Тихонов Владислав Георгиевич. Зловещее хихиканье в темноте

ЗЛОВЕЩЕЕ ХИХИКАНЬЕ В ТЕМНОТЕ

Меня преследует Злой Дух со всех сторон;
Неосязаемо вокруг меня витая,
Нечистым пламенем мне грудь сжигает он;
Я им дышу, его вдыхая и глотая.
(Ш.БОДЛЕР, "Цветы зла", CXIX -- "Разрушение").

Было нечто тревожащее мое расслабившееся к концу дня сознание в том, как наступление этого унылого осеннего вечера выглядело из окна школы, где я подрабатывал ночным сторожем. Слегка расплывчатые, словно вырезанные из серой пленки, тени деревьев школьного палисадника ложились поперек закатных, по-сентябрьски золотистых лучей. Это зрелище непонятно почему навеяло на меня тоску. Тосковать мне абсолютно не хотелось. Поводов для этого вроде бы как не было. Наоборот, все складывалось весьма удачно: вчера в нашей богадельне, именуемой Пединститутом им. В.Белинского, выдали в кои-то веки стипендию. В жизни нищего студента это событие можно приравнять разве что к получению сверхприбыли каким-нибудь толстопузым нуворишем. Хотя, справедливости ради, отмечу: сверхприбыли у нуворишей случаются гораздо чаще.

Так что у меня в кармане были какие-никакие бабки, я был молод, здоров, полон сил. Согласно всем законам природы, мне полагалось радоваться и лелеять разные безмятежные мысли. Собственно говоря, так оно и было сегодня с самого утра и до тех пор, пока я не пришел на работу. Как и всякий нормальный студент, живущий в чужом городе, вдали от отчего дома, я постарался подыскать себе приработок, не требующий большой затраты физических и умственных сил и не мешающий учебе на дневном отделении. Такое место довольно скоро удалось найти. Средней общеобразовательной школе N 15 города Литейска срочно требовался ночной сторож. Вообще-то, сторожей там было двое, так как школа была большая, старой еще планировки. Но одного из них, как объяснил мне похожий на засушенный опенок директор, пришлось уволить -- за халатность на рабочем месте. В чем именно заключалась эта халатность, рассказать мне он не удосужился. Как оказалось, у меня было два конкурента. Покрытый коричневым мхом дедок лет семидесяти с медалью "За победу над Германией" и невероятно толстая, словно раздутая через соломинку жаба, старушенция в сиреневом платке. Выбор в конце концов пал на меня, так как я выгодно отличался от своих соперников молодостью, интеллектом, умением найти нужные аргументы в разговоре. А главное, я был студент. То есть предполагалось, что во время ночных бдений в школе N15 я буду прилежно готовиться к занятиям, вместо того, чтобы пить водку. Так я получил это место, где мог спокойно грызть гранит наук и получать за это триста пятьдесят рубликов в месяц.

Школа N 15 находилась в старой, начинающей приходить в упадок части города. Вытянутое массивное здание в стиле сталинского ампира было построено где-то в пятидесятые. Очевидно, в то время выглядело оно радостным и сияющим -- как новехонький здоровехонький зуб. Но с тех пор зуб пожелтел, посерел, сточился, слегка подгнил, но все так же твердо и непоколебимо держался в своей десне.

Школа возвышалась посреди угрюмых заплеванных пятиэтажек, возле подъездов которых с раннего утра до позднего вечера толклись кучки потрепаных субъектов. Этих типов можно было встретить только здесь -- в новых районах они почти не водились. Эти уроды, казалось, материализовались в нашем мире из пьесы Горького "На дне". Ночи часто оглашались пьяными криками, женским визгом и звоном битых стекол. То тут, то там виднелись горящие в глубинах кварталов костры, мелькали на их фоне безобразные тени. Стены близлежащих домов были щедро расписаны непотребщиной, рисунками женских и мужских половых органов, а кое-где -- перевернутыми крестами и пятиконечными звездами, среди которых мелькало слово "SATAN". В мрачном, похожем на мертвый сказочный лес палисадничке, окружавшем школу, валялись пустые бутылки и использованные шприцы. Иногда находили повешенных на деревьях кошек и собак. В общем, вы представляете, что это было за место. Но выбора у меня не было, а подзаработать хотелось. И, как я убедился в дальнейшем, местная шваль, обожавшая школьный палисадник, почему-то ни разу не покусилась на саму школу. Даже окна ни разу не выбили. А на стенах ее практически отсутствовали похабные надписи и скабрезные рисуночки. Причин такого уважения я уяснить себе не мог. Я спрашивал своего напарника, угрюмого мужика Антоныча, -- что он думает по этому поводу? Но он только матерился, махал рукой и предлагал выпить. Антоныч был плотный, приземистый тип лет за пятьдесят -- с желто-серой бородой и лицом, похожим на кошмарную свёклу. Одевался он с изысканностью простого советского человека, то есть мало чем своим внешним обликом отличался от бомжа. Он без конца кашлял, обдавая все вокруг слюнями и непрерывно курил сигареты "Прима", которые аккуратно вставлял в деревянный мундштук. Когда не нужно было чинить испорченные замки, водопроводные краны и чистить засоренные туалеты, Антоныч сидел в каморке для сторожей, попивая чаек. Время от времени он разбавлял чай водкой и тогда, обычно молчаливый, он начинал жаждать общения, чем действовал мне на нервы. В такие моменты я говорил, что мне надо готовиться к занятиям, брал ключ от класса на третьем этаже и шел туда, оставляя моего компаньона наедине с радио, стареньким переносным телевизором, стопкой несвежих газет и водкой, конечно. Однако, недели через две мы более или менее подружились. Я стал читать Антонычу лекции о вреде пьянства, он во всем со мной соглашался, кивал: "Конечно, все беды людям от нее, проклятой! А, с другой стороны, как же не выпить-то, если душа требует, а? Как ты, ученый человек, такое разъяснишь? Умом вот я понимаю, что пить вредно, а душа просит!" Под эти слова Антоныч опорожнял небольшой граненый стаканчик. Однако, отдадим ему должное, меру свою он знал твердо и никогда не напивался. Одним словом, старой закалки человек. Жил он где-то неподалеку от школы, но сколько я ни расспрашивал его о нравах здешних обитателей, говорить на эту тему Антоныч не желал. Гораздо охотнее он рассуждал о "высоком": о политике, о том, какой нужен президент, о войне в Чечне. Все это живо волновало его ум, и под влиянием своего чая с водкой он готов был рассуждать на эти темы часами. Меня же эти разговоры раздражали, хоть я вежливо и поддакивал, пока Антоныч говорил. Но как только он умолкал, я, чтоб позлить Антоныча, начинал оспаривать его выкладки. Часам к двум ночи мы, угомонившись, ложились спать: Антоныч -- на старом диванчике в сторожевой, а я -- в спортзале на матах. Так проходили все мои ночи в 15-й школе города Литейска.

Стоял конец сентября. Заканчивался первый месяц моего трудового стажа. По поводу получения стипендии и аванса решено было вместе с Антонычем "отметиться" тремя литрами свежего пива. Пиво должен был принести мой компаньон, который взял на себя радостные хлопоты по приготовлению скромного пиршества. В ожидании его я привычно обходил здание, проверяя окна и двери.

Все было в порядке. Мои шаги разносились тем особым эхом, которое бывает лишь в пустых школьных коридорах. Непонятная меланхолия вдруг возникла в моей душе, когда я проходил мимо школьного медпункта. Чтобы согнать ее, я подошел глянуть в окно. Солнце уже почти спряталось за крышами домов. Стояла странная неуютная тишина, характерная, впрочем, для этого места в это время. Вдруг я услышал за своей спиной вполне отчетливый шорох. Я резко обернулся. В коридоре, ведущем к центральному входу, послышались торопливые шажки удаляющихся ног и детское хихиканье. Как полоумный я выскочил в коридор. Там никого не было. Но кроме меня в школе явно кто-то находился! Должно быть, гаденыши спрятались где-то с целью устроить пакость... Как только я их проглядел, это было невероятно! Ну ничего, я им сейчас задам.

Я быстро проследовал в холл. Там было уже достаточно темно. Особенная чернота сгустилась в школьном гардеробе. И именно оттуда послышалась вдруг возня и тихое, словно сдерживаемое хихиканье. Только на сей раз оно больше напоминало старческое, нежели детское. "Ну, вот я вас сейчас, сучьи дети!.." -- ярость и досада взяли во мне верх. Я включил свет и почти забежал в гардероб. Он был обнесен решеткой, и выйти из него, минуя меня, не было никакой возможности. Еще меня поразило, что дверь в раздевалку была отперта, хотя всего полчаса назад я запер ее, и ключи были у меня с собой.

В гардеробе никого не было. Я тщательно обыскал его, хотя и обыскивать-то, в принципе, было нечего. Вдруг на полу у стены я заметил какое-то странное пятно. Я подошел поближе. Пятно подозрительно напоминало кровь. Мало того, оно на моих глазах постепенно увеличивалось, приобретая явственные человеческие очертания. В глазах у меня потемнело. Я почувствовал себя не совсем хорошо. У меня за спиной вновь послышалось мерзкое хихиканье. Непроизвольно охнув, я обернулся, готовясь к чему угодно...

На блестящей, слегка погнутой вешалке болтался удавленник. Это был крохотный школяр в синей форме, какую носили раньше. Он был повешен на собственном красном галстуке, и именно этот придурок издавал хихиканье! Я метнулся к нему: так шутить над собой я не позволю!! Я хотел схватить этого пионера и надавать ему по шее. Не знаю, как они все это устроили, но им придется за это ответить...

К ужасу, мои руки -- вместо того, чтобы вцепиться в синенький пиджачок юного негодяя -- прошли сквозь него, словно его и не было. А юный негодяй поднял из тугой красной петли синюю, под цвет костюма, физиономию, и жалобно прохрипел:

-- Беги, спасайся...

Дурная сонная муть охватила меня. Поплыл перед глазами пустой гардероб. Шатаясь и держась рукой за решетку, я кое-как добрел до выхода. Рванул дверь -- бесполезно. Она заперта! Я в клетке! Один на один с этим невыносимым маленьким упырем, которого нельзя схватить руками, потому что его нет! Вот сейчас он развяжет свой галстук, звонко шлепнет сандалиями об пол и резво побежит ко мне -- задушить, выпить кровь, утащить в свое гнусное запределье...

Я хотел кричать, звать на помощь, но вместо человеческих криков из моей глотки несся какой-то бесовский вой. А маленький упырь уже слез со своей виселицы и идет ко мне, бормоча:

-- Ну чё, попался? Ну чё, ну ты чё?! Чё ты, а?! Ты чё?!!

* * *

-- Эй, ты чё это, а?!! Что это с тобой?

Я ничего не мог понять. Антоныч тряс меня за плечи, испуганно заглядывая мне в лицо.

-- Что?!! А где это... пионер с кровью...

Я огляделся по сторонам. Никаких повешенных пионеров, никакой крови нигде не было. Да и сам я стоял не внутри гардероба, а снаружи -- крепко вцепившись обеими руками в решетку. Антоныч произнес:

-- А ты, оказывается, припадочный, -- в его голосе мне почудилось какое-то даже уважение, словно припадочные чем-то лучше простых людей.

-- Я пришел, открываю дверь, слышу -- такой вой, что мать моя!.. Гляжу -- ты как дурной вцепился в решетку, глаза закатились, изо рта слюни текут, а сам воешь! Я с перепугу чуть в штаны не наклал. Думаю, что это с тобой?..

Меня почему-то охватил неимоверый стыд. Пробормотав какие-то жалкие оправдания, я поплелся за Антонычем в нашу конуру. Про себя я решил, что переутомление, вызванное усердной зубрежкой и тем, что я мало сплю, сыграло со мной мерзкую шутку. Мне надо расслабиться. Да, просто хорошо выспаться и отдохнуть. В нашей комнатушке Антоныч разложил на столе принесенную в двух пакетах снедь -- копченых окуньков и лещей, булку белого хлеба, несколько огурцов и помидоров и пучок зеленого луку. Под конец он с важным видом достал два пластиковых баллона с прозрачной янтарной жидкостью, а затем он, как бы немного смущаясь, вытащил бутылку с чем-то крепким:

-- Да это я так, для себя купил, -- и спрятал ее куда-то.

Меня, честно говоря, все это уже не занимало. Мои мысли целиком были заняты страшной встречей в гардеробе. Я был всерьез напуган: что-то не в порядке у меня с головой. Надо бы не мешкая обратиться куда следует. Пока не поздно... Или, может быть, уже поздно? И буду я, горемыка, до старости сидеть в палате с мягкими стенками -- вот тоже радость! А если это настоящий призрак?

И в этом приятного мало. Уволюсь-ка я отсюда нафиг, прямо завтра же! Обойдусь как-нибудь без их трехсот пятидесяти рублей в месяц, все равно на них почти ничего не купишь. Своя психика дороже! От этих раздумий меня отвлек глуховатый голос Антоныча:

-- Ну, ты чего? Пиво-то пить будешь? Сам ведь хотел. Чё я, зря его пер, что ли? Ты, это, давай, бросай дуться! Пивка сейчас выпьешь -- сразу полегчает. А то, может, чего покрепче? Гляди, мне не жалко...

Я решительно отказался от "чего покрепче". Хмельная горечь пива действительно немного помогла мне успокоиться. Страх отступил. Мысли сменили беспорядочные прыжки на вялую поступь. Вдруг где-то в глубинах школы послышался странный звук: бом-м, бом-м... Словно били большие часы. А затем -- скрежет.

-- Что это, а?! -- я напряженно вслушивался в эти звуки.

-- Ты чего? Что это стобой опять?! -- Антоныч с нескрываемым страхом смотрел на меня.

-- А ты что, не слышишь?.. Вот сейчас снова: бом-м, бом-м...

-- Нет, ничего не слышу. Да ты что? Что с тобой сегодня такое? На-ка вот, хлебни еще пивка, успокой нервы!

Прямо у меня под ухом раздался скрипящий голос: "Ну все, теперь не уйдешь. Раньше надо бежать было!" Я почувствовал, как что-то мокрое и липкое задело меня за щеку. Я резко развернулся, так что ветхий стул не выдержал -- одна из его ножек подломилась, и я грохнулся на пол. Я снова узрел это нечто, этого маленького посиневшего пионера! Теперь он сидел на шкафу со списанными географическими картами и гнусно хихикал. Его рыжие волосы, спутанные и слипшиеся от чего-то, торчали, словно иглы дикобраза. Из ноздрей падали белые и желтые червяки, которых он ловко подхватывал и отправлял в рот.

-- Анто... Антоныч!!! -- прохрипел я, вцепившись в стул, -- убери его!!! Вон он, на шкафу!!!

Но Антоныч, казалось, совсем ничего не видел и не слышал. Он уже попивал пиво из никелированной кружки и грыз сушеный рыбий хвостик, приговаривая при этом что-то вроде "эх, надула, скотина, а сказала, что свежие".

-- Антоныч! Очнись!!! -- заорал я, пытаясь встать.

Антоныч меж тем спокойно приготовил "ерша", чокнулся с невидимым собутыльником и залпом выпил. С изумлением и страхом я увидел, что вторая кружка сама собой поднялась в воздух, чокнулась с глупо улыбающимся сторожем и КТО-ТО выпил ее, аппетитно захрустев вслед огурцом. Меня же старый пьяница не видел в упор. Я закричал и кинулся к нему, стал трясти за плечи -- все было без толку! Мои руки даже не чувствовали его! Они ничего не чувствовали, кроме воздуха! Смертная тоска... Гнусный смех пионерского отордья на шкафу звучал траурным маршем по мне. Все превратилось в бессмыслицу, уйти из которой невозможно ни так, ни эдак.

Вдруг едкий зеленый свет ударил мне в глаза, и какая-то гарь заполнила мои легкие. Меня завертело волчком, я понесся куда-то сквозь полную темноту. Лишь кое-где темноту пронизывали серые и зеленоватые лучи, в которых мелькали разные картинки. Ужас потихоньку отпускал. И вот, миновав какие-то странные коридоры, о существовании которых в школе даже не подозревал, я очутился в небольшом зале, в центре которого стоял огромный кипящий булькающий котел. В зеленоватой жиже мелькали детские ручки, головки, и ножки. Возле котла стояла старая отвратительная особа. Она помешивала гнусное варево черпаком из берцовой кости и половинки черепа. Время от времени она пробовала свою бурду... Еще в этой комнате, где не было ни дверей, ни окон, в нише стены стояла очень страшная статуя -- настолько страшная, что я осмелился взглянуть на нее лишь мельком и успел рассмотреть только череп с рогами, а под ним -- женские груди и бедра...

Возле небольшого изящного столика, на котором было разложено что-то донельзя мерзкое, красно-желтое, колдовали двое. Один из них был директор школы, гадкий сморщенный тип. Сдвинув на лоб очки в позолоченной оправе, он, орудуя маленьким ножичком, умиленно заглядывал в лицо второму. Тот, высокий, широкоплечий, в темном костюме, не показывал мне своего лица. Мне бросился в глаза перстень на его руке. Красный камень мерцал в полутьме, точно звериное око.

-- Ну, а с ним что? -- пакостно хихикнул директор и махнул в мою сторону окровавленной рукой.

-- Пусть остается! Лишний сторож не повредит, -- не глядя на меня произнес высокий, манипулируя какими-то непонятными предметами.

* * *

Вот, пожалуй, и все. Я не верил раньше в призраков, а теперь, когда сам стал призраком, не хочу в них верить еще сильнее. Живу я в подвале, нас тут целая семья. Когда я сплю, то слышу сквозь сон, как тело мое где-то на далеком кладбище сковывает сквозь гроб зимняя мерзлота. Мне от этого становится грустно... Разок заглянул к Антонычу. Тот, рассказав очередному новому сторожу, как я умер "от кровоизлияния в мозг прямо за столом, попивая пивко", стал настраивать свой телевизорчик, чтобы насладиться похождениями специальных агентов Маудера и Скалли. Мне стало противно, и Антоныча я больше не навещаю. Сплю я днем, а ночью слоняюсь вокруг школы, оберегая нашу святыню. И всякая шваль, нутром чуя мое гибельное присутствие, спешит прочь. Пионер в галстуке все время висит в раздевалке, только, к счастью, не все его видят. Иногда мы болтаем.

Конечно, быть привидением, может, и не плохо -- для тех, кто испытал уже все остальное. А я так и не познал этой... как ее... "настоящей любви". Серая тень распадающихся костей обречена на вечное НИЧТО.

Комментарии: 4, последний от 02/08/2006. © Copyright Тихонов Владислав Георгиевич (dark-doors@yandex.ru) Размещен: 19/08/2004, изменен: 17/02/2009. 18k. Статистика. Рассказ: Хоррор		Оценка: *6.004** Ваша оценка:
Аннотация: Не ходите, дети, в школу...)*

Тихонов Владислав Георгиевич : другие произведения.

Зловещее хихиканье в темноте