"Удастся ли приткнуться где-то до темноты?.." - подумал Тузик, садясь на бетонную балку. Нестерпимо ныли стопы, растертые о домодельные лапти, сшитые из кусков старой автопокрышки и выцветшего тряпья. Это была неудобная обувь, но другой обуви Тузик не знал - всю свою короткую жизнь он проходил в таких самоделках. Но никогда прежде не думал он, что ноги можно сбить и растереть до такой степени - ни на самом долгом промысле, ни даже во время скитаний он ни разу так не разбивал их. Должно быть, ноги уже склеились с лаптями от свернувшейся крови... Он попытался снять правый лапоть - но боль стала нестерпимой. Будто не лапоть снимаешь, а кожу сдираешь.
Еще несколько часов назад мысль о приближении ночи внушала ужас - но теперь она не вызывала ничего, кроме тоски, вялой и сонной. Мальчик сильно устал, и всё стало безразличным: и сумрак, наползающий на город, и всевозможные ночные ужасы, понемногу просыпающиеся в своих логовах среди руин, подвалов и коллекторов, и то, как мир вокруг медленно и постепенно меняется, превращаясь в темную непонятную массу, зловещую и опасную. Когда-то это черное нечто бессильно пугало, заглядывая в окна - а теперь оно грозило поглотить маленького скитальца, утопить и похоронить его под своей холодной тяжестью. Это была далеко не первая ночь, которую Тузик встречал на улице - но сейчас рядом не было никого, кто мог бы защитить или просто составить компанию, разделить наступающую волну страха. Страх, однако, был уже довольно бесцветным и безразличным, отступал, словно тоже устал.
И вдруг - сердце подпрыгнуло в груди, теплой волной прогнав кровь по жилам, - случайный взгляд Тузика наткнулся на ржавую дверь, распахнутую настежь. Совсем рядом, в каком-то десятке метров... Мальчик вскочил с балки и захромал в ее сторону - каждый шаг отдавался болью в кровоточащих стопах и уставших мышцах. Вот и показался дверной проем, зловещий и таинственный провалом, напоминающий глазницу черепа, невидящую - но всё равно пугающую. Парнишка остановился в неуверенности. "Неужели нашел?.." - забилось его сердце.
Из двери веяло странным ветром, ровным, тихим и прохладным. Он нес с собой загадочный запах, не похожий ни на один из знакомых запахов, запах странный и зловещий. Пахло влагой. Прохладой. Пылью. Чем-то тонким, неуловимым, неописуемым - этот запах наводил на мысль о тлене, о прахе, о старом, забытом, древнем, утратившем свое значение и обретшем взамен таинственность. Тузик поежился, вдыхая этот запах с растворенной в нем тайной.
Тем не менее, в этом запахе не было ничего, выдающего чье-либо присутствие. Тузику не верилось, что такой замечательный, почти целый дом может быть незанятым...
Дом был очень высоким - пожалуй, самым высоким в округе, к тому же он почти не подвергся разрушению и высился над руинами высокой, прямоугольной башней красного кирпича с черными дырами окон. Какое-то время мальчишка стоял, не решаясь войти, и разглядывал эту громадину, словно нависающую над ним на фоне темнеющего неба. В этом небе уже начали зажигаться первые звезды - далекие, холодные...
На город быстро и неуклонно наступала темно-серо-синяя предвестница ночи - мгла, дышащая мертвым холодом, покрывала собой разрушенные улицы, выпускала на волю подземную влажную жуть, днем таившуюся в подвалах, а теперь наводняющую собой руины... Тузик попытался получше закутаться в свои лохмотья. Бесполезно - этот ужасный день превратил его подобие одежды, и без того ветхое, в невообразимую бахромчатую рвань, не дающую ни малейшей защиты от холода.
Что-то маленькое и быстрое прошуршало у мальчишки за спиной. "Крыса. А может - сколопендра. Или зубарик..." - он оглянулся и внимательно оглядел россыпь раскрошенного кирпича, по которой и прошмыгнуло неведомое существо. Страх вернулся, колючим холодком вскарабкавшись по ногам.
Впереди - неведомая Тайна, поселившаяся в пустом доме, на первый взгляд тихая и неподвижная. Но как знать - а вдруг это неподвижность затаившегося в засаде хищника?.. Сзади же приближалась Ночь - мать и покровительница кошмаров, придуманных и реальных, впустую пугающих и смертельно опасных.
Паренек встрепенулся, разом поборол все сомнения, вооружился кирпичом и решительно захромал к двери.
Сразу же за порогом Туз замер, вглядываясь в темноту и вслушиваясь в тишину. Кирпич поднял над головой - пусть кто-то или что-то попробует появиться из тьмы!.. Понимал, конечно, что силенок в его тощем теле очень мало, да еще и после дня, полного скитаний и погонь - но с оббитым кирпичом, жалким подобием оружия, всё же было чуть-чуть спокойней.
Но никто из тьмы не появился и никаких звуков по-прежнему не было слышно.
Глаза быстро приспосабливались к темноте, и вскоре мальчик уже видел, что находится в зале с несколькими угловатыми колоннами и сухим растением в расколовшейся кадке. Стены и колонны были покрыты вспучившейся и встопорщенной краской, как голубой чешуей. Пол усеивала штукатурка, осыпавшаяся с потолка; груды хлама, занесенного ветром, лежали тут и там.
Убедившись, что никто не спешит на него бросаться, Тузик закрыл дверь - с трудом, с диким скрипом и визгом заржавленных петель, - и запер ее на старый засов (который, к его великому удивлению, двигался почти свободно).
Глаза, привычные к бессветным ночам, проводимым в подвалах и развалинах, быстро привыкли к темноте, и мальчишке не понадобилось много времени, чтобы отыскать лестницу. Перебравшись через рухнувшую дверь, он осторожно, почти бесшумно зашагал вверх, держа кирпич наготове.
Это было одним из главных правил: если нашел для ночевки сшумно зашагал вверх, держа ьккакое-то сооружение - ночуй как можно дальше от земли. Всевозможные твари, выползающие на ночную охоту, как правило, бродят по земле и нижним этажам руин. А на верхних этажах можно встретить разве что ворон или черных крыс - извечных врагов, охотящихся на молодь соседей, или пугливых полосатых кошек, промышляющих и воронами, и крысами. Или разных насекомых размером от пылинки до кулака. Это неопасные соседи - пусть и не слишком приятные. Они не нападают стаями, не кидаются из засады, не жалят исподтишка... не стреляют из луков и не бросаются с ножами... Они не склонны терзать кого-то ради собственного удовольствия...
Тузик поднимался по лестнице - пролет за пролетом, клетка за клеткой, - и ему казалось, что этим ступеням не будет конца. На лестнице еще было светло: заходящее солнце заглядывало в каждое окно на каждой лестничной площадке между этажами. Но этажи казались темными зловещими пещерами, полными жутких теней... Но - ни единого шороха. Ни единого запаха. Нет, конечно, пахло гнильем и ветошью - но ни крысиного, ни вороньего, ни кошачьего запаха не было. Даже мха, травинок и корней в щелях и трещинах Тузик не приметил. Словно все живое избегало этот странный дом...
Мальчик шагал и шагал по бесконечным пролетам. Стены были покрыты топорщащейся краской, местами штукатурка обвалилась, обнажив красные кирпичные стены. Но всё же дом очень хорошо сохранился. Пожалуй, такие сохранные дома Тузику еще не попадались: казалось, будто время пощадило его и шло в нём медленней, чем в остальном мире. Во многих местах можно было различить непонятные, кривые надписи, накарябанные на стенах невесть когда и кем. Что бы они могли значить?.. Тузику было не столько страшно, сколько странно - он испытывал странное чувство, имеющее долю боязни и долю интереса. Страх пытался удержать его. Любопытство толкало вперед и вверх, дальше и дальше по лестнице - и оно побеждало страх.
Он приостановился на одной из площадок между этажами, выглянув в пыльное окно. Улицы, как русла, заполнились густой тенью, бросаемой руинами; солнце почти спряталось за каким-то строением, разлив по горизонту разводы красно-сиреневого зарева. Развалины, похожие то на гнилые старческие зубы, то на битые бутылки, то на решета, тоскливо темнели на фоне зарницы. Все закаты в этом жестоком мире были красивыми, тоскливыми и страшными. Вот-вот солнце спрячется за горизонтом, и зарево быстро потухнет, словно растворившись в темных небесах, и одна за другой покажутся луны и звезды... И как знать - увидишь ли ты следующий день?..
Ужасный день - самый страшный день в жизни Тузика, - закончился.
Сколько страха пришлось натерпеться ему в этот день!.. Долго-долго, еще много лет видел он в ночных кошмарах это путешествие через незнакомые улицы, похожие на зловещие лабиринты, полные опасностей и ловушек; как он карабкался через завалы кирпичей и ломанного бетона или плутал, обходя их; ранился о торчащую арматуру и битое стекло. Никогда не забыл он, на всю жизнь запомнил боль в разбитых и стертых доли плутал, обходя их; как он хромал на обе нгиз незнакомые улицы, по крови стопах, заставляющую хромать на обе ноги, как каждый бугор и каждый камень ножом впивался в подошву. Как замирал от страха, слыша вдали человеческие голоса, а оправившись от страха, бежал без оглядки... Как чья-то стрела просвистела рядом и стукнулась о стену...
Люди были самым опасным врагом - их следовало бояться больше всего. Конечно, были в этом жутком городе и косматые дикие собаки (от одной из собачьих свор Тузик едва-едва спасся утром), громадные серые крысы, вороны, нападающие на больных и раненых, всевозможные многоногие и острозубые существа, которым и названия-то нет, - но... Двуногие были куда как страшней. Самые умные, самые коварные, самые жестокие звери каменных дебрей...
Он боялся людей. А самого себя человеком уже давно не считал - он казался себе каким-то несчастным, запуганным зверьком, вроде потерявшегося кутенка или черной крысы. Да, когда-то он был одним из этих двуногих жестоких зверей - но эти времена уже почти стерлись, почти вытравились из памяти, оставив только смутные, грустные, болезненные отпечатки. Впрочем, даже в те поры чужих людей следовало остерегаться: множество раз он видел, как караульные стреляют в кого-то из окон, и как его отец и соседи, вооружившись палицами, копьями и луками, отправляются отгонять "залетных", или как мужчины каждый день отправляются в дозор - следить за территорией. Уже тогда люди были врагами - исключение делалось только для торговцев, привозящих муку, крупы, кислое молоко, инструменты, наконечники для стрел и копий; и великое множество других полезных вещей. Торговцев всегда впускали в дом, они всегда были желанными гостями, и с их приходом мрачное жилье собирателей оживлялось.
Всех прочих людей следовало стеречься. Собиратели из других домов свирепо охраняли свои территории, а иной раз вторгались на чужие земли. "Шакалы", живущие грабежом и воровством, устраивали коварные засады и нападали на группы собирателей, отнимая добычу. Иногда в город заходили и дикари-каннибалы из лесов - эти вовсе охотились на людей, как на дичь... Попадались и вонючие красноглазые зараженцы, покрытые чирьями - тупые, упрямые и беспощадные... Кроме того, встречались всевозможные помеси человеческих пород: собиратели, не брезгующие разбоем; или "шакалы", которые были не прочь поесть человечины; или зараженные, окончательно одичавшие дикари.
...Страшный день закончился - но он был лишь продолжением страшной жизни.
Покинув родной дом, Тузик быстро убедился, насколько густо этот город населен и насколько четко поделен между человеческими и звериными стаями. Ему сразу стало ясно, почему его племя не переселилось в более просторный дом или к более богатым районам. Территория племени была буквально зажата территориями чужими, и лишь с боем можно было бы преодолеть невидимые, но яростно защищаемые границы...
Тем не менее, ему удалось найти еще один способ перехода этих границ: страдая от голода, то замирая, то дрожа от страха, сбивая в кровь ноги, постоянно рискуя жизнью. Жизнь была постоянным мучением, но мальчик все равно цеплялся за нее мертвой хваткой. Он научился почти что инстинктивно избегать опасностей, выкручиваться из серьезных ситуаций. Жить не умом, а рефлексами. Думать не головой, а всем телом, как один из тех слизняков, что ползают в лужах после дождей.
Еще вчера их было четверо. Тузик, Червяк, Шустрый и Ворон. Вчетвером скитались они по руинам, маленькие робкие крысята... Вместе охотились на крыс, кошек и ворон, собирали слизней и красный мох, спали по очереди, сторожа друг друга. Это время тоже начало забываться, замещаясь новыми воспоминаниями и впечатлениями.
Тузик был самым слабым и неумелым в четверке, и над ним то и дело смеялись, издевались, срывали на нем злость. Тем не менее, он уже тосковал по своим товарищам. Кажется, он прибился к трем маленьким бродяжкам вскоре после ухода из дома. Они неохотно рассказывали о своем прошлом, но, насколько Тузик понял, эта троица тоже сбежала из своего дома - сбежала, ибо их племя было заражено.
Заразившийся человек покрывается язвами, струпьями и гнойниками, и медленно теряет разум, постепенно превращаясь в жестокое и прожорливое двуногое животное. Страшное, мучительное и неотвратимое превращение ждет его... Трудно сказать, что начало твориться в этом несчастном племени - но три мальчишки, не дожидаясь, когда первые нарывы появятся и на их коже, бежали в неизвестность, и бежали вовремя... Они избежали заражения - но временами Тузику казалось, что они, четыре маленьких путешественника, все же подверглись какому-то неприятному превращению: одежда превратилась в лохмотья, щуплые тела покрылись грязью, отросшие волосы стали лезть в глаза, исцарапанные руки с черными обгрызенными ногтями стали походить на крысиные лапки. Изменились и мысли, совсем другими стали чувства и привычки И прежде неприхотливые, мальчики вовсе лишились брезгливости - не смущаясь, они ели даже мясо дохлых крыс и собак, отгоняя от трупов других падальщиков. Живя нечеловеческой жизнью, они постепенно теряли все человеческое - так сползает скользкая шелуха с гниющей луковицы.
Четверо почти не разговаривали - каждый был погружен в свой собственный внутренний мир, постепенно превращающийся в руины. Сначала они грелись воспоминаниями - но старые теплые воспоминания быстро размылись и затерялись среди новоприобретенных знаний, куда более полезных. И теперь на первый план вышли чувства, обретшие звериную простоту и силу: страх, боль, гнев, голод, любопытство... Наверное, в конце концов мальчишки окончательно превратились бы в двуногих зверьков, но...
Вчерашним вечером четверка наткнулась на новую, невиданную прежде породу людей-врагов: этот отряд дюжих вооруженных молодцов в кожаных куртках с металлическими бляхами очень походил на охрану торгового каравана. Ребята осторожно следили за ними, забравшись на второй этаж развалюхи, прячась за куском оббитой старой стены. "Что случилось потом?.." - пытался припомнить Тузик. Память удержала лишь какой-то сумбур, полный ужаса. Они решили, что имеют дело с торговцами. Ворон решил подойти к ним - попробовать выпросить каких-нибудь объедков. Торговцы, приходящие из неведомых стран, всегда обладали более мягким нравом, чем жители города - на их жалость вполне можно было надеяться...
...Но у этих пришельцев не было обычных для торговцев тачек и мешков. Это насторожило Туза, но стоило ему указать на это, как Червяк и Шустрый подняли его на смех. Ворон же уже хрупал щебнем где-то внизу, приближаясь к этим подозрительным людям.
Что случилось потом - он так и не понял. Возня, крик, злодейский смех внизу. Товарищи, разом кинувшиеся наутек. Бег, быстрый бег, падение, сильно ушибленная лодыжка... Затем - разбитая голова (неловко вскакивая, он с размаху треснулся обо что-то) и кровь, стекающая на правое плечо. Настигающий тяжелый топот. Грубая ладонь, хватающаяся за окровавленное плечо. Смертельный ужас и отчаянный рывок. Падение, глухой удар, какие-то острые осколки, впивающиеся в тело...
И мельком увиденная в течении этих секунд картина застыла, словно вонзившись в память, как кусок стекла: странный караван сопровождала цепочка связанных собирателей... Спустя какое-то время он осознал увиденное, и понял, что торговать можно не только вещами и пищей, но и живым товаром - живыми людьми, неспособными дать отпор.
Каким-то чудом ему удалось избежать пленения и рабства - а вот три его друга пропали, пропали навсегда.
Бредя по лестнице, Тузик начал слегка завидовать своим пропавшим товарищам: рабовладельцы-то защитят свою живую добычу от любых опасностей, и, наверное, будут кормить пленников... Шустрый, Ворон, Червяк... Они теперь среди людей - а он один, в непонятном доме, и ночь наступает с востока, и неясно, получится ли дотянуть до утра, и что делать завтра... Мальчику стало жалко себя - жалко до боли, до бессильной злости. Он с размаху пнул ногой какую-то жестянку, стоявшую у окна. Боль пронзила разбитую стопу, и слезы хлынули из глаз. Банка глухо звякнула о стену, потом - об пол, и покатилась, рассыпая по грязному полу свое содержимое: полуистлевшие бумажки, какую-то труху с неприятным запахом. А боль в ноге оказалась последней каплей. Смертная, звериная жалоба переполнила его сердце, вмиг сбив с него корку онемения, наросшую за последние дни. Нечленораздельно всхлипнув, Тузик швырнул в окно свой кирпич: "Все равно не от кого отбиваться, да и от кого я смогу отбиться! А если и найдется кто - то пусть жрет меня на здоровье!"
Ручьи слез промыли дорожки на грязных щеках. Всхлипывая и вздрагивая от рыданий, Тузик продолжил хромать вверх по лестнице. Желтая штукатурка на потолке и стенах, старая копоть, трещины, уродливые рисунки и надписи, засоренные ступени расплывались в слезной пелене. Неужели этой лестнице будет конец?..
Конец лестницы возник внезапно. Путь преградила решетка. Несколько секунд парнишка бездумно разглядывал эту уродливую решетку: металлические полоски, покрытые облупленной синей краской и ржавыми пятнами, образовывали нехитрый узор из крестиков. Ржавый гаражный замок словно смотрел на Тузика своей скважиной: "Ну-ну. Дальше-то тебе нельзя!".
Вдоволь насмотревшись на решетку и замок, мальчик глубоко вздохнул, размазал по щекам грязь и спустился пролетом ниже - на последний этаж. Покоробившаяся дверь была открыта. Этаж этот был необычным: он представлял собой длинный коридор, свет в который проникал только из двух окон в концах коридора, да из нескольких приоткрытых дверей. Куски штукатурки и обрывки бумаги усеивали скрипучий дощатый пол. "И ни единой крыски, ни единого паучка..." - отметил про себя мальчик.
Скрип, скрип, скрип... - зашагал Туз по этому странному коридору. Это место создавало жутковатое впечатление: по всей длине коридора с неприятным однообразием чередовались одинаковые простенки и одинаковые двери. Заглянув за одну из приоткрытых дверей, бродяжка обнаружил небольшую комнатку с четырьмя заржавленными койками, покрытыми трухой, оставшейся от матрасов, и древний шкаф с распахнутой дверцей. Стекло в окне было почти целым, сплошь залепленным пылью. Разбитая форточка лежала на полу - видно, ветер хлопал и хлопал ею, покуда старые петли не оборвались. Между грязных стекол было целое кладбище всевозможных насекомых, занесенных ветром с улицы. Со стены, с затрепанной глянцевой пленки плаката, глядела какая-то тощая женщина с кудрявыми волосами. "Здесь жило четыре человека..." - подумал Тузик. - "Интересно, кем они были?.. Чем занимались, что ели?.. Куда ушли?.. И когда?.."
Когда-то, неизмеримо давно, он каждый день ходил с семьей на промысел. Он множество раз видел похожие комнаты, пустующие уже много лет - но никогда он не задумывался о тех, кто жил там прежде. Были другие заботы: найти как можно больше добычи: съедобных животных и растений, материалов, пригодных для изготовлений разных орудий... Но больше всего ценилась обросшая пылью техника и электроника, металлические изделия, провода, детали, инструменты, посуда, старинные редкости... Многие из этих вещей можно было починить и использовать для своих целей, или обменять на мясо у соседей, занимавшихся охотой на коз и овец. Технику и некоторые металлы охотно покупали торговцы. Впрочем, с каждым годом семья находила всё меньше и меньше такой добычи.
Семья... Как давно это было!.. Хихиканье сестер, оплеухи братьев, противный запах спирта, так часто исходящий от отца... Порхание иглы в грубых отцовских пальцах - и лапти, ловко сооружаемые отцом из тряпья и кусков автопокрышек... На что променял он эту жизнь?.. Ради чего?.. Разве плоха и тяжела она была?..
Тузик сжал челюсти в немой муке. Словно старая рана вскрылась и закровоточила вновь. Вспомнился тот ужасный день, уже размывшийся в памяти, потерявший все подробности и ставший единым чувственно-болезненным пятном: падение на битый кирпич, разбитый висок, теплая струйка, стекающая за пазуху, рокот отцовской брани, спиртовое дыхание, хлесткие удары, всё сильней и сильней; потом - жжение в опухающем глазу, гул в костях черепа, будто эхо от удара. Теплые струйки крови на виске, на щеке, на шее, на лопнувшей губе... Две тёплые струйки слез - слез боли и ненависти... Встревоженные голоса соседей: отца за шиворот оттаскивают в сторону, куда-то за слезную пелену... Потом - темнота, свет огня в очаге... Только один глаз видит - второй словно залило загустевшей, плотной болью... Злоба, волнами прокатывающаяся по телу, вызывающая дрожь... Долгожданный вес молотка в руке... Осторожные шаги... Горяче-спиртовое, хриплое умиротворенное дыхание - вот, совсем рядом... Глухой удар - почти наугад, туда, откуда вырывается отвратительное дыхание... Что-то с хрустом подается под болванкой, оглушительный рев, кашель, рык... Страх, ужас, безумие... Бег в темноту... Прыжок... Назад пути нет...
Как давно это было!.. Но все равно этот день навсегда остался в душе, как плохо сросшийся перелом или незаживающая язва. Очажок боли, который страшно потревожить - но иной раз случайно потревожишь, и тогда боль и вина разливаются по душе жгучим ядом. Зарастет ли он когда-нибудь, этот душевный гнойник, или всю жизнь будет напоминать о себе?
Что бы там ни было, а былого уже не изменить. Настоящее куда как важней... Почти автоматически мальчик принялся осматривать комнату, ища чего-либо полезного. Непохоже, чтобы в этом доме бывали собиратели - это в большом-то, неповрежденном доме! И это было очень странно...
Единственной ценной вещью, которую Тузику удалось найти, был пыльный радиоприемник со сломанной антенной. Если не считать сломанной антенны и батарейного отсека, разъеденного щелочью из потекших батареек, приемник был цел. Торговцы неплохо заплатят за него... Они покупают даже разбитые приборы и даже обломки их электронных частей.
С гордостью, с этакой любовью вертел он в руках этот древний приемник. Словно тепло какое-то исходило от этой серой исцарапанной пластмассовой штуковины. Тепло, заставляющее забыть о голоде, усталости, страхе и боли... Прижимая к груди приемник, Тузик побрел дальше по коридору. Пустой желудок начал напоминать о себе, зашевелившись под левым ребром - но мальчик не обращал на него внимания, поглощенный своим "талисманом". Да и все равно нечем было желудок наполнить - в странном доме даже красного мха не росло, а возвращаться на улицу совершенно не хотелось.
То, что Туз поначалу принял за окно в конце коридора, оказалось дверью на балкон. Подошел, налег рукой на заржавленную ручку. С натугой, со скрипом и треском дверь отворилась. Свежий вечерний ветер бодрящей прохладой пробежал по телу. Ночь обещала быть ясной, тихой и нехолодной... "Заночую на свежем воздухе..." - решил бродяжка. Принес на балкон полуистлевший матрас. Быстренько пробежавшись по этажу, он нашел еще одну незапертую комнату и - о чудо! - обнаружил там старый настенный коврик, рассыпающийся от ветхости. Кое-как вытряхнув его, он укрылся им и сел на матрас у перил балкона, все так же обнимая свое драгоценное радио.
Россыпи звезд проступили в потемневших небесах. Две луны - Большая и Малая, - показались у горизонта. Тень скрыла город. Там и сям показались огоньки окон: в одних окнах плясал огонь очагов, в некоторых ровно горели керосинки, в одном, самом дальнем, мерцал таинственный электрический свет. Люди продолжали жить - спокойно и привольно: сидели у теплых очагов, ужинали (а еда - вкусная, горячая!..), ложились в мягкие постели, а сами - в чистой, целой одежде... И только бедный Тузик сидел один, в рванине, голодный, на ветру, под каким-то пыльным ковриком вместо одеяла... Он теперь для всех - чужак, враг, опасность, и нет ему места там, у очагов...
Чувство собственной ничтожности, никчемности и уязвимости, своей крохотности по сравнению с огромностью Ночи, Тьмы, Страха переполнили мальчика, и он тихо заплакал, закрывая глаза грязными костлявыми ладошками. "Все это неправильно... Все - и я сам, и весь этот город, и вся жизнь..."
Вдали выли дикие собаки. Сторожевые собаки - те перелаивались между собой. Несколько внезапных выстрелов разорвало тишину.
"Неужели люди и вправду когда-то были добрыми и не боялись друг друга?.." Вспомнились рассказы старого соседа - рассказы о каких-то сказочных непонятных временах "до войны", когда люди спокойно ходили по улицам, сидели по вечерам на скамейках во дворах... Тогда, говорил он, все ели сытно и все носили красивую новую одежду... Но когда это было? Старик этого времени не застал.
"Сказки, небось. Враки!" - заключил Тузик, сквозь слезную пелену глядя на город. - "Если кто и добрый - так только к своим родным и к друзьям. И то, если тем повезло, что такой добряк попался..."
Но город-то - в руинах! Значит, когда-то он был целым... Домов в нем было очень много, и вещей было очень много - значит, и людей было очень много... А машины на улицах - они же когда-то ездили... Может, и вправду все было иначе?... Может... Что уж поделаешь теперь?
Мальчик как смог, завернулся в свое ветхое пыльное "одеяло" и улегся на драный древний матрас. Глаза сами собой сомкнулись. Ночная прохлада приятно овевала тело, обожженное солнцем за день... "Спи... Спи..." - шептал ветерок.
Неожиданная, неестественная, как гром среди ясного неба, волна тепла прокатилась над ним. Тузик вздрогнул и привстал. Что это?! Тепло это было непростым, непохожим на тепло огня или солнца. Оно было живым - сродни теплу пушистого тельца или щенка, теплу струящемуся, трепетному, пульсирующему...
Незваное воспоминание кольнуло в глубине. Радость соседского мальчишки: "Посмотри, кто у меня есть!.. Его зовут Тау!.." И собственная зависть: "Вот это пузико!.. А ушки-то какие!.." Сейчас-то Тау, небось, вырос, дом сторожит... А может, не особо и вырос?.. Может, времени совсем немного прошло?..
Но что же это было?.. Словно кто-то огромный подул, желая согреть своим дыханием. Щенок или котенок может согреть только ладони того, кто его держит. А эта волна была большой и сильной. Сердце Тузика заколотилось, словно поняв наконец тревожность происходящего. Грудная клетка враз стала тесной. Страх перед неизвестным - посильней страха перед врагами! - сжал ее. Сразу пришла на ум странная пустота дома: вот она, та причина, по которой никто здесь не живет!!!
Немного придя в себя, он начал панически озираться. "Ничего не вижу..." Вслушался в тишину. "Ничего не слышно, только лай собачий. А может быть?.. Нет, не могло такое померещиться!.." Желание бежать отсюда, сломя голову, пропало.
Волна тепла лишь на мгновение коснулась его - но после ее исчезновения Тузику стало очень холодно. Он снова улегся на матрас и скорчился под ковриком, боясь пошевелиться, чтобы снова не привлечь внимания странной силы, владеющей домом.
Очень скоро тепло снова коснулось его - только уже не волной, а вроде как лучом, дотронулось до ног. "Да что же это?.." - вслух пробормотал мальчишка, поджимая ноги. Невидимый луч переполз на плечо, "погрел" его чуть-чуть и исчез. Странно, но на сей раз страх сильно поубавился: теперь стало понятно, что тепло это было добрым, светлым, и совершенно не собиралось пугать или причинять вред.
Секундой позже из-за ближайшего угла робко показалось какое-то светло-желтое сияние - выглянуло на мгновение и тут же спряталось. Будто край какого-то светящегося кружочка. Этот взблеск словно коснулся сердца теплой мягкой лапкой, почти что изгнав страх.
Наконец-то опомнившись, Тузик вспомнил рассказы об огоньках, изредка кружащихся в ночном небе, или о разноцветных переливах, перетекающих по руинам в некоторых частях города. Что-то он слышал и о необычных тепловых ощущениях, возникающих у собирателей, заходящих в определенные здания. И о странных звуках, доносящихся из ниоткуда и потому пугающих. Тот самый старый дед, который рассказывал о сказочных временах до войны, называл эти диковины "аномалиями". Собиратели же звали их "глюками" или "призраками". Мест, где появлялись "глюки", на всякий случай сторонились.
"Должно быть, и это какой-то особый "глюк"," - решил Туз. - "Наверное, безобидный".
Вдруг источник сияния выскочил из-за угла и пронесся над балконом - этакое светящееся пятнышко на фоне ночного неба. Быстро-быстро пронеслось оно над головой, описывая в небе плавную кривую - даже веко не успело дрогнуть. Мальчик вскочил и завертел головой, желая получше разглядеть это странное явление. Но огонек уже куда-то скрылся.
"Он обязательно вернется..." - пришла в голову теплая, спокойная мысль. Странная мысль, незваная, словно чужая, вложенная в голову извне. Волнение уже сошло на нет, сменившись теплым умиротворением. "Вернись, вернись же..." - мысленно обращался Тузик к огоньку, почти что чувствуя, как мысль истекает из сердца теплыми волнами.
Тепло вскоре вернулось в сердце - и вернулось с лихвой. Волны нематериального тепла, чистой духовной ласки нахлынули со всех сторон, наполнили грудь, заструились по жилам вместе с кровью, заглянули в голову, распугав всё мрачное и тоскливое. Мышцы расслабились в истоме, готовясь восстанавливать силы, как во время глубокого и здорового сна - в тихую и прохладную ночь, когда одеяло теплое, а постель свежая и мягкая...
Огонек вернулся - и не один. Их было с дюжину, и они неспешно вылетели непонятно откуда, завели неторопливый хоровод вокруг балкона. Мальчик растянулся на матрасе, сбросив с себя пыльный коврик. Приемник он отставил в сторону - здесь некому на него позариться. Здесь нечего бояться... Здесь ничего не может случиться...
Уже погружаясь в сон, он увидел, что огоньки пляшут и играют совсем рядом с ним - этакие диски, сотканные из невещественного тепла, средоточия ласки и доброжелательности. Протянул руку и попробовал коснуться одного - тепло слегка обожгло пальцы, отдернувшиеся сами собой. А тепло струилось и струилось, а огоньки плясали и плясали, то проводя в воздухе ровные круги, то закручивая спирали и кульбиты, то приостанавливаясь, то кидаясь вдогонку друг за другом...
"Светлячки... Мои милые светлячки..."
Заснул он с улыбкой на грязном личике, и сон был глубок и приятен, как никогда. Все плохое забылось.
...Утром над улицами разнесся громогласный клич, неправдоподобно громкий для человеческого голоса:
- Внимание!!! Жители города!!! Мы - ваши друзья и не желаем вам зла!!! Не бойтесь нас и смело выходите!!! Отныне нет нужды прятаться и драться за кусок мха!!! Мы защитим вас от любых врагов!!! Рабовладельцы, дикари, зараженные и зверье будут истреблены!!! Город будет возрожден!!! Лишь с вашей помощью мы сможем сделать это!!! Присоединяйтесь!!! Вливайтесь в ряды!!! Стройте новый мировой порядок!!!
Светлячки исчезли с восходом солнца. Тузик медленно очнулся от сна-забытья. По улицам пробирались десятки людей в зелено-пятнистом. Пробуждающийся город робко замер, не веря в начало новой жизни...