Стоктон Ф. : другие произведения.

Волшебное яйцо и другие рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Еще один сборник рассказов Фрэнка Стоктона. Включая рассказ "Рождественское кораблекрушение", под каковым названием у нас переведен совсем другой рассказ.

  

THE MAGIC EGG

AND OTHER STORIES

BY

FRANK R. STOCKTON

  
  
  
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
  
   ВОЛШЕБНОЕ ЯЙЦО
   ПУТЕШЕСТВИЕ ВДОВЫ
   УХО КАПИТАНА ЭЛИ, КОТОРЫМ ОН ПРЕКРАСНО СЛЫШАЛ
   ЛЮБОВЬ ПЕРЕД ЗАВТРАКОМ
   УПРЯМСТВО СЭРА РОЭНА
   РОЖДЕСТВЕНСКОЕ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
   КАК Я КОПАЛ КОЛОДЕЦ
   МИСТЕР ТУЛМАН
   МОИ НЕВОЛЬНЫЕ СОСЕДИ
   КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ СТРЕЛЬБЫ ИЗ ЛУКА
  
  

ВОЛШЕБНОЕ ЯЙЦО

  
  
   Прелестный маленький театр, пристроенный к зданию клуба "Единорог", был нанят на один январский вечер мистером Гербертом Лорингом, который вознамерился дать в нем представление и пригласил на него небольшую аудиторию, состоявшую исключительно из его друзей и знакомых.
   Лоринг был симпатичным мужчиной лет тридцати, много путешествовавшим и много знавшим. Совсем недавно он вернулся с Востока, где жил некоторое время, и пригласил своих друзей на представление, чтобы они увидели те диковинки, которые он привез из этой полной загадок части света. Лоринг состоял во многих клубах, принадлежал к семье, занимавшей высокое общественное положение, круг его знакомств был чрезвычайно обширен; и в этом кругу было сделано немало неприятных замечаний по поводу предполагаемого представления, сделанных, разумеется, теми, кто приглашения не получил. Кое-какие разговоры на эту тему дошли до ушей Лоринга, который, не колеблясь, заявил, что не станет следовать "мнению толпы", и не желает демонстрировать свои находки тем, кто не сможет оценить их по достоинству. Он выбрал тех, кого посчитал нужным, и мнения своего менять не собирался.
   В назначенный день, в три часа пополудни, почти все приглашенные в театр "Единорога" заняли свои места. Если кто и отсутствовал, то по очень веской причине, ибо было прекрасно известно: если Герберт Лоринг намеревается что-то показать, то это что-то обязательно будет интересным.
   Всего присутствовавших было около сорока человек; они сидели, переговариваясь друг с другом или любуясь убранством театра. Стоя на сцене совершенно один, поскольку его представление не требовало помощников, Лоринг смотрел сквозь щель в занавесе на их лица. Здесь были представители высшего общества, студенты, интеллектуальные работяги и интеллектуальные бездельники; но не было никого, кто не обладал бы живостью или был бы легкомыслен. Собравшиеся не просто пришли что-то увидеть, они хотели это увидеть.
   Прошло четверть часа после объявленного начала представления; Лоринг, выглядывая в щель, видел, что прибыли еще не все, однако ждать долее не мог. Аудитория состояла из хорошо воспитанных мужчин и женщин, но, несмотря на их воспитание, Лоринг понимал, что некоторые из них устали ждать. С большой неохотой, чувствуя, впрочем, что дальнейшее промедление невозможно, он поднял занавес и вышел на сцену.
   Он коротко объявил, что представление откроется фейерверком, который он привез из Кореи. Реакция собравшихся свидетельствовала о том, что намерение устроить фейерверк на театральной сцене несколько испугало публику, и Лоринг поспешил объяснить, что это не настоящий фейерверк, а его имитация с помощью цветных стекол, подсвеченных мощным фонарем, помещенным так, что его не видно, и хотя зрелище будет похоже на настоящий фейерверк, очень красочный и необычный, оно абсолютно безопасно. Он достал несколько небольших цветных стекол, развесил их на растянутой поперек сцены проволоке на некотором расстоянии друг от друга, так, чтобы до них можно было дотянуться, зажег фонарь, поместил его за кулисами, погасил свет и начал демонстрацию.
   Когда Лоринг направил свет фонаря на одну гроздь стеклянный линз и незаметно заставил двигаться с помощью длинного шнура, эффект был изумительным и прекрасным. Быстро вращались маленькие разноцветные огненные колесики, миниатюрные ракеты, казалось, взлетали на несколько футов и разрывались в воздухе, и хотя все обычные формы фейерверков были воспроизведены в мельчайших подробностях, имелись новые эффекты, совершенно новые для аудитории. Когда луч фонаря последовательно перемещался по подвешенным пучкам стекла, иногда он вспыхивал по всей линии своего движения так быстро, что все различные комбинации цветов и движения сливались в одно, после чего это одно разлеталось отдельными фейерверками, искрившимися и сиявшими, рассеивавшими частицы цветного огня, как если бы эти огни были настоящими.
   Эта любопытная, замечательная демонстрация чрезвычайно понравилась зрителям, с восторгом и жадным вниманием наблюдавшим за линиями, звездами и вращающимися сферами. Насколько можно было судить, Лоринг никогда прежде не сталкивался со столь благодарной аудиторией. Поначалу слышался легкий гул удивления и удовлетворения, но вскоре внимание присутствовавших было настолько поглощено ослепительным зрелищем, что они просто смотрели молча.
   Это огненное представление продолжалось минут двадцать, и никто из аудитории не выказал ни малейшего признака усталости или пресыщенности. Постепенно, цвета маленьких фейерверков померли, звезды и колеса стали вращаться медленнее, в зале вспыхнул свет, занавес мягко опустился.
   Герберт Лоринг, слегка побледнев, с тревогой вглядывался в щель в занавесе. Было нелегко судить о впечатлении, произведенном его демонстрацией; он не знал, удалась она или нет. Аплодисментов не последовало, но, с другой стороны, не было никаких признаков возмущения преставлением, как детской демонстрацией цветных огней. Невозможно было смотреть на эту публику и не верить, что она была заинтересована увиденным, и ожидала увидеть нечто большее.
   Две или три минуты Лоринг смотрел в щелку, а затем, все еще терзаясь некоторым сомнением, но с чуть порозовевшими щеками, приготовился ко второй части представления.
   В этот момент в театр вошла молодая дама. Красивая и хорошо одетая, открыв дверь, - Лоринг не нанял ни билетеров, ни каких-либо других помощников для своего маленького представления, - она на мгновение остановилась, оглядела театр, затем тихо направилась к креслу в заднем ряду и села.
   Это была Эдит Старр, о чьей помолвке с Гербертом Лорингом было объявлено месяц назад. Эдит и ее мать были приглашены на представление, и для них были зарезервированы места в первом ряду, - каждый гость получил карточку с номером своего кресла. Но у миссис Старр разболелась голова, и она не смогла сегодня покинуть дом; какое-то время ее дочь также раздумывала, не следует ли ей отказаться от удовольствия и остаться с матерью. Но когда пожилая леди спокойно уснула, Эдит решила, несмотря на поздний час, отправиться одна.
   Она была совершенно уверена, что если Лоринг узнает о ее присутствии, то прекратит представление до того момента, пока она не сядет на место, для нее им предназначенное. Поэтому, в равной степени не желая мешать представлению и привлекать к себе внимание, она села за спинами двух довольно крупных мужчин, на место, с которого прекрасно могла видеть сцену, оставаясь при этом не видимой сама.
   Через несколько мгновений занавес поднялся, и вышел Лоринг, неся небольшой столик, который он поставил перед сценой и на некоторое время замер рядом с ним. Эдит заметила на его лице выражение неуверенности и тревоги. Стоя у столика и говоря очень медленно, но очень отчетливо, чтобы слова его были слышны везде в зале, он сделал несколько вступительных замечаний ко второй части своего представления.
   - Очень необычная, я бы даже сказал, поразительная вещь, которую я собираюсь показать вам, - сказал он, - известна среди магов Восточной Индии как волшебное яйцо. Оно удивительно, его редко видели американцы или европейцы, однако, благодаря исключительному стечению обстоятельств, я приобрел все необходимое для этой демонстрации. Насколько я знаю, прежде, за пределами Индии, подобного никто не представлял.
   Сейчас я достану шкатулку, в которой находятся предметы, необходимые для этого магического действа, и добавлю, что если бы у меня было время, я рассказал бы вам о том странном и удивительном приключении, в результате которого я стал владельцем этой шкатулки, - и я уверен, что этот рассказ заинтересовал бы вас не менее чем ее содержимое. Чтобы никто из вас не подумал, будто я собираюсь продемонстрировать какой-то обычный трюк, проделываемый с помощью скрытых отверстий или люков, я прошу вас обратить внимание на этот столик, который, как вы можете видеть, представляет собой простой некрашеный столик из сосны, с плоской столешницей и четырьмя прямыми ножками по углам. Вы можете видеть пространство вокруг него и под ним, - это не дает мне возможности ничего скрыть.
   Затем, постояв немного, как если бы собирался что-то сказать, он повернулся и шагнул к занавесу.
   Эдит с беспокойством смотрела на своего жениха. Она была заинтересована, даже больше, чем остальные зрители, но одновременно сильно беспокоилась. Когда Лоринг замолчал и огляделся, его лицо на мгновение вспыхнуло. Она знала, что это вызвано волнением, и побледнела, - по той же причине.
   Вскоре Лоринг вернулся к столику.
   - Вот та шкатулка, - сказал он, - о которой я говорил, вот, я поднимаю ее так, чтобы все могли видеть. Она невелика, не более двенадцати дюймов в длину и двух в ширину, но в ней содержится нечто удивительное. Снаружи эта шкатулка покрыта тонкой гравировкой и резьбой, которую вы не видите, и эти линии и знаки имеют, как я полагаю, какое-то магическое значение, но какое именно, я не знаю. Сейчас я открою шкатулку и покажу вам ее содержимое. Первое, что я вынимаю, это палочка, не толще карандаша, покрытая точно такими же значками, как и шкатулка снаружи. Следующий предмет - вот этот красный мешочек, как видите, плотно набитый, который я кладу на стол, поскольку пока что он мне не понадобится.
   Теперь я достаю кусок ткани, сложенный в очень маленьком компасе, но когда я его разверну, вы увидите, что он занимает больше квадратного фута и покрыт вышивкой. Все эти странные линии и символы, золотые и красные, которые вы ясно можете видеть на ткани, когда я развернул ее, также написаны на том волшебном языке, что и надписи на шкатулке и палочке. Сейчас я расстелю ткань на столе, а потом достану из шкатулки единственный оставшийся там предмет, - это всего-навсего яйцо, простое, обыкновенное куриное яйцо, как вы можете это видеть. Оно, может быть, чуть крупнее обычного, но, в конце концов, повторяю, это не что иное, как обычное яйцо, по крайней мере, внешне. На самом деле, это нечто гораздо большее.
   - Теперь, я могу начать демонстрацию. - Он встал у края стола, слегка склонился над ним, пока говорил, глядя на собравшихся, голос его зазвучал громче, а бледность совершенно исчезла с его лица. Он был явно увлечен тем, что ему предстояло сделать.
   - А сейчас я беру этот жезл, - сказал он, - и, пока я держу его, он дает мне силу производить явления, которые вы сейчас увидите. Вы можете не верить, что в этом маленьком представлении присутствует магия, и что все - всего лишь механические приспособления, но, что бы вы ни думали, вы увидите то, что увидите.
   - Итак, я осторожно касаюсь этой палочкой яйца, лежащего на ткани. Вы вряд ли видите, что происходит с яйцом, поэтому я расскажу вам. Вокруг него, подобно волосу, образовалась тонкая линия. Теперь она превратилась в трещину. Она становится все шире и шире. Вы можете видеть это. Половинки скорлупы отделяются одна от другой. Яйцо начало двигаться. Видите? Теперь, между двумя половинками появилось что-то желтое. Смотрите внимательно! Оно двигается, половинки скорлупы продолжают отделяться. Наконец, из них вываливается странный маленький предмет. Видите? Это бедный, слабенький, маленький цыпленок, не способный подняться, но живой - живой! Вы все можете убедиться, что он - живой! А теперь вы видите, что он поднялся на лапки, неуверенно, но все-таки поднялся.
   - Смотрите, он делает несколько шагов! Можете не сомневаться, что он - живой, и вылупился из этого яйца. Он начинает ходить по ткани. Вы замечаете его на фоне вышивки? А теперь, цыпочка, я дам тебе поесть. В этом маленьком красном мешочке есть зерно, волшебное зерно, которым я буду его кормить. Вы должны извинить мою неловкость, когда я открываю мешочек, но я по-прежнему держу палочку, которую не должен уронить. Видите, цыпленок клюет зерна! Они похожи на рисовые, но я понятия не имею, что это такое. Зато знает он! Посмотрите на него! Видите, как он его клюет? Он проглотил первое, второе, третье... Хватит, цыпленок, для первой трапезы достаточно.
   Зерно, кажется, придало ему сил, потому что, - взгляните, - какой он подвижный, как на нем появляется желтый пух! Ты ищешь еще зерна, не так ли? Ну, ты не можешь получить его прямо сейчас, и держись подальше от кусочков яичной скорлупы, которые, кстати, мне лучше убрать в шкатулку. А теперь, сэр, постарайтесь не подходить к краю стола и, чтобы вас успокоить, я слегка постучу вам по спине своей палочкой. Теперь, джентльмены, смотрите внимательно. Пух, который покрывал его, почти исчез. Он стал менее мягким и более уродливым. Смотрите, он превращается в торчащие перышки! Кое-где они еще не выросли, но наш цыпленок стал более активным. Слышите? Он стал настолько сильным, что слышно, как он клюет стол. Он вырастает на наших глазах! Взгляните на этот забавный маленький хвостик, на концы крыльев - на них начинают появляться перья.
   - Еще несколько постукиваний, и еще несколько зерен. Осторожнее, сэр! Не рвите ткань! Взгляните, как быстро он растет! Он покрывается перьями, красными и черными. Теперь этого парня вряд ли удалось бы запихнуть даже в страусиное яйцо! Итак, что вы о нем думаете? Он достаточно вырос для бройлера, однако, не думаю, чтобы кто-то из вас захотел взять его с этой целью. Еще немного зерна и еще один удар палочкой. Смотрите! Он ничего не имеет против маленькой палочки, потому что привык к ней с самого рождения. Он стал уже таким, что у людей принято называть подростком. Я бы сказал, даже немного старше. Вы видите его хвост? Его уже нельзя спутать с курицей. Ему нужно еще зерна. Берегитесь, сэр, или вы слетите со стола! Берегитесь! Этот столик слишком мал для него, но если бы он оказался на полу, вам было бы плохо его видно.
   - Снова постучим. Обратите теперь внимание на ярко-красный гребешок у него на голове; раньше он был почти незаметен. Посмотрите на его лапы: на них показались шпоры. Перед вами славный молодой человек! Видите, как он поворачивает голову в стороны, точно принц птичьего двора?
   Заинтересованное внимание, поначалу охватившее публику, сменилось к этому времени изумлением и восхищением. Некоторые наклонились вперед с широко раскрытыми ртами. Иные встали, чтобы лучше видеть. Со всех сторон раздавались изумленные восклицания; вряд ли когда можно было увидеть более зачарованную происходившим аудиторию.
   - А теперь, друзья мои, - продолжал Лоринг, - я еще раз стукну палочкой этого красавца. И вот вам результат - перед вами благородный, взрослый петух! Посмотрите на его шпоры! Они длиною почти в дюйм! Взгляните на его гребешок! На великолепный хвост из зеленых и черных перьев, так прекрасно контрастирующий с темно-красным телом! Сэр, вы действительно стали слишком велики для этого стола. А поскольку я не могу предоставить вам больше места, я устрою вас повыше. Подвиньтесь немного, я поставлю на столик стул. Вот так. На сиденье! Великолепно. Но - не останавливайтесь. Есть спинка, которая еще выше! Взлетайте! Ха! Он чуть не опрокинул стул, но я его поддержу. Смотрите, как он поворачивает голову, как машет крыльями. Он вполне может летать. Взгляните на него, как гордо он выставляет грудь. Слушайте! Вы слышали когда-нибудь такой мощный крик? Он разносится по всему дому! А вот и еще!
   Зрители пришли в состояние дикого возбуждения. Почти все вскочили на ноги в порыве восторга и энтузиазма, так что Лоринг испугался, как бы кто-нибудь из них не выбежал на сцену.
   - Хватит, сэр! - воскликнул Лоринг. - Довольно! Вы продемонстрировали нам силу своих легких. Спрыгивайте обратно на сиденье стула, а потом на стол. Стул я сниму, так что ты можешь постоять на столе и дать всем возможность хорошенько тебя разглядеть, но только на минутку. Теперь я похлопаю тебя по спине. Видите разницу? Возможно, нет, но я вижу ее очень хорошо. А сейчас должны увидеть и вы. Он уже не такой большой, каким был некоторое время назад. Он стал меньше - сейчас он всего лишь петушок-подросток. Хвост красив, но не так, как был минуту назад. Нет, нет, не пытайся соскочить со стола. Тебе не сбежать от моей палочки. Еще похлопывание. Вы видите цыпленка, уже без гребешка. Ты голоден? Тебе не нужно с такой силой стучать клювом по столу. Зерна больше нет. Похлопаем еще. Что мы видим? Цыпленка, едва оперившегося, и мы даже не можем сказать, какого цвета он будет.
   Снова похлопаем. Смотрите! Перья почти пропали, видны пятна голой кожи. Не пытайся удрать, я с легкостью поймаю тебя. Идем дальше. Вот перед вами маленький цыпленок, покрытый желтым пушком. Он очень активен, но я его успокою. Опять палочка, и что мы видим? Бедненький, хиленький цыпленочек, едва способный стоять, с пухом, прижатым к тельцу, словно он попал под дождь. Теперь я беру две половинки яичной скорлупы, из которой ты вылупился, и положу по обе стороны от тебя. Давай, залезай! Я соединяю их вместе. Тебя больше не видно. Ничего не видно, кроме трещины вокруг яйца. Теперь исчезла и она! Итак, друзья мои, я поднимаю его высоко, чтобы вы могли убедиться: волшебное яйцо точно такое же, каким оно было, когда я достал его из шкатулки в самом начале демонстрации. Я помещаю его в нее снова, убираю ткань, палочку и маленький красный мешочек. Закрываю. Вы слышите щелчок. Взгляните в последний раз на эту шкатулку, прежде чем я уберу ее за кулисы. Понравилась ли вам демонстрация? Настолько ли она необычна, как вы ожидали?
   При этих словах публика разразилась бурными аплодисментами. Лоринг исчез, но через минуту вернулся.
   - Благодарю! - воскликнул он, низко кланяясь и сделав жест руками, подобно какому-нибудь восточному магу. Он поворачивался из стороны в сторону, кланялся и благодарил, а потом сердечно произнес: - До свидания.
   Отступив назад, он опустил занавес.
   Некоторое время публика оставалась на своих местах, словно ожидая продолжения, а затем начала тихо подниматься и расходиться. Большинство были знакомы друг с другом и, покидая театр, здоровались и обменивались мнениями.
   Убедившись, что последний посетитель покинул помещение, Лоринг выключил свет, запер дверь и отдал ключ служителю клуба.
   Он возвращался домой счастливым человеком. Его представление прошло с большим успехом, без единого сбоя или ошибки, от начала до конца.
   "Мне кажется, - думал молодой человек,- я мог бы взлететь на вершину этой колокольни, кричать и хлопать крыльями, пока меня не услышит весь мир".
   В тот вечер, как обычно, Герберт Лоринг зашел к мисс Старр. Он нашел молодую леди в библиотеке.
   - Я принимаю тебя здесь, - сказала она, - потому что мне нужно о многом с тобой поговорить, и мне не хочется, чтобы нас прерывали.
   Молодой человек выразил свое полное удовлетворение и тотчас же принялся расспрашивать о причине ее отсутствия на дневном представлении.
   - Я была на нем, - ответила Эдит. - Ты меня не видел, но я там была. У мамы разболелась голова, и я пошла одна.
   - Ты была на нем! - воскликнул Лоринг, чуть не вскакивая с кресла. - Не понимаю... Твое место было пусто.
   - Пусто, - подтвердила Эдит. - Я сидела в самом заднем ряду. Ты не мог меня видеть, и я этого не хотела.
   - Эдит! - воскликнул Лоринг, вставая и нависая над разделявшим их библиотечным столиком. - Когда ты пришла? Какую часть демонстрации ты видела?
   - Я опоздала, - сказала она. - Я пришла после фейерверка, или как это называется.
   С минуту Лоринг молчал, словно не понимая.
   - Фейерверк! - сказал он. - Но как ты узнала, что был фейерверк?
   - Слышала, как о нем говорили люди, выходя из театра, - ответила она.
   - И что они говорили? - быстро спросил он.
   - Кажется, он им очень понравился, - ответила она, - но не думаю, что вполне. Из того, что я услышала от некоторых, они полагают, что демонстрация не заслуживает того антуража, которым ты ее окружил.
   Лоринг задумался, глядя на стол. Но прежде, чем успел сказать хоть слово, Эдит поднялась.
   - Герберт Лоринг! - воскликнула она. - Что все это значит? Я была там во время демонстрации, которую вы назвали волшебным яйцом. Я видела всех этих людей, обезумевших от восторга при виде цыпленка, вылупившегося из яйца, выросшего во взрослого петуха, а затем снова уменьшившегося и вернувшегося в яйцо, но, Герберт, не было никакого яйца, ни маленькой шкатулки, ни волшебной палочки, ни вышитой ткани, ни красного мешочка, ни маленького цыпленка, ни взрослой птицы, ни даже стула, который вы якобы ставили на столик! Не было ничего, абсолютно ничего, кроме вас и столика! И даже столик был не таким, каким вы его описывали. Это не был некрашеный сосновый столик с четырьмя прямыми ножками. Это был столик из темного полированного дерева, с одной ножкой. Там не было ничего, о чем вы говорили. Это все было обманом, вы ввели всех в заблуждение; каждое слово, произносимое вами, было ложью. И все же, все в этом театре, кроме меня и вас, видели все то, что вы произносили на сцене. Я знаю, что они все это видели, потому что была среди них, слышала их и видела, а временами испытываемый ими восторг передавался мне, - когда они видели все те чудеса, о которых вы говорили.
   Лоринг улыбнулся.
   - Присядь, дорогая Эдит, - сказал он. - Ты взволнована, но для этого нет ни малейшей причины. Я сейчас тебе все объясню. Это достаточно просто. Ты знаешь, что всю свою жизнь я стремлюсь к знаниям. Я изучаю всевозможные вещи, в настоящее время меня сильно интересует гипноз. Очень сильно. Я много раз успешно пользовался им, и сегодняшнее представление было ни чем иным, как испытанием моих способностей на значительной аудитории. Мне хотелось узнать, смогу ли я загипнотизировать сразу большое количество людей, и чтобы при этом никто не заподозрил, что именно я собираюсь сделать. Результат оказался успешным. Я загипнотизировал всех этих людей во время первой демонстрации, состоявшей в пропускании света через цветные стекла. Они были подвешены на проволоке, и с их помощью создавалась иллюзия фейерверка.
   - Я демонстрировал им игру огней, - которую, уверяю тебя, стоило посмотреть, - в течение получаса, и никто не отводил от нее глаз. Приемы подобного рода, - если ты этого не знала до сих пор, - являются одним из методов погружения в гипнотический сон.
   Я был очень осторожен, и не выслал приглашения никому, кто мог бы оказаться недостаточно внушаемым, а когда убедился, что зрители полностью подпали гипнозу, прекратил первую демонстрацию и перешел ко второй части, которая была не столько для них, сколько для меня.
   Разумеется, я ужасно боялся, что не преуспел в этом до конца, и найдется хоть один человек, не поддавшийся гипнотическому влиянию, поэтому я устроил проверку, установив столик и описав его не так, как он выглядит на самом деле. Если бы, - а у меня были все основания так предполагать, - кто-то из присутствующих увидел стол таким, каков он есть, я бы объяснился и прервал демонстрацию, ни в коем случае не допустив, чтобы кто-то заподозрил меня в проведении гипнотических экспериментов. Тех, кто поддался гипнозу, я, конечно, вывел бы этого состояния. Но когда я убедился, что все видят легкий столик из сосны, с четырьмя прямыми ножками, я продолжил представление и продемонстрировал волшебное яйцо.
   Эдит Старр по-прежнему стояла у стола. Она не послушалась Лоринга и не села, и вся дрожала от испытываемого ею волнения.
   - Герберт Лоринг, - сказала она, - вы пригласили нас с мамой на представление. Вы вручили нам билеты на места в первом ряду, где вы нас наверняка загипнотизировали бы, если бы ваша задумка удалась, и заставили нас увидеть ваше фальшивое шоу, которое исчезло из сознания зрителей, как только они оправились от гипнотического сна, поскольку, уходя, они говорили только о фейерверке, и ни один из них не упомянул волшебное яйцо или петуха, или что-нибудь в этом роде. Ответьте мне: разве вы не хотели, чтобы я пришла и была вами загипнотизирована?
   Лоринг улыбнулся.
   - Да, - ответил он, - конечно, я этого хотел. Но твой случай отличался бы от случая со всеми прочими зрителями: я рассказал бы тебе все, и, уверен, нам было бы очень интересно обсудить твои переживания. Тема чрезвычайно...
   - Рассказать мне! - воскликнула она. - Вы не посмели бы этого сделать! Не знаю, насколько вы храбры, зато знаю, что у вас не хватило бы смелости прийти сюда и рассказать мне, что вы отняли у меня разум и рассудок, подобно тому, как отняли их и у всех этих людей, и превратили меня в простое орудие вашей воли, - восторженное от лицезрения тех вещей, которые приказали мне увидеть там, где на самом деле было пустое место. Я ничего не стану говорить за остальных. Они вполне могут сделать это сами, если когда-нибудь узнают, как вы с ними обошлись. Я говорю за себя. Я смотрела вместе с остальными. Я всматривалась изо всех сил, снова и снова спрашивая себя, - что случилось с моими глазами или моим мозгом, ибо была единственным человеком, не видевшим того чудесного зрелища, которое вы описывали. Но теперь я знаю, что ничего этого в реальности не было, - ни соснового столика, ни человека!
   - Ни человека! - воскликнул Лоринг. - Но ведь я был вполне реален!
   - На сцене - да, - сказала она. - Но вы доказали, что вовсе не являетесь тем Гербертом Лорингом, с которым я была помолвлена. Тот - просто не существует. Если бы он существовал, он не пригласил бы меня в публичное место, - ничего не знающую о его намерениях, - чтобы затуманить мое восприятие, подчинить мой разум своему и заставить поверить в ложь. Если бы мужчина общался со мной иначе во всякое другое время, то и в этом случае он потупил бы иначе; если же он всегда общался со мной именно так, значит, он поступил со мной так и сейчас. Вы всегда общались со мной так же, как сегодня общались с теми, кому демонстрировали волшебное яйцо. Вы заставляли меня видеть человека, который не существовал, но вам больше никогда не удастся сделать это снова! Прощайте!
   - Эдит! - воскликнул Лоринг. - Ты не...
   Но она исчезла за дверью, и он тщетно пытался вернуть ее.
   Возвращаясь домой по тускло освещенным улицам, Лоринг невольно пробормотал вслух:
   - И это - то, что вылупилось из волшебного яйца!
  
  

ПУТЕШЕСТВИЕ ВДОВЫ

  
   Вдова Дакет жила в маленькой деревушке, приблизительно в десяти милях от побережья Нью-Джерси. В этой деревушке она родилась, здесь вышла замуж и похоронила мужа, здесь ожидала, кто-нибудь похоронит ее; впрочем, с последним не торопилась, поскольку едва достигла среднего возраста. Это была высокая женщина, крепкого телосложения, активная, как физически, так и умственно.
   Она поднималась в шесть утра, готовила завтрак, завтракала, мыла посуду, когда завтрак был закончен, взбивала, замешивала, подметала, стирала, гладила, возилась в своем маленьком садике и цветнике перед фасадом, вязала, штопала, шила, а после чая отправлялась к соседям, либо принимала их у себя. Когда становилось совсем темно, она зажигала лампу в своей комнате или в гостиной и читала в течение часа, и если это оказывалась какая-нибудь мисс Мэри в романах Уилкинса, то выражала сомнение в реалистичности описанных в нем персонажей.
   Этими сомнениями она делилась с Доркас Нетуорти, - маленькой, пухленькой женщине, с торжественным выражением лица, жившей с вдовой в течение многих лет и во всем бравшей с нее пример. Что бы ни делала вдова, то же самое делала и Доркас - не так хорошо, конечно, потому что была уверена, ей никогда не удастся сделать так же безупречно, но с огромным желанием сделать как можно лучше. Она вставала в пять минут седьмого и помогала готовить завтрак, завтракать, мыть посуду, работать в саду, шить, вязать, ходить в гости и принимать гостей, и очень старалась не уснуть, когда вдова вечером читала вслух.
   Таковы были их занятия летом; зимой же вдова и Доркас чистили от снега дорожку перед домом, вместо того, чтобы ухаживать за цветами, а вечером не только зажигали лампу в гостиной, но и затапливали камин.
   Иногда, впрочем, что-нибудь меняло их привычный распорядок, но это случалось не часто, не более нескольких раз в год. Однажды летним днем, когда миссис Дакет и Доркас сидели на маленькой веранде, одна - на скамеечке по одну сторону двери, другая - на скамеечке по другую сторону двери, ожидая, когда часы пробьют пять часов, чтобы приготовить чай, произошло одно из самых невероятных событий. Было еще только без четверти пять, когда на улице показалась медленно двигавшаяся одноконная коляска с сидевшими в ней четырьмя мужчинами. Доркас первая заметила ее и тут же перестала вязать.
   - О Господи! - воскликнула она. - Кто бы ни были эти люди, они не здешние и не знают, где им остановиться, потому что постоянно перемещаются с одной стороны улицы на другую.
   Вдова резко обернулась.
   - Хм! - сказала она. - Эти люди - моряки. Ты и сама могла бы догадаться. Моряки всегда так передвигаются, потому что их корабли плавают именно таким образом. Сначала они плывут в одном направлении, а затем - в другом.
   - Мистер Дакет не любил море? - спросила Доркас в трехсотый раз.
   - Нет, - ответила вдова в двести пятидесятый раз, поскольку не всегда слышала этот вопрос и, следовательно, не могла на него ответить. - Он ненавидел его, и утонул в нем, доверившись моряку, чего я никогда не делала и не сделаю. Ты думаешь, эти люди направляются сюда?
   - Я в этом просто уверена! - заявила Доркас и не ошиблась.
   Коляска остановилась напротив маленького белого домика миссис Дакет; обе женщины сидели неподвижно, сложив руки на коленях и глядя на возницу.
   Это был пожилой мужчина с седоватыми волосами и жидкой седоватой бородкой, колыхавшейся на легком ветерке, отчего Доркас подумала, что на голове его выросли те волосы, которые должны были вырасти на подбородке.
   - Вдова Дакет? - спросил пожилой человек громким, пронзительным голосом.
   - Да, таково мое имя, - сказала вдова, положила вязание на лавку и подошла к воротам. Доркас также положила вязание на лавку и тоже пошла к воротам.
   - Мне сказали, - продолжал пожилой мужчина, - в одном доме, примерно в четверти мили отсюда, что дом вдовы Дакет - единственный в этой деревне, в котором мы с товарищами можем получить еду. Мы - моряки, и направляемся из бухты в Каппертаун, а до него еще целых восемь миль. Мы ужасно проголодались.
   - Вам сказали о моем доме, - ответила вдова. - Я могу дать еду, если у меня ее достаточно, и она приготовлена.
   - А у вас ее достаточно, и она приготовлена? - спросил мужчина.
   - Да, - сказала вдова. - Вы можете распрячь лошадь и войти, но для нее у меня ничего нет.
   - О, с ней все будет в порядке, - сказал мужчина. - Припасы для нее у нас с собой, так что мы ее сейчас покормим сами.
   Женщины поспешили в дом, чтобы приготовить пищу, поскольку это означало для них доллар наличными.
   Четверо моряков, все - пожилые люди, слезли с коляски, причем каждый наступал на колесо, располагавшееся под ним.
   Достали ящик с сухарями и поставили его на землю перед лошадью, которая тут же, с большим удовольствием, принялась хрустеть ими.
   Чай в тот день немного запоздал, поскольку накормить нужно было шестерых, а не двоих, но еда получилась на славу, и после того, как четверо моряков вымыли руки и лица у насоса на заднем дворе и вытерлись двумя полотенцами, которые принесла Доркас, они вошли и сели. Миссис Дакет села во главе стола с достоинством, присущим хозяйке дома, а Доркас - на другом его конце с достоинством, присущим второму после хозяйки лицу. В обслуживании не было необходимости, так как все, предназначенное быть съеденным и выпитым, находилось на столе.
   Когда каждый из пожилых моряков отведал немного хлеба с маслом, наскоро испеченного печенья, вяленой говядины, холодной ветчины и языка, а также всевозможных консервированных фруктов, насколько позволял их аппетит, старший, капитан Берд отодвинул свой стул, после чего оставшиеся моряки также отодвинули свои стулья.
   - Мадам, - сказал капитан Берд, - мы славно отобедали, мы очень довольны, и нам не нужно ни большего, ни лучшего; но у нашей лошади было недостаточно времени для отдыха, чтобы одолеть оставшиеся восемь миль, так что, если вы и эта добрая леди не возражаете, мы хотели бы немного посидеть на крыльце и выкурить по трубке. Я видел это крыльцо, когда входил, и подумал про себя, что оно как нельзя лучше приспособлено для того, чтобы присесть на нем и выкурить трубку.
   - Вы можете сесть и выкурить там по трубке, - сказала вдова, вставая, - и даже не по одной. В доме я курить не разрешаю, но нет никаких возражений, чтобы вы курили на крыльце.
   Итак, четверо моряков вышли на крыльцо, двое сели на скамейку по одну сторону двери, двое - на скамейку по другую ее сторону, и закурили свои трубки.
   - Уберем со стола и вымоем посуду, - предложила Доркас, - или подождем, пока они уедут?
   - Подождем, пока они уедут, - ответила вдова, - потому что теперь, когда они здесь, мы можем немного поболтать с ними. Когда моряк раскуривает трубку, он, обычно, разговорчив, но когда ест, из него слова не вытянешь.
   Не подумав спросить разрешения, поскольку дом принадлежал ей, вдова Дакет принесла стул и поставила его в прихожей, рядом с открытой входной дверью. Доркас принесла второй стул и села рядом с вдовой.
   - Вы все - моряки, ходящие в заливе? - спросила миссис Дакет; так начался этот разговор, дошедший через несколько минут до того, что капитан Берд счел нужным сообщить: с моряками, ходящими по морю, иногда случаются такие странные вещи, которые люди, живущие на суше, не способны себе представить.
   - Например? - спросила вдова, а Доркас, в ожидании, всплеснула руками.
   Вопрос был задан. Моряки вынули изо рта трубки и задумчиво уставились в пол.
   - В море со мной и моими товарищами случалось много странного. Вы и та дама, что хотели бы услышать? - спросил капитан Берд.
   - Мы хотели бы услышать правду, - ответила вдова.
   - Все странные события, случившиеся со мной и моими товарищами, истинная правда, - заверил ее капитан Берд. - Вот, например, что однажды приключилось лично со мной. Я находился на китобойном судне, когда огромный кашалот, точно бешеный бык, устремился на нас и ударил своей головой в корму с такой силой, что пробил все доски и наполовину оказался погружен в корпус судна. Трюм был по большей части забит пустыми бочками, поскольку мы только-только вышли в море, и когда он разбил их в щепки, места для него оказалось больше чем достаточно. Мы все ожидали, что не пройдет и пяти минут, как судно наполнится водой и пойдет ко дну; мы готовились сесть в спасательные шлюпки; но оказалось, что нам не нужно этого делать, поскольку, как только вода наполняла трюм, кашалот втягивал ее в себя и выбрасывал через пару отверстий, расположенных в него на голове, а поскольку прямо над ними оказался открытый палубный люк, вода снова уходила в море. Кашалот продолжал откачивать таким образом воду день и ночь, пока мы не добрались до острова Тринидад, - он чудесно помогал нам двигаться своим мощным хвостом, который, оставаясь в воде, действовал подобно винту. Вряд ли с каким другим китобойным судном могло случиться нечто более странное.
   - Нет, - сказала вдова, - я не верю в то, что такое когда-либо могло с кем-нибудь случиться, кроме вас.
   Капитан Берд взглянул на капитана Сандерсона, тот вынул трубку изо рта и сказал, что за все годы, проведенные им в море, он не видел ничего более странного, чем то, что случилось с одним большим пароходом, на котором он случайно оказался, в тумане столкнувшимся с островом. Все на борту думали, что судно потерпело крушение, но оно имело два винта и шло с такой огромной скоростью, что остров перевернулся вверх тормашками, пароход благополучно миновал его, и даже сейчас те, кто проплывают мимо, могут разглядеть под водой корни пальм и основания домов.
   Капитан Сандерсон снова сунул трубку в рот. Настал черед капитана Бэрреса.
   - Когда-то я плавал на судне, - сказал он, - регулярно курсировавшем между Египтом и Нью-Йорком, которое перевозило обелиски. У нас на борту был большой обелиск. Способ их перевозки заключается в том, что в корме судна проделывается дыра, и в нее, по направлению к носовой части, запихивается обелиск. Так вот, тот, который мы тогда перевозили, оказался длиной как раз в размер нашего судна, - от носа до кормы. Мы шли уже дней десять, подгоняемые северо-восточным ветром, что помогало работавшим на полную мощность машинам, как вдруг прямо по курсу показались буруны, и капитан понял, что еще немного, и мы выскочим на отмель. Если бы у нас на борту не было обелиска, нам она была бы не страшна, но капитан знал, что сейчас судно сидит очень глубоко, и если ничего не предпринять, через минуту дела наши будут совсем плохи. Нужно было что-то предпринимать, причем очень быстро, и вот что он сделал: он приказал выпустить пар, и мы ткнулись в берег. Как он и рассчитывал, пароход резко остановился, но обелиск продолжал двигаться по инерции, его острый верх пробил нос судна, и он вылетел в море. В то же мгновение судно стало легче, всплыло над отмелью, и мы беспрепятственно миновали ее. Когда мы уткнулись в песок, один человек упал за борт, но, как только судно миновало отмель, мы вернулись и подобрали его. Видите ли, когда обелиск вылетел наружу, его тяжелый конец перевесил, ткнулся в дно, и получилось так, что обелиск встал строго вертикально, причем он был настолько большой, что около пяти футов его торчало из воды. Человек, выпавший за борт, подплыл к нему и забрался наверх по высеченным иероглифам. Это был очень красивый обелиск, египтяне тщательно и глубоко вырезали на нем свои иероглифы, так что человек спокойно мог цепляться за них руками и ставить в них ноги; когда мы подошли к нему, он преспокойно сидел на самой верхушке. Было очень жаль потерять этот обелиск, повторяю, он был большой и красивый, но, поскольку я никогда не слышал, чтобы компания попыталась поднять его, то, думаю, он все еще стоит там.
   Капитан Бэррес сунул трубку в рот и взглянул на капитана Дженкинсона, давя тем самым понять, что настала его очередь.
   - Самое странное, что со мной случилось, это история с акулой. Мы находились далеко от берега, стоял июль, в море было много айсбергов. Как-то раз, прямо по носу, мы заметили маленький айсберг, такой странный, что капитан и трое матросов отправились к нему на шлюпке. Лед оказался очень прозрачным, сквозь него было хорошо видно, и внутри него, возможно, в двух футах, а может, в двенадцати дюймах от поверхности, виднелась огромная акула, около четырнадцати футов длиной, - настоящий людоед, - вмерзшая в него. "Господи помилуй, - сказал капитан, - это удивительная штука, и я собираюсь взять ее на борт". Тут один из матросов сказал, будто видел, как акула подмигнула, но капитан ему не поверил, поскольку акула замерзла и не могла подмигивать. Видите ли, капитан имел свое представление о многих вещах, и он знал, что киты - теплокровные и замерзнут, если их заключить в лед, но он упустил из виду, что акулы - не киты, и что они хладнокровные, подобно жабам. Рассказывают о жабах, которые были заключены в камнях среди скал тысячи лет, и оставались живыми, независимо от того, насколько холодным оказывалось место, потому что они - хладнокровные, и когда камни по каким-либо причинам раздавались, из них выпрыгивала лягушка. Так вот, как я уже говорил, капитан забыл, что акулы тоже хладнокровные, и решил вытащить ее.
   - Вам следует знать, - обратился он к домохозяйке, - что если взять иглу и воткнуть ее в кусок льда, то можно его расколоть. У капитана имелась с собой игла для парусов, он вонзил ее в лед рядом с акулой и расколол его. И в то же мгновение понял, что матрос был прав, говоря, что та подмигивала, поскольку акула выскочила изо льда со скоростью молнии.
   - Как, должно быть, обрадовалась эта рыбка! - воскликнула Доркас, забыв о размере акулы, так велико было ее волнение.
   - Да, - подтвердил капитан Дженкинсон, - рыбка была счастлива, чего нельзя было сказать о капитане. Видите ли, эта акула ничего не ела, наверное, тысячу лет, пока не появился капитан со своей иглой.
   - Конечно, вы, моряки, сталкиваетесь со странными вещами, - сказала вдова, - но еще более странно то, что они правдивы.
   - Да, - согласилась Доркас, - это самое удивительное.
   - Вряд ли вы могли предположить, - сказала вдова Дакет, переводя взгляд с одной скамьи с моряками, на другую, - что у меня тоже имеется одна морская история; но она имеется и, если хотите, я вам ее расскажу.
   Капитан Берд с удивлением взглянул на нее.
   - Мы были бы счастливы услышать ее, мадам, - сказал он.
   - Да, да! - подтвердил капитан Бэррес, а остальные моряки кивнули.
   - Давным-давно, - начала она, - когда я жила на берегу залива, моего мужа не было дома, и я осталась одна. Как-то утром моя золовка, жившая на другом берегу залива, прислала ко мне мальчика на лошади, сказать, что у нее дома кончилось масло, и ей нечем наполнить лампу, которую она ставила на окно дома своего мужа-рыбака, и если я пришлю ей немного с мальчиком, она впоследствии вернет мне, как только они купят свое. Мальчик сказал, что заедет к ней по дороге домой и завезет масло, но он не заехал, по какой-то причине, и около пяти я стала ужасно беспокоиться, поскольку если лампа не будет гореть в окне до наступления темноты, золовка еще до полуночи может остаться вдовой. Поэтому я сказала себе: "Я должна доставить ей это масло, что бы ни случилось и чего бы мне это не стоило". Я, разумеется, не могла предугадать, что может случиться; но доставить ей масло можно было только одним способом: на лодке, привязанной к столбику, потому что идти пешком по берегу слишком далеко. Беда в том, что я знала о лодке и управлении ею не больше, чем любой из вас, моряков, знает о выпечке пирогов. Однако не было никакого смысла раздумывать о том, что я знаю, а чего - нет, потому что я должна была доставить ей его, а сделать это можно было, только переплыв залив на лодке. Я взяла галлон масла, поскольку подумала, что этого будет достаточно, спустилась к воде, отвязала лодку и поставила в нее бидон, затем села сама, и когда находилась примерно в четверти мили от берега...
   - Мадам, - прервал ее капитан Берд, - вы гребли или... или на лодке имелся парус?
   Вдова некоторое время смотрела на собеседника.
   - Нет, - ответила, наконец, она. - Я не гребла. Я забыла прихватить весла из дома, но это не имело значения, поскольку я не умела ими пользоваться, а если бы на лодке имелся парус, то это также ни к чему не привело бы, поскольку парусом я пользоваться тоже не умела. Чтобы заставить лодку двигаться, я использовала руль. Это единственное, что я умела. Я научилась держать руль, еще когда была маленькой девочкой, и знала, как он работает. Так что я просто взялась за ручку руля и крутила ее, круг за кругом, и это заставляло лодку двигаться вперед.
   - Мадам! - воскликнул капитан Берд. Остальные моряки вынули трубки изо рта.
   - Да, именно так я и поступила, - живо продолжала вдова. - Большие пароходы приводятся в движение гребным винтом, вращающимся у них под кормой, я заставила руль работать так же, и у меня все здорово получалось, пока внезапно, когда я находилась примерно в четверти мили от берега, не налетела ужасная буря. Это был, наверное, тайфун или циклон, потому что волны в бухте вздымались на высоту дома, или даже больше; они прокатывались через бухту, а потом спешили в обратном направлении. Таким образом, они сталкивались с теми, которые двигались им навстречу с моря, они сталкивались и превращались в такие ужасные, ревущие буруны, какие вы вряд ли когда-либо видели.
   Мою маленькую лодочку бросало, точно щепку, и когда ее нос смотрел в углубление между волнами, ее задняя часть задиралась вверх, и руль крутился попусту, точно маслобойка без молока. Гремел гром, сверкала молния, и три чайки, перепуганные до смерти, слетели вниз и сели на одно из сидений моей лодки, забыв в этот ужасный момент, что человек - их враг. У меня с собой в кармане оказалась пара сухарей, поскольку я подумала, что по дороге мне захочется перекусить; я покрошила их и покормила бедные создания. После чего стала думать над тем, что мне делать, поскольку с каждым мгновением буря усиливалась, а моя лодка то вздымалась к небу, то обрушивалась в пропасть, и если бы я не держалась за руль, то наверняка соскользнула бы с сиденья.
   Внезапно я вспомнила о масле в бидоне, но, стоило мне взяться за пробку, как я почувствовала укол совести. "Неужели я использую это масло, - сказал я себе, - и позволю мужу моей золовки погибнуть из-за его отсутствия?" А потом подумала, что использую совсем немного, и они на следующий день купят, сколько им будет нужно, и вылила на воду около стакана, и могу сказать вам, что вы никогда не видели, чтобы оно подействовало так быстро. Через три-пять секунд вокруг меня, на площади, равной небольшому дворику, поверхность воды стала плоской, как скатерть, гладкой, как стекло, и такой манящей, что все три чайки выпрыгнули из лодки и поплыли по ней, охорашиваясь и любуясь своим отражением, хотя, должна признаться, одна из них выказала сильнейшее негодование, когда сунула клюв в воду и попробовала масло на вкус.
   Теперь у меня было время спокойно посидеть среди безмятежного участка воды, сделанного мною самой для себя, и дать рукам отдых. Воистину, это было чудесное, удивительное зрелище. Волны ревели и вздымались вокруг меня выше крыши этого дома, иногда их вершины почти соприкасались и скрывали грозовое небо, время от времени разрываемое в клочья вспышкой молнии, в то время как гром грохотал так, что заглушал рев волн. Не только надо мной и вокруг меня все было страшно, но и подо мной тоже, поскольку в днище лодки обнаружилась трещина шириной с мою ладонь, и через нее я могла видеть все, что творилось в воде подо мной, а там творилось...
   - Мадам! - воскликнул капитан Берд, и рука, державшая трубку в нескольких дюймах от его рта, опустилась на его колени; с остальными моряками произошло то же самое.
   - Конечно, это звучит странно, - продолжала вдова, - но люди могут видеть сквозь чистую воду, а вода подо мной была чистой, а щель - достаточно широкой, чтобы я могла видеть сквозь нее; подо мной были акулы, и меч-рыбы, и другие ужасные морские обитатели, которых я никогда раньше не видела, и все они были загнаны в залив, - я в этом не сомневаюсь, - ужасным штормом. При мысли о том, что если я упаду в воду, то окажусь среди этих чудовищ, кровь застыла у меня в жилах; я непроизвольно стала снова поворачивать руль и через мгновение врезалась в стену бушующей морской воды, вздымавшейся вокруг меня. На мгновение я была ослеплена и ошеломлена, а затем вытащила пробку из бидона, и очень скоро, - вы не поверите мне, если я скажу, как скоро, - вокруг меня снова образовалось спокойное пространство. Я сидела, тяжело дыша и обмахиваясь соломенной шляпой, - легко понять, как я была взволнована, - а потом задумалась: сколько времени у меня уйдет на то, чтобы, создавая каждый раз спокойные области, добраться до другого берега залива, и хватит ли у меня на это масла. Итак, я занялась расчетами. Если полный стакан масла образовывал ровное пространство около семи ярдов в поперечнике, - о чем я могла судить, находясь в его центре, - а расстояние по заливу от моего дома до дома моей золовки составляло приблизительно две мили, - хотя какое расстояние отделяло меня от него сейчас, я сказать не могла, - но все равно, я очень скоро поняла, что у меня не хватит масла, чтобы обуздать эти валы, величиной с гору, а кроме того, даже если бы мне хватило масла, чтобы переправиться, что в этом было толку, поскольку его не осталось бы, чтобы наполнить лампу?
   Пока я размышляла и прикидывала, случилось нечто ужасное, и я подумала, что если не выберусь из этой передряги как можно скорее, то окажусь в ужасном положении. Бидон с маслом, который я забыла заткнуть пробкой, опрокинулся, и, прежде чем я успела подхватить его, масло стекло в заднюю часть лодки, где дерево было очень сухим. Неудивительно, что мое сердце упало, когда я это увидела. Дико озираясь, как это свойственно людям, когда им страшно, я обнаружила, что спокойное пространство, в котором я нахожусь, становится все меньше и меньше, поскольку масло сжимается, как сжимается шерстяная одежда, если лежит достаточное количество времени. Огромная, вздымающаяся в небо, пульсирующая масса морской воды сомкнулась вокруг меня.
   В отчаянии опустив глаза, я случайно глянула в щель на дне лодки и испытала сильнейшее облегчение! Внизу, подо мной, все было тихо и спокойно, так что я могла видеть песок на дне, без сомнения, такой же ровный и твердый, как на пляже. Внезапно, мне пришло в голову, что это дно предоставляет мне единственный шанс выбраться из ужасного положения, в котором я оказалась. Если мне удастся наполнить бидон воздухом, взять его под мышку, сделать глубокий вдох, опуститься на дно, то я побежала бы по нему к берегу как можно скорее, а когда мне захочется глотнуть воздуху, я вынимала бы пробку из бидона, делала вдох и бежала бы дальше, потом еще и еще. Возможно, в бидоне хватит воздуха, чтобы добраться до берега и выйти на сушу. Конечно, акулы и другие чудовища были там, внизу, но они, наверное, были ужасно напуганы и не обратили бы на меня внимания. Как бы то ни было, я решила попробовать, потому что иначе, если бы я осталась, то вскоре была бы поглощена вместе с лодкой бушующими волнами.
   Я наполнила бидон воздухом, заткнула пробкой и вырвала несколько досок из днища лодки, чтобы получилось достаточно большое отверстие, через которое я могла бы выбраться, - вам, морякам, не следует ухмыляться, когда я так говорю, вы же прекрасно знаете, что у водолазного колокола нет дна, но вода в него не поступает, - и вот, когда я проделала достаточно большую дыру, я взяла бидон под мышку, и уже собиралась выскользнуть из лодки, когда увидела ужасную черепаху, шедшую по песку на дне. Конечно, акулы, меч-рыбы и морские змеи могли испугаться и не обратить на меня никакого внимания, но я не могла предположить того же самого о черепахе, размером с телегу, серой, с черной шеей в ярд длиной, с желтыми мешками на челюстях. С таким же успехом я могла забраться в ванную с живыми крабами. Спастись таким путем нечего было и думать, поэтому я отказалась от этого плана и больше в щель не смотрела.
   - Что же вы сделали дальше, мадам? - спросил капитан Берд, глядя на нее с каменным лицом.
   - Я использовала электричество, - ответила вдова. - Только не делайте вид, будто сильно удивлены. Это именно то, чем я воспользовалась. Когда я была моложе, чем сейчас, то иногда навещала друзей в городе, и мы часто развлекались, потирая ноги о ковер, пока не накапливали электричества столько, что могли пальцами зажечь газ. Поэтому я сказала себе, что если могла накопить электричества столько, чтобы зажечь газ, то смогу накопить его и для других целей, и поэтому, не теряя ни минуты, приступила к исполнению задуманного. Я встала на одно из сидений, бывшее сухим, и стала тереть о него подошвы ботинок с такой силой и быстротой, что они довольно скоро нагрелись, а я начала наполняться электричеством, а когда зарядилась им с пяток до макушки, то просто прыгнула в воду и поплыла к берегу. Конечно, я не могла утонуть, поскольку была вся заполнена электричеством.
   Капитан Берд глубоко вздохнул и поднялся на ноги. Другие моряки последовали его примеру.
   - Мадам, - сказал капитан Берд, - сколько с нас за обед - и ваш чудесный рассказ?
   - Обед стоит двадцать пять центов с каждого, - ответила вдова Дакет, - а остальное - бесплатно.
   Каждый из моряков полез в карман, достал серебряный четвертак и протянул вдове. После этого, все четверо, попрощались и вышли из калитки.
   - Отчаливаем, капитан Дженкинсон, - сказал капитан Берд. - Вы, капитан Бэрресс, будете впередсмотрящим. Вы, капитан Сандерсон, оставайтесь на носу и ставьте паруса. А я отправлюсь на корму.
   После этого все четверо, каждый по своему колесу, взобрались в коляску и, удобно усевшись, собрались продолжить свой путь в Каппертаун.
   Неожиданно, в тот самый момент, когда они уже почти тронулись, капитан Дженкинсон снова спустился по своему колесу на землю и, пройдя через ворота, направился к двери дома, возле которой все еще стояли вдова и Доркас.
   - Мадам, - сказал он. - Я вернулся только для того, чтобы спросить, что случилось с мужем вашей золовки из-за того, что его жена не смогла выставить свет в окне?
   - Шторм выбросил его на берег с моей стороны залива, - ответила она. - А на следующее утро, когда он вернулся домой, я рассказала ему обо всем, что со мной случилось. После этого он поведал эту историю своей жене, а та развелась с ним, собрала вещи и уехала на Запад. И поделом ему.
   - Благодарю вас, мэм, - сказал капитан Дженкинсон, вышел за ворота, вскарабкался по колесу, и повозка двинулась в Каппертаун.
   Когда пожилые моряки уехали, вдова Дакет все еще стоявшая в дверях, повернулась к Доркас.
   - Подумать только! - сказала она. - Рассказывать мне подобные истории, в моем собственном доме! И это после того, как я открыла для них единственную банку консервированных персиков, которую держала для особенного случая!
   - В вашем собственном доме! - воскликнула Доркас. - После того, как они съели все персики до единого!
   Вдова позвенела четвертаками, прежде чем сунуть их в карман.
   - Во всяком случае, Доркас, - заметила она, - мы можем сказать, что мы с ними квиты, так что идем мыть посуду.
   - Да, - согласилась Доркас. - Мы с ними квиты.
  
  

УХО КАПИТАНА ЭЛИ, КОТОРЫМ ОН ПРЕКРАСНО СЛЫШАЛ

  
   Маленькая приморская деревушка Спонканнис расположена в таком незаметном, тихом и уютном месте на нашем Атлантическом побережье, что оказывает на жизнь в мире не больше влияния, чем маленький камушек, щелчком брошенный в мельничный пруд. Около почты и магазина, - они находятся под одной крышей, - теснится основная масса домов, словно они выстроились за продуктами или пришли получать почту; к окраинам, к западу, домов становится все меньше, пока, наконец, деревушка не заканчивается на длинной полосе песчаного берега и зарослях низкорослых сосен. На востоке деревня заканчивается у подножия продуваемого всеми ветрами утеса, на котором никто ничего не хочет строить.
   Среди последних домов в западной части деревни стоят два солидных, очень аккуратных жилища, принадлежащие: одно - капитану Эли Банкеру, а другое - капитану Кифе Дайеру. Это - два почтенных моряка в отставке, один из которых - вдовец лет пятидесяти, а другой - холостяк, примерно того же возраста; в этой местности разница в несколько лет не играет никакой роли.
   Каждый из этих добрых капитанов жил в одиночестве и сам справлялся со всей домашней работой; не потому, чтобы был беден, а потому, что это ему нравилось. Когда капитан Эли вышел в отставку, он был владельцем прекрасного судна, которое продал с приличной прибылью, а капитан Кифа сколотил себе некоторое состояние, прежде чем построил дом в Спонканнисе и поселился в нем.
   Когда была жива жена капитана Эли, всю домашнюю работу выполняла она. В доме капитана Кифы никогда не было женщин, за исключением первых месяцев, когда он поселился здесь, - время от времени приходил кто-нибудь из соседок, чтобы произвести уборку, что, согласно общим представлениям, относится к прерогативе женщин.
   Но капитан Кифа вскоре положил этому конец. Ему не нравилось, как ведут себя женщины, особенно, когда это касалось домашних дел. Ему нравилось жить, как моряк, и так же вести хозяйство. В его доме все было в полном порядке; все, что должно было быть убрано - было убрано, по возможности, в чулан. Полы каждый день драились песчаником, а дом перекрашивался примерно пару раз в год, понемногу, когда позволяла погода. Вещи, которыми редко пользовались, крепились к стенам или потолку, с помощью блоков и снастей. Его стряпня, подобно всему остальному, была морской, а по воскресеньям он всегда ел сливовый пирог. Колодец располагался рядом с домом, каждое утро он опускал в него лот и записывал уровень воды. Три раза в день он заносил в записную книжку погодные условия, высоту столбика ртути в барометре и термометре, направление ветра и, если такое случалось, некие погодные аномалии.
   Капитан Эли относился к домашним делам совсем иначе. Он старался вести их так, как это делала бы женщина, причем, не любая, а как вела их его покойная жена Миранда Банкер, умершая около семи лет назад. Подобно своему другу, капитану Кифе, в первые дни своего вдовства он приглашал женщин-соседок. Но вскоре обнаружил, что они все делают не так, как это делала Миранда, и хотя неоднократно пробовал призвать их к тому, чтобы они вели хозяйство так, как вела она, обнаружил, что они даже не пытаются прислушаться к его словам, но поступают в привычной для себя манере. Поэтому капитан Эли решил вести хозяйство сам, и делать это, насколько позволяла его натура, так, как это делала Миранда. Он подметал пол, вытряхивал циновки, мыл двери горячей водой с мылом; он вытирал мебель мягкой тряпкой, которую затем засовывал за комод. Он застилал постель очень аккуратно, клал на край подушку и тщательно разглаживал ее. Он готовил так, как готовила его покойная Миранда. Ему никогда не удавалась выпечка, но он любил сухари, и теперь предпочитал их хлебу, который пекли его соседи. Что же касается кофе и простейших блюд, которые он ставил на стол, то даже Миранда не стала бы критиковать их, будь она жива и очень голодна.
   Дома капитанов располагались неподалеку один от другого; они были хорошими соседями, частенько вместе курили трубки и беседовали о море. Но это всегда происходило на маленьком крыльце дома капитана Кифы или, - зимой, - у кухонного очага. Капитану Эли не нравился запах табачного дыма, ни в его доме, ни даже снаружи его, - летом, - когда двери были открыты. Сам он ничего не имел против табачного запаха, но запах табака в комнате противоречил принципам ведения хозяйства его дорогой Миранды, а он всегда оставался верным этим принципам.
   Был конец декабря, деревня была погружена в приятные хлопоты рождественских приготовлений. Капитан Эли побывал в лавке и надолго задержался там, греясь у печки и наблюдая за женщинами, приходившими покупать подарки на Рождество. Казалось странным, как много вещей они покупают - дорогое мыло и конфеты, носовые платки и маленькие шерстяные шали для стариков; а также множество красивых безделушек, которыми он умел пользоваться, но назначения которых не понял бы капитан Кифа, окажись он в лавке в это время.
   Выйдя из лавки, капитан Эли увидел повозку с двумя большими рождественскими елями, срубленными в лесу и направлявшимися: одна - к дому капитана Холмса, а другая - к матушке Нельсон. У капитана Холмса имелись внуки, а у матушки Нельсон, не имевшей собственных детей, - три маленькие племянницы-сиротки, никогда не нуждавшиеся ни в чем, ни на Рождество, ни в любое другое время.
   Капитан Эли шел домой медленно, погруженный в размышления. Прошло более семи лет с тех пор, как он в последний раз имел дело с Рождеством, если не считать того, что в этот день он всегда готовил себе пирог с мясом, изготовление и употребление которого являлись одинаково трудными. Правда, соседи приглашали его, равно как и капитана Кифу, на рождественские ужины, но ни один из этих достойных моряков никогда не принимал этих приглашений. Даже праздничная еда, приготовленная не по морским традициям, не устраивала капитана Кифу, а доброе сердце капитана Эли истекало бы кровью, если бы ему пришлось притворяться, будто он наслаждается рождественским ужином, столь неполноценным по сравнению с тем, который обычно подавала ему Миранда.
   Но сейчас капитан Эли проникся рождественской атмосферой. Возможно, было глупо с его стороны отправиться в лавку в такое время, но беда уже случилась. К нему вернулись старые ощущения, и он был бы рад отпраздновать Рождество в этом году, если бы смог придумать какой-нибудь хороший способ для этого. И результатом его размышлений стало то, что он отправился в дом капитана Кифы, чтобы поговорить.
   Капитан Кифа сидел на кухне и курил свою третью утреннюю трубку. Капитан Эли также набил трубку, закурил и сел у огня.
   - Кэп, - сказал он, - что вы думаете относительно Рождества в этом году? Рождественский ужин не годится, если его приходится есть в одиночестве, и мы с вами могли бы поужинать вместе. Может быть, в моем доме, а может быть, в вашем, - мне все равно, в каком именно. Конечно, мне нравится, когда хозяйство ведет женщина, как это возможно в моем доме. Но больше всего, я чту морские традиции, так что мне все равно, в каком доме отужинать, капитан Кифа.
   Капитан Кифа вынул трубку изо рта.
   - Вы поздно об этом задумались, - сказал он. - Рождество послезавтра.
   - Это не имеет значения, - сказал капитан Эли. - То, что нам нужно, чего нет ни в моем доме, ни в вашем, мы легко сможем раздобыть либо в магазине, либо в лесу.
   - В лесу! - воскликнул капитан Кифа. - Что, разрази меня гром, вы собираетесь раздобыть на Рождество в лесу?
   - Рождественскую ель, - ответил капитан Эли. - Я подумал, что было бы неплохо поставить на Рождество елку. Елка есть у капитана Холмса, и у матушки Нельсон. Думаю, есть почти у всех. Это почти ничего не будет стоить - я могу пойти и срубить ее.
   Капитан Кифа ухмыльнулся так, словно в борту судна образовалась пробоина, протянувшаяся от носа до кормы.
   - Рождественская елка! - воскликнул он. - Прекрасно, разрази меня гром! Но, послушайте, капитан Эли. Вы, похоже, не знаете, что такое рождественская елка. Она для детей, а не для взрослых. В домах, где нет детей, не ставят елки.
   Капитан Эли встал спиной к огню.
   - Я об этом не подумал, - сказал он, - но, наверное, так оно и есть. И, если подумать, Рождество без детей - это не совсем Рождество.
   - У вас их не было, - напомнил капитан Кифа, - и все же вы праздновали Рождество.
   - Верно, - задумчиво отозвался капитан Эли, - мы его праздновали, но нам всегда чего-то не хватало, - так считала Миранда, и так же считал я.
   - И у вас не было рождественской елки, - сказал капитан Кифа.
   - Нет, не было. Но я не думаю, что в наше время люди относились к елкам так, как сейчас. Интересно, - продолжал он, задумчиво глядя в потолок, - если бы мы с вами поставили рождественскую елку, - а у нас с вами есть множество красивых безделушек, которые мы собрали по всему миру, - они гораздо лучше всего того, что можно купить в лавке, - мы могли бы нарядить ее, найти ребенка, у которого нет елки, привести его, посмотреть на нее, чтобы он ненадолго остался, и тогда Рождество стало бы более похожим на Рождество. А потом, когда он будет уходить, он сможет взять что-нибудь из украшений и оставить это себе.
   - Это не сработает, - сказал капитан Кифа. - Если уж ты втягиваешь в это дело ребенка, он сначала должен повесить чулок, прежде чем ляжет спать, а утром - найти в нем подарок; после чего, когда он начнет задавать вопросы, рассказать ему байку о Санта Клаусе. Большинство детей больше думают о чулках, чем о рождественских елках, по крайней мере, я слышал именно так.
   - Я ничего не возражаю против чулка, - не стал спорить капитан Эли. - Если ему нужно повесить его, то пусть вешает здесь, или у меня дома, там, где мы будем встречать Рождество.
   - Вы не можете взять ребенка на всю ночь, - с улыбкой заметил капитан Кифа. - И я тоже не могу, потому что, если ночью поднимется ветер, мы окажемся на подветренном берегу с волочащимися по дну якорями.
   - Это так, - согласился капитан Эли. - Ваше замечание справедливо. Я думаю, если брать ребенка на всю ночь, то должна быть какая-то женщина, в пределах слышимости, на случай непредвиденных обстоятельств.
   Капитан Кифа фыркнул.
   - Что толку болтать попусту? - сказал он. - У нас нет ни ребенка, ни женщины, которую вы могли бы пригласить, чтобы она просидела всю ночь у меня или у вас на крыльце, ожидая, когда ее свистнут на палубу при приближении бури.
   - Нет, - отозвался капитан Эли, - не думаю, чтобы в этой деревне нашелся ребенок, который останется без рождественской елки или чулка, или того и другого вместе, - если не считать той маленькой девочки, которая приехала сюда прошлым летом со своей матерью, и живет теперь у миссис Крамли, с того дня, как ее мать умерла.
   - И долго здесь не задержится, - сказал капитан Кифа. - Как я слышал, миссис Крамли говорит, что не может себе позволить содержать ее.
   - Это так, - согласился капитан Эли. - Но если она не может позволить себе содержать девочку, она не может позволить себе ни рождественской елки, ни чулка, и поэтому мне кажется, капитан, что эта девочка как нельзя лучше подходит для того, чтобы мы с ее помощью устроили себе настоящее Рождество.
   - Вы все время забываете, - возразил его собеседник, - что кому-то из нас придется приютить ребенка на всю ночь.
   Капитан Эли сел и задумчиво посмотрел на огонь.
   - Вы правы, капитан, - сказал он. - Нам нужно договориться с какой-нибудь женщиной, которая бы о нем позаботилась. К миссис Крамли, разумеется, обращаться бесполезно.
   Капитан Кифа рассмеялся.
   - В этом я с вами полностью согласен.
   - А больше, кажется, никого и нет, - сказал капитан Эли. - Вы можете вспомнить кого-нибудь еще, капитан?
   - Никого, - ответил капитан Кифа, - разве что Элизу Триммер. Обычно она готова исполнить любую работу, какая только подвернется. Но от нее не будет никакого проку - ее дом слишком далеко, чтобы мы могли позвать ее, если вдруг налетит шторм.
   - Это верно, - подтвердил капитан Эли. - Она живет далеко отсюда.
   - Итак, на этом можно поставить точку, - сказал капитан Кифа. - Она живет слишком далеко, чтобы помочь нам, даже если бы и захотела, а без этого никто из нас не может оставить у себя ребенка на целую ночь, даже если бы и захотел, а без ребенка елка - не елка. Не думаю, чтобы Рождество без елки показалось вам приятным, капитан, но, полагаю, нам лучше поступить, как мы уже привыкли: съесть в одиночестве наши рождественские ужины каждому в своем собственном доме.
   Капитан Эли смотрел на огонь.
   - Ненавижу сдаваться, если способен бороться. Так было всегда. Если ветер или прилив мешают мне, я могу подождать, пока что-нибудь из них, или оба вместе, не послужит к моей пользе.
   - Да, - сказал капитан Кифа, - вы всегда были таким.
   - Несомненно. Но мне кажется, - в этот раз мне придется сдаться, хотя и очень жаль, что придется сделать это из-за маленькой девочки, тем более что в этом году у нее вряд ли будет Рождество. Она славная девочка, и так любит море, словно родилась на борту корабля. Я подарил ей две или три вещицы, потому что она такая миленькая, и больше всего из этих подарков ей понравился маленький кораблик.
   - Возможно, она действительно родилась на борту судна, - заметил капитан Кифа.
   - Возможно, - согласился капитан Эли. - В таком случае, все еще печальнее.
   Некоторое время оба молчали. А затем капитан Эли вдруг воскликнул:
   - Я скажу вам, что мы могли бы сделать, кэп! Мы могли бы попросить миссис Триммер помочь нам сделать подарок маленькой девочке на Рождество. У нее в доме никого нет, кроме нее самой, и я полагаю, она была бы рада помочь девочке как следует встретить Рождество. Она могла бы пойти, взять ребенка и привести его к себе домой, или же ко мне домой, или туда, где мы будем встречать Рождество и...
   - И?.. - заинтересованно спросил капитан Кифа. - Что?..
   - Что касается меня, то я не возражаю против того, чтобы она поужинала с нами и с маленькой девочкой, а потом могла бы повесить чулок, помочь с елкой и, может быть, даже устроить праздник, - ответил тот и замолчал.
   - Ну? - поторопил его капитан Кифа. - И что дальше?
   - Ну, - сказал капитан Эли, - она могла бы... то есть, для меня это не имеет никакого значения... она могла бы остаться на всю ночь в том доме, где мы станем встречать Рождество, а мы с вами могли бы переночевать в другом доме, и тогда она все подготовила бы к утру, чтобы ребенок нашел в чулке подарки.
   Капитан Кифа серьезно взглянул на своего друга.
   - Что за странная мысль пришла вам в голову, - сказал он. - Но я могу сказать вам одно: в моем доме ничего подобного не случится. Если вы хотите прийти сюда поспать, и оставите свой дом какой бы то ни было женщине, какую сможете найти, чтобы позаботиться о маленькой девочке, - пусть будет так. Но к себе я никакую женщину не пущу.
   Эти слова были произнесены суровым тоном, но на капитана Эли они произвели благоприятное впечатление.
   - Ну что ж, - сказал он, - если это устроит вас, значит, устраивает и меня. Я согласен на любой план, который вы поддержите. Для меня не имеет значения, что в чьем доме будет происходить. Все, что мне хочется, это доставить приятное всем заинтересованным лицам. А теперь мне пора идти обедать, а потом нам нужно постараться все уладить, потому что девочка и та женщина, которая присмотрит за ней, должны быть у меня завтра до наступления темноты. Давайте разделимся: я пойду к миссис Крамли и поговорю с ней насчет девочки, а вы поговорите с миссис Триммер.
   - Нет, сэр, - быстро отозвался капитан Кифа, - я не собираюсь встречаться с миссис Триммер. Вы можете повидаться с ними обеими так же просто, как с одной - их дома расположены неподалеку. Я же займусь рождественской елкой.
   - Хорошо, - согласился капитан Эли. - Для меня нет никакой разницы. Но на вашем месте, капитан, я срубил бы хорошее, большое дерево, раз уж мы решили все это устроить, самое лучшее.
   Пообедав, вымыв посуду и приведя все в порядок, капитан Эли отправился к миссис Крамли, и очень скоро с ней договорился. Дом миссис Крамли в Спонканнисе был единственным, который можно было назвать пансионом и, когда она согласилась взять на себя заботу о маленькой девочке, оставшейся на ее попечении, она надеялась, что вскоре объявится кто-нибудь из родственников ребенка и снимет с нее эту обязанность. Но родственники не объявились, и, как она считала, вряд ли объявятся, а потому часто говорила, что должна как-нибудь избавиться от девочки, поскольку не может позволить себе содержать ее и дальше. Даже ее отсутствие в течение одного-двух дней, по причине задумки доброго капитана, принесло бы ей некоторое облегчение, а потому миссис Крамли охотно согласилась с предложенной ей рождественской идеей. Что касается самой девочки, она была в полном восторге. И сразу же определила капитана Эли своим лучшим другом.
   Однако пойти к миссис Триммер и выложить ей все начистоту оказалось не так легко. "Все должно пройти как по маслу, - снова и снова повторял себе капитан Эли, - но как-то непохоже, чтобы все прошло именно так".
   Тем не менее, он был не из тех, кого можно было напугать трудностями плавания, а потому он твердым шагом направился к дому Элизы Триммер.
   Миссис Триммер была миловидной женщиной лет тридцати пяти, приехавшей в деревню год назад и зарабатывавшей себе на жизнь, - или, по крайней мере, пытавшейся зарабатывать, - шитьем. Она жила в Стетфорде, морском порту в двадцати милях от Спонканниса, откуда, три года назад, муж ее, капитан Триммер, вышел в рейс на шхуне и не вернулся. Она перебралась в деревню, полагая, что здесь жизнь дешевле и больше работы. Первое она нашла справедливым, но что касается второго, удача оказалась явно не на ее стороне.
   Войдя в маленькую комнату миссис Триммер, капитан Эли застал ее за починкой паруса. Удача сопутствовала ему.
   - Вы умеете все, миссис Триммер, - сказал он, поздоровавшись с ней.
   - О, да, - с улыбкой ответила она. - Я просто обязана уметь все. Починка парусов - работа тяжелая, но это все-таки лучше, чем ничего.
   - Мне показалось, - сказал он, - что вы способны выполнить любую работу, а потому решил обратиться к вам с просьбой о помощи в одном небольшом деле.
   Она перестала штопать парус и слушала, как капитан Эли излагает ей свой план.
   - Вы и капитан Кифа очень добры, придумав это, - сказала она. - Я часто вижу эту бедную девочку, и мне очень жалко ее. Конечно, я приду, и вам не нужно беспокоиться ни о какой плате. Мне бы и в голову не пришло, спрашивать с вас за это плату. Кроме того, - она снова улыбнулась, - если вы собираетесь устроить мне рождественский ужин, - по вашим собственным словам, - этого будет вполне достаточно.
   Капитан Эли был не совсем согласен с ней, но у него было хорошее настроение; у нее также настроение было хорошим, и дело вскоре уладилось: миссис Триммер обещала прийти утром к капитанам, помочь им с рождественской елкой, а днем забрать девочку у миссис Крамли и привести ее.
   Капитан Эли был в восторге.
   - Все, кажется, складывается, как нельзя лучше, - сказал он. - За исключением ужина. Думаю, вам придется предоставить его мне. Не думаю, чтобы капитан Кифа мог съесть ужин, приготовленный женщиной. Он, знаете ли, живет по морским обычаям, и не раз заявлял мне, что женская стряпня ему не по вкусу.
   - Но я умею готовить, как готовят на кораблях, - возразила миссис Триммер. - Так же, как вы или капитан Кифа; если он не верит, я докажу ему это.
   Когда капитан ушел, миссис Триммер отложила парус. Не было никакой необходимости спешно штопать его, - неизвестно еще, когда ей заплатят за эту работу. В тот год никто не пригласил ее на рождественский ужин, и она думала, что встретит Рождество в одиночестве. Ей будет приятно встретить его с маленькой девочкой и двумя капитанами. Поэтому, вместо того, чтобы зашивать парус, она достала свою одежду, чтобы взглянуть, не нужно ли ее где-нибудь подшить.
   На следующее утро миссис Триммер отправилась к капитану Эли; капитан Кифа был уже у него, и они принялись украшать очень красивую рождественскую елку, стоявшую в ящике. Капитан Кифа кое-что принес из своего дома, капитан Эли бегал туда-сюда, каждый раз, по возвращении, принося с собой какую-нибудь чудесную вещицу, привезенную им из Китая, Японии или Кореи, или же какого-нибудь острова Пряностей в Восточном море; и почти каждый раз, миссис Триммер говорила, что такое сокровище слишком хорошо для рождественской елки, даже для такой милой девочки, как та, для которой елка предназначалась. Подарки, принесенные капитаном Кифой, были гораздо более подходящими для этой цели; они были странными и забавными, некоторые даже красивыми, но не дорогими, как те веера, раковины и резные фигурки из слоновой кости, которые хотел развесить на ветках капитан Эли.
   Было много споров, но капитан Эли настоял на своем.
   - В конце концов, - сказал он, - не думаю, чтобы все эти вещи взяла маленькая девочка. Это такое больше дерево, что его хватит на всех. Капитан Кифа может взять что-то из того, что повесил я, а я - из того, что повесил он; если вам, миссис Триммер, что-нибудь понравится, вы можете считать это своим подарком и взять это себе, так что все останутся довольны. Мне очень хочется, чтобы все остались довольны.
   - Я просто уверена, что все так и будет, - сказала миссис Триммер, ласково глядя на капитана Эли.
   Она отправилась домой обедать, а после обеда привела с собой девочку. Она сказала, что ужин должен быть ранним, чтобы ребенок успел насладиться рождественской елкой, прежде чем отправится спать.
   Ужин был приготовлен капитаном Эли, в соответствии с морскими традициями, так что капитану Кифе не на что было пожаловаться. Разумеется, весь сочельник они должны провести вместе. Что же касается завтрашнего обеда, то это было совсем другое дело, поскольку миссис Триммер взяла на себя обязательство объяснить капитану Кифе, что она всегда готовила еду для капитана Триммера в соответствии с морскими традициями, и если он станет возражать против ее пудинга, тем более, против ее пирога, она будет сильно удивлена.
   Капитан Кифа ужинал с большим аппетитом и продолжал есть, когда остальные уже закончили. Что касается рождественской елки, то она была самой замечательной, самой красивой из всех, когда-либо ставившихся в этом округе. На ней не имелось свечей, зато три лампы и корабельный фонарь горели по четырем углам комнаты, и девочка была так счастлива, словно дерево было украшено маленькими куклами и стеклянными шарами. Миссис Триммер была чрезвычайно рада видеть ребенка таким счастливым, а капитан Эли радовался тому, что радуются и девочка, и миссис Триммер. Капитан Кифа также радовался, но был одновременно несколько удивлен, видя, как счастливы капитан Эли, миссис Триммер и маленькая девочка.
   А затем началось распределение подарков. Капитан Эли спросил капитана Кифу, нельзя ли ему взять принесенную тем деревянную трубку. Капитан Кифа ответил, что если она ему понравилась, то, конечно же, он может взять ее. Капитан Эли вручил капитану Кифе красный носовой платок с очень странным рисунком, за что капитан Кифа сердечно его поблагодарил. Затем капитан Эли подарил миссис Триммер очень красивый черепаховый гребень, резной, отшлифованный и отполированный самым удивительным образом, а также черепаховый веер, изготовленный аналогичным образом, поскольку, по его словам, эти две вещи необыкновенно сочетаются одна с другой и должны быть неразлучны; он и слышать не хотел слов миссис Триммер, что подарки слишком хороши для нее, и что она вряд ли будет когда-либо ими пользоваться.
   - Мне кажется, - сказал капитан Кифа, - нужно подарить что-нибудь и маленькой девочке.
   Капитан Эли заявил, что, конечно же, о ребенке не следует забывать, и девочку буквально засыпали подарками, от которых она пришла в восторг, хотя некоторые из них, по словам миссис Триммер, были слишком хороши для нее, поскольку она совсем еще маленькая. Но капитан Эли ответил, что, конечно же, кто-нибудь позаботится о них, пока девочка не подрастет и не осознает их ценности.
   Затем выяснилось, что миссис Триммер тоже, незаметно, повесила на елку подарки - вещи, привезенные капитаном Триммером с дальнего Востока или дальнего Запада. Она подарила их капитану Кифе и капитану Эли. Так что, в конечном итоге, во всем Спонканнисе, начиная от подножия утеса на востоке, до самого крайнего дома на берегу, не было такого милого и счастливого рождественского ужина, как этот.
   Капитан Кифа не был счастлив в той же мере, что остальные, но ему было очень интересно. Около девяти часов ужин закончился, капитаны надели фуражки, застегнули бушлаты и отправились в дом капитана Кифы, не раньше, впрочем, чем капитан Эли тщательно запер все окна и двери, кроме входной, и сказал миссис Триммер запереть ее, как только они уйдут, вручив боцманскую дудку, с помощью которой она могла подать сигнал, если что-нибудь случится или ей понадобится куда-то выйти. Он был уверен, что они услышат его, поскольку ветер дул в направлении дома капитана Кифы. Когда капитаны ушли, миссис Триммер уложила девочку в постель и с восторгом обнаружила, что в доме царит идеальный порядок.
   Было около двенадцати часов ночи, когда капитан Эли, спавший на койке, стоявшей напротив койки капитана Кифы, был разбужен каким-то звуком. Он лежал, навострив уши, чтобы услышать все, что угодно, если будет, что слышать. Он снова что-то услышал, но это была не боцманская дудка, а протяжный крик, доносившийся, казалось, со стороны моря.
   Через мгновение капитан Эли сидел на своей койке и внимательно вслушивался. Снова раздался крик. Окно, выходившее на море, было приоткрыто, и он отчетливо слышал его.
   - Кэп! - позвал он, и через мгновение капитан Кифа также сидел на своей койке и вслушивался. По позе своего гостя, ясно различимой в свете лампы, висевшей на крюке, он понял, что его разбудили именно за этим. Снова раздался крик.
   - Кто-то терпит бедствие! - сказал капитан Кифа. - Слышите?
   Они прислушивались еще с минуту, потом крик повторился.
   - Свистать всех наверх, парни! - сказал капитан Кифа, спускаясь на пол. - Возле берега кто-то терпит бедствие.
   Капитан Эли также спустился на пол и принялся быстро одеваться.
   - Вы не думаете, что крик доносился с суши? - торопливо спросил он. - Вам не кажется, что это свист боцманской дудки?
   - Нет, - с уверенностью ответил капитан Кифа. - Это крик с моря. - После чего, подхватив фонарь, бросился вниз по лестнице.
   Как только капитан Эли убедился, что крик доносится с моря, он почувствовал то же, что и капитан Кифа. Последний поспешно открыл кухонную плиту и подбросил дров; к тому времени, как это было сделано, капитан Эли наполнил чайник и поставил его на плиту. Потом они надели шапки и бушлаты, взяли весла, стоявшие в углу передней, и побежали на берег.
   Ночь была темная, но не очень холодная; капитан Кифа плавал сегодня в лавку на своей лодке.
   Всякий раз, когда ему требовалось отправиться в лавку, и это позволяла погода, он предпочитал плавать на лодке, а не ходить пешком. Возле носа лодки, вытащенной на песок, капитаны остановились и прислушались. С моря снова донесся крик.
   - Это откуда-то со стороны Черепашьей отмели, - сказал капитан Кифа.
   - Да, - согласился капитан Эли, - и это совсем маленькое судно, потому что его не видно.
   - И на борту его один человек, - добавил капитан Кифа, - иначе бы они кричали по очереди.
   - Он не из здешних мест, - продолжил капитан Эли, - иначе не стал бы пробовать перебраться через отмель даже на плоскодонке.
   После этого они спустили лодку на воду, запрыгнули в нее, взялись за весла, и поплыли к Черепашьей отмели.
   Хотя каждому из капитанов было под пятьдесят, это были сильные и выносливые люди, не чета молодежи, проживавшей в деревне; они гребли ровно, и тяжелая лодка мерно скользила по воде, но не прямо к отмели, а перемещаясь зигзагами в темноте, пока не оказалась посередине единственного безопасного канала, даже когда наступал отлив.
   Крик прекратился, но капитаны не унывали.
   - Он должен услышать плеск наших весел, - сказал капитан Кифа.
   - А, услышав, снова закричит, если мы выбрали неправильное направление, - сказал капитан Эли. - Конечно, он совершенно не знает этой отмели.
   Когда они повернули на юг, крик раздался снова, и капитан Эли усмехнулся.
   - Не будем тратить время, перекрикиваясь с ним, - сказал он. - Через минуту он услышит, что его ищут.
   Когда они оказались возле отмели, то на некоторое время перестали грести, а капитан Кифа повернул фонарь на носу лодки так, чтобы тот светил вперед. Ему не хотелось, чтобы терпящий бедствие видел свет, когда, казалось, лодка плывет в сторону от него. Он слышал о потерпевших кораблекрушение людях, которых охватывало безумие, когда они видели, что корабль или лодка удаляются от них, прыгали в море и погибали.
   Когда капитаны добрались до отмели, они увидели там лодку и человека в ней. Он в немногих словах поведал им свою историю. Он рассчитывал войти в залив сегодня днем, но ветер стих, а предприняв новую попытку вечером, он, не зная здешних мест, сел на мель. Если бы он не замерз, то дожидался бы прилива, но он закоченел, и, увидев неподалеку свет, стал звать на помощь, пока не сорвал голос.
   Капитаны не стали тратить время на вопросы. Они помогли незнакомцу закрепить лодку, взяли его в свою, и доставили на берег. Он сильно замерз, сидя и ничего не делая, поэтому, добравшись до дома, они приготовили ему горячий грог и пообещали утром, когда поднимется прилив, выйти и привести его лодку к берегу. Затем капитан Кифа указал незнакомцу на его койку, и все легли спать. Подобного приключения было явно недостаточно, чтобы заставить капитанов бодрствовать лишних пять минут.
   Утром все поднялись очень рано, и незнакомец, оказавшийся моряком с ярко-синими глазами, сказал, что пока его лодка надежно стоит на якоре, он за нее спокоен. Они могут отправиться за ней в любое время прилива, а сейчас у него есть дело, которым он хотел бы заняться как можно скорее.
   Это вполне устраивало обоих капитанов, так как они хотели присутствовать при моменте, когда девочка проснется и найдет свой чулок.
   - Скажите, пожалуйста, - сказал незнакомец, надевая шапку. - Могу ли я увидеть миссис Триммер, живущую в этой деревне?
   При этих словах крепость, с юности отличавшая ноги капитана Эли, куда-то делась, и он сел на скамью. На некоторое время воцарилась тишина.
   Затем капитан Кифа, решивший, что вопрос этот требует хоть какого ответа, кивнул головой.
   - Мне хотелось бы увидеть ее как можно скорее, - сказал незнакомец. - Я пришел к ней по важному делу, которое будет для нее сюрпризом. Мне нужно было успеть до Рождества, вот почему я нанял лодку в Стэтфорде, поскольку мне казалось, что так я доберусь быстрее, чем по суше. Но, как я уже говорил, ветер стих. Если кто-нибудь из вас будет настолько добр, чтобы отвести меня к дому миссис Триммер, или хотя бы на то место, откуда я смогу его увидеть, я буду очень признателен.
   Капитан Эли встал, торопливым шагом вошел в дом (они стояли на площадке перед крыльцом) и поманил капитана Кифу за собой. Они прошли в кухню. Лицо капитана Эли приобрело цвет раковины моллюска.
   - Проводите его, капитан, - сказал он хриплым шепотом. - Я не могу этого сделать.
   - К вам домой? - спросил тот.
   - Конечно. Отведите его ко мне домой. Где ей сейчас быть, как не там.
   На лице капитана Кифы отразилось сильнейшее беспокойство, но он подумал, что лучше всего будет так и сделать.
   Пока они быстро шли к дому капитана Эли, они не проронили ни слова. Незнакомец, по всей видимости, хотел преподнести миссис Триммер сюрприз, и не говорил ничего, что могло бы нарушить его планы.
   Едва они ступили на веранду, как миссис Триммер, ожидавшая ранних посетителей, открыла дверь. Она собиралась воскликнуть: "Счастливого Рождества!", но когда взгляд ее упал на незнакомца, слова замерли у нее на губах. Сначала она покраснела, потом побледнела, и капитану Кифе показалось, что она вот-вот упадет. Но прежде, чем она это сделала, незнакомец заключил ее в объятия. Она открыла глаза, которые на мгновение закрыла и, глядя ему в лицо, обвила руками его шею. Капитан Кифа ушел, не вспомнив о маленькой девочке и том, какое удовольствие она должна была получить, найдя свой рождественский чулок.
   Оставшись один, капитан Эли присел у кухонной плиты, рядом с тем самым чайником, который он наполнил водой, чтобы согреть для человека, спасенного им и капитаном Кифой из моря, и, упершись локтями в колени и запустив пальцы в волосы, мрачно задумался.
   "Если бы я спал кверху другим ухом, - сказал он себе, - я никогда бы не услышал этого крика".
   Но лучшая часть его натуры тут же осудила эту мысль.
   - Это было бы сродни убийству, - пробормотал капитан Эли, - потому что он наверняка бы уснул на холоде, и тогда начавшийся прилив и ветер унесли бы его в море. Если бы его не услышал я, то капитан Кифа и подавно не услышал бы его, и уж тем более не поднял бы тревогу.
   Однако, невзирая на лучшую часть своей натуры, капитан Эли снова и снова повторял себе, когда вернулся капитан Кифа: "Если бы только я спал кверху другим ухом!"
   Будучи честным и прямым человеком, капитан Кифа изложил все в точности.
   - Они обнимались, когда я уходил, - сказал он, - и, наверное, очень скоро ушли в дом, потому что на улице очень холодно. Очень жаль, что она оказалась в вашем доме, капитан; вот все, что я могу сказать по этому поводу. Это - позор.
   Капитан Эли ничего не ответил. Он продолжал сидеть, уперев локти в колени и запустив пальцы в волосы.
   - Лучшего курса, чем тот, который вы избрали для рождественского плавания, не существовало, - продолжал капитан Кифа. - Вы четко проложили его из порта отплытия в порт прибытия. Но, кажется, на пути встретились рифы, не обозначенные на карте.
   - Да, - простонал капитан Эли, - это были рифы.
   Капитан Кифа не стал его утешать, а вместо этого принялся готовить завтрак.
   Когда завтрак, прошедший в молчании, закончился, капитан Эли почувствовал себя лучше.
   - Там были рифы, - сказал он, - и ни одного указания, где они расположены. Так что это - конец плавания. Но у меня была шлюпка, капитан, у меня была шлюпка.
   - Рад это слышать, - сказал капитан Кифа, бросая на него одобрительный взгляд.
   Прошло минут десять, и капитан Эли сказал:
   - Я иду к себе.
   - Один? - спросил капитан Кифа.
   - Да, один. Лучше я пойду один. Я не хочу ничего, кроме как сказать ей, что она может оставаться в моем доме и провести в нем Рождество, - дом, в котором она живет, для этого место неподходящее, - и она может остаться в нем с девочкой и приготовить ей пудинг или мясной пирог, - что угодно. А я могу остаться здесь, и мы с вами вместе приготовим рождественский ужин. Если она не готова покинуть мой дом завтра, она может остаться в нем еще на денек-другой. Мне все равно, если вам тоже все равно, капитан.
   Капитан Кифа подтвердил, что ему все равно, и капитан Эли надел фуражку и застегнул бушлат, заявив, что чем скорее он доберется до своего дома, тем лучше, так как она может подумать, что ей лучше поскорее покинуть его, в связи с изменившимися обстоятельствами.
   Прежде, чем капитан Эли добрался до своего дома, он увидел нечто, доставившее ему удовольствие. А именно, что незнакомец, к нему спиной, быстро удаляется в сторону деревенской лавки.
   Капитан Эли быстро вошел в дом и, в дверях комнаты, в которой стояла рождественская елка, встретил миссис Триммер, сиявшую ярче утреннего солнца.
   - Счастливого Рождества! - воскликнула она, протягивая к нему руки. - А я все жду и жду, когда же вы придете поздравить меня с Рождеством - самым счастливым Рождеством в моей жизни!
   Капитан Эли взял ее за руки и с очень серьезным видом пожелал ей счастливого Рождества.
   Она выглядела немного удивленной.
   - Что случилось, капитан Эли? - воскликнула она. - Вы как будто говорите не то, что думаете.
   - Нет, нет, вовсе нет, - ответил он. - Это, должно быть, самое грандиозное... то есть, я имею в виду, самое оглушительно счастливое Рождество для вас, миссис Триммер.
   - Да, - подтвердила она, и лицо ее просияло. - Подумать только, что это случилось в Рождество, в это благословенное утро, прежде, чем случилось что-то еще, мой Боб, мой единственный брат...
   - Ваш... кто? - воскликнул капитан Эли таким голосом, точно отдавал команду в сильнейший шторм.
   Миссис Триммер испуганно отступила назад.
   - Мой брат, - повторила она. - Разве он не сказал вам, что он мой брат - Боб, который отправился в плавание за год до моей свадьбы, побывавший в Африке и Китае, и я не знаю, где еще? Я так давно ничего не слышала о нем и полагала, что он занялся торговлей в Сингапуре, женился и поселился за границей. И вот он пришел ко мне, словно свалился с неба, в это благословенное рождественское утро.
   Капитан Эли сделал шаг вперед, его лицо сильно покраснело.
   - Ваш брат, миссис Триммер... Вы действительно сказали - ваш брат?
   - Конечно, - ответила она. - Кто же еще это мог быть? - Она замолчала и внимательно посмотрела на капитана. - Уж не хотите ли вы сказать, капитан Эли, - спросила она, - будто подумали, что это...
   - Да, я подумал именно так, - ответил капитан Эли.
   Миссис Триммер посмотрела капитану прямо в глаза, затем опустила взгляд. На мгновение покраснела, но краска быстро сбежала с ее лица.
   - Я не понимаю, - нерешительно сказала она, - почему... Я имею в виду, какая разница...
   - Разница! - воскликнул капитан Эли. - Такая же, как между человеком на палубе и человеком за бортом. Я не думал, что заговорю об этом так рано в это рождественское утро, но раз уж так получилось, ничего не могу с собой поделать. Я хочу спросить вас вот о чем: неужели вы полагаете, что я устроил эту рождественскую елку, и рождественский ужин, и подарки - для маленькой девочки, для вас и для капитана Кифы?
   Миссис Триммер уже полностью владела собой.
   - Разумеется, я так и полагала, - ответила она, глядя на него снизу вверх. - Для кого же еще?
   - Вы ошиблись, - сказал он. - Ни для кого из вас. Все это я затеял только для себя - для себя самого.
   - Для себя самого? - повторила она. - Простите, я вас не понимаю.
   - Я вам все объясню, - ответил он. - Прошло уже много времени с того момента, как мне хотелось все сказать вам, миссис Триммер, но мне никак не представлялось возможности. И все это Рождество было задумано, чтобы не только объясниться с вами, но и сделать это самым наилучшим способом. Все шло замечательно до сегодняшнего утра, когда тот незнакомец, которого мы сняли с отмели, не спросил о вас. Это было равносильно тому, что я упал за борт, - по крайней мере, мне так показалось, - и стал погружаться все глубже и глубже.
   - Это было очень плохо, капитан, - мягко сказала она, - после всех ваших хлопот и проявленной вами доброты.
   - А сейчас я не знаю, - продолжал он, - упал ли я за борт или стою на палубе. Вы можете мне это сказать, миссис Триммер?
   Она подняла на него глаза. Ее губы чуть дрожали.
   - Мне кажется, капитан, - сказала она, - вы на палубе, выражаясь вашим языком.
   Капитан шагнул к ней.
   - Миссис Триммер, - сказал он, - ваш брат вернется?
   - Да, - ответила она, удивленная этим вопросом. - Он пошел в магазин купить рубашку и кое-что еще. Прошлой ночью он весь вымок, пытаясь столкнуть лодку.
   - В таком случае, - сказал капитан Эли, - не могли бы вы сказать ему, когда он вернется, что мы с вами помолвлены? Не знаю, правильно ли я понял, или нет, но не могли бы вы сказать ему об этом?
   Миссис Триммер посмотрела на него. Ее глаза блестели.
   - Я бы предпочла, чтобы вы сами сказали ему об этом, - сказала она.
   Девочка сидела на полу возле елки и доедала большую красно-белую конфету, которую достала из чулка. "Люди часто обнимаются на Рождество", - сказала она сама себе. Потом достала бело-голубой леденец и сунула в рот.
   Капитан Кифа долго ждал возвращения своего друга и, наконец, решил, что лучшим будет самому пойти поискать его. Войдя в дом, он увидел, что миссис Триммер сидит на диване в гостиной; по одну ее сторону расположился - капитан Эли, по другую - ее брат, и оба они держали ее за руки.
   - Похоже, корабль все-таки добрался до порта, - сказал капитан Эли своему изумленному другу. - Вот я, а вот моя подруга, - кивнул он в сторону миссис Триммер. - Она тоже в порту, цела и невредима. И этот странный капитан по другую сторону от нее, ее брат Боб, отсутствовавший много лет и только что вернувшийся с Мадагаскара.
   - Сингапура, - поправил брат Боб.
   Капитан Кифа молча переводил взгляд с одного на другого. Вскоре на лице его появилась добродушная улыбка, и он спросил:
   - А ее вы отправили обратно к миссис Крамли?
   Девочка вышла из-за елки, держа в руках наполовину опустевший чулок.
   - Я здесь, - сказала она. - Разве вы не хотите обнять меня на Рождество, капитан Кифа? Мы с вами единственные, кого еще не обнимали.
   Рождественский обед был самым настоящим и безупречным морским обедом, когда-либо подававшимся в море или на суше. Это сказал капитан Кифа, и, когда он это произнес, говорить, собственно, больше было нечего.
   Вечером того же дня они сидели у кухонного очага; трое моряков курили, и миссис Триммер наслаждалась этим. А если будущая хозяйка наслаждалась, следовательно, не могло возникнуть никаких возражений против запаха табака в этом доме и впредь. Девочка сидела на полу, держа в руках китайского идола, - один из своих подарков.
   - В конце концов, - задумчиво произнес капитан Эли, - так получилось из-за того, что я спал кверху тем ухом, которым прекрасно слышу. Если бы я спал кверху другим ухом... - Миссис Триммер приложила палец к его губам. - Хорошо, - сказал капитан Эли, - больше я ничего не скажу. Но все было бы по-другому.
   Даже теперь, через несколько дней после того Рождества, когда миссис Триммер сменила фамилию, а маленькая девочка, удочеренная капитаном Эли и его женой, изучает географию и знает о широте и долготе больше, чем ее школьный учитель, капитан Эли испытывает почти суеверный страх перед тем, чтобы спать кверху ухом, которым он хорошо слышит.
   "Конечно, это полная чушь", - повторяет он себе снова и снова. И, тем не менее, ощущает себя в большей безопасности, когда спит, прижавшись им к подушке.
  

ЛЮБОВЬ ПЕРЕД ЗАВТРАКОМ

  
   Я был еще молодым человеком, когда получил во владение прекрасное поместье. Это был большой загородный дом, окруженный лужайками, рощами и садами, расположенный неподалеку от процветающего городка Бойтон. Будучи сиротой, не имея братьев и сестер, я устроил здесь холостяцкое жилище, в котором жил в течение двух лет с пребольшим комфортом, улучшая свои угодья и обустраивая дом. Когда я сделал все необходимые усовершенствования и ощутил себя владельцем восхитительного дома, в который можно вернуться, я подумал, как было бы замечательно съездить в Европу, исколесить ее вдоль и поперек, собрать множество безделушек и познакомиться с идеями, какие можно было бы употребить для большего украшения моих владений.
   По обычаю жителей этой местности, которые владея домами и отправляясь в путешествие летом, сдавали их внаем на время отсутствия, мы с моим деловым агентом пришли к выводу, что мне следует поступить подобным же образом. Если сдать дом внаем подходящей семье, это принесло бы мне значительный доход, а по возвращении я не обнаружил бы в нем того уныния и запустения, которые можно было бы ожидать, если бы он был оставлен пустовать, на попечение смотрителя.
   Агент заверил меня, что я сдам поместье без труда, поскольку оно обладает несомненными преимуществами, если назначу разумную арендную плату. Я хотел оставить все как есть: дом, мебель, книги, лошадей, коров и домашнюю птицу, и мне хотелось, чтобы арендаторы захватили с собой только одежду и личные вещи, какие легко могли бы снова увезти, когда я вернусь домой по истечении срока аренды.
   Однако, несмотря на заверения агента, все оказалось не так просто. Дом был слишком велик для одних и слишком мал для других, у некоторых претендентов лошадей было больше, чем стойл в моей конюшне, а другим не нужны были даже те лошади, которых я оставлял. Я приобрел билет на пароход, день моего отъезда неумолимо приближался, а подходящих жильцов по-прежнему не было. Я уже почти решил, что дело аренды придется предоставить решать агенту, поскольку не имел ни малейшего намерения отказаться от намеченного путешествия, когда однажды днем посмотреть дом пришли новые потенциальные арендаторы. К счастью, я оказался дома, и имел удовольствие лично устроить экскурсию по нему. Это было тем более приятно, что, как только я понял, - они хотят арендовать его, мне захотелось, чтобы его арендовали именно они.
   Семья состояла из пожилого джентльмена, его жены и дочери лет двадцати или около того. Эта семья меня вполне устраивала. Трое, детей нет, люди умные, из приличного общества, любящие деревню и мечтающие о таком месте, какое я им предложил, - что может быть лучше?
   Чем дольше я ходил и разговаривал с этими милыми людьми, показывая им все достопримечательности дома, тем сильнее мне хотелось, чтобы молодая леди осталась в нем жить. Конечно, это зависело и от ее родителей, но все мои слова в первую очередь предназначались для ее ушей, хотя иногда адресовались и другим; именно она была тем арендатором, которого я старался заполучить. Я намеренно говорю "старался", поскольку все это время ломал голову над тем, как побудить их принять нужное и благоприятное для меня решение.
   Помимо очевидных преимуществ, мне было бы приятно во время своих летних скитаний по Европе думать, что эта красивая девушка прогуливается по моему саду, наслаждается моими цветами и сидит с книгой в тенистых уголках, которые я сделал такими приятными, лежит в моих гамаках, проводит вечерние часы в моем кабинете, читает мои книги, пишет за моим столом и, возможно, размышляет в моем удобном рабочем кресле. До появления этой семьи, мне иногда было больно думать, что всем этим будет пользоваться кто-то, помимо меня; но даже тени подобных мыслей не возникло в отношении юной леди, которая, хотя и выглядела очень мило в доме и на лужайке, становилась совершенно очаровательной, когда видела моих джерсийских коров и двух лошадей, смотрела на них с восхищением, превосходившим даже мое собственное.
   Задолго до того, как осмотр был закончен, я решил, что эта юная леди будет жить в моем доме. Если возникнут какие-либо препятствия, их следует устранить. Я бы снес, построил, украсил, разместил всевозможные электрические колокольчики, снизил арендную плату, пока она не оказалась бы приемлемой с ее точки зрения, я остриг бы хвосты лошадям, если бы ей больше нравились короткие, - сделал бы все, чтобы было принято решение об аренде, прежде чем я уеду. Я трепетал при мысли о том, что она соблазнится предложением какого-нибудь другого домовладельца. Она видела много загородных домов, но было совершенно очевидно, что ни один из них не понравился ей так, как мой.
   Я оставил семью в библиотеке, чтобы они могли переговорить наедине; не прошло и десяти минут, как молодая леди сама вышла на лужайку и сообщила мне, что ее родители решили арендовать дом и хотели бы переговорить со мной.
   - Я так рада, - сказала она, когда мы вошли. - Уверена, что буду наслаждаться каждым часом своего пребывания здесь. Здесь все так сильно отличается от того, что мы видели до сих пор.
   Когда все было улажено, мне снова захотелось провести их по поместью и показать множество того, что я упустил. В особенности мне хотелось показать им несколько чудесных мест в лесу. Но времени не было, иначе я опоздал бы на поезд.
   Ее звали Винсент - Кора Винсент, как я узнал со слов ее матери.
   Как только они уехали, я оседлал лошадь и поехал в город к своему агенту. Я вошел в его кабинет, сияя от счастья.
   - Я сдал в аренду свой дом, - сказал я, - и хочу, чтобы вы оформили договор и как можно скорее все уладили. Вот адрес моих арендаторов.
   Агент задал мне множество вопросов, особенно относительно размера платы, на которой мы сошлись.
   - О Господи! - воскликнул он, когда я назвал сумму. - Это же гораздо меньше той, о которой я говорил. Я сейчас веду переговоры с одним человеком, который, я уверен, заплатит вам гораздо больше, чем эта семья. Вы точно с ними договорились? Возможно, еще не поздно все переиграть.
   - Переиграть! - воскликнул я. - Никогда! Они - единственные жильцы, которые мне нужны. Я был полон решимости их заполучить, и, кажется, за день раза четыре или пять снижал арендную плату. И снизил ее весьма значительно. Видите ли, - добавил я очень выразительно, - эти Винсенты мне подходят, как никто другой. - После чего изложил преимущества договора, опустив, однако, свои мысли относительно мисс Винсент, раскачивающейся в гамаке или размышляющей в моем кресле.
   Было пятнадцатое мая, мой пароход должен был отплыть двадцать первого. Однако все эти дни я занимался не подготовкой к своему путешествию, а заботой о комфорте и удобстве моих будущих жильцов. Винсенты не собирались въезжать до первого июня, и я сожалел, что они не обратились ко мне до того, как я приобрел билет, ибо в этом случае я купил бы билет на более поздний срок. Третьего июня отплывал прекрасный пароход, и меня это вполне бы устроило.
   Однажды, оказавшись в Нью-Йорке, я отправился в городскую резиденцию Винсентов, чтобы посоветоваться с ними относительно навесов, которые я предложил поставить в задней части дома. Там я не застал никого, кроме пожилого джентльмена, которому было решительно все равно, будут ли они черными или коричневыми, красными или желтыми. Я сердечно пригласил его приехать перед моим отъездом, вместе с семьей, чтобы они посмотрели, нет ли чего-нибудь, в чем они нуждаются, и чего пока не сделано. Гораздо лучше, сказал я ему, решить эти вопросы непосредственно с владельцем, чем с агентом в его отсутствие. Агенты зачастую очень неохотно вносят какие-либо изменения. Мистер Винсент, очень тихий и чрезвычайно приятный пожилой джентльмен, сердечно поблагодарил меня за приглашение, но сказал, что не знает, найдет ли время, чтобы посетить мой дом до моего отплытия. Мне не хотелось говорить ему, что вовсе не обязательно пренебрегать своими делами ради сопровождения своей семьи, но я заверил его, что если кто-нибудь из его домашних захочет еще раз осмотреть дом до того, как вступит во временное владение им, он этим меня ничуть не обременит.
   Я сообщил об этом своему агенту, предложив ему: если он окажется в Нью-Йорке, навестить Винсентов и повторить мое предложение. Вряд ли пожилой джентльмен сочтет нужным передавать его жене или дочери, но очень важно, чтобы все было сделано, как следует, прежде чем я отправлюсь в путешествие.
   - Мне кажется, - ответил он, мрачно улыбаясь, - что Винсентов лучше держать подальше от вашего дома, пока вы не уедете. Если вы сделаете что-нибудь еще, то, возможно, обнаружите впоследствии, что это делать не следовало.
   Однако он все-таки зашел, отчасти потому, что такова была моя просьба, отчасти же - поскольку ему было любопытно увидеть людей, которых я так хотел поселить в своем доме, и для которых он должен был стать моим законным представителем. На следующий день он доложил, что дома никого не застал, кроме мисс Винсент, и что она сказала, - они с матерью будут рады приехать на следующей неделе и осмотреть дом, прежде чем вступят в его временное владение.
   - На следующей неделе! - воскликнул я. - Но ведь я уже уплыву!
   - Да, но я-то останусь здесь, - сказал мистер Баркер. - Я покажу им все и выслушаю их предложения.
   Это меня совершенно не устраивало. Меня раздражала самая мысль о том, что Баркер будет показывать мисс Винсент мой дом. Это был красивый молодой человек, и манеры у него были самые современные.
   - В конце концов, - сказал я, - все, что должно было быть сделано - сделано. Надеюсь, вы ей это сказали.
   - Конечно, нет, - ответил он. - Это было бы равносильно тому, чтобы пойти наперекор вашим указаниям. Кроме того, это моя обязанность - показывать людям разные места. Так что я ничего не сказал.
   Эти слова вызвали у меня неприятное и тревожное чувство. Я подумал, что, может быть, мистер Баркер вовсе не тот агент, который мне нужен, и что мужчина средних лет с семьей и большим опытом лучше смог бы справиться с моим делом.
   - Баркер, - сказал я, немного погодя, - нет смысла наведываться к Винсентам каждый месяц за арендной платой. Я напишу мистеру Винсенту, чтобы он заплатил, когда ему будет удобно. Он может высылать чек ежемесячно, и выслать его по окончании сезона, - повторяю, как ему будет удобнее. Он - человек ответственный, а для меня главное, чтобы деньги были получены полностью к моему возвращению, только и всего.
   Баркер усмехнулся.
   - Хорошо, - сказал он, - но, знаете ли, так дела не делаются.
   Возможно, я ошибся, но мне показалось, что на лице моего агента появилось выражение, указывающее на то, что он собирается приходить в первых числах каждого месяца и напоминать об отсутствии необходимости вносить арендную плату ежемесячно, а также намеревается нанести множество других визитов, узнать, не нужен ли какой-либо текущий ремонт. Возможно, ничего этого на его лице написано не было, но, как мне кажется, если бы я смотрел на него дольше, я прочел бы гораздо большее.
   Накануне дня отплытия, мой рассудок находился в таком смятении, что я не мог заниматься ни укладкой вещей, ни чем-либо вообще. Мысль о том, что я отплываю за десять дней до приезда жильцов, приводила меня в ярость. Я не должен был так поступать. Тому имелось множество причин. Одна из них - Баркер. Сейчас я был абсолютно уверен, что он лично проследит за переездом Винсентов и их поселением в моем доме. Я вспомнил единственное, что он предлагал сделать, - теннисный корт. Я знал, что он прекрасно играет в теннис. Черт побери! Какую ужасную ошибку я совершил, выбрав этого человека своим агентом. Мысленным взором я уже видел, как мисс Винсент и Баркер выбирают место для корта и обсуждают его устройство.
   Я сел на первый же поезд до Нью-Йорка и отправился прямо в пароходное агентство. Удивительно, сколько препятствий может быть устранено с пути человека, решившего дать им хороший пинок. Я обнаружил, что "мой" пароход переполнен. Количество билетов было значительно меньше количества желающих их приобрести, и агент с радостью определил меня на другой пароход, отплывавший третьего июня. Домой я вернулся с ликованием в сердце. Баркер приехал вечером, чтобы получить последние инструкции, и лицо его приняло скучающее выражение, когда я сообщил ему, что дела задержали мой отъезд, и на следующий день я не отплываю. Думаю, если бы я сказал ему, что одним из этих дел является обустройство теннисного корта, он выглядел бы еще более скучным.
   Дата моего отъезда не затрагивала интересов Винсентов, при условии, что дом должен быть освобожден до первого июня, и я не стал сообщать им относительно изменения своих планов; однако когда мать и дочь прибыли на следующей неделе, они были очень удивлены тем, что их встретил не Баркер, а я. Надеюсь, они остались довольны, поскольку, уверен, у них были для этого все основания. Миссис Винсент, обнаружив, что я весьма гостеприимный хозяин, легко приспособилась к моему характеру и выдвинула ряд незначительных требований, которые я выполнил без малейшего колебания. В конце концов, я с радостью поручил ее заботам моей экономки и, когда они отправились осматривать спальни, я пригласил мисс Винсент пойти со мной и выбрать место для теннисного корта. Приглашение было принято с готовностью, так как теннис, по ее собственным словам, был ее страстью.
   Выбор места отнял почти час, поскольку вариантов оказалось несколько, и было трудно остановиться на каком-то конкретном; кроме того, я не мог упустить шанс проводить мисс Винсент в лес и показать ей тропы, по которым я прогуливался, и как я обустроил некоторые поляны, сделав их приятными для отдыха. Конечно, она и сама нашла бы их, но для нее было гораздо лучше узнать все до ее переезда. В конце концов, миссис Винсент прислала горничную сказать дочери, чтобы она поторопилась, иначе они опоздают на поезд.
   На следующий день я отправился к мисс Винсент с планом участка, и мы с ней обсуждали его, пока окончательно все не уладили. Я объяснил, что нужно действовать быстро, поскольку предстоит большая работа по выравниванию площадки и укладке газона.
   Я также переговорил со старым джентльменом относительно книг. В Нью-Йорке оставалось несколько больших коробок с книгами, которые я так и не отвез в свой загородный дом. Я подумал, что многие из них могут быть ему интересны, и предложил распаковать и предоставить в его полное распоряжение. Когда он услышал названия некоторых из них, то очень заинтересовался, но настоял на том, чтобы прежде, нежели он сможет ими воспользоваться, они были каталогизированы, равно и прочие мои вещи. Я на мгновение заколебался, не стоит ли попробовать уговорить Баркера приехать в Нью-Йорк и составить каталог четырех больших коробок с книгами, когда, к моему удивлению, мисс Винсент случайно заметила, что она была бы рада сама составить каталог, поскольку подобного рода занятия доставляли ей огромное удовольствие. Я тотчас предложил отослать книги в дом Винсентов, чтобы, после составления каталога, старый джентльмен смог отобрать те из них, какие намеревался прочитать летом, и забрать с собою в загородный дом, а остальные вернуть на склад.
   Идея прекрасная! Я внутренне застонал, поскольку не смог придумать более никакого предлога для дальнейших бесед с мисс Винсент, а это было лучше, чем я мог себе представить. Ее отец заявил, что не может позволить себе доставлять мне столько хлопот, но я не стал его слушать, и на следующее утро мои книги уже были разложены на полу его библиотеки.
   Отбор и составление каталога нужных томов происходили по утрам, три дня подряд. Старый джентльмен сыграл в этом свою роль, но в книгах было много такого, что интересовало меня гораздо больше, чем их названия, и на что мне в первую очередь хотелось бы обратить внимание мисс Винсент. Это сильно затянуло разбор книг. Девушка была не только красива, но обладала удивительным умом и интеллектом. Я не мог удержаться, чтобы не сказать ей, как мне будет приятно, путешествуя за границей, думать, какая чудесная семья, возможно, получает наслаждение от моих книг и поместья.
   - Вы так любите свой дом и все, что в нем, - сказала она, - что нам поневоле будет казаться, будто мы насильно лишили вас всего этого. Но, я надеюсь, озера Италии и Альпы заставят вас забыть на время даже ваше прекрасное поместье.
   "Ничуть, если в нем будете жить вы", - хотелось возразить мне, но я сдержался. Я не верил, что могу влюбиться в эту девушку сильнее, чем в тот момент, но, конечно же, с моей стороны было бы величайшей глупостью сказать ей об этом. Для нее я был просто домовладельцем, у которого ее семья арендует дом.
   На следующий день я пришел в дом, чтобы убедиться, правильно ли упакованы коробки, а на следующий - отправлены ли нужные коробки в поместье, а ненужные - обратно на склад. В первый день я видел только отца семейства. На второй день мать заверила меня, что все в порядке. Мне показалось, что если я не хочу услышать отказ, мне не следует притворяться, будто у меня остались дела в доме Винсентов.
   Кроме того, у меня имелись свои дела, которыми следовало заняться; мне следовало вернуться в поместье и завершить их, но мне этого совершенно не хотелось. Не было никаких причин предполагать, что семья переберется туда раньше первого июня.
   Неоднократно размышляя по поводу этого обстоятельства, я пришел к выводу, что был бы вполне удовлетворен, если бы увидел девушку хотя бы еще один раз. Тогда я уехал бы, и видел бы ее образ в каждой картинной галерее, на каждом леднике в каждом прекрасном уголке природы, которые посетил бы за границей, рассчитывая на то, что она, поселившись в моем доме и на некоторое время став хозяйкой моих владений, сможет косвенно оценить мои вкусы и характер, так что, по возвращении, я смогу поговорить с ней, и это ее не шокирует.
   Для этого существовала только одна возможность. Я покинул дом в субботу, намереваясь отплыть в среду, а Винсенты должны были заселиться в понедельник. Во вторник я зайду и спрошу, все ли они находят удовлетворительным. Это вполне естественный знак внимания со стороны домовладельца, собирающегося на некоторое время покинуть страну.
   Добравшись до Бойнтона, я решил пройтись до дома пешком, поскольку не хотел обременять себя наемным экипажем. Меня могут попросить остаться на ленч. Странное чувство охватило меня, когда я вошел в свой сад. Словно он не был моим. Словно принадлежал кому-то другому. А я был всего лишь посетителем, или, скорее, нарушителем владений, если таковое определение будет уместным. Возможно, Винсенты не любят, когда кто-то топчет газон, и в таком случае я не имею права этого делать.
   Никто из моих слуг не остался, а подошедшая к двери горничная сообщила, что мистер Винсент сегодня утром уехал в Нью-Йорк, а миссис Винсент с дочерью - на прогулку. Я осмелился спросить, как скоро они вернутся, и она ответила, что вряд ли скоро, поскольку отправились к горному озеру, которое, судя по их разговорам, находится очень далеко.
   Горное озеро! Когда я ездил туда с друзьями, мы пообедали там и вернулись к ужину. Но откуда они узнали об этом озере? Кто им о нем рассказал? Конечно, этот назойливый Баркер.
   - Вы оставите сообщение, сэр? - спросила горничная, которая, разумеется, меня не знала.
   - Нет, - ответил я, а поскольку все еще стоял, уставившись в пол, она сказала, что если мне будет угодно, она сходит и спросит кучера, не сказала ли хозяйка ему о времени своего возвращения.
   Час от часу не легче! Их повез не кучер! Кто-то другой, кто знал здешние места, был их спутником. Это не мог быть кто-то из соседей, а потому не оставалось сомнения, кто именно это был - разумеется, навязчивый Баркер, совершенно неприлично набросившийся на них на следующий же день после их приезда и, таким образом, лишивший меня последней встречи, на которую я так рассчитывал.
   Мне больше не нужно было ничего спрашивать. Я не оставил записки, не назвал своего имени, и не сказал, что зайду снова.
   Я вернулся в гостиницу, не встретив никого из знакомых, и в тот же вечер получил записку от Баркера, в которой сообщалось, что он собирался проводить меня на пароход, но не сможет, по причине важной встречи. Тем не менее, он желает мне счастливого пути и заверяет, что будет держать меня в курсе всех моих дел здесь.
   - Важной встречи! - воскликнул я. - Значит, завтра он опять встречается с ней?
   Мой пароход должен был отплыть в два часа дня завтра, и после раннего завтрака я отправился в офис компании, чтобы узнать, не могу ли я сдать билет. Я сказал агенту, что в настоящий момент покинуть Америку у меня нет никакой возможности. Он ответил, что продавать мой билет уже слишком поздно, но он сделает все, что в его силах, и если объявится желающий, он непременно продаст билет и вернет мне деньги. Он предложил мне приобрести билет на другую дату, но я отказался. Я не мог сказать точно, когда у меня появится возможность отплыть.
   Никакого плана я не имел. Все, что я понимал, - я не мог покинуть Америку, не узнав чего-нибудь определенного о намерениях Баркера. Если бы мне стало известно, от плотника или водопроводчика, или из письма мистера Винсента, что вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, Баркер раскатывает с моими жильцами и играет в теннис с молодой леди, я немедленно отказался бы от его услуг, обратившись к старому мистеру Пойндекстеру. Более того, моим прямым долгом было бы предостеречь семью Винсентов от того, чтобы они имели дело с Баркером. Я не сомневался, что он прекрасно знает свое дело, но, когда выбирал его, не предполагал, чтобы он близко знакомился с моими жильцами. И чем больше я думал, тем сильнее убеждался, что если когда-нибудь в разговоре с ними будет упомянут Баркер, мне следует предостеречь их от него. В некотором смысле, он и в самом деле был опасным человеком.
   Однако я не мог сделать этого, пока у меня не имелось доказательств его вины. Узнать, что сделал Баркер, что он делает и что собирается делать, стало теперь целью моей жизни. И пока я этого не узнаю, не могло идти и речи о том, чтобы отправиться в путешествие.
   Теперь, решив, что не отправлюсь в Европу, пока не удостоверюсь, что мистер Баркер занят моими делами, а вовсе не пытается завязать отношения с моими арендаторами, я был обеспокоен тем, как скрыть мой внезапный отказ от путешествия от своих друзей и знакомых, а потому был несказанно рад увидеть в газете, вышедшей в день моего предполагаемого отплытия, мое имя в списке пассажиров "Мнемоника". Впервые я воздал по заслугам репортеру, уделившему более внимания оперативности новости, чем ее соответствию действительности.
   Я остановился в одном из отелей Нью-Йорка, но оставаться в нем мне не хотелось. Пока я не почувствую себя готовым отправиться в путешествие, окрестности Бойнтона подойдут мне гораздо больше, чем что-либо еще. Останавливаться в городе я не хотел, потому что в нем жил Баркер, а многие горожане были мне знакомы; однако неподалеку располагались фермы, на одной из которых я мог бы провести неделю. Поразмыслив над этим, я придумал кое-что, что могло бы мне подойти. Примерно в трех милях от моего дома, на пустынной дороге, располагалась мельница, стоявшая на берегу пруда, именовавшегося озером. Старик-мельник недавно умер, а в соседнем доме жил какой-то незнакомец, которого я никогда не видел. Если бы я смог найти жилье на мельнице, меня бы это вполне устроило. Я сошел с поезда двумя станциями раньше Бойнтона и отправился на мельницу пешком.
   Сельские жители в моем районе всегда готовы взять постояльцев на лето, если им представляется такая возможность; мельник и его жена были рады сдать мне комнату, не подозревая, что я являюсь владельцем роскошного дома по соседству. Место это вполне соответствовало моим запросам. Оно находилось поблизости, я мог некоторое время прожить здесь незамеченным, но что мне делать дальше, я не знал. Несколько раз у меня возникало желание немедленно собраться и отплыть в Европу на первом же пароходе, чтобы доказать себе: я - человек здравомыслящий.
   С этим мнением мне пришлось расстаться на второй день моего пребывания на мельнице. Я сидел в саду под деревом, возле дома, курил трубку и размышлял, когда по дороге, огибавшей озеро, подъехали мистер Винсент на моем вороном Генерале, и его дочь, на моей кобыле Сафо. Я инстинктивно натянул соломенную шляпу на глаза, но в этом не было необходимости. Они осматривали прекрасное озеро, холмы, нависающие над водой деревья, и совершенно не замечали меня!
   Когда хвост Сафо скрылся в придорожной листве, я поднялся на ноги и с громадным облегчением перевел дух. Я видел ее, и она ехала с отцом.
   Кажется, в ту ночь я не уснул ни на минуту, вспоминая ее и радуясь, что она отправилась на прогулку с отцом.
   Когда начало светать, меня посетила мысль, даже более яркая, чем заря: подняться и прогуляться к своему дому. Просто удивительно, сколь многое мы теряем, не вставая рано в долгие летние дни. Каким прекрасным может быть утро, я не знал, пока не обнаружил себя бредущим по опушке леса, по лужайкам, под нежным серо-голубым небом, по свежести травы и цветов, среди деревьев, в листве которых щебечут птицы, в то время как она спит где-то в доме, среди мягкого света и теней. Как бы мне хотелось знать, какую комнату она занимает!
   Красоты и радости этого часа были недоступны тем, кто находился в доме и, без сомнения, крепко спал. Я не заметил даже собаки. Тихонько, крадучись вдоль изгороди, я обошел вокруг дома и, подойдя к сараю, услышал звук - как мне показалось, храп кучера. Ленивый негодяй, вероятно, будет дрыхнуть еще часа два-три, но я не стал рисковать, и через полчаса так же тихо удалился.
   Теперь я точно знал, почему снял комнату на мельнице. Я сделал это для того, чтобы рано утром отправляться к своему дому, где спала девушка, которую я любил, и остаток дня и большую часть ночи думать о ней.
   "Какое место в Европе, - говорил я себе, - может быть так же прекрасно, так же очаровательно и полезно для размышлений, как это уединенное озеро, эти благородные деревья, эти волнующиеся луга?"
   Даже если бы я уехал за границу, через месяц или два она бы наскучила мне. И почему только мне пришла в голову идея провести пять месяцев вдали от дома?
   Из озера вытекала красивая речка, петлявший по зеленой тенистой долине; я бродил вдоль него с удочкой, ловил рыбу и размышлял. У мельника имелись лодки; я брал одну из них, отправлялся на ней туда, где вытекала речка, плавал между высокими холмами, отделявшими меня от мира, и думал.
   Каждое утро, вскоре после рассвета, я шел к своему дому и бродил вокруг него. Если шел дождь, я не возражал. Я люблю летний дождь.
   День ото дня я становился все смелее. Никто в доме и не думал вставать раньше семи часов. Я мог безопасно бродить пару часов вокруг, и как бы я ни наслаждался ими прежде, они никогда не доставляли мне такого удовольствия, как сейчас. В эти счастливые часы я ощущал, как ко мне возвращается детство. Я шел на свое маленькое поле и гладил коров, щипавших покрытую росой траву. Я даже позволил себе заглянуть на конюшню к Сафо и покормить ее пучком клевера. Я видел, как растут цыплята. Я отправлялся на огород и замечал, как хорошо наливаются плоды и овощи, и радовался, что у меня будет много клубники и нежного горошка.
   У меня не было ни малейшего сомнения в том, что она любит цветы, и сейчас я ради нее, как прежде ради себя самого, ухаживал за клумбами и бордюрами. Неподалеку от дома росли гвоздики, которые, я уверен в этом, чувствовали себя в этом месте не очень хорошо, поскольку выглядели слабыми и чахлыми. В саду мельника я заметил большие клумбы с этими цветами и спросил его жену, нельзя ли мне их взять; и она, считая их обычными полевыми цветами, ответила, что я могу взять их сколько угодно. Она, вероятно, подумала, что мне нужны только цветы, но на следующее утро я отправился к своему дому с корзиной, наполненной спутанной массой растений, с корнями и большими комьями земли вокруг них. После двадцати минут работы, я выкопал все старые растения и посадил на их место новые, свежие и пышные. Как она обрадуется, увидев их на клумбе! Я поспешил прочь, не чувствуя тяжести корзины, наполненной старыми растениями, с корнями и комьями земли вокруг них.
   Лето набирало силу, солнце поднималось все раньше, но это никак не влияло на время подъема моих арендаторов, зато давало мне больше времени для моих утренних занятий. Постепенно я превратился в обычного садовника. Как восхитительна была эта работа, и как глупо казалось мне теперь то, что прежде я не занимался ею для себя. Тем не менее, сейчас она казалась мне приятной потому, что я выполнял ее для нее.
   А потом я снова увидел мисс Винсент. Было уже за полдень; я добрался на веслах до дальней части озера, где, за высокими холмами и зарослями по обоим берегам, наслаждался восхитительной уединенностью от мира. Отдавшись на волю течения, ни о чем не думая, я вдруг услышал плеск весел и, очнувшись, увидел приближающуюся лодку. Мельник греб, а на корме сидели пожилой господин и молодая дама. Я сразу же узнал их: это были мистер и мисс Винсент.
   Сделав несколько энергичных взмахов веслами, я нырнул в тень деревьев и поплыл вверх по течению, в заросли кувшинок, под мост, обогнул небольшой лесистый мыс и спрыгнул на поросший травой берег. И хотя не верил, что мельник повезет их сюда, я поднялся на более высокое место и с полчаса наблюдал за озером; их лодка так и не показалась. Какое облегчение! Было бы ужасно неловко, если бы они меня обнаружили.
   Я не ограничился территорией в непосредственной близости от дома. Я бродил по лесу и видел, как он прекрасен на рассвете. Я убирал упавшие ветви и срезал молодую поросль, начинавшую появляться на проложенных мною дорожках, спиливал сучья, если находил, что они свисают слишком низко. В прошлом году я в одном месте повесил гамак между буком и кизилом. Однажды утром, проходя мимо, я с удивлением увидел его, висящим на крюках, которые я приспособил к деревьям. Это было уединенное место, и я даже не предполагал, что сюда может кто-то забрести. В гамаке лежал веер - обычный японский веер. Минут пятнадцать я стоял и смотрел на него. Затем огляделся. Это место не посещалось почти что с прошлого лета. Тут и там между деревьями пробился кустарник, сорняки и лианы. Вокруг валялись сухие ветки, короткая тропинка сильно заросла.
   Я взглянул на часы. Было без четверти шесть. У меня в запасе был еще час, и я принялся расчищать руками и перочинным ножом пространство вокруг гамака. Когда я уходил, он выглядел, как раньше, когда мне доставляло удовольствие лежать в нем, раскачиваться, читать и размышлять.
   Чтобы попасть в это место, мне не нужно было идти через мои владения, поскольку этот участок примыкал к лесу, так что во время своих утренних прогулок я мог воспользоваться ведущей сюда от мельницы тропинкой. На следующее утро, когда я пошел этой тропинкой, было уже поздно, поскольку я, к сожалению, проспал. Когда я добрался до гамака, было без пятнадцати семь. Начинать какую-либо работу не имело смысла, но я был рад, что могу провести здесь хотя бы несколько минут, подышать воздухом, постоять, присесть на гамак. Я отважился на большее. В конце концов, почему бы и нет? Я улегся в гамак. Это было восхитительно. В эту минуту, тихо покачиваясь, в лесной глуши, в окружении сладких утренних запахов, я ощущал свою близость к ней больше, чем когда-либо прежде.
   Но я понимал, что мне не следует задерживаться здесь. Я уже собирался встать и уйти, когда услышал приближающиеся шаги. У меня перехватило дыхание. Неужели меня все-таки обнаружат? Вот к чему увлекло меня мое безрассудство. Но, может быть, это какой-то рабочий, который пройдет мимо, не заметив меня? Лежать спокойно показалось мне лучшим выходом; я так и поступил.
   Однако приближающиеся шаги свернули на тропинку. Я вскочил с гамака. Передо мной была мисс Винсент!
   Не знаю, как я выглядел, но, не сомневаюсь, что покраснел. Она остановилась, но цвет ее лица не изменился.
   - Ах, мистер Рипли, - воскликнула она, - доброе утро! Вы должны извинить меня. Я не знала...
   То, что она оказалась в состоянии поздороваться, поразило меня. На самом деле, меня поразил весь ее вид. Ее поведение показалось мне не совсем естественным. Я попытался с достоинством выйти из сложившейся ситуации.
   - Вы, наверное, удивлены, - сказал я, - увидев меня здесь. Вы думали, что я в Европе, но...
   Сказав это, я сделал несколько шагов по направлению к ней, но вдруг остановился. Одна из пуговиц моего пальто зацепилась за гамак. Это было ужасно неловко. Я попытался высвободить пуговицу, но она запуталась. Я, в отчаянии, дернул посильнее, намереваясь ее попросту оторвать.
   - О, не делайте этого, - сказала она. - Позвольте мне помочь вам. - Взяв пуговицу в одну руку, а нитки гамака в другую, она быстро отделила одно от другого. - По-моему, пуговицы, - вещь очень неудобная, по крайней мере, в гамаке, - сказала она, улыбаясь. - Видите ли, у девушек подобных проблем не случается.
   Я не мог понять ее поведения. Казалось, она воспринимала мое присутствие здесь как нечто само собой разумеющееся.
   - Я должен принести тысячу извинений за то... за то, что нарушил границы... - сказал я.
   - Нарушили границы! - по-прежнему с улыбкой сказала она. - Человек не может нарушить границы, придя в свои собственные владения.
   - Но сейчас это не мои владения, - возразил я. - В настоящий момент это владения вашего отца. Я не имею права здесь находиться. Не знаю, как объяснить, но вам, должно быть, кажется очень странным, что вы застали меня здесь, в то время, когда я должен находиться в Европе.
   - О! Я знала, что вы не отправились в Европу, - сказала она, - потому что видела, как вы работали в саду.
   - Видели меня! - воскликнул я. - Возможно ли это?
   - Да, видела, - сказала она. - Не знаю, как часто и долго вы приходили до того момента, как я увидела вас, но когда я обнаружила свежую клумбу из гвоздик, пересаженных откуда-то, таких красивых, какие только могут быть, вместо старых, я поговорила с работником; он ничего не знал об этом и сказал, что у него не было времени заниматься цветами, хотя я платила ему за прополку и полив. Тогда я предположила, что это сделал мистер Баркер, который так добр и внимателен, как это только возможно; но я не могла поверить, чтобы он был способен подняться так рано, чтобы заниматься цветами. ("О, как бы мне хотелось, чтобы он сделал это! - пришла мне в голову мысль. - Если бы я застал его здесь среди цветов!..") Когда он пришел в тот день поиграть в теннис, то сказал, что пару дней отсутствовал, а, следовательно, посадить гвоздики никак не мог. Поэтому я просто встала на следующее утро пораньше, выглянула в окно и увидела вас, без пальто, усердно работающим в саду.
   Я сделал шаг назад, на мгновение голова моя совершенно опустела.
   - Что вы могли подумать!.. - воскликнул я, наконец.
   - Право, я сначала не знала, что и думать, - сказала она. - Конечно, я не могу знать, что задержало ваше путешествие, но вспомнила, будто слышала, - вы очень разборчивы в деревьях, кустарниках и садах, и что, скорее всего, подумали, - никто не позаботится о них лучше вас самих, и если потребуется что-то сделать, вы сами сделаете это. Я никому ничего не сказала, поскольку, если вам не хочется, чтобы стало известно, как вы заботитесь о цветах, то не мое дело рассказывать об этом. Но вчера, найдя это место, где повесила гамак, так красиво убранным, таким чистым и приятным во всех отношениях, я подумала, что должна встретиться с вами и сказать: я вам очень обязана, но вам вовсе не следует так о нас беспокоиться. Если вы считаете, что ваше поместье нуждается в большем внимании, я уговорю отца время от времени приглашать кого-нибудь ухаживать за ним. Но, право же, мистер Рипли, вам не следует делать все самому...
   Я смутился. Она видела меня за моими утренними занятиями, и истолковала их именно таким образом. Она считала меня этаким хозяйчиком, который боится, что его владения пострадают, а потому каждое утро приходящего проверить, не нанесен ли им какой-нибудь ущерб, а заодно навести порядок.
   Она постояла немного, словно ожидая, что я заговорю, стряхнула с рукава какую-то букашку, после чего, взглянув на меня с нежной улыбкой, повернулась, словно собираясь уходить.
   Я не мог отпустить ее, ничего не сказав. Она не могла уйти с таким мнением обо мне. Но что мне следовало сказать в свое оправдание? Как мог я придумать что-то, чтобы обмануть девушку, так говорившую со мной и так смотревшую на меня? Я не мог так поступить. Я должен был бежать, не сказав ни слова, и никогда больше ее не видеть, или же должен был рассказать ей все. Я подошел к ней поближе.
   - Мисс Винсент, - сказал я, - вы даже не догадываетесь, почему я остался, почему не поехал в Европу и так часто прихожу сюда. Сказать по правде, я не мог уехать. Я не хочу уезжать, я хочу вернуться сюда и жить здесь...
   - О Господи! - прервала она меня. - Конечно, это вполне естественно, что вам не хочется уезжать из вашего прекрасного дома. Нам было бы очень трудно уехать сейчас, я имею в виду себя и отца, потому что мы полюбили это место. Но если вы хотите, чтобы мы уехали, я скажу...
   - Чтобы вы уехали! - воскликнул я. - Никогда! Говоря, что хочу жить здесь, я имею в виду - мое сердце не позволяет мне удалиться отсюда; мне хочется, чтобы вы тоже жили здесь, и вы, и ваши мать и отец. Я хочу...
   - О, это было бы великолепно! - сказала она. - Я часто задумывалась над тем, как жалко, что вы лишены тех удовольствий, которые можете найти только здесь. У меня есть план, который, думаю, должен всех устроить. У нас семья очень маленькая. Почему бы вам не переехать сюда и не жить с нами? Места здесь много; я знаю, что отец и мать были бы только рады этому; если вам угодно, вы могли бы платить за стол. Вы могли бы занять комнату наверху башни, устроить там кабинет и курительную комнату, а комната под ней будет вашей спальней, так что вы нисколько не будете зависеть от нас, и сможете жить в своем собственном доме, ничуть нам не мешая. Вообще-то, это было бы очень мило, тем более что я имею обыкновение каждое лето на шесть недель уезжать с тетей на море, и подумала, как одиноко будет маме и папе в этом году остаться здесь одним.
   Комнаты в башне! Для меня! Кем же она меня, по всей видимости, считает? Слова, которые я хотел сказать: что я должен жить здесь как лорд, а она - как моя леди, не приходили мне на ум. Какое-то время она смотрела на меня, ожидая моего ответа, а затем повернулась к гамаку.
   - Вы не видели веер, который я здесь оставила? - спросила она. - Я знаю, что оставила его здесь, но когда пришла вчера, его уже не было. Может быть, вы его видели?..
   Я забрал веер утром и унес домой. Нести его было неудобно, но я спрятал его под пальто. Я упрекал себя за это, но на нем стояли ее инициалы, а поскольку это была единственная ее вещь, которой я мог владеть, искушение оказалось слишком велико, чтобы я смог устоять. Пока она стояла в ожидании моего ответа, в глазах ее вспыхнул огонек, пробудивший меня к жизни.
   - То есть, вы видели, как я взял веер? - спросил я.
   - Да, - ответила она.
   - Значит, вам известно, - воскликнул я, подходя к ней, - почему я не отправился в путешествие, как намеревался, почему не смог покинуть этот дом, почему приходил сюда каждое утро, бродил вокруг и делал то, что делал?
   Она посмотрела на меня, и в ее глазах я прочел: "Могла ли я этого не знать?" Она хотела что-то сказать, но мне не нужен был ее вербальный ответ. Повинуясь обычному для влюбленных порыву, я взял ее за руку.
   - У вас странные манеры, - сказала она, покраснев и высвободившись. - Я ведь вам ничего не сказала.
   - Так давайте теперь скажем друг другу все, что могли и хотели сказать! - воскликнул я, и мы уселись в гамак.
   Прошло четверть часа, а мы все еще сидели в гамаке.
   - Вам может показаться, - сказала она, - что, зная все, было странно с моей стороны прийти сюда сегодня утром, но я не могла ничего с собой поделать. Вы стали таким беспечным, задерживаясь так поздно за вашей работой, что вас непременно заметили бы, особенно если учесть, что мой отец все время говорит, какое наслаждение доставляют ему утренние часы; и я не могла этого допустить. И, подумав, пришла к выводу: либо вы должна немедленно отправиться в Европу, либо...
   - Либо - что? - перебил ее я.
   - Либо наведаться к моему отцу и заниматься вашими делами...
   Не знаю, собиралась ли она добавить "в качестве садовника" или нет, - это не имело значения. Я прервал ее.
   Прошло минут двадцать, мы стояли на опушке леса. Она хотела, чтобы я позавтракал с ними.
   - О, я не могу этого сделать! - сказал я. - Ваши родители были бы так удивлены. Мне потребовалось бы слишком многое объяснять.
   - В таком случае, начните с объяснений, - сказала она. - Вы найдете моего отца на дворе. Он всегда прогуливается там перед завтраком, времени у него предостаточно. После всего, что здесь было сказано, я не могу выглядеть за завтраком как обычно, пока вы не объяснитесь.
   - А если ваш отец будет против? - спросил я.
   - Тогда вам придется вернуться на мельницу и завтракать там, - ответила она.
   Я никогда не встречал семьи, настолько невосприимчивой к неожиданностям, как Винсенты. Когда я появился во дворе, старый джентльмен и бровью не повел. Он пожал мне руку и предложил присесть, а когда я все ему рассказал, у него на лице не промелькнуло и тени удивления, он просто сложил руки вместе и взглянул поверх ограды.
   - Нам с миссис Винсент показалось немного странным, когда мы впервые заметили ваше повышенное внимание по отношению к нашей дочери, но, в конце концов, это вполне естественно.
   - Заметили! - воскликнул я. - Когда?
   - Очень быстро, - ответил он. - Когда вы с Корой каталогизировали книги в моем доме в городе, я заметил это и переговорил с миссис Винсент, но она ответила, что для нее в этом нет ничего нового, поскольку еще в тот день, когда мы впервые встретились здесь, было совершенно ясно, что вы сдаете дом Коре, и что она не говорила мне об этом из страха отказа с моей стороны принять те необычайно благоприятные условия, на которых мы с вами сошлись, если мне станет известна их настоящая причина. Мы поговорили об этом, но, конечно, ничего не могли поделать, потому что делать было нечего; миссис Винсент была уверена, что вы напишете нам из Европы. Но когда мой слуга Эмброуз сказал мне, что заметил кого-то, работающего в саду ранним утром, судя по виду, джентльмена, он предположил, что это хозяин дома, поскольку никто другой подобной работой заниматься не станет. Мы с миссис Винсент на следующее утро наблюдали из окна, и когда обнаружили, что это действительно вы приходите сюда по утрам, то поняли - дело серьезное, и это вызвало у нас беспокойство. Однако мы обратили внимание, что вы ведете себя как истинный джентльмен, не пытаетесь встретиться с Корой или вступить с ней в тайную переписку, а поскольку не имели права препятствовать вашим посещениям, то и решили хранить молчание до тех пор, пока вы не предпримете какой-нибудь шаг, который заставит нас заметить ваше присутствие. Позже, когда пришел мистер Баркер и сказал мне, что вы не уехали в Европу, а живете у мельника неподалеку отсюда...
   - Баркер! - воскликнул я. - Негодяй!
   - Вы ошибаетесь, сэр, - возразил мистер Винсент. - Он говорил о вас с величайшим почтением и сказал, что, поскольку у вас, очевидно, имелись какие-то причины остаться и жить по соседству, и вы не хотите, чтобы об этом стало известно, он не стал говорить об этом никому, кроме меня, и не сделал бы этого, если бы не решил, что это поможет избежать неловкости в случае нашей случайной встречи.
   Перестанет ли эта заноза когда-нибудь вмешиваться в мои дела?
   - Вы полагаете, - спросил я, - он догадался о причине моего пребывания здесь?
   - Не знаю, - ответил старый джентльмен, - но после вопросов, которые я ему задал, не сомневаюсь, что он ее подозревал. Я много расспрашивал его о вас, вашей семье, привычках и характере, - поскольку знать это для меня было чрезвычайно важно, сэр, - и счастлив сообщить вам, что он не сообщил о вас ничего плохого, поэтому я попросил его молчать. Тем не менее, для себя я решил, в случае продолжения ваших утренних визитов, воспользоваться первым же представившимся случаем и попросить у вас объяснений.
   - И вы никогда не разговаривали об этом со своей дочерью? - спросил я.
   - О, нет, - ответил он. - Мы все от нее тщательно скрывали.
   - Но, дорогой сэр, - сказал я, вставая, - вы не ответили на мой вопрос. Вы не сказали, готовы ли вы принять меня в качестве зятя?
   Он улыбнулся.
   - Честно говоря, - сказал он, - дело в том, что мы с миссис Винсент, после длительного размышления и обсуждения, пришли к выводу: если вы сделаете предложение Коре, и она ответит вам согласием, мы не станем возражать.
   В этот момент открылась дверь и появилась Кора.
   - Вы останетесь позавтракать? - спросила она. - Потому что, в таком случае, завтрак готов.
   Я остался.
   Я живу в своем собственном доме, но не в двух комнатах в башенке, а занимаю весь особняк, в котором полноправной хозяйкой является теперь моя бывшая квартирантка Кора. Мистер и миссис Винсент собираются провести здесь следующее лето и присмотреть за домом, пока мы будем путешествовать.
   Мистер Баркер, славный малый и замечательный профессионал, ведет мои дела; кроме того, в моем саду нет таких цветов, которые цвели бы так же пышно как те, которые я получил у жены мельника.
   Кстати сказать, когда я в тот знаменательный день вернулся на мельницу, мельничиха встретила меня у дверей.
   - Я долго ожидала вас к завтраку, - сказала она, - но, поскольку вы так и не пришли, то решила, что вы завтракаете у себя дома, и убрала со стола.
   - Значит, вам известно, кто я? - воскликнул я.
   - О, да, сэр, - ответила она. - Поначалу мы ничего не знали, но когда об этом заговорили все, грех было бы не знать.
   - Все! - ахнул я. - А могу ли я узнать, что вы и все остальные говорили обо мне?
   - Видите ли, сэр, - ответила она, - все считали, что вы с подозрением относитесь к вашим арендаторам, и никто этому не удивлялся, поскольку, когда горожане приезжают в деревню, в чужие владения, их нельзя оставлять без присмотра ни на минуту.
   Я не мог допустить, чтобы добрая женщина придерживалась подобного мнения о моих арендаторах, и вкратце рассказал ей все. Она посмотрела на меня восхищенными, повлажневшими глазами.
   - Рада это слышать, сэр, - сказала она. - Мне это очень нравится. Но на вашем месте, я не торопилась бы рассказывать об этом мужу и соседям. Поначалу они могут быть немного разочарованы, поскольку придерживаются о вас высокого мнения, считая, что вы остались здесь только затем, чтобы присматривать за вашими арендаторами.
  

УПРЯМСТВО СЭРА РОЭНА

  
   Зимой, когда мне исполнилось двадцать пять лет, я жил с братом моей матери, доктором Альфредом Моррисом, в Уорбертоне, маленьком провинциальном городке, и начинал там свою медицинскую практику. Весной я получил диплом; дядя настойчиво советовал мне перебраться к нему и стать его помощником, что, - учитывая его возраст (он был пожилым человеком), а также надежду с течением времени получить его многочисленных клиентов, - казалось прекрасным вариантом для меня и моей семьи.
   Я в то время практиковал очень мало, но многому научился, поскольку часто сопровождал дядю во время его профессиональных визитов, даже большему, чем если бы поступил в аспирантуру.
   Я был приглашен провести Рождество с Коллингвудами, собиравшимися устроить вечеринку в своем загородном доме, располагавшемся в двенадцати милях от Уорбертона. Я с радостью принял их предложение и за день до Рождества отправился на конюшню, собираясь нанять лошадь и сани. В конюшне я встретил дядюшку Бимиша, также пришедшего нанять экипаж.
   "Дядюшка Бимиш", как его обычно называли в городке, - хотя я уверен, что он не имел ни племянников, ни племянниц, - был пожилым человеком, оставившим занятия (не знаю, какие именно), поскольку мог позволить себе жить на те деньги, которые у него имелись. Он был хорошим человеком, не очень грамотным, но зато проницательным. Не думаю, чтобы он любил раздавать деньги, но был щедр на добрые дела, и был всегда рад помочь тем, кто нуждался в его помощи.
   Мне очень нравился дядюшка Бимиш; он был не только сам хорошим рассказчиком, но охотно выслушивал мои, и когда я узнал, что он также собирается нанять лошадь и сани, намереваясь провести Рождество в доме своей замужней сестры, а сестра его живет в Аппер-Хилл-Тернпайк, по той же дороге, что и дом Коллингвудов, я предложил нанять сани одни на двоих.
   - Меня это устраивает, - ответил дядюшка Бимиш. - По мне, так лучшего и придумать нельзя. Меньше чем через полмили после поворота на главную дорогу расположен дом моей сестры. Вы высадите меня там, и отправитесь к Коллингвудам, до которых останется не более трех миль.
   Мы пришли к согласию, наняли лошадь и сани, и вскоре после полудня выехали из Уорбертона.
   Сани были хороши, чего нельзя было сказать о лошади. Крупная, чалая, сильная и уверенная в себе, но чересчур осторожная. Дядюшка Бимиш, впрочем, остался ею вполне доволен.
   - Если вы отправляетесь в путешествие на лошади, - сказал он, - вас, в первую очередь, должна заботить ее выносливость. Быстрая рысь хороша на пару миль, но если мне нужно зимой ехать в деревню, мне понадобится точно такая лошадь, как наша.
   Я был с ним не согласен, но мы передвигались довольно приятной трусцой, пока не стемнело, и не пошел снег.
   - Теперь, - сказал я, подхлестывая лошадь, - нам не помешала бы лошадь, которая умеет двигаться быстро, чтобы в пути нас не застала вьюга.
   - Нет, доктор, вы ошибаетесь, - отозвался дядюшка Бимиш. - Нам нужна, прежде всего, сильная лошадь, которая доставит нас, куда нам нужно, несмотря ни на что, а у нас - именно такая. Разве легкий снегопад может серьезно задержать нас?
   Я не любил снег, мы подняли воротники и поехали дальше под звон колокольчиков на дуге.
   Снегопад усиливался, и, что еще хуже, ветер дул нам прямо в лицо, залепляя глаза и мешая править. Я никогда не сталкивался с таким сильным снегопадом. Дорога впереди нас, насколько я мог видеть, вскоре превратилась в сплошную белую полосу от изгороди до изгороди.
   - Самый сильный снегопад в этом сезоне, - заметил дядюшка Бимиш. - Хорошо, что мы выехали пораньше, поскольку, если ветер не стихнет, через пару часов по этой дороге проехать будет невозможно.
   Примерно через полчаса ветер немного утих, и я смог получше рассмотреть окрестности, хотя и не на слишком большое расстояние, поскольку снегопад продолжался.
   - Я подумал, - сказал дядюшка Бимиш, - было бы неплохо, когда мы доберемся до дома Крокера, остановиться и немного согреться. До него осталось совсем немного.
   - Мне бы не хотелось нигде останавливаться, - быстро ответил я. - Со мной все в порядке.
   Некоторое время мы молчали, а потом дядюшка Бимиш заметил:
   - Мне тоже не хочется нигде останавливаться, но кажется странным, что мы не видели дом Крокера. Мы не могли проехать мимо, он расположен очень близко к дороге. Эта лошадь медлительна, доктор, но вот что я вам скажу: она двигается быстрее, чем раньше. С такими лошадьми всегда так. Им требуется много времени, чтобы разбежаться, но они не устают с каждым шагом, а, наоборот, становятся свежее.
   Лошадь, кажется, и вправду двигалась быстрее, но мы все еще не добрались до дома Крокера, что разочаровало дядюшку Бимиша, хотевшего быть уверенным в том, что большая часть дороги для него осталась позади.
   - Должно быть, мы все-таки проехали мимо, - сказал он. - Снег был таким густым.
   Мне не хотелось разочаровывать его, вступая с ним в спор относительно того, миновали мы дом Крокера или еще не добрались до него, но я лучше него видел, насколько медленно двигается наша лошадь.
   Ветер снова принялся дуть нам в лицо, снегопад усилился, но теперь буря, кажется, и в самом деле подбодрила нашу лошадь, и она ускорилась.
   - Вот это зверь! - воскликнул дядюшка Бимиш, отплевываясь, поскольку снег попал ему в рот. - Он понимает, когда нужно прибавить, а когда нет. Мы, должно быть, уже давно оставили позади дом Крокера, и скоро окажемся возле развилки. Давно пора, а то уже начало темнеть.
   Мы все ехали и ехали, а развилка не показывалась. Мы затратили слишком много времени, и хотя лошадь теперь двигалась намного быстрее прежнего, она все равно значительно уступала в скорости даже велосипедисту.
   - Когда мы доберемся до развилки, - сказал дядюшка Бимиш, - вы не сможете ее не заметить. Все, что вам нужно будет сделать, это повернуть налево, и через десять минут мы увидим свет в окнах дома моей сестры. И, скажу вам, доктор, если вы захотите остаться на ночь, она будет очень рада.
   - Премного благодарен, - ответил я, - но я поеду дальше. Еще не поздно, и я рассчитываю сегодня до наступления темноты оказаться у Коллингвудов.
   Мы ехали молча, наша лошадь нагибала шею и тяжело ступала по снегу. На дороге начали образовываться сугробы, но она смело преодолевала их.
   - Вот что значит выносливость, доктор! - воскликнул дядюшка Бимиш. - Хотел бы я знать, какой рысак смог бы пробиться сквозь такие сугробы? Мы выбрали правильную лошадь, но как бы мне хотелось, чтобы она все время шла так быстро.
   Темнело все сильнее и сильнее, но, наконец, мы заметили свет неподалеку впереди.
   - Ничего не понимаю, - сказал дядюшка Бимиш. - Я не помню, чтобы возле дороги располагался какой-нибудь другой дом. Не может быть, чтобы мы проехали мимо жилища Крокера! Если это его дом, я за то, чтобы остановиться. Я не боюсь снежной бури, но было бы безрассудно не сделать этого, поскольку скоро совсем стемнеет, а сугробы будут становиться все больше и больше.
   Я не собирался сдаваться так легко. Мне очень хотелось добраться до места назначения сегодня вечером. Но нас было трое, и один из решающих голосов принадлежал лошади. Прежде чем я успел что-то сообразить, она резко свернула, - так что мы чудом не опрокинулись, - и проследовала в широкие ворота; сделав несколько скачков, к моему удивлению, она внезапно остановилась.
   - Ага! - воскликнул дядюшка Бимиш, вглядываясь. - Я вижу дверь сарая. - И он тут же принялся выбираться из-под одеяла, скрывавшего наши ноги.
   - Что вы собираетесь делать? - спросил я.
   - Открыть дверь сарая и ввести лошадь, - ответил он. - Кажется, она этого желает больше всего. Не знаю, сарай это Крокера или нет. Не похоже, но я могу ошибаться. Так или иначе, мы заведем в него лошадь, а потом пойдем в дом. Эта ночь не для путешествий, доктор, - это совершенно ясно и спорить тут не о чем. Если даже здесь живут не Крокеры, то, в любом случае, я полагаю, христиане.
   У меня не было времени обдумать ситуацию, поскольку дядюшка Бимиш, произнося эти слова, пробрался по снегу к сараю и, обнаружив, что дверь не заперта, распахнул ее. Лошадь сразу же вошла внутрь, к счастью, не встретив никаких препятствий на своем пути.
   - А теперь, - сказал дядюшка Бимиш, - если нам удастся привязать ее здесь, чтобы она не ушла и не натворила дел, то мы так и сделаем, после чего пойдем в дом. - У меня имелся с собой карманный фонарик, и я зажег его. - Джордж! - продолжал дядюшка Бимиш, когда я посветил. - Это обычный сарай. Это не сарай Крокера, но это не важно. Главное, что здесь имеется коновязь.
   Мы привязали лошадь, накрыли ее одеялом, закрыли за собой дверь и медленно направились к задней части дома, к освещенному окну. Поднявшись на небольшое крыльцо, мы остановились возле двери и уже собирались постучать, когда она открылась. В кухне, теплой и освещенной, стояла женщина, по виду - служанка.
   - Входите, - пригласила она. - Я услышала ваш колокольчик. Вы поставили вашу лошадь в сарай?
   - Да, - ответил дядюшка Бимиш, - а теперь нам хотелось бы увидеть...
   - Хорошо, - прервала его женщина, направляясь к внутренней двери. - Подождите минутку здесь, я сейчас ее позову.
   - Это место мне незнакомо, - сказал дядюшка Бимиш, когда мы стояли у кухонной плиты, - но, думаю, здесь живет вдова.
   - Что заставляет вас так думать? - спросил я.
   - Потому что служанка сказала: позовет ее. Если бы в доме был мужчина, она сказала бы: позовет его.
   Через несколько минут женщина вернулась.
   - Она сказала, чтобы вы сняли мокрую одежду и проходили в гостиную. Она сейчас спустится.
   Я взглянул на дядюшку Бимиша, ожидая, что он скажет, но он только подмигнул мне и принялся снимать пальто. Было совершенно ясно: дядюшка Бимиш предполагал, что нам будет предложен ночлег.
   - Ужасная ночь, - сказал он женщине, присаживаясь, чтобы снять калоши.
   - Да, - согласилась она. - Можете повесить пальто на стулья. Это не будет иметь значения, поскольку растаявший снег станет капать на голый пол. А теперь проходите в гостиную.
   Несмотря на разочарование, я был рад оказаться в теплом доме и надеялся, что мы сможем переночевать в нем. Я слышал, как буря яростно стучит в окна, скрытые шторами. В гостиной стояла плита и большая лампа.
   - Присаживайтесь, - сказала служанка. - Она сейчас спустится.
   - Мне кажется, - сказал дядюшка Бимиш, когда мы остались одни, - в этом доме кого-то ждут, скорее всего, на Рождество, и принимают за тех, кто должен был приехать.
   - Я тоже так думаю, - отозвался я. - И мы должны как можно скорее объясниться.
   - Конечно, мы это сделаем, - сказал он, - но скажу только одно: кто бы здесь ни ожидался, он не приедет, потому что попросту не сможет сюда добраться. Но мы должны остаться в этом доме на ночь, независимо от того, доберется сюда этот кто-то или нет, а потому нам следует быть вежливыми и предупредительными в разговоре с хозяйкой дома. Если она относится к одному типу людей, мы предложим ей плату за ночлег и корм для лошади; если к другому - нам следует молчать о деньгах, потому что это рассердит ее. Вам лучше предоставить объяснения мне.
   Я уже собирался ответить, что охотно уступлю ему это, когда дверь открылась, и вошла женщина, - очевидно, хозяйка дома. Она была высокой и худой, старше среднего возраста и просто одета. На ее бледном лице застыло вызывающее выражение, за стеклами очков поблескивали темные глаза, которые, взглянув сначала на дядюшку Бимиша, остановились затем на моем лице. Она сделала шаг в комнату и остановилась, придерживая дверь. Мы оба встали со своих стульев.
   - Вы можете сесть, - резко сказала она, обращаясь ко мне. - Вы мне не нужны. А вы, сэр, - продолжала она, повернувшись к дядюшке Бимишу, - пожалуйста, идемте со мной.
   Дядюшка Бимиш бросил на меня удивленный взгляд, но тотчас же вышел вслед за старой леди из комнаты, и дверь за ними закрылась.
   Минут десять, по меньшей мере, я сидел молча, ожидая, что последует дальше, - очень удивленный произнесенными леди словами, обращенными ко мне, и затянувшимся отсутствием дядюшки Бимиша. Вдруг он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
   - Ну и дела! - сказал он, хлопнув себя по коленям, но очень нежно. - Все складывается не очень хорошо. Нас приняли за врачей.
   - Это плохо только наполовину, - отозвался я. - Что случилось, и чем я могу помочь?
   - Ничем, - быстро ответил он. - То есть - именно вы. Как только мы вышли за дверь, она сразу начала набрасываться на вас. "Полагаю, это тот самый молодой доктор Гловер", - сказала она. Я ответил, что так оно и есть, и она, не дав мне возможности ничего объяснить, заявила, что не хочет иметь с вами никаких дел; что она считает позором превращать дома в больницы для бедняков с целью обучения студентов-медиков; что она слышала о вас, и то, что она слышала, ей не нравится. Все это время мы поднимались наверх, я следовал за ней, а когда она открыла дверь, и мы вошли, первое, что я увидел - это кровать, и в ней какой-то больной. Ко мне сразу, подобно вспышке молнии, пришло понимание ситуации. Посылали за вашим дядей, и я был принят за него. Теперь, когда ситуация стала понятна, нужно было придумать, как и что сказать. Я понятия не имел, с чего начать, к тому же старуха не дала мне времени на раздумья. "Я думаю, у нее не в порядке с головой, - сказала она, - но вам лучше знать. Кэтрин, покажи голову!" При этих словах больная на кровати немного повернулась и сняла с головы простыню. Это была молодая женщина, внимательно посмотревшая на меня, но ничего не сказавшая. Я был в растерянности.
   - Разумеется, так и должно было случиться, - ответил я. - Но почему вы не сказали, что врач не вы - а я? Это было бы достаточно просто объяснить. Она могла бы подумать, что мой дядя не смог приехать, и послал меня, а вы меня сопровождаете. Больную необходимо осмотреть как можно скорее.
   - О ней нужно позаботиться, - согласился дядюшка Бимиш, - а то случится скандал, и нам придется уехать, независимо от погоды. Но если бы вы слышали, что это старуха говорила о молодых врачах, и о вас в частности, вы бы поняли, что ничем не сможете помочь, по крайней мере, сейчас. Впрочем, у меня больше нет времени на разговоры. Я вернулся по делу. Когда старая леди сказала: "Кэтрин, протяни руку!" - и та протянула мне руку, мне ничего не оставалось, как подойти и пощупать ее пульс. Я знаю, как это делается, поскольку мне не раз приходилось это делать за свою жизнь. Потом мне показалось правильным попросить ее показать мне язык; она так и сделал, я посмотрел на него и кивнул. "Вы думаете, у нее что-то с головой?" - шепотом спросила старуха. "Пока рано что-либо говорить, - ответил я. - Мне нужно спуститься вниз за аптечкой. Первое, что нужно сделать, это дать ей лекарство. Сейчас я его смешаю и принесу ей". - У вас ведь с собой есть аптечка?
   - Да, конечно, - ответил я. - В моем пальто.
   - Я так и знал, - сказал дядюшка Бимиш. - Старый доктор может отправиться в гости без аптечки, но молодой обязательно прихватит ее с собой, куда бы ни направлялся. Пожалуйста, достаньте ее, как можно быстрее.
   - Мне кажется, - сказал он, когда я вернулся с кухни с чемоданчиком, - если вы смешаете что-нибудь успокоительное, и если у нее что-то не в порядке с головой, - это ей не повредит. Я дам ей лекарство и всю ночь буду за ней наблюдать. Потом я спущусь к вам и все расскажу, и тогда вы сможете дать ей что-то, что помешает развитию ее болезни, а утром приедет доктор, потому что сегодня он сюда добраться не сможет.
   - Это разумно, - ответил я. - Но что мне ей дать? Сколько ей лет?
   - Возраст не имеет никакого значения, - нетерпеливо сказал дядюшка Бимиш. - Ей может быть двадцать, чуть больше или чуть меньше, - сделайте пока что-нибудь попроще.
   - Я дам ей немного душистой селитры, - сказал я, доставая маленький пузырек. - Вы не попросите у служанки стакан воды и чайную ложечку? А теперь, - продолжал я, быстро приготовив лекарство, - пусть она примет одну чайную ложку сейчас, еще одну - через десять минут, а потом мы посмотрим, продолжать дальнейший прием или нет.
   - За чем мне следует наблюдать? - спросил он.
   - Во-первых, - ответил я, доставая термометр, - вам нужно измерить ей температуру. Вы знаете, как это делается?
   - О, да, - сказал он. - Я проделывал это сотни раз. Она должна держать его во рту пять минут.
   - Да, и пока вы ждете, - продолжал я, - вы должны прежде всего попытаться выяснить, есть ли или были у нее какие-либо признаки бреда. Вы можете спросить старую леди и, кроме того, попытаться узнать сами.
   - Я смогу это сделать, - ответил он. - Я многое повидал.
   - В таком случае, - сказал я, - вам следует обратить внимание, расширены ли у нее зрачки. Вы также можете спросить, не было ли частичного паралича или онемения какой-либо части тела. При проблемах с головой такое случается. Затем вы можете спуститься вниз, якобы для приготовления другого лекарства, и когда все мне расскажете, не сомневаюсь, что дам вам то, что улучшит ее состояние, или же...
   - Нужно продержать ее там до утра, - сказал дядюшка Бимиш. - Вы имеете в виду именно это? Быстрее. Давайте мне градусник и стакан, а когда я снова спущусь, полагаю, вы сможете поставить точный диагноз и приготовить нужное лекарство.
   Он ушел, а я задумался. Я был полон амбиций и энтузиазма в отношении своей профессии. Я был готов многое отдать за одиночную практику, когда только от меня будет зависеть, приглашать мне собрата на консультацию или нет. До сих пор в тех случаях, когда требовалась моя помощь, всегда вызывался второй врач, то есть я практиковал в больнице или у дяди. Возможно, сейчас мне предоставляется прекрасный случай. Я пожалел, что забыл спросить старика, какими он нашел язык и пульс.
   Менее чем через четверть часа дядюшка Бимиш вернулся.
   - Итак, - быстро спросил я, - каковы симптомы?
   - Сейчас я вам все расскажу, - сказал он, присаживаясь. - Я не так тороплюсь, как в прошлый раз, поскольку сказал старухе, что хотел бы немного подождать и посмотреть, как подействует лекарство. На этот раз пациентка заговорила со мной. Когда я вынул градусник у нее изо рта, она сказала: "Вы снова уходите, доктор?" Она говорила быстро и тихо, как будто хотела, чтобы кроме меня ее никто не слышал.
   - Как насчет симптомов? - перебил его я.
   - Хорошо, - сказал он. - Температура девяносто восемь с половиной градусов, что, как я понимаю, вполне нормально.
   - Да, - ответил я. - Но вы ничего не сказали о ее языке и пульсе.
   - Ничего примечательного, - ответил он.
   - Следовательно, - заметил я, - о лихорадке речи нет. Но она вовсе не обязательно сопровождает умственное расстройство. Как насчет расширенных зрачков?
   - Ничего такого я не заметил, - ответил дядюшка Бимиш. - Что касается бреда, я не заметил ни малейшего признака, а когда спросил старую леди относительно анемии, она ответила, что ее не было.
   - А что касается дрожи или озноба?
   - Нет, - ответил он.
   - Беда в том, - сказал я, стоя перед печкой и сосредоточенно размышляя, - что при умственных расстройствах слишком мало симптомов. Если бы я только мог за что-нибудь ухватиться...
   - На вашем месте, - перебил дядюшка Бимиш, - я не стал бы на этом сосредотачиваться. Я просто дал бы ей какое-нибудь успокаивающее средство, чтобы она оставалась в таком состоянии до утра. Если вам это удастся, гарантирую, что любой хороший врач сможет завтра как следует осмотреть ее и взяться за лечение.
   Не обращая внимания на скрытый в этих словах подтекст, я продолжал размышлять.
   - Если бы только мне удалось получить хоть каплю ее крови, - сказал я.
   - Нет, нет! - воскликнул дядюшка Бимиш. - Я не собираюсь вам в этом помогать. Кроме того, во имя Господа, что вы собираетесь делать с ее кровью?
   - Я изучил бы ее под микроскопом, - ответил я. - И узнал бы все, что мне нужно.
   Дядюшка Бимиш скептически относился к подобному методу диагностики.
   - Если вы обнаружите какие-нибудь болезнетворные микробы, то все равно ничего не сможете с ними поделать сегодня вечером, и это только доставит вам лишнее беспокойство, - сказал он. - Я верю, что природа обойдется без вашей помощи, по крайней мере, до утра. Но вы должны дать ей какое-нибудь лекарство, не для ее блага, а скорее для нашего. Если вы этого не сделаете, нас могут попросту вышвырнуть. Разве вы не можете дать ей что-нибудь, что принесет ей пользу независимо от того, чем она больна? Если бы дело было весной, я бы предложил сарсапарилью. Вы могли бы смешать ее с чем-нибудь, и лучшего нельзя было бы и пожелать.
   - К сожалению, у меня нет с собой ничего подобного, - сказал я.
   - А если бы было, - заметил он, - я дал бы это лекарство старухе. Я так понимаю, ей оно нужнее. А теперь извините, доктор, мне пора подняться наверх и посмотреть, как все это действует; не на пациентку, как вы понимаете, а на старуху. Дело в том, что мы прежде всего воздействуем на нее.
   - Вовсе нет, - несколько сурово сказал я. - Я стараюсь сделать все возможное именно для пациентки, но, боюсь, не смогу в полной мере воспользоваться своими знаниями, не осмотрев ее. Не кажется ли вам, что если вы скажете старушке об имеющейся крайней необходимости...
   - Ни слова больше! - воскликнул дядюшка Бимиш. - Я надеялся, что мне не придется об этом говорить, но, видимо, все-таки придется; она сказала, что никогда не допустит того, чтобы кто-нибудь из этих неопытных студентов-медиков, только что вылупившихся из яичной скорлупы, ставил эксперименты над членами ее семьи, а из того, что она сказала, в частности, о вас, я понял - она считает вас именно таким неоперившимся медицинским цыпленком.
   - Но что она может обо мне знать? - возмутился я.
   - Понятия не имею, - ответил он. - Но вернемся к нашим баранам. Что вы собираетесь дать на этот раз? Когда я был молод, врачи говорили: "Если не знаешь, что нужно дать, пропиши каломель".
   - Чушь, чепуха! - пробормотал я, глядя на свой открытый медицинский чемоданчик.
   - Я полагаю, горчичник на затылок...
   - Никуда не годится, - перебил его я. - Погодите-ка... сейчас... да, я знаю, что нужно сделать: я дам ей бромистый натрий - десять гран.
   - Который попадет в цель, если это олень, и пролетит мимо, если это теленок, как говорят охотники? - высказался дядюшка Бимиш.
   - Это, вне всякого сомнения, не повредит ей, - сказал я. - И я совершенно уверен, что от него ей станет лучше. Если случилось умственное расстройство, временно отступившее, это поможет ей пережить период до его повторения.
   - Хорошо, - согласился дядюшка Бимиш. - Давайте его мне, и я пошел. Пришло время мне наведаться наверх снова.
   На этот раз он долго не задержался.
   - Симптомов никаких, но пациентка смотрела на меня так, словно хотела что-то сказать, но не успела, потому что старуха села рядом и словно пустила корни. Но лекарство пациентка приняла; она послушная, как агнец.
   - Это очень хорошо, - сказал я. - Возможно, старая леди считает, что состояние нашей пациентки серьезнее, чем нам кажется.
   - Ей очень хочется, чтобы она поправилась, - ответил дядюшка Бимиш. - По крайней мере, мне так кажется. Кстати, она сказала, что, по ее мнению, нам придется задержаться здесь, пока буря не утихнет, и я ответил, что, да, конечно, добавив, что сегодня ночью этого точно не случится. Кроме того, я сказал, что хотел бы еще раз осмотреть пациентку перед сном.
   В этот момент дверь отворилась, и вошла служанка.
   - Хозяйка сказала, что вам нужно поужинать; ужин будет готов примерно через полчаса. Кому-нибудь из вас следует позаботиться о вашей лошади, поскольку сегодня ночью вы никуда не сможете уехать.
   - Я схожу в сарай, - сказал я, вставая. Дядюшка Бимиш тоже встал и заявил, что пойдет со мной.
   - Думаю, вы сможете найти там немного сена и овса, - сказала служанка, когда мы на кухне надевали пальто и галоши. - Вот вам фонарь. Мы сейчас не держим лошадь, но корм должен был остаться.
   Когда мы пробирались по снегу в сарай, дядюшка Бимиш сказал:
   - Я старался припомнить, где мы оказались, не задавая никаких вопросов, и у меня скоро от этого лопнет голова. Совершенно не помню на дороге этого дома.
   - Возможно, мы сбились с пути, - ответил я.
   - Возможно, - согласился он, когда мы вошли в сарай. - Есть прямая дорога от Уорбертона до развилки неподалеку от дома моей сестры, но есть еще две, уходящие направо и ведущие на восток. Не исключено, что по причине темноты и снегопада, мы свернули на одну из них.
   Лошадь заржала, когда мы подошли.
   - Я бы нисколько не удивился, узнав, - сказал я, - что эта лошадь когда-то принадлежала старухе; в таком случае, она могла свернуть к знакомому месту.
   - Это не так уж невероятно, - сказал дядюшка Бимиш, - и это может объяснить, почему мы не заметили дома Крокера. Во всяком случае, мы оказались здесь, где бы этот дом ни находился, и останемся тут до утра.
   Мы нашли сено, овес и воду в углу сарая и, поставив лошадь в стойло, накрыв ее старыми одеялами и устроив как можно удобнее, вернулись в дом, прихватив с собой свои чемоданы.
   Ужин нам был подан в гостиной, поскольку там было тепло, и служанка сказала, что мы будем есть одни, поскольку "она" спускаться не будет.
   - Мы ее извиним, - сказал дядюшка Бимиш с живостью, которая могла бы вызвать подозрение.
   Мы плотно поужинали, после чего нам показали комнату на втором этаже, по другую сторону холла, где мы должны были спать.
   Мы немного посидели у камина, ожидая развития событий, но поскольку время отходить ко сну быстро приближалось, дядюшка Бимиш отправился в комнату больной с последним визитом.
   На этот раз он оставался наверху всего несколько минут.
   - Она крепко спит, - сказал он. - Старуха говорит, что позовет меня, если я понадоблюсь ночью. Если это случится, вам также придется подниматься и готовить лекарство.
   На следующее утро, очень рано, меня разбудил дядюшка Бимиш, стоявший рядом с моей кроватью.
   - Послушайте, - сказал он. - Я выглянул наружу. Снегопад прекратился, светает. Я был в сарае, покормил лошадь, и вот, что я вам скажу. Еще никто не встал, мне не хочется оставаться и что-либо объяснять этой старухе. Я не люблю ссор рождественским утром. Мы сделали здесь все, что могли, и самое лучшее, что мы можем сделать сейчас, - это убраться отсюда, пока никто не проснулся, оставив записку: мы должны спешно покинуть дом, и пришлем другого врача как можно скорее. Доктор моей сестры живет неподалеку от нее, она может за ним послать. Таким образом, долг наш будет исполнен, а то, что старуха подумает о нас, ни для кого не будет иметь ровно никакого значения.
   - Это меня вполне устраивает, - сказал я, вставая. - Я не хочу здесь оставаться, а поскольку мне все равно не разрешают увидеть пациентку, то и причины оставаться тоже нет. То, что мы уже сделали, с избытком окупает ужин и ночлег, следовательно, наша совесть чиста.
   - Но записку все равно следует написать, - сказал дядюшка Бимиш. - У вас есть бумага?
   Я вырвал листок из своей записной книжки и подошел к окну, где было достаточно светло, чтобы я мог увидеть написанное.
   - Поторопитесь, - сказал дядюшка Бимиш. - Мне ужасно не терпится уехать.
   Я набросал записку, после чего, с чемоданами в руках, мы тихо проследовали на кухню.
   - Этот пол такой скрипучий! - пожаловался дядюшка Бимиш. - Быстрее надевайте пальто и галоши, а записку положите на стол.
   Едва я успел накинуть пальто, как дядюшка Бимиш тихонько вскрикнул и, быстро обернувшись, я увидел входящую в кухню женщину в зимней одежде, с сумкой в руках.
   - О Господи! - прошептал дядюшка Бимиш. - Это же наша пациентка!
   Женщина направилась прямо ко мне.
   - Ах, доктор Гловер! - прошептала она. - Я так рада, что застала вас, прежде чем вы успели уехать!
   Я в изумлении уставился на нее, узнав, даже в тусклом свете. Это была та самая, чье ожидаемое присутствие в особняке Коллингвудов заставило меня принять решение провести там Рождество.
   - Китти! - воскликнул я. - Мисс Берроуз! Что все это значит?
   - Не спрашивайте меня сейчас ни о чем, - сказала она. - Я прошу вас и вашего дядю отвезти меня к Коллингвудам. Полагаю, вы направляетесь туда, потому что они написали, что вы приедете. И - о! - давайте поторопимся, потому что, боюсь, если Джейн заметит нас, она обязательно разбудит тетю. Я видела, как один из вас ходил в сарай, и поняла, что вы собираетесь уезжать, поэтому собралась так быстро, как только могла. Но я должна оставить записку тете.
   - Я уже оставил ей записку, - сказал я. - Но достаточно ли вы здоровы, чтобы ехать?
   - Позвольте мне прибавить еще одну строчку, - улыбнулась она. - Я чувствую себя так же хорошо, как всегда.
   Я протянул ей карандаш, и она поспешно написала что-то на записке, оставленной мною на кухонном столе. Затем, быстро оглядевшись, она взяла большую вилку и, пронзив ею бумагу и дерево стола, оставила в таком положении.
   - Теперь ее не сдует ветром, когда мы откроем дверь, - прошептала она. - Идемте.
   - Вам не нужно идти в сарай, - сказал я. - Мы подъедем прямо к двери.
   - Нет, нет и нет, - ответила она, - я не могу здесь оставаться. Я буду чувствовать себя в безопасности, только выйдя из дома. Я все равно выйду, и мне не хотелось бы ссориться в рождественское утро.
   - Я с вами полностью согласен, - одобрительно заметил дядюшка Бимиш. - Доктор, мы можем отнести ее в сарай так, чтобы она не касалась снега. Пусть она сядет в это кресло, и мы вынесем ее прямо на нем. Она же очень легкая.
   Через полминуты дверь кухни тихо закрылась за нами, и мы понесли мисс Берроуз в сарай. Я пребывал в смятении. Десятки вопросов вертелись у меня на языке, но я не успел задать ни одного из них.
   Мы с дядюшкой Бимишем вернулись на крыльцо за чемоданами, а затем, закрыв заднюю дверь, быстро стали готовиться к отъезду.
   - Полагаю, - сказал дядюшка Бимиш, когда мы вошли в сарай, оставив мисс Берроуз в санях, - что тут у нас проблем не возникнет? Вы, кажется, знаете эту молодую женщину, и она уже достаточно взрослая, чтобы действовать самостоятельно.
   - То, как она хочет поступить, - ответил я, - ни в коей мере не предосудительно. Смею вас в этом уверить. Я понимаю не больше вашего, но знаю, что ее ждут у Коллингвудов, и она желает отправиться именно туда.
   - Прекрасно, - заявил дядюшка Бимиш. - Давайте побыстрее уберемся отсюда, и уже потом попросим объяснений.
   - Доктор Гловер, - сказала мисс Берроуз, когда мы подвели лошадь к карете, - не вешайте колокольчики. Аккуратно спрячьте их под сиденье, как можно тише. Но мы здесь поместимся? Я осмотрела сани, они предназначены только для двоих.
   - Уже поздно беспокоиться об этом, мисс, - сказал дядюшка Бимиш, - но одно можно сказать наверняка. Мы очень вежливы в обращении с дамами, но никому из нас не хочется здесь оставаться. Однако, сани хорошие, мы все разместим в них, как нужно. Мы с вами расположимся на сиденье, а доктор встанет перед нами и будет держать вожжи. В старые времена такой способ передвижения считался нормальным: я имею в виду, чтобы возница правил стоя.
   Багаж был аккуратно уложен, мисс Берроуз и дядюшка Бимиш сели в сани, и я накрыл их большим меховым халатом.
   - Терпеть не могу путешествовать до завтрака, - сказал дядюшка Бимиш, пока я это делал, - особенно в рождественское утро, но так или иначе в этом есть что-то веселое, а, кроме того, ждать завтрака осталось совсем недолго. До дома моей сестры недалеко, там мы остановимся и позавтракаем. После этого я останусь, а вы поедете дальше. Она будет рада встретить моих друзей, как если бы они были ее собственным друзьями. Я совершенно уверен, что сегодня утром у нас на завтрак будут чудесные гречневые лепешки и сосиски.
   Мисс Берроуз озадаченно взглянула на старика, но ничего не сказала.
   - Вы не замерзнете, доктор Гловер? - спросил она.
   - О, моего плаща вполне достаточно, - ответил я. - А поскольку я буду стоять, то не смог бы закутаться в халат, даже если бы у нас имелся еще один.
   На самом деле, мысль о том, что, после того, как мы оставим дядюшку Бимиша у его сестры, дальнейший путь нам предстоит проделать только вдвоем, приводила меня в такое возбуждение, что я едва чувствовал холод.
   - Вам следует быть осторожнее, доктор, - сказал дядюшка Бимиш. - Вы же не хотите подхватить ревматизм в это рождественское утро. Вот попона, на которой мы сидим. Она нам совершенно не нужна, и вам лучше завернуться в нее, когда вы будете править лошадью, чтобы, по крайней мере, согреть ноги.
   - Да, пожалуйста! - присоединилась мисс Берроуз. - Это может показаться смешным, но так рано мы вряд ли кого-нибудь встретим.
   - Ладно! - ответил я. - А теперь, давайте поторопимся.
   Я распахнул дверь сарая и вывел лошадь наружу. Закрыв дверь и постаравшись при этом не шуметь, я забрался в сани, найдя, что места мне вполне хватит. Затем я обернул попону вокруг нижней части своего тела и, поскольку у меня не имелось пояса, чтобы закрепить ее вокруг моей талии, мисс Берроуз любезно предложила мне для этой цели длинную булавку, которую достала из своей шляпки. Невозможно описать восторг, охвативший меня, когда она этим занималась. Тепло поблагодарив ее, я взял вожжи, и мы тронулись в путь.
   - Это хорошо, - прошептала мисс Берроуз, - что я вспомнила о колокольчиках. Мы вообще не создаем никакого шума.
   Это было правдой. Лошадь медленно поднимала копыта и опускала их в мягкий снег, сани беззвучно скользили по нему.
   - Поезжайте прямо к воротам, доктор, - прошептал дядюшка Бимиш. - В такую погоду не имеет никакого значения, ехать по дорожке или нет.
   Я последовал его совету, потому что дорожки все равно не было видно. Мы отъехали совсем чуть-чуть, когда лошадь вдруг остановилась.
   - В чем дело? - тихо спросила мисс Берроуз. - Снег слишком глубокий?
   - Тут канава, - сказал дядюшка Бимиш. - Но она совсем неглубокая. Заставьте ее идти вперед, доктор.
   Я тихонько щелкнул хлыстом, а затем легонько постучал им по спине лошади, но она не двинулась с места.
   - Какой ужас, - прошептала мисс Берроуз, наклоняясь вперед. - Она остановилась совсем близко от дома! Доктор Гловер, что это значит? - Сказав так, она приподнялась у меня за спиной. - Откуда взялся сэр Роэн?
   - Кто это? - быстро спросил дядюшка Бимиш.
   - Эта лошадь, - ответила она. - Это - лошадь моей тети. Она продала ее несколько дней назад.
   - О Господи! - воскликнул дядюшка Бимиш, невольно повысив голос. - Ее купил Уилсон, и теперь ясно как божий день: она привезла нас сюда и теперь не хочет уезжать из дома.
   - Но она должна это сделать, - сказал я, дернув вожжи и снова щелкнув хлыстом.
   - Только не хлещите его, - прошептала мисс Берроуз, - от этого сэр Роэн становится еще более упрямым. Какое счастье, что я вспомнила о колокольчиках! Единственный способ заставить его двигаться - это успокоить его.
   - Но как это сделать? - с тревогой спросил я.
   - Вы должны дать ему сахар и погладить по холке. Если бы у меня был сахар, и я могла бы вылезти...
   - Но у вас его нет, и вы не можете вылезти, - сказал дядюшка Бимиш. - Попробуйте еще раз, доктор!
   Я нетерпеливо дернул вожжи.
   - Ну же! - как можно тише прикрикнул я. Но лошадь не тронулась с места.
   - А у вас в аптечке нет ничего, чтобы его успокоить? - спросил дядюшка Бимиш. - Что-нибудь сладкое, что ему бы понравилось?
   На мгновение я ухватился за это нелепое предложение, и мысленно пробежался по содержимому моих маленьких бутылочек. Если бы я знал норов сэра Роэна, то небольшое количество бромистого натрия в его утреннем рационе могло бы к настоящему моменту смирить его упрямство.
   - Если бы я смог высвободиться из этой попоны, - сказал я, нащупывая булавку позади себя, - я вышел бы и вывел его.
   - Вы не можете этого сделать, - сказала мисс Берроуз. - Вы можете оторвать ему голову, но он с места не сдвинется. Я прекрасно его знаю.
   В этот момент на втором этаже дома поднялась оконная рама; позади нее, не далее тридцати футов от нас, стояла пожилая женщина, закутанная в серую шаль; ее глаза сверкали за стеклами больших очков.
   - Кажется, вы застряли, - саркастически заметила она. - Пожалуй, даже посильнее, чем вилка в моем кухонном столе.
   Мы ничего не ответили. Не знаю, как выглядела и чувствовала себя мисс Берроуз или дядюшка Бимиш, но что касается меня, то я густо покраснел. Я сильно хлестнул коня и крикнул ему, чтобы он двигался, да поживее. Теперь не было нужды говорить тихо.
   - Не нужно проявлять жестокость по отношению к бессловесным животным, - сказала старая леди. - Вам все равно не сдвинуть его с места. Он никогда не любил снег, особенно когда нужно было уезжать из дома. Вы очень живописно выглядите, молодой человек, с этой попоной, обернутой вокруг вас. Вы совсем не похожи на практикующего врача.
   - Мисс Берроуз, - воскликнул я, - пожалуйста, вытащите вашу булавку из попоны. Если я смогу добраться до лошади, я заставлю ее двигаться.
   Но она, казалось, не услышала меня.
   - Тетя, - воскликнула она, - вам должно быть стыдно, стоять там и смеяться над нами. Мы имеем полное право уехать, если нам этого хочется, и вы не должны над нами смеяться.
   Старая леди не обратила на это замечание никакого внимания.
   - А вот и фальшивый доктор, - сказала она. - Интересно, как он сейчас себя чувствует.
   - Фальшивый доктор! - воскликнула мисс Берроуз. - Я ничего не понимаю.
   - Юная леди, - сказал дядюшка Бимиш, - я не фальшивый доктор. Я собирался рассказать вам все, как только представится возможность, но она мне не представилась. Послушайте, леди, позволю себе напомнить, я не утверждал, будто я врач. Я сказал, что умею ухаживать за больными, и вы не можете отрицать, что у меня это неплохо получилось.
   Фигура в окне ничего не ответила на эти слова.
   - Кэтрин, - сказала она, - я не могу стоять здесь и мерзнуть, но я желаю знать одно: ты твердо решила выйти замуж за этого молодого доктора в попоне?
   Этот вопрос прозвучал подобно разрыву бомбы прямо посередине саней.
   Я никогда не просил Китти выйти за меня замуж. Я любил ее всем сердцем и душой и надеялся, почти верил, что она любит меня. Когда мы сегодня утром, высадив дядюшку Бимиша у его сестры, должны были остаться вдвоем, я намеревался сделать ей предложение.
   Вопрос старой леди поразил меня, подобно вспышке молнии в морозном воздухе зимнего утра. Я бросил бесполезные вожжи и повернулся. Лицо Китти пылало. Она сделала движение, словно собиралась выпрыгнуть из саней и убежать.
   - О, Китти! - воскликнул я, наклоняясь к ней. - Ответьте ей "да"! Умоляю, умоляю, умоляю вас сказать ей "да"! О, Китти! Если вы не скажете это, этот день станет самым несчастным в моей жизни.
   Мгновение Китти смотрела мне в глаза, а потом сказала:
   - Да, я твердо намерена выйти за него замуж!
   С ловкостью юноши, дядюшка Бимиш сбросил с себя халат и выскочил в глубокий снег. Затем, повернувшись к нам, снял шляпу.
   - О Господи! - сказал он. - Никогда не видел, чтобы подобные дела совершались с такой скоростью. Сударыня! - воскликнул он, обращаясь к старой леди. - Вы должны ощущать огромную гордость за то, что случилось под вашим окно этим рождественским утром. И теперь самое лучшее, что вы можете сделать, это пригласить нас всех на завтрак.
   - Вам придется войти, - сказала она, - или остаться там и замерзнуть насмерть, потому что эта лошадь вас не повезет. И если моя племянница действительно намеревается выйти замуж за этого молодого человека и зашла так далеко, что собиралась убежать с ним, - и с фальшивым доктором, - конечно, мне больше ничего не остается, как пригласить вас позавтракать. - С этими словами она закрыла окно.
   - Договорились, - сказал дядюшка Бимиш. - Стойте спокойно, доктор, я отведу лошадь к задней двери. Думаю, если ее повести назад, она не будет упрямиться.
   Сэр Роэн, действительно, не возражал, и позволил отвести себя к кухонному крыльцу.
   - А теперь, ангелочки, выходите, - сказал дядюшка Бимиш, - и отправляйтесь в дом. Я пока займусь лошадью.
   Джейн, улыбаясь, открыла кухонную дверь.
   - Счастливого Рождества вам обоим! - сказала она.
   - Счастливого Рождества! - ответили и мы, и каждый пожал ей руку.
   - Идите в гостиную и погрейтесь, - сказала Джейн. - Она скоро спустится.
   Не знаю, сколько времени мы просидели в гостиной. Нам было, что сказать друг другу, и мы не умолкали. Помимо всего прочего, нам удалось получить некоторые объяснения событий предыдущей ночи. Китти коротко рассказала свою историю. Она и ее тетя, к которой она приехала в гости и которая хотела, чтобы племянница осталась у нее, пару дней назад поссорились. Китти не терпелось поехать к Коллингвудам, а старая леди, по какой-то причине ненавидевшая эту семью, возражала. Но Китти была непоколебима и не сдавалась до тех пор, пока не обнаружила, что тетя зашла далеко и избавилась от своей лошади, а это делало невозможным путешествие в такую погоду, поскольку мимо ее дома не проезжали дилижансы. Китти была сиротой, но у нее имелся опекун, который пришел бы ей на помощь, но она не могла написать ему, и пришла в отчаяние. Она не ела, не пила, не говорила и предпочитала пребывать в одиночестве.
   - Спустя сутки, - сказала Китти, - тетушка ужасно испугалась и подумала, что у меня что-то с головой. Ее семья была буквально помешана на подобного рода болезнях. Я знала, что она послала за доктором, и была этому рада, поскольку рассчитывала на его помощь. Должна признаться, я была удивлена, увидев мистера Бимиша, поскольку рассчитывала увидеть мистера Морриса. А теперь расскажите, как оказались здесь вы.
   - Итак, - сказала она, когда я закончил, - вы понятия не имели, кому выписываете ваши лекарства! Пожалуйста, скажите, что это были за средства, которые вы мне присылали, и которые я принимала, как послушная девочка?
   - Да, я этого не знал, - ответил я, - но я передал вам шестьдесят капель самой глубокой, самой сильной любви, смешанных в стакане воды с совершенным обожанием.
   - Чепуха! - сказала Китти, покраснев, и в ту минуту в дверь постучал дядюшка Бимиш.
   - Я решил зайти и сообщить вам, - сказал он, что завтрак будет подан через минуту. Я обнаружил, что в нем присутствуют гречневые лепешки, и уговорил Джейн добавить в меню сосиски. Счастливого Рождества вам обоим! Хотелось бы сказать большее, но вон идут старая леди и Джейн.
   Завтрак выглядел странно. Старая леди держалась с необыкновенным достоинством. Она ни словом не обмолвилась ни о Рождестве, ни о том, что случилось, но говорила с дядюшкой Бимишем об общих знакомых в Уорбертоне.
   У меня практический ум и, несмотря на испытываемую мною радость, я не мог не ощущать некоторого беспокойства по поводу того, что произойдет, когда завтрак кончится. Но едва мы собирались подняться из-за стола, послышался громкий звон колокольчиков. Старушка встала и подошла к окну.
   - Ну вот! - сказала она, поворачиваясь к нам. - Как это здорово! Снаружи стоят сани, запряженные двумя лошадьми, вожжи держит в руках возница, а на заднем сиденье расположился джентльмен, который, я уверена, и есть доктор Моррис, проделавший такой путь в это холодное утро, чтобы увидеть пациентку, о которой я ему сообщила. Кто скажет ему, что произошла дурацкая ошибка?
   - Дурацкая ошибка! - воскликнул я. - Ждите здесь, я пойду и объясню ему все.
   Когда я вышел из дома и подошел к саням дяди, он был поражен.
   - Я присяду, дядя, - сказал я, - и если вы позволите Джону медленно вести лошадей по двору, расскажу вам, как я здесь оказался.
   Рассказ мой оказался гораздо длиннее, чем я ожидал, и Джон гонял лошадей взад-вперед, должно быть, не менее получаса.
   - Ну, - сказал, наконец, дядя, - я никогда не видел твоей Китти, но знал ее отца и мать, а потому пойду и взгляну на нее. Если она мне понравится, я отвезу вас к Коллингвудам, а дядюшку Бимиша - в дом его сестры.
   - Вот что я вам скажу, молодой человек, - сказал на прощание дядюшка Бимиш, - вам следовало бы купить ту чалую лошадь. В это Рождество она оказалась для вас настоящим ангелом-хранителем.
   - О, лучше этого не делать! - воскликнула Китти. - Иначе все его пациенты поумирают в ожидании, пока он до них доберется.
   - Если, конечно, они у него будут, - добавил дядя.
  

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

  
   - Ну, что ж, сэр, - сказал старый Сайлас, плотно набив трубку, раскурив ее и хорошенько затянувшись, - сейчас задует ветер, приближается Рождество. Но нет никакого смысла торопить ни то, ни другое, потому как иногда и то, и другое случается раньше, чем тебе этого хотелось бы.
   Сайлас сидел на корме маленькой парусной лодки, принадлежавшей ему; он по временам брал в нее пассажиров из Сэндпорта, чтобы устроить им прогулку под парусом, или же использовал для более законного, но менее прибыльного занятия - рыбной ловли. В тот день он устроил короткую экскурсию молодому мистеру Ньюдженту по той части Атлантического океана, чьи воды обрушиваются волнами на побережье Сэндпорта. Сейчас было трудно, если не сказать невозможно, вернуть его обратно, поскольку ветер понемногу стихал, пока не стих совсем. Впрочем, мистеру Ньюдженту, для которого морской опыт был так же нов, как и морской костюм из голубой фланели, в который он был одет, больше нравилось спокойствие и монотонность накатывающих волн. Он достал сигару, закурил, после чего заметил:
   - Я без труда могу себе представить, что ветер поднимется раньше, чем вы, моряки, захотите, но совершенно не понимаю, каким образом слишком рано может наступить Рождество.
   - Оно, можно сказать, прямо-таки обрушилось на меня, когда я был к этому совершенно не готов, - ответил Сайлас.
   - И как же это случилось? - спросил мистер Ньюджент, поудобнее устраиваясь на жесткой банке. - Если это какая-то история, мне было бы любопытно ее услышать. Сейчас самое лучшее время для морской истории.
   - Хорошо, - ответил старый Сайлас. - Я вам ее расскажу.
   Босоногий мальчишка, чьей обязанностью было оставаться на носу и следить за кливером, почуяв запах морской байки, направился к корме и занял наиболее подходящую позицию, - как успел подметить мистер Ньюджент, - на мешке с балластом на дне лодки.
   - Почти пятнадцать лет назад, - начал Сайлас, - я плыл на барке "Мэри Аугуста" в Сидней, Новый Южный Уэльс, с грузом консервов. Мы находились где-то на сто семидесятом градусе долготы и нулевом широты, и это было двадцать второе декабря, когда нас накрыл обычный в тех широтах тайфун, несший нас вперед в течение полутора дней. Он сорвал штормовые паруса. Он сорвал канаты, ванты и тросы такелажа. Он сорвал все шлюпки. Он снес каюту кока на палубе и много чего еще. Он сорвал люки и отбросил их в море с подветренной стороны примерно на милю. Прежде, чем стихнуть, он смыл капитана и часть экипажа, так что остались только трое: я, Том Симмонс, второй помощник, и Энди Бойл, парень с гор Андирондак, никогда прежде не бывавший в море. Поскольку он был исключительно сухопутным человеком, ветер и вода по праву должны были унести его, как унесли капитана и шестнадцать отличных матросов. Но у него были руки длиной в одиннадцать дюймов, и по этой причине с его хваткой не мог справиться ни один тайфун. Энди рассказывал, что его отец был мельником в Йорке; среди команды ходили слухи, что его дед и прадед также были мельниками; и то, как семья получила такие большие руки, было связано с их привычкой прихватывать кварту-другую зерна или муки у своих клиентов. Впрочем, он был добродушным парнем и никогда не сердился, если я говорил ему, чтобы он держал свои руки подальше от фалов.
   Мы вымокли до костей, пропитались солью, нас здорово потрепало. Но, так или иначе, мы выдержали, пока ветер не стих, а затем принялись осматриваться, чтобы понять, как обстоят дела. Вода проникла в открытые люки, судно наполовину наполнилось водой и осело так, что со стороны, наверное, походило на баржу, груженую гравием. Пока нас трепало бурей, мы ничего не ели и не пили, и были довольно голодны. Мы отыскали бочонок с водой, который оказался в полном порядке, и коробку с сухарями, которые превратились в мягкие булочки, настолько они пропитались морской водой. Мы съели столько, чтобы утолить голод, а остальные разложили на солнце, высушить. Мы не решались спуститься вниз, поскольку море все еще волновалось, и плававшие в трюме предметы представляли опасность. Однако мы достали кусок брезента и прикрепили его к остатку грот-мачты, чтобы было, где посидеть и поговорить. Но что поразило нас больше всего, так это - что судно было нагружено большим количеством вкусных вещей, которые нисколько не пострадали, поскольку морская вода не могла проникнуть через жестяные банки, в которых они были запаяны, - а мы были вынуждены довольствоваться подмоченными сухарями. Не было никакой возможности преодолеть шесть или семь футов воды и пространство между палубами, заполненное обломками рангоута, бревнами, ящиками и другими плавучими предметами. Все это двигалось, колыхалось и стучало каждый раз, когда судно подбрасывало волной.
   Как я уже говорил, Том был вторым помощником, а я - боцманом. "Нам нужно соорудить что-нибудь вроде сигнала бедствия и установить его, - сказал я Тому, - чтобы нас сняли, если заметят". На что он ответил: "В этом нет никакого смысла, потому что нас отнесло в сторону от торговых путей, а чем больше мы будем трудиться, тем сильнее нам будет хотеться есть, при наших-то скудных запасах".
   Услышав эти слова Тома, я принялся размышлять над ними. Будучи вторым помощником, он мог по праву командовать этим судном. Но было легко понять, что если он ничего не станет приказывать, нам с Энди ничего не придется делать. Было похоже, что всю свою решительность он потратил на то, чтобы продержаться во время тайфуна. А сейчас он просто хотел устроиться поудобнее, пока не настанет время отправиться к Дэви Джонсу, - и, скорее всего, полагал, что даже тот окажется не в состоянии поместить его в большее пекло, чем то, в которое превратилась сейчас палуба. Поэтому я окликнул Энди, переворачивавшему сухари. "Энди, - сказал я ему, когда он забрался под парус, - сейчас мы устроим голосование, кому быть шкипером. Том, кажется, вот-вот скиснет. Так вот, он - один кандидат, а я - другой. Итак, за кого ты голосуешь? И запомни, юноша, в таком деле ошибиться нельзя". - "Я голосую за тебя", - говорит Энди. "Принято! - сказал я. - Теперь я хочу, чтобы вы оба помнили: я - капитан того, что осталось от "Мэри Аугусты", и вы оба должны подчиняться моим приказам". Если Дэви Джонсу пришлось бы сделать то, что предложил ему сделать Том Симмонс, старик до скончания веков был бы занят. Но я позволил Тому высказаться, зная, что это приведет его в чувство, поскольку поделать он все равно ничего не мог: нас с Энди было двое против одного. Довольно скоро мы все принялись за работу и подняли рей, который закрепили на обломке фок-мачты, привязав к нему рубашку Энди.
   Пропитанные морем и высушенные солнцем сухари были довольно грубой пищей, как вы можете себе представить, но мы съели их так много в тот день, и, соответственно, выпили так много воды, что на следующий день я был вынужден ввести режим строгой экономии. "Сегодня канун Рождества, - сказал Энди Бойл, - а вечером - сочельник, и это очень тяжело, сидеть здесь, не имея даже такого запаса сухарей, как нам хотелось бы, и при этом думать, что трюм этого корабля набит всякими вкусностями и деликатесами". - "Заткнись и не вспоминай о Рождестве! - проворчал Том Симмонс. - Я вспоминаю своих двух детишек в Бангоре, которые готовы отморозить себе пальцы на ногах и носы, но все равно повесить чулки на каминную полку, не задумываясь о том, что их отцу угрожает голодная смерть". - "Конечно, они не повесили бы их, - сказал я, - если бы знали, в какую передрягу ты угодил, но они этого не знают, и какой смысл ворчать на них только за то, что они хотят немного повеселиться?" - "Ну, - сказал Энди, - вряд ли они могли бы быть веселее меня, если бы я мог достать кое-что из того, что плавает в трюме. Я славно поработал во Фриско в течение недели, своими руками укладывая эти ящики, и названия всех этих деликатесов были написаны на внешней стороне большинства из них; можете мне поверить, у меня слюнки текли, хотя я не был голоден, когда я читал их. Там есть ростбифы, и жареная баранина, и утки, и куры, и суп, и горох, и фасоль, и сливовый пудинг, и мясной пирог..." - "Черт бы тебя побрал с твоим мясным пирогом! - рявкнул Том Симмонс. - Хватит с тебя и этих соленых сухарей! И ни слова больше ни о каких мясных пирогах!" - "А еще, - продолжал Энди, - там были консервированные персики, груши, сливы, вишни..."
   На раскаленной палубе это звучало так привлекательно, что я не выдержал, наклонился к нему и сказал: "Послушай, если ты не заткнешься и не перестанешь говорить о том, что лежит внизу, и что мы никак не можем достать, то отправишься за борт!" - "Руки коротки!" - с усмешкой сказал Энди. - "Они длиннее, чем ты можешь себе представить, - ответил я, - если ты примешь во внимание руки Тома и мои", - намекая на его одиннадцатидюймовый обхват. Энди ничего не сказал, но через некоторое время подошел ко мне, когда я оглядывал горизонт, и сказал: "Полагаю, ты не будешь против, если я нырну в трюм сразу за фок-мачтой, где, кажется, обломков не так много, и посмотрю, нельзя ли чего-нибудь поднять?" - "Если хочешь, ты можешь это сделать, - ответил я, - но только на свой страх и риск. В моей конторе тебе страховку не оформят". - "Ладно, - сказал Энди, - но если мне удастся добраться до ящиков, вам с Томом придется питаться только солеными сухарями". - "Послушай меня, парень, - сказал я, поскольку ему было всего девятнадцать, - тебе лучше держаться подальше от этого места. - Тебя просто размажет по обшивке. А что касается перемещения тяжелых ящиков, которые сейчас раздулись от воды и превратились как бы в часть корабля, то с таким же успехом ты мог бы попытаться вытащить один из шпангоутов "Мэри Аугусты"". - "Я все-таки попробую, - сказал Энди, - потому что завтра Рождество, а если мне повезет, то завтра у меня будет приличный рождественский ужин". Я не стал возражать, поскольку он был хорошим пловцом и ныряльщиком, а кроме того, надеялся, что ему все-таки что-нибудь удастся раздобыть, потому что Рождество становится самым худшим днем в году, если встречать его с пустым желудком, а именно это нам и грозило.
   Около двух часов он плавал, и нырял, и выныривал, и отфыркивался, и уворачивался от всяких плававших предметов, потому что на поверхности моря все еще была зыбь. Но даже если бы он плавал как сардина, то все равно не смог бы найти ящики с консервами. Нырять вниз через люки, сломанные переборки, разыскивать ящики под семью футами морской воды - работенка не из легких. И хотя он сказал, что нащупал край ящика, показавшимся ему похожим на тот, в котором были упакованы мясные пироги, он не смог сдвинуть его с места, как если бы это был обломок фок-мачты. Если бы мы могли выкачать воду из трюма, то смогли бы вытащить любую часть груза, но в том состоянии, в котором находился корабль, мы не могли добраться даже до судовых запасов, в основной своей массе, конечно, испорченных, в то время как с консервами ничего не случилось. Насосы оказались разбиты или повреждены, когда мы попытались ими воспользоваться, но даже если бы они были в полном порядке, нам троим ни за что не удалось бы откачать воду, имея рацион в три сухаря, и то, только на пару дней.
   Наконец, он выбрался, такой измученный, что, едва успев одеться, - это не отняло много времени, - растянулся под парусиной и заснул, вскоре принявшись бормотать о жареной индейке, пироге клюквенном и пироге с мясом, и о всякой всячине, большая часть которой, как нам было известно, находилась у нас под ногами. Том Симмонс не выдержал и, наконец, рявкнул: "Давай выкинем его на солнце, и пусть готовит, что угодно. Я больше не могу этого слышать!" Но я не хотел, чтобы с Энди так обращались. Я ограничился тем, что дал парню хорошего пинка под ребра, чтобы он перестал бормотать, поскольку я был голоден ничуть не меньше Тома, и, так же как он, не мог спокойно слушать глупости о рождественском ужине.
   Солнце перевалило за полдень, когда Энди проснулся и выполз наружу, собираясь размяться. Примерно через минуту он издал такой вопль, что мы с Томом подпрыгнули. "Парус! - заорал он. - Парус!" И вы можете биться об заклад на свою жизнь, молодой человек, не прошло и полсекунды, как мы с Томом выскочили из-под брезента и встали рядом с Энди. "Вон он! - крикнул он. - Не далее мили с подветренного борта!" - Я взглянул и сказал: "Это не парус! Это сигнал бедствия! Разве ты не видишь, бродяга, что звезды и полосы расположены вверх ногами?" - "Ну да, так и есть", - пробормотал Энди, и как-то сразу сник. А Том принялся рычать так, словно кто-то обманом лишил его полугодового жалования.
   Флаг, замеченный нами, располагался на корпусе парохода, дрейфовавшего в нашу сторону, пока мы сидели под парусиной. Было очевидно, что тайфун здорово потрепал и его, поскольку он лишился мачт и дымовой трубы. Однако надводная часть его корпуса позволяла ему дрейфовать под напором ветра, в то время как остаток нашего барка сидел настолько глубоко, что мы вообще не двигались. На борту были люди, они увидели нас и принялись махать руками и шляпами, а мы с Энди - махать им в ответ; но нам оставалось только ждать, пока они не окажутся поближе, поскольку у нас не имелось шлюпок, и мы не могли добраться до них, даже если бы очень хотели.
   "Хотел бы я знать, чем это старое корыто хорошо для нас, - сказал Том Симмонс. - Они все равно не могут взять нас на буксир. Это выглядело бы так, словно слепой ведет слепого". Но Энди заявил: "Нам лучше было бы оказаться там, поскольку он не сильно затоплен и, более того, я полагаю, его запасы не пропитались соленой водой". В этом был какой-то смысл, и, когда пароход приблизился к нам на расстояние полумили, мы с радостью увидели, что от него отошла шлюпка с тремя мужчинами. Это была странная шлюпка, с низкой осадкой и плоская, не похожая ни на одну из тех, какие я когда-либо видел. Но двое гребцов знали свое дело, вскоре шлюпка причалила к борту нашего судна, и трое мужчин поднялись на палубу. Один из них оказался первым помощником капитана парохода, и, узнав, что с нами случилось, он поведал свою историю, оказавшуюся подлиннее нашей. Его пароход "Морской полумесяц", водоизмещением в девятьсот тонн, вышел из Фриско в Мельбурн, примерно за шесть недель до нас. Они шли около двух недель, когда сломалась паровая машина, но они починили ее; затем она сломалась снова, серьезнее, чем прежде, так что они не смогли ее запустить. Они шли под парусами около месяца, продвигаясь очень медленно, пока на них не обрушился тайфун, оставивший их палубу такой же чистой, как наша, но люки не были задраены, и из команды, спустившейся вниз, не пропал ни один человек. Теперь, однако, у них не имелось ни воды, ни провизии, поскольку за неделю до аварии они щедро поделились ими с терпевшим бедствие французским бригом. Увидев нас, они были уверены, что мы им поможем. Но когда я сообщил помощнику, что мы в точно таком же положении, что и они, у него отвисла челюсть, а лицо вытянулось и стало размером с руку Энди. Как бы то ни было, он сказал, что пошлет шлюпку на пароход, чтобы переправить сюда возможное количество людей, и тогда станет ясно, сможем ли мы объединенными усилиями добраться до наших запасов. Даже если они окажутся пропитанными морской водой, это все-таки лучше, чем ничего. Часть груза "Морского полумесяца" состояла из инструментов и оборудования для австралийских железнодорожных подрядчиков, и помощник сказал матросам, чтобы они привезли все, что можно было бы использовать для выуживания припасов. Их корабельные шлюпки были смыты, и осталась только одна лодка, подобная той, какая используется для лодочных прогулок, в разобранном виде хранившаяся в трюме. Она совершенно не была приспособлена для моря, но волнение не было сильным, и когда она вернулась, в ней находились капитан, пятеро матросов, цепи и инструменты.
   Мы с парнями работали почти целый день и вытащили пару бочонков воды, оказавшихся в полном порядке, поскольку они были надежно закупорены, много сухарей, пропитавшихся морской водой, и полбочонка мяса, хотя трое или четверо мужчин ныряли несколько часов. Мы порезали мясо и съели его сырым, после чего капитан отправил немного на пароход, который проплывал мимо нас с подветренной стороны и удалился бы от нас, если бы капитан, пока мы работали, с помощью каната, не привязал наше судно к нему.
   Той ночью капитан взял нас троих, а также провизию, которую мы достали, на аборт своего парохода, где условия были значительно лучше, чем на полузатонувшей "Мэри Аугусте". Перед тем как мы легли спать, он отвел меня на корму и поговорил со мной как с капитаном моего судна. "В трюме вашей развалюхи, - сказал он, - находится ценный груз, не испорченный морской водой. Если бы вы смогли доставить его в порт, это принесло бы вам много денег, поскольку владельцы судна не смогли бы отказаться заплатить вам за то, что вы сохранили его. Так вот, что я намерен сделать. Я буду держаться рядом с вами; у меня на борту есть механики, которые приведут в порядок ваши насосы и откачают воду. После того, как ваше судно вновь окажется на плаву, мы займемся нашим пароходом; до сегодняшнего дня я полагал, что в этом нет никакого смысла, но, рыская среди нашего груза, обнаружил, что детали некоторого оборудования, которое мы везли, можно переделать и использовать для починки нашей паровой машины. У нас на борту имеется мастерская, и я верю, что мы сможем приспособить их и заставить нашу машину работать. Затем я отбуксирую вас в Сидней, и мы разделим вырученные деньги. Я ничего не получу за спасение своего судна, поскольку являюсь его капитаном, но вы - совсем другое дело, потому что спасете ваше судно и его груз, его капитаном не являясь".
   Я вовсе не был уверен, что хочу взять на себя ответственность за "Мэри Аугусту" ради спасения судна, а не самого себя, но не стал говорить об этом вслух и спросил капитана, как он намерен выживать все это время.
   - О, мы без труда доберемся до ваших запасов, - сказал он, - когда вода будет откачана. - "Но они, в основном, окажутся испорченными", - возразил я. - "Это не имеет значения, - пожал плечами он. - Человек будет есть все, что угодно, если не может получить ничего другого". - После этого он ушел, оставив меня в тяжких раздумьях.
   - Должен признаться, молодой человек, и можете мне поверить, если хоть немного разбираетесь в подобных вещах, что мысль о куче денег была очень заманчива для такого парня, как я, которого дома ждала девушка, готовая выйти за него замуж, и который не мечтал ни о чем лучшем, кроме как иметь свой собственный домик, свое собственное хозяйство и свое собственное судно. Но пока я раздумывал над этим, а также над тем, удастся ли капитану доставить нас в порт, подошел Энди Бойл и присел рядом. - "Я схожу с ума, - сказал он, - при мысли о том, что сегодня Рождество, а нам придется встретить его с той дрянью, которую мы выудили из трюма, в то время как жареная индейка, сливовый пудинг и пирог с мясом находятся от нас на расстоянии вытянутой руки, и мы никак не можем их достать". - "Тебе не следует так часто думать о еде, Энди, - сказал я, - но если уж ты взялся перечислять, то я бы на твоем месте не забыл о консервированных персиках. О Господи! В такое Рождество, как это, я был бы самым счастливым человеком в океане, если бы смог достать консервированные персики". - "Есть способ, - сказал тогда Энди, - добраться хотя бы до некоторых ящиков. Часть груза на пароходе - это пиропатроны, электрические батареи и тому подобное; на его борту имеется человек, готовый взять все на себя. Я поговорил с ним, и он сказал, что будет вполне достаточно опустить маленький заряд к нашему грузу и взорвать его". - "И что толку? - спросил я. - Взрывать его среди ящиков?" - "Некоторые будут повреждены, - ответил он, - а крепление других может ослабеть настолько, что они всплывут, и тогда мы без труда достанем их, особенно те, в которых упакованы пироги, потому что они довольно легкие". - "Отвали, Энди! - сказал я. - Все это чепуха" - И он отвалил.
   Но идеи, с которыми он подходил ко мне, не пропадали втуне, и когда я лежал на спине на палубе, глядя на звезды, последние иногда складывались в маленький домик с маленькой женщиной, готовящей еду у очага, и маленькой шхуной, стоящей на якоре у самого берега. А потом они собирались вместе, пока не становились похожи на кучу новеньких консервных банок, со всякими вкусностями внутри, особенно консервированными персиками - большими, белыми, мягкими и прохладными, каждый из которых был разрезан пополам, без косточки, наполненный прохладным сладким соком. Клянусь Небом, сэр, сама мысль о такой консервной банке заставляла меня стучать ногами по палубе! Я был ужасно голоден и съел много солонины, так что теперь от одной мысли о ней, пусть даже и приготовленной, у меня начинало крутить живот. Я снова взглянул на звезды; маленький домик и маленькая шхуна исчезли, а все небо было заполнено только новенькими, сверкающими консервными банками.
   Утром он снова пришел ко мне. "Ты принял решение? - спросил он. - Как насчет того, чтобы прикупить чего-нибудь вкусненького к рождественскому ужину?" - "Черт бы тебя побрал! Ты говоришь так, будто все, что нужно сделать, - это пойти и взять это вкусненькое". - "Я думаю, это именно то, - сказал он, - что случится, если мы воспользуемся помощью моего человека". - "Угу, - отозвался я, - и при этом разнести большую часть груза в щепки, и повредить "Мэри Аугусту" так, что у нее не будет ни единого шанса добраться до порта". - После чего я рассказал ему о предложении капитана и о том, что собираюсь сделать с полученными деньгами. "Небольшой заряд, - твердил Энди, - вот все, что нам нужно, он не причинит судну ни малейшего вреда. Кроме того, я не особо верю словам капитана о ремонте его паровой машины. Вряд ли что-то заставит ее снова работать, равно как и "Мэри Аугусту" - двигаться. На твоем месте я предпочел бы рождественский ужин сейчас, чем дом и жену в неясной перспективе". "Я подумываю жениться на девушке из Австралии", - сказал я, а Энди ухмыльнулся и заявил, что я никогда ни на ком не женюсь, даже если мне придется всю оставшуюся жизнь прожить на хлебе и воде.
   Вскоре после этого я отправился к капитану и рассказал ему об идее Энди, но она его не воодушевила. "Это ваш корабль, а не мой, - сказал он, - и если вы хотите попытаться добыть из него ужин, я вам мешать не стану. Но если хотите знать мое мнение - вы просто повредите судно и ничего не достанете". - Как бы то ни было, я переговорил с человеком Энди, и тот заверил, что все можно будет сделать, не нанеся кораблю никаких повреждений. Все матросы были "за", поскольку никто из них не забыл, что сегодня - Рождество. Правда, Том Симмонс сильно беспокоился по этому поводу; он полагал, что ему причитается некая доля, если "Мэри Аугуста" будет доставлена в порт. Он был эгоистичным человеком, этот Том, такова была его натура, и, я думаю, он ничего не мог с этим поделать.
   Это было незадолго до того, как я опять ощутил страшный голод, но если бы я попытался найти хоть что-нибудь из того, что мы вытащили накануне, то не нашел бы ничего, поскольку за ночь все было съедено подчистую. Так что я принял решение больше не валять дурака, и мы с Энди Бойлом и его человеком, взяв несколько пиропатронов и моток проволоки, сели в маленькую лодку и поплыли к "Мэри Аугусте". Там мы спустили небольшой патрон в главный люк и поместили его среди ящиков. Потом поплыли обратно на пароход, попутно разматывая проволоку. Человек Энди вскарабкался на палубу и подсоединил провод к электрической машине, которую приготовил до нашего отплытия. Мы с Энди остались в лодке. Мы решили, что так будет лучше, глядя на голодных парней, готовых прыгнуть в лодку, как только в ней освободиться место. Но мы остались в ней и держались на некотором расстоянии от борта, в ожидании, когда все случится. Человек Энди, казалось, колеблется, но, наконец, привел машинку в действие, и на борту "Мэри Аугусты" раздался такой взрыв, что сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. Мы с Энди принялись грести, точно сумасшедшие и в мгновение ока оказались на палубе, пока остальные кричали нам вслед. Палуба была залита водой, выброшенной наверх взрывом. Наверное, мы могли бы найти рыбу, но Энди сразу же разделся и спустился в трюм; однако, он так и не смог найти ни одного плавающего ящика с консервами. Обломков было много, но мы не могли понять, откуда они взялись. В конце концов, мы поняли, что просто понапрасну тратим время. Сев в лодку, мы поплыли обратно к пароходу, и я крикнул человеку Энди, чтобы он спускался вниз и прихватил с собой побольше патронов, поскольку, если уж мы решили что-то сделать, то нужно сделать это правильно. Он взял патроны и спустился в лодку. Капитан крикнул нам, чтобы мы были осторожны, а Том Симмонс перегнулся через поручни и выругался; я не обратил на него внимания, и мы поплыли назад.
   Когда мы поднялись на борт "Мэри Аугусты", я сказал человеку Энди: "На этот раз все должно пройти, как нужно; вам следует использовать столько патронов, сколько необходимо, чтобы раздобыть что-нибудь подходящее для рождественского ужина. Не знаю, как там уложен груз, но вы можете расположить один большой патрон в середине корабля, другой на носу, и третий на корме, в таком случае, с помощью хотя бы одного из них, мы получим что-нибудь стоящее". Итак, мы разместили три патрона. Каждый из них был больше первого, мы подсоединили к ним общий провод и поплыли обратно, разматывая остаток провода. Когда лодка добралась до парохода, мы с Энди собирались остаться в ней, как и раньше, но капитан крикнул, что не позволит взрывать патроны, пока мы не поднимемся на борт. "Игра должна быть честной, - заявил он. - Еда - ваша, но всю работу делает мой матрос. После того, как мы взорвем патроны, вы двое можете сесть в лодку и посмотреть, что получилось, но вас будут сопровождать два человека из моего экипажа". Нам с Энди пришлось выйти на палубу, и два здоровенных парня приготовились отправиться с нами в маленькой лодке, как только настанет время, после чего человек Энди привел в действие свою машину.
   Должен сказать, сэр, взрыв, последовавший в этот раз, был чем-то из ряда вон. Он сотряс воду, сотряс воздух, сотряс корпус парохода, на котором мы стояли. Из "Мэри Аугусты" вырвалось облако дыма и груда обломков, а когда дым рассеялся, и вода покрылась разноцветными пятнами обломков, дождем сыпавшихся с неба, то, что осталось от "Мэри Аугусты", покрыло море, точно деревянным ковром.
   Кто-то предположил одно, кто-то - другое, Том Симмонс выругался, а мы с Энди, не проронив ни слова, поспешили в лодку, в сопровождении пары здоровяков, которые должны были плыть с нами. Мы гребли, словно черти, к куче всякой всячины, покачивавшейся на воде там, где только что была "Мэри Аугуста". Мы сновали между плававшими шпангоутами и обломками; я расталкивал их, двое здоровяков гребли, а Энди сидел на носу.
   Вдруг он завопил и дернулся вперед с такой силой, что я подумал - вот сейчас он выпадет за борт. Но он выпрямился; его одиннадцатидюймовые руки сжимали ящик. Затем он сел на дно лодки с ящиком на коленях и прищурился, глядя на буквы на одной стороне ящика. "Голубиный пирог! - воскликнул он через некоторое время. - Не индейка, не клюква, но, черт возьми, это все равно рождественский пирог!" После этого он застыл, вцепившись в ящик так, словно это был его ребенок. Но мы настояли на том, чтобы посмотреть, не сможем ли найти что-нибудь еще. По моему мнению, большая часть нашего барка превратилась в фарш, а остальная оказалась настолько тяжелой, что попросту утонула. Но я ошибся: далеко не все оказалось поврежденным и утонуло. Мы нашли большой кусок обшивки с множеством застрявших в нем ящиков; в некоторых оказалась говядина, упакованная в банки и готовая к употреблению, имелись другие виды мяса, разные овощи и даже коробка черепашьего супа. Я осматривал ящики, пока мы поднимали их на борт, и хотел продолжить поиски, даже когда лодка оказалась плотно набитой; но остальные заявили, что она потонет, если мы возьмем еще что-нибудь, и мы вернулись обратно; мне было не по себе от мысли, что консервированные фрукты, такие, как персики, могли оказаться слишком тяжелыми и пойти ко дну.
   Когда мы выгрузили добытые ящики, в лодку сели четверо новых матросов и через некоторое время вернулись с очередной добычей. Я был очень внимателен и читал надписи на всех ящиках. Здесь были пироги с мясом, лосось, сельдь в горшочках, омары. Но мне не встретилось ничего из того, что росло на деревьях.
   Итак, сэр, на борт было поднято три партии, и рождественский ужин, устроенный нами на носу парохода, был самым веселым из всех, когда-либо случавшихся в жаркий день на борту потерпевшего крушение судна в Тихом океане. Капитан следил за порядком, а когда все было готово, с ящиков сорвали крышки, каждый схватил по банке и вскрыл ее своим ножом. Опустошив одну, тут же брали другую, не задавая глупых вопросов, что в ней. Не знаю, получил ли кто-нибудь голубиный пирог, выловленный Энди, но если бы кто-то из евших свой рождественский ужин на берегу в тот день мог видеть наше пиршество, это наверняка бы заставило его по-другому взглянуть на данную традицию. Некоторые вещи были бы лучше подогретыми, но мы были слишком голодны, чтобы ждать этого, они вполне устраивали нас в том виде, в котором были.
   Потом на лодке отправился капитан и привез пару бочонков муки, не сильно подмокшей, и что-то еще, что впоследствии можно было употребить. Но никто из нас об этом не думал после великолепного рождественского ужина, добытого на "Мэри Аугусте". Все, кроме вахтенных, спустились вниз, чтобы вздремнуть - все, за исключением меня, потому что я не чувствовал себя полностью удовлетворенным.
   Конечно, у меня был первоклассный ужин, и, хотя немного беспорядочный, я не могу припомнить более веселого, оглядываясь назад. Однако, несмотря на это, я был не удовлетворен. Я не получил всего, что рассчитывал получить, расставаясь с "Мэри Аугустой". День был очень жарким, а многое из съеденного мною - очень острым. "Ах, - думал я, - вот бы мне хоть одну банку персиков, таких, какие я видел вчера, глядя на звездное небо!" И как раз в этот момент, когда я шел на корму, совсем один, я увидел на обломке бизань-мачты застрявший в нем, поврежденный ящик. Он был наполовину сломан, я мог видеть в образовавшуюся щель поблескивающие консервные банки. Я одним прыжком оказался рядом с ним и оторвал поврежденные доски. На крышке первой банки был изображен большой белый персик с зелеными листьями. Этот ящик при взрыве взлетел так высоко, что, упади он на палубу, разбился бы вдребезги или убил бы кого-нибудь. Это был единственный ящик, попавший на пароход подобным образом, и, клянусь Небом, в нем было именно то, чего я желал больше всего! Покончив с банкой, я разыскал Энди, мы пошли на корму и съели еще немного. "Ну, - сказал Энди, пока мы ели, - как теперь ты относишься к тому, что взорвал свою маленькую жену, собственный дом и маленькую шхуну, которую собирался прикупить?"
   "Энди, - ответил я, - это самое веселое Рождество в моей жизни, и если бы я дожил до двухсот лет, не думаю, что мне довелось бы встретить Рождество веселее, чем это, и не нужно клясть его на все лады".
   "Клясть на все лады! - сказал Энди. - Это не по мне. Пусть этим занимается Том Симмонс".
   "Он может заниматься этим сколько угодно, - отозвался я, - мне от этого ни жарко, ни холодно".
   - Так вот, сэр, - продолжал старик Сайлас, положив руку на румпель и глядя на море, - если бы капитаном остался Том Симмонс, мы просто лежали бы без дела, пока не померли от голода, и не получили бы никакой компенсации, поскольку капитан так и не починил паровую машину. Не прошло и недели, как нас снял парусник, и мы оставили "Морской полумесяц", как прежде "Мэри Аугусту", и это было, наверное, самым удивительным рождественским кораблекрушением.
   - А теперь, сэр, - сказал Сайлас, - вы видите, как по воде пробегает мелкая рябь, словно косяк селедки переворачивается, чтобы обсушить себе бока? Знаете, что это значит? Ветер начинает крепчать. И нам пора возвращаться к кофе, горячим пирожкам, жареной рыбе и картофелю, и, возможно, если старуха в хорошем настроении, к нескольким банкам консервированных персиков, больших и белых, разрезанных пополам, без косточки, наполненных прохладным сладким соком.
  

КАК Я КОПАЛ КОЛОДЕЦ

  
   В самом начале своей супружеской жизни, я купил небольшое поместье, которое мы с женой считаем раем на земле. Однако, после годичного наслаждения им, наши души были опечалены открытием, что в нашем Эдеме имеется свой змий. А именно, недостаточное водоснабжение.
   Когда мы впервые приехали в него, был сезон дождей, и длительное время наши цистерны обеспечивали нас водой в полной мере, но в начале этого года случилась засуха, и мы вынуждены были перейти в режим экономии.
   Вполне естественно, что нехватка воды для хозяйственных нужд действовала на мою жену гораздо сильнее, чем на меня и, видя ее растущее недовольство, я решил выкопать колодец. На следующий день я начал искать хорошего землекопа. Найти такого оказалось нелегко, поскольку в той местности, где я жил, колодцы вышли из моды, но я упорно продолжал поиски и примерно спустя неделю нашел такого человека.
   Он имел несколько грубоватую наружность, но зато горел искренним желанием услужить мне.
   - А теперь, - сказал он после того, как мы немного поговорили об условиях, - первое, что нужно сделать, это выяснить, где есть вода. У вас есть персиковое дерево?
   Я проводил его, и он срезал с него раздвоенную ветку.
   - Я полагал, что для поиска воды используется ореховое дерево, - сказал я.
   - Персиковая ветка тоже подойдет, - сказал он, и я убедился, что он оказался прав. Волшебные палочки из персика способны найти воду так же хорошо, как ореховые или вообще любого другого дерева.
   Он зажал в ладонях два конца веточки и, выставив перед собой третий ее конец, медленно пошел по траве в моем маленьком саду. Вскоре острие ветки стало клониться к земле.
   - Здесь, - сказал он, - вы найдете воду.
   - Я не хочу копать колодец в этом месте, - сказал я. - Оно у подножия холма, а амбар наверху. Кроме того, оно слишком далеко от дома.
   - Ладно, - сказал он. - Поищем еще.
   Его прутик кивал еще в нескольких местах, но у меня против каждого находились возражения. Как-то раз я имел беседу с инженером-сантехником, и он дал мне множество советов относительно дренажа, так что я знал, чего следует избегать.
   Мы пересекли гребень холма и оказались в низине по другую его сторону. Здесь не было никаких зданий, вообще ничего, что могло бы помешать. Мой землекоп медленно шел со своим прутиком. Очень скоро он воскликнул: "Вода!" - и, взяв палку, заострил один ее конец и воткнул в землю. Затем, достав из кармана бечевку, сделал петлю на одном ее конце и накинул на палку.
   - Что вы собираетесь сделать? - спросил я.
   - Я собираюсь очертить круг диаметром четыре фута, - сказал он. - Колодец следует копать именно такого диаметра.
   - Но я не хочу, чтобы колодец располагался здесь, - сказал я. - Это слишком близко к стене. Я не смогу построить домик над ним. Это место совсем не годится.
   Он посмотрел на меня.
   - Хорошо, сэр, - заявил он. - В таком случае, не скажете ли вы, в каком именно месте вы хотели бы иметь колодец?
   - Да, - ответил я. - Мне бы хотелось, чтобы он располагался вон там, в углу изгороди. Он располагался бы достаточно близко к дому; он мог бы быть утеплен, с учетом зимы; а маленький домик, который я собираюсь построить над ним, выглядел бы там лучше, чем где-либо еще.
   Он взял свой прутик и отправился к указанному мною месту.
   - Вот здесь? - уточнил он.
   - Да, - ответил я.
   Он принялся водить веткой, и через несколько секунд она кивнула в сторону земли. Он вбил палку, начертил круг, а на следующий день привел двух работников, и они принялись копать колодец.
   Прокопав двадцать пять футов, они нашли воду, а когда углубились еще на несколько футов, то для них возникла реальная угроза утонуть. Я полагал, что они должны копать глубже, однако главный землекоп сказал, что этого делать нельзя, если не откачать предварительно воду, но она прибывает с той же скоростью, с какой они ее вычерпывают, поэтому предложил мне самому ответить на вопрос, можно ли это сделать. Я задал себе этот вопрос, но ответа на него не нашел. Я также задал этот вопрос нескольким специалистам, и все согласились с тем, что если вода прибывает с той же скоростью, с какой вычерпывается, тут уж ничего поделать нельзя. Следовательно, колодец уже достаточно глубок. Его выложили большими плитами, почти ярд в поперечнике, и мой главный землекоп, поздравив меня с тем, что все получилось так быстро, легко и замечательно, попрощался со мной и ушел со своими работниками.
   По другую сторону стены, ограждавшей мои владения, рядом с которой был вырыт колодец, проходила проселочная дорога, которая, казалось, вела в никуда и предназначалась для того, чтобы мимо моего дома ходили люди, которые иначе в него упирались бы.
   По этой дороге ходили мои соседи, часто проезжали незнакомые люди, а поскольку мой колодец был хорошо виден за низкой каменной стеной, его строительство вызвало большой интерес. Некоторые из проезжавших мимо снимали жилье в городе на лето, и, случайно услышав некоторые разговоры, я понял: они считают копание колодца странным. Конечно, они знали, что люди с древних времен копают колодцы, еще со времен Иакова и Ребекки, но выражение их лиц указывало, - они помнят, что нынче на дворе, как-никак, девятнадцатый век.
   Однако все мои соседи были сельскими жителями и гораздо более понимали в том, что касается водоснабжения. Один из них, которого звали Финеас Колуэлл, проявлял к моему занятию более живой интерес, чем прочие. Это был человек лет пятидесяти, бывший солдат. Этот факт поддерживался в головах его соседей, благодаря одежде, в которой присутствовало что-нибудь военное. Если он не надевал старую форменную куртку с медными пуговицами, то надевал синие брюки или жилет, являвшийся частью мундира, а если ничего из этого, - на голове появлялась военная шляпа. Думаю, если судить по маленьким золотым кольцам в его ушах, он служил моряком. Но когда я познакомился с ним, он был плотником, или каменщиком, если у кого-нибудь из его соседей находилась такая работа. Он также подрабатывал в садах, говорил мне, что понимает толк в уходе за лошадьми, а также умеет ими править. Иногда он подрабатывал на фермах, особенно во время сбора урожая, а однажды показал мне сделанный им забор. Я часто видел его, либо идущим на работу, либо возвращавшимся с нее. На самом деле, он, казалось, считал труд чем-то вроде дурной привычки, которую хотел скрыть и от которой постоянно пытался избавиться.
   Финеас ходил мимо моего дома, по крайней мере, один раз в день, и всякий раз, когда видел меня, говорил что-нибудь о колодце. Он не одобрил место, выбранное мною для него. Если бы колодец копал он, то выкопал бы его совсем в другом месте. Когда я, в течение некоторого времени, объяснял ему, почему выбрал именно это место, он соглашался, что я, возможно, был прав, после чего начинал говорить о чем-нибудь еще. Но в следующий раз, при встрече со мной, он снова начинал разговор с утверждения, что если бы копал колодец, то выбрал бы для него другое место.
   Примерно в четверти мили от моего дома, на повороте дороги, жила миссис Бетти Перч. Вдова, с двенадцатью детьми. Некоторые из них были ее собственными, иные остались от двух ее сестер, которые вышли замуж и умерли, и чьи мужья доказали свою неверность, женившись вторично, позволив возмущенной миссис Перч забрать своих отпрысков. Случайный наблюдатель мог бы предположить, что детей больше, - пятнадцать или даже двадцать, - поскольку, увидев группу на пороге, обнаружил бы другую в маленьком садике; а третью, в погожие дни, в задней части дома, под кедрами. Но, может быть, они просто старались увеличить свое кажущееся число и перебегали из одного места в другое, готовые предстать глазам наблюдателя, как это делал знаменитый клоун Гримальди, имевший обыкновение по окончании представления в одном театре, быстро перемещаться в другой, не переодеваясь, чтобы бродячие театралы считали, будто в мире существует не один, а два величайших клоуна.
   Когда у миссис Перч было время, она шила для соседей, но, независимо от этого обстоятельства, всегда была готова сообщить им новости. С того момента, как она узнала, что я собираюсь выкопать колодец, она живо им интересовалась. Ее собственное водоснабжение было неудовлетворительным, поскольку она зависела от небольшого источника, летом иногда пересыхавшего, а если мой колодец окажется устроен удачно, она знала, - я не буду возражать против того, чтобы она иногда посылала к нему детей с ведрами.
   - Для них это будет развлечением, - сказала она, - и если вода у вас будет хорошая, то она вполне устроит и меня. Мистер Колуэлл сказал мне, - продолжала она, - что вы выкопали колодец не в том месте. Он практичный человек и все знает о колодцах, но я очень надеюсь, что в вашем случае он ошибается.
   Мои соседи были в основном настроены пессимистично. Деревенские люди благоразумны, а пессимизм - это благоразумие. Мы ощущаем себя в безопасности, сомневаясь в чьем-либо успехе, поскольку, если он все-таки преуспеет, мы можем сказать, что рады своей ошибке, и таким образом перейти от позиции благоразумия к позиции здравого суждения, не потеряв при этом лица. Оптимист же часто попадает в неприятные положения, поскольку, если его суждение окажется ошибочным, он не сможет сказать, будто рад этому.
   Тем не менее, пессимист все-таки немного напрягает, а потому мне было очень приятно иметь друга, который был абсолютным оптимистом. На самом деле, его можно было назвать натуральным оптимистом. Он жил примерно в шести милях от моего дома, и у него было хобби - природные образования. Он постоянно старался отыскать что-нибудь необычное и, когда находил, посвящал себя изучению их естества. Он был человеком зрелой юности, и если бы поместье, в котором он жил, не принадлежало его матери, он разобрал бы его по камешку, в поисках этих самых образований. Он часто бывал у меня и всегда говорил, как был бы рад, если бы ему представилась возможность выкопать колодец.
   - Я сгораю от желания, - сказал он, - узнать, что находится в земле под нашим домом, и если со временем случится так, что пределы земного счастья будут достигнуты, - я имею в виду, поместье перейдет ко мне в руки, - я буду копать, копать и копать, пока не узнаю все, что можно узнать. Владеть землей глубиною в четыре тысячи миль и знать только то, что находится на поверхности, - это не по-мужски. С таким же успехом мы могли бы быть пасущимися животными.
   Он сожалел, что я копаю колодец только с целью иметь воду, потому что вода - это такая обычная вещь; но он был совершенно уверен, что мне сопутствует удача, и когда работа была завершена, он первым поздравил меня.
   - Однако если бы на вашем месте был я, - сказал он, - и имел полное право поступать так, как мне заблагорассудится, я не стал бы отпускать работников. Я бы поручил им копать в каком-нибудь другом месте, где не имелось бы опасности докопаться до воды, - по крайней мере, на незначительной глубине, - и тогда узнал бы, какие сокровища скрывает земля.
   Покончив с колодцем, я приступил к тому, чтобы провести воду в свою ближайшую резиденцию. Я построил над колодцем домик, поставил в нем маленький насос и с помощью системы труб, подобных артериям и венам человеческого тела, распределил воду по тем местам, где ее желательно было бы иметь.
   Насос был сердцем моей системы, который должен был запустить подачу воды, поддерживать ее и направлять в каждую трубу, где она была необходима.
   Когда все было готово, мы запустили насос, и через некоторое время обнаружили, что что-то неладно. В течение пятнадцати-двадцати минут вода поступала в резервуар на крыше дома, и этот звук был для меня и моей жены громче звука Ниагары, после чего неожиданно смолк. Расследование показало, что поток прекратился, поскольку вода в колодце иссякла.
   Нет необходимости подробно описывать расспросы и множество мнений и советов, которыми осыпали нас в течение следующих нескольких дней. Было очевидно, что хотя воды в колодце вполне хватало, если ее забирать ведром или ручным насосом, она не поступала так быстро, чтобы обеспечить необходимое количество для электрического насоса. А потому было объявлено, что колодец был выкопан не в надлежащем месте.
   О моей неудаче ходило много разговоров, все местные жители нам сочувствовали. Финеас Колуэлл совершенно не был удивлен случившимся. Он изначально считал выбор места неудачным. Миссис Бетти была не только удивлена, но и возмущена.
   - Конечно, для вас это ничего не значит, - сказала она, - поскольку вы можете позволить себе покупать воду при необходимости, но для вдовы с сиротами все по-иному. Если бы я не понадеялась, что у вас будет хороший колодец, то почистила бы и углубила свой. Я могла бы сделать это в начале лета, а сейчас это уже бесполезно. Вода ушла.
   Она сообщила соседке, что, по ее мнению, мой колодец осушил ее, и что таков наш безжалостный мир, в котором в проигрыше всегда остаются вдовы и сироты.
   Разумеется, сдаваться я не собирался, по крайней мере, без борьбы. У меня имелся колодец, и если можно было сделать что-то, чтобы он снабжал меня водой, я собирался это сделать. Я посоветовался со специалистами, и, по всестороннем рассмотрении моей проблемы, они согласились, что нецелесообразно пытаться углубить колодец, - поскольку имелись все основания полагать: в том месте, где он выкопан, было очень мало воды, - и самое лучшее, что я мог бы сделать, это попробовать загнать поглубже трубу. На тридцать футов я уже углубился, - и это хорошо, - так что, поместив в колодец шестидюймовую трубу, и забивая ее все глубже, я могу добраться до места, где воды много, и мои затруднения будут разрешены.
   Конечно, они не знали, как глубоко придется ее вбивать, но все соглашались, что если взять трубу достаточно длинную, в конце концов, я получу столько воды, сколько захочу. Это единственный колодец, говорили они, в котором работать легко, поскольку не мешает вода на его дне. Мы с женой тщательно все обдумали и решили, что этот совет следует принять, поскольку иначе деньги, потраченные нами на насос, трубы и маленький домик, окажутся попросту выброшенными на ветер. И если ничего другого не остается, как вбивать трубу, значит, ее следует вбить.
   Конечно, было очень жаль начинать работу с самого начала, к тому же наступали холода, выпал снег, а мне сказали, что зимой такую работу выполнить невозможно. Тем не менее, я не терял времени даром и заключил договор с одним хорошим копателем колодцев, который заверил меня: как только начнется рабочий сезон, - скорее всего, это случится ранней весной, - он придет ко мне и займется колодцем.
   Я снова увидел его, когда начался сезон и стали распускаться цветы. Я часто переписывался с ним все это время, убеждая приступить к работе как можно скорее, но у него всегда находились веские причины для задержки. (Позже я узнал, что он выполнял работы по договору, заключенному раньше моего, в котором обещал начать их, едва сойдет снег.)
   В конце концов, - это случилось в начале лета, - он прибыл с буровой вышкой, паровой машиной, инструментами и множеством рабочих. Они сняли крышу с домика, демонтировали насос и принялись за работу.
   В течение многих долгих дней, и, с сожалением должен признаться, многих долгих ночей, его машина издавала глухой стук и пронзительный визг. На следующий день после того, как начались ночные работы, ко мне пришел один из соседей, узнать, что является их причиной. Я сказал ему, что они горят нетерпением добраться до воды.
   - Добраться куда? - сказал он. - На другую сторону Земли? Если они это сделают, ваша шестидюймовая труба выйдет где-нибудь посреди двора какого-нибудь китайца, и он подаст на вас в суд за причиненный ущерб.
   Когда труба прошла через мягкий слой и стала углубляться в более твердую почву, грохот и сотрясение стали сильнее. Моя жена была вынуждена уехать, взяв с собой нашего ребенка.
   - Это ужасно, оставить его без воды, а потом еще и без сна, - заявила она. Я был с ней полностью согласен.
   Она отправилась на курорт, где жила ее замужняя сестра с детьми, и я регулярно получал от нее письма, в которых она рассказывала мне об этом месте и, в особенности, об изобилии прохладной родниковой воды в доме.
   Пока продолжался этот страшный грохот, я сталкивался с последствиями его воздействия на моих соседей. Один из них, землевладелец, с которым я всегда был в лучших отношениях, пришел ко мне с хмурым видом.
   - Когда я впервые почувствовал толчки, - сказал он, - то подумал, что они вызваны сейсмическими явлениями, и не особенно беспокоился, но когда выяснилось, что причина их - ваш колодец, то подумал: мне следует прийти и поговорить с вами. Я не возражаю против того, что трясется мой сарай, поскольку мой работник говорит: постоянная тряска способствует обмолоту овса и пшеницы, но мне не нравится, что осыпаются груши и яблони. Кроме того, - добавил он, - у меня поздно вывелись цыплята, и они не могут ходить, потому что каждый раз, когда они пытаются сделать шаг, их подбрасывает в воздух почти на фут. К тому же, нам пришлось отказаться от супа. Нам нравится суп, но мы не хотим, чтобы он фонтаном вылетал из тарелок каждый раз, когда начинает работать молот.
   Мне не хотелось доставлять ему неприятности, и я спросил, как, по его мнению, мне надлежит поступить.
   - Вы хотите, чтобы я прекратил работы с колодцем? - сказал я.
   - О, вовсе нет, - искренне ответил он. - Продолжайте их. У вас должна быть вода, и мы постараемся терпеть неудобства. Иногда их даже нельзя назвать таковыми, поскольку коровы начали привыкать к тому, что траву подбрасывает им прямо ко рту. Днем - все в порядке, но если бы вы остановили ночные работы, мы были бы вам благодарны. Кому-то, возможно, нравится, время от времени вылетать из постели, но я к таким не отношусь.
   Миссис Перч пришла ко мне с выражением лица, напоминающим выжатый лимон, и спросила, не могу ли я одолжить ей пяток гвоздей.
   - Каких именно? - уточнил я.
   - Какими прибивают доски, - объяснила она. - Одна из них сорвалась со стены моего дома, из-за вашего колодца. Надеюсь, до того, как слетят все остальные, я скоплю немного денег, из тех, что мне должны, и смогу сама купить себе гвозди.
   Я прекратил ночные работы, но это все, что я мог сделать.
   Мой друг-оптимист был в восторге, когда узнал о работах в колодце. Он жил так далеко, что их с матерью грохот не беспокоил. Он был уверен, что теперь кое-какие тайны, скрытые в глубине земли, будут раскрыты, и приходил или приезжал каждый день, чтобы взглянуть на то, что извлекается из колодца. Я знаю, - он боялся, что мы вот-вот доберемся до воды, но старался не подавать виду.
   Однажды труба отказалась погружаться глубже. С какой бы силой ни пытались ее забить, она чуть ли не выскакивала обратно. Когда удалось извлечь кусочек пласта, в который она попала, он выглядел подобно мелу, и мой друг-оптимист с жадностью ухватился за него.
   - Слой мела, - заявил он, - это не так уж плохо, но я надеялся, что вы наткнулись на слой минеральной гуттаперчи. Это была бы грандиозная находка.
   Но меловой пласт, в конце концов, пробить удалось, и мы снова начали поднимать на поверхность обычную землю.
   - Полагаю, - сказал мне как-то утром друг-оптимист, - скоро вы достигнете воды, и, я надеюсь, это будет горячая вода.
   - Горячая вода! - воскликнул я. - Но мне этого вовсе не хочется.
   - Вы сказали бы иное, если бы размышляли на эту тему столько же, сколько размышлял о ней я, - сказал он. - Прошлой ночью я несколько часов лежал без сна, думая, что будет, если вы наткнетесь на горячую воду. Во-первых, она будет абсолютно чистой, потому что, даже если бактерии и бациллы смогли проникнуть так глубоко, они попросту сварились бы там, и вам потребовалось бы всего лишь охладить вашу воду для питья. Для приготовления пищи и горячих ванн ее уже не требовалось бы нагревать. Кроме того, - вы только подумайте об этом! - вы могли бы устроить в доме систему горячего отопления, поскольку горячая вода всегда была бы к вашим услугам. Но самое замечательное - ваш сад. Подумайте только о горячей воде, которая циркулировала бы по трубам среди корней по всему вашему саду! Он цвел бы посреди зимы, как другие сады цветут летом; по крайней мере, вы могли бы начинать снимать первые урожаи, едва только воздух начнет прогреваться.
   Я рассмеялся.
   - Чтобы проделать все это, - сказал я, - потребуется слишком много горячей воды.
   - Кстати, совсем забыл вам сказать, - воскликнул он, сверкая глазами. - Полагаю, у вас больше не возникнет потребность в насосе. Вы пробурили землю так глубоко, что все, находящееся в ней, само будет подниматься на поверхность. Оно будет подниматься по трубам и циркулировать по ним, не требуя никакой дополнительной техники.
   Финеас Колуэлл находился рядом, когда все это было сказано, и он, должно быть, отправился в дом миссис Бетти Перч, и передал ей эти слова, потому что днем она пришла ко мне.
   - Я понимаю, - сказала она. - Вы пытаетесь получить из вашего колодца горячую воду и ее, вероятно, будет много больше, чем вам нужно, и она станет стекать на обочину дороги. Я просто хочу предупредить, что если поток горячей воды пойдет мимо моего дома, кто-нибудь из детей обязательно попадет в него и ошпарится до смерти, так что пришла сказать: если вы собираетесь качать из колодца горячую воду, то должны озаботиться безопасностью вдовы и ее сирот. Мистер Колуэлл говорит, что если бы вы приняли его совет относительно того, где рыть колодец, сейчас такой опасности просто не существовало бы.
   Когда на следующий день мой друг-оптимист пришел ко мне, его лицо светилось новой идеей.
   - Я приехал специально, чтобы поговорить с вами, - воскликнул он. - Если вы доберетесь до горячей воды, продолжайте бурить. Продолжайте, и, клянусь чем угодно! вы доберетесь до огня.
   - О Небо! - воскликнул я.
   - Нет, небо в другом направлении, - сказал он. - Но не будем шутить. Думаю, это стало бы величайшим открытием нашего века. Подумайте об огне, поднимающемся в воздух, возможно, футов на сто!
   Было бы лучше, если бы Финеаса Колуэлла не оказалось рядом. Услышав это, он побледнел и прислонился к стене.
   - Кажется, вы удивлены, - воскликнул друг-оптимист, - но выслушайте, что я вам скажу. Вы не задумывались над этим, в отличие от меня. Если вы доберетесь до огня, ваша жизнь обеспечена. С помощью системы отражателей можно было бы осветить все графство. С помощью труб этот регион можно было бы превратить в тропики. Вы могли бы обогревать стоящие по соседству дома горячим воздухом. А энергия, которую вы могли бы добывать, подумайте над этим! Тепло - это энергия; энергия - это движущая сила. Кто владеет энергией, тот владеет миром. Вы могли бы сделать этот регион промышленным. Мой дорогой сэр, - прошу извинить мое волнение, - но если вы доберетесь до огня, то перед вами откроются блистательные перспективы.
   - Но мне нужна вода, - сказал я. - Огонь не может заменить воду.
   - Вода - это мелочь, - ответил он. - Вы могли бы проложить трубы от города, до которого всего-то пара миль. Но огонь! Никто еще не проникал в недра земли так глубоко. Ваше будущее - в ваших руках.
   Поскольку я не хотел связывать свое будущее с огнем, это мысль не слишком сильно вдохновила меня, зато поразила Финеаса Колуэлла. Он ничего мне не сказал, но после того, как я ушел, отправился к рабочим.
   - Если вы почувствуете, что труба нагревается, - сказал он им, - предупреждаю, чтобы вы остановились. Я бывал в странах, где есть вулканы, и знаю, что это такое. В этом мире их и так достаточно; нет нужды создавать новые.
   Во второй половине дня проезжавший мимо возница передал мне записку от миссис Перч, очень неразборчивую, с просьбой, чтобы я попросил кого-нибудь из своих рабочих принести ей ведро воды, поскольку она не может прийти сама или позволить кому-нибудь из детей приблизиться к моему дому, если ожидаются пожары.
   Возня с колодцем все тянулась и тянулась, замедляясь только в связи с болезнями в семьях рабочих, пока труба не достигла установленного мною предела; мы не нашли ни воды в достаточном количестве, горячей или холодной, ни огня, ни вообще чего-нибудь стоящего.
   Рабочие и некоторые специалисты считали, что если я углублюсь на десять, двадцать или, может быть, сто футов глубже, то, скорее всего, получу столько воды, сколько захочу. Но, конечно, они не могли сказать, как глубоко придется бурить, потому что некоторые колодцы достигают длины в тысячу футов. Я покачал головой. Мне казалось, в этом деле можно было быть твердо уверенным только в одном - в расходах. И отказался бурить дальше.
   - Думается мне, - пошутил один из моих соседей, - что вам было бы дешевле купить воды Аполлинариса, - по оптовым ценам, разумеется, - и поручить вашим рабочим открывать бутылки ровно в таком количестве, чтобы заполнить резервуар. В долгосрочной перспективе, это гораздо выгоднее.
   Финеас Колуэлл сказал мне, что когда он сообщил миссис Перч о принятом мной решении прекратить бурение, она пришла в ужас. После всего, что ей пришлось пережить, сказала она, для нее невыносима сама мысль о моем отказе попытаться добраться до воды, тем более, что ее собственный колодец иссяк!
   Так передал он мне ее слова, но когда мы встретились с ней, она сказала, что, по его мнению, если бы я вырыл колодец в том месте, где указывал он, то у меня уже было бы столько воды, сколько мне нужно.
   Мой друг-оптимист также был ужасно подавлен, узнав о моем отказе продолжения работ.
   - Этого я и боялся, - сказал он. - Да, боялся. И если бы у меня были деньги, я был бы рад взять часть расходов по продолжению бурения на себя. Я много думал об этом, и совершенно уверен: даже если бы вы не получили воду или чего-нибудь еще, что могло бы оказаться ценным для вас, было бы большим преимуществом иметь трубу, погруженную в землю, скажем, на тысячу футов.
   - В чем же заключается это преимущество? - спросил я.
   - Сейчас объясню, - сказал он. - В этом случае у вас была бы самая прекрасная возможность, из всех, когда-либо предоставлявшихся человеку, создать гравитационный двигатель. Этот двигатель обладает тем преимуществом, что ему не нужно топливо. Его движущей силой была бы гравитация. Он мог бы великолепно работать в качестве насоса. Вы могли бы запускать его, когда угодно, и останавливать, когда в нем нет необходимости.
   - Насоса! - сказал я. - Какой смысл в насосе при отсутствии воды?
   - Конечно, вода вам понадобится, - ответил он. - Но независимо от того, когда вы до нее доберетесь, вам нужно будет накачивать ее в резервуар, чтобы она затем циркулировала по всему дому. Так вот, гравитационный насос справился бы с этим прекрасно. Видите ли, насос был бы снабжен зубчатыми колесами и тому подобными вещами, а питание обеспечивалось бы грузом, - цилиндром из свинца или железа, - опускающимся на веревке в трубу. Только подумайте над этим! Он будет опускаться под собственным весом на тысячу футов и при этом совершать полезную работу!
   Я рассмеялся.
   - Все это замечательно, - сказал я, - но как насчет энергии, необходимой для того, чтобы снова поднять этот груз, когда он окажется внизу? Для этого мне понадобится двигатель.
   - О, нет, - сказал он. - Я все продумал. Видите ли, чем больше вес, тем больше скорость и мощность. Если вы возьмете твердый цилиндр из свинца около четырех дюймов в диаметре, чтобы он легко скользил по вашей трубе, - вы можете его смазать, если уж на то пошло, - и двадцать футов в длину, - это будет огромный вес, и при медленном спуске в течение приблизительно часа в день, - для вашего насоса этого времени вполне хватит, - опустившись на тысячу футов, он заставит работать насос в течение года. В конце года вам вовсе не нужно будет поднимать его. У вас будет специальное устройство, которое отсоединит груз от веревки, когда он окажется на дне. Затем вы поднимаете веревку, - один человек способен сделать это за весьма короткое время, - и прикрепляете еще один свинцовый цилиндр, который приведет в действие ваш насос еще на год, минус несколько дней, потому что он опустится только на девятьсот восемьдесят футов. На следующий год вы используете следующий цилиндр, и так далее. Я точно не считал, но, полагаю, что таким образом ваш насос способен работать в течение тридцати лет, прежде чем труба полностью заполнится цилиндрами. Этот срок вполне достаточный, чтобы вы смогли придумать другой способ подачи воды в дом.
   - Да, - сказал я. - Возможно, мне следует сразу подумать о другом способе.
   Он заметил, что его план не произвел на меня должного впечатления. Внезапно, его лицо вспыхнуло радостью.
   - Вот вам другой способ использования вашей трубы, - сказал он. - В том виде, в каком она есть сейчас. Вы можете установить над ней часы, которые будут ходить в течение сорока лет без завода.
   Я улыбнулся; он с печальным видом взгромоздился на свою лошадь, но не проехал и десяти ярдов, как вернулся и окликнул меня через стену.
   - Если земля под вашей трубой когда-нибудь уступит ее давлению, и из нее станет поступать вода, газ или что-нибудь еще, прошу вас, дайте мне знать об этом как можно скорее.
   Я обещал это сделать.
   Когда шум прекратился, моя жена с ребенком вернулась домой. Но воцарилась засуха, и даже их присутствие не могло противостоять ощущению сухости, которая, казалось, пронизывала все вокруг. Соседи высказывали нам сочувствие. Даже миссис Бетти Перч пожалела нас, потому что, когда в ее колодце снова появилась вода, она послала мне сказать, что если мы нуждаемся в воде, то она готова поделиться ею с нами. Финеасу Колуэллу, конечно, тоже было очень жаль нас, но он не мог удержаться от того, чтобы напомнить: если бы я изначально последовал его совету, то сейчас не оказался бы в такой плачевной ситуации.
   Моя жена вернулась в конце лета, и когда осматривала сад и территорию, ее взгляд, естественно, упал на недостроенный колодец. Она была потрясена.
   - Никогда в жизни не видела таких разрушений, - сказала она. - Это похоже на город после торнадо. Я думаю, самое лучшее, что ты можешь сделать, это убрать этот ужасный мусор, очистить землю, починить стену и вернуть крышу на маленький домик; после чего мы попробуем заставить всех поверить, что это - ледник.
   Это был хороший совет, и я послал за рабочим, чтобы он привел в порядок окрестности колодца и придал всему опрятный вид, подобно всей остальной части территории.
   Рабочего звали мистер Барнет. Это был задумчивый парень с трубкой во рту. Поработав полдня, он пришел ко мне и сказал:
   - Я скажу вам, что сделал бы на вашем месте. Я привел бы в порядок насос, проверил двигатель, перенес насос в тот тридцатифутовый колодец, который вы выкопали первым, и закачивал бы воду в дом из него.
   Я удивленно посмотрел на мистера Барнета.
   - В этом колодце много воды, - продолжал он, - и если ее так много сейчас, в засуху, то, когда погода изменится, ее наверняка будет еще больше. Я измерил уровень и знаю, что говорю.
   Я не мог его понять. Мне показалось, он говорит чушь. Он набил трубку, закурил и сел на стену.
   - Сейчас, - сказал он, сделав несколько затяжек, - я объясню вам, что с вашим колодцем. Людям в нашем мире свойственна спешка в любом деле, в том числе и в рытье колодцев. Я выкопал много колодцев, и знаю о них все. Мы знаем, что если в земле есть вода, она всегда найдет путь к глубокой яме, и выкапываем колодец - глубокую яму - чтобы она пришла туда, куда нам надо. Но вы не можете ожидать, что вода придет в эту яму именно в тот день, когда она выкопана. Конечно, сколько-то ее в яму попадет, но если вы какое-то время подождете, ее придет больше. Она должна проделать себе каналы и проходы, и, конечно, для этого требуется время. Это похоже на заселение новой страны. Сначала ее населяют несколько пионеров, но чтобы население увеличилось, вам придется подождать. Сезон был сухим, и поэтому вода в земле пробивалась к тому месту, где расположен ваш колодец, медленно. Если бы я случайно оказался рядом, когда вы говорили о колодце, думаю, напомнил бы вам пословицу, подходящую к вашему случаю, а именно: "Поспешай медленно".
   Мне хотелось обнять этого замечательного человека, но я этого не сделал. Я только сказал ему сделать все, что он посчитает нужным.
   На следующее утро, направляясь к колодцу, я увидел Финеаса Колуэлла, идущего по дорожке, и миссис Бетти Перч, идущую ему навстречу. Я хотел избежать их расспросов, поэтому спрятался в кустах. Они остановились.
   - Мне кажется, - воскликнула миссис Бетти, - он собрался продолжить работу над этим колодцем! Если у него так много денег, и он не знает, что с ними делать, я могла бы сказать ему, что в этом мире есть люди, живущие неподалеку от него, которые могли бы найти этим деньгам лучшее применение. Это грех, позор и мерзость! Как вы считаете, мистер Колуэлл, есть ли у него хоть малейший шанс когда-нибудь получить из этого колодца столько воды, чтобы хотя бы побриться?
   - Миссис Перч, - сказал Финеас, - нет смысла говорить об этом колодце. Он бесполезен, а бесполезен он потому, что устроен не в том месте. Если он когда-нибудь сможет качать воду из этого колодца в свой дом, я...
   - Что - вы? - спросил мистер Барнет, появляясь из домика.
   - Я выполню любое ваше желание, - сказал Финеас. - Какое только пожелаете. Я настолько в этом уверен, что вы можете пожелать хоть луну с неба.
   - В таком случае, - сказал мистер Барнет, вытряхивая пепел из трубки, чтобы набить ее снова. - Вы женитесь на миссис Перч?
   Финеас рассмеялся.
   - Да, - ответил он. - Я обещал выполнить любое желание, так что обещаю.
   - У меня нет никаких шансов, - сказала миссис Перч, - даже если бы мне этого очень хотелось. - И она пошла дальше, гордо вскинув голову.
   Когда мистер Барнет приступил к работе, со своей вышкой, рабочими и буром, то обнаружил, что ему придется выполнить несколько больший объем работ, чем он ожидал. Прежние рабочие повредили первоначальный колодец, разбив несколько плит, которыми он был выложен, и их пришлось вынимать, заменив другими, но в ходе этой работы были также сделаны некоторые улучшения. Несколько раз делались перерывы, по причине болезней в семье мистера Барнета, а также в семьях его рабочих, но все же работа шла, хотя и медленнее, чем на это рассчитывали. Однако через некоторое время - не скажу, какое - она была закончена, насос установлен и закачивал воду в мой дом, каждый день, в необходимом нам количестве, чистую, холодную и вкусную.
   Зная об обещании мистера Финеаса Колуэлла и желая, чтобы все, связанное с моим колодцем, было улажено и закончено, я пошел искать его, чтобы напомнить о его долге перед миссис Перч, но так и не смог его найти. Он уехал, получив работу или контракт, - я не смог узнать, что именно, - и с тех пор в нашей местности не появлялся. Миссис Перч, по этой причине, ненавидит мой колодец.
   - От него одни неприятности, - сказала она, - но я даже представить себе не могла, что он станет причиной бегства мистера Колуэлла, оставившего меня одну со всеми моими сиротами.
  

МИСТЕР ТУЛМАН

  
   Мистер Тулман принадлежал к тем джентльменам, чей видимый возраст не соответствует истинному. Временами, когда он глубоко задумывался над проблемами и делами, ему можно было дать пятьдесят пять, пятьдесят семь или даже шестьдесят. Однако когда дела шли обыденным образом или удовлетворительно, он выглядел на пятьдесят, в то время как в необычных ситуациях, когда мир рисовался в розовом цвете, его возраст уменьшался до сорока пяти или даже меньше.
   Он был главой коммерческой фирмы. Фактически, ее единственным членом. Фирма носила название "Пьюси и Ко". Но Пьюси давно умер, а "Ко", членом которой был мистер Тулман, распущена. Наш пожилой герой, выкупив дело, название фирмы и все остальное, долгие годы успешно и с прибылью занимался бизнесом. Его контора была маленьким, тихим местечком, но в ней было сделано много денег. Мистер Тулман был богат - очень богат.
   И все же, сидя как-то зимним вечером в своей конторе, он выглядел старше своих лет. На нем были шляпа, пальто с меховым воротником и перчатки. Все остальные разошлись по домам; он, с ключами в руке, был готов запереть дверь и также уйти. Он частенько задерживался дольше всех и, по дороге домой, оставлял ключи у старшего клерка, мистера Кантерфилда, мимо дома которого проходил.
   Мистер Тулман, казалось, не спешил уходить. Он просто сидел и думал, тем самым увеличивая свой кажущийся возраст. По правде говоря, возвращаться домой ему не хотелось. Он устал возвращаться домой. Не потому, чтобы его дом был ему неприятен. Ни у одного одинокого джентльмена в городе не было более красивого и уютного дома. Не потому, чтобы он чувствовал себя одиноким и сожалел, что жена и дети не оживили его дом. Его вполне устраивала холостяцкая жизнь. Но, несмотря на все это, он устал возвращаться домой.
   - Мне бы хотелось, - сказал себе мистер Тулман, - почувствовать хоть какой-то интерес к возвращению домой. - Он встал и прошелся по комнате взад-вперед. Но, поскольку это занятие не показалось ему интересным, он снова сел. - Я хотел бы, чтобы мне пришлось вернуться домой, - сказал он, - но это невозможно. Что мне нужно, - продолжал он через некоторое время, - так это уверенность, ощущение, что я нужен самому себе. Сейчас я этого не ощущаю. Я перестану ходить домой, по крайней мере, обычным образом. Какой смысл завидовать другим мужчинам, если я могу иметь все, что есть у них, а также то, чего у них нет? Пожалуй, так я и сделаю, - сказал мистер Тулман, выходя и запирая двери. Оказавшись на улице, шагая быстро, легко и упруго, он составлял план, который к тому времени, когда он оказался возле дома старшего клерка, был полностью готов. Мистер Кентерфилд как раз собирался спуститься к ужину, когда раздался звонок в дверь, и потому сам открыл ее. - Я задержу вас всего на пару минут, - сказал мистер Тулман, протягивая ему ключи. - Не можем ли мы пройти в гостиную?
   Когда владелец фирмы ушел, а мистер Кентерфилд присоединился к своей семье за столом, жена немедленно спросила его, чего хотел мистер Тулман.
   - Он сказал, что завтра уезжает, что дела остаются на меня, и что я должен отсылать его личные письма в ... - Он назвал город, находившийся на расстоянии приблизительно в сто миль.
   - Как долго он будет отсутствовать?
   - Он не сказал, - ответил мистер Кентерфилд.
   - Зато я скажу тебе, что он должен сделать, - заявила его жена. - Он должен сделать тебя партнером, а потом уехать и отсутствовать, сколько ему вздумается.
   - Он и так может спокойно уехать, - ответил ее муж. - С тех пор, как я у него служу, он много раз уезжал, и все шло так, как если бы он был здесь. И он это знает.
   - Но ведь ты хотел бы стать его партнером?
   - О, да, - ответил мистер Кентерфилд.
   - И благодарность за то, что ты его замещаешь, должна побудить его так поступить, - сказала его жена.
   Мистер Тулман вернулся домой и написал завещание. Он оставил все свое имущество, за исключением нескольких наследников, самой богатой и влиятельной благотворительной организации в стране.
   "Люди подумают, что я сошел с ума, - сказал он себе, - и если я умру, воплощая в жизнь свой план, я предоставлю защиту своего рассудка людям, способным за меня постоять". - И прежде, чем он лег спать, его завещание было подписано и засвидетельствовано.
   На следующий день он собрал чемодан и уехал в соседний город. Его апартаменты должны были быть готовы к его возвращению в любое время. Если бы вы видели его на дороге к железнодорожному вокзалу, то приняли бы за человека сорока пяти лет.
   Добравшись до места назначения, мистер Тулман временно поселился в гостинице и следующие три-четыре дня бродил по городу в поисках того, что было ему нужно. То, что ему хотелось найти, было довольно трудно определить, но то, как он описывал это себе, выглядело приблизительно так:
   - Мне бы хотелось отыскать уютное местечко, где я мог бы жить и заниматься каким-нибудь делом, которое позволило бы мне вступать в контакт с разными людьми, какие мне были бы интересны. Это будет небольшое дело, потому что мне не хочется много работать, и оно должно приносить мне удовольствие. Возможно, мне хотелось бы открыть какую-нибудь лавку, поскольку это сводит человека лицом к лицу с его собратьями.
   Город, по которому он прогуливался, был одним из лучших мест в стране, где можно было открыть свое дело. Здесь имелось множество небольших магазинчиков. Но мистер Тулман не мог найти тот, который ближе всего подходил бы к его идеалам. Маленькое галантерейное заведение, казалось, предполагало наличие женщины-хозяйки. Бакалейная лавка могла бы свести его с интересными покупателями; но он мало что понимал в бакалее, и этот бизнес не казался ему обладающим какими-либо эстетическими достоинствами.
   Ему очень понравился маленький магазинчик, принадлежавший таксидермисту. Он был чрезвычайно уютный, а продажи, вероятно, не настолько велики, чтобы утомлять. Он мог бы отправлять зверей и птиц, принесенных для чучел, какому-нибудь мастеру, чтобы тот занимался ими для клиентов. Он мог бы... но нет. Было очень неприятно заниматься делом, в котором он совершенно ничего не понимал. Таксидермист не должен краснеть от невежества, когда ему задают простой вопрос о чучеле маленькой птички или странной рыбы. Поэтому он перестал наведываться к витрине этого очаровательного места, где, как ему казалось, если бы он обладал иным характером, то со временем мог бы явить себя миру в качестве веселого, беззаботного мистера Венуса.
   Лавка, которая наконец-то показалась ему наиболее подходящей, была той самой, мимо которой он проходил и несколько раз осматривал, прежде чем она произвела на него благоприятное впечатление. Она располагалась в небольшом кирпичном доме в переулке, неподалеку от одной из главных деловых улиц города. В магазинчике продавались канцелярские товары и мелочь всякого рода, классифицировать которую было крайне нелегко. Он остановился, чтобы рассмотреть три перочинных ножа, прикрепленных к карточке в маленькой рамке, по одну сторону которой стояла шахматная доска с позолоченными буквами "История Азии", а по другую - маленькая скрипка с ценником "один доллар". И когда он заглянул, мимо этих предметов, внутрь магазинчика, теперь освещенного, то постепенно понял, что это и есть идеал его привлекательного и интересного делового места. Во всяком случае, нужно было войти и осмотреть его. Ему не понравилась скрипка, даже по такой низкой цене, зато новый перочинный нож мог пригодиться. Поэтому он вошел и попросил показать ему перочинные ножи.
   Владелицей лавки оказалась приятная старушка лет шестидесяти, которая сидела за прилавком и шила. Пока она подходила к окну и очень осторожно протягивала руку над разложенными там предметами, чтобы достать карточку с перочинными ножами, мистер Тулман огляделся. Магазин был совсем маленький, но в нем, казалось, было много чего интересного. Полки располагались за прилавком, а также на противоположной стене, и все они были чем-то заставлены. В углу, возле стула старушки, стояла маленькая угольная печка, с пылавшим внутри нее ярким огнем, а в глубине лавки, приоткрытая стеклянная дверь, к которой вели две ступеньки, через которую он увидел маленькую комнату с красным ковром на полу и небольшим столиком, очевидно, накрытым для еды.
   Мистер Тулман взглянул на ножи, показанные ему старой леди, и после долгих раздумий выбрал тот, который, по его мнению, был бы хорошим подарком для мальчика. Затем он осмотрел кое-какие другие вещи - резаки для бумаги, фломастеры и прочие мелочи, лежавшие в стеклянной витрине на прилавке. И, рассматривая их, он одновременно беседовал со старой леди.
   Она была дружелюбна, общительна, очень рада, что есть, с кем поговорить, и поэтому мистеру Тулману не составило труда, сделав несколько общих замечаний, вытянуть из нее сведения о ней самой и ее лавке. Она была вдовой и имела сына, возрастом около сорока лет. Он работал в каком-то коммерческом учреждении, и они жили здесь длительное время. Пока ее сын был продавцом и приходил домой каждый вечер, это было приятно. Но после того как он стал разъездным коммивояжером и месяцами отсутствовал в городе, ей это перестало нравиться. Она чувствовала себя одинокой.
   Сердце мистера Тулмана забилось сильнее, но он не прерывал ее.
   - Если бы я могла это сделать, - продолжала старушка, - я бы оставила это место и переехала жить в деревню к сестре. Так было бы лучше для нас обеих, а Генри мог бы приезжать туда так же свободно как и сюда, по возвращении из своих поездок.
   - Тогда почему бы вам не продать лавку? - спросил мистер Тулман с некоторым страхом, так как ему стало казаться, что дело складывается слишком удачно, чтобы не существовало какого-то скрытого подвоха.
   - Это будет нелегко, - с улыбкой ответила она. - Может пройти много времени, прежде чем нам удастся найти кого-нибудь, кто захочет купить эту лавку. Торговля идет, но не так, как раньше; тогда времена были лучше. Библиотека тоже не приносит доход. Большинство книг стареют, и нет смысла тратить деньги на новые.
   - Библиотека! - сказал мистер Тулман. - У вас есть библиотека?
   - О, да, - ответила старая леди. - У меня здесь почти пятнадцать лет имеется библиотека. Вон она, на двух верхних полках, позади вас.
   Мистер Тулман обернулся и увидел два длинных ряда книг в коричневых бумажных обложках и короткую стремянку, стоявшую у двери во внутреннюю комнату, по которой можно было добраться до этих полок. Это ему очень понравилось. Он понятия не имел, что здесь может быть библиотека.
   - Я восхищен! - заявил он. - Должно быть, очень приятно заведовать такой маленькой библиотекой, как эта. Я бы и сам был не прочь заняться этим бизнесом.
   Старая леди удивленно подняла глаза. Он хочет заняться бизнесом? Она не могла этого предположить, глядя на него.
   Мистер Тулман выложил карты на стол. Он не сказал, какого рода бизнесом владеет сейчас, ни то, что в настоящий момент им управляет мистер Кентерфилд. Он просто рассказал ей о своих нынешних желаниях и признался, что именно привлекательность ее лавки заставила его войти.
   - Значит, перочинный нож вам не нужен? - быстро спросила она.
   - О, конечно же, нужен, - ответил он. - И если бы нам с вами удалось договориться, то я хотел бы получить оставшиеся два ножа вместе с прочими вашими товарами.
   Старая леди нервно рассмеялась. Она очень надеялась, что они смогут прийти к соглашению. Она принесла стул из задней комнаты, и мистер Тулман присел рядом с ней у плиты, чтобы это обсудить. Посетителей было мало, они почти не прерывались, и обсуждали возможное соглашение очень тщательно. Наконец, они оба пришли к выводу, что ни с условиями продажи, ни со способностью мистера Тулмана продолжить дело (после небольшой консультации с прежней владелицей) никаких проблем возникнуть не должно. Когда мистер Тулман уходил, они договорились, что он заглянет через пару дней, когда Генри вернется из поездки, и тогда можно будет все окончательно уладить.
   Они встретились, и сделка была заключена. Поскольку каждая из сторон к этому стремилась, трудностей почти не возникло. Старушка попросила отсрочки в передаче лавки, поскольку хотела бы почистить и смахнуть пыль с каждой полки, с каждого предмета. Но мистер Тулман торопился вступить во владение; а поскольку Генри вскоре предстояло отправиться в очередное путешествие, он хотел перевезти и устроить мать до своего отъезда. Перевозить было особенно нечего, кроме сундуков, картонных коробок и кое-какой старинной мебели, представлявшей особую ценность для старой леди, поскольку мистер Тулман настаивал на том, чтобы купить все, что имелось в доме. Все это не стоило ему (сказал он себе) той суммы, которую некоторые из его знакомых были готовы отдать за лошадь. Генри методично вел учет, а мистер Тулман брал у старой леди уроки, на которых она объясняла ему, как узнать отпускные цены различных предметов по отметкам на прикрепленных к ним маленьких бирках. Особенно она наставляла его относительно библиотеки. Она рассказала ему об имеющихся книгах и, насколько это возможно, характере постоянных пользователей. Она сказала ему, кому он может доверить книгу, не внеся залога, если у него не окажется с собой мелочи, и поставила крестики напротив имен тех людей, которые должны расплатиться наличными, прежде чем получат книгу.
   Было удивительно видеть, какой интерес проявил к этому мистер Тулман. Ему очень хотелось познакомиться с людьми, о которых рассказывала старая леди. Кроме того, он старался запомнить кое-что из того, что она рассказывала ему о своих методах купли-продажи и общем управлении лавкой; поэтому вряд ли забыл более трех четвертей того, что она ему рассказывала.
   Наконец, к большому удовольствию двух мужчин, участвовавших в сделке, - старая леди думала о сотне вещей, которые ей все же хотелось сделать, - и в один прекрасный морозный день коляска с мебелью и багажом отъехала от двери, старая леди и ее сын покинули лавку, а мистер Тулман остался сидеть за маленьким прилавком, единственным владельцем магазинчика и заведующим библиотеки, полным идей. Подумав об этом, он рассмеялся, но потом потер руки, чувствуя себя очень довольным.
   "В этом нет никакого сумасшествия, - сказал он себе. - Или, даже если и есть, оно мне нравится; я могу себе его позволить, и в этом нет ничего плохого. В конце концов, почему бы и нет?"
   Рядом с ним не было никого, кто мог бы что-нибудь возразить по этому поводу, поэтому мистер Тулман снова потер руки, сидя у камина, а затем поднялся и принялся расхаживать по лавке, делая предположения о том, кто же окажется его первым покупателем.
   Не прошло и получаса, как открылась дверь, и вошел маленький мальчик. Мистер Тулман поспешил за стойку, чтобы принять первого посетителя. Мальчику понадобились пара листов бумаги и конверт.
   - Какие именно? - спросил мистер Тулман.
   Мальчик этого не знал. Те, которые давала ему предыдущая владелица. И он пристально посмотрел на мистера Тулмана, очевидно, удивляясь перемене в продавце, но ничего не спросил.
   - Я полагаю, что ты - постоянный клиент, - сказал мистер Тулман, открывая несколько коробок с бумагой, снятых с полок. - Я только что начал здесь свое дело и не знаю, какую бумагу ты всегда покупаешь. Но, я полагаю, эта подойдет. - И он достал пару листов лучшей бумаги, в тон конверту. Все это он аккуратно упаковал и протянул мальчику, положившему на прилавок три цента. Мистер Тулман взял их, улыбнулся, а затем, быстро совершив подсчет в уме, окликнул мальчика, уже открывшего дверь, и вернул ему один цент.
   - Ты дал мне слишком много, - сказал он.
   Мальчик взял цент, взглянул на мистера Тулмана и выскочил из магазина со скоростью ветра.
   - Это большая прибыль, - сказал себе мистер Тулман, - но, я полагаю, она объясняется небольшим объемом продаж. - Будущее показало, что он был прав.
   В течение дня зашли еще пара посетителей, а с наступлением вечера появились пользователи библиотеки. Они отняли у мистера Тулмана много времени. Ему пришлось не только забирать и выдавать книги, но и отвечать на многочисленные вопросы по поводу смены собственника и о вероятности появления новых книг с предложениями относительно их количества и содержания, а также выслушать несколько недовольных замечаний по поводу уже имеющихся.
   Казалось, все сожалели, что старая леди рассталась с лавкой. Но мистер Тулман был так любезен, так стремился угодить и так интересовался требовавшимися читателям книгами, что только один из читателей, казалось, принял случившуюся перемену близко к сердцу. Это был молодой человек, задолжавший сорок три цента. Он долго выбирал книгу, и когда, наконец, принес ее мистеру Тулману, чтобы тот отметил ее, тихо сообщил, что надеется, тот не будет возражать, если он расплатится немного позднее. Он намеревается рассчитаться в первый день месяца, а потом расплачиваться наличными, когда будет брать книги.
   Мистер Тулман заглянул в список старой леди и, не обнаружив крестика напротив фамилии читателя, сказал ему, что все в порядке, и первое число месяца его вполне устраивает. Молодой человек ушел, совершенно довольный новым библиотекарем. Популярность мистера Тулмана начинала расти. Вечером он почувствовал, что сильно проголодался. Но ему не хотелось закрывать лавку, потому что в нее время от времени кто-нибудь заглядывал; иные спрашивали, который час, иные делали небольшую покупку, иногда заходили читатели.
   Однако, собравшись с духом во время короткого отдыха от посетителей, он закрыл ставни, запер дверь и поспешил в гостиницу, где устроил себе ужин, какой мог позволить себе мало кто из владельцев небольших магазинчиков.
   На следующее утро мистер Тулман завтракал у себя. Это было восхитительно. Он видел, как пожилая дама накрывала себе стол в маленькой задней комнате, где стояла плита, пригодная для любой стряпни, которой он мог бы насладиться, а ему всегда нравилась домашняя еда. В доме было много запасов провизии, которую он приобрел вместе с прочими товарами; он также вышел и купил себе свежего хлеба. Затем он поджарил кусок ветчины, приготовил хороший крепкий чай, сварил несколько яиц и принялся за завтрак за маленьким круглым столиком; этот завтрак доставил ему больше удовольствия, чем любой другой в каком-нибудь клубе. Он открыл лавку и сел лицом к стеклянной двери, надеясь на то, что кто-нибудь помешает ему наслаждаться едой. Ему казалось правильным, увидев посетителя, немедленно подняться и поспешить ему навстречу.
   Вечером того же дня мистер Тулман убедился, что вскоре ему придется нанять мальчика или еще кого-нибудь, присматривать за заведением в его отсутствие. После завтрака женщина, которую рекомендовала ему предыдущая владелица, пришла застелить постель и, вообще, убраться, а когда она ушла, он остался со своей лавкой один на один. Тем не менее, он решил, что его обязанности не должны вредить его здоровью, поэтому в час дня запер дверь и отправился обедать. Он надеялся, что никто не заглянет в его отсутствие, но когда вернулся, то увидел маленькую девочку с кувшином, стоявшую у двери. Она пришла одолжить полпинты молока.
   - Молока! - воскликнул удивленный мистер Тулман. - Но, дитя мое, у меня нет молока. Я даже не добавляю его в свой чай.
   Девочка выглядела очень разочарованной.
   - Миссис Уокер уехала навсегда? - спросила она.
   - Да, - ответил мистер Тулман. - Но я так же мог бы одолжить вам молоко, как и она, если бы оно у меня было. Есть поблизости место, где можно купить молоко?
   - Да, - ответила девочка. - Вы можете купить его на рынке.
   - Сколько будет стоить полпинты? - спросил он.
   - Три цента, - ответила девочка.
   - В таком случае, - сказал мистер Тулман, - вот вам три цента. Вы можете пойти и купить мне молоко, а затем одолжить его у меня. Это подойдет?
   Девочка подумала, решила, что подойдет, и ушла.
   Как ни странно, этот маленький инцидент даже порадовал мистера Тулмана. Это было так ново. Вернувшись вечером после ужина, он обнаружил, что два читателя ждут его на пороге, и узнал, что еще трое ушли, не дождавшись. Если он будет делать перерывы на еду, это, безусловно, пойдет во вред библиотеке. Он мог бы легко набрать себе сотню мальчиков, если бы захотел дать объявление, но ему было бы нелегко видеть помощника здесь. Ему хотелось уюта и одиночества. Ему нужен был мальчик, который ходил бы в школу, а в лавку приходил после обеда и вечером, разумеется, за плату. Но это должен был быть очень уравновешенный и ответственный мальчик. Он хорошенько подумает, прежде чем предпринять какие-либо шаги.
   Он раздумывал день или два, но не постоянно. Когда не было покупателей, он прогуливался по маленькой гостиной над лавкой, с ее старинной мебелью, причудливыми гравюрами на стенах и нелепым орнаментом на каминной полке. Другие маленькие комнаты казались ему такими же забавными, и он пожалел, когда звонок на двери магазина отвлек его от размышлений. Ему было приятно сознавать, что все эти странные вещи принадлежат ему. Обладание разнообразными товарами в лавке также давало ему приятное чувство, подобного которому он никогда не испытывал, занимаясь другими делами. Все было странно и ново.
   Ему очень нравилось просматривать книги в библиотеке. Многие из них представляли собой старые романы, названия которых хоть и были ему знакомы, он их, тем не менее, не читал. Как только немного обживется, он обязательно их прочитает.
   Просматривая книгу, в которой были записаны имена и счета читателей, он забавлялся, задаваясь вопросом, каковы были люди, читавшие определенные книги? Кому, например, понадобилась "Книга о кошках", а кого заинтересовали "Удольфские тайны"? Но наибольшее любопытство мистера Тулмана вызвало неизвестное ему лицо, взявшее некоторое время тому назад "Музыкальные логарифмы Дормштока".
   - Во имя всего святого, - воскликнул мистер Тулман, - как подобная книга могла попасть в эту библиотеку? Откуда на земле взялся человек, которому она понадобилась? Причем, он не просто взял ее, - продолжал он, просматривая записи, относящиеся к книге, - он продлевал ее один, два, три, четыре... девять раз! Эта книга у него уже восемнадцать недель!
   Это заставило мистера Тулмана отложить наем помощника до тех пор, пока не появится П. Гласко, поскольку почти настал срок возвращения книги.
   "Если я найму мальчика сейчас, - подумал мистер Тулман, - то Гласко придет и принесет книгу в мое отсутствие".
   Почти ровно через две недели после указанной даты возвращения книги, явился П. Гласко. Была середина дня, мистер Тулман сидел в одиночестве. Молодой человек, лет тридцати, в светло-коричневом плаще, с большой книгой под мышкой, оказался поклонником философии музыки.
   П. Гласко был удивлен, узнав о смене собственника библиотеки. И все же он надеялся, что новый не будет возражать против того, чтобы снова выдать ему книгу, которую он принес с собой, и которую он должен был вернуть некоторое время тому назад.
   - О, нет, - сказал мистер Тулман, - ни в коем случае. На самом деле, я не уверен, что эта книга может заинтересовать кого-нибудь еще. Я полюбопытствовал посмотреть, не брал ли ее другой читатель, и обнаружил, что - нет.
   Молодой человек ответил спокойной улыбкой.
   - Нет, - подтвердил он, - думаю, что нет. Далеко не каждый, кто хотел бы изучить высшую математику музыки, способен оценить Дормштока.
   - Похоже, он вник в этот вопрос довольно глубоко, - заметил мистер Тулман, листая книгу. - По крайней мере, так кажется, когда видишь эти расчеты, степени и квадратные корни.
   - Действительно, - согласился Гласко. - И хотя я читаю эту книгу уже несколько месяцев и имею в своем распоряжении больше времени, чем другие, я добрался только до пятьдесят шестой страницы и сомневаюсь, что мне не придется перечитывать ее снова и снова, прежде чем я полностью пойму изложенное.
   - А всего в ней триста сорок страниц! - сочувственно сказал мистер Тулман.
   - Да, - ответил молодой человек. - Но я совершенно уверен, что по мере чтения, материал будет даваться все легче и легче. Я это понял по уже прочитанному.
   - Вы говорите, что у вас много свободного времени? - заметил мистер Тулман. - Дела в музыкальном бизнесе сейчас идут неважно?
   - Я вовсе не занимаюсь музыкальным бизнесом, - ответил Гласко. - Просто я очень люблю музыку и хочу ее понимать. Мой род занятий совсем иной. Я ночной аптекарь, и именно поэтому у меня так много свободного времени для чтения.
   - Ночной аптекарь? - повторил мистер Тулман.
   - Да, сэр, - ответил тот. - Я служу в большой аптеке в центре города, которая открыта всю ночь, и заступаю на дежурство, когда дневные служащие расходятся.
   - Поэтому у вас много свободного времени? - спросил мистер Тулман.
   - Да, - ответил Гласко. - Я сплю до полудня, остальная часть дня, до семи часов, принадлежит мне. Полагаю, люди, работающие ночью, могут с большей пользой использовать свое время, чем те, кто работают днем. Летом я могу отправиться в путешествие по реке или куда-нибудь за город, в любой день, когда захочу.
   - Днем и в самом деле можно сделать больше дел, это правда, - согласился мистер Тулман. - Но разве не ужасно одиноко сидеть всю ночь в аптеке? Вряд ли многие люди приходят за лекарством в это время. Я полагал, что в аптеках обычно имеется ночной звонок, с помощью которого можно разбудить служащего, если кому-то что-то понадобится.
   - Ночью в нашей аптеке не так уж одиноко, - сказал Гласко. - На самом деле, в ней даже оживленнее, чем днем. Видите ли, мы расположены среди редакций газет, и всегда кто-нибудь заглядывает за содовой водой, сигаретами или чем-нибудь еще. У нас теплое, светлое место, где редакторы и репортеры собираются, разговаривают, пьют горячую содовую воду; они всегда собираются у нас в то время, когда газеты выходят в печать. И могу сказать вам, сэр, это очень оживленная компания. Лучшие истории, которые я когда-либо слышал, я услышал именно у нас, после трех часов ночи.
   - Странная жизнь! - сказал мистер Тулман. - Знаете, я никогда не думал, что такое возможно, ночь за ночью...
   - Вы правы, сэр, именно, ночь за ночью, даже по воскресеньям.
   Ночной аптекарь взял свою книгу.
   - Идете домой, читать? - спросил мистер Тулман.
   - Нет, - ответил молодой человек. - Сегодня довольно прохладно для чтения. Думаю, я отправлюсь немного прогуляться.
   - Вы можете пока оставить книгу здесь, - предложил мистер Тулман. - Она такого размера, что ее неудобно носить с собой.
   - Спасибо, я так и сделаю, - сказал Гласко. - Через некоторое время я за ней вернусь.
   Когда он ушел, мистер Тулман взял книгу и принялся рассматривать ее более внимательно, чем прежде. Но надолго его не хватило.
   - Не понимаю, как человек, обладающий здравым смыслом, может интересоваться подобными вещами, - сказал мистер Тулман, закрывая книгу и ставя ее на маленькую полку позади стойки.
   Когда Гласко вернулся, мистер Тулман предложил ему остаться и согреться. После недолгого разговора, он почувствовал голод, поскольку пообедал рано. И он обратился к ночному аптекарю, забравшему своего Дормштока: "Не желаете ли посидеть здесь и почитать, пока я поужинаю? Я зажгу газ, вам здесь будет очень удобно, если вы не торопитесь".
   Гласко вовсе не спешил и был рад спокойно почитать у теплого камина; поэтому мистер Тулман оставил его, чувствуя себя совершенно уверенным в том, что человек, которому старая леди позволила девять раз продлевать книгу, должен быть абсолютно надежен.
   Когда он вернулся, они еще немного поговорили в углу, у маленькой печки.
   - Должно быть, это очень неудобно, - сказал ночной аптекарь, - что вы не можете поужинать, не закрыв лавку. Если хотите, - предложил он нерешительно, - я зайду завтра примерно в это же время и останусь здесь, пока вы будете ужинать. Я буду рад оказать вам эту услугу, пока вы не найдете себе помощника. Я могу легко обслужить большинство посетителей, остальные могут подождать.
   Мистер Тулман с радостью ухватился за это предложение. Это было именно то, чего он хотел.
   П. Гласко стал приходить каждый день после обеда и читать Дормштока, пока мистер Тулман обедал; вскоре он стал заглядывать во время ленча. Почему бы и нет, сказал он. Он уже поел, и был бы не прочь почитать. Мистер Тулман подумал, что в ночной аптеке, возможно, холодновато; это бы объяснило, почему молодой человек предпочитает послеобеденные прогулки чтению. Имя Гласко было внесено в список наиболее доверенных читателей, и он получил возможность забирать Дормштока на ночь, поскольку возвращал его после дежурства.
   Как-то днем в лавку вошла молодая дама, которая принесла книги, лежавшие у нее больше месяца. Она не стала оправдываться за то, что задержала их дольше положенного срока, а просто сдала и заплатила штраф. Мистеру Тулману не хотелось брать эти деньги, что с ним случилось в первый раз в жизни; но молодая леди выглядела так, словно вполне могла себе это позволить, к тому же: дело - есть дело. Он выдал ей сдачу. Потом она сказала, что хотела бы взять "Музыкальные логарифмы Дормштока".
   Мистер Тулман уставился на нее. Она была яркой, красивой молодой леди и выглядела обладающей здравым смыслом. Он не мог ее понять. И сказал, что книга отсутствует.
   - Отсутствует! - воскликнула она. - Вот так всегда! Мне кажется странным, что эта книга пользуется такой популярностью. Я никак не могу ее получить.
   - Это и в самом деле странно, - сказал мистер Тулман, - но она, безусловно, пользуется популярностью. Миссис Уокер когда-нибудь давала вам какие-нибудь обещания по поводу этой книги?
   - Нет, - ответила она, - но я полагала, что, в конце концов, настанет и моя очередь. Сейчас мне эта книга очень нужна.
   Мистер Тулман ощутил некоторое беспокойство. Он понимал, что ночной аптекарь не должен монополизировать книгу, и все-таки не хотел обижать того, кто был ему так полезен и кто так серьезно интересовался этой книгой. Но он также не хотел обманывать молодую леди, сказав, что книга скоро освободится. Он знал, что этого не произойдет. В ней было триста сорок страниц. Поэтому он просто сказал, что ему очень жаль.
   - Мне тоже, - сказала молодая леди, - очень жаль. Так получилось, что именно сейчас у меня появилась возможность изучить эту книгу, какой, наверное, больше не представится.
   В сочувственном лице мистера Тулмана было нечто такое, что, казалось, внушило ей доверие, и она продолжала.
   - Я - учительница, - сказала она, - и в силу определенных обстоятельств мне предоставлен месячный отпуск, который я намеревалась почти полностью посвятить изучению музыки, и, в особенности, Дормштока. Есть ли шанс, что его скоро вернут? А если это произойдет, вы придержите его для меня?
   - Придержать для вас! - сказал мистер Тулман. - Разумеется, я так и сделаю. - После чего ненадолго задумался. - Если вы придете послезавтра, я, возможно, смогу сказать вам что-нибудь более определенное.
   Она пообещала зайти.
   На следующий день, во время ленча, мистер Тулман долго отсутствовал. Он обошел все книжные магазины, чтобы узнать, нельзя ли приобрести экземпляр великого произведения Дормштока. Но его нигде не оказалось. Книготорговцы сказали ему, что он вряд ли найдет где-нибудь эту книгу, если только она не найдется на складе какого-нибудь антиквара; и что даже если он пошлет за ней в Англию, где она и была опубликована, то и тогда вряд ли получит ее, поскольку она была отпечатана очень давно. Кроме того, книга совершенно не пользовалась спросом. На следующий день он зашел в несколько магазинов, торговавших подержанными вещами, но и там Дормштока не оказалось.
   Вернувшись, он заговорил на эту тему с Гласко. Он очень сожалел, что завел этот разговор, но это заставила сделать его простая справедливость. Ночной аптекарь пришел в смятение, узнав, что его любимая книга кому-то понадобилась.
   - Женщина! - воскликнул он. - Да она не осилит и пары страниц. Это очень плохо. Я не предполагал, что кто-то захочет прочитать эту книгу.
   - Не следует так сильно переживать, - сказал мистер Тулман. - Я вовсе не уверен, что вам следует отдать ее ей.
   - Очень рад это слышать, - сказал Гласко. - Не сомневаюсь, что с ее стороны это всего лишь мимолетное увлечение. Осмелюсь предположить, что ей больше подошел бы какой-нибудь новый роман. - После чего, узнав, что визит леди ожидается сегодня днем, вышел прогуляться с Дормштоком под мышкой.
   Примерно через час пришла юная леди; ее совсем не интересовали новые романы, она была сильно огорчена тем, что ее не ждут "Музыкальные логарифмы". Мистер Тулман сказал ей, что пытался купить еще один экземпляр этой книги, и она поблагодарила его за это. Он также был вынужден сказать, что книга находится у джентльмена в течение некоторого времени, - фактически, все время, с того момента, как поступила в библиотеку, - и он все еще не закончил ее читать.
   Услышав это, юная леди, казалось, была несколько раздосадована.
   - Разве это не против правил, держать книгу так долго? - спросила она.
   - Нет, - ответил мистер Тулман. - Я проверил. Правила пользования библиотекой очень просты: срок выдачи книги может продлеваться неограниченно, при условии выплаты определенной суммы.
   - Значит, я никогда ее не получу? - заметила молодая леди.
   - На вашем месте, я бы не отчаивался, - ответил мистер Тулман. - У него не было времени подумать над этим. Он разумный молодой человек и, полагаю, сможет на некоторое время от нее отказаться, чтобы вы могли ее взять.
   - Нет, - сказала она, - я этого не хочу. Если он учится по ней, как вы говорите, днем и ночью, мне бы не хотелось прерывать его занятий. Мне хотелось бы получить эту книгу, по крайней мере, на месяц, но это, я полагаю, нарушило бы курс его обучения. Не думаю, чтобы кто-то, начав учиться и предполагая, что для этого понадобится год, охотно расстался бы с книгой; ибо, судя по вашим словам, этому джентльмену, чтобы закончить обучение, понадобится как минимум этот срок. - И она вышла.
   Когда Гласко узнал об этом вечером, то всерьез задумался.
   - Это несправедливо, - наконец, сказал он. - Мне не следовало так долго держать книгу у себя. Придется на некоторое время отказаться от нее. Вы можете отдать ей ее, когда она придет. - Он положил Дормштока на прилавок и сел у печки.
   Мистер Тулман был опечален. Он понимал, что ночной аптекарь поступил правильно, и все-таки ему было жаль его.
   - Что вы намерены делать дальше? - спросил он. - Вы прекращаете ваши занятия?
   - О, нет, - ответил Гласко, глядя на печку. - Я возьмусь за те книги, на ту же тему, которые есть у меня, и, таким образом, продолжу изучение, пока леди не вернет книгу. Не думаю, чтобы она задержала ее надолго. - После чего добавил: - Если вы не против, я буду приходить сюда и читать, как и прежде, пока вы не наймете постоянного помощника.
   - Если вы будете приходить по-прежнему, я буду этому только рад, - сказал мистер Тулман. Он совершенно отказался от мысли нанять помощника, но предпочел сохранить это в тайне.
   Прошло некоторое время, прежде чем молодая леди вернулась, и мистер Тулман уже начал опасаться, что она вообще не придет. Но она все-таки пришла и спросила "Эвелин" миссис Барни. Она улыбнулась, спрашивая эту книгу, и сказала, что, по ее мнению, ей все-таки придется взять роман, поскольку ей давно хотелось прочитать его.
   - На вашем месте я не стал бы пока брать роман, - сказал мистер Тулман, торжественно снял с полки Дормштока и положил перед ней.
   Она, очевидно, была очень довольна, но когда он рассказал ей о джентльменском поведении мистера Гласко, выражение ее лица мгновенно изменилось.
   - Нет, - сказала она, отодвигая книгу. - Я не стану вмешиваться в его учебу. Я возьму "Эвелин", если вы не возражаете.
   Никакие уговоры мистера Тулмана на нее не подействовали, и она ушла с романом миссис Барни в муфте.
   - Вы снова можете взять эту книгу, - сказал вечером мистер Тулман Гласко. - Она решила не брать ее.
   Но Гласко не взял ее.
   - Нет, - сказал он, сидя и глядя на печку. - Когда я сказал, что уступаю книгу ей, я имел в виду именно это. Она возьмет ее, когда увидит, что книга продолжает оставаться в библиотеке.
   Но Гласко ошибся: она не взяла ее, полагая, что он согласится - ему будет разумнее прочесть ее, чем оставить пылиться на полке.
   - Было бы замечательно, - сказал мистер Тулман, - если бы она понадобилась кому-то еще, в назидание им обоим. - Но среди его читателей не имелось таких, кого могла бы заинтересовать эта книга.
   Однако, через какое-то время, молодая леди попросила разрешения взглянуть на книгу.
   - Не подумайте, что я собираюсь брать ее, - сказала она, заметив довольный взгляд мистера Тулмана, когда он протянул ей книгу. - Я всего лишь хочу взглянуть, что в ней говорится по вопросу, который я сейчас изучаю. - После чего присела у печки на стул, который поставил ей мистер Тулман, и открыла Дормштока.
   Она просидела над книгой с полчаса или даже больше, а потом подняла глаза и сказала:
   - Я ничего не могу понять. Извините, что беспокою вас, но не могли бы вы объяснить мне заключительную часть вот этого фрагмента.
   - Я! - воскликнул мистер Тулман. - Но, моя дорогая мадам, то есть, мисс, я не смог бы объяснить его вам, даже если бы от этого зависела моя жизнь. А что это за страница? - спросил он, взглянув на часы.
   - Страница двадцать четыре, - ответила молодая леди.
   - В таком случае, - сказал он, - если вам будет угодно подождать минут десять-пятнадцать, то джентльмен, читавший эту книгу, придет сюда, и, полагаю, все сможет вам разъяснить.
   Молодая леди, казалось, колебалась, стоит ей ожидать или нет; но поскольку ей было любопытно узнать, что это за джентльмен, так увлекшийся книгой, она решила подождать и заглянуть пока в другие разделы книги.
   Вскоре пришел ночной аптекарь, и когда мистер Тулман представил его леди, тот с готовностью согласился объяснить ей заинтересовавшее ее место. Мистер Тулман принес ему стул из соседней комнаты, и он тоже присел у печки.
   Объяснение было трудным, но, наконец, закончилось, и тогда молодая леди заговорила о пользовании книгой. Обсуждение продолжалось некоторое время, но ни к чему не привело, хотя мистер Тулман отложил свою дневную газету и присоединился к спору, упоминая, среди прочего, о том, что из-за нынешнего состояния дел книга висит на нем мертвым грузом. Но даже этот сильный аргумент оказался бесполезным.
   - Тогда вот что я вам предложу, - сказал мистер Тулман, когда молодая леди поднялась, собираясь уходить. - Приходите сюда и работайте с книгой, когда захотите. Пусть здесь будет нечто вроде читального зала. По крайней мере, у меня будет хоть какая-то компания.
   После этого юная леди время от времени приходила заглянуть в Дормштока; а поскольку ее каникулы немного затянулись из-за задержки семьи, в которой она преподавала, у нее было много времени для учебы. Она часто встречала в лавке Гласко, и в таких случаях они обычно обсуждали Дормштока или беседовали о музыке. Однажды, после полудня, они пришли вместе, встретившись по дороге в библиотеку, и завели разговор о музыкальных логарифмах, который продолжили в лавке.
   "Будет замечательно, - подумал мистер Тулман, - если эти двое поженятся. Тогда они могли бы брать книгу и изучать ее в свое удовольствие. Они, конечно, подходят друг другу, поскольку интересуются музыкальной математикой и философией, хотя ни один, при этом, не играет и не поет, как они мне сказали сами. Из них вышла бы отличная пара".
   Мистер Тулман долго размышлял над этим вопросом и, наконец, решил высказать свое мнение Гласко. Когда он это сделал, молодой человек покраснел и ответил, что думать об этом не имеет смысла. Однако по его поведению и последующему разговору было очевидно - он и сам задумывался над этим.
   Постепенно мистер Тулман начал волноваться по этому поводу, тем более что ночной аптекарь, казалось, не был склонен предпринимать какие-либо шаги в этом направлении. На улице становилось все теплее, и мистер Тулман подумал, что зимой в маленьком домике и лавке, вероятно, уютнее, чем летом. Домик окружали высокие здания, и даже сейчас он начинал чувствовать, что циркуляция воздуха будет столь же приятной, как и циркуляция книг. Он много думал о своих просторных комнатах в соседнем городе.
   - Мистер Гласко, - сказал он однажды днем, - я решил в скором времени продать свое дело.
   - Как! - воскликнул тот. - Вы хотите сказать, что ликвидируете его и уедете... покинете это место насовсем?
   - Да, - ответил мистер Тулман. - Я прекращаю дело и уезжаю из города.
   Ночной аптекарь был потрясен. Он провел много счастливых часов в этой лавке, а сейчас каждый час становился еще приятнее, чем прежде. Если мистер Тулман уедет, все это закончится. От нового владельца нельзя было ожидать подобного отношения.
   - И, учитывая это, - продолжал мистер Тулман, - думаю, было бы хорошо, если бы вы довели ваше любовное дело до логического конца, пока я здесь и могу вам помочь.
   - Мое любовное дело! - воскликнул мистер Гласко и покраснел.
   - Да, разумеется, - сказал мистер Тулман. - Не забывайте, что у меня все-таки есть глаза. Теперь позвольте мне сказать вам, что я думаю. Когда что-то должно быть сделано, это должно быть сделано в тот момент, когда имеются большие шансы на благополучный исход. Именно так я веду свои дела. Приходите сюда завтра днем и сделайте предложение мисс Эдвардс. Она должна прийти завтра, поскольку не приходила уже два дня. Если она не придет, отложите объяснение до следующего раза. Но вы должны быть готовы сделать предложение завтра. Не думаю, что вы сможете часто видеть ее в каком-нибудь другом месте, поскольку семья, в которой она преподает, вот-вот должна вернуться, а исходя из ее рассказов о ее работодателях, вы вряд ли сможете навестить ее в их доме.
   Ночной аптекарь обещал подумать.
   - Тут раздумывать не над чем, - сказал мистер Тулман. - Мы знаем об этой молодой леди все. (Это было правдой; на самом деле, он все знал о них обоих.) Послушайте моего совета, будьте здесь завтра днем, причем, приходите пораньше.
   На следующее утро мистер Тулман поднялся в свою гостиную на втором этаже, принес оттуда два голубых мягких стула - самые лучшие, какие у него были, - и поставил в маленькой комнатке позади лавки. Он также принес одну или две безделушки и поставил их на каминную полку, вытер пыль и прибрал комнату, как мог. Он даже накрыл стол красной скатертью из гостиной.
   Когда пришла юная леди, он пригласил ее пройти в заднюю комнату, ознакомиться с несколькими новыми книгами, которые он только что получил. Если бы она знала, что он собирается закрывать свое дело, то была бы удивлена, зачем он приобретает новые книги. Но она о его намерениях ничего не знала. Когда она села за стол, на котором те были разложены, мистер Тулман вышел в лавку, взглянуть, не пришел ли Гласко. Вскоре тот появился.
   - Заходите, - сказал мистер Тулман. - Она в задней комнате просматривает книги. Я подожду здесь и постараюсь как можно быстрее избавляться от посетителей. Сегодня замечательная погода, и мне хочется на свежий воздух. Даю вам двадцать минут.
   Гласко побледнел, но пошел в комнатку, не сказав ни слова, а мистер Тулман, сунув руки под фалды сюртука и широко расставив ноги, встал в дверях. Так он стоял некоторое время, глядя на людей снаружи и задаваясь вопросом, что делают люди внутри. Маленькая девочка, одолжившая у него молоко, но долг не вернувшая, уже собиралась было пройти мимо его двери, но, заметив его, перешла на другую сторону улицы. Он ее не заметил. Ему было интересно, не пора ли войти. К двери подошел мальчик и спросил, есть ли у него пасхальные яйца. Мистер Тулман вежливо ответил, что нет. Когда щедро выделенные ночному аптекарю двадцать минут истекли, он вошел. Раздался резкий звон колокольчика, и по двум ступенькам, ведущим во внутреннюю комнату, спустился Гласко. По его лицу было видно, что с ним все в порядке.
   Через несколько дней после этого мистер Тулман продал свое дело, вместе с домом и мебелью. Кому же еще он мог все это продать, как не мистеру Гласко? Это событие было одним из самых счастливых моментов. Не имелось никаких причин для счастливой пары откладывать свадьбу; юная леди отказалась от своего места учительницы и гувернантки, и взяла на себя заботу о маленькой восхитительной лавке, в маленьком восхитительном домике, в котором имелось все, что им было нужно.
   И только одну вещь в лавке мистер Тулман продать отказался. Это была великая работа Дормштока. Он подарил книгу молодоженам, поместив между страницами банкноту, номинал которой значительно превосходил цену обычного свадебного подарка.
   - Чем же вы собираетесь заняться теперь? - спросили они его, когда со всем было улажено. И он рассказал, что собирается вернуться к своим делам в соседнем городе, и вообще, все, в том числе то, как он стал заведовать библиотекой. Они не сочли его сумасшедшим. Люди, изучающие музыкальные логарифмы, не склонны считать человека умалишенным из-за такого пустяка.
   Когда мистер Тулман вернулся в "Пьюси и Ко", он нашел, что дела идут хорошо.
   - Вы выглядите на десять лет моложе, сэр, - сказал ему мистер Кентерфилд. - Вы, должно быть, замечательно провели время. Не думал, что есть что-то, что могло бы заинтересовать вас... на такой длительный срок.
   - Заинтересовать меня! - воскликнул мистер Тулман. - Да, все было и вправду очень интересно. Никогда в жизни у меня не было такого замечательного отдыха.
   Когда в тот вечер он вернулся домой (обнаружив, что возвращается туда совершенно спокойно), то разорвал составленное им завещание. Теперь он ощущал, что ему нет необходимости доказывать свое здравомыслие.
  

МОИ НЕВОЛЬНЫЕ СОСЕДИ

  
   Мне было около двадцати пяти, когда я начал жизнь владельца виноградника в Западной Вирджинии. Я купил большой участок земли, значительная часть которого лежала на пологом склоне одного из предгорий Синего хребта, причем эта местность была как нельзя более подходящей для выращивания виноградной лозы. Я страстно люблю деревню и деревенскую жизнь, и считал, что получу больше удовольствия и извлеку большую пользу из своего обширного виноградника, чем от обычных фермерских работ.
   Я построил себе хороший дом средних размеров на небольшом плато в верхней части моего участка. Сидя на крыльце и покуривая трубку после дневных трудов, я мог смотреть вниз на свой виноградник, на прекрасную долину, над которой то тут, то там поднимался дым из труб нескольких домов, разбросанных среди рощ и полей, а над этой красотой возвышался мой склон, покрытый зеленью и пурпуром.
   Моя семья состояла только из одного меня. Правда, я ожидал, что когда-нибудь в моем доме появятся и другие люди, но пока не был к этому готов.
   Летом мне было очень приятно жить одному. Это было нечто новое, я мог устраивать все по-своему, чего был лишен в доме своего отца. Но когда наступила зима, я почувствовал одиночество. Даже мои слуги жили в хижине на некотором расстоянии, и случались мрачные вечера, с разгулявшейся за окном непогодой, когда мне была желанна компания даже самого скучного человека. Иногда я отправлялся в город, навестить друзей, но в такие вечера это было невозможно, и зима показалась мне очень долгой.
   Наконец, пришла весна, начались работы на открытом воздухе, и в течение нескольких недель я снова ощутил, что меня одного мне вполне достаточно для комфортной жизни. А потом произошла перемена. Период плохой, ненастной погоды, так часто случающийся ранней весной, снизошел на мой дух и мой холм. Лил дождь, было холодно, дул резкий ветер, и я стал желать общения даже больше, чем зимой.
   Однажды вечером, когда разразилась очередная сильная буря, я лег спать рано и, лежа без сна, прокручивал в голове схему, о которой часто думал прежде. Я построю маленький аккуратный домик на своем участке, неподалеку от своего, но и не слишком близко, и попрошу Джека Брандигера переехать в него. Джек был моим другом, изучал законы в городе, и мне казалось, что ему будет гораздо приятнее делать это на красивом склоне холма, с которого открывается вид на очаровательную долину, с лесами и горами позади и над нею, где он мог бы бродить, сколько душе угодно.
   Я хотел было просить Джека переехать ко мне, но вскоре отказался от этой мысли. Я весьма специфический человек, а Джек - нет. Он оставляет свои трубки в самых разных местах, причем, даже не погасшие. Когда он приходил ко мне, он мог положить шляпу на чернильницу или какое-нибудь столь же подходящее место. Но если бы Джек жил на небольшом расстоянии, и мы могли бы наведываться друг к другу, когда нам заблагорассудиться, это было бы совсем другое дело. Он мог бы поступать как угодно в своем доме, а я - в своем, и мы могли бы проводить вместе много приятных вечеров. Это была блестящая идея, и я раздумывал, прежде чем уснул, над тем, как мне договориться со служанкой, чтобы она взяла на себе ведение не только моего хозяйства, но и Джека.
   Мне не удалось поспать долго, по причине усилившейся бури. Мой дом сотрясался от ярости ветра.
   Дождь водопадом лил на крышу и северную сторону, время от времени я слышал, как по ставням барабанит град. Моя спальня располагалась в одной из комнат нижнего этажа, но даже там я слышал, что творится на крыше.
   Это было печально, и имело тенденцию угнетать дух человека, одиноко бодрствующего в большом доме. Но я постарался не поддаваться депрессии. Мне было неприятно находиться здесь одному в такую ужасную погоду, но бояться было нечего, поскольку дом был новым и прочным, выстроенным из бревен и обшитым снаружи досками. Чтобы сорвать крышу, понадобился бы ураган; ставни надежно защищали от града. Поскольку причины бодрствовать отсутствовали, я повернулся на бок и снова уснул.
   Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я снова проснулся, но на этот раз не от шума бури, а от странного подергивания моей кровати. Однажды я ощутил легкий толчок землетрясения, и мне показалось, что сейчас происходит нечто в этом роде. Моя кровать, несомненно, двигалась подо мной. Я сел. В комнате царила кромешная мгла. Через мгновение я снова почувствовал движение, но на этот раз оно не показалось мне напоминающим землетрясение. При землетрясении, движение обычно происходит в горизонтальном направлении, в то время как ощущаемое мною было больше похоже на движение корабля во время шторма. Буря разыгралась: ветер ревел и бушевал, дождь превратился в потоп.
   Я уже собирался встать и зажечь лампу, потому что даже самое слабое пламя свечи могло бы составить хоть какую-нибудь компанию в такой момент, когда моя кровать сделала еще одно "корабельное" движение. Она качнулась вперед, словно проваливаясь между волнами, но, в отличие от корабля, не поднялась снова, а замерла в наклонном положении, так что я начал скользить по ней. Полагаю, что если бы у кровати отсутствовало изножье, я оказался бы на полу.
   Я не вскочил с кровати. Я ничего не стал предпринимать. Я просто пытался понять, осмыслить ситуацию, выяснить, сплю я или бодрствую, когда вдруг услышал шум в комнате и по всему дому, заставивший меня отметить его странность, даже несмотря на грохот бури. Стол и вся мебель, стоявшая в комнате, казалось, со скрежетом перемещалась по полу, пока через мгновение не раздался грохот. Я знал, что произошло: со стола соскользнула лампа. Любые сомнения на этот счет были бы развеяны запахом керосина, вскоре наполнившим комнату.
   Движение кровати, являвшееся, по всей видимости, частью движения всего дома, все еще продолжалось; но скрежет в комнате постепенно прекратился, из чего я заключил, что перемещавшаяся мебель уперлась в стену.
   Теперь я уже не мог встать и зажечь свет, потому что если керосин разлился по всему полу, а его пары заполнили комнату, дом, вероятно, загорелся бы. Поэтому мне оставалось только сидеть в темноте и ждать. Не думаю, чтобы я был сильно испуган, - я был так поражен, что в моем сознании не осталось места для страха. На самом деле, все мои умственные силы были брошены на попытку разгадать происходящее. Однако мне потребовалось еще несколько минут размышлений, скрежета, стука и дрожания моего дома, чтобы понять смысл случившегося. Мой дом скатывался вниз по склону!
   Ветер, должно быть, сорвал здание с фундамента, и теперь оно, по скользкой поверхности склона, превращенной проливным дождем в жидкую грязь, спускалось в долину! В мгновение ока, я мысленным взором окинул местность подо мной, насколько я ее помнил. Я был почти уверен, что там нет никакой ужасной пропасти, в которую мог бы сорваться мой дом. Там не было ничего, кроме пологого холма, от подножия которого простирались широкие поля.
   Неожиданно раздался новый звук, как если бы на крышу упал какой-то тяжелый предмет, и я понял, что это значит: дымоход также отделился от фундамента, и его верхняя часть рассыпалась. Сквозь шум бури я слышал, как кирпичи стучат и со скрежетом сползают по наклонной крыше. Громкий треск доносился до меня через закрытые передние окна, и я предположил, что он вызван разрушением кольев подпорок моих виноградных лоз, когда мой тяжелый дом налетал на них.
   Конечно, когда я окончательно осознал положение дел, первым моим побуждением было вскочить с постели и как можно скорее выбраться из этого грохочущего, скользящего дома. Но я сдержался. Пол мог быть усыпан битым стеклом, в темноте я не мог найти свою одежду, и в хаосе мебели, скопившейся в одном конце комнаты, даже если бы я и оделся, было бы глупо выпрыгивать посреди разбушевавшейся бури в массу обломков, которые я не мог видеть. Гораздо лучше было оставаться сухим и в тепле под крышей. Не было никаких оснований предполагать, что дом развалится или опрокинется. Рано или поздно его движение должно было прекратиться, и пока этого не произойдет, я буду в большей безопасности в своей постели, чем где-либо еще. Поэтому я и остался в ней.
   Сидя прямо, упершись ногами в изножье кровати, я прислушивался. Шум бури, треск и скрежет передо мной и подо мной все еще продолжались, хотя временами мне казалось, что ветер стихает и странное движение становится более равномерным. Мне казалось, что сейчас дом движется быстрее, скользя по гладкой поверхности, чем когда он только начал свое необычное путешествие. Потом я услышал черед громких щелчков и треск, и по характеру звуков сделал заключение: мое маленькое переднее крыльцо, действовавшее подобно волнорезу на носу моего похожего на корабль дома, наконец уступило грубому соприкосновению с землей и, вероятно, вскоре оторвется. Это меня не очень обеспокоило, поскольку сам дом по-прежнему оставался крепким.
   Вскоре я заметил, что наклон моей кровати уменьшается, а также, что дом движется все медленнее. Затем треск под передней стеной прекратился совсем. Кровать вернулась в свое обычное горизонтальное положение, и хотя я не был уверен, в какой именно момент дом перестал скользить и остановился, я знал, что это случилось. Теперь он покоился на ровной поверхности. В комнате по-прежнему было совершенно темно, буря продолжалась. Вставать до рассвета было бесполезно, - я все равно не мог увидеть, что случилось, - поэтому лег на подушку и попытался представить себе, в каком именно месте своего участка я оказался. Занимаясь этим, я уснул.
   Когда я проснулся, в комнату, сквозь жалюзи, пробивался слабый свет. Я быстро выскользнул из постели, открыл окно и выглянул наружу. День только начинался, дождь и ветер прекратились, я мог различать предметы. Но мне показалось, что в моем мозгу также должен был вспыхнуть какой-то свет, чтобы я мог осознать увиденное. Я не видел ничего привычного.
   Однако я не стал тратить время на то, чтобы пялиться в окно. Я обнаружил, что моя одежда сбилась в кучу вместе с мебелью в передней части комнаты, оделся, вышел в коридор, а затем направился к входной двери. Распахнув ее, я уже было собирался выйти наружу, как вдруг остановился. Я был уверен, что крыльцо разрушено. Но увидел крыльцо чуть ниже моего и гораздо шире, а по другую его сторону, не более чем в восьми футах от меня, окно - окно дома, и по другую сторону окна лицо - лицо молодой девушки! Пока я стоял, в полном изумлении глядя на дом, оказавшийся перед моей входной дверью, лицо в окне исчезло, и я остался один. Я подбежал к задней двери и распахнул ее. Там я увидел тянущуюся по полям и далеко вверх по склону широкую борозду, проделанную моим домом, когда он спускался с возвышенности в долину, где закончил свое путешествие, остановившись напротив другого дома. Выглянув с заднего крыльца, я обнаружил, что земля все еще идет под уклон, так что, если бы мой дом не встретил препятствия в виде другого дома, он, вероятно, сдвинулся бы дальше. Стало светлее, я смог различить кусты, заборы и хозяйственные постройки - я был на заднем дворе.
   Почти задыхаясь от изумления и ужаса, я снова побежал к входной двери. Когда я добрался до нее, то увидел молодую женщину, стоявшую на крыльце дома передо мной. Я уже собирался что-то сказать - не знаю, что - когда она приложила палец к губам и шагнула вперед.
   - Пожалуйста, не говорите громко, - сказала она. - Боюсь, вы испугаете маму. Она еще спит. Я полагаю, ваш дом снесло бурей, и он скатился по склону?
   - Похоже, именно так, - ответил я, - но я не могу этого понять. Мне кажется это самым удивительным событием, когда-либо случавшимся на земле.
   - Это очень странно, - подтвердила она, - но ураганы действительно сдувают дома, и нынешней ночью мы, наверное, пережили именно ураган, поскольку ветер был достаточно сильным, чтобы расшатать любой дом. Я часто задавалась вопросом, съедет ли когда-нибудь ваш дом вниз по склону.
   - Мой дом?
   - Да, - ответила она. - Вскоре после того, как он был построен, я начала думать о том, что было бы хорошо убрать его с места, где он, казалось, застрял на склоне холма, и переместить сюда, в долину.
   Я не мог с ней разговаривать; по крайней мере, я не мог разговаривать с ней в выбранном ею тоне. Я был ужасно взволнован, и мне казалось неестественным, чтобы кто-нибудь, с кем я буду говорить, выглядел таким невозмутимым.
   - Кто вы? - довольно резко спросил я. - Во всяком случае, кому принадлежит этот дом?
   - Это дом моей матери, - сказала она. - Мою мать зовут миссис Карсон. Так случилось, что мы сейчас живем здесь одни, поэтому я не могу позвать вам на помощь никого. Мой брат жил с нами, но на прошлой неделе он уехал.
   - Вы, кажется, нисколько не удивлены тем, что произошло, - сказал я.
   Она была хорошенькой девушкой, с веселым нравом, как я предположил, поскольку, начиная говорить, она несколько раз улыбалась.
   - О, я удивлена, - ответила она, - или, по крайней мере, была удивлена. Но у меня было достаточно времени, чтобы прийти в себя. По крайней мере, с час назад я проснулась, услышав какой-то треск во дворе. Я подошла к окну, выглянула наружу и едва смогла разглядеть, что за ночь на дворе появилось нечто вроде большого здания. Я некоторое время рассматривала его, пока не поняла, что передо мною дом; а вскоре догадалась, что случилось. По всей видимости, для меня это оказалось проще, поскольку я частенько думала об этом, а вы, подозреваю, никогда.
   - Вы совершенно правы, - серьезно сказал я. - Для меня представить такое было бы попросту невозможно.
   - Сначала мне показалось, что в доме никого нет, - сказала она, - но когда я услышала, что кто-то ходит, то спустилась вниз, чтобы попросить вновь прибывших не шуметь. Я вижу, - она снова улыбнулась, - вы считаете меня странным человеком, поскольку я не сильно взволнована случившимся. Но сейчас я не могу думать ни о чем другом, кроме того, что скажет и сделает мама, когда спустится вниз и найдет вас и ваш дом здесь, у задней двери. Я уверена, ей это не понравится.
   - Понравится! - воскликнул я. - Кому такое могло бы понравиться?
   - Пожалуйста, говорите потише, - попросила она. - Мама всегда немного раздражается, если кто-то нарушает ее ночной сон, и мне бы не хотелось, чтобы она вдруг проснулась. На самом деле, мистер Уоррен, я не имею ни малейшего представления, как она к этому отнесется. Я должна пойти и присутствовать рядом с ней, когда она проснется, чтобы объяснить, что произошло.
   - Минуточку, - сказал я. - Вам известно мое имя.
   - Конечно, мне известно ваше имя, - ответила она. - Может ли быть такое, чтобы дом стоял на склоне холма, а я не знала, кто в нем живет? - Сказав так, она скрылась в доме.
   Я невольно улыбнулся, вспомнив слова молодой леди о том, что в доме нет мужчины, который мог бы мне помочь. Кто и как мог бы помочь в этом случае? Я повернулся и вошел к себе. Я обошел комнаты на нижнем этаже и не увидел признаков сильных разрушений, за исключением того, что все предметы в каждой комнате оказались в куче у передних стен. Но когда я выглянул из задней двери, то обнаружил, что крыльцо сильно пострадало, чего я прежде не заметил.
   Я поднялся наверх и обнаружил здесь то же, что и внизу. Похоже, ничто особенно не пострадало, кроме дымохода и веранды. Я поблагодарил свои счастливые звезды за то, что использовал дерево вместо раствора для потолков моих комнат.
   Я уже собирался отправиться в спальню, когда услышал женский крик и, конечно же, поспешил к выходу. На заднем крыльце дома стояла миссис Карсон. Это была женщина средних лет и, взглянув на нее, я понял, откуда у ее дочери такая привлекательная внешность. Но безмятежность и жизнерадостность молодой леди у пожилой совершенно отсутствовали. Ее глаза сверкали, щеки покраснели, рот приоткрылся, и мне показалось, - я почти ощущаю ее горячее дыхание.
   - Это ваш дом? - воскликнула она, едва завидев меня. - Что он здесь делает? - Я ответил не сразу; я взглянул на разгневанную женщину, а за ее спиной, через открытую дверь, увидел в коридоре ее дочь. Было ясно, что она решила позволить мне переговорить со своей матерью без помех. Как можно короче и яснее я объяснил, что произошло.
   - Какое мне до всего этого дело? - воскликнула она. - Мне все равно, как ваш дом попал сюда. Бури существуют с начала мира, но я никогда не слышала, чтобы они приносили чей-нибудь дом на задний двор другого дома. Вы не должны были строить ваш дом там, где это могло случиться. Впрочем, для меня это ничего не значит. Я не знаю, как ваш дом попал сюда, и не желаю этого знать. Все, что мне нужно, это чтобы вы убрали его отсюда.
   - Я сделаю все, что в моих силах, мадам. Можете быть уверены, что сделаю. Но...
   - Вы можете сделать это прямо сейчас? - спросила она. - Вы можете сделать это сегодня? Я не хочу, чтобы вы задерживались ни на минуту. Я еще не видела, какой ущерб мне нанесен, но первое, что нужно сделать, это убрать отсюда ваш дом.
   - Я отправляюсь в город за помощью, мадам.
   Миссис Карсон ничего не ответила. Она просто развернулась и пошла к своему крыльцу. Но здесь она вдруг вскрикнула, что заставило ее дочь выскочить из дома.
   - Китти! Китти! - воскликнула ее мать. - Ты знаешь, что он сотворил? Он проехал своим домом прямо по моему цветнику. Его дом стоит на нем прямо сейчас.
   - Но он ничего не мог поделать, мама, - сказала Китти.
   - Ничего не мог поделать! - воскликнула миссис Карсон. - Иного я и не ожидала. То, что я хочу... - внезапно она замолчала. Глаза ее вспыхнули ярче, рот раскрылся шире, она все больше возбуждалась, заметив отсутствие сараев, заборов и огорода, снесенных моим двигавшимся домом.
   Было уже далеко за полдень, и кое-кто из соседей узнал о странном несчастье, случившемся со мной, хотя, если они слышали эту новость в изложении миссис Карсон, то могли бы подумать, что несчастье случилось только с ней. Глядя на два почти прижавшихся один к другому дома, все удивлялись, некоторые даже смеялись, но ни один не высказал дельного предложения, которое удовлетворило бы миссис Карсон или меня. По общему мнению, если уж мой дом оказался здесь, то пусть он тут и остается, потому что во всем штате не хватило бы лошадей, чтобы оттащить его обратно на склон. Конечно, его можно сдвинуть в сторону. Но независимо от того, в какую сторону его сдвигать, чтобы сделать это, значительное число деревьев миссис Карсон придется срубить, чтобы он мог пройти.
   - Это невозможно! - заявила добрая леди. - Если больше ничего нельзя сделать, пусть его разберут и увезут по частям. Но независимо от того, как это будет сделано, он должен быть отсюда убран, и немедленно.
   Мисс Карсон уговорила свою мать войти в дом, а я остался поговорить с мужчинами и несколькими женщинами, собравшимися снаружи.
   Когда они сказали все, что собирались сказать, и увидели все, что можно было увидеть, они разошлись по своим домам завтракать. Я вошел к себе, но не через парадную дверь, потому что в таком случае мне пришлось бы воспользоваться задним крыльцом миссис Карсон. Я взял шляпу и уже собирался отправиться в город, как вдруг услышал свое имя. Выйдя в коридор, я увидел мисс Карсон, стоявшую у моей входной двери.
   - Мистер Уоррен, - сказала она, - у вас ведь нет никакой возможности позавтракать?
   - Нет, - ответил я. - Мои слуги остались наверху, в своем жилище, и я полагаю, они слишком напуганы, чтобы спуститься вниз. Но я отправляюсь в город, чтобы узнать, можно ли что-то сделать с моим домом, а заодно и позавтракаю там.
   - Это слишком долгий путь, чтобы отправляться туда, не позавтракав, - сказала она. - Мы можем покормить вас. Но я хотела бы вас кое о чем спросить. Я в некотором затруднении. Двое наших слуг стоят перед домом, но решительно отказываются войти; они боятся, что ваш дом снова начнет двигаться и всех их раздавит, так что готовить мне придется самой. Но что меня беспокоит, так это наш колодец. Я осмотрела двор, и нигде не нашла его следов.
   - А где он располагался? - поинтересовался я.
   - Где-то в задней части вашего дома, - ответила она. - Могу я пройти через ваш коридор и выглянуть наружу?
   - Конечно, можете, - воскликнул я и пошел впереди нее к задней двери.
   - Мне кажется, - сказала она, окинув взглядом картину опустошения, нанесенного моим вторжением и оглядывая предметы, оставшиеся нетронутыми, - что ваш дом прошел прямо над нашим колодцем, снеся сарайчик, насос и все, что находилось над землей. Я бы нисколько не удивилась, - продолжала она, - если бы он оказался под вашим крыльцом.
   Я спрыгнул на землю, потому что ступени были разбиты, и начал искать колодец; вскоре я обнаружил круглое темное отверстие, которое, как и предполагала мисс Карсон, располагалось под одной оконечностью моего крыльца.
   - Что же нам делать? - спросила она. - Мы не можем приготовить завтрак, ни, вообще, достать воду.
   Меня ужасно угнетала мысль, что я, вернее, мой дом, доставил этим людям столько хлопот. Но я поспешил заверить мисс Карсон, что если она найдет ведро и веревку, которые я мог бы опустить в колодец, то я обеспечу ее водой.
   Она вернулась к себе, а я выломал разбитые доски крыльца, чтобы добраться до колодца. Потом, когда она принесла жестяное ведро и бельевую веревку, я набрал воды и отнес ведро к задней двери ее дома.
   - Мне не хочется, чтобы мама узнала, что случилось с колодцем, - сказала она. - У нее и так достаточно забот.
   Миссис Карсон обладала прекрасным характером. Через некоторое время она сама окликнула меня и пригласила позавтракать. Однако, за столом, в очень серьезном тоне заговорила об удивительном преступлении, совершенном мною, и о средствах, которые следует предпринять, чтобы возместить ущерб, нанесенный ее собственности моим домом. Я был настроен как мог оптимистично, молодая леди говорила весело и с надеждой, так что вскоре между нами почти что наладилось взаимопонимание, как вдруг миссис Карсон вскочила.
   - О Небо! - воскликнула она. - Дом движется!
   Она не ошиблась. Я почувствовал под ногами резкий толчок, - не сильный, но достаточный, чтобы его можно было заметить. Я вспомнил, что оба дома стояли на пологом склоне холма. Кровь застыла у меня в венах, сердце остановилось, и даже мисс Карсон побледнела.
   Когда мы выбежали из дома, посмотреть, что случилось, или должно было случиться, я вскоре обнаружил, что испуг наш был напрасен. Некоторые из сломанных бревен, на которых частично покоился мой дом, подломились, и передняя часть здания слегка опустилась, потревожив дом, к которому прислонилась. Я попытался убедить миссис Карсон, что это результат скорее обнадеживающий, чем наоборот, поскольку теперь мой дом стоит на более надежном основании. Но она не оценила мнение человека, который не обладал достаточными знаниями, чтобы поставить свой дом в такое место, где бы он и остался, а также не могла долее завтракать под своей крышей, пока не будут вызваны опытные механики, способные разобраться в истинном положении дел.
   Я поспешил в город и вскоре вернулся с некоторым количеством плотников и каменщиков. После тщательного осмотра, они заверили миссис Карсон, что опасности нет, что мой дом больше не причинит вреда ее собственности, но, чтобы убедиться в этом, они принесут несколько тяжелых балок и подопрут ими фасад моего дома, уперев в стену ее подвала. Когда это будет сделано, мой дом совершенно определенно не сможет двигаться дальше.
   - Но я не хочу, чтобы его укрепляли! - воскликнула миссис Карсон. - Я хочу, чтобы его убрали. Я хочу, чтобы он исчез с моего заднего двора!
   Один из плотников оказался человеком находчивым и с воображением.
   - Это совсем другое дело, мадам, - сказал он. - Мы починим дом этого джентльмена так, чтобы вам не нужно было его опасаться, а потом, когда это будет сделано, возьмемся за его перемещение. Мы могли бы соорудить на вершине холма мощную лебедку и поставить там паровую машину, после чего, протянув тросы, вернуть дом туда, где он стоял изначально.
   - А вы можете поклясться, - воскликнула миссис Карсон, - что ваши тросы не порвутся, когда дом окажется на половине пути к прежнему месту, что он снова не соскользнет вниз и не врежется в меня со скоростью в десять раз больше прежней? Нет, сэр! Я не потерплю, чтобы этот дом тащили обратно на холм!
   - Конечно, - сказал плотник, - было бы гораздо легче двигать его по этой земле, которая почти ровная...
   - И срубить для этого мои деревья! Нет, сэр!
   - В таком случае, - сказал он, - остается только разобрать его и перемещать по частям.
   - А пока вы будете это делать, в моем доме невозможно будет жить! - воскликнула миссис Карсон.
   В разговор вмешался я.
   - Тогда остается сделать только одно! - воскликнул я. - Я продам его спичечной фабрике. Он почти весь сделан из дерева, его можно разрезать на бруски толщиной около двух дюймов, после чего пустить их на спички.
   Китти улыбнулась.
   - Мне бы хотелось посмотреть, - сказала она, - как они увозят такое количество брусков на тележках!
   - Нет нужды шутить на эту тему, - сказала миссис Карсон. - Мне уже пришлось многое вынести, и я не хочу терпеть дольше, чем это необходимо. Я только что узнала, что для того, чтобы достать воду из своего собственного колодца, я должна идти на заднее крыльцо дома незнакомого мужчины. Это терпеть невозможно. Если бы мой сын Джордж был здесь, он сказал бы мне, что я должна сделать. Я напишу ему и посмотрю, что он мне посоветует. Я согласна немного подождать, теперь, когда знаю, что вы можете укрепить дом мистера Уоррена, чтобы он не сползал дальше.
   Таким образом, проблема была решена. В тот же день мой дом был хорошо укреплен, а к вечеру я намеревался отправиться в городскую гостиницу, чтобы в ней переночевать.
   - Нет, сэр! - сказала миссис Карсон. - Неужели вы думаете, что я останусь здесь на всю ночь с огромным пустым домом, вплотную прижавшимся к моему, зная, что он, вдобавок, пуст? Это - то же самое, как если бы в мой дом забрались воры. Вы прибыли сюда в вашей собственности, так что будьте любезны оставаться в ней и о ней заботиться!
   - Я нисколько против этого не возражаю, - сказал я. - Я могу попросить двух своих служанок, чтобы они мне приготовили еду. Мой дымоход сломался, но, полагаю, они смогут развести огонь тем или иным способом.
   - Нет, сэр! - сказала миссис Карсон. - Мне не нужны здесь какие-то странные женщины-служанки. Я только что уговорила своих служанок войти в дом, и мне не нужны неприятности. С меня хватит!
   - Но, мадам, - сказал я, - вы не хотите, чтобы я уезжал в город, и не позволяете мне готовить здесь. Что же мне делать?
   - Вы можете питаться у нас, - сказала она. - Может быть, пройдет два или три дня, прежде чем я получу известие от моего сына Джорджа, а пока вы можете пожить в вашем собственном доме, а я приму вас на пансион. Это лучшее, что можно придумать в данной ситуации. Но я совершенно уверена, что не желаю оставаться здесь одна в том ужасном состоянии, в которое вы меня поставили.
   Едва мы пообедали, как ко мне нагрянул Джек Брандигер. Он много смеялся над моей внезапной переменой места жительства, но в целом считал, что мой дом предпринял удачный маневр. Должно быть, в долине ему приятнее, чем на открытом всем ветрам холме. Джека интересовало буквально все, и когда появились миссис Карсон и ее дочь, в то время, как мы прогуливались, осматривая место действия, я почувствовал себя обязанным представить его.
   - Мне нравятся эти дамы, - сказал он, когда они не могли его слышать. - Мне кажется, ты выбрал себе приятных соседей.
   - С чего ты взял, что они тебе нравятся? - спросил я. - Ты не перекинулся с ними и парой слов.
   - Нет, конечно, - ответил он. - Но, я думаю, они мне нравятся. Кстати, ты писал мне о том, что я могу приехать и жить поблизости от тебя? Ты был бы не против, если бы я занял одну из комнат прямо сейчас? Я мог бы тебе помогать.
   - Нет, - твердо сказал я. - Сейчас это не получится. Сейчас у меня есть все, чтобы выжить здесь в одиночку.
   Миссис Карсон не получала вестей от сына почти неделю, после чего пришло письмо, в котором он сообщал, что считает почти невозможным давать ей какие-нибудь советы. Возникшую ситуацию он полагал до крайности странной. Он никогда не слышал ни о чем подобном. Но он постарается организовать свои дела так, чтобы через неделю-другую вернуться домой и разобраться со всем на месте.
   Поскольку я вынужден был жить в тесном соседстве с миссис Карсон и ее дочерью, я старался быть как можно более вежливым. Я призвал из виноградника нескольких рабочих и поручил им починить изгородь, привести в порядок сад и сделать все возможное для ликвидации того печального положения вещей, какое я создал на заднем дворе семейства Карсонов. Я поставил на заднем крыльце насос, с помощью которого можно было без труда добывать воду из колодца, и всячески старался исправить нанесенный вред.
   Но миссис Карсон не переставала говорить о постигшем ее несчастье и, должно быть, постоянно переписывалась со своим сыном Джорджем, поскольку часто цитировала мне его послания. Он не мог приехать, чтобы оценить положение дел, но, казалось, уделял ему много внимания.
   Снова вернулась весна, и было очень приятно помочь дамам Карсон привести в порядок их цветник - по крайней мере, то, что от него осталось, потому что мой дом въехал в самый его центр. Поскольку я был вынужден отказаться от всякой мысли предпринять что-то для того, чтобы мое жилище покинуло место, где ему не должно было находиться, потому что миссис Карсон не согласилась бы ни на один предложенный мною план, я старался компенсировать причиненный вред хоть в какой-то степени.
   Мои труды, связанные с виноградником, кустарниками и прочим, обычно выполнялись под руководством миссис Карсон или ее дочери, а поскольку пожилая леди больше занималась домашним хозяйством, заботы садоводства доставались нам с мисс Карсон.
   Мне нравилась мисс Китти. Она была жизнерадостной, целеустремленной личностью, и мне иногда казалось, что она воспринимает меня в качестве соседа не так неохотно, как остальные члены семьи; ибо, если судить о характере ее брата Джорджа по тем цитатам из его писем, которые приводила его мать, - он и миссис Карсон строили множество планов по поводу моего изгнания.
   Прошел уже почти месяц с тех пор, как мой дом вместе со мной нанесли визит миссис Карстон. Я уже начал привыкать к своему теперешнему образу жизни, и он меня вполне устраивал. Конечно, я жил гораздо лучше, чем когда зависел от своей старой служанки-негритянки. Мисс Китти, казалось, тоже была довольна тем, как обстоят дела, и даже ее мать, в определенном смысле, тоже. Впрочем, последняя не переставала цитировать мне письма Джорджа, и это раздражало и беспокоило меня. Очевидно, он был недоволен мною, как столь близким соседом своей матери, и было удивительно, сколько способов он предлагал, чтобы избавить ее от этой нежелательной близости.
   - Мой сын Джордж, - сказала миссис Карсон как-то утром, - написал мне о винтовом домкрате. Он говорит, что они как нельзя лучше подходят для подобного рода работ.
   - Какого рода, мама? - спросила мисс Китти.
   - Перемещения дома, - сказала она. - Он пишет, что в больших городах с их помощью строят многоэтажные здания. Он полагает, что мы можем избавиться от наших проблем здесь, если используем винтовой домкрат.
   - Но как он собирается его использовать? - спросил я.
   - О, у него много планов, - ответила миссис Карсон. - Он пишет, что не удивился бы, если бы существовал настолько большой домкрат, чтобы им можно было поднять ваш дом целиком и перенести на дорогу, по которой его можно было бы увезти, никому не мешая, за исключением, разумеется, транспортных средств, проезжающих мимо. Но у него имеется и другой план - поднять мой дом и переместить в поле по другую сторону дороги, таким образом, ваш дом продолжил бы сползать на дорогу. В этом случае, пишет он, кустарник и деревья не пришлось бы трогать.
   - Я думаю, что мой брат Джордж спятил!- сказала Китти.
   Предложения подобного рода меня сильно беспокоили. Мой разум был в высшей степени устремлен к миру и спокойствию, но кто может быть мирным и спокойным с перспективой нависшего над основами его комфорта и счастья винтового домкрата? На самом деле, мой дом никогда не был более уютным, чем сейчас. Даже сам факт положения его на чужой территории перестал меня беспокоить.
   Но возвращение Джорджа, с его домкратами, очень беспокоило меня, и в тот день я намеренно отправился в дом миссис Карсон, чтобы найти Китти. Я знал, что ее матери нет дома, потому что видел, как она выходила. Когда показалась Китти, я попросил ее выйти на заднее крыльцо.
   - Придумали какой-нибудь очередной план перемещения дома? - с улыбкой спросила она, когда мы сели.
   - Нет, - серьезно ответил я. - Нет, и мне совершенно не хочется думать ни о каком способе его перемещения. Я устал видеть его здесь, устал думать, как его отсюда убрать, устал слышать, как об этом говорят люди. Я не имею никакого права пребывать здесь, и мне не позволяют забыть об этом. Что бы мне хотелось сделать - это убраться отсюда и оставить все как есть. За исключением одной вещи.
   - Что же это за исключение? - спросила Китти.
   - Вы, - ответил я.
   Она слегка побледнела и ничего не ответила.
   - Видите ли, Китти, - продолжал я. - В мире нет ничего, что меня волновало бы, кроме вас. Вы хотите мне что-то сказать?
   Она улыбнулась.
   - Думаю, с вашей стороны было бы большой глупостью бросить все и уехать, - сказала она.
   Примерно через четверть часа Китти предложила нам перейти в переднюю часть дома; было бы странно, если бы кто-нибудь из слуг пришел и увидел, что мы вот так сидим вместе. Я совершенно забыл, что на свете существуют другие люди.
   Мы стояли на крыльце, близко друг к другу, держась за руки, когда вернулась миссис Карсон. Подойдя ближе, она вопросительно посмотрела на нас, очевидно желая знать, почему мы стоим рядышком перед ее дверью, словно у нас имеется какое-то важное сообщение.
   - Что такое? - спросила она, поднимаясь по ступенькам. Разумеется, правильнее было заговорить мне; и я как можно короче передал ей наш с Китти разговор. Я никогда не видел мать Китти такой веселой и красивой, как тогда, когда она подошла, поцеловала свою дочь и пожала мне руку. Она казалась настолько довольной, что это меня поразило. После того, как Китти удалилась, миссис Карсон попросила меня присесть рядом с ней на скамью.
   - Теперь, - сказала она, - все образуется самым наилучшим образом. Когда вы поженитесь, то сможете жить в заднем доме, потому что теперь ваш дом образует как бы пристройку, на втором этаже. Мы будем есть за одним столом, поскольку это будет самым оптимальным вариантом. Отсюда вы сможете присматривать за вашим виноградником так же хорошо, как и с вершины холма. Нижние комнаты того, что прежде было вашим домом, также можно будет сделать удобными и комфортными для всех нас. Я подумала о комнате справа, которую вы задумали как гостиную, - и она станет прекрасной общей гостиной, какой у нас никогда не было, а комната с противоположной стороны прекрасно подойдет в качестве гостевой комнаты. Два дома, соединенные должным образом под общей крышей, образуют прекрасное, просторное жилище. К счастью, вы тоже покрасили ваш дом в светло-желтый цвет. Я часто смотрела на наши дома и думала: как это замечательно, что они одного цвета, а не разного. Что касается насоса, то будет очень легко провести трубу от того, что раньше было вашим задним крыльцом, на нашу кухню, так мы получим воду в нужном нам количестве. Откровенно говоря, мы можем сделать много чего полезного для улучшения нашего жилища, и позже я вам об этом расскажу.
   - То, что когда-то было вашим домом, - продолжала она, - немного попорчено, и под ним нужно будет сделать хороший фундамент. Я уже наводила справки. Конечно, было бы неуместно говорить вам, что я довольна существующим положением вещей, но я и в самом деле была довольна, и не стану этого отрицать. Как только я преодолела первый страх после того, как увидела ваш дом сползшим с холма, и поняла, как все устроить, чтобы все стороны остались довольны, то сказала себе: "Человеку не должно разлучать того, что соединил Господь", и поэтому, даже самые большие винтовые домкраты не смогут разлучить эти два дома, так же как они не могут разлучить вас и Китти теперь, когда вы решили быть вместе.
   Вечером наведался Джек Брандигер и, узнав о случившемся, громко присвистнул.
   - Ты - забавный человек, - сказал он. - Ты похож на улитку, таскающую свой дом на своей спине!
   Мне показалось, что мой друг несколько смущен.
   - Не расстраивайся, Джек, - сказал я. - В один прекрасный день ты тоже найдешь себе прекрасную жену, особенно, если правильно выберешь место для своего дома!
  

КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ СТРЕЛЬБЫ ИЗ ЛУКА

  
   Когда в нашем городке был создан клуб лучников, я вступил в него одним из первых. Но при этом я не стал бы утверждать, будто испытываю страстную любовь к стрельбе из лука, поскольку почти все леди и джентльмены также поспешили стать его членами, едва он был создан.
   Вряд ли кто из нас имел представление о том, насколько популярна стрельба из лука в нашей среде, пока не был создан клуб. Только тогда мы все поняли, как сильно было в нас стремление в полной мере овладеть луком и стрелами. Едва он был создан, как все его члены в количестве тридцати начали обсуждать относительные достоинства луков, сделанных из оксандры, тиса и гринхарта, а также осматривать дворы и лужайки в поисках подходящих мест для установки мишеней, чтобы практиковаться дома.
   Наши еженедельные встречи, на которых мы устраивали дружеские состязания с целью показать, каких результатов достигли ежедневными домашними тренировками, проводились на городской лужайке, или, скорее, на том, что должно было стать городской лужайкой. Этот красивый участок земли, частично представлявший из себя ровную лужайку, а частично затененный прекрасными деревьями, был собственностью местного джентльмена, на определенных условиях подарившего его городу. Но поскольку город не собирался выполнять ни одного из поставленных условий и не сделал ничего для улучшения этого места, попросту устроив из него пастбище для местных коров и коз, владелец забрал свой подарок назад, огородил его забором из штакетника от проникновения животных, и, заперев ворота, повесил ключ в своем сарае. Когда был организован наш клуб, луг, как его еще иногда называли, был предложен нам в качестве места для наших встреч, и мы, в знак благодарности, избрали его владельца нашим президентом.
   Этот джентльмен был словно рожден для того, чтобы стать президентом клуба лучников. Во-первых, сам он не стрелял, и это давало ему время и возможность заниматься делами стрелявших. Это был высокий и приятный мужчина, чуть старше среднего возраста. Это "чуть старше", если можно так выразиться, в его случае, казалось, напоминало нечто вроде легкого расстройства, например, ревматизма, хотя и мешавшего ему предаваться забавам юности, зато дававшего в качестве компенсации положение человека, заслуживавшего определенного внимания, и это было ему приятно. Это легкое расстройство было хроническим, однако имело тенденцию развиваться; но до определенного времени оно не причиняло никому вреда.
   Поэтому, проявляя такой же интерес к лукам, стрелам, мишеням и удачным выстрелам, как и любой из нас, он никогда не прилаживал стрелу к тетиве и не натягивал лук. Но он присутствовал на каждом собрании, решая спорные вопросы (ибо изучил множество книг по стрельбе из лука), ободрял отчаявшихся, сдерживал нетерпеливых, готовых мчаться к мишени, едва сделав выстрел, несмотря на то, что другие еще продолжали стрелять, а человеческое тело не защищено от стрел, и оказывая ту помощь и подавая то утешение, которые исходят от хорошего человека независимо от того, что он в состоянии сказать или сделать.
   Были те, - не состоявшие в нашем клубе, - которые утверждали, будто клубы любителей стрельбы из лука всегда выбирают своими председателями дам, но мы не собирались сковывать себя обычаями и традициями. Ни один клуб не имел среди своих членов добродушного пожилого джентльмена, владевшего городской лужайкой.
   Вскоре я обнаружил, что ужасно интересуюсь стрельбой из лука, особенно, когда мне удавалось поразить стрелой край мишени, но я никогда не был таким энтузиастом, как мой друг Пептон.
   Если бы Пептону удалось устроить все по своему желанию, он родился бы лучником. Но поскольку этого не случилось, он употребил все средства, ему доступные, чтобы исправить то, что он считал серьезной ошибкой относительно его дарований. Он вкладывал всю свою душу и посвящал большую часть свободного времени стрельбе из лука, а поскольку был энергичным молодым человеком, это давало ему дополнительное преимущество.
   Его экипировка была идеальной. В этом отношении никто не мог его превзойти. Его лук был сделан из змеиного дерева и гикори. Каждый вечер он тщательно натирал его маслом и пчелиным воском, помещая затем в зеленый суконный чехол. Его стрелы были лучшими, изготовленными Филиппом Хайфилдом, а тетива на луке - из превосходной фландрской пеньки. У него имелись охотничьи перчатки и маленькие кожаные наконечники, прочно крепившиеся на пальцы. У него также имелся колчан и особый пояс, и когда он являлся на собрания, то цеплял на него маленькую кисточку и эбеновый горшочек для жира. Когда он выходил на стрельбище, на нем был отполированный нагрудник и наручи, и если бы он услышал о чем-нибудь еще, что должен иметь настоящий лучник, он непременно это достал бы.
   Пептон был одинок и жил у двух добрых старушек, заботившихся о нем так, словно они были его матерями. Он был славным парнем и, конечно же, заслужил то внимание, которое они ему уделяли. Они живо интересовались его занятиями стрельбой из лука и разделяли все его тревоги и заботы по поводу экипировки и выбора подходящего места для его хранения.
   - Видите ли, - говорил он, - такой прекрасный лук, если им не пользуются, всегда должен находиться в совершенно сухом месте.
   - И даже, когда им пользуются, - добавляла мисс Марта, - потому что я уверена, вам не следует стрелять из него в сыром месте. Нет более надежного способа простудиться.
   Мисс Мария была с этим полностью согласна и предложила надевать резиновые туфли или подкладывать под ноги дощечку в тех случаях, когда клуб собирался после дождя.
   Сначала Пептон повесил свой лук в прихожей, но после того, как закрепил его на двух длинных гвоздях (обмотанных зеленым сукном, чтобы не поцарапать лук через суконный чехол), подумал, что входная дверь часто открывается, и по коридору начинают гулять пропитанные влагой сквозняки. Он с сожалением был вынужден отказаться от этого места, - поскольку оно было очень удобно, - и какое-то время ему даже казалось, что лук мог бы остаться здесь, если входную дверь держать закрытой, а посетителей пускать через маленькую боковую дверь, которой они обычно пользовались, и которая была почти так же удобна, за исключением тех дней, когда была стирка, и перед ней висела мокрая простыня или какой-нибудь предмет одежды. И хотя стирка случалась лишь раз в неделю, а после небольшой практики было сравнительно легко проскальзывать под мокрыми вещами, Пептон не мог позволить себе сосредоточиться целиком на этом варианте. Поэтому он вытащил гвозди из стены коридора и примерил их в разных местах по всему дому. Его собственная комната часто проветривалась в любую погоду, а потому стала исключением. Стена над кухонным камином была бы хорошим местом, поскольку камин почти всегда был теплым. Но Пептон не смог заставить себя поместить лук над камином. В таком его расположении не было ничего эстетичного, а кроме того, у служанки могло возникнуть искушение поиграться с ним. Старушки не желали видеть лук в гостиной, поскольку его длина и зеленый чехол плохо гармонировали с маленькими гравюрами и большими эстампами, с картинными рамами из желудей и сосновых шишек, причудливых узорчатых украшений из пшеничной соломы и прочих, висевших на этих стенах в течение многих лет. Но они этого не сказали. Если бы возникла такая необходимость, они, чтобы освободить место для лука, сняли бы карандашные портреты своего деда, бабушки и отца, когда те были еще детьми, висевшими в ряд над каминной полкой.
   Однако Пептон не просил об этой жертве. В летние вечера окна гостиной должны быть открыты. Столовая почти не использовалась по вечерам, за исключением тех случаев, когда мисс Мария штопала чулки; тогда она всегда сидела в этой комнате и, конечно, все окна были открыты. Но мисс Мария охотно перебралась бы со своей работой в гостиную, - хотя это было бы глупо, штопать чулки перед случайной компанией, - и после чая столовую можно было бы держать закрытой. Поэтому Пептон вбил в стену этой аккуратной комнаты свои обмотанные сукном гвозди и повесил на них лук. Весь следующий день мисс Марта и мисс Мария ходили по дому, заклеивая сделанные им дырки от гвоздей кусочками обоев, аккуратно вырезанными, чтобы соответствовал узор, и такими аккуратными, чтобы никто не заметил их наличия.
   Однажды днем, проходя мимо дома пожилых дам, я увидел, или мне показалось, что я вижу - двух мужчин, несущих гроб. Меня охватило чувство тревоги.
   "Неужели? - подумал я. - Неужели кто-то из этих добрых женщин... или Пептон?.."
   Не колеблясь ни мгновения, я бросился вслед за мужчинами. У подножия лестницы, направляя их движение, стоял Пептон. Значит, это не он! Я сочувственно потряс его руку.
   - Кто?.. - Я запнулся. - Кто из них?.. Для кого этот гроб?
   - Гроб! - воскликнул Пептон. - Но, мой дорогой друг, это вовсе не гроб. Это мой ашем.
   - Ашем? - удивился я. - Что это такое?
   - Идем, и ты все увидишь сам, - сказал он, когда мужчины поставили предмет у стены. - Это вертикальный шкаф, в котором хранится экипировка лучника. Вот место, куда ставится лук, вот подставки для стрел и колчанов, вот полки и крючки, на которые можно положить и повесить все, что может понадобиться лучнику. Кроме того, ты видишь, что он обит зеленым плюшем, дверь плотно прилегает, так что его можно поставить где угодно, не боясь сквозняков и сырости, способных испортить лук. Разве он не идеален? Тебе тоже нужно купить такой.
   Я признал совершенство шкафа, но этим и ограничился. Я не располагал такими доходами, как Пептон.
   Экипировка Пептона была самой наилучшей; и все же, когда милые старушки тщательно вытирали пыль и с благоговением взирали на связки стрел, наручи, перчатки, горшки с жиром и прочее снаряжение для стрельбы из лука, развешенное по стенам комнаты Пептона, или позволяли какому-нибудь особо близкому другу заглянуть в ашем, или любовались прекрасным полированным луком, - вряд ли они могли представить себе, что мой приятель был самым дурным стрелком в клубе. Вряд ли он мог указать хоть на одно отверстие в самой продырявленной мишени и с чистой совестью сказать, что оно оставлено его стрелой.
   На самом деле, я думаю, что Пептон не зря не родился лучником. В клубе состояли молодые люди, чья экипировка не стоила и сотой доли экипировки Пептона, но которые могли посылать стрелы в мишень целый день, если им представлялась такая возможность; были дамы, поражавшие мишень пятью стрелами из шести; в общем, были лучники разных разрядов. В разряде Пептона, кроме него самого, не было никого. Он был один в своем роде, и ему никогда не составляло труда подсчитать набранные им очки.
   И все же он не отчаивался. Он практиковался каждый день, кроме воскресенья, и из всего клуба был единственным, практиковавшимся ночью. Когда он сказал мне об этом, я был немного удивлен.
   - Ну, это довольно просто, - объяснил он. - Видишь ли, я повесил фонарь с отражателем перед мишенью, чуть в стороне. Он прекрасно освещает ее, и, думаю, у меня даже больше шансов попасть в нее ночью, чем при дневном свете, поскольку мишень - единственное, что я вижу, и не отвлекаюсь на посторонние предметы. Конечно, - добавил он в ответ на незаданный вопрос, - очень трудно искать стрелы, но мне всегда это удавалось. Когда я наберусь достаточно опыта, чтобы посылать все стрелы в цель, проблем такого рода не возникнет ни днем, ни ночью. Однако, - продолжал он, - сейчас я прекратил ночную практику. Как-то ночью я вдребезги разбил фонарь стрелой. И второй фонарь тоже. Кроме того, я обнаружил, что мисс Марта очень нервничает, когда я стреляю рядом с домом в темноте. Она утверждает, что у нее был друг, а у друга - маленький сынишка, который был ранен в ногу стрелой из лука, когда та, по случайности, ночью, сама сорвалась с тетивы. Она, разумеется, что-то напутала, но я должен с уважением относиться к ее чувствам, и поэтому прекратил ночные тренировки.
   Как я уже говорил, среди дам, состоящих в нашем клубе, много хороших лучниц. Некоторые из них, в течение пары месяцев после того, как клуб организовался, добились результатов, которые мало кто из джентльменов мог превзойти. Леди, привлекавшую наибольшее внимание своей стрельбой, звали мисс Роза.
   Когда эта очень хорошенькая юная леди вставала перед дамской мишенью, ее левый бок был повернут вперед, лук - крепко зажат в сильной левой руке, никогда не дрожавшей, голова - слегка наклонена вправо, стрела отведена назад тремя пальцами в перчатке к кончику ее маленького ушка, темные глаза пристально смотрели на золотой кружок, а платье, хорошо облегавшее ее изящную, энергичную фигуру, изящными складками ниспадало к ее ногам, - мы тут же прекращали стрелять, чтобы полюбоваться ею.
   - В ней есть что-то от статуи, - сказал Пептон, у которого она вызывала восхищение, - и все же статуя не может сравниться с ней, если только у нее не обнаружится способность двигаться. Единственные статуи, способные на это, - восковые фигуры Джарли, на которые она не похожа ни в малейшей степени. Есть только одна вещь, необходимая этой девушке, чтобы стать идеальной лучницей, - это умение целиться получше.
   Это было правдой. Мисс Розе нужно было целиться лучше. Ее стрелы имели странную привычку лететь мимо мишени, и очень редко случалось, чтобы хоть какая из них вонзалась в нее. Мы знали, что если она поражает мишень, это - чистая случайность, и вероятность следующего попадания чрезвычайно низка. Однажды ее стрела поразила самый центр золотого круга, - это был один из лучших выстрелов на земле, - но затем ее стрелы летели мимо мишени в течение двух недель. Она стреляла почти так же плохо, как Пептон, и этим все сказано.
   Однажды вечером мы с Пептоном сидели на маленьком крыльце дома двух старых леди, и курили после обеда, а мисс Марта и мисс Мария своими белыми ручками мыли фарфор и стекло, которыми так гордились. Я часто приходил сюда, чтобы провести время с Пептоном. Ему нравилось иметь рядом с собой кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить на темы, переполнявшие его душу, а мне нравилось слушать его.
   - Говорю вам, сэр, - сказал он, откинувшись на спинку стула и осторожно положив ноги на перила, чтобы не повредить виноградные лозы мисс Марии, - говорю вам, что есть две вещи, которые я жажду обрести всеми силами моей души: две цели, которых я хотел бы достичь, две диадемы, которые я хотел бы носить на своей голове. Одна из них - подстрелить орла или какую-нибудь большую птицу стрелой из моего лука. Тогда я набил бы из нее чучело, а стрелу оставил бы торчать из ее груди. Этот трофей, - свидетельство моего мастерства, - я прикрепил бы к стене моей комнаты, или в коридоре, и гордился бы им при мысли, что мои внуки, - я, разумеется, завещал бы его им, - могли бы сказать: "Мой дедушка подстрелил эту птицу вот этой самой стрелой". - Разве тебе не хотелось бы чего-нибудь подобного?
   - Мне пришлось бы сильно постараться, чтобы это сделать, - ответил я. - Это очень трудно, подстрелить из лука орла. Если ты хочешь иметь чучело большой птицы, тебе лучше воспользоваться ружьем.
   - Ружьем! - воскликнул Пептон. - Разве это было бы славным поступком? Многих птиц добывают с помощью ружья - орлов, ястребов, диких гусей, синиц...
   - О, нет! - прервал я его. - Только не синиц.
   - Ну, может быть, они слишком малы для ружья, - сказал он. - Но я хочу сказать, - мне совершенно не нужен орел, подстреленный из ружья. Нельзя продемонстрировать пулю, которой он был поражен. Ее придется поместить внутрь чучела, туда, где ее невозможно будет увидеть. Нет, сэр. Гораздо почетнее и труднее попасть в орла, чем в мишень.
   - Это истинная правда, - согласился я, - особенно в наши дни, когда мишеней много, а орлов - мало. А вторая диадема?
   - Это, - сказал Пептон, - увидеть, как мисс Роза получит значок.
   - Вот как! - с этого момента я начал понимать, кто подразумевался под бабушкой внуков, которым должен был достаться подстреленный орел.
   - Да, сэр, - продолжал он. - Я был бы очень рад, если бы она получила значок. Она должна его выиграть. Никто не стреляет более правильно, с соблюдением всех правил, чем она. Должно быть, ей нужно целиться более тщательно. Я подумываю над тем, не потренировать ли мне ее?
   Я повернулся, якобы для того, чтобы посмотреть, не идет ли кто по дороге. На самом же деле, мне просто не хотелось, чтобы он заметил мою улыбку.
   Самой сомнительной личностью в нашем клубе был О. Дж. Холлингсворт. Сам по себе он был неплохим парнем, но мы имели к нему претензии, как к лучнику.
   Насколько мне известно, вряд ли существовало хоть одно правило стрельбы из лука, которое он бы обычно не нарушал. Наш президент и все мы регулярно высказывали ему претензии, даже Пептон ходил к нему по этому поводу, но все было бесполезно. Со спокойным пренебрежением к чужим представлениям о стрельбе из лука и чужим мнениям о себе, он упорно придерживался своего стиля, казавшегося абсурдным любому, кто хоть что-то знал о правилах и способах стрельбы из лука.
   Мне нравилось смотреть на него, когда наступала его очередь стрелять. Он не являлся таким приятным объектом наблюдения, как мисс Роза, но его стиль был настолько нов для меня, что это было увлекательное зрелище. Он держал лук горизонтально, а не вертикально, как другие лучники, и опускал его вниз, примерно на уровень пояса. Он не подносил стрелу к уху, но - к нижней пуговице жилета. Вместо того, чтобы стоять прямо, левым боком к мишени, он поворачивался к ней лицом и нависал над своей стрелой в позе, напоминавшей мне римского солдата, готового пасть на свой меч. Зажав стрелу большим и указательным пальцем, он лениво переводил взгляд на мишень, слегка приподнимал лук и делал выстрел. Самым интересным было то, что он почти никогда не промахивался. Если бы только он умел стоять правильно, правильно держать лук и стрелу, он был бы хорошим лучником. Но мы каждый раз не могли удержаться от смеха, хотя наш президент этого не одобрял.
   Нашим чемпионом был высокий джентльмен, очень хладнокровный и уравновешенный, занимавшийся стрельбой из лука так, словно бы ему платили за это жалованье, и он честно его отрабатывал. Он во всех отношениях делал, что мог. Обычно он стрелял из лука, принадлежавшего клубу, но если у кого-то лук был лучше, он брал его взаймы. Иногда он стрелял из лука Пептона, по его словам, - самым лучшим. Но поскольку Пептон всегда нервничал, видя свой лук в чужих руках, чемпион вскоре перестал одалживаться у него.
   Имелось два значка, один из зеленого и золотого шелка для дам, и один из зеленого и красного для джентльменов, которые присуждались на еженедельном собрании. За исключением нескольких случаев, когда клуб только образовался, значок для джентльменов всегда носил чемпион. Многие из нас старались отвоевать его у него, но нам это никогда не удавалось; он стрелял слишком хорошо.
   Как-то утром, когда мы встретились, чемпион сказал мне, пока мы шли с ним рядом, что не сможет в тот день вернуться из города, как обычно. Он будет очень занят, и ему придется ждать поезда в шесть пятнадцать, который доставит его обратно слишком поздно, чтобы он смог принять участие в собрании лучников. Поэтому он передал значок мне, попросив отдать его президенту, чтобы тот смог вручить его тому, кто окажется в тот день самым лучшим.
   Мы все были очень рады вынужденному отсутствию чемпиона. Это был шанс для кого-то из нас выиграть значок. Если бы чемпион принял участие в соревнованиях, ни у кого из нас не было бы ни малейшего шанса. Но мы довольствовались этим обстоятельством, не рассчитывая, по крайней мере, в тот момент, ожидать чего-нибудь большего.
   Поэтому мы выходили к мишеням с энтузиазмом, и большинство из нас стреляли лучше, чем когда-либо прежде. Среди них был и О. Дж. Холлингсворт. Он превзошел самого себя, но, что гораздо хуже, он превзошел всех нас. Он набрал восемьдесят пять очков двадцатью четырьмя выстрелами, что в то время для нашего клуба считалось исключительно хорошим результатом. Это было ужасно! Парень, не умевший стрелять, побеждает в соревновании - что могло быть хуже? Если кто-нибудь из посетителей, имеющий хотя бы поверхностные знания о стрельбе из лука, увидит, что член клуба, носящий значок чемпиона, держит свое оружие так, словно у него болит живот, это нанесет непоправимый вред нашей репутации. Это было невыносимо.
   Пептон был, возможно, возмущен сильнее остальных. Мы начали в тот день раньше обычного, и раньше обычного закончили стрельбу; после чего собрались кучкой, чтобы обсудить надвигающуюся катастрофу.
   - Я этого не потерплю! - вдруг воскликнул Пептон. - Я считаю это позором для себя. Необходимо доставить сюда чемпиона до наступления темноты. В соответствии с правилами, он имеет право стрелять, пока президент не объявит соревнования закончившимися. Пусть кто-нибудь из вас останется здесь и тянет время, а я попробую все организовать.
   И он умчался, отдав мне свой драгоценный лук. Ему не было нужды просить нас остаться. Мы чувствовали необходимым для себя сделать это, а чтобы потянуть время, наш президент предложил специальный приз в виде красивого букета из своего сада, долженствующий быть врученным лучшей лучнице.
   Пептон отправился прямиком на железнодорожный вокзал и отправил чемпиону телеграмму следующего содержания:
   "Ваше присутствие здесь необходимо. Если это возможно, воспользуйтесь поездом в пять тридцать до Экфорда. Я вас встречу. Жду ответа".
   До шести пятнадцати не было поездов, на которых чемпион мог бы вернуться прямо в наш городок, но Экфорд, такой же маленький, как и наш, находился на другой железной дороге, по которой часто ходили дневные поезда.
   Чемпион ответил:
   "Хорошо. Встречайте".
   После этого Пептон помчался в конюшню, нанял лошадь с коляской и поспешил в Экфорд.
   Вскоре после половины седьмого, когда кое-кто из нас уже начал думать, что план Пептона провалился, он показался на территории клуба, сделал короткий разворот у ворот и остановил свою запыхавшуюся лошадь как раз вовремя, чтобы не наехать на трех леди, сидевших на траве. Он привез чемпиона!
   Последний не стал тратить время на разговоры и приветствия. Он знал, для чего был вызван так поспешно, и немедленно попытался исправить ситуацию. Он отвесил Пептону поклон, на который тот ответил. Встал на рубеже, прямо и твердо, в тридцати пяти ярдах от мишени джентльменов; он тщательно отобрал стрелы, осматривая оперение и смахивая остатки земли, прилипшие к остриям, когда стрела, пролетев мимо мишени, поразила дерн; энергичным движением бросал стрелу на тетиву; его взгляд был устремлен на центр мишени; он выпустил свои двадцать четыре стрелы, одну за другой поданные ему Пептоном, и набрал девяносто одно очко.
   Весь клуб вел подсчет после каждого выстрела, а когда последняя стрела поразила красное кольцо, все члены клуба, за исключением троих: чемпиона, президента и О. Дж. Холлингсворта, разразились восторженными криками. Пептон, чтобы восполнить недостаток в голосах, ликовал за троих.
   - Почему, черт возьми, его так превозносят? - спросил меня Холлингсворт. - Они не приветствовали меня так, когда я опередил их всех всего час назад. К тому же, в этой победе нет ничего нового; он выигрывает этот значок каждый раз.
   - Ну, - откровенно сказал я, - полагаю, члены клуба возражают, чтобы вы получили этот значок, потому что вы не умеете стрелять.
   - Не умею стрелять! - воскликнул он. - Но ведь я попадаю в цель чаще любого из вас. Разве не к этому стремятся все, когда стреляют?
   - Да, - ответил я, - конечно, каждый из нас стремится сделать именно это. Но мы стараемся сделать это правильным образом.
   - Черт побери! - воскликнул он. - Не похоже, чтобы вам это помогало. Самое лучшее, что вы можете попытаться сделать, это научиться стрелять моим способом, тогда, возможно, вы станете попадать чаще.
   Когда чемпион, закончив стрельбу, отправился домой ужинать, многие из нас не разошлись, обсуждая Великое Избавление.
   - У меня такое чувство, будто я сам выиграл соревнование, - сказал Пептон. - Я горжусь почти так же, как если бы поразил... ну, не орла, а парящего жаворонка.
   - В таком случае, у тебя был бы существенно больший повод для гордости, - ответил я, - потому что поразить парящего жаворонка гораздо труднее, чем орла.
   - Это правда, - задумчиво подтвердил Пептон. - Но я не стану стрелять в жаворонка. Я буду просто гордиться.
   В течение следующего месяца наш стиль стрельбы из лука настолько улучшился, что мы увеличили дистанцию для джентльменов до сорока ярдов, а для дам - до тридцати, и также всерьез подумывали о том, чтобы вызвать на соревнование Экфордский клуб. Однако, по некоторым причинам, решили отложить наш вызов до следующего сезона.
   Когда я говорю об улучшении стиля, это относится не ко всем. В частности, я не имею в виду мисс Розу. Хотя ее стиль оставался таким же прекрасным, как прежде, а каждое движение соответствовало правилам, она редко поражала цель. Пептон действительно пытался научить ее целиться, но различные методы наведения стрелы, предлагаемые им, приводили к таким непредсказуемым результатам, что мальчишки, подбиравшие стрелы, не осмеливались высунуть даже кончика носа из-за укрытия, когда мисс Роза поворачивалась к мишени. Она, впрочем, не унывала, а Пептон уверял ее, что если она сохранит в сердце любовь к луку и будет регулярно практиковаться, то рано или поздно получит значок. Как правило, Пептон всегда был исключительно честен и правдив, так что незначительное замечание такого рода, особенно при данных обстоятельствах, вполне может быть ему прощено.
   Однажды он пришел ко мне и заявил, что сделал открытие.
   - Речь идет о стрельбе из лука, - сказал он, - и я не против поделиться им с тобой, поскольку уверен, ты не станешь рассказывать о нем другим, а также потому, что хочу, чтобы ты преуспел в качестве лучника.
   - Весьма тебе признателен, - ответил я, - и что же это за открытие?
   - Дело в следующем, - сказал он. - Когда натягиваешь лук, оттяни тетиву, - он всегда строго относился к техническим терминам, - к самому уху. Сделав это, забудь о своей правой руке. Она не имеет никакого отношения к правильной траектории полета твоей стрелы; она просто должна находиться как можно ближе к твоему правому уху, точно привинчена к нему. Затем левой рукой обхвати лук так, чтобы твой кулак с наконечником стрелы, лежащим на нем, был направлен, насколько это возможно, прямо в центр мишени. После этого отпусти тетиву, и десять к одному, - мишень будет поражена. Итак, что ты думаешь по поводу моего открытия? Я все тщательно проверил, и могу заверить - оно прекрасно срабатывает.
   - Думаю, - ответил я, - ты открыл способ, применяемый лучшими лучниками. Ты изложил его абсолютно правильно.
   - Значит, ты не считаешь мой способ оригинальным?
   - Конечно, нет, - ответил я.
   - Но, тем не менее, правильным?
   - В этом не может быть никаких сомнений, - сказал я.
   - Что ж, - сказал Пептон, - в таком случае, я намерен ему следовать.
   Он так и сделал, и, в результате, в один прекрасный день, когда чемпион оказался в отъезде, выиграл значок. Когда был объявлен результат, мы были удивлены, но более всех - сам Пептон. Он постоянно совершенствовался с тех пор, как "открыл новый способ стрельбы", но и представить себе не мог, что победит в соревнованиях.
   Когда наш президент приколол эмблему успеха на лацкан его сюртука, Пептон побледнел, а потом покраснел. Он поблагодарил президента и собирался поблагодарить леди и джентльменов, но, вероятно, вспомнив, что мы не имеем к этому никакого отношения, - если только не стреляли плохо специально, - воздержался. Он говорил мало, но я видел, что он очень горд и очень счастлив. Его триумф был омрачен только одним обстоятельством.
   Мисс Роза отсутствовала. Она посещала все соревнования, но в тот знаменательный для него день, по какой-то причине отсутствовала. Я ничего не сказал по этому поводу, но знал, как глубоко он переживает по этому поводу.
   Однако даже эта тучка не могла полностью омрачить его счастья. Он шел домой один, с сияющим лицом, сверкающими глазами и безупречным луком под мышкой.
   В тот вечер я зашел к нему, поскольку полагал: когда он немного придет в себя, ему захочется поговорить о своем триумфе. Но он отсутствовал. Мисс Мария сообщила, что он ушел, едва закончив ужин, который съел так быстро, что это, вне всякого сомнения, способно повредить его пищеварению, если бы он продолжал в том же духе; обедал он также поздно, поскольку задержался; сегодняшние соревнования длились долго; ему не следовало оставаться на улице после того, как выпала роса, в одних только обычных туфлях, ибо что толку уметь обращаться с луком и стрелами, если ты лежишь в постели с ревматизмом или воспалением легких? Добрая старушка! Если бы такое было возможно, она держала бы Пептона в зеленом суконном чехле, в котором он держал свой лук.
   На следующее утро, за пару часов до начала церковной службы, Пептон сам заглянул ко мне. Он по-прежнему сиял. Я не смог сдержать улыбку.
   - Твое счастье длится долго, - сказал я.
   - Почему бы и нет? - воскликнул он.
   - Это правда, пусть длится хоть целую неделю, - сказал я, - и даже дольше, если тебе удастся повторить свой успех.
   Мне уже не так хотелось поздравить Пептона, как накануне вечером. Мне показалось, он придает слишком большое значение своей победе и значку.
   - Послушай! - сказал Пептон, придвигая кресло поближе к моему и усаживаясь. - Твой выстрел он... он совершенно мимо цели. Ты даже не видишь эту цель. Позволь мне кое-что тебе сказать. Вчера вечером я ходил к мисс Розе. Она пришла в восторг от моего успеха. Я этого не ожидал. Я предполагал, что она будет довольна, но не до такой степени. Ее поздравления были такими теплыми, что внутри меня полыхнуло.
   - Значит, они действительно были очень теплыми, - заметил я.
   - Мисс Роза, сказал я, - продолжал Пептон, не обращая внимания на мои слова, - я очень надеялся увидеть этот значок на вас. - Но я так и не смогла его выиграть, - ответила она. - Ничуть не бывало! - воскликнул я. - Он - ваш. Я выиграл его для вас. Осчастливьте меня, наденьте его. - Я не могу этого сделать, - сказала она. - Это значок для джентльменов. - Возьмите, - сказал тогда я, - этот значок и джентльмена в придачу.
   - Не могу тебе рассказать, что случилось потом, - продолжал Пептон. - Да это и не важно. Важно то, что она надела этот значок. И со вчерашнего вечера мы оба - ее собственность, значок и я!
   Теперь я поздравил его всерьез, поскольку причина оказалась действительно серьезной.
   - Теперь мне не нужно охотиться на орла, - сказал Пептон, вскочил и принялся расхаживать по комнате. - Пусть себе летает. Я сделал свой самый главный выстрел, какой только может сделать человек. Я попал в золотой круг - точно в его середину! Более того, я выбил его из мишени! Никто другой никогда не сможет сделать такой же выстрел. Вам, парни, придется довольствоваться красным, синим, черным или белым. Потому что золото досталось мне!
   Некоторое время спустя я навестил старушек и застал их одних, как это обычно случалось по вечерам. Мы поговорили о помолвке Пептона, и я нашел, что они с ней смирились. Им было жаль потерять такого квартиранта, но им хотелось, чтобы он был счастлив.
   - Мы всегда знали две вещи, - с легким вздохом сказала мисс Марта, - что мы должны умереть, а он должен жениться. Но мы вовсе не собираемся жаловаться. Жизнь есть жизнь. - Последовал еще один легкий вздох, после которого она слегка улыбнулась.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"