Фрол Владимиров : другие произведения.

Морфология России

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник эссе

  ПРЕДИСЛОВИЕ
  
  Богаты мы, едва из колыбели,
  Ошибками отцов и поздним их умом,
  И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
  Как пир на празднике чужом.
  К добру и злу постыдно равнодушны,
  В начале поприща мы вянем без борьбы;
  Перед опасностью позорно-малодушны,
  И перед властию - презренные рабы.
  М. Лермонтов
  
  Существуют различные способы автобиографического повествования. Люди, которые представляют в своих глазах столь великую ценность, что считают собственную персону интересной и для окружающих, излагают автобиографические факты напрямую. Они рассказывают о мире посредством себя, организуют опыт вокруг собственного я. Те же, кто утратил к себе интерес, кто наскучил себе и желал бы себя преодолеть, идут иным путем. Таковые движутся к себе извне, со стороны мира, раскрывают собственную индивидуальность опосредованно через анализ среды, их породившей. Они воспроизводят идеи и интуиции, которые их сформировали, ищут точку опоры вне опостылевшего им я - в культуре, истории, традиции, религии.
  
  Я избрал именно этот второй путь. А потому все этюды предлагаемого сборника -рассуждения о средствах массовой информации и массовой культуре, о России, Германии, Прибалтике и США, об элитах, экономиках, демократии, социализмах, неотрадиционализме, многоукадности - на самом деле объединены одним, хотя и многогранным, антропологическим вопросом: как изжить из себя современного человека? как спастись от гомункулуса, выведенного в пробирке индустриализации и психоанализа и растекающегося по кривым зеркалам постмодерна? как одолеть романтичного циника, инфантильного эгоиста? чем может быть побежден этот человек-полуфабрикат, столь оскорбительно выделяющийся на фоне людей высокой культуры элементарностью своих душевных отправлений, тотальной анекдотизацией бытия?
  
  Свои очерки я публиковал с октября 2012 г. в либеральном блоге "Public Post", а затем с марта по август 2013 г. на авторской Интернет-странице патриотической газеты "Завтра". Я искал своего читателя одновременно среди либералов и среди патриотов, потому что мне хотелось остаться над историософской схваткой, в которой двести лет тому назад сошлись славянофилы и западники (а до них староверы и никониане, а еще раньше иосифляне и нестяжатели...). Я просто хотел рассказать о наболевшем. Но 20 марта 2012 г. от "Public Post" пришло коротенькое сообщение:
  
  "Ваша запись в блог "Калифорниевая Орда" была отклонена по причине несоответствия политике сайта".
  
  Более я в "Public Post" не писал. Так либеральный цензор совершил надо мной обряд инициации в "патриоты".
   Осознавать себя "патриотом" (в техническом смысле этого слова, разумеется, ибо кто посмел бы отказать Чаадаеву, Грановскому, Сахарову, Шевчуку в патриотизме?) было немного странно, поскольку бо̀льшую часть своей политически сознательной жизни я исповедовал западнически-либеральное credo.
  
  Впрочем, сомнения политического свойства начали одолевать меня еще в 2003 г. во время Второй иракской войны. К тому же фундамент либеральной историософии, медленно но верно, подтачивало многолетнее увлечение Шпенглером. Последней, экзистенциальной трещиной, от которой собственно и обрушилась моя либерально-западническая картина мира, стал опыт пребывания на Западе (в общей сложности около трех лет). Сначала я увидел Запад с его лучшей стороны, т.е. со стороны Европы. Находясь в сердце Европы, я вдруг смутно почувствовал, что не желал бы для России такого будущего. И чувство это росло и крепло. Европейское прошлое пробуждало во мне живой интерес, но настоящее навевало тоску и скуку. Мне не давал покоя тот отрывок из "Братьев Карамазовых", который привел Шпенглер на страницах "Заката Европы", посвященных России:
  
  "Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, - в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.."
  
  В России мы живем трудно, а порой столь отвратительно и кроваво, что приходится бежать в эту самую Европу. Но все же я отказывался верить, будто спасения России следует искать в усвоении западных приемов жизни. А затем я попал в США и увидел Запад с его худшей стороны. Там, среди многоэтажных саркофагов Манхеттена, я уже вполне ощутил себя на кладбище. Мое "обращение" в евразийство состоялось.
  
  Мне кажется, что, в конечном счете, отворачиваются от России люди гордые и слабые. Обращаются же к ней сильные и смиренные. Или желающие стать таковыми.
  
   Полагаю, что наше будущее заключено в поиске своего собственного пути, в дефрагментации евразийского сознания и геополитического пространства, в неустанных попытках осуществить мечту, соединить поэзию и политику, экономику и этику, ум и сердце, личность и общество.
  
  Только ставши частью цивилизации, осуществившей столь великий синтез, индивидуум, герой нашего времени, никогда даже не задумывавшийся над подобными вопросами, сможет прожить свою маленькую частную жизнь полноценно.
  
  Сочи, 4 сентября 2013 г.
  
  ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ ЛЖИ
  Если выразить сущность международных отношений последних семидесяти лет одним словом, то самым подходящим определением будет "ложь". Разумеется, дипломатия всегда предполагала искусство обмана, но до некоторых пор сильные мира сего все же могли позволить себе откровенные признания. Семьдесят лет тому назад еще публично говорили о борьбе держав за "место под солнцем", о схватках за золото, рынки, за "естественные границы", проливы, моря и океаны. Следствием откровенности была не только большая вероятность войн - она и сегодня значительна - но и бо̀льшая чем теперь ясность в политике, и, как это ни покажется странным, возможность уважать своего противника. То есть, попросту говоря, меньшая политкорректность оставляла больше места человечности.
  
   Наполеону посчастливилось проиграть европейскую войну в начале XIX столетия. Сегодня он писал бы свои мемуары не на острове св. Елены, поверженный но прославленный, а в одиночной камере, отмеченный позорным клеймом "военного преступника". Повезло и немецкому солдату Вильгельму фон Бюлов, который летом 1915 г. девятнадцатилетним парнишкой попал в русский плен. Бюлов писал в своих воспоминаниях: "Русские солдаты вели себя вполне достойно, можно сказать, они обращались с нами с некоторой даже почтительностью". О допрашивавшем его русском офицере фон Бюлов вспоминает: "Он отзывался с огромным уважением о нашем полку (...) Он поразил нас необычайной осведомленностью относительно личного состава нашего подразделения" (1).
  
  Увы, в наше время такое отношение к полководцам и солдатам противника едва ли возможно, во всяком случае, в цивилизованном мире. Потому что современные цивилизованные державы, как известно, никогда не воюют за нефть, золото, земли, проливы, а только лишь за права человека, демократию, безопасность и стабильность. Следовательно, те, против кого они ведут войны, не могут быть достойными противниками, но непременно должны, просто обязаны, быть военными преступниками, преступниками против человечности, а желательно и тем и другим. Таковых мало разгромить, мало вывести из игры, их нужно непременно осудить. Причем международным трибуналом. Или хотя бы местным трибуналом, но в соответствии с международным правом. А потом повесить, как Саддама Хусейна или... Pardon, Слободан Милошевич умер сам. В гаагской тюрьме. От инфаркта миокарда.
  
  Ложь не просто прикрывает Realpolitik - впервые в истории произошла институционализация лжи. Основными институтами, в которые выкристаллизовалась политическая ложь, стали международное право, транснациональные СМИ и Организация Объединенных Наций.
  
  Надо признать, что эти институты редко искажают факты. Они просто реагируют на одни события и оставляют без внимания другие. Наверняка Саддам Хусейн - безжалостный диктатор, достойный виселицы, равно как и его двоюродный брат Али Хасан аль-Маджид по прозвищу "Химический Али". В самом деле, проводя операцию "Анфаль" против курдов, они разрушали инфраструктуру Курдистана, истребляли мирное население и применили химическое оружие против жителей города Халабаджа в 1988 г. Организация Human Rights Watch назвала свой доклад, посвященный этим событиям, "Геноцид в Ираке". Все верно. Но загвоздка в том, что творившийся в ту пору геноцид не помешал Хусейну оставаться другом и союзником Соединенных Штатов. Весельчаки из Пентагона на предвоенный вопрос 2003 года, есть ли мол у Хусейна оружие массового поражения, отвечали что-то вроде: конечно, ведь у нас еще сохранились квитанции. На скамье подсудимых вместе с Хусейном должен был бы сидеть Дональд Рамсфельд, договаривавшийся о поставках Саддаму химического и биологического оружия в 1983 г. Хотя бы Рамсфельд. Если развить тему геноцида, то под суд должно было пойти и руководство стран-членов Совета Безопасности ООН, душившего население Ирака санкциями с 1990 по 2003 г., в результате чего резко выросла смертность среди гражданского населения, в том числе детская. Добавим сюда использование оружия с обедненным ураном - по сути, той самой "грязной бомбы", которой правительство США от имени Аль Каиды запугивает своих граждан после "11 сентября". Можно не сомневаться: попадись нынешний президент Сирии Башар аль-Асад в когти белоголовому орлу, бывший офтальмолог предстанет перед судом за систематические пытки в сирийских тюрьмах. Однако столь же несомненно, что рядом с ним на скамье подсудимых не окажутся сотрудники ЦРУ, направлявшие в сирийские застенки врагов свободы и демократии для прохождения курса пыточной терапии. Среди этих несчастных оказался и канадский компьютерный инженер Махер Арар, которого американским частным самолетом ЦРУ отправило из в 2002 г. Нью Йорка в Дамаск, где он испытал на себе некоторые из изощренных пыток (2). Если бы защита прав человека была действительно защитой прав человека, а не фиговым листком неоколониализма, то обоим Бушам, Мадлен Олбрайт, Рамсфельду, Чейни и многим, многим другим политикам свободного мира пришлось бы отправиться в места лишения свободы. Но мы взрослые люди и понимаем: это фантастика.
  
  Такой итог семидесятилетней эпопеи развития международного сотрудничества отнюдь не случайность, ибо и у международных трибуналов, и у ООН дурная наследственность. Задумавшие их еще в 1943 г. Рузвельт, Черчилль и Сталин - то есть США, Британская Империя и СССР - вовсе не собирались делиться властью с "мировым сообществом". Мировому сообществу отводилась роль статистов и потешных ораторов на заседаниях Генеральной ассамблеи, наподобие тех, что выступают с речами в лондонском Гайд-парке. ООН устроена так, что международная демократия не выходит за рамки высокооплачиваемой болтовни, а Realpolitik занимается олигархат, то есть пятерка стран-членов Совета Безопасности. Трое олигархов - Соединенные Штаты со своими вассалами Великобританией и Францией - обладают большинством в этом клубе избранных. Традиционными оппонентами, Россией и Китаем, триумвират пренебрегает, при необходимости подменяя международную законность международной целесообразностью. Так обстояли дела с бомбардировкой Югославии, так было со второй иракской войной, и так будет до тех пор, пока сохраняется нынешнее соотношение сил в мире.
  
  Столь же сомнительное происхождение у международного права. Если бы Геринга, Гесса, Риббентропа, Кейтеля, Кальтенбруннера, Розенберга, Франка, Фрика, Штрейхера, Йодля, Шпеера и прочих "нацистских преступников" тогда в 1945 г. просто поставили к стенке, это было бы жестоко, но понятно и оправданно. И, самое главное - честно. Но победители предпочли честной расправе фарс правосудия. Транснациональная пресса бравурным восторгом заглушила одинокие голоса усомнившихся, однако главный вопрос до сих пор остается без достойного ответа: а судьи кто? Британцы, которые во время Второй англо-бурской войны (1899 - 1902) ввели в оборот термин "концентрационный лагерь"? В британских концлагерях погибло около 30 тыс. бурских женщин и детей и бесчисленное количество чернокожих. Не зря Гитлер восторгался Британской империей. Может быть, необходимым авторитетом обладал лично Черчилль, стерший с лица земли Дрезден с 25 тыс. гражданского населения и планировавший в рамках операции "Немыслимое" в 1945 г. нанесение ударов по СССР с целью "навязать России волю Соединенных Штатов и Британской Империи"? Или массовый убийца Трумэн, устроивший холокост 150 тыс. мирных японцев в Хиросиме и Нагасаки? Или правом судить германских расистов обладали рядовые американцы, терпевшие у себя расовую сегрегацию до шестидесятых? Чернокожие солдаты, переправляемые в 1945 г. в Европу на корабле "Куин Мэри", размещались в трюме, т.е. там же, где их предки-рабы, ввозимые из Африки в страну больших возможностей, в то время как их белые товарищи по оружию занимали верхние палубы. Красный Крест с одобрения правительства США отделял донорскую кровь чернокожих от крови белых, а когда чернокожий врач Чарлз Дрю попытался покончить с сортировкой донорской крови по расовому принципу, его уволили (3). Можно еще вспомнить о взаимных симпатиях Адольфа Гитлера и Генри Форда: бизнесмен ежегодно дарил фюреру по 50 000 $ на день рождения и оплатил печать тысяч экземпляров "Протоколов сионских мудрецов". Или о корпорациях Ford и GM, получивших компенсации от правительства США из германских репараций за свои заводы, работавшие на территории нацистской Германии и разрушенные в результате действий войск союзников (4). Да и нацистские лагеря смерти никогда не справились бы со своими задачами в полном объеме без компании IBM, которая через филиал Dehomag снабжала гитлеровский режим новейшим оборудованием для эффективного учета подлежавших уничтожению людей (5). Про наш вклад в международное право исписаны тонны бумаги. Впрочем, стоит все же привести слова Сталина, который, по воспоминаниям А.А. Громыко, во время Ялтинской конференции на вопрос Рузвельта: "Кто этот господин, который сидит напротив посла Громыко?" ответил: "А-а! Это же наш Гиммлер. Это - Берия". Рузвельт не возмутился, не одернул Иосифа Виссарионовича. Они с Уинстоном уважали дядюшку Джо. Они все знали, все понимали. И врали. Своим народам и миру, который собирались делить с дядюшкой Джо. Или накрыть дядюшку Джо внезапным ударом после совместной победы над Гитлером. Немыслимое? Просто бизнес - ничего личного.
  
  Так вот, "международное право", "Организация Объединенных Наций" - все это эвфемизмы, маскирующие зачатки всемирного имперского законодательства и мировой колониальной администрации. Дядюшка Джо решил сыграть с союзничками на мировом бильярде, рассчитывая, очевидно, что ООН и международное право станут институтами его империи. Но СССР проиграл Холодную войну, а осколки его стали объектами неоколониалистской практики в духе англо-саксов.
  
  Но это только до поры до времени. Россия будущего, Россия по-настоящему сильная и вольная, должна будет открыть форточку в душной общаге "мирового сообщества" и проветрить этот дом толерантности как следует. Прежде чем создавать настоящую систему всемирного правосудия и планетарной безопасности, нужно сначала отказаться от нынешней перверсии. Ради свободы и человечности Россия должна найти в себе силы и свергнуть иго самозванцев, правящих от имени человечества но без его ведома. Прочь из ВТО! Прочь из ООН! Пусть мертвые погребают своих мертвецов!
  
  (1) См.: Wilhelm von Bühlow. Durch Stacheldraht und Steppe
  (2) См.: Stephen Grey. Das Schattenreich der CIA
  (3) См.: Howard Zinn. A People"s History of the United States
  (4) См. интервью: Pt.2 Peter Kuznick, co-author with Oliver Stone of Untold History of the United States, discusses Roosevelt's attitude towards Hitler and the Soviet Union - December 19, 2012 на www.therealnews.com
  (5) См.: Edwin Black. IBM and the Holocaust
  
  
  
  ДВЕСТИ ЛЕТ ПРОПАГАНДЫ
  
  
  И мало горя мне, свободно ли печать
  Морочит олухов, иль чуткая цензура
  В журнальных замыслах стесняет балагура.
  Все это, видите ль, слова, слова, слова.
  А.С. Пушкин
  
  
  С тех пор, как Наполеон стал уделять особое внимание формированию общественного мнения, значение пропаганды неуклонно возрастало, пока она не стала основным средством контролируемой интеграции и дезинтеграции социумов. Любая информация, попадающая в публичное пространство, оказывается единицей пропаганды в независимости от намерений публикующего субъекта. Лишь закрытые документы или совершенно незначительные публикации могут претендовать на независимость от пропаганды. Стоит частному мнению, например выраженному в этой заметке, стать достоянием СМИ, как оно попадает в PR-арсенал.
  На научную основу пропаганда была поставлена в 20-е годы прошлого века, прежде всего трудами американцев Уолтера Липпмена и Эдварда Бернейса, которые в двух небольших по объему, но революционных по значению трудах обобщили опыт манипулирования массовым сознанием. Бывший советник президента Уилсона Уолтер Липпмен опубликовал свои изыскания в 1922 г. в работе "Общественное мнение" (Public Opinion by Walter Lippman), а племянник Фрейда Эдвард Бернейс изложил собственный взгляд на "связи с общественностью" шестью годами позже в книге с лаконичным названием - "Пропаганда" (Propaganda by Edward Bernays).
  
  Конечно, нельзя сбрасывать со счетов впечатляющий пропагандистский эксперимент СССР и Третьего Рейха с их "Броненосцем Потемкиным" и "Триумфом воли". Все же, пропаганду в этих странах едва ли можно считать в полной мере научной, поскольку она сопровождала государственный террор и осуществлялась в условиях жесткой цензуры, что в долгосрочном плане вызывало ее отторжение у контролируемой массы. Пропаганда тоталитарных режимов выполняет при формировании общества вспомогательную функцию, в то время как основным инструментом социальной инженерии является насилие. Научная же пропаганда, напротив, служит главным средством политико-социальной интеграции и может успешно осуществляться только в открытом обществе, где она, охватывая также систему образования и культуру, заменяет собой отмершую традицию.
   Я определяю пропаганду как метод использования свободы слова в целях манипулирования общественным мнением и формирования консенсуса, благоприятного для непубличной верховной власти. Закулисность правления или, как выражался Бернейс, "незримое правительство" играет здесь ключевую роль, так как пропаганда наиболее эффективна в том случае, если ее заказчик остается невидимым для целевых групп, осуществляя контроль через подрядчиков разного калибра и направленности - официальное правительство, ведущие СМИ, различные фонды и общественные организации.
  
  "Закулисный" характер научной пропаганды определяет ее основные черты, которые можно суммировать в семи принципах:
  
  1) Самоцензура. Научная пропаганда, как правило, регулируется самоцензурой вместо привычной государственной цензуры. Основой саморегуляции является острая конкурентная борьба между журналистами за ограниченное количество престижных мест в ведущих СМИ. Побудительным мотивом служит не страх преследования, но стремление к успеху и профессиональной самореализации. Поскольку талантливых журналистов больше чем престижных вакансий, честолюбивые слуги четвертой власти могут занимать и удерживать ведущие позиции не иначе, как сочетая талант и трудолюбие с виртуозным конформизмом. Журналисты, за редким исключением, не получают прямых указаний от "невидимых правителей", они сами угадывают желания того "относительно небольшого количетва лиц, (...) которые дергают за нити, управляющие общественным сознанием" (Бернейс), и стремятся исполнить эти угаданные желания наилучшим образом, постепенно проникаясь убеждением, что распространяемые взгляды находятся в полной гармонии с их личными убеждениями.
  
  2) Дополнительная легитимация через альтернативные СМИ. Разумеется, есть некоторое количество журналистов, не желающих становится на стезю конформизма и готовых отстаивать принцип журналистской непредвзятости ценой собственного карьерного роста. Системой научной пропаганды предусмотрен для таковых особый "громоотвод" или почетная ссылка, а именно альтернативные СМИ. В англоязычных странах примерами диссидентской журналистики могут служить therealnews.com с Полом Джейем, www.democracynow.org с Эми Гудмэн, stopimperialism.com с Эриком Дрейзером, corbettreport.com с Джеймсом Корбеттом, в Германии - nuoviso.tv, в России - "День ТВ", "New Times" и отчасти "Эхо Москвы". Собственные альтернативные СМИ маргинализируются так, чтобы внимание общественности сосредоточивалось не на альтернативной подаче информации, а на самом факте допустимости диссидентской точки зрения в "свободном обществе" по принципу: "мы живем в свободной стране, где граждане могут высказывать любые, даже столь нелепые, мнения". Таким образом, альтернативные СМИ внутри страны вынуждены косвенно легитимировать общую структуру пропаганды. При этом ведущие СМИ одной страны стремятся привлечь внимание общественности к альтернативным СМИ страны-противника как к гонимым глашатаям правды. Поэтому "их" СМИ предпочитают работать с условными Юлией Латыниной, Владимиром Кара-Мурзой и Валерией Новодворской, а "наши" органы пропаганды (прежде всего "Russia Today") привлекают в качестве экспертов условных Мишеля Чоссудовски, Эрика Дрейзера, Джеймса Корбетта или Кристофа Хёрстеля.
  
  3) Контроль внимания. Управление общественным вниманием распространяется не только на источники информации, но и на саму информацию. Любые СМИ воспроизводят дихотомию "шумиха - замалчивание", привлекая внимание общественности к желательным фактам и проводя аудиторию мимо фактов нежелательных. Например, ведущие западные СМИ выпускают подробные репортажи о подавлении демократических движений иранским режимом и лишь мимоходом сообщают о фактах репрессий в отношении демократических активистов в Бахрейне, привлекают внимание к политическим гонениям на "Pussy Riot" и маргинализируют жертв разгона лагерей "Occupy Oakland" .
  
  4) Локализация и эстетизация непривлекательных фактов. Отталкивающие аспекты действительности дружественной страны преподносятся как локальные и временные трудности или наделяются некими романтическими чертами, в то время как схожие проблемы страны-оппонента представляются в СМИ как симптомы болезни общества в целом. К примеру, пропахший мочой лифт в метро, крысы на путях, мусор на улицах Нью-Йорка должны восприниматься публикой как отдельные недостатки, или даже как некая суровая романтика свободной страны, но схожие явления в российском мегаполисе изображаются как признаки извечной русской отсталости.
  
  5) Разветвленная наднациональная структура. Для успеха пропаганды важно не столько качество информации, сколько ее количество и повсеместность распространения. Одна и та же дез/информация оказывает различное влияние на аудиторию в зависимости от того, распространяется ли она изолированным каналом наподобие Russia Today или целой сетью будто бы самостоятельных СМИ - CNN, BBC, ZDF и др.
  
  6) Захват арбитражных высот. Желаемый эффект может быть достигнут только в том случае, если пропаганда заинтересованной стороны воспринимается мировой аудиторией как авторитетная точка зрения, основанная на общечеловеческих ценностях. Благодаря гибкой политике Соединенным Штатам на протяжении полувека удается выступать в качестве арбитра внутриполитических конфликтов, гаранта безопасности и защитника прав человека в разных странах мира при том, что США сами регулярно нарушают права человека, совершают действия, которые при наличии независимой международной правовой системы были бы квалифицированы как военные преступления и преступления против человечности. Ориентированная на пропагандистский успех политика позволяет Америке держать войска на территории иностранных государств по всему земному шару и вмешиваться в их внутренние дела при лояльном отношении местного населения. Примечательно, что проамериканская часть общественности - это, как правило, наиболее просвещенные слои.
  
  7) Опора на значимые сообщества и регионы. Создаваемая пропагандой картина мира не должна вступать в резкое противоречие с опытом целевых групп. Не нужно стремиться к благоденствию бо̀льшей части человечества - достаточно обеспечить сравнительное благополучие значимых сообществ и регионов. На примере Холодной войны видно, что США добились решающего успеха, позволив развиваться именно значимым регионам, прежде всего Европе. Советский Союз пользовался популярностью в Никарагуа и на Кубе, но он терял свои позиции в значимых регионах, т.е. на Западе и среди собственного населения, которое сравнивало свой уровень жизни не с никарагуанским или гондурасским, а - по слухам - с западногерманским или американским. Опора на значимые регионы до сих пор позволяет Соединенным Штатам без существенного ущерба для собственного имиджа применять террор к населению целого ряда периферийных государств и поддерживать жестокую эксплуатацию трудовых ресурсов этих стран. Какое бы сочувствие не вызывали у населения Северной Америки и Европы тяжелые условия труда на предприятиях компании Apple в Китае, эта сентиментальность не перерастет в сколь бы то ни было значимый социальный протест, если падение собственного уровня жизни не подогреет солидарность западного обывателя с эксплуатируемыми.
  Нетрудно заметить, что изложенные принципы лучше всего удается осуществлять англо-саксонским державам: сначала Британской империи, а затем Соединенным Штатам Америки. Подобную преемственность можно объяснить спецификой национального характера правящих элит обеих держав, которые довольно рано вынуждены были сочетать парламентские формы правления, опирающиеся на общественное мнение, с экспансивной внешней политикой. Особенно показателен в этом смысле пример Соединенных Штатов. Это государство возникло из вполне конкретного интереса местной элиты к территориальной экспансии за счет индейских племен. На пути колонизации стояла Великобритания, справедливо опасавшаяся усиления американцев. Однако, идеологическим обоснованием нового государства стало не провозглашение реальных интересов, а идеи Просвещения, недвусмысленно выраженные в Декларации независимости. Таким образом, с самого начала американский правящий класс учился лавировать между идеалом, от которого по понятным причинам не хотел отказываться, и реальной политикой, от которой, по понятным причинам, не мог отказаться. За два века политическая элита Соединенных Штатов добилась поразительной виртуозности в манипулировании общественным мнением, формируя выгодный для себя образ собственного правления и при этом не жертвуя целями реальной политики. Североамериканские идеологи сумели представить колонизацию континента как "явное предначертание" (Manifest Destiny), а геноцид коренного населения как печальную неизбежность, сопровождавшую прогресс. Им удалось столетиями оправдывать "своеобразный институт" (peculiar institution) рабства как досадную, но временную необходимость, как наименьшее из возможных зол. Этот же прием успешно применяется американской пропагандой до сих пор для оправдания поддержки различных диктатур (от Саддама Хусейна в 80-е гг. или Каддафи, начиная с 2004 г., до режимов Бахрейна, Саудовской Аравии и Гондураса в наши дни).
  
  Вся мощь англо-саксонской пропаганды, а вернее слабость ее противников, впервые обнаружилась во время Первой мировой войны, когда Германская империя, недооценившая эффективность информационных вооружений, подверглась беспрецедентной демонизации. После Второй мировой войны США сумели развить успех в борьбе с СССР. Правда, советская пропаганда была заведомо обречена на поражение, поскольку, следуя марксистской идеологии, тогдашняя Россия совсем не по-русски провозгласила материальное благосостояния высшей целью государственного строительства, и оказалась при этом неспособна удовлетворить даже весьма скромные запросы собственного населения, не говоря уже о том, чтобы "догнать и перегнать Америку". Что же до нынешней России, то Кремлю, не обладающему американским PR-гением, но вынужденному играть по американским правилам, едва удается удерживать контроль над собственным народом, предлагая ему сомнительного качества пропагандистский коктейль, приготовленный из огрызков "американской мечты", охранительного патриотизма и всеобщего скоморошества.
  
  Нужно отдавать себе отчет в том, что мы никогда не сможем воссоздать в России тот до крайности рационализированный, индивидуалистический и ориентированный на потребление образ жизни, которые многие наши соотечественники мечтательно обозначают эпитетом "как в нормальных странах". Поэтому единственное, что Россия может противопоставить англо-саксонской пропаганде - это иную общественно-политическую парадигму, предполагающую добровольное и разумное ограничение потребления, отказ от искусственно вздутых материальных потребностей, завышенных амбиций и инфляционных устремлений к индивидуальной самореализации.
  
  Новая парадигма возникнет с Россией или без нее. Произойдет это хотя бы потому, что как метод социальной интеграции пропаганда исчерпала себя. Еще немного, и население западных стран перестанет поддаваться информационному облучению. Оно не обратится к альтернативным СМИ и не станет доискиваться до истины, как надеются оптимисты. Напротив, люди глубже уйдут в частную жизнь, одинаково презирая как ведущие так и альтернативные СМИ, а заодно политику, идеологию да и самую государственность. Подобно Риму времен Цезаря и Константина, толпа, утратившая прежнюю традицию и взнузданная пропагандой, сначала предастся политическому эскапизму, а затем воспримет новую традицию, которая возникнет в опальной творческой среде. Так в очередной раз завершится цивилизация пропаганды и начнется цивилизация веры.
  
  
  ПАТОНОМИКА
  
  Герой труда и мученик досуга, страдающий хронической усталостью (burn-out), знающий себе цену... на рынке рабсилы, современный человек едва ли задумывается о великих надеждах, которые его предки возлагали на науку и технику: чудо-машины обеспечат достаток, высвободят время для творческого саморазвития каждого жителя Земли, человек перестанет быть средством и станет целью. В самом деле, современная экономика производит достаточно материальных благ и высвобождает достаточно времени для того, чтобы эту сказку сделать былью. Беда в том, что рынок оказался не в состоянии разумно распределить производимые блага, а потому все быстрее и быстрее прокачивает массу товаров и услуг через одно и то же переутомленное, перекормленное и ненасытное меньшинство - "золотой миллиард".
  
  Правда, мы, рожденные в СССР, еще помним другую экономику - плановую. Она гарантировала работу и уверенность в завтрашнем дне. Только день этот для наиболее самостоятельных и амбициозных людей (если они, конечно, не принадлежали к номенклатуре) был таким скудным и серым, таким похожим на день сегодняшний и вчерашний, что они с удовольствием променяли уверенность коммунистического стойла на риск рыночного казино. Теперь, по прошествии двадцати лет, нам есть с чем сравнивать: плановая экономика распределяла то, чего не могла произвести - рыночная производит то, чего не может распределить; плановая экономика обеспечивала работой всех, ибо сто человек делали работу десятерых, - при рыночной экономике работу десятерых выполняют пятеро, а остальные девяносто пять борются за рабочие места; плановая экономика не давала конкурировать тем, кто мог и хотел конкурировать - экономика рыночная заставляет конкурировать тех, кто не может и не хочет этого делать. Мы выбрали наименьшее зло из двух, обрекая одних на хроническую усталость, а других на хроническую нищету.
  
  В чем причина?
  
  Конечно, существуют рациональные объяснения сложившейся ситуации, например, такое: ничтожная кучка ростовщиков-паразитов, присвоивших себе право создавать деньги и ссужать их экономике под процент, живет за счет нашего труда и вынуждает работать и потреблять все больше, чтобы оплачивать постоянно растущий долг (см.: http://www.wissensmanufaktur.net/media/pdf/plan-b-russisch.pdf) .
  
  Все так, но система глобального ростовщичества могла зародиться лишь в обществе, где успех предпринимательства, объем и качество потребления стали основным поведенческим императивом. При всей важности этих видов деятельности, труд и потребление не относятся к высшим общечеловеческими ценностям на все времена. В античной и средневековой Европе, не говоря уже об Азии, труд и потребление занимали довольно низкую ступень в ценностной иерархии. Приоритетными были те виды деятельности, в которых проявлялся героизм, созерцательность, мудрость и самообладание. Homo Mercans (Человек рыночный) - это не человек вообще, а довольно поздняя антропологическая идиосинкразия. Как бы не критиковали Макса Вебера, его теория протестантской этики и порожденного ей "духа капитализма" позволяет лучше многих современных моделей понять, каким образом появился и что представляет собой субъект рыночной экономики. Homo Mercans - это аскет, подсознательно воспринимающий труд как квазирелигиозный долг, а успех и потребление как воздаяние за трудовое подвижничество. Таким образом, меньшинствам, стоявшим у истоков современного капитализма, удалось благодаря определенным гипертрофированным свойствам психики сконцентрировать в своих руках колоссальные богатства и получить беспрецедентное влияние на общество, которое постепенно стало ориентироваться на эту группу, усваивая ее ценности. Иными словами, рыночная экономика - это ничто иное как институционализированное психическое расстройство.
  Современное гиперактивное общество производства и потребления являет собой наиболее яркий, но не единственный пример социальной патологии, которая в течение довольно продолжительного времени (100 - 200 лет) может давать поразительные результаты, но в конечном итоге губит цивилизацию. Египетские пирамиды Древнего царства и статуи острова Пасха вызывают наше изумление, но одновременно напоминают об участи культур, чья одержимость потусторонним миром вынуждала их бросать все ресурсы на непосильное для экономики строительство культовых сооружений. Монгольская империя тринадцатого столетия показывает, сколь многого смог достичь народ, энергия которого ушла на создание эффективной армии и поддержание огромного паразитического царства, и как мало культурных ценностей способен такой народ оставить после себя. Русские староверы, немецко-американские Амиши, иудейские ортодоксы преуспели в сохранении традиционного уклада жизни, но они стремительно вырождаются, поскольку им трудно найти партнера для заключения брака вне своего крайне малочисленного сообщества.
  
  Попытка конца XIX - начала XX вв. выправить капиталистическую деформацию привела к развитию еще более острого социального недуга, чем сам капитализм. Иначе и быть не могло, ибо вожди коммунистического движения вышли из той же патологической среды и несли в себе те же паранойяльные психопатические склонности, что и их противники. Эти честолюбивые фанатики опоздали к дележу пирога эпохи первоначального накопления, а потому с аскетизмом и остервенением кромвелевских "железнобоких" ринулись в битву с капиталистическим Вавилоном во имя нового Иерусалима мирового коммунизма. Их подвел низкопробный человеческий материал. Все самое трудолюбивое и квалифицированное поглотил капитал, оставив большевистским пуританам люмпен-пролетариат, опираясь на который, они могли "разрушить до основанья" что угодно, но не могли построить ничего долговечного, ибо строили на песке.
  
  Помимо рыночной и плановой экономик некоторое время существовал компромиссный вариант - так называемая, социально ориентированная рыночная экономика. Гибридные формы рынка и плана, от шведского капитализма до югославского социализма, оказались наиболее благоприятными для общества. Однако, соединение двух патологий, уравновешивающих одна другую, не могло держаться долго. Союз уравниловки и достиженчества был вынужденным перемирием, а не прочный миром. Победа США в Холодной войне изломала гибрид катка и соковыжималки, так что последняя заработала на полную мощность как в старые добрые времена.
  
  Что же дальше?
  
  Как обычно - угасание прежнего паранойяльного социума и зарождение новой культуры. Неизлечимо больные герои труда и мученики досуга продолжат "выгорать", а наиболее талантливые и здоровые люди из чувства самосохранения и презрения к системе начнут избегать карьеры, ограничивать потребление, чураться престижных профессий. Россия с ее мечтательно-ленивыми народами отринет морок достиженчества и свергнет с себя больнично-воспитательный режим рынка. Обескровленный и высмеянный, Вавилон рухнет, а "поколение дворников и сторожей" разобьет на его развалинах свои легкие шатры.
  
  Так начнется следующий цикл.
  
  
  ГНОСЕАРХИЯ
  
  Демократия не оправдала филантропических надежд. Считалось, что демократический строй способен удержать элиты от развязывания агрессивных войн, защитить свободу личности, воспрепятствовать массовым убийствам. Но, как видно уже из истории античных демократий, власть народа никогда не обуздывала социальное зло, а лишь перенаправляла его.
  
  Рабовладение в демократических полисах Древней Греции было более жестоким, чем в соседней Персидской деспотии, а республиканский Рим проявил себя как самая агрессивная держава Средиземноморья.
  
  Не более гуманными оказались и представительные демократии Нового времени. Образование Североамериканской республики усилило этнические чистки среди коренного населения Америки (которое получило гражданство лишь в 1924 г.), республика легитимировала рабовладение до шестидесятых годов XIX в. (рабство в США было отменено четырьмя годами позже крепостного права в Российской империи), расовые законы продержались в Северной Америке до шестидесятых годов XX века, в Южноафриканской республике - до девяностых годов того же столетия, а на колонизируемых демократическим государством Израиль землях палестинцев сегрегация по культурно-этническому признаку сохраняется и по сей день. Демократический строй США не воспрепятствовал применению ядерного оружия против гражданского населения Японии в 1945 году, а в одном только в 1991 году США сбросили на Ирак больше бомб чем союзники антигитлеровской коалиции на Германию за все время Второй мировой войны. Если учесть колоссальный рост смертности среди гражданского населения Ирака в результате заражения значительной части территории боеприпасами с обедненным ураном, то можно утверждать, что варварство демократических войн оставляет позади монархические войны предыдущих столетий. Поэтому знаменитый афоризм Черчилля: "демократия - это худшая форма правления, кроме всех тех других форм, которые время от времени пробовали" верна лишь в отношении субъектов демократии, но не в отношении ее объектов. С гуманитарной точки зрения, демократия - не лучшая и не худшая форма правления, но такая же неудачная, как и все испробованные до и помимо нее.
  
  Демократия не может служить интересам народа хотя бы потому, что народ самостоятельно не в состоянии ни осознать, ни сформулировать оные. Однако, даже если бы коллективный суверен и обладал такой способностью, инициативу все равно перехватила бы вышедшая из народной среды политическая элита. В реальности все произошло гораздо проще: капитал выкупил у народа его представителей еще до того, как они успели стать самостоятельной властью.
  
  Но если и не принимать в расчет малозначимый ритуал, при котором народ избирает руководство страны из числа нанятых капиталом политиков, то все же современная демократия коренным образом отличается от традиционных форм правления - монархий, олигархий, теократий.
  
  Таких отличия два. Во-первых, это наличие теневых органов власти, которые контролируют все ветви власти официальной. Во-вторых, необходимость уделять особое внимание формированию общественного мнения. Значительная роль общественного мнения является той причиной, по которой либерально-демократические режимы не могут себе позволить открыто заявлять о реальных целях своей политики, но вынуждены постоянно искать и создавать ложные поводы для ее реализации.
  
  По отношению к народу демократия - это симуляция, уравновешенная обманом и ограниченная ложью. По отношению к публичным политикам - власть денег. По отношению к элите - власть знания. Демократы-идеалисты ошибочно полагают, будто имеют дело с извращением демократии. По их мнению, стоит лишь вывести три ветви власти и СМИ из под контроля нынешней, как они считают, коррумпированной элиты, и демократическая республика сразу же станет тем, чем призвана быть - властью народа и властью закона. Это заблуждение проистекает из превратного понимания природы власти и возможностей народа.
  
  Источником любой власти является избыточный ресурс, который невозможно распределить равномерно, то есть дефицит, порождаемый наличием излишка. Подлинный избыток, который невозможно равномерно распределить между членами современного общества, то есть невозможно отдать народу, - это избыток информации. Даже если бы СМИ действительно ставили перед собой задачу информировать общественность, а не формировать ее, народ оказался бы не в состоянии освоить предоставленный в его распоряжение объем данных. Впрочем, СМИ и не смогли бы генерировать объективную информацию, поскольку сложность социальных, экономических и политических процессов современного мира такова, что ни один эксперт или журналист не в состоянии понять сути происходящего и вынужден оставаться информированным невеждой.
  
  Поэтому реальная власть информационного общества возникает в тех узловых пунктах, где информация претворяется в знание. Соответственно, современная олигархия - это не просто финансово-промышленная и силовая элита, хотя происходит она наверняка именно оттуда, но олигархия знания, которую я именую гносеархией (от греч. γνώσις - "знание").
  
  Моделью гносеархии в миниатюре может служить Манхэттенский проект по созданию США ядерного оружия в 1943 - 1945 гг. Секретность проекта, в котором было занято 129 тыс. служащих, сохранялась благодаря тому, что сотрудники не знали, над чем именно они работают. У них была информация, но не было знания. Знанием владели немногие руководители, так сказать гносеархи проекта.
  
  Для гносеархов (будь то и впрямь Рокфеллеры, Ротшильды, Карнеги или совсем неизвестные нам лица) демократия является прикрытием их личной власти. Демократия неотделима от гносеархии и немыслима без нее, как человеческий организм немыслим без мозга. Демократия без гносеархии - это политическая имбецильность.
  
  Из этого не следует, однако, что "прогрессивное человечество" и дальше будет идти по пути демократии. Скорее всего, демократия с ее манипулятивностью, неповоротливостью и уязвимостью представляет собой переходный этап между отжившими формами традиционного правления и возникновением новой политической традиции. Основной политический вопрос нашего времени в том, выйдет ли гносеархия из тени демократии, чтобы стать видимой властью, или же появится иная сила, которая сокрушит хозяев демократии вместе с самой демократией.
  
  Как ни странно, политическая отсталость российского капитала, которому даже в самые благоприятные времена - в феврале 1917 и в девяностые годы XX в. - не удалось одолеть номенклатуру, может оказаться цивилизационным преимуществом России в эпоху всемирного заката демократии и рынка. Мы с нашим скрытым сословным укладом более готовы к наступлению нового средневековья, чем постиндустриальные общества, ориентированные на социальную мобильность и успех. И, может быть, с ослаблением конкуренции - этой войны всех против всех, общество станет хоть чуточку гуманнее.
  
  Ограничить произвол элиты не в состоянии ни разделение властей, ни выборы, ни закон, ни гражданское общество, но лишь сама элита. Самоограничение элиты - редкость, и встречается в те сравнительно короткие периоды истории, когда элита увлекается идеалом, выросшим на почве традиции.
  
  
  ТРИУМФ И КРУШЕНИЕ КАПИТАЛ-СОЦИАЛИЗМА
  
  Двадцатое столетие - это эпоха борьбы трех типов социализма. Только два из них, советский социализм России и национал-социализм Германии, усвоили этот термин в качестве самоназвания. Идеологи же третьего социализма, а именно капитал-социализма либеральных демократий, не видят социалистической направленности т.н. "открытого общества".
  
  Сущность социализма не в примате государственной собственности и не в национальной солидарности классов. Все это частности, лишь сообщающие социализму его конкретную форму. Как таковой, социализм представляет собой метод преодоления общественного распада путем целенаправленного социального конструирования и возникает в эпохи, когда общественный уклад теряет самоочевидность в глазах системообразующих групп. Если в средневековой Европе, несмотря на кровопролитные войны, бунты, эпидемии и прочие потрясения, общественная ткань оставалась довольно прочной - ибо жизненный уклад традиционного человека покоился на самоочевидных истинах - то последовавшая эпоха Нового времени, начиная с Великой французской революции и заканчивая Первой мировой войной, являет картину социального разложения мировых держав. Системообразующее меньшинство ведущих стран перестает воспринимать основы общественного строя как незыблемые, поэтому любые мало-мальски серьезные социальные сдвиги грозят перерасти в "войну всех против всех". На этом фоне и появляется социализм, который реорганизует старую общественную материю, продлевает век отживающей культуры, консолидирует распадающуюся общность, мобилизует ее последние духовные силы.
  
  Общество можно считать социалистическим, если оно обладает тремя основными признаками: во-первых, надконкурентной элитарной группировкой (НЭГ), основная функция которой - контроль за конкуренцией; во-вторых, целенаправленным общественным строительством и, в-третьих, сознательным воспитанием человека нового типа.
  
  НЭГ пролетарского социализма были коммунистические партии, которые тоталитарными или авторитарными методами контролировали экономическую и политическую сферы общественной жизни, практически не допуская никакой конкуренции. Советское социалистическое общество конструировалось целенаправленно в соответствии партийными программами, декларируя построение коммунизма в качестве цели общественного движения. Система образования и пропаганды была направлена на воспитание "советского человека", который отличался бы коллективизмом, полной лояльностью государству и доверием господствующей идеологии.
  
  НЭГ социализма национального типа являлись национал-социалистические (фашистские) партии, которые также тоталитарными или авторитарными методами всецело контролировали политическую и в меньшей степени экономическую сферы общественной жизни, не допуская конкуренции в первой и ограничивая ее во второй. Национал-социалистическое общество, как и пролетарско-социалистическое, тоже строилось в соответствии с партийными программами, но в качестве цели общественного развития провозглашалось достижение полного национального единства и завоевание высшей расой мирового господства. Система образования и пропаганды была направлена на воспитание "истинного арийца", "человека-господина", который также как и советский человек должен быть лояльным государству и доверяющим господствующей идеологии приверженцем коллективизма.
  
  НЭГ капитал-социализма стали неофициальные объединения финансовой, индустриальной и военно-промышленной элит, которые манипулятивными методами контролируют политическую и экономическую сферы общественной жизни, ограничивая и направляя конкуренцию. Капитал-социалистическому обществу присуща идеологическая двойственность: заявленной целью является утверждение "свободы", т.е. конкуренции практически во всех сферах, в то время как реальная цель состоит в достижении капитал-социалистической НЭГ мирового господства и ограничении нежелательного соперничества. Система образования и пропаганды капитал-социализма направлена на воспитание "успешного человека", который бы добивался самореализации и чувства индивидуальной свободы путем постоянного и активного приспособления к доминирующим коллективным установкам, лояльности государству и доверия к господствующей идеологии.
  
  Из трех типов социализма наиболее жизнеспособным оказался капитал-социализм. Капитал-социалистический режим Соединенных Штатов разгромил во Второй мировой войне национал-социализм Третьего рейха в союзе с советским социалистическим режимом, а затем добился победы над СССР в Холодной войне. Причину столь ошеломительного успеха следует видеть в гибкости и обширной ресурсной базе капитал-социализма. Если ресурс национал-социализма ограничивался человеческим материалом одной национально-культурной общности, а потенциал советского социализма сковывала неэффективность плановой экономики и подавление личной инициативы во имя идеологической ортодоксии, то капитал-социализм не знает ни этнических, ни идеологических границ. Манипулятивное управление общественными процессами позволяет правящей капитал-социалистической группировке лучше адаптироваться к постоянно меняющимся условиям, нежели это получалось у их советско-социалистических и национал-социалистических соперников.
  
  Но ахиллесова пята любого социализма, в т. ч. капиталистического, - это искусственность направляемой ими общественной динамики, рыхлость организуемой социальной ткани. Социалистическое общество не вырастает естественным путем. В отличие от общества традиционного, оно конструируется при помощи диктата, манипулирования и идеологической обработки масс. Власть и идеология при социализме являются не производными общественного уклада, но наоборот - его источником. Пусть капитал-социалистический человек нового типа - человек успешный, реализованный наиболее полно в разновидности homo americanus - на определенном этапе оказался более живучим чем советский гомункулус, но и он, синтезированный в лаборатории социальной инженерии, в конечном счете, обречен на вымирание. Даже если капитал-социалистическую НЭГ не постигнет судьба национал-социалистических бонз, даже если этой неформальной великой партии удастся распространить свой режим на весь мир, рано или поздно выстроенное по капитал-социалистическим чертежам общество потеряет управляемость. Социальные инженеры могут манипулировать массой себе подобных, но они бессильны перед исторической стихией. В XXI в. капитал-социализм ждет та же участь, которая постигла его менее удачливого советского конкурента в веке XX., а именно разложение элит, идеологический нигилизм и одичание масс.
  
  
  КАЛИФОРНИЕВАЯ ОРДА ИЛИ ПОЧВЕННАЯ ВСЕДЕРЖАВА?
  
  Благодаря современным средствам транспорта и коммуникации мировое экономическое и информационное пространство стало повседневной реальностью. В этих условиях политическое объединение планеты - вопрос времени. Мировая политейя поглотит национальные государства так же, как и они в свое время поглотили феодальные монархии и республики. Разглядывая глобализацию сквозь призму открытых источников, пытливый наблюдатель может убедиться в правоте слов Бисмарка, сказавшего, как известно: "Великие вопросы времени решаются не постановлениями большинства, а лишь железом и кровью!"
  
  Термин "глобализация" суть эвфемизм, призванный выпятить некоторые экономические аспекты происходящего и затемнить силовые методы мировой интеграции. Будто бы не связанные между собой финансовые кризисы, PR-кампании, электоральные перевороты, теракты, экономические санкции и гуманитарные войны обозначают ту самую "перманентную революцию", о которой некогда теоретизировал Троцкий. Правда, перманентная революция начала третьего тысячелетия, в противоположность революции пролетарской, делается сверху и делается неспешно, ибо у "элитариев", в отличие от "пролетариев", достаточно времени для тщательной проработки своих проектов.
  
  Современные большевики - это отряд кочевников-миллиардеров, которые ворочают капиталами на всем земном шаре и не связаны эмоциональными узами ни с одной из существующих стран. Чингисханам эпохи постмодерна любая страна (в том числе и своя собственная) служит средством, цель же их - транснациональная Орда. Не золотая, ибо золото слишком дешевый материал для этих "сверхчеловеков", а скорее калифорниевая - столь же летучая и затратная как и искусственный металл калифорний стоимостью в шесть с половиной миллионов долларов за грамм. Калифорниевая Орда ведет покорение ойкумены, чтобы иметь возможность собирать с народов финансовую дань, выдавать ярлыки на президентство выстроившимся у ханского шатра туземным правителям и время от времени высылать баскаков для проверки дел на местах. У Калифорниевой Орды нет столицы, нет географического ядра. Сарай-Бату XXI века кочует вместе с финансовыми потоками от одной ресурсной базы к другой, от одного временно избранного народа к другому, от использованного государственного плацдарма к неиспользованному.
  
  Может статься, что проигравшая сторона мобилизует силы для нанесения ответного удара, и вот тогда за мировой революцией последует мировая гражданская война. Многие граждане мира не захотят покориться игу или участвовать в его осуществлении. Однако ошибочно было бы чертить линию фронта между Китаем и США, "исламизмом" и "либерализмом", Россией и Западом, но особенно между угнетателями и угнетенными или "ястребами" и "прогрессивной мировой общественностью". Великие вопросы времени решаются железом и кровью, а "прогрессивной мировой общественности" не до великих вопросов - она озабочена выживанием или карьерой, хлебом или зрелищами.
  
  Разлом пролегает между той частью мировой элиты, которая желает приватизировать человечество в качестве транснационального улуса и теми из сильных мира сего, кто стремится выковать многокультурное мировое государство. Тут организации противостоит организм, постмодернизму сопротивляется неотрадиционализм, с Калифорниевой Ордой вступает в борьбу Почвенная Вседержава. Разворачивающаяся на "великой шахматной доске" игра - это не столкновение цивилизаций и не классовая борьба, но передел мира двумя имперскими партиями: партией империалистов-космополитов с одной стороны и партией империалистов-патриотов с другой.
  
  
  
  МОРФОЛОГИЯ РОССИИ
  
  Отрывок из романа "Пепел Клааса". Доклад профессора Осиртовского на заседании интеллектуального клуба "Академия"
  
  I
  
   Господа! Я хочу говорить сегодня на тему, которая занимает мои мысли более двадцати лет и которую я не могу обсуждать со своими коллегами по философско-историческому цеху, ибо речь пойдет о философско-исторической теории. Не удивляйтесь господа. С профессиональными историками и философами невозможно говорить о новой философии истории, ибо почти все они больны фактофренией, которую почему-то считают подлинной наукой. Мои коллеги, господа, помешаны на собирании фактов. Они полагают, что чем более достоверных фактов им удастся "нарыть", тем более доказательными получатся их теории, как будто теории самозарождаются в скоплении фактов точно мыши в мусоре по известному средневековому заблуждению. Нет, теории не появляются от нагромождения фактов, они возникают от соприкосновения - я бы даже сказал от трения - фактов с творческим началом мыслителя, его воображением, интуицией! Именно великие теории приводят факты в систему, сообщают им свое место и ценность, а не наоборот. Отказываясь от интуиции и фантазии, мои коллеги отвергают саму возможность построения философско-исторических теорий, они ограничиваются мелкими теорийками, объясняющими локальные исторические сюжетики, и считают этот филателизм наукой. Вы - другое дело. У Вас я надеюсь найти если не согласие, то уж во всяком случае понимание. Я благодарен судьбе за то, что она привела меня в Академию, то есть к Вам, господа.
  
  Итак, мой доклад состоит из трех частей. Сначала я изложу свои соображения, или вернее, догадки относительно общей логики исторического процесса. Затем я остановлюсь подробнее на сущности цивилизаций, поскольку именно изучение человеческих цивилизаций и перспектив возникновения единой общечеловеческой цивилизации, явились отправной точкой и целью моих философских исканий. Наконец, я намечу концепцию русской истории и попробую спрогнозировать будущее России и особенно ее возможную роль в становлении общечеловеческой цивилизации.
  
  Как я только что сказал, главным моим интересом было исследование отдельных исторических цивилизаций, начиная от первичных - Древнеегипетской, Шумерской - и заканчивая современными, то есть Западной, Исламской, Дальневосточной. Меня интересовал, прежде всего вопрос: существуют ли цивилизации на самом деле, или же все это химеры, порожденные, пусть и гениальной, но все же фантазией Данилевского, Шпенглера, Тойнби и иже с ними. С одной стороны, сообщества, называемые цивилизациями или культурами (есть и другие обозначения, на которых мы не будем сейчас останавливаться) производили на меня устойчивое впечатление живых организмов, впечатление, которое не могли разрушить никакие доводы критиков. С другой стороны, возражения скептиков и рационалистов тоже невозможно было игнорировать, не пожертвовав интеллектуальной честностью, и в первую очередь нельзя было не замечать того очевидного факта, что списки цивилизаций, предлагаемые разными авторами не совпадают, то есть у этих организмов как бы нет четких границ. Одни авторы разделяли Греческую и Римскую цивилизации, другие объединяли их. Одни считают Японию отдельной цивилизацией, другие - частью более крупной Дальневосточной цивилизации. А что уж говорить о нашей матушке России, которую относят то к Востоку, то к Западу, то провозглашают отдельной Евразийской цивилизацией.
  
  Поиски компромисса между неоспоримой интуитивной достоверностью органического цивилизационного подхода к истории и вескими доводами против взгляда на историю как калейдоскоп цивилизаций-организмов привели меня к удивительному прозрению. Я вернулся к архаическому мировоззрению, в двух его основных идеях - идее всеорганизма и идее цикла.
  
  Сначала о всеорганизме. По моему глубокому убеждению вселенная есть ничто иное как единый организм, и соответственно, деление на живое и неживое является весьма условным. Вселенная суть организм организмов, то есть она представляет собой иерархию организмов различных уровней. Вселенский организм заключает в себе организмы галактик, те, в свою очередь, организмы планетарных систем, таких как наша солнечная система, например, далее следуют организмы планет, организм Земля поддерживает биосферу, то есть совокупность биологических организмов, некоторые из которых составляют биосоциальные организмы - цивилизации, народы, религии и другие органические сообщества, которые поддерживаются биопсихическими организмами, но которые и сами обусловливают существование этих организмов, то есть отдельных людей. Не исключено, что человек как биопсихический организм представляет собой платформу для существования нескольких психических организмов, которые мы, не вдаваясь в детали, обозначим термином "личность". По моему мнению, степень самостоятельности организмов различна. Одни организмы являются более автономными, другие - менее, третьи утратили автономность и превратились в органы других организмов, четвертые, наоборот из органов развились в организмы и приобрели большую самостоятельность. Именно эта текучесть, наличие переходных и не вполне резвившихся форм, объясняет ту двойственность, с которой выступает перед нами история цивилизаций. Исследователь интуитивно чувствует своеобычное и живое начало в каждой цивилизации, но переходные формы, изменяющиеся органы и организмы на периферии заставляют усомниться в самом существовании самобытного ядра. Так христианство или западничество как бы соединяют между собой Европу и Россию в единое целое, которое однако при ближайшем рассмотрении распадается все же на два различных организма, пусть и обладающих некоторыми общими органами, уничтожение которых привело бы, если и не к смерти, то во всяком случае, к серьезной ущербности обеих культур.
  
  Наряду с первым ключевым понятием моей системы, понятием организма, я ввожу еще одну основополагающую идею, тоже возвращенную из арсенала архаических мировоззрений, отчасти реабилитированную Ницше в образе вечного возвращения. Это идея цикличности бытия. Именно цикличность, наряду с интуитивно ощущаемой и неразложимой на элементы целостной самобытностью цивилизаций, сообщает им характер организма. Все органическое циклично, цикл есть жизненная программа организма, причем любого самостоятельного организма, начиная со вселенной и заканчивая клеткой. Наши далекие предки ощущали цикличность мироздания, быть может, перенося на весь известный им мир почерпнутые из житейского опыта ритмы смены дня и ночи, времен года, рождения, созревания и увядания, что не суть важно. Ощущение цикла перешло в философские и религиозные учения и составляло их общий знаменатель - от античной легенды о золотом, серебряном, медном и железном веках до индийского учения о югах - до тех пор, пока в лоне позднего иудаизма и зороастризма не совершилась интеллектуальная революция, разорвавшая цикл и спрямившая историческое время. Вероятнее всего под влиянием зороастрийских представлений о борьбе божественных злого и доброго начал и окончательном торжестве последнего еврейские пророки распознали за историческим горизонтом вечное царствие Божие. Так появилась новая эсхатология, в соответствии с которой на смену всеобщей деградации приходит не очередной цикл, пусть и открывающийся новым золотым веком, но принципиально новый эон, качественно отличная и несменяемая эра Божественной полноты и гармонии. Вспомним хотя бы видение об истукане в ветхозаветной книге пророка Даниила, где рассказывается, как как после золотого, серебряного, медного, железного и железно-глиняного веков посредством небесного камня наступает эсхатологическое царство Божие. Августин переработал новую эсхатологию в учение о возрастающем через христианскую церковь царствии Божием в нынешнем мире. От августинова учения уже рукой подать до просвещенческой парадигмы всеобщего развития, которая в приложении к природе породила дарвиновскую концепцию биологической эволюции, а в приложении к истории - теорию общественного прогресса.
  
  По моему глубокому убеждению настало время для возвращения, конечно на новом уровне, к циклическому мировосприятию. Я пришел к выводу, что развитие, то есть восхождение от простых форм к сложным, не есть линейный и необратимый процесс, но представляет собой фазу созревания организма, которая по достижении пика зрелости неизменно сменяется этапом старения и угасания. То, как это происходит в организмах биологических, мы с Вами знаем на собственном опыте. Цикл организмов биосоциальных, то есть возрастные изменения цивилизаций, достаточно описал гениальный Шпенглер (использовавший впрочем термин "Hochkultur"). Я же, пытаясь ответить на вопрос, как стало возможным само появление этих организмов, возникших не ранее четвертого тысячелетия до новой эры, и каково будущее данного вида, набрел на мысль, что появление цивилизаций суть ничто иное как этап становления другого более крупного организма, которого пока еще нет как биографической целостности, но который, надо думать, не замедлит явиться. Речь идет о человечестве, об общечеловеческой цивилизации, которая придет через одну из цивилизаций локальных, чтобы вобрать в себя все живые цивилизации, обратив их в свои органы.
  
   В самом деле, никакие рациональные доводы не дают исчерпывающих ответов на вопросы: почему при схожих условиях, в которых обитали человеческие сообщества десятки тысяч лет (включая дельты рек и кочевников, в которых рационалисты желают видеть катализатор цивилизационного взрыва), первые цивилизации появляются практически одновременно - в масштабах исторического времени, разумеется - в долинах Нила, Евфрата и Инда? Почему высокоразвитые цивилизации гибнут от ударов, которые они сумели преодолеть в начале своего исторического пути? Никто не дал удовлетворительного объяснения даже самых хрестоматийных случаев. Почему, например, республиканский Рим, выдержавший вторжение Ганнибала на Апеннины и отпадение италийских союзников, должен был погибнуть под ударами варваров в имперскую эпоху? Почему это общество сумело преодолеть борьбу патрициев и плебеев и консолидироваться в начале своей биографии, но не смогло провести реформы Гракхов в зрелые годы? Появляется ощущение, что мы имеем дело с молодым, безрассудным и гибким человеком в начале, и с боязливой и консервативной личностью впоследствии. Я утверждаю, господа, что как в случае возникновения цивилизаций вообще, так и в случае каждой конкретной цивилизации, внешние условия имеют значение именно внешних условий и не более того. Они конечно важны, как важны свойства почвы и погодные условия для прорастания семени, но объяснять появление колоса из земли этими внешними факторами столь же абсурдно как выводить возникновение первых цивилизаций из необходимости организации рабочей силы для строительства оросительных каналов или из нашествия кочевников, сгоняющих земледельцев в трудовые стада. Равным образом, глупо объяснять болезнь и смерть девяностолетнего старика исключительно промозглой погодой или несвежей пищей. В двадцать лет он всего этого даже не заметил бы, а в девяносто любая мелочь может стать причиной летального исхода, просто потому что организм стар.
  
  Так вот, появление цивилизаций - каждая из которых переживает рождение, созревание, пик, старение и смерть - усложнение цивилизаций по мере смены их поколений, распространение цивилизаций по всей поверхности Земли, их взаимодействие и взаимопроникновение - все это являет собой фазы более обширного биографического цикла, то есть более протяженных во времени рождения, созревания, пика, старения и смерти, свойственных человечеству как целому. Человечество же, в свою очередь, являет собой жизненный этап - возможно пик, плод - более крупного организма, которым очевидно является галактика или даже вселенная. Во всяком случае, если кроме Земли во вселенной нет другого объекта, обладающего ноосферой, используя термин Вернадского, то нашу планетарную цивилизацию, которой впрочем только еще предстоит появиться как смысловой тотальности, можно считать плодом вселенского жизненного цикла.
  
  II
  
  Однако вернусь к человечеству. Становление этого организма прошло четыре стадии трансформации. По аналогии с полным превращением насекомых, проходящих в своем развитии четыре стадии: яйца, личинки, куколки и имаго, я называю социокультурную трансформацию человечества голометаморфозом и выделяю также четыре стадии: городскую (метафорически "яйцо"), идейную (условно говоря, "личинка"), научно-техническую ("куколка") и планетарную ("имаго").
  
  Городская стадия знаменуется возникновением городов, а вместе с ними и собственно - цивилизаций. Города в отличие от поселков становятся центрами более крупных образований, нежели роды и племена - эти одноклеточные социальные организмы - и представляют собой новый, собственно человеческий, микрокосм. Город отделяет человека от природы, позволяет ему впервые осознать себя как нечто самостоятельное и побуждает искать новые пути. Египетская, шумерская и все прочие первичные цивилизации возникают вместе с городами, и новый более сложный по сравнению с родоплеменным мир цивилизаций вырастает из городской культуры. Сделаю оговорку: крупные дворцовые, храмовые или замковые комплексы я также причисляю к категории "город", поскольку функция их схожа. Не важно, преобладает ли собственно город как в Шумере или полисной Греции, дворцовый комплекс как в Минойской цивилизации или же замок как в Греции микенской; суть в том, что первичные сообщества объединяются в более крупные организмы, а город, храм или замок становятся ядром и отличительным признаком этих новообразований. Внезапное появление городов на поверхности Земли представляется чем-то неожиданным и беспричинным. Человечество могло бы существовать еще тысячи лет, а может быть и всю историю, в виде родов и племен, сосредоточенных в поселках. Но наступило время, или лучше сказать возраст, и была запущена программа развития, положившая начало цивилизациям.
  
  Сказанное о доцивилизационной фазе с полным правом можно отнести и к цивилизациям. Первичные цивилизации были, как мы знаем, крайне инертны, человек ранних цивилизаций жил в твердо установленных культово-мировоззренческих формах, не подвергая их сомнению и не пытаясь изменить. Его идеи вырастали из конкретной действительности и никогда не отрывались от нее, они существовали лишь как житейская мудрость, практическая наука, миф или культ, всегда в рамках породившей их цивилизации. Невозможно говорить о каком бы то ни было египетском, шумерском или индском учении, которое способно было бы оторваться от родной почвы и стать достоянием других культур. Заимствовали богов, но не мировоззрение.
  
  И вот, в седьмом, или скорее шестом столетии до новой эры, начинается эпоха, которую Ясперс называл "осевым временем", а я называю идейной фазой становления человечества. Независимо друг от друга различные культуры и народы производят учения, философии и религии, которые преодолевают цивилизационные границы. Учения греческих философов, иудейских пророков, идеи Зороастра, Сидхардхи Гаутамы, Лао Цзы и многих других мыслителей распространяются по миру и создают новую реальность, объединяя народы так, как не могли объединить их никакие торговля и завоевания. Венцом идейного метаморфоза стало появление мировых религий, которые, возникнув в лоне прежних цивилизаций, пережили их и породили новые. Я говорю, прежде всего, о христианстве и исламе. Возникнув в эллинистическую пору, эти религии вызвали к жизни христианский и исламский миры. Поздним плодом идейной фазы можно считать идеологии коммунизма и либерализма, под знаменами которых сражались в двадцатом столетии целые континенты.
  
  Следующая фаза - научно-техническая. О ней я не стану распространяться, поскольку пятисотлетний скачок, начавшийся с распространения огнестрельного оружия, печатного станка и кораблей дальнего плавания и продолжающийся до сих пор, весьма нагляден. Позволю себе лишь два замечания. Во-первых, скачок этот начался в недрах одной цивилизации, а именно западной, но преобразовал все человечество. Западная цивилизация выполнила некую функцию общечеловеческого организма. Если фаза городская и идейная началась практически одновременно в разных местах, то корнем, источником или органом научно-технического метаморфоза явился Запад. Во-вторых, и это особенно важно, научно-технический прорыв нельзя механически выводить из чисто материальных предпосылок. Китайцы изобрели порох, а александрийские инженеры - паровую машину задолго до христианского Запада, и ничто не препятствовало римлянам перевозить свои легионы на паровозах по железным дорогам и на пароходах по морям, а китайцам доработать свои ракеты до настоящих реактивных снарядов, однако ни те, ни другие не пошли по пути научно-технического прогресса. С другой стороны, у европейцев не было какой-то особой причины идти этим путем. Ссылки на капитализм неуместны, это явные натяжки, призванные объяснить необъяснимое. Я предпочитаю говорить об органически предопределенном этапе становления человечества.
  
  III
  
  Наконец, последняя фаза - она только намечается. Мыслящим людям должно быть совершенно ясно, что вследствие научно-технической революции мир стал крайне мал и его политическое объединение - это вопрос ближайшего будущего. Сегодня Соединенные Штаты и Саудовская Аравия ближе друг к другу, чем Соединенные Штаты и Канада. Расстояния перестали играть прежнюю роль, близость или отдаленность государств, народов, корпораций определяется не пространством, а экономической и политической значимостью. Боюсь, слова Бисмарка, сказанные им по поводу объединения региональных германских политических образований в национальное государство, окажутся справедливыми и в отношении собирания человечества в единое политическое пространство: "не речами и постановлениями большинства решаются великие современные вопросы, а железом и кровью". Однако тогда, как и сейчас "железо и кровь" следуют за идеей и предшествуют идее, в противном случае связь оказывается непрочной, новое политическое образование рассыпается как проржавевшая цепь. Создание общечеловеческой политической формы неизбежно, но нынешний кошмар, который получил общепризнанное название "глобализация", не имеет ничего общего с этой будущей формой, поскольку англо-саксонская по сути своей глобализация - это не соборный дух, не всемирная идея, а мировое торжище. Никакая валюта, никакие авианосцы, никакое потребление не смогут соединить человечество, если за всей этой материалистической армадой не стоит идея.
  
  Итак, прежде чем наступит планетарный метаморфоз, прежде чем появится человечество как единое целое, должна явиться планетарная идея. Да, она будет вооружена, да, она в случае необходимости будет использовать власть, но лишь как средство во имя достижения великой цели, а не как самоцель. И вот тут встает вопрос о мессианском предназначении России.
  
  Что есть Россия? Зачем она? Почему она столь парадоксальна в самой сущности своей, отчего столь противоречива? Поколения великих мыслителей пытались понять, как возможно, чтобы один и тот же народ так стремился к свободе и так раболепствовал, так любил человека, и одновременно так ненавидел его, производил на свет столько гениев и коснел в таком невежестве, был таким терпеливым и столь склонным к саморазрушительным эксцессам, таким мечтательным и таким приземленным, способным на великие свершения и ленивым.
  
  Но давайте присмотримся к началу биографий цивилизованных народов. Разве далекие предки нынешних европейцев не предавались лени, буйствам, пьянству, разве не уничтожали они себя в бессмысленных драках и войнах, не тратили энергию на химерические прожекты вроде крестовых походов? Могла ли византийская царевна Анна Комнина, с отвращением писавшая о европейских крестоносцах, разглядеть в толпе грубых варваров, дикарей - будущих строителей великолепных соборов и конструкторов космических кораблей, будущих Гёте, Баха, Рафаэля? Подобно Анне Комнина сегодняшние западные интеллектуалы, а порой и мы сами, не в состоянии увидеть в россиянах великое будущее человечества.
  
  IV
  
  Так вот, господа, тысячелетняя российская история суть ничто иное как предыстория. Наша история еще даже не началась, мы провели тысячу двести лет в поисках собственной формы и пока не нашли ее. Вернее, мы усваивали много разных форм, принятых от соседних цивилизаций, каждую из них наполнили своим самобытным содержанием, сделали своей, русской, и в конце концов отбросили, не найдя полного соответствия своим потребностям. Также больше тысячи лет искало романо-германское человечество свою форму, начиная с кельтов и заканчивая временем романской архитектуры и рыцарства, когда наконец возникла новая западная цивилизация. Этот организм рождался в муках, он то притягивал, то отталкивал от себя цивилизованных соседей, то примерял на себя чужую зрелую культуру, сладострастно отдавался ей, а то счищал ее с себя словно гной. Об отношении варварской Европы к Риму можно сказать словами Блока, написанными о любви-ненависти России к Европе:
  
   Ликуя и скорбя,
   И обливаясь черной кровью,
   Она глядит, глядит, глядит в тебя
   И с ненавистью, и с любовью!..
  
  Россия - не страна, русские - не национальность. Россия - это протоцивилизация, а русские - зачаток многих народов. Русский суть прилагательное, ответ на вопрос "какой". В этом смысле русским сможет быть и немец, и китаец. Таково наше будущее.
  Всю же прошедшую историю я рассматриваю как череду инородных форм, в которые отливалось первозданное и ни на что не похожее содержание России. В архитектуре Киевской Руси столько же готического духа, сколько византийской буквы. Новгородская София, Покрова на Нерли возносятся к небесам, воспаряют. Формы эти пронизаны варяжским настроением, умягчаемым однако славянской напевностью. Но сколько оригинального, неповторимого, собственно русского в синтезе византийской основы и варяжского целеполагания! Россия смотрит на нас сквозь эти формы, но не может предстать без чужих покровов.
  
  Варяжско-славянская эпоха сменяется татаро-московской. И вновь Россия в совершенстве усваивает чужую форму, на этот раз азиатскую. Царский деспотизм является совершенно естественным продолжением ханского, как и Московское царство - продолжением низложенной Орды. Но все же Россия - не Азия, как и не была она до конца Европой. В татаро-московскую пору впервые зарождается в ней мессианское сознание. Со времен брака Ивана Третьего с византийской царевной Софией Палеолог Москва видит в себе единственное правоверное царство - Третий Рим.
  
  Трудами Петра Великого Россия принимает европейскую форму и вновь наполняет ее своим неповторимым совершенно русским содержанием, о чем неоспоримо свидетельствует плеяда великих поэтов, писателей, композиторов, живописцев восемнадцатого и особенно девятнадцатого и двадцатого веков. Этот западническо-самодержавный этап русской истории также отмечен мессианским сознанием. Самодержавие видело в себе охранителя европейских монархий, а славянофилы предчувствовали всемирную задачу, которую поставит перед Россией история.
  
   В 1917 году наступает семидесятилетний советско-социалистический период, в котором русский бунт, русский нигилизм и русский идеализм пытались найти адекватную форму. И опять мы видим мессианскую цель - мировая революция, победа коммунизма во всем мире.
  
  Нынешний этап, начавшийся крушением СССР, я не берусь характеризовать, слишком мало времени прошло. Однако смею выразить надежду, что Россия приблизилась к рождению как полноценная цивилизация. Наша история наполнена катастрофами, в которых я вижу поиск и муки рождения.
  
  Пока что ни одна власть в нашей стране не может обеспечить устойчивого развития, потому что имеет дело не со сложившимся народом, а со стихией, то крайне инертной, то взрывной. Мы все время переходим от застоя к смуте и обратно, причем фаза смуты у нас занимает приблизительно одинаковый временной промежуток - около пятнадцати - двадцати лет.
  
  Так первая Смута началась со смертью последнего из Рюриковичей, царя Фёдора Ивановича в 1698 году и закончилась четырнадцать лет спустя избранием Михаила Фёдоровича Романова в 1613 году. Вторая смута, эпоха дворцовых переворотов, продлилась шестнадцать лет, начиная с 1725 года, когда на престол была возведена Екатерина Первая, и заканчивая переворотом Елизаветы Петровны в 1741 году. Третья смута открывается революцией 1905 года и заканчивается созданием СССР в 1922 году, то есть продолжается семнадцать лет. Наконец четвёртая смута охватывает собой период в пятнадцать лет между началом Перестройки в 1985 году и приходом к власти Путина в 2000 году. Я не склонен видеть в этих временных промежутках какого-либо нумерологического символизма, а хочу лишь указать на практически одинаковые по длительности всплески как на характерный признак российской протоцивилизации, которая посредством радикальной ломки старого пытается обрести самобытное политико-социальное устройство. Обретение политическое и социальное придет в единстве с самообретением культурным, религиозным и экономическим. Россия создаст свою форму, мессианская идея выкристаллизуется окончательно и все силы соединятся в ее достижении. Что же это за идея?
  
  Я хочу высказать ее именно сейчас, когда Россия пребывает в жалком и униженном состоянии, когда над ней так легко посмеяться не только недоброжелателям, но и друзьям. Позвольте, я определю эту идею цитатой из "Русских ночей" князя Одоевского:
  
  "Осмелимся же выговорить слово, которое, может быть, теперь многим покажется странным, а через несколько времени слишком простым: Запад гибнет... Мы поставлены на рубеже двух миров - протекшего и будущего; мы - новы и свежи; мы - непричастны преступлениям старой Европы; перед нами разыгрывается ее странная, таинственная драма, разгадка которой, быть может, таится в глубине русского духа".
  
  Как показывает двадцать первый век, загадка Запада состоит в стремлении объединить человечество и в неспособности дать духовный импульс этому объединению. Поэтому как никогда актуальны следующие слова Одоевского:
  
  "Не одно тело спасти должны мы, русские, но и душу Европы, ибо дело идет о внутреннем преображении самых основ культуры Запада". Преображение это по мысли Одоевского может состояться благодаря "всеобъемлющей многосторонности русского духа", "стихии всеобщности или, лучше сказать, - всеобнимаемости".
  
  Итак, я заканчиваю положительным утверждением: миссия России состоит в объединении человечества посредством цивилизации нового типа, поистине вселенской соборной цивилизации. Подобно тому как научно-техническая метаморфоза произошла через западную цивилизацию, так планетарная метаморфоза совершится через цивилизацию российскую. Это будет цивилизация цивилизаций, форма форм, организм организмов, который соединит собой все существующие ныне социальные организмы в единое целое, в нем явит свою цель история.
  
   Прошлое принадлежит Востоку, настоящее - Западу, будущее - России. А через Россию и Востоку и Западу!
  
  
  ТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ПРЕДЫСТОРИЯ РОССИИ
  Апология народа, реабилитация власти.
  
  Я все более убеждаюсь,
  что для России не годится правительство,
  устроенное по нашему образцу,
  и что философствования
  Его Императорского Величества
  закончатся возвращением народа
  к первоначальному его состоянию...
  Жозеф де Местр (1753 - 1821)
  
  Едва ли в какой другой стране, прошедшей многовековой исторический путь, взаимоотношения народа и государства сложились столь экзотично как в России. Чувства, испытываемые российским народом к своей стране, вполне выражает расхожая ныне фраза: "Я люблю свою Родину, но ненавижу наше государство". Любовь к Родине и неприязнь к государству слились в мироощущении российского человека воедино. Россия поражает даже не отсутствием взаимного уважения между государством и народом, но совершенным непониманием между ними. В Китае, Иране, Франции, США народ не обязательно испытывает искреннюю приязнь к государству, но там сформировался определенный стиль коммуникации между властью и обществом, установился ритм их взаимодействия, существует пусть и непростой, но все же диалог. У нас государство и народ говорят на разных языках, ведут друг с другом нескончаемый монолог.
  
  Народ воспринимает государство как коварного поработителя, былинного Змея Тугарина. Добра от государства русский человек не ждет. Он старается вовремя схорониться, чтобы государство не застигло его врасплох, не впрягло в какое-нибудь непосильное тягло. Русскому человеку нужно успеть обхитрить государство до того, как государство обхитрило его. "Сколько ты у государства не воруй, оно у тебя украдет больше" - другая характерная формула сосуществования народа и власти.
  
  Отношение российского народа ко всем этажам власти проникнуто архаикой. Но если повседневная жизнь бок о бок с государственным низом воспринимается как соседство с безликими рептилиями, то, верховная власть персонифицируется. Достаточно сравнить фразы "викторианская эпоха" и "николаевская эпоха", чтобы почувствовать колоссальную разницу этих понятий. "Викторианская эпоха" - произвольная этикетка, случайность, не более того. Окажись на британском престоле другой монарх, характер эпохи остался бы прежним, потому что ход истории, облик общества в таких странах как Великобритания и 170 лет тому назад определяла не личность, а институты. А вот "николаевская эпоха" в России - действительно эпоха Николая. Ее не спутать ни с предшествующим, ни с последующим царствованием. В России личность верховного правителя творит институты, а не наоборот. И дело не в системном отличии конституционной монархии от самодержавия. Абсолютистская Франция Людовика XIV и абсолютисткая Россия Петра Великого, демократическая Америка Обамы и демократическая Россия Путина суть разные миры при всем сходстве политических систем. Суть различия не в политической форме, но в народном содержании.
  
  Если мы хотим найти понятия действительно схожие с "петровской", "николаевской", "сталинской", "путинской" эпохами в истории Запада, нам придется обратиться к доинституциональному периоду - временам Аттилы, Алариха, Хлодвига, Карла Великого. Институты, конечно, существовали и тогда, но они играли роль дополнительной опоры молодых варварских королевств, были инструментом в руках властителей, которые и являлись подлинными творцами государства. Именно в средневековых глубинах европейской истории, а не в современных западных обществах обнаруживается разительное сходство с нашей нынешней народной стихией.
  
  Для гуннов, лангобардов, готов, франков и других догосударственных по своему душевному складу народов их собственное государство было столь же непонятно и обременительно, как для российского народа российское государство. Как у них, так и у нас государство должно постоянно доказывать свое право на существование. Народ российский покоряется силе, смиряется перед тиранами, но никогда не прощает уступчивости со стороны государства. Он будет с суеверным страхом шептаться об Иване Грозном, Петре и Сталине, и глумиться над Лжедмитрием, Хрущевым и Горбачевым. Такое умонастроение порождает ту странную для постороннего наблюдателя историческую динамику, которую обнаруживает Россия: она знает либо архаическую неподвижность, либо смуту, ее историческая амплитуда - это переход от стагнации к революции и обратно. Либеральные реформы, заигрывание власти с народом заканчиваются сползанием в хаос. Консервативный курс приводит Россию к опасному отставанию от ее геополитических соперников.
  
  Российское государство, вышедшее из среды российского народа, оказывается как бы совершенно вне его. Люди, составляющие государство, становятся словно иным народом - народом-поработителем, народом-колонизатором - хотя бы они и не называли порабощенную массу быдлом и перхотью, хотя бы и говорили по-русски, а не по-французски или по-английски, хотя бы и не рядились в иноземное платье, хотя бы и катались на лыжах в Сочи а не в Куршевеле. Российский властитель может выйти из рабочей семьи, может провести детство в коммуналке, но вступая в коридоры власти, он точно проходит обряд инициации, меняя национальность и родину, даже если и продолжает носить все тот же свитер, джинсы, а то и столь любимый простолюдинами камуфляж. Попав во власть, россиянин вдруг перестает понимать собственный народ, начинает его бояться, а чтобы не признаваться в этом самому себе, демонстрирует снисхождение или презрение к массе.
  
  Если правитель России бессовестен, дремуч и властолюбив, его правление складывается, как правило, удачно. Но если он достиг высшей власти с намерением облагодетельствовать и возвеличить Россию, не обладая при этом железной волей, он пропал. Его осаждают тысячи вопросов, на которые он не находит ответа: как обращаться с народом? чего ему нужно на самом деле? справедливости? доброго царя? а где взять всю эту благодать? да и сам народ знает ли, что такое справедливость? и каков он - добрый царь (генсек, президент)? У народа ведь как: поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю, что.
  
  От этих погибельных вопросов происходят немыслимые зигзаги политического курса. Правители-идеалисты сначала воспаряют в облака либеральных иллюзий, а потом жестко приземляются на почву фактов российской действительности. Они начинают со свободы слова и терпимости, а оканчивают ужесточением цензуры, фискальства и мер пресечения. Такова метаморфоза Екатерины Великой, Александра I, Хрущева. Те же из властителей, кто не успел, не захотел или не смог "закрутить гайки", поплатились жизнью как Александр Освободитель и Николай II, или властью как Горбачев.
  
  Есть много объяснений столь парадоксального взаимного отчуждения государства и народа в России. Винят, в основном, татаро-монгольское иго и крепостничество. Татары, мол, привили нашей власти привычку к деспотизму, а крепостничество приучило народ к покорности, иногда, впрочем, прерываемой вспышками разрушительной ненависти. Доля правды в этих толкованиях, конечно, есть. Но дело в том, что татаро-монгольское иго на Руси чувствовалось куда слабее, чем османское иго в Греции, Болгарии или Сербии, а положение русских крепостных было даже лучше, чем положение польских "хлопов". И тем не менее, ни в Греции, ни в Болгарии, ни в Сербии, ни в Польше нет такого антагонизма между государством и народом.
  
  Пытаясь объяснить схизму народа и власти в России, нам придется быть более радикальными. Истоки этого явления, как мне кажется, следует искать в коренном отличии российского народа от народов тех стран, с которыми Россию обычно сравнивают. Сравнение России и, например, Германии, допускают потому, что россияне сумели создать и сохранить государство, внешне напоминающее государства западных соседей. Но внешнее сходство российского государства и российской культуры с Западом иллюзорно. В отличие от западных стран, принадлежащих к зрелой, состоявшейся и клонящейся к закату цивилизации, Россия стоит в самом начале своего цивилизационного поприща. Российскому народу предстоит проделать большой путь, прежде чем его можно будет сравнивать с немцами, французами и англичанами. Западный путь от тевтонов к немцам, от франков к французам, от англов к англичанам был долгим. Таким будет и путь от России нынешней к России грядущей.
  
  У нас еще не было не то что своего Нового времени, мы даже не пережили собственного высокого Средневековья. Европа и домонгольская Русь находились в столь же разных исторических эпохах, как современная Россия и современный Запад. В XI - XIII вв. рыцарско-клерикальная Европа была вполне феодальной, Русь же с ее каруселью очередного порядка наследования княжеских столов и вечевой стихией главных городов скорее напоминала военно-демократические общества кельтов и германцев ранней поры. И сегодня российский народ по своему мироощущению по-прежнему остается народом догосударственным. Россия - это первобытный бульон, не отвердевшая государственным массивом лава, пускающее первый росток зерно.
  
  Государство не может обрести прочной основы в догосударственном народе. В России государство патологично и непрочно несмотря на барские кнут и пряник, посредством которых оно силится доказать народу свою неотвратимость и желательность. Екатерина Великая и Александр I, совершившие поворот от либерализма к консерватизму, Николай I и Александр III, поддерживавшие охранительный порядок, должны были остро ощущать рыхлость государственных начал в России. Революция во Франции и пугачевский бунт или восстание декабристов в России - это явления разного порядка. В Европе кровь может литься рекой, но закон и государство, в конце концов, восторжествуют. Наш же бунт, "бессмысленный и беспощадный" (а был бы он таковым, даже если бы во главе его встали просвещенные декабристы), сметает и государство, и зачатки законности, да и вообще весь гумус культуры, возвращая страну к первобытной дикости. Большевизм это наглядно продемонстрировал.
  
  Однако Россия и в области государственного строительства проявляет свою исключительность, идет особым путем. Опережая свое историческое время, она каким-то шестым чувством воспринимает в окружающем мире то, что ей необходимо для цивилизационного выживания и усваивает эти элементы из внешней среды. Она восприняла государство в догосударственную пору. Она раньше всех начала модернизацию. Япония перешла к реформам Мэйдзи в конце XIX, едва не разделив участь порабощенного Китая. Турция была модернизирована в результате "революции Ататюрка" в 20-е гг. XX в., вполне испытав на себе тяжелую руку Запада. Китай проснулся в середине прошлого столетия после века эксплуатации и унижения. Россия же вступила на путь модернизации при Петре I на рубеже XVII - XVIII вв. и не просто сохранила суверенитет, а стала одной из мощнейших мировых держав.
  
  Способность России опережать свое время обнаруживается не только в действии "верхов", но и в поведении "низов". Явление Петра Романова не состоялось бы без явления Козьмы Минина и Дмитрия Пожарского. Российский народ, вполне догосударственный, вдруг пробуждается у самого края пропасти и начинает восстанавливать им же разрушенное государство. Избунтовавшись в Смутное время, отдав Россию на растерзание туземным бандам и иноземным захватчикам, тот же народ воссоздал государство и спас российскую культуру. Заметим, это совершил именно народ, а не элита, которая сначала признала Лжедмитрия, потом возвела на царство ничтожного Шуйского, и наконец сдала российский престол "Владиславу Жигимонтовичу". Феномены Минина, Пожарского и Петра Великого указывают на колоссальные мобилизационные ресурсы, которыми располагает Россия.
  
  Вопреки укоренившемуся предрассудку Россия не только не является страной отсталой, но наоборот, значительно опережает свое время. Еще раз уточню: свое время. Клеймо отсталости на нее накладывают те, кто продолжает цепляться за фантом линейной истории. Всемирный прогресс пока что существует только на бумаге. Реальная же история - это калейдоскоп цивилизаций, живущих каждая в своем историческом времени. У России, безусловно, есть свой особый путь, равно как и у других цивилизаций - свои особые пути. У каждой культуры "своя особенная стать" и ни одну из них "аршином общим не измерить", потому что такого аршина просто не существует.
  
   Впрочем, стремление одной цивилизации возвести собственную историю в этот самый "аршин" вполне понятно. Так поступали в Месопотамии, считая Вавилон "пупом земли", так поступали и римляне, отсчитывая историческое время от основания "вечного города", так поступает и современный Запад. Странно другое: весь мир, и Россия в том числе, уверовал в то, что логика Западной цивилизации - это и есть логика всемирной истории. Если бы мерилом прогресса были шедевры Фра Анжелико и Андрея Рублева, то спор о цивилизационном превосходстве велся бы до сих пор без явного перевеса в пользу одного или другого оппонента. Но беда в том, что спор ведет не дух, а мушкет. Превосходство же европейского мушкета над русским луком, западного парового флота над русским парусным бесспорно. Из этого технического и организационного превосходства было выведено превосходство западной антропологии и идеологии. Несогласные объявлены ретроградами и мракобесами.
  
  Почти все реформы, которые проводились в России, были совершаемы ради успеха в конкуренции с Западом или вдохновлены западными идеями, усвоенными частью российского высшего общества. В отличие от Запада социально-политические преобразования в России не вырастали органично из русской действительности, они не были ответом на запросы российского общества. Если бы не соперничество с Западом и не увлечение модными западными идеями, Россия могла бы как минимум до 1960-х гг. жить при крепостном праве и самодержавии, что и было доказано культом личности Сталина и восстановлением крепостничества путем коллективизации.
  
  Техническое и организационное превосходство Запада сохраняется и по сей день. Продолжая исторические параллели, положение сегодняшней Россия по отношению к Западу можно описать двояко. С одной стороны, мы относимся к Западу также, как грубые варвары относились к утонченной и коварной Римской империи. С другой стороны, так как именно Запад породил и питает новое племя номадов, которые кочуют от страны к стране и при помощи подвластных им капиталов, СМИ и армий поработили почти всю Ойкумену, Россия зависит от глобального бизнеса - Калифорниевой Орды - как Русь зависела от Золотой Орды.
  
  Поскольку собственно российская цивилизация еще не родилась, мы можем лишь смутно угадывать ее будущие очертания. Наш град Китеж скрыт под водами истории, и нам очень важно сберечь это сокровище до времени его славного явления миру. Запад по-прежнему превосходит нас в техническом и организационном плане, а значит, нам еще какое-то время придется следовать в кильватере Западной цивилизации, принимая чуждые нам приемы жизни, проводя противоестественные реформы. Все это самоистязание, самооскопление России должно и будет продолжаться до тех пор, пока мы не обретем собственных государственных и культурных форм. До тех пор, пока не началась наша собственная история, нам необходимы будут реформы, которые облекут российскую душу в западный панцирь, чтобы сохранить ее от западного же порабощения. Модернизация нужна, реформы необходимы. А единственные успешные реформы в России - это реформы Петра Великого, сочетавшие в себе передовые преобразования и деспотические средства. Увы, мысль Ивана Ильина о необходимости просвещенной диктатуры не утратит актуальность еще очень долго после предсказанного им крушения большевизма.
  
  Россия будет терпеть и учиться столько, сколько нужно. Но затем пробьет час мировой Куликовской битвы, наступит пора всемирного Стояния на Реке Угре. Россия свергнет иго Калифорниевой Орды как свергла некогда иго Орды Золотой. Она соединит Запад и Восток, объединит Евразию. Она создаст соборное государство, державу нового типа, основанную на идее многоукладности, и займет в этой империи почетное, но скромное место. Возможно, России впервые удастся осуществить в области политики заповедь, которую до сих пор мало кому удалось воплотить даже в повседневной жизни: "кто хочет быть большим среди вас, да будет всем слугой".
  
  
  А ГЕНЕРАЛ... В ДУШЕ ВЕДЬ... ТОЖЕ ЛИБЕРАЛ!
  
  ...Именно бестолковость, да еще какая-то особенная, национальная.
  Ф. Достоевский
  
  
  В XX Россию постигло тяжелейшее из всех испытаний, которые могут выпасть на долю народа, тяжелее даже порабощения врагом. Россия испытала на себе великую схизму. Правда, ей удалось сохранить, пусть и ценой больших потерь, пространственную целостность, но зато она раскололась во времени. Так и вошла в третье тысячелетие -враждующая сама с собой и не могущая во вражде этой жить.
  
  Осколком былины дошла до нас Россия белая - сорвавшаяся в смуту под тяжестью скопившегося в ней буйства и неподвижности, таланта и косности. Последний раз встала она в полный рост в Гражданскую, нечеловеческим усилием благороднейших сынов своих бросилась на защиту прежнего уклада и застыла сказочным кораблем, выброшенным на берег эмиграции, светлой звездой на небосводе исторической памяти.
  
  Ее сгубила Россия красная. Задуманная как очаг мировой смуты, она мало по малу стала величиной самостоятельной, новой формой, самобытным вместилищем все того же русского буйства и неподвижности, таланта и косности. Не устояла и она.
  
  На смену России красной пришла Россия либеральная, западническая, тяготеющая к цивилизации, мечтающая сбросить с себя бремя особого пути, слиться с синим стягом Европы. И она разделила извечную русскую участь, выказав за два десятилетия такое буйство и неподвижность, столько таланта и косности, что в ее русскости сомневаться не приходиться.
  
  На Западе эти три миросозерцания - красное, белое и синее - нашли бы воплощение в законченных политических формах: справа - консерваторы, слева - социалисты, по центру - либералы. Не то у нас. В России любой мало-мальски интересный вопрос становится вопросом метафизическим, почти что религиозным. Политика не занимает нас. Мы создаем не партии, а веры, толки, расколы. И как в былые времена готовы живот свой положить за двуперстие и сугубую аллилуйю, именуемые ныне "империя", "права человека", "рынок", "национализм", "свободная Россия"... Оно и хорошо, оно и правильно. Таков наш особый путь.
  
  Ради сохранения права на особый путь, ради освобождения от Калифорниевой Орды, от ярма глобального ростовщичества и сделали шаг навстречу друг другу наиболее дальновидные из белых и красных. Куют новую русскую идею, с болью жертвуют ортодоксией во имя целого, стараются нащупать точки соприкосновения. Дело движется, успех угадывается вполне, но нужно время. Поспешные выводы, опрометчивые построения обнаруживают неопрятные швы, ненадежные связи.
  
  Помимо желания видеть Россию великой и самобытной, красных и белых подталкивает к сближению общий враг - либерализм. Она, либеральная Россия, продажная девка американского империализма, должна ответить за все. На нее, "грантоедку", возлагают всю вину, всю боль, все негодование униженных и оскорбленных в 1917, и в 1937, и в 1991 и в 1993. Ату ее!
  
  И ни один из тех, кто "смело в бой пойдут за Русь святую" и "как один умрут в борьбе за это", кажется, не заметил, что Россия в нескончаемой гражданской войне снова рвет себя на части на потеху ханам Калифорниевой Орды, растрачивает себя, разбрасывает свой талант, свою мощь, свое будущее. Тем самым она еще туже затягивает петлю у себя на шее, потому что Орда не обременена идеалами, ей движут интересы. Она легко сходится с нацистом Рейнхардом Геленом и с коммунистом Николае Чаушеску, с арабским националистом Саддамом Хусейном и с религиозным фанатиком Усамой бен Леденом, с саудовскими шейхами и афганскими наркобаронами, с европейскими террористами проекта "Гладио" и апартеидовскими расистами, с сионистскими колонизаторами и турецкой мафией. Калифорниевая Орда сойдется с кем угодно, хоть с самим дьяволом, лишь бы достичь своих целей. Можно не сомневаться: она даст денег и русским либералам, и русским националистам, и русским коммунистам. Только грызите, топчите, бейте друг друга. Только не объединяйтесь, не вспоминайте, что вы - россияне, что за оградой вашей секты тоже - Россия. Логика Орды понятна: бизнес - ничего личного. А наша логика?
  
  Да, либерализм и в прежние времена выглядел в России несколько экзотично. Он словно самим бытием своим доказывает своеобычность русского пути. Чем больше либералы тщатся идти общим путем прогресса, проложенным, как известно Западом, тем чаще вынуждены они виновато разводить руками и с некоторой иронией как бы стыдливо констатировать: ничего не поделать мол - Россия-с. Только самые стойкие или особо упертые из них не разочаровываются. Потому как либерализм настоящий, западный - это мироощущение собственника, дельца, воротилы, Форсайта. Он думает не о человечестве, он думает о себе любимом. Человечество - это он.
  
  Наш либерализм иной: чудаковатый, неловкий, жаждущий спасения, взыскующий Царствия Божия на земле. Наш либерал, если конечно у него нет подлинно западного, то есть денежного интереса (что случается часто, но не всегда), проповедует о честных выборах и свободе слова как о благодатных чудесах. Знает ведь, что от честных выборов асфальт на дорогах не вырастет, но проповедует. Знает и то, что от свободы слова правда не умножится, а только ложь разнообразнее станет. Ибо свобода-то у нас, какая-никакая, и сейчас есть, да Слова нет. Знает все это либерал, а все равно подвизается. Ибо верует!
  
  Некоторые суеверия даже небезопасны. Особенно настроения вроде: бизнес - ум, честь и совесть нашей эпохи. Или: прошла зима, настало лето - хвала Америке за это. Но не стоит преувеличивать. Не будучи подкреплены западными деньгами, верования эти либо выветриваются с годами, либо оканчиваются эмиграцией, либо ведут к поискам особого русского пути, пусть даже и либерального. Ну а если они оказываются подкреплены заграничными траншами, да еще с ясно поставленной целью, то это уже не либерализм, это уже - свинство. Свинство же, понятное дело, может принимать любую политическую окраску.
  
  Но вот, однако, чего не отнять у русского либерала, так это интеллекта и высокой квалификации. Так уж повелось, что многие интеллектуальные и высококвалифицированные россияне - либералы. И, надо сказать, давно это началось: от Чаадаева и Грановского, а может и того раньше. Едва ли положение изменится в ближайшем будущем. А потому Россия не обойдется без этих своих странников и пришельцев. Она не вынесет более утечки мозгов, философских пароходов, фракционных свар, сожжений в идеологических срубах.
  
  Впрочем, дело не только в этом. В России именно либералы громче и чаще всего настаивают на необходимости удовлетворения некоторых общечеловеческих потребностей, как то потребности в (разумной!) собственности, неприкосновенности личности, приватности, интеллектуальной свободе и т.п. Любознательным соотечественникам наверняка доводилось слышать откровенные разговоры государственных мужей, чья приверженность державничеству не вызывает сомнений, мужей, готовых пожертвовать во имя Родины всем - даже жизнью. Нет-нет, да и сравнит наш ликвидатор, боевой офицер, спасатель, ветеран себя со своим западным коллегой. Сравнит, да матернется. И выпьет. И замолчит горько. Когда его призовут, он пойдет и умрет за Родину. Все вынесет, не сдастся, не предаст. Но как будет жить его страна, которую он, в который раз, спасет самоотверженно и беззаветно? Как будут жить его дети, друзья? Об этом думает герой, не может не думать, потому что он - человек. Генерал как и рядовой - человек. Все мы - люди. А коль так, то сколько не придавай себе бронзовый вид, сколько не заклинай священными словами, а генерал, он, как ни крути, в душе тоже либерал.
  
  Можно всего этого до поры до времени не замечать. А можно встать чуть выше привычных коротеньких мировоззрений, и тогда, быть может, мы и впрямь поймем нечто важное, спасительное. В российском флаге три цвета: сверху - белый, внизу - красный, посередине - синий. Только в трех стихиях Россия полноценна, только в трех временных измерениях она совершенна, лишь в трех ипостасях, нераздельная и неслиянная, она - Россия.
  
  
  НЕОТРАДИЦИОНАЛИЗМ
  
  В одну телегу впрячь не можно
   Коня и трепетную лань.
  
  А. С. Пушкин
  
  
  Симптомом цивилизационного надлома является не политический, не экономический и даже не демографический кризис, но сужение временно̀го горизонта народа до дня сегодняшнего, утрата творческой частью общества вкуса к проектированию будущего. Во время надлома те, у кого есть мысль, отчуждаются от власти, а те, у кого есть власть, теряют способность мыслить. Именно безыдейность власти и безвластие идеи вынуждает футурологов переквалифицироваться в конспирологов, и вместо создания путеводных утопий ломать голову над тем, почему умные и ответственные постоянно проигрывают хитрым и напористым.
  
  Но, как показывает история, размышлять получается лучше всего как раз в эпохи вынужденного бездействия, ибо когда наступает время действовать, рассуждать некогда - нужно либо импровизировать, либо усваивать мысли, оформленные в пору отчуждения интеллекта от власти. Августиново сочинение "О граде Божием", книга Макиавелли "Государь", работа Монтескье "О духе законов", труд Шпенглера "Закат Европы", писания славянофилов и западников являют примеры того, как идея, высказанная аристократами духа в эпоху их бессилия, становится лейтмотивом будущего.
  
  Постмодерн - это пора исторической осени, пора увядания отживших цивилизационных форм, пора собирания плодов, подведения итогов. Мы прощаемся с демократией, с капитализмом и либерализмом. Многоэтажные столпы мирового порядка рушатся на наших глазах, и не потому, что им угрожает призрак коммунизма, терроризма или какого-нибудь еще могущественного "-изма". Нет, враги "свободного мира" повержены, победа одержана на всех фронтах. Но едва успел рассеяться чад великих капиталистических строек, как стало заметно, что колосс проседает под собственной тяжестью. Выясняется, что демократия - это все же не власть народа, а власть денег. Обнаруживается, что "невидимая рука рынка" - не просто экономическая система, а духовная зараза, которая превращает в товары и услуги все, к чему прикасается. Зародилось подозрение, что либерализм - это даже не идеология, а скорее эстетика привилегированной кучки, которая уже дорвалась до севрюжины с хреном, но еще не успела обзавелась подобающей блюду трапезной, по недоразумению названной великим словом "свобода".
  
  Если довериться циклическим социо-культурным моделям, то за осенью цивилизации должна наступить суровая зима варварства, а затем - весна новой культуры. Что завещает ей наша эпоха? Что ценного, достойного передачи создала она? Какие выводы сделаны нами?
  
  Главный вывод весьма прост: люди - разные, этим мы и интересны. А раз так, то глупо требовать повиновения единому закону от сторонников гей-браков и от последователей шариата. Нельзя связать общей цепью политкорректности пляшущих в храмах и молебствующих на площадях. Невозможно мерить общим аршином страны, где в силу исторических условий капитал подчинил себе номенклатуру и страны, где номенклатура продолжает господствовать над капиталом.
  
  Нет, конечно, если и далее распространять от Рейкьявика до Владивостока единообразный культурный продукт, стандартизированный товарно-денежный стиль жизни, если и дальше превращать образование - pardon! - в егэ, то, наверное, можно на выходе получить пеструю однородную человеческую массу, состоящую из кичливых и послушных индивидуалистов. Но не скучно ли будет жить в таком мире? Если не останется молебствующих на площадях угрюмцев, не превратятся ли окончательно пляски в храмах из обличительного юродства в пошлость, в безвкусицу? Вопрос риторический.
  
  Поэтому главной целью будущего политического уклада должно стать охранение многообразных форм человеческого бытия. Но этого невозможно добиться, если всех подчинять одной системе права, норм, ценностей. Напротив, нужно стремиться к тому, чтобы каждое мало-мальски значимое сообщество обрело собственное право: пусть одни в пределах своей общины отправляют суд по шариату, а другие сочетаются гей-браками. Основной закон должен лишь координировать законодательства этих сообществ, разрешать конфликты между ними, обеспечивая тем самым многоукладность цивилизации.
  
   Причем сложившийся порядок нужно время от времени пересматривать, добавляя новые сообщества и упраздняя исчезнувшие, корректируя нормы взаимоотношений между ними. Многоукладность должна быть динамической.
  
  Динамическая многоукладность охватывает общество не только по горизонтали, определяя отношения между различными общинами, но и по вертикали, сочетая на разных уровнях различные системы власти. Ни демократия, ни монархия, ни олигархия, ни диктатура сама по себе не отвечает всем потребностям и состояниям общества. У каждого из этих режимов есть преимущества и недостатки, а следовательно разумное государственное устройство должно комбинировать исторически оправдавшие себя режимы, пользуясь их сильными сторонами и избегая слабых.
  
  Демократия, например, хороша в двух случаях: как форма местного самоуправления -поскольку избиратели могут узнать кандидата непосредственно, а не через СМИ - и как способ предотвращения революционных ситуаций, когда "верхи не могут, а низы не хотят". Монархия обеспечивает стабильность и преемственность власти, олигархия позволяет сосредоточить власть в руках специалистов, а диктатура дает возможность эффективно выполнять краткосрочные чрезвычайные задачи.
  
  При вертикальной динамической многоукладности автократия, олигархия и демократия сосуществуют, а народ, проявляя бо́льшую или меньшую политическую активность, регулирует соотношение этих элементов, усиливая или, наоборот, ослабляя один из них. Пусть население выбирает местное самоуправление и общегосударственный орган народного представительства, но порог явки должен быть достаточно высок, чтобы смена власти путем выборов действительно отражала желание большинства, а не сумму денег, затраченных на выборы, и не степень эффективности PR-технологий. Если большинство граждан предпочитает в день выборов остаться дома, верховный правитель или олигархический орган имеют полное право сформировать угодное ему правительство, а избранный меньшинством парламент удовольствуется совещательными полномочиями. Если же явка окажется достаточно высокой, а результат голосования однозначным, то исполнительную власть возглавит кандидат, набравший абсолютное большинство голосов, народное же представительство получит законодательные полномочия. Таким образом в зависимости от умонастроения народа акцент смещается либо в сторону демократии, либо в сторону автократии.
  
  Не стоит бояться узурпации власти правящим меньшинством. Если элита не будет ограничивать собственные аппетиты, руководствуясь эстетическими или этическими императивами, то тирания состоится в любом случае. Элита, представляющая собой организованную преступность, рано или поздно переиграет любую политическую систему, так что никакие сдержки и противовесы, никакая конституция, разделение властей и гражданское общество не спасут народ от закабаления. С другой стороны, просвещенный авторитаризм, опирающийся на аристократию духа, сумеет сохранить цивилизационное многообразие лучше, чем демократия ростовщиков и менял.
  
  Тем, кто пресытился либерализмом, важно понять: альтернативой ему не может стать реставрация, реакция, фундаментализм. Нельзя допустить, чтобы к власти пришли "большие бороды, которые, ради тунеядства своего, не в авантаже обретаются", - как говаривал Петр Алексеевич. Подлинная альтернатива либерализму - это неотрадиционализм в форме динамической многоукладности.
  
  
  
  ВОЗВРАЩЕНИЕ СОСЛОВНОСТИ
  
  Когда плановая экономика и однопартийная политика окончательно превратили повседневную жизнь соцстран в театр абсурда, стало ясно - так жить нельзя. Ясно было и другое: на смену плану и однопартийности придут рынок и демократия. Это было понятно всем кроме злостно аполитичных граждан и фанатиков коммунистической идеи. И вот теперь рынок и демократия в свою очередь превращают жизнь в театр абсурда. Всем кроме злостно аполитичных граждан и фанатиков либеральной идеи ясно - так жить нельзя. Концентрация абсурда превышает допустимые нормы на всех ярусах Вавилонской башни.
  
  Яруса три. На вершине расположился пантеон угрожающе богатых тунеядцев: все эти карнеги, рокфеллеры, соросы, ротшильды, мердоки, гусинские, березовские... Изредка в небожители выбиваются люди для общества небесполезные: изобретатели вроде Гейтса, Джобса или Касперского. Но таковые - исключение и, так сказать, дно социального верха. На заоблачных высотах восседают субъекты, единственная заслуга которых перед человечеством состоит в том, что они или их деды оказались в нужное время в нужном месте и успели прежде остальных вложить капитал в перспективное дело. Сегодня эти полубоги в основном занимаются скупкой политических партий, выборов, прессы и телеканалов, то есть - государственной власти и общественного мнения.
  
  На втором ярусе зиккурата располагается истончающийся слой так называемого "среднего класса". Эти наследники пуритан с гримасой стоического оптимизма на лице из последних сил борются за сохранение прежнего уровня потребления и веры. Веры в американскую мечту. Иррациональная вера должна быть тем крепче, чем меньше остается реальных оснований для уверенности в завтрашнем дне. Уверенность тает столь же стремительно как ожидание коммунизма в СССР после XX съезда партии. Средний класс выгорает эмоционально, от перегрузок забывает детей в автомобилях на жаре, а выживших доводит насильственно-оптимистичным воспитанием до желания палить по всему, что движется, особенно по учителям и одноклассникам.
  Наконец, основание пирамиды образует "мир голодных и рабов", которые за гроши производят все, что потребляется наверху. По мере того, как роботы будут вытеснять рабов, количество голодных, то есть безработных, будет расти. Ибо в цивилизации абсурда жить не значит быть. Жить значит владеть или работать. Разумеется, тот факт, что современные технологии делают труд огромного количества людей избыточным, ничуть не оправдывает безработных в глазах имущих и трудящихся. Безработный значит нерентабельный, лишний человек.
  
  Так жить нельзя. И так жить не будут.
  
  А как можно? Разговоры о какой-то совершенно новой небывалой социально-экономической системе, которая придет на смену нынешнему порядку вещей беспочвенны, как и всякая светская эсхатология. Общество, конечно, приобретет совершенно новый облик, но за новизной окажется хорошо забытое старое. Осмелюсь предположить, что этим старым будет сословный уклад.
  
  И либерализм, и социализм - детища эпохи Просвещения. Эти отживающие свой век идеи унаследовали от великолепного XVIII столетия его основной принцип - отрицание традиции во имя разума. Как выяснилось со временем, главным критерием разумности является успех, а критерием успеха - перемещение с социального низа на социальный верх. Лишившись традиционных норм, общество оказалось во власти патологически активных меньшинств: революционеров, бизнесменов, мафиози, карьеристов всех мастей, одним словом - людей дела, рвущихся наверх и сметающих все на своем пути. Принцип порядка уступил место принципу эффективности, дровяную печку сменил лесной пожар: больше, ярче, жарче. В пламени перманентной революции сгорает масса человеческого материала, производя колоссальные объемы эффективного и совершенно ненужного, а то и опасного, продукта. Конкуренция, то есть постоянное перемещение из грязи в князи и обратно, вынуждает жить по принципу: после нас хоть потоп. Главное - продемонстрировать или симулировать успех сегодня, а о завтрашнем дне пусть думают завтрашние герои. Чем крупнее дело, тем легче запутать следы. Продавщицу в магазине наказывают за ничтожную растрату, а крупный концерн может годами пускать на ветер миллиарды. За вооруженное ограбление магазина можно угодить в тюрьму, а развязывание грабительской войны, сгубившей сотни тысяч жизней, награждается переизбранием на второй срок.
  
  Общество, идеалом которого является вертикальная социальная мобильность, наглядно подтвердило древний предрассудок: чтобы править, мало обладать волей, образованием и умом. Чтобы править, нужно с детства получить определенное воспитание, нужно сформироваться как личность в русле традиции, унаследовать представление о чести и ответственности. Традиция - это самая действенная система "сдержек и противовесов". Такая система успешно ограничивала самодержавную власть в допетровской России. "Московским государям была чужда мысль, что закон есть то, что им нравится, - писал В. И. Сергеевич, - что он есть дело их произвола. Они жили в веками установленном порядке и руководствовались в своих правительственных действиях стариной, освященной временем, древним обычаем" (1).
  
  Разумеется, традиция - не вечный двигатель. Со временем она выдыхается, вырождается в пустую форму, ханжество, косность, лицемерие. Когда общество (сначала верхи, потом низы) утрачивает веру в традицию, наступает "просвещение". Просвещение не создает никаких позитивных ценностей, а только рационализирует доставшиеся от предков идеалы. Израсходовав традиционное наследие, рационализм пожирает сам себя, после чего на руинах погибшей культуры зарождается новая традиция. История есть не что иное как чередование традиции и рационализации, притом традиционные эпохи могут длиться тысячелетиями, тогда как периоды рационализма представляют собой переходные периоды в двести - триста лет. Мы живем в конце одного из таких пороговых периодов, когда конституции, разделения властей, антимонопольные законодательства и прочие рациональные механизмы перестают работать, поскольку более не опираются на остатки традиционной морали.
  
  Герой уходящей эпохи - талантливый и волевой выскочка. Он переписал законы, перехитрил конституции, договорился с разделенными властями и довел (пост)модерн до логического завершения. Настало время понять новую древнюю истину: государством не может управлять ни кухарка, ни ростовщик. Политика кухарки - отнять и поделить, то есть национализация. Политика ростовщика - поделить и отнять, то есть приватизация (желательно ваучерная). И национализация, и приватизация - это разновидности ограбления. Ограбления человека традиционного человеком просвещенным.
  
  Когда актеры театра абсурда доиграют свои нелепые роли, доломав театр и растащив инвентарь, на их место придут совершенно другие персонажи - зиждители, властители, анахореты. Каждый на своем месте, защищенный чувством сословного достоинства, руководствующийся сословным долгом. Они восстановят социально равновесие, ограничат социальную мобильность, внесут элемент традиционности и преемственности в профессиональную жизнь, смирят рыночную стихию, вернут "лишних людей" в общество, создав новые социальные роли, не связанные непосредственно с задачами материального производства. Так колесо истории завершит очередное круговращение. Завершится (пост)модернизм и начнется средневековье. Раннее средневековье.
  
  Но что, если наверху новой феодальной лестницы окажутся те самые угрожающе богатые тунеядцы, которые ныне стоят у кормила глобализации? Что если они, увидев с высоты своего положения раньше остальных пропасть, к которой история несет их ладью, решили переквалифицироваться из капиталистов в феодалов до наступления катастрофы? А. Фурсов резонно замечает, что сейчас "по сути речь идет о создании социума, комбинирующего черты феодально-средневекового, рабовладельческого и кастового обществ, верхушка которого, монополизировав рациональное знание (неожрецы) выступает в качестве носителей магической власти; магия должна заменить и религию, и науку" (2).
  
  Такой план, конечно, может существовать, но осуществить его верхушке вряд ли удастся. Как показывает пример древних Рима, Египта, Персии и некоторых других угасших цивилизаций, смену парадигмы могут осуществить только те, кто исповедует новое мировоззрение. Верхушка, прозябая в скептицизме и цинизме, не может навязывать низам то, во что не верит сама. Константин Великий был расчетливым политиком, он использовал христианство в борьбе за власть, но все же обращение его вряд ли было только игрой. То же самое можно сказать о франкском короле Хлодвиге и русском великом князе Владимире Красно Солнышко (Святом). Одно из двух: либо верхушка, не имея никаких императивов кроме жажды власти, погубит себя и ее место займут другие, либо жизнеспособные ее представители станут исповедниками сверхрационального мировоззрения, которое станет фундаментом будущего сословного общества, а значит, они будут руководствоваться принципиально иными поведенческими императивами.
  
  Наконец о России. Поскольку Россия всегда оставалась страной сословной, в мировую феодальную систему она войдет безболезненно. В эпоху торжествующего модерна российские сословия вынуждены были мимикрировать, прятаться, принимать извращенную форму. Но они никогда не исчезали. На смену боярству пришло дворянство, которое сменила красная номенклатура, трансформировавшаяся в свою очередь в нынешнее правящее сословие чиновников и силовиков. Менялись и названия дохода: оброк, спецраспределители, административная рента. Неизменной оставалась суть: сословие управленцев живет за счет сословия производителей. Плохо это или хорошо зависит от того, что представляет собой сословие управленцев. Нынешние чиновники и силовики очень похожи на служилых людей Московского государства - такие же жуликоватые, невежественные и заскорузлые до бесчувствия. Но если это непризнанное сословие легализовать и облагородить, то поколения через два-три оно может породить настоящих хозяев земли Русской. Пусть дети чиновников и силовиков учатся (хотя бы и принудительно) в специальных образовательных заведениях наподобие Царскосельского лицея или в закрытых учреждениях в роде тех, что устраивал И. И. Бецкий в екатерининские времена, чтобы вывести "новую породу людей". Пусть их ряды регулярно пополняет самая талантливая молодежь из других сословий. Возможно тогда, даже получая законный "оброк" с контролируемых ими предпринимателей, движимые особым сословным тщеславием, они направят свою энергию не на стяжательство и удержание власти, а на обустройство своей - в полном смысле этого слова - страны. Для России не столь уж важно, останется она демократической, станет ли авторитарной или вернется к монархии. Гораздо важнее, появится ли у верховной власти долговременная и прочная опора, которой может быть только аристократия - аристократия духа.
  
  (1) Цит. по: С. Г. Пушкарев. Обзор русской истории, с. 189
  (2) А. Фурсов. Куда ведет наука? Круглый стол в Изборском клубе. Источник: http://zavtra.ru/content/view/kuda-vedet-nauka/, 1 августа 2013 г.
  
  
  
  ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО $РУБЛЬ?
  
  
  Россия никогда не славилась богатством,
  у нас служили по должности,
  из чести, из куска хлеба, не более!
  Честь, честь должна быть главною наградою.
  
  Н.М. Карамзин
  
  
  Трехвековая социально-экономическая отсталость России от так называемых развитых, вернее было бы сказать - стареющих, стран происходит от того, что мы, несмотря на свою тысячелетнюю историю, продолжаем оставаться протоцивилизацией. Мы до сих пор не обрели своего собственного цивилизационного кода, а принимаем чужие формы (византизм, азиатчину, западничество), приспосабливая их, более или менее удачно, к своим надобностям.
  
  В первую очередь это касается нашего отношения к деньгам - универсальному языку западной цивилизации. На Западе деньги - это не просто средство обмена и накопления. Деньги определяют степень социальной реализованности личности, они - мерило успеха, посредством денег осуществляется цензура и формируется общественное мнение, деньги создают политиков, деньги, творящие себя в виде кредита, принимаются верой как Perpetum mobile, чаша Грааля мирового капитала, деньги в образе долгов привязывают колонии к метрополиям, образуя глобальную западную империю. Западный человек - по преимуществу в его англосаксонской инкарнации - деньги уважает, а главное понимает, сознание его насквозь монетезировано.
  
  Человек русский - не в смысле этническом, а в таком, в котором и немец, и еврей и татарин могут быть русскими, то есть русский как ответ на вопрос "какой?" - вожделеет денег и одновременно презирает их. Он жаждет воли и острых ощущений, которые способны доставить деньги, но брезгует ими как таковыми. "У меня деньги - аксессуар, - говорит у Достоевского Дмитрий Карамазов, - жар души, обстановка". Оттого русский человек обращается с деньгами как со сладким грехом, как с притягательной низостью, как с блудодейством. Если он не понуждаем безвыходностью или идеализмом, он не станет зарабатывать деньги. Он будет их "грести лопатой", "стричь", "наваривается", "пилить", "откатывать", одним словом - "воровать". У нас денег "куры не клюют", мы "не знаем им счета", "пускаем на ветер", а порой норовим и в огонь швырнуть. Вспомним соответствующие сюжеты "Идиота" Достоевского или в фильма "Мой ласковый и нежный зверь".
  
  Не удивительно, что при таком отношении к деньгам борьба с коррупцией в России будет и далее вестись столь же яростно и безуспешно как ведется от начала товарно-денежных отношений в нашей стране. И на вопросы "Кто виноват?" и "Что делать?" ответы типично русские: "никто" и "ничего". Или, что впрочем то же самое: "каждый перед всеми и за всех виноват". Проблема решится сама собой, когда возникнет собственно российская цивилизация, и деньги займут надлежащее им место, перестав быть идолом, старыми мехами для нового вина.
  
  Неблагодарное это дело - расписывать будущее дерево, глядя на семя, из которого оно должно произрасти, особенно, если дерево диковинное, доселе невиданное. Также едва ли возможно судить о будущей цивилизации по ее предтече. Тем не менее, две особые черты русской культуры выступают столь явственно на фоне известных истории культурных форм, что в этих чертах можно уже теперь предугадать лик будущего русского мира.
  
  Русский человек превыше всего остального ценит сильные переживания, ищет глубоких впечатлений. Он всю свою жизнь готов ждать мгновения, которое доставит ему некое особое, несводимое к словам, непостижимое рассудком впечатление. Он ждет одного большого впечатления, живет ради него, или слагает его из впечатлений малых, повседневных, и ему не важно даже, какими будут последствия пережитого - спасительными или губительными. Да будет позволено еще раз обратиться к Достоевскому: "Впечатления же эти, - пишет Федор Михайлович о русском созерцателе из народа,- ему дороги, и он наверно их копит, неприметно и даже не сознавая, - для чего и зачем, конечно, тоже не знает: может, вдруг, накопив впечатлений за многие годы, бросит все и уйдет в Иерусалим, скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит, а может быть, случится и то, и другое вместе".
  
   До сих пор эта иррациональность рассматривалась как досадный признак неразвитости, отсталости, побочным эффектом которых является извечное пьянство, бесшабашность, правовой нигилизм, стремление жить по понятиям, а не по закону. Но что, если русская впечатлительность, глубинная эмоциональность есть корень будущего цивилизационного кода, универсального языка, который соединит людей поверх барьеров, воздвигаемых ratio? История знает цивилизации, основанные на служении потустороннему (Египет), осуществившая идеал природной гармонии и закона (греко-римская культура), цивилизация, развоплощающая мир (Индия), мессианские цивилизации (иудео-христианская, исламская), цивилизация, рационализирующая бытие (Запад). Русская цивилизация, должно быть, сделает своим фундаментом глубинное чувство и сверхрациональное переживание жизни.
  
  Отсюда рукой подать до осуществления извечной русской утопии - объединить весь мир в некоем братстве. Печальный парадокс утопии, однако, состоит в том, что русское сознание предъявляет столь высокие требования к человеку и человечеству, что когда те не удовлетворяют им - а они никогда им не удовлетворяют - мы с презрением начинаем топтать этого самого человека как недостойного, пользовать его как даровой материал для построения великого будущего. А между тем, в порыве чувства (пусть даже и хмельного чувства) вопреки всему многовековому отрицательному опыту, мало кто из русских может противостать убежденности, что никаких иностранцев и инородцев на самом деле не бывает, а все люди - братья. И нужна самая малость, чтобы осознать, прочувствовать это и тогда наступит... Царствие Божие, Соборность, Коммунизм, Новое Мышление, Евразийство, Pax Russica!
  
  Какие там еще деньги? Это все так - пыль одна. Есть - греби, нет - да и шут с ними.
  
  Цивилизация наша в будущем. Может, в недалеком будущем. А пока... прислушаемся к мудрому Карамзину и поймем, почему в России так плохо приживаются "протестантская этика и дух капитализма", а заодно и либеральная демократия. В России служат не за деньги, а из страха и чести, и лишь та власть может запрячь и погнать русскую тройку - русские же, как верно подметил Бисмарк, медленно запрягают, но быстро едут - которая возвышается над громадой российского общества и, следовательно, способна внушать страх и оказывать честь.
  
  
  ВИРТУАЛЬНАЯ КОЛОНИЗАЦИЯ И ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ КОНТРУДАР
  
  Некоторые ситуации столь откровенно выявляют нелепость человеческой природы, что легче уясняются через притчу, нежели посредством силлогизмов.
  
  Итак, вообразим себе двух человек на площади. Один вида неопределенного, хотя скорее сельского, пребывает в крайнем возбуждении. Слегка подвыпивший, он размахивает руками, бурно восклицает, лицо его красно от страха и гнева. Второй персонаж -житель мегаполиса. Огромного роста, одетый в дорогой костюм, чисто выбритый, широко улыбающийся несколько хищным ртом полным безупречно-фарфоровых зубов, источающий аромат дорогого одеколона, горожанин предупредительно держит великолепной стали нож у горла селянина. "Убери нож, гад! - кричит мужичок, отчаянно изображая бесстрашие. - Руки, говорю, убери!" "Неужели ты и в самом деле веришь, что я хочу тебя зарезать? Я только защищаюсь", - отвечает ухоженный верзила и чуточку сильнее вдавливает лезвие в горло бедолаги. Тот озирается, ища помощи у слоняющихся по площади людей. Несколько зевак остановились, чтобы поглазеть на необычную сцену. "Уберите от меня этого маньяка!", - вопит мужичок, потеряв самообладание. "Что? - раздается из толпы, - маньяка? Да ты на себя посмотри. Скажи спасибо, что он не побрезговал свой клинок о твою рожу пачкать! Он и себя и нас защищает. Да и тебя самого от себя бережет".
  
  Так можно изобразить несколько странные взаимоотношения, которые сложились за последние 20 лет между Соединенными Штатами и Россией - отношения рафинированного мафиози и диковатой жертвы. После победы в холодной войне у США была уникальная возможность войти в историю как первый глобальный миротворец. Америка могла пожать руку, протянутую ей поверженным врагом. Поверженным, но не раздавленным. Однако Америка променяла славу миротворца на карьеру первой глобальной империи. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
  
  Вспомним хорошо известные факты. В 1985 г. СССР объявил односторонний мораторий на ядерные испытания, США не последовали этому примеру, а вежливо пригласили советских представителей поприсутствовать на своих испытаниях. СССР предложил распустить обе военные организации времен холодной войны - ОВД и НАТО. ОВД была распущена, НАТО - нет. Выводя свои войска из Восточной Европы, СССР просил не расширять НАТО на восток, и Буш Старший пообещал это Горбачеву, хотя формальное соглашение так и не было подписано. В последующие годы в НАТО вошли не только прежние страны ОВД, но и несколько бывших советских республик. НАТО уверяла Россию в том, что действия блока не носят агрессивного характера, ибо альянс руководствуется исключительно нормами международного права. Но в 1999 г. без санкции Совбеза ООН под предлогом защиты мирного населения в Косово НАТО подвергла бомбардировке Югославию, предварительно вооружив албанских повстанцев из UÇK, а затем, опять-таки в нарушение норм международного права, превратила Косово из сербской провинции в независимое государство. У этой натовской акции три результата: расчленение Сербии, радиационное заражение территорий боевых действий в результате применения оружия с обедненным ураном и создание государства Косово, которое есть не более как фирма со слегка криминальным оттенком, обслуживающая американскую базу Camp Bondsteel. Наконец, в 2002 г. США выходят из договора по ПРО от 1972 г., на сей раз, уверяя Россию, что ПРО не нацелена на нее. И, что удивительно, значительная часть людей в мире, да и в самой России, этому верит. Несмотря на все вероломство минувших 20 лет. Почему так? А потому, что факты - ничто, имидж - все. Факты - для специалистов, имидж - для толпы.
  
  Как такое стало возможным?
  
  Несчастный герой наш уже почти отчаялся, как вдруг заметил несколько поодаль на скамейке своего сына. Юноша не мог ни видеть, ни слышать отца, поскольку в ушах его грохотали наушники, а взгляд был прикован к экрану i-Pad"а. Какой-то прохожий, видимо знакомый, обратил его внимание на странное зрелище. Он увидел отца, однако не бросился к нему на помощь, а пошел вразвалочку, почтительно поглядывая на верзилу с ножом. Отец показывал сыну знаками, чтобы тот подобрался к обидчику сзади, огрел его чем-нибудь по башке и тем избавил родителя от опасности и унижения. Но отпрыск зашелся широкой улыбкой и сказал громко: "Да ты чё, папа. Это же мистер N.! Он просто так на людей с ножом не бросается. Я его фильмы смотрю, музыку слушаю, в игры его компьютерные играю. Я его знаю, он - крутой чувак. Ты просто сам не догоняешь". Вот тут-то наш бедолага и ломается. "Наденьте на меня смирительную рубаху, - кричит он, обезумев вконец. - Полечите меня, я социально опасен! Простите меня, господа! За все, за все простите!" "Я рад, что Вы, наконец, осознали свое истинное положение", - говорит мистер N., улыбаясь еще шире. Они жмут друг другу руки, после чего санитары жестко закрепляют на носилках селянина и увозят его прочь в карете скорой помощи.
  
  Притча, конечно,- гротеск, пасквиль даже. Но едва ли можно отрицать, что российская молодежь существует словно в двух мирах - реальном и виртуальном. От реального мира она отгорожена экранами i-Pad"ов, наушниками, разноцветными постерами. Причем мир виртуальный, синтезированный в реакторах западных фабрик грез, несравненно более привлекателен, чем мир реальный. Есть объективные причины, по которым Россия хронически проигрывает Западу в борьбе за имидж, они давно известны: наши дураки и наши дороги, наша коррупция и наш беспредел. Но дело не только в этом. Для молодого человека, вскормленного западными мифами, замусоренная улица родимого Ростова-на-Дону - это просто замусоренная улица гребаного Ростова-на-Дону, а точно такая же улица Нью Йорка - это круто! Там реальные копы ловят реальных гангстеров, там по проспектам рыскают ящеры и вампиры, а в небе летают НЛО. Не то, что у нас, все - уроды. Так, или примерно так, обречен видеть мир среднестатистический молодой россиянин. Теперь добавим к одержимости западной эстетикой отечественные общеобразовательные учебные заведения, где на выпускных вечерах псевдопатриотические песенки перемежаются с частушками вроде: "Прощай школа, я пью за тебя Кока-Колу", а история России преподается в формате ЕГЭ. Не удивительно, если после употребления такого коктейля молодой человек, став региональным чиновником, будет разделывать Россию как скотскую тушу, выбирая куски пожирнее, то есть понефтеноснее, и отдавая нерентабельные территории каким-нибудь сепаратистам. А чего такого? Рынок. Нормально.
  
  Как же нам быть? Существует два ответа.
  
  Либералы-западники в принципе не видят ничего предосудительного в том, чтобы российские юноши и девушки вливались в глобальное стадо. Они мыслят категориями "Конца истории" Френсиса Фукуямы и "Плоского мира" Томаса Фридмена. То есть, не надо никакого особого пути, не надо "изобретать велосипед", все давно изобретено, Америка открыта. Нужно просто следовать верным курсом. Цели ясны, задачи определены - за работу, guys! Даешь плоский мир в конце истории!
  
  Крайним же националистам подавай железный занавес, изоляцию, идеологию "чурчхе" русского разлива. Им не жалко многострадального российского народа, который они снова хотят посадить под замок, ставить на горох за идеологические проступки, сечь розгами за не вызубренный урок по очередному краткому курсу или катехизису. Но такая позиция - это больше чем преступление, это ошибка, ибо изоляция всегда ведет к поражению. Япония до революции Мэйдзи, положившей конец двухсотлетнему изоляционизму, была легкой жертвой Запада. То же - циньский Китай, вырванный из самоизоляции сначала коммунистической революцией Мао Дзэдуна а затем капиталистическими реформами Дэн Сяопина. Россия интуитивно почувствовала опасность раньше всех, еще в конце XVII в., и сохранила свою независимость исключительно благодаря петровской модернизации.
  
  Проблема культурного влияния - философская, решение ее нельзя отдавать на откуп политическим микроцефалам, которыми столь изобилует наше отечество. Вопрос в том, может ли одна цивилизация, добившаяся абсолютного превосходства в средствах пропаганды, обладающая разветвленной сетью агентов влияния, контролирующая значительную часть экономик своих оппонентов, перекодировать сознание другой цивилизации? В более общем виде этот культурно-антропологический вопрос можно сформулировать так: цивилизация - это механизм или организм? Если механизм, то посредством систематического PR-воздействия его можно видоизменить, приспособить к обслуживанию чужой системы. Если же цивилизация - это организм, причем здоровый организм, то на каком-то этапе должна сработать иммунная система, должно произойти естественное отторжение PR-клеток или их изменение на благо организма, подвергшегося нападению.
  
  Итак, механизм или организм? Над этими вопросами бились Данилевский, Шпенглер, Тойнби, Сорокин, Гумилев и многие, многие другие. Однозначного ответа нет. Но есть косвенные признаки в новейшей российской истории, которые позволяют усмотреть органическое начало в культуре и массовом сознании. Сравним два характерных для своего времени художественных фильма: "Асса" 1987 года и "Брат 2" 2000 года. От усталости, бессмысленности, маразма эпохи советского декаданса, отвращения к патриотическим лозунгам и жажды перемен - конечно западнических перемен! - Россия переходит к новому патриотизму, не спущенному с командных высот, но рождающемуся в душе отдельного человека, который возмущен несправедливостью, который без пафоса любит отечество, а потому выходит на свою личную тропу войны против денежных упырей, гнездящихся в неприступных башнях мировых финансовых центров.
  
  "Вот скажи мне, американец, в чем сила? - спрашивает Данила Багров своего противника - Разве в деньгах? Вот и брат говорит, что в деньгах. У тебя много денег, и чего? Я вот думаю, что сила в правде. У кого правда - тот и сильней. Вот ты обманул кого-то, денег нажил. И чего, ты сильнее стал? Нет, не стал. Потому что правды за тобой нет. А тот, кого обманул, за ним правда, значит, он сильней. Да?"
  
  Такова реакция иммунной системы российской цивилизации. Но она стала возможной только потому, что общество не душил панцирь официозного патриотизма. Чурчхеизация массового сознания снова надолго лишила бы Россию источников искреннего народного патриотизма. Этого, однако, мало. Россия сохранит себя только в том случае, если от обороны перейдет в наступление. Будущее России не в экспорте сырья, а в экспорте идей.
  
   Присмотримся к Западу: похоже, там зарождается диссидентское движение. Не удивительно, потому что нынешний Запад все больше напоминает Советский Союз семидесятых. Экономику пожирают дотируемые государством (наподобие советских колхозов!) спекулятивные банки. Политики все реже спрашивают народ - никто ведь не проводил общеевропейский референдум о создании ЕС и введении евро, ну хоть какой-нибудь референдум, хотя бы как наши потешные референдумы 17 марта 1991 и "да-да-нет-да" 1993 года. На выборы западного избирателя скоро калачом не заманишь. Одна политическая физиогномика чего стоит: Буш Младший, Меркель, Баррозу, Олланд - лица западного застоя, лица технократов, интриганов, мелочных аппаратных игроков, лица начисто лишенные творческого начала. Под казенные речи евроамериканских зайковых, слюньковых, воротниковых, соломенцевых, чебриковых и других официальных лиц, пецслужбы записывают телефонные переговоры. Под шумок борьбы с терроризмом принят закон NDAA, позволяющий заключать человека в тюрьму практически на неограниченный срок по подозрению в причастности к террористическим организациям. Натовские солдаты умирают уже 12 лет, выполняя интернациональный долг в Афганистане. Плюрализм мнений в западных корпоративных СМИ поражает своей карликовостью - "Frankfurter Allgemeine" столь же трудно отличить от "New York Times" как в свое время "Пионерскую правду" от просто "Правды". Такая система может существовать только в условиях монополизации мира, в отсутствие всякой реальной конкуренции.
  
  У людей мыслящих - а их на Западе достаточно - подобная деградация вызывает отвращение и толкает на путь диссидентства. Вот это меньшинство и должно стать опорой России в мире. Именно рефлексирующее меньшинство, а не рефлекторное большинство, у которого нет волеизъявления, а есть лишь волеизлияние. В защиту последнего нужно, однако, сказать следующее: тот малый, что тяжким трудом зарабатывает каждый доллар, кормит семью, приближает американскую мечту, перекусывает в фастфуде, радуется бейсболу и периодически участвует в пятиминутках ненависти, организуемых для него каналами Fox или CNN, скандируя "U.S.A! U.S.A!" по поводу убийства Бен Ладена, Хусейна, Каддафи или еще кого-нибудь из бывших друзей его правительства, не несет никакой ответственности за то, что делают геополитические вурдалаки из Вашингтона и Лэнгли. Он - просто человек. И его просто обманули. Ему сказали, что коль скоро он - американский народ, живет в демократической стране и порой даже ходит на выборы, то он и управляет этой махиной под названием Соединенные Штаты Америки. На самом деле, он никогда ей не управлял - ни во времена крепостника Джорджа Вашингтона, ни тем более во времена олигарха Джорджа Буша. Он ровным счетом ничего в этом не смыслит.
  
  Но есть те, которые смыслят и, оставаясь людьми чести, предпочитают говорить правду в Интернете, нежели сдавать свой блестящий ум в аренду CIA или CNN. Россия упустит уникальный шанс, если не уделит должного внимания зарождающемуся движению. Новая Россия может дать этим людям рупор - новые свободные СМИ. Нам не следует бояться их гуманистической критики в адрес нашей страны, в конце концов, что они такого расскажут, чего бы мы и сами про себя не знали? Новые западные диссиденты могут стать самым надежным союзником России в борьбе с общим врагом - ханами Калифорниевой Орды.
  
  А лозунг? Старый, проверенный временем:
  
   "За вашу и нашу свободу!"
  
  
  ЛИВОНСКИЕ ГРЁЗЫ
  
  Многие значительные открытия были сделаны попутно, в стремлении к целям, лежащим за пределами интересов первооткрывателей. Это утверждение справедливо не только в отношении астрономии и астрологии, химии и алхимии, т.е. не только в приложении к побочным эффектам естественнонаучных экспериментов, но также и в отношении политики. Правда, ценность политических изобретений, как продукта более сложного, бывает труднее распознать, поэтому и утрачиваются политические изобретения чаще, чем естественнонаучные.
  
  Таковые раздумья навевал на меня летом 2013 г. пейзаж старого Таллинна, особенно тот фрагмент его, где купола собора св. Александра Невского сливаются в единый ансамбль со шпилями средневековых кирх. "Вот он - образ соборности, многоукладности, которая могла бы спасти Российскую империю от развала! - думал я. - Быть может, этот образ воплотится в будущем собирании Евразии?"
  
  Петр I, присоединив по Ништадскому миру Эстляндию и Лифляндию к Российскому государству, даровал тамошнему правящему слою, остзейским немцам, полную культурную автономию и сохранил все их привилегии. Петр был практиком, и, оставляя Прибалтике самоуправление, заботился не о водворении гармонии в своей многонациональной империи, а о том, чтобы европейцы вольготно чувствовали себя в России, которую Петр стремился модернизировать на западный манер. И случилось чудо: потомки крестоносцев, с которыми Александр Невский бился на Чудском озере, немцы, те самые будто бы природные враги славянского племени, обращаются в вернейших подданных России, искренне и истово служат ей на протяжении двухсот лет. Под готическими сводами церкви св. Николая в Таллинне и сегодня можно видеть надгробные плиты с фамильными гербами Дельвигов и Каппелей, а в таллинском домском соборе - могилу Крузенштерна. Русская история и культура немыслима без этих людей.
  
  Петра, кажется, не беспокоило то обстоятельство, что некоторая часть его империи живет по особым законам, что она, напоминающая лоскутное одеяло, разлезется при мало-мальски сильном центробежном рывке. Как показали дальнейшие события, именно чуткость к особенному, свойственная некоторым нашим монархам, укрепляла многонациональную громаду. Хранил, даже использовал своеобразие Прибалтики и Александр I. Опираясь на просвещенных немцев, виднейшим из которых был борец с крепостничеством Гарлиб Меркель (1769 - 1850), Александр сделал в Остзейском краю то, чего не решался сделать в коренной России. Положениями об эстлянских и лифляндских крестьянах он освободил эстонцев и латышей от крепостной зависимости.
  
  К сожалению, Прибалтика осталась исключением. Ни Александр, начавший самую продолжительную в российской истории войну, ни Николай не сумели оценить по достоинству находку Петра, не распространили принцип многоукладности на покоряемый ими в ту пору Кавказ. Разъяснения доверенного лица кавказского наместника М.С. Воронцова о необходимости особого обращения с кавказскими обществами Николай прервал строгим внушением. "Слушай меня и помни хорошо то, что я буду говорить, - сказал император. - Не судите о Кавказском крае как об отдельном царстве. Я желаю и должен стараться сливать его всеми возможными мерами с Россиею, чтобы все составляло одно целое" (1). И это сказано на следующий год после Даргинской катастрофы! В конце концов, специфику Кавказа все равно пришлось признать, только произошло это слишком поздно, слишком много жертв потребовалось, слишком глубоко укоренилась ненависть к России в разоренной стране. Оставь царское правительство с самого начала неприкосновенным суд горцев, даруй им самоуправление, может и удалось бы избежать двух чеченских войн в наше время? Распространи царь культурно-правовую автономию, которой обладали прибалтийские немцы на пробудившихся к национальному самосознанию латышей и эстонцев, может и не разорвали бы националистические силы Российскую империю в начале двадцатого века?
  
  Увы, произошло обратное. Александр III позволил увлечь себя на европейский путь построения национального государства. "Россия для русских и по-русски", - решил он и перешел к делу. В Остзейском краю началась русификация, оттолкнувшая от России не только немцев, но и коренное население.
  
  Желание Александра Миротворца дать русским то, к чему стремились европейские народы, понятно. Не понятно, как превратить народ, скрепляющий собой многонациональную державу в нацию западного типа. Превращение Российской империи в национальное государство - это гибельная химера, очередной перевертыш западной идеологии.
  
  С другой стороны, нельзя отрицать справедливость требований русских националистов. Почему Россия всегда должна оставаться империей наоборот, где русский центр обслуживает национальные окраины? Почему русским, по крайней мере части русского населения, охваченной национальным самосознанием, отказано в праве на свою национальную государственность? Почему русские должны быть заложниками империи в ущерб национальному чувству?
  
  Все это вопросы, лежащие на поверхности. За ними открываются подлинно историософские бездны. Речь идет о правах человека. Человека абстрактного и человека как конкретной личности. Отдельно взятый человек лишь на первый взгляд - автономная личность. При ближайшем рассмотрении выясняется, что он - русский, чеченец, эстонец, немец, католик, атеист, мусульманин, многоженец, селянин, житель мегаполиса, болельщик футбольной команды... Он не сам по себе, он всегда с кем-то, всегда заодно, всегда в сообществе. И его личное право включает в себя права сообщества. Абстрактный человек эпохи Просвещения - это фикция. Такого человека не существует. Человек - политическое животное, человек - это общность. Поэтому когда во имя прав абстрактного человека пускают под одну гребенку конкретные общности, в конечном счете, нарушаются права конкретных людей. Нельзя от мусульманина-многоженца требовать соблюдения моногамии. Это насилие над человеком. Нельзя от русских требовать политкорректности. Нельзя от миллиона трехсот тысяч латышей требовать соблюдения прав русскоязычного населения - в одной Москве прописано почти двенадцать миллионов. У мусульманина должно быть право на шариат, у русского националиста - на свою республику в составе России, хотя бы в границах Владимиро-Суздальского княжества, у латыша - на защиту своего крошечного народа от ассимиляции. Люди разные. Права конкретных людей выше прав абстрактного человека. Государство должно защищать не права человека, а права людей, т.е. должно обеспечивать правовой плюрализм. Многоукладное государство не может быть национальным, оно может быть только империей - империей нового типа. Будущее именно за такими многоукладными империями, к ним потянутся люди.
  
  В очертаниях шпилей и куполов старого Таллинна я ловил не только отголоски прошлого. Мне виделось будущее, далекое будущее. Я мечтаю о том времени, когда Прибалтика, превратившаяся в нищее захолустье Евросоюза, переживет новое национально пробуждение. Эти свежие певучие народы поймут, что не обрели даже тени той независимости, к которой стремились. Из одного союза они угодили в другой. В Советский союз их затащили силой, в Европейский - обманом. Оба союза, хотя и совсем по-разному, подавляют их национальную самобытность. Латыши поймут, что вступление Латвии в ЕС и НАТО отнюдь не означает, что "Латвия вернулась в сообщество западных государств" (2), как говорится в школьном учебнике по истории Латвии, а означает только, что маленькую Прибалтику пустят с молотка на трансатлантическом торжище, а ее сыны будут проливать кровь за дядю Сэма в Афганистане и Бог знает, где еще. Мне мечтается, что некогда заживут раны, нанесенные Прибалтике сталинской Россией с ее аннексиями и депортациями, и латыши, эстонцы, литовцы, которым не устоять в одиночку, обратят взор на Восток. На этот раз не со страхом и отвращением, а с надеждой. У меня нет ощущения обрыва нашей общей истории. Напротив, продолжение следует.
  
  (1) Я. Гордин. Кавказская Атлантида. 300 лет войны, с. 26
  (2) Г. Курлович, А. Томашун. История Латвии, с. 288
  
  
  П-РУССКАЯ УНИЯ
  
  Когда Россия твердо ступит на путь модернизации, перед ней встанет вопрос: как заполучить современные технологии? Ответ будет тем же, что и в течение последних трехсот лет: на Западе. Но нынешний Запад - это не пестрая Вестфальская система, где среди дюжины соперничающих держав всегда можно было подыскать себе партнера на время. Запад наших дней монолитен, он стережет свои ноу-хау как дракон Фафнир золото Нибелунгов. Да и технологиям этим нельзя обучиться на манер Петра Алексеевича, работая топором на саардамской верфи.
  
  Для успешной модернизации России понадобиться долговременный союзник, готовый поделиться драгоценным техническим знанием. Угадать, найти, создать такого союзника - вот основная задача будущей российской дипломатии.
  
  Нашим стратегическим конфидентом может стать только такая страна, которая, превосходя нас своим научным и промышленным потенциалом, будет заинтересована в России не только как в источнике ресурсов и рынке сбыта, но прежде всего как в геополитической и военной опоре для полного восстановления государственного суверенитета. Эта страна не должна представлять угрозу для России и, в свою очередь, не должна бояться России. Наконец, крайне желательно, чтобы у россиян и народа этой страны был опыт культурного взаимопроникновения.
  
  Всем этим условиям удовлетворяет лишь один народ - немцы.
  
  Перспектива российско-германского альянса на первый взгляд представляется довольно утопичной, поскольку политическая и интеллектуальная элита Германии была выращена в американском инкубаторе, а сама Германия является материковым столпом натовской империи в Европе. Действительно, до тех пор, пока немецкому Лазарю перепадают жирные крошки со стола заокеанского богача, он, терзаемый чувством вины и благодарности, будет преданно лежать у ворот хозяина. Впрочем, брюссельский диктат и налог кровью, который Германия платит в Афганистане и других горячих точках, вызывает недовольство и уже приводит к формированию несистемной оппозиции - "нового центра". К "новому центру" тяготеют некоторые из умеренных левых и умеренных правых. Свидетельством их интеллектуального потенциала является конференция на тему суверенитета, организованная диссидентским журналом "Compact" (главный редактор - Юрген Эльзессер). В состоявшейся 24 ноября 2012 г. конференции приняли участие и бывшие представители истеблишмента. Пока "новые центристы" - маргиналы. Но что произойдет, когда по мере разрастания кризиса немецкий Михель поймет, что ловкие англосаксы в очередной раз провели его? Он огорчится. И вспомнит о русском Иване.
  
  Ну а как же две мировые войны, "натиск на восток", извечная вражда германского и русского племени? Миф - что дышло: как повернул, так и вышло!
  
  Столкновение России и Германии в Первой мировой войне - не более чем дипломатический курьез. Бисмарк в минутном ослеплении отважился на великогерманский мезальянс с Италией, а когда опомнился и захотел восстановить Союз трех императоров, молодой Вильгельм отправил его в отставку. Россия же не хотела возобновлять союз без Бисмарка. По Второй мировой войне вообще невозможно судить как о русских, так и о немцах, поскольку оба народа пребывали в послереволюционном состоянии параноидального коллапса и творили невиданное и неслыханное с собой и окружающими. Натиск на Восток тоже выглядит не особо убедительно, поскольку за девятьсот лет "натиска" рубежом германской ассимиляции стала Восточная Пруссия. В курляндской, лифляндской и эстляндской колониях немцы составляли немногочисленный, хотя и необычайно влиятельный, слой дворянства и горожан. Даже во время своего демографического подъема немцы не смогли этнически "переварить" покоренную Прибалтику, а что уж говорить о России?
  
  О преувеличенной угрозе "онемечивания", "немецком засилье" вспоминают часто. Реже вспоминают о том, что, став подданными Российской империи вследствие Ништадского мира 1721 г., остзейские немцы оставались вернейшей ее опорой, равно как и второе немецкое племя России - колонисты, призванные манифестом Екатерины Великой в 1763 г. Сама Екатерина, будучи немкой, служила России точно природная русская государыня. Как, впрочем, и Романовы вообще - православные патриоты, при этом по крови и житейским приемам - совершенные немцы. Российские немцы. Да и фамилии Миних, Врангель, Крузенштерн, Канкрин, Витте занимают не последнее место в анналах русской истории. Немцы и русские не просто попутчики - они сплелись корнями. Отнюдь не случайность, что первые русские юродивые - Прокопий Устюжский, Исидор и Иоанн Власатый - родом из немецких земель.
  
  Итак, если Россия и Германия всерьез вознамерятся восстановить свой суверенитет, вернуть Евразию евразийцам и завершить историческую миссию, символизируемую двуглавыми орлами московского Третьего Рима и Sacrum Imperium Romanum Nationis Germanicae (Священной римской империи германской нации), то они предопределены к соединению.
  
  Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, совершивший покушение на Гитлера, перед расстрелом воскликнул: "Да здравствует священная Германия!". Образ Германии священной, Германии сокровенной он почерпнул в кружке поэта Стефана Георге, который за устрашающим фасадом Германии-фабрики сумел разглядеть очертания Германии-замка, Германии-собора. Не напоминает ли томление по "Германии сокровенной" упование на появление "Китеж-града"? Не мечтаем ли мы о той поре, когда дух овладеет экономикой, а поэзия - политикой? Германские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? Вот вопрос.
  
  
  
  СОБИРАНИЕ ЕВРАЗИИ
  
  
  "Единство, - возвестил оракул наших дней, -
  Быть может спаяно железом лишь и кровью..."
  Но мы попробуем спаять его любовью -
  ‎А там увидим, что прочней...
  
  Ф. Тютчев
  
  
  Не стоит обманываться и обманывать: империализм несет с собой несправедливость и угнетение. Любой империализм. И российский тоже. Горькое лекарство, могущее исцелить отечественного империалиста от самодовольного любования особой великорусской гуманностью (при условии, конечно, что он человек совестливый и честный) в изобилии подают нам ужасные сюжеты самого долгого в истории России кровопролития - Кавказской войны. Официально она завершилась 21 мая 1864 г. торжественным молебном в Кбааде - нынешней Красной Поляне, где спустя полтора века после изгнания почти 200 тысяч коренных жителей кавказского Причерноморья раскинулся "горный кластер" Сочинской олимпиады. Генерал Н.Н. Раевский, в бытность которого начальником Черноморской береговой линии возникли будущие районы Большого Сочи - укрепление Св. Духа (1837), форт Александрия/Навагинский (1838), форт Головинский и Лазаревский(1839) - был достаточно честен, чтобы назвать вещи своими именами. "Наши действия на Кавказе, - писал он, - напоминают все бедствия первоначального завоевания Америки испанцами". Очень точное сравнение.
  
  Если бы империализм нес с собой несправедливость и насилие народам, живущим в мире и согласии, следовало б поставить жирную обличительную точку и закончить статью. Однако, приходится ставить запятую. Приходится, потому что империи возникают не по воле врагов рода человеческого, а рождаются из агонии войны всех против всех, чтобы одной общей несправедливостью смирить вечно борющиеся между собой частные справедливости. Империи - это порядок, возникающий из хаоса. Парадокс империй в том, что каждый взятый в отдельности народ имеет основания быть ими недовольным, но несколько этносов спаянных империей в единое целое, оказываются в выигрыше.
  
  Империи различаются между собой характером народов их создающих. Западные, особенно англосаксонские, империи всегда рациональны. Американцы в массе своей, как и положено всякому хорошо выдрессированному патриотической системой образования и СМИ имперскому народу, искренне верят в то, что "Америка - это сияющий город на холме, свет которого служит маяком для свободолюбивых людей всего мира" (Д. Уинтроп в переложении Р. Рейгана). Но достаточно даже беглого взгляда на американскую историю, чтобы убедиться, насколько имперский идеализм США рентабелен, а альтруизм - ликвиден. Мысль, высказанная Д. Кеннаном в 1948 г. в секретном меморандуме, остается императивом американской внешней политики и по сей день.
  
  "У нас 50 % богатств мира и только 6.3 % мирового населения, - писал директор штаба политического планирования США. - При таком положении мы непременно станем предметом зависти и злобы. Нашей реальной задачей на ближайший период времени является разработка такой схемы взаимоотношений, которая позволит нам сохранять этот дисбаланс без существенного ущерба для нашей национальной безопасности. Чтобы выполнить эту задачу, нам нужно отказаться от какой бы то ни было сентиментальности и пустых мечтаний; мы должны будем сосредоточить внимание непосредственно на достижении наших национальных целей. Не стоит обманываться: мы не можем позволить себе роскошь быть альтруистами и благодетелями мира".
  
  Таков американский империализм. Иное дело империализм русский. На пальцах одной руки можно перечислить имперские затеи, которые Россия осуществляла, руководствуясь рациональными соображениями. Например, покорение Сибири и Дальнего Востока дало нам пушнину. Северная война была продиктована экономической необходимостью получить выход к Балтике. Русско-турецкие войны Екатерины Великой ликвидировали угрозу со стороны Крымского ханства и обеспечили достижение естественного черноморского рубежа. Русско-японская война 1904 - 1905 гг. велась рази защиты позиций российского капитала в Китае. Вот, пожалуй, и все.
  
  Что до остальных имперских движений, то совершались они либо из прихоти, либо из идеи, но уж никак не из хозяйственной корысти. Какие выгоды извлекла Россия из участия в Семилетней войне? Из "спасения царей" перешедшим Альпы Суворовым? Из приобретения Александром I Финляндии и царства Польского? Из жандармской услуги, оказанной Николаем I Австрии при подавлении венгерской революции? Никаких. Россия получила одни лишь расходы, расстройство финансов (с таким трудом выправленных Канкриным в канун "венгерского похода" 1849 г.!), лишних врагов и бескорыстно испорченную репутацию. Даже двухвековой "восточный вопрос" был продиктован не столько экономическими выгодами, которые сулило овладение черноморскими проливами, сколько идеей восстановления православного Константинополя. И злополучная Кавказская война, начатая с умыслом пробиться через земли горцев к присоединенной в 1801 Грузии, питалась мотивом православной солидарности и еще каким-то очень русским, смутным, но пылким чувством, более, нежели холодным экономическим расчетом. "Наше общество, - писал генерал Р. Фадеев за четыре года до окончания Кавказской войны, - в массе не сознавало даже цели, для которой государство так настойчиво, с такими пожертвованиями добивалось покорения гор". Можно перечислить конкретные выгоды, которые извлекла растущая американская промышленность из плана Маршалла, но едва ли удастся просто и ясно указать на выгоды полученные СССР от создания СЭВ. Кроме идеологических, разумеется.
  
  В Евразии по-прежнему противостоят друг другу два имперских начала: власть идеи и власть денег. Победа империи денег несомненна, но скоротечна, ибо время работает против нее. Деньги требуют бесконечного умножения, то есть требуют невозможного. Ростовщическая империя, достигшая пределов экономического роста, начинает переваривать саму себя, она создает новые источники прибыли через управляемый хаос, через уничтожение материальных ценностей, через создание искусственного спроса. Даже внутри своих зыбких пределов империя денег начинает действовать по схеме "разрушай и властвуй", подрывая самый принцип имперского порядка.
  
   Конечно, не стоит недооценивать капитанов мирового капитала: из глобальных ростовщиков они могут переродиться в глобальных помещиков, поделив между собой мир на индустриальные феоды. Кажется, именно эта перспектива кроется за сценарием мировой регионализации, который в последнее время приобретает популярность наряду с чисто глобалистскими символами веры.
  
  Так или иначе, у нас нет причин благодушествовать в надежде на то, что Америка оставит нас в покое. Мы - осевая держава Евразии, а значит - предмет особой заботы заокеанских стратегов. Сущность этого повышенного интереса выразил несравненный американский стратег Збигнев Бжезинский.
  
   "То, как осуществится распределение власти на Евразийском куске суши, - писал он в "Foreign Affairs" в 1997 г. - будет иметь решающее значение для американского глобального превосходства". Основные направления евразийской политики Бжезинский охарактеризовал в своей знаменитой книге "Великая шахматная доска" следующим образом: "...Евразийская геостратегия Соединенных Штатов включает в себя целенаправленное управление геостратегически динамичными государствами... Если облечь это в терминологию, свойственную более суровым временам древних империй, то тремя основными императивами имперской геостратегии являются предотвращение сговора и сохранение зависимости в сфере безопасности среди вассалов, достижение сговорчивости и защита данников и недопущение сближения варваров".
  
  Совершенно очевидно, что на этом фоне Россия может спастись от сползания в геополитическое ничтожество только бегством вперед. Она должна предложить евразийскому континенту новую сбалансированную центростремительную систему взаимоотношений. Это станет возможным, если мы очистим свой великодержавный идеализм от примеси барского самодурства. Надо перестать вести себя в отношении замиренных народов как сентиментальный крепостник, который сначала осыпает подчиненных непрошенными милостями, лезет целоваться, желает, чтобы его величали старшим братом, а при малейшем признаке неудовольствия со стороны "младших братьев", хватается за плеть. Нам надо научиться держать себя на международной арене так, как это делали русские войска во Франции в 1814 - 1815 гг. Тогда Россия останется единственным реальным кандидатом на пост верховного блюстителя Евразии, ибо рачительный аристократ, связанный с континентом общей судьбой, предпочтительнее пришлого ростовщика и менялы. Первое условие нашего успеха - Человечность.
  
  Бегство вперед предполагает достижение Россией полной экономической независимости и создание мощных вооруженных сил, способных контролировать мировой океан, воздушное и космическое пространство, а также осуществлять наземные операции в любой точке мира. Александр III был не совсем прав, утверждая, что "у России нет друзей, а есть только два верных союзника - ее армия и флот". У России множество потенциальных друзей. И будет их тем больше, чем мощнее будут российские армия и флот. Для создания евразийской системы безопасности от могущественной России не потребуется титанических усилий: достаточно будет бесспорной мощи и благородного самоограничения. Достаточно просто подождать, не спешить с оказанием арбитражных услуг, не навязывать своей любви и своих идеалов, и Евразия, подобно спелому отяжелевшему плоду, сама упадет нам в руки. Мы увидим, как евразийские страны, помня о нас, начнут предупредительно отказываться от опеки заокеанских бонз, обращающихся с ними как с вассалам и данниками. Итак, вторая сила, которая вознесет российскую звезду над Евразией - это Самодостаточность.
  
  Но для начала нужно сохранить хотя бы ту съежившуюся чуть ли не до границ первой половины XVII в. страну, которая досталась нам от девяностых. Нужно сохранить русскую Азию. Это нелегко, потому что Россия по-прежнему находится на линии геополитического разлома: с востока нам угрожает китайская колонизация, с юга - джихадистская экспансия и отовсюду - американские интриги. Решить задачу сохранения Азии ни за счет демографических, ни за счет технологических ресурсов у нас не получится. Едва ли россияне услышат глас с неба, глаголющий: "плодитесь и размножайтесь и наполняйте Сибирь и Дальний Восток". И вряд ли технологически мы в ближайшее время перегоним Японию, сумеем роботизировать промышленность и сельское хозяйство настолько, чтобы не испытывать нужды в рабочей силе, и сможем контролировать наши азиатские пространства посредством небольшого населения.
  
  Выход один: взять колонизацию под контроль, провести ее организованно, с наименьшим риском и наибольшей пользой для России. Для этого необходимо, во-первых, определить зоны компактного расселения колонистов. Нельзя допустить, чтобы этнически однородное население располагалось по обе стороны или вблизи государственной границы. Желательно, чтобы различные этнические общности уравновешивали друг друга. Целесообразно отводить китайцам территории ближе к Уралу, а Приамурье заселять выходцами из других регионов. Во-вторых, необходимо позаботиться о диверсификации пришлого населения. Возможно, помимо китайцев и мусульман, переселиться к нам пожелает некоторое количество индусов, японцев (особенно, учитывая экологические трудности, которые испытывают их острова после Фукусимы), латиноамериканцев. В-третьих, есть смысл проводить ориентационные программы в странах, откуда прибудут иммигранты: преподавать основы русского языка, истории и культуры. И, наконец, в-четвертых, нужно создать условия для инкультурации переселенцев в качестве новых российских народов, с одной стороны предоставив им культурную автономию и самоуправление, а с другой, ограничив, во избежание нежелательной асимметрии, продвижение на высшие государственные посты цензом оседлости. В Сибири и на Дальнем Востоке мы можем выработать альтернативу методике "плавильного тигля" и этнической "салатнице", опробованной США у себя и экспортируемой по всему миру под маркой "глобализации". Войне всех против всех мы противопоставим не смешение всех со всеми, не промискуитет культур во имя торжества капитала, не вавилонское столпотворение, но соборность самобытных народов - Интер-Национализм.
  
  Американцы, прикрывая на протяжении целого века свою неоколониальную политику пропагандой прав человека, общечеловеческих ценностей, международного права и безопасности, пробудили в человечестве жажду нового справедливого мироустройства, и при этом убили веру в его осуществимость. Таким образом, сами того не желая, они подготовили почву для возвышения иной державы, которая всерьез возьмется осуществить то, во что они лишь играли. Это наш шанс.
  
  Адаптируя мысль небезызвестного русского идеолога ко дню сегодняшнему, можно заключить следующее: чтобы Россия усиливалась, чтобы она благоденствовала, чтобы она жила в глобальном мире XXI века - нам нужно осуществить три великих политических принципа, а именно:
  
  Человечность,
  Самодостаточность,
  Интер-Национализм.
  
  
  
  
  РУССКАЯ Р-ЭВОЛЮЦИЯ
  
  Пройдет еще не одна сотня лет, прежде чем Россия сможет в полной мере осознать, чем стал для нее 1917 год и последовавшее за ним красное семидесятилетие. Но и с ничтожной высоты нашего времени видно: большевизм, не то пыточным рубцом, не то операционным шрамом, поделил биографию России на две неравные эпохи - до и после семнадцатого. Революцию и советское время невозможно столь же органично вписать в нашу историю, как голландцы, англичане, французы, американцы вписали революционные эпохи в историю своих стран, или как китайцы, должно быть, еще впишут маоистскую эру в свои исторические анналы.
  
  Западные революции имеют своей причиной общественные сдвиги, на которые власть не ответила своевременными реформами. На Востоке революции стали орудием искоренения традиционного уклада, который препятствовал модернизации необходимой для преодоления колониальной зависимости азиатских стран от Запада. Революции на Западе и на Востоке материалистически закономерны и логичны.
  
  В России же социальные изменения и необходимость модернизации не были подлинными причинами революций, а скорее их поводами или декорациями.
  
   Первая революция в России была осуществлена Петром I. Петр совершил модернизационный переворот сверху, преодолев чудовищное сопротивление общества. В этой первой русской революции сразу проявилась основные черты всех последующих русских революций. Модернизация первой четверти XVIII в. была от начала и до конца личной фантазией, утопией Петра Великого, сказкой, которую он сделал былью. Что бы ни говорили о мануфактурах, отмене местничества, полках иноземного строя, немецкой слободе, обмирщении русской культуры как о предпосылках реформ, социальной опоры для столь глубоких преобразований в Московском царстве не было. Российская империя - такое же воплощение социально-политических фантазий Петра, как Петербург - реализация его градостроительных фантазий.
  
  Идеализм, утопичность и бескомпромиссность - вот набор качеств, которые мы обнаружим в любой русской революции. Бескомпромиссными утопистами были декабристы, народники, народовольцы, эсеры и даже большевики, соединившие макиавеллистский прагматизм с пугачевским неистовством. Все эти активисты и революционеры были движимы идеалом, идеей, утопией, догмой, но никогда реальными социально-политическими интересами. В России революция - это не борьба богатеющих с богатыми как в Америке в 1775, и не борьба хижин с дворцами как во Франции в 1789 или в 1870 гг. В России революция - это борьба мечты с реальностью.
  
  Поэтому русские революции невозможно интегрировать в российскую историю, следуя западной или восточной логике. Столь же бесплодны попытки апострофировать семьдесят лет большевизма, как сделали немцы с двенадцатью годами третьего рейха, объявив его чудовищной аномалией, провалом истории, исключительным злом, смысл которого состоит лишь в том, чтобы не допустить его повторения. В отличие от национал-социалистического "тысячелетнего царства" советская власть просуществовала не двенадцать, а семьдесят лет. При советах в течение почти трех поколений успел сформировался особый социум. Советскую власть создавали фанатики или бандиты. Создавали методами весьма похожими на приемы третьего рейха. Но есть, как минимум, одно важное отличие: за семь десятилетий народ, оказавшийся в советском коконе, частично ассимилировал режим, смягчил и очеловечил его. За семьдесят лет, прошедших от Ленина до Брежнева Россия проделала практически тот же путь, что от дикой эпохи Рюрика до застоя времен Алексея Михайловича Романова. В эту эпоху повторной инкультурации в России возникло кое-что новое, и не всегда плохое. Попытки представить все ценное, что возникло при советах как уцелевшее наследие царизма или предвкушение грядущего либерализма отталкивают своим примитивизмом, упрощением реальной истории.
  
  Советская утопия разбилась о нежелание и неспособность большевистской власти осуществить на деле собственные лозунги. Причем неспособность тут важнее, чем нежелание. Даже если бы революционная власть и хотела построить справедливое многонациональное государство, у нее в распоряжении не оказалось бы необходимых организационных средств и подходящего человеческого материала. Осуществить утопию значит создать новую цивилизацию. Но цивилизацию нельзя построить на пустом месте. Цивилизация должна вызреть органически, прежде чем революционный акт или череда эволюционных преобразований смогут вызвать к жизни новую сущность, заложенную в культуре народа точно колос в зерне.
  
  Русские революции есть поиск Россией своего собственного социально-политического и экономического строя. До тех пор, пока Россия не обрела законченную и самобытную форму, до тех пор, пока не возникла особая российская цивилизация, внезапные, иррациональные, материалистически беспочвенные революции возможны и впредь.
  
  В век информационного империализма революция для такой страны как Россия представляет собой крайнюю опасность. Современные революции снизу легко берутся на абордаж и разворачиваются в нужном направлении зарубежными силами. Как писал И. Трэйнор в "London Guardian" в 2004 г.: "Операция - монтаж демократии посредством избирательной урны и гражданского неповиновения - проводится столь искусно, что эти методы вызрели в схему, позволяющую добиваться победы на выборах в других странах". По этой причине революции снизу в современном мире быстро превращаются в революции сбоку.
  
  Прологом же подлинного цивилизационного прорыва в России может быть либо революция сверху как в эпоху Петра Великого, либо вообще новая разновидность революции, при которой революционный порыв спонтанно охватывает наиболее здоровые силы в различных социальных стратах, хотя как таковых революционных организаций, командных центров, координирующих сетей не существует. Прототипом такой органической или поведенческой революции можно считать распространение христианства в Римской империи и другие религиозные пробуждения. Подобные движения представляют собой своего рода эволюционные скачки, которые в сравнительно короткий срок ломают прежние стереотипы, поначалу даже не затрагивая политическую структуру. Вероятно, органическая революция на евразийском пространстве будет отличаться большей интенсивностью и быстротой. Органическая революция - это сжатый во времени эволюционный скачок, момент истории, когда эволюция переходит в революцию.
  
  Если российской цивилизации суждено оформиться через революцию, то признаком цивилизационного прорыва станет момент, когда политические действия официальной или теневой власти найдут отклик в пробудившемся сознании народа. Для возникновения цивилизации недостает именно этого компонента - взаимодействия, взаимопроникновения, смычки политической воли и народной души. Все революции и реформы, сколько их ни было в России, в конце концов, захлебывались в доцивилизационном сознании народа, исчезали в недрах аполитичной русской души как грузило в пруду, оставляя на поверхности лишь мимолетные круги. Россия покрывалась городами в европейском стиле, университетами, железными дорогами, концлагерями, рудниками и заводами, но душа ее оставалась архаичной. Власть перепахивала народ, просвещала, обольщала, тиранила, понукала, взнуздывала, желая вылепить из него "нормальную" нацию, но ничего не выходило. После очередной взбучки народ возвращался к своему исходному состоянию и глядел на власть исподлобья с недоумением. Он ее не понимал и не понимает. С ненавистью ли, почтительно ли, но не понимает.
  
  Темой органической революции не будут извечные русские вопросы "кто виноват?" и "что делать?". На первый вопрос исчерпывающий ответ дал еще Достоевский: "всякий пред всеми за всех и за все виноват". А на второй вопрос ответ созрел за последние двадцать лет как совокупность политических чаяний. Что делать? Во-первых, вернуть капиталы в страну; во-вторых, инвестировать их в сельское хозяйство, жилищное строительство и образование, обеспечив за счет этих вложений продовольственную, демографическую и интеллектуальную безопасность страны, то есть осуществить программу суверенизации России. Это потребует частичного пересмотра итогов приватизации, корректировки самого принципа частной собственности: владеет крупным капиталом тот, кто работает для России и в той мере, в какой он полезен России. Олигархи - не экономические гении. О них рассказывают, что они талантливы и трудолюбивы. Может быть. Но олигархами они стали потому, что среди десятков тысяч талантливых и трудолюбивых именно они волею случая оказались в нужное время в нужном месте. Десятки тысяч таких же талантливых и трудолюбивых управленцев смогли бы превратить убыточные предприятия в рентабельные за гораздо меньшие деньги. Неужели одаренный, энергичный но небогатый специалист откажется возглавить крупную компанию за 5 % прибыли? Разумеется, нет. Но кто даст ему такую возможность? Кто устроит справедливый конкурс? Кто обеспечит сменяемость власти в бизнесе? Кто способен всерьез поверить, что бизнес существует для страны, а не страна для бизнеса? Сам бизнес? Никогда. Номенклатура? Едва ли. Чиновники уверены, что и бизнес, и страна существуют для них. Следовательно, вопрос не в том, что делать, а в том, кто будет делать то, что до̀лжно делать. Осуществить суверенизацию России сможет лишь такая власть, для которой деньги не являются главной ценностью, власть, заслуживающая высокого имени аристократии духа. Поэтому смыслом органической революции (или эволюции) может стать приход к власти аристократии духа.
  
  Все это надо иметь ввиду в преддверии социальных волнений, которые, очевидно, вскоре вновь постигнут Россию. В политическом плане Россия опять оказалась меж двух зол. Ей предстоит выбирать между серой распутицей нынешней власти и наваливающемся с протестных площадей сугробом власти новой. Из провинции через дымовую завесу СМИ трудно разглядеть сцену политического театра. Сколько не подноси twitter-лорнет к усталому оку, ничего не видно. Пробуешь следовать лозунгу "лихого" 1996 года, выбираешь сердцем, так и оно молчит. И странная мысль рождается от этой сердечной немоты: мол, нынешняя власть осуществляет предпродажную подготовку Российской Федерации, а вот та, что обучилась в Йельском университете и борется с привилегиями... Pardon, с привилегиями боролась прежняя новая власть до 1991 г. включительно (она же падала с моста), а новая новая власть разоблачает коррупцию... Так вот, существующая ныне официальная власть осуществляет предпродажную подготовку Российской Федерации, а ныне будто бы оппозиционная власть придет, чтобы оформить сделку. Тогда мы окончательно войдем в мировое сообщество, тогда станем, наконец, "нормальной страной". Как Гондурас. Тогда нас перестанут критиковать за дефицит демократии и ущемление прав гомосексуалистов на CNN, BBC, ZDF, в The Washington Post, New York Times, Frankfurter Allgemeine, Die Welt... Они нас будут любить. Как любят Саудовскую Аравию.
  
  Но не стоит обольщаться. Россия не станет "нормальной страной". Она не выберет ни распутицу, ни наваливающийся сугроб. Если ее властно привезут на автобусах за казенный счет, она проголосует за распутицу. Если ее модно пощекочут через Twitter, Facebook или YouTube, она проголосует за наваливающийся су... гроб. Но она не выберет ни то, ни другое. Проголосует, но не выберет. Она будет ждать и спать. Нет, не мессию в лаптях, а собственного пробуждения. И сниться ей будет не супермаркет, а явление града Китежа.
  
  Россия может проспать собственную предпродажную подготовку. Она даже может не заметить самой сделки. Но если сделка состоится и она, продрав глаза, увидит в Кремле чужих... О, что тогда будет! Тогда и 1612, и 1812 годы покажутся карнавалом. Для озлобленных сынов "народных витий" по-прежнему "есть место в полях России среди нечуждых им гробов". Лучше не надо, господа! Мы понимаем: у вас есть NATO, Black Water, Gladio, Twitter, Wall Street, CNN, CIA, NSA и много чего еще. Но все же, не надо. Не надо делать из нас "нормальную страну". Не то разбудите русскую революцию. А тогда не далеко и до греха. Как говорится, "виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет в тяжелых, нежных наших лапах?" Так что лучше оставьте нас в покое, господа...
  
  
  
  
  
  ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ:
  ИСТОРИЧЕСКАЯ МИССИЯ РОССИИ
  
  Мы любим всё - и жар холодных числ,
   И дар божественных видений,
  Нам внятно всё - и острый галльский смысл,
   И сумрачный германский гений...
  
  А. Блок
  
  Чтобы составить понятие об исторической миссии общества или личности, нужно сначала отелить историю от политики. Политику творят люди, история - творит людей. Политика - это поступки, история - это характер. Политика - это выбор, история - это биография. Поэтому фактор чуда, политически невозможный, зачастую оказывается исторически неизбежным.
  
  Таким чудом стал для России Петр I. Ничто не может объяснить ломку российского общественного уклада, которая произошла через этого правителя: ни предпосылки западнической модернизации России в XVII в., ни влияние на Петра Немецкой слободы, ни увлечение его военными играми. В России по-прежнему возможно чудо, ибо перед ней по-прежнему стоят задачи общечеловеческого размаха.
  
  Россия довольно рано осознает себя страной мессианской. В конце XV - начале XVI возникает мессианская идеология "Москва - Третий Рим". В XIX в., созданная петровскими преобразованиями Российская империя, ищет новую мессианскую идею и находит ее то в официально провозглашенном призвании спасать Европу от революции и охранять священные монархические начала, то в мечте о наступлении "русского эона" - духовном преобразовании мира на русский манер, которую особо ярко выразил Чаадаев в письме Тургеневу:
  
  "Россия, если она только уразумеет свое призвание, должна взять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы. Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами, Оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества. Мы призваны обучить Европу множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь, вы знаете, - это мое глубокое убеждение. Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы... таков будет логический результат нашего долгого одиночества.. наша вселенская миссия уже началась".
  
  В XX в. Россия, движимая все тем же мессианским порывом, попыталась преобразовать человечество путем мировой революции и создала карикатурный макет интернациональной соборности - Союз Советских Социалистических Республик. Эта неудачная попытка ослабила, но не убила мессианское сознание. Россия обречена на новые попытки самореализации во всемирно-историческом масштабе, поскольку культуры, как и люди, деградируют и гибнут, если им не удается осуществить в жизни то, к чему они чувствуют призвание.
  
  России легче чем какой бы то ни было другой стране создать новую планетарную реальность, потому что Россия - это еще не сложившаяся цивилизация. Характерные особенности российского общества: обилие талантов и разбазаривание ресурсов, бесшабашность, постоянные колебания между тиранией и бунтом, неспособность к эффективной самоорганизации, присвоение чужих цивилизационных форм и попытка наполнить их своим содержанием - все это свойственно любому молодому обществу, которое только еще ищет свой собственный исторический облик. Так же вели себя кельтские и германские народности на протяжении тысячи с лишним лет, пока не обрели самобытную цивилизационную форму в XI в. Византийская принцесса Анна Комнина отразила на страницах "Алексиады" удивление и презрение человека стареющей цивилизации к наглости и невежеству западных "варваров", с которыми познакомилась во время Первого крестового похода. Она столь же мало умела разглядеть в жадных, грубых и фанатичных "франках" будущих Баха и Рафаэля, строителей готических соборов и творцов научно-технической революции, как современный западный человек способен увидеть в России источник общечеловеческой цивилизации.
  
  В чем же состоит историческая миссия России? Ответ очевиден: в том, чтобы найти такие решения в духовной, социальной, политической и экономической сферах, которые станут универсальным кодом, связующим различные культуры в единую планетарную цивилизацию.
  
  Россия призвана исполнить обещание, данное человечеству мировым капиталом и нарушенное им, а именно создать открытый и справедливый мировой порядок. Современная глобализация - это такая же карикатура на мировую интеграцию как мировая революция и Советский Cоюз. Глобализация - это мировая революция сверху, результатом ее, если она осуществиться, станет безраздельное господство кучки маньяков, бывших ничем и ставших всем.
   Силы России в ближайшие сто, пятьсот, тысячу лет будут направлены на осуществление альтернативной глобализации. России определено быть либо великой, либо не быть вообще.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"