Аннотация: Фантастические приключения, которые начинаются в 50-х годах ХХ века в Тбилиси, а затем продолжаются в середине XIХ века в Каире и во времена фараона Тутмоса Первого (XVI век до Рождества Христова)в древнем Египте.
ПОД ЗНАМЕНЕМ ФАРАОНА
Девочка с лотосом
Руся
- Русудан!- раздался повелительный зов. - Время не ждет!
Этот возглас дедушки призывал Русю либо к занятиям музыкой или английским, либо к походу к учительнице музыки, почтенной даме, дедушкиной ровеснице. Дедушка был меломан и англоман, отсюда и те требования, которые он предъявлял своей любимой единственной внучке - в английском, которым он сам с ней занимался, она преуспела, чего, увы, нельзя было сказать о музыке. Пока Руся была маленькой, дедушка неизменно провожал ее на уроки, церемонно целовал ручку Кетеван Владимировне, Кетти, пожилой даме, которую все, кроме дедушки, звали Кэто, вручал ей свою внучку, затем отправлялся на прогулку и являлся за Русей точно по прошествии часа. Время прогулки с учетом остановок для разговоров со знакомыми и маршрут были строго определены. Не было случая, чтобы дедушка опоздал. Его высокая статная фигура, примечательные усы "а ля генерал Брусилов", под командованием которого он воевал в русско-турецкую кампанию, были хорошо знакомы всем в Сололаки.
Дедушкины длинные рассказы во время прогулок с Русей в Ботаническом саду пестрили словами: "пажеский корпус", "15 драгунский тверской полк, который стоял в урочище Царские колодцы, Сигнахского уезда Тифлисской губернии", "дуэль между князем Чавчавадзе и бароном Розеном", "мы с князем Тархан-Моурави были секундантами на дуэли, которая закончилась печально, и нам пришлось отсидеть два месяца на гауптвахте", "начальником кавалерии был назначен генерал-майор князь Чавчавадзе, а начальниками дивизий свиты его величества генерал-майор Шереметьев, генерал-майор Лорис-Меликов, и генерал-майор Амилахвари". Руся в это время наблюдала за действиями какого-нибудь богомола или греющейся на камешке ящерицы и пропускала мимо ушей дедушкины рассказы, о чем потом очень горько сожалела.
Дом, куда водили Русю на уроки музыки, был весьма примечательным. Сюда знаменитый тифлисский учитель пения Дмитрий Андреевич Усатов привел молодого Шаляпина, здесь бывал ректор тифлисской консерватории Михаил Михайлович Ипполитов-Иванов и многие другие музыкальные знаменитости.
Старенькая Кетеван Владимировна, она же тетя Кэто, она же Кетти, прижав руки к ветхим кружевам на груди патетически восклицала: "Эти стены слышали Шаляпина!"
Руся обводила тоскливым взором изрядно потемневшие от времени обои, тумбу с граммофоном, который всегда потрясал ее воображение своей внушительной рифленной медной трубой, похожей на волшебный, но несколько жутковатый цветок, огромный буфет орехового дерева, многочисленные фотографии с надписями в рамках на стенах и наконец, останавливалась на грудах нот и клавиров на крышке старенького рояля. Кетеван Владимировна вздыхала и говорила:
- Ну, продолжим.
Руся согласно кивала и снова начинала барабанить по клавишам. Ну, не давалась ей музыка и все. Наконец, раздавалось треньканье дверного колокольчика, всегда одинаковое, и появлялся дедушка, пристально вглядывавшийся в Кэтти в надежде, что вдруг, каким-то чудом у его Русудан именно сегодня прорезался талант пианистки. Кетти прятала глаза, дедушка вздыхал, глядя, как спешно его внучка собирает ноты в черную кожаную папку с тисненной лирой, бормочет что-то вместо слов прощания и пулей вылетает на улицу.
Все это длилось вплоть до восьмого класса, когда музыкальные уроки были прекращены. Но теперь Руся уже бегала в этот дом к своей подружке и однокласснице Ванде, и он раскрылся перед нею совсем с другой стороны.
До шестого класса Руся училась в третьей женской школе, где благовоспитанные девицы ходили в темно-синих платьях с белыми кружевными воротничками и черных передниках. Теперь в школе ценилось все, что было гонимо не так уж давно, в поколении их мам. Русина мама, чье школьное детство прошло во времена "военного коммунизма", отказывалась понимать все эти образовательные фокусы, введенные волею Иосифа Виссарионовича. И если девочки выглядели нарядно в своих форменных платьях и передниках, то мальчики, обряженные в брюки и кители со стоячими воротниками из грубого серого сукна, которые немилосердно натирали шею, подпоясанные ремнями с пряжками и фуражками на круглых стриженых головах с оттопыренными ушами, выглядели нелепыми и смешными. Им еще полагались форменные шинели. Все это обмундирование стоило не дешево, шинели покупались "на вырост" и бедные мальчишки путались в их длинных полах.
А бабушка вспоминала свое гимназическое прошлое, переживая вместе с внучкой школьные события. Уже со второго класса девицы, только научившись писать, обзавелись маленькими изящными альбомчиками, которые продавались в магазине канцелярских товаров на Дворцовой. Там же можно было купить небольшие листы, на которых были вытеснены цветы - розы, букетики незабудок, анютины глазки, все согласно "флирту цветов". С обратной стороны листы были покрыты клеем, цветы легко выдавливались из листа, их надо было немного намочить и клеить.Девицы обменивались альбомами, в которые писали друг другу стихи, сопровождая их каким-нибудь цветочком. К этому, естественно, были привлечены все бабушки. Русина бабушка вытащила свой гимназический альбом, откуда и черпалось вдохновение. На первой странице альбома корявым почерком второклашки шли позаимствованные из бабушкиного альбома стихи:
Пишите, милые подружки,
Пишите, милые друзья,
Пишите все, что вы хотите,
Все будет мило для меня.
Руся.
Стихи были, конечно, "ужасно прекрасными". Например,
Сижу под дубом вековым,
Пишу пером я золотым,
Перо скрипит, бумага рвется,
Моя любовь к тебе несется.
И клеилась аляповатая роза.
Или:
Ангел летел над покровом,
А Руся в то время спала,
Ангел сказал ей три слова -
Руся, голубка моя!
Тут полагался букетик незабудок.
Особым шиком считалось устроить "секретик" - загнуть угол листа и там мелко-мелко написать: "Люби меня, как я тебя, и будем верные друзья".
Но были и ляпсусы. Не у всех в классе были бабушки с гимназическим образованием. Тихий восторг Русиной мамы вызвала такая страница альбома:
На память Русе.
Я красненький цветочек,
Я юный пионер,
Я Сталина сыночек,
Защитник СССР.
От Лиды Пахлевановой
4 января 1950 года
И следующая за ней страничка, написанная бледной и печальной девочкой Эльзой:
На память Русе
Жасмин хорошенький цветочек,
Он пахнет очень хорошо,
Панюхай миленький дружочек,
Ах, как пахнет хорошо!
От Эльзы Абрамовой
23 февраля 1950 года
- И именно "панюхай"! - в восторге восклицала мама, взирающей на нее с недоумением и ничего не понимающей Русе. - Какая прелесть!
Когда Руся перешла в шестой класс, грянули новые перемены - девочкам и мальчикам теперь предписывалось учиться вместе - Иосифа Виссарионовича не стало, новые времена - новые веяния в образовании. И вместо того, чтобы бежать мимо третьей мужской школы, располагавшейся в бывшей Манташевской торговой школе, в свою гордую готическими изысками третью женскую, в самый конец Бебутовской, то есть Энгельса, Руся оказалась в 43-ей школе, бывшей третьей мужской, и теперь в одном классе с Вандой. Той самой Вандой, у бабушки которой Руся брала уроки музыки. Раньше они учились в одной школе, но в параллельных классах, а теперь сели вместе, шли в школу и возвращались вместе, и непрерывно бегали друг к дружке, благо жили неподалеку друг от друга - Руся в самом верхнем доме на Коджорской, а Ванда на Вознесенской.
Теперь уже мама умилялась и вспоминала свои школьные годы в той же 43-ей.Она вытащила большую фотографию на паспарту и рассказывала Русе о своих одноклассниках. Это был выпуск седьмого класса 1930 года.
- А вот это, - сказала мама, тыча в скуластую девицу в сиротском пестром жакете и полотняных спортивных тапочках, - персидская принцесса, Фарханда Бадалбекова. В общем-то она была дочкой персидского консула, а может и принцессой. Она тут в самых модных тряпках того времени. Потом ее увезли в Персию, то бишь в Иран, и она вышла замуж за кого-то из родственников шаха Пехлеви. Тех, кто спихнул Каджаров. А принц Каджар живет в Сололаках. Кетеван его хорошо знает, у него жена музыкантша.
Ну, Русе принцессы и принцы, даже имеющие отношение к Сололакам, были не очень интересны, она как раз собиралась к Ванде, которая сказала ей заговорщицки, что мама и бабушка уходят на два часа и дом остается в ее распоряжении.
- Есть еще дядя, - сказала она,- но он в своей мансарде и вниз не спускается. Тащи свою тетрадку, будем танцевать "Джон Грея".
Да, на смену альбомчикам с ангелочками пришли толстые столистовые тетради в которых теперь записывались лихие стихи - "Джон Грей", "В нашу гавань заходили корабли", "В Кейптаунском порту". Мама умолила Русю показывать ей эту тетрадь во избежание появления там стихов Гумилева, однозначно запрещенного, и очень нежелательного Киплинга.
- Наизусть можешь знать сколько угодно, - твердо сказала она, - но писать в тетрадку не надо.
Ванда уселась за рояль и взяла несколько залихватских аккордов фокстрота. Руся подхватила диванную подушку и гостиная превратилась в таверну кейптаунского порта.
Когда пришла заря В далекие моря Отправился французский теплоход. Но не вернулись в порт, И не взошли на борт Четырнадцать французских моряков. Не быть им в плаваньи, Не видеть гавани, Их клеши новые залила кровь,
Йяхуу!!!
Осторожное покашливание прервало этот загул. Руся резко обернулась и увидела стоящего в дверях молодого человека, изумленно взирающего на всю эту мумбу-румбу и еще бог знает что.
Ванда чуть не свалилась с круглого табурета, но, махнув Русе рукой, стала энергично жестикулировать. Молодой человек внимательно вглядывался в вандины жесты, засмеялся, кивнул головой и исчез также незаметно, как появился.
- Кто это?- шепотом спросила Руся.
-Это мой дядя, он живет в мансарде,- нахмурившись и как-то нехотя отвечала Ванда.
- А он что, глухой?
- Да, понимаешь, он был контужен. Они окончили 43-ю школу, несколько друзей, и ушли на фронт. В 44-ом году. И Радя, а у него был абсолютный слух и дивный голос, он хотел стать оперным певцом. Через два месяца они попали под бомбежку, все погибли, и только Радя остался жив, но после контузии почти потерял слух. Если очень громко говорить или кричать, он слышит. Послушай, давай пойдем, погуляем.
Девочки вышли из дому и побрели к скверу, которым кончалась Вознесенская.Они любили там сидеть в глубине сквера, под плакучей ивой, на бревне возле речки, которая текла здесь по широкому руслу, выложенному каменными плитами. Речка была мелкой и летом тут мыли ковры. Вот и сейчас несколько ярко одетых женщин, курдянок или айсорок, стояли в деревянных шлепанцах, кошах, которые обычно надевают в бане, в речке, на разложенных для мытья коврах. Ковры были мокрыми и от этого краски на них стали ярче, чем обычно. Коричневато-серые стволы старых лип и акаций, зелень листвы, тихое журчание речки, гортанные переговоры женщин создавали какое-то особое настроение.
Одна из женщин, подняв голову от ковра, который она намыливала желтым куском хозяйственного мыла, помахала Русе. Это была йезидка Айме, жена знаменитого сололакского дворника Гасана, а знаменит он был тем, что женился на необыкновенной красавице, беженке Айме. Айме вначале не знала никакого языка, кроме своего родного курманджи, но уже через год болтала на всех тифлисских языках. Ее звали помогать по хозяйству во многие дома, она часто приходила и домой к Русе. Русин дедушка называл ее "несравненная Айме", а молодой артист Грибоедовского театра Павел Луспекаев, встречая Айме на углу своей Гановской и Бебутовской, восклицал, прижимая руку к сердцу: " Вай ме, Айме!", что в вольном переводе означало: " Горе мне, Айме! Ты сводишь меня с ума, Айме!". Айме в ответ смеялась, махала на него рукой и кричала дразнилку: "Сохи глух!". Это означает по-армянски "луковая голова". Луспекаев был белобрысым и у него были какие-то армянские корни. Помахав Айме в ответ, Руся притихла и стала слушать рассказ Ванды о ее дяде.
- Он был такой талантливый, - рассказывала Ванда, - все говорили, что у него большое будущее. А те, кто говорил, знали, о чем говорят. Кто только из оперных людей не перебывал в нашем доме! Радю, совсем маленьким, повели в оперу на "Аиду". И он просто заболел этой оперой. Его же настоящее имя Вахтанг, а он велел себя называть не иначе, как Радамесом, откуда и Радя. Он знал наизусть всю партию Радамеса. Мне было три года, когда он кончил школу. И все мальчики из его класса сразу же ушли на фронт. А через несколько месяцев всех их семьям пришли похоронки. И нам тоже. Кетеван чуть не умерла от горя. Но через неделю после похоронки нам сообщили, что Радя жив, что он контужен и лежит в госпитале в Краснодаре. Мама тут же собралась и поехала за ним. Кетеван очень боялась за нее. Но мама вернулась и привезла домой Радю, живого, но глухого после контузии. С тех пор он почти не выходит из дому, не хочет говорить.У него лежит грифельная доска и с ним приходится переписываться. Но он занят, целыми днями он делает кукол...
Айме, поглядывавшая на них, вдруг вылезла из речки.
- Ты пачиму плачишь? - спросила она Русю.
- Я не плачу, - ответила ей удивленно Руся.
- Нет,- покачала головой Айме, - ты внутри плачишь, и она тоже,- и она указала на Ванду.- Не надо плачить. Все хорошо будет.
Она нагнулась к Русе и выдернула у нее из косы несколько волосков.
- Ой, больно,- вскричала Руся, - ты что?
-Падажды, - махнула на нее Айме. Она быстро сплела из волос колечко и надела его Русе на безымянный палец левой руки. - Семь ден носи, а потом сожги. Огонь все сделает. Так надо.
И эта огнепоклонница, оставив девочек в изумлении, отправилась снова в речку к коврам.
Руся совсем забыла о колечке, когда ровно через семь дней раздался звонок дверного колокольчика. Мама была на работе, а бабушке нездоровилось, она лежала у себя, дедушка состоял при ней, как он выражался, "находился в дозоре", подавал питье, читал вслух, рассказывал много раз слышанные бабушкой истории. К двери побежала Руся и открыв ее, остолбенела. На пороге стояла Айме. Но как она выглядела! На ногах у Айме были изящные лакированные туфли-лодочки и белоснежные чулки. Потом шли бесконечные шелковые фартуки в мелкую складочку, обшитые внизу атласными лентами.Эти фартуки, надетые спереди, сзади и с боков, составляли фантастическую юбку. Они были так тщательно подобраны по цвету, от нежно-розового до багрового, что при каждом движении Айме казалось, что она объята языками пламени. Узкий коричневый бархатный жакет дополняли ожерелья из сердолика, мелкого граната, коралла, среди которых мерцало несколько старинных золотых монет. На голове был накручен небольшой тюрбан из шали шитого шелка с длинной бахромой, которая ниспадала на плечи и спину. Картину дополняла персидская шаль на плечах у Айме и атласный мешочек у нее в руках, унизанных серебряными перстнями и тонкими позвякивающими браслетами.
Пока Руся дивилась, глядя на Айме, та молча вошла в квартиру, поманила Русю за собой, прошла в гостиную, отодвинула штору на окне, достала из мешочка, который принесла с собой, плоское серебряное блюдечко, насыпала в него какой-то трухи, похожей на коричневые опилки, вынула увеличительное стекло из того же мешочка, и замерла, поймав солнце и направив солнечный луч на маленькую горку, которую она соорудила на блюдечке. Через минуту труха задымилась, распространяя по комнате тонкий аромат, а затем вспыхнула.
- Дай руку!- повелительно сказала Айме, сверкнув глазами. Руся безропотно протянула руку, Айме сдернула волосяное колечко и бросила его в огонь. Колечко вспыхнуло и через несколько секунд на блюдце лежала только маленькая кучка золы и на ней колечко из пепла.
Айме сосредоточенно разглядывала золу и пепел. Постепенно ее нахмуренное лицо прояснялось, на нем появилась улыбка, она подняла на Русю счастливые глаза и пояснила:
- Небесный огонь принесет тебе счастье.
С этими словами она подошла и высыпала золу в камин, тщательно перемешала и шепотом сказала:
- Вечером зажги. Все уйдет туда, откуда пришло - на небо.
В это время у них за спиной раздался голос дедушки:
- Несравненная Айме! Как ты во время пришла! А я уж хотел идти за тобой! А то Мусенька слегла, а мы с Русей не справляемся.Ой, что это ты такая праздничная?
- Давай, что надо купить, - деловито сказала Айме,- пойду куплю, переоденусь, а потом приготовлю.
Айме ушла, позвякивая браслетами, Руся поплелась в свою комнату делать уроки, дедушка вернулся к бабушке. Руся смотрела в окно и обдумывала странное поведение Айме. Потом она не выдержала и крикнув, что идет на полчаса к Ванде, а то у нее не получается задача, умчалась на Вознесенскую.
Там, забравшись с ногами на тахту у Ванды в комнате, девочки долго шептались, обсуждая странное происшествие. Потом, спохватившись, что дедушка будет беспокоиться, Руся побежала домой.
- Да, - провожая Русю, сказала Ванда, - Радя делает куклу и ему нужны волосы, одна прядка. Не подаришь?
- Давай ножницы, - сказала Руся и отмахнула впопыхах изрядную прядь из своей густой косы.
- Какая красота! - воскликнула Ванда, держа прядь в руках и поворачивая ее на солнце, ворвавшемся в комнату, когда, уходя, Руся открыла дверь на улицу, - смотри, как твои волосы искрятся, просто волшебство какое-то!
- Не говори мне о волшебстве!- крикнула, убегая, Руся. - С меня Айме хватит!
Прошло почти три месяца, пролетело лето, Руся и Ванда, загоревшие и повзрослевшие, превратившиеся в очаровательных девушек, встретились, полные летних впечатлений и новых знакомств. Руся лето провела в геологической партии у отца, Ванда у знакомых на даче в Коджори. Но стоило им встретиться как тот мир, который они создали вдвоем для себя, вновь полностью захватил их.
Стояла прекрасная осенняя погода. Как всегда в Тифлисе ранней осенью небо было густо синим, особенно к вечеру. Листва на деревьях едва только начала желтеть и краснеть. Руся сидела у Ванды. Было как-то непривычно тихо, не было слышно никакого домашнего шуршания. Оказалось, что все, и даже Радя, ушли к какой-то пожилой родственнице, которая приехала из Москвы и очень хотела всех видеть, и особенно Радю.
- Слушай, - тихо и таинственно сказала Ванда, - дома никого и, как это редко бывает, даже Ради. Пойдем, я покажу тебе его мастерскую и кукол. Ты помнишь, как ты отхватила прядь волос для Ради? Так вот, он сделал замечательную, необыкновенную куклу. Пошли, поднимемся в мансарду.
Девочки поднялись по деревянной лестнице со скрипучими ступеньками наверх, в мансарду. Ванда открыла дверь и они очутились в мастерской. У Руси разбежались глаза. Комната была весьма необычной. Свет из наклонного большого окна, устроенного в скате крыши, солнечным пятном ложился на деревянный пол, выкрашенный толстым слоем светложелтой краски. Стены и потолок были тоже из досок, покрытых светлым лаком. Потолок был укреплен еще и толстыми балками. В глубине комнаты стояла тахта, покрытая стареньким вытертым ковром. Над тахтой висел шелковый джеджим. У окна был низкий рабочий стол, заваленный обрезками бумаги, ткани, там же стояли высокие стаканы с кисточками, коробка с разнообразными рабочими инструментами Везде, куда падал взгляд, громоздились кожаные большие и маленькие чемоданы, коробки, прямоугольные и круглые, одна на другой, маленькие, очень маленькие, большие, наполненные ворохами ярких тканей, лоскутов хлопка, шелка, бархата. Одна коробка была полна старых белых лайковых перчаток. В другой лежали куски цветной кожи разной выделки, дальше были коробки с кусками удивительно яркой, шитой золотыми и серебряными нитями парчи. На стене из мешка свисали куски меха и замши.
- Бабушкины и мамины знакомые приносят все, что может пригодиться для кукол, - говорила Ванда, вытаскивая то одну, то другую коробку. - Вот, посмотри, в этой старой шляпной картонке хранятся кружева, ты только посмотри, они старенькие, но как красивы! А тут бисер и стразы, кстати, вот тут приношение твоего деда - галуны и позументы от его парадного мундира. В этой коробке перья птиц, о, по-моему тут перья и цветы почти со всех шляп сололакских модниц. Взгляни, в моде были не только перья, а целые крылья птиц, их прикрепляли к шляпам, вот они тут хранятся в этой плоской коробке. А ты чувствуешь, какие тут ароматы? Раньше духи были с очень стойкими запахами. И, кроме того, в платяные шкафы клали специальные мешочки, саше, в которых лежали ароматические травы.
- Да, знаю, у бабушки в комоде лежат саше с лавандой, - сказала Руся. - Но тут такой набор всевозможных запахов. Вот, чую любимые дедушкины пачули. О, у них такой дымно-горьковатый аромат, как будто где-то неподалеку зажжен костер, и в то же время с каким-то восточным оттенком, их ни с чем не спутаешь!
- Подожди, вот коробочка от духов. Не открывай, понюхай коробочку! Думаешь, шанель N 5? И нет, тут цветы иланг-иланг, мадемуазель Шанель использовали их запах для своих знаменитых духов! А вот в этой коробке мех голубой норки. Видишь, как она плотно закрыта. Я сейчас приоткрою, а ты понюхай мех. Это знаменитые Л?Ориган Коти!
С другой стороны комнаты от пола до потолка поднимались высокие полки, прикрытые занавеской из переливчатого полосатого узбекского шелка. Ванда отодвинула занавеску и Руся ахнула. Это был кукольный мир. На всех полках стояли, сидели и лежали куклы.
- Вот, - показала Ванда на куклу, сидящую в кресле в непринужденной позе, вытянув вперед и сложив крест на крест ножки в изящных атласных туфельках, - эта дама в глубоком декольте и высокой прическе мадам Помпадур. Точная копия. Посмотри, какие тонкие черты лица. Радя делает лица из папье-маше, а потом растягивает кожу лайковых перчаток и это уже кожа лица, рук, ножек. Ну, у него много своих секретов.
- Она как живая, - тихо сказала Руся, не сводя глаз с мадам Помпадур. - Она даже улыбается.
- А вот эта печальная молодая черноволосая женщина в красном бархатном платье, это княжна Тараканова. Видишь, какое трагическое выражение лица. Обманутая своим возлюбленным, заточенная Екатериной в Петропавловскую крепость...А вот теперь посмотри сюда, сюрприз!
И с этими словами Ванда откинула еще одну занавеску, скрывавшую широкую полку. Там, на высоком стуле с гнутой спинкой, в несколько натянутой позе, сидела молодая женщина, скорее девушка, в платье из тонкой серебристой парчи с чайной розой у корсажа. Волосы куклы были забраны вверх, ниспадал на шею только один непокорный локон. Рядом стоял молодой человек в военной форме - песочного цвета френче и бриджах. Одна рука его лежала на высокой спинке стула, а в другой он держал фуражку. Казалось, эта пара приготовилась фотографироваться. Руся вглядывалась в куклу. Что-то в ней казалось ей странным. Она вопросительно посмотрела на Ванду.
- Что, не узнаешь? - насмешливо спросила Ванда.
- Что-то очень, очень знакомое...- растерянно ответила Руся, пытаясь сообразить, кто бы это мог быть.
- Зеркало дать? - продолжала насмешничать Ванда. - Ты что, не видишь, это же ты. И волосы твои, ты тогда весной так щедро отрезала прядь для Ради.
- Да ты что! А как, как ему удалось сделать такую похожую куклу? Ведь он видел меня всего однажды, и то мельком! - И Руся стала внимательно разглядывать куклу. - Знаешь, да, она похожа на меня, но это не я. Вот я знаю, я чувствую! И кто этот человек, который стоит рядом? Посмотри, какое странное у него лицо! Немного раскосые глаза, скуластый...
- Это Джеймс Морган, майор американской армии,- очень серьезно ответила Ванда.
- Ну, что еще за майор? Кто он? И вообще, что все это значит?
- Не знаю, - покачала головой Ванда. - Правда, кукла очень похожа на тебя, но это не ты. Про мужчину Радя написал, что это Джеймс Морган, майор американской армии. Вот и все. Потом он выставил меня из мастерской и дал понять, чтобы я на эту полку не лазила. Так что секрет. Не выдавай меня. А то Радя рассердится и ему потом будет плохо. Пошли вниз, а то, не дай Бог, вернутся неожиданно наши.
Девочки спустились вниз. Но беседа как-то не клеилась. Руся заторопилась домой.
Ночью, лежа в постели, Руся никак не могла уснуть. Дедушка и бабушка крепко спали, мама была на дежурстве. Мерно тикали настенные старинные часы. Руся вылезла из постели и подошла к окну. Над городом висела странная голубоватая луна. В ее призрачном свете весь город казался каким-то ненастоящим. Руся залезла на подоконник и выглянула. Внизу, у подъезда, стоял молодой мужчина в плаще, с непокрытой головой. Он взглянул вверх и увидев Русю на подоконнике, махнул ей рукой. Руся, неожиданно для самой себя кивнула ему в ответ, быстро слетела с подоконника, натянула юбку и тонкий свитер и опрометью бросилась вниз по лестнице. Сердце ее гулко стучало. "А вдруг это мираж, мне все привиделось и никого внизу нет!"
Но нет, мужчина стоял и ждал Русю.Она взяла его под руку и они молча стали спускаться по середине булыжной мостовой вниз, к площади.
- Куда мы идем?- осторожно спросила Руся, когда они миновали банк с атлантами и свернули налево, к Дворцовой улице.
- А вот сюда!
Они стояли перед комиссионным магазином. Руся прекрасно его знала. Они с Вандой часами разглядывали выставленные в витринах бесчисленные статуэтки изысканных дам в тончайших фарфоровых кружевах, чашечки саксонского фарфора с голубыми и красными мечами, китайские вазы с разинувшими пасти багровыми драконами. Но самым замечательным в этом магазине была большая картина, висевшая напротив входной двери. Это была египетская ночь с очень темным небом и едва заметными мерцающими звездами. Под этим африканским небом в пустыне стояла древняя полуразрушенная гробница с зияющим темным прямоугольником входа. А у входа, с горящими красными глазами, в любой миг готовый броситься бежать, с взъерошенной шерстью, стоявшей дыбом на загривке, стоял шакал, вглядывающийся в тех, кто рассматривал картину. Не только Русю с Вандой сводила она с ума. Перед ней замирали почти все ученики близлежащих школ. А добродушный старый антиквар, лукаво глядя на изнывающих от каких-то непонятных таинственных чувств девчонок, приговаривал: "Не продается! Не продается!"
- Пошли! - пригласил жестом Русю ее спутник. И не успела она не только ничего сказать, но и подумать, как толстое зеркальное стекло двери комиссионного магазина пошло рябью. Они прошли сквозь него как через открытую дверь. Прошли мимо темных прилавков, кассы за стеклянной перегородкой и вплотную подошли к картине. Русин спутник оглянулся по сторонам, взял стоявший в углу чиппендейловский стул, обтянутый ободранным зеленым дамасским шелком, на котором обычно подремывал пожилой охранник, поставил его возле стены, на которой висела картина, вскочил на стул, и, легко переступив через толстую темную раму, протянул руку Русе.
Шакал, отпрянув от неожиданности в сторону, затявкал, и трусливо исчез в ночи.
Руся стояла уже возле гробницы, вцепившись в рукав френча своего спутника. "А куда делся его плащ?" - пронеслось у нее в голове. Но тут же все, что происходило в последние полчаса, что было до этого момента в ее жизни, исчезло из памяти. У нее закружилась голова.
- Что с вами? - заботливо спросил ее спутник. - Вам нехорошо?
Руся мотнула головой - нет, все в порядке.
- Здесь, за гробницей, нас должны ждать. Пойдемте, будьте осторожны.
Продолжая держаться за рукав мужчины, Руся шла, утопая в песке. Ее ботинки уже были полны им. Послышалось ржание. Они шли в ту сторону, откуда оно доносилось.
- Рахман, - тихо позвал мужчина.
И тут же из темноты вынырнула фигура, закутанная во что-то длинное, с замотанной головой. За нею появились лошадиные морды, туловища которых уже не были видны в непроглядной темноте.
- Я помогу вам, -сказал мужчина. И сильным движение, взяв ее за талию, подкинул так, что она мигом оказалась в седле. "Ловко!"- отметила про себя Руся. В следующий миг лошади уже неслись по дороге сквозь тьму.
Через некоторое время они оказались на берегу Нила. Лошади шли шагом. Где-то высоко светила полная голубая луна и казалось, что все вокруг было театральной декорацией.
Песок, поднимавшийся с земли от легкого ветра, тысячью игл колол ей лицо. Ее спутник, приблизившись на ходу, схватил за уздцы ее коня, и пытаясь перекричать все нарастающий шум ветра, прокричал:
- Начинается песчаная буря! Нам надо спрятаться! Тут есть древняя мастаба!
Руся согласно кивнула, но он уже не отпускал поводья ее коня, стараясь уменьшить его бег. Вой ветра становился все нестерпимее.Уже сплошная пелена песка засыпала лицо, рот, уши. Внезапно лошадь остановилась.
- Спускайтесь, - едва услышала она сквозь рев ветра. Почти закрыв глаза, она шла, ведомая своим спутником. Наконец, вой стих. Отряхиваясь от песка, Руся открыла глаза. Они находились в подземельи. Руся огляделась.Это была древнеегипетская гробница, мастаба. Рахман достал откуда из угла мастабы и зажег смоляной факел, который, треща и роняя огненные капли, немного осветил их прибежище. С шумом со всех сторон мастабы сорвались летучие мыши и в ужасе заметались под потолком.
- Ну вот, мы с вами как Радамес и Аида, погребенные в гробнице, только вот Рахман и кони мешают, - насмешливо сказал мужчина.
Тут Руся мгновенно припомнила все. Ну да, ее спутника звали Джеймс Морган и он был офицером американской армии. Весьма лихим офицером!
О, предшествовавший этой ночи день начинался так славно! Еще с вечера ее дедушка, знаменитый арабист Стэнли Лейн, торжественно провозгласил, что они идут в оперу, на "Аиду", что приехал какой-то знаменитый тенор, учившийся в Италии и что о нем говорят, как о неподражаемом Радамесе.
- Элли, - продолжал он, - ты как раз сможешь обновить свое новое вечернее платье, ну то, из серебристой парчи. И к такому торжественному случаю я делаю тебе подарок. Это семейная реликвия, - с этими словами Лейн, большой оригинал, полез во внутренний карман своей домашней куртки.
Руся, которая теперь была вовсе не Русей, а Эллин, или по- домашнему Элли, внучкой известного в Каире, да и на всем Востоке арабиста, внучатого племянника еще более знаменитого арабиста Эдварда Лейна, замерла в некотором ужасе. Она знала, что у дедушки отменный вкус, но он мог подарить ей и скарабея из раскопок или что-нибудь вроде этого, что никак нельзя было сочетать с вечерним платьем.
Но Лейн достал футляр, осторожно открыл его и Элли побледнела от восторга. На темно-синем бархате футляра мерцало жемчужное ожерелье.
- Завтра я сам его тебе надену, - провозгласил Лейн. - А теперь можешь им любоваться! О, если бы твои родители и твоя бабушка дожили бы до этого дня!
Он резко повернулся, чтобы скрыть свое волнение, и закричал: "Зейнаб! Зейнаб!"
На зов из внутренних комнат выплыла еще довольно моложавая женщина. Это была "моя одалиска", как ее называл Лейн, абиссинка, которую он купил "очень дорого, за тридцать фунтов стерлингов" на невольничьем рынке, когда привез осиротевшую после эпидемии холеры в Лондоне четырехлетнюю Элли в Каир. Лейн, потирая руки, до сих пор говорил, что он очень здорово вложил деньги в эту покупку. Зейнаб знала все местные обычаи, очень гордилась свои положением, ибо ее повелителем был белый господин, толково вела домашнее хозяйство и управлялась со слугами, и души не чаяла в маленькой Элли.
Тогда же Лейн купил каменный трехэтажный дом, который тоже был его гордостью. На цокольном этаже дома были маленькие зарешеченные оконца на такой высоте, что в них не мог бы заглянуть не только прохожий, но и проезжающий мимо всадник. Окна верхнего этажа немного выступали вперед и были сделаны из мелкой деревянной решетки, которая пропускала мало солнца и света, но скрывала внутренность дома, а окна скорее служили для вентиляции. Лейн велел сделать простые внутренние застекленные рамы, потому что зимой в Каире было достаточно прохладно, а летом их можно было легко снимать.
Внутри дома был дворик, где находился колодец со слегка солоноватой водой, которая просачивалась сквозь почву из Нила. У наиболее затененной стороны этого колодца стояли обычно большие кувшины, которые ежедневно наполнялись водой, привозимой из Нила. Элли всю жизнь пила эту нильскую воду, к которой очень осторожно приучил ее дед, давая ей сперва кипяченную воду, к которой в гомеопатических дозах примешивал сырую нильскую, иначе Элли не выжила бы в Каире. Вообще двор был сердцем дома - здесь толклись слуги, сюда торговцы приносили провизию, заказываемую Зейнаб, со двора вела лестница в баб аль-харим, то есть в гарем, помещение для женщин, где жили Зейнаб, Элли и ее очередная нянька. Сюда же приходила пожилая француженка, мадам Жоли, которая обшивала маленькую Элли и болтала с ней по-французски, а потом та же мадам Жоли привела модистку, мадемуазель Иветт, которая приносила с собой ворох французских модных журналов и шила Элли такие туалеты, в которых не стыдно было показаться и на Елисейских полях.
Лейн проявил чудеса ловкости, устроив в центре Каира вполне восточный дом, но с привычными для себя европейскими особенностями. Так, из Англии были привезены маленькие голландские печи и две прекрасные эмалированные ванны - для дедушки и для женской половины.
Образованием Элли занимался сам дед, говоря с ней на трех языках - английском, французском и арабском. Учил он ее и коптскому - языку древнего Египта. И на этом языке он рассказывал ей историю древнего Египта. Особенно восхищала его царица Хатшепсут, в храм которой неподалеку от Луксора он специально возил Эллис. Подтверждая свою оригинальность, он пригласил заниматься с ней математикой и астрономией старого араба, преподавателя Аль-Азхар, выписал из Англии телескоп и поднимался на плоскую крышу дома, когда там проводились уроки астрономии. Для того, чтобы его внучка полностью не превратились в египтянку, по воскресеньям он устраивал обеды, приглашая своих английских и французских коллег. При этом им прислуживал специально приглашаемый из английского посольства лакей.
В этом доме, где прошла вся жизнь Элли, был еще и маленький секрет - там была устроена потайная дверь - баб сирр - через которую можно было бежать в случае опасности, и кроме того, в доме на стороне деда был тайник для сокровищ - махба, который его очень забавлял и он хранил там свои рукописи, некоторые семейные драгоценности и запас сигар.
Появившейся Зейнаб Элли показала подарок деда. Зейнаб всплеснула руками, закатила глаза и с причитаниями стала разглядывать драгоценность.
- О, аллах, какое чудо! Какие замечательные жемчужины! Смотри, Элли, как они переливаются! О, это очень дорогой жемчуг! Твое новое платье, его очень украсит это ожерелье!
-Вот, вот! Видишь, Зейнаб оценила мой подарок! - самодовольно сказал Лейн.- Я думаю, что завтра в опере ты будешь самой красивой барышней!
Элли и Зейнаб ушли на женскую половину, продолжая болтать о завтрашнем дне.
С утра примчалась мадемуазель Иветт, которой нужно было поспеть до вечера еще в несколько домов. Весь Каир сегодня собирался в оперу! Мадемуазель Иветт принесла последние новинки парижского дамского белья. Вытаскивая кружевные панталоны и воздушные корсеты, она трещала, сообщая все последние каирские сплетни. Последней сенсацией были приключения американских офицеров, принимавших участие в гражданской войне на стороне конфедератов, приглашенных в Египет хедивом Исмаил-беем. Один из этих офицеров на днях попал в историю, от последствий которой его спасло только мастерство наездника.
- Вы представляете, мадемуазель, - рассказывала Иветт в восторге, - этот офицер ехал верхом вдоль проспекта Шубры, и вот мимо него проехала карета начальника каирской полиции Али-бея, за которой скакали два евнуха с обнаженными саблями. И вдруг, видимо, кому-то внутри понравился американский офицер, из кареты высунулась ручка с изящным платком и розой и уронила их на дорогу. Офицер, не долго думая и забыв, что он в Египте, а не на Елисейских полях, подхватил этот дар на ходу, не спешиваясь, пришпорил своего коня и ускакал. Евнухи, размахивая саблями, явно с намерением отрубить нахалу голову, помчались за ним.
У пересечения проспекта Шубры и железной дороги был опущен двойной шлагбаум. Офицер перескочил через первый шлагбаум, но в это время показался мчащийся поезд...
- Ах, - воскликнула Зейнаб, с горящими глазами слушавшая рассказ Иветт,- он погиб, этот храбрый офицер?
- Да нет, Зейнаб, ведь мадемуазель сказала, что его спасло мастерство наездника, - засмеялась Элли. - И что дальше было, мадемуазель Иветт?
- Так вот, офицер ударил коня шпорами, конь взвился вверх и с маленького разбега смог перескочить через второй шлагбаум. И в этот момент за его спиной промчался поезд! Когда поезд проехал, офицера и след простыл, евнухи попрыгали немного со своими саблями, и так и остались. Говорят, - тут Иветт сделала круглые глаза, - офицер укрылся в русском посольстве у своих друзей и они там несколько дней весело проводили время с песнями под гитару и шампанским!
Ну, про вольности американских офицеров, любимчиков хедива Исмаил-паши, в Каире ходили легенды. Говорили, что полковник Чарлз Шейле-Лонг, которого Исмаил-паша назначил начальником штаба при английском генерале Гордоне, направлявшемся в экспедицию вверх по Нилу, спрыгнул в верховьях Нила с парохода, вплавь обогнал лондонскую экспедицию и заключил с королем Уганды договор в пользу Египта. В честь его прибытия король Уганды устроил пышную церемонию, преподнес ему накидку, сшитую из кусков белой и темной кожи, по слухам, человеческой, и, как утверждал полковник, в его честь были принесены в жертву тридцать африканских женщин. Когда полковник возвратился в Каир, он выглядел ходячим скелетом и походил, загорелый до черноты и в лохмотьях, на египетского нищего. Ему удалось проникнуть в новый отель "Континентал-Савой", где он, увидев американского генерала Алекса Рейнолдса, попросил у него пиастр. Генерал уже хотел огреть наглого нищего хлыстом, когда Шейле-Лонг произнес по-английски: "Так-то меня принимают..."
Говорили, что Исмаил-паша подарил генералу Шерману в благодарность за то, что он одолжил ему своих офицеров, мешок с бриллиантами на сумму в 60 тысяч долларов.
Иветт умчалась, оставив своих слушательниц готовиться к вечеру. Лейн, одетый в великолепно сидевший на нем смокинг и помолодевший лет на десять, застегнул на Элли ожерелье, отошел на несколько шагов, взглянул на внучку издалека и, оставшись доволен ее нарядным видом, велел подавать коляску. Они выехали пораньше, чтобы спокойно проехать по засаженному акациями и сикоморами проспекту к садам Эзбекие, где неподалеку находилось выстроенное к открытию Суэцкого канала здание оперы.
По проспекту ехали коляски с нарядно одетыми седоками, тоже, видимо, торопившимися в оперу. По дороге Лейн раскланялся с какими-то дамами, сидевшими в венской двухместной карете. Тут же рядом гарцевали всадники, щегольски одетые по последней европейской моде, а на умопомрачительных арабских жеребцах гордо проехали мимо шейхи.
Несмотря на то, что они приехали заблаговременно, площадь перед оперой уже была заставлена колясками и каретами. Не найдя места для коляски, слуга беспомощно развел руками. Тогда Лейн велел ему подъехать к концу спектакля.
Зрительный зал был уже почти полон. У Лейна были заказаны самые дорогие билеты, в ложу бенуар, откуда была прекрасно видна не только сцена, но и весь зрительный зал. Не успели они усесться, как к ним стали подходить знакомые, чтобы поприветствовать Лейна и сделать комплименты Элли.
Наклонившись к Элли, Лейн стал ей рассказывать об опере.
- Я помню те дни, как сегодня. Исмаил-паша хотел приурочить постановку оперы на египетскую тему к открытию Суэцкого канала. А кто тогда был самый знаменитый маэстро - конечно, Верди. Вначале он не захотел возиться с оперой, но когда прочел сценарий, заинтересовался. Ну, пока маэстро Джузеппе Верди привередничал, время ушло. На открытии Суэцкого канала поставили "Риголетто". А сценарий "Аиды" мастерски написал мой большой друг, знаменитый египтолог Огюст Мариэтт и, представь, весь сюжет этой оперы он нашел написанной на древнем папирусе, который сам и расшифровал. Там описывалась борьба фараонов древнего Египта против Нубии, нынешней Эфиопии. Декорации и костюмы для постановки "Аиды" готовились тоже по рисункам Огюста Мариэтта. Если бы ты видела, что творилось на премьере оперы! Успех был такой ошеломляющий, что через год "Аиду" уже ставили в столице оперного искусства, в Милане!
Стараясь внимательно слушать деда, Элли исподтишка разглядывала пеструю публику в зале. Дамы блистали туалетами. Мужчины все были в европейских костюмах, но то и дело мелькали красные фески. У входа в зал вдруг появилась небольшая группа офицеров, державшихся вместе и без дам. Элли догадалась, что это американцы.
Постепенно стал меркнуть свет в зале, шум от разговоров стих и раздались первые звуки увертюры. Взметнулся занавес и на сцене возник тронный зал во дворце фараона в Мемфисе. Мощные, уходящие ввысь колонны, гигантские статуи, пышное убранство. На сцене появились верховный жрец Рамфис и начальник дворцовой стражи Радамес. Элли показалось, что певец, исполняющий партию Радамеса, ей знаком. Она стала вглядываться - рост, лицо. Но тут же поняла, что это ей только показалось.
Радамес запел и зал застыл в восхищении. Какой голос! Какое исполнение! Элли, не очень-то музыкальная от природы, заслушалась и унеслась куда-то ввысь, так заворожил ее этот необычайно красивый голос:
"К тебе вернусь, Аида, в венке лавровом славы,
молвлю: "Лишь для тебя я достиг победы!"
Милая Аида, солнца сиянье,
нильской долины дивный цветок.
Ты радость сердца, ты упованье,
моя царица, ты жизнь моя!"
Хороши были и другие. Амнерис и Аида, были, правда, несколько толстоваты, но с прекрасными голосами. Сцена заполнилась воинами, жрецами во главе с фараоном. Но их пение не шло ни в какое сравнение с Радамесом, который уже находился в храме бога Птаха в Мемфисе. Все было очень красиво. Струящийся сверху свет выхватывал каменный алтарь, склонившись у которого, пел Радамес.
В антракте Элли продолжала раскланиваться со знакомыми. Зрительный зал немного опустел. Элли бросила взгляд туда, где сидели американцы. Их не было.
- Не хочешь ли в буфет, Элли, - скучающим голосом лениво произнес Лейн, уверенный, что Элли, конечно, не захочет.
Элли мотнула головой - нет. Второе действие запаздывало, антракт по непонятной причине затягивался. Публика, уже заполнившая после антракта зал, нетерпеливо перешептывалась. Кто-то пошел к выходу узнавать у капельдинеров, в чем причина опоздания. В это время в зал гурьбой вошли американцы. Они были чем-то взволнованы. Один из них, высокий, с немного раскосыми глазами и выдающими скулами, был какой-то взъерошенный. "Похож на индейца" - отметила Элли.
К их ложе подошел атташе британского посольства.
- Все-таки эти американцы невозможны, - тихо сказал он, наклонившись к Лейну.- Только что в буфете была безобразная сцена. Туда зашел начальник каирской полиции Али-бей. Американцы тоже были там. Конечно, этот фрукт неспроста появился в буфете. Он страшно зол на американцев после того случая с одной из женщин его гарема. Хотя, по совести сказать, эта дама всему сама была виной. Стала флиртовать на европейский манер в центре Каира. Так вот, Али-бей приказал одному из американцев, майору Моргану, который и был предметом флирта одной из женщин Али-бея, подать ему стакан с водой, посчитав, что тот находится на службе у хедива и, значит, ниже его по рангу. Майор молча налил в стакан воды, и вместо того, чтобы подать его уже торжествующему Али-бею, выплеснул стакан ему в лицо и еще дал пощечину. Взбешенный Али-бей бросился в ложу к хедиву с жалобой, на что тот сказал: "Так тебе и надо. Я привез американцев не для того, чтобы они тебе прислуживали... Иди и проси прощения".
- И что, - заинтересованно спросил Лейн, - неужели попросил?
- Как миленький! Но все знают, какой он злопамятный. И такой позор в такой день! На глазах у всей каирской знати! Этот майор Морган должен будет теперь быть настороже!
Элли с интересом посмотрела в сторону американцев. И увидела, что тот, который был взъерошен и похож на индейца, в упор смотрит в их ложу. Но тут погас свет и началось следующее действие. Элли не очень следила за тем, что происходит на сцене, пока вновь не появился Радамес и его дивный голос не поплыл над головами слушателей.
В антракте между вторым и третьим действием Элли сказала деду, что она устала сидеть и стоит немного прогуляться по фойе. Не без задней мысли, что американцы тоже будут там прогуливаться. И не ошиблась. Не успели они с дедом появиться в фойе, как беседовавший с американцами британский атташе подошел к ним и попросил разрешения представить им американских офицеров.
- Они наслышаны о вас, профессор, и хотят быть вам представлены.
Лейн приосанился. С широкими улыбками американцы представлялись сперва Лейну, а потом Элли. Первым был генерал Уильям Лоринг, потерявший левую руку при взятии Мехико. Недавно Исмаил-паша возвел его в сан египетского паши. По этой причине генерал носил феску, с которой обращался так, как будто это была армейская фуражка. Следующим был полковник Чарлз Шейле-Лонг, слава о котором, как об отъявленном авантюристе, гуляла по всему Египту. И, последним, майор Джеймс Морган, почему-то густо покрасневший, когда его представляли Элли. Это был тот самый майор, который только что дал пощечину Али-бею. Лейн, знавший о подвигах Шейле-Лонга и генерала, стал расспрашивать американцев о путешествии в верховья Нила, а Элли и Морган оказались вдвоем.
Элли с удивлением смотрела, как этот сорви-голова краснея, бледнея и заикаясь, пытался начать светскую беседу .
-Давно ли вы, мисс Элли, в Каире? - спросил, наконец, он, прерывая ставшим уже неприличным, молчание.
Элли улыбнулась.
- С четырех лет, майор, Каир мой родной город.
-Что вы, - искренне удивился Морган, - а выглядите так, будто вчера приехали из Парижа.
- Ну, это бывает редко, обычно я похожу на англичанку, всю жизнь прожившую в Египте, - улыбнувшись, ответила Элли.
- Вы, конечно, ездите верхом?- неожиданно спросил Морган.
- Конечно! На лошадях, верблюдах и ослах, много раз приходилась!
Морган засмеялся.
- Вы смелая девушка! А что, если я предложу вам сегодня ночью верховую прогулку вдоль берега Нила при полной луне?
- В полночь можете ждать меня возле задней стороны моего дома. Там есть потайная дверца, - выпалила Элли и внутренне ужаснулась своему дерзкому поведению. Но ее уже несло и она не хотела останавливаться.
Морган выглядел одновременно и восхищенным храбростью Элли, и немного смущенным.
- А как я узнаю, где ваш дом?
В это время раздался звонок, возвещающий об окончании антракта, и Лейн подошел к Элли, чтобы отвести ее в ложу. Вопрос Моргана остался без ответа.
"Интересно, - думала Элли, усаживаясь в кресло, - что он предпримет, чтобы узнать, где я живу!?"
Раздвинулся занавес и на сцене возник обрывистый берег Нила, храм Изиды на скале, к которому вела от Нила узкая тропа. К берегу тихо причалила лодка. Из лодки вышел верховный жрец и несколько женщин. Гуськом, держа в руках факелы, они поднимаются в храм. Спрятавшись за скалой Аида с испугом наблюдает это зрелище. Она ждет Радамеса, а это процессия отправилась в храм, чтобы испросить у богини Изиды разрешение на брак дочери фараона с Радамесом. Но Аиду выслеживает отец, эфиопский вождь Амонасро.
Держа в руках программку с либретто, Элли вздохнула. "Ну и клубок страстей!- подумала она. - Как бедный Верди с этим справился!" И украдкой взглянула в конец зала. Увы, в темноте ничего не было видно. В это время на сцене появился Радамес и Элли вздрогнула. Он стоял у кромки сцены и Элли снова показалось, что она знает откуда-то этого знаменитого певца. Он запел и снова необыкновенные звуки его голоса унесли мысли Элли куда-то далеко, очень далеко.
Она очнулась, когда на сцене появились остальные действующие лица и ее интерес к происходящему сразу исчез. Элли поймала себя на том, что пение всех этих дам вызывает у нее зевоту. Она еще раз взглянула вглубь зала. Нет, ничего не видно. Наконец, действие стало близиться к концу - уже и подземелье под гробницей фараона, и фрески на стенах, повествующие о его подвигах, вот он в колеснице, а рядом колесница с его полководцем. В полумраке гробницы раздаются последние слова Радамеса:
Прощай, земля страданий наших,
подземный мир уж нам не страшен,
соединим навек сердца.
Мы там, где счастью нет конца.
Несколько мгновений тишины и зал взорвался аплодисментами. Все встали и еще долго провожали бурей рукоплесканий знаменитого тенора. Элли снова посмотрела в зал, но американцев, к ее огорчению, уже не было. Она расстроилась, и, не слушая деда, который вновь начал ей рассказывать подробности постановки "Аиды", поплелась, взяв его под руку, к выходу.
У здания оперы стояла страшная толкотня. Их коляска, конечно, не смогла бы пробраться поближе. Лейн с досадой стал оглядываться по сторонам в надежде, что их слуга оказался проворней других, но тщетно.
- Вы позволите, профессор, оказать вам услугу?- раздался вдруг голос и улыбающийся Морган появился рядом с ними как из-под земли. - Тут моя коляска и я осмелюсь предложить вам ею воспользоваться.
Лейн, обрадовавшись, что не придется ждать, поблагодарил Моргана за любезность и через несколько минут они втроем уже ехали мимо садов Эзбекие.
Благодушно настроенный Лейн и не заметил, как Морган, наклонившись к Элли, шепнул:
- Сегодня в полночь жду вас возле дома.
Элли вспыхнула как маков цвет, хорошо, что была ночь и никто ничего не заметил. Возле дома Морган лихо выпрыгнул первым из коляски, помог вылезти Лейну и протянул руку Элли, незаметно пожав ее. Тут же откланявшись, он исчез со своей коляской в ночи.
- Какой любезный молодой человек, - рокотал Лейн, поднимаясь по лестнице, - а еще говорят о грубости американцев! Вот что значит быть знаменитым арабистом! Даже американские вояки становятся джентльменами в моем присутствии!
Элли шла за ним следом и благоразумно помалкивала. Голова ее была занята другим - как выскользнуть через час из дома незамеченной. Лейн проводил ее на женскую половину дома, где сладко уже посапывала Зейнаб. Элли быстро переоделась в юбку-бриджи, изобретение Иветт, в которой было удобно ездить верхом по-мужски, а другого способа Элли не признавала, и в то же время она представляла собой весьма элегантную юбку. Костюм дополняли замшевые ботинки, английская блузка из индийского хлопка и куртка. В спешке Элли забыла снять свое жемчужное ожерелье и оно оказалось под блузкой. Ровно в полночь, стараясь удержать биение сердца, а ей казалось, что оно бьется так сильно, что его удары слышны по всему дому, Элли осторожно выскользнула из дома через потайную дверь. Была темная ночь и только звезды мерцали над головой. Элли огляделась и увидела огонек сигары. И тут из темноты появилась высокая фигура Джеймса Моргана. Он молча взял ее за руку и повлек за собой к невидимой во тьме коляске.
- Вы что-то говорили о верховой езде, - насмешливо спросила Элли, когда они отъехали уже на порядочное расстояние от дома.
- Всему свое время, моя прекрасная леди, - ответил Морган.
Коляска катила вдоль по брегу Нила, миновав уже город и приближаясь к пирамидам. Наконец, они остановились. Морган отпустил возницу и они пошли куда-то вперед, утопая по щиколотку в песке.
- Здесь есть старая мастаба, - тихо сказал Морган, - там нас будут ждать.
Элли ухватилась за рукав Моргана. Он придержал ее за талию, напряженно всматриваясь в темноту. У Элли кружилась голова и она уже начала ругать себя за опрометчивое поведение.В этот миг послышалось конское ржание.
- Рахман, - тихо позвал Морган.
Из темноты появился всадник, ведущий за собой двух коней. Несмотря на темноту, Элли поняла, что это прекрасные арабские скакуны. Ловким движением Морган помог ей сесть в седло, сам тотчас же вскочил на другого коня и, сопровождаемые ехавшим немного позади Рахманом, они понеслись легкой рысью по берегу Нила. Прошел почти час, а они неслись вдоль Нила, упоенные необыкновенным чувством свободы и легкости.
Элли почувствовала, что легкий ветер, который всегда дул вдоль Нила, стал усиливаться. Это было предвестником начинающейся песчаной бури. Ветер нарастал так стремительно, что уже перекрывая его вой, Морган крикнул:
- Тут есть гробница, кажется, фараона Тутмоса, нам надо спрятаться в ней и переждать бурю!
Чтобы не потерять Элли, он схватил ее коня под уздцы и не отпускал, пока они не оказались возле гробницы.
Им хватило времени, чтобы забраться в гробницу через довольно большой пролом в стене. Они смогли укрыть там и своих лошадей.
Морган достал спички. При свете быстро сгоревшей спички удалось разглядеть внутренность помещения. Гробница была просторной, но это была только первая камера, от которой должен был уходить коридор, ведущий к каменному саркофагу, где когда-то хранилась мумия фараона. Древние и современные грабители основательно тут потрудились. О том, что не так давно тут были посетители, свидетельствовала груда использованных и свежих смоляных факелов, валявшихся в углу гробницы.
Рахман поднял несколько факелов и зажег один из них. Напуганные неожиданным вторжением, откуда-то сверху сорвалась стайка летучих мышей, которые стали бешено кружиться под потолком. Чтобы загнать их в угол, Рахман поднял факел вверх. Да, было очевидно, что гробницу посещали часто. Стены были прокопчены, но из-под копоти проступали как и во всех египетских гробницах, яркие и свежие фрески, не потерявшие своих красок на протяжении тысячелетий.
Элли подошла к стене и стала разглядывать фрески. На одной из них были изображены боевые колесницы. В одной явно был фараон, это было очевидно по урею и коршуну, украшавшими его шлем. Следом шла другая колесница, видимо, с полководцем. Элли начала рассматривать изображения и вдруг вскрикнула от изумления.
- Посмотрите, Джеймс, ведь этот полководец, он так похож на сегодняшнего Радамеса из "Аиды"! Наверное, как раз в этой гробнице и нашел Огюст Мариэтт историю Радамеса и Аиды и использовал эти фрески для грима и декораций! Удивительная ночь!
Морган покачал головой.
- Элли, боюсь, что нам ее придется провести в гробнице. Меня мучает совесть, что я увлек вас в это приключение.
Но Элли была так увлечена своим открытием, что продолжала говорить, не обращая внимания на слова Моргана:
- Удивительная, волшебная ночь! Посмотрите, там видны еще колесницы и всадники! Это армия возвращается из похода!
Она отобрала у Рахмана факел и стала рассматривать фрески на других стенах.
![Девочка с лотосом []](/img/t/tegjulx_m/pers37/gerl_with_lotos.jpg)