На сцене большая комната. Старая мебель. Два окна. На кровати спит Филипп Егорович. Стук в дверь (за кулисами).
Филипп Егорович, встает с кровати: Открыто, открыто. Чего стучать-то. Встает, потягивается. На сцену выходят Дмитрий (молодой участковый) и Николай Николаевич (егерь).
Участковый: Ты когда научишься дверь закрывать?
Ф.Е.: А от кого мне прятаться? Я ж у себя дома.
Егерь: Слышали уже сто раз! Это свои да зверье твое тебя не тронут. А чужие люди, они не предсказуемы.
Ф.Е.: Что, залетные птицы появились?
Участковый: Появились, Филипп Егорович. Ориентировка пришла. Пока еще точно не известно: трое или четверо человек. Браконьеры.
Ф.Е.: На зверей, значит, охотятся.
Егерь: Мягко б было сказано, охотятся. Бьют зверье, головы и лапы отрезают, шкуру сдирают. И со взрослых, и с детенышей.
Участковый: На соседнем участке нашли медведицу и двух медвежат, вернее то, что от них осталось.
Ф.Е., очень огорченно: Вот ироды.
Егерь: А что волчище твой? Не видно, не слышно? Куда запропастился?
Ф.Е.: Как куда? Серго мой на гору побежал вчера. Полнолуние. Повыть ему надобно. Забыл что ли, Николай Николаевич.
Участковый: И как ты, Филипп Егорович, с этим зверьем уживаешься?
Ф.Е.: Так же, Митька, как ты со своим. Человек - он тоже зверь. Только мое зверье живет по закону природы. А твое зверье по какому закону живет?
Участковый: Ладно, не начинай... а то опять поругаемся...
Ф.Е.: Вот, Димочка, не знаешь, что мне ответить! Я со своим зверьем один в лесу справляюсь. А ты со своим даже общий язык найти не можешь.
Егерь: Ну, все, хлопчики, прекращайте. Спорить потом будете. А сейчас надо решать, что делать будем?
Ф.Е.: А что, ваши браконьеры сюда направляются?
Участковый: Еще пока не понятно, сюда или мимо пройдут. Но ты, Егорыч, будь осторожен. Дверь закрывай. Ракетница у тебя есть?
Ф.Е.: Есть.
Участковый: Ну, тогда запоминай, Филипп Егорович. Один раз стреляешь - они у тебя. Мы сразу к тебе бежим. Если вдруг при них не сможешь подать знак, то как только они уйдут - два раза стреляй.
Ф.Е.: И ты сразу ко мне бежишь.
Участковый: Ну конечно. А куда еще? Ты у них все прознай, расспроси, ну и направь их по какой-нибудь тропе, чтоб мы их догнать смогли.
Ф.Е.: Дмитрий, а вопрос тебе задать можно, интеллектуальный?
Ф.Е.: Если я один раз стреляю - ты бежишь ко мне. Так. Если я два раза стреляю - ты бежишь ко мне. Так? Так. Тогда зачем мне стрелять два раза, если ты все равно прибежишь ко мне. А?
Участковый мнется, не зная, что ответить.
Егерь: А и правда, вопрос интеллектуальный.
Егерь и Ф.Е. смеются. Дмитрий отмахивается от них руками.
Участковый: Да ну вас! Чего ржете? Стреляйте, сколько хотите. Хоть сто раз.
Ф.Е.: Да где ж я столько ракетниц возьму? Чудак человек!
Опять смеются.
Егерь: Так сколько ж раз ему стрелять, Дмитрий? Давай определяйся.
Ф.Е.: Вот зверье мое, прежде чем что-то сделать, сначала подумает, а потом действует. А ты, человек, сначала мне наговорил, а теперь стоишь, думаешь? Все-то у вас не так, как в природе. Круговорот неправильный.
Раздался вой волка.
Ф.Е.: Пойду, Серго встречу. Выходит.
Егерь: Ну, что? Опять тебя Егорыч сделал. Опять ты в дураках.
Участковый: Да ну его, придирается к каждому слову. То он слово "здрасте" не понимает, надо ему "здравствуйте" говорить. То я шумно по тропе иду, ему, видите ли, леса не слышно... Скоро скажет, что я ему солнце загораживаю, дышать мешаю...
Егерь: Не злись, Митька, не злись. Это вредно для здоровья. Слушай лучше мудрого человека.
Ф.Е. возвращается: Ой, сколько недовольства здесь витает. Кто это у меня здесь негатив распускает?
Участковый (обиженно): Кто, кто? Я, конечно! Больше, видать, не кому.
Егерь: Ну, что Серго твой, навылся?
Ф.Е.: Навылся. Я его послал, чтоб предупредил зверье, что опасные люди в лесу. Звери-монстры, пожиратели детенышей.
Участковый: Прямо он тебя понял.
Ф.Е.: Он-то меня понял. А вот я тебя не понял.
Егерь: Ладно, пора нам. Ты, Егорыч, будь осторожней. Неизвестно, что у этих браконьеров на уме. Если что, дай знать.
Ф.Е.: Дам, дам, Николай Николаевич, не переживай. Один залп из ракетницы, в любом случае. Да не бойтесь вы, ничего я не забуду. У меня голова посвежее вашей будет.
Егерь: За твои мозги, Егорыч, я не переживаю, а вот за голову твою и тебя самого переживаю.
Участковый: Хочешь, ребят тебе с поселку пришлем?
Егерь (передразнивает Дмитрия): С поселку. Бестолочь ты. С поселку. Пошли. Нам еще до соседней деревни дойти надо. И вернуться дотемна домой.
Участковый: Ты чё дразнишься?
Егерь: Чё, чё, через плечо. До встречи, Филипп Егорыч. Будь. На обратном пути заглянем.
Ф.Е.: Ладно. Ладно. Ступайте.
Участковый и егерь уходят. Филипп Егорович подходит к окну. Открывает, прислушивается.
Ф.Е.: Беги, Серго, беги. Спасай детенышей.
Берет свирель. Свистит в окно. В ответ ему отвечают птицы. Шумит лес.
Ф.Е.: Ну, что ты, матушка-природа! Тоже почувствовала неладное. Чужаки идут. Ничего. Не впервой. Прорвемся. Им нас не одолеть. Помоги детенышам своим, укрой их, успокой. Пусть будут тише воды, ниже травы. Передай, ветерок, и ты всем: звери опасные наведались в наш край.
Шумит лес. Крики птиц. Слышны крики животных.
Ф.Е.: Гони, ветерок, тучки, собирай дождик. Размывай тропки, чтоб чужаки их не заметили.
Поднимается ветер.
Филипп Егорович закрывает окно, берет с полки старое фото молодой женщины. Садится на кровать.
Ф.Е.: Ну, что, мое солнышко? Как думаешь, приближается день, когда сбудется предсказание? Или время еще не пришло, не мой час подходит? Эх, Любушка моя, красавица, сгубил я тебя. Сгубила тебя любовь наша. Прости меня, любимая, и жди. Жди.
Стук в дверь.
Ф.Е.: Кажется, гости явились. Открыто, открыто заходите!
Входят двое мужчин, Иваныч и Викентич.
Иваныч: Здравствуй, Филипп Егорович. Здравствуй, дорогой.
Викентич: Здравствуй, старый друг.
Ф.Е.: Здравствуйте, касатики. Что это вы, опять на вылазку? Только вчера из леса, а сегодня опять сюда же? Иль Димке нашему на подмогу идете?
Викентич: А чего ему помогать? У него своя работа. У нас своя забота. А он что, уже и у тебя побывал?
Ф.Е.: С егерем Николаем. С полчаса, как ушли. Иль вы не знаете, что случилось?
Иваныч: Еще бы, нам не знать! Он с утра пораньше весь поселок на уши поднял. Пробежался чуть ни нагишом, вдоль и поперек по всем улицам, со свистком в зубах.
Викентич: Бежит, свистит, орет во всю глотку: "Идут". А кто идет, куда идет? Всех баб перепугал.
Иваныч: Бабы с перепугу, быстрее нас, мужиков, к почте сбежались.
Викентич: Ты б видел, Егорыч, эту сходку. Бабам бы нашим вилы да лопаты в руки. А Димку на трактор. Точь-в-точь, как ты рассказывал, Ленин на броненосце.
Иваныч: Жаль, фотоаппарата не было. Бабы во всю глотку орут: "Что случилось? Кто идет?" А Димка двух слов связать не может. Говорит: " Идут". Мы: "Кто?" А он: "Изверги". А какие изверги - непонятно. Потом говорит: "Головы отрубают, кожу сдирают".
Викентич: Мы ему: " Индейцы, что ли?" А он, видать, слова-то этого не знает и говорит: "При чем тут пираты?" А мы ему: "Какие пираты?" А он: "Как они к нам из Индийского океана попадут? По воздуху они еще не летают! Дураки вы деревенские!" А бабы наши: "Сам дурак! Не можешь индейца от пирата отличить! Чего пиратам у нас в поселке делать? У нас золота нет, бриллиантов нет. Одни бусы из жемчуга были и то, на Катькиной шее в город укатили".
Иваныч: Короче, пока мы ему объяснили, чем индейцы отличаются от пиратов, все уже и позабыли, чего бежали к почте.
Ф.Е. (с горечью): Да, скоро они не будут знать, кто такие партизаны и кто такой Гитлер. А ведь историю знать надо. Обидно...
Иваныч: Да ладно тебе обижаться, ты, что ли, много знаешь о позапрошлом веке...
Ф.Е.: Ну, много не знаю. А представление о том, как что было, имею... И что ж, Димка наш уразумел, кто такие индейцы?
Иваныч: Ну, об этом, Филипп Егорович, сказать ничего не могу, так как вид он сделал умный, а что там у него в голове с извилинами, прибавилось, или убавилось, представления не имею. Однако, когда мы уже расходиться стали, он вспомнил, чего чуть ни нагишом бегал да как дунул в свой свисток. Все, как вкопанные, встали...
Викентич: А он так умно заговорил, так умно... Вспомнил, чего нас собирал. Говорит: "Идут. Браконьеры идут. Бьют зверье наше". И заговорил, как песню запел ладную. Скомандовал, чтоб мужики наготове были. Если что, он даст знать и побежим браконьеров ловить.
Ф.Е.: Ну, вы, конечно, под шумок этот от баб своих сбежали.
Викентич: Конечно. Грех было не сбежать.
Иваныч: А чё сидеть, их, что ль, сторожить. Так ты и сам знаешь, нашим бабам охрана не надо, они сами заместо нее могут. (Смотрит на Викентича) Отдубасят, заломают, фонарей наставят, а потом, как в кино: "Не виноватая я..."
Викентич: Чего смешного-то. Сам-то от своей на прошлой неделе в голубятню забрался! Сколько дней просидел? А? Ты представляешь, Егорыч, она лестницу убрала, говорит ему: "Коль птицей себя возомнил, так слетай вниз сам, а лестницу не дам". Вот бабы! Равнодушные существа, не жаль живого человека. Мы с мужиками думаем: "И где ж наш Иваныч делся?" Один день кликаем, не выходит. На второй день кликаем, опять тишина. А Ольга его ходит, как ни в чем ни бывало. Я говорю: "Ольга, где муж твой делся?" "Взлетел к голубям", - говорит. Мы на нее: "Как так? ... А чего не спускается вниз?" А она: "А как же ж он спустится, коль летать не умеет. Вот и сидит там со своими курлыками". Мы с мужиками к голубятне пошли. А он... А он... (смеется) Чуть не плачет. "Мужики, - говорит, - спасите, тащите лестницу". Ну, мы вечера дождались, огородами к голубятне лестницу тащили. Бабину Лизину капусту потоптали, та потом наутро с соседкой своей ругалась, на весь поселок орала, что ее козлы всю капусту потоптали ... чуть ли не война началась из-за капусты...
Ф.Е.: Ну, вы, конечно, не признались, что те козлы - это вы были.
Иваныч: Да какие ж они козлы? Они слоны, бизоны, орангутанги... Сняли меня, значит, с голубятни. А я, представь, сам, как, голубок. Ну, домой к Ольге, конечно, не пошел. Мы с мужиками в баньку. Отмылися, напоилися...
Викентич: А утром бабы наши в баню ворвались. Почти, как взятие Бастилии было... Намяли нам бока, кому фонари навесили... А Ольга его спокойно, как ни в чем ни бывало, зашла после побоища, забрала своего голубка отмытого и повела домой, счастливая. Ворковали, небось, все утро...
Иваныч: Ну, ворковали... Я ж не виноват, что ваши вас не ворковать повели, а копытами побили. Да как били! Ты б видел, Филипп Егорыч. Безжалостные они, бабы эти. Своих родных мужей да так помять...
Ф.Е.: А вы не пробовали женам своим слова любви говорить?
Викентич: Какие слова?
Ф.Е.: Ласковые. Глядишь, и они бы к вам по другому относиться стали. А, Викентич?
Иваныч: Думаешь, Егорыч, их наши слова проймут? Да они ж такие толстокожие да еще с прослойкой... непробивные!
Ф.Е.: А ты попробуй, вдруг что и выйдет...
Викентич: Попробовать, конечно, можно.
Иваныч: А вдруг, не поймут?
Ф.Е.: Вот ты, Иваныч, кого из своей домашней скотины больше любишь?
Иваныч: Как кого? Кобылу, конечно, Красавку свою.
Ф.Е.: А ты, Викентич, больше любишь, небось, телку свою? Зорьку?
Викентич: И ее тоже. Молочко жирное, сладкое дает, а сметанка с него...В следующий раз приду, принесу тебе, Филипп Егорыч.
Ф.Е.: А вот вы и представьте себе, что жен своих так же любите. Да и направьте на них свою любовь, слова такие же ласковые говорите. Если сразу не получится, закрой глаза и представь, что это твоя кобыла, а ты представь, что это твоя телка. И говорите, как будто им.
Иваныч: Это, что ж, получается, Егорыч? Закрою я глаза, подойду к своей Ольге и начну ей говорить те слова, что Красавке говорю. Закрывает глаза, представляет. Кобылка ты моя, длинноногая, красавица моя милая, покажи мне копытца свои звонкие, расчешу тебе гривку твою белую...
Викентич, смеется: Ну, ладно, длинноногая да копытца твои звонкие, она, может, и пропустит мимо ушей, а вот гривка белая... Этого она тебе не простит, сразу по котелку получишь. Она ж у тебя не блондинистая...
Иваныч, растроенно: Да не получится. Видишь, Егорыч, нестыковка получается, не буду ж я из-за бабы кобылу менять. Возмущенно. Да я вообще свою Красавку ни на кого не променяю. Лучше уж битым быть бабою, чем лишиться моей кобылушки.
Викентич: А ну-ка, я попробую. Закрывает глаза, представляет. Зорюшка моя ясная, кормилица моя родимая, глазки твои умные, как бусинки, светятся, телочка ты моя дойная, вымечко молочное, теплое...
Иваныч, смеется: Да, Викентич, у тебя тоже не прокатит, не поверит она твоим словам... Буфера не те. У твоей Ульяны вымечком молочным и не попахивает.
Викентич: Вот видишь, Егорыч, получается, бабы наши ласки лишаются. Нет таких слов ласковых для баб наших!
Ф.Е.: Эх, что ж вы за мужики, коль слов красивых сказать не можете?
Сидят, переглядываются.
Иваныч: Хорошо у тебя, Егорыч, спокойно с тобой, ладно на душе. Да только идти нам пора.
Ф.Е.: Куда собрались-то?
Викентич: Вчера мы, Егорыч, вдоль болота шли со стороны березняка, ну и наткнулись на кабанятину. Пока решали, бить иль не бить, его уже и след простыл. Мы решили сегодня опять на болото сходить. Вдруг опять встретим. Далеко ходить не надо... Тебе принесем мясца...
Ф.Е.: А ты, Викентич, так уверен, что сегодня опять встретишь кабана? На том же месте?
Иваныч: Попытка не пытка. Ты, Егорыч, разрешишь нам в твой военный арсенал заглянуть, может что выберем из твоих боеприпасов?
Ф.Е.: Конечно, Иваныч, разрешу. Но условия мои все те же, не меняются. Лишнего не брать, остаток возвращать, все ставить по своим местам. "Максимку" руками не трогать... сами понимаете...
Викентич: Да понимаем всё, раритет. История. Жаль, тачанки у тебя там нет...
Ф.Е.: Хватит иронизировать. А по поводу охоты могу сказать вам, что сегодня вам понадобится только листок бумаги и ручка...
Викентич и Иваныч, в один голос: С чего это вдруг?
Ф.Е.: Пишите кабанчику записки и оставляйте их в разных местах. Где и когда, во сколько будете его ждать. Авось, что и получится. Иль вы думаете, он вас там так прям стоит и ждет?
Викентич: Ладно тебе, Егорыч, над нами смеяться. Лучше честно скажи, почему думаешь, что бесполезно сегодня охотиться?
Ф.Е.: А ты что ль забыл, куда мой Серго побежал?
Иваныч: Точно. Забыли. Что ж теперь делать-то будем. А, Викентич? В поселок ведь не возвращаться?
Викентич: Не, домой точно не пойдем.
Ф.Е.: Сходите на реку. Порыбачьте.
Викентич смеется: Скажешь тоже, на реку. Там волна, наверно, уже такая, что и рыба не рада своему пребыванию в воде. Ты, небось, уже и ветер успел поднять. Вон мы шли, тучи набегали. Подходит к окну, смотрит. Конечно, вон уже ветер во всю гуляет. А ты, Егорыч, на реку нас посылаешь.
Ф.Е.: Ну вы пока до реки дойдете, он уже утихнет.
Иваныч: Ты, что ль, его успокоишь?
Ф.Е.: Коль на реку пойдете, успокою. Что ж, зря, что ли, от жен сбегали? Ну, захотели мальцы погулять, так идите... Охоты все равно сегодня не выйдет.
Иваныч и Викентич переглядываются.
Ф.Е.: Идите. На реке спокойно будет. Обещаю.
Иваныч: Но на склад твой мы все равно заглянем. Удочки ж там у тебя, наготове стоят?
Ф.Е.: Конечно, как всегда. Ключи, сами знаете, где лежат. Не забудьте замок проверить, как закроете. И ключ на место положите.
Викентич: Спасибо тебе, Егорыч, душевный ты человек. Равных тебе нет.
Ф.Е.: Перед богом все равны. Только понять это не каждый может.
Иваныч: Спасибо, Егорыч. Рыбку поймаем и с тобой поделимся.
Уходят.
Филипп Егорович открывает окно. Слышен шум леса и ветра. Звериные крики.
Ф.Е.: Ну что, ветерок? Разгулялся. Тучки нагоняешь. Ты уж сильно не бушеянь. Своих не пугай. На реке волны не поднимай, тучки туда не посылай. Пущай мальцы рыбки половят.
Слышны голоса. Без стука входят Ольга и Ульяна.
Ульяна: Здравствуй, Филипп Егорович!
Ольга: Добрый день, Филипп Егорович!
Ф.Е.: Здравствуйте, девоньки, здравствуйте! Каким ветром вас ко мне занесло?
Ульяна: Ну уж, точно не тем, который ты наверняка нагнал. У тебя ж, в твоем лесном королевстве, просто так ничего не происходит.
Ольга: Ну, признайся, ветрище твоих рук дело?
Ф.Е.: Моих, скрывать не буду. Сами ж знаете, что происходит. Не могу же я быть безучастным. Это же моя вотчина.
Ольга: Это да. Ты, Филипп Егорович, свое зверье спасаешь, а вот мы свое никак сыскать не можем!
Ульяна: Вот идем по следу, идем, а эти два... чудовища прямо из-под носа утекают.
Ольга: По запаху чую - только-только от тебя эти два звереныша ушли.
Ф.Е.: Не пойму я что-то, за кого ж вы их держите: за мужей, за мужиков иль за неведому зверушку.
Ульяна, серьезно: Это, Филипп Егорович, все зависит от обстоятельств. Я и сама иногда смотрю на него и понять не могу, кто он такой. По паспорту он, конечно, муж мой. Дети у нас с ним. Они ж не от святого духа, а от мужа моего, Викентича, значит, в первую очередь, муж он мне.
Ольга: Я тоже иногда Иваныча своего мужем кликаю. Удивленно: Откликается. И даже не удивляется, что я его мужем зову. И он меня женой зовет, но только, правда, когда есть хочет. Кричит тогда, прям с порога: "Жена, а жена, жрать давай".
Ф.Е.: Что, Ольга, прям так и кричит: "Жрать давай"?
Ольга: А как еще? Ему только жрать полагается. Кушают тарелками. А он все ведрами уплетает. Легче коня прокормить, чем его, кабана. Он зараз полкастрюли борща, пол-литру сметаны, здоровенную миску каши либо картошки и все ж это ему с мясом или салом подавай, а еще и цельную буханку хлеба вприкуску съест. Разве ж так кушают? Так только жрут. Так это все квасом запивает, в лучшем случае. А если с горячительной, так ему в два раза больше еды надо. Вот так и кормлю его, как поросенка. Только от животины польза есть: мясо да сало. А от моего что? Пожрет, поспит, иногда вспомнит что рядом женщина, сделает свое мужское дело, и опять ему жрать подавай. И экономить- то на нем не получается. Если ж как только меньше покормишь, - меньше ласки получишь. А я женщина еще молодая, мне любви хочется, вот и приходится его кормить ведрами, чтоб силу и форму не потерял.
Ульяна: Не, мой так много не ест. Мой, обычно, две тарелки борща. Хлеб, конечно, ест, но больше пирожки любит с картошкой. Пеку их обычно через день, ну а если кто в гости приходит, так пирогов как раз на вечер хватает. Потом, после жиденького, ему обязательно яйцо вареное вприкуску с грудинкой копченой. Ну и, как полагается, тарелочку кашки или картошечки тушеной.
Ольга, смеется: Видела, Ульяна, я твои тарелки. В них утонуть можно. А яиц он у тебя зараз десяток съедает, а то и два, коль омлетом делаешь. Если ж все в ведро сложить вместе с твоими пирогами, вот и получится, что он у тебя не ест, а жрет так же, как и мой. Да... не зря они спелись вместе.
Ульяна: И спелись, и спились. Всё, как две подружки, вместе везде шляются. Вот и сейчас взяли вместе и скрылись.
Ольга: Ведь были ж у тебя? А? Признайся, Филипп Егорович.
Ф.Е.: А я и не скрываю. Были.
Ульяна: И куда ж они намылились? Иль просили не говорить нам?
Ф.Е.: Почему ж не говорить? Они ведь не гулять пошли. Не скрыться куда-то. Они, девчата, пошли исполнять свой мужской долг.
Ольга, испуганно: Какой мужской долг?
Ф.Е.: Как какой? Они ж мужики, в доме. Кормильцы. Вот и пошли за добычей.
Ульяна: Кормильцы, говоришь. За добычей пошли. В такую-то погоду?
Ф.Е.: А погода позволяет.
Ольга смеётся: Да, действительно, позволяет.
Ф.Е.: На реке ветра не будет.
Ульяна: Так, значит, рыбачить пошли.
Ф.Е.: А я не скрывал.
Ольга: Где ж мы их там найдем?
Ф.Е.: Там, где ветра не будет, там и найдете. А чего ж вы их так ищите-то? Ну, пошли мужики в лес и пошли, что, впервой что ль.
Ульяна: Да если б, Егорыч, не этот случай с браконьерами, мы бы и не двинулись никуда. Вдруг нарвутся на извергов.
Ф.Е.: Боитесь, Ульяна, значит, за своих мужей. Переживаете. Значит, любите. Да... браконьеры, это не шуточное дело. Кто знает, что у них на уме?
Ольга: Вот и я о том же. Вон как Димка перепугался. Да и нас всех перепугал. Не зря он такую шумиху поднял.
Ульяна: Я так думаю, что-то он нам не договорил. Не просто это браконьеры. Они, может, и людей погубить могут.
Ф.Е.: Так чего ж вы, женщины, из дому вылезли? Сидели бы там, в тепле, как в крепости.
Ольга: Ты что ж это, Егорыч, не понимаешь? А вдруг мужики наши на них наткнутся?
Ф.Е.: И что тогда?
Ульяна: Кто ж им поможет, Филипп Егорыч, бандюг тех словить, коль не мы? Я ж за своего Викентича на куски порву, ежели его кто обидит.
Ольга: И я за своего Иваныча постоять смогу. Что ж это, на моего, доморощенного, родного, еще какая-то заезжая дрянь руку поднимать будет? Да я им все глазья, точно, выцарапаю.
Ф.Е.: В этом я не сомневаюсь. Ладно уж, бегите к реке, девоньки, сторожите своих доморощенных.
Уходят.
Ф.Е.: Ох, бабы, бабы. Странные. Это ж надо - сама своего мужика бить может, как хочет, а ежели чужой обидит, то и убить может обидчика. Бегите, бегите к своим жеребцам. Защищайте их, оберегайте, любите. Любовь - огромная сила. Они, небось, и сами не знают, что между ними это чувство живет, а надо-то всего лишь в глаза посмотреть, ладонью по щеке погладить, тепло ощутить, сказать несколько ласковых слов. И вот она - любовь. Сама себя проявит сразу же. Она не прячется, она вся наяву, когда её не стыдятся и не боятся. Надо только признать, что она живет в тебе, что ты не боишься о ней говорить и не стыдишься её. Любите открыто и не бойтесь любить. Любите любить. Любите в себе любовь. И она ответит вам взаимностью. Вот секрет счастья!
За кулисами слышны голоса и грубые выражения:
К черту эту погоду! Вот нечистая налетела! Проклятый дождь все попутал....
В дом к Филиппу Егоровичу входят трое мужчин.
Кузя: Это ж надо, вот тебе и погода. Насквозь промокли.
Лохматый, глядя на Филиппа Егоровича: Давай, дед, печку топи. Не видишь, нам высушиться надо.
Ф.Е.: Ну, здравствуйте, гости дорогие. Каким ветром вас сюда занесло?
Кузя: Ветром? Это не ветер, а ураганище настоящий.
Лысый: Ты, дед, нам зубы не заговаривай. Видишь, промокли насквозь? Так ты гостей встречаешь!
Ф.Е.: Гости без стука не входят.
Лохматый: Так тебе что, постучать надо? Сейчас постучу. Выходит за кулисы и стучит со всей силы ногой по двери. Возвращается: Так слышно было?
Ф.Е.: Слышно, слава Богу, не глухой.
Кузя: Верующий, что ли?
Ф.Е.: А как же, кто в Бога не верит, тому неведома истина на Земле.
Лысый: И в чем же она, истина?
Ф.Е.: Истина в понимании добра и зла.
Лысый: Ишь ты, какой правильный. И где ж зло, по-твоему, где добро.
Ф.Е.: А это зависит от совести человека и понимания принципов жизни.
Кузя: Прям философ какой-то.
Ф.Е.: Философ иль не философ, спорить не стану, но точно знаю, что каждому воздастся за грехи его.
Лысый: Не тебе, дед, решать о чужих грехах.
Лохматый: Ты, дед, не суди, кто грешен, а кто не грешен.
Ф.Е.: Так значит, верите тоже в Бога.
Лохматый: А это не твое дело - веруем или не веруем.
Ф.Е.: Но раз так говоришь, значит все же веришь.
Лохматый: А это все равно не твое дело, в кого я верю.
Ф.Е.: Ты прав: у каждого Бог свой и вера своя.
Мужчины снимают с себя всю промокшую верхнюю одежду. Встряхивают ее. Снимают сапоги.
Ф.Е.: Вообще-то это надо было проделывать не в хате, а в сенях.
Лохматый: Ты что ж, старый, еще нас поучать будешь?
Ф.Е.: Поучать не буду, я вам не родитель. И вы мне не грубите. Раз пришли в мой дом, относитесь с уважением.
Кузя: Говоришь, поучать не будешь, а сам уже нотации читаешь.
Ф.Е.: Вот вы, пришли без приглашения, ворвались без стука, не поинтересовались, можно ли войти в чужое жилище, не представились, не спросили, как звать меня.
Лысый: А как же гостеприимство? Если ты такой правильный, что ж гостей хлебом- солью не встречаешь? Ради приличия хотя бы чаю горячего предложил.
Лохматый: Пусть сначала печь растопит. Обсохнуть нам надо.
Кузя: И когда этот дождь закончится?
Ф.Е.: Когда добро победит зло.
Лысый: Вот как? Что ж у тебя тут в лесу добро со злом заблудились, никак не встретятся, чтоб отношения выяснить.
Ф.Е.: Зло крадется своей дорогой, а добро по пятам идет, как нагонит зло, так и дождь успокоится.
Лысый: Тебе, дед, только сказки писать.
Ф.Е.: Я их не пишу, я их предвижу.
Кузя: А ты, дед, случаем, не колдун?
Ф.Е.: А кто его знает, может и колдун. Глаз у меня, говорят, дурной. Сглазить могу.
Лохматый присаживается на табурет и с грохотом падает.
Ф.Е.: Ну вот, мало того, что грубишь, так еще и мебель мою ломаешь.
Лохматый: А может, это ты меня сглазил?
Ф.Е.: Ну, так ты ж не сломался, а сломался стул под тобой. Получается, я сам свою мебель сглазил.