Запах осени. Влажный, холодный. Терпкий. За пределами Академии он кажется слаще. А еще появляется ощущение некоторой свободы - как будто цепи перестают стягивать горло.
Но всегда будет дышаться с трудом - странная уверенность. Возможно, все из-за стены, огораживающей город. Хотя за ней ничего. Буквально. Картинка из прошлого: грязно серые руины, никакого движения - безжизненная пустыня. Это порождает страх... Когда ты еще совсем ребенок, такое зрелище откладывается в памяти надолго... И дыхание перехватывает при мысли о том, что ты в какой-то момент можешь оказаться снаружи - совсем один.
Их с Робби отцы знали, как объяснить сыновьям, в каком мире они находятся. Грубо, но откровенно честно.
Местечко для релаксации представляет из себя довольно уютное заведение. Ничем не примечательное снаружи - обычное здание. Не для элиты, проще говоря. Можно расслабиться, не заботясь о том, что в любой момент появится кто-то из нежелательных знакомых.
Длинная барная стойка, разнообразная выпивка на полках, чуть приглушенный свет и музыка. Яркая и мягкая - вплетается в тело, растекается по венам. Как будто тянет за собой нежными тонкими нитями.
- Обещаешь веселье? - Леон, улыбаясь, смотрит на Робби.
- Ну, смотря, что ты понимаешь под весельем.
Роберт оглядывается, кивает бармену, потом показывает на столик, стоящий чуть в отдалении, предлагая сесть.
- Пить будешь?
- Буду, - Леон задумчиво наблюдает за первыми каплями дождя за окном. - Джин. Если что, дотащишь меня до Академии на себе, - смеется и переводит взгляд на Гордона.
У них редко выдается возможность побыть одним. В толпе, но вместе. Без осточертевших стен Академии и не менее осточертевших лиц учеников и преподавателей. Без строгой надоевшей формы...
Робби, выгнув бровь, смеется:
- Доберемся. Не впервой.
Бармен, облокотившись о стойку, интересуется у Гордона:
- Уже все достало? До субботы не дотерпел?
В баре больше никого. Слишком рано, посетители подтянутся к вечеру. Тогда станет шумно и накурено. Иногда Роберта это бесит, а иногда кажется: это то, что ему нужно - гвалт, способный заглушить внутренний гул.
- Не дотерпел. Пэт, нам джина и вина.
Патрик кивает и ловко наливает сначала вино - легкое, красное. Под мягким светом ламп оно отдает золотистыми бликами. И следом - джин. В тяжелый прозрачный стакан, три кубика льда.
- Держи, - ставит на барную стойку. - Если что, дай знать, повторю, - улыбается.
Робби кивает, забирая бокалы. Патрик, зевнув, берется за раскрытую книгу с формулами на обложке.
- Пэт, поступай к нам. Тебя сделают идеальным членом общества, столпом нового мира, - смеется Гордон, усаживаясь за столик.
Юноша фыркает, подняв на минуту взгляд.
- У меня нет отца в правительстве. Но тсс... мы об этом молчим, да?
Роберт делает глоток, задумчиво обводит кромку бокала пальцем.
- Так что Митчелл? - после паузы начинает он.
- Ммм... - Леон хмурится. - Знаешь, я не смог его поймать.
Стенки стакана холодные ото льда, чуть запотевшие около самого края. Матовые кубики тихо трескаются, медленно тают. Фергюсон отпивает немного и ставит стакан на столик.
- Силой не мог. Чип как будто не сработал, - растерянно.
От воспоминания чувства беспомощности, когда Фергюсон не смог остановить мальчишку, страшно. Ему нужен этот дар. В отличие от Робби, он доволен тем, что чип выбрал для него. Ощущение власти в руках - вот что это дает ему. А Митчелл...
- Что с ним не так?
- Не знаю.
Гордон делает еще глоток, кладет голову на согнутую руку, смотрит на Леона сквозь вино в бокале. Расплывающиеся бордовые пятна, как потекшая по грубому холсту краска.
"Не смог поймать"... Да, возможно, это самое подходящее выражение.
- Дар не мог дать сбой. Он часть тебя. От него нельзя избавиться, его нельзя глушить, игнорировать... Нам так говорили, да? Когда только учили жить с ним.
Время движется назад. Металлической раскручивающейся лентой - гибкой и ядовитой, как змея. Тошнота и слабость.
- Если не сбой, то что тогда? - Леон вынимает полурастаявший кубик льда из стакана. Как будто невидимыми щипцами. Крутит в воздухе, задумчиво глядя на него. Не дает капелькам алкоголя упасть на блестящую поверхность стола.
Вместо запаха табака и пряной осени... в памяти словно спрессованный - тяжелый больничный воздух.
- Нам много чего говорили, пока шел курс подготовки, - раздавливает кубик и ссыпает осколки обратно в напиток. - И мы верили, - взгляд в глаза. - Может, мы были слишком наивными? До сих пор?
Дверь на минуту открывается, на плитки пола, косыми темными полосами, ложатся дождевые струи, тут же смазанные тяжелыми ботинками. Посетитель отряхивается как куцая собачонка, бормоча под нос проклятья. Робби нагло вылавливает кубик льда из стакана Леона, потом отправляет его в рот, прикусывает зубами. Слабый аромат хвои перебивает сладкий вязкий вкус вина. Вода моментально обволакивает язык, течет по губам и Гордон, рассмеявшись, принимается посасывать лед.
- Кто сможет ответить? - получается только мало-внятное бубубу. Робби несчастно смотрит на друга и качает головой.
Леон фыркает и смеется.
- Кажется, нам надо было поесть для начала, - делает последний глоток и показывает бармену, чтоб повторил. От крепкого напитка уже слегка ведет. - Не хочу думать обо всем этом...
Нужно расслабиться.
Гордон беспечно машет рукой и пододвигает к себе бокал.
- Там было и что-то хорошее. Разве нет?
Смотрит на Леона снизу вверх. Было. Точно. То, что заставило Роберта жить. Глаза Фергюсона чуть темнеют, зрачок расширяется - Робби наблюдает зачаровано, потом, усмехнувшись, переводит взгляд за окно, достает пачку сигарет.
- Да... Я помню, как ты мне улыбнулся, - блондин подпирает голову рукой. - Словно... - выдыхает, - ожил, что ли...
Сигаретный дым - тоненькими сизыми струйками поднимается к темному потолку. Леон наблюдает... смотрит сквозь него на Робби. Тогда - мертвенно-бледный мальчишка с постоянными головными болями, крайне раздражительный.
- Ты тогда был очень милым, - улыбается. - Сейчас, правда, превратился в непонятно, что, - тихо смеется.
- Вот как? Ты прямо как Оливия, - Робби кривится, хлопнув ресницами, изображает. - "Ты хоть немного думаешь о будущем? О семье? Вот Леон..." - фыркает. - Лео - идеал, кто бы сомневался.
- Зато ты знаешь, что это неправда, - вытягивает сигарету из пачки.
Вкус дыма - горчит на языке, чуть царапая горло с непривычки. Фергюсон кашляет и запивает неприятные ощущения джином. Стряхивает пепел.
- Ты мне нравишься, - смотрит на Робби. - Хоть ты и совсем не такой идеал, как я, - чуть морщится с улыбкой.
- Оливию - любишь? - после паузы, негромко. Роберт мог бы и сам узнать, не спрашивая. Но Леон единственный человек, к кому в душу лезть он не желает. И кого - единственного - он чувствует постоянно, пусть даже ровным успокаивающим фоном.
Иногда Робби кажется, что это ощущение не зависит от расстояний. Обычно дар ослабевает, если находиться вдали от человека, но не с Леоном? Впрочем, проверить наверняка не получится - Гордон не помнит, когда они в последний раз расставались. Разве что воскресенья... отданные Оливии. Только вот в эти дни Роберт закрывается, как может, мысленно строя между собой и Фергюсоном Великую Китайскую стену. В это воскресенье получилось. Благодаря Аллену.
Вздохнув, Леон приподнимает стакан, слегка болтает - кубики льда с тихим звоном стукаются о стекло. Тушит сигарету.
- Наверное, люблю, - задумчиво. - Если мы с ней уже так долго... Может, это привычка, я не знаю. Мне с ней... спокойно.
Допивает джин - уже пьян.
Все правильно. Роберт понимает - Фергюсона нельзя держать. Даже если очень хочется. У них есть еще год. А после все закончится. "Я буду заботиться о тебе" - это всего лишь слова тринадцатилетнего мальчишки, ничего не знающего о реальности.
В конце концов, у Робби тоже своя жизнь - и только его личная прихоть, что рядом с ним нет аналога Оливии. Дело времени.
- Хорошо. Она тебя любит. Сложно не почувствовать.
У Леона влажно блестят глаза и приоткрытые губы. И к его привычному запаху примешивается тонкий свежий аромат хвои и дождя из-за приоткрытой двери. Робби кладет ладонь на затылок Фергюсона, смотрит пристально.
Сейчас все эти мысли лишние. Тянет к себе слегка, смеется.
- Ну так... не вино же пью, - улыбается - рука Гордона теплая. - И я еще говорил, что нужно поесть, и...
Близко. Сладкое вино и сигаретный дым - Фергюсон почти ощущает их на языке. Глаза друга темные, почти карие от освещения, зрачки расширяются.
- Робби? - немного непонимающе.
Опьяняющим коктейлем бьет в голову Роберта - растерянность Леона, томительное ожидание, острое перечное любопытство Патрика, делающего вид, что он читает книгу, внутреннее брюзжание промокшего посетителя, и поверх этого - своя - медовая сладкая смелость. Обжигая, царапая, в животе раскрывается лепесток за лепестком, неведомый, словно стальной, цветок. Ближе.
Робби выдыхает, кладет ладонь на столешницу. Секунда. Мягко бьет в деревянную поверхность. Буква за буквой. "Хочу..." Пауза. Пальцы подгибаются, словно надломившись, опускаются бессильно.
Губами скользит по щеке Леона, цепляясь второй рукой за воротник рубашки.
Фергюсон замечает, что пальцами сжимает край стола. Азбука Морзе, прикосновение губ - словно выжигает, оставляя узор. Возвращая в прошлое...
Воздух кажется густым, как сладкий липкий мед. Не надышаться - мало. Много. Леон сглатывает, старается дышать ровнее. Костяшками - по столу. Легкость в голове, тяжелый стук сердца в груди. Прикрывает глаза - и под рукой как будто снова шероховатая тонкая стена больничной палаты, отделяющая от Робби.
"Сделай".
Роберт вздрагивает. Позволение. Леон разрешает все, что угодно, даже не дослушав. Доверие. Которое важнее минутного порыва - когда в голове все смешалось, и пьяно ведет. Когда кровь пульсирует, жарко требовательно бьется в висках. Постоянное физическое желание - это тоже вина дара, Роберт знает. Оплата. Но...
От незнакомого человека можно утром уйти, можно встать под душ, глядя, как в стоке исчезают мутные мыльные дорожки. Можно найти себе тысячи оправданий, обосновать любой свой поступок - Гордону можно все. Разрешено - кровью, даром, семьей... Только не тогда, когда тебе позволяют все, даже не зная, что именно ты потребуешь. Не с тем, для кого ты хочешь быть лучшим, чистым, правильным.
Робби накрывает пальцы Леона, прижимает их к столешнице, удерживая.
- Может быть... Когда-нибудь...
Больно. Гордон медленно выдыхает, пытаясь растворить эту боль, чтобы она даже отголоском не докатилась до Леона. Целует скулу, на секунду замирая, впитывая запах кожи и ее тепло.
Отстраняется. Пальцы сжимают бокал, тут же отпускают, выдергивают салфетку из пачки.
Леонард смотрит, все еще чувствуя руки и губы. На щеках Робби румянец - легкий и мягкий. И сейчас друг почти как обиженный на что-то подросток...
Кровь шумит, пульсирует, медленно стягивая внизу живота узел.
- Тебе нужно больше... - Фергюсон сжимает пальцами его запястье, тянет к себе и касается губами горячих губ, - решимости... - шепотом. Улыбается, вплетается пальцами в черные волосы и целует.
На пьяную голову, не отдавая отчета, лишь только сильнее прижимается, раскрывает языком... Забывая дышать.
У поцелуя вкус осени - горечь с терпкой пряной нотой - она заполняет доверху, вот-вот перехлестнется через край.
Роберт широко раскрывает глаза. Нежность и тоска сентябрьского дождя. Кожа губ Леона чуть шероховатая, царапает - дальше гладкая теплая поверхность кромки зубов - хочется дернуть к себе, так чтобы столкнуться, еще ближе... Сильнее...
Бледно-сиреневая дымка - все плывет в нем, тая, теряя контуры. Позволить себе почувствовать, а потом отстраниться. Бросить короткий взгляд на Пэта и клюющего носом посетителя, тут же опустить вниз - к столешнице и своим дрожащим переплетенным пальцам.
- Возможно, я слишком... слабый.
У Леона сбитое дыхание. Как после тренировок на открытом воздухе сегодня утром. От мягкого тихого голоса Робби нежность - прохладным шелком. Алым, в цвет глаз.
- Не слабее меня, - собственный голос немного хриплый. Фергюсон морщится, облизывает губы.
Пьяное сознание возвращает картинку только что произошедшего. Здравый смысл объявляет тайм-аут. Соглашается, что можно еще... продолжить... Но получается сдержаться, чтобы не притянуть снова. Так не должно быть... Леон смотрит на друга. Спокоен.
Извини?
- Мне... - переводит взгляд в стол, склонив голову, чтобы белые пряди чуть закрыли лицо.
Ровным ногтем - по поверхности - "понравилось".
Робби собирается ответить, но только молча снова накрывает пальцы Леона, переплетает со своими. Он знает, можно было и не говорить. И сейчас больше всего хотел бы - не знать. Не чувствовать - так остро. Цунами, взметнувшее до почерневшего неба мутные серебристо-ртутные волны, песок - и сквозь завесу брызг - яркие лихорадочные пятна кружащихся в воронках лепестков.
Гордон сидит, задумчиво поглаживает края салфетки.
Страх. Вечный страх, что это "понравилось" не Леона, не принадлежит ему, не то, что друг хотел бы ощущать на самом деле. Внушенное, пусть даже Гордон не отдавал себе отчета в этом. Он сам и его дар так тесно переплелись. Чип пустил миллионы тонких как проволока нитей, которые вошли в тело, становясь его частью. Робби уже не знает, где его эмоции, где чужие, ровно так же как и то, где заканчивается свободная воля тех, кто находится рядом и начинается его дар.
Не отпуская Леона, просто сдвигая руки под стол, на колени, чтобы не было видно со стороны,
пальцами второй ловко складывая из салфетки самолетик.
- Пэт, можно виски?
Еще час - тишины, разговоров, сигаретного дыма и обжигающего горло вкуса алкоголя. Ленивого обсуждения учебы, мягкого поглаживания большим пальцем тыльной стороны ладони. И просто... мыслей. То слишком вязких, то чрезмерно быстрых - до головокружения.
Смеясь, добираются до Академии. Держась друг за друга и прикрываясь куртками от усилившегося дождя. Леон, играя силой, останавливает капли в полете, но не надолго - создается ощущение заторможенного времени. Потом парни буквально просачиваются в здание, минуя охрану. И быстро до своей комнаты. Успевают за десять минут до отбоя.
- Нам повезло, - Леонард падает в свою кровать. Веки закрываются помимо его воли.
Медленно и лениво задирает футболку, пытаясь снять ее с себя.
Роберт приглаживает влажные волосы, но после радостного утверждения Фергюсона, хмыкает, поворачивается к другу.
- Это вряд ли можно назвать "повезло". Просто договоренность с мальчиками у ворот, чтобы они нас не заметили.
Мысли в голове путаются. Была какая-то мелочь, что-то необходимое сделать... Робби смотрит на отчаянные попытки Леона избавиться от одежды, встает коленями на край кровати, тянет футболку к себе.
- Какой ты неприспособленный, а? К экстремальным условиям. Умение быстро раздеться, сделать свое дело, шустро одеться и сваливать - полезнее истории и геометрии вместе взятых, - смеется. Футболка поддается, и Гордон вместе с ней заваливается вбок. - Мать твою...
Волосы Леона рассыпаются по покрывалу - как расплавленное серебро. Левую сторону лица закрывают пряди. Но Фергюсон успевает схватить Робби за рубашку, чтобы тот не свалился с кровати. Реакции натренированного тела, доведенные до автоматизма.
- Я идеальный солдат, - смеется. - Я могу все сделать, не раздеваясь.
Желание... спать. Такое сильное, как будто Леон целую неделю не смыкал глаз. Выдыхает, смотрит на Гордона и улыбается нежно:
- Штаны снять не поможешь?
Ладони Роберта ложатся на бедра Фергюсона.
- Совсем не раздеваясь? - кривится. - Оливии так нравится?
Черт... Зачем? Мысли о пьяном поцелуе, который они намеренно ни разу за вечер не вспоминали. Кожа Леона бледно-золотистая, мягко мерцающая в полумраке. Голова кружится. Пьяно и легко. Скользит ладонями по бокам, к пояснице, пытаясь стянуть ниже, наклоняется. Пряди щекочут живот Фергюсона.
- Задницу подними, тушка.
Леон сгибает ноги в коленях и упирается носками в кровать, чуть приподнимая бедра и помогая Робби стащить с него штаны. Поджимает живот, чувствуя теплое дыхание неожиданно ярко, мягкой волной по телу - мурашки. И уже не так важно, что Роберт опять затронул Оливию.
- Мне тяжко, - выдыхает. - А ты меня шевелиться заставляешь. Не стыдно?
Отводит пряди в сторону, открывая лицо Робби, проводит большим пальцем по щеке - кожа горячая от выступившего румянца.
- Не позволяй мне больше столько пить.
- Хорошо. Мы больше не будет делать глупости...
Роберт поднимается с постели. Завтра они снова станут разумными. Времени на дурачества нет. Директору нужны результаты и как можно скорее. Кроме того нужно как-то оправдать сегодняшний прогул. Поэтому лучше всего выспаться.
За окном тишина. Такую еще называют мертвой. Как будто в мире никого не осталось. Только вспышки прожекторов патрулей - по темному низкому небу и бледная серебристая дымка на деревьях - отсветы горящих огней общежития. Муравейник засыпает.
Леон спит, раскинувшись на кровати, и в комнате стойкий острый запах алкоголя. Нужно переодеться, сходить в душ и тоже ложиться.
Форма... Вот точно. То, что он забыл. Форма, которую они оставили в раздевалке, когда сбегали с занятий.
Роберт стонет в полголоса. Но если не забрать ее, то завтра влетит конкретно.
В коридоре пусто. Мягкий свет ламп и шорохи из-за закрытых дверей. Из крыла, где располагается общежития, до учебного - пять минут. Бегом по лестнице, рывком открыть дверь раздевалки.