---Теория супружеского каннибализма

Мой психически больной муж... жив. Он сидит в саду и любуется порханием ярко-голубых бабочек на фоне закатного неба. Красиво. Это бирюзовые голубянки. Бабочки садятся на рыжую траву, складывают крылышки и изчезают, мимикрируют: снизу их крылья буроватые. Потом снова взлетают синими брызгами.

Муж сидит в плетеной качалке и глупо похохатывает, когда очередная бабочка исчезает. Он шевелит пальцами, ищет в кажущейся метаморфозе закономерность. Что-то возмущенно бормочет. Я прислушиваюсь: "Невозможно!.. Чтобы уподобиться стабильной модели, реальность должна претерпеть надрывы, напряжения и сжатия..." Он словно пишет диссертацию. Но это всего лишь следствие тяжелой диперсонализации.

Муж замечает мое присутствие, поворачивает свои плечи и пустые очки - он думает, что у него нет лица, может, так оно и есть - и продолжает кого-то цитировать:

- Бе... Никакая модель общества не соответствует реальности, ибо всякая модель моделирует систему власти. Реальность - медленное, анонимное, бесшумное преображение общества - течет именно вопреки любой власти и оппозиции.

Голос у него механический.

- Действительность непокорна и упрямо разношерстна, поэтому я вынужден довольствоваться лишь воспоминаниями о крупицах опыта и принципах, которые подразумеваются, но недоказуемы...

В последнее время он снова стал говорить, что не может не радовать. Монотонно, без окраса, твердит одно и то же. "Общество" - это он, а "власть" - это я?.. Бесполезно спрашивать. На мой взгляд, муж несет бред, хотя он, конечно, придает этому большое значение. Очки блестят в лучах заходящего солнца. Лицо Владимира где-то спрятано, он как мимикрирующая бабочка, когда она закрывает крылья.

Муж словно ждет от меня ответа, весь услужливо подается вперед, вес переносит на одну ногу в тапочке, другая зацеплена за плетеную дугу кресла: явно желает угодить с темой. Но он уже не помнит, что я это не люблю. А я не помню, что он только что говорил. Я рада, что муж говорит свою тираду не на своем языке, а на моем. Это значит, что он все еще помнит - кто я.

Я приближаюсь и глажу его по закутанной голове. Он теперь бормочет про бабочек, показывает на них:

- Самки откладывают яйца исключительно на молодые не цветущие растения язвенника обыкновенного.

Лето. Освещенные лампой кружевные листья винограда тихо крутятся в безличном приветствии. На меня снова находит тоска. Надо что-то делать. Ехать к лучшим врачам Европы. Я давно собираюсь, но мне трудно: я никогда не выезжала из своего обширного поместья, за исключением далеких дней учебы. Всегда мечтала об этом, но теперь вдруг напала странная робость.

- Любимый, - говорю, - пойдем в дом, скоро ужинать и спать.

При слове "спать" муж вздрагивает. Он боится. Я делаю вид, что не вижу этого.

---

После вечернего кефира я укладываю Владимира в кровать. Он разрешает снять с себя только шерстяную шапочку и брюки. Голова остается замотанной в хлопчатобумажный платок. И толстовку снимать он не желает. Я вижу только его большие белые ноги с крупными коленями. Как же я люблю их!..

Сердце заходится от нежности. Я не могу удержать своих рук. Когда-то он радовал меня, я испытываю тихую благодарность. Больше целовать нечего, кроме ног. Спускаюсь к коленям, целую их, разминаю многотрудные, разношенные ступни любимого, каждый пальчик и ноготок, вкладываю всю сублимированную сексуальную силу в движения своих рук.

Больной терпит, ухаживания принимает благосклонно, но потом нетерпеливо отворачивается и засыпает.

Я иду под душ, потом голая брожу по комнатам, становлюсь на весы - вот ужас, неудержимо прибавляю в весе! - выхожу в патио, смотрю на луну и немножко вою. Я возбуждена. Глажу живот, но вовремя останавливаюсь. Надеваю пижаму, иду к письменному столу: надо что-то делать с этим, затягивать больше нельзя.

Сажусь за компьютер. Письмо своему бывшему учителю - доктору психологии Паломару, вот что нужно. Теперь он - мировое светило.

Я задумываюсь над строкой. Я полна сожалений. Как это случилось?.. Приобрела мужчину и в горячке неутоляемой страсти упустила его. Он здесь, и его нет. Сбежал из моей сладкой тюрьмы, унес с собой свое лицо. Либо он думает, что его нет, либо это я не вижу его на самом деле?.. Я запуталась.

До дрожи боюсь ехать из дому. Я интроверт. Если бы рядом был он, Владимир - в прошлом путешественник, очаровательный собеседник, актер - таких проблем не возникло бы. Муж подставил бы плечо, на которое можно опереться. Если профессор Паломар согласится лечить Владимира, я когда-нибудь снова смогу устроиться в подмышке большого мужнина тела, как маленький ребенок; в случае опасности спрячу лицо у него на груди, как он сейчас прячет свое от людей. В неизведанных глубинах вселенной.

Однажды я проснулась в голых комнатах.

Пока я спала, мой муж портреты свои, все до одного, снял со стен и сжег вместе с мусором. Собрал по всему саду старой травы, дохлых насекомых, летучих мышей, даже нашел где-то труп кошки и устроил идоложертвенный костер.

Когда смотришь на Владимира, хочется поскорее отвести глаза: вид его нестерпим для восприятия. Дело в жутких очках или в странной гримасе - не знаю. Объяснить трудно; надо видеть.

Поэтому теперь я напрочь забыла, какое у него было лицо.

---

Я отважилась оставить дом, и мы едем поездом во Францию.

В городе толпы людей. Они заменяют мне море. Мир поворачивается другим боком. В этой его грани - много лиц, заполняющих меня грохотом своих мыслей. Их так много, что я совсем забываю про мужа, хотя я веду Владимира за руку сквозь расступающуюся толпу, как Моисей через воду. Владимир - гора из свитера, шапочки и куртки с натянутым на голову капюшоном - привлекает внимание летних прохожих. Хорошо, что валенки не надел.

- "Действительность непокорна и упрямо разношерстна", - неожиданно заявляет гора. Он все отрабатывает детали внутреннего монолога. Я вздрагиваю. Голос у него - как из бочки.

С вокзала мы сразу отправляемся к профессору Паломару на автобусе.

...Какая то была колокольня? Та, с конусом, или из этих, с луковками? Их много. И люди снуют, снуют мимо. Много вывесок. Вспомнила бы дом, да они обшиты рекламой до неузнаваемости. В мое время такого не было! Машины везде стоят вдоль тротуаров и в пробках; там, где можно проехать, шумят сотни двигателей...

Мы сидим у какого-то фонтана и горюем. Мы потерялись. Конечно, мечтаю и горюю я; Владимир очень занят: наблюдает, что делается внутри, в его вселенной, и радостно бубнит какие-то стихи. Я прислушиваюсь. Он читает по-русски:

- На свете счастья нет, но есть покой и воля...

Неожиданно он бежит и хлопает на голубей. Вот дурачок! Они взлетают в воздух и рассаживаются по выпуклостям стен: площадь окружают дворцы, дома с балконами и колокольни. Я опускаю голову, не смотрю на людей, смотрю вниз, на плитки площади. Плитка уложена концентрическими кругами. Мне стыдно. Круги туманятся, слезы текут по лицу и капают на одну из трапециевидных плиток, которая сразу темнеет.

Неожиданно мне подают бумажный платок. Прямо на меня смотрит какое-то лицо.

- Вы потерялись? - спрашивают по-французски бесцветные губы.

Физиономия принадлежит крохотной старушке.

- Разве можно таких маленьких отпускать одних?.. - говорит она и показывает на Владимира.

---

Если ум человека определяется количеством извилин, то есть площадью поверхности мозга, то почему бы не определять его и количеством извилин лица, они-то точно происходят от умудренности. Если бы все делали косметические подтяжки, в мире не осталось бы умных людей.

- Почему вы так сказали, уважаемая? - спрашиваю я, улыбаясь сквозь слезы.

- Про маленьких? Ой-ля-ля, в горе все люди становятся маленькими. Когда планы рушатся, мы впадаем в детство! - она присаживается, немного подталкивая меня, и говорит, как заговорщик. - Но не надо отчаиваться: у нас у всех хороший Рулевой. В последний момент Он выправит ваш поезд. Успокойтесь и не плачьте.

- Спасибо. Мы действительно просто потерялись.

Старушка наклоняет седую голову к ручке своей трости и внимательно следит за бегающим за голубями Владимиром.

- А этот ребенок не совсем плох, - замечает она.

- Вот, везу его к доктору Паломару, - подтвердила я.

- Прекрасно! Ведь он ваш муж? - догадалась старушка.

- Любимый муж, - говорю с печалью, - подозреваю, что это я его таким сделала...

- Выздоровеет скоро... в начале зимы, - вдруг сообщает собеседница, пропустив мое покаяние мимо ушей.

- Что, позвольте?..

- Вы обменяете его лицо на... Он кого-то от чего-то спасет... Только так. Путем обмена. Даже станет героем.

Бабушка задумчиво чешет нос о ручку своей трости. Прядки волос из-под шляпки трепещут, словно перья балансирующих на восходящих потоках чаек. Я замечаю, что сижу с открытым ртом.

- Так что у вас там за адрес? - снова оживляется старушка, и глазам ее возвращается прежний блеск.

- Что это вы сейчас сказали? - спрашиваю пораженно.

- Я? Не знаю... Этот ваш малыш-великан прекрасен. Нежный цветок. Добрый и надежный человек. Берегите его.

Старушка встает, чтобы проводить нас. Она оказывается такой маленькой, что Владимиру приходится нагибаться, чтобы предложить ей руку.

Оказалось, зовут ее - Анастасия, что значит - воскресение. Я вдруг вижу в этом хороший знак.

---

Вскоре мы достигаем желаемой цели. Находим нужную улицу и переступаем порог паломарова дома.

Доктор Паломар узнает меня. Он принимает нас у себя в кабинете и угощает чаем.

Владимир ведет себя не очень хорошо: нервничает, подпрыгивает на месте, сотрясая дом своей тяжестью, и держится за ушки шапочки, словно опасается, что ее снимут.

Паломар внимательно наблюдает за ним.

Мой учитель уже пожилой, расположенный к полноте старик с кудрявым пушком на голове и острыми глазами. Улыбается Паломар очень хорошо, но улыбкой пользуется исключительно в поощрительных целях. Так что, пока Владимир показывает свой нрав, он не улыбается.

- Хорошо, хорошо, отлично, - бормочет доктор, в задумчивости листая историю болезни. Наконец, поднимает на меня глаза.

- Значит, дорогая Габриэллочка, объелся ваш... ммм... муж? Перекормили собой? Теперь его желудок-то и не принимает вас?..

- Что-то я не понимаю, доктор. При чем тут его желудок?

- Должны понимать, уважаемая. Я же вас учил. Неужели забыли мои метафоры?

- Придется вспомнить. Испробовала все, - я обреченно киваю на историю болезни.

- Шизоидная диперсонализация - сложный процесс! Напоминает атомную реакцию, сходу не остановить, - вздыхает Паломар. - Супружеские отношения, как вы теперь догадались, штука обоюдоострая. Допускается только взаимное пожирание друг друга. Только взаимное.

- Пожирание?.. - удивляюсь я снова.

- Пожирание! Обоюдная жертва на алтарь брака! Нет жреца и жертвы: каждый из вас одновременно и то, и другое. Без пожирания друг друга отношения не могут существовать вообще.

- "Действительность непокорна и упрямо разношерстна", - неожиданно заявляет Владимир.

Паломар оживляется.

- Вот видите, даже ваш муж согласен, - улыбается он, - он жалуется на вас. Отличные проблески. Да он совсем не безнадежен!

- "Я вынужден довольствоваться лишь воспоминаниями о крупицах опыта и принципах, которые подразумеваются, но недоказуемы"... - снова заговаривает больной.

- Он говорит о тревоге, неустойчивости и шаткости своих ощущений. Но почему он называет - "я"... - недоумевает доктор.

- Это всего лишь заученный текст. я не знаю, где он его взял.

- Тогда понятно, милочка. "Я", конечно же, там нет, - он указал пальцем на очки Владимира. - Не обижайтесь: вы просто его сожрали в одиночку. Сожрали с отменными приправами. Я рад, что ваш муж еще жив. Другой бы давно сбежал.

Я покраснела и выронила сумочку.

- Вы вылечите его? Объясните свои метафоры, - я расстроилась.

- Ну-ну, не горюйте. Вы в свое время облагодетельствовали этого доброго человека, дорогая. Кроме благодарности, он ничего на первых порах не мог испытывать к вам. Не дождались, пока он освоится, пошли ва-банк: захватили в плен. Все - ваше нетерпение! Дальше - больше. Вы затопили человека своей любовью, как маслом с ароматными специями, потому что он казался вам пресным, слишком покорным, и ожидали от него того же, то есть пожирания. Но, самое главное: вы не дали мужчине понять, что вы тоже его еда. Так что вы его ели, а он вас - нет.

Паломар прошелся по комнате и со значением поднял указательный палец.

- Еда?! - изумилась я.

- Вы до сих пор не поняли? Только обоюдный каннибализм стирает грань между телами супругов, осеняет всякую связь, делает брак удачным!

- А разве нельзя жить без этого?!

- Некоторые люди пытаются выстроить отношения без взаимного пожирания, но это уже не брак, а... жалкое подобие.

- Что же делать, доктор?

- Ждать и принимать лекарства. Думаю, поездки вам не повредят. Надо оторвать больного от дома. Привести его в такие условия, где он обретет уверенность и сам захочет однажды "съесть" вас. Вот тогда он понравится вам без всяких приправ и излишеств. Вы войдете в древнейшую пищевую цепочку, закрытую для одного, но - открытую для двоих, простую, как симбиоз клеток-автотрофов с гетеротрофами. Пропустите по своим жилам энергию любви, как основу мирового фото- и хемосинтеза!.. Пожрать друг друга - это хорошо, это единственно верно. То, что чувствуете вы сейчас - и вы, и он - просто тюрьма, которую вы называете любовью. В таком виде вы обречены на "вымирание". Повторяю, вам очень повезло, что муж не возненавидел вас, не сбежал, еще жив и готов сотрудничать! Это означает, что потенциально он - достойный противник.

Паломар доволен. Даже сияет.

- Я сделаю вам выписку для полиции; вы оформите временное удостоверение личности в связи с повреждением лица сроком на... ммм... скажем, полгода. Да-да, не улыбайтесь! Думаю, через полгода ваш супруг уже сможет удивить вас, уважаемая! И совет: не сдавайтесь, не замыкайтесь в себе. Выводите его на люди. Вы вернете его через помощь другим. Помогайте же людям! Творите добро! Вот мой вердикт!..

Я во все глаза смотрю на профессора. Владимир машет опущенными ниже ладоней рукавами свитера, как крыльями.

- "Реальность - медленное, анонимное, бесшумное преображение общества - течет именно вопреки любой власти и оппозиции!".. - радуется он.

---

Мы распрощались с мудрым учителем и немедля отправились на вокзал.

Я была безмерно благодарна доктору Паломару за столь потрясающую консультацию. Договорились, что я буду держать его в курсе всех перемен.

Накормив в привокзальном буфете мужа, я устроила его спать еще до того, как мы тронулись.

Перед отправлением в купе вошла молодая пара и заняла места напротив. Я сделала вид, что читаю, а сама стала с интересом наблюдать за ними. Хотелось проверить теорию доктора.

Это были молодожены. Бледная, хищного вида, девушка-блондинка пожирала взглядом молодого, не отрывающегося от газеты парня. Вот он посмотрел на нее, заметил и усмехнулся.

- Ах, Густав, - томно прошептала девушка, - ты такой аппетитный!

- Ну скушай меня, - флегматично ответил Густав.

Девица кокетливо повела глазками в мою сторону и сказала:

- Так бы и съела тебя, перчик мой!

Я сделала вид, что задремала и уронила книжку. В их глазах я была всего лишь пожилой дамой. Но мне хотелось посмотреть, как будут развиваться события. С чисто профессиональной точки зрения. Я наблюдала сквозь рестницы.

Девица запустила руку мужчине под пиджак и провела рукой по груди. Затем рука спустилась вниз и забралась в брюки. Парень, однако, тихонько шлепнул ее по руке и продолжал читать. Он не собирался так легко сдаваться. Девица отдернула руку, надула губки и отвернулась, выпятив зад. Он ущипнул ее за это место и сделал невинное лицо, когда она обернулась.

- Мужчины слишком умные, - сказала девушка, рассчитывая на мое внимание, - все время читают, интересуются важными вещами... По-моему, они просто нагоняют себе цену, чтобы никто не догадался о том, что на самом деле им постоянно нужна женщина... как воздух, как еда и как... как бог...

Молодой человек улыбнулся и обнял девушку:

- Ах ты любимая моя, умница...

Я напряглась. Повторялась моя ситуация с Владимиром. Скоро она его сомнет и проглотит. Нет, эти слова, безусловно, прекрасны, необходимы, но когда остаются только они, это конец... Некоторые люди не терпят любовных слов и боятся их, подспудно считая, что впадут в рабство или даже потеряют лицо. На самом деле они боятся внести приправу к любовному блюду, боятся, что партнер из-за аромата чудных слов соблазнится на его съедение, боятся соединиться с ним в обоюдном пожирании плоти, то есть, боятся превратиться, как они думают, в свиней.

Однако, любовь побеждает страх, а в страхе нет любви. Мой Владимир ничего не боялся. Он просто не успел. Я не дала ему времени...

Но тут парень с усмешкой прибавил:

- Даже НЕСМОТРЯ на то, что ты умница, я люблю тебя, - и я расслабилась. Он такой же тигр, как и она.

Мужчина даже стал приставать, но девушка вырвалась и одернула подол. Он еще потискал ее, пока она, красная и шипящая, не убежала в коридор. Тогда парень одернул рубашку и, как ни в чем не бывало, продолжил читать свою газету!..

Я была в восторге. Дома они свое доберут. Так и будут всю жизнь играть: то она его поест, то он ее. Молодцы!..

---

Думаете, приятно считать себя вампиром, черной вдовой?.. Я смотрю в окно движущегося поезда и вижу самое себя. Три часа ночи, все спят. Перестук колес поезда бесконечно повторяет одно и то же сочетание слов, сначала "ты-ды-ты-дышь... ты-ды-ты-дышь" - "пойдем-со-мной... пойдем-со-мной...", а потом быстрее: "сюда-нельзя... сюда-нельзя..."

Первый мой муж, деспот, был заодно с родителями; в коконе я не могла даже детей воспитывать, как хотела. Моя жизнь проходила под вывеской слова "нельзя". Этим словом - "вампир" - слишком разбрасываются. Если человеку плохо - он вампир, если он болен, ему грустно - вампир, возбужденно ищет выхода из неудобного положения или, наоборот, замыкается - он опять вампир. Получается, вампир тот, кто хочет немного ласки. А если учесть, что все этого хотят, то получается, что все - вампиры, без исключения.

Раковые больные - вампиры незамаскированные. Это сказал один врач-онколог. Никто не хочет возиться с раковыми. Дети - вампиры. Тогда кто же сиделки и учителя? Те, которые получают от работы с вампирами удовольствие?.. Оборотни, что ли?

А, может быть, вампир - это тот, кто обзывается. Тогда пускай сам так и называется.

Мы подъезжаем к морю. В рассветном небе городок с не выключенной подсветкой домов выглядит прозрачным, как диск луны на дневном небосводе. Особенно эфемерен собор. Кажется, сквозь него видно небо. Но вот подсветка выключается, и здания обретают плоть. Они выходят из сна, просыпаются.

Море нежное, переливчатое, ласкает глаз лилово-голубым, зеленоватым. Наконец-то мы дома.

Владимир опять что-то говорит. Прислушиваюсь. "Окна настежь", - бормочет он... Где взять переводчика?

Я одеваю мужа. Мы выходим из вагона и садимся в такси.

Готовлю парик и нахлобучиваю сверху на его платок под шляпу: не хочу, чтобы соседи видели Владимира таким. Всматриваюсь вперед. Ловлю себя на мысли, что, возможно, придется все это продавать: родовую усадьбу, прекрасный дом с выходом к морю, яхту. Сначала - яхту. Может, обойдется.

---

Муж бормочет свое: "Бедная моя..." Бе-бе, да бе-бе.

Неожиданно чувствую прикосновение его руки к моей. Это равносильно признанию в любви. Муж засыпает.

- ...Ромео!

Я выхожу в сад. Стремянка и длинные ножницы для стрижки деревьев стоят у калитки. Садовник вышел на улицу. Я отодвигаю медный кружок глазка, осторожно выглядываю. Задвижка приятно холодит пальцы, оставляя на них кислый медный запах.

Снаружи стоит Ромео и разговаривает с каким-то туристом. Я выхожу позвать его: надо передвинуть Владимира и его качалку в тень.

Мужчина поднимает на меня взор из-под широкой шляпы и чуть опускает на щеки солнечные очки. Этот седоватый джентльмен - не синьор, скорее джентльмен. Глаза у него не романские. Он симпатичный, в моем вкусе.

- Моя хозяйка, - представляет меня Ромео.

Человек говорит по-английски.

- Вот это да - легендарная Хозяйка горы!.. Прекрасный цветок Средиземноморья! - заявляет англичанин, и в его устах комплимент почему-то звучит не пошло.

Я скептически смотрю на него.

- Слыхал, вы тут сиделке помогаете, - дерзко говорит незнакомец, - разрешите немного отвлечь вас от забот и пригласить на ужин.

- Благодарю вас, я вполне развлечена, - отвечаю нахалу.

- Так я зайду ближе к вечеру. Заберу вас на пару часов, не больше.

Я вижу его обгоревший нос.

- И вы надеетесь на ответ?

- О, да. А что вы теряете? Посидим, поболтаем. Я давно не появлялся на людях с такой красавицей.

Он удаляется. Белый костюм слепит глаза. Широкие брюки трепещут от ветра. Задница очень даже ничего. Я вздыхаю и смотрю на небо: будет дождь. Что сейчас сказал незнакомец?.. Пустяки, я уже забыла. Из головы не идут слова Владимира: "Окна настежь".

Мы с Ромео передвигаем больного в тень грецкого ореха, под чистенький белый ствол. Ромео уходит на террасу, сбросив с лица плеть винограда, отмахивается там от осы. Я наклоняюсь к мужу и рассказываю о приглашении на ужин. Интересно, понимает ли он мою речь, или нет. Неожиданно Владимир опять произносит совершенно четко:

- Окна настежь!

Мне становится зябко. Неужели он отправляет меня на свидание? Отпускает насовсем?.. Это никуда не годится. Видимо, теряет надежду и уже готов к окончательному поражению. Надо уезжать отсюда.

- Вечером все проветрим! - говорю весело. - Спасибо, что напомнил, милый!

Поручаю мужа Вере и ухожу одеваться.

Я иду на свидание!..

Перемерила все платья, нашла то, которое налезло. Убрала волосы. Надела изумрудные туфли и к ним взяла такую же сумочку на серебряной цепочке. Даже глаза накрасила. Гулять, так гулять! Пропади все пропадом - репутация, статус, богатство - я скоро уеду!..

---

Ухажера моего зовут просто Джон. Он так и сказал: "просто Джон".

Мужчина обворожительно красив. Мы сидим в лучшем деревенском ресторане и пьем пиво. Так мне захотелось.

Он говорит какие-то пустяки. Я никак не могу уловить смысл. Интересно: диперсонализация у мужа, а симптомы - у меня. Меня нет. Абсолютное чувство нереальности происходящего. Чтобы Джон не заметил, я играю словами и оскорбляю его. Я представляю, что ужасно зла на него. Зачем я пошла?.. Этот Просто Джон раздражает меня все больше и больше своим спокойствием и глупой ухмылкой.

Темнеет. Мы бредем берегом моря: я - впереди, он - сзади. Я пьяна. На западе алая полоса играет с горизонтом. Зато фиолетовое море спокойно, как старик. Пока спокойно. Будет дождь.

Я сняла туфли и иду, утопая во влажном песке, внедряясь в него большими пальцами ног и подбрасывая. Мне весело, бесшабашно; я распустила волосы, запрокинула голову - прощаюсь с родиной. Неожиданно подумала: это мой рай погубил бедного Владимира, не я! А я люблю мужа до смерти, до дрожи в ногах, до онемения в руках. И сейчас люблю.

Я даже позабыла о Просто Джоне. А он обо мне не забыл - бредет сзади и плететчто-то о моем платье:

- ...Сиреневое очень идет к вашим глазам и персиковому цвету кожи. И у вас безумно красивая спина. Вырез только слишком глубок.

Кокетничает? Шутит?.. Я вспоминаю, что мое сиреневое платье очень открыто сзади - почти до поясницы - полоски от купальника нет, лопатки с позвоночником заплыли жирком и ребра уже не прощупываются. Зато спереди вырез только до ключиц - мягко-горизонтальный, с серебряной брошью в виде изумрудной бабочки, в цвет серег. Интересно, Владимиру платья демонстрировать всегда было скучно: от любой моей тряпки муж приходил в восторг, особенно, когда я ее снимала.

- Что означает ваш символ? - это Джон о бабочке, трогает ее.

- Мой тотем, - усмехаюсь. Скорей уж бабочка тотем Владимира. А мой - лягушка.

Я смотрю на брошь... Да, ничего еще, не очень обвислая. Я, конечно, о груди. Я без лифчика; такое платье подразумевает его отсутствие. Хорошо, что мать когда-то нанимала кормилицу для моих детей.

Красавец снова отстает, бросает в море камешки. Потом приближается сзади, ведет пальцем вдоль выреза на спине, отгибая ткань, прижимается губами к позвоночнику.

О, боже! Соски напряглись.

"Просто Джон" обнимает меня сзади и целует в открытую шею. И я позволяю ему прогуляться руками по телу. Мягкая ткань щекочет, усиливает приятность. Тело вздыбилось, проснулось и спросило: "Ну?" Я молчу ему в ответ. Что я скажу?..

Деятельный язык Просто Джона нахально исследует мой рот, мои зубы. Внизу распускается цветок. Я вспоминаю горячие толчки Владимира, его толстые, как подушки, нежные ладони, его всегдашнюю готовность, отзывчивость на каждое мое замысловатое желание. Это было давно. Мелькнула лукавая мысль: а если отдаться этому ловеласу сейчас, мысленно представляя мужа? Ведь Владимир болен... Но что это будет? Чужак вложит свой пенис в наше с мужем влагалище, заворочается там, окажется другим, не таким - я все равно почувствую и расстроюсь. Я не так уж пьяна, чтоб не разобрать, с кем я. Я стала тонкой, чувствительной, уважающей себя.

Только вот внутри скоро будет забастовка с полным разгромом восставшими нелегитимного правительства... Я роняю туфли и сумочку на песок. Тело накручивает обороты, скоро его будет не остановить. Я ощущаю запах мужчины: колдовской аромат рабочего пота - он старается, слабый - сигарет и успокаивающий - чистой рубашки; чувствую сладковатый привкус его языка. Уши воспринимают вулканическое дрожание отрывистых, полу-английских, полу-итальянских слов, похожих на приказ. Джон отслеживает мое смятение: он встает на колени, скользит ладонями по бедрам, поднимает длинный подол и достает обжигающим языком под стрингами. Он добивается, чтобы ноги у меня подкосились, и я упала ему на руки. А уж тогда мне не вывернуться, это точно.

Я беру англичанина за плечи и неожиданно с силой отталкиваю. Громко смеюсь и одергиваю платье. Просто Джон взмахивает руками и валится на свой белый зад, падает на локти. Так тебе!.. Что я делаю! Если он разозлится, он меня убьет. Я подхватываю сумочку, туфли, отбегаю к ступеням, пулей вылетаю с пляжа на тротуар, поддерживая задранный подол, и скрываюсь в банановых зарослях. В след слышатся проклятия вперемежку с привычным "факью":

- Чокнутая Хозяйка Горы! Говорили же, что с тобой нельзя связываться!..

Все дорожки в родной деревне мне знакомы. Вскоре я оказываюсь дома.

Окна настежь. Сверчки выводят свою божественную песню. Нянечка пытается уложить Владимира в кровать, мельтешит над лампой. Муж сидит на маленьком стульчике, ноги в тазике с водой, и нервничает, дергает ушки своей шапочки, возбужденно стучит голыми коленями и повторяет, как попугай: "Окна!.. Окна!.."

- Все хорошо, - я подхожу, обнимаю его за голову и целую в макушку, - все окна настежь, маленький, все хорошо. Мы скоро отсюда уедем.

За окнами шумит дождь. Я плачу и размазываю тушь.

---

Из-за оскудения денег я иногда подрабатываю в соседнем городке.

Однажды в мой в кабинет психолога вошел местный падре и стал благодарить за то, что многие его прихожане благодаря мне укрепились в вере и интенсивнее ходят на воскресные и праздничные богослужения. Вот-те раз! Такого побочного эффекта от своих проповедей я не ожидала!

- Ничего удивительного! - сказал падре. - Если вы делаете работу с любовью, то каждое ваше обращение найдет в сердцах дорожку к Богу. А вы несете любовь, уверяю вас.

- Святой отец, - отважилась я спросить, - а у нас где-нибудь поблизости есть русский священник? Мой муж болен. Хорошо бы его причастить.

- А как же, уважаемая! В Генуе - Преображенская православная община. Если буду там, расскажу и о вас. Телефон у меня есть, он на вашей визитке. Так что, Бог даст, причастите своего больного. А мне позвольте откланяться, - священник помахал ручкой.

Итак, я стала ждать.

И однажды к нам приехал-таки русский священник, на спортивной машине!..

Стояла нежаркая погода, потому что начинался октябрь. Отец Сергий был одет в рясу, как монах. Он неторопливо вынул из чемоданчика наперсный крест с цепью, поцеловал его и надел прямо на рясу. Потом достал епитрахиль бледно-зеленого цвета, тоже надел и попросил согреть немного воды. Направился к больному.

- Э, да я его знаю!.. Ну что, Владимир? - сурово спросил батюшка по-русски. Муж сидел в комнате. Он встрепенулся и поднял на говорящего свои очочки.

- Нагрешил? Каяться будешь?.. - священник смотрел весело, совсем не страшно.

Муж медленно встал во весь свой исполинский рост. Он оказался на голову выше отца Сергия. Потом что-то пробулькал, кивнул. Священник пораженно, с сожалением смотрел на него.

- Эх, бедняга! - при мне Сергий заговорил по-итальянски, - Привык за женщин прятаться, небось? А они и подвели?..

Владимир закивал.

- Ничего, ничего, агнец... Будет и на нашей улице праздник. Ты, когда выздоровеешь, женщин вот так держи!.. - он сложил кулак и поднял к своему вздернутому носу, широко улыбаясь и лукаво на меня поглядывая. - Они такие, брат! Палец в рот не клади! Так умотают своей любовью - не очухаешься!.. Мадам, простите, не для ваших ушей.

Это же исповедь, а я торчу тут и подслушиваю. К тому же в словах святого отца есть истина. Мне тоже необходимо было каяться.

Владимир перегнулся пополам и подставил голову под епитрахиль. Отец благословил его голову точным, аккуратным жестом, прошептал разрешительную молитву.

Я помогла священнику причастить Владимира, и мы отправились провожать его к машине.

- А что же, милая Габриэлла, давай и ты к нам на приход, - по-простому позвал отец Сергий на прощанье, - нехорошо, когда жена не разделяет веры мужа. А так будете оба у Христа за пазухой. В середине ноября нашему приходу как раз годовщина. Инфа на сайте. Приезжайте!.. Наша вера правая. Вот вы еще заметите, как Святое Причастие действует.

Оно подействовало. Я вдруг ужасно разозлилась на мужа. Такого у нас еще не было. Я, как тигр, ходила взад-вперед, швыряла вещи и не могла успокоиться. Пульс подскочил, наверное, до ста двадцати.

- Агнец! - кричала я вне себя. - Агнец хренов! Сколько я уже с тобой мучаюсь! Когда это кончится!.. И я еще - главный враг. Я его испортила! Ну и катись ко всем чертям!..

Конечно, в глубине души я надеялась, что он не слышит или не понимает. Я вопила и, оттого что никто меня не останавливал, накручивала себя еще больше. В конце концов я упала лицом в подушку и дико заревела. Сказалось напряжение целого года жизни. Да, это был день нашей годовщины, никто об этом не знал, и муж даже не заикнулся! В этот день ровно год назад я его спасла...

Вдруг я почувствовала, что меня гладят по голове. Я обернулась. Это был Владимир. Он улыбался и тихо трогал мои волосы.

- А у тебя нос распух, - неожиданно сказал муж и засмеялся.

Я даже плакать забыла. Осмысленные слова!..

- Заговорил! Ты меня бросишь! - завыла я снова.

- Пшытыжо!.. Я тебя не брошу. Ты спасла, у нас год. Я тебя люблю, бе... Бе-е...

Да, он уже не боялся, что я его брошу. Боялась я. А муж теперь просто боялся, что я боюсь.

Я постепенно успокоилась у него на руках, только грудь еще долго дергалась.

---

Новое слово "пшатыжо" не давало мне покоя. Владимир произносил его так ласково, с милой гримасой!.. Я год изучала русский язык, но этого слова не могла найти нигде. Я обшарила все словари, пока не решилась спросить мужа.

Неожиданно Владимир смутился.

- А на что похоже?

- Пшатыжо-о! - пропела я. - Что-то очень приятное.

Мой чудесный муж залился смехом и чуть не свалился со стула.

- Да... да... Пшытыжо!..* Угадала!.. На самом деле, "пшатэжоп" - это... В общем, это как бы одобрение.

С этого дня муж начал потихоньку разговаривать и поправляться. Пока не случилось то, что должно было случиться, чтобы привести его к полному выздоровлению.

--

*"Пошла ты в жо*у" - вульгаризм, идиома, означает возражение оппоненту с оттенком одобрения или с целью поддержки.