Один человек неудачно спрыгнул в море с высокой набережной. Может, кто находил в интернете - тогда многие снимали этот ужас на мобильники. А я видел своими глазами, я был там. Человек этот стоял и смотрел, как другие разгоняются и ныряют: надо было оттолкнуться от края и прыгнуть вперед метра на три, чтоб попасть в воду, потому что внизу еще дорожка вдоль воды, пирс на сваях. Надо было прыгнуть очень далеко, иначе упадешь на дорожку и переломаешь ноги.

Так вот: погода прекрасная, народ лопочет не по-нашему, солнышко светит, небо голубое, море синее. Смельчаки ныряют, народ снимает. Наш герой тоже решил сигануть, да запнулся и не долетел. Ладно бы упал на дорожку - собрали бы, но он ласточкой прочертил себя как раз между краем нижнего пирса и торчащими из-под воды, как бритвы, сваями.

Все охнули и заорали хором. Незадачливый ныряльщик всплыл спиной вверх, и море стало буреть вокруг него, окрашиваться красным.

Я смотрел, как его выволокли. Он дышал. Омытая бескровная голова представляла собой две части: отрублено было от остальной головы лицо, но не до конца. Часть, ту, которая с лицом, приподнимали - открывалась привычная для глаза мясистая мякоть - и пытались приладить на место.

Не знаю, что там было дальше. Может, всесильная медицина и способна пришивать назад оторванные лица?.. Самое страшное, что прыгун был молодым, мускулистым красавцем. Загорал, приобретал бронзовый цвет - для смерти? Там-то, наверное, больше любят беленьких... Достойная Голливуда грудь мерно и спокойно вздымалась-опускалась, тело спало, а человек уже не жил. Наверное, он так ничего и не понял.

Я очень впечатлительный. Картина мгновенной и глупой смерти преследовала меня долго и сыграла в моей жизни роковую роль.

Чувство глубокой сопричастности, пророческая подоплека события потрясали меня изнутри. Я постоянно видел себя, лежащего на грязном, обросшем водорослями и склизкой тиной пирсе без лица, но с вполне функционально пригодным телом. Казалось, замотай они его голову - он встанет и пойдет, как ни в чем не бывало.

По некоторым причинам я не смог уехать обратно на родину и остался шататься по югу Европы без денег и работы.

Впрочем, что меня могло привлекать дома? Родители жили в Сибири, в бетоннозаборной дыре, женой не обзавелся, детьми тоже. Женщины всегда любили меня, потому что я покладист, я актер, на сцене выгляжу красавчиком, и с чувством юмора у меня все в порядке, но...

Я сбегал от женщин. Всегда был слишком нетерпелив. К тому же я ипохондрик. Богемное актерское существование с вечной беготней и подсчитыванием копеек наконец стало подрывать мои силы, а покровительство богатых особ приводить в уныние.

Быть на содержании - весьма неприятное состояние, если ты мало-мальски чувствительный, честный человек. Сначала все хорошо, а потом начинаешь замечать, что на тебя смотрят с укором: рано или поздно перестаешь соответствовать, так всегда бывает. Читаешь в глазах: "Давай, отрабатывай денежки". Дама становится режиссером и перестает быть возлюбленной.

Тут надо брать над ней власть: нагло, капризно и не теряя ни минуты.

Это - не для меня. Я так не могу и не хочу. Поэтому я плохой актер в быту. Поэтому я не женат.

Поэтому я и отправился куда глаза глядят.

---

Через несколько дней в Афинах. Сразу пошел в русскую церковь на окраине города. Так я осваиваюсь и прошу покровительства у высших сил.

Ловлю по привычке взгляды, ищу в них узнавание и вдруг сжимаюсь.

Но нет: это не поклонница. Жена церковного сторожа, русская:

- Где-то я вас видела.

- Увы. Я только сегодня приехал.

Мы познакомились. Она русская, а муж - грек. Я сказал, что приехал без программы; она поняла - бедный.

- У меня за городом дача, хотите, можете остановиться там. Сейчас не сезон, рано, квартирантов нет. Вот ключи. Мне как раз сторож нужен.

Дело не в моей внешности, но с православными всегда так, особенно за границей. Такое доверие.

Домик располагался в пяти километрах от церкви. С садиком и древним колодцем. Мне там было хорошо. По утрам я работал, облагораживал цветочные грядки и садовые скамьи, потом завтракал хлебом и фруктами, пил чай с лимоном и много читал, а по вечерам уходил осматривать окрестности. За пять месяцев я ознакомился со всеми достопримечательностями и даже немного заработал денег, нанимаясь личным шофером: места таксиста было не найти.

Иногда ко мне заглядывала соседка с горы. Белый домик ее празднично выделялся среди зелени прямо над морем, как на картине. Выходя на балюстраду, красавица могла наблюдать весь мой нехитрый распорядок дня.

Частенько во время послеобеденного лежания я принимал соседку у себя на веранде: сначала, чтобы практиковаться в греческом, а потом гречанка совершенно естественно перешла все границы. Я был не против: она оказалась замужем и не представляла угрозы.

Эта женщина пахла не потом, а свежей плодородной землей. На первый взгляд она производила впечатление неопрятности. Каждый раз меня напряженно тянуло искать источник этого чувства, оправдание тревожного ощущения, но я не находил: все в ней было чисто и гладко, и я успокаивался, забывал.

Светлые платья ее расстегивались сзади, просто падали на пол. Обнажалось крепкое, словно резиновое, тело с полосками от трусов и лифчика. Большая грудь, широкие и темные околососковые кружки; как у многих южных женщин, они по краям были испещрены разнокалиберными пупырышками, ласкающими и дразнящими язык, дальше от центра переходили в нежно-белое, молочное, с синеватыми прожилками.

Зад у нее был широкий и округлый. Я щипал тугую плоть и звонко шлепал в чувственном порыве, ощущая отзывающуюся концентрическую волнообразность и в ее и моем теле одновременно.

Иногда ей не хватало, я останавливался и переворачивал ее. Остекленелое лицо с бессмысленной полуулыбкой, как у ящерицы, не нравилось мне; женщина резко выдыхала и впивала в меня свои рептильи коготки, прося остаться внутри нее навечно. Я падал на нее всей своей несусветной тяжестью, так что у бедняги, должно быть, ломались кости.

Иногда моя гречанка не приходила: это значило, что приехал ее муж. Эта женщина положительно не теряла ни одного дня.

Наступил туристический сезон и хозяйка попросила меня съехать. Мне пришлось покинуть гостеприимный уголок.

На прощанье мы немного выпили с соседкой, она всплакнула, а я был даже рад уехать от этой бабенки - меня тянуло дальше, в неизведанное. Не выходил из головы и эпизод с оторванным лицом: к чему бы это? В мире ничего просто так не происходит. Намеки плотной чередой преследуют нас; жизнь вереницей проводит их перед нашими глазами, как детсад через дорогу - можешь не замечать, можешь стоять и рассматривать, а можешь броситься вперед или отойти с бранью.

---

После Вознесения я уехал в Рим, где немного поработал в русском посольстве. Осмотрев как следует вечный город, отправился на Ривьеру и в одном скромном селении, на берегу моря, снял бедный угол, чтобы держать вещи, потому что предался страсти лазанья по горам. Там и произошла вся эта история.

Иногда я выезжал в Геную, где вскоре обзавелся знакомствами и стал подрабатывать частным извозом. "Подрабатывать" - слишком громко сказано; я по звонку подменял заболевшего приятеля, а когда тот долго не звонил, шел в русскую церковь и пел там за десять евро: хватало на неделю - на хлеб, фрукты и даже на кусочек сыра. К тому же я мог собственноручно ловить рыбу и жарить на костре.

В общем, на прокорм мне набегало, а в остальном я инфантильно надеялся на людскую чуткость и милосердие, полагая не без основания, что либо православные, либо просто русские, либо, наконец, женщины не дадут мне пропасть.

Мне вовсе не хотелось выглядеть и вести себя, как местный жиголо, и я сердился, когда на пляже какая-нибудь богачка, залюбовавшись моей внушительной фигурой, проходя, задевала плечом и страстно шептала: "Эй, синеглазый!" И хотя мне это нравилось, как подтверждение, что я все еще красив и привлекателен, я старался уходить подальше по побережью. Прыгал там с безлюдных скал в море и купался в глубоких лагунах, вылезая на колючие, обросшие ракушками основания утесов, уходящих коридорами, словно корнями, в воду. Коридоры эти расходились лучами, постепенно пропадая в глубине; я плыл вдоль них под водой, сколько мог, без воздуха, не решаясь потянуться за проплывающей мимо рыбой, чтобы не выскочить раньше времени; солнце играло в миллионах мелких раковин, качалось лучами и медузами и, казалось, само перебирало мои волосы.

Иногда я двигался вдоль берега и заходил в свой грот с моря. Пробираясь брассом мимо частных владений, я часто замечал на берегу Хозяйку горы, владелицу одной из живописнейших поместий Ривьеры. Я не мог разглядеть ее лица: часто она сидела неподвижно на пирсе, обхватив ноги, как черноволосая Аленушка, или выходила в море на своей яхте - тоже в одиночку. Что-то в ее фигуре было жалкое и вместе с тем - демоническое.

Об этой женщине ходили слухи, сводившиеся к одному: тоскующая по умершему мужу красавица, образец чистоты и непорочности. Такое меня не заводило. Я проплывал и забывал о ней.

После заплыва я вылезал, снимал и отжимал легко высыхающие шорты - плавки я не носил - и снова их надевал. Другой одежды, кроме полотняной шапочки с козырьком и резиновых шлепок, я с собой не брал. Брал только рюкзачок, если шел посуху. В нем - непромокаемый несессер для документов, денег и спичек, рубашка и брюки на случай приличного выхода, какой-нибудь журнал. Над гротом я хранил пластиковый пакет для содержания выловленной рыбы или найденных морепродуктов, удочку, почти игрушечный гарпун, немного дров для костра, бутылку воды и какие-нибудь чипсы.

---

Я - лебедь, перелетная птица. Внутри себя я все лечу и клокочу, взываю к чему-то высокому, поэтому лебедь-кликун. Наверное, мне всегда надо было улетать зимой на юг. Мне тут хорошо. Долго ли протянется это счастье?..

Если рассуждать по закону подлости, то хорошее скоро проходит. Лишь бы только не сразу сваливались все десять казней египетских, пусть бы по одной.

...Первая казнь пришла вместе с главным полицейским Ринальдо.

Итальяшка прицепился ко мне, когда я проходил по пляжу. Я направлялся к своей каморке, где хранил вещи и ночевал в случае дождя. Начальство я уважаю, поэтому вежливо спросил, чем могу ему помочь.

- Буонасэра!.. Эй, русский! - заговорщически позвал старик. - Ты должен срочно уехать! Иначе я буду вынужден посадить тебя за решетку!

Я никогда не связываюсь с законом. Но тут я удивился и посмотрел на Ринальдо очень внимательно - сверху вниз. Я разворачивался к нему, как пароход. Это должно было подействовать.

- Сальвэ. Я не бродяга, - сказал я, - я турист. Атторэ, актер.

- Знаю. Мне, конечно, жалко тебя. Ты мне симпатичен. - Вид у полицая был почему-то растерянный.

Странные подъезды.

- Синьор, разве я вас чем-то обидел? Скузи! - пропел я в лучших традициях Италии, развел руками и пошел своей дорогой.

- Стой! - позвал он. - Тут такое дело... Пойдем со мной.

Я послушно двинулся за маленьким итальянцем с добрыми глазами. Скоро мы пришли к соломенной, стилизованной под древность палатке местной пляжной пифии, гадалки, подрабатывающей еще и продажей лотерейных билетов.

- Послушай, атторэ! Я не зря говорю, что тебе надо уехать! Тебе грозит опасность!.. Эй, Лучия, я привел его! - закричал он в проем палатки.

Оттуда смотрела обычная итальянская старушка с полуседыми-получерными прядями заколотых волос и неподвижным взглядом черепахи. Старуха медленно подняла руку и неожиданно выбросила из ладони скрюченный палец прямо мне в лицо. Я отшатнулся.

- Если не уедешь, черная вдова доберется до тебя! - сказала она грозно. - Твою голову разделят на две части: лицо оставят для первого блюда, а мозги - для второго. Берегись!..

Мне стало не по себе. Я вспомнил неудачливого ныряльщика и его мясистую мякоть. Холодок прошел по коже.

Ерунда... Вместе со мной то видео видели миллионы. Так что же - им всем нужно бояться?..

Офицер Ринальдо заметно нервничал и потирал ручки.

- Я же говорил! - стенал он. - Тебе надо, русский, спасаться отсюда! Мне не нужны неприятности в моем околотке!

- И вы верите во все это? - удивился я.

- Верю. А ты - нет?!

- Ни секунды.

- Ну тогда приходи завтра утром к десяти часам в управление. Я посажу тебя под замок от греха.

- А основание? - спросил я.

- Основания всегда найдутся, атторэ. Полиция везде одинакова.

Это точно, подумал я. От тюрьмы да от сумы никогда не зарекайся. Это я знал назубок и был спокоен.

---

Вот уже пять дней я живу в тюрьме. Это деревенский изолятор: одноэтажный барак с решетками на окнах. Долго тут не усидишь, потому что в теории можно расшатать решетку в два счета и сбежать. Да и стены хлипкие. В общем, совсем не русская тюрьма, итальянская.

Но бежать не хочется. Кормят неплохо, спишь вволю. За прежнюю каморку я уже не плачу, вещи забрал, туда уже кого-то поселили. Должны же меня выписать из этой "больницы". Кому я помешал? И хотя держать не имеют права, я не сопротивляюсь и жду. Побеждаю смирением. Честно говоря, очень хочется узнать, как трактует дед-полицейский странное мистическое пророчество, которое не выходит из моей бедной многострадальной головы.

- Эй, амиго! Синьор Ринальдо! - периодически взываю я. - Какой приговор мне придумали?

Раз в день он заходит, пьет со мной чай и рассуждает о чудесных странах, куда можно поехать. А я говорю ему, что люблю постоянство, констанци.

Сегодня он особенно услужлив. Предлагает сделку.

- Дам тебе все нужные бумаги, деньги, личное покровительство, только уезжай, а?

Наконец-то можно поторговаться. Ведь он иначе все равно засадит. Что ни говори, а я для них просто гастарбайтер и бродяга.

- За что такая честь? - удивляюсь.

- Не веришь пифии... ну хорошо, давай так: на спор. Если доплывешь до того корабля на горизонте, что встал на якорь - получишь деньги и останешься, а не доплывешь - отойдешь по побережью так далеко, чтобы я тебя больше не видел. Без денег. А так сто долларов выиграешь.

- Ладно, - согласился я, - только нужные документы дадите прямо сейчас.

- Ну, вот и хорошо, - обрадовался старик, - договорились. Через пару часов начнем. Залезу повыше, буду наблюдать в бинокль за твоим заплывом. Только не халтурить!

Я даже обиделся. Где это видано, чтоб русский мужик на спор халтурил!..

- Вещи пока оставь у нас.

Вещи-то я оставил, но заветный непромокаемый несессер с документами и водительскими правами взял с собой на всякий случай и вложил в карман брюк.

Ринальдо привел меня на пляж и проследил, чтобы я разделся и ушел в воду. Он аккуратно накрыл мою одежду куском пленки и придавил ее камушком.

---

Море было темно-синее, даже густо-бирюзовое, с зеленцой. Я не сразу заметил тучи. Они быстро приближались.

Я почти подплыл к борту означенного корабля, но вдруг понял, что не успею вернуться.

Быстро развернувшись, я поплыл обратно. Было поздно. Шквал ветра накрыл меня волной. Это шторм. Какая неудача!..

Я нырнул. Глубина инертно переваливалась. Ни медуз, ни водорослей, качающихся в танце, ни играющих отблесков - все исчезло. Темная масса внизу почти застыла, любуясь своим энергичным зеленоватым верхом, где запутывались пряди потоков, неисчислимые буравчики и воронки. Куда подевалась приветливая, гостеприимная голубая гладь! Наверх совсем не хотелось.

Меня вытолкнуло пробкой вперед, я вдохнул воздуха и снова начал бороться. Слава Богу: меня несло к берегу. Несло немного в сторону, наискосок от далекого пляжа, по которому муравьями растекались люди, убегая от грозы.

Хлынул дождь. Я вяло работал руками, пытаясь сохранить силы. У берега они еще понадобятся. Я слыхал, что в такой шторм очень трудно выбраться на сушу. Может бросить на скалы. Этого совсем не хотелось. Надо рулить к какому-нибудь пляжу.

Неожиданно пошла молитва. Я изо всех сил взывал к Богородице и к покровителю "на море плавающих" - святому Николаю-чудотворцу. Поминал всех Ангелов, Архангелов и все Небесные Силы. Вспомнил Иону во чреве китове, обратился и к нему. Грудь мою жег крест. Я не умру! Не так!.. Я не должен утонуть!..

Я вдруг вспомнил: гадалка предрекла мне смерть от черной вдовы, а я потеряю голову, разбив ее всмятку о скалу. Не бывать же этому!

Волна приволокла меня к берегу и могуче поднялась и словно остановилась, гипнотизируя, отвлекая от своего мощного бега. Я болтал ногами, стараясь удержаться на гребне. Я несся на стену, но был еще далеко от нее.

Набрав воздуха, я ушел вниз, под каемку прозрачной трубы, в тягучую, как могила, бездну, подождал, пока смерть моя пройдет поверху и на откате все-таки выскочил, вздохнул. Заворочал ногами и руками, похожий на обреченный Титаник - в сторону маленького пляжа с пирсом, возле которого, как игрушечная, болталась на приколе яхта.

Волна вынесла меня на пляж. Но я радовался раньше времени. Море не отпустит то, что уже заполучило, я понял это. Предстояла долгая борьба за то, чтоб не унесло обратно на скалы.

Три дня Иону носило во чреве кита, пока море не отпустило его. Говорят, у кашалота внутри есть камера, в которой гипотетически может находиться и выжить человек. Но какой кит изрыгнет человека на сушу?! Этому чуду одна причина - вмешательство Бога, которому Иона молился. Борьба капитана Ахава с Моби Диком - обратный пример. Человек пошел против Бога, и Белый Кит убил его.

Я терял силы и хотел сдаться, но снова взмолился и вдруг заметил на яхте Хозяйку горы. Она лежала ничком на корме, держалась за снасти и молча наблюдала за мной. Я попытался закричать и взмахнул рукой.

Женщина немного помедлила и бросила мне спасательный круг. Совершенно обессиленный, я ухватился за него немеющими руками и стал перехватывать веревку, отправляя под себя. Женщина понемногу травила, потом стала вытаскивать. Я приблизился и схватился за борт там, где он понижается к корме. Сознание на время отключилось.

---

Очнулся я оттого, что больно ударился о винт голенью. Черноволосая худая женщина обвязала мой торс канатом и втаскивала на открытую высокую корму.

Я снова отключился. Потом прополз вперед, свалился со ступенек и сел, прислонившись к стене маленькой каюты. Здесь было хорошо - все было обито чем-то мягким, клеенчатым, как в камере психа. Здорово, наверное, заснуть на волнах, если не очень качает. Можно путешествовать, имея такой дом.

Однако, я выжил!..

Дикая радость наполнила меня. Но через какое-то время я забыл ее причину и почувствовал привычное опустошение, растерянно обдумывая, что происходит со мной. Я посмотрел на свои сбитые голени, потом перевел взгляд на спасительницу, сидевшую напротив.

Первое впечатление: эта нерусская скорее интересна, чем красива.

Изможденное лицо с темными кругами вокруг глаз, длинные, как у марионетки, руки и ноги, крепкая грудь. Мокрые волосы выбились из-под заколки, свисают беспорядочными прядями. Возраст... непонятный, средний. Глаза неподвижные, зеленые, смотрит подозрительно и враждебно, даже вызывающе. Кожа смуглая, с оливковыми тенями. Вот она - Хозяйка горы, о которой ходят удивительные слухи. Она-де умертвила мужа и распугала детей, хотя всем известно, что муж ее погиб в автокатастрофе, а дети удачно пристроены. Злые языки давно распяли жертву на всеобщее обозрение. Тайная жизнь людей никогда не дает покоя окружающим.

Эта потомственная владелица диковинного сада на горе вызывала у меня смешанное чувство благоговения и страха. Я испытывал уважение к ее крепким корням, благодарность за свое спасение. А еще - жалость и удивительный восторг при виде тонкой шеи, беспомощного птичьего носа, продолжающего линию плоского некрасивого лба, и большого рта, протянутого четкой двойной горизонтальной линией - в этом было что-то детское. Особенно поразили меня ее руки: каждая косточка кисти наружу, обтянута желтым пергаментом кожи. Я видел, что она тоже изучает меня, и волновался странно и радостно.

Женщина встала, одернула длинную полупрозрачную юбку, обернула меня куском полиэтилена, чтоб согреть, и пригласила выпить с ней чаю.

Конечно, я согласился.

---

Как это произошло, что Габриэлла этим же вечером лежала со мной, такая родная и невообразимо прекрасная? Это знает только Бог.

С первым же стаканом горячего вина я уже знал, что я дома.

Отпустив прислугу, мы тут же кинулись в объятия друг друга и, надо вам сказать, немало усилий мне пришлось приложить, чтобы раскачать эту замороженную женщину. Однако, оно того стоило.

По правде, не я форсировал события. Габриэлла сама запрыгнула ко мне на колени, обняла за шею и потянула за бороду. Я ждал, что она первая поцелует меня. Ее инициатива была блефом, она на что-то решилась, а я сначала играл роль подвернувшегося под руку самца.

Я понял, что эта фемина рвется пережить очередное разочарование и одновременно боится его. Вот тогда я расстарался. Я был непривычно восторжен, неутомим - я признал в ней свою женщину и захлебывался: "Моя! Наконец-то моя, родная!"

Я влюбился.

В первоначальном ослеплении даже не понял, на чем мы лежали, и какой это красивый дом. Он совершенно не похож на помпезные палаццо, не высок - скорее, стелится по горе, постепенно уходя вглубь ее недр, отчего крыша вся заросла растениями - я это разглядел потом. На широченном изголовье кровати вырезаны гроздья винограда и лица херувимов, заглядывающих под полог и проверяющих, достаточно ли хорошо гость ублажает хозяйку дома.

Я очень старался и, наконец, услышал, как визгливо поскрипывает тело, словно дверь, много лет назад закрытая на сто замков. Кожа смуглянки постепенно становилась чувствительной для прикосновений, связки - гибкими; я не спешил, оживлял каждый миллиметр тела поцелуями. Ноги она забрасывала мне на спину, вжимаясь в меня где-то под грудью - маленькая; я не видел ее лица и стремился поменять ракурс, рассмотреть.

Когда она качалась сверху, я со сладостной жадностью рассматривал ее. Габриэлла запрокидывала голову, волосы открывали странное лицо; она опускалась с закрытыми глазами, с гримасой нестерпимой то ли боли, то ли желания, и волосы ложились на щеки, груди пружинили, били меня по подставленным ладоням, словно я ждал, что оттуда, как из рога изобилия, высыплется на меня долгожданное счастье.

Так лежали, слушая пришедшую готовить ужин служанку и потихоньку качались на своих волнах, забыв про шторм, про дождь и про все на свете, кроме друг друга. Мы шептались и наслаждались близостью. Я не мог ею насытиться.

За окном потемнело, прошло несколько часов. Я проголодался, вспомнил, что с утра только выпил чаю. С подлецом Ринальдо, пославшим меня на верную смерть.

После ухода прислуги я бодро вскочил с кровати, поднял Габриэллу, пьяную и хохочущую, и потащил ужинать.

---

Я женился на ней! Вот чего не ожидал от себя. Я женился на следующий же день, когда пришел ее адвокат.

Что это - колдовство? Чары Габриэллы? Моя интуиция? Я не знал, доверять ли собственным чувствам. Я покорился ее обаянию, ее невероятному солнечному напору. Она настоящая женщина-Сила. Мужчина - Разум, женщина - Энергия. Наоборот - неправильно. Она не давала мне времени сомневаться. Не давала времени почувствовать привычную после потрясений пустоту. И я остался.

Габриэлла быстро разобралась с полицией, даже взяла у Ринальдо те самые сто долларов и заручилась его молчанием об этом деле.

Я стал ее невольником, но меня это обстоятельство нисколько не тяготило. Она заставила меня сбрить бороду и усы. У меня было все: рай с любимой женщиной, прогулки в город на яхте, отличная еда, молчаливые и привычные к нашим "безобразиям" слуги, убирающие все ненужное из-под носа. Я мог по-прежнему охотиться на рыбу с гарпуном - теперь у нас имелись два водолазных костюма с аквалангами; мы плавали до грота, ныряли с моей зеленоглазой русалкой с ее пирса, а по ночам жгли костры и купались голыми.

Она была богата и имела счета в разных банках. Мы прожигали жизнь.

Обстановка дома Габриэллы довольно скромная. Стены сделаны из толстого самана и побелены известкой с обеих сторон. Большие напольные часы, каждый час отбивающие замысловатую мелодию, немногочисленная резная мебель готического стиля, современное кухонное оборудование и плетеный садовый ротанг патио. Строгие стены, стеклянные высокие, до потолка, раздвижные двери в сад, полупустые комнаты и волнистые от времени дубовые плахи пола навевали ощущение собранности, возвышенности существования. Моя закомплексованная жена постепенно раскрывалась предо мной, как бутон диковинного цветка.

Настала теплая зима с дождями. Мы много читали, декламировали стихи, беседовали. Габриэлла оказалась психиатром по образованию, художником, она много знала и рассказывала интересные вещи. Наши утехи достигли своего апогея. Габриэлла то рисовала мои портреты, то экспериментировала. Я безумно любил и жалел ее. Она казалась мне беззащитной. Как это в ней уживалось: стойкость и беззащитность, я не знал. Но она мне казалась все более и более беззащитной, я выбивался из сил, стараясь ей помочь, освободить от внутренних терзаний. Но я был связан положением приживалки, содержанки; несмотря на то, что Габриэлла давала мне все права мужа над собой, мужем я себя не чувствовал.

---

Она мне когда-то сказала, что любой рай рано или поздно превращается в ад.

Так случилось и со мной.

Однажды мне показалось, что мой цветок Габриэлла превратилась в хищную гелиамфору. Росла такая на ее окне в горшке с песком.

Этот насекомоядный цветок красного цвета - "амфора солнца" - похож на кувшинчик с крышечкой. Неизвестно, привлекает ли насекомых нектар или они ищут внутри убежища - но это для них ловушка. Гелиамфора растет на чрезвычайно скудных болотистых почвах, она вынуждена питаться насекомыми и мелкими зверушками, которых ловит и переваривает.

Я почувствовал, как Гелиамфора медленно переваривает меня, но не мог ее осуждать. Я любил ее безумно. Цеплялся за нее. Я готов был к тому, чтобы отдать за нее свою жизнь. И чем красивее становилась Габриэлла, чем деятельнее и энергичнее, тем меньше становился я, высосанный ею.

Мое лицо стало уменьшаться. Я хватался за щеки и не чувствовал своих скул, выдающегося носа. Я снова отрастил бороду, совершенно не контролируя бритвой ее форму: я зарос, как дикобраз. Но и под бородой лицо постепенно таяло, как весенний снег.

Я не мог ей об этом говорить. Мне было ее жалко.

Габриэлла часто останавливала на мне полные ужаса глаза, и я понимал, что со мной происходит что-то страшное. Она все еще механически и по привычке соединялась со мной, но уже с отчаянием осужденного на смерть. Я ничего не чувствовал. Во мне только жалость теплилась. Я не мог ее ненавидеть, я же любил ее, я...

---

Раньше я никогда не сомневался в себе. Мое сознание словно уложено в несколько разных коробочек. Мне и дела не было до того, что там хранятся Противоречия.

Мне остались одни книги.

Я сжег все свои портреты, которыми она завесила белые стены нашего дома. Потерял лицо и теперь вынужден имитировать его с помощью очков. Боюсь потерять голову, поэтому плотно обматываю ее платком или надеваю шерстяную шапку с ушами: шапка больше подходит в качестве защиты.

Слова все растерял. Держусь за одно - "бедная", мне жену очень жалко, я обожаю ее, в ней - вся моя жизнь. Знаю - она меня спасет. Она меня растерзала, но это хорошо, правильно. То, что было во мне, необходимо было растерзать. Я ждал этого всю жизнь.

Схожу с ума. Не в состоянии видеть, как противоречивы и враждебны друг другу различные "я" моей личности. Перегородки между противоречиями привычного сознания взорваны Габриэллой, объяснены ею. В итоге ее воля стала моей. Она - моя лодка в бушующем море.

Прочитал: "Личность при нормальном развитии человека должна стать пассивной, а сущность - активной. Это может произойти только в том случае, когда устранены "буфера", ибо они главное орудие, с помощью которого личность удерживает сущность в подчинении... А поскольку волю невозможно создать за короткий промежуток времени, человек без "буферов" и с недостаточно крепкой волей в условиях резкого скачка развития может оказаться деморализованным или даже - сойти с ума".

Такое бывает с новоначальными адептами религий.

"Буфера", наросты на старых психологических травмах-болячках, перегородки, помогают лгать самому себе. Они всегда основаны на эмоциях. Например: я всегда считал себя хорошим работником. Каково же было узнать от Габриэллы, что я - самый настоящий бездельник!..

Или - считал, что никогда не опаздываю, а когда мне говорили об этом - не верил: "Чушь, я никогда не опаздываю!" Но я почти всегда везде опаздывал! Так же дело обстояло и с засыпанием после секса. Габриэлла тормошила: "Ты меня не слушаешь, ты спишь!", а я искренне возмущался. Она спрашивала: "Ну, а что я сейчас говорила?" - "Ты говорила... ммм... я в этот момент задумался, извини". Никто раньше не мог мне доказать, что я просто спал, я даже сердился.

Габриэлла объяснила: я в таких случаях сплю, но убежден в обратном, потому что закрыт от истины неким наростом-буфером. Когда человеку сообщают подобную истину, он восклицает: "Что угодно, только не это!" Известный психологический эффект. Сознание слабого человека сплошь состоит из буферов.

Еще пример: я всегда был уверен, что люблю людей. По крайней мере, отношусь к ним с покровительственной симпатией. И вдруг Габриэлла мне говорит, что в действительности я никогда людей не любил и даже их боялся, просто благодаря "буферу" могу быть настолько неприятным, насколько мне хочется, без опасности почувствовать угрызения совести.

Если нет воли, без этой защиты совесть может загрызть человека насмерть. Многие люди желают приобрести подлинную свободу и жить без страха, но все они нуждаются в медленном и бережном окормлении наставниками. И в Божьей помощи, конечно. Воля, как мускулы, нарастает чрезвычайно медленно.

Я рванул с себя эти "наросты" и не рассчитал сил. Она психолог, но проиграла, как специалист. Мы начинаем терять отношения. Но теряю разум я...

Белые стены без портретов постепенно заполняются призраками. Вижу на них картины и письмена. Ловлю утешающий смысл: вера, любовь и надежда побеждают все.

Я теперь часто сижу в апельсиновом саду, наблюдаю настоящую природу со всеми ее мнимыми противоречиями и кажущейся несправедливостью в отношении мелких существ. Я перестал осуждать людей. Перестал бояться пророчеств и "страшных" впечатлений. И паучок "черная вдова" вовсе не ужасает меня, как прежде. Все на своих местах. Протеины белка самца, сожранного самкой, идут на питание его детей. Жертва необходима. Она придает жизни смысл. Габриэлла говорит, что...

Габриэлла сказала, что...

Я люблю ее безумно. Любимая, спаси меня... Люблю ее безу... Бедная моя.

Бедная... Бе... Мм... Бе... Бе...