнца.
Лиэрна улыбнулась, как будто ожидая, что он поймёт её улыбку, как высказанный и оформленный ответ. Она часто забывала о том, как цепкому человеческому мышлению сложно проникать в ход её мыслей. Шосинь оглядел своё тело, не сохранившее никаких следов недавних ранений, которые должны были стать смертельными.
-- Меня здесь нет? -- спросил он, прислушиваясь к сигналам тела, которые должны были идти откуда-то извне, рождая призвуки боли, но ничего не ощущая.
Лиэрна мягко коснулась его щеки, успокаивающе погладила.
-- Ты здесь, -- ответила она, и по щеке Шосиня потекла тёплая капля воды, рождённая прикосновением её пальцев.
Капля казалась бы слезой, но в ней не было ни призвука солёной горечи, только сладость запаха увядания полуденных цветов. Шосинь повёл плечами, давая шёлку одеяний заскользить по коже, в надежде убедиться в собственной реальности.
-- Как хорошо быть дома, -- произнёс он, протягивая руку к золотистым струящимся волосам Лиэрны.
Она не отстранилась, давая ему играть с ними пальцами -- снова, как в детстве.
Рьиди возник за их спинами едким перезвоном колокольчиков. Венчики цветов склонились в поклоне. Повеяло рассеянной тьмой и лунным светом. Небо пришло в движение, побежало по нему солнце, поспешно прячась за горизонтом и делая вид, будто его никогда не было. Ночь затопила поляну, безраздельно завладевая ею. Засеребрились сединой нити парящих в воздухе волос Лиэрны.
-- Здравствуй, дитя, -- отрешённо, не глядя на Шосиня, произнёс пришедший. -- Покажи мне своё пламя.
Шосинь поспешно поднялся, и радость узнавания откликнулась в его сердце. Рьиди всегда приходил неожиданно и приносил с собой ночную прохладу и ласковый холодный лунный свет. Он появлялся, когда успокаивался догоревший закат, и Лиэрна менялась в его присутствии, становясь призраком нити лунного свечения. Шосиню нравилось наблюдать, как она меняется, сливаясь с аурой старшего, обращаясь частью его силы, пронизывающей пространство. Впитывая в себя лунный свет, принесённый Рьиди, он раскинул руки, призывая свою стихию, и засиял факелом среди тишины леса. Огонь потёк сквозь него, дыханием выливаясь наружу, стелясь невесомыми язычками по траве, окутывая силуэты вечных деревьев, игриво прикасаясь к силуэтам бессмертных, застывших в созерцании, и окрашенный пламенем лес задышал часто и ровно, будто под жаркой лаской. Рьиди смотрел всё так же холодно, но Шосинь ощущал, что искры его интереса лёгким покалыванием кожи направляют струи огня. Залитый не смеющим прикоснуться осторожным пламенем лес играл причудливыми красками красного, рыжего и голубого. Когда огонь догорел, Шосинь улыбнулся дразняще паре своих покровителей и снова опустился на траву.
Рьиди исчез, ничего не говоря, но солнце так и не вернулось на небо, запечатанное на другой стороне планеты его прикосновением к ткани реальности. Бархат уюта от его недолгого присутствия окутывал Шосиня теплом, которого не было в жаре его собственного пламени. Лиэрна растаяла вслед за тем, кому была спутницей, оставляя их подопечному ночь, в которой не было теней, с которыми можно играть.
Перелетев парой долгих шагов через бескрайнюю гладь пруда, Лиэрна обняла Рьиди, соединяя руки у него на груди. Лунный дух больше не думал об огненном юноше, узоры которого, впрочем, вполне приглянулись ему. Он ступал над лесом по тонкой ниточке чьей-то судьбы, заставляя её натягиваться тугой струной. Лиэрна опасливо взглянула, как та прогнулась, когда она сомкнула объятия, замерла, не решаясь подняться с этой струны, заставляя её завибрировать. Она прислушалась к судьбе, на которой они стояли, рассматривая, как разветвляются бахромой варианты её течения. Едва заметный алый огонёк выпрыгнул из её глаз, падая на топорщащуюся неподалёку ворсинку, петлёй отходящую от стройного течения упругой линии.
-- Эта -- очень красивая, -- рассказала она.
Рьиди кивнул, пошевелился волной, осыпая своей аурой нить.
Путник, устало бредущий по ночной дороге, свернул в лощину, чтобы сократить путь. Навстречу ему бросился согнанный со своего пристанища стройный олень, преследуемый хищным зверем. Зачарованный движением зверя путник не успел отскочить с пути животного и упал, сильным ударом брошенный на траву. Утром его отыщет местная умалишённая, которой его магия вернёт разум взамен на безуминку, которая навсегда останется в его крови и обернётся большим счастьем для кого-то из его потомков и большой бедой для других.
Лиэрна легко рассмеялась, благодаря за то, что Рьиди направил судьбу странника по этой едва заметной извилине.
-- Идём, -- предложил Рьиди, без малейшего колебания нити взмывая вверх.
Лиэрна, всё ещё держащаяся за него, взлетела вместе с ним, соглашаясь отправиться туда, где всегда было кому ждать. Запестрели картинки пересекаемых реальностей, закружился мир, остановившись, когда двое уже были посреди просторного каменного зала, освещённого сиянием луны, проникающим сквозь огромное окно в крыше. Там, куда приходил Рьиди, всегда наступала лунная ночь. С разных концов зала потекли к новым гостям силуэты других членов их сообщества, жаждущих компании, приветствуя их свечением своих аур. Загорелись свечи, робкими рыжими огоньками перебивая настойчиво сияние луны. Потекли сковывающие линии зимнего холода. Тяжёлыми ударами прозвучала скала. Яростным пьянящим ароматом цветов раскрылись краски лета.
-- Бал! -- взметнулись пылью заброшенных зданий голоса.
И они танцевали, блистая нарядами, затмевая друг друга чешуёй и оперением, меняясь тем, что постигнуто, легко перебрасывая друг другу партнёров по танцу, переплетаясь аурами, вспыхивая, застывая морозными узорами, проливаясь дождями, трескаясь раскалённой на солнце землёй, пока не заканчивались эмоции и не останавливался поток того, что можно было показать друг другу в медленных переливчатых движениях навстречу или неустанном головокружительном верчении.
Когда пары расплелись, завершая бал, Рьиди отдавал пыльным запахом земли и поблёскивал масляными капельками смолы. Лиэрна ревниво протянула руку, чтобы стряхнуть с него чужие следы, но он посмотрел на неё стеклянно-чёрным взором, и она отпрянула. Вздохнув, она засияла алыми лучами заката и оказалась там, где ей следовало быть.
Засуха пожирала мир, усеянный громадами многоэтажек и перетянутый проводами, непохожими на струны пронизывающих пространство магических энергий. Усталые строения из изнасилованного камня пылились, раскаляясь на солнце, а поля, погребённые под зловонным дыханием выбросов заводов и фабрик, оседающим в наполненном жаром воздухе, задыхались, умирая в нестерпимом зное, несмотря на всю воду, что приносили им жужжащие летающие машины. Люди в тесных железных коробках на дорогах жарились, истекая потом, но не прерывали мельтешения в беспрестанной круговерти муравейников и лентами соединяющих их трасс, и выхлопы сгоревших вязких масел из недр измученной планеты оседали на вянущих лесах, перекрывая их дыхание. Лиэрна насытила воздух предгрозовым запахом своего дыхания, поманила капли влаги, впитывая их, концентрируя, напитывая тяжёлые тёмные облака, излилась неутомимыми ливнями на иссушенную траву, смыла пыль и грязь, обновляя, потекла струями по стёклам и каменной плоти зданий, потоками заструилась по мостовым, напоила корни, пронизывающие сухую землю, забрызгала, измочила листья, открывая их поры для дыхания. Затопила дороги, останавливая разбрасывающие хлёсткие потоки автомобили, разлила, раздула реки, выплёскивая их из берегов. Отхлестала молниями живую землю и гротескно застывшие бастионы городов. Понеслась по речным водам в солёные терпкие моря, оставила тонущий в её ласке тягостный мир, пересекла черту, исчезая.
Выступила росой, раскрашенной принесёнными извне радугами, на стеблях зачарованного леса. Мягкими губами робкой косули выпила ядовитую радужную росу фея дурманящих цветов, Урша. Отплевалась раздражённо, в каждой из брызг выпуская туман морока. Услышала молодой, нездешний смех рядом.
-- Чья ты игрушка? -- спросила раздражённо у человеческого юноши, прислонившегося к дереву и глядящего на неё чёрными как ночь глазами.
-- Я -- почти местный, -- улыбнулся ей Шосинь, ловя на ладонь солнечный зайчик, рождённый радужной росой, и протягивая Урше.
-- Спасибо, -- ответила та, глубокомысленно принимая подарок. -- Хочешь быть моим?
Шосинь засмеялся, показывая зубы. На руках его засветились венами линии печати пламени, заставляя отпрянуть манящие чары феи. Урша покачала головой и зацокала прочь, недовольно ворча что-то себе под нос.
-- Почему ты забрала меня сюда? -- спросил мальчик, учась бродить по воде и всё время неловко проваливаясь в неё по колено, разбрызгивая вокруг тинистые капли с чуть заметным запахом лилий.
Лиэрна, отрешённо шагающая рядом, вздрогнула, выныривая из пребывания где-то вовне.
-- Помнишь, как ты нашёл меня? -- ответила она вопросом на вопрос.
Шосинь помнил и не помнил. Не помнил, как оказался в лесу, вдали от городка, где родился, выпивая жизнь матери с первым криком, когда толком не умел ещё ходить. Помнил, как заполнил его глаза и весь его мир алый ручей, полный красного сияния закатных лучей, и он шагнул в его воды, ощутив, что больше нигде не стоит быть, кроме как в этом текущем прохладном иллюзорном пламени. Помнил, как поглотили его воды и как возник перед ним зачарованный лес, сияющий и многогранный. Не помнил, знал ли, что такое лес и что такое дышать. Помнил, что знал, что значит гореть, и загорелся со всем вдохновением детской улыбки, и тогда-то и нахлынул на него запах близкой грозы.
-- Человеческое тело не приняло бы твоё пламя, -- доверительно рассказала Лиэрна. -- Если бы ты загорелся прежде, чем погрузился в мои воды, ты бы остался лишь искрой. Теперь ты можешь быть всегда, как огонь моего заката.
-- Всегда с тобой? -- с надеждой в голосе задал вопрос мальчик, подхватывая яркую молнию, устремившуюся с неба, и снова проваливаясь в воду, не удержав равновесие.
Лиэрна покачала головой.
-- Ты окрепнешь, и печати огня окрепнут вместе с тобой, тогда ты сможешь вернуться в мир, которому принадлежишь.
Мальчик топнул ногой сердито, и вода спружинила, отталкивая его.
-- Никому не принадлежу! Ни миру, ни людям, ни духам, ни огню.
Лиэрна улыбнулась, обволакивая частичками утреннего тумана над водой. Кивнула, соглашаясь. Мальчик был ничей.
Рьиди перебирал ниточки судеб, скручивая их в узелки, когда нити сковывающего холода инеевыми стрелками потянулись к нему. Он отмахнулся от них досадливо, и они рассыпались снежной крупой, очерчивая круг у его ног. Шхаздиаг, обратившись нахохлившимся вороном, леденящими острыми лапами впился в его плечо, клюнул ниточку. Судьба устояла, не оборвалась от острого, как бритва, клюва. Рьиди уставился на птицу без злобы, отпустил моток, и тот растворился в уже щиплющем ноздри морозом воздухе. Ворон довольно клюнул в щёку.
-- Пойдём смотреть на апокалипсис, -- предложил он.
Рьиди кивнул, опускаясь лунной ночью своего естества на один из гибнущих миров.
Вышедшие из берегов океаны невероятно высокими волнами затапливали сушу, пожирая её, растворяя в себе, смещались плиты, со скрежетом сталкиваясь и сотрясая плоть планеты. Живое гибло, смываемое волнами и раздавливаемое тяжёлым естеством недр. С неба сыпались настойчивые недобрые дожди. Рьиди пошатнулся, выбирая местечко на орбите, чтобы отразить свет ближней звезды, удивляясь играм местной гравитации. Шхаздиаг ледяной волной игриво бросился наперерез цунами, остановил её, сковал морозом, любуясь получившимся узором.
-- Эрдир сказал, что ты давно не делал ему подарков в виде правильно подобранных вероятностей, -- сказал призрак зимы, возвращаясь на орбиту и застывая острыми льдинками возле Рьиди. -- Приходится ему искать их самому.
Рьиди, не отрывая взгляда от разворачивающейся перед ним картины разрушений, покачал головой. Его занимали совсем другие подарки, нежели вручать ниточки судеб стоящих на грани гибели миров искре-в-ночи.
-- Зачем это? -- спрашивал мальчик, вырисовывая на зыбкой ледяной глади причудливые линии, которые должны были отражать слова, понятия, что-то, что видишь вокруг или ощущаешь изнутри. -- Может быть, пойдём танцевать?
Лиэрна указывала на неточности рисунка, терпеливо подправляла их, а затем выжидательно смотрела на Шосиня, ожидая, когда он снова примется за свой труд. Шосинь повторял рисунок, на этот раз без единой ошибки. Лиэрна кивала и пропевала новую долгую фразу, отражавшуюся в глазах напряжённо прислушивающегося к ней ребёнка. Она учила его читать и писать, учила говорить на языке зверей и птиц, учила не сгорать в собственном пламени. А он хотел танцевать и впитывать в себя зачарованный мир, как будто перед ним, как перед бессмертным, в самом деле была вечность вне времени.
Неожиданно лёд, сковывающий пруд, растаял, обращаясь чёрным бархатом, отражающим рыжие огоньки звёзд. Запахло жжёной пылью, прибитой к дороге дождём, тушащим пожар. Из воды выступил чёрный силуэт, по которому линиями бежали отблески пламени. Лиэрна посмотрела на пришедшего без капли возмущения.
-- Ты считаешь его братом в большей степени, чем меня, -- со смехом сказал Эрдир, указывая блещущими зеленоватым сиянием светлячков глазами на ребёнка. -- Несправедливо.
Обратившись белёсым туманом, Лиэрна с шипением оплела обугленную фигуру искры-в-ночи, острой лаской показывая ему свою сестринскую любовь.
Их обоих коснулось пламя, её напоив горящим закатом, его -- поджигая и освещая тьму. Гуляя по миру людей, давший им рождение огонь однажды коснулся матери Шосиня, привлечённый тем, как трепетали её волосы на ветру, и, когда следующей ночью она в объятиях своего человеческого мужа зачала дитя, в нём проступили узоры этого волшебного пламени.
-- Как легкомысленно, -- поморщился Эрдир ревниво, когда узнал об этом.
Лиэрна засмеялась ему в ответ, и он засмеялся с ней, рассыпаясь огненными сполохами по линиям её дождя.
Мальчик попробовал выводить символы на чёрной воде горящими линиями, но те всё время непослушно гасли, и тогда он позвал звёзды сложиться в узор. Звёзды не послушались. Эрдир коснулся плеч Шосиня, прибавляя своё пламя к огню, горящему внутри ребёнка, и звёзды покорно улеглись, как хотел малыш. Лиэрна кивнула, узнавая пропетую ей фразу, которая не успела воплотиться в линии, прежде чем лёд растаял.
-- Посмотри, что я придумал, -- флегматично произнёс Рьиди, но глаза его сияли, будто вобрали в себя отражённый свет сразу нескольких звёзд.
Перед ним расстилалось полотно струн, пронизывающих мягкую ночь и уходящих за горизонт. Лунный дух коснулся их пальцем, и струны зазвенели. Эрдир покачал головой, приглядываясь к тому, что представляли собой ветвящиеся линии чьих-то судеб, понёсся по их переплетениям, рассматривая вероятности и изучая открывающиеся события чужих жизней. Рьиди заставил две струны звучать аккордом, и эхо их переклички затопило ночь.
Чинно шествующая по дороге девица в богатых нарядах, как полагается, сопровождаемая свитой из нескольких прислужниц менее высокого статуса, неожиданно остановилась, замерла на мгновение, а затем решительно шагнула своей изящной ножкой в дорогом сапожке с меховой оторочкой в неочищенный от снега переулок, соединяющий богатые кварталы с куда более неприглядной частью города.
-- Миледи, я думаю, нам не стоит...-- начала одна из гувернанток молодой госпожи, но осеклась, встретив недовольный надменный взгляд девушки.
Прошествовав неуместно статно через шарахающихся от неё простолюдинов по улочке, наполненной нищими и торговым людом, девица толкнула неприметную дверь одной из лавок и скрылась в плохо освещённом пропахшем травами помещении. Услышав звон колокольчика на двери, старая колдунья подняла взгляд, оторвавшись от расставления бутылочек со снадобьями на полке. Смерила гостью взглядом, кивнула понимающе.
-- Знаешь, зачем явилась? -- скрипуче спросила она свою гостью, принёсшую аромат молодости и свежести в её затхлое логово.
-- Ты мне скажи, -- гордо ответила девушка.
Колдунья поразмыслила немного, покопалась на полке, бормоча что-то себе под нос, а потом протянула незнакомке благородных кровей мешочек с травами и амулет на грязной, но крепкой верёвке. Рука в изящной кожаной перчатке приняла дары, опустила их в сумочку, висящую на изгибе руки, а затем вложила в руку торговки увесистый мешочек с монетами. Колдунья высыпала плату на прилавок, пересчитала, кивнула. Свежий аромат исчез из лавки, впустив немного морозного духа перед тем как дверь тяжело захлопнулась.
Ближе к полуночи девушка выбралась из постели, распахнула окно, впуская в комнату лунный свет, приправленный морозным воздухом, подожгла травы, надела на шею амулет. Магия заструилась вокруг неё, высвечивая на полу длинные голубоватые линии. Когда их сияние стало нестерпимым, искристый вихрь окутал её, и она исчезла. Больше дочь знатного лорда никто не видел.
-- Я ждала тебя, -- произнесла бархатным голосом юная и прекрасная чародейка в роскошно расшитых одеждах, протягивая руку новоприбывшей, совершившей к ней путешествие сквозь ткань пространства и времени.
Эрдир отвёл взгляд от дрожащих струн, направив его прямо в глаза Рьиди, всё ещё сочащиеся светом.
-- Ты создаёшь невозможные пересечения своей музыкой, -- сказал он понимающе. -- Красиво получается.
Лунный дух удовлетворённо кивнул.
Шисушари греется на солнце. Она любит подставлять ему своё длинное обнажённое тело, когда не расшатывает полозом плиты земной тверди. Горный дух приходит в полдень, потому что рождена солнцем в зените. Только редко посещает её мысль навестить кого-то, поэтому сколько ни жди в полуденную жару её визита, не дождёшься. Шисушари пахнет раскалённой на солнце землёй, но иногда в этот запах закрадывается свежесть стремительно несущихся под поверхностью подземных вод. Шисушари переворачивается с одного бока на другой, напитываясь так любимыми ею частичками тепла. Лёгкий треск предупреждает её, и она сворачивается в клубок, выпуская из пасти раздвоенный язык с предупреждающим шипением. Четыре молнии, возникшие из радости встречи, вычерчивают линии на голой скале совсем рядом с ней.
-- Бросай эти шуточки, -- шепчет Шисушари, снова вытягиваясь на камнях и закрывая глаза.
Пришедший навестить её Панг укладывается рядом, поблёскивая переливчатой влажной чешуёй. Касается игриво кончиком хвоста, получает в ответ одёргивающий удар, предупреждающий, не всерьёз.
-- Шёл бы ты прочь, -- лениво шевелится на камнях Шисушари. -- Пока за тобой не пришли тучи.
Панг обиженно скользит, царапая брюхо, по неуютной каменистой поверхности, постепенно тая в собственной тени. Выныривает из неё далеко, оказываясь в круге обжигающего пламени, которое сушит его влажные чешуйки. Недовольно озирается, отыскивая источник беспокойства. Плюёт молнией в развевающуюся чёрную шевелюру мага.
-- Ну привет, сын пламени, -- говорит он, когда Шосинь с улыбкой ловит его заряд в раскрытые ладони. -- Хочешь расплавить мою душу сегодня?
Шосинь кивает ему. Панг -- один из немногих, кто, вопреки его человеческому происхождению, считает его своим в зачарованном лесу, принимает за одного из населяющих его духов оттого, что его коснулось изначальное пламя. Он впускает свой огонь внутрь холодного искристого сердца Панга, направляет его, чтобы тот разгорелся, пожирая плоть и душу, и огонь прорастает в его длинных тонких нервах, в струящихся нитях его ауры, окрашивая рыжим, иссушивая мокрые чешуйки. И электрический ливень нежится в этих огненных струйках, как Шисушари в солнечных лучах, довольно и благодарно.
-- Закат может быть всегда, -- задумчиво говорил мальчик. -- А я?
-- Ты тоже будешь всегда, если захочешь, -- отвечает Лиэрна ребёнку.
Ей незачем обманывать. Она учит его становиться туманом, у него не получается, но он не злится, не оставляя попыток. В конце концов он обращается удушливым дымом костра из подмоченного дерева, победоносно, чадяще-едко, вплетается в тяжёлые капли рассеянной в воздухе Лиэрны, и некоторые из них, конденсируясь, падают, и вздыхают расходящиеся по воде круги.
-- Помнишь, я спрашивал тебя, как я умру? -- интересуется Шосинь, находя свою покровительницу парящей высоко над лесом.
Лиэрна хмурится, и влажные красноватые капли рассыпаются над лесом.
-- Ты спрашивал совсем о другом, -- отвечает она, дымкой скользя вокруг него.
Шосинь подсвечивает едва теплящимися огоньками осевшие на деревья капли, и они поблёскивают радугой. Смотрит на Лиэрну выжидающе, как будто его взгляд в самом деле может заставить её говорить о том, о чём она не хочет.
-- Ты не могла не отыскать мою судьбу в нитях вероятностей лунного духа, -- произносит он тихо.
-- Почему тебе вдруг стало интересно? -- удивляется Лиэрна, обращается хищной орлицей, взмахами широких крыльев поднимается выше, ловит воздушный поток, зависает в нём. -- У тебя есть добрая сотня способов умереть. И столько же путей, чтобы стать бессмертным.
Шосинь обращается пламенем и спиралью пылающих языков поднимается к парящей птице, слегка опаляя перья близостью.
-- Ты не дала мне умереть на этот раз. Ты всегда будешь приходить ко мне на этой грани?
Лиэрна машет крыльями почти сердито, только раздувая беспечное озорное пламя.
-- Здесь ты всегда был ничей, -- говорит она. -- Там, в человеческом мире, всё стало иначе.
Шосинь бросается в сторону, будто испуганный. Несколько волн воздуха от резких взмахов тушат его пламя, и он стремительно летит вниз, разочарованно и обиженно полыхая неизвестно откуда родившимся гневом. Птица исчезает вдали за облаками.
Пангу нравилось бродить по мирам, которые технический прогресс сделал в высшей степени зависимыми от поставок электричества и его выработки. Он налетал на них своими искрящимися молниями, выпивал его, забирая энергию, рождённую их устройствами, принимавшими и сковывавшими силу природной стихии, и смотрел, как тот агонизирует и как начинают копошиться сбитые с толку люди, охваченные отчаяньем.
-- Ты же не способен выпить их эмоции и насладиться хаосом в полной мере, -- с лёгким скользящим укором говорил ему Эрдир. -- Так зачем ты играешь в эти игры?
Панг, подбрасывая шарики свёрнутых молний, как кости, усмехался:
-- Я бужу в них их лучшие порывы, и они растут.
Небольшая фермерская семья, живущая на окраине страны, честным трудом добывавшая себе пропитание и обеспечивающая им же очень скромную часть населения ближайшего городка, оставив трактор, отчего-то разучившийся заводиться, -- говорили, что неожиданная проблема воспламенения горючего остановила всю технику, сделав её неподвижными бессмысленными громадами металла, -- сбивалась с ног, пытаясь вручную позаботиться о своём некрупном поле, а вечером, уставшие, измученные люди в свете свечей рассказывали друг другу давно забытые истории, пока их не смотрит сон, по-здоровому мёртвый. Поднявшись с рассветом, отец запрягал ослика, и прежде помогавшего в хозяйстве, и отправлялся отвозить товары в город. Когда он возвращался, зачастую уже под вечер, но всегда распродав или обменяв все товары, всё семейство встречало его с неподдельной радостью.
Панг заглядывал в окно, слабо освещённое светом свечи, сверзаясь с неба ударом грома и потоками дождя, и удовлетворённо рассматривал тепло семейного уюта, отражённое на уставших лицах. Ему не приходило в голову посетить другие маленькие семьи. Те, где оставшиеся без работы труженики заводов напивались вдрызг и кричали на домашних, что именно они виноваты в том, что машины встали. А может быть, он просто не хотел думать слишком о многом.
Солнечный свет сверзался с неба живительными струями, и в его лучах, напоенных морозом, танцевали снежинки. Породившее их облако уже унеслось, ведомое ветром, куда-то прочь, туда, куда вела его облачная дорога, а искорки замёрзшей воды остались, не успев вовремя просыпаться на землю под прикрытием тени тучи, из которой изверглись. Неожиданно в их угасающий танец вплелось зимнее дыхание Шхаздиага, заметившего причудливую игру природы и немедленно решившего её поддержать. Он скрутил спиралевидный вихрь из танцующих снежинок, заставив их сложиться в гибкую извивающуюся фигуру, не давая растаять, расправляя причудливые лучики каждой чётко вычерченной капельки снега.
Призрак зимы увлечённо опутал льдистыми узорами принимающую на свои открытые ладони землю, набросал пышных нетающих сугробов по углам, позёмкой подровнял снежную крупу вокруг них и улыбнулся тому, какой красивой и правильной вышла картина. Обиженно поднял венчик ёжащийся от мороза нежный розовый цветок.
-- Мне холодно, -- сообщила Урша, сворачивая лепестки.
Шхаздиаг пожал плечами, отгоняя змеившуюся позёмку прочь от этого слишком летнего бутона. Розовый цветок задрожал, отразился в наледи и принялся множиться, заполняя своими собратьями пространство, растапливая лёд и выпивая его обратившиеся росой капли. И всё ещё скачущие в нетерпеливом вихре снежинки тоже становились росой для розовых цветов, обращаясь сладкими радужными каплями на подлёте к их венчикам. Шхаздиаг ушёл, забирая с собой иглы мороза, пронизывающие воздух. Урша вздохнула свободнее, и по наполненному солнечным светом воздуху поплыл томящий пьяный цветочный аромат. А настойчивые снежинки в струях света всё не иссякали, как будто разорвали, рождаясь, целую бескрайнюю тучу.
Снежинки танцевали и кружились, и Шосинь, глядя на них, вспоминал, как в детстве он всегда мечтал о том, когда оборвётся созерцательное ожидание или закончатся долгие часы интересного, но требующего слишком большой усидчивости и старания ученья, и можно будет отправиться танцевать.
Мальчик не помнил о том, когда его впервые завертел вихрь головокружительных танцев обитателей зачарованного леса. Но он знал, что нет ничего более завораживающего и наполняющего силой, чем подобный танец.
-- Кто выбирает, что можно начать танцевать? -- спрашивал он у Лиэрны, собирающей в пригоршни золотой закат, чтобы наполнить им дремлющую на песчаных берегах смолу.
-- Кто угодно, -- рассмеялась она. -- Смотри.
Она подошла к кромке плещущегося моря, внимательно посмотрела на волны, что-то шепнув им, потом, ловя их движение, ступила на них, и свет, которым были напоены её ладони, заструился из них в такт покачиваниям воды и её бёдер. Она крутанулась вокруг себя, оттолкнувшись одной ногой от упругой солёной поверхности волн, а затем взлетела на её гребне, сливаясь с гаснущим небом. Когда волна снова схлынула, она принесла с собой уже три силуэта, пляшущих на волнах, повторяя движения друг друга, подсказывающих, куда направить стремительный ритм, как выплести из него более причудливую мелодию.
Шосинь, счастливо засмеявшись, бросился к воде, подпрыгнул на песке, взлетел вместе с целой тучей переливчатых водяных брызг и ловко замер над поверхностью волны, продолжая хохотать от того, что она щекотала ему пятки. Поймав ритм, он принялся танцевать, изгибаясь, вместе с другими фигурами. Струйки пламени засияли в его глазах, а затем выбрались из них, притворяясь оттенками заката. Море дышало, тоже обращаясь пламенем, а затем пламя замерзало стеной ледяного огня, голубого и чистого, как зимнее небо, а потом рассыпалось неустойчивыми порывами ветра, и переставали существовать верх и низ, свет и темнота, оставалось только переливчатое, манящее, объединяющее, сплетающее биение ритма.
Долго после завершения танца его пульсация откликалась искорками в груди ребёнка. Он проснулся в её власти, лёжа на широкой ветви дерева, где любил отдыхать, соскальзывая из яви в сон. Лёгкими прыжками он добрался до вершины, а потом запрыгнул на спустившееся к вековому дубу и коснувшееся его верхних ветвей облако. Он развёл руки в стороны и призвал магию танца, не в силах удерживать в себе ритм, который приснился ему. Из пальцев заструилось ревущее пламя, сильное и покорное. Утопая в его жаре, мальчик начал двигаться, рассказывая нитям пространства вибрации увиденного во сне ритма. Он чувствовал, как музыка хриплым дуновением выскальзывает из него, растекаясь вокруг. Рядом с ним из плоти облака вынырнула змеящаяся фигура Шисушари, подхватывая его движения, вплетая в его пламя тяжёлую поступь горы и аромат раскалённого на солнце песка. Пламя сплавляло песчинки, делая их прозрачными, как лёд, и, будто почуяв рождение этих стеклянных фигур, рядом материализовался колючим холодом Шхаздиаг, присоединяясь к танцу. Темнотой ночи пришёл Рьиди, и следом за ним пахнущая грозой Лиэрна. Маленький Шосинь давно не замечал всех этих знакомых и незнакомых возникающих рядом фигур, он сам стал почти прозрачным, отдаваясь ритмом, в котором неизменно повторялись фрагменты его ускользнувшего и забытого уже сна, несмотря на то, что множество других фрагментов, привнесённых каждым из пришедших, звучали с не меньшей силой и сочностью.
Когда танец закончился оглушающим ударом грома, сотрясшим небо и землю, Шосинь помчался прочь развоплощённым огненным вихрем, тая в калейдоскопе переливов коснувшихся его таких разных сил. Эрдир опустил горячую руку на плечо Лиэрны.
-- Откуда взялась эта связывающая мелодия? -- спросил он подозрительно, проникая взглядом в её глаза.
Лиэрна приняла его взгляд до самой глубины, позволяя прочитать всё, что она успела почувствовать в биении ритма только что отгоревшего танца. Глаза Эрдира сверкнули обжигающим жестоким пламенем.
-- Ты тоже это почувствовала, -- сказал он глухо. -- Мне показалось на мгновение, будто нас звал отец.
Лиэрна кивнула, размыкая сцепку взглядов.
-- Я тоже скучаю по нему, -- ответила она через несколько мгновений молчания.
-- Когда-нибудь он нагуляется по своим переплетеньям миров и вернётся в зачарованный лес, согревая его.
Из-под опущенных ресниц Лиэрны солнечным зайчиком выскочил испуг и понёсся по небу прямо к зелёной молнии, разрезающей его затуманенную облаками плоть. Когда она снова широко открыла глаза, встречаясь с раскосыми глазами Эрдира, в них оставалась только светлая надежда.
Среди мерцания огоньков приборов и сияния многочисленных управляющих экранов пилот чувствовал себя как дома. С тех пор, как ему пришлось покинуть свой корабль после ранения, из-за которого он был больше не пригоден летать, он долго восстанавливался и не мог найти себя, до тех самых пор, пока в управляющем центре, где он прозябал на никому не нужной работе, предоставляемой ему организацией, не имеющей права просто взять и уволить инвалида, лишив его средств к существованию, ему не довелось однажды по неведомому стечению обстоятельств заменить тактического боевого диспетчера. Подключившись к командному пульту, почувствовав, как провода опутывают его пальцы, присоединяясь к нервам, как мозг получает доступ к центральному процессору, он будто бы снова ощутил себя единым целым с послушным, уверенным кораблём, с которым семь лет сливался путешествие за путешествием. Он отдавал команды, оставаясь невидимым для всех тех, кто повиновался его сообщениям о необходимых и оптимальных перемещениях, он включался в игру космического флота, как будто одновременно был там, в гуще битвы, и в то же время наблюдал за ней со стороны. На следующий же день он попросил о переводе на должность и получил разрешение. Теперь дни, когда он снова проводил долгие часы в кресле в ожидании необходимости подключения, больше не были бессмысленными, потому что их монотонная череда всегда неизбежно заканчивалась битвой, в которой предписано было одержать победу любой ценой. И он платил эту цену, отдавая волны и клетки своего мозга тактическим перемещениям кораблей, с каждым манёвром угасая и теряя несколько мгновений отмеренной ему жизни. У него было пять лет -- именно за такой срок мозг тактического диспетчера теряет подвижность и реакцию, необходимую для манёвров. На четвёртый год он впервые увидел призрака в тёмном пространстве. Высокий мужчина, чернокожий, как и он сам, и так же опутанный проводами, сидел посреди его личной пустоты, создаваемой отключением от всех возможных внешних раздражителей, в глубоком парящем кресле и смотрел на него внимательным взглядом фиолетовых глаз. Бывшему пилоту в разгаре планируемого и ведомого сражения было не до того, чтобы выяснять, откуда взялся непонятный незнакомец, а к тому времени, как он мог бы уделить ему время, тот бесследно исчез. В тот же день человек прошёл полное медицинское обследование мозга, но приборы не зафиксировали девиаций, способных представлять угрозу его дальнейшей работе. Прошло немало времени прежде чем ему удалось, в конце концов, вступить в контакт с загадочным незнакомцем.
-- Кто Вы? -- спросил бывший пилот вежливо и холодно в тот день, когда сражение, закончившееся победой, стихло раньше, чем силуэт фиолетовоглазого растаял.
-- Моё имя Панг, -- ответил незнакомец. -- Я всего лишь наблюдатель.
-- Мои действия нуждаются в проверке? -- спросил совсем ледяным голосом бывший пилот.
-- Или в изучении, чтобы передать сведения о чуде грядущим поколениям, -- усмехнулся Панг и растворился.
Бесплодными оказались попытки диспетчера выяснить, в каком отделе работал таинственный инспектор. Его работа не вызывала никаких нареканий, его действия всегда приносили победу, если цифры прогнозов её вероятности поднимались выше семидесяти процентов. Но в показателях не было ничего исключительного, чтобы считать это чудом. Разве что, несколько необычным было то, что уровень его эффективности не падал с течением отработанных лет.
Иногда инспектор, который по-прежнему отказывался сообщать что-либо, кроме своего имени, разговаривал с диспетчером. Только тогда, когда битва заканчивалась, никогда и никак не вмешиваясь в его непосредственную работу. Он говорил странное, и человек не всегда понимал его, точнее, никак не мог разобрать, что кроется за его словами.
Когда пять лет работы в диспетчерском кресле истекли, бывший пилот по-прежнему выдавал идеальные показатели работы мозга. Он проработал на своей должности ещё шесть лет, до того самого момента, пока станция, на которой он подключался к тактическим манёврам, не подверглась нападению инопланетной расы и не была уничтожена. Смертельное ранение настигло его подключённым к пульту процессора. Пока тело его истекало кровью, мозг всё ещё мог функционировать. Неожиданно он почувствовал, как его отрезает от битвы и он оказывается, помимо собственной воли, в кресле наблюдателя.
-- Я закончил твою битву за тебя. Вы победили, -- сообщил ему Панг доброжелательно. -- Я позабочусь о том, чтобы информация со станции была передана другим вашим постам.
Человек ошарашенно кивнул. Он потерял уже довольно много крови, и мозг начинал отключаться, несмотря на стимулирующую подпитку, текущую в его тело по подключённым трубкам.
"Зачем?" -- хотел он спросить, вдруг понимая, что Панг не был инспектором, следящим за его деятельностью, да и вовсе не был человеком.
-- Чтобы творить мифы, -- с усмешкой ответил фиолетовоглазый вслух, прежде чем диспетчер потерял сознание, умирая.
Мальчик ждал заката с большим нетерпением. Он чувствовал, что в его крови с пламенем начинает переплетаться несуществовавшее прежде время. Оно пугало его своей неотвратимостью, своей невозвратностью и манило возможностью считать часы, минуты, мгновения, как будто они делали ожидание менее тягостным, давали точку опоры, которой не было прежде. Когда алые лучи наконец заблестели на облаках у горизонта за лесом, Шосинь слез с дерева и чинно уселся у его подножия, ровно между муравейником и душистым островком колокольчиков, которые сам вырастил здесь, когда решил, что им самое место именно в этой точке леса. Лиэрна скатилась по длинному лучу, ниточкой тянущемуся с пылающего неба, отряхнула юбку, прислушалась к незнакомым трелям в мелодии леса, кивнула, признавая их, потом присела напротив мальчика, внимательно глядя ему прямо в глаза.
-- Во мне что-то меняется, -- доверительно сказал мальчик. -- Что-то важное рождается и умирает.
Лиэрна согласилась, накрывая его руки своими, и колокольчики справа под деревьями зазвенели в такт её прикосновению.
-- Ты понимаешь, что это значит? -- спросила дитя заката без грусти.
-- Думаю, да, -- серьёзно ответил мальчик, и волосы у него на макушке слегка задымились от этой серьёзности. -- Я должен идти к людям.
Лиэрна снова согласилась с ним, бросила несколько капель дождя на взлохмаченные волосы мальчика, позволила этим каплям стечь по его щекам тёплыми слезами, пахнущими едкой гарью. Колокольчики поникли, опуская головы.
-- Но я не хочу, -- сказал Шосинь. -- Что я буду делать среди них с этими печатями?
Он высвободил из рукавов руки, оплетённые светящимися огненными линиями.
-- Печати не будут видны в человеческом мире, -- успокоила его Лиэрна, не давая уцепиться за придуманное оправдание.
Неотвратимость, такая же тяжёлая и сложная, как текущее по прямой время, легла на плечи. Колокольчики, вдруг освободившись от власти мальчика, закачались, свободно дыша, беззвучно и беззаботно, как и положено цветам.
-- Ты позволишь мне помнить? -- спросил Шосинь без особой надежды.
Лиэрна покачала головой:
-- То, что происходит в зачарованном лесу, остаётся в его границах.
Оборачиваясь крохотным пушистым медвежонком, ткнулась мордой в напряжённую ладонь мальчика, вынуждая погладить. Навалилась прямо на аккуратно сдвинутые колени. Шерсть её пахла грозой. Шосинь погладил медвежонка, задумчиво зарываясь пальцами в его густую шерсть.
-- Я буду помнить тебя, -- примиряюще добавила Лиэрна, вселяя надежду, служившую, впрочем, слабым утешением.
-- Когда ты впервые пил агонию умирающего мира? -- поинтересовалась Урша, пряным цветочным ароматом щекоча чуткие ноздри Эрдира.
Искра-в-ночи пожал плечами.
-- А ты, что, в самом деле помнишь свой первый раз? -- спросил он, струясь вокруг феи дурманящих цветов прохладным, опасным, но не согревающим пламенем.
Урша уколола огонь мгновенно выстрелившим из её плеча острым шипом. Эрдир с шипением отпрянул.
-- Ладно, ладно, конечно, я помню. Хочешь посмотреть, как это было?
Фея кивнула, с готовностью хватаясь за протянутую ей пылающую руку. Они понеслись сквозь время и пространство, клубящееся вокруг, пока не оказались за спиной Эрдира, дышащего юностью. У Урши перехватило дыхание от того, какой непокорно едкой была тогда его аура. Она уже очень давно не ощущала столь юных созданий такой силы вблизи от себя. Аромат тропического леса окутал её и стоящего рядом с ней искру-в-ночи, а затем ринулся дальше, пытаясь коснуться юноши, за которым они наблюдали. Эрдир предупреждающе остановил течение сладкого запаха, возвращая его в окружавшую их дымку.
-- Я пришёл сюда случайно, -- рассказал он Урше. -- Никуда не стремясь. Смотри, смотри, сейчас начнётся.
И земля разверзлась, выпуская из своей тверди сотни струй пламени одновременно. Потоки огня устремлялись к небу, но сворачивали, не долетев, застывая лохматыми горящими одуванчиками. Земля вокруг отверстий, из которых они выплёскивались, иссыхала и шла трещинами. Юноша перед ними улыбнулся безумной счастливой улыбкой, рассыпался искрами и прыгнул в ближайший фонтан огня, а затем перескочил в следующий, из которого тут же вылетел, устремляясь дальше. А огонь полыхал, сжигая жизнь на планете и обращая её в пепел.
Эрдир и Урша поднялись в воздух, наблюдая за величественной картиной разрушения со стороны.
-- Она сожжёт и переварит сама себя, -- рассказал бесстрастно Эрдир. -- Очень завораживающе.
Время потекло мимо них, стремительно сворачиваясь. Сгорела зыбкая атмосфера планеты, и та, согреваемая лучами своей звезды, раскалилась докрасна, светясь своим внутренним пламенем изнутри.
-- Потрогай, какая горячая, -- улыбнулся Эрдир, струясь звёздным ветром вокруг орбиты планеты, которая уже начинала остывать от слишком проникновенного прикосновения леденящего небытия космоса.
Урша положила безразмерную ладонь на плоть планеты и погладила её.
-- Я выращу на ней новые цветы, -- сказала она с придыханием.
Эрдир кивнул, заставляя время бежать ещё быстрее, чтобы его спутница могла подарить новую жизнь первому из умерших на его глазах миров.
Шосинь бесцельно брёл по длинной череде полян, расчерчивающих зачарованный лес, когда внезапно понял, что больше не выбирает свой путь сам. Дорога струилась перед ним, и лес направлял его, будто желал показать что-то, чем очень гордился, и его гордость пронизывала воздух непроходящего лета. Он вёл своего гостя посмотреть на вечную войну, рождённую его волей и желаниями некоторых из его обитателей.
Мир вокруг внезапно стал монохромно чёрно-белым и как будто потерял свой объём, сплющивая движущиеся фигурки до их плоских изображений, искусно вырисованных двумерных подвижных картинок. Добровольный зритель ощутил, как его охватывает ощущение невесомости, и раскрывающееся зрелище застилает обзор от горизонта до горизонта.
Огромное поле, поросшее короткой травой, было утоптано до такой степени, что почти не позволяло узнать очертания проглядывающих тут и там растений, сумевших пробраться сквозь уплотнённую шагами землю. В противоположных концах площадки застыли две фигуры в одинаково напряжённых позах. Один из противников был облачён в одеяния светлых тонов, одежды другого были тёмными. На их лицах, меняющихся каждое мгновение, оставалась неизменной гримаса готовности к борьбе. Их ровное частое дыхание было единственным звуком, нарушавшим наступившую внезапно тишину.
Противники ринулись друг к другу, стремительно и решительно атакуя, зазвенели мечи.
Где-то далеко две армии хлынули волнами, схлёстываясь, орошая кровью поле их битвы.
Двое сражавшихся, не достигнув никаких успехов в первой сцепке мечей, отпрыгнули друг от друга, затем снова устремились в атаку. Тот, что в чёрном, почти сумел коснуться врага остриём клинка, но тот в последний момент ловко увернулся, уходя от удара, после чего метко подсёк своего противника, полоснув его мечом ниже колена. Не обращая внимания на неглубокое, по всей видимости, ранение, сражающийся отскочил прочь, но противник вновь настиг его, вынуждая уйти в оборону.
Прорываясь через устилавшие поле битвы мёртвые тела поверженных противников и союзников, под трубные звуки с неунывающим энтузиазмом и неутихающей яростью бросилась в бой кавалерия, вооружённая длинными тяжёлыми копьями.
Светлый силуэт теснил воина в тёмном к краю поля, неустанными ударами не давая тому опомниться и атаковать. Однако фигура в тёмных одеждах неожиданно, намеренно пропустив нанёсший скользящую рану удар, ослабляя внимание соперника, отскочила несколькими ловкими движениями ему за спину, и расположение сил поменялось.
Кавалерию, мнившую себя победоносной, встретили подоспевшие сзади огромные неповоротливые звери, несущие всадников на своих спинах.
Клинки засверкали так быстро, что рассматривать их движения становилось затруднительно. Шосинь пропустил момент, когда фигуру в тёмном пронзил насквозь меч его врага, и он успел увидеть лишь выглянувшее из его спины острие. Когда клинок вырвался из тела, поверженный тяжело осел на землю, и короткая серая трава стала ярче, когда на ней растеклось пятно тёмной жидкости. Тот, что в светлом, вытер свой меч и вернул его в ножны.
По опустошённому полю боя бродили воины в латных доспехах и добивали раненых, издававших тут и там слабые стоны.
Шосинь с интересом глядел, как только что бездвижное мёртвое тело неловко пошевелилось, а затем поднялось на ноги. Трава под его ногами и его одежды снова были чистыми, нетронутыми ни кровью, ни смертью, а лицо его дышало юностью и храбростью. Он поклонился победившему его сопернику и лёгким шагом двинулся к тому краю поля, где прежде начинал битву его противник. Тот вернул поклон и направился к противоположному концу поляны.
-- Они что, так всегда? -- оглянулся Шосинь на призрака зимы, пуская пламя быстрее струиться по венам, чтобы избавиться от покалывающего прикосновения мороза.
-- Ага, -- кивнул Шхаздиаг.
Сражающиеся тем временем уже вновь приступили к схватке. Когда они схлестнулись, где-то вдали, за пределами зачарованного леса раздалась очередь выстрелов, отмечавших начало атаки и гасивших одну за другой робко горящие на ветру времён жизни.
Посмотрев на сражающихся вдоволь, Шосинь вспышкой пламени ускользнул с поля битвы, сохранив их образы в уголках улыбки.
Ленивая нега окутывала вместе с летним теплом. Темноволосый мужчина наблюдал за седым волшебником, чертящим сосредоточенно какие-то символы на испещрённом уже многочисленными знаками и неясными рисунками листе. Мужчина терпеливо ждал, хотя у него не было необходимости особенно запасаться терпением -- сидеть на солнце было приятно, и мысли всё время улетали куда-то вдаль. Маг наконец поднял глаза от своих чертежей и рассеянно скользнул взглядом по посетителю.
-- Представляешь, -- заговорил он, как будто продолжая внутренний монолог, -- судя по всему, вот-вот я совершу свой последний поворот не туда.
Мужчина приподнял брови, выражая скорее непонимание, чем удивление, но старику, похоже, было не слишком много дела до его интереса.
-- Слушай, -- продолжал волшебник, -- прежде всего я не должен был становиться магом.
Он ткнул в какие-то пересекающиеся линии на своём чертеже.
-- Мне тогда было лет пятнадцать, и я ни о какой магии не подозревал вообще. Вёз себе отцовские товары на продажу в ближайшую деревеньку, и тут из леса откуда-то таким духом повеяло, будто мятные гладиолусы зацвели. А какие гладиолусы вообще в сентябре?
Мужчина согласно кивнул, подтверждая, что мятным гладиолусам самое время цвести в мае, и никак не в другие месяцы.
-- То-то же. Я и пошёл посмотреть, а там красотка гуляет, соблазнительная такая девчонка, ровесница моя или чуть постарше. Среди гладиолусов этих, только у них цветы все напрочь зелёные, а не голубоватые, как им положено.
Похоже было, что старик уже не раз рассказывал эту байку своим знакомым, потому что слова его скользили легко и быстро, как почти наизусть выученный текст. Он продолжал:
-- В общем, подошёл я к ней, сорвал один гладиолус этот и галантно так ей преподношу. А она как разозлится, да как швырнёт в меня шипами какими-то, я и упал на месте. Шипы ещё и с ядом оказались. Не девка это, значит, была, а дух лесной, обиделась, что я цветок её прибил. В общем, быть бы мне трупом тогда, если б не проснулась во мне магия. Валялся в бреду, и чего мне только не виделось. И где-то среди видений впервые и силу почувствовал, разглядел, значит, как яд по крови струится, да как микробы раны разъедают. Ну и выправлять начал потихоньку картину эту. Дома меня уж и ждать перестали, вернулся -- отругали только, что товар отцовский пропал. Ну я разозлился и сказал им, что поеду на остров, на мага обучаться.
Мужчина помимо воли начал интересоваться рассказом.
-- А второй раз не туда я свернул уже с десяток лет спустя после обучения. До сих пор не понимаю, откуда там было взяться этому порталу, пахнущему, как лимонный сок. Но я всё ещё был молод, и меня таинственное только манило, вот и нырнул в него. А там такое... Железо да стекло, от земли до неба. Ни конца ни края лабиринтам этим металлическим, и провода, и машины умные. Я, если честно, напугался даже, когда одна из них прямо на меня с рычанием понеслась с неба. Хотел нырнуть в портал обратно, а не тут-то было, нет уже никакого портала. Пришлось обживаться там, где оказался, да дорогу назад потихоньку отыскивать. А когда отыскал, снова что-то не так пошло.
Сниться мне начала одна девица, в костюме по моде тамошней, всём таком прозрачном да непроницаемом. И снилась так рьяно, что хоть что ты делай, а ничего кроме неё больше и не надо от жизни. Десять лет её искал, а, когда отыскал, понял, что не будет ей никогда до меня дела -- и зачем только снилась? Хотел я с горя в каком-нибудь опасном эксперименте убиться, да и убился бы, если снова не свернул не туда случайно.
-- В портал что ли? -- задал вопрос мужчина, уже не на шутку вовлечённый в историю.
-- Да не было там порталов никаких, -- махнул рукой маг. -- Из ниоткуда вдруг вокруг возникла зима. До костей пробирающая. И среди неё стоит такой властелин, конь белогривый с ледяными глазами, смотрит на меня, фыркает, мол, давай покатаю. Ну а мне что терять, жизнь уже не мила. Взобрался на спину и весь пропитался его холодом. А там в морозе красота такая, что дух захватывает пуще, чем от мерзлоты этой. Так и остался в его зиме, птицей-спутником обратился. А потом однажды сказал мне повелитель, мол, хорошую службу ты сослужил, отпущу тебя, куда захочешь отправиться. А я ему сдуру и говорю "в морозе был уже, бросай меня теперь в пламя, что ли, погрею косточки".
-- И как там в пламени? -- спросил старика собеседник.
-- А не приняло меня пламя, выплюнуло, как мокрую головёшку, прежде, чем согреться успел да лёд в жилах растопить. Не моего полёта птица этот огонь. На родине оказался, в общем-то, с тех пор и сижу здесь, исследую потихоньку, судьбы изучаю, свою да чужие, ну и местным помогаю потихоньку. Вот ты, например, с чем пришёл?
-- А, да, -- опомнился мужчина. -- Меня жена послала, просила пригласить дочку проведать беременную, чтобы всё хорошо было с ней и с малым её. Мы на награду не поскупимся.
-- Что ж, почему б и не проведать, дочку-то, -- неожиданно по-молодому улыбнулся волшебник. -- Как раз успеем, пока снова не покажется поворот.
Они вышли из внутреннего дворика, обошли дом, выбрались на дорогу и отправились к дочери посетителя. На обратном пути шаг волшебника в какой-то момент стал всё больше и больше замедляться, как будто он прислушивался к чему-то едва уловимому. Когда тучи затянули солнце, он увидел перед собой длинный след, похожий на лунную дорожку на воде, кивнул удовлетворённо и пошёл по нему. Время полетело мимо, звеня и мелькая развилками и поворотами. Уже ступив на траву зачарованного леса, окружённый темнотой старый маг благодарно коснулся протянутой ему Рьиди руки.
-- Спасибо, что забрал меня раньше, чем за мной пришла костлявая, -- сказал волшебник.
Лунный дух кивнул ему почти величественно и, по-прежнему держа его за руку, пригласил подняться над лесом. Зависнув над ним полупрозрачной дымкой, волшебник отыскал глазами тех, кто заставлял его поворачивать не туда -- фею дурманящих цветов, отравившую его шипами, электрического ливня, открывшего на его пути портал в иной мир, призрака зимы, сделавшего своим прислужником, дитя заката, невольно ворвавшуюся в его сны.
-- Это ты направлял меня? -- спросил волшебник у Рьиди, но тот лишь покачал головой, сотканной из вязкого лунного тумана.
-- Некоторые линии судьбы текут своим путём. Но твой путь слишком часто пересекался с нашим, и это наверняка неспроста. Ты же знаешь, что отсюда тебе нет пути назад?
Волшебник кивнул.
-- До тех пор, пока не стану одним из вас -- нет.
Рьиди протянул руку, и веер вероятностей развернулся перед ним и стариком. Ловко пробежавшись по пластинам, он выбрал одну из них и вытащил тянущуюся по ней нить судьбы. Волшебник уставился на эту нить с небывалым интересом, она представляла собой его собственную участь. Долго приглядывался к ней внимательно, а потом улыбнулся довольно.
-- Я же говорил, что стану однажды, -- усмехнувшись, сообщил он Рьиди.
-- Скорее всего, -- согласился лунный дух, отпуская нить.
Шосинь вытянулся гибкой пантерой на ветви того самого дерева, что служило ему пристанищем для сна, когда он был ребёнком. А может быть, это было другое дерево, скопировавшее ауру и ощущение от того, что было его убежищем. А может быть, память играла с ним злые шутки. Но дерево было уютным и пахло силой и свежей листвой точь-в-точь как в детстве. Лиэрна села на кончик ветки крошечной синей птичкой. Её тепло потекло струйками, обнимая его.
-- Мне пора, -- понимающе кивнул Шосинь, в зевке широко раскрывая пасть, полную острых тонких и крепких зубов. Быстрым биением крыльев Лиэрна запорхала вокруг.
-- Если он снова захочет убить меня, -- сказал Шосинь вдруг, -- не забирай меня, не надо.
Лиэрна возмущённо заверещала по-птичьи, выражая своё негодование.
-- Это не тебе решать, -- сообщила она.
Шосинь потянулся, легко балансируя на закачавшейся ветке.
-- Может быть, и не мне, -- бросил он равнодушно и спрыгнул с дерева. -- Приходи ко мне во сне.
Лиэрна обратилась человеческим силуэтом, сотканным из алых лучей заката, подошла к пантере, прошла насквозь, оставляя искры своего сияния среди шерстинок.
-- Я буду помнить тебя, -- прожурчала она ласково, повторяя когда-то давно сказанные слова, и каплями солнца рассыпалась по траве, исчезая.
Гроза блистательно исчерчивала зелёными молниями волнующуюся озёрную гладь, беспокойную, трепещущую, поднимающуюся вверх вздыбленно, подобно морским волнам, пенящуюся от ветра. Тяжёлые облака, сгрудившиеся над поверхностью воды, рисовали сумрачный день похожим на ночь перед рассветом. Воздух остро пах лимонной свежестью, и по этому запаху Шосинь узнал Панга. Он вынырнул из зарослей, из которых наблюдал за маленьким штормом, рождённым волей электрического ливня, и позволил воде кислыми ручьями заструиться по своему телу, растворяя одежду и кожу. Обнажённым скелетом ступил в воды озера, не заметив мгновений разъедающей боли. Воды омыли кости, делая их полированно-белыми, и среди костей, прямо в объятиях влажной гибкой стихии вспыхнуло пламя, заменяя собой плоть, выстраивая человеческий силуэт из огня на белоснежном остове. Шосинь поймал огненной ладонью одну из молний, перекинул её из руки в руку, свернул тугой спиралью и выпустил обратно в небо. Облако испуганно отпрянуло, получая в мягкий живот острую дрожащую вспышку, и ливень захохотал, хлёсткими каплями барабаня по воде.
-- Я пришёл попрощаться, -- сказал Шосинь.
Смеющиеся капли обратились притворными слезами, молнии отступили, образуя круг, в центре которого пылал факелом огненный маг.
-- Оставайся, -- прошелестел дождь, отвесной стеной низвергаясь в застывшую вокруг пламени воду. -- Ты один из нас.
Шосинь покачал головой, и искры с его горящей шевелюры с шипением попадали в воду, угасая, отправляясь в плаванье тёмными обрывками мокрого пепла.
Он больше не был ничьим, сколько бы ни пытался это отрицать перед духами и собой. Время чарующего сна истекало, и он понимал, что, если не повернуть сейчас, дорога из зачарованного леса будет закрыта. Лимонные молнии сплелись в венок, опустились на его голову, коснулись, салютуя, и растаяли. Огненный погрузился под воду, позволяя ей заполнить его до краёв, и его пламенное дыхание оборвалось, тая вместе с памятью о том, чего не было.