В одном странном мире, где всем было поровну, без остатка и сразу, я остановил коня (преимущественно, во времени - в то мгновение мне категорически не нравились шатающиеся без дела кони), и принялся бегать по высоким травам. Травы пригибались под моим весом и злобно шипели себе под нос что-то о новой современной диете из опилок и квантовых генераций длиной в две с четвертью случайно выбранных волны, но я не обращал на них внимания - мое умение говорить на травошипящем тогда осталось в одной из сумок, притороченных к седлу остановленного коня. Не разостанавливать же его, в конце концов, ради подобных мелочей!
Когда мне надоело бегать, я побежал еще быстрее, пока, наконец, не добежал. Да, это вообще весьма утомительное занятие - искать самого себя в мире, где меня ровно одна штука, и он как раз отошел побегать. Я, кстати, с этим тогда не справился. Это сейчас я знаю, что достаточно постоять достаточно далеко в правильном направлении, а тогда я просто пошел внутрь. Внутри было красно от черноты и зелено - просто так. Слева еще были всякие надписи фиолетовым фломастером, но свое умение видеть фиолетовый я тоже оставил в многострадальной сумке.
Вокруг падали Икары, преследуемые по пятам пикирующими Вавилонскими Башнями. Не знаю, не хочется думать, что это была просто такая любовная игра невпихуемого с невпихнувшимся, но с годами я все-таки приближаюсь к пониманию всей глубины этого самого моего нежелания. Воистину, когда я размышляю о Гордыне, я вижу, как препоны на пути срезают с нее пласты слишком старого и отвратительно нового, делая чище - и притягательнее.
Когда Чеширского Кота спросили: "А что ты имеешь против нас?" - он ничего не ответил, но про себя удивился, как могут говорить туловища без голов. В конце концов, это только в мирах любви неверные кометы, а вот у страха и богов прицел обычно не сбит. Особенно, если речь идет о богах страха. Да, Кот был атеистом, но ради хорошей шутки был готов ненадолго уверовать и даже пройтись пару раз по воде. Нет, на проходимца он был не слишком похож.
Чеширский Кот всегда говорил: "Если покажется, что у тебя нет цели, присмотрись, нет ли у цели тебя". Вероятно, он даже был прав.