"Я шел, печаль свою сопровождая..."

Поль Верлен. "Сентиментальная прогулка"

* * *

Вообще-то я постоянно влюбляюсь, с детского сада. Не могу даже определиться, какая любовь была первой. Но эта история о самой первой из "настоящих", взрослых.

Все хорошее когда-то кончается. Мой Витя после нескольких бурных месяцев со мной влюбился в другую и решил меня бросить. Так пришел и сказал:

- Тебе, Катька, яд надо в аптеку сдавать. Уже год с тобой мучаюсь. Устал, хватит, нагулялись. Отдохнуть хочу.

"Отдохнуть", скажите!.. Но благородно поступил, отдаю должное, потому что влюбился он в эту Таньку-разлучницу еще в начале мая, а сообщил о нашем расставании только в июне, после моих экзаменов за среднюю школу - чтобы выпускной не портить.

Сначала я думала: ерунда, прибежит через три дня. Нет, не прибежал. Тогда до меня дошло: вот это - ужас, да. Надо после школы ехать поступать, получать высшее образование, а я никакая. Родители сначала что-то бормотали, а потом замолчали: плетью обуха не перешибешь. Сказала: не поеду и все, работать пойду. Но не сразу. Отдохну после экзаменов. Имею право.

Но через две недели я совсем сникла. Решила, как говорят, свести счеты с жизнью. Не сплю, не ем, на танцы неохота, в голове иголки от слез - разве это жизнь?..

Сначала необходимо было сходить к Виктору и сообщить о своем намерении - пусть тоже помучается, может, передумает бросать.

Виктор закончил школу год назад и работал помощником геодезиста: носил за ним измерительные приборы и ждал армии. Я с утра безумно накрасилась, пришла к ним в контору и попросила вахтершу: "позовите".

Контора располагалась в старом живописном двухэтажном особнячке.

- А зачем вам? Вы кто? - задала вахтерша сразу два вопроса.

"Интересно, какое ей дело", - я разозлилась.

- Сестра. Родители послали кое-что передать.

Мы с Виктором внешне похожи, и я привыкла везде врать, что я его сестра.

- Сестра? Так он же один у родителей, - убийственно заметила тетка.

- А я двоюродная сестра.

Я почувствовала, что еще немного, и врать больше не смогу: на творчество требовались силы, а они вдруг куда-то пропали. Я обвисла и оперлась о стену.

Вахтерша посмотрела на мои красные от бессонницы глаза и пошла наверх по скрипучей лестнице звать Виктора. Телефона у них, что ли, нет?.. Древность и нищета.

Виктор спустился недовольный, тоже не выспался, видать. Все равно чувак был безумно красив: загорелый, черные волосы перьями по плечам. И - не мой. Сердце сжалось и повалилось с диафрагмы на пустой желудок, захотелось скрючиться еще сильнее. Назло всему я взяла и развернула плечи. В животе сразу образовался болезненный вакуум.

- Зачем ты сказала, что сестра, - буркнул Витя, - вахтерша - моя родная тетя. Получается, ты ее дочка.

Меня бросило в краску от такого конфуза. Вакуум наполнился теплой кровью, животу стало легче. Его тетка, наверное, рыгочет там наверху с бабками, осмеивает меня. Ну и плевать на тетку. Все равно он меня бросает.

- Витя, - сказала я, - если ты меня оставишь, я покончу с собой. Точно говорю.

Он устало вздохнул. Сказал тускло:

- Ну, пойдем, поговорим.

Мы вышли из прохлады особнячка под палящее утреннее солнце и побрели в тень к деревьям бульвара, где еще сохранялся ночной цветочный дух. Мы тащились по пеклу медленно, как пленные партизаны: каждый старался показать, что готов умереть от солнечного удара, но от своего не отступится. Остановиться и упасть, сдохнуть, только не поддаваться. Распластаться, рра-аз! - и потерять свою тень. Потому что перед нами шли две отдельные тени. Казалось, они недоумевали, почему мы разделились.

Я двигалась рядом с чужим Витькой и вспоминала про половину нашего лета. Для меня - пол-счастливого лета, ибо блаженство в неведении, а для него... Он все это время придумывал, как от меня отвязаться. С мая-месяца! С того момента, как эта подлая баба, Танька из девятой школы, на моих глазах кокетничала с ним.

Я видела их завязку. Это было на стадионе, после соревнований по многоборью, в которых я участвовала. Главное, когда меня награждали. Именно в ту минуту, когда я принимала славу, они подло знакомились, улыбались издалека прямо в мою довольную рожу и махали ручками. Самое время! Кто бы мог подумать, что человеку в зените славы способны изменить!..

Я, конечно, не совсем дура, почувствовала, что он в тот момент переключился с меня - это я ощущаю как натяжение в сердце и легкое давление в голове. Я посмотрела тогда на Таньку особыми глазами. Сравнила. Сразу отметила: натуральная блондинка с карими глазами, редкое сочетание, это ей плюс. Все с ума сходят, когда у блондинок карие глаза или когда у брюнеток - голубые. Толстовата - это минус. Совсем не спортивная фигура. Не то, что у меня. Я осмотрела свой тонкий торс, атласные ярко-зеленые спортивные трусы, тренированные ноги в шикарных кроссовках и успокоилась: где ей до меня.

А оно вон как сложилось...

Виктор сел на скамейку и пригласил рукой.

- Чего ты с ума сходишь? - проскрипел он, как несмазаная дверь. - Мне осенью в армию, а может, даже во флот. Ждать все равно не будешь. Никто не ждет.

- Я не буду? - задохнулась я.

- А ты особенная, Кать?

- Да я же люблю тебя!

Виктор отвернулся, поджал губы, сокрушенно повертел головой из стороны в сторону, отчего его индейские космы проехались по шикарным загорелым плечам, и вздохнул. Наверное, хотел сказать, что я мелкая, непонимающая жизни идиотка.

- Ну хватит, Катька, - пробурчал он, - надо идти работать. Пошла и успокоилась.

- Я умру, - упорствовала я. Зря, что ли, пришла.

- А ты не умирай! - оживился вдруг Виктор и широко улыбнулся.

Я посмотрела на его блестящий потный нос. Почему, когда обожают, смотрят на глаза, а когда злятся - на нос?.. Надо заметить, нос у Витьки, как у бога Меркурия: выдающийся, чуть курносый, с хрящиком - разнообразный такой нос. Обалденно сочетается с тонкими губами.

- Ну ты и скотина! - возмутилась я его улыбке.

- Вот-вот-вот, яд потек! Пора в аптеку! - поддразнил бывший возлюбленный и улыбнулся еще шире - не хотел ссориться. Видно, все у него было хорошо и без меня.

Он срывал мою трагедию, превращал ее в фарс! Этого я не могла допустить. Злость не давала мне разрыдаться.

- Как ты мог! - возмутилась я. - Она же толстая дура! У нее, кроме сисек, в голове вообще ничего нет!

Виктор посерьезнел:

- С чего ты взяла, что я с Танькой?.. На хрена мне вообще бабы. Просто хочу спокойно, с ребятами, побухать перед армией, чтоб никто над душой не стоял, ясно?

Я расхохоталась ему в лицо. Он прокололся. Сам назвал ее имя.

* * *

В шестнадцать лет иметь отношения - это вам не какого-то там Шекспира играть. По насыщенности чувств год идет за два, как в армии.

В наших местах говорят не "дружить" или там "гулять", а просто - "ходить". "Он с ней ходит", "она ходит с ним". Я ходила с Витькой десять месяцев, слившись в одно. Ходили в ногу, я - обняв его за талию, а он меня - за плечи. Шли, широко шагая, толкаясь жесткими бедрами, нюхая весну, как собаки добычу.

Зима смиряла нас, как нетерпеливую траву. Виктор приходил каждый день в восемь вечера. Мы бродили по морозу, а потом часами целовались в подъезде, пока мама не выглядывала на лестницу и не загоняла меня домой.

Весной стали ходить больше.

Жить было незачем. Надо было срочно думать, как покончить с собой. Выбрать способ - дело непростое.

Первым делом я сбежала из дома. Пусть привыкают, что меня нет. А то достали уже со своими разборками.

Единственной подругой, которой, как и мне, ровно дышалось по поводу сдачи вступительных экзаменов в ВУЗ, была верная и невозмутимая Марго. Если я не хотела тратить время на экзамены, потому что все равно умирать, то Ритка просто по натуре спокойная баба: никогда не участвует ни в каких гонках принципиально. Все бегают с конспектами, а она сидит себе дома, по вечерам - в клуб. К ней я и поехала.

Марго была необыкновенной еще и потому, что я с ней сходилась только когда начиналась черная полоса, а хорошее время проводила с другими. Но эта подруга не обижалась. Сволочь я, согласна. Но ничего не поделаешь: у каждого человека своя функция. Функция Марго заключалась в том, что рядом с ней люди становились спокойными, как бронированные машины. Я приходила к ней выговариваться. Она не утешала, она просто присутствовала, как собака. С ней можно было пересидеть.

Марго была дома, перешивала пуговицы на новой кофте. С ходу заставила и меня это делать. И правильно, втянула в процесс. Потому что я уже третье утро просыпалась на мокрой подушке и, не вставая, включала Тухмановскую "Сентиментальную прогулку", отчего слезы лились бесконечным не облегчающим потоком. Марго дала мне иголку, и я начала приделывать пуговицы.

- Как ты шьешь! - возмущалась она. - Хуже, чем солдат в армии! Сейчас будешь заново учиться.

Обычно подруги со мной так не обращаются. Не смеют. Но ей было можно. Марго непостижимо и умело выводила из ступора. Могла и стукнуть. Прицеплялась к какой-нибудь детали и начинала учить, как правильно морду отмывать, как нож-вилку держать, как брови выщипывать... Да ладно. Никто не узнает о моем унижении, а от этого действительно становилось легче.

Родители Марго летом отсутствовали, жили на даче. Они совершенно за нее не беспокоились. Марго - кремень.

Я шила и обдумывала способы ухода из жизни. Ни пистолета, ни ружья у меня не было, высоты я боюсь. Зарезаться - страшно. Повеситься - некрасиво. Под поезд - я ж не Анна Каренина, никаких моральных сил не хватит броситься под колеса. Если б зима была, я бы постаралась до смерти замерзнуть. Не зима. Остается только отравиться. Но чем?..

Вечером мы с Марго выпили по таблетке валиума для пробы и пошли на танцы, но скоро вернулись домой. От голода мне стало плохо. Не могу есть, когда переживаю. Одна моя подруга, Машка Фирсова, наоборот, когда страдает, съедает целую сковороду жареной картошки, для утешения. А я - нет.

- Ритка, - говорю, - не могу я здесь. Поехали завтра куда-нибудь, а? Подальше отсюда. Деньги у тебя есть. Купим выпить, покурить. Погуляем.

"Может, сдохнем там", - хотелось добавить. Марго за компанию и сдохнуть способна, я в этом не сомневаюсь.

- А что? - флегматично отзывается Марго. - Можно и поехать. Куда только?

- А какая электричка подойдет, на той и поедем.

* * *

Наутро мы с верной Марго - в электричке, отправляемся в соседний городок. Что толку ехать в деревню, там недостаточно противно. А в маленьких городках летом, да еще в жару такая грязь, пыль, тоска и привокзальная блевотина - именно то, что требуется заблудшей душе. Такие подходящие, обросшие говном вонючие уборные в россыпях окурков. Абсолютно подходят.

Мы купили по две пачке сигарет на брата и беспрестанно курили, осматривая местные достопримечательности в виде привокзальных хрущоб. Вообще-то мы девочки некурящие. Но в чужом месте - свобода. Никто не поймает, не настучит предкам. Я слыхала, что никотин в больших количествах убивает не только лошадь. Попробовать этот способ стоило. Передозировка наркотиками - банально, а вот умереть, обкурившись сигаретами - что-то новенькое. Надо просто курить без остановки, пока не сдохнешь. А снотворных таблеток мне не достать.

Марго купила бутылку вина. Мы устали слоняться и сели в каком-то паршивом тенечке, под забором, провонявшем псиной и мочой. Ночью тут, наверное, ночевали бомжи: в дыру была засунута замусоленная подушка. Что ж, нам она не нужна.

Мы стали пить из горла. Этому меня научили в Витиной компании предармейские бойцовские обалдуи. Один чувак умел пить не глотая: из бутылки просто текло ему в рот, и все. Целую бутылку выливал в желудок, как в ведро, а все орали: "О-о-о!" У меня так никогда не получится.

- Марго, а у тебя вообще парень есть? - поинтересовалась я.

"Вообще" - означало, что предположительно парень мог быть, но тайный, друг по переписке или еще как. Неизвестно, что там водится, в этом тихом омуте.

- Посмотри на меня, - лаконично отрезала Марго.

Я послушно посмотрела. Передо мной маячило плоское лицо с выдающимся подбородком, а если получше сфокусироваться - изломанный посередине нос, негритянские губы и глаза, опущенные к вискам, как у собаки. Все это в целом не давало ей никаких шансов.

- Фигура у тебя что надо, - парировала я, - отличная фигура.

Марго презрительно скривилась и отмахнула со лба челку. Лоб у нее был гладкий и без прыщей. За кожей она умела ухаживать.

- Идиоты... - вздохнула я, имея в виду женихов. - Ну и хорошо тебе. Хуже, если б был да бросил.

- Не заводи опять эту волынку, - попросила Марго.

Конечно. Мне вовсе не хотелось ей сочувствовать.

- Ритка, как мне сдохнуть? - неожиданно деловито спросила я. - Зачем жить. Учиться, работать где попало? Скучно. Ни в чем не вижу смысла. А-бсо-лю-тно!..

Марго выразительно посмотрела на мои руки, сощурила глаза.

- Скажешь, я музыкалку закончила, - разгадала я ее взгляд. - Скажешь, я художница... Отличница, спортсменка... Все это пустота без него. Суета.

Марго поднялась и немного попинала ногой чужие окурки. Корявые пальцы в босоножках у нее совсем запылились. Окурки валялись во множестве - наши и не наши. Я заметила, что они кучками взлетают и вертятся маленькими смерчами, перетекая друг в друга и смазываясь. Газета, на которой до этого сидела Ритка, стала изгибаться и приобретать качества самостоятельного летательного аппарата.

Меня вырвало.

Я долго висела на каком-то парапете. Потом мы с Марго где-то ползли, и ползли, и ползли, и я видела только асфальт, пока снова не очутилась на вокзале. Марго покупала в кассе обратные билеты, а я сидела на желтых фанерных стульях и изучала грязный шахматный пол. "Крепкая же она", - думала я про Марго.

Наконец я смогла оторвать взгляд от волнующих чрево шахмат и оглянулась на огромные вокзальные окна. Оттуда стлался мягкий вечерний свет. Он был ужасно красивый.

Я удивилась этому и перевела глаза на людей. Все люди были хорошенькие и какие-то в складочку. Такие милые. Один старик лучше всех: стоял с провисшими на заду штанами и совершенно кривой спиной. Он был прекрасен!..

Пришла Ритка с билетами.

- Через двадцать минут поедем.

- Купи мне большой блокнот, - потребовала я.

- Чего? Катька, с ума сошла?

- Я сказала: купи мне большой блокнот и карандаш. Помягче, - от бессилья я угрожающе заскрипела на нее зубами.

Марго знала меня. Лучше не спорить.

Она побежала в канцелярию и приволокла блокнот с твердым основанием и карандаш 3М.

- Хороший карандаш, - сдержанно удивилась я, - спасибо, Ритусечка, вот молодец.

Я тут же принялась рисовать этого старика. Вид сзади. Вид сбоку. Плечики узкие, складчатая задница широкая. Голова под грязно-белой кепкой-нахлобучкой торчит из воротника рубашки, видна шея с коричневым взгорбком. Штаны явно большего размера, но зато короткие. Носки слезли и лежат на задрипанных сандалиях, а в руках - замотанная мешком тяпка-мотыга. Я набросала деда в нескольких ракурсах. Странно, но лицо его меня совершенно не интересовало. Я словно была утомлена навалившимся откровением. Если бы я увидела еще и лицо старика, это было бы уже чересчур.

Старичок представлялся мне каким-то судьбоносным. От его фигуры аж сияние исходило. Неожиданно он включил звук и заговорил со встречной бабкой:

- Ездил полоть!.. Капусту всю обтяпал!

- А картошку ж, Вань?..

- Как же! Картошку обгреб второй раз. Выперла в ботву, зараза!

Тенорок, севший от времени, звучал бодро и жизнеутверждающе. Умирать мне теперь совсем не хотелось.

Потом я рисовала все подряд, как сумасшедшая, и в электричке продолжала рисовать. В какие-нибудь два часа я извела весь блокнот.

* * *

В электричке разговорились с молодой женщиной, похожей на учительницу младших классов. Женщина заглянула в мой блокнот и попросила посмотреть. Я дала.

- У вас точно есть талант, девушка, - прокомментировала учительница, - вам надо образование получать. Поторопитесь, еще успеете в этом году.

Было приятно и как-то естественно. Меня хвалят, значит, все возвращается на круги своя. Через меня струилась любовь всеомывающая. Слова про талант органично присоединились к потоку.

Я вернулась домой. Странно, но родители, оказывается, меня искали. Мама даже плакала и хотела обращаться в милицию. Я их успокоила. Сказала: еду учиться на художника.

- Оформителя? - переспросила мама.

- Фу, - сказала я. Мне хотелось учиться на настоящего художника.

Теперь я остервенело готовилась в ВУЗ: надо было состряпать работы по живописи и рисунку. Но с первого раза выяснилось, что живописец я никакой.

Знакомый художник посмотрел мои натюрмортики и сказал "гм".

- Однако, как мрачно выглядит ваш мир, - прокомментировал он. - Вот скажите, какого цвета тот дом?

Он подошел к окну и показал на серо-голубой дом.

- Голубой, - сказала я неуверенно, - сероватый.

- А я думаю, он зеленый, - засмеялся художник.

- Где ж он зеленый, - удивилась я, - ничего подобного. Я не дальтоник. Вот красное, вот зеленое. Я и на права сдала!

- Дальтонизм тут не при чем. Говорю же: у вас мрачное восприятие действительности. Вот приходите ко мне в студию в воскресенье - я вам докажу.

Я пришла, как он велел.

Явилось еще несколько человек - любителей. Нас усадили вокруг одного и того же натюрморта с горшком и чучелом птицы и предложили писать. Выяснилось: мое письмо значительно темнее, просто серо-коричневое какое-то по сравнению с другими! У одного дядьки цвета были желто-оранжевые, зеленые какие-то даже!..

- Осознали? - спросил художник. - По натуре вы, Катенька, график. Рисуете очень хорошо.

- Спасибо, - сказала я. - Знаете, что? Со мной и в музыке - нечто подобное. Мелодию чувствую, а гармонию - нет. Это уродство?

- Это - особенность, - засмеялся художник.

* * *

Я подала документы.

Чудесный свет, что изошел тогда от старика в обвисших штанах и от вечернего окна на чужом вокзале, еще струился во мне, но он как бы постепенно вырабатывался, иссякал, несмотря на то, что мне не хотелось его терять. Молодость - постоянный раздрай. Получается, спокойствие молодости - дар временный, в итоге дарители его отбирают и передаривают: отдохнул и хватит, дай другому поносить.

Пока мне было хорошо, я могла гулять одна по нежным сумеркам июля. Время, когда день уже успокоился, а ночная жизнь с ее комнатным теплом, ароматом флоксов, звездами астр на политой из шланга земле и астрами звезд на умытом небосводе только просыпалась. Дальняя разноголосица оркестровых настроек, гудение подсоединяемых электрогитар, предваряющее начало танцев в городском саду уже не волновали меня, как полковую лошадь. Мне нравилось уходить домой, когда еще не заиграли, и слушать спиной удаляющееся в ночи бодрое начало, оказывающееся бессильным вернуть меня в водоворот человеческих событий.

Как-то раз, в такой вот вечер, на остановке мне закрыли глаза ладонями. Я принялась гадать: неужели мои девчонки?.. Но вокруг хохотали мальчишки, а не девчонки.

Я отняла чужие руки, обернулась и увидела Виктора. Он был стриженый!..

- А, это ты.. - сказала я. - А я завтра уезжаю учиться.

- Кать, а Кать, - пропел бывший красавчик, - посмотри - я постригся! Как тебе?

Он был ужасен.

- Что с собой сделал? - спросила я. - Зачем ты?..

Витька не услышал, что я уезжаю. Такой Нарцисс. А ужасен - потому что моего человека больше не существовало. Пропали волосы, романтический индеец испарился. Прежде летающими волосами Витька напоминал Медузу Горгону, превращающую людей в камни. В драке, например.

Когда на танцполе завязывалась драка и перетекала на проспект и в близлежащие улочки, я всегда с жадным интересом бежала за парнями, наблюдать. Девчонки пищали где-то сзади, а я только что в драку не лезла. Вот это жизнь! Вот это адреналин. Да если бы мне въехали тогда случайно, я бы, наверное, не удивилась. А Витька! Он был хорош: размахивал ногами, волосами, руками, побеждал, гнал!... Волосы! Они дирижировали игрой на гитаре, когда он пел, двигая в такт напряженной шеей. Или плясал, смешно выкидывая длинные ноги, как Андрей Миронов в "Бриллиантовой руке", а мы хохотали; его волосы являлись незаменимым элементом шоу, взлетали, обматывались вокруг лица. Да, понятно: раньше он был смешной! А теперь стал как все. Жилистый, дерганый какой-то, кожа на лице жирная и тонкая: краснеет при каждом усилии.

- Решил заранее перед армией оболваниться! - произнес чужой рот в чужой голове с чужой стрижкой.

По заискивающей интонации я поняла, что Виктор снова свободен, клеится обратно. Знаю я эту интонацию: у меня два младших брата. Как только кто-то из них напакостит, сделает мне гадость, голосок становится просящий, мол, я полностью в твоей власти. Умилительно, ничего не скажешь. Но не для меня. Сейчас я видела перед собой смирившегося викинга: зрелище, согласитесь, довольно противное. Медуза Горгона без змей - подходи и забирай, хоть в подмышку, хоть так.

Мне - не надо.

И я уехала в Ленинград, в Мухинку.

* * *

В последний раз я увидела Виктора осенью, на проводах.

В Муху я не поступила, прошла в Герцена, на худграф. На осенние праздники вернулась крутая. И перед родителями не стыдно за прежний срыв.

Я все же пришла к военкомату. Думала, увижу там Витю с Этой под ручку. Но Таньки не было. Витька тут же взял меня и засунул внутрь своего ватника. Пришлось играть роль невесты со всеми вытекающими. Люблю находиться в подмышке, это моя слабость. Предармейские балбесы помоложе с обожанием смотрят: "Витькина Катька - студентка". Родители Витины заискивают. Приятно на лаврах почивать.

Дома закусывали. Мать его попросила помочь. А сама - на диван, ноги - на спинку: устала, набегалась, готовимши. Блин, стремная мамаша!..

Убрала со стола и говорю:

- Пойду я.

Не хотела с ними знакомиться-родниться. Проводила и хватит.

Витька только на полдороге догнал, от друзей еле оторвался.

- Ты чего?

- А чего?

- Обиделась?

- С какой стати. Обидки все давно уже кончились.

- А я ждал тебя: приедешь и проводишь.

- Приехала, проводила. Доволен?

- Гордая стала, что ли.

- Раньше ядовитая была, теперь гордая.

- Ну ладно, не сердись, Кать. Письма-то писать будешь?

- Ты же говорил, что никто не умеет ждать.

- Пиши мне, пожалуйста. Я, наверное, во флот пойду. Жди меня, Катька. Ты ведь меня любишь, по-прежнему? - заискивал бывший.

- А ты?

- Ну и я.

Я и расслабилась, пообещала. А зря. Жалко стало. Девичья жалость для кого-то бывает пуще смерти.