Телефон звонил и звонил. Точнее, звучала песня. Мужской голос задавал тон, женский голос вторил мужскому, подхватывал слова, стихал, а потом возвращался, выходил на передний план и снова отступал.
Она стояла, обхватив себя руками, и смотрела на телефон. На фотографию, которая светилась на экране.
Ей хотелось ответить, но было нельзя. Нельзя отвечать тому, кто не боится делать тебе больно. Нельзя искушать человека пренебрежением к твоему чувству собственного достоинства. Даже если у тебя нет ни злости, ни обиды. Даже если есть новости, которые интереснее всего обсуждать именно с ним. Даже если очень хочется услышать своё имя, произнесённое его голосом. Никто никогда не называл её по имени так легко и ласково.
Она смотрела на его имя. Его имя. Ни одно из имён она не произносила так часто. Ни одно из имён она не произносила с таким желанием его произнести. Каким-то невероятным образом простое мягкое имя идеально подходило совсем непростому и временами жёсткому человеку. Он как-то сказал, что ему его имя не нравится. А ей оно теперь казалось самым лучшим. Когда на улице она слышала, как кто-то так же звал своего маленького сынишку, то не могла сдержать улыбку.
Она вспомнила, как всё начиналось. Как светилось её лицо, как блестели её глаза после долгих разговоров с ним - разных разговоров: и о чём-то очень важном, и о какой-то ерунде. У них было столько общих тем, и в то же время он привносил в её жизнь столько нового, расширял границы её познания. И для него ей хотелось становиться умнее, добрее, красивее.
Она привыкла, засыпая и просыпаясь, думать о нём. А он однажды рассказал ей о своём сне. В этом сне они гуляли по безлюдному парку, она была в красивом платье. Внезапно началась страшная гроза. Она хотела куда-то бежать, а он остановил её и прижал к себе. Он сказал, что спрятаться от сверкающих молний они уже не успеют, но если умрут, то вместе. Вдвоём. И хотя это был его сон, она представляла всю эту картину так явно, словно это было с ней на самом деле. Она с трудом могла бы описать, что такое счастливая жизнь, но вдруг ясно осознала, что такое счастливая смерть.
Она полюбила молиться, потому что ей необходимо было говорить о нём с Богом. По нескольку раз в день повторяла она любимый ими обоими псалом. А сказанные им слова "Все мои мысли и молитвы - о тебе", правдой они были или нет, наполняли её тихой глубокой радостью. Она окунулась в этот омут вопреки логическим доводам разума. Даже отчётливо видя, что что-то идёт не так.
А потом всё чаще и чаще она чувствовала тяжесть на душе, и из зеркала на неё хмуро смотрела такая она, которой ей быть совсем не хотелось. Потому что он стал говорить о том, о чём ей и подумать было страшно, недопустимо. Больно. И пусть в этих словах был смысл, и пусть он руководствовался благими намерениями, некоторые его понятия о справедливости и героизме равнялись её понятиям о жестокости и одержимости. Она не могла поддерживать его в этом. Услышав её, он обиделся. В его голосе было столько ярости... Будто не с ней он теперь говорил, а с кем-то из своих врагов.
На самом деле она понимала его. Понимала неизбежность того, что страшные испытания, выпавшие когда-то на его долю, не могли не оставить след в его душе. То, что видел и пережил он, её бы просто свело с ума и морально уничтожило. А он выстоял и остался живым. Живее многих из тех, кто её окружал. Она знала, что в его душе много добра, причём скорее всего гораздо больше, чем в её собственной.
Словно огонь, он согревал её, наполнял её жизнь светом, и он же обжигал и окутывал горьким дымом...
Песня остановилась. Он больше никогда не позвонит. Хотя, может быть, прежде чем забыть о ней навсегда, позвонит ещё раз или два. А она будет смотреть на телефон и не отвечать.