Тепляков Сергей Александрович : другие произведения.

Двуллер. Книга о ненависти

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Девяностые. Кризис. Под самый Новый год в провинциальном городке встречаются трое друзей, учившихся когда-то здесь в военном летном училище. Двое - военные летчики в отставке, ветераны Афганистана. Третий - коммерсант, почти "новый русский". На радостях они решили отметить встречу, после чего попали в вытрезвитель, где одного из летчиков избивают так, что 31 декабря он умирает. С тех пор для его семьи новый год - не праздник. Через 10 лет дочь погибшего летчика узнает подробности отцовской смерти от его друга. Она решает, что убившие его менты должны заплатить за это по полной мерке и выходит на тропу войны... Если кто захочет поблагодарить (а вдруг?!) - Яндекс-деньги 410011617653518, Веб-мани R366506885088
  Двуллер
  
  Часть первая
  
  Глава 1
  
  - Вот это встреча! Вот это встреча! - трое мужиков, не стесняясь прохожих, обнимались прямо на тротуаре в предновогодний день 29 декабря 1994 года. В витринах светились елки, блестела мишура. Мимо мужиков плыла в обоих направлениях озабоченная толпа с кульками, пакетами и разноразмерными коробками. Это был первый после экономического кризиса год, когда народ вдруг понял, что полегчало и после покупки еды еще остаются кое-какие деньги. И тогда город охватила подарочная лихорадка.
  
  Мужикам было лет около сорока - может, чуток за сорок. Двое были одеты в теплые куртки, какие носят летчики. В городе с советских времен оставалось летное училище, поэтому летной курткой здесь никого было не удивить. А вот третий впечатлял: ухоженный, в хорошей дубленке нараспашку, в наглаженных брюках, в лакированных туфлях, с уложенными волосами - похоже было, что он разбогател недавно и с тех пор поспешно исполняет разные свои мечты. Одна такая мечта стояла на дороге - большой черный джип.
  
  - А ты, Сашка, судя по всему, поменял самолет? - прищурился на джип один из тех, что в куртке.
  
  - Ну да! - горделиво ответил мужик в дубленке. - Только-только купил. Джип "Гранд-Чироки". Сказал бы, что это мечта детства, но кто из нас в детстве об этом мечтал?!
  
  И все захохотали. Мужик в дубленке хохотал при этом громче своих товарищей: за всех, и для всех - и для друзей, и для прохожих. Прохожие взглядывали на него, переводили глаза на джип, но в общем-то завистливо не вздыхали - ну джип и джип, эка невидаль. Еще недавно на появившиеся в городе первые иномарки (два стареньких поцарапанных и дребезжащих "Ниссан-Патруля"), хозяева которых гордо ездили по главному проспекту кругами, оглядывались все. Но теперь крутых (или выглядевших как крутые) тачек было столько, что народ, наконец, привык. Мужика в дубленке это, похоже, не радовало.
  
  - Да уж, - сказал тот из мужиков в куртках, который был с усами. - В детстве мы все мечтали быть космонавтами.
  
  - Не скажи, - сказал второй мужик в куртке, с худым лицом и длинным носом. - Я мечтал стать милиционером.
  
  - А я, - начал мужик в дубленке, - не поверите, мечтал мороженым торговать. И ведь почти сбылось - торгую. Правда, мясом!
  
  - Ну так оно же мороженное? - спросил усатый. И засмеялся, прищурив глаза, и хлопая его по плечу, сказал: - Мечты сбываются, Саня!
  
  Ураганов (так звали мужика в дубленке) усмехнулся, но видел, что товарищи подшучивают над ним по-доброму.
  
  - Ребята, а поехали посидим где-нибудь, за встречу поднимем по пятьдесят грамм! - понизив голос, заговорщицки сказал он. - Если ваши бюджеты этого не предусматривают, так беру все на себя. Без обид! Могу же я как нэпман угостить защитников Родины!
  
  - Ураган, если в недорогое место, то мы и сами за себя заплатим... - проговорил усатый.
  
  - Ну что значит - недорогое? В чебуречную что ли пойдем? Чебурек и полстакана водки? Двадцать лет не виделись, и в чебуречную?! - расстроился, и довольно натурально, Ураганов.
  
  Усатый посмотрел на него. Усатого звали Георгий Зощенко. Он был майор авиации в запасе, и вместе с Урагановым и другим мужиком в куртке, Михаилом Кутузовым, когда-то давно учился на одном курсе в здешнем летном военном училище. Зощенко и Кутузов потом стали летчиками, а вот Ураганов, говорили, летал недолго - выбрал другой маршрут. "И не прогадал", - без злобы - а чего злиться? - подумал Зощенко.
  
  - Ты как, Михаил? - спросил Зощенко.
  
  - Да чего ж, 20 лет не виделись - можно и посидеть... - ответил Кутузов. - Немножко деньжат на это и у меня есть. А если не хватит, тогда и попросим господина нэпмана о ссуде.
  
  - Ребята, бросьте вы. Как не родные... - заговорил Ураганов. - В машину, в машину! У меня там такая консоль - не хуже, чем в нашем штурмовике!
  
  Они залезли в джип. Ураганов тут же врубил музыку и свет - так, чтобы засветились бесчисленные кнопки на панели приборов. Внутренности машины впечатляли: кнопки сияли синим, желтым и красным.
  
  - Даааа... - протянул Зощенко.- Ты уже все кнопки тут помнишь? Катапульта где?
  
  - Катапульты нет! - засмеялся Ураганов, поняв, что товарищи поражены до глубины души, хоть и скрывают это. - Но есть айрбаги - воздушные подушки.
  
  - Парашюты что ли? - это Кутузов, хоть и понимал, о чем речь, прикинулся наивным деревенским парнем.
  
  - Подушки безопасности. Чтобы при аварии ты не мордой в лобовое стекло попал, а в подушку... - начал объяснять Ураганов, понял, что товарищи только прикидываются дурачками, но все равно продолжил объяснять - так ему это нравилось. - Вот эти кнопки - кондиционер. Вот эти - наклон кресел. Вот это - теплый воздух в ноги. А если вот так - теплый воздух в лицо. А какой здесь звук, братцы!
  
  Он включил. Густой чистый звук, от небольшого пространства автомобиля казавшийся еще гуще и чище, заполнил салон. Играли скрипки.
  
  - Ураган, ты полюбил классику? А как же "Я московский озорной гуляка!"? - спросил Кутузов.
  
  - Да вчера девчонку одну подвозил с филфака, решил блеснуть эрудицией... - отвечал Ураганов.
  
  - Так ты бы поставил как раз "Я московский озорной гуляка" и пояснил бы ей, что это не блатняк, а Есенин. Вот и блеснул бы! - не удержался Зощенко.
  
  - Вот не зря у тебя было прозвище Писатель! - усмехнулся Ураганов. - Есенин! Придумал тоже...
  
  Кутузов улыбнулся в усы, поудобнее устраиваясь на кожаном сиденье. "А хорошо устроился Ураган... - подумал он. - Как это сейчас говорят - раскрутился?"..
  
  Сам Зощенко только недавно вернулся в родной город из Москвы, где пытался преподавать в летной академии. Уехал оттуда от нищеты - денег не платили, офицеры таксовали или работали сторожами в саунах. Зощенко, боевой летчик с тремя орденами за Афганистан, все же в сторожа пойти не мог - претило. Между тем, семья - жена и двое детей - хотели есть. Тут в родном училище предложили место преподавателя и он согласился - на родине, казалось ему, перемочься будет проще. Однако и здесь не вышло - без него было много желающих на это относительно теплое место. Из училища пришлось уйти и теперь вся семья Зощенко кое-как жила на его пенсию. За пенсией-то и пошел Зощенко сегодня с утра.
  
  Вся пенсия уже заранее была тщательно распределена им: сколько оставить на прожитье, а сколько потратить на подарки, чтобы напомнить родным, что жизнь все-таки прекрасна. Не то чтобы кризис задавил их совсем, но все-таки пока Зощенко служил, а тем более воевал, семья его жила иначе - привыкли к чекам Внешпосылторга, к магазинам с товарами не для всех. Зощенко нет-нет, а думал, что за шубейку для жены, за спортивный костюм для сына заплачено кровью. Было неприятно.
  
  Нынче Зощенко купил сыну модель самолета, которую надо было клеить. (Когда покупал, предвкушал, как они вместе будут клеить его и как он будет объяснять сыну, для чего в самолете то, и для чего это). Самолет был большой - сыну должно было понравиться. В последние годы Афганской войны семья Зощенко жила в азербайджанском городке Ситал-Чае, туда же незадолго до окончания войны перебазировался полк, летавший на боевые задания уже с территории СССР. Зощенко помнил, какими глазами сын смотрел на самолеты. Он и сам смотрел на них так же. Он любил свой штурмовик, разговаривал с ним перед боем и в бою. Он считал, что это железо имеет душу. Иногда дотянувшие до аэродрома самолеты были в таком виде, что никакого материалистического объяснения тому, как он долетел и как сел, быть не могло. Зощенко знал, что самолет - это его боевой товарищ, и в бою он его не продаст.
  
  Зощенко было жаль, что вот так кончилась его служба. Он не очень понимал, чем ему теперь заниматься. Жена молчала, но он понимал, что когда-нибудь она заговорит с ним о том, как жить и на что жить. Сын учился в последнем классе школы, дочери было восемь лет. Жена устроилась работать в детский сад. Денег там почти не платили, зато она приносила домой в бидончике еду. Зощенко понимал, что это осталось от детских обедов и ел это с трудом.
  
  Нынешний Новый год был каким-то просветом. У Зощенко образовалась кое-какая заначка (подработал ремонтом машин), да тут еще пенсия - он полагал, что получится немного развеселить домашних. Жене купил халат - такой, что заранее улыбался в усы, представляя ее в нем. Дочери - куклу. И еще - киндер-сюрприз. Он видел, как она на них смотрит, как радуется и шоколаду, и сюрпризу в пластмассовом яйце. Но железный кулак, в который был зажат семейный бюджет, ради киндер-сюрпризов разжимался редко. Нынче он решил - кутить так кутить! - и купил их два.
  
  Кутузова он встретил в сберкассе. Кутузов в училище имел вполне объяснимое прозвище Фельдмаршал, но как и Зощенко дослужился лишь до майора - после развала СССР вылетел из армии вместе со многими другими. Кутузов был одинок - жена ушла от него еще во время его службы в Афганистане, сказав, что душманы видят ее мужа чаще, чем она. Кутузов и до этого не был душой компании, а после и вовсе замкнулся и жил от дома до аэродрома и наоборот. Теперь и вовсе остался один дом. При этом характер Кутузов имел жесткий, и казался всегда закрученным на все гайки. Даже про его историю с женой Зощенко, друживший с Кутузовым с училища, узнал со стороны.
  
  Вместе они пошли по магазинам. Из того, что Кутузов, сделав каменное лицо, купил что-то в отделе женского белья, Зощенко сделал вывод, что жизнь у товарища налаживается, и порадовался за него - одному нынче было невмоготу. Зощенко радовался тому, что у него есть семья. Особенно любил дочь. Нынешней зимой он начал учить ее кататься на коньках. Так как жена была категорически против - "нос расшибет! головой ударится!" - да коньки были к тому же незапланированный расход, то он прятал их в старой стиральной машинке, а на каток они с дочерью выходили под предлогом прогулки, имея такой заговорщицкий вид, что Зощенко все не мог понять - как жена еще не раскусила их "тайну"? Впрочем, может и раскусила - она тоже понимала, что у ребенка должно быть детство. Даже если в стране кризис и полная задница, детство быть должно.
  
  Зощенко задумался о дочери, представляя, с какими глазенками она увидит куклу. Ураганов между тем не переставал рассказывать о машине: объем двигателя, литры на сто километров, проходимость: "Да вы знаете, по каким колдобинам я на ней проезжал?! Армейский "Урал" отдыхает". Зощенко подумал, что вот и у Ураганова есть игрушка, и усмехнулся. Они ехали по главному проспекту в этом городе.
  
  - Куда это мы? - спросил Зощенко.
  
  - Тут на рынке я знаю отличное местечко! - сказал Ураганов.
  
  - Ребята, только так, чтобы к шести вечера я был дома... - вставил Кутузов.
  
  - Ого, Миша, а тебе снова есть перед кем отчитываться?! - изумился, подняв брови, Ураганов. Тактичность, впрочем, никогда не была его коньком - он с юности был в образе разухабистого парня, которому прощается если не все, то больше, чем остальным. Ему и на самом деле прощали больше, чем остальным. Вот и сейчас Кутузов, вместо того, чтобы обидеться, вдруг усмехнулся и на скулах его Зощенко с удивлением увидел румянец. "Надо же! Краснеет наш Фельдмаршал!" - подумал Зощенко.
  
  - Есть... - медленно ответил Кутузов и против воли улыбнулся.
  
  - Ого! - закричал Ураганов глядя на товарища в зеркало заднего вида. - Так вот же и еще повод!
  
  Они подъехали к кафе и вошли. Ураганов, то ли решив пожалеть карманы товарищей, то ли желая минимизировать свой расход, выбрал кафе средней руки. Однако по сравнению с совсем недавними советскими забегаловками типа "тошниловка" здесь было очень даже ничего: деревянные столы и скамьи, большая стойка, официанты. Зощенко разделся, прошел, сел с товарищами за столик и почувствовал, как он от всего этого отвык. "Давненько я не был в таких местах"... - подумал он.
  
  За столами все как один провожали старый год, пили за наступающий новый, и потом снова начинали провожать. Принесли меню. Зощенко и Кутузов честно признались, что ничего в нем не понимают и предложили заказывать Ураганову. Тот, изучив текст, подозвал официантку и что-то зашептал ей на ухо. Когда официантка вернулась с подносом, Кутузов и Зощенко поняли, что товарищ шептался, чтобы не смущать их роскошью заказа: красная рыба, красная икра, коньяк "Наполеон", что-то еще в мисочках и сковородочках - Ураганов, видать, не мог сдержать новоприобретенных купеческих привычек.
  
  - Ураганыч, ты полегче... - сказал с легким беспокойством Кутузов. - Я-то хотел, чтобы деньги еще остались, а за такой стол нам здесь придется тарелки мыть...
  
  - Брось. Я в это кафе поставляю мясо, так что нам посчитают как хорошим друзьям! - ответил Ураганов.
  
  - Ого! - сказал Зощенко. - "Поставляю мясо" - как звучит!
  
  - Нормально звучит, - ответил Ураганов. - Гордо звучит. Авиация - это, конечно, хорошо. Но в авиации сейчас не проживешь. Вы знаете, что в самолетах теперь не кормят? Экономия. И салоны почти пустые - я когда в Москву летаю, ухожу во второй салон, убираю поручни и ложусь спать на целый ряд.
  
  Тут они отвлеклись - принесли салаты. Разложили по тарелкам, налили по первой, Ураганов хотел было провозгласить проводы старого года, но Зощенко поправил его: за встречу! Выпили за встречу. Стало тепло - и в теле, и в душе. Из юности подуло теплым ветром - вспомнилась старая, царской постройки, казарма и то, как лазили в самоволки по ветвям росших под окнами кленов. Замолчали.
  
  - А как же ты в торговлю попал? - спросил наконец Кутузов - ему и правда интересно было, сам себя он в торговле не представлял.
  
  - Базар, базар, все на базар! - с силой сказал Ураганов. - Я в 1992 году, как Гайдар разрешил торговлю, чуть не в первый день пошел торговать. Ничего же не было. Сначала пошел на базар, за прилавок, на снегу весь день стоял, только картонку на землю бросишь и стоишь. Базарный день начинался с того, что ходишь по базару и себе картонку ищешь. А ночами с напарником стол в очередь караулил, чтобы с хорошего места не оттащили. А ведь зима! Чуток подзаработал, чуток занял. Машинами возил муку, с машин же и продавал. Как-то узнал, что у товарища есть вагон сахару. Покупатели на него стояли в очередь! Я после этой сделки в первый раз видел целый багажник денег! И сейчас торгую. Мой вам совет - торгуйте только едой! Потому что кушать люди хотят минимум три раза в день. И еда должна быть без понтов - макароны, гречка, тушенка. А то был у меня знакомый - все пытался торговать элитными сортами кофе. Элиты в стране нет, а он для нее кофе приготовил!
  
  Ураганов засмеялся. Друзья его тоже засмеялись, переглядываясь - с таким жаром Ураганов рассказывал о тех вещах, которые Зощенко и Кутузов считали неинтересными, неувлекательными.
  
  - Да ладно, ребята, что я все про макароны! - вдруг спохватился Ураганов. - Вы-то как?
  
  Зощенко и Кутузов переглянулись. Про это "вы-то как?" можно был снимать фильмы и писать книги. После вывода советских войск из Афганистана их полк штурмовиков Су-25 стоял в Азербайджане пока тот не объявил о независимости. Азербайджанцы врывались в гарнизоны, расстреливали ради оружия караулы. Зимой 1992 года в Ситал-Чае в караул ходили только офицеры, а смена караулов проводилась так: пока начкары проверяли все ли на месте, караульные с машин непрерывно стреляли во все стороны - приучали азеров не соваться.
  
  По всему выходило, надо уходить. С Россией был подписан договор о разделе имущества, но как-то так по нему выходило, что России оставались только старые, пятидесятых годов, учебные самолеты Л-29 "Дельфин", на которых, говорили, учился летать еще Герман Титов. "Сушки" по договору доставались Азербайджану, и было понятно, для чего - воевать в Карабахе. В Насосной командир полка перешел к азербайджанцам. Когда там поняли, что самолеты достанутся Азербайджану, техники врубили двигатели и стали бросать камни в двигатели "сушек", калеча своих боевых друзей, чтобы они не стали врагами. Азеры расстреляли техников. Но "сушка" досталась им всего одна - та, на которой перелетел из Ситал-Чая Вагиф Курбанов. К тому времени ситал-чаевский полк частью уже был в России, оставалось главное - штурмовики. Они должны были улететь своим ходом в Астрахань. Но азербайджанцы решили оставить их себе, и однажды днем обложили военный город установками "Град". Однако первое звено "сушек" поднялось и начало заходить на "Грады" в атаку. Только командир отменил атаку, сказав, что для "Градов" идет из грузинского города Вазиани звено "Мигов". "Миги" разнесли азеров с первого захода.
  
  "Рассказать Ураганову про это? - думал Зощенко. - Или про то, что улетели не все, и азеры потом заставляли наших летчиков летать в Карабах, держа в заложниках семьи и отпуская по одному: за пять боевых вылетов отпускали ребенка. За десять - жену. За пятнадцать вылетов разрешали уехать самому. Да не все и тяготились - никому ведь летчики не были нужны. Бросила нас страна".
  
  Они молчали. Ураганов, удивленный этим молчанием, смотрел на товарищей.
  
  - Слушай, Ураган, Бог с ними, с фронтовыми воспоминаниями... - сказал Зощенко. - У нас как раз третья. Давай ее выпьем молча. За тех, кто теперь навечно в небе.
  
  Кутузов кивнул. Ураганов посмотрел на разом помрачневших друзей, взял бутылку и налил из нее по полной стопке. Тут они встали. Все кафе замолкло, глядя на них. Видели, что это не братки поминают своего, и понимали, что это - про войну. Ураганов глянул в сторону стойки и бармен приглушил музыку. Они посмотрели друг другу в глаза и выпили. После этого постояли еще и сели. Кафе еще помолчало - даже не кашляли. Потом бармен включил музыку погромче, и Ураганов кивнул ему - давай, что же теперь, Новый год, в конце концов!
  
  ... Выходили из кафе когда уже темнело. Базар сошел на нет - только ходили по рядам бомжи в надежде найти недоеденный беляш, недопитую бутылку, а то и - джек-пот! - позабытую торговцем сумку с товаром, бывало и такое. Зощенко вдыхал не по-зимнему теплый воздух и думал, что денек вроде получился неплохой. Вот сейчас приедет домой - детям подарки, жене - новый халат, а там, глядишь, и ему, Зощенко, чего обломится. От этой мысли Зощенко стало горячо - жену свою он любил до сих пор как пацан.
  
   Тут подошел задержавшийся из-за расчета Ураганов. Хоть и напоминали ему время от времени друзья, что он вообще-то за рулем, но выпил Ураганов разве что совсем чуток меньше других. Он был в веселом добродушном настроении.
  
  - Потому-потому что мы пилоты! - вдруг запел Ураганов. - Небо наш, небо наш любимый дом!
  
  Это была строевая песня их взвода. Зощенко начал подпевать. Подошел Кутузов и тоже запел.
  
  - Первым делом, первым делом - самолеты! - пропел Ураганов.
  
  - Ну а девушки? - пропел, лукаво улыбнувшись, Зощенко.
  
  - А девушки? - Потом! - развел руками Ураганов. И все трое захохотали.
  
  - Эге, граждане, нарушаем... - вдруг раздалось сзади.
  
  Зощенко оглянулся. Сзади них стояли двое милиционеров. "Вот черт... - подумал Зощенко. - Сейчас привяжутся".
  
  - Товарищ сержант... - начал Ураганов, разглядевший лычки старшего. - Да мы ж трезвые.
  
  - А вот давайте сейчас проедем, а там и разберемся... - сказал сержант. У него было длинное лицо с капризными губами. При взгляде он задирал голову и получалось, что всегда он смотрит свысока. Похоже было, что и говорить он привык свысока, и сейчас разговор на равных дается ему с трудом.
  
  - Да чего разбираться, командир? - заговорил Ураганов тем фамильярным тоном, которым он привык улаживать подобные дела - а их, что и говорить, в последнее время было немало. - Давай мы пойдем, а? Новый год ведь, командир. Всех дома ждут. Вон, видишь, моя машина стоит - мы дойдем и поедем на ней тихо-тихо. Ну или давай мы тачку поймаем... А вы и не заметили ничего, хорошо?...
  
  При этом Ураганов опустил руку в карман и - заметил Зощенко - достал оттуда что-то. Ну а что это могло быть - конечно деньги, понял Зощенко.
  
  Косившийся на этот же карман сержант в этот момент заметил, что Ураганов вытащил несколько бумажек из пачки, составлявшей почти наверняка годовую его сержантскую зарплату. "Жирует, сволочь!" - подумал сержант.
  
  - Нет. Поедем. Грузитесь.
  
  Зощенко поморщился - ну неужто нельзя по-людски? Чего такого удивительного, если 29 декабря люди выпили?
  
  - Мужики, ну нас же дома ждут... - начал Зощенко и тут же понял, что допустил промашку: если урагановское обращение "сержант" и "командир" милиционер еще как-то сносил, то от "мужики" явно дернулся.
  
  - Без разговоров! - скомандовал сержант. - Карташов, загружай их, чего стоишь!
  
  Второй милиционер, вроде и побольше размерами первого, но явно неуклюжистый и неповоротливый, пошел к ним, поскользнулся, покатился, и с размаху врезался в ничего не понимающего Кутузова.
  
  - Ни хрена себе! - сказал сержант. - Это мы что, милиции сопротивляемся? Представителя закона толкаем?
  
  - Да ты что, командир, он же сам упал... - начал Ураганов, но сержант тут же прервал его:
  
  - Рот закрой. А то ты у меня сам упадешь.
  
  Зощенко хмуро смотрел на это и понимал, что они не выкрутятся. "Далось же Урагану это кафе... - подумал он. - Надо было к нам ехать. И как я не подумал?".
  
  - Ладно, полезли... - сказал Зощенко. Один за другим все трое залезли в "собачатник". Там уже сидели двое, так что устроились кое-как. "УАЗ"ик тронулся, подпрыгивая на каждой кочке.
  
  - Твою мать! - сказал Ураганов. - Ладно, ребята, не дрейфьте, сейчас в трезвяк доедем, там я с начальником поди уж решу. Этот сержант какой-то упертый попался...
  
  Зощенко вспомнил странный взгляд сержанта и на душе стало неспокойно. Взгляд был как у обкуренных гашишем афганцев, от которых никогда не знаешь чего ждать. Вряд ли сержант обкурился гашишем - откуда бы его взять? - но взгляд был такой же, один в один...
  
  Глава 2
  
  Трезвяк находился неподалеку. Это было старое двухэтажное деревянное здание, в прошлом, видимо, какой-то купеческий дом, приспособленный под вытрезвитель еще в советские времена. От дверей через коридор дорога вела прямо в большой зал, в углу которого стоял стол дежурного, а за ним - что-то вроде комода со множеством одинакового размера ящичков (в них дежурный раскладывал изъятые у "посетителей" документы, ключи, разные ценности и деньги). Влево от этого зала, который сами работники трезвяка называли "приемный покой", был еще один коридор, с камерами (официально они именовались "палатами" - все же по изначальной задумке вытрезвитель имел статус медицинского учреждения). В конце этого коридора от стены решеткой было отгорожено небольшое, шаг в ширину и два в длину, пространство - это был карцер для буйных. В карцере можно было только сидеть или лежать, свернувшись. Впрочем, этим неудобства и ограничивались - в карцере, как и везде, имелись трубы отопления.
  
  Первых "посетителей" начали привозить после двух часов дня. Народ в основном был приличный - в хороших пальто и куртках. Такой отбор объяснялся как тем, что о завшивленных бродяг никому не хочется руки марать, так и тем, что в карманах у бродяги пусто, а вот у приличных граждан, да еще и в такой день - густо. Предновогодние дни считались урожайными и за возможность попасть в смену на эти дни (только не 31-го) среди персонала шла некоторая драчка.
  
  Дежурить 29-го выиграл капитан Константин Котенко. Ему было 32 года. Внешность он имел обычную: короткая стрижка - как у всех, средний рост - как у всех, небольшое пузцо - тоже как почти у всех. На смену он заступил не выспавшись (за полночь с женой и тещей лепили пельмени впрок на все праздники), и, приняв дела, тут же прикорнул в подсобке до появления первых задержанных. Задержанных, однако, стали привозить рано, Котенко разбудили, и теперь он сидел за столом сонный, недовольный, раздраженный всем и на всех. Однако куда деваться - служба. Да еще главнее этого соображения была мысль о том, что такой день год кормит: Котенко рассчитывал существенно пополнить за эти сутки и семейный бюджет, и свою заначку.
  
  Большую охоту предвкушал не он один: когда Котенко заглянул в холодильник и удивился, почему он до сих пор пустой, сержант Давыдов ответил: "Да вы подождите, товарищ капитан, сейчас через три-четыре часа "рыба" косяком пойдет, и в холодильнике у нас все будет!". Давыдов заржал, а Котенко усмехнулся - ну да, точно, сейчас пойдут косяком.
  
  Антон Давыдов был тем самым сержантом с длинным лицом и капризными губами, которого вечером у бара разглядел Зощенко. Котенко знал, что папа у Давыдова в больших милицейских чинах, вся их семья живет в хорошем доме, построенном специально для милицейского начальства (в советские времена в арке при въезде во двор стоял шлагбаум и был пост). Для Давыдова по жизни была раскатана красная ковровая дорожка. Идти бы ему по ней и идти, ан нет - на втором курсе юрфака Давыдов попался на торговле анашой и какими-то таблетками. Добро бы торговал один, но оказалось, что он из своих однокурсников сколотил целую сеть. Давыдова не посадили, и даже дело не завели - папаша помог - но из университета турнули. Отец устроил Антона в милицию (формально-то Антон был чист) - пересидеть год-другой, а там, может, и восстановят. Давыдова вообще сильно разозлило то, что из-за такой фигни пришлось уйти из вуза. Свою злость он кое-как сбрасывал в спортзале - занимался каратэ. Трезвяк нравился ему еще и тем, что на задержанных можно было отрабатывать новые удары.
  
  Котенко знал историю Давыдова и в душе считал его просто идиотом - упустить такой шанс, спрыгнуть с такого поезда, променять СВ на общий вагон! Давыдов храбрился и говорил, что все будет хорошо, он, мол, своего не упустит, но Котенко считал, что нет, не будет у этого дурака второго шанса. Сам Котенко был из деревни, благосостояние складывал по кирпичику. Жил сейчас с женой и маленькой дочкой в тещиной квартире - а куда деваться? Теща и жена пилили его за некультяпистость, тыкали в глаза тем, "как другие живут!". Котенко шел в милицию, чтобы быть Анискиным, таким же добрым, мудрым милиционером, перед которым трепещут жулики. Однако у сыщика был голый оклад, а жена откуда-то прознала, что в вытрезвителе у пьяниц по карманам можно нашарить на кооперативную квартиру. Про Анискина пришлось забыть - в трезвяке Котенко дежурил уже третий год. Привык. Да и в карманах и впрямь много чего оседало.
  
  Пока улов был невелик - народ как на подбор попадался уже после "шопинга" (Котенко недавно узнал это слово от жены), с почти пустыми карманами, а подарки все были на одно лицо - куклы, машинки да женские трусы. Только у одного, солидного, толстопузого, с седой аккуратной бородой, оказался красный бархатный футляр с золотой цепочкой. Котенко, увидев цепочку, сразу решил, что подарит ее жене - и пусть она еще заикнется про некультяпистость!
  
  Но около семи вечера стукнула дверь и в "приемный покой" первым почти вбежал Давыдов. Глаза его горели и весь вид был такой, будто он вот только что видел Аллу Пугачеву.
  
  - Товарищ капитан... - зашептал он. - Таких мужичков взяли сейчас возле кафе на базаре - это просто класс! Двое - так, а вот один - полные карманы. Оформляйте!
  
  Котенко кивнул с видом "Это ты, салага, меня учить будешь?!", и приготовился к обычному спектаклю. В помещение ввели троих мужиков. Котенко сразу понял, у кого из них по выражению Давыдова "полны карманы" - вон он, в дубленке, с уложенной волосок к волоску прической. Мужики и правда были хмельные - не так, чтобы очень, но и не таких устраивали на протрезвление.
  
  Зощенко, Кутузов и Ураганов оглядывались. Зощенко с тоской чувствовал, что все идет наперекосяк. "Потеряют ведь, Лиде (так звали жену) никогда и в голову не придет, что я в трезвяке... - думал он. - Да еще и подарки растащут..." - Зощенко слышал много нехороших историй про трезвяки.
  
  Оставалось надеяться только, что Ураганов как-то уладит дело с дежурным. Но при взгляде на дежурного Зощенко почувствовал сомнение.
  
  Следом за ними зашел второй милиционер (тот самый, на которого налетел Кутузов), и водитель явно предпенсионного возраста. Они начали отряхивать шапки и сапоги от снега, полезли греться к батарее.
  
  Оформление шло своим чередом. Котенко выспрашивал фамилию-имя-отчество, приказывал выложить все из карманов на стол, перекладывал все это по пронумерованным ящичкам и прикреплял к документам номерки, чтобы потом разобраться где чье добро. Зощенко глядя на эту бюрократию, начал уже надеяться, что пронесет - и подарки не потырят, и денег всех не отберут - ну, может, часть. "Да и ладно"... - решил он, и тут же, поймав себя на этой мысли, подумал язвительно: "Эх ты, боевой офицер"... С другой стороны - а что было делать?
  
  Тут очередь дошла до него. Котенко не поднимал головы. Зощенко решил держаться на грани - не лебезить, но и не качать права. Правда и сам не знал, получится ли это.
  
  - Товарищ капитан, мы же трезвые все... - сказал Зощенко. Котенко поднял на него глаза.
  Глаза были как из бронестекла. Зощенко затосковал. На армейской службе всю психологию заменяют приказы и взыскания. Договариваться Зощенко не умел совершенно.
  
  - Товарищ капитан... - высунулся сбоку Ураганов, - мы афганцы, участники, понимаете? Не виделись с училища, с летного. Да тут еще и дата - позавчера было 15 лет вводу войск в Афганистан. Ну был бы я пьяный - разве я запомнил это все?
  
  Ураганов засмеялся, но так вышло, что засмеялся только он один. Ураганов понял, что все идет как-то не так. Он готов был уже прибегнуть к обычному своему оружию - к деньгам, не подводившим его до сих пор никогда. Но понимал, что при всех менты не возьмут.
  
  - Товарищ капитан, а мы могли бы наедине перекинуться парой слов? - просительно заговорил он. Однако Котенко на него так и не посмотрел.
  
  - Трезвые... Трезвые... - проговорил он. - А вот нам сейчас медицина авторитетно скажет. Нина Федоровна!
  
  - А?! Что?! - на крик из двери с надписью "Медсестра" с наигранной веселостью и всегда-на-все-готовностью высунулась Нина Федоровна Уткина, медсестра вытрезвителя,
  дама лет сорока, от взгляда на которую у Зощенко сразу заныло в душе. Высокая и - по фигуре видно - когда-то стройная, она в молодости была очень даже ничего и явно не могла этого забыть. Хотя лет ей наверняка было к сорока, но она все играла в юную девчушку. Халат, обтягивавший массивное тело, был расстегнут и сверху и снизу больше нужного. Двигалась едва ли не вприпрыжку, что при ее массе выглядело как минимум странно. Зощенко много видел таких по гарнизонам.
  
  - Ох, Константин Павлович, - начала она от двери. - Я прям от вашего голоса вздрогнула! Мы-то с подружками еще вчера начали старый год провожать, да всю ночь, да не одни...
  
  При словах "да не одни" она деланно сконфузилась, давая понять, что ночь была такая бурная, такая... вы же понимаете... Та часть очереди, которая была потрезвее, смотрела на нее круглыми от удивления глазами. Котенко и остальные из персонала даже не заметили ее слов - привыкли.
  
  - Вот, Нина Федоровна, - сказал Котенко скучающим голосом, - граждане считают, что они трезвые...
  
  - А у нас все считают, что они трезвые! - хохотнула Уткина. Тут она мазнула взглядом всех троих - Зощенко, Ураганова и Кутузова. Сразу заприметила и укладку, и дубленку Ураганова, но тут же с тоской подумала, что надо быть скромнее в желаниях, этот-то наверняка уже захомутан. Усы Зощенко и его синие глаза кольнули ее сердце. "Мой тип!" - подумала Уткина, хотя ее типом были все мужчины - все зависело от ситуации, от выпивки и закуски.
  
  - Так... Присядьте пять раз и потом пройдите десять шагов туда и обратно... - велела она Зощенко.
  
  "Только-то?" - обрадовался внутренне Зощенко и начала приседать. При этом он наполнялся какой-то несвойственной ему веселостью, решив, что это все так, для проформы, начинал играть, хоть и не хотел.
  
  - А идти-то как, строевым?! - спросил он.
  
  - Да как хотите... - скучающе ответил Котенко.
  
  Зощенко хмыкнул в усы, подмигнул Кутузову, и пошел, чеканя шаг, как когда-то в курсантской молодости ходил по квадратам на плацу. На повороте его малость занесло - но и то, сколько лет не ходил, да и пол был явно чем-то натерт - в общем, он считал, что все вышло отлично.
  
  - Ну вот видите,- все так же скучающе сказал ему капитан за столом, - вы же на ногах не держитесь...
  
  - Да как же это не держусь?! - поразился Зощенко. - Там у вас просто скользко.
  
  - Ага, скользко! - хохотнула Уткина. - Ты, мой сладенький, пьян в зюзю!
  
  От этого всего - от "сладенького", от "зюзи" - Зощенко просто онемел. А тут еще Уткина вдруг подошла к нему и погладила по щеке, глядя на него эдаким томным киношным взглядом! Зощенко от прикосновения дернулся. А Уткина, отойдя, громче нужного проговорила:
  
  - Я его глажу, а у него не встает! Явно пьян, товарищ капитан!
  
  У всех в очереди опять округлились глаза, только милиционеры (разве что за исключением деда-водителя) покатились от хохота, хоть и привыкли давно к уткинским штукам.
  
  - Вот и экспертиза! - сказал Котенко, смеясь. Потом посерьезнел, и глянул на летчиков:
  
  - Ну что, граждане, оформляемся? Раньше сядешь - раньше выйдешь. Вытрезвитель - учреждение гуманное, чтобы вы на морозе не уснули, в сугробе не замерзли. Поспите тут у нас и домой придете как огурцы. Это при старом режиме сообщали на работу и там вас могли лишить премии. А нынче - перестройка, работы ни у кого нет, премий не дают, сообщать некуда, так что от вытрезвителя никаких проблем, одна польза!
  
  При словах "одна польза" молодые менты у батареи как-то странно, о своем, засмеялись. Зощенко это не понравилось, но, как он понял, деваться было некуда. Он оглянулся на товарищей. Кутузов молчал, только желваки катались. Ураганов погрустнел и даже как-то осунулся (он к тому же не мог понять - неужели его деньги здесь никому не нужны?!). "Да хрен с ними, давай переночуем",- прошептал другу Ураганов.
  
  Зощенко мотнул головой - ладно, сдаемся! Он положил на стол перед дежурным пакет (Котенко мельком взглянул и понял, что ничего путного там нет - модель самолета надо еще клеить, халат его жене явно будет маловат, а кукла недорогая - за такую все его бабы его запилят). Зощенко выложил документы, остатки денег. Котенко все записывал и Зощенко успокоился: "Отдадут". Тут Ураганов, не терявший надежды на силу денег, зашел сбоку к Котенко и, наклонясь, зашептал в самое ухо: "Товарищ капитан, мы летчики, вот товарищи мои ветераны Афганистана, а позавчера, 27 декабря, было 15 лет, как война началась. Выпили за погибших братишек - сами понимаете". Но Давыдов, увидев это, дернулся так, будто на Котенко кто-то кинулся с ножом, и закричал:
  
  - А ну-ка, ты, в дубленке - на место!
  
  Котенко оглянулся на Давыдова, всем видом говоря: "Не дергайся, не отпушу, не дурак".
  
  Ураганов загрустил совсем, и вместе со всеми стал сдавать документы. Деньги у него оказались во всех карманах - когда менты доставали их, Ураганов - Зощенко это видел - уже и сам удивлялся, откуда они все берутся и берутся. Удивлялись и менты. Зощенко при этом видел, что у молодых ментов глаза просто горят. Да и медсестра давала у стола круг за кругом. Это не понравилось Зощенко.
  
  - Летчик, ты кольцо-то снимай... - вдруг сказал ему сержант.
  
  - Чего вдруг? - спросил Зощенко.
  
  - Положено... - отвечал сержант. - Некоторые умельцы кольцом себе вены вскрывают.
  
  - Вот мне заняться больше нечем... - ответил Зощенко, еще думая, что все это не всерьез.
  
  - Снимай-снимай... - сказал Давыдов. Вышло это у него с угрозой, и Зощенко, которого вся эта ситуация уже измотала, вдруг разозлился: какой-то сопляк ему, боевому офицеру, угрожает?!
  
  - Слушай, сынок... - сказал Зощенко. - Я это кольцо в день свадьбы надел и с тех пор не снимал ни разу. И сейчас снимать не собирась.
  
  - Ну-ну... - сказал Давыдов, улыбаясь. - Не снимешь?
  
  От этого перехода на "ты" Зощенко вдруг рассвирипел.
  - Не сниму! - ответил он, глядя на Давыдов исподлобья.
  
  Давыдов вдруг мгновенно бросился к нему, схватил за руку и заломил.
  
  - Ты чего, сука?! - простонал Зощенко.
  
  - Товарищ капитан, запишите - оскорбление сотрудника при исполнении... - со смешком сказал Давыдов.
  
  "Щас я тебя оскорблю!" - вдруг подумал Зощенко. Еще в курсантские времена их учили высвобождаться от этого захвата. Зощенко всей массой тела бросился вперед и Давыдов, не ожидавший этого, потерял его руку. Второй молодой мент заржал.
  
  - Чего ржешь, Карташов?! - крикнул ему Давыдов так зло, что тот поперхнулся своим смехом и замолчал.
  
  Зощенко, перевернувшись, встал. Давыдов смотрел на него нехорошо. Второй молодой мент, Карташов, отошел от стены. Котенко полез в стол и достал дубинку. Дед-водитель оставался у батареи. Уткина от своей двери смотрела на все это с горящим от возбуждения лицом, как на бой гладиаторов.
  
  Ураганов вдруг крикнул:
  
  - Гриша, да отдай ты им это кольцо, они же утром вернут!
  
  Но никто уже и не предлагал снимать кольцо: с трех сторон Котенко, Давыдов и Карташов разом бросились на него, скрутили и придавили к полу.
  
  - Марков! Марков! Снимай с него кольцо! - кричал Котенко. Дед нехотя подошел и стал стягивать кольцо с пальца. Зощенко пытался стряхнуть всю эту ораву с себя, но не получалось - тяжелые были менты.
  
  Дед в конце концов стянул кольцо. Менты, пыхтя, слезли. Зощенко встал, отряхиваясь, и не глядя по сторонам.
  
  - Так, этих - Котенко указал на Ураганова и Кутузова - в камеру, а этого - он указал на Зощенко - в карцер!
  
  - Пошли, летчик-залетчик! - сказал Давыдов, толкая Зощенко в плечо.
  
  Запирая за ним дверцу карцера, Давыдов вдруг сказал:
  
  - А ты ничего! Хоть и в годах, а силен.
  
  Зощенко от этого как-то мгновенно размяк.
  
  - Был бы ты, сержант, один, да не при исполнении, фиг бы ты с меня кольцо снял... - сказал он с улыбкой, думая "Ну покувыркались, да и хрен с ним. Нормальные парни".
  
  В карцере он попытался сесть сначала так, потом эдак, но ноги не вмещались никак, разве что если лежать, свернувшись даже не калачиком, а тугим рогаликом. "Вот ведь, - усмехаясь сам над собой и над всей этой ситуацией, подумал Зощенко. - Не помещаюсь"... В конце концов он как-то уселся, подогнув ноги, и постарался задремать.
  
  Из "приемного покоя" слышались голоса - там заканчивали "оформление". История с Зощенко оказалась хорошим уроком - больше никто из задержанных прав не качал. Зощенко слышал, как гремят двери камер, слышал голоса. Задремать не получалось. Он открыл глаза и видел, как по коридору ходит Карташов, забрасывая в камеры синие, с тремя черными полосами в ногах, одеяла. "Ишь ты, армейские"... - удивился Зощенко. Из одной камеры кто-то жалостно просил его опустить, мол, жена дома одна с маленьким ребенком. "Ну так и сидел бы с ней дома, помогал!" - прокричал ему в ответ кто-то из "приемного покоя". Потом все утихло.
  
  Глава 3
  
  Собранные у "посетителей" сумки и пакеты Карташов по приказу Котенко отволок в подсобку. Там их начали потрошить - смотрели, где что, выбирали, что глянется. Претензий со стороны хозяев не опасался никто - обычно человеку говорили, что все свое добро он растерял еще по дороге в трезвяк и был задержан патрулем уже с пустыми руками. Был еще вариант: "Какие вещи, окстись, тебе приснилось все с пьяных глаз!". Даже те, кто был почти трезв, понимали, что не докажешь ничего, и отступались.
  
  Котенко тем временем пересчитывал деньги. Сумма выходила приличная, очень приличная. По заведенному обычаю, он себе оставил треть, остальные две трети отдал Давыдову, чтобы тот поделил между другими. (Это были годы, когда в стране ходили миллионы: все были миллионерами, и почти все - нищими). Давыдов, пересчитав отданное, поразился котенковскому аппетиту. По его прикидкам, только из бесчисленных урагановских карманов денег было добыто столько, что всей команде трезвяка их хватило бы до Старого Нового года. Давыдов уже думал, что с этих денег купит себе хорошую кожаную куртку, а тут выходило, что если даже он не отдаст никому ничего, и то хватит лишь на рукава от этой куртки. "Вот сука скупая!" - подумал Давыдов о Котенко, прикидывая, как поделить остатки добычи, чтобы не обидеть себя.
  
  Он вошел в подсобку, где конфискованными продуктами и выпивкой уже был накрыт стол.
  
  - А вот и денежки наши пришли! - вскричала, увидев его, Уткина, уже давно сгоравшая от нетерпения.
  
  Давыдов роздал деньги ей, Карташову и Маркову. Уткина, пересчитав, поморщилась, Карташов нахмурился, один Марков и взял деньги как-то нехотя, и сунул в карман, не считая.
  
  - Не кривись, Димка, сейчас выпьем, и еще съездим, "порыбачим!" - сказал Давыдов Карташову. - Наливай!
  
  Карташов взял большую бутылку импортной водки и разлил по стаканам.
  
  - А вы чего, Николай Степанович? - спросил Давыдов Маркова, видя, что тот налил себе какого-то соку.
  
  - Так я ж за рулем.
  
  - Да бросьте! - засмеялся Давыдов. - Вас-то кто задержит? Давайте, полкапли...
  
  - Неее... - сказал Марков. - Я лучше пойду машину погрею. Приятного аппетита.
  
  Он вышел. Давыдов посмотрел ему вслед, пожал плечами и сказал:
  
  - Ну хозяин - барин! А мы - выпьем! Ну, за то, чтобы у нас все было, и нам за это ничего не было!
  
  - Ура! - закричала Уткина, выпила водку одним глотком и полезла целоваться к уворачивающемуся Давыдов. Уворачивался Давыдов и из брезгливости, а еще и потому, что в этот вечер обещала приехать к нему восемнадцатилетняя Алла с филфака местного пединститута. Девушка была из таких, которые Давыдова прежде отшивали. И даже не словом - а так, взглядом. Они были из другого мира. Давыдову и хотелось попасть в этот другой мир, но и свой - веселый, пьяный, гулящий - уж очень ему нравилось. Но Алла его чем-то зацепила.
  
  Уткина каким-то чутьем угадала, что Давыдов думает о другой.
  
  - Какую это ты шалаву ждешь? - сердито проговорила Уткина. - Поди какую-нибудь студентку тощую? Настоящая баба должна быть в соку!
  
  Тут она расстегнула и так не очень-то застегнутый халат, показывая, что под ним у нее - только белье, явно к празднику купленный набор с лифчиком, трусиками и поясом с чулками.
  
  - Ты посмотри на мою фигуру! - призывала Уткина. - Посмотри! Я чемпионка края по бальным танцам! Хоть сейчас тебе такой пасадобль сбацаю! Видишь, какие ноги, видишь!
  
  "Офигела старуха!" - подумал Давыдов, отвел в сторону Карташова и зашептал ему:
  
  - Диман, возьми Нинку на себя, а то она Алке космы-то точно повыдергает...
  
  Карташов знал, кого ждет приятель, поэтому тихо засмеялся, покачал головой, с веселым сомнением глядя на Уткину (она тем временем налила сама себе и выпила одна), но в конце концов сказал:
  
  - Хрен с тобой. Но даже не знаю, как ты будешь рассчитываться.
  
  - За мной не заржавеет! - обрадовался Давыдов.
  
  Он вышел из подсобки. Котенко сидел за своим столом и смотрел телевизор. Перед ним стояла бутылка конфискованного коньяку, уже пустая на треть. "Что-то он сегодня гонит..." - подумал Давыдов о начальнике, хотя в общем-то ему было все равно.
  
  - Мы с Марковым дадим кружок? - спросил он. Давыдов рассчитывал в этой поездке забрать Аллу.
  
  - Ну давай. Порыбачь. Места в нашем отеле еще есть... - ответил Котенко. - А чего, один что ли?
  
  - Карташов взял на себя медсестру... - с ухмылкой отвечал Давыдов.
  
  - Ааааа! - со значением протянул Котенко. - Храбрый человек этот Карташов. Я уже давно не рискую. Она привязчивая. Она бы здесь по палатам ходила, если бы можно было.
  
  - Ну а почему нельзя? - улыбнулся Давыдов.
  
  - Ну так-то да... - поддержал шутку Котенко. - Нынче же капитализм. Кто нам мешает предлагать посетителям дополнительную услугу? Только, боюсь, посетители нас не поймут - подумают, что это мы их так жестоко, с особым цинизмом, мучаем.
  
  Оба засмеялись.
  
  - Ну ладно, - сказал Котенко. - Счастливой рыбалки. Поймай еще пару-тройку жирных карасей.
  
  Давыдов вышел на улицу, на мороз и пошел к УАЗику, который тихо урчал под деревьями.
  
  Водитель Николай Степанович Марков поморщился, увидев Давыдов. Он пошел сюда, чтобы доработать до пенсии, и, хотя и слышал, что в трезвяки "ссылают" со всей милиции всякое отребье, но такого не ожидал. Однако времена были голодные, выбирать не приходилось. Поэтому Марков и от своей доли "добычи" не отказывался. Поначалу эти деньги жгли ему руки, а теперь нет. Но жене об этих "премиальных" не говорил - было стыдно. Складывал все в кучку и отдавал в день зарплаты, будто получку повысили.
  
  Происшествие с летчиком расстроило Маркова. "В каком дерьме приходится участвовать, в каком дерьме", - думал он. Его отказ пить и есть "конфискованное" был такой акцией протеста, только ему одному понятной и для него одного имеющей смысл, хоть и совсем небольшой - ведь деньги-то взял, не удержался.
  
  Маркову было 58 лет, он рос с войну, и еще с тех пор хотел когда-нибудь пожить хорошо. В семидесятые было и правда неплохо - милицию тогда уважали. Марков получил квартиру, накопил на "Москвич", ездил на юг в милицейский санаторий. Но потом его жизнь пошла под откос вместе с жизнью всей страны. Первую зиму кризиса Марков с женой прожил на баклажанах. Потом развел в сарае кроликов. Хоть и жил в частном доме¸ но в городе, так что хозяйства никогда не держал, а тут пришлось. (Да что он - и в многоэтажных домах по подвалам кудахтали куры и кричали петухи, а некоторые на балконах держали свиней). Кроликов приходилось убивать Маркову. Он приспособил для этого бутылку от шампанского. Если кролика не удавалось убить с первого удара, он верещал. Маркова поражало, что остальные кролики в это время смотрели из клеток, сосредоточенно жуя. "Хотя чего я от них хочу? - думал иногда Марков. - Криков и демонстраций?"..
  
  Марков и сам себе казался иногда кроликом. Жизнь прошла с проглоченным языком. Отца его, председателя колхоза, забрали, когда Маркову было три года. С тех пор он его не видел. По возрасту подходило так, что отец мог быть убит на войне, и если в каком-то отделе кадров так и думали, Марков не уточнял. Потом тем более вышло послабление, членство семьи врага народа не помешало ему попасть в милицию. Но он привык оглядываться, привык помалкивать. Когда надо было за кого-то вступиться, он замешкивался ровно на то время, которое требовалось ему, чтобы подумать, не станет ли от этого заступничества хуже ему, Маркову? В результате выходило так, что вступались другие. Только однажды, уже в милиции, попытался он не молчать. Дело было так: начальник, при котором Марков был водителем, отметив в РОВД чей-то день рождения, решил порулить сам. Марков отказывался пускать начальника за руль, но тот уперся: "Я буду рулить!". Марков сдался - а и поздний вечер был, думал, доедут. Они сбили насмерть велосипедиста, десятилетнего пацана. На суде Марков, решив, что надо говорить правду, рассказал, как все было, ничего не скрыл. Однако тот же начальник объявил, что он, Марков, затаил на него злобу за прошлогоднее лишение премии, и сейчас просто сводит счеты. Да и родителям пацана, как понял потом Марков, уже давно дали денег, и они начали говорить, что их сына сбила совсем другая машина. Марков не верил, что такое может быть, а нет - было. Тот начальник вышел сухим из воды и был сейчас генералом, заместителем начальника краевого УВД. Еще и поэтому Марков дорабатывал до пенсии водителем в трезвяке - работа получше и почище была для него закрыта.
  
  Урок с велосипедистом окончательно научил Маркова жизни. Не встревать - было его правило. Он его соблюдал, хоть и мучился иногда потом больной совестью, как зубами.
  Вот и с летчиком - можно было ведь усовестить молодежь, набросились на взрослого человека, воевавшего, - думал Марков, но чувствовал, что нету у него решимости для того, чтобы вступиться. Выдавила из него жизнь эту решимость, как зубную пасту из тюбика.
  
  Давыдов залез в машину.
  
  - Николай Степанович, поедемте "порыбачим", - сказал он, закуривая, - а заодно давайте подъедем на улицу Советскую, человека заберем...
  
  - Это кого ж? - удивился Марков.
  
  - Да девушку одну... - не удержался Давыдов. - Хочу показать нашу экзотику.
  
  "По карманам шарить - это экзотика? - подумал Марков. - Или втроем одного по полу катать - экзотика?".
  
  Но, как всегда, промолчал. Они поехали.
  
  Улицы были пусты. Город резал салаты, строгал оливье, лепил пельмени. Только ближе к центру на проспекте появился народ - с санками, с детьми - эти шли явно на городскую елку.
  
  - Николай Степанович, может, завернем на елку, порыбачим?
  
  - Один что ли рыбачить будешь? - проворчал Марков.
  
  - А вы на что? Тоже в форме человек, целый старшина! - отвечал Давыдов. - Вдвоем и управимся. А то Котенко пожмотил, большую часть денег себе забрал.
  
  Марков и хотел было сказать, что пропали бы они пропадом, эти деньги, но вспомнил (да и не забывал), что жене после нового года надо на операцию, а их и в хорошие-то времена даром не делали.
  
  - Ну поехали, черт с тобой... - проговорил Марков.
  
  С елки, где они выудили троих, довольно прилично одетых, и довольно прилично пьяных, граждан, они поехали, наконец, за давыдовской подружкой.
  
  Алла сама не знала, почему она согласилась встретиться сегодня с Давыдовым да еще и ехать куда-то на ночь глядя. Давыдов, правда, ее завораживал: было много мужской животной силы в его фигуре, лице, в его привычке свысока вприщур смотреть на людей. (Давыдов еще не забыл в разговоре упомянуть про каратэ, а в те времена каратисты были кастой избранных, то ли инопланетяне, то ли революционеры - ведь еще недавно за каратэ сажали в тюрьму). Давыдов решил удивить Аллу именно вытрезвителем потому, что в общем-то не знал, чем удивлять такую девушку. (Сходить с ней, например, в театр ему просто не приходило в голову). Любую другую из тех, с кем он общался обычно, он бы просто подпоил, покормил, и отвез бы на квартиру к приятелю, которого попросил бы часок погулять (а были такие девчонки, которые соглашались и на приятеля). С Аллой Давыдов был осторожен и про квартиру еще даже не заикался. Они и выпили всего раз - в каком-то кафе Давыдов, сам себе удивляясь, купил ей бокал вина, и она пила его мелкими глотками весь вечер. "Зато экономно!" - сам над собой посмеялся Давыдов. Прежние его девчонки пили так, что бутылку у них приходилось отбирать.
  
  Алла была хрупкая гибкая блондиночка с длинными кудрявыми волосами. Под свитером Давыдов угадывал красивую грудь, но случая проверить все не представлялось. Давыдов знал, что Алла живет с мамой и надеялся, что когда-нибудь он все же уговорит ее поехать на квартиру.
  
  Про свою работу Давыдов, понятно, рассказывал так, что получалось, будто он ежевечерне рискует жизнью, отбирая у уркаганов ножи и кастеты. Ножи и кастеты и правда валялись у них в трезвяке в столе - иногда ведь попадались и такие, не все интеллигенция. Бывало, что и бросались с этими ножиками на Давыдов. Эти случаи он любил вспоминать. Одного такого героя он скрутил голыми руками, хотя имел при себе дубинку - просто решил попробовать, действительно есть эффект от каратэ или это только в кино. Оказалось, действительно: Давыдов так заехал с разворота ногой в голову, что нападающий сразу отключился и ему потом правили сломанный нос.
  
  По дороге Давыдов попросил Маркова остановить и купил Алле розу - где-то слышал, что женщинам надо покупать цветы. Когда он пришел к ней с цветком в первый раз, с удивлением увидел, что это действует: она улыбнулась и обняла его. Давыдов чувствовал себя как канатоходец в темноте. "Ну ничего, пройду... - успокаивал он себя. - Баба она в концов или нет?".
  
  Он зашел в подъезд, поднялся по темной лестнице наверх, позвонил в дверь, которая довольно быстро распахнулась. Алла была в чем-то таком, от чего Давыдов сразу потерял дар речи. Кружева, что-то просвечивающее и одновременно скрывающее. Узкие белые джинсы туго обтягивали задницу. "Даааааа... - подумал Давыдов, решивший, что Алла оделась так неспроста. - Может, хоть сегодня не будет ломаться?!"..
  
  Когда Алла залезла на заднее сиденье "УАЗ"ика, Марков удивленно покосился - откуда такая птичка и какие дела могут быть у нее с Давыдовым? Алла поздоровалась со стариком. Тут сзади, из "собачатника", загомонили задержанные. "Командир, выпусти поссать! - орал один. - А то я тебе здесь наделаю!" Давыдов дернулся - вот ведь зоопарк! Он хотел было сказануть что-то обычное, но сдержался, обошел машину, открыл дверцу, спросил тихо: "Это кому тут моча в голову ударила?", и когда какой-то мужичок сказал "Ну мне", коротким резким движением саданул ему прямо в лоб. Мужичок осел. Двое других молчали. "Обоссытся - вылизывать будете..." - тихо и внушительно сказал Давыдов.
  
  Вернувшись, он залез на переднее сиденье и сказал Алле: "Добро пожаловать в наш цирк зверей!". Видеть происшедшее она не могла - стекло было забрано частой решеткой, да и не мылось много лет, может, всю службу этого "УАЗ"ика.
  
  В вытрезвителе, пока оформляли новоприбывших, Алла сидела в уголке. Тот, кого ударил Давыдов, еще не до конца пришел в себя, мужики держали его под руки. На вопрос Котенко, что это с ним, промычали неразборчивое, глядя на Давыдов, который усмехался им в глаза. Трое этих бедолаг оказались преподавателями какого-то местного вуза, чуть ли не профессорами.
  
  Рассовав их по камерам, Давыдов повел Аллу в подсобку - хотелось и Аллой похвастаться, да и, честно говоря, выпить. Однако в подсобке был уже такой шалман, что Алла явно перепугалась. "Трахнулись уже"... - подумал Давыдов, глядя на Карташова и Уткину, на которой халат был надет, похоже, уже прямо на голое тело.
  
  - Алла, ты не стесняйся, давай выпей, закуси чего-нибудь... - заговорил Давыдов, надеясь, что алкоголь поможет девушке расслабиться.
  
  Тут в коридоре послышался шум, а потом в дверь подсобки постучали и чей-то голос сказал:
  
  - У вас продается славянский шкаф?
  
  - Шкаф продан! - закричал Давыдов. - Осталась только тумбочка!
  
  Дверь распахнулась, ввалились трое. Это были друзья Давыдова и Карташова, одних с ними лет, но немного другого уровня. Все молодые люди принялись обниматься, хлопая друг друга по плечам и спинам.
  
  - А это кто же? - спросил, наконец, один из пришедших, несмотря на молодость, уже полноватый и мордатый блондин.
  
  - А это, Сеня, красивая девушка Алла! - ответил Давыдов. - Алла, знакомься, это мой товарищ Семен Протопопов. - Это, Аллочка, Роман Крейц, а это - Володька Хоркин.
  
  Крейц был высокий, крайне худой, со впалыми щеками - настоящие кожа и кости. При этом он явно чувствовал себя вполне комфортно в этой коже и с этими костями - постоянно улыбался и пошучивал. Хоркин, плотный коренастый коротышка, кинул на Аллу быстрый взгляд, потом так же быстро глянул на Давыдова, и как-то так повел губами, что Алла поняла - Хоркин удивлен.
  
  - Впервые у этого балбеса такая девушка! - сказал Хоркин подходя к Алле и протягивая руку. Алла подала свою в ответ, и Хоркин ее поцеловал.
  
  - Ого! - закричал Протопопов. - Антоха, смотри - уведут!
  
  - У меня не уведут! - ответил Давыдов, стараясь, чтобы это звучало грозно. Но вид у него при этом был кислый.
  
  Тут к тому же встряла Уткина - ее обидело, что кому-то там, а не ей, целуют руки.
  
  - А что же это, она одна что ли здесь дама?! - кричала она.
  
  Хоркин повернулся, внутренне крякнул, увидев Уткину, но не показал виду, подошел и галантно поцеловал руку, которую Уткина ткнула ему прямо в лицо.
  
  Давыдов смотрел на Хоркина хмуро. "Балбес, значит"... - думал Давыдов. На самом деле, это именно из-за Хоркина он вылетел из вуза. Хоркин затеял торговлю анашой, а Давыдов попал в "дело" уже потом. Но когда их взяли, Хоркин упросил Давыдов взять все на себя. "У тебя же вон какой папа, тебе точно ничего не будет, отмажут. А меня погонят из универа на пинках. А у меня отец сердечник и мать постоянно еле жива!..." - лебезил Хоркин. Правда, были еще и деньги - хорошие деньги взял Давыдов с Хоркина за то, что его не сдал. И вот результат: Хоркин учится и скоро будет офицером, а он, Давыдов, до сих пор сержант. "Да и деньги те давно тю-тю..." - подумал Давыдов, пытаясь вспомнить, купил ли он на них хоть что-то путное. Не вспоминалось - видать, не купил.
  
  Налили по первой, потом по второй. Давыдов полегчало. Разговор за столом, как обычно бывает, разбился на группки.
  
  - Я вот тут службу тащу, в гов... извини, Алла, в дерьме по колено вожусь, а вы там бумажки перекладываете с места на место! - объяснял Давыдов Протопопову, плотно войдя в образ человека, который пашет за всех. - А народец-то еще тот. И с ножиками кидаются, и с кастетами. Ну правда, бывает и интеллигенция. Вот только что привезли троих преподов из... а, черт, забыл, откуда. Но посмотрю в журнале приема. Вот понадобится Алле зачет или там курсовую сгоношить - позвоню я этому преподу, разве же он откажет?
  
  Другая компания, Хоркин, Карташов и прислушивающаяся к ним Уткина, тихо говорили про Чечню: вот ввели туда войска еще в ноябре, чем кончится? Карташов был единственный из всех, кто служил в армии. От этого он важничал и разговаривал так, будто это именно он командует войсками в окрестностях Грозного.
  
  - Раскатают там всех танками! Как два пальца об асфальт! - говорил Карташов. - Да и не будет ничего - побузят, да перестанут. На фига чеченцам война?
  
  Уткиной разговор о танках и чеченцах был неинтересен, зато присутствие соперницы, явно забирающей на себя большую часть мужского внимания, раздражало ее все сильнее.
  
  - Ребята, ребята! А давайте выпьем! - закричала она. Никто не возражал. Быстро налили (Давыдов, имеющий разные планы, постарался и Алле налить немного, на донышке, водки).
  
  - Выпьем за дам! - прокричала Уткина, косясь на Аллу. - А за "не дам" мы пить не будем!
  
  И визгливо захохотала. Карташов, Крейц, Хоркин, Протопопов тоже грохнули, косясь на Аллу. Давыдов вскипал. Карташов, который был пьянее остальных, прокричал:
  
  - Алла - всем давала!
  
  Алла выглядела как затравленный зверек.
  
  - Да брось ты, не стесняйся, - сказал ей Давыдов, подавая налитую до краев рюмку. Ободренный ее джинсами, он решил ускорить процесс: - Вот, вливайся в коллектив!
  
  Алла, хоть и выпила чуть-чуть водки, но это не расслабило ее. Она вдруг поняла, что это совсем не та компания, в которой ей хотелось бы оказаться этим вечером.
  
  - Слушай, Антон, мне уже пора... - заговорила она.
  
  - Куда пора? Как пора?! - удивился он. - Это как - пора? - тут он опомнился и попытался повернуть все в шутку: - Отсюда так просто не уходят, только когда я выпущу!
  
  Этим он напугал ее еще больше.
  
  - Нет, я пойду. Все было отлично, работа у тебя интересная, а друзья замечательные!
  
  - Ух ты, мамзель нами брезгуют! - закричала Уткина. Давыдов резко повернулся в ее сторону, собираясь сказать пару ласковых, но тут еще толстяк Протопопов вставил свое:
  
  - Аллочка, не уходите, а кто же будет танцевать на столе?!
  
  Все, кроме Аллы и Давыдов, покатились от хохота. Давыдов и сам бы в другой день посмеялся - шутка в общем-то как шутка - но тут ему хотелось двинуть Протопопова по лбу.
  
  Алла была уже у дверей. Пока Давыдов выбрался из-за стола, она уже отыскала свою шубейку и быстрым шагом шла к выходу. Котенко ее не удерживал: "Вот мне еще не хватало давыдовских баб ловить" - подумал он не без злорадства: обидно было, что такая девочка достанется этому дураку.
  
  - Алла! Алла! - кричал Давыдов, путаясь в сумках и пакетах. Он выбежал в "приемный покой", потом в коридор, выскочил во двор. Алла уже садилась в марковский "УАЗ"ик. Давыдов бросился к передней двери, схватил ручку, но Марков как раз в этот момент нажал на кнопку, заблокировал дверь, и тронулся с места.
  
  - Стой! Стой! Стой, старый хрен! - кричал Давыдов. Но огоньки машины быстро удалялись. - Твою мать! Вот ты же козел, Николай Степанович!
  
  Он еще постоял - вдруг вернутся? Не возвращались. Злоба кипела в Давыдове. Он и раньше понимал, что Алла - девочка не про него, но объяснял это по-своему. "Был бы я офицерик с папочкой под мышкой - поди не удрала бы! - зло думал он. - А с простым ментом западло, да?!" Он тут же вспомнил, почему он простой мент - этот хренов Хоркин! Дать что ли ему по башке?
  
  Давыдов вернулся в подсобку. Компания встретила его радостным ржанием: "Не догнал? Что же ты, Антоша, как же так?"
  
  - Нормальные-то люди уже по два раза трахнулись! - кричала Уткина, глядя на раскрасневшегося и улыбающегося Карташова. - А эту фифу ты еще полгода уговаривать будешь!
  
  - Не грузись, Антон, - хлопнул его по плечу Протопопов. - Вот будет хорошая работа - девки сами приложатся. Прикинь, меня зовут в краевое управление по борьбе с экономическими преступлениями (он поднял вверх указательный палец). Ты же представляешь, какие там деньги ходят?! - и снисходительно добавил: - Это вам не у здешних выпивох мелочь по карманам тырить!
  
  Все снова захохотали. Крейц, почему-то захмелевший сильнее и быстрее других, проговорил:
  
  - А ты, Антоха, мелочь, которую у алкоголиков собираешь, потом в магазине меняешь на бумажки? Я знаю, что те, кто при церкви милостыню просят, так делают!
  
  Он захохотал, считая, что шутка удалась. Захохотали и другие. Давыдов насупился, налил себе одному полстакана и выпил одним глотком. "Суки... Суки"... - подумал он про всех и ни про кого.
  
  Он вдруг вспомнил про летчика в карцере. "Вот с кем хочу выпить!" - вдруг подумалось ему. Он пошел к карцеру и отпер его. Зощенко сидел в углу, пригревшись, в полудреме.
  
  - Эй, летчик, пошли выпьешь с нами! - сказал Давыдов.
  
  "Чего вдруг?" - подумал Зощенко, непонимающе глядя на Давыдова. Тот понял его взгляд и ободряюще махнул рукой: пошли, пошли. Вместе они пришли в подсобку. Только Уткина и Карташов удивились, да и то не очень (Карташов к тому же был уже так пьян, что с трудом фокусировал взгляд) - остальные и не знали, что это задержанный, просто видели, что - новый человек.
  
  - О! Штрафную! Штрафную! - пьяно загудели голоса.
  
  - А ну тихо все! - перекрывая их, прокричал Давыдов. Народ в конце концов умолк. - Вот мы - ментотня, а это - боевой офицер, летчик, в Афгане воевал. Мы тут у алкашей по карманам шарим, а этот человек кровь свою проливал за мирное небо над нашими пустыми головами! Выпьем! За него! Поклонимся ему!
  
  Все налили, налили и Зощенко. Он удивился, но, подумав, что в России от драки до чествования один шаг, выпил. "Только бы обратно не пошли... - подумал он. - От чествования к драке"...
  
  Ничто, однако, не внушало опасений. Давыдов (они уже познакомились и почти побратались) извинялся и клялся в вечной дружбе. "Если что... Если что... Ты вот звони, и только скажи: "Антоха!" - и я тут как тут"...
  
  - Хорошо, - улыбался в усы Зощенко, отмякнув и глядя на Давыдов, как на пацана - тот и правда годился ему в сыновья.
  
  - Закусывай... - Давыдов подставлял к Зощенко какие-то банки и тарелки. "Откуда запасы?" - удивленно подумал Зощенко. Тут он приметил, что медсестра выскользнула из подсобки, а потом, пару минут спустя, вроде бы покурить вышел один из гостей, толстенький блондин. "А жизнь-то кипит"... - посмеялся про себя Зощенко. Под ухом у него бубнил Давыдов: рассказал, как учился на юрфаке, как его выгнали, намекнул, что погорел ни за что, прикрыл собой одного говнюка.
  
  - Вон тот... - показал он на Хоркина. - И вот он весной будет в офицерских погонах, на чистой работе, а я так и останусь сержантом. Ему в руки все само падает, а от меня, который его своей задницей прикрыл, девчонки носы воротят! Еще бы, я ж в бушлате, от меня кирзой воняет, я на УАЗике, а не в "Волге" с мигалкой! Вот скажи, отец, как быть?
  
  - Ну как... Иди учиться... - степенно ответил Зощенко. Он решил, что раз уж парень попросил совета, то надо говорить с ним всерьез - авось хоть и в пьяном мозгу, а отложится.
  
  - Учиться... Учиться... И еще раз учиться. Как говорил нам великий Ленин... - медленно проговорил Давыдов. Он как-то сразу и сильно опьянел. Он вдруг понял, что жизнь-то свою спустил в унитаз. Кто-то должен был быть в этом виноват.
  
  Тут хлопнула дверь - вернулась Уткина. Протопопов, видать, не расстарался, потому что на лице ее не было умиротворения. Она посмотрела на Зощенко, который был в подсобке самый трезвый, подошла к магнитофону и перекручивала пленку до тех пор, пока не нашла медляк. Когда музыка, тягучая и плавная, зазвучала, Уткина, покачивая широкими бедрами, двинулись прямо на летчика.
  
  - Потанцуй со мной! - проговорила она, закусывая губу. - Ну потанцуй со мной! Ты знаешь, какие призы я брала! - тут в ее пьяном мозгу что-то перещелкнуло и она продолжила: - А та знаешь, как я брала в рот!
  
  Тут же схватив длинный зеленый тепличный огурец, он, запрокинув голову, стала погружать его себе в глотку и затолкала почти полностью! Давыдов захохотал и захлопал в ладоши. Зощенко смотрел на нее круглыми глазами - даже в гарнизонах, где бывали и бывало всякое, он не видел таких баб.
  
  Уткина, вынув огурец, подошла к Зощенко вплотную и снова забормотала: "Потанцуй! Потанцуй!".
  
  - Слушайте, не могу... - ответил, приложив руку к груди, Зощенко. - Вы же видели, как меня помяли. Не могу, извините...
  
  Уткина обозлилась,
  
  - Антоша, накажи его, он не хочет танцевать с дамой... - протянула он голосом обиженной нимфетки.
  
  Давыдов, вот только что хохотавший над тем, как она заглотнула огурец, мгновенно помрачнел и, повернувшись к Зощенко, сердито сказал:
  
  - Что, летчик, рыло воротишь? Тебя в компанию позвали, а ты нашими бабами брезгуешь?!
  
  Не успел Зощенко ответить, как Давыдов резко ударил его прямо в лицо. Зощенко слетел со стула, и, поднимаясь, проговорил:
  
  - Да ты ошалел, сопляк, я тебе в отцы гожусь!
  
  - На хую я видал таких отцов! - закричал Давыдов. Отца он и правда ненавидел - не мог простить того, что тот не отмазал его полностью.
  
  Протопопов и Хоркин захохотали. Уткина, уже вряд ли что-то соображающая, вдруг заголосила:
  
  - Трахните, мальчики, это козла! Если он не хочет такую женщину как я, так он точно пидор!
  
  Протопопов закричал: "Точно, трахнем деда!"
  
  Зощенко, хоть такие резкие перемены не умещались в голове, понял, что дело плохо и надо драться. Он увидел рядом бутылку, схватил ее и ударил того, кто был ближе - Протопопова - по голове. Протопопов рухнул. Хоркин и Давыдов бросились на Зощенко. Уткина выбежала с криком "Убивают!". Зощенко был трезвее молодых ментов, да Протопопов был к тому же явно не герой - пыл его почти сразу прошел. Зощенко двинул Хоркину по голове, того отбросило к стене. Давыдов все прилаживался достать Зощенко ногой, но мешал стол. Зощенко двинул стол на Давыдова, приперев его к стенке, и бросился к двери. Он уже выскочил в "приемный покой", но как раз в этот момент на его пути оказался Котенко с резиновой дубинкой. С размаху Котенко ударил Зощенко по голове.
  
  - Ааа, сука! - взревел Зощенко, и этот крик в своей камере услышали Кутузов и Ураганов. Тут сзади на Зощенко бросился выбравшийся из-за стола Давыдов, да еще выбежал Хоркин. Зощенко упал. Его лупили ногами и дубинкой, он пробовал встать, и не успевал. Из подсобки, шатаясь, вышли еще и Крейц с Карташовым. Карташов вдруг вспомнил, что когда-то учился рукопашному бою и заорал: "Да как вы бьете, вы же так не убьете его никогда!" После этих слов он с размаху двинул Зощенко кулаком по затылку. Зощенко упал лицом в пол.
  
  - Вы что, суки?! - закричал из камеры Кутузов, подошедший к двери и силившийся разглядеть или расслышать хоть что-нибудь. - Пидоры ментовские!
  
  Кутузова, обычно молчаливого, вдруг прорвало. Такое редко с ним бывало, но тут он не мог сдержаться. Вечер и так закончился наперекосяк, а теперь и вовсе происходило то, что не умещалось в голове.
  
  - Козлы! - заорал он.
  
  Замок камеры загремел - вошел Котенко, оглянулся, понял, что кричал Кутузов, и резко ударил его дубинкой по голове. Кутузов упал.
  
  - Как его зовут? - спросил Котенко Ураганова.
  
  - Кутузов... Кутузов... - отвечал растерявшийся Ураганов.
  
  - С утра сдадим и этого, и того в РОВД за сопротивление милиции! - сказал Котенко. Он посмотрел на Ураганова. Тот отвел глаза. Котенко усмехнулся.
  
  Тут в камеру забежал Давыдов.
  
  - Это кто тут орал?! - начал он.
  
  - Вон тот, - указал дубинкой Котенко и произнес с сарказмом, по слогам: - Ку-ту-зов!
  
  Давыдов наклонился над лежащим летчиком и проорал ему в ухо:
  
  - Ну что, полководец Кутузов, каково тебе?
  
  Кутузов не реагировал.
  
  - Что же вы его так сильно, Константин Павлович, даже неинтересно! - сказал Давыдов. Они оба вышли, замок лязгнул, закрываясь. Тут Давыдову пришла в голову забавная по его мнению идея - он отстегнул от пояса газовый баллончик, прокричал в камеру "С наступающим!" и выпустил внутрь струю "черемухи". В камере закашлялись и заматерились. Давыдов довольный отошел.
  
  Котенко вышел в "приемный покой" и увидел, что Зощенко силится приподняться. Он тут же ударил его дубинкой до шее. Протопопов и Хоркин пинали летчика с двух сторон. В этот самый момент в помещение зашел Марков - он отвез Аллу, кое-как успокоил ее, и теперь, деваться некуда, вернулся на дежурство. От открывшейся перед ним картины Марков остолбенел.
  
  - Да вы что делаете, сдурели совсем? - закричал Марков, бросаясь к Котенко и пытаясь перехватить его руку с дубинкой.
  
  - Уйди, дед! - закричал Протопопов, хватая Маркова за бушлат и отбрасывая в сторону с неожиданной силой. - Этот хер мне бутылкой по башке заехал - что ж нам с ним, песни петь? Щас Афганистан поболит у него в душе!
  
  Марков бросился в свалку снова, но тут Хоркин ударил старика с размаху в челюсть и Марков выключился.
  
  Зощенко, передохнувший то мгновение, когда Марков вмешался в драку, снова попытался встать. Ему казалось, что это главное, а там уж он как-нибудь управится с ними. В конце концов, бывало и не такое - по молодости Зощенко дрался много. Однако вставать не давали. На голову сыпались удары, и ладно бы только кулаками - дежурный методично бил дубинкой, в нескольких местах уже раскроив кожу. Кровь заливала летчику глаза. Тут он изловчился, схватил чьи-то ноги и дернул. Кто-то с криком и матерками упал. Зощенко начал подниматься, но прямой удар в лицо опрокинул его. Приходя в себя он вдруг услышал, как кто-то поет: "Офицеры, офицеры! Ваше сердце под прицелом!" Кое-как разлепив веки, он разглядел, что это тот молодой мент, на которого наткнулся Кутузов уже таким далеким вечером. Мент достал зажигалку, зажег ее и раскачивался, как на концерте.
  
  - За Россию и свободу до конца! - пел он.
  
  - Да вы люди или кто?! - в ужасе воскликнул Зощенко.
  
  Тут его подхватили под руки и подняли. Он увидел, что прямо перед ним стоит Давыдов.
  
  - Ну что, папаша, учиться, учиться и учиться, говоришь?... - задумчиво проговорил Давыдов, слегка подпрыгивая на носках и приняв боевую стойку. - Вот сейчас и поучимся. Поднимите его повыше, пацаны. Смотрите - вот это маваши гери!
  
  И тут все тело его пружинисто двинулось, он махнул ногой. Удар был мгновенный, но всем казалось, что он тянулся не меньше минуты. Голова Зощенко мотнулась так, что казалось - оторвется. Зощенко обмяк. Изо рта его текла густая кровь.
  
  - Блин, вырубился! - с сожалением сказал Давыдов.
  
  - Да и хрен с ним... - сказал Крейц, который вместе с Хоркиным держал Зощенко под руки. - И так весь свитер мне его кровью забрызгали. Свитер-то новый! Мне его как теперь отстирывать?!
  
  - Холодной водой замой... - сказала ему Уткина, и тут же игриво добавила: - Пошли, помогу...
  
  Крейц с трудом перевел на нее взгляд.
  
  - Сначала выпьем...
  
  Они с Хоркиным бросили Зощенко на пол и все, переступая через него и задевая ботинками и сапогами, пошли в подсобку...
  
  Глава 4
  
  ... В восемь утра начали выпускать. Зощенко к этому времени убрали из "приемного покоя", кинув во все тот же карцер. Он там пришел в себя и сидел в углу. Голова гудела. Волосы, лицо, одежда, руки - все было в крови. В первые минуты, как очнулся, Зощенко решил, что он на войне, его сбили, он выпрыгнул с парашютом и лежит сейчас на афганских камнях. Но потом он все вспомнил и подумал: "Лучше бы и правда сбили"...
  
  Из карцера он слышал, как в "приемном покое" переругивались - кому-то надо было мыть пол. Потом по коридору затопали сапоги, загремели ключи в замках. В коридоре загомонили - задержанным раздавали одежду. "Ну наконец-то... - подумал Зощенко. - К прокурору пойду. Вы у меня попляшете!"...
  
  Дверь карцера заскрипела. Карташов, покачиваясь, заглянул внутрь.
  
  - Живой? - поинтересовался Карташов. - Это ты не мне попался. Давыдов разве же бьет? Давыдов гладит. Он же спортсмен. Если бы я тебе дал по башке, тебя бы откачивали до сих пор...
  
  Под это самодовольное бормотание Зощенко вышел из карцера. В коридоре ему сунули в руку куртку, шапку и ботинки. Так, со всем этим имуществом в руках, он подошел к столу дежурного. В очереди он увидел Кутузова и Ураганова. По тому, как они на него смотрели, Зощенко понял, что выглядит не фонтан.
  
  - Сильно они меня? - спросил он.
  
  - Ну... Так... - уклончиво ответил Кутузов. - Башка гудит?
  
  - Еще бы... - проговорил Зощенко. - Повернуть больно. Все болит. Пинали, суки...
  
  Ураганов молчал. Зощенко и Кутузов разговаривали так, будто его, Ураганова, и не было рядом. Ураганов понимал, что Кутузов имеет на это право - все же и ему досталось. "Ну а что я? Броситься на дежурного надо было что ли? Ну дали бы и мне по башке - толку-то"... - думал он, хотя и понимал, что надо было все же броситься, получить по башке и сейчас тихонько, сквозь боль, посмеиваться над всем этим вместе с мужиками.
  
  Тут где-то сбоку раздался шум, все трое оглянулись - из-за двери с надписью "Медсестра" вывалился худой молодой парень, согнувшийся едва ли не вдвое. По всему видно было, что он с трудом удерживает рвотные позывы. За ним выбежал второй, коренастый и спортивный.
  
  - Крейц, Крейц, не здесь, твою мать, дотяни до туалета! - кричал этот второй. Торопливо гремя ботинками, они ушли в конец коридора.
  
  - Даааа... - сказал Кутузов. - Тоже ведь защитники правопорядка...
  
  - Вот эти хреновы защитники и метелили меня сегодня... - поморщился от боли Зощенко. - Этот Крейц за руки держал, а второй, Хоркин, сзади бросился. Там еще был какой-то Протопопов, я ему башку бутылкой разбил.
  
  - Это когда же ты с ними познакомился? - удивился Кутузов.
  
  - Так поначалу все было пристойно: "Батя, выпей с нами!". Вон тот, Давыдов (Давыдов как раз вышел в "приемный покой"), за меня тосты поднимал... - ответил Зощенко. - А потом они как с цепи сорвались. Молодые. Пить не умеют.
  
  Очередь Зощенко подошла первой. Котенко похмельно посмотрел на него, хмыкнул, залез в ящичек и выложил на стол документы и ключи.
  
  - А деньги? - спросил Зощенко.
  
  - Какие деньги? - с деланным удивлением переспросил Котенко. - Вот все, что было у вас в карманах на момент задержания. Вы же лыка не вязали, падали при ходьбе - вон и голова разбита.
  
  Он и Зощенко молча посмотрели друг другу в глаза. "Ладно, припомню, подавишься ты этими деньгами..." - думал Зощенко. "Заяву на меня напишешь? Пиши, пиши..." - думал Котенко.
  
  - А подарки? - спросил Зощенко.
  
  - Ах, подарки! - "вспомнил" Котенко. - Вот.
  
  Он выставил на стол пакет. Зощенко открыл его. Предназначавшийся жене халат был весь в крови - видно, как раз им и подтирали пол в "приемном покое". Коробка с самолетом была раздавлена, кукла разломана. Зощенко поднял на Котенко тяжелый взгляд. Тот с любопытством ждал. Однако Зощенко молчал.
  
  - Распишитесь в получении... - сказал, наконец, Котенко.
  
  - Пошел ты... Ты уже сам везде расписался...
  
  - А, опять неуважение к представителю закона, к органам охраны правопорядка! - с удовольствием засмеялся Котенко. - Надо бы тебя в РОВД вместе с дружком, да возиться неохота. Оцени: мы даже не стали писать на вас протокол. Хотя ты ведь Протопопову чуть череп бутылкой не проломил.
  
  - Жаль, что не проломил.. - медленно проговорил Зощенко и отошел к скамейкам, на которых одевались и обувались.
  
  Через несколько минут к нему подошел сумрачный Кутузов - у него тоже вычистили карманы, оставив только на проезд. Ураганов после этого рад был, что хотя бы дубленка его цела и лакированные туфли, например, не обоссаны. "С них бы сталось..." - думал он. Пуще дубленки и туфель беспокоила его участь машины - на месте ли?
  
  Втроем они медленно пошли на выход. На улице, на утреннем морозе, сразу стало легче. Зощенко заметил, как от машины на них грустно смотрит милицейский старшина. Он вспомнил, что дед вроде бы заступался за него и махнул ему рукой.
  
  Они пошли по дорожке. Ураганов от нетерпения все забегал вперед, и потом дожидался их - все же неудобно было. Кое-как проковыляв вдоль квартала, они повернули и почти сразу вышли на базар. Ураганов увидел, что его машина стоит на месте и почувствовал счастье. Когда они добрались до джипа, Ураганов первым делом осмотрел его бока - не нацарапали ли чего? Все было цело и чисто.
  
  - Ребята, садитесь, довезу... - сказал Ураганов. Зощенко и Кутузов полезли в машину. Они молча поехали по городу, оглядывая его еще пустые улицы.
  
  - Дааа, блин, встреча выпускников... - проговорил Зощенко, улыбнувшись.
  
  - Будет что вспомнить... - держась за голову, поддержал его Кутузов.
  
  Ураганов посмотрел на них в зеркало заднего вида - вроде бы ребята не держали на него зла. "Ну а что я мог? - подумал он. - Дали бы и мне по башке, кто бы сейчас машину вел?"...
  
  - Может, заедем ко мне, поправим здоровье, а? - предложил он.
  
  - Нет, домой. Домой... - ответил Зощенко. Кутузов закивал - домой.
  
  Глава 5
  
  Дочери Зощенко Наташе было восемь лет. У нее были волосы кудряшками и то синие, то серо-стальные, а то голубые глаза. Оба - отец и дочь - любили друг друга без памяти. Когда вчера отец не пришел и мама начала куда-то звонить с заплаканными глазами, Наташа поняла - что-то не так. В этот вечер они с отцом собирались на каток, но Наташа расстроилась не из-за того, что катка не будет, а из-за того, что с папой могло случиться нехорошее. Старший брат, Руслан, которому было почти семнадцать, напротив, не обеспокоился.
  
  - Мам, ну что ты, взрослый человек... Ну загулял чуток... - увещевал он мать, стараясь не пропустить ничего в телевизоре. - С кем не бывает.
  
  - Вот с ним и не бывает... - отвечала мать. - Никогда не загуливал, а тут вдруг загулял?
  
  - Ну надо же начинать когда-то... - отвечал Руслан.
  
  - Ты что такое про отца говоришь? И это откуда ты таких слов поднабрался - "загулял"? - вдруг на минуту оторвавшись от нехороших мыслей, удивилась мать. - Это вас таким словам в школе что ли теперь учат?
  
  Жену Зощенко звали Лидия. Они познакомились еще когда он учился в училище - именно к ней он лазил на свидания из казарменного окна по кленам. Зощенко нравился ей подтянутостью, своими, тогда еще юношескими, усами, голубыми глазами. Сама Лидия жила с родителями в маленькой квартирке, училась в педагогическом. Родители, узнав о ее курсанте, дали добро - офицер по советским временам считался отличной партией: зарплата вдвое больше обычной советской, да сразу (или почти сразу) по прибытии к месту службы офицеру давали квартиру. За долгие годы мира после Великой Отечественной все как-то привыкли к тому, что офицер - это просто профессия, чуть ли не как водитель. Как-то и в голову не приходило, что профессия офицера - воевать. Но потом началась война, и все встало на свои места.
  
  Лидия с детьми - сначала с сыном, а потом появилась и дочь - жили в гарнизоне на территории Азербайджана с другими семьями летчиков. Война шла "за речкой", за речкой были их мужья. Штурмовик - быстрая птица, но и их душманам удавалось сбивать. Женщины и дети жили одной семьей, в которой, как в любой большой семье, бывало разное. Когда кому-то из мужей удавалось приехать к семье на два-три дня, первый день уходил на то, чтобы рассказать всем об их мужьях - как себя чувствуют, что едят, как спят, не болеют ли.
  
  О геройских поступках Георгия Лидия узнавала от других. От других же узнала, что однажды, после двух неудачных налетов на душманскую школу ПВО в Мазари-Шарифе, летчиков построили и сказали: "Коммунисты и добровольцы - два шага вперед!". Не все и коммунисты вышли, а Георгий, хоть и не был коммунист, вышел. Они полетели вчетвером, разбомбили эту школу, а потом жены тех, кто остался в строю, увидев Лидию, убегали от нее. Одни были красные от стыда, другие наливались злобой, но все равно - убегали. Лидия как-то ночью сказала ему: "А о нас ты подумал?". Он сказал: "Подумал. Но если бы я не вышел, это был бы уже не я". За тот вылет ему дали орден Боевого Красного Знамени. Среди военных это было почти как Герой Советского Союза. Лидия знала об этом, но иногда думала, что и без этого ордена они бы прекрасно обошлись. Хотя признавала - именно таким, с его характером - она и любила его.
  
  Был у него и другой подвиг: после войны, как ветерану, от министерства обороны выделили им на квартиру деньги. Георгий купил квартиру за пятую часть этой суммы, а остальное отправил обратно. Она даже спрашивать его не стала - почему, и так понятно: он - правильный, иначе бы не смог. Иногда прикидывала, на что могли бы пойти эти минобороновские деньги, но так, без жара. В душе она и сама считала, что Георгий прав - они теперь с квартирой, не бедствуют, а сколько из "афганцев" тех, кто до сих пор мыкается по углам? Знакомые, узнав, что они отправили деньги, говорили: "Ну и дураки. Потратили бы на себя. Там-то все равно разворуют". Она отвечала: "А это уже будет не наш грех".
  
  Они жили душа в душу, чувствуя друг друга на расстоянии. И вот сейчас она чувствовала - что-то не так, Георгий в беде. С этим ощущением промаялась вечер. Звонила в больницы и райотделы милиции - его не было нигде (позвонить в вытрезвитель ей и правда не пришло в голову, да и справочная по причине кризиса уже не работала по ночам). Кое-как уснула на диване, а ночью внезапно вскочила - что-то произошло! Вспомнила, что будто приснились ей голоса, крики, какие-то дурацкие слова. "Что я слышала? - спросила она себя. - "Учиться, учиться и учиться" - так что ли? Ленин мне приснился что ли?" С тяжелым чувством она пролежала без сна до утра. Утром первой вскочила дочь - она накануне весь вечер с грустными глазами ждала папу, и теперь первым делом забежала в родительскую спальню. Увидев, что постель пуста, разом погрустнела.
  
  - Ничего, Наташенька, все хорошо... - машинально сказала Лидия, думая, как же ей быть теперь. В голову не приходило ничего. Она уже начала было искать записные книжки - может, там есть фамилии и телефоны друзей, - но тут в девять в двери вдруг послышался шум ключа.
  
  "Слава Богу!" - подумала Лидия.
  
  - Папа! Папа пришел! - закричала Наташа, бросаясь к двери со всех ног.
  
  Лидия тоже заторопилась в прихожую. Она слышала возню - Георгий, видимо, снимал куртку. Включила свет. И остолбенела. Лицо мужа с густыми почти черными синяками под обоими глазами, с остатками запекшейся крови, с разбитыми губами - такого лица она и у других-то никогда не видела. Он посмотрел на нее и нахмурился.
  
  - Хорошо отделали, да? - спросил он, подходя к зеркалу. "Да... - подумал он, глядя на себя. - Каратисты хреновы"...
  
  - Ладно, Лид, ты же знаешь, на мне как на собаке... - проговорил он.
  
  - Где же тебя так? Ты в каком возрасте, чтобы драться? - с укоризной сказала она, решив, что это он сцепился с уличной шпаной.
  
  - А я дрался прямо... - усмехнулся Зощенко. - Это меня били. Вчера встретили мы с Фельдмаршалом Уркагана (жена знала их прозвища еще с училищных времен). А Уркаган разбогател. Прям "новый русский". Ну и уболтал он нас зайти выпить - за встречу, за Новый год, за ввод войск, за авиацию. А на выходе из кафе нас и загребли... В вытрезвитель...
  
  - А за что же у нас в милиции бьют? - удивилась жена.
  
  - Это не милиция, это вытрезвитель... - сказал Георгий. - А там бьют так, для развлечения. В курсантские времена они наших не трогали - знали, что все училище придет им стекла бить. Да еще и подожгут. А сейчас, видать, обычаи сменились...
  
  - Сильно болит? - спросила жена.
  
  - Да так... - поморщился он.
  
  Она отвела его на диван, пошла за аптечкой. Он сидел на диване и думал, как ей сказать, что ни денег, ни подарков у него нет. Халат, разломанную куклу и раскуроченный самолет он выкинул в мусорный бак. В пакете только удивительным образом уцелело одно киндер-сюрпризовское шоколадное яйцо. Он вспомнил про него и пошел к куртке.
  
  - Наташа! - позвал он. - Наташа!
  
  Дочка подбежала, жалостливо на него глядя.
  
  - Ты что так смотришь? - проговорил он. - Жалко папку? Да ничего, это все зарастет. Пускай не лезут. Папка там тоже успел кое-кому заехать. Хотя и не всем (тут он досадливо вспомнил Давыдова). Ты уж извини, нету у меня сегодня куклы, но вот что у меня для тебя есть!
  
  Он протянул ей киндер-сюрприз. Глаза дочки зажглись - она самой малости радовалась так, как другие не радуются брильянтам. У Зощенко ком встал в горле.
  
  - Можно? - спросила дочка, которой не терпелось распечатать яйцо.
  
  - Да конечно... Это же тебе, моя принцесса...
  
  Вернулась жена. Снова усадила Зощенко на диван и стала обрабатывать его раны, ссадины, синяки. Потом Зощенко пошел в ванну - помыться. Жена бережно смывала с него кровь. Зощенко расслабился впервые за эти часы. Было почти хорошо, только болела голова.
  
  - Лид, ты извини... Только деньги у меня все выгребли... - сказал он.
  
  - Да я уж поняла... - ответила она.
  
  Он промолчал о том, что подарка у него для нее нет - может, еще удастся перехватить где-то денег и хоть что-нибудь да купить.
  
  Так они сидели и был у них на душе мир и покой.
  
  Вечером этого же дня Зощенко стало плохо. Он кое-как крепился, но голова болела так, что всю ночь он почти не спал. Утром он едва соображал и почти бредил. Жена вызвала "скорую" и поехала с ним в больницу сама. Там его возили на рентген, просвечивали голову, врачи смотрели на снимки и не говорили ничего. К вечеру ему стало хуже, его увезли в реанимацию. Новый год она встретила на скамейке в больнице. Какая-то санитарка, жалостно на нее глядя, предложила чаю и дала ей мандарин. Утром вышел врач, и сказал ей, что Георгий умер.
  
  Часть вторая
  
  Глава 1
  
  - Как, вы говорите, вас зовут? - переспросил ее мужчина, худой и мрачный.
  
  - Наталья Зощенко, корреспондент газеты "Правда края"... - ответила она.
  
  - Наталья Георгиевна? - уточнил мужчина, пристально на нее глядя.
  
  - Да... - ответила она, недоумевая - к чему бы могли быть все эти расспросы.
  
  - Хм... - усмехнулся он. - А я учился с вашим отцом. А потом вместе воевали.
  
  - Ааа... - протянула она, не зная, что еще сказать. Разговоры об отце и сейчас, десять лет спустя, вызывали у нее слезы.
  
  - Проходите, - сказал мужчина, и, пока она шла к креслу, чувствовала на себе его взгляд.
  
  - А глаза у вас его... - сказал мужчина, и она, хоть и знала, что это не совсем правда, почувствовала к нему благодарность.
  
  - А вы Михаил Иванович Кутузов? - переспросила она, не зная, с чего начать. К Кутузову ее отправили из редакции - писать материал к 25-й годовщине начала Афганской войны. Кутузов был летчик, орденоносец, да еще и фамилия на планерке показалась "прикольной". Наташу отправили потому, что знали про ее отца-"афганца", да она и сама бралась всегда и за все.
  
  В газете она работала с лета, с первой своей практики, за которую успела сделать столько, что заведовавший отделом новостей Юрий Бесчетнов пошел к главному редактору и сказал, что такого сотрудника упускать нельзя. "Нам же все равно нужна молодежь в газете..." - убеждал Бесчетнов главного редактора. Тот кивал. Разговор кончился тем, что Наташу приняли на полставки - пока учится. Теперь она вроде и училась, но все равно почти весь день проводила в редакции и работала так, как работал еще и не каждый сотрудник, получавший полную ставку. Наташа, впрочем, не обижалась - она даже не задумывалась над этим вопросом, как и над другими подобными.
  
  С того самого дня, как мама, придя из больницы, сказала, что отца больше нет, Наташа жила как для отца, словно он все равно приглядывал за ней. Она для него училась в школе на пять. Она для него перешла в класс с математическим уклоном и решала задачки, которые ей не давались, но в конце концов дались. Она старалась жить так, чтобы он не беспокоился за нее. Она верила в то, что он все равно есть где-то там - на небесах - и они все равно встретятся. Смерть отца далась ей нелегко. Она не могла смотреть на него, лежащего в гробу, а когда его стали выносить из квартиры, с Наташей случилась истерика. На кладбище она не была никогда.
  
  Идя сюда, она приготовила много разных вопросов, но теперь не знала, что спросить.
  
  - Так вы учились вместе? - спросила она первое, что пришло в голову и тут же спохватилась - "ну да, он же так и сказал". Но Кутузов, видно, понял ее состояние.
  
  - Ну да, мы учились вместе, служили вместе. И так вышло, что... - тут он запнулся. - А вы же знаете, от чего умер ваш отец?
  
  - Кровоизлияние... - ответила Наташа. - Ну и там что-то еще. Я маленькая была. Мама мне не очень-то и говорила.
  
  - Нас с ним побили в вытрезвителе... - сказал Кутузов. - Ну как - "нас"? Мне-то разок двинули по голове, а и то я потом лечился. А его отметелили так, что будь здоров. Переломы, сотрясение мозга, внутренние кровотечения...
  
  - В вытрезвителе? - удивленно спросила Наташа. - С чего бы вдруг - папа не пил.
  
  - А туда пьяниц и не брали... - усмехнулся Кутузов. - Еще с советских времен туда собирали тех, с кого можно было что-нибудь взять. А уж в тот день - тем более. Все же бегали по городу за подарками.
  
  Наташа вспомнила тот киндер-сюрприз - последний отцовский подарок. Внутри яйца оказался маленький пластмассовый динозаврик. Она тогда собрала его и показала отцу. Он погладил ее по голове и сказал, что она мастер. Тот динозаврик с тех пор всегда был при ней, а недавно она прицепила его на цепочку, которую носила на шее. И сейчас она почувствовала динозаврика под свитером у себя на груди.
  
  - Так вы ничего не знаете? - спросил Кутузов.
  
  Она помотала головой.
  
  - Рассказать?
  
  Она сидела сама не своя и не знала - хочет ли она знать все это? Потом она кивнула. Он принес чаю и рассказал. Кутузов знал дело без особых подробностей - только то, что рассказал Зощенко, пока ехали в урагановском джипе: о том, что ментов в общем-то завела дура-медсестра, о том, что дежурный бил его резиновой дубинкой по голове, и о том, что сержант отрабатывал на нем какой-то каратистский удар. Но даже от этого короткого рассказа Наташе стало нехорошо. Как настрадался ее отец! Сознание стало уплывать. Она пришла в себя оттого, что Кутузов прыскал ей в лицо водой.
  
  - Наташа, вы чего? - хлопотливо спрашивал он.
  
  - Да все хорошо... Все хорошо...
  
  Кутузов рассказал, что потом пытался судиться с вытрезвителем из-за полученного ущерба здоровью, показал свои бумаги. Суд шел ни шатко-ни валко, менты говорили, что он расшиб себе голову, пьяным упав с топчана и сам во всем виноват.
  
  - А тут еще началась Чеченская война и летчиков стали выгребать отовсюду... - говорил Кутузов. - Мой товарищ попал в госпиталь с больной печенью - так его тут же признали годным и отправили воевать. Ну и меня. Я говорю: "Вы что, у меня голова болит", а мне: "Поболит и перестанет". Я уехал, а они и рады - дело закрыли. Ну и что мне оставалось? С пистолетом за ними не гоняться?.. Так не догоню...
  
  Наташа взяла бумагу. Это было исковое заявление. Сквозь слезы она принялась читать его. Фамилии "Давыдов", "Котенко", "Уткина", "Карташов", мелькали перед ее глазами и огнем отпечатывались в мозгу. Из показаний милиционеров выходило, что они ни при чем, и вообще - пили чай, смотрели телевизор.
  
  - А мама почему не судилась? - спросила она.
  
  - Я ей предлагал. Но она сказала, что Георгия не вернешь, а все остальное ее не интересует... - ответил Кутузов. - Да ладно, что мы все о плохом. Вот я сейчас вам наши курсантские фотки покажу!
  
  Он с трудом встал, подошел к серванту, достал альбом, вернулся и так же с трудом сел. Поймав на себе взгляд Наташи, пояснил:
  
  - Сбили в Чечне. Когда падал, повредил и ноги, и спину, а то, что травму трезвяковскую недолечил, усугубило. Сейчас вот еле ноги передвигаю.
  
  Его "еле ноги передвигаю" явно было рассчитано на то, чтобы в ответ услышать "да бросьте, вы еще вон какой молодец!", но Наташа этого не поняла (да и думала, что выглядит он и правда неважно), и промолчала. Кутузов, подождав, грустно вздохнул.
  
  Они смотрели фотки. Кутузов указывал ей: "Вот Георгий! И вот! А вот тут вы его найдете?!", рассказывал ей о разных веселых случаях из их курсантской жизни, а она все это время думала лишь о том, как бы не разреветься.
  
  Мама так изменилась за эти десять лет, что Наташа и не признала ее на свадебной фотографии, оказавшейся у Кутузова среди других. Были еще снимки из Азербайджана, из Ташкента - туда летчики ездили отдыхать, сорить деньгами, забывать войну.
  
  - Мы ходили на войну, как в кино... - рассказывал Кутузов. - Фильм ужасный, но ты знаешь, что он кончится. И на улице будут красивые женщины, красивые машины...
  
  Наташа посмотрела на него. Он вдруг помолодел и оживился. Она инстинктом поняла, что война, видимо, была счастливейшим временем его жизни. Она включила диктофон и сказала:
  
  - Вы уж извините меня, что-то я расклеилась. Но давайте все же поговорим, а то материал все равно...
  
  - Ну спрашивайте... - ответил он, с удивлением видя, что девчонка и правда взяла себя в руки. "Характер... - подумал Кутузов. - В отца...".
  
  Глава 2
  
  После разговора с Кутузовым Наташа поехала в редакцию. Еще подходя к кабинету, она услышала голоса.
  
  - Не та нынче журналистика, не та! Про всякую хрень приходится писать! - говорил, развалившись в кресле и положив ногу на ногу, мужчина лет сорока, тот самый Юрий Бесчетнов, заведующий отделом новостей, троим практиканткам, сидящим перед ним с круглыми глазами. - Вот в девяностые годы были темы так темы! Помню, узнал я, что в городе открыли первый публичный дом "Юланд". Думаю - надо же про это написать! Как читатели без этой информации, как? Пошел к ним... - Тут он достал сигарету (от курения указательный и средний пальцы на его правой руке были желтыми), но вспомнил, что в кабинете курить нельзя, и сунул сигарету за ухо. - Прихожу. А там бандерша как узнала, что я из газеты, так давай меня задабривать: вам, говорит, какую девочку? Ах что вы, никаких денег, все за счет заведения, мы прессу уважаем! Я даже сам хотел к ним наняться...
  
  - Это кем же? - полюбопытствовал из-за своего стола корреспондент Алексей Петрушкин. Он хоть и не впервые слышал эту историю, но всегда, надо признать, в ней были какие-то новые детали.
  
  - Эээээ... - протянул Бесчетнов, со значением подняв вверх желтый палец. - Ты бы, Леха, тоже захотел. Была там такая должность - я бы назвал это "пробовальщик", а что у него записано в трудовой, не знаю. Девочки же приходили разные, не все оторвы, большинство - от нужды. Да и оторвы от нужды. И каждой девчонке, которая туда приходила, надо было сдать "экзамен" - показать, как ведет себя в койке, что умеет. Для этого и был них "пробовальщик". Вот это была работа - всем работам работа!
  
  - Так чего же не пошел? - засмеялся Петрушкин.
  
  - Да я и хотел! - ответил Бесчетнов. - Но во-первых, там и без меня на эту должность был конкурс. А во-вторых, у "Юланда" очень скоро начались проблемы. Они же работали не так как сейчас. Это сейчас девочки ездят к клиенту домой или в сауну, или в той же сауне сидят. А тогда бандерша сняла две квартиры в доме (он назвал проспект и номер дома), дала объявления, и прямо в этих квартирах они принимали клиентов. Мужики стояли в очереди на лестнице! Бабки-соседки зуб точили на "Юланд", а придраться не к чему - музыка не гремит, шума из квартир нет...
  
  - Что ж они - молча "работали"? - уточнил Петрушкин, особо упирая на слово "работали".
  
  - Так дом старый, стены толстые, звукоизоляция ого-го! - ответил Бесчетнов. - В конце концов, пожаловались на то, что мужики, мол, в подъезд грязь носят, а им, бабулькам, полы мыть...
  
  - Ну так девчонки из "Юланда" разве не могли за собой полы помыть? Установили бы дежурства... - потешался Петрушкин.
  
  - Ага! Щас! Они технички или проститутки? Заставь их! - усмехнулся Бесчетнов. Он перевел взгляд своих смеющихся темных глаз на практиканток. - В общем, милиция отреагировала, и съехал "Юланд" с этих квартир, а потом его и вовсе разогнали. У некоторых юландовских девчонок сейчас по двое детей!
  
  - А ты что, встречаешь их? - спросил Петрушкин.
  
  - Ага, на родительских собраниях! - отреагировал Бесчетнов, но так, что непонятно было, то ли он всерьез, то ли в шутку. - Вот сутенеров юландовских встречал пару раз, они до сих пор в деле, перезваниваемся. (Практикантки захихикали). Да, девушки, и такие знакомства должны быть у журналиста, и в таких темах он должен быть как сельдь иваси в масле. Хотя, конечно, про укосы, надои, привесы и чистку улиц от снега тоже надо уметь писать!
  
  Всем своим видом давая понять, что лекция по журналистике окончена, он повернулся к Наташе и спросил:
  
  - Сходила?
  
  - Сходила... - ответила она.
  
  - Ну и как он?
  
  - Да ничего, - сказала Наташа. - Хорошо поговорили. Сейчас напишу.
  
  Она села за компьютер. От выплаканных, а еще пуще от невыплаканных слез у нее было странное состояние тоски и пустоты. Она смотрела на клавиатуру и не видела ее. Бесчетнов, не сводивший с нее глаз, понял - что-то не так. Но по опыту знал, что Наташа вряд ли расскажет о причинах такого своего состояния. Надо было подождать, а потом попробовать ее развеселить.
  
  Бесчетнов раздал практиканткам задания: двоих отправил в соседний кабинет звонить по телефонам, одной предложил пойти сделать опрос про самые памятные новогодние подарки.
  
  - Да ну... - сомневалась девчонка. - Разве это интересно?..
  
  - Ты что? - удивился Бесчетнов. - Еще как. Пусть люди расскажут тебе истории. Наташ, вот у тебя есть какой-нибудь самый памятный новогодний подарок? Наташ...
  
  - А?.. - тут Наташа поняла, о чем ее спрашивают. - Самый памятный... - Она ощутила под свитером того динозаврика, но поняла, что не в силах об этом рассказать: - Есть, наверное...
  
  Бесчетнова удивил ее потухший вид - обычное такие темы были ее коньком. "Что это с ней?" - подумал Бесчетнов, рассказал практикантке историю про то, как ему однажды на новый год по пьянке подарили пистолет, который он потом так же по пьянке потерял, и отослал ее на улицу, велев без пяти хороших историй - одна смешная, одна грустная, одна трогательная, одна от ребенка, и одна от бабушки с мудрыми глазами - не приходить. Практикантка ушла. Бесчетнов надеялся, что она все же вернется до нового года, хотя обычно практиканты, не сумев выполнить задание, пропадали на неделю-полторы - может, надеялись, что начальник забудет, о чем была речь?
  
  Думая об этом, Бесчетнов вздохнул и сказал, покрутив головой, в никуда:
  
  - Как жить, баб Шур, как жить?!
  
  Эту фразу из фильма "Любовь и голуби" он нередко вставлял в свою речь, и по разным поводам она означала разное. В данном контексте Бесчетнов, надо полагать, печалился о качестве журналистской смены.
  
  В кабинете наступила тишина, только тарахтел на клавиатуре Петрушкин. Он тоже был удивлен наташиным молчанием - обычно она, придя с задания, тут же увлеченно начинала рассказывать, что там было интересного. Бесчетнов вдруг увидел, как Наташа отвернулась и беззвучно заплакала.
  
  - Леха, пошли покурим! - сказал Бесчетнов, доставая из-за уха сигарету. - Пошли, пошли, всех денег не заработаешь...
  
  Петрушкин недоуменно смотрел на него, но Бесчетнов мотнул головой в Наташину сторону и Петрушкин тоже увидел, как она давится рыданиями. Он встал и они быстро вышли из кабинета, оживленно о чем-то говоря.
  
  - Чего это с ней? - уже в курилке спросил Петрушкин.
  
  - Да кто знает... - ответил Бесчетнов. - Не в первый раз, а не говорит...
  
  Глава 3
  
  Войдя в комнату, Лидия увидела, что Наташа листает альбом с фотографиями, тот самый, где были снимки с отцом. Лидия замерла - Наташа не открывала этот альбом десять лет. Она подошла и села рядом. Слезы текли по Наташиным щекам и падали на целлофановые страницы. Наташа листала, а смотрели они вместе. Стояла тишина. Скоро заплакала и Лидия. На снимках она была молодая и счастливая. Счастье кончилось тогда, 31 декабря 1994 года. А потом она и постарела. Мужики вроде и ухлестывали за ней, но ни один не соответствовал мерке. Приводить их домой она не могла - как посмотрят дети? Ездить же по приятельским квартирам или обниматься в машинах было не по возрасту.
  
  Она так до сих пор и работала в детском саду. Со времен кризиса там не так уж и многое изменилось к лучшему: хотя устроить сюда ребенка стоило тысячу долларов, но детсаду и персоналу от этих денег не доставалось ничего - разве что заведующей, да и и то немного, остальное передавалось наверх. "Когда ж они наворуются?" - иногда удивлялась Лидия,
  но удивлялась все реже.
  
  Дочь была ее радость. Сын - ее горе. Руслан после школы поступил было в летное училище, но инерции хватило ненадолго, да и летчики в конце девяностых снова стали никому не нужны: училище расформировали, курсантов разогнали на полпути кого куда. Руслан пытался поступать в университет, но на бюджет не попал, а на платное не было денег. Он обиделся на мать за то, что она не заплатила за учебу, хотя и понимал отлично, что денег ей взять неоткуда. Последним их капиталом была квартира и он время от времени подбивал мать продать ее, трехкомнатную, а купить поменьше да в районе поплоше, заплатить ему за учебу, а там он, выучившись, уж как-нибудь поднимется. Но Лидия не верила в это "как-нибудь". Она видела, что сын - не в отца. Это видно было с детства. Как-то так вышло, что из их детей девочка была по характеру мальчиком, а мальчик - девочкой. И хотя были у них и привычки, свойственные полу - Наташа легко плакала, а Руслан, например, легко дрался, - но сути это не меняло.
  
  - Что с тобой, Наташенька? - тихо спросила мать.
  
  Наташа, уткнувшись в ее плечо, словно маленький ребенок, заговорила сквозь рыдания о том, что была сегодня у ветерана-афганца, который учился вместе с их отцом, и который тогда, в тот самый день, ну тот, ты понимаешь, мама, был с ним вместе...
  
  - Кутузов? Или Ураганов? - спросила Лидия.
  
  - Кутузов.. - ответила Наташа.
  
  - И что говорит? - спросила Лидия.
  
  - Он говорит, что папу убили... - проговорила Наташа. - Эти сволочи забили его целой толпой!
  
  Она зарыдала. Лидия гладила ее по голове. Кутузов и ей когда-то давно рассказывал обо всем этом. Она тогда же решила постараться обо всем забыть. Нельзя же всю жизнь рвать сердце. Оно и так болело у нее в последние годы все чаще и сильнее.
  
  Тут хлопнула дверь - это пришел Руслан.
  
  - Маманя, а чего у нас есть пожрать?! - заорал он еще из прихожей, грохоча снимаемой и разбрасываемой в стороны обувью.
  
  Лидия встала, вытирая слезы, и пошла к нему.
  
  - Опять пьян? - спросила она.
  
  - Да ты что, маманя?! - ответил Руслан. - Я как стекло!
  
  Но она и так видела, что он пьян. В последнее время он стал пить чаще и больше. Руслан работал сейчас сторожем на автостоянке. В сторожку чуть ли не каждое его дежурство приходили мужики, которым негде было выпить и за крышу над головой наливали и Руслану. Такая жизнь не шла ему на пользу. Доставшийся в наследство организм еще выдерживал, но явно из последних сил - Руслан уже не раз пропадал из дома, иногда приходил битый, иногда - без куртки, про которую говорил, что потерял. Лидия понимала, что или пропил, или сняли.
  
  - А по какому поводу слезы, а? - спросил Руслан. - Чего ревем? Сеструха, чего ревем?!
  
  Он бросился к Наташе, упал на диван и попытался ее обнять. Она отстранилась. Альбом упал и открылся на странице, где была большая цветная фотография отца в мундире и при всех орденах - на похоронах она стояла за гробом.
  
  - Ууууу... Развели тоску... - простонал Руслан. - Нету отца, нету. Надо жить без него. Что теперь? Вот скоро новый год - давайте хоть раз справим его как люди...
  
  Отец умер 31 декабря и за все эти годы ни Лидия, ни Наташа не могли заставить себя радоваться празднику. Не было у них больше этого праздника. Только к Рождеству оттаивала у обеих душа. Руслан, замечала Лидия, давно уже тяготился этим. Уже года три у него появлялись на Новый год неотложные дела. Лидия понимала, что он просто уходит в какие-то компании, где ему наверняка веселее, чем дома. Ее и саму звали на новый год к себе друзья, она однажды и пошла, но с течением вечера становилась все грустнее и грустнее, а потом и совсем ушла - нечего портить людям праздник.
  
  - Русик, что ты говоришь, как мы будем его справлять? - спросила Наташа. - Мне сегодня рассказали - отца убили в вытрезвителе.
  
  - И что? - Руслан откинулся на спинку и начал искать глазами пульт от телевизора. - И что? Это было черт знает когда. Сидел бы дома - и был бы жив до сих пор! Надо меньше пить, как говорится...
  
  - Замолчи! - прокричала Лидия. - Уж тебе ли говорить?! Ты хоть помнишь вечер, когда ты приходил домой трезвым?
  
  - Ой, маманя, не начинай... - загнусил Руслан. - Не начинай. Я по чуть-чуть. И я в пьяном виде хожу по стеночке, не привлекая ничьего внимания...
  
  - Вот именно. В том числе и женского...- жестко сказала мать. Девушки почему-то мало интересовались Русланом даже в курсантские времена, хотя и синие глаза, и чуб, и рост - все было при нем. "Характер чуют... - думала Лидия. - Характер бабий - кому он с таким характером нужен"...
  
  - Маманя, а зачем мне эти бабы? - поднял брови Руслан. - Ну если вдруг невтерпеж, так достаточно позвонить, и любую королеву красоты привезут прямо к нам на стоянку за 300 рублей в час!
  
  - Руслан, думай, что говоришь! - возмутилась Наташа.
  
  - А не я поднял этот разговор, не я! Претензии не ко мне... - пьяненько проговорил Руслан, покачивая перед носом Наташи указательным пальцем. - Вон у нас маманя, как я понял, скучает без невестки.
  
  Лидия вздохнула и пошла на кухню. Наташа подняла альбом и положила его в шкаф - не было сил его смотреть. Руслан включил телевизор и уставился на какой-то концерт. Наташа сидела рядом. "Что они сделали с нашей семьей? - вдруг с ужасом подумала она. - Ведь если бы папа был жив, все было бы совершенно иначе. И Руслан был бы другой. И мама. Что они сделали с нашей семьей?!"... "Давыдов... Котенко... Уткина... Карташов... - вдруг вспомнила она. - А еще? Кутузов говорил, что их там было много, человек пять или шесть. Надо будет снова к нему сходить и расспросить поподробнее.." - подумала она, еще не зная, зачем ей это.
  
  На кухне Лидия в это время накапала себе сердечных капель. Потом она принялась готовить. Потом она покормила Руслана, кривившегося от того, что опять одни детсадовские объедки, и отвела его спать, как когда-то отводила его маленького. Она погладила его по голове и поцеловала в лоб, хотя не делала этого уже много лет.
  
  Выйдя в зал, она увидела, что Наташа так и сидит на диване.
  
  - Ты уж прости, Наташа, что я тебя Русланом наградила...- сказала Лидия. Наташа вскинула удивленные глаза. Она поняла, о чем это, лишь на следующий день, когда ей позвонили, и сказали, что ее мама умерла в трамвае по дороге на работу. Села на боковое одиночное место и умерла. Пассажиры и кондукторша думал, что она спит. Маршрут был долгий и по утрам так, приткнувшись к стеклу, кемарили многие. Ближе к конечной трамвай резко мотнуло и Лидия упала. Только увидев, что она не встает и как-то странно раскинуты ее руки, кондукторша почуяла неладное. Вокруг Лидии тут же образовалось пустое пространство. Потом один мужичок подошел, присел, пощупал лоб, пульс и сказал:
  
  - Вот ни хрена себе! Так она же мертвая!..
  
  Глава 4
  
  - Проходите, проходите, Наташа... - проговорил Кутузов, открывая ей дверь. Он поднял на нее глаза и поразился, как изменилась она с той первой встречи: лицо осунулось, глаза смотрели потерянно. "Что это с ней?" - удивленно подумал Кутузов. Сегодня с утра она позвонила и сказала, что надо бы вычитать интервью. Надо так надо - договорились о времени и вот она пришла.
  
  Они прошли в комнату, уселись за стол. Кутузов принес чай и печенюшки в вазочке. Она отдала ему листочки с текстом, он начал читать, время от времени украдкой взглядывая на нее и все сильнее удивляясь ее виду. У самого Кутузова, так уж вышло, детей не было. Наташа была дочерью старого друга, и Кутузов как-то так считал, что и ему она не чужая.
  
  - Ну все отлично! - с преувеличенной бодростью сказал он, откладывая листки. - Замечательно. Я прямо такой герой!
  
  - Ну так вы и правда герой... - ответила Наташа.
  
  - Да ну... - сказал он. - Вот ваш отец - это да, он был герой. Мне рассказывали, как они летели бомбить школу ПВО в Мазари-Шарифе - про это надо фильмы снимать.
  
  Он думал отвлечь ее этим рассказом от грустных мыслей, но тут у Наташи потекли из глаз слезы.
  
  - Что с вами? - спросил он.
  
  - Мама умерла... - ответила она.
  
  Кутузов посмотрел на нее потрясенно, не зная, что говорить.
  
  - Да как же... - растерянно проговорил он. - А от чего?
  
  - Сердце... - ответила она. - Как папы не стало, так я ее веселой не помню.
  
  Она замолчала, а слезы текли. "Вот черт!" - подумал Кутузов.
  
  Он встал и ушел, будто у него были дела на кухне. Придя, увидел, что Наташа уже справилась - слезы вытерты, глаза сухие. "Характер..." - опять подумал он.
  
  - Слушайте... - сказала Наташа. - Покажите мне еще раз ваш иск. Я тут подумала - может, можно еще что сделать...
  
  - Да что там сделаешь, все сроки давности уже прошли... - проговорил, пожимая плечами Кутузов, но за бумажками в сервант полез.
  
  Наташа разглядывала их, перелистывая.
  
  - А можно я их с собой возьму? Если ничего не выйдет, я вам принесу... - сказала она.
  
  - Да берите, - ответил он. - Они мне в общем-то без надобности. Просто выбросить было недосуг.
  
  Наташа внимательно читала страницы заявления.
  
  - А вот эти Давыдов, Котенко, Уткина, Марков, Карташов - где они сейчас? - спросила она. - Вы их видели после того?
  
  - Ну в суде видел кое-кого... - ответил Кутузов, удивляясь ее любопытству, но удивляясь не очень. - А Карташова недавно видел по телевизору - он теперь, оказывается, бизнесмен. Я на него налетел - поскользнулся и налетел - возле кафе, а он и Давыдов стали кричать, что это чуть ли не нападение. Так нас и оформили. Карташов теперь делает жалюзи. Его рекламу и по телевизору гоняют, может, видели - "Не ревнуй!".
  
  Наташа вспомнила эту рекламу - там красивая девчонка смотрела через жалюзи из окна на улицу, где прямо под окном танцевал красивый молодой парень. Но тут в комнату вбегал мужчина средних лет и жалюзи закрывал. Чепуховая была в общем реклама.
  
  - Видела... - ответила она.
  
  - Вот тот мужик, который вбегает, ревнивый муж - это и есть Карташов. Не утерпел - сам в своей рекламе снялся... - усмехнулся Кутузов. - И Уткину видел недавно в поликлинике. Идет, утку несет. - Он засмеялся. - Я на нее смотрю, а она не узнает, хотя ведь видела меня на суде, а судились не один день. Она там говорила, что нас всех троих привезли едва живых, милиционеры нас будто бы чуть не на руках заносили. Врала и не краснела.
  
  - А Давыдов, Котенко? - спросила Наташа.
  
  - Этих кроме как на суде, больше не видел. Еще на суде был дед, Марков. Отец ваш говорил будто дед пытался их оттащить, но ему самому дали по башке. Но на суде он был с ними заодно. А что ждать - одна шайка-лейка, как сейчас говорят - корпорация...
  
  - Пять человек - и все? - спросила Наташа.
  
  - Да нет... - ответил Кутузов, удивляясь этим расспросам все больше. - Это дежурная смена, а ночью к ним приехали еще какие-то дружки. Утром они все бегали в туалет - выпили многовато, переоценили желудки...
  
  Он хмыкнул, давая понять, что вот они-то, летчики, хоть и выпили, а были еще вполне огурцы, но понял, что и этот намек пропал даром - Наташа его не поняла.
  
  - А кого-то из них помните? - спросила она.
  
  - Да где же... - начал было он, но тут в голове его мелькнуло "Крейц, Крейц, не здесь, твою мать, дотяни до туалета", и он сам удивился, как это вдруг вспомнил эту фамилию. - А нет, помню - Крейц. Уж не знаю, кто он там и кому кем приходился, но был такой - Крейц. Высокий, худой, щеки впалые. Его какой-то крепыш в туалет таскал. И еще отец ваш говорил про какого-то Протопопова, будто ему по голове бутылкой заехал.
  
  - Ничего себе! - сказала Наташа и все же улыбнулась.
  
  - Да! - обрадовался этой улыбке Кутузов. - Георгий был орел. Если бы один на один, ну или хотя бы двое на одного, он бы с ними управился без вопросов, отскребали бы их от стенок. А так, толпой, можно и Брюса Ли завалить. Не кино ведь все-таки... Да и не учили нас в училище ногами махать. Нас учили летать...
  
  - Я возьму? - еще раз спросила Наташа, кивая на листки искового заявления.
  
  - Берите... - еще раз пожал плечами Кутузов. - Только я же говорю, сроки давности вышли.
  
  "Ну это для кого как..." - подумала Наташа, но вслух этого не сказала.
  
  Она пока и сама не знала, зачем ей эти фамилии. Вернее, знала, но боялась себе признаться. Убираясь в квартире после поминок по матери, она залезла на антресоли, куда до этого не лазила никогда, и нашла там чемодан. Внутри него оказались разные вещи отца - планшетка, афганское х/б, кепи, разные афганские купюры. Перебирая все это, Наташа нашла вдруг в кармане сверток, и уже от его тяжести екнуло сердце. Разворачивая тряпку, она, сама не зная от чего, холодела все сильнее. Когда она увидела в тряпке небольшой пистолет с двумя обоймами, она уже понимала, что все это неспроста "Это не я нашла, это мне кто-то его в руки дал... - думала она потом. - Полезла же я вдруг на эти антресоли, где мне в общем-то ничего и нужно не было, и попался же под руку этот чемодан".
  
  Она смутно помнила этот пистолет - вроде бы именно из него отец, давно, еще в Азербайджане, пытался научить ее, пятилетнюю, стрелять, а мама кричала, чтобы он оставил эти дурацкие шутки. Отец смеялся и пояснял Наташе: "Спуск нажимаешь медленно, а целиться надо в живот!". "Ты чему ее учишь, она же девочка, какой живот?!" - кричала мама, но тоже смеялась. "Да какая она девочка... - отвечал отец. - Она - мальчик!". Наташа вспомнила, что однажды вроде бы и пальнула из этого пистолета, нажав на спуск с отцовской помощью. Удивительным образом установленная в десяти шагах бутылка разлетелась в стеклянные брызги - эти брызги потрясли Наташу до глубины души. Потом она еще просила отца "пострелять", но тому стало не до шуточной стрельбы по бутылкам - как раз тогда азербайджанцы расстреляли солдат в карауле и после этого охранять склады и аэродром ходили офицеры. "Через день - на ремень!" - из глубины наташиной памяти вдруг всплыла эта армейская поговорка, которую, смеясь, часто говорил в те дни отец. "Надо же - помню"... - удивилась она. Пистолет тяжелил руку. Наташа вдруг ощутила, что этот вес - особый. Это был вес оружия. От пистолета шла густая энергия, странная жутковатая сила.
  
  Еще не думая ни о чем, она завернула пистолет и сунула его в дальний угол антресолей.
  Через день-два, вроде и правда, чтобы только заверить интервью, она позвонила Кутузову. Потом вроде просто так спросила про исковое заявление, а теперь шла с ним по улице и помнила, что оно там, в сумочке, со всеми фамилиями, а в блокноте еще Крейц, Протопопов. "И крепыш... - думала она. - Какой-то крепыш"...
  
  Придя домой, она включила телевизор и стала ждать. Впервые ее интересовали только рекламные блоки. Наконец, женский голос затянул "Jealousy", появилась красивая девушка, из окна разглядывавшая красивого парня на улице. Наташа напряглась, глядя на экран во все глаза. Тут в телевизоре показался мужчина в красивой рубашке, широкоплечий, кудрявый. Судя по всему это и был Карташов. Карташов, видать, решил показать себя - крупных планов с ним было больше, чем с девушкой. Наташа жадно впитывала каждую черточку этого правильного лица. Потом она записала адрес фирмы и телефон, подобрала ноги под себя, выключила в телевизоре звук и сидела так, глядя невидящими глазами в мельтешение цветных картинок на экране...
  
  Глава 5
  
  С тех пор Наташа стала часто ездить в краевое УВД, а там как бы по делу ходила по этажам и смотрела таблички. В пресс-службе она нашла телефонный справочник сотрудников управления и тщательно его проштудировала. Протопопов оказался теперь заместителем начальника краевого управления по борьбе с экономическими преступлениями. Наташа хотела как-нибудь на него посмотреть.
  
  Адреса Давыдова, Маркова, Уткиной, Котенко и Карташова были в судебных материалах. Наташа подумала, что надо теперь узнать, не переехал ли кто за эти десять лет. Она и самой себе боялась признаться, зачем ей это все. Но по вечерам то и дело доставала этот пистолет. Она изучила его весь: сбоку латинскими буквами было написано Walter PP. Пистолет был аккуратный, и казался Наташе подобравшим лапки котенком. Она и гладила его как котенка, почесывая под стволом, как под подбородком. Ей тогда казалось, что он мурлычет в ответ.
  
  Патронов было две обоймы. Наташа почему-то решила их беречь и зачастила в тир. Там пистолет, понятно, был другой - воздушный, с длинным стволом, но и из него можно было приноровиться стрелять. Она старалась в один и тот же тир дважды не приходить.
  
  Так шли недели. Она не решалась признаться самой себе в том, что задумала. Да и задумала ли вообще? Только иногда в ее голове всплывали слова Кутузова: "Что мне оставалось? С пистолетом за ними не гоняться?.. Так не догоню"... В эти моменты что-то
  страшное сжималось в ней, пугало ее саму, но одновременно это было превкушением какого-то счастья. Это предвкушение ей нравилось.
  
  Как-то вечером в конце января Бесчетнов взялся подвезти ее домой на своей машине. По дороге Бесчетнову позвонили, он послушал, сказал: "Да ты чо?!", захохотал и сказал: "Наташ, давай повернем, тут пожар прикольный!". Она кивнула - в последнее время не торопилась домой. Бесчетнов повернул и погнал. Скоро стала видна улица, на которой стояли пожарные машины и ходили люди в робах и шлемах. Из-за голых деревьев виднелся дым. Бесчетнов остановил машину и сказал Наташе:
  
  - Дальше не пустят, пошли пешком...
  
  Они вышли. Наташа вдруг поняла, что они идут по той самой улице, где стоит вытрезвитель и по которой десять лет назад шел ее отец. Она похолодела. Они подошли к группе пожарных офицеров. Бесчетнов стал здороваться, а потом спросил: "Чо это вы все здесь делаете?". Офицеры засмеялись - этот вопрос он задавал всегда, точно так же, как всегда говорил "Добрый день", даже если встреча происходила, например, на руинах обрушившегося вот только что от взрыва газа жилого дома.
  
  - А ты что, Юра, не узнаешь? - насмешливо спросил один из пожарных. - Это же Центральный трезвяк горит. Колись - ты поджег?!
  
  - Да чего бы мне его поджигать? Теперь-то? Это если бы раньше - тогда да! - захохотал Бесчетнов.
  
  Наташа смотрела на горящее здание во все глаза - это же именно здесь убивали ее отца! Горело внутри, из окон валил густой, асфальтового цвета, с серо-синим отливом, дым. Иногда языки пламени вырывались изнутри. Пожарные обступили здание со всех сторон и поливали карниз. С лестниц поливали крышу - чтобы не обрушилась.
  
  - Это еще хорошо не холодно сегодня! Вот 6 января был пожар на базаре, рукава прокинули от реки, а вода в них перемерзает!
  
  - Это когда было ниже минус тридцати? - спросил Бесчетнов.
  
  - Минус тридцать шесть! - отрапортовал офицер. - У нас Власов отморозил себе мизинец на ноге, отрезали.
  
  - Ого! - сказал Бесчетнов, закуривая. - А чего трезвяк загорелся-то?
  
  - Бомжи там, видать, жили с тех пор, как ликвидировали трезвяки, - ответил офицер. - А бомжам что - они прямо на полу костер разведут, стены тут же ломают и топят...
  
  Бесчетнов еще несколько минут весело смотрел на вытрезвитель, потом сказал: "Дааааааааа", и отошел, вынимая телефон.
  
  - Миша! - закричал он в трубку. - Ты представляешь - Центральный трезвяк горит! Как жить, баб Шур, как жить?!
  
  В трубке ему сказали что-то такое, от чего Бесчетнов радостно захохотал.
  
  - Он говорит: "А ты представляешь, сколько народу желали ему сгореть?!" - вполголоса, прикрыв микрофон, пояснил он пожарным и Наташе. Пожарные заулыбались. Только у Наташи в глазах Бесчетнов вдруг увидел слезы.
  
  - Ты чего? - спросил он удивленно.
  
  - Да так, - ответила она. - Дым глаза ест.
  
  "Какой дым? - подумал Бесчетнов. - Вроде в другую сторону ветер...". Но тут же отвлекся - на трезвяке рухнула крыша, и изнутри, как из вулкана, вырвался столб дыма, искр и пламени...
  
  Глава 6
  
  Карташов вылез из "Ленд-Круизера" и вошел в магазин через большую крутящуюся стеклянную дверь. Наташа проводила его взглядом и вошла следом. Было 8 марта - Карташова она нашла в отделе парфюмерии, продавщица навяливала ему какой-то парфюм. Наташа начала рассматривать пузырьки неподалеку. Она уже давно ходила за Карташовым, и давно носила с собой пистолет. Сначала она думала придти к нему в офис - будто на интервью. Потом решила, что так она оставит слишком много следов: наверняка ведь запомнит и секретарша, и весь офис. (Знания эти были не из книжек: в последнее время Бесчетнов поручил ей писать криминальные новости - а она и не возражала, - и теперь едва ли не каждое утро они ездили то в прокуратуру, то в краевое УВД. Нехитрая технология следствия сразу стала ясна Наташе).
  
  Карташов заприметил девушку, рассматривавшую полку с дорогими ароматами. При этом, одежда девушки - короткий пуховичок, короткая же юбочка, колготки, типичная одежда студентки, - была явно недорогой и явно не по сезону. Так - в одной куртке осенью, зимой, и весной - ходили студентки из небогатых семей. Карташов знал это потому, что давно специализировался именно на таких девчонках. "Минимальные затраты дают в этом случае максимальный эффект!" - пояснял он свою технологию друзьям. Тут он решил завязать знакомство - да девчонка будто и сама звала его к себе. Карташов не понимал, как, но чувствовал - зовет.
  
  - Девушка, вот мне сегодня некому сделать подарок... - подойдя, заговорил он, понижая свой голос и делая его бархатным. - Давайте я вам что-нибудь подарю...
  
  Наташа смотрела на него во все глаза, на мгновение потеряв дар речи. "Счастью своему что ли не верит?! - насмешливо подумал Карташов. - Еще бы, такой мужик подошел!".
  
  Он и в самом деле думал, что он счастье. У него на пальце блестел перстень с брильянтами, его дубленка стоила как небольшой автомобиль, а его автомобиль - как небольшой самолет. Фирма, выпускавшая и торговавшая жалюзи, была только для прикрытия и отмыва денег - Карташов называл ее "необходимое зло". Настоящие деньги он делал на торговле автомобилями, на автостоянках, которых у него по городу было больше десятка, и на других, не одобряемых законом, операциях. Карташову было сейчас немного за тридцать и он считал себя настоящим хозяином жизни.
  
  - Ну так как? - проговорил он, глядя на девушку своим особым взглядом.
  
  Наташа сделала усилие, чтобы придти в себя и улыбнуться.
  
  - Да что вы, я так просто смотрю... - сказала она.
  
  - А давайте я вам подарю вот это... - проговорил Карташов, выхватывая с полки небольшой флакончик "Chanel Љ5" - это, он знал, был всегда беспроигрышный вариант.
  
  - Не надо, я вас прошу... - проговорила Наташа, но Карташов не слушал ее.
  
  - Как это - не надо? Очень даже надо! - сказал он. - Такая милая девушка, и такая грустная. Непорядок!
  
  Они встали в очередь. Наташа порадовалась ей - в такой толпе кто ее вспомнит. Мужики суетились, кассирши тарахтели по клавишам, кассы поскрипывали, выдавая чеки. Кассирша отбила Карташову чек, сунула коробочку в специальный, с той же маркой "Chanel Љ5", белый пакетик, и подала ему с вымученной профессиональной улыбкой. Они вышли из отдела. Карташов церемонно подал пакетик Наташе. Она взяла.
  
  - Спасибо... - сказала она и на щеках у нее выступил румянец: она подумала, что другого такого случая не будет, и надо идти сегодня до конца. Карташов истолковал этот румянец не так. "Ох уж эти мне пэтэушницы! - подумал он. - Уже в трусиках мокро".
  
  - Наташа... - сказала она.
  
  - Дима... - сказал он. Оба засмеялись.
  
  Они вышли из торгового центра. Карташов предложил подвезти, и Наташа вполне ожидаемо для него согласилась. Она назвала адрес. Он спросил - поедем по объездной? Объездная дорога, проходившая через сосновый бор, была еще и "дом свиданий" - туда ездили и те, кому было невтерпеж, и те, кому кроме автомобиля негде было уединиться. Она ответила: "Давайте по объездной", как-то так особенно усмехнувшись, что Карташов понял - готово, согласна на все! К тому же, когда они сели в тачку, девушка сказала: "Ой, а я ведь и не поблагодарила вас!" и поцеловала его в щеку. Он хотел было подставить губы, но не успел.
  
  - И все? - делая разочарованный вид, протянул Карташов.
  
  - Пока - да... - ответила девушка, улыбаясь и вжимаясь в кресло.
  
  Вот за эту игру любил Карташов малолеток и не жалел на них денег. Он удивился, правда, не слишком ли она бойкая для такой внешности, но тут же подумал: "Все они проститутки. Тем более, увидела такую тачку, такого мужика - вот и не теряется". И на этом успокоился.
  
  Они ехали некоторое время по темному городу, мимо мокрых тротуаров. Потом машина выбралась на тракт, и там, наконец, на объездную. Сосны обступили дорогу и мелькали за окном.
  
  - А может остановимся на пять минут - у меня есть отличный коньяк с собой, тут и поздравимся... - проговорил Карташов, думая, что если проехать еще чуток, то сосняк уже и закончится.
  
  - Ну давайте... - ответила девушка.
  
  - Ну давай... - поправил он. - Или я выгляжу дедушкой?
  
  - Нет, вы очень даже ничего... - ответила она.
  
  - Ты! - опять поправил он. Она внимательно смотрела на него. Он увидел, что лицо ее горит и подумал: "Ого, огневая!". Но решил потянуть удовольствие.
  
  Он свернул в лес, и остановился. Опустил стекло - сырой воздух хлынул в салон. Уже пахло весной, хотя и не так, чтобы очень.
  
  - Сейчас... Сейчас... - мурлыкал под нос Карташов. Он полез в бардачок, вынул оттуда, отбрасывая змеей лезшую под руку ленту презервативов ("Не сейчас!"), небольшую бутылку коньяка и металлические стаканчики в кожаном футляре (такие мелкие аккуратные предметы очень нравились Карташову). Девчонка открыла дверь и выбралась наружу. Карташов тоже вышел, расставил стаканчики на капоте и разлил коньяк. Когда он поднял глаза, прямо ему в лоб смотрело дуло пистолета. Карташов не успел даже удивиться, как из дула полыхнуло и мир погас для Карташова навсегда...
  
  ... Наташа смотрела на мертвеца. Все оказалось не так и сложно. Странное удовольствие захлестывало ее. Она прислушалась к себе: это была радость, густо смешанная с ненавистью. "Что же это я не плачу? - удивилась она. - Ведь человека убила". Она наклонилась к нему. Карташов был убит наповал. "Какая же я дура... - вдруг подумала Наташа. - Надо было сказать ему, за что. Иначе это не казнь"...
  
  Она сунула пистолет в сумочку, платком обтерла ручку двери (специально старалась не касаться в машине ничего больше) и пошла среди деревьев, решив выйти на дорогу как можно дальше от этого места.
   Продолжение следует
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"