Вонял тот немилосердно. Сладковатый запах разлагающейся плоти перебивал даже плотный гнилостный смрад, поднимающийся над мусорными баками на задворках рыбного ресторана, который держали братья Ву.
Златокрыл валялся у крыльца черного хода - там, куда его выбросили хозяева, не дожидаясь, пока он распугает клиентов. Драное пальто было распахнуто, и снег на голой груди не таял. Бутылка с остатками мутной жидкости выскользнула из закоченевших пальцев. Снежинки падали прямо в открытые глаза.
И уже не таяли.
Златокрыл не дышал. Был мертвее мертвого. А смердел так и вовсе за двоих.
Крякнув, Марвин присел у тела. Заледенелая левая брючина Златокрыла задралась, открывая багрово-черную плоть чудовищно раздувшейся голени. Запах резал глаза даже в стылом холоде предзимья.
Марвин покачал головой.
Придется снова раскошеливаться на протез, подумал он. Правая рука Златокрыла от ногтевых фаланг до локтя была заменена сложной конструкцией из дерева и металла. Патрубки и тяги причудливо обвивали протез. Часть из них была безжалостно оборвана и висела лопнувшими струнами, металл накладок потускнел, дерево было поцарапано, а местами покрыто вмятинами и расщеплено.
Марвин снова покачал головой.
Златокрыл и в прошлой жизни не славился аккуратностью. Беззаботное дитя неба... Чего же требовать от него теперь? Что ж - знал ведь сам, на что шел, когда решал за него, жить ему дальше, или не жить.
Не жить.
Нежить.
Марвин пошарил на тощей шее Златокрыла. Шнурок перекрутился, и ключ нашелся не сразу. Марвин выдул снег из замочной скважины под ложечкой, там, куда сходились острым углом арки ребер. Вставил ключ и стал терпеливо вращать его, чувствуя с каждым оборотом все усиливающееся сопротивление пружины внутри исхудавшего до состояния скелета тела. Потом, придерживая ключ, свободной рукой открыл дверцу на животе Златокрыла. Долил спирта в подвешенную под медным резервуаром склянку и щелкнул зажигалкой. Голубой цветок пламени обнял лепестками металлический шар, растапливая замерзшую жидкость в нем. Марвин закрыл дверцу, выждал еще пару минут, а потом отпустил ключ, торчавший в груди Златокрыла, словно эфес ушедшего глубоко в тело кинжала.
Чуть слышно зажужжала пружина, и ключ начал медленно вращаться. Тук-тук, сказало сердце Златокрыла. Тук-тук. И еще, и еще, все чаще и чаще.
Марвин присел на ступеньки, набил трубку и закурил. Сизые кольца дыма поднимались к невидимым во тьме тучам, которые ползли, волоча животы по крышам домов и рассыпая снежинки из прорех. Сердце Златокрыла билось неровно, то и дело пропуская удары.
Марвин знал, что времени у них почти не осталось.
Но знал он и то, что они успеют.
Когда у его ног раздался хриплый, словно воронье карканье, кашель, Марвин выколотил трубку о ступеньку и убрал ее в карман.
- С пробуждением, - сказал он.
Златокрыл отхаркнулся ошметком льда и обложил его проклятиями. Кровь, нагреваемая пламенем спиртовки, все быстрее бежала по его жилам, и совсем скоро он смог вздохнуть полной грудью, не заходясь в приступе кашля.
Скрипнула дверь за спиной, и один из близнецов выглянул наружу.
- Твоя его забирай? - спросил Ву.
Раскосые глаза пристально смотрели на Марвина. Желтушное лицо лоснилось от пота. В приоткрытую дверь, клубясь, выходило пропитанное ароматами жареной рыбы тепло.
- Забирай, - кивнул Марвин, поднимаясь на ноги.
- Хорошо, - сказал Ву. - Ву не заводить, когда падать. Сильно пьяный. Грозить, Ву ругать, гостей пугать. Плохо совсем. Ложить сюда, когда сердце встать. Знать, что ты приходить. Твоя всегда приходить.
Марвин бросил Ву медяк. Тот ловко сцапал монету и довольно улыбнулся. Узкие глаза совсем утонули в пухлых щеках.
- Приходить потом кушай, - пригласил Ву. - Рыба кушай - хорошо! Его не брать, пожалуйста. Сильно вонять.
Ву демонстративно зажал пальцами пуговку носа. Помотал сокрушенно головой, когда Златокрыл выбранил его совсем уж непечатно и приложился ко вновь обретенной бутылке.
Дверь закрылась.
Подняться Златокрыл не смог. Марвин подхватил его подмышки, поставил на ноги, забросил протез себе на шею и повлек грязно бранящегося пьяницу туда, где в фонарях на бульваре ровно горел газ.
Ноги Златокрыла заплетались, и временами он безвольно обвисал на Марвине, что-то невнятно бормоча и поминутно отхлебывая из бутылки. Потом бутылка опустела и разлетелась веером осколков, ударившись о стену ближайшего дома.
Час был поздний. Омнибусы уже давно дремали в стойлах. Извозчики проезжали мимо, с отвращением глядя на Златокрыла. Марвин и не пытался их останавливать, прекрасно представляя себе, как они выглядят со стороны - пара нищих пропойц, возвращающаяся с убогой пирушки.
Лифт в облачной башне, где Марвин снимал крошечную квартиру под самой крышей, не работал. Механизм вышел из строя давным-давно, и чинить его хозяин не стал. Целую вечность они поднимались по лестнице, спотыкаясь о тела спящих бродяг, распугивая крыс и шелестя страницами старых газет.
В квартире Златокрыл споткнулся о порог и рухнул ничком поперек кровати. Марвин успел придержать ветхое пальто за плечи, и Златокрыл выпал из него - жалкий, исхудавший, болезненно-бледный.
На острых лопатках желтели обнаженной костью обрубки крыльев.
Ключ с жужжанием вгрызался в комковатый матрас. Марвин запустил руку под острую, как киль, грудину Златокрыла и вынул ключ из скважины. Накрыл тело пледом. Златокрыл был холодный, как лед. В относительном тепле квартиры исходящая от него вонь сделалась нестерпимой.
К этому Марвин привык.
- Не заводи меня утром, - сказал вдруг совершенно трезвым голосом Златокрыл. - Не надо. Прошу.
И уснул - сразу, как засыпают на полуслове дети.
Марвин долго еще, почти до серого рассвета, курил у окна, задумчиво глядя на снег, посыпающий город. В небе меж башен смутными тенями носились никогда не спящие ангелы, высматривая с высоты пропитание. Городские помойки манили их, словно магнит.
Утром, когда по улицам потянулись первые прохожие, и омнибусы зазвонили в звонки, Марвин завел пружину в сердце храпящего Златокрыла. Оставил ключ медленно вращаться в его груди, замкнул на раздувшейся щиколотке стальной обруч, соединенный цепью с кроватной рамой, и ушел.
Его ждала фабрика.
На фабрике работала Берта.
Марвин пробил карточку на проходной и до вечера прилежно выполнял свою работу. Деревянные заготовки превращались в его руках в сложные конструкции; поршни, тяги и латунные сочленения сверкали на фоне темного лака. Ступни и кисти, предплечья и голени, снабженные прочной ременной сбруей, ложились в корзины, которые уносили мальчишки-разнорабочие.
Когда фабричный свисток обозначил конец смены, Марвин сдал инструмент и заготовки угрюмому молчуну с металлическими клешнями, заменявшими ему руки. По бумагам все сходилось как нельзя лучше, но карманы тренча теперь приятно оттягивали некие предметы, которые Марвину не принадлежали.
На проходной он дождался Берту.
Кутаясь в легкое, не по погоде, пальто, она вышла в толпе молодых женщин, которые работали на линии заводных сердец. Среди усталых, но улыбчивых лиц напряженное лицо Берты было бледным пятном смятения и страха.
Марвин без слов увлек ее в ближайшую кофейню.
Грея ладони о чашку, полную душистой черноты, она на глазах оживала. Марвин терпеливо ждал. Наконец, поняв, что девушка пришла в себя, он спросил:
- Получилось?
Берта кивнула и передала ему под столом сверток коричневой бумаги, перевязанный бечевой. Бумага скрывала нечто тяжелое. Марвин точно знал, что в свертке.
- Как он? - спросила Берта.
Марвин пожал плечами, не глядя на нее.
- Так плохо?
На глазах у Берты блестели слезы.
- Теперь будет лучше, - сказал Марвин. - Ты очень помогла ему.
Берта беззвучно расплакалась, разом постарев на десяток лет. А ведь у нее все еще нет замененных органов, подумал Марвин. Ни единого.
Все еще молода. Все еще желанна. И по-прежнему недоступна.
Иногда ему казалось, что достаточно просто спросить.
Но он страшился ответа и потому продолжал молчать - год за годом.
Он мог видеть ее в любой день, кроме выходных.
Иногда достаточно и этого.
Сердце Берты принадлежало не ему. И имеет ли при таком раскладе значение, кому принадлежит его собственное сердце?
Он проводил Берту до остановки омнибуса. Больше она не плакала. На прощание Берта помахала ему сквозь окно. Когда омнибус скрылся в снегопаде, Марвин зашагал домой.
Бездомные еще не вернулись в башню, и Марвин поднялся по лестнице куда быстрее, чем ночью. Не дойдя до своего этажа пары пролетов, он отмычкой открыл замок на дверях нежилого этажа и проскользнул в его гулкую пустоту.
Сколоченный из досок каркас отграничивал куб пространства с ребром в рост высокого человека. Внутри на веревочных растяжках висел плод двухгодичных усилий Марвина. Оставалось всего несколько финальных штрихов.
Предметы из карманов Марвина удачно справились с их нанесением.
Марвин влез в сбрую, затянул ремни и сделал несколько пробных взмахов руками. Потом пробежал по холлу, не обращая внимание на заметавшееся под сводами эхо шагов. Очередной взмах подбросил его тело в пыльный воздух, ноги оторвались от земли, а потолок рывком приблизился.
Мгновение паники кончилось, не начавшись. Обошлось - он коснулся пола, пролетев лишь несколько ярдов, не потерял равновесие, не упал. Конструкция была в полном порядке. Марвин расстегнул ремни и взвалил сооружение из ткани, дерева и металла на плечо, прикрыв белизну шелка и блеск латуни черным сукном тренча.
Потом продолжил восхождение.
Дверь квартиры оставалась запертой.
Златокрыла внутри не было.
Все объяснилось очень просто.
В сундучке с инструментами, который Марвин хранил под кроватью, Златокрыл отыскал пилу.
Часть его по-прежнему оставалась здесь, источая вонь разложения, сочась гнойной чернотой и свежей сукровицей с поверхности спила, который прошел чуть выше голенища грубого ботинка.
Сукровичный след, неровный, с расплесками брызг - как если бы оставивший его человек скакал на одной лишь ноге, - вел к окну.
Окно было распахнуто настежь.
На подоконник насыпало снега. Там, где на него попали брызги, снег превратился в желто-розовый лед.
Ключ Златокрыл оставил на подоконнике, освободившись от него раз и навсегда. Ключ погрузился в лед, протаяв его. Тепла неумирающего тела Златокрыла как раз хватило на это.
Марвин подышал на лед, и тот растаял, оплыл, высвобождая ключ из плена.
Разорвав бумагу, Марвин завел украденное Бертой сердце. Пружина упруго разматывала виток за витком, и клапаны работали ритмично, словно часы.
Марвин слушал, как бьется заводное сердце. За окном в облаках среди башен танцевали ангелы.
У ангелов нет сердец. Кровь разгоняют по телам неустанные взмахи крыльев. Полет для них - сама жизнь.
И что делать ангелу, которого угораздило полюбить человека?
Марвин знал ответ.
Знал наверняка.
Марвин многое знал о любви, о безответности, о долге и чувстве вины.
А еще о надежде и безнадежности.
О жертвенности.
И о том, что некоторые вещи не изменить уже никогда.
Он так и не посмотрел в глубокий, почти бездонный колодец двора. Положил тикающее и такающее сердце на подоконник и отошел от окна, чтобы не слышать эха бьющихся о стены криков.
Потом снял трубку с громоздкого настенного аппарата и продиктовал телефонистке на коммутаторе номер, который не смог бы забыть никогда.
Когда Берта ответила, Марвин сказал лишь:
- Мы успели. Он улетел.
И повесил трубку.
Крылья так и остались лежать на полу у окна.
Снежинки совсем скоро припорошили их невесомой пудрой своих крошечных тел.