- Ты помнишь Клаву Веретенникову, из лаборатории? Мы воду еще у нее брали в семьдесят пятом, когда нам участок дали.

- Как не помнить, - усмехнулась Мария, - "любовь" твоя.

- Хм, - дед почесал лысину. - Муж у нее помер. Раздает вещи. Взять?

- Коля же тощий был, куда тебе.

- Расставишь.

- Фу, да отстань, Ваня! Еще чего! С покойника!

- Хорошие брюки-то, такие, что и гладить не надо, - огорчился дед.

- Не вздумай брать! Если взял - неси обратно! Я расставлять не буду. Штанов нам не хватает! Обносились!

- Ну, обносился я. Устал рубашку латать. Десять лет ношу. А штаны?..

- Сказала: не буду... От проститутки этой брать!

Мария разволновалась. У самой-то много одежды, из шкафов вываливается. А вот муж всегда отказывался покупать: любил свое старье по сто лет занашивать. С чего это вдруг берет?..

Теперь обиделся. Уперся. Попробовал расшить брюки сам: тщательно распорол бритвочкой, да и бросил. А потом и вовсе пропал с брюками. Доложили: к Клавке ушел. А самому - под семьдесят!

Мария по-первости не знала, куда делся дед, да особо и не беспокоилась. Летом по неделе пропадал на даче. Сидит, строгает свои палочки, помидорки подвязывает. Смолоду, пока дети росли - Мария помнила - возился с энтузиазмом: построил домишко, оборудовал самодельной мебелью, а потом потерял интерес. А как потерял, пропала и вся прелесть сада. Ничего там не росло: земля, что ли, истощилась, или настроения у нее, земли, не стало, как у деда; плоды, что муж привозил с сада-огорода, вызывали у Марии одни насмешки.

Мария не верила, что муж смог уйти от нее, возлюбленной, красавицы. Над кроватью Ивана всегда висел большой раскрашенный фотопортрет ее, Маши, девушки в белом платье, с длинной черной косой и розой в волосах. Рядом - любимая народом "Неизвестная" Крамского. Неизвестная эта на самом деле и была единственной любовью Ванечки. Раньше Мария не догадывалась. Думала, все наоборот: дед любит картину за сходство с ней, Машей. Но однажды в гости к дочери-подростку пришла подружка, по крови гречанка, которая еще больше походила на Крамскую красавицу, и муж потерял дар речи. Марию тогда пронзило: главная любовь мужа всегда была там, на картине, в другом измерении. И тогда Мария его возненавидела...

Но девчонка-школьница ей не конкурентка, только она, жена - живое воплощение мечты Ивана. С возрастом Мария превратилась в бабушку с выбившейся из-под гребня сединой, ну и что. Если пореже смотреться в зеркало, можно об этом забыть. Потому что в душе она - все та же: величавая, гордая красотка, всегда "неизвестная", городская, а он, Ваня - бесцветный деревенский парнишка, приехал на комсомольскую стройку по призыву партии.

Еще Мария пела сопрано в местной церкви. Прихожане уважали ее, кланялись. Ничего, что слуха музыкального особого не было, зато - кураж. И постоянство. Сколько их сменилось, певчих-то, а она держалась. Бывало, обижали, тыкали в бок, если заголосит не туда. Один раз даже уйти хотела, но батюшка не дал: пришел прямо домой, уговаривать.

- Болею, - отговорилась Маша.

- А вот я причащу. Не ела с утра? Читай правило.

Батюшка был немолодой, умный. Заметил деда прошмыгнувшего. Дед еще не утек тогда, на месте был.

- Это кто ж у нас такой? - спрашивает.

Дед так и потянулся к нему, даром что в Церковь никогда не ходит, обличает.

- Ваня, - говорит, - я.

Священник его обнял, головенку к груди прижал, по седым волоскам погладил.

- А, так ты Ванечка!.. - говорит. - Крещеный?

- Ну, а то, конеш-шно! Я ж русский!.. - дед по-солдатски выпрямился, весело так глазом косит, сам бодрячком, забыл, что попов ругал.

- Грешен?

- Грешил, е-есть, то есть! - руки по швам, отчитался.

Батюшка взял, да и причастил его. Дед послушно рот раскрыл, таращится на батюшку выцветшими глазенками. Принял Святое Причастие.

Мария тогда, ох, и удивилась. На время зауважала мужа. Сама в храм вернулась. Кому же, кроме нее, там петь!? То пусто, то густо. То бьются за место певчие, особенно осенью, когда огород отойдет, а то вдруг начинают умирать, разъезжаться - по детям, по больницам.

* * *

Когда дед не появился через десять дней, Мария встревожилась. Стала звонить от соседки. Телефона у самой не было. Не любила: в нем бес!.. Узнала, что дед живет у Клавки, перешел насовсем. Мария обиделась. Собралась и сама уехала - к брату.

Возвратилась - нет деда! Надеялась: вот приедет, а он сидит в своем креслице, как ни в чем не бывало, храпит под телевизор. Не тут-то было! Ничего себе, захомутала его Клавка! Но Мария тоже не лыком шита. Не отчаялась: сезон дачный кончится - явится работник полей. Не настало еще время для маневров.

Так и случилось. Притащился дед за теплыми вещами. Вот тут Мария и пустила в ход все свои чары. Она моложе Клавки на пять лет, а мужа - на десять!

Сначала плакала, пыталась разжалобить. Бледная сидела, томная, платок красивый назад повязала, халат новый нацепила, носочки ненадеванные. Волосы в черный цвет, его любимый, подкрасила. Вылитая фаворитка Екатерина Долгорукая, "Неизвестная", что у Ванюшки над кроватью висит, куда бы ни переехали. Смотрит Мария томно, покровительственно, с грустью.

Но дед казался непреклонным. Усмехался, вещи собирал. Тогда в ход пошли уговоры. Пообещала Мария, стыдно сказать: раскинет диван-раскладушку и снова будет с ним спать!..

- Поняла я, Ваня, что зря пол-жизни потратили мы. Муж и жена, нам нельзя порознь, - проникновенно вещала Мария. - Что Бог сочетал, человек да не разлучает. Так и на венчании-то говорят. Давай повенчаемся, тогда и спать вместе начнем. Перед Богом станем чистыми, перед детьми - не блудники. Дети ублюдками не будут.

Поверил дед. Остался. Венчаться даже пошел.

А в постель Мария с ним так и не легла. Понадеялась, что обойдется. Никак не ожидала, что семидесятилетний, много лет ограничивающий себя муж станет настаивать. Пришлось резко отказать. Опять обидела деда.

Мария вела тетрадку регистрации своих состояний. Рисовала диаграмму месяца: каждый день новая точка и отметки, пояснения. "Причащалась" - точка высоко. "Дед" - точка низко, значит, муж расстроил. В конце месяца Мария выводила линию диаграммы, садилась и плакала: несчастная она! В тот день, когда приехала старшая дочь, точка опустилась до предела.

* * *

Жизнь Марии никогда не была скучной, она умела использовать время дня. Например, очень любила читать вслух знакомым старушкам. Особенно инвалидам. Приберется, полы им помоет и читает. Старушки - те, кому за восемьдесят. Слушают что угодно, лишь бы Мария приходила, молодая и энергичная, тормошила их. Еще Мария купалась в проруби, бегала трусцой, пропагандировала здоровый образ жизни и веру во Христа. По настроению - то одно, то другое.

Друзей у Марии не было, только знакомые, расставленные по рангу. Она очень уважала иерархию.

Дома иерархии не получалось. Муж был за равноправие: и сам не командовал, и ей не давал. Находила коса на камень. Поэтому договорились: Иван отсутствовал с утра - уезжал на огород до обеда, Мария делала свои визиты после обеда. Вечером собирались у телевизора, вместе молча смотрели новости и расходились по комнатам.

Но приехала старшая дочка и сломала привычный распорядок. Привезла троих детишек, плакала: мужа посадили в тюрьму. Просила родителей помочь: либо переехать к ней, либо разрешить остаться пожить; с детьми, мол, трудно, болеют, работать не дают, а кормиться как-то надо.

Мария ехать сразу наотрез отказалась. Как же Церковь без нее. А обязательства перед инвалидами?.. Пока внуки перелопачивали вверх дном квартиру, Мария обстоятельно разъясняла: терпи, дочка. Бог испытание посылает, надо найти в себе силы, справиться. Бог сверх сил трудностей не пошлет! Да и квартиру в столице, как оставить? Воры разграбят, жильцы обнесут, если сдать. Нахимичат с документами и приберут к рукам.

Маше не жалко было места - дочь принять. Квартира трехкомнатная, распашонка: дочку в одну, сама в другую, деда - в проходную. Но она боялась одного: женщина молодая, водить начнет. А у себя дома может детишек по школам, по садикам раскидать; дело молодое, гуляй сколько хочешь - мать не видит. Деньгами они с отцом, так и быть, помогут. На самом деле Мария на дочку зло держала: уехала замуж, не спросивши совета, вышла за бестолкового аспиранта, который теперь влез во что-то, загремел в тюрьму. Сидел бы в своей лаборатории или где там, Бог помог бы...

Дед попытался голос подать на возраженье, но Мария взглядом напомнила: "проштрафился!" Сказала:

- Сиди.

Дочь послушала-послушала, ушла за билетами обратно. Недельку только и погостила, детки позагорать не успели. Хоть бы малыша на лето оставила - Егорку. Он забавный, песни поет с Машей. Да и приболел, затемпературил, сопельки из носопырки показались, под глазенками - синева багровая. Оставить бы. Но надулась дочка, забрала, увезла внука. Тяжелый характер. Вся в отца.

Уехала дочь. Мать вздохнула: фу, слава Богу.

На следующее лето - младшенькая, любимица, пожаловала, доучилась кое-как в институте. Поздний ребеночек их Люба, последышек.

Диаграмма Марии снова вниз поползла. Дочка вернулась разболтанная, работать устраиваться не спешила, вскоре деньги подворовывать начала и напиваться. Приходила поздно, на выставление условий не реагировала.

Однажды явилась с мужиком, похожим на бомжа, позвонила в дверь. "Вот", - сказала и ткнула в бомжа пальцем. Вся такая расфуфыренная, и оба пьяные.

Мария молча стояла на пороге. Разглядывала парочку.

- Я прошу у вас руки вашей дочери, - заплетающимся языком пролепетал молодой.

- Это Сережа, он будет у нас жить, - подтвердила дочка.

- Вы, дорогие, номером, что ли, ошиблись, - сказала мать и закрыла дверь.

Этот день был отмечен самой низкой точкой. Выгнала дочь из собственного дома, а та даже не возразила, не заколотила в дверь. Но не это расстраивало Марию. Жалко было себя - разгорячилась, потеряла святое равновесие; почему они все не оставят ее в покое? Долг она выполнила, детей вырастила, пусть теперь сами с собой разбираются!

Мария решила не искать дочь, положиться на Бога. Подала батюшке на "сорокоуст за здравие" и почти совсем успокоилась. Дочь появлялась, но была не одна - Мария наблюдала в глазок. Уходила, не дожидалась, пока откроют. Мария трусила, боялась, что ключ подберут, ограбят; в храме стала нервничать, инвалидов забросила. На всякий случай замков навесила на все шкафы и тумбочки.

Скоро дочь перестала ходить. Наверное, в столицу, назад укатила.

А через полгода пришло письмо. Писала старшая, Вера: "Здравствуйте, дорогие папа и мама! У нас все хорошо. Люба живет у меня, так что с вашей младшенькой все в порядке. Она мне помогает, на работу устроилась. Если заведете мобильник, будем общаться СМС, это дешевле. Мой номер такой-то". И все. Слишком короткое письмо! А еще дочери называются.

...Мобильник? Еще чего, глупости какие! В нем - бес. Открывается дверка - и вылезает нечистый, собственной персоной... Не хотят девки письма писать. Деградирует население, думала Мария. Скоро имена свои правильно написать не смогут.

* * *

Тянул-тянул дед лямку свою, да и сломался. Увезли с инфарктом. А когда вернулся, стал чудить.

Пенсии обоим им носили в один день. С утра начиналась уборка - праздник-то какой, пенсия! Шебуршились, пылесосили, дед полы шваброй мыл - хоть и больной, а бывший матрос, командир - не перечь! Ругались, нервничали. Потом Она приходила, почтальонша. Ее так и звали трепетно - Она.

Сладко пахнущую фею заводили в чистую комнату, не разрешали разуваться. Целый ритуал слов, поклонов посвящали Ей. Расписывались. Провожали, махали ручкой. А деньги складывали в сервант. Советский такой сервант, с откидывающейся дверцей "бара" - туда всю жизнь складывали деньги, все.

А тут дед вдруг Ей, фее, заявляет:

- Давайте мне отдельно, - строго так.

Обомлели.

- Зачем, дедушка? Вы же такие дружные с бабушкой! - нежным голоском удивилась Она, фея.

- Буду копить себе на похороны!..

С тех пор пошло. Обо всем спорит дед, не соглашается, стал какой-то непонятный. А раньше был привычный, как табурет.

Маша извелась.

- Ваня, чем кормиться-то будем? Как продукты покупать? Ты же сроду кроме хлеба и молока из бочки ничего не брал! Не понимаешь ничего!..

Но дед так и стал питаться - хлебом и молоком. Совсем с ума сошел. Мариину стряпню принципиально не ел.

Мария молитву усилила. Ею овладели апокалиптические настроения. Купаться в проруби даже перестала.

А тут батюшка возьми да и запрети ей молиться! Маша уже шла на подвиг: молилась по две-три тысячи Иисусовых молитв в день, по четкам. Она давно жила, как монахиня, удивлялась и досадовала на мужа, почему он, такой никакой, еще существует в наличии. Если бы помер - уехала бы тогда в Дивеево спасаться. Тело у нее закаленное, привычное к аскезе. Правило выдерживает хорошее. Мария часто видела себя в мантии, или, сразу - в схиме! Под клобуком - кроткое, строгое, изможденное лицо. Сидит Мария, благословляет, советы раздает. А на коленях, например, котик мурлычет.

Бывало, так размечтается Маша - молитвы забывает считать. Потом снова настраивается, язык исправно выговаривает, пальцы четочки перебирают: так славненько! А тут дед, как снег на голову, с дачи приезжает. Окаянный, перебил молитву!..

Но батюшка - возьми и запрети!.. Обругал. А Маша ему помогала, столько в храм денег снесла!.. Ушла Мария, обиделась: еще священник называется!

В другом храме на клирос не берут: своих полно. Мария и вовсе в церковь ходить перестала. Зачем Бог с ней так поступает, думала она. Воспитывает, что ли?..

Молитву совсем оставила. Вовсе не потому, что батюшка запретил. А вот почему: смириться не могла с тем, что дед пенсию свою отделяет. Рассудила, выяснила: а ведь она жадная-то, Мария! Какая же она монашка, если - жадная. Монахи обет нестяжания дают, а она, Мария, из-за дедовых копеек убивается. Оттого и молиться перестала. Какой прок ей будет от монашества. Так зачем и молиться?

Мария производила упрямцу мужу скандал за скандалом, пока все однажды не кончилось. Через полгода дед взял, да и помер.

На похороны Иван так и не успел как следует накопить, но у Марии, как у бывшего семейного казначея, на книжке кое-что лежало. Похоронили хорошо.

Дочки приехали и уехали. Поговорить с матерью толком не удосужились.

Из-за похорон Мария помирилась с батюшкой и снова стала петь у него на клиросе. И в группу здоровья вернулась. А дочерям написала: "Приезжайте жить".

Но они к ней так и не переехали. Младшая Люба вышла замуж, у Веры благоверный из тюрьмы вернулся: дождалась.

Оставили мать одну на старости лет, помирать. А еще дочери называются.