Весной, в день у-цзы начальной луны, года жэнь-чэнь, 4-го [от установления правления], император из Байпо переправился через [Хуан]хэ. [В день] гэн-инь, Толуй переправился через реку Ханьцзян и прислал вестника с донесением, что уже выступил со всем войском. [В день] цзя-у, достигли Чжэнчжоу. Ma Бо-цзянь, управляющий цзиньского Фанчэна, покорился, [Ма] Бо-цзяню была дана золотая пайцза и поручено охранять его [Фанчэн].
[В день] бин-шэнь, был сильный снег. [В день] дин-ю, снова был снег. Достигли Синьчжэна. В тот же день Толуй сразился с цзиньским полководцем у [горы] Саньфэншань в Цзюньчжоу и нанес ему сильное поражение. Был взят в плен цзиньский полководец Пуах. [В день] у-сюй, император прибыл к Саньфэн-шань.
[В день] жэнь-инь, атаковали Цзюньчжоу, овладели им и захватили цзиньского полководца Хэдахш. Затем пали округа: Шан[чжоу], Го[чжоу], Сунн[чжоу], Жу[чжоу ], Шань[чжоу], Ло[чжоу], Сюй[чжоу], Чжэн[чжoy], Чэнь[чжоу], Бо[чжоу], Ин[чжоуI Шоу[чжоу], Суй[чжоу], Юп[чжоу] и прочие.
В 3-й луне было приказано Субэтаю и другим осадить Южную столицу. Владетель Цзинь прислал своего младшего брата Экэ, вана Цао, в качестве заложника. Император вернулся назад, оставив Субэтая охранять Южную столицу.
Летом, в 4-й луне [Угэдэй] перебрался в Юн и спасался от жары в горах Гуаныпань. Взбунтовались в Корее, назначенные там управлять чиновники были убиты. [Угэдэй] переехал в Цзянхуадао.
Осенью, в 7-й луне, был отправлен Тан Цин послом в Цзинь, чтобы объявить повеление покориться, цзиньцы его убили.
В 8-й луне, Саритай снова ходил походом в Корею и погиб от случайной стрелы. Цзиньский вице-канцлер Ваньянь Сыле и Хэншаньский гун Усянь пришли освобождать Южную столицу, [монголы] сразились с их войсками и разбили их.
В 9-й луне Толуй скончался и император вернулся в ханскую ставку.
Зимой, в 11-й луне, [Угэдэй] охотился в полях при Наран-чуула.
В 12-й лунех [Угэдэй] подобно Тай-цзу был в походной резиденции.
СУН ЦЗЫ-ЧЖЭНЬ. Елюй Чу-цай [1.8].
В году жэнь-чэнь (24.I.1232-10.II.1233) императорский поезд прибыл в Хэнань, и был издан указ о том, что, если люди, скрывающиеся в горах, лесах и пещерах округов Шаньчжоу, Лочжоу, Циньчжоу, Гочжоу и других, выйдут навстречу войскам и [добровольно] сдадутся, [они] освобождаются от казни. [При этом] некоторые утверждали, что-де эти люди переходят [на сторону монгольских войск] только когда [им] трудно, а когда легко, снова помогают врагу, [и поэтому не следовало бы прощать их]. [Тогда] его превосходительство доложил императору о том, чтобы выдать [беженцам] несколько сот флагов [в знак того, что они: сдались], и приказать всем разойтись по уже покорившимся областям. [Таким образом] было спасено несметное число [людей].
Как только враг, отклонив приказ [о сдаче], выпускал хотя бы [одну] стрелу или метательный камень [по осаждающим войскам], в соответствии с [существовавшей] государственной системой, [все] убивались без пощады во всех случаях. Накануне падения Бяньцзина (Кайфына) главнокомандующий (шоу-цзян) Субудай прислал [к императору] человека с донесением. Там говорилось: "Этот город долго сопротивлялся нам, убито и ранено много [наших] воинов, [поэтому] хочу вырезать его весь".
Его превосходительство поспешно прошел [в императорскую ставку] и сказал императору: "Воеводы и воины вот уже десятки лет мокнут на земле и пекутся на солнце только ради завоевания земель и народов. Если получить земли без народа, то как они будут использованы!".
Его величество колебался, но еще не решался. [Тогда его превосходительство] доложил ему еще: "Все мастера-лучники, оружейники, золотых дел мастера и семьи богатых и знатных чиновников и народа собрались за стенами этого города. Если перебить их, то не будет никакой прибыли, а это означало бы, что [войска] потрудились напрасно!".
Его величество только теперь согласился с ним и издал указ, кроме одного [только] рода Вань-янь (цзиньского императора), всех остальных простить и освободить [от наказания]. В то время в Бянь[цзине] укрывалось от войны 1.470.000 семей. Еще [его превосходительство], предложив, императору отобрать таких людей, как ремесленники и мастера, конфуцианцы, буддийские и даоские монахи, лекари и гадальщики, расселил [их] по разным местам в Хэбэе и стал выдавать им на пропитание из казны. После этого при штурме и взятии всех городов на [реках] Хуай и Хань это стало твердым правилом.
Вначале, еще до падения Бяньцзина, [его превосходительство], доложив императору, отправил за стены города послов и вытребовал потомка Кун-цзы в пятьдесят первом поколении Юань-цо, [которому] был пожалован [его] наследственный титул янь-шэн-гун. Было приказано собрать рассеявшихся и бежавших знатоков церемоний, музыкантов и других. Были приняты знаменитый конфуцианский ученый Лян Шэ и несколько человек. В Яньцзине учредили "Место по составлению [книг]", а в Пинъяне (совр. Линьфэнь) -- "Хранилище классических книг". Тем самым было положено начало просвещенному правлению.
ДЖУВЕЙНИ. ч.1, гл.30. О походе Императора Мира каана против китаев и о завоевании их страны [1.7, с.127-130].
И когда монголы уходили от этого города, Угэдэй послал вперед Улуг-нойона и Гуюка с 10.000 человек, а сам он медленно подтягивал тылы. Когда Алтан-хан, который был ханом тех стран, услышал известия о приближении монгольской армии, он послал против них двух своих генералов, Кадай-Ренгу и Камар-Некудера со 100.000 отборных людей. Армия китаев, чрезмерно уверенная в себе вследствие своей силы и количества, а также малочисленности монголов, полностью их окружила и стояла кольцом вокруг них, надеясь так привести монгольское войско к своему хану, чтобы он устроил им смотр и сам нанес последний удар.
Улуг-нойон увидел, что пояс сопротивления туго затянут и что китаев можно было победить хитростью и уловками -ибо "война есть обман", - и их свеча погасла на ветру лжи. Среди монголов был один канглы, который был очень искусен в науке яй, то есть использовании дождевого камня. Улуг-нойон велел ему показать свое искусство и приказал всему войску надеть плащи поверх зимней одежды и не сходить с коней три дня и три ночи. Канглы занялся своим волшебством, так что за спинами у монголов начался дождь, и в последний день дождь превратился в снег, к которому добавился холодный ветер. От такого чрезмерного летнего холода, какого китайское войско не видело и зимой, оно пришло в уныние и смятение, а монгольская армия приободрилась и воодушевилась. Наконец -
Когда драгоценный красный камень утра отделил белое от черного
они увидели войско китаев, подобное стаду овец, - "голова одного у хвоста другого" - сбившихся в кучи из-за холодной погоды и сильного озноба, спрятав головы и поджав ноги, как ежи, с оружием, покрытым льдом, - "и ты видишь народ там поверженным, словно стволы пальм опрокинутых". Яйши тогда перестал колдовать, и монголы выступили вперёд и подобно ястребам, нападающим на стаю голубей, - нет, львятам, бросающимся на стадо оленей, - бросились на них, тонкошеим, с глазами диких буйволиц, с походкой куропаток и внешностью павлинов, и напали на них со всех сторон
Сокол схватил голубку клювом острым
Лев сокрушил оленя лапой могучей
Они не запачкали своих мечей их кровью, но сидя на своих лошадях, оправили их в ад своими копьями.
И тела самых смелых среди них сражены ударами безжалостных копий
Что до двух вышеупомянутых генералов, они бежали вместе с 5.000 людей и бросились в воду градом стрел монголы сбили их с ног, и они растянулись на сырой земле; а что до тех двоих негодяев, подобных демонам, которые были в авангарде со ста тысячами людей, хоть они и переправились через реку со скоростью ветра, однако солдаты, которые переправились раньше их, обрушили огонь погибели на этих несчастных; и было приказано, чтобы большая часть войска свершила над ними то, что сделали спутники Лота, по их выбрал
Сдержись, остерегаясь копий, подобных чаще, сквозь которую змея проползла и вернулась назад, задохлась.
Они сложили холм из правых ушей убитых и послали гонцов к Каану, чтобы сообщить ему радостную весть о победе. Тогда он также прибыл, и они отправились против Алтан-хана, который в то время находился в городе Намгинге. В течение недели он продолжал там сражаться, а затем, увидев. что кирпич удачи был вынут из опалубки его королевства и большая часть его войска перебита, он пошёл в дом вместе со своими жёнами и детьми, которые всё ещё оставались с ним, и приказал обложить дом поленьями и поджечь их, и так он был сожжён заживо. "Он утратил и ближайшую жизнь, и последующую. Это явная потеря".
И когда монгольская армия вошла и город,
И тогда их руки и глаза обратились к грабежу,
и возбуждение в их сердцах усиливалось от их воздержания
И они разоряли и грабили чрезмерно, и убили бессчетное число людей, и собрали неизмеримую добычу Они захватили несколько других городов и взяли в плен столько луноликих дев и юношей, что от этого расцвели все края земли и сердца всех людей стали безутешны.
Угэдэй оставит в землях китаев Азиза Ялавачи и с победой и триумфом направился в сторону своей собственной орды послав войска против Манцзы и в Солангай и другие края такие как земли тангутов, тибетцев и су-моголов, о чем вы почтете ниже.
РАД. Как Тулуй-хан достиг местности Тунь-гуань кахалка, которую войско Алтан[-хана] оградило тыном, и о взятии этого похожего на Дербенд места [1.2, т.2, с.22-25].
Когда Тулуй-хан приблизился к местности Тунь-гуань кахалка, то он подумал: "Поскольку это место представляет собой тяжелый перевал и трудный проход среди гор, то, без сомнения, враг его захватил и охраняет, чтобы через него нельзя было пройти".
Так оно и было. Когда он туда прибыл, три тысячи всадников войска Алтан-хана, во главе с Кадай-Рангу и Хумар-Такударом с несколькими другими эмирами, стояли, построившись в круг, по ту сторону поля и на нижних склонах гор, оградившись тыном, в боевом порядке, выжидая боя. Они очень тщеславились и рассчитывали на свою многочисленность и на малочисленность монголов. Когда Тулуй-хан увидел, что их много, он вызвал на тайную беседу [одного] из своих эмиров, Шики-Кутуку-нойона, и посоветовал ему: "Поскольку враг занял такую местность и стоит, построившись в боевой порядок, сражаться с ним будет трудно, самое лучшее - погарцуй вблизи него с сотнями тремя всадников, не сдвинутся ли они с места?"
[Шики-]Кутуку-нойон, согласно приказу, выступил вперед. Они [враги] совершенно не двинулись и не тронулись с места, чтобы не расстроился круг и чтобы остаться в том же порядке. Благодаря своей многочисленности и превосходству и малочисленности войска монголов спесь и надменность засели в их мозгу. Они с презрением смотрели на войско монголов и говорили надменные речи: "Мы этих монголов и их государей окружим и заберем, а с их женами поступим и так и этак".
Они задумали гнусные дела и гадкие желания, но бог всевышний не одобрил их могущества и спеси и впоследствии превратил их всех в побежденных. В общем они не обратили внимания на гарцевания [Шики-]Кутуку-нойона и его отряда и не уступили своего места. Тулуй-хан сказал: "Пока они не тронутся со своего места, с ними невозможно сражаться. Если же я отступлю, наше войско падет духом, а они станут еще более дерзкими. Самое лучшее - отправимся в те области и города, к которым расположены их государи; и если удастся, то соединимся с Угедей-кааном и главным войском".
Тукулку-Чэрби, из рода арулат, младшего брата Боорчи-нойона, он назначил с тысячью конных в сторожевое охранение с тем, чтобы он шел в тылу, и они пошли направо. Когда китайское войско увидело, что они [монголы], уклонившись от боя, направились в другое место, то закричали: "Мы здесь стоим, приходите - сразимся".
Те уходили, не обращая внимания. Китайцы по необходимости двинулись со своего места и пошли следом. Три дня шло войско монголов, и они шли [за ними] шаг за шагом, и так как китайцев было много, то войско монголов шло с опаской и тревогой. Внезапно китайцы ударили на Тукулку-Чэрби, который охранял тыл. Впереди был ручей и болото. [Китайцы] сбросили туда 40 человек монголов и перебили [их]. Тукулку-Чэрби присоединился к своему войску и доложил о положении дел.
Тулуй-хан приказал колдовать. А это вид алхимии, [связанный] с существованием разного рода камней, природное свойство которых таково, что когда их извлекают, кладут в воду и моют, тотчас же, [даже] если будет середина лета, [поднимется] ветер, начнется холод, дождь, снег и ненастье. Между ними был один канглы, который хорошо знал этот способ. Согласно приказу [Тулуй-хана], он приступил. Тулуй-хан приказал, чтобы все надели дождевики и трое суток не расставались со спиной лошади. Войско монголов дошло до деревень в середине Китая, жители которых бежали и побросали добро и животных, и [войско] стало тем сыто и одето. А тот канглы колдовал так, что позади монголов начался дождь, а в последний день пошел снег и прибавились [еще] холодный ветер и метель. Китайское войско, увидев летом такой холод, какого они никогда не видали зимой, оробело и пришло в ужас. Тулуй-хан приказал, чтобы воины каждой тысячи отправились в отдельную деревню, ввели бы лошадей в дома и покрыли бы [их], так как нельзя было двигаться из-за крайней жестокости ветра и метели. А китайское войско, в силу необходимости, остановилось посреди степи в снегу и метели. Три дня совершенно нельзя было двигаться. На четвертый день, хотя еще шел снег, Тулуй-хан, видя, что его войско сыто и спокойно и что холод не причинил ни ему, ни животным никакого вреда, а китайцы от чрезмерного холода, точно стадо баранов, сбились в кучу в плохой одежде, с обледеневшим оружием, приказал, чтобы забили в литавры. Все войско надело валяные из войлока капенеки и село на [коней]. [Тулуй-хан] сказал: "Теперь время сражения и пора славы и чести. Нужно быть храбрыми".
Монголы, точно львы, бросающиеся на стадо газелей, пошли на китайцев и перебили большую часть того войска, многие разбежались и погибли в горах. Оба вышеупомянутых военачальника ускакали с 5.000 человек и бросились в реку. Немногие спаслись из той реки. Так как они прежде насмехались и имели дурные замыслы, последовал приказ учинить над теми китайцами, которых захватили, содомитское деяние. Поскольку выдалась такая победа, то Тулуй-хан отправил в резиденцию каана гонцов с радостной вестью о ней, а сам также направился к нему как победитель и споспешествуемый Аллахом. Ему необходимо было переправиться через реку Кара-мурэн, которая течет с гор Кашмира и Тибета и преграждает [путь] между Китаем и Нангясом и через которую никогда не было возможности переправиться. Он послал Чаган-Буку из рода урут разведать переправу.
Случайно в том году прошел большой паводок, нанес много камней и гальки и сгрудил их в одном месте реки. Поэтому вода хлынула в степь и потекла рукавами ровно и спокойно шириною в один фарсанг. Чаган-Бука отыскал [место] и провел Тулуй-хана, так что они благополучно переправились через реку. Каан же пребывал в большом расстройстве, так как прошло много времени, как Тулуй-хан с ним разлучился, и он слышал, что враги его одолели, а главное войско от него [было] далеко. Когда до него дошла радостная весть о победе и о здоровье брата, он очень обрадовался и возвеселился, а когда прибыл Тулуй-хан, он оказал ему много почестей и много раз провозглашал ему хвалу. Когда досталась такая нежданная победа, он оставил там Тукулку-Чэрби и некоторых других эмиров со значительным войском, чтобы они постепенно уладили дело Алтан-хана и завоевали все китайские владения. Они благополучно возвратились, достигнув желаемого. Тулуй-хан просил разрешения выехать вперед, [но] в пути он внезапно скончался. Рассказывают так: каан за несколько дней до этого заболел и стал отходить; Тулуй-хан пришел к его изголовью, а шаманы по их обычаю камлали и отмывали его болезнь в воде в деревянной чаше. Тулуй-хан от чрезмерной любви, которую он питал к брату, взял ту чашу и сказал с горячей мольбой: "Боже вечный! Ты всеведущ и знаешь, если [это] за грехи, то я [их] больше сделал, так как при покорении областей умертвил столько людей, полонил их жен и детей и заставил их плакать, если же ты берешь к себе Угедей-каана за [его] доброту и доблесть, то я добрее и доблестнее. Прости его и вместо него позови меня к себе!".
И, сказав эти слова, с горячей мольбой он выпил ту воду, в которой отмывали болезнь. Угедей-каан получил исцеление, а [Тулуй-хан], испросив разрешение, отправился. Через несколько дней он заболел и скончался. Это общеизвестный рассказ, и супруга Тулуй-хана Соркуктани-беги постоянно говорила: "Тот, кто был мне желанным другом, ушел ради каана и пожертвовал собой за него".
А каан летовал в китайской области в местности Алтан..., а затем, выступив в году могай, то есть в году змеи, благополучно расположился в своей столице.
РАД. О войнах, [которые Тулуй вел] и о победах, [которые он одержал] [1.2, т.2, с.110].
После смерти отца Тулуй-хан проявлял такое внимание к своим братьям и родственникам и оказывал [им] такие услуги, что все были ему благодарны. Большей частью он состоял при Угедей-каане и проявлял старания в возведении его в каанское достоинство. Когда Угедей-каан выступил против Алтан-хана и направился к Намкингу, [одному из] городов области Хитая, который находится на берегу Кара-мурэн, он другой дорогой послал Тулуй-хана. Он вышел через Тибет и прошел по области Хитая, жителей которой называют Хулан Дэгэлтэн, то есть краснокафтанниками. Так как дорога, [по которой шел] каан, была дальней, то Тулуй-хан терпел в пути [лишения] и двигался медленно до следующего года; у них не осталось провианта, и дошло до того, что они ели трупы умерших людей, павших животных и сено. Он двигался с боями по горам и степям, пока в местности, называемой ..., не встретился лицом к лицу с огромным войском Алтан-хана. Тулуй-хан, как о том было обстоятельно написано в повествовании о каане, проявил старание, так что благодаря хорошей распорядительности разбил войско вдвое сильнее их, и переправился через реку Кара-мурэн, через которую никогда не было переправы, и победителем соединился с братом. С его прибытием каан очень возвеселился и обрадовался и расточал брату много хвалы. И по случаю такой радости они много пировали и наслаждались.
РАД. Об исходе его [Тулуя] дела [1.2, т.2, с.110].
Тулуй-хан после возвращения с упомянутой войны прибыл к своему брату Угедей-каану, и так как он долгое время был в походе, то каан для того, чтобы покончить с Алтан-ханом, оставил Тугулгу со всем войском, а [сам] вернулся обратно. Он [Тулуй-хан] все так же был вместе с братом. Внезапно у каана появилась какая-то болезнь. По их обычаю собрались шаманы и камлали, они заговаривали его болезнь и смывали ее [наговорной] водой. В это время вошел Тулуй-хан; со всей искренностью он обратился к нему и сказал: "Боже вечный! Если ты гневаешься за грехи, то у меня больше грехов, чем у него: и людей я больше убил в войнах, и жен и детей их увел в полон, и заставил отцов и матерей их проливать слезы, а если ты хочешь унести своего раба к своему пребыванию за красоту лица, изящество стана и за опытность и искусство, то я достойнее и более [этому] соответствую: вместо Угедей-каана, возьми меня, ему дай исцеление от этого недуга, а его недуг вложи в меня".
Он высказал эти слова, с покорнейшей мольбой взял ту чашу с водой, в которой шаманы смывали заговорами болезнь каана, и выпил. По всемогуществу господнему каан поправился, Тулуй-хан, испросив заблаговременно разрешение, отправился к своим обозам. В дороге он заболел и скончался в могай-ил, то есть в году змеи, соответствующем 630 г.х. [18.10.1232-6.10.1233].
Толуй. Рисунок из летописи Рашид-ад-Дина.
ССМ. XII. Царствование Огодая [1.3, ї 272].
ї 272. Но тут Огодай-хана постигла болезнь: у него отнялся язык. В великом беспокойстве созвали китадских шаманов и приказали им ворожить. Ворожба показала, что это жестоко неистовствуют духи, владыки Китадских земель и вод, неистовствуют вследствие захвата их людей и жилищ, а также вследствие разрушения принадлежащих им городов и деревень. Пробовали посредством гадания по внутренностям животных вопрошать духов, не желают ли они принять в качестве выкупа-дзолик - золота с серебром, или скота и всякого съестного. Но было отвечено, что на этих условиях не только не успокоятся, но еще сильнее будут неистовствовать день и ночь. Когда же затем, посредством того же гадания, поставили вопрос, не примут ли духи в качестве выкупа родственника больного, то в это самое время хан открыл глаза и попросил воды. Вышил он и спрашивает: "Ну, что же вышло?"
Тогда шаманы доложили ему: "Духи, владыки Китадских земель и вод, жестоко неистовствуют вследствие захвата их людей и жилищ. Мы предложили им в качестве выкупа все, что только они могли бы пожелать. Но они соглашаются перестать только за выкуп родным человеком, а иначе угрожают поднять еще более свирепое неистовство. Докладываем об этом на усмотрение его величества".
Когда они так доложили, государь спросил: "А кто при мне из царевичей?"
Был же при нем Толуй, который и сказал ему: "Блаженной памяти родитель наш, государь, Чингис-хан, выбрав тебя, старший брат мой и царь, выбрав, как выбирают мерина, и ощупав, как ощупывают барана, тебе лично указал на великий царский престол и на твое величество возложил всенародное бремя. А мне ведь повелено только быть возле хана, старшего брата, чтобы будить его от сна и напоминать позабытое. И если б теперь я не уберег тебя, то кого же стал бы будить от сна и напоминать позабытое. И именно сейчас я заступлю своего брата и государя, когда на самом деле с ним еще ничего не случилось, но все Монголы уже полны сиротской скорби, а китайцы - ликования. Я ломал хребет у тайменя, я сокрушал хребет у осетра. Я побеждал пред лицом твоим, я сражался и за глазами. Высок я станом и красив лицом. Читайте ж, шаманы, свои заклинания, заговаривайте воду!"
Когда он так сказал, шаманы, произнеся заклинания, заговорили воду, а царевич Толуй выпил и говорит, посидев немного молча: "Опьянел я сразу! Побереги же, государь и старший брат мой, побереги до тех пор, пока очнусь я малых сирот своего младшего брата и вдову его Беруде, побереги до тех пор, пока я не приду в себя. Все, что хотел сказать, я сказал. Опьянел!"
И проговорив эти слова, он вышел вон. Дело же обстояло так, что в действительности (кончины Толуя) не последовало.
АБУЛГАЗИ. ч.4, гл.1. О государствовании Угадай-хановом (прод) [1.04, с.450-457].
После сего похода Угадай-хан пошел далее в Китай, а брата своего Таулаи-хана послал наперед с 10.000 человек. Алтан-хан уведомившись о сих Могуллских поступках, послал 100.000 человек против Таулаи-хана под командою некоторых лучших своих генералов, которые окруживши со всех сторон Таулаи-хана и его войско, всеконечно бы совсем его порубили, ежели бы сей принц не догадался повелеть одному из волхвов, которой с ним был, напустить Джада то есть, жестокое зимнее время в самые летние жары, что сии люди умеют сделать чрез свои чародейства; и для того то сии волхвы называются Джададачи. Волхв исполняя повеление своего господина делал чрез три дни чародейство, а наконец столько выпало снегу и граду и время тотчас так стало быть холодное, хотя в самую летнюю жару, что солдаты армии Китайского хана, будучи в шелковом, и в другом тонком платье, не могли поворотить ни руками ни ногами. Тогда Таулай-хан напал на них и порубил их всех, кроме 5.000 человек, которые были довольно тем благополучны, что бегством спаслись от так странного несчастия. О сем уведомившись Алтан-хан, тотчас пропал, так что не возможно о нем известно сказать, куда он делся. Однако думают, что он бросился с отчаяния в превеликой огонь, который он повелел сделать нарочно для сего.
Таулай-хан когда уведомил брата своего Угадай-хана о благополучном успехе баталии, которую имел с неприятелями, также и о слухе, который носился об особе Алтан-хановой, что сей Принц поспешил к нему в самой скорости, и, завладевши потом многими Китайскими городами, определил там губернатора, именем Махмут-Делаучи. Сии упражнения продержали Угадай-хана чрез несколько лет в Китае. Но напоследок окончивши все свои дела с сей стороны по своему удовольствию, возвратился в свои области, лишившись в сем походе брата своего Таулай-Хана, который умер от болезни в Китае.
ЮАНЬ ШИ. цз.121. Субудэй [1.1, с.502].
Летом [года] жэнь-чэнь Жуй-цзун вернулся на квартиры в Гуаньшань, а Субэтая оставил руководить всеми делами армии, окружившей Бяньш.
ЦЗИНЬ ШИ. IX. Ай-Цзун. Чжэн-да 9-е лето. [2.1, с.222-227].
В 1-й месяц монголы пошли дорогой к Тан-чжэу. Два брата Лэоши с 3.000 конницы, встретив их при Жу-фэнь, вступили в сражение. Но цзиньское войско было разбито, и оба Лэоши убежали в Бянь-цзин. Император Ай-цзун поручил вельможе Ма-цзинь-чу с 10.000 казенных крестьян прорвать Хуан-хэ и окружить водой столицу. Генералы Хэда и Пуа с войском из Тан-чжэу пошли к императорской столице Бянь-цзин и стали при горе Сань-фын-шань в Цзюнь-чжэу. Ай-цзун отправил генералов Сахэ и Чан-ло с 30.000 пехоты и конницы охранять переход через Хуан-хэ. Сахэ отправился, но еще до его прибытия монголы, усмирив область Хэ-чжун-фу, переправились через Хуан-хэ. Почему Сахэ и Чан-ло возвратились в Бянь-цзин. Вельможа Хэ-мао Айши представил императору доклад следующего содержания: "Сахэ отправлен был с 30.000 войска в том намерении, чтобы он сделал нападение на монголов, прежде их отдыха по пришествии из дальнего пути. Но выступив из столицы, (он) прошел несколько десятков ли и, не встретя еще ни одного неприятеля, из страха возвратился назад. Если бы он встретил главную армию, можно было бы ожидать от него нападения на оную с пожертвованием своей жизни? Казнив Сахэ и Чан-ло, прошу показать тем строгость военных законов".
Но государь Ай-цзун не принял сего представления. Улинь-да Хуту шел с войском на помощь к Бянь-цзину из крепости Тун-гуань. По прибытии в Янь-ши, он узнал, что монголы перешли реку, и бежал к горе Шао-ши-шань. Цзедуши Се-нянь-а-бу, бросив Вэй-чжэу, бежал в Бянь-цзин. Монголы дошли до Чжэн-чжэу. Главнокомандующий Ма-бэ-цзянь с жителями города Чжэн-чжэу сдался монголам, а чиновник фан-юй-ши по имени Улинь-да Цзяо-чжу лишился жизни. Корпус генералов Хэда и Пуа, встретившись с монгольским войском при горе Сань-фын-шань, стал выступать вперед, почему монголы несколько отступили. Генералы Чжан-хой и Ань-дэ-му, расположившись на горе, видели, что почти на пространстве двадцати ли монгольского войска стояло до трехсот тысяч. Ань-дэ-му, советуясь с Чжан-хоем, говорил ему: "Если не нападем в сем месте, то какого будем ожидать случая?"
После чего, предводительствуя с лишком 10.000 конницы, они спустились с горы, и монгольское войско снова отступило. Вскоре за сим пошел большой снег, и в продолжении трех дней воины в тумане не видели один другого. В том месте, где находился корпус, было поле, засеянное льном, отчего в грязи повязли люди и скот. Воины во всем наряде неподвижно стояли в снегу, и их копья, обмерзнув льдом, уподоблялись толстым жердям. Тогда как солдаты цзиньского (войска) в продолжении трех дней находились без пищи, подошли свежие монгольские войска, окружили цзиньское войско с четырех сторон и, питаясь печеным мясом, посменно производили стражу. Наконец, увидев изнеможение цзиньского войска, монголы открыли ему дорогу для побега в Цзюнь-чжэу, но во время побега со свежими войсками напали на оное с двух сторон. Цзиньское войско пришло в смятение, и топот бегущих был подобен стуку падающей горы. Вскоре после сего исчез туман, и осветило солнце, но из войска цзиньского не осталось уже ни одного человека - все были побиты от монголов. Чжан-хой и Ань-дэ-му, сражаясь на копьях пешими, лишились жизни. Хэда хотел, спешившись, вступить в сражение, но как не находил уже своего друга Пуа, то вместе с Чэнь-хэ-шаном, Ян-у-янем и с несколькими сотнями всадников убежал в Цзюнь-чжэу. Подкомандные Ян-у-яня генералы Бо-лю-ну и Не-лю-шэн сдались монголам. Пуа бежал в Бянь-цзин, но монголы, преследуя его, захватили в плен. Тулэй, младший брат монгольского императора Тай-цзуна, требовал, чтобы Пуа покорился.
"Я первостепенный вельможа цзиньский, - отвечал Пуа, - умру в пределах своего государства, но никак не соглашусь на подданство".
Засим Пуа был убит. Монголы, подступив к Цзюнь-чжэу, вне, города провели ров и осадили город. Покорившиеся монголам генералы Бо-лю-ну и Не-лю-шэн просили у монгольского главнокомандующего Тулэя войти в Цзюнь-чжэу и склонить к покорности Ян-у-яня. Посему Тулэй, оставив при себе Бо-лю-ну, отправил в город Не-лю-шэна. Не-лю-шэн, увидев Ян-у-яня, говорил ему: "Монгольский главнокомандующий хочет тебя сделать большим чиновником, если ты покоришься".
Ян-у-янь, благосклонно разговаривая с Не-лю-шэном, обманывал его. Призвав его к себе, наконец сказал: "Будучи низкий по происхождению, я получил великие милости в моем государстве. Зачем же ты бесчестишь меня?"
Потом, извлекши меч, зарубил Не-лю-шэна. По взятии монголами Цзюнь-чжэу, Ян-у-янь стал на колени и, обратясь к столице Бянь-цзин, со слезами произнес: "С каким лицом явлюсь я пред тебя, государь? Мне остается только умереть".
После сего он повесился. Хэда хотел выбежать в ворота, но не успел, почему скрылся в погребе. Монголы нашли его и убили. Чэнь-хэ-шан скрылся в одном тайном месте. По прекращении убийства он вышел и говорил к встретившимся с ним монголам: "Я, цзиньский генерал, хочу лично говорить с вашим главнокомандующим".
Монгольские солдаты схватили его и привели к Тулэю. Его спрашивали об имени и прозвании:
"Я генерал Чэн-хэ-шан, - отвечал он, - главный командир корпуса Чжун-сяо-цзюнь. Я поражал ваши войска в Да-чан-юане, Вэй-чжэу и Дао-хой-гу. Если бы я погиб среди мятущихся войск, другие сказали бы, что я изменил государству. Теперь, если я приму смерть торжественно, в империи все будут знать обо мне".
Монголы убеждали его покориться, он не соглашался. Ему отрубили ноги, но он равно был непреклонен. Наконец, разрезали до ушей рот. Он, изрыгая кровь, до смерти не переставал порицать их. Один монгольский генерал, похваляя Чэн-хэ-шана за его верность, возливал кумыс и, молясь, говорил: "Славный муж! Если ты переродишься впоследствии, то дозволь мне обрести тебя".
Когда генерал Цин-шань-ну с войском из Сюй-чжэу шел на помощь к столице, Хэу-цзинь, Ду-чжэн и Чжан-син с 3.000 подвластных им воинов покорились монголам. Цин-шань-ну, по недостатку сил, ушел в Цзюй-чжэу. Император Ай-цзун переименовал лета правления в первый год Кай-син.
Кай-син 1-е лето. В 1-й месяц войско в Сюй-чжэу, начав бунт, убило генералов Гулицзя Шилунь, Нянь-хэ-тун-чжэу и Су-чунь и со всем городом покорилось Монгольскому государству.
Во 2-й месяц генерал Цин-шань-ну на пути к Гуй-дэ-фу, по прибытии в Ян-и-дянь, встретился с монгольским войском. Главнокомандующий Вань-янь Ули, со всем усилием нападая на оное, был убит. У Цин-шань-ну пал верховой конь, и монголы взяли Цинь-шань-ну в плен. Главнокомандующий Го-энь и чиновник Ду-юй, по имени Улинь-да-а с тремя сотнями человек убежали в Гуй-дэ. Когда монголы представили Цин-шань-ну к главнокомандующему Тэмудау, тот повелел ему склонить к покорности жителей столицы Бянь-цзин, в которой находился император. Цин-шань-ну не согласился. Еще требовали от него, чтобы он сам покорился, но Цин-шань-ну равно не повиновался, почему его убили. Когда генерал Тушань-ну с войском из области Гуань-сянь, бросив крепость Тун-гуань, хотел идти на восток, некто Ли-сянь-шен, отклоняя его, говорил: "Теперь все войска монголов находятся на южной стороне реки Хуан-хэ, а северная сторона реки пуста. Министр, возьми наперед Вэй-чжэу и сим сделай то, чего враги не ожидают. Неприятель, по услышании о том, что наше войско находится на северном берегу реки, непременно, отделив часть своего войска, пошлет на северную часть реки. Таким образом, осажденная столица получит некоторую свободу, а для министра легко будет идти на помощь к оной".
Тушань-ну, сильно разгневавшись на Ли-сянь-шена, казнил его на площади, под предлогом, будто бы он обнаружил военную тайну. После чего Тушань-у-дянь, На-хэ-хэ-жунь, Вань-янь-чун-си Мяо-ин и Шан-хэн, оставив крепость Тун-гуань, выступили с войском в поход. Солдаты взяли с собой детей, жен и престарелых родственников. Оставив большую дорогу к Ло-яну, они пошли проселочной дорогой высоких юго-западных гор, через льды и снега. Их следом, в дальнем от них расстоянии, за ними отправилось несколько сотен монгольской конницы. На горах снега были чрезвычайные, почему женщины, взятые войсками, бросали малолетних детей, и дорога была наполнена воплями. Когда цзиньское войско дошло до хребта Те-лин, следовавшая за оным монгольская конница тайно призвала главный корпус из Ло-яна и, сторожа хребет Те-лин, отрезала возвратный путь цзиньскому войску. Цзиньское войско, зная, что они непременно должны погибнуть, решилось вступить в сражение. Но люди уже несколько дней находились без пищи и, ослабев от перехода (почти 200 ли), были не в силах выдержать боя. Притом пошел снег, и мало-помалу они стали разбегаться. Еще до сражения двух войск Вань-янь-чун-си первый из всех предался монголам. Монголы, приняв Вань-янь-чун-си, умертвили его. Равно чиновник ду-юй по имени Чжэн-ди убеждал генерала Мяо-ина покориться монголам. Когда Мяо-ин не согласился, то Чжэн-ди умертвил его и, взяв его голову, явился с покорностью к монголам. После сего войско пришло в великое расстройство. Тушань-у-дянь и На-хэ-хэ-жунь с несколькими десятками конницы бежали в ущелья гор. Монгольская конница, погнавшись за ними, всех забрала живыми и предала смерти. Генерал Шан-хэн, не зная, что все начальники войска побиты, собирал разбежавшееся войско, но в это самое время прибыл монгольский отряд и взял его в плен. Монголы требовали от Шан-хэна покорности, но Шан-хэн не повиновался. Почему монголы под стражей повели Шан-хэна с собой. Дорогой монголы убеждали его склонить к подданству жителей города Ло-яна.
"Я никого не знаю из жителей города Лояна, - говорил им Шан-хэн. - Кого же я заставлю покориться вам?"
Монголы, зная непреклонность Шан-хэна, хотела сорвать с него шляпу. Шан-хэн, устремив на них строгий взор, закричал: "Вы употребляете против меня насилие, но никогда не буду вашим подданным".
Потом, обратясь к столице Бянь-цзин, сделал поклонение и сказал: "По неискусству полководцев погублено войско и утрачены выгода, но мое преступление равно непростительно. Мне остается заплатить отечеству смертью".
За сим, извлекши меч, перерезал себе горло и умер. Монголы завоевали город Цзюй-чжэу. В сей же месяц монголы отпустили задержанного посла цзиньского - Фын-янь-дэна, который возвратился в свое государство.
В 3-й месяц монголы, делая приступ к городу Лояну, стреляли в оный и разрушили северо-восточный угол городской стены. Начальник города Сахэ-нянь хотел выйти из оного Южными воротами, но не успел; почему бросился в водяной ров и помер. Монгольский государь Тай-цзун, отходя по причине жары обратно, прислал государю Ай-цзуну посла с бумагой, в которой он требовал, чтобы он (Ай-цзун) покорился. Между тем, он (Тай-цзун) оставил Субутая с войском для нападения на Бянь-цзин. Посланный от Тай-цзуна, прибыв в Бянь-цзин, стоя подал присланную бумагу переводчику, переводчик передал министру, а министр, встав на колени, поднес оную государю Ай-цзуну. Император стоя принял бумагу и отдал ее чиновнику, заведующему делами. Сею бумагой Тай-цзун требовал академика Чжао-бин-вэня, чиновника янь-шен-гунь по имени Кун-юань-цо и других вельмож (числом 27) вместе с семействами, равно семейства покорившихся монголам цзиньских подданных, жену и детей генерала Пуа и несколько десятков швей и делателей луков. Когда император Ай-цзун хотел послать заложником в Монгольское царство своего старшего брата Цзин-вана Шэу-чуня Окэ, возведя его в достоинство Цао-вана, Ми-го-гун-шэу-сунь явился в палату Лун-дэ-дянь. "По какому делу прибыл к нам наш дядя?" - спросил его император.
Шэй-сунь отвечал: "Я пришел, услышав, что Окэ отправляют для переговоров о мире. Окэ молод и неопытен в делах. Опасно, что он не в состоянии исполнить великого дела. Да будет дозволено отправиться вместо него мне".
Император, успокаивая его, сказал: "Со времени перенесения двора нашего на юг, при спокойствии государства, оказали ли мы нашему дяде какие-либо милости? Когда не имели нужды, мы оставляли его в забвении. Ужели, находясь в крайности, мы пошлем его на опасность? Конечно, ты хочешь показать свою нам верность, но что тогда будут говорить о нас подданные? Итак, оставь твое намерение".
При сем государь и министр, смотря друг на друга, плакали. После сего Ай-цзун повелел отправиться вельможе Ли-си для сопровождения Цао-вана Окэ и вельможам Ахудаю и Ши-жуну в звании послов для заключения мира. Но прежде их отправления Субутай, услышав о сем, сказал: "Я получил повеление от императора напасть на город, другого ничего не знаю".
И он тотчас стал осаждать Бянь-цзин. Обнесши ров частоколом, он повелел заваливать оный соломой, и в одном мгновение на десять шагов заровнял оный. Главнокомандующий цзиньского войска генерал Боса, по причине начатия переговоров, не смел начать сражения и, сидя на стене, спокойно смотрел на приготовления неприятеля. Император Ай-цзун, услышав крик жителей города, в сопровождении семи всадников выехал из дворца воротами Дуань-мэнь к месту Чжэу-цяо. В сие время от выпавшего дождя по улицам было грязно. Но жители, внезапно увидев императора, в страхе становились на колени по сторонам дороги. Посему император, делая знак рукой, говорил, чтобы не вставали на колени из опасения замочить платье. При сем в замешательстве купцы бросали на землю жито и бобы. Старики и дети, стеснившись вокруг императора, касались по неосторожности его одежды. Прибыли министры и спутники царские и предлагали императору надеть плащ, но государь, не надевая оного, сказал: "Все воины без плащей, зачем же надену его я?"
По проходимым местам он ободрял солдат, обращал к ним ласковые речи, а солдаты, в восхищении от его слов, попеременно восклицали: "Да здравствует Император! Умрем в бою с врагами!" И некоторые из них плакали. В юго-западном углу города около шестидесяти человек, собравшись вместе, о чем-то разговаривали. Император, заметив сие, подошел к ним и спросил о разговоре. Солдаты, встав на колени, отвечали: "Монголы, снося землю и хворост, заваливают ров и совершили уже половину работы, а наш главнокомандующий Боса отдал приказание не пускать в них ни одной стрелы, опасаясь разрушить мирные переговоры. Какой это расчет, если рассудить здраво?"
Ай-цзун, обратись к старшему из них, сказал: "Для спокойствия народа я не откажусь быть вассалом и платить дань, если бы потребовали сего. Я имею только одного сына, который еще не достиг совершеннолетия, но и его теперь посылаю заложником. Имейте терпение. Если по отшествии Цао-вана неприятельские войска не отступят, умереть на сражении еще не будет поздно".
Другие, встав на колена и обливаясь слезами, говорили императору, что дела дошли до крайности, и что премудрый государь не должен надеяться на мир. Император отдал приказ, чтобы войска, стоявшие на стене, начали стрельбу из луков. Тысячник, находившийся при вратах Си-шуй-мынь по имени Лю-шэу остановил коня императорского и сказал государю: "Премудрый государь! Не верь коварным вельможам. По искоренении злонамеренных, монголы сами отступят".
Сопровождавшие Императора хотели бить Лю-шэу палками, но государь, удерживая их, сказал: "Он пьян, не делайте ему вопросов".
При проезде воротами Нань-сюнь-мынь император, встретив раненых, сам перевязывал им раны и из своих рук поил вином. Кроме всего, он награждал заслуженных воинов золотом и серебром из дворцовых кладовых. В этот же день Цао-ван Окэ отправился в монгольский стан. Но монголы, не отступая от города, с большим усилием стали производить нападения на оный; заставляли пленных китайцев, даже женщин, стариков и детей, носить на себе хворост и солому и засыпали ров. Со стены осыпали их стрелами, и в одно мгновение ров был завален (трупами). После сего монголы против каждого угла городской стены поставили более ста пушек и посменно днем и ночью производили пальбу из оных. Ядра беспрестанно падали в город, были разбиты все отбойные машины, но городская стена, выложенная из глины хулаогуаньской при чжоуском государе Чай-ши-цзуне, была тверда и плотна, подобно железу: от ударов ядер на ней образовались только впадины, повреждения не было. Итак, монголы за городским рвом сложили стену и на оной построили амбразуры и башни. Сия стена в окружности занимала 150 ли; проведенный вокруг оной ров в глубину и в ширину имел до двух сажен. Засим на земляном валу построили казармы в расстоянии на 40 шагов одну от другой, и в каждой из оных поместили по сто человек стражи. Цзиньский генерал Хэси охранял северо-западный угол города. При сильном напоре на сей угол монгольского войска, Хэси от страха изменился в лице и не мог отдавать приказаний. Но его солдаты, помня слова государя, говоримые им неоднократно в утешение, дрались насмерть. Монголы из воловьих кож сделали будочки и, в сих будочках подойдя к стене, раскапывали основание оной. Тогда цзиньцы начинили порохом железные горшки, кои были спущены на цепях и, по достижении подкопа, издавали огонь, истребляющий кожу и человека. Еще пускали летучие огненные копья, кои, по вспышке в них пороха, жгли за десять шагов от себя, почему не осмеливался никто подходить к ним. Монголы, из страха к сим двум вещам, прекратили осаду.
В беспрерывных сражениях при их осаде города, продолжавшихся 16 суток, пало с обеих сторон убитыми до миллиона людей. Монгольский главнокомандующий Субутай видел невозможность овладеть городом и прислал посла, который говорил государю Ай-цзуну: "Между двумя государствами открыты мирные переговоры. Должно ли в то же время производить войну?"
Император Ай-цзун согласился на предложение и послал вельможу Ян-цзюй-женя угостить обедом монголов и поднести подарки, состоявшие из дорогих металлов и других вещей. После сего монголы отступили от города. Генерал Хэси, по случаю отступления монгольского войска, хотел поднести императору поздравительный доклад. Другие министры не были согласны с ним. Но Хэси, приписывая себе успех в защите столицы, сильно настаивал на сем и, призвав Юань-хао-вэня, сказал: "Уже три дня, как отступил неприятель. Почему доселе не представляете поздравительного доклада?"
Он приказал ему немедленно позвать академика (хань-линь-юань) и написать поздравительный доклад. Юань-хао-вэнь объявил его слова министрам. Тогда Сэлэ сказал Хэси: "В древности клятва под городским стенами считалась за стыд. Тем паче, следует ли поздравлять с отступлением неприятеля?"
Хэси, рассердившись, отвечал ему: "Престол спасен, государь свободен от опасности. Ужели и сие для вас не составляет радости?"
На следующий день, когда явился в Сенат Чжан-тянь-жень, Юань-хао-вэнь пересказал ему сей разговор. "Бестыдный человек!" - сказал Чжан-тянь-жень. После сего он обратился к министрам и сказал: "Государь весьма стыдился того, что неприятель подступил под столицу. Между тем слышно, что чиновники хотят приносить поздравления. Ужели это возможно?"
Несмотря на Сие, министры поручили академику Чжао-бин-вэню написать поздравительный доклад, но Чжао-бин-вэнь на сие сказал им: "В Чунь-циу говорится, что Чэн-гун (из княжества Лу) три дня плакал, когда сгорел вновь построенный храм его отца Сюань-гуна. Ныне неприятель разрывает кладбища наших государей, и мы, сообразно обряду, должны утешать, а не поздравлять государя".
После сего министры оставили свое намерение. Император Ай-цзун лета своего правления переименовал в Тянь-син. Император повелел наградить по заслугам тех, кто взял обратно какой-либо город, угостил и одарил воинов, отрешил от должностей престарелых и слабых чиновников, отпустил девиц из дворца, в докладных запретил называть себя премудрым и, наконец, слова "премудрый указ" заменил словом "предписание".
В 5-й месяц в столице Бянь-цзин открылась зараза, от коей в продолжение пятидесяти дней померло более 900.000 человек.
В 7-й месяц вельможа Шэнь-фу убил в подворье монгольского посланника Тан-цина и других, всего до 30 человек. Император Ай-цзун оставил его не наказанным, от сего мирные переговоры пресечены. Когда генералы Вань-янь-сы-ле, У-сянь и Вань-янь Хусеху, соединив войска, шли чрез Жу-чжэу на помощь к Бянь-цзин, император Ай-цзун, получив о сем известие, приказал генералу Хэси отправиться к ним для подкрепления. Вань-янь-сы-ле и его товарищи при Цзинь-шуй встретились с монголами, и цзиньское войско разбежалось. После сего У-сянь отступил к горе Лю-шань, а Вань-янь-сы-ле бежал к столице. По получении о сем известия, Хэси, бросив корпус, также возвратился в столицу. Ай-цзун за сие разжаловал Хэси в простолюдины, конфисковал его имение и отдал оное войску.
Го-ань-юн, бывший сначала сообщником бунтовщиков "красной одежды" Ян-ань-ерра и Ли-цюань, покорившись монголам, был сделан главнокомандующим в Шань-дуне. Го-ань-юн, собрав всех шаньдунских генералов и начальников отдельных отрядов в Сюй-чжэ, Су-чжэу и Пи-чжэу, поклялся с ними над кровью убитой лошади покориться государству Цзинь. По совершении клятвы, когда все генералы разошлись, Го-ань-юн, не имея пристанища, убедил Чжун-сэн-ну довести до сведения государя о его желании покориться.
Чжун-сэн-ну прислал государю доклад следующего содержания: "То-ань-юн с несколькими городами хочет покориться Вашему Величеству, каковой поступок делает его заслуги весьма великими. Кроме сего, он имеет весьма сильное войско и можно сказать, что он с большими способностями. Если Ваше Величество, положившись на него, действительно благоволите употребить его в службу, то без доставления ему первых чинов и полной власти нельзя утвердить в нем преданности к отечеству".
Но еще до получения ответа на сей доклад, Го-ань-юн оделся по-цзиньски. Монгольский генерал Мяо-чжэнь, рассердившись на Го-ань-юна, за его измену предал смерти весь его дом и сам удалился в И-ду-фу. Го-ань-юн, отобрав лучшие войска, пустился за ним в погоню, но не мог догнать. Вскоре после сего император Ай-цзун отправил Ше-ши-ина и Гао-тянь-ю с указом в Сяпи, а Го-ань-юна сделал главнокомандующим в Шань-дуне. Возведя его в достоинство Янь-вана с титулом: Ин-ле-кань-нань-бао-цзе-чжун-чэнь, причислил его к царской фамилии Вань-янь и его прозвание переменил на Юн-ань. Он подарил ему одну позолоченную печать, печать золотую с ручкой, изображающей верблюда, половинную печать золотого тигра, в подтверждение его права на владение землей, и сделал наследственным в его роде достоинство тысячника. Го-ань-юн, услышав о прибытии послов, отправился навстречу и, при свидании, раскланялся с ними как с равными. Го-ань-юн осмотрел все вещи, присланные в награду от императора, и с веселым видом предложил послам, что он хочет принять оные без церемоний, какие обязан выполнить вассал перед государем. Но Инь-ши-ин отвечал, что царские подарки принимать без церемоний неприлично. Итак, Го-ань-юн приготовил пир и по приличию принял вещи, стоя на коленях.
В сие время область Шань-дун взята была монголами, и жители оной около восьми месяцев не имели никаких известий о государе, почему чиновники и народ, увидев посланников, делали поклонение и плакали. Тогда некто Чжан-сянь, не важный по чину, но сведущий в законах, сказал Гао-тянь-ю: "Жители востока уже несколько месяцев не получали никаких манифестов от государя. Теперь, увидев послов царских, весь народ пришел в движение. Если не утешить его императорским указом, то, чтобы не лишиться его приверженности, каково будет, если я разглашу в народе утешительный указ царский?"
Но Гао-тянь-ю, как человек ученый, держась справедливости, не смел последовать словам Чжан-сяна и в утешение собравшемуся народу объявил только слова министров. После сего народ снова предался горькому плачу. "Государь не признает нас своим народом, - говорили жители, - и не думает защищать!"
И на следующий день все ушли в Сюй-чжэу. Гао-ань-юн вместе с послами императорскими отправил к Ай-цзуну с благодарностью Чан-цзиня. Тогда император Ай-цзун снова отправил к нему Инь-ши-ина и Гао-тянь-ю, коим поручил доставить ему следующие вещи: патент на преемственное достоинство, печать удельного князя, владеющего землями, полное одеяние с вышивкой драконов, пояс из яшмы с вырезкой рыб и два лука. Кроме того, прислал грамоты на почтительные названия его отцу, матери и его жене; указ на достоинство Цзюань-вана и другой указ на преемственное достоинство. Десять больших медалей за верность и десять яшмовых поясов повелел отдать Го-ань-юну с тем, чтобы он раздал давшим с ним вместе клятву и оказавшимся достойными наград. По прибытии послов в Сяпи, Го-ань-юн встретил их, а представленные ими вещи принял по установленным обрядам. В двенадцатый месяц император Ай-цзун на общем совете со всеми вельможами в палате Да-цин-дянь предложил оставить столицу Бянь-цзин и удалиться в Гуай-чжэу. Посему генералам Саибу, Баксань, Энь-чу, Ли-си и Тукшань-бэгя повелел с войсками следовать за собой, а генералам Вань-янь-ну-шэнь, Санябу, Чжукаю, Боеху, Чжугя-иочжу, Цуй-ли и Фучжу-майну поручил охранение столицы. Ай-цзун, отворив казначейство, раздал в награду офицерам и солдатам деньги и другие вещи. Войско выступило, и император, оставляя Бянь-цзин, в слезах расставался с императрицами: матерью и супругой, со всеми княгинями. По прибытии императора в летний дворец царевны (название дворца), вдовствующая императрица послала своих придворных угостить войско. Выехав за ворота Кай-ян-мэнь, государь повелел возвратиться сопровождавшим его чиновникам. Засим, обратясь к оставшимся в столице войскам, он сказал: "Здесь остается жертвенник Шэ-цзи и храм моих предков. Храбрые воины! Не думайте, что для вас нет заслуг, потому что вы не в числе сопровождающих меня войск. Если успеете защитить город, тогда в наградах за ваши заслуги вы не будете унижены перед войсками, сражавшимися в поле".
Слышавшие сии слова проливали слезы. Засим государь выехал из города
ГАН МУ. Жинь-чень, 5-е лето. Царства Гинь правления Тьхянь-син 1-е лето [2.2].
В 1-й месяц Монгольский Угэдей переправился чрез Желтую реку при Бай-пхо, и расположился в Чжен-чжеу, откуда послал Субута обложить Бянь-цзин, столицу Нючженскую.
Нючженский Государь, получив известие, что Монгольския войска идут на Бянь, созвал чинов на совет. Президент Сената просил, чтобы ударить на неприятеля немедленно, после его дальнего похода. Губернатор Ваньянь-баксань был противного мнения, и отправил Манъису, чтобы набрав 10 т. дюжин крестьян, отворил малую плотину и прорвав Желтую реку, окружил столицу водою. Государь приказал Генералу Цзягусахэ с 50.000 пехоты и конницы обозреть переправы чрез Желтую реку; набрать в окрестностях столицы из военного состояния 500.000 человек и ввести в столицу. Монгольский Государь, употребив Тангута Сюй-кхэ-цзи из города Хэ-чжун, при Бай-пхо в уезде Хэ-цин-сянь, переправился чрез Желтую реку, и поспешно послал уведомить Тулэя, чтоб он присоединился к нему с своими войсками. Цзягусахэ, дошед до Фын-цю, пошел было в обратный путь: но Монгольские войска внезапно приблизились и Манъису погиб с прочими на сражении. Из ополченных крестьян спаслись не более 300 человек.
Монгольский Государь, вступив в Чжен-чжеу, послал Субута осаждать город Бянь. Нючженский Государь собрал чины для совещания об оборонительных мерах. Некоторые представили, что построенный Генералом Чжугэ-гао-ци внутренний город надобно совершенно оставить, и все силы сосредоточить к защищению внешняго города: посему решились защищать внешний город, и предписано изготовить отбойныя орудия. В сие время число войск, находившихся в столице, простиралось не выше 40.000, а городская стена имела 120 ли окружности; трудно было защищать ее во всех точках: почему из уклонившихся сюда жителей составили ополчение. Пригласили прежде отличавшихся при охранении дворца Генералов, излишними пополнили праздныя места и сим образом при взаимном перемещении, нашли для ополчения около ста Офицеров. Кроме того взяли войска, стоявшия по берегам Желтой реки на восток и на запад от столицы и ополчение из города Вэй-чжеу, всего 40.000 человек, к которым присоединились 30.000 молодых крестьян. Все сии войска расставлены были на четырех сторонах города. На каждой стороне выбрано было по тысяче человек для составления летучих отрядов, которым единственно назначено быть в готовности для подкрепления везде, где потребна будет скорая помощь. Впрочем, не могли распорядить всего по военному порядку. Нючженский Государь указал Академику Чжао-вынь-бин сочинить плачевный манифест. Он, выражая раскаяние и изображая сокрушение, представляя обстоятельства и объясняя справедливость, слова употребил и мысли выразил столь совершенно, что слушая невозможно было не тронуться: жители города Ло-ян даже слезно рыдали.
Царства Гинь Генералы. Вяньянь-хада и Ира-буха повели армию для вспоможения столице; встретившись с Монгольским Тулэем, сразились у горы Сань-фын, и были на голову разбиты. Генерал Ваньян-чен-хо-шан умер.
Монгольские войска после сражения при горе Юй-шань распростерлись на север. Из проходимых ими областных и уездных городов не осталось ни одного, который бы непокорился или небыл взят. После сего из Тхан-чжеу пошли на Бянь-цзин. Два Нючженские полководца шли из Дынь-чжеу на помощь сей столице. Они вели 150.000 пехоты и конницы; Монголы в 3.000 конницы шли по пятам их. Хада, советуясь с прочими, сказал: "Неприятельский отряд состоит только из 3.000, а мы медлим сразиться. Это знак слабости". Когда Нючженская армия пришла к реке Ша-хэ в области Цзюнь-чжеу, Монгольския войска без сражения отступили. Когда Нючженская армия начинала ставить лагерь; Монгольския войска снова тревожили ее. Почему Нючженская армия не могла ни отдыха сделать, ни подкрепиться пищею; но токмо шла и сражалась. По прибытии к селению Хуан-юй-дянь, в 25 ли от Цзюнь-чжеу, немогла идти далее по причине шедшего снега; здесь неожиданно получено предписание, которым велено корпусам обоих главнокомандующих поспешать к столице. В следствие чего Хада с прочими выступил в поход. Монгольския войска, переправившиеся с севера, уже все собрались, и как впереди, так и позади завалили дорогу большими деревьями. Нючженский Генерал Ян-во-янь очистил сию дорогу. После сего армия пошла вперед и расположилась при Сань-фын-шань. Многие солдаты уже около трех дней были без пищи. Монгольския войска, соединившись с войсками из Хэ-бэй, окружили их со всех сторон; разводили огни и пекли мясо, посменно имея роздых. Пользуясь изнурением и расслаблением войск Нючженских, Монголы открыли им дорогу в Цзхонь-чжеу и допустили идти, между тем с свежими войсками ударили с двух сторон; от чего Нючженская армия пришла в смятение. Крики уподоблялись обрушившейся горе. Вушань с 30 конными скрылся в бамбуковой роще; а после сего уехал в Ми-сянь. Генералы Янь-во-янь, Фан-цзэ и Чжан-хой, вооруженные длинными копьями, мужественно дрались и наконец убиты. Хада, видя, что главное дело уже потеряно, хотел спешившись сражаться: но Буха уже был сбит с своего места; почему Хада с Генералом Чень-хо-шан и проч. с несколькими стами конницы ушел в Цзюнь-чжеу. Монгольский Государь в Чжен-чжеу, получив известие, что Тулой сражается с Нючженским войском, послал к нему Генералов Хонь-буху и Цилагуня: но когда они прибыли, то армия Нючженская была уже рассеяна; почему соединенными силами осадили Цзюнь-чжеу, и провели ров за городом. Хада скрылся в пустом покое, но по взятии города Монгольские солдаты нашли его и убили. По сей причине Монголы сказали: "Вы полагались только на Желтую реку и на Генерала Ваньянь-хаду. Ныне Хада убит нами; Желтая река за нами; чего же ожидаете и не покоряетесь?"
Чен-хо-шан уклонился в одно тайное место, и когда убийство и грабеж несколько утихли, он вышел и объявляя о себе, говорил: "Я полководец царства Гинь, желаю видеться с главнокомандующим".
Монгольские конные взяли его и представили Тулэю, который спросил его о прозвании и имени. "Я Генерал Чень-хо-шан, - отвечал он: победы в Да-чан-юань, Вэй-чжеу и Дао-хой-гу мною одержаны. Если бы я умер среди волнующихся войск, то иные могли бы подумать, что я изменил отечеству. Ныне, когда умру торжественным образом, без сомнения некоторые в поднебесной будут знать меня".
Монголы убеждали его покориться, но не могли преклонить к тому. И так отрубили ему ноги, разрезали рот до ушей: но он, изрыгая кровь, еще кричал: "До последнего дыхания не унижусь".
Некоторые Монгольские Генералы, одушевляемые справедливостью, возливали кобылий кумыс и, молясь, ему говорили: "Славный воин! Если некогда ты переродишься, то удостой быть в нашей земле".
Буха бежал, но гнавшиеся за ним Монгольские солдаты схватили его, и в колодке привезли к горе Гуань-шань. Тулэй хотел склонить его к покорности, и долго убеждал к тому: но Буха ничего не слушал и только говорил: "Я вельможа Нючженской державы; в пределах Нючженских и умереть должен". После сего был убит. Сим образом погибли лучшие полководцы и храбрейшие воины Нючженского царства, и в последствии никто немог заменить их.
Объяснение. Написав: повели армию для вспоможения столице, сим приписывает попечение о службе Государю. Написав: сразились у горы Сань-фын и были на голову разбиты, говорит о сражении с неприятелями; и хотя разбиты, но не теряют славы. Чень-хо-шань прежде одержал победы в Да-чан-юань, Дао-хой-гу; но, претерпев поражение при Сань-фын, сам явился в лагерь, изъяснялся мужественно, свободно и нимало не унизился. Сим истинно доказал свое усердие к Государю. Ответ его Монголам и доныне производит сильное впечатление на читателей. И мог ли бы он достигнуть сего, если бы небыл воспламенен высочайшею справедливостью? Ах! При сем действии погибли все твердые полководцы и храбрыя войска царства Нючженского, и уже невозможно стало действовать. Не есть ли это воля Неба? Написав: умерли, сим История приписала им сохранение долга.
Во 2-й месяц царства Гинь губернии Шень-си Генералы бросили Тхун-гуань, и возвратились на восток. Монголы достигли их у горы Тьхе-лин, и всех предали смерти.
Нючженский Двор, получив известие, что Монголы вступили в Жао-фын-гуань, послал Туктань-удына в Вынь-сян, дабы учинить распоряжение в Тхун-гуань, а Генерала Туктань-богя главнокомандующим в губ. Шень-си с полномочием действовать по обстоятельствам. Богя немедленно приехал в Шань, объявил по уездам и крепостям, чтоб перевести жителей в большие города, а съестные запасы и обозы собрать в Шань-чжеу, и чтоб ближайшие к горам уклонились от неприятеля в укрепленные места. В сие самое время Алиха объявил Туктань-удыну повеление Двора, чтобы следовать для вспоможения столице. В следствие сего Удын с главнокомандующим в Тхун-гуань Генералом Нахата-хэюй и с главнокомандующим в Цин-чжеу и Лань-чжеу Генералом Ваньянь-чунси, оставя все приготовления в помянутых городах, пошли со 110.000 пехоты и 5.000 конницы в Шань. Съестные запасы городов: Тхун-чжеу, Хуа-чжеу и Вынь-сян простирались до нескольких сот тысяч полумешков. Изготовили около 200 судов, и хотели все сплавить по реке на восток: но вдруг получили известие о приближении Монгольских войск. Как хлеб еще не успели нагрузить, то суда отпустили на низ пустыми. Снова собрали народ, чтобы перевести хлеб из магазинов, находящихся в Лин-бао и Цзе-ши. В сие самое время пришли Монгольские конные отряды, ограбили и побили великое множество жителей. Нючженский Комендант Ли-пьхин покорился с крепостью Тхун-гуань Монголам. После сего Монгольские войска беспрепятственно пришли в Шань. Удын выступил с войсками из Вынь-сян, старые и малолетние шли в след за ними. Идучи по юго-западной дороге, вступили в большие горы: но тут посреди льдов и снегов многие офицеры отложились. Монголы услышали о сем, и, вышедши из Лу-ши в нескольких стах конницы, догнали их. По горным дорогам лежащие снега от дневного солнца таяли; следовавшие за войсками женщины и девицы, идучи по колена в грязи, бросали старых и малолетних. Горы наполнились плачем и воплем. Дошедши до горы Тьхе-лин, хотели сражаться, но от голода обессилели. Почему Ваньянь-чунси первый покорился: но Монголы отрубили ему голову. От сего Нючженские войска пришли в великое смятение. Удын и Хэюй с несколькими десятками конных ушли в ущелья; но, преследуемые конницею, были догнаны и все преданы смерти.
В 3-й месяц Монголы, обложили Ло-ян. Царства Гинь объездный Генерал Цян-шень, упорно сражаясь, отразил их.
Когда Монголы, установив баллисты, начали осаждать Ло-ян, то в сем городе охранных войск находилось только от 3-х до 4-х тысяч солдат, собравшихся из армии, разсеянной при Сань-фын-шань, и около ста человек из корпуса Генерала Чень-хо-шан. Генерал Сахалянь, по причине открывшегося на спине вереда, не мог командовать: почему бросился в водяной ров и умер. Главнокомандующий Жинь-шеу-чжен сам принял начальство, и когда он пошел для вспоможения столице, то жители страны Хэ-нань объявили Цян-шень начальствующим, и препоручили ему 2.500 человек войска.
По прошествии трех дней, Монгольские войска обложили город с трех сторон. Цян-шень сделал знамена из лоскутьев платья, поставил на стене городской и, обнажив себя, начал сражаться. Он с несколькими стами сильных солдат всюду поспешал для подкрепления, для поощрения войск производил сильный крик, как будто было их до 10.000 человек. Когда недостало оружия, то употребляли деньги вместо железков к стрелам; каждую Монгольскую стрелу разрезывали на четверо, и стреляли посредством плетей или трубок. Еще построили отбойныя машины, из которых несколько человек могли метать большие каменья далее ста шагов, и при каждом разе попадали в цель. Цян-шень бегал и всюду помогал, и куда ни приходил, везде одерживал верьх. Монголы, усиливая войско и упорно осаждая, в три месяца не могли взять города и отступили.
Двор Гинь послал Царевича Ваньянь-агэ заложником к Монголам, и просил о мире.
Летом, в 4-й месяц, Монголы отступили и расположились лагерем по рекам Ло-шуй и Желтой.
Монгольский Государь, намереваясь возвратиться на север, отправил посланника из Чжен-чжеу в Бянь, с предложением, чтобы Нючженский Государь покорился; сверх сего требовал выдать Академика Чжао-бин-вынь, Ян-шен-гун, Кхун-юань-цо и проч., всего двадцать семь фамилий, также семейства поддавшихся Монголам, жену с детьми Генерала Ира-бухи, швей и птичных охотников. И так, вместо всего, Нючженский Государь отправил первого Министра Ли-ци представить Царевича Ваньянь-шеу-шунь Монголам в заложники и просишь о мире. Генерал-прокурор Фоймо Эгудэ (Удэ) назначен посланником для заключения мира. Они еще не отправились, как Монгольский Субуга, услышав о сем, сказал: "Я получил повеление осаждать город: другого ничего не знаю".
И так поставил осадные машины; по берегу городского водяного рва построил палисад; согнал пленных Китайцев, даже женщин, девиц, стариков и детей, и заставил их носишь на себе хворост и солому, чтобы завалить ров. В несколько минут заровняли около десяти шагов. Как решились договариваться о мире, то Министр Ваньянь-баксань не смел сражаться с Монголами. В городе обнаружилось неудовольствие и ропот. Нючженский Государь, услышав о сем, в сопровождении шести или семи конных выехал за вороты Дуань-мынь и прибыл к судовому мосту. В сие время от недавняго дождя сделалось грязно. Как Государь выехал неожиданно, то жители столицы в изумлении незнали, что делать; только становились на колена подле дороги. Старики и дети теснились пред ним; некоторые по ошибке касались его одеяния. В скором времени прибыли к нему Министры и прочие чиновники. Подали ему параплюй, но он не принял я сказал: "В армии все под открытым небом: для чего же мне иметь параплюй?"
К нему подступили около 60 солдат из юго-западного корпуса и сказали: "Северные войска уже до половины заровняли городской ров: а Министр отдал приказ не пускать ни одной стрелы, опасаясь помешать переговорам о мире; что это за расчет?"
Государь сказал им: "Я для спасения подданных решился именоваться вассалом, платить дань и во всем повиноваться. Имею только одного сына, который еще не пришел в возраст: теперь и его посылаю в заложники. Потерпите несколько, пока сей Князь выедет. Если после сего Татаньцы не отступят, то и тогда не поздно будет отчаянно сражаться".
В сей день великий Князь отправился в путь: но Монголы, несмотря на сие, начали осаждать соединенными силами. В столице строили балисты во дворце. Ядра были сделаны совершенно круглые, весом около (Китайского) фунта; а камни для них брали из горы Гын-ио. Баллисты, употребляемые Монголами, были другого вида. Они разбивали жерновые камни или каменные катки на два и на три куска, и в таком виде употребляли их. Баллисты были строены из бамбука, и на каждом углу стены городской поставлено их было до ста. Стреляли из верхних и нижних попеременно, и ни днем, ни ночью не переставали. В несколько дней груды камней сравнялись со внутреннею городскою стеною. Отбойные машины на стене городской построены были из огромного строевого леса, взятого из старых дворцов. Как скоро дерева размозжались от ударов, то покрывали оные калом лошадиным, смешанным с пшеничною мякиною, и сверх сего обвивали сетьми, веревками, канатами, тюфяками. Висячие дощатые щиты снаружи обиты были воловьими кожами. Монгольские войска употребили огненные баллисты и где был сделан удар, там по горячести не можно было вдруг помогать. Старики сказывали, что династии Чжеу Государь Ши-цзун, строя городскую стену, глину для сего брал из Ху-лао. Сия глина крепка и плотна как железо; и от ударов из баллист приметны были одни впадины. Монгольские войска сделали за городским рвом земляной вал, который в окружности содержал сто пятьдесят ли. На сем валу были амбразуры и башни. Ров и в глубину и в ширину имел около 10 футов. На каждом пространстве от 30 до 40 шагов был построен притин, в котором стояло около 100 человек караульных. В начале Баксань приказал за городскими воротами построить земляные пристенки, кривые и узкие, чтобы два или три человека могли проходить и стеречь, дабы Монголы не могли отбить или осадить ворот.
Генералы предлагали делать по ночам вылазки; но войска не могли нечаянно выступать, а если когда и выходили, то Монголами тотчас были примечаемы. После того выбрали 1000 человек отважнейших солдат, которые должны были, из прокопанного под городского стеною отверстия переплыв чрез ров, зажечь подставки под баллистами. На стене городской выставлены были сигнальные фонари из красной бумаги, по зажжении которых надлежало плыть чрез ров. Монголы и сие приметили. Еще спускали бумажных гусей (змейков в виде гусей) с прикрепленными к ним объявлениями, для убеждения в плен взятых Китайцев. Когда сии змейки были над Монгольским лагерем, то нитку отрывали. Политики говорили, что Министры хотят бумажными гусями и фонарями отразить неприятеля; это трудно.
В сие время Нючженцы имели огненные баллисты, которые поражали, подобно грому небесному. Для сего брали чугунные горшки, наполняли порохом, и зажигали огнем. Сии горшки назывались чжень-тьхянь-лэй (т. е. потрясающий небо гром). Когда баллиста ударит и огонь вспыхнет, то звук уподоблялся грому, и слышен был почти за 120 ли. Сии горшки сжигали на пространстве 120 футов в окружности, и огненными искрами пробивали железную броню.
Монголы еще делали будочки из воловьих кож, и в них, подошед к стене городской, пробивали в ней углубление, могущее вместить одного человека, которому со стены городской никак нельзя было вредить. Некоторые представили против сего способ, чтоб спускать со стены городской на железной цепи горшки чжень-тьхянь-лэй, которые достигши выкопанного углубления, испускали огонь, совершенно истреблявший человека и с кожею воловьею. Еще, кроме сего, употребляли летающия огненныя копья, которые, быв пускаемы чрез зажигание пороха, сожигали за 10 от себя шагов.
Монголы сих только двух вещей боялись. Они осаждали город 16 суток, денно и нощно. Около миллиона с обеих сторон убито при сей осаде. После сего и могила матери Нючженского Государя была раскопана. Субут видел, что невозможно взять города: почему, приняв ласковый тон, объявил, что открыты мирные переговоры между государствами и военныя действия прекращаются. Нючженское правительство согласилось на его предложение, и отправило Ян-цзюй-жинь, советника палаты финансов, за городом угостить войска Монгольские и поднести дорогие дары. После сего Субут дал слово отступить с войсками, и расположился между реками Желтою и Ло-шуй.
Вице-Министр Чигя-кацик, приписывая себе славу в защищении города, хотел в сопровождении всех чинов явиться во дворец с поздравлением. Но Вице Министр Нэйцзу-сэдэ сказал: "Клятва, под городскими стенами учиненная, в Чунь-цю почитается стыдом: кольми паче можно ли поздравлять с прекращением осады?"
Кацика, рассердившись, сказал: "Престол спасен, Государь избавлен от опасности - и вы несчитаете это радостию?"
Он приказал Академику Чжао-вынь-бин сочинить поздравительный доклад. Чжао-вынь-бин сказал на сие: "По Чунь-цю, когда новый дворец сгорел, три дни плакали. Ныне после таковой осады столицы, в сообразность обрядам, надлежит утешать, а не поздравлять".
Сим дело кончилось. Нючженский Государь, вступив на ворота Дуань-мынь, объявил прощение, обнародовал награду чиновникам и разночинцам, которые могут починить или обратно взять важный какой либо город; войскам сделал угощение и награду; уменьшил свой стол; отменил ненужных чиновников; отпустил девиц из дворца; запретил в докладах именовать себя премудрым; слова: премудрый указ, заменил словом: предписание. В столице прекращены строгия меры, и пешие солдаты начали выходить за ворота Фын-цю-мынь для сбора зелени и дров. После сего открылась в городе зараза, продолжавшаяся 50 дней. В течение сего времени около 900.000 гробов вынесено было из городских ворот, не считая бедных, которые не в состоянии были похороняться.
Объяснение. Положение Нючженского Двора час от часу становилось хуже. Тщетно просил он мира у Монголов. Олень, попавшийся в яму, может ли убежать? Твердые полководцы и храбрыя войска как скоро погибли, то уже невозможно стало помышлять об обратных завоеваниях. Хотя и так, но каждый что делает, то и получает в возмездие. Таково есть взаимное соответствие Небесного порядка. Нючжисцы притесняли Срединное государство; хищнически овладели землями дома Сун. Точь в точь таким же образом и Монголы поступили с ними.
Осенью, в 7-й месяц, Двор Гинь убил Монгольских посланников, всего около 30 человек.
Нючженский солдат Шен-фу с товарищами убил на подворье Монгольского посланника Тхан-цин с прочими, всего до 30 человек. Нючженский Государь оставил их без суда: в следствие сего переговоры о мире прекращены.
Царства Гинь Генерал Вушань, собрав войска, пошел для избавления столицы Бянь. В осмый месяц сии войска, встретившись с Монголами у Цзин-шуй, все разбежались.
После поражения, претерпенного при горе Сань-фын, Вушань ушел в Нань-ян, собрал из рассеявшихся войск 100.000 и расположился при Лю-шань. Когда Бянь-цзин был в осаде, то Нючженский Государь предписал Генералу Вушань с Губернатором в Дын-чжеу Ваньянь-сэлэ и с Коммендантом в Гун-чан Ваньянь-хушаху, совокупив войска, идти на помощь. Вушань, приближаясь к восточной стороне города Ми-сянь, встретился с Монголами. Поставив войска в Мэй-шань-дань, он отправил к Ваньянь-сэлэ сказать, чтобы, расположившись лагерем в крепком месте, подождал его, дабы вместе идти. Ваньянь-сэлэ, крайне поспешая в Бянь, непослушал его. Нючженский Государь приказал Чигя-кацику идти с войсками для подкрепления Генерала Вушань. Ваньянь-сэлэ, дошед до реки Дзин-шуй, встретился с Монголами, и войска его без сражения разсеялись. Войска Генерала Вушань также разбежались и возвратились к Лю-шань. Чигя-кацика три дни стоял в Чжун-миао. Получив известие, что войска Генерала Ваньянь-сэлэ рассеялись, в ночи бросил обоз и поспешно возвратился в столицу.
Корейцы убили всех Монгольских чиновников. Монголы пошли воевать Корею.
Корейский Король убил всех определенных Монголами Даругаци, и с войском своим ушел на морской остров. Монгольский Салитай пошел войною, и скончался в армии.
Зимою, в 10-й месяц, Монгольский Тулэй умер.
Тулэй оставил по себе шесть сыновей, из которых старший назывался Мункэ, следующий Бэньэргэ, третий Худуту, четвертый Хубилай, пятый Шилмынь, шестый Эрэбугэ.
В 12-м месяце Монголы отправили в царство Сун посланника для заключения союза против царства Гинь. Дворе Сун согласился.
Монголы два раза посылали Ван-цзе в царство Сун договариваться, чтобы с двух сторон напасть на Нючженей. Ши-сун-чжи доложил о сем Государю. Все министерство одобрило сей поход, дабы воспользоваться случаем к отмщению. Один Чжао-фань с неудовольствием сказал: "В правление Сюань-хо союз на море в начале был очень тверд; но в последствии сделался источником несчастий. Не должно оставлять сей урок без внимания".
Император не принял совета, и приказал Министру Ши-сун-чжи отправить посланника с обещанием согласия. И так Дзэу-шен послан с ответом. Монголы, по успешном окончании похода, обещали возвратить дому Сун страну Хэ-нань.
Объяснение. Дом Сун был во всегдашней вражде с Домом Нючженским и по порядку должно было отмстить оружием: но для сей войны заимствовать пособие от Монголов также было несовместно. Союз, заключенный на море в правление Сюань-хо, долженствовал служить уроком. Иностранцы вероломны; неможно сближаться с ними: как же можно было заключить мир, отправить посланника, и вступить в военный союз с ними? Сверх сего Монголы уже обнаружили свое бесчеловечие в царстве Сун. Ли-цзун (имя Китайского Государя сего времени) единственно помышлял об отомщении и напротив верил тому, чему бы ненадлежало верить. Почему, как скоро предложили о военном союзе, немедленно согласился на оный. По сей причине в Ган-му выше пред сим было писана, что отправили посланника к Монголам, а здесь написано: согласился. Из сего явствует, что дом Сун сам желал сего союза, а не по просьбе Монголов заключил оный; и что в последствии Монголы вступили в Южный Китай с оружием, сами Китайцы навлекли сию войну. Таков есть смысл Исторического писания, предосудительного для Китая. Искони много заключали военных союзов: но еще не было, чтобы Китай предварительно искал связи с иностранцами. Если бы Государь и чины дома Сун имели человеческое сердце, то устыдились бы умирать в гибельной стране. Да послужит настоящее обстоятельство зерцалом для тех, которые в последствии пожелают легко верить иностранцам!
Царства Гинь Государь Ваньянь Шеу-сюй убежал в Хэбэй. Монгольский Субут снова обложил Бянь.
В Бянь-цзин съестные запасы кончились, вспоможение отовсюду было пресечено. Положение столицы сделалось опаснее и затруднительнее. Нингясу приказал вельможам собраться на совет. Некоторые представляли, что Гуй-дэ со всех сторон укреплен водою, и представляет удобность защищаться в нем. Другие советовали пробраться подле Западных гор в Дын-чжеу. Наконец некоторые говорили, что, предполагая идти в Дын-чжеу, не надобно забыть, что Субут стоит в Жу-чжеу. Почему советовали лучше взять дорогу чрез города Цай-чжеу и Чень-чжеу, а отселе поворотить в Дын-чжеу. Нючженский Государь незнал на что решиться, а спросил мнения у Секретаря Бай-хуа. Сей сказал ему: "Гуй-дэ хотя и крепок, но когда издержан будет хлеб, то останется ожидать смерти. Отнюдь наследует отправляться туда. Но как Субут стоит в Жу-чжеу, то невозможно ехать в Дын-чжеу. Судя по настоящему положению дел, надлежит прямо идти в Жу-чжеу и в один раз решить все. Лучше сразиться на половине пути, нежели в Жу-чжеу, и лучше сразиться за городом, нежели на пути: ибо в нашей армии уже мало и хлеба и силы. Чем далее уклоняться от столицы, тем более будут уменьшаться съестные запасы армии; лошади будут питаться подножным кормом. Дела чем далее, тем будут затруднительнее. Если бы наши войска улучили случай сразиться, то одним сим походом решили бы судьбу государства. Сим образом можно вне ободрить дух в войсках, внутри подкрепить надежды жителей столицы. Не для чего следовать плану уклонения и переселения. Люди обыкновенно имеют привязанность к дому и едва ли охотно пожелают следовать за нами. Надлежит основательно обдумать сие".
Нючженский Государь недослушал его, и, призвав Генералов, предложил им, что по причине недостатка в съестных запасах в столице, он решился выехать. Генералы представили, что ему не следует выезжать, а предписать, что нужно полководцам. Нючженский Государь хотел определить Фуча-гуаньну главнокомандующим над конницею, Гао-сянь главнокомандующим над пехотою, Лю-и товарищем их. Он намерен был уполномочить сих трех человек: но Вице-Министр Нэйцзу Эньчу сказал сим: "Вы незнаете, как высоко держать бороздник, и можете ли столь легко принимать на себя важныя государственныя дела".
Все собрание молчало; один только Гуаньну сказал: "Если Генералы и Министры хороши, то для чего употреблять нас?"
И сие дело также оставлено. Вследствие сего первый Министр Сабу, Губернатор Баксань, младший товарищ главнокомандующего Эньчу, старший Министр Ли-си и главнокомандующий Туктань-бэгя назначены с войсками сопровождать Государя. Нашень товарищ Министра, Санябу правитель столицы, Чжу-кхай коммендант внутренняго города, главнокомандующие внешняго города, восточной стороны Босху, южной стороны Чжугя-иочжу, западной стороны Цуй-ли, северной стороны Фучжури-майну, оставлены главнокомандующими в столице. После сего Государь, отворив государственное казначейство, также взяв разные вещи из придворного казначейства и одеяние дворцовых женщин сделал награду офицерам и солдатам. В народе. разнеслась молва: что Государь уезжает в Гуй-дэ. Семейства военнослужащих оставались в столице, и, по причине оказавшегося недостатка в хлебе, должны были ожидать неминуемой смерти; а хотя бы и отправились в Гуй-дэ, но за издержками для армейских лошадей неможно было долго поддерживать себя. Нючженский Государь приказал Министру Сабу пропустить слух, что вместо прежняго мнения о государевом путешествии, принято мнение советника Бай-хуа, чтобы идти в Жу-чжеу и требовать сражения. Государь, при отъезде из Бянь-цзин, слезно простился со вдовствующею Государынею, с Государынею супругою и прочими Царицами. Доехав до ворот Кхай-ян-мынь, обратился к оставшимся в столице войскам, и сказал: "Здесь находится Жертвенник Духам Ше-цзи и Великий храм Предкам моим: недумайте, чтобы ваше рвение небыло принято за услуги. Ежели возможете защитить город от непредвидимых случаев, то будете награждены не менее войск, сражающихся в поле".
Слышавшие сие проливали слезы. В сей день пришли вспомогательные войска Генерала Хушаху, начальствовавшего в городе Гун-чан. Он донес Государю, что от столицы к западу на 300 ли протяжения совершенно нет жилища; невозможно ехать: лучше предпринять путешествие в Цинь-чжеу или Гун-чан. В следствие сего Нючженский Государь решился ехать на восток. Он остановился при местечке Хуан-лин-ган. Баксань ударил на Монголов, и взял у них два укрепления. Здесь он полонил Генералов из Хэ-шо, которых Нючженский Государь простил и дал им печати. Вельможи настоятельно предлагали, что, употребив сих Генералов вожатыми, можно торжественно вступить в Кхай-чжеу, взять Да-мин и Дун-пьхин и рыцари примут нашу сторону. Оньду-часунь сказал на сие: "Вдовствующая Государыня и Государыня супруга находятся в Южной столице. Следуя на север, если сверх чаяния встретим противное нашему предположению, то Государь останется одинок, что же он предпримет тогда? Если ехать в Гуй-дэ, то и чрез полгода едва ли можно возвратиться в столицу. Лучше прежде взять Вэй-чжеу; то удобнее будет возвращение к столице".
- "Государь! сказал на сие Баксань: ты непривык к верховой езде; и сверх сего нужно, чтобы Монголы не знали о твоем местопребывании. Ныне можно остановиться в Гуй-дэ, а мне дозволь с покорившимися Генералами идти на Дун-пьхин, и ожидать прибытия войск, чтобы вдруг тронуться в поход; сим образом можно покорить Хэ-шо и отвлечь неприятельския войска из Хэ-нань".
- "В Вэй-чжеу, сказал Гуаньну: есть хлеб, которым можно воспользоваться".
- "Если неможем удержать столицы, возразил Баксань: то что будем делать, получивши Вэй-чжеу?"
Нючженский Государь обманулся здесь, и устремил все мысли в Хэ-шо. Монгольский Субут, получив известие, что он оставил Бянь, снова обложил сию столицу войсками.
РАД. Летопись монгольских эмиров в Хорасане [1.2, т.2, с.33-34].
На должность эмира этой страны и страны Мазандерана был назначен Чин-Тимур, [происходивший] из кара-хитайских родов. Дело обстояло так: во время завоевания Хорезма Джучи оставил его от своего имени в Хорезме в должности шихнэ. Во времена каана, когда он посылал Джурмагуна в Иранскую землю, он приказал, чтобы начальники и баскаки областей лично отправились в поход. Помощник Джурмагуна Чин-Тимур, в соответствии с приказом, выступил из Хорезма дорогой на Шахристанэ. И из других краев [от] каждого царевича прибыло по эмиру. Также и Джурмагун назначил от каждого царевича к Чин-Тимуру по одному эмиру: со стороны каана - Кол-Булата, а ... со стороны Бату, Кызыл-Бука - со стороны Чагатая, а ... от Соркуктани-беги и царевичей. Когда Джурмагун ушел, оставив без внимания дела Хорасана, подстрекатели и чернь каждый миг сеяли всяческую смуту и волнение в областях. Карача и Туган-Сункур, которые оба были эмирами султана Джелал-ад-дина, производили в Нишапуре и его пределах нападения, убивали шихнэ, которых Джурмагун поставил во главе тех областей, и забирали тех людей, которые говорили о подчинении монголам. Джурмагун для отражения Карачи послал Чин-Тимура и Кол-Булата в пределы Нишапура и Туса. Кол-Булат после обращения в бегство Карачи вернулся обратно.
Когда до его величества каана дошло известие о волнении в Хорасане, он приказал, чтобы Тайр-бахадур повел из Бадгиса войско, отразил Карачу и затопил бы водою их жилища и стоянки. Согласно приказу он отправился в путь и по дороге услыхал, что Карача, разбитый Кол-Булатом, укрылся в Калэ-и-Арк в Систане. Тайр-бахадур пошел ее осаждать и в течение двух лет вел подкопы, пока не взял ее. Из Систана он послал гонца к Чин-Тимуру [передать]: "Дела управления Хорасаном по приказу каана вверены мне, воздержись распоряжаться в нем по своему усмотрению".
Тот ответил: "Слова о восстании населения Хорасана противоречивы. Как можно уничтожить такую область и столько людей за преступление Карачи? Я посылаю к каану гонца с донесением об этом обстоятельстве и поступлю так, как будет приказано".
Гонцы Тайр-бахадура вернулись в ярости. А Джурмагун послал гонца, чтобы он [Чин-Тимур] и эмиры с войском вернулись обратно и присоединились к нему, а управление Хорасаном и Мазандераном передали Тайр-бахадуру. Чин-Тимур отправил Кол-Булата, который был [одним] из приближенных каана, с хорасанскими и мазандеранскими эмирами к его величеству каану. В это время мелик Беха-ад-дин Саалук вышел из крепости на том условии, что он его пошлет к каану. Чин-Тимур вернулся из Мазандерана, а большая часть населения крепостей Хорасана покорилась [благодаря] слухам о положении мелика Беха-ад-дина. Когда он прибыл к Чин-Тимуру, то был отмечен большими почестями.
У Л У СД Ж У Ч И
ЛАВРЕНТЬЕВСКАЯ ЛЕТОПИСЬ [7.1, т.1, с.196]
В лето 6740... Того же лета придоша Татарове, и зимоваша не дошедшее до Великого града Болгарского.
