Аннотация: В этом сумрачном городе нет людей, лишь тени окружают меня. Не могу вспомнить, когда впервые я оказался здесь, но с тех пор я не могу выбраться...
В этом сумрачном городе нет людей, лишь тени окружают меня... Не могу вспомнить, когда впервые я оказался здесь, но с тех пор я не могу выбраться. Здесь никогда не бывает солнца. День и ночь едва ли различимы. Всегда полутьма, нет луны и звёзд. Небеса в клубящихся недобрых тучах.
Крадущиеся шаги за мною по пятам. Резко оборачиваюсь. Никого. Здесь всё быстро исчезает из памяти, и создаётся такое ощущение, будто всегда был здесь. Но я пока ещё помню, что меня зовут Иероним и я из Бранденбурга. К сожалению, это всё, что я могу вспомнить...
Здесь не говорят. Лишь шёпот на неизвестном диалекте, который, впрочем, я понимаю интуитивно. Я пока не встретил никого, кто помнил бы себя. Они убеждены в том, что пробыли здесь уже целую вечность, что всегда зедсь были... Город этот называется Фольсховен. Не имею никакого представления, где он находится, я никогда не слышал о таком городе...
Не мог в точности припомнить, как оказался здесь... Я забрёл сюда в долгом пути в Дюссельдорф. С детства я любил бродить подолгу и с некоторых пор стал предпринимать всё более масштабные экспедиции, которые приносили мне массу впечатлений и помогали раздумьям и сочинению стихов. Я встречал много интересных людей, много тех, в ком находил родственную душу, но сейчас я плачу оттого, что не могу вспомнить ни их лиц, ни их имён, ни всего того, о чём мы говорили. Лишь иногда возникает имя Хельга, с которым, кажется, я связан особо. Иногда перед моими глазами возникает образ девушки с живыми лучистыми глазами, высоким лбом и доброю улыбкой. Наверное, это и есть Хельга, которую я знал...
"Помоги мне", - прошу я безмолвно, шевеля губами. - "Забери меня отсюда, молю...".
Но она исчезает, почему-то глумливо ухмыляясь или даже делая ручкой салют. От этого только хуже. Лучше бы она не появлялась. И всё же с ней не так одиноко. Возможно, я поступил плохо к ней когда-то, и вот она сердится...
* * *
Я живу в небольшой мрачной каморке, которая, кажется, когда-то, когда город был жив и исполнен солнечного света и смеха детей, принадлежал алхимику. Я кое-что смыслю в этом, потому коротаю время, просиживая за огромными пыльными книгами, разбираясь в самых трудных рецептах. Ингредиентов нет, но я брожу повсюду и иногда нахожу нужные вещества и элементы. Когда-нибудь займусь этим всерьёз и, быть может, это поможет мне что-то вспомнить важное: в первую очередь, как отсюда выбраться?..
Город необычаен и не подлежит описанию. Формально он невелик: две дюжины кварталов, площадь, несколько крупных зданий, главная дорога. Однако в любом направлении, куда бы ты не побрёл, город превращался в невероятный лабиринт. Как-то, прихватив блокнот, я отмечал каждый мой шаг и пытался набросать план города. В теории всё выглядело логично, но любой путь оказывался бесконечным. Две сотни страниц я изрисовал схемами и маршрутами, над которыми думал бесконечно, разрабатывая возможные планы спасения, но на поверку всё это оказывалось фикцией и чистой иллюзией. Возможно сам этот город есть иллюзия. А возможно... я и сам иллюзия...
Эта мысль не пугает меня. Город изгнанных из мира душ. Две сотни заблудших... Но случайно ли они здесь?.. Я спрашивал Хельгу много раз, но её образ лишь ухмылялся недобро и угрожающе. Я молил о прощении, плакал, но она была беспощадной. Чем я мог так провиниться перед нею? Я спрашивал и об этом, но она лишь едва заметно мотала головой. Зачем тогда она вообще появляется?..
Я всегда был беспечен в этой жизни, и на этот раз вляпался, кажется, основательно и всерьёз. В книге "О призраках" Велириуса и в небольшом, но очень ценном трактате "Об изгнанных душах" аббата Сигизмунда Варгоса, которые я нашёл в библиотеке алхимика, говорилось об искривлённых пространствах меж бытием и небытием, где, как в ловушке, оказываются по разным причинам некоторые люди. Сюда можно забрести случайно или быть изгнанным при помощи чёрной магии. И это объясняет образ Хельги, если это она отмочила нечто подобное со мною. Но за что?.. Я мучительно пытался вспомнить. Её не трогали мои мольбы ничуть, она не хотела ничего объяснять, она не давала намёка на возможность прощения... Что же я мог сделать ей столь непоправимо жестокого?..
"Прости меня, Хельга", - шепчу я день за днём, ночь за ночью.
И когда она появляется, я стою на коленях и тяну руки: "Прости...".
Она ухмыляется, губы её кривятся в пренебрежении. Но это и всё.
Хуже же всего то, что не замечать её невозможно. Можно отвернуться или закрыть веки, это не играет роли и ничего не меняет: она всё равно появляется перед взором... Появляется она регулярно в определённое время, которое я предчувствую.
* * *
Когда-то я вёл календарь, отмечая каждый день, но это давно потеряло всякий смысл... Ужасающая тоска по небу, по солнцу, по цветам, по вкусу вина и девичьих губ, по аромату цветов, по холоду и теплу... Здесь всегда царит могильная прохлада. Нет вкуса, нет красок, всё в серых тонах. Не бывает радуги. Вкуса нет. Запах тошноватый тлена. Пыль. Скелеты людей, которые здесь когда-то жили. Город этот выпал из измерения, вероятно при помощи некоего неудачного магического опыта или ритуала, проведённого здесь каким-то колдуном, быть может, этим самым алхимиком, в чьей каморке я обетовался.
Алхимик... Как странно, что я не нашёл ни малейших следов его присутствия. Только старючие деревянные ботинки и очень грязный и старый кафтан, валявшийся в углу. Но это и всё. Ни предметов быта, никакой посуды, ни одной страницы текста, написанного его рукою, ни одного портрета, ни одной гравюры. Как такое может быть?.. Я даже имени его не смог узнать.
И если я прав, то это могла быть и намеренная акция. По книгам в его шкафу я понял интуитивно, в каком направлении он работал, и, возможно, город был заклят им и оказался в пограничных сферах. Что случилось здесь с людьми?.. Судя по скелетам, ни один не умер легко. Я исследовал любопытные образцы: так терзать людей мог бы огромный волк или веревольф, быть может - медведь... Вероятно, две сотни призраков, бродящих здесь, это души людей этого проклятого города. Они всё давно забыли, им кажется, что они вечность здесь, и не могут ничего вспомнить, и уйти они тоже не могут... Впрочем, они не пытаются.
Я помню тот день, когда появился здесь. Я был пьян и шёл в ночи куда-то. Затем провал, и вот я озираюсь... и вижу эти тени, их тихий смех и шёпот... Затем блуждания, бесконечные и фатальные... Разум отказывался признавать достоверность ужасающего факта довольно долго. Целый год я просто бродил, будто сам хотел здесь оказаться. А затем побежал как полоумный... Я бежал строго по прямой и, по логике вещей, десять раз преодолел площадь всего города, поскольку направлялся по главной улице, проходившей через город напрямик, но раз за разом оказывался в периметре площади. Там памятник стоит. Это был основатель города Вильгельм Циккенбакель, умерший от перепоя в возрасте сорока трёх лет и оставивший выводок кретинов, своих образов и подобий. Он указывал шпагой куда-то, и я думал, что это какой-то символ, но направление оказалось обманным...
* * *
Иногда здесь идёт дождь, который, однако, не достигает земли... Просто ощущение дождя и тихий шум. В такие дни фантомы становятся беспокойными, будто все вдруг что-то вспоминают или чего-то боятся. Многие кричат истошно, заламывают руки, обнимаются, хватают друга, бьются в истериках, забиваются в углы... "Тархулас!", - слышу я вопли тут и там. Фантомы указывают куда-то пальцами и сбиваются в кучи, рыдая обречённо и безутешно... Тучи над городом становится гуще и приобретают кроваво-красный оттенок, а воздух всё тяжелеет. Там, на северо-востоке, в небе появляется огромная фигура с размытыми контурами. С каждым разом она всё ближе. Так художники изображают дьявола, но я не испытываю страха. Душа маленькой девочки, - она всё ещё помнила, что её зовут Эльза, - в один из таких дней оказалась возле меня. "Тархулас", - сказала она мне. "Все так боятся", - мягко сказал я. - "Но ты не бойся. Ведь я Иероним". Она доверчиво прижалась ко мне. Теперь я мог кого-то защищать...
В девочке оставалось ещё много человеческих эмоций, и я предположил, что ей страшно здесь... Как мог, я утешал её, и рассказывал сказки о чудесных странах, где светит солнце, а ночью видны звёзды. Она, кажется, что-то могла припомнить, и её милое лицо освещалось светом. Улыбка у неё была изумительная, и я называл её моей дочерью. Так было легче нам обоим...
Две недели назад Эльза исчезла, и я носился сутками как полоумный, заглядывая в каждый дом и прочёсывая все подворотни. Я не хотел предполагать худшего, я наедеялся, что, возможно, ей удалось спастись, покинуть этот тяжкий город... Тогда же ночью явился образ Хельги. Она почему-то облизнулась выразительно и почмокала губами. Ужас ледяной охватил меня, поскольку в этом миг, мне показалось, я услышал крик Эльзы, зовущей меня. Крик ужаса и боли...
"Что ты сделала?", - воскликнул я и бросился на Хельгу с кулаками, но угодил в шкаф, из которого посыпались пыльные книги и манускрипты...
Теперь я был совершенно один, и был вынужден признать, что так мне лучше и спокойней...
* * *
Давно уже возникла у меня идея опробовать один рецепт исключительной сложности, и если он сработает, образуется проход в мир солнечного света и детского смеха. Конечно, лишь на время, но все могут успеть спастись. Вильгельм Циккенбакель, стоящий на площади, шпагой своей откроет проход, уж и не знаю куда, но можно будет рискнуть, как я полагал... Заминка заключалась в том, что только ближайших измерений есть тридцать три. Какое-то из них - наше. Что представляют собою другие измерения, я стараюсь не думать...
Какие у меня шансы открыть нужное? Из тридцати трёх пространств только в нескольких светит солнце, но люди есть только в нашем. В остальных - тьма и ужас, иная гравитация, сущности непредставимо злые и бесконечно пытающиеся проникнуть в мир света и многообразья...
Сутки напролёт я рассматриваю мозаичную схему д-ра Бастера, заполучившего оригинал в одном из монастырей Тибета в 1749-м году. Примечания гласили, что пространства постоянно меняют координаты, а то, как пользоваться схемой для определения измерений в данный миг, так и осталось секретом... Что же оставалось? Рисковать? Тыкаться наугад? А если выпадет чудовищный мир Верес-Даххабро, о котором с невероятным ужасом шепчут аборигены Новой Зеландии? А если легендарная сфера Дивес, где живут в полной тьме безмолвные сущности невероятной жестокости? Я не знаю, что мне делать...
То измерение, в котором пребывают люди, являются невероятно сложным, проблемным и опасным, но это знают только маги и сенситивы. И тридцать три ближайших измерений, в одном из которых нахожусь сейчас я. Почти наверняка это сфера Наттар-де-Спрае, которая не считается иномерной, являясь лишь преддверьем в настоящий ужас иномерного хаоса и непостижимо злобных существ. На какую же сферу указывает шпага Вильгельма Циккенбакеля? Что это означает? Выход? Куда? В мой мир? Или в какой-то иной? Я представил себе миры, которые могут открыться... Физические трансформации, абсолютное перерождение психики. Упыри, вурдалаки, гоблины, лепреконы, гульи, сонмы переродившихся людей, которых угораздило выпасть из божьего мира... Могу ли я так рисковать, да ещё и не только собой, но и теми душами, которые здесь со мною?..
Но я так хочу увидеть солнце, добрые улыбки, ощутить аромат цветов... Я говорю себе: "Не надо", но руки сами смешивают субстанции и работа продвигается необычайно быстро... Незаметно и неумолимо я собрал всё, что мне понадобится для приготовления эликсира. Алхимический стол заполняется, я лишь изредка заглядываю в рецепт, ибо знаю всё по памяти...
Я всё же рискну. Образ Хельги встревоженно следит за моими руками. Теперь ухмыляюсь я...
"Кто бы ты ни была, Хельга", - замечаю я, - "шанс есть всегда. И для меня, и для всех прочих. Di estas roulles convertas".
Хельга в ужасе мотает головой: "Не надо!", но я отмахиваюсь. Я открою портал и выберусь отсюда, где лишь серый полумрак и тени людей, лишённых памяти...