Молесуорт : другие произведения.

Четыре истории о призраках

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник ghost story английской (в основном детской) писательницы начала ХХ века. Я бы сказал, "тяготеют к женскому роману".

FOUR GHOST STORIES

by

MRS. MOLESWORTH

Author of 'Carrots,' 'Hathercourt Rectory,'

Etc. Etc.

TO MY NIECES,

LILIAN AND GEORGINA MOLESWORTH.

5th DECEMBER 1887.

London

Macmillan and Co.

and New York

1888

СОДЕРЖАНИЕ

   ИСТОРИЯ О СТАРОЙ ЛЕДИ, РАССКАЗАННАЯ ЛЕДИ ФАРКВХАР
   ДВОЙНОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО
   НЕОБЪЯСНИМОЕ
   ИСТОРИЯ О ПЛАТЬЕ СО ШЛЕЙФОМ
  

ИСТОРИЯ О СТАРОЙ ЛЕДИ, РАССКАЗАННАЯ ЛЕДИ ФАРКВХАР

Истинная история о призраке

  
   "Она была женщиной, сэр; но, упокой Господи ее душу, она умерла".
  
   Сама я никогда не сталкивалась с привидениями (и ни в коей мере не уверена, что хотела бы, чтобы когда-нибудь это случилось), но у меня есть подруга, чей опыт в этом отношении значительно богаче моего собственного. До последнего времени, тем не менее, я никогда не слышала подробности приключения, случившегося с леди Фарквхар, хотя эта история с призраком не вызывала сомнения, и она могла бы, если бы захотела, посвятить меня в нее, тем более что она сама была действующим лицом. Мы с ней редко видимся, поскольку живем в разных концах графства; однако несколько месяцев назад я имела удовольствие провести в ее доме несколько дней, и как-то вечером, когда разговор наш самым естественным образом коснулся сверхъестественного, возможности видеть и общаться с миром духов, я вдруг вспомнила об этой ее истории.
   - Кстати, - воскликнула я, - нам вовсе не нужно обращаться к мнению авторитетов в данном вопросе. Ты ведь и сама видела призрак, Маргарет. Однажды, помнится мне, кто-то в вашем присутствии сказал об этом, и ты не возражала. Мне очень хочется услышать от тебя эту историю. Пожалуйста, расскажи мне ее сейчас.
   Леди Фарквхар задумалась, ее обычно веселое лицо стало серьезным. Когда она заговорила, казалось, слова даются ей с некоторым трудом.
   - Я так понимаю, ты имеешь в виду то, что они называют "историей о старой леди", - сказала она. - Если ты хочешь ее узнать, то, конечно, я расскажу ее тебе. Хотя, признаюсь, и рассказывать-то особо нечего.
   - Зато это будет подлинная история о призраке, - заметила я. - Как правило, такие истории незатейливы, иногда даже кажутся лишенными всякой логики, но именно это и делает их привлекательными. Ты согласна?
   - Не знаю; мне трудно об этом судить, - ответила она. - Хотя, - добавила она серьезно, - мне думается, то, что ты называешь подлинной историей о призраках, встречается чрезвычайно редко.
   - Что ты имеешь в виду? Признаться, я не совсем понимаю, - сказала я, несколько озадаченная ее словами и тоном.
   - Я имею в виду, - ответила она, - что люди, которым действительно довелось столкнуться с чем-нибудь в этом роде, предпочитают об этом умалчивать.
   - Ты и вправду так думаешь? И, говоря так, имеешь в виду себя? - воскликнула я, очень удивленная. - Я понятия об этом не имела, иначе не обратилась бы к тебе с подобной просьбой. Ты же знаешь, я никогда не попросила бы тебя рассказать о том, о чем тебе неприятно вспоминать.
   - Нет-нет, это вовсе не так, - с улыбкой сказала она. - Не могу сказать, чтобы эти воспоминания были для меня болезненны или неприятны, поскольку ни одно из этих слов не отношу к тому, с чем мне довелось столкнуться. Я испытываю к случившемуся нечто вроде уважения, вполне достаточного, чтобы никогда не говорить о нем легкомысленно или неподобающим образом. Наверное, это самая последняя вещь, над которой я позволила бы себе пошутить. Думаю, ты меня понимаешь. И, конечно же, доверяешь. Я имею в виду не только правдивость как таковую; я имею в виду - ты ведь не сочтешь меня лишенной здравого смысла, а мои слова - плодом разыгравшегося воображения или болезненного состояния?
   - То есть, не таким человеком, от которого можно было бы ожидать, что он видит призраков? - уточнила я. - Конечно, нет. Для этого ты слишком разумна, здорова и энергична. Я не могу себе представить, чтобы ты оказалась жертвой подобного рода заблуждений. Но привидения - они есть, или их нет? Вот в чем вопрос. Пожалуйста, расскажи мне свою историю.
   И она выполнила мою просьбу, - просто, без прикрас, рассказала о своей встрече с призраком, пока мы сидели в ее уютной гостиной, и наши кресла были придвинуты к камину, поскольку на дворе - святки, а погода соответствовала времени года. Дети Маргарет, двое или трое, возились неподалеку, но так, что их едва было слышно; никакой загадочной обстановки, все выглядело ярко и весело. И, тем не менее, несмотря на отсутствие антуража, способствующего созданию атмосферы, приличествующей для подобных историй, ее рассказ произвел на меня сильное впечатление.
   - Это случилось ранней весной 1855 года, - начала леди Фарквхар. - Мне никогда не забыть этого года по причине, о которой я расскажу тебе позже. С той поры прошло пятнадцать лет, но я все еще вполне в состоянии передать, какое впечатление произвело на меня это странное приключение, хотя некоторые подробности и детали подзабылись и подернулись дымкой забвения. Наверное, так всегда бывает, когда кто-то пытается, несмотря на всю сложность, быть точным и рассказывать о чем-нибудь, не прибегая к преувеличениям. Одно всегда точнее другого. Я не так часто рассказываю эту историю, но каждый раз мне кажется, что передавать ее точно становится все труднее и труднее; впечатление же оказалось настолько сильным, что я изначально страшилась передавать его, опасаясь преувеличений. Это напоминает мне любопытную ситуацию, когда знакомое слово или имя подвергается искажению, если думать о нем или повторять его слишком долго, и в конце концов становится странным и непонятным. Впрочем, мне пора перейти к моей истории. Начну сначала. Зимой 1854-55 года мы - моя мать, мои сестры и я сама, а иногда к нам наведывался мой брат, - жили в маленьком, тихом провинциальном городке на южном побережье Ирландии. Мы перебрались сюда до начала холодов, по причине моего здоровья. Какое-то время я чувствовала себя не очень хорошо (в значительной степени это, как мне кажется, явилось причиной внезапно возникшего необычного тревожного состояния), и моя мать, решив, что холода мне противопоказаны, решилась на переезд. Я говорю о необычном тревожном состоянии, которое прежде никогда не испытывала, - скорее всего именно из-за него я стала капризной и утратила былую живость. Но, что важно, мой разум был совершенно свободен от какой-либо предубежденности или ассоциации по отношению к месту, где нам предстояло жить, к людям, которые жили здесь до нас. Я совершенно ничего о них не знала, ни об их жизни, ни кто они были, у меня не возникало никаких особого рода фантазий относительно дома, - что в нем обитают призраки или нечто в этом роде; я также не слышала, чтобы кто-нибудь говорил, будто дом населен привидениями. Он не давал повода подумать о нем с этой точки зрения; обычный, средних размеров, несколько старомодный пригородный, или, скорее, характерный для побережья, дом, обставленный достаточно современной, за исключением одной комнаты, мебелью. Эта маленькая комната, на этаже, где располагались спальни, хотя и не была заперта (то есть, снаружи в замочной скважине торчал ключ), но совершенно не годилась для использования, поскольку доверху, очень плотно, была забита старой затхлой мебелью, и все предметы в ней были гораздо старше, чем остававшиеся в комнатах остальной части дома. Некоторые из этих предметов я помню, хотя не думаю, чтобы посещала эту комнату более, чем пару раз, за все то время, пока мы там жили. Там стояли два-три старомодных шкафа или бюро; кровать с балдахином на четырех столбиках, с мрачными занавесями, свисавшими со всех сторон; расшатанные столы и стулья, чем-то напоминающие пауков; в одном из углов, как кажется, приютился клавикорд. В общем, там не было ничего любопытного или привлекательного, и нам никогда не приходило в голову покопаться в них, как это иногда свойственно девочкам; нам казалось неправильным, что комната не заперта, чтобы никто не мог потревожить находящийся в ней склад ненужных вещей.
   Мы арендовали дом на срок в шесть месяцев у капитана Марчмонта, вышедшего на пенсию офицера, служившего на флоте или на суше - не знаю, поскольку мы никогда его не видели, а все переговоры вел агент по недвижимости. Капитан Марчмонт вместе с семьей, как правило, жили в Баллирейне постоянно, - полагаю, они находили это удобным и дешевым, - но в этом году они решили переселиться на зиму в какое-нибудь иное место, и были очень рады, что нашелся арендатор. Нам никогда не приходило в голову усомниться, что наш арендодатель является владельцем дома; однако, как мы узнали позже, уже после того, как переехали оттуда, он и сам являлся арендатором, хотя и весьма давним. В городке не было людей нашего круга, с которыми мы могли бы подружиться, посплетничать. Поблизости от городка их также не было, но даже если бы и были, то все равно, за тот короткий срок, на который мы арендовали дом, мы все равно не успели бы подружиться. Население городка составляли рыбаки и члены их семей; их было довольно много, но мы их почти никого не знали. Доктор, священник-католик и священник-протестант жили здесь недавно, и нам они интересными не показались. Священник-протестант иногда приглашался к нам на обед, с ним общался мой брат, когда наведывался в Баллирейну; но он никогда ничего не рассказывал о жизни в городке. Вместе с тем, он был чрезвычайно словоохотлив, и я уверена, если бы мы спрашивали его, он поведал бы все, что знал. Короче говоря, ни романтического, ни ужасного о нашем доме, впрочем, как и о городке, мы не слышали. Но нас это, признаться, и не заботило. Мы приехали сюда для отдыха, спокойной жизни и чистого воздуха; и мы получили то, что хотели.
   Однажды вечером, кажется, это было в середине марта, я в своей комнате одевалась к обеду, и, едва закончила, вошла моя сестра Хелен. Помню, она сказала: "Ты еще не готова, Мэгги? Ты специально прихорашиваешься для мистера Конроя?" Мистер Конрой - это священник, тем вечером он ужинал у нас. Хелен осмотрела меня с головы до ног и заметила, конечно, в шутку, что я могла бы выбрать платье и покрасивее. Помню, я ответила, что и это вполне сгодится для мистера Конроя, который мне не нравился; однако мой ответ не удовлетворил Хелен, и мне пришлось согласиться повязать ярко-красный шарфик, после чего она побежала за ним в свою комнату. Я последовала за ней. Кстати, следует сказать, что моя и ее комнаты располагались в разных концах коридора, имевшего несколько ярдов в длину. Один его конец упирался в стену, а другой выходил на площадку с балюстрадой и лестницей. Моя комната находилась в конце, ближнем к лестнице. Никаких других дверей на всем протяжении коридора к комнате Хелен не было, за исключением одной, той самой, что вела в комнату, битком набитую старой мебелью, о которой я уже говорила. В коридоре было довольно светло, - я имею в виду, что, не смотря на вечер, света снаружи вполне хватало, чтобы в нем не царил полумрак. В Баллирейна мы обедали рано; не думаю, чтобы было более четверти пятого, когда Хелен вошла в мою комнату. Затем, как я уже говорила, я последовала за ней сразу же и должна была видеть, как она бежит по коридору, как скрывается за дверью своей комнаты. Но я потеряла ее из виду - я ведь шла медленно, как ты понимаешь - сразу же, или сделав несколько шагов, не могу сказать точно, - и еще я осознала, что какая-то другая фигура движется по коридору впереди меня. Это была женщина, несколько худощавая; она была обращена ко мне спиной, но что-то в ее походке подсказало мне, что она немолода. Она казалась сутулой, и шла еле-еле. Ее платье я помню совершенно отчетливо даже сейчас. Облегающее, из серого материала, с простенькой юбкой, на плечах забавная маленькая старомодная шаль черного цвета с бахромой, какую редко можно увидеть в наше время. Представляешь себе, о чем я говорю? Маленькая шаль с цветной окантовкой, а ниже нее короткая черная бахрома. Еще на ней был серый капор, из шелка, на большой жесткой раме; они еще назывались капоры-картины. Я разглядела ее платье во всех деталях, и заметила также, что оно выглядит хорошо, хотя и было простеньким и старомодным. Моим первым импульсом, когда я увидела ее, было крикнуть: "Фрейзер, это ты?" Фрейзер - это горничная моей матери: она была молодой женщиной и ни в коей мере не напоминала собой ту, которая двигалась передо мной, но я подумала тогда, - довольно смутно, - что, может быть, она оделась так специально, чтобы подшутить над другими слугами. Но фигура никак не отреагировала на мой возглас; он, или она, продолжала медленно перемещаться, даже не повернув головы; она шла по коридору и, казалось, совершенно не обращала внимания на мое присутствие, пока не оказалась возле двери комнаты с мебелью. Здесь она, к моему крайнему изумлению, исчезла. Ключ, я тебе об этом уже говорила, оставался в замке, - то есть, дверь была заперта, но ключ по-прежнему торчал из замочной скважины; однако старуха, насколько я могла видеть, не открывала двери и даже не касалась дверной ручки. Она прошла так, словно на пути у нее не было никакого препятствия; она тихо, спокойно, прошла через дверь. Не думаю, чтобы даже в тот момент, я почувствовала испуг. То, чему я стала свидетельницей, произошло слишком быстро, чтобы я в достаточной степени успела понять странность случившегося. Тем не менее, я растерялась и испытывала смутный дискомфорт, когда поспешила в комнату сестры. Она стояла возле туалетного столика и искала шарфик. Наверное, я все-таки выглядела испуганной, поскольку, не успела я произнести ни слова, она воскликнула: "Мэгги, что случилось? Ты выглядишь так, будто собираешься упасть в обморок". Я спросила ее, не слышала ли она чего-нибудь, хотя вопрос этот был, прямо скажем, странным, поскольку сама я ничего не слышала. Она ответила утвердительно; перед тем, как я вошла, она услышала, как щелкнул замок двери чулана (так мы называли комнату с мебелью), и ей стало интересно, что мне там могло понадобиться. Я рассказала ей о том, что видела. Она выглядела несколько испуганной, но сказала, что, наверное, это был кто-то из слуг.
   "Если это проделка кого-то из слуг, - сказала я, - то его следует проучить"; и когда Хелен предложила обыскать чулан, я сразу же согласилась. Я была настолько уверена в реальности увиденного, что без всякого сомнения объявила сестре, - старуха, кем бы она ни была, должна быть в комнате; поскольку, если она туда вошла, а мы не слышали, чтобы она оттуда выходила, очевидно, она все еще там.
   Итак, призвав на помощь все свое мужество, мы подошли к двери в чулан. Я была абсолютно уверена в том, что кто-то открывал ее совсем недавно; поэтому я спокойно взялась за ручку и повернула ее, как делала обычно, чтобы открыть дверь. Ручка повернулась, но дверь не поддалась. Я наклонилась, что посмотреть, почему; причина оказалась проста: дверь была заперта, заперта, как обычно, а в замке торчал ключ! Мы с Хелен переглянулись: она, очевидно, размышляла над тем, что за звук ей послышался; я подумала о том, что с трудом можно выразить словами.
   Некоторое время мы стояли, размышляя, а затем приступили к поискам, как и собирались. Мы искали очень тщательно, уверяю тебя. Мы вытащили из углов старые столы и стулья, заглянули за все шкафы и комоды, не прячется ли там кто-нибудь. Мы проверили балдахин и шторы, в результате чего часть скопившейся на них пыли переместилась на нас; мы заглянули под кровать и даже провели там щеткой - и нигде ничего не нашли. Мало того, что в комнате никого не было; судя по всему, сюда никто не наведывался в течение нескольких недель. Мы едва успели привести все в порядок, когда позвонили к обеду, и мы поспешили спуститься вниз. Спускаясь, мы договорились ни словом не обмолвиться о случившемся слугам, а по окончании обеда рассказать все матери и брату. Они слушали нас очень внимательно, согласились, что это выглядит довольно странно, и были в таком же недоумении, что и мы. Мистер Конрой, конечно же, расхохотался, и мы почувствовали к нему большую неприязнь, чем обычно. После того, как он ушел, мы продолжили обсуждать увиденное, и моя мать, ненавидевшая все таинственное, приложила максимум усилий, чтобы объяснить увиденное мною самым естественным образом. Быть может, мне просто показалось, что я видела Хелен входящей в свою комнату, в то время как она все еще продолжала идти по коридору? Уверена ли я, что, в конце концов, это не была Фрейзер, с наброшенной на плечи шалью, которая изменила ее внешний вид? Может быть, это было еще что-то? Все было бесполезно. Ничто не могло убедить меня в том, что я видела нечто иное, чем то, что видела; и хотя, чтобы успокоить мать, мы расспросили Фрейзер, это ни к чему не привело. Она, очевидно, не знала ничего, что могло бы пролить свет на случившееся; она была совершенно уверена, что в то время, когда я видела фигуру в коридоре, все остальные слуги находились внизу, на кухне. Мы вполне могли на нее положиться; мы попросили ее не пугать слуг и ничего им не рассказывать, но сами не могли выбросить случившееся из головы. Мы так часто возвращались к обсуждению в течение последующих нескольких дней, что мать потеряла терпение и запретила нам говорить на эту тему. По крайней мере, она сделала вид, что потеряла терпение; на самом же деле, я думаю, что она решила положить конец этим бесконечным обсуждениям просто из опасения за состояние нашей нервной системы, моей в особенности; я узнала об этом уже потом, поскольку она, будучи сильно встревожена, написала нашему семейному врачу и получила от него совет, которому и последовала - запретить разговоры об увиденном. Бедная мама! Не уверена, что это был хороший совет. Наш разум зачастую постоянно старается возвращаться к тем вещам, о которых нам хотелось бы забыть. И, конечно же, именно так и произошло со мной, поскольку я постоянно вспоминала о происшедшем в течение нескольких дней после того, как мы прекратили о нем всякие разговоры.
   Маргарет сделала паузу.
   - И это все? - спросила я, чувствуя некоторое разочарование, по всей видимости, от того, что "подлинная история о встрече с призраком" оказалась столь прозаической.
   - Все! - повторила леди Фарквхар, словно бы очнувшись от глубокой задумчивости. - Все! О, нет, дорогая. Иногда мне хочется, чтобы история на этом закончилась, но в этом случае она вряд ли произвела бы на меня столь сильное впечатление. Все! Нет, дорогая. Это только начало моей истории.
   Я снова приготовилась слушать, и леди Фарквхар продолжила.
   - Несколько дней, как я уже говорила, я не могла отделаться от мысли, кто же могла быть виденная мною таинственная старушка. Тем не менее, смею заверить, я вовсе не была испугана. Я была озадачена, озадачена и раздражена тем, что не в состоянии найти разумного объяснения. Но прошло дней десять, и впечатления от загадочной встречи начали меркнуть. В самом деле, я почти совершенно забыла о визите старой дамы к тому вечеру, о котором собираюсь рассказать. Меня занимали другие вещи. Таким образом, если бы самым вероятным объяснением было то, что воображение возобладало над разумом, то видение вне всякого сомнения повторилось бы раньше, когда я постоянно о нем думала. Но даже если бы это и случилось, то все равно не объяснило бы любопытного совпадения моей фантазии с фактами, о которых я в то время еще была в полном неведении. Как я уже говорила, должно быть, прошло десять дней или около того после моего первого приключения, когда я случайно, однажды вечером, между восемью и девятью часами, поднималась по лестнице, в одиночестве, в свою комнату. Обедали мы, как обычно, в половине шестого, после чего некоторое время сидели в гостиной, но тогда я придумала какой-то предлог, чтобы подняться к себе; правда же заключалась в том, что я хотела остаться одна и прочитать письмо, доставленное вечерней почтой (в Баллирейне имелась вечерняя доставка писем), и которое я успела всего лишь мельком пробежать. Оно было радушным, нежным и чтение его наполняло меня радостью. Не думаю, чтобы хоть в один из вечеров, проведенных нами в Ирландии, я чувствовал себя счастливее, чем в тот. Помнишь, я говорила, что никогда не забуду событий, случившихся в этом году? Стоял март, первый весенний месяц после ужасной "крымской зимы" 1855 года, когда из Англии пришла новость о смерти русского царя, и каждый задавался вопросом, с надеждой и страхом предполагая ответ: что же теперь будет? Никто из близких мне людей не находился в Крыму, но, подобно остальным, я сильно интересовалась, что там происходит, а в этом письме, помимо новости о смерти царя, было много комментариев и предположений. Я прочла письмо, - как кажется, не один раз, - и подумывала о том, чтобы спуститься в гостиную и присоединиться к остальным. Но огонь в камине моей комнаты был таким домашним; он горел так мягко, и хотя я уже встала с кресла, чтобы идти в гостиную, и даже взяла в руки свечу, тем не менее, уступила желанию снова присесть на пару-другую минут, помечтать и подумать о чем-нибудь приятном. Наконец, я встала и повернулась к двери - кстати, она оставалась широко открытой. Но стоило мне сделать шаг, как я остановилась, потому что увидела. И испытала то же самое странное, неопределенное чувство, не понимая, откуда и почему оно возникло, сродни болезненного ощущения растерянности (но, по-прежнему, не страха), по отношению к тому или к чему, что оказалось передо мной. Комната, как ты понимаешь, была ярко освещена, за исключением, быть может, углов; каждая вещь, находившаяся в ней, была ясно различима. Но то, на что я смотрела, находилось не в углу, а прямо передо мной, - точнее, между мной и распахнутой дверью, - в середине комнаты. Та самая старая женщина, но на этот раз, повернувшись лицом ко мне, и, как мне показалось, сознающая мое присутствие. Очень трудно передать те мысли и чувства, которые я тогда испытала. Кажется, моим первым импульсом было, как и в первый раз, когда я увидела ее, объяснить ее присутствие в моей комнате какой-нибудь естественной причиной. Думаю, это свидетельствует о здравом состоянии моего рассудка, не так ли? Но он не предлагал мне никакого разумного объяснения. Я не подумала в тот момент о Фрейзер, мне пришла в голову другая мысль: "Наверное, она дружит с кем-то из слуг и приходит к ним по вечерам. Возможно, они попросили ее подняться и проверить камин в моей комнате". Поэтому я просто с любопытством смотрела на нее. Однако, чем дольше я смотрела, тем больше казалось мне нелепым мое предположение. Я осознала, что это - то же самое загадочное существо, которое я видела прежде; я узнала каждую деталь ее одежды; я даже разглядела то, что не заметила в первый раз - например, что короткая черная бахрома на ее шали не свисала плавно и равномерно по всей длине, а местами сбилась в комки. Я глядела ей в лицо; не могу описать его в точности, но оно было милым и приятным, в его выражении не было ничего, что могло бы встревожить или оттолкнуть. Скорее, в нем было нечто тоскливое, умоляющее, взгляд - тревожным, а губы полуоткрыты, как будто она пыталась что-то сказать. Мне теперь кажется, что если бы я заговорила, если бы я смогла заговорить, - потому что я делала усилия, но ни единого слова не слетело с моих губ, - то заклятие, наложенное на бедную душу, таинственную странницу по некой призрачной области между жизнью и смертью, возможно, было бы снято, и то, что ее тревожило, было бы сказано мне. Иногда мне становится жаль, что я этого не сделала; но потом - о, нет! голос, который мог бы донестись с этих призрачных губ, был бы, наверное, слишком ужасен, - при одной мысли об этом кровь стынет у меня в жилах. Какое-то время я смотрела на нее, не двигаясь; пока, наконец, меня не охватило вдруг странное ощущение, своего рода глоток ужаса, мгновенное осознание того, что находящееся передо мной - вовсе не живой человек, обитающий в привычном для нас мире, что это не реальная женщина, а призрак! Это был ужасный момент! Мне остается только молиться, чтобы никогда в будущем мне не пришлось испытать ничего подобного. Есть нечто невыразимо ужасное в этом ощущении, когда мы находимся на грани выносимого, когда обычное окружение отступает от нас, когда мы в одном шаге от того, чтобы лишиться чувств, а может быть даже, и самой жизни от этого испытываемого нами ощущения; все это я испытала тогда. Наконец, я попятилась, неосознанно стараясь оказаться подальше от призрака. Я не осмелилась пройти мимо нее. И при этом не могла оторвать от нее взгляда. Я отступала назад, держа ее в поле зрения, до тех пор, пока не оказалась возле камина. Здесь я резко повернулась, села в низкое кресло и заставила себя смотреть на ярко пылавший огонь, хотя соблазнительное обаяние ужаса все время побуждало меня оглянуться. Но теперь, когда я больше не видела ее, то стала понемногу приходить в себя. Я попыталась привести свои разум и чувства в нормальное состояние, чтобы они вынесли окончательный вердикт. "Это существо, - сказала я себе, - кем бы оно ни было, не в состоянии причинить мне вред. Я нахожусь под Божией защитой, и сейчас, и в каждый миг своего существования. Все существа, даже бестелесные духи, если таковые обладают бытием, и если то, что находится сейчас в моей комнате, принадлежит к ним, повинуются Ему. Так почему я должна его бояться? Настал час моего испытания; моего мужества, моей веры: мне надлежит доказать себе, что они у меня есть, чтобы сохранить самоуважение, и справиться с неразумным, неоправданным страхом". Прошло немного времени, и я стала чувствовать себя увереннее, сильнее. Я поднялась со своего места и снова повернулась к двери; но моя ужасная посетительница исчезла, путь был свободен! Я прошла через комнату, сделала несколько шагов по площадке и поспешила вниз по лестнице, подспудно желая поскорее ощутить себя в безопасности, в гостиной, в обществе моей матери и сестры. Но мое испытание еще не подошло к концу; на самом деле, как мне представлялось потом, оно только сейчас достигло своей кульминации; возможно, сказалось сильнейшее нервное напряжение, но мои силы были на исходе. Может быть, это было так, а может быть - и нет. Могу лишь сказать, что мой страх, ужас, абсолютный ужас, невыразимый словами, достиг своего апогея в то время, как я достигла небольшой площадки в конце короткого лестничного пролета и, уже собираясь ступить на первую ступеньку второго, более длинного, снова увидела фигуру старой женщины, медленно поднимавшуюся мне навстречу. Это было уже слишком. К этому времени я уже не владела собой и не могла остановиться. Я метнулась вниз по лестнице и промчалась мимо нее; я намеренно использую это слово, поскольку я едва коснулась ее, я ее почувствовала. Этот мой опыт, как мне кажется, совершенно расходится с тем, о чем рассказывают прочие очевидцы явления призраков; но, повторяю, я ее почувствовала. Что произошло затем, я не помню; мое нервное напряжение вырвалось, наконец, громким пронзительным криком, а затем, полагаю, я упала в обморок; когда же, наконец, я пришла в себя, то находилась в гостиной, на диване, а рядом со мной хлопотали испуганные мать и сестры. Потребовалось некоторое время, чтобы я пришла в себя и набралась смелости рассказать о случившемся со мною; в течение нескольких дней я находилась на грани нервного срыва, и долго после старалась не оставаться в одиночестве, даже при ярком дневном свете.
   Леди Фарквхар замолчала. Мне показалось, однако, что это вовсе не конец ее истории, поэтому я продолжала молчать; прошла минута или две, прежде чем она продолжила.
   - После этого мы недолго жили в Баллирейна. Мне было вовсе не жалко уезжать оттуда; но еще до того, как наступило время отъезда, я начала оправляться от тягостных впечатлений, оставленных странным приключением. А когда я снова оказалась дома, далеко от того места, где оно произошло, я постепенно избавилась от ужаса, и оно осталось в моей памяти как любопытный и необъяснимый факт. Но даже тогда, во мне теплилась смутная надежда, что пройдет некоторое время, и случай расставит все по своим местам. Не то, чтобы я поняла сама или кто-то объяснил мне причину сверхъестественного характера моего приключения; у меня было ощущение, что рано или поздно мне удастся что-нибудь выяснить о старой леди, как мы стали называть ее; кто она, и что за история с ней связана.
   - И тебе это удалось? - спросила я с нетерпением.
   - Да, - ответила Маргарет. - В какой-то степени я получила объяснение того, что видела. И вот как это случилось. Прошел почти год с той поры, как мы покинули Ирландию. Я жила у одной своей тетки, и однажды вечером молодые люди, бывшие у нас в гостях, завели разговор о призраках; моя тетка, слышавшая о происшедшем со мной от моей матери, попросила меня рассказать мою историю. Я рассказала ее в том виде, в каком ее только что слышала ты. Когда я закончила, одна присутствовавшая пожилая дама, слушавшая меня очень внимательно, спросила, назвав имя городка, где это произошло, чем немало удивила меня. "Не случилось ли это в Баллирейне?" - спросила она. Я ответила: "Да", недоумевая, откуда она могла об этом узнать, ведь я в своем рассказе ни разу не упомянула о месте, где это случилось.
   - В таком случае, я могу сказать вам, кого вы видели, - воскликнула она, - должно быть, это была одна из сестер Фицджеральд, - скорее всего, старшая. Вы очень точно описали ее костюм.
   - Я была весьма озадачена. Мы никогда не слышали ни о каких Фицджеральдах, когда жили в Баллирейне. Я сказала об этом пожилой леди и попросила объяснить, что она имела в виду. Она рассказала мне все, что знала. Оказывается, это семейство насчитывало много поколений, проживавших в Баллирейне. Когда-то, много-много лет назад, они были богаты и многочисленны; но постепенно, по причине обрушившихся на них несчастий, род угасал и беднел, и к тому времени, когда моя собеседница услышала о них, в живых оставались только три сестры, пожилые, незамужние. Госпожа Гордон, - так звали даму, которая мне все это рассказала, - видела их однажды, и была очень впечатлена тем, что слышала о них. Они становились все беднее и беднее, пока, наконец, не были вынуждены продать, или хотя бы сдать в долгосрочную аренду милый их сердцу дом в Баллирейне. Но они были слишком горды, чтобы остаться после этого в родной стране, и провели остаток жизни на континенте, перебираясь с места на место. Самым любопытным было то, что все свои перемещения они осуществляли пешком. Они были слишком бедны, чтобы позволить себе путешествовать обычным образом, и все же, вопреки прежнему образу жизни, поддались страсти путешествий; они оказались неспособны находиться в состоянии покоя. Пешком, не зная ни слова на языке мест, где проходили, тем не менее, эти три сестры обошли большую часть континента. Они посетили большинство крупных городов, кое-где о них осталась память. Думаю, что их до сих пор помнят в некоторых местах, где они останавливались, хотя бы и ненадолго. Госпожа Гордон где-то встретила их, она говорила, где, но я забыла, потому что прошло много лет. С тех пор она больше никогда не слышала о них; не знала, живы они, или умерли; но она была уверена, что мое описание одежды старой леди было в точности таким, какое носила старшая сестра, и что дом их располагался в Баллирейна. Я помню еще, как она сказала: "Если чье-либо сердце и осталось в доме, то это было сердце бедной старой мисс Фицджеральд".
   - Это все, что я услышала от миссис Гордон, - продолжала леди Фарквхар, - но впоследствии мне удалось узнать немножко больше. Я передала ее рассказ моему брату. Он часто посещал Ирландию по различным делам; чтобы сделать мне приятное, оказавшись там в очередной раз, он посетил Баллирейну и навел некоторые справки. Дом, как ты помнишь, был сдан нам капитаном Марчмонтом. Он, как это удалось узнать моему брату, не был его владельцем, как мы думали, он арендовал его на длительный срок у неких дам по фамилии Фицджеральд. Дом находился в распоряжении капитана Марчмонта много лет к тому времени, когда мы арендовали его; Фицджеральд не посещали его, о них почти забыли. Комната со старой мебелью была оставлена владелицами за собой, чтобы сохранить некоторые старые сокровища и реликвии, слишком громоздкие, чтобы взять их с собой в путешествие, но слишком дорогие, чтобы с ними расстаться. Мы никогда не открывали ящики столов и комодов, и не знали, что в них хранится; об этом я тебе уже говорила. Может быть, это были семейные архивы, имеющие большое значение, может быть, старые любовные послания, позабытые в суматохе при отъезде; прядь волос, высохший цветок, - то, что моя бедная старушка хотела бы держать в руках, находясь при смерти, что должно было быть похоронено вместе с ней. Увы, мы никогда об этом не узнаем.
   Леди Фарквхар замолчала и сидела, печально глядя на огонь в камине.
   - Когда вы поселились в Баллирейне, мисс Фицджеральд уже умерла? - спросила я.
   Маргарет взглянула на меня с некоторым удивлением.
   - А я разве не сказала? - воскликнула она. - Это было, пожалуй, самое интересное из того, что рассказал мне брат. Ему не удалось узнать точную дату ее смерти, но он точно знал, что она умерла - в Женеве. Мне кажется, она скончалась в марте годом ранее, чем мы сняли дом; просто потому, что я дважды видела ее в марте 1855 года в Баллирейне.
   Такова история о призраке, рассказанная мне моей подругой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ДВОЙНОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО

   - Но завтра - я надеюсь, завтрашний день вы посвятите мне? Могу ли я ожидать вас в обычное время? - сказала молодая миссис Мидуэй своему старому другу, майору Грэхэму, прощаясь с ним.
   - Завтра? Конечно. Завтрашний день я сохранил для вас, Энн. Я ведь всегда выполняю свои обещания, - ответил он тоном, в котором слышался легкий упрек.
   Она на мгновение задержала взгляд на его лице, словно хотела бы сказать больше. Но произнесла совсем не то, что хотела.
   - До свидания, точнее, до завтра, - тихо и почти холодно сказала она, после чего майор Грэхэм вышел из комнаты.
   - Иногда я совершенно не понимаю Энн, - сказал он себе. - Безусловно, она очень холодна. И все же, я знаю, что она любит меня - любит сестринской любовью. Прекрасно! Это даже лучше. И все-таки, даже если я отсутствовал Бог знает сколько времени... мне кажется, она слишком напряжена. Она не может не знать, что могло бы случиться, если бы мы не были в разлуке так долго, или если бы я был богат, и я не думаю, чтобы она любила Мидуэя, хотя, судя по всему, он очень порядочный человек. Она настолько непоследовательна, что даже показалась разочарованной, когда я сказал, что мне пора. Но я глупец, позволяя себе так много думать о ней. Я беден, она - богата. Роковой барьер! Это хорошо, что она холодна, и что у меня есть много других проблем, над которыми следовало бы подумать.
   И, рассудив таким образом, он похвалил себя за то, что изгнал насовсем, или, по крайней мере, до поры до времени, мысли об Энн Мидуэй из своей головы. У него и в самом деле было, чем себя занять, поскольку послезавтра он должен был покинуть Англию на неопределенный срок.
   Миссис Мидуэй, между тем, тихо и печально сидела в библиотеке, где оставил ее майор Грэхэм. Ее прекрасные серые глаза были устремлены на огонь, ярко и весело пылавший при тусклом дневном свете, но она ничего не видела. Ее мысли блуждали по дороге воспоминаний: она вспоминала свои прошлые отношения с Кеннетом Грэхэмом с тех далеких времен, когда они были просто мальчиком и девочкой, и не думали о том, что они не настоящие брат и сестра, - их постоянное непринужденное общение до того печального дня, когда Кеннет вынужден был отправиться в Индию, и они надолго расстались, очень надолго! Они расстались на целых десять лет, пока снова не встретились весной прошлого года, когда майор Грэхэм вернулся, чтобы найти подругу детства вдовой, молодой, богатой и прекрасной, но в некотором смысле одинокой; за исключением двух детей, у нее не было близких родственников, а она не относилась к тому типу людей, которые способны быстро обзаводиться многочисленными друзьями.
   Возобновление прежних отношений было очень приятно, - насколько приятно, Энн задумалась только в последнее время. Получив известие о том, что Кеннет принял решение снова уехать за границу, она осознала, чем он стал для нее, и это неожиданное открытие сулило неприятности.
   "Он не беспокоится обо мне - по крайней мере, так, как я о нем, - говорила она сама себе, сидя у камина. - У него нет причины покидать Англию, и все-таки, он уезжает. Конечно же, потому, что я богата, а он - беден? Он не таков, чтобы позволить этому несчастному обстоятельству встать между нами, если испытывает ко мне определенные чувства. Но он относится ко мне, как к сестре. Однако он сказал, что посвящает свой последний вечер мне, - только мне и никому больше, а это кое о чем говорит. Кто знает, может быть, завтра, когда он придет прощаться?.." - и робкая надежда показалась слабым румянцем у нее на щеках и ярким блеском в глазах.
   Дверь открылась; тихо вошел седой слуга.
   - Прошу прощения, мадам, - извиняющимся тоном произнес он. - Я не был уверен, ушел ли майор Грэхэм. Он будет у вас ужинать?
   - Не сегодня, Амброз. Сегодня я буду ужинать одна. Но майор Грэхэм будет ужинать у меня завтра, к тому же он, вероятно, задержится здесь.
   - Да, мадам, - произнес Амброз и незаметно удалился.
   Он много лет находился в услужении в семействе Мидуэй. Он уважал покойного хозяина, но и к его молодой вдове испытывал некоторую привязанность, а потому, будучи от природы несколько сентиментальным, рисовал себе романтические картины ее будущего, в которых не последнюю роль играл майор Грэхэм. Для бедного Амброза было настоящим ударом, что накануне своего отъезда молодой джентльмен вовсе не выглядит так, будто история их отношений с молодой хозяйкой близка к счастливому завершению, а кроме того, весьма удивлен, заметив, что миссис Мидуэй находится сегодня вечером в даже более приподнятом настроении, чем обычно.
   "Быть может, они придут к взаимопониманию, - думал он, отправляясь в свою комнату. - Я уверен, я надеюсь, что так и будет, потому что моя молодая хозяйка, с бесконечным терпением ухаживавшая за моим больным хозяином, пока Господь не призвал его, заслуживает счастья с молодым джентльменом. Она несомненно этого заслуживает, я уверен в этом, и я надеюсь, что она обретет его, моя бедная молодая хозяйка".
   "Завтра в обычное время", означало пять часов или около того, когда Кеннет нанесет свой последний визит. Энн ожидала его с затаенной тревогой, в чем ей было стыдно признаться даже самой себе, но внешне казалась настолько спокойной и собранной, что никто не смог бы предположить терзавших ее неистовых страхов и надежд, безграничного горя разлуки с ним, трепетных ожиданий слова, - того слова, которое покажет ей, что и он испытывает те же самые чувства.
   "Я смогла бы вынести его отсутствие, - в течение многих лет, если он считает, что это необходимо, - если бы ждала его - если бы у меня было право с нетерпением ожидать его возвращения", - говорила она самой себе.
   Но вечер прошел относительно безмятежно и приятно; не было произнесено ни единого слова, не сделано ни единого жеста, что могло бы свидетельствовать о чувствах, отличных от чувств между братом и сестрой. Кеннет с теплотой вспоминал о прошлом; не раз повторил, какое удовольствие испытал, найдя свою подругу так мало изменившейся, об их старой дружбе. Пришли дети, пожелать спокойной ночи. "Прощайте, мальчики, - со вздохом произнес их взрослый друг. - Не забывайте меня, Хэл и Чарли, и не позволяйте вашей маме забыть обо мне, ладно?" Они торжественно обещали не забывать, не понимая, почему рука, потрепавшая их кудрявые головки в этот вечер оказалась вялой, и почему мама, услышав эти слова, стала такой серьезной.
   Энн все стерпела, не дрогнув, и улыбалась, и говорила немного больше обычного, хотя сердце ее разрывалось, и Кеннет, более обычного, задавался вопросом: способна ли она чувствовать нечто большее, чем привязанность?
   - Возможно, вы когда-нибудь вернетесь сюда со своей женой, - сказала она как бы ненароком. - Вы расскажете ей о своей сестре Энн, Кеннет?
   Несколько мгновений, прежде чем ответить, майор Грэхэм пристально смотрел на нее, но она смотрела в сторону и не взглянула на него. Может быть, поэтому, он ответил совсем не то, что хотел бы сказать.
   - Конечно, я расскажу ей о вас, - сказал он, - конечно же, если у меня когда-нибудь будет жена. В ближайшее время, вероятно, нет. Тем не менее, я достаточно пожил на свете, чтобы никогда не говорить никогда. Однако, - продолжал он, - я могу вернуться и застать вас замужем, Энн. Вы еще так молоды, и должно быть, чувствуете себя одинокой.
   - Нет! - произнесла Энн с внезапной горячностью, какой он не наблюдал в ней никогда прежде. - Я никогда не выйду замуж снова - никогда, - и она взглянула ему в лицо со странным блеском в глазах, который почти испугал его.
   - Прошу прощения, - тихо произнес он. И хотя мгновенное волнение улеглось так же быстро, как вспыхнуло, а Энн, пробормотав какие-то невнятные оправдания, снова стала прежней, это проявление ее страстной натуры дало ему пищу для размышлений.
   "Быть может, Мидуэй был совсем не таким человеком, каким казался? - спросил он сам себя. - Что могло настроить ее так категорически против повторного брака?"
   Кеннету необходимо было закончить приготовления к отъезду. Медленно и неохотно он поднялся со стула.
   - Боюсь, я должен идти, - сказал он.
   Энн тоже поднялась. Они стояли рядом, на коврике возле камина. Легкая дрожь пробежала по ее телу, и Кеннет почувствовал это.
   - Мне кажется, вы простудились, - мягко сказал он; между тем, в комнате было жарко, огонь ярко пылал.
   - Я так не думаю, - произнесла она как-то безразлично.
   - Вы будете мне писать? - спросил он.
   - Да, конечно, хотя, возможно, не очень часто, - ответила она, - но обязательно буду. - Она отошла к письменному столу. - Кстати, скажите мне ваш адрес. Вашего имени будет достаточно? В вашем полку нет другого Грэхэма?
   - Нет, - произнес он с отсутствующим видом, - полагаю, что нет. Достаточно только моего имени, полк и Allagherry, где будут наши квартиры. Вы также можете, если будете настолько любезны, - написать в Galles, - и письмо будет ждать меня там, - этот разговор происходил во время отправки войск в Индию.
   Энн вернулась к камину, за то короткое время, которое она провела возле стола, к ней вернулось ее обычное самообладание.
   - Мы обязательно увидимся снова, - сказала она, улыбаясь.
   Кеннет еще раз сказал: "Я должен идти", и снова задержался.
   - Вы, должно быть, простудились, Энн, или же очень устали. Вы очень бледны, - и с высоты своего роста, хотя и сама Энн была не маленькой, нежно положил свою руку ей на плечо, как сделал бы брат, после чего вопросительно посмотрел на бледное лицо. На мгновение ее щеки порозовели. Соблазн сбросить эту спокойно лежавшую руку был очень велик, но она воспротивилась ему, и смело взглянула ему в глаза, почти что с вызовом.
   - Я прекрасно себя чувствую, уверяю вас. Но, возможно, действительно, немного устала. Должно быть, уже поздно.
   Кеннет подавил вздох разочарования, и быстро убрал руку.
   - Да, уже поздно. Мне следовало бы быть более внимательным. До свидания, Энн. Да благословит вас Господь.
   И прежде, чем она успела ответить, он вышел.
   Амброз ждал его в холле, почтительно протягивая пальто и шляпу. Его присутствие помогло майору Грэхэму избавиться от невыносимого желания броситься обратно и сказать совсем другие слова. Но что бы он увидел в комнате, если бы поступил таким образом? Энн, со слезами на глазах, с вздрагивающими губами, - единственный способ для сильной натуры снять ужасное внутреннее напряжение, - от горя разлуки и жестокости ограничения, наложенного ею на самое себя, ибо только это сейчас могло принести ей хоть некоторое утешение.
   - По крайней мере, он не презирает меня. Я ничем ему себя не выдала, - прошептала она.
   А Кеннет Грэхэм, сидя в коляске, повторял про себя: "Она так холодна, но сегодня - особенно. Может ли случиться так, что за этим скрывается какое-то чувство? Я так думал - Боже мой!" Он привстал, словно собираясь что-то сказать вознице, но затем снова сел. "Нет, нет, не надо глупостей. Я для нее ничего не значу, лучше мне никогда не пытаться увидеться с ней. Не нужно питать себя глупыми надеждами. Кроме того, я беден..."
   В суете и спешке отъезда он попытался забыть дикую фантазию, на мгновение потревожившую его. На следующий день он отплыл.
  
   Последовавшие несколько недель были очень тяжелы для Энн. Наступило унылое время года - не было никакой необходимости приложить усилия, чтобы сбросить с себя хандру и вновь стать сильной и жизнерадостной, как обычно, а потому она позволила себе ей уступить.
   "Если только он не вернется... Если только я никогда снова не увижу его, - постоянно говорила она себе, - то я смогу о нем забыть. Пока я была замужем, я никогда не думала о нем. Я и представить себе не могла, что когда-нибудь будет иначе. Как бы я хотела, чтобы этого никогда не произошло! Как же мне хочется, чтобы он никогда не вернулся!"
   Эти мысли, как правило, приходили к ней в послеобеденное время - наполненное скукой, ранним наступлением темноты, осеннее послеобеденное время - которое в течение нескольких недель оживлялось ожиданием, обычно два или три раза в неделю, появлениия майора Грэхэма, - теперь же оно было наполнено постоянной тягучей болью, утомительной тоской, увеличившейся настолько, что она стала непереносимой.
   "Как мне с этим жить? - иногда говорила себе бедная Энн. - Это так неправильно, так не по-женски. Так эгоистично, ведь мне в первую очередь нужно думать о своих детях. За что мне быть благодарной - почему я должна тратить свою жизнь оплакивая то, что предназначено не для меня? Это ужасно, это гораздо хуже, чем если бы он умер; если бы я знала, что он любит меня, мне было бы гораздо проще смириться с его смертью".
   Прошло около пяти недель с того дня, как Кеннет отплыл в Индию; она сидела одна, в один прекрасный день, подверженная все тем же мыслям, когда стук в дверь заставил ее прерваться.
   - Войдите, - сказала она; стук был едва слышен, так обычно стачала ее горничная; вероятно, никто другой не мог стучаться в дверь комнаты, где она сейчас сидела. - Войдите.
   Дверь открылась и, к ее немалому удивлению, она услышала старческий голос Амброза.
   - Если вы позволите, мадам... - начал он и остановился.
   - Входите же, - повторила она с оттенком нетерпения в голосе. - Что случилось, Амброз? Где Сетон?
   - Прошу прощения, мадам, я не смог ее найти, - как-то нервно произнес Амброз. - Я не видел ее и подумал, мадам, что мне следует доложить вам самому. Вы, наверное, будете удивлены, мадам, - Энн, взглянув на старика, увидела, что он очень бледен и не похож на самого себя, - но я... я по поводу майора Грэхэма...
   - Майора Грэхэма? - повторила Энн, едва не сорвавшись на крик. - Что с ним? Вам что-то известно о нем?
   - Он здесь, мадам, собственной персоной! - сказал Амброз. - Он в библиотеке. Мне немного страшно, мадам, может быть, тут что-то не так; он выглядел как-то странно, и не ответил, когда я заговорил с ним. Но он в библиотеке, мадам.
   Энн не стала ждать, что он скажет еще. Она пробежала мимо Амброза, по лестничной площадке, вниз, по двум лестничным пролетам, и оказалась возле библиотеки - она располагалась между первым и вторым этажами - прежде, чем слуга закончил говорить. В дверях она на мгновение заколебалась, не зная, что и подумать. Что случилось? И чего она ожидает услышать? Что Кеннет вернулся с полдороги в Индию ради нее? Он не смог выдержать разлуки с нею, и вернулся, чтобы сказать об этом? Что же, все-таки, случилось? Сердце едва не выпрыгивало у нее из груди, когда она открыла дверь.
   Да, он был здесь, стоял на том самом коврике возле камина, где она видела его в последний раз. Но он, казалось, не слышал, как она вошла, потому что не сделал ни малейшего движения, даже не повернул головы в ее сторону.
   Удивленная, возмущенная, Энн направилась к нему.
   - Кеннет! - воскликнула она. - Что с тобой? Что случилось?
   Она протянула к нему руки, поспешила к нему, но он, казалось, по-прежнему не знал о ее присутствии. Он стоял неподвижно и смотрел в сторону, пока она не оказалась рядом.
   - Кеннет, - повторила она, на этот раз с внутренним трепетом, словно ей было больно говорить, - что случилось? Ты сердишься на меня? Кеннет - ответь мне.
   Наконец, он медленно повернул голову в ее сторону и посмотрел на нее странным взглядом, исполненным бесконечной тоски, - он смотрел на нее, словно из глубины своей души, а затем, подняв правую руку, осторожно положил ее ей на плечо, как в тот самый вечер, вечер прощания. Она не отстранилась от этого прикосновения, но, как ни странно, не почувствовала его; какое-то инстинктивное чувство заставило ее отвести взгляд от его лица на свое плечо. И, когда она сделала это, то увидела, что руки нет; внутренне трепеща, она воскликнула: "Говорите же, Кеннет, скажите мне что-нибудь!"
   Ее слова утонули в тишине пустой комнаты. Кеннета рядом не было. Она стояла на коврике у камина совершенно одна.
   Тогда, в первый раз, ужас сковал ее холодом, как это часто описывается в романах, но лишь немногие испытали это состояние на себе. Издав пронзительный, и вместе с тем сдавленный, крик, Энн бросилась к двери. Но прежде чем она достигла ее, дверь распахнулась, и Энн упала в объятия старого Амброза. К счастью для нее, по причине неясных ему самому опасений, он последовал за ней.
   - О, мадам, моя бедная леди! - воскликнул он, сопровождая ее в ее комнату; она с трудом передвигалась, опираясь на его руку. - Что случилось? Он ушел? Но как? Я не видел, как он выходил.
   - Его нет, его здесь не было, - произнесла бедная Энн, дрожа и цепляясь за своего старого слугу. - О, Амброз, то, что мы видели, вы и я, не было живым Кеннетом Грэхэмом, это вообще не было живым человеком. Амброз, он пришел, чтобы попрощаться со мной. Он умер, - Энн всхлипнула, произнеся эти слова, а потом разрыдалась.
   Амброз смотрел на нее, несчастную, ужасаясь ее последним словам. Наконец, он нашел в себе мужество заговорить.
   - Моя бедная леди, - повторил он. - Должно быть, это действительно так. У меня дурные предчувствия, не знаю, почему. Он не позвонил, но, когда я проходил мимо двери, что-то - какое-то ощущение, будто кто-то ожидает снаружи, - заставило меня открыть ее. К моему удивлению, там стоял он, - Амброз содрогнулся, не в силах противостоять охватившему его ужасу. - Он ничего не сказал, но проследовал мимо меня, поднялся по лестнице и скрылся в библиотеке. Мне показалось, все это произошло в одно мгновение. А затем, не зная, что делать, я прошел в свою комнату, мадам. Прошу прощения, если я что-то сделал не так.
   - Нет, нет, - сказала Энн, - вы и не могли поступить иначе. Позвоните, Амброз; скажите Сетон, что я получила плохие новости, и что, как вам кажется, они очень расстроили меня. Но подождите у двери, пока она придет. Я... Я боюсь оставаться одна.
   Миссис Мидуэй выглядела смертельно бледной и слабой, так что когда Сетон явилась, едва заслышав резкий звон колокольчика, не было необходимости в объяснениях; для нее сразу стало очевидным, что ее хозяйка нездорова. Сетон была практичной, лишенной воображения женщиной, и она сразу же поспешила сделать все, чтобы согреть Энн, - та дрожала от холода, - и убедить ее принять тонизирующие средства; горничная и не подумала расспрашивать о причинах увиденного, поскольку для нее все было совершенно очевидно. К тому времени, как миссис Мидуэй немного пришла в себя, Сетон уже имела вполне удовлетворительное объяснение.
   - Вам нужно сменить обстановку, мадам. Это время года в городе невыносимо скучно для всех, кто в нем остался. И это плохо сказывается на нервах, - таково было мнение горничной.
   Прошло совсем немного времени после странного видения миссис Мидуэй, и она поддалась уговорам уехать из города в деревню.
   Но прежде, ей попалась в газете заметка, - роковая заметка, которая, она знала это, появится там раньше или позже, - о смерти на борту транспортного корабля Ее величества Ариадна, за несколько дней до того момента, когда он достиг Мыса Доброй Надежды, "майора Р.Р. Грэхэма", 113-го полка.
   Она знала это, говорила она себе; но теперь, увидев объявление, держа перед глазами, поняла, что жила надеждой, в которой не позволяла себе признаться, что виденное ею явление может иметь и другое объяснение. Она была бы счастлива, если бы оно оказалось сном, оптической иллюзией, возникшей под влиянием ее беспрестанных мыслей об уехавшем друге, о его последнем визите; ее мозг был утомлен, а потому нет ничего удивительного в том, что он создал эту иллюзию. Это могло бы послужить объяснением, если бы только она одна видела Кеннета Грэхэма тем ужасным вечером.
   Но теперь, когда худшие опасения подтвердились, она была вынуждена признать, что явившийся призрак вовсе не был плодом ее воображения. И старый Амброз, единственный человек, которому она полностью доверяла, был с нею вполне согласен.
   - Если бы я также не видел его, мадам, или если бы его видел только я один, - сказал он, украдкой вытирая глаза. - Но каждый из нас видел его. Нет, это может означать только одно, - он с грустью взглянул на газетный лист. - Но здесь есть небольшое несоответствие, мадам, - произнес он, указывая. - Инициалы нашего майора были К.Р., а не Р.Р.
   - Это всего лишь опечатка. Я ее также заметила, - устало сказала Энн. - Нет, Амброз, никакой ошибки быть не может. Но я не хочу, чтобы хоть кто-то - хоть кто-то - когда-либо узнал об этой истории. Вы обещаете мне хранить молчание, Амброз? - И старик повторил свое обещание, данное прежде.
   Было и другое несоответствие, заставившее Энн еще сильнее почувствовать боль утраты, но она воздержалась от того, чтобы сказать о нем Амброзу.
   - Это ничего не значит; не нужно тревожить его попусту, - сказала она себе. - И тем не менее, это странно.
   Странность заключалась в следующем. Газета называла датой смерти майора Грэхэма день 25 ноября, но вечер, когда он явился миссис Мидуэй и ее слуге, приходился на 26-ое. Простой расчет показывал, что видение случилось сразу же, или вскоре после смерти.
   "Должно быть, в объявление вкралась ошибка", - решила Энн. И восприняла случившееся, как факт. Теперь в ее будущем не осталось ничего для нее лично, - ей некого и нечего было ждать, не осталось трепетной надежды, что "когда-нибудь" он может вернуться, чтобы открыться, - и ей, и самому себе, что он любит ее, что только его гордость, или ее холодность, или еще какая-нибудь из ста "ошибок" или "недоразумений", из-за которых мужчины, в большем числе случаев, нежели женщины, отказываются от своего счастья, бывшего так близко, будучи введены в заблуждение! Но нет, все было кончено. Отныне она должна жить своими детьми, и в их жизни обрести свое счастье.
   - Мне осталось одно утешение, - говорила себе бедная Энн, ведь сначала она гнала эти мысли прочь, - он любил меня, в чем я могу, не стесняясь, признаться самой себе, потому что именно обо мне были его последние мысли. Именно это он собирался сказать мне в то свое появление. Мой Кеннет, - да, он был моим.
   Прошло некоторое время. В тихом загородном местечке, куда, не смотря на возражения Сетон, перебралась миссис Мидуэй, чтобы сменить обстановку, до нее не доходило никаких вестей о смерти майора Грэхэма. Один или двое друзей вскользь упоминали о нем в своих письмах как о "бедном", но это было все. И Энн была рада этому.
   "Я должна быть готова услышать это известие от друзей, которые хорошо его знали, - ведь никому неизвестно, насколько хорошо его знала я, - говорила она себе. - Но я даже рада, что они пока молчат об этом".
   Это случилось в феврале, когда прошло уже более трех месяцев с тех пор, как Кеннет Грэхэм покинул Англию, - однажды утром, среди писем, перенаправленных с ее лондонского адреса, обнаружилось послание со следами длительного путешествия, с надписью, заставившей Энн побледнеть и похолодеть.
   "Успокойся, - сказала она себе. - Он, должно быть, просил, чтобы его мне передали. Это ужасно - получить письмо после того, как рука, писавшая его, уже давно остыла".
   Дрожащими руками она вскрыла конверт.
   "Моя дорогая - позволю себе сказать, бесценная Энн", - первое, что она прочла. Глаза ее наполнились слезами. Смахнув их, прежде, чем читать дальше, она взглянула на дату. "На борту Ее Величества военного транспорта Ариадна, 27 ноября".
   Энн вздрогнула. Удивительно и непонятно. Два дня спустя после сообщения о его смерти - а письмо написано уверенным, твердым почерком. Никаких признаков слабости или даже болезни! Она принялась жадно читать; письмо было не очень длинным, но, когда Энн прочитала две или три наскоро написанных листка, ее лицо изменилось; из бледного, озабоченного, присущего женщине среднего возраста, оно вдруг стало свежим и сияющим, как у молоденькой девушки. Она упала на колени и стала неистово молиться. Она целовала письмо - бесценное, прекрасное письмо, как будто оно было живым существом!
   - Это много, это слишком много для меня, - беспрестанно повторяла она. - Что сделала я, чтобы заслужить подобную милость?
   Вот то, о чем говорилось в письме. Офицер, о смерти которого было объявлено, не был "ее майором Грэхэмом", а майором Грэхэмом из 113-го полка, совсем другого; он взошел на борт транспорта на Мадейре, чтобы вернуться в Индию, решив, что его здоровье достаточно восстановлено. "Это, скорее всего, следует назвать врачебной ошибкой, - писал Кеннет, - поскольку он слег совершенно неожиданно и скончался два дня назад. Это был очень хороший человек, и мы все сожалели о его смерти. Он испытывал ко мне нечто вроде симпатии, и я провел у его постели несколько ночей. Я пишу об этом потому, что меня охватил страх, ведь его инициалы схожи с моими, и если до вас дойдет весть о его смерти, то вы можете подумать, что скончался я, а не он. Вам ведь не все равно, дорогая Энн? Смею надеяться, что это так, хотя и не смею сказать в письме, почему. Я должен дождаться того момента, когда увижу вас. Меня посетило странное видение, и, возможно, - только возможно, - что я когда-нибудь смогу рассказать вам о нем, vivБ voce, видя вас перед собою, но не могу сказать, когда это случится. На этом заканчиваю; до свидания, и да хранит вас Бог, мое дорогое дитя".
   Далее следовал постскриптум - добавленный спустя несколько дней, свидетельствовавший о большом душевном волнении при обнаружении того, что, вследствие ошибки, письмо не было отправлено. "Я очень встревожен; вы должны были увидеть это письмо прежде, чем объявление появится в газетах; это ужасно. Не могу понять, как это случилось. Наверное, я был слишком занят, оформляя документы бедного Грэхэма и готовя его вещи к отправке на берег, что не заметил, как оно осталось у меня. И теперь у меня не будет иной возможности отправить его, иначе как по прибытии в Galles".
   Это было все, что содержалось в письме. Было ли этого недостаточно, или, наоборот, более чем достаточно? Следующие несколько недель пролетели для Энн Мидуэй словно счастливый сон. Ей оставалось теперь только ждать - сколько, она не знала, - но она обрела веру в себя, веру в свое счастливое будущее.
   К ее некоторому удивлению, следующая почта, пришедшая из Индии, писем ей не содержала. Ей хотелось знать, что побудило Кеннета упомянуть о возможности снова увидеть ее в скором времени, - это интересовало ее едва ли не больше чем "странное видение", о котором он упоминал. Может быть, оно имело какую-нибудь связь с ее собственным странным видением, случившимся в ноябре? Иногда мысленно к нему возвращаясь, - к тому времени она уже снова находилась в своем собственном доме, - она сидела одна, вечером, в конце апреля, когда звонок дверного колокольчика заставил ее оторвать взгляд от книги, лежавшей у нее на коленях, и она, с затаенной надеждой, спросила себя, что за посетитель мог явиться так поздно. Она услышала шаги и голоса, - дверь закрылась, - после чего в гостиную, где она сидела, вошел Амброз и направился к ней; его старческое лицо очистилось от морщин и сияло.
   - Прошу прощения, что нарушаю ваш покой, мадам, - сказал он. - Но случилось то же самое, что и прежде, когда я имел несчастье напугать вас. Только на этот раз это он. Он сам, можете мне поверить.
   Энн вскочила. Она почувствовала, что бледнеет - и дрожала так, что едва держалась на ногах.
   - Где он? - спросила она. - Вы ведь не проводили его в библиотеку, куда угодно, только не туда?
   - Он сам направился туда. Он сказал, что все объяснит вам сам. Ах, идите к нему, мадам, - вы сами убедитесь, что это он.
   Энн поспешила в библиотеку. Но у дверей ее охватил странный трепет. Она едва могла заставить себя открыть ее. Да, там снова, на том самом коврике возле камина, стояла фигура, так часто рисовавшаяся ей в ее мечтах. Она вздрогнула и едва не упала, но его голос - бодрый, живой голос, - нежный и проникновенный, чем когда-либо прежде, - успокоил ее, от страха не осталось и следа.
   - Энн, моя дорогая Энн. Это я. Не смотри так испуганно, - и, произнеся эти слова, он шагнул к ней и положил руку ей на плечо, с серьезным видом глядя прямо в глаза.
   - Да, - с каким-то оттенком удивления произнес он, - это действительно, очень просто. Как часто я думал об этом! Энн, если я ошибаюсь, прости мне мои слова, но я думаю, что я прав. Энн, дорогая, ты любишь меня?
   Отвечать не было нужды. Счастливая, Энн уткнулась лицом в его плечо. Сквозь слезы, она стала рассказывать ему обо всем: о своих страданиях, надеждах и страхах; о своей любви и муках унижения, когда она думала о том, что он не вернется; о страшном горе, когда она узнала, что он умер; и о том, как утешала себя тем, что мысли о ней, возможно, были последними мыслями в его жизни.
   - Вы должны стать моей - единственной, - ответил он. - Моей Энн, моей единственной Энн.
   А затем она рассказала ему ту странную историю, о которой мы с вами уже знаем. Он слушал очень внимательно, но без тени удивления или скептицизма.
   - Я ожидал услышать что-то подобное, - сказал он, некоторое время помолчав. - Это очень странно. Послушайте, Энн: если я не ошибаюсь, это время, когда, как вам кажется, вы видели меня, а я думал о вас... это случилось во второй половине дня, между четырьмя и пятью часами, не правда ли?
   Энн кивнула в знак согласия.
   - Это соответствует приблизительно семи часам в том месте, где мы тогда находились, - пояснил он. - Да; было около семи, когда я проснулся. Я прилег в тот день из-за ужасной головной боли. Бедный Грэхэм умер незадолго до полуночи предыдущей ночью, и я никак не мог уснуть, хотя очень устал. Думаю, я находился не в том состоянии, которое врачи называют нормальным, из-за физической усталости и нервного напряжения, поскольку находился рядом с ним до его последнего вздоха. Я чувствовал себя так, словно наполовину являюсь земным существом, - если только это для вас понятно, - во всяком случае, менее, чем обычно. Было - по крайней мере, для меня - невозможно смотреть на умирающего и при этом не задумываться о том, что происходит после того, как... - после того как душа покидает тело. Грэхэм, - он был таким добрым, отзывчивым, доверчивым, - невозможно было поверить в то, что он умирает. Он очень хотел жить. Так вот, Энн, в тот день, перед тем, как уснуть, я думал о вас, мечтал о встрече с вами. Я и прежде думал о вас, много, почти постоянно, с тех пор, как мы отплыли. Тогда, перед отплытием, мне показалось, что во время свидания - я не смел сказать об этом, теперь же говорю об этом прямо; теперь я в этом уверен, и поэтому я здесь - я уловил намек, поданный вами, но вместо того, чтобы решиться и сразу же вернуться, что я и собирался поначалу сделать, я счел за лучшее заставить себя успокоиться и выбросить все из головы. Тем не менее, вопрос повис в воздухе, и я не видел способа, каким образом можно получить на него ответ, - без риска потерять то, что у меня было, - вашу дружбу. Я вспомнил об этом, когда уже засыпал, после того как написал вам письмо возле Мыса, сообщая о смерти Грэхэма, чтобы избежать возможной путаницы; я мог бы спросить вас в письме, прав ли я, или мне это только показалось. У меня в голове тогда все перепуталось настолько, что, после пробуждения, я не мог отличить сна от яви.
   - А что вы видели во сне? - прерывающимся голосом спросила Энн.
   - Почти то же самое, о чем вы мне рассказали, - ответил он. - Я видел себя здесь, спешно поднимающимся по лестнице в библиотеку, чтобы увидеть вас, чтобы сказать вам, что я жив, и спросить, сильно ли вы огорчились бы, если бы это было не так. Я видел холл, освещенную лестницу. Библиотеку - и вас, входящую в двери, и ваш взгляд - наполовину испуганный, наполовину ожидающий, - направленный на мое лицо. Потом нечто смутное. Затем снова отчетливое воспоминание - я стою напротив вас, Энн, на этом самом месте, на этом самом коврике, а моя рука лежит на вашем плече, Энн; я смотрю вам в глаза и изо всех сил пытаюсь задать вопрос, на который мне очень важно получить ваш ответ. Но не могу произнести ни слова, а напряжение, должно быть, разбудило меня. И тем не менее, еще в полусне, я услышал ответ. Не знаю, откуда он исходил, но, услышав его, я сказал себе: "Да, Энн действительно любит меня".
   И Энн вспомнила странное чувство радости, охватившее ее прежде, чем нахлынуло горе. Она повернулась к руке, все еще лежавшей у нее на плече, и прикоснулась к ней губами.
   - О, Кеннет, - сказала она, - как благодарны мы должны быть судьбе! Но как странно думать, что все случилось во сне! Но был ли это и в самом деле сон, Кеннет?
   Он покачал головой.
   - Вам следует спросить об этом людей более мудрых, чем я, - отвечал он. - Я думаю, что да.
   - Но как это могло быть сном? - возразила Энн. - Вы забываете, Кеннет, Амброз тоже вас видел.
   - В то время как я не только не видел его, но даже не думал о нем. Да, это непонятно. Должно быть, все дело в преданности старика вам, Энн; он сочувствовал вам, и невольно стал соучастником вашего видения.
   - Я рада, что он видел вас, - сказала Энн. - И предпочитаю думать, что это нечто большее, нежели простой сон. История всегда вызывает больше доверия, если имеются два свидетеля. Но есть еще кое-что, о чем я хочу вас спросить. Когда, в тот последний перед расставанием вечер, я спросила у вас адрес и нет ли в вашем полку другого Грэхэма, вы ответили весьма рассеянно. И поэтому, раз или два, у меня возникала слабая надежда, по причине этой самой вашей рассеянности.
   - Да, я совершил глупость; я и в самом деле был тогда очень рассеян. Мне следовало бы припомнить, но это казалось совершенно не важным. Я знал, что другой майор Грэхэм должен присоединиться к нам в Фуншале, и у меня были письма, чтобы передать ему. Но тот вечер, Энн... Он был ваш. Я пытался убедить себя в том, в чем твердо уверен сейчас, что дороже мне моей жизни - в том, что вы любите меня, Энн.
  
  
  
  
  
  

НЕОБЪЯСНИМОЕ

ЧАСТЬ I

  

"Факты - упрямая вещь". -- Смоллетт.

  
   - Зильбербах! Во имя всего святого, чего вы там забыли? В самой захолустной, неинтересной, ничем не привлекательной дыре во всей Германии? Что это вам пришло в голову посетить Зильбербах?
   - Я и в самом деле не знаю, - ответила я, начиная уставать от этого спора. - Мне кажется, действительно, нет никакой причины посетить это место, разве потому, что, как предполагают, его посещали Гёте и герцог Веймарский для того, чтобы потанцевать с молоденькими крестьянками. Честно сказать, я не вижу никаких причин, почему я должна туда поехать. С другой стороны, я не вижу никаких причин, чтобы туда не поехать. Мне хочется отыскать место, где я и дети можем жить такой жизнью, какая нам нравится, пару недель или около того. Сейчас слишком жарко, чтобы оставаться в городе, даже в таком маленьком, как этот.
   - Да, это правда, - согласилась моя подруга. - Очень жаль, что вы сняли квартиру в городе. Если бы вы поселились где-нибудь в предместье, возможно, вам не пришлось бы сейчас искать места, куда бы выехать.
   - Мне хотелось отдохнуть от домашних забот, а наши чудные старые гостиницы очень удобны, - сказала я. - К тому же, поселившись здесь, было бы жалко уехать, не увидев ничего, кроме известного на весь мир Тюрингского леса.
   - Да, конечно. Я совершенно с вами согласна, за исключением Зильбербаха. Поездку туда я не одобряю. В вас недостает решимости, моя дорогая. Я уверена, что Зильбербах - это в своем роде каприз господина фон Вальдена - чрезвычайно непрактичного человека. Я даже не уверена, сможете ли вы получить там достойное пропитание.
   - О, я этого совершенно не опасаюсь, - ответила я философски. - Немного молока, свежих яиц и хлеб с маслом мы всегда сможем найти. Более того, я абсолютно уверена, что это там имеется.
   - Молоко и яйца - да, я тоже так полагаю. Масло - сомнительно, ведь вы отдаляетесь от всех туристических дорог, а хлеб... В тех местах он кислый, как это обычно в деревнях.
   - Я не против, но не уверена, что это понравится детям. Но если случится самое худшее и нам придется покинуть Зильбербах - что ж, значит, так тому и быть.
   - Это, конечно, верно; если туда можно приехать, то можно, я полагаю, и уехать, - с улыбкой отвечала фрейлейн Оттилия, - хотя, признаю, это довольно странная причина выбора места - возможность покинуть его! Однако, думаю, нам не стоит больше об этом говорить. Я вижу, что ваше сердце прилежит к Зильбербаху, но также совершенно уверена, что услышу от вас, по вашем возвращении, что я была права, пытаясь отговорить вас от этой поездки, - добавила она, с некоторой досадой.
   - Может быть и так. Но мы собираемся не только в Зильбербах. Мы посетим много других мест. Господин фон Вальден все распланировал. Первые три дня мы будем путешествовать в основном пешком. Думаю, это будет очень весело. Нора и Реджи будут очарованы. Конечно, я ни за что не решилась бы путешествовать с ними пешком в одиночку, ведь это небезопасно, не правда ли?
   - Небезопасно? Нет, вполне безопасно. Крестьяне очень тихие, спокойные люди, честные и добрые, хотя в большинстве своем отчаянно бедные! В Тюрингии безопасно везде. Она не похожа на Эльзас, где до сих пор можно встретиться в лесу с разбойниками. Так что прощай, моя милая, на следующие две-три недели, - желаю, чтобы тебе понравилось.
   - Даже в Зильбербахе?
   - Даже в Зильбербахе - то есть, я хочу сказать, я желаю вам, чтобы вы оказались правы, а я неправа. Да, моя дорогая, я совершенно искренне желаю, чтобы по возвращении вы рассказывали о Зильбербахе как о земном рае.
   Добрая фрейлейн Оттилия помахала мне на прощание рукой и некоторое время стояла у садовой калитки, наблюдая, как я направляюсь вниз по пыльной дороге.
   "Кажется, она несколько предвзята, - думала я. - Предубеждена против выбора господина фон Вальдена, поскольку у нее есть свои любимые места и есть те, к которым она испытывает антипатию. Думаю, нам понравится в Зильбербахе, а если нет, то нам вовсе не нужно оставаться там после того, как господин Вальден оставит нас. Во всяком случае, я буду рада хоть ненадолго выбраться в деревню из этого пекла".
   Я проводила лето в той части Германии, где прежде никогда не бывала. Мы - то есть я и двое моих младших детей: Нора, двенадцати, и Реджи, девяти лет, - в течение некоторого времени обитали в маленьком городке неподалеку от Тюрингского леса. Маленький, - но это, с точки зрения его обитателей, было совсем не важно, - он был достаточно древним, имел крепость, которую стоило посетить, а с крепостного вала открывался вид, даже более привлекательный, чем был на самом деле. Но даже если бы городок и не обладал никакими достопримечательностями, естественными или созданными руками человека, - на мой взгляд, главная его притягательность заключалась в крайней сердечности и приветливости его жителей, наверное, одних из самых гостеприимных на свете. Мне было жалко покидать своих друзей даже на две-три недели, но стояла ужасная жара! Нора побледнела, а у Реджи пропал аппетит. К тому же, - как я говорила Оттилии, - было просто нелепо жить в городе и даже не попытаться познакомиться поближе с его окрестностями.
   Таким образом, на следующее утро мы должны были отправиться на экскурсию в так называемый "Лес" в сопровождении господина фон Вальдена, его жены и сына, а также двух молодых людей, друзей последнего. Первая часть нашего путешествия должна была проходить по железной дороге, - что достаточно неинтересно, - пока мы не достигнем того места, где сможем идти через лес пешком на значительное расстояние. Затем, проведя ночь в деревне, чье красивое местоположение послужило поводом какому-нибудь предприимчивому дельцу построить здесь гостиницу, мы продолжили бы свое путешествие, чтобы углубиться в непотревоженный лес, чередуя пешую ходьбу и езду, в соответствии с нашими наклонностями и возможностями получения EinspДnners - легкого одноконного экипажа, быстрого и безопасного даже более, чем это можно себе представить. По истечении трех-четырех дней нашего путешествия, разумеется, очень приятного, при прекрасной погоде, наши друзья Вальдены должны вернуться обратно в город, а я и мои дети - остаться на пару недель в том самом местечке Зильбербах, против которого так сильно возражала моя подруга Оттилия. Я не поинтересовалась тогда, не знаю этого сейчас, - а, возможно, что он и сам не смог бы мне объяснить, - почему наш гид, господин фон Вальден, выбрал Зильбербах из числа доброго десятка других деревень, - которые могли бы столь же хорошо, - а как показало дальнейшее развитие событий, и гораздо лучше, - служить нашей цели. Это был случай, - обычно, такие вещи именно так и происходят, - но случай, который, как вы увидите, оставил неизгладимый след, который вряд ли когда полностью сотрется в моей памяти.
   Все шло в соответствии с нашими планами. Погода стояла великолепная. Никто не заболел и не стер ноги, все пребывали в приподнятом настроении. Было достаточно жарко, даже в полутьме леса, где мы старались оставаться как можно дольше, чтобы избежать внезапных приступов раздражительности. Все мы были здоровы и сильны, шли сплоченной группой, по большей части молча, наслаждаясь окружающей нас природой, насколько это было возможно. Тем не менее, к концу второго дня Нора и Реджи, казалось, начали испытывать сомнения в целесообразности все время передвигаться пешком, и, хотя не говорили об этом, но, полагаю, не слишком сожалели о том, что большую часть четвертого дня мы ехали в коляске. Тем не менее, все были довольны. Лутц фон Вальден и двое его друзей - молодой барон, типичный "немецкий студент" по внешнему виду, хотя, на самом деле, весьма радушный и сентиментальный, подобно любому англичанину его возраста и ранга, - и Джордж Норман, юноша-англичанин семнадцати или восемнадцати лет, практиковавшийся в немецком языке для сдачи армейского экзамена, - все трое готовы были нести моего мальчика на спине, если бы заметили, что он слишком устал. Точно так же они готовы были поступить и с Норой, если бы ее двенадцать лет позволяли это сделать. Она едва достигла этого возраста, и было забавно наблюдать, как в ней просыпающаяся девушка боролась с привычками поведения, свойственными мальчикам-подросткам. Для своего возраста, она была сильной и здоровой, с не по годам развитой наблюдательностью, с воображением, достаточно практического склада, почти лишенным фантазий, в общем, без чего-либо, о чем можно было бы сказать "болезненное". Если к кому-либо в семье и можно было бы применить слово "нервы", то уж никак не к ней; она не имела понятия о том, что такое страхи, будь то физические или нравственные. И мне иногда хотелось, чтобы она об этом никогда не узнала. Впрочем, мы не должны знать только хорошее, но должны принимать и плохое; тьма неотделима от света, не зная одно, невозможно составить представление о другом. Эти понятия были пока еще вне ее детской философии, насколько я могла судить; но когда-нибудь, вне всякого сомнения, должно будет случиться так, что она начнет задумываться над этими вещами.
   - А где мы сегодня будем ночевать, господин фон Вальден? - спросил Реджи с высоты широких плеч Лутца, в конце третьего дня, когда все мы, не только дети, мечтали об отдыхе в какой угодно гостинице и были бы рады даже самому скромному ужину.
   - Перестань, Реджи, - сказала Нора. - Я уверена, что господин фон Вальден говорил тебе название раз двадцать.
   - Да, но я забыл, - пожаловался мальчик, и добродушный господин фон Вальден, снова, в который раз, повторил наши планы относительно дальнейших перемещений и предприятий.
   - Сегодня, мой дорогой мальчик, мы будем ночевать в одном маленьком городке, - да, думаю, что могу его назвать городком, - который называется Зееберг. Он расположен как бы в оазисе посреди леса; лес заканчивается перед ним и снова начинается в нескольких милях позади его границ. Мы будем там через час или около того, - продолжал он, взглянув на часы. - Я, конечно, написал, чтобы нам оставили комнаты, как делал и прежде, в тех местах, где мы намеревались сделать остановку. Льщу себя надеждой, что выказал себя с этой стороны вполне достойно?
   Он сделал паузу и посмотрел на нас, как мне показалось, с оттенком самодовольства.
   - Да-да, - ответили все. - Замечательно. Просто замечательно.
   Лицо нашего главнокомандующего просияло.
   - А завтра, - продолжал Реджи на своем смешном немецком, энергично ерзая на плечах Лутца, - что мы будем делать завтра? Мы наймем EinspДnners - не правда ли? Не то, чтоб мы сильно устали, просто вы сказали, что нам далеко идти.
   - Да, EinspДnners - для дам; для вашей любезной матери, мисс Норы и моей жены, да и вам Реджи, найдется местечко рядом с возницей. Ну, а я и эти молодые люди, - он плавным жестом руки указал на своих трех друзей, - отправимся из Зееберга рано утром, и встретимся с вами в Ульрихштале, где имеются любопытные развалины. Не забудьте, - добавил он, обращаясь ко мне и своей жене, - остановиться по дороге в Грюнштейне и потратить четверть часа на осмотр тамошней фабрики по изготовлению фарфора.
   - Мне очень хочется там побывать, - сказала фрау фон Вальден. - У меня есть чайный сервиз, изготовленный на этой фабрике, и мне бы хотелось сравнить его с тем, что там есть. Прошлой зимой у меня разбилось несколько предметов, по вине очень неосторожного слуги, и мне бы хотелось его заменить.
   - Я ничего не знаю о грюнштейнском фарфоре, - сказала я. - Он очень красив?
   - Он очень похож на сине-белый, которого у нас много, - сказала фрау фон Вальден. - Обычный сине-белый производится в Блауштейне. Но в Грюнштейне большое разнообразие цветов. Возможно, потому, что в этом районе глина, используемая для изготовления фарфора, качественнее. Я часто спрашиваю себя: почему фарфор из Тюрингии не пользуется спросом в Англии, ведь вы так любите всякие новинки?
   - И где ничто не ценится так дорого, как то, что находится на расстоянии, - заметил Джордж Норман. - Ей Богу! Какая красивая картина!
   Он внезапно замолчал, и мы остановились, восхищенные.
   Был август месяц; спокойные вечерние краски сменили яркое солнце и ослепительную синеву неба погожего летнего дня. Мы находились в лесу, через который в этой местности проходила главная дорога, по которой мы следовали к Зеебергу. По одну сторону дороги земля резко уходила вниз, и там, глубоко под нами, бежал поток. Один его берег был очищен от деревьев и кустарника, являя собой прелестное пастбище с ярко-зеленой травой. Чуть ниже того места, где мы стояли, пастушок, одетый очень живописно, - возможно, нам так показалось из-за разделявшего нас расстояния, - медленно двигался вдоль реки, впереди своего стада, состоявшего из пятнадцати или двадцати коз различного окраса и размера. Они перемещались за ним способом, какой считали для себя предпочтительнее: некоторые скакали по камням, выступавшим из крутого склона, другие спокойно шествовали, подрагивая в такт ходьбе колокольчиками, повязанными у них на шеях, и этот далекий, серебристый звон казался нам мягкой волшебной музыкой, перемежаясь с неясными звуками, которые пастушок извлекал из своей дудочки. Было что-то необычное в этой музыке, простой, даже грубой, но она настолько очаровала нас, что какое-то время никто из нас не решался произнести ни слова.
   - Как странно, - вдруг произнес Лутц. - Мне кажется, что все это я уже видел и слышал прежде.
   - Да, я понимаю, что вы имеете в виду, - сказала я. - Это похоже на сон.
   И, сказав так, я пошла немного впереди прочих, рядом с Лутцем и его "всадником". Ибо мне показалось, что философский, может быть даже скептический, вид господина фон Вальдена, испортит все впечатление от увиденной прекрасной картины. Лутц, казалось, понял меня без слов, он шел рядом со мной, не произнося ни слова, когда вдруг раздался радостный крик.
   - Зееберг! - воскликнули разом несколько голосов; и перед нами открылся вид на место нашего временного пристанища, вдруг, сразу, как это часто бывает в местностях, густо поросших лесом. Вы можете в течение нескольких часов путешествовать словно бы в заколдованной стране, настолько она однообразна: деревья, везде и всюду деревья, ничего, кроме деревьев, - в конце дня вы видите ту же самую картину, какую видели, отправляясь в путь рано поутру, - как вдруг лес заканчивается, резко, внезапно, как будто остановленный рукою человека, а не постепенно, нежно и мягко, повинуясь желанию природы и времени.
   Наша радость была тем большей, что мы не имели представления, сколько еще нам предстояло пройти. Мы принялись ободрять друг друга, признаваясь в первый раз, что "немного устали", и, с гораздо меньшим лукавством, что "очень голодны". Тем не менее, мы выглядели вполне пристойно, когда жители Зееберга выглядывали из дверей и окон, чтобы увидеть забредших к ним путешественников. Реджи, которого никакие взгляды не могли заставить покинуть плечи Лутца, выглядел свежее всех, и вызывал оживленные разговоры среди матрон и девушек, когда мы проходили мимо них.
   Наше жилище в Зееберге ни у кого не вызвало нареканий. Ужин был отличный, комнаты чистые и удобные, то, что нам и хотелось получить.
   - До сих пор, - не могла не сказать я своим друзьям, - я не видела никаких признаков "некоторых неудобств", о которых вы меня предупреждали. Мне кажется, меня окружает роскошь.
   - Да, здесь очень уютно, - согласился господин фон Вальден. - Но в Зильбербахе, где, я надеюсь, мы окажемся завтра вечером, все будет гораздо более прозаично.
   - Мне там понравится, - отважно заявила я. - Уверяю вас, я довольно неприхотлива.
   - Тем не менее, - начала фрау фон Вальден, - вы уверены, что вполне представляете себе, что значит это прозаично? Вся эта романтика и неприхотливость хороши до тех пор, пока вы не сталкиваетесь с реальностью. Что касается меня, то, признаюсь, меня ни сколько не выбивает из колеи отсутствие сотни маленьких удобств, - даже не предметов роскоши, - к которым я привыкла и которые стали моей второй натурой, и все-таки, не думаю, чтобы я могла назвать себя неприхотливой женщиной.
   - Может быть, вы правы, - я произнесла эти слова совершенно искренне.
   - Если бы в этом возникла необходимость, - продолжала фрау фон Вальден, - то, надеюсь, я оказалась бы в состоянии жить в каком-нибудь деревенском доме и даже сочла бы это за лучшее. Но если никакой необходимости нет? Не кажется ли вам, мой дорогой друг, что, возможно, разумнее для вас было бы провести две-три недели здесь, а не в Зильбербахе? Вы могли бы вернуться сюда завтра из Ульрихшталя, в то время как мы продолжим свой путь домой через Зильбербах, раз уж моему мужу так хочется увидеть его.
   Я взглянула на нее с некоторым удивлением. Почему все так старательно предостерегают меня от жизни в Зильбербахе? Почти все, - за исключением господина фон Вальдена. Но мной овладел дух противоречия. Может быть, достойный господин фон Вальден также испытывал нечто подобное, хотя и не давал себе в этом отчета?
   - Совершенно не понимаю, почему мне следует поступить подобным образом, - сказала я. - Мы рассчитываем прекрасно провести время в Зильбербахе. У вас есть какие-то причины отговаривать меня от этого?
   - Нет, нет, ничего особенного, - ответила она. - Просто у меня сложилось такое впечатление, что вам будет там скучно, кроме того, он находится в совершенной глуши. А если, не дай Бог, кто-нибудь из детей случайно приболеет?
   - О, дорогая, ты предвзята, - сказал ее муж. - Разве дети болеют там чаще, чем где-нибудь в другом месте? Если думать только об этом, тогда никому никогда не следует покидать своего дома.
   - Кроме того, моя горничная готова присоединиться ко мне в том месте, где мы остановимся, - сказала я. - Я буду находиться в одиночестве не более двадцати четырех часов. Конечно, было бы глупо брать с собой в поездку Лину; она совершенно не приспособлена для таких экспедиций.
   - Я получил очень любезную записку из гостиницы в Зильбербахе, она называется "Кошечка", - сказал господин фон Вальден, вынимая из своего кармана пачку разноцветных бумаг. - Где она может быть?.. Впрочем, это не важно; ужин и ночлег будут ждать нас там завтра вечером. А потом, - он повернулся ко мне, - если вам там понравится, вы сможете договориться остаться там на какое-то время, если вы не желаете вернуться сюда или отправиться в какое-нибудь другое место, занимающее ваше воображение; но мы, то есть я, моя жена и мои друзья, должны вернуться домой в субботу днем, так что можем остаться в Зильбербахе всего лишь на одну ночь, - поскольку сегодня четверг.
   На том и договорились.
   Следующий день, подобно предыдущим, выдался ясным и безоблачным. Джентльмены встали пораньше, - затрудняюсь сказать, насколько, - чтобы встретиться с нами уже в Ульрихштале. Реджи ложился спать с твердым намерением присоединиться к ним, но, поскольку его трудно разбудить, накормить завтраком и приготовить к дальнейшему путешествию ко времени прибытия EinspДnner, я сомневалась, что это ему удастся. Мои сомнения полностью оправдались.
   Стояло прекрасное раннее утро - даже более прекрасное, чем можно было ожидать. Я заметила на далеких горных вершинах необычное количество голубой дымки - дорога, по которой мы ехали, вела по открытой местности, видимой на многие мили во все стороны.
   - День обещает быть жарким, - сказала я своим спутникам, указывая на дымку.
   - Я тоже так думаю. Этот синеватый туман, должно быть, свидетельствует о наступлении жаркой, знойной погоды, - отозвалась фрау фон Вальден. - Впрочем, в этих местах он всегда более или менее присутствует, что свойственно, как я полагаю, некоторым немецким горным или лесным районам. Не знаю, может быть, это происходит из-за большого количества произрастающих там сосен. Мне кажется, кто-то говорил, будто это свидетельствует о наличии в воздухе атмосферного электричества, но я слишком невежественна, чтобы рассуждать о том, правда это или нет.
   - Увы, я также совершенно невежественна в этом вопросе, - призналась я. - Но ведь это очень здоровая местность, не так ли?
   - Для тех, кто здесь не живет, да. Врачи отправляют сюда своих пациентов со всех концов Германии. Но сами местные жители не кажутся ни сильными, ни здоровыми. Здесь немало больных людей, они более бледны и тощи чем население Шварцвальда. Но причиной этому может быть их нищета; в то время как крестьяне Шварцвальда довольно зажиточны.
   В этот момент послышался далекий, очень далекий раскат грома.
   - Надеюсь, погода не собирается преподнести нам сюрприз? - сказала я. - Здесь часто случаются сильные грозы?
   - Да, мне кажется, здесь они довольно часты, - ответила фрау фон Вальден. - Но я не замечаю признаков надвигающейся грозы.
   Затем, все еще немного сонные и испытывающие усталость от непривычных нагрузок последних трех дней, мы, то есть я, фрау фон Вальден и Нора, сидели неподвижно в течение некоторого времени, хотя по звуку голоса Реджи, не перестававшего терзать возницу вопросами, можно было понять, что он возбужден, как никогда.
   Он обернулся к нам; на лице его было написано торжество.
   - Мама, фрау фон Вальден, - воскликнул он. - Мы подъезжаем к тому месту, где делаются чашки и блюдца. Господин фон Вальден сказал, чтобы мы не позабыли туда заехать. А вы забыли бы, если бы я вам не напомнил, - добавил он самодовольно.
   - Грюнштейн, - сказала фрау фон Вальден. - Скажите вознице, чтобы он остановился; он может дать отдых лошадям в течение получаса или около того, и спасибо, Реджи, дружок, за твое напоминание, поскольку мне было бы очень жаль, если бы мы проехали мимо.
   Фабрика по производству фарфора не представляла какого-либо интереса, по крайней мере, для тех, кто посещал подобные фабрики прежде. Но работники были чрезвычайно приветливы и, видимо, рады посетителям, и в то время как моя подруга собиралась заняться поиском - дело, требующее некоторого времени, - добродушный заместитель какого-нибудь начальника или кто-то из низшего руководства, предложил показать детям цех первичной обработки, где происходят первичное смешивание и замес, помещения, где происходит формование, окраска, обжиг, короче говоря, весь процесс, от его начала и до конца. Они с восторгом приняли его предложение, а я бродила по мастерским и выставочным залам, рассматривая и восхищаясь всем, что попадалось мне на глаза, заглядывая во все углы, где могло найтись хоть что-то, имеющее отношение к фарфору. В формах и цветах не было большого разнообразия, хотя и те, и другие, были весьма милы в своем роде; в Грюнштейне, равно как и у их соперников в Блауэнштейне, относительно формы и цвета следовали "по стопам своих отцов", не ища новаций. Неожиданно, скрытая в углу, на задней полке, продукция более богатых оттенков заставила меня с нетерпением податься поближе. В данный момент рядом со мной никого не оказалось, и я осторожно достала найденное сокровище. Это были чашка и блюдце, очевидно, фарфора самого высшего качества, хотя и похожих своей формой на обычные изделия Грюнштейна, но окраской несравненно богаче и красивее, с напоминающими восточную смесью многих оттенков, и в то же время более яркими и необычными, чем современные восточные произведения, с которыми многие из нас хорошо знакомы, благодаря процветающей торговле. Я стояла с чашкой в руке, поворачивая ее то так, то эдак, и любуясь ею, когда появились фрау фон Вальден и сопровождавшая ее в ее поисках женщина.
   - Вы только взгляните, - воскликнула я, - какая прекрасная чашка! Было бы очень заманчиво приобрести весь сервиз целиком! Он у вас есть? - спросила я у женщины.
   Она покачала головой.
   - Это все, что осталось, - сказала она. - Мы не держим такие вещи на складе, это слишком дорого. Конечно, можно сделать сервиз на заказ, но, думаю, это займет несколько месяцев и будет стоить недешево.
   - В таком случае, я хотела бы сделать заказ, - сказала я; но, когда услышала, во сколько это мне обойдется, настал мой черед покачать головой. - Нет, это мне не по средствам, - сказала я. - Но мне, действительно, никогда прежде не доводилось видеть ничего красивее. Могу ли я приобрести эту чашку?
   Женщина колебалась.
   - Это все, что осталось, - сказала она, - но я думаю - о, да, я уверена, - у нас остался образец этой расцветки. Эта чашка принадлежала, или, вернее, была предметом чайного сервиза, изготовленного по заказу герцогини Т***, ко дню ее бракосочетания, несколько лет назад. Интересно, что еще одну такую же, - всего мы изготовили две, - была продана вашему соотечественнику (вы ведь англичанка?) два или три года назад. Он был ей восхищен и уверял, что его мать непременно сделает заказ на весь сервиз, как только он покажет чашку ей. Высокий, красивый молодой человек, я его прекрасно запомнила... Он был здесь в такое же время года, погода стояла жаркая и знойная, он путешествовал пешком, - без сомнения, для собственного удовольствия, - хотя и выглядел как представитель высшего сословия. Он купил чашку и взял ее с собой, но заказа так и не последовало, хотя я была твердо уверена в обратном!
   - Он не оставил своего имени или адреса? - спросила я. Мир тесен, вполне возможно, я могла знать его, и такое совпадение было бы любопытно.
   - О, нет, - отвечала женщина. - Но я часто задавалась вопросом, что заставило его изменить свое намерение. Он был настолько уверен, когда говорил о заказе. Его совершенно не смутила цена. Но он хотел, чтобы его мать, леди, сделала его сама.
   - Ну, что касается меня, то цена несколько не по моим средствам, - улыбнулась я. - Тем не менее, если вы позволите мне приобрести эту чашку, то в моем лице найдете более благодарного клиента, чем мой легкомысленный соотечественник.
   - Я уверена, он сделал все, что было в его силах, чтобы повлиять на свою мать, - сказала женщина. Она говорила довольно учтиво, но мне показалось, ей не понравилось, что я назвала своего соотечественника "легкомысленным".
   - Очевидно, - сказала я фрау фон Вальден, - что симпатичный молодой англичанин произвел на нее большое впечатление. И еще, мне почему-то кажется, что никакой чашки он не получил.
   Впрочем, вскоре у меня не осталось никаких поводов быть недовольной; женщина, вернувшаяся после разговора с управляющим, сказала, что я могу приобрести чашку и блюдце по цене, ниже их реальной стоимости, поскольку я покупаю их, в некотором смысле, как образец.
   Затем она упаковала их для меня, аккуратно, в несколько листов бумаги, один из которых был ярко-синий; после чего я, очень обрадованная своим приобретением, последовала за фрау фон Вальден на противоположную сторону здания, в мастерские, где мы нашли детей, восхищенных увиденным.
   Возможно, мне следует извиниться за такое долгое вступление, которое кажется совершенно пустяшным. Но, как будет видно по окончании всего того, что я собираюсь рассказать, достаточно трудно передать основные события таким образом, чтобы, не выстроив их в определенной последовательности, избежать опасностей создать ложное впечатление. Если я попытаюсь сократить свой рассказ, остановившись только на основных моментах, ведущих к главному, опустив частности, то могу ненамеренно опустить то, что для тех людей, которые мудрее меня, может оказаться ключом к разгадке. Поэтому, подобно врачу по отношению к своему пациенту, или адвокату, по отношению к своему клиенту, когда они уговаривают их описать все как можно подробнее, не опасаясь многословия, я также предпочту рискнуть, попросив прощения у своих читателей, рассказать свою историю полностью.
   И поэтому, хочу здесь специально заметить, что Нора не слышала ни единого слова о молодом англичанине. Когда женщина рассказывала о нем, она находилась в отдаленной части здания. Кроме того, я уверена, равно как и фрау фон Вальден, что ни я, ни она, ни тогда, ни когда-либо впоследствии не упоминали об этом разговоре в присутствии детей. Я не показала им ни чашку, ни блюдце, поскольку мне не хотелось портить упаковку. Все, о чем Нора узнала, будет рассказано в свое время.
   На фарфоровой мануфактуре мы задержались дольше, чем планировали, в результате к месту нашей встречи, Ульрихшталю, прибыли поздно. Мужчины оказались там на час раньше нас; поэтому они успели заказать то ли обед, то ли ужин, номера в гостинице, и даже осмотреть руины. Ужин задерживался, поэтому ни я, ни фрау фон Вальден нисколько не возражали против того, чтобы наши кавалеры показали нам все то интересное, что здесь можно было увидеть.
   А самым интересным, по моему мнению, были руины древнего монастыря, одного из самых древних в Германии. Они занимали довольно большую площадь, и, если бы находились в лучшей сохранности, то произвели бы сильное впечатление даже на нас, не обладающих никакими познаниями в археологии, поскольку оказались расположены в живописном месте. Место строительства монастыря было выбрано очень тщательно; с одной его стороны открывался восхитительный вид на долину, по которой мы прибыли сюда из Зееберга, а с другой - на возвышенности, густо покрытые первозданным лесом, подобные прежним.
   - Это самое прекрасное место! - с восхищением воскликнула я, когда мы присели в тени монастырских руин. Солнце, пробиваясь сквозь остатки витражей, покрывало траву разноцветными пятнами, создававшими причудливый узор. - Как мне хотелось бы оказаться здесь лет триста-четыреста назад, ему ведь столько лет, не меньше?
   Лутц хмыкнул.
   - Ты что-то хотел сказать, Лутц? - осведомилась его мать.
   - Ничего особенного, - вздохнул тот. - Я всего лишь подумал о том, что хотя и прочитал в путеводителе, будто монастырь был частично разрушен молнией, но мне кажется, все-таки, - по приказу властей, вследствие ужасной порочности живших здесь монахов. Так что я вовсе не уверен, что в то время, о котором вы говорите, милостивая леди, это было бы достойным местом для посещения, прошу прощения.
   - Какая жалость! - пробормотала я, с некоторым содроганием. - Но я вовсе не думала об этом. Я собиралась сказать, как здесь было красиво, особенно в лунном свете! Но теперь, после твоих слов, Лутц, он мне совершенно разонравился. - Сказав так, я поднялась.
   - Но почему, мама? - с любопытством спросил Реджи. Я и не заметила, что он и его сестра нас слушают. - Их ведь здесь сейчас нет - этих противных монахов.
   - Нет, конечно, нет, - согласилась практичная Нора. - Мама просто имеет в виду, - очень жалко, что такой большой красивый дом, каким он, должно быть, был, оказался разрушенным - в то время как в мире столько бедных людей живут в маленьких убогих домишках, где мало воздуха и света, а то и вообще на улице! Вы имели в виду именно это, правда, мама?
   - Это ужасно, - наверное, самое ужасное, что может быть, - когда люди несут зло во все те места, где им доводится жить, - ответила я.
   - Но ведь не все монахи - плохие, - утешительно заметила Нора. - Подумайте, например, о великом святом Бернаре, с его собакой.
   И поскольку пытливый ум Реджи требовал все новых сведений по этому вопросу, она пошла с ним впереди нас; счастливая маленькая пара, освещенная солнцем.
   - Лутц, - сказал его отец. - Тебе следует быть более осторожным, когда ты говоришь в присутствии маленьких детей; их зачастую шокируют твои слова, а иногда попросту пугают. Хотя ваши производят впечатление настолько здравомыслящих маленьких людей, - добавил он, обращаясь ко мне, - что слова Лутца вряд ли способны произвести на них какое-нибудь неблагоприятное впечатление.
   Сама не знаю почему, но я запомнила это маленькое происшествие.
   Мы направились в долгий путь к Зильбербаху, гораздо дольший, чем мы могли себе представить. До сих пор господин фон Вальден вел нас по известной ему земле, он тщательно ознакомился с дорогой, знал все расстояния и собрал все необходимые сведения; но это был первый раз, когда он отправлялся далее Зееберга, и прежде, чем мы проделали половину пути, он начал ощущать некоторую тревогу относительно информации, которую мы получали от путешественников; интервалы оказывались большими, чем нам указывали, а путь менее ясным. И чем дольше мы шли, тем все большим (как нам казалось) оказывалось расстояние, которое нам оставалось пройти!
   "Через час или около того" превращалось в "два" или даже в "три" часа; наконец, когда какой-то крестьянин уверил нас, что мы вряд ли доберемся к нашей цели до наступления темноты, терпение нашего проводника иссякло.
   - Идиоты! - воскликнул он. - С меня хватит. Я поспешу вперед; и если, как я ожидаю, мы на самом деле находимся неподалеку от Зильбербаха, то наведаюсь в "Кошечку", чтобы убедиться, что там все готово к нашему приезду.
   Фрау фон Вальден, казалось, была намерена воспротивиться, но я попросила ее этого не делать, заметив, что с нами останутся трое защитников, и что, по всей вероятности, для ее удивительно приспособленного к пешим переходам мужа было сложно приспосабливать свой энергичный шаг к нашему. Помощь пришла с неожиданной стороны. Старая крестьянка, сильная и мускулистая, в чем-то подобная английскому чернорабочему, которую мы наняли в Зееберге нести через лес наши сумки и шали, подслушав разговор, впервые нарушила молчание, чтобы уверить "благородных дам": до Зильбербаха совсем недалеко; через полчаса или около того мы окажемся рядом с крайними его домами.
   - Что же касается "Кошечки", - добавила она, - то до нее подальше, она расположена на другом конце деревни, - и она принялась бормотать о том, что "если бы она знала, что мы собираемся остановиться в "Кошечке"", - поначалу нам совершенно непонятное, но потом, как выяснилось, она имела в виду дополнительную плату за увеличение расстояния.
   Прошло, действительно, не более четверти часа, когда мы достигли окраинных домов. Деревья здесь росли реже, а вскоре почти совсем исчезли. Смеркалось; но, стоило нам выйти из леса, как мы увидели, что находимся на подъеме; лесная дорога незаметно, но неуклонно вела вверх. Далеко внизу виднелось несколько мерцающих огней в домах и серебристое пятно небольшого озера.
   - Ну конечно же, - сказал молодой фон Трахенфелс, - мы наконец-то достигли Зильбербаха! Я вижу озеро. Но где здесь расположена "Кошечка"?
   Понять было сложно. Вряд ли можно встретить иное такое интригующее место, как Зильбербах. Вместо компактно расположенной деревни, он представлял собой три или четыре, - нет, скорее, пять или шесть, - жалких скоплений домишек, каждое из которых отстояло от прочих на несколько минут ходьбы. И "Кошечка", конечно, находилась в самом дальнем конце самого дальнего из них от того места, где мы стояли; маленькая, разрозненная, разбросанная деревушка! Подниматься - утомительный труд, но мне казалось, что он предпочтительнее того, что нас ожидало - непрерывный спуск по склонам холмов, длиной приблизительно в пару миль, в полутьме, спотыкаясь, запинаясь усталыми, стертыми ногами, но - к нашей чести будет сказано, - со смехом, или, по крайней мере, чем-то, напоминающим смех, с решимостью любой ценой достичь долгожданной цели.
   - Я совершенно не чувствую ног, - сказала бедная фрау фон Вальден. - Вместо них я ощущаю два раскаленных шара, каким-то образом прикрепленных к моим лодыжкам. Не удивлюсь, если через пару шагов они отвалятся.
   Как радовались мы, наконец-то оказавшись в месте, имевшем слабое подобие деревенской улицы! Как озирались мы по сторонам, в надежде увидеть хоть что-нибудь, напоминающее гостиницу! Как смотрели друг на друга в полном недоумении, когда не смогли понять, откуда раздался знакомый голос господина фон Вальдена, окликнувшего нас.
   - Это здесь, здесь! Вы прошли мимо.
   "Здесь", в том направлении, откуда донеслись эти слова, казалось, была сложена огромная масса сена, - хотя ее размеры, возможно, увеличивались в неверном свете. Неужели господин фон Вальден находился в самом ее центре? Нет. Постепенно мы разглядели его загорелое лицо, сияющее, как всегда, в окне за возом сена или копной, пока было непонятно; сделав несколько шагов, мы обнаружили, что сено сгружено возле маленького домика и почти полностью его закрывает. Внутри этого домика, по всей видимости, и находился господин фон Вальден, позади входной двери, поскольку других дверей заметно не было; мы остановились в недоумении, но тут он сам появился, каким-то совершенно таинственным образом.
   - Вы можете пройти через кухню, дамы, или через окно, если пожелаете.
   И хотя мальчики и Нора были препровождены (или пролезли сами) через окно, фрау фон Вальден и я предпочли войти через кухню; больше я ничего не помню, пока, наконец, мы все - все восемь, как и в самом начале нашего путешествия - не очутились в помещении, пропитанным запахом табака, с низким потолком, песчаным полом, которое, как оказалось, было salle-Ю-manger, столовой, пресловутой гостиницы "Кошечка" в Зильбербахе!
   Господин фон Вальден энергично вытирал лицо. Оно было очень красным, что не удивительно, учитывая погоду и скверную вентиляцию "Кошечки"; но я почему-то связала это с тем, что лицо его постоянно сияло.
   - Так, так, - начал он. - Все хорошо, что хорошо кончается. Но мне следует вам кое-что объяснить, - тут он стал тереть лицо еще более энергично, - а именно, что с жильем, как бы это сказать, вышло некоторое недоразумение. Насчет ужина я распорядился, и он вот-вот будет подан. Но что касается кроватей, - тут он не смог удержаться от смеха, - наш достойный хозяин имеет их в достаточном количестве, - тут мы обнаружили, что в гостинице были собраны, должно быть, все имевшиеся в деревне матрасы и подушки, - но в наличии только одна спальня, или, может быть, две. - Бедный господин фон Вальден, с момента своего прибытия, времени даром не терял. Будучи несколько потрясен отсутствием необходимого, он предложил (и хозяин согласился) перенести часть кроватей в зернохранилище, для себя, троих молодых людей и Реджи; в то время как я, его жена и Нора должны были расположиться в единственной спальне, в которой, по счастью, имелись две маленькие кровати и нечто вроде кушетки, обычные для старых фермерских домов во всем мире.
   Итак, решение было принято; в конце концов, может быть, всего лишь на одну ночь, так что какое это имело значение? На одну ночь? Теперь я не знала ответа на этот вопрос. Ужин, действительно, был неплох; но окружающая нас обстановка, и, что всего хуже, запах в комнате, где он был сервирован, вдобавок к непомерной усталости, сделали для меня невозможным съесть хоть что-нибудь. Мои друзья жалели меня, так что мне даже стало немного стыдно за то, как легко я перехожу от воодушевления к унынию. Теперь я в полной мере поняла слова фрау фон Вальден, когда она говорила о терпении лишений и неприхотливости. Тем не менее, ни грубость обстановки, ни простая пища, ни отсутствие комфорта не стали причиной того, что я почувствовала - а именно, что одной ночи, проведенной в Зильбербахе, будет вполне достаточно. Причина крылась в другом - я вдруг представила себя и двух своих детей в этом странном, словно из другого мира, месте, где мы можем исчезнуть бесследно. Убожество и депрессия сказались на людях, его населяющих: хозяин был чернобровым, угрюмым, молчаливым человеком, его жена и служанка выглядели испуганными и встревоженными, вздрагивавшими при звуках голосов полупьяных крестьян, выпивавших и ссорившихся в соседней комнате.
   Это, по меньшей мере, не воодушевляло. Тем не менее, моя гордость была несколько уязвлена. Я не хотела признаться самой себе, что потерпела поражение. После ужина я присела в уголок, в довольно мрачном настроении, размышляя над тем, как правильнее поступить, в то время как молодые люди и дети забавлялись с единственным предметом роскоши, обязательно представленном во всех, даже самых бедных, гостиницах Тюрингии. Это было пианино, совершенно не старое, выглядевшее чем-то сверхъестественным на земляном полу.
   Господин фон Вальден вышел покурить трубку; сено, тем временем, куда-то убрали. Его жена, вышедшая вместе с ним, вернулась и присела возле меня.
   - Дорогая моя, - сказала она, - вы, может быть, подосадуете на меня за то, что я вновь возвращаюсь к этой теме, но я ничего не могу с собой поделать. Я чувствую ответственность за вас. Вы не должны, вы даже помыслить не должны остаться здесь одна, с двумя детьми. Это место совершенно вам не подходит.
   О, как я была благодарна ей за эти слова! Я едва сдержалась, чтобы не броситься ей на шею, но вместо этого дипломатично спросила:
   - Вы и вправду так думаете?
   - Ну конечно; и мой муж думает так же, хотя, возможно, он никогда не скажет вам об этом напрямую. Он говорит, что я с причудами, но, признаюсь, я испытываю к этому месту чувство неприязни, которое не могу объяснить. Возможно, из-за приближающейся грозы - это всегда влияет на мою нервную систему - но я чувствую, что просто не могу позволить вам здесь остаться.
   - Хорошо, в таком случае я готова вернуться завтра в Зееберг, - кротко ответила я. - Конечно, нельзя судить о нем по тому, что мы видели вечером, но, вне всякого сомнения, в отношении гостиницы Зееберг намного приятнее. Полагаю, мы сможем осмотреть местные достопримечательности до полудня, после чего, во второй половине дня, вернуться в Зееберг.
   Добрая фрау фон Вальден с восторгом расцеловала меня в обе щеки.
   - Вы даже не можете себе представить, моя дорогая, как я рада это слышать! А теперь, думаю, самое лучшее, что мы можем сделать, это пойти спать. Завтра нам предстоит подняться в шесть часов.
   - Так рано! - воскликнула я, несколько приуныв.
   - Да; а теперь я должна пожелать вам спокойной ночи, поскольку не буду спать с вами в одной комнате; так даже лучше, поскольку мне не придется беспокоить вас поутру. Мой муж нашел миленькую комнату в доме по соседству, и мы расположимся на ночь там.
   Что именно она имела в виду под "миленькой комнатой", я так и не узнала. Но любые увещания были бесполезны; фрау фон Вальден так боялась создать нам малейшие неудобства, что не стала бы слушать никаких возражений.
   Едва мы успели пожелать друг другу спокойной ночи, как вошел господин фон Вальден.
   - Итак, - произнес он любезным тоном, - каково ваше мнение о Зильбербахе? По мнению моей жены, вам здесь совсем не понравится.
   - Мне кажется, чтобы осмотреть его, мне будет достаточно часа или двух завтра утром, - спокойно отвечала я. - А во второй половине дня я, вместе с детьми, вернемся в наши уютные номера в Зееберге.
   - Это разумно! Позволю себе заметить, это очень разумно, - беспечно сказал он, как если бы не имел никакого отношения к тому, что мы здесь оказались. - В таком случае, спокойной ночи и приятных снов...
   - Но, - прервала я его, - мне хотелось бы знать, как мы сможем вернуться в Зееберг? Здесь можно где-нибудь раздобыть EinspДnner?
   - Конечно, конечно. Вам нужно только переговорить с хозяином гостиницы утром и сказать ему, в какой час собираетесь ехать, - ответил он с такой уверенностью, что у меня не возникло никакого предчувствия, и я, с улыбкой, также пожелала ему спокойной ночи.
   Молодые люди стояли возле нас. Я пожелала спокойной ночи Трахенфелсу и Лутцу; последний, хоть и ответил со своим обычным радушием, показался мне чем-то раздраженным. Джордж Норман проследовал за мной к двери комнаты. Перед нами располагалась лестница, обычная лестница, ведущая на второй этаж.
   - Что за жуткая дыра! - сказал мальчик. - Я не против деревенского дома, если он чист и радует глаз, но это место выглядит мрачным и убогим. Не могу сказать вам, как я рад, что вы не собираетесь оставаться здесь одна. Это место и в самом деле совершенно вам не подходит.
   - Вы можете быть совершенно спокойны; после того, как вы нас оставите, мы пробудем здесь всего лишь несколько часов.
   - Да, это очень хорошо. Если бы я мог, я бы остался с вами, но я должен вернуться завтра утром в Кронберг. Лутц мог бы остаться и проводить вас обратно в Зееберг, но его отец не разрешит ему. Господин фон Вальден становится странным, как только ему в голову что-нибудь взбредет - и он не позволит Лутцу задерживаться здесь.
   - Но я совершенно уверена: здесь нет ничего, что могло бы принести нам вред! Во всяком случае, уверяю вас, мы не попали в гнездо головорезов или разбойников, - улыбнувшись, сказала я.
   Хотя, конечно, ни со мной, ни с моими друзьями никогда не случится такое, чтобы воспоминания о посещении Зильбербаха бесследно улетучились из нашей памяти.
   Мы, должно быть, действительно, очень устали, потому что, вопреки привычке, и я, и дети проснулись на следующее утро поздно, и не уже не застали наших спутников, отправившихся в обратный путь.
   Ярко светило солнце, и Зильбербах, подобно прочим местам, выглядел в его лучах гораздо привлекательнее, чем накануне. Тем не менее, вид из окна нашей комнаты по-прежнему был удручающим. Оно выходило на деревенскую улицу, - грубую и неопрятную, - дальний конец которой поднимался на холм, безлесный и лишенный травы. Он казался более похожим на остатки какого-то карьера, но ничего определенного видно не было, кроме камней и обломков скальной породы.
   - После завтрака мы выйдем на улицу и немного осмотримся, прежде чем отправиться обратно, - сказала я. - О, как рада я буду вернуться в яркий, веселый Зееберг!
   - В самом деле, - согласилась Нора. - Мне кажется, это самое уродливое место, какое я когда-либо посещала в своей жизни.
   И она не изменила своего мнения, даже когда Реджи, которого мы послали вниз справиться относительно завтрака, вернулся и сообщил, что нам подадут завтрак в нашу комнату.
   - Там, внизу, очень много грубых людей, они курят и пьют пиво, - сказал мальчик. - Мы просто не смогли бы там завтракать.
   Но, в конце концов, это должен был быть наш последний завтрак в этом месте, так что мы не жаловались. Нельзя сказать, чтобы кофе был совсем уж неприятным, по причине большого количества хорошего молока; хлеб был кислым, а масло - подозрительным; как нам советовала Оттилия, мы обмакивали хлеб в кофе, подобно французским крестьянам.
   - Мама, - серьезно сказала Нора, - мне становится жалко этих бедных людей. Наверное, многие из них никогда не ели ничего лучшего, чем это.
   - Ничего лучшего, чем это! - воскликнула я. - Видишь ли, дорогая, тысячи, и не только в Германии, но и во Франции, и в Англии, никогда не ели даже этого.
   Нора широко открыла глаза. Даже из такого пустякового столкновения с лишениями, можно извлечь полезные уроки.
   Внезапно взгляд Норы упал на маленький сверток, обернутый синей бумагой. Он лежал на одной из полок печи, которая, как это обычно в немецких комнатах, немного выдается из стены, а потому в летний период, не будучи использована по своему прямому назначению, служит своеобразной полкой для всякого хлама. Печь была высокой, из черного железа; она располагалась между дверью и стеной, по той же стороне, что и дверь, и была самым заметным предметом в комнате.
   - Мама, - воскликнула она, - это ведь сверток с фарфоровой фабрики? Что там, внутри? Покажи мне, пожалуйста.
   Я досадливо поморщилась.
   - Его забыла фрау фон Вальден, - сказала я; поскольку она возвращалась в Кронберг, то предложила взять мою покупку с собой, опасаясь, как бы я ее не разбила в дороге. - Но это не имеет значения, - добавила я. - Я уложу его среди наших мягких вещей. Здесь очень красивые чашка и блюдце, но я покажу их вам только в Кронберге, потому что они хорошо упакованы. Сейчас я спущусь вниз, закажу EinspДnner, и у нас будет час или два чтобы осмотреть окрестности.
   Дети отправились со мной. Возникли некоторые проблемы с поиском владельца гостиницы, но, в конце концов, я нашла его; с неизменной трубкой во рту он бродил по дому. Он выслушал меня довольно учтиво, но, когда я задала вопрос, будет ли EinspДnner готова часам примерно к двенадцати, он не ответил. Подождав немного, я повторила свой вопрос.
   - К двенадцати? - спокойно сказал он. - Да, без сомнения, благородная леди может назначить любой час, не только двенадцать, поскольку в Зильбербахе не имеется не только EinspДnner, но лошадей.
   Я смотрела на него и не понимала.
   - Ни лошади, ни коляски! Как же люди выбираются отсюда? - спросила я.
   - Никак не выбираются; то есть, выбираются тем же способом, каким попали сюда; иными словами, если они пришли пешком, то уходят пешком, если приехали в коляске, уезжают в коляске; вы пришли пешком, следовательно, пешком можете уйти, в противном случае, можете остаться.
   Его слова прозвучали как-то зловеще. Меня охватило странное чувство, смех и страх одновременно; мы попали в сети, и будем вынуждены провести в Зильбербахе остаток своей жизни. Я посмотрела на хозяина гостиницы. Простой, бесстрастный, равнодушный. Я не поверила тогда, не верю и сейчас, что в словах его было нечто грубое и оскорбительное. Он не был заинтересован в нас, как в постояльцах; у него не имелось ни малейшего желания ни удерживать нас, ни выгонять. Если бы мы до сей поры жили в "Кошечке", вряд ли он когда-либо поинтересовался бы, по какой причине мы остались!
   - Мы не можем вернуться в Зееберг пешком, - сказала я с возмущением, - мы слишком устали. К тому же, было бы небезопасно идти через лес в одиночку, с двумя детьми.
   Хозяин выбил пепел из своей трубки.
   - Может быть, на следующей неделе здесь появится коляска, - заметил он.
   - На следующей неделе! - повторила я. Затем мне в голову пришла идея. - Здесь есть почта? - спросила я.
   Конечно же, здесь должна была наличествовать почта; можно ли отыскать в Германии место, где не имелось бы почты и телеграфа?
   - Работники телеграфа здесь, должно быть, не слишком перегружены, - сказала я себе. По выражению лица моего хозяина я поняла, что почтовое отделение здесь имеется; согретая лучом надежды, я повернулась к детям. Они в пустой комнате забавлялись с пианино, но, когда я взглянула в их сторону, Реджи выбежал ко мне с раскрасневшимся лицом.
   - Ах, если бы я только был взрослым, мама. Подумай только! Крестьянин - один из тех, которые пили пиво, - подошел и обнял Нору, когда она играла. "Du spielst schЖn, ты прекрасно играешь", - сказал он, и, мне кажется, он имел намерение поцеловать ее, если бы я не погрозил ему кулаком.
   - В самом деле, мама, - сказала Нора, также возмущенная, но более спокойным тоном. - Я полагаю, что чем скорее мы уедем отсюда, тем лучше.
   Я сказала им о своей неудаче, а затем о той идее, которая пришла мне в голову.
   - Если здесь имеется почта, - сказала я, - то должны останавливаться почтовые кареты, а почтовая карета может взять пассажиров.
   Но, когда мы достигли маленького аккуратного домика почты, - а чтобы достичь его, нам понадобилось преодолеть длительный подъем по очень крутой дороге, между камней и скал, нависших над нашей гостиницей, - новое разочарование ожидало нас. Почтмейстер был очень старым человеком, совершенно не похожим на нашего хозяина. Ему было очень жаль разочаровывать нас, но почта здесь существует только для приема писем, - пассажиры должны дойти пешком до - я забыла название - расположенного в нескольких лье от Зильбербаха. Мы хотим уехать? Он не был удивлен. Как мы вообще здесь оказались? Никто никогда сюда не приезжает. Мы американцы? Остановились в "Кошечке"? Боже мой! "Грубое место". "Я тоже так думаю".
   Это последнее решило для него все. Он, видимо, почувствовал, что должен прийти на помощь бедным детям, заблудившимся в лесу.
   - В семь часов вечера, когда будет почта из Зееберга, я поговорю с кондуктором. Если завтра у него не будет пассажиров, он может взять вас с собой. Ничего другого я придумать не могу.
   - О, спасибо, спасибо, - вскричала я. - Конечно же, мы заплатим ему, сколько он с нас потребует.
   - В этом нет необходимости. Он прекрасный человек, и не станет вас обманывать.
   - Конечно, мы будем здесь в семь часов. Мы скорее предпочтем уйти отсюда пешком, чем оставаться здесь на неопределенный срок.
   - Нет, не сегодня. Сегодня будет буря, - сказал он, взглянув на небо. - Adieu. Auf Wiedersehen!
   - Очень жаль, поскольку нам не хотелось провести здесь еще одну ночь, - сказала я. - Но что поделать; до завтрашнего утра осталось немного.
   Мы проводили день, как могли. Здесь было совершенно нечего смотреть, некуда сходить, кроме как в лес, через который мы пришли. Мы не решались отойди далеко, становилось все более и более душно; странная, зловещая тишина, предшествующая буре, добавила нам беспокойства и депрессии. Около двух часов, после обеда, упали первые крупные капли. Расположившись в нашей маленькой комнате, мы смотрели, как резвятся демоны бури. Я не боюсь грома и молнии. Но то, что творилось за окном... Гром, молнии, вой ветра, потоки воды, все смешалось воедино. Уже через час после начала грозы, тележка, стоявшая на возвышенной деревенской улочке, была залита водой до верхних частей колес, еще немного, и она поплыла бы, подобно лодке. Однако, около пяти все стихло, и несколько крестьян вышли из домов, оценить нанесенный ущерб. Возможно, он был совсем невелик - они остались совершенно спокойны; а к шести исчезли последние признаки недавней грозы, даже облака растаяли, словно по мановению волшебной палочки. Только странный, тяжелый туман начал подниматься, окутывая все окрест, и мы едва могли поверить, что еще довольно рано. Я взглянула на часы.
   - Половина седьмого. Нам нужно, есть туман, или нет, идти на почту. Но мне не хотелось бы идти туда в одиночку.
   - Нет, нет, мама, я пойду с тобой, чтобы охранять тебя, - сказал Реджи, - а Нора пусть остается.
   - Наверное, это правильно, - сказала девочка. - Мне нужно пришить пару пуговиц, а кроме того, я все еще чувствую себя очень усталой.
   И, зная, что она никогда не боялась остаться одна, а мы будем отсутствовать не более получаса, я согласилась.
   Но полчаса превратились в час, затем в полтора часа, прежде чем перед нами, усталыми, показалось здание почты. Дорога через лес стала едва проходимой, как и предупреждал нас наш старый друг. Но мы с Реджи гораздо больше устали ждать; хотя за все это время меня ни разу не посетила мысль о Норе. Когда пришла почта, с задержкой, как и предполагал почтмейстер, обнадеживающий результат переговоров заставил нас позабыть все наши беды; кондуктор обещал нас взять на следующее утро, и спросил вполне умеренную плату. Он не думал, что у него будет много пассажиров. Мы должны быть в здании почти в девять часов, с багажом, поскольку он не может задерживаться.
   В наступивших сумерках, сменивших быстро рассеявшийся туман, Реджи и я, окрыленные надеждой, пустились в обратный путь, спотыкаясь и оскальзываясь.
   - Как обрадуется Нора! Интересно, как она там, без нас, - сказала я, как только завидела "Кошечку". - Но что это, Реджи, бегает там перед домом? Похоже на овцу, или на большую белую собаку... Или же это?.. Это ребенок?.. Может быть, это Нора, без шляпы и накидки? Но ведь это так глупо - на улице холодно и сыро.
   Испытывая смутное беспокойство, я прибавила шагу.
   Да, это была Нора. Я увидела это, когда свет упал на ее лицо. Но что случилось с моей маленькой девочкой? Она была бледная, - нет, белая-белая. Ее глаза словно остекленели и как будто ввалились; я никогда не видела ее такой. Она судорожно вцепилась в меня, будто не собираясь более никогда от себя не отпускать. Ее голос был настолько хриплым, что я едва могла понять, о чем она говорит.
   - Пусть Реджи отойдет, он не должен услышать, - были первые ее слова, сказанные с редким присутствием духа.
   - Реджи, - сказала я, - скажи горничной, чтобы она отнесла свечи в нашу комнату и сразу же сними мокрые ботинки.
   У меня послушные дети; он выполнил все беспрекословно.
   Затем Нора продолжила, по-прежнему, напряженным, каким-то болезненным шепотом:
   - Мама, там, в нашей комнате, был мужчина...
   - Тебя, возможно, снова напугал какой-то грубый крестьянин? О, я так сожалею, что оставила тебя одну, - я сразу вспомнила об утреннем приключении, о крестьянине, которому Реджи погрозил кулаком.
   - Нет, совсем нет. Я так не думаю. Но, мама, Реджи не должен ничего узнать... Он еще маленький, он может сильно испугаться... Мама, это не человек. Это был - ох, мамочка, я видела призрак!

ЧАСТЬ II

   - Призрак, - повторила я, крепче прижимая к себе бедную, дрожащую, маленькую девочку. Мне кажется, первым моим чувством была своего рода ярость на то, что - будь оно призраком или живым человеком - посмело напугать ее так сильно. - Нора, дорогая, это не может быть призрак. Расскажи мне, что случилось, а я постараюсь выяснить, что это было. Или сейчас ты предпочла бы об этом забыть и рассказать все позднее? Ты дрожишь так сильно. В первую очередь, я должна отвести тебя в тепло.
   - Нет, позволь мне рассказать тебе, мама... Я должна рассказать тебе, - жалобным тоном умоляла она меня. - Если бы ты смогла это объяснить, я была бы очень рада, но, боюсь, ты этого не сможешь, - и я снова почувствовала, как сильно она дрожит.
   Я поняла, что будет лучше, если она мне все расскажет. К тому времени я ввела ее внутрь; передняя дверь была открыта, я увидела ярко пылающий огонь. Это была кухня, помещение, неприятное менее прочих в этом доме. Я заглянула - там никого не было, но из внутренних комнат доносился голос хозяйки, укладывавшей своего ребенка спать.
   - Идем к огню, Нора, - сказала я. Реджи с шумом скатился по лестнице, вслед за Лизхен, немногословной "гостиничной горничной".
   - Она оставила свечу наверху, мама, но я не снял ботинки, потому что в хлеву есть маленький теленок, и она обещает мне его показать. Можно мне сходить посмотреть?
   - Да, но только не задерживайся, - сказала я; мое мнение о мрачной Лизхен немного изменилось в лучшую сторону. И, как только они скрылись, я обратилась к Норе: - А теперь, дорогая, расскажи мне, что тебя так напугало.
   - Мама, - начала она, перестав дрожать; бледность чуть-чуть сошла с ее щек, но в глазах по-прежнему оставалось странное напряженное выражение, которое я никогда прежде не видела, - он не мог быть человеком. Вот что случилось, мама. Когда ты и Реджи ушли, я достала иголки и нитки, - из твоей маленькой сумочки, - и сначала заштопала дырку на моей перчатке, а потом сняла ботинок, - тот самый, который застегивается сверху, - чтобы пришить пуговицу. Вскоре я закончила, а затем, не надевая ботинка, сидела, глядя в окно, в ожидании, когда вы с Реджи вернетесь. А потом я подумала, что, возможно, есть лучшее место наблюдать за дорогой, там, где лежат сено и мешки муки. (Кажется, я забыла сказать: для того, чтобы попасть в нашу комнату, нам нужно было, поднявшись по лестнице, пересечь лестничную площадку, на которой, как и сказала Нора, были свалены большие мешки с мукой или зерном и охапки сена; там же имелось окно, и вид, открывавшийся из него, был более обширный, чем из окна нашей комнаты.) Я пошла туда, все еще без ботинка, и некоторое время стояла, глядя на дорогу, ожидая, что вы вот-вот появитесь. Мне не было скучно, я не чувствовала себя одиноко. Я всего лишь немного устала. Вскоре мне надоело стоять, и я решила вернуться в нашу комнату, чтобы поискать себе занятия. Дверь не была закрыта, но, думаю, когда я выходила, то прикрыла ее за собой. Я толкнула ее и вошла в комнату, а потом - потом я почувствовала, что в комнате присутствует нечто, отсутствовавшее в ней прежде; я осмотрелась - и возле печки, - ты же знаешь, когда дверь открывается, то сразу видишь печь, - я сразу увидела его, - там, мама, стоял мужчина! Я видела его так же ясно, как вижу тебя сейчас. Он смотрел на полку, но потом я поняла, что, должно быть, он рассматривает твой маленький синий бумажный пакет. Это был джентльмен, мама, совсем молодой. Я видела его пальто, точно такое же, как у Джорджа Нормана. Я подумала, что он, должно быть, англичанин. Пальто было темным, на нем имелась узкая лента. Я хорошо его разглядела. На шее у него был темно-синий галстук, его одежда выглядела опрятной и аккуратной, как у всех джентльменов; все это я хорошо рассмотрела, прежде чем увидела его лицо. Он был высок, у него были светлые волосы - это я увидела сразу. Но я не испугалась; поначалу я даже не подумала, каким образом он мог проникнуть в комнату - только теперь я понимаю, что он должен был бы пройти мимо меня. Моя первая мысль была достаточно глупой, - Нора слегка улыбнулась, - моя первая мысль была: "сейчас он увидит, что я в одном ботинке" (это было очень характерно для Норы, она была "очень правильной" маленькой девочкой), и, стоило мне об этом подумать, он, казалось, ощутил мое присутствие в комнате, поскольку медленно повернулся и взглянул на меня. Только тогда я увидела его лицо. Ах, мама!
   - В нем было что-то пугающее? - спросила я.
   - Не знаю, - ответила Нора. - Оно не было похоже ни на одно из прежде виденных мною лиц, как бы странно это ни звучало. Оно было приятным, а волнистые светлые волосы, думаю, делали его даже миловидным. Глаза были синими, имелись небольшие усики. Но лицо было мертвенно-бледным, а взгляд таким, что я не могу его описать. Он смотрел на меня и, казалось, не видел; тем не менее, он не сводил с меня глаз. В них отчетливо читалась бесконечная грусть, и, хотя они располагались близко ко мне, казалось, отстоят на много-много миль. Затем губы слегка приоткрылись, совсем ненамного, как будто он собирался что-то сказать. Мама, - Нора затрепетала, - он заговорил бы со мной, если бы я произнесла хоть одно слово - я чувствовала это. И именно тогда, - помнишь, мама, прошло секунды две после того, как я вошла, я даже не успела испугаться, - меня охватило ужасное чувство, я поняла, что передо мной не человек, я слышала слова, в глубине сознания: "это призрак", и как раз тогда, когда я собиралась заговорить, - я не сводила с него глаз, я все время смотрела на него...
   - Он исчез?
   - Нет, мама, я не могу сказать, что он исчез. Его просто больше не стало. Я ничего не видела! А потом ощутила дикий страх. Я повернулась и бросилась вниз по лестнице, без ботинка, ощущая ужас от того, что, несмотря на его исчезновение, он все еще может быть там или преследовать меня. Меня совершенно не заботило, что внизу могут оказаться десятка два подвыпивших крестьян. Я разыскала Лизхен. Конечно, я ничего ей не сказала. Я только попросила ее подняться со мной и помочь отыскать ботинок. Как только мы нашли его, я обулась, выскочила на улицу и ходила там, - очень долго, как мне показалось, - пока вы с Реджи не вернулись. Мама, ты можешь это объяснить?
   Как бы мне хотелось это сделать! Но я не стала обманывать дочь. Это было бы бесполезно.
   - Нет, дорогая. Пока не могу. Но я постараюсь разобраться. Это можно объяснить несколькими способами. Ты когда-нибудь слышала про наваждение, Нора?
   - Не уверена. Ты должна мне рассказать, - и она с такой надеждой, с такой готовностью поверить взглянула на меня, что я сказала ей - я постараюсь сделать все, чтобы безмятежность ее существования, ее бесстрашие, вновь вернулись к ней.
   Но как раз в этот момент из хлева вернулся Реджи.
   - Нам нужно подняться наверх, - сказала я. - Лизхен, - я повернулась к ней, - подайте нам, пожалуйста, ужин. Завтра рано утром мы уезжаем, а потому нам следует пораньше лечь спать.
   - Ох, мама, - прошептала Нора, - как бы мне хотелось не ночевать в этой комнате!
   Но тут я ничем помочь не могла; тем не менее, она была рада услышать о счастливом итоге нашего путешествия на почту. За ужином, мы, конечно же, ни словом не обмолвились Реджи о случившемся с Норой. Как только ужин был закончен, Реджи заявил, что у него слипаются глаза, мы помогли ему переодеться и уложили на кушетку, первоначально предназначавшуюся для Норы. Не прошло и пяти минут, как он уже крепко спал, и мы с Норой получили возможность попытаться объяснить, что с ней произошло. Мы тщательно осмотрели комнату; никакого другого входа в нее не было, в ней отсутствовали стенные шкафы. Я попыталась представить себе наши плащи и шали, висящие на спинках стульев, не могло ли так случиться, что они, в неверном свете, произвели такой эффект; или, может быть, всему виной тень от печи? Я пыталась найти объяснение, но тщетно. Ничего не могло переубедить Нору; она была уверена, что видела нечто необъяснимое.
   - Было еще светло, - говорила она. - Туман рассеялся, а смеркаться еще не начало. И потом, я видела его очень отчетливо! Если бы это был выдуманный призрак, он бы так не выглядел, - он был бы чем-то белым, похожим на облако, плавающее по комнате, у него было бы не лицо, а череп. Но увидеть нечто, похожее на обычного джентльмена, - я бы никогда не смогла себе такого вообразить!
   В том, что она говорила, была логика. Я должна была отказаться от своих предположений и попыталась дать Норе представление о том, что называют "наваждением", хотя мое собственное понимание этой теории было смутным. Она слушала, но я не думаю, чтобы мои слова произвели на нее впечатление. Наконец, я сказала, что лучше всего для нее будет лечь и попытаться уснуть. Я видела, что она внутренне сжалась от этих слов, но, увы, именно так и надлежало поступить.
   - Полагаю, мы не можем просидеть так всю ночь, - сказала она, - хотя мне очень бы этого хотелось. Я ужасно боюсь проснуться посреди ночи и... и... снова увидеть его.
   - Может быть, тебе лучше лечь спать со мной? Моя кровать очень маленькая, но мы постараемся как-нибудь в ней уместиться, - предложила я.
   Нора с грустью взглянула на нее, но здравый смысл и забота обо мне одержали верх.
   - Нет, - сказала она, - ты сегодня так устала; каждый из нас будет спать в своей кровати. Я постараюсь уснуть, мама.
   - Послушай, Нора, если ты ночью испугаешься, или не сможешь заснуть, зови меня без колебаний. Кроме того, время от времени я буду просыпаться и заговаривать с тобой.
   Это была самая длинная ночь в моей жизни! Причем первая ее половина - ничто, по сравнению со второй. Мне показалось, что настал счастливый час какого-то ночного клуба Зильбербаха - музыкального клуба, конечно; все музыкально одаренные крестьяне деревни собрались в гостиной "Кошечки" с земляным полом. Шум стоял неописуемый, поскольку, хотя среди прочих выделялись некоторые хорошие голоса, они тонули в немузыкальном реве прочих. Но, хотя этот шум и мешал нам спать, он, тем не менее, заставил забыть о страхе перед призраками. К двенадцати часам или около того, хор крестьян разошелся, все стихло. В окно временами проникал лунный свет, и я не только нашла, что не могу заснуть, но даже лежать с закрытыми глазами. Какое-то странное обаяние страха заставляло держать их открытыми и постоянно поглядывать в сторону печки, с которой, впрочем, перед тем, как лечь, я убрала синий бумажный пакет. И каждый раз, когда я это делала, то спрашивала себя: "Я хочу увидеть стоящую там фигуру, как увидела ее Нора? Сохраню ли я ясность ума, если это случится? Стоит ли мне в этом случае закричать? Будет ли она смотреть на меня грустным, неземным взглядом? Заговорит ли со мной? А если двинется через комнату ко мне, или к Норе, или склонится над безмятежно спящим Реджи, или я просто почувствую его присутствие - то что мне делать?"
   Ибо в глубине души, хотя я и не призналась в этом Норе, я чувствовала, я была убеждена, что она видела не живого человека, - но откуда он пришел и почему, этого я объяснить не могла. В ночной тиши я вспоминала рассказ женщины с фарфоровой фабрики о молодом англичанине, купившем другую чашку, обещавшем написать, но так и не сделавшем этого! Что с ним случилось? "Если, - сказала я себе, - если бы у меня был хоть малейший повод усомниться в том, что в настоящий момент он живет и здравствует в своей собственной стране, то, в таком случае, мне следовало бы предположить, что он ограблен и убит нашим угрюмым хозяином, и что дух его явился нам - первым соотечественникам, оказавшимся здесь, скорее всего, для того, чтобы поведать нам о своей участи".
   Думаю, той ночью я вела себя несколько легкомысленно. Моя бедная Нора вряд ли уснула, и я могла только надеяться, что ее воображение не разыгралось чрезмерно, подобно моему. Время от времени я заговаривала с ней, и каждый раз оказывалось, что она не спит, потому что отвечала сразу же.
   - Мне удобно, дорогая мамочка, и совсем не страшно, - или, - я немного поспала, а теперь читаю молитвы и пою гимны, все, которые помню. Не беспокойся, мама, попытайся уснуть.
   Я могла видеть, как медленно занимается рассвет. С того места, где я лежала, мне была видна высокая насыпь камней и обломков породы, о которой я уже говорила. Ее подножие составляли нетесаные блоки и фрагменты, вывалившиеся из скалы, там же росло два-три чахлых деревца настолько причудливых форм, какие я не в состоянии описать. Они отличались друг от друга, подобно цветным картинкам в калейдоскопе. Поначалу мне казалось, что одно из них напоминает закутанную в шаль цыганку, угрожающе вытянувшую руку в мою сторону; два других - сцепившихся в схватке друг с другом странных собак; но, тем не менее, какими странными и фантастическими они ни казались в причудливой игре света и мрака, они были моими избавителями, поскольку я знала, что они из себя представляют; и я получала некоторое облегчение, глядя на них, с усилием отводя взгляд, постоянно возвращавшийся к черной железной печи.
   Наконец, я уснула, хотя и ненадолго. Когда я проснулась, было уже яркое утро - свежее и солнечное, совсем иное, чем накануне, - я почувствовала это, распахнув окно. В конце концов, ночь осталась позади, я оделась, собрала вещи, а потом повернулась, чтобы разбудить детей. Нора спокойно спала; не хотелось ее беспокоить, поскольку было только начало седьмого, но я слышала внизу гул голосов собравшихся крестьян и у меня возникло непреодолимое желание уйти отсюда как можно скорее; ибо, хотя дневной свет изгнал неприятные впечатления, навеянные испугом Норы, вместо них возникло чувство беспокойства, почти незащищенности, из-за пришедшего на память случая с молодым человеком, посетившим фарфоровую фабрику. Откуда мне знать, не случилось ли с ним в этом месте чего-нибудь дурного? Тем более что хозяин гостиницы доверия не вызывал. Возможно, имело место странное и неприятное совпадение. Накануне вечером мне пришло в голову спросить хозяина, или его жену, или даже Лизхен, не останавливался ли когда-нибудь прежде в "Кошечке" какой-нибудь англичанин? Если бы они заверили меня в том, что мы были первыми, или, по крайней мере, "первыми за длительное время", то у меня был шанс убедить Нору в том, что призрак действительно является чем-то вроде наваждения. Но если, предположим, крестьяне затруднились бы с ответом, если, предположим, хозяин гостиницы действительно в чем-то виновен, и мои вопросы возбудили бы его подозрения, то не случилось бы так, что помимо укрепления болезненного впечатления в моем мозгу, к нему добавились бы опасения, что с нами может случиться то же самое, - а кроме того, даже если бы я ничего не сказала Норе, не стало ли бы это подтверждением ее смутного страха, причину которого она сама не осознает?
   - Нет, - решила я. - Лучше оставить эту тайну, во всяком случае, пока мы благополучно не выберемся отсюда.
   Ибо, предполагая, что здешние крестьяне совершенно невинны и безвредны, или даже просты, подобно женщине в Грюнштейне, если молодой англичанин был здесь, заболел и, возможно, умер - я бы предпочла об этом не знать. Конечно, вряд ли было так; если бы такой случай произошел, то кто-нибудь как-нибудь проговорился бы об этом. Например, жена хозяина, - она казалась мне добродушнее других, - я общалась с ней накануне о том, о чем каждая женщина готова говорить бесконечно - о своих детях! Прекрасные дети, говорила она мне, даже последние четверо, которых, как она сообщила мне, "похоронили", использовав корявое выражение немецкого языка, похожее на язык работницы фабрики в Ланкашире или ирландской крестьянки, - одного за другим. Да, конечно, жизнь в Зильбербахе не была ни веселой, ни радостной. "Нет, нет, - решила я, - сейчас я не хочу знать ничего, даже если кто-то захочет мне что-то рассказать. Нужно найти иной способ помочь Норе избавиться от впечатлений увиденного".
   Маленькая девочка пробудилась так легко, что я засомневалась, не притворялась ли она спящей, чтобы меня успокоить. Она выглядела бледной, но уже гораздо лучше, чем накануне, и так охотно согласилась со мной в моем желании покинуть гостиницу как можно скорее, что я почувствовала - именно так и следует поступить. Реджи проснулся разрумянившимся и сияющим, видимо, никакие призраки не смущали его ночной покой. Было нечто утешительное и ободряющее в том, что он казался вполне счастливым, подобно как в нашем английском доме. И хотя у него не было "сверхъестественной" причины невзлюбить Зильбербах, он сразу же примкнул к нам в полной готовности немедленно покинуть его. Мы позвали Лизхен и попросили подать нам завтрак. Как я уже сказала хозяйке накануне, мы собирались выйти очень рано, поэтому вместе с кофе нам принесли счет. Должна признать, он был умерен до крайности - десять или двенадцать марок, если я правильно помню, за две ночи, завтраки, обеды и ужины для трех человек. При том, что они предоставили нам все, самое лучшее. Я почувствовала некоторые угрызения совести, когда прощалась с бедной женщиной, за то, что позволила себе дурные мысли о ее гостинице. Но когда грубый хозяин, стоявший за дверью и куривший, кивнул и бросил угрюмое: "прощайте", в ответ на наше прощальное приветствие, меня охватило ни с чем не сравнимое чувство благодарности судьбе за то, что нам не придется провести еще одну ночь под его крышей.
   Возможно, он обиделся на меня за то, что я не поставила его в известность о нашем отъезде, несмотря на свою грубость, - так подумала я, когда мы проходили мимо него. Но нет, на темном лице его не было заметно ни мстительности, ни злобы, ни даже раздражения. Мало того, мне показалось, что на нем имелось нечто подобное слабой улыбке, когда Реджи поднял руку к своему шотландскому берету, как бы салютуя. Этот хозяин гостиницы был, пожалуй, одним из самых непостижимых людей, с которыми сталкивала меня судьба, на самом ли деле, или, может быть, только в моем воображении.
   Мы попросили Лизхен отнести наш скромный багаж к почте и оставить на обочине дороги с той стороны, где останавливается карета, она сделала это и ушла, по-видимому, вполне удовлетворенная той небольшой суммой денег, которую я дала ей, и пожелав нам, как могла приветливо, приятного путешествия. Тем не менее, хоть и менее грубая, нежели хозяин гостинцы, она была столь же бесстрастна. Она не поинтересовалась, куда мы направляемся, и собираемся ли когда-нибудь вернуться сюда снова, и, подобно своему хозяину, как я уже говорила, если бы мы вдруг изменили свои планы и остались, она не задала бы нам ни единого вопроса и не выразила ни малейшего удивления.
   - В Зильбербахе и в самом деле есть нечто странное, - сказала я Норе, - и в самом месте, и в его жителях. Они дают почувствовать свою едва ли не придурковатость, хотя на самом деле таковыми не являются. Последние день-два я, кажется, живу в полусне, или даже кошмаре, и он будет довлеть надо мной, пока мы не уедем подальше от этого места, - и, хотя я не сказала ничего больше, уверена, что Нора меня поняла.
   Мы пришли рано, очень-очень рано. Старик вышел из дома; казалось, его забавляло наше желание поскорее уехать.
   - Боюсь, что вы получили от Зильбербаха совсем не то, чего ожидали, - сказал он. - Не удивительно. Не думаю, чтобы мне встречалось более мрачное место, чем это.
   - Значит, вы не уроженец здешних мест? И как долго вы здесь? - спросила я.
   Он покачал головой.
   - Всего лишь несколько месяцев, и надеюсь в самое ближайшее время получить перевод отсюда в другое место, - сказал он. Следовательно, он, по всей видимости, не мог рассказать мне ничего! - Здесь очень одиноко. Нет никого, кто бы когда-либо держал в руках книгу - все они скучны и глупы, насколько это вообще возможно. Вдобавок, они очень бедны, и живут здесь год от года, едва сводя концы с концами. Прогрессирующая бедность - в этом нет ни малейшего сомнения, как сказали бы мудрые люди. Несколько поколений людей, живущих в таких условиях, делает их немногим лучше, чем... - Он замолчал.
   - Чем?.. - подхватила я.
   - Чем, - старый философ-почтмейстер вздохнул, - прошу прощения, - чем свиньи.
   Две или три свиньи как раз рылись на обочине дороги; может быть, они и послужили образом для подобного сравнения. Я едва могла сдержать улыбку.
   - Я много путешествовала по Германии, - сказала я, - но нигде мне не доводилось встречать жителей настолько тупых и бесстрастных, как здесь.
   - Возможно, это так и есть, - сказал он. - Впрочем, имеется достаточно мест, похожих на это, но они, естественно, не посещаются путешественниками. Нет ничего хуже, когда какое-нибудь захудалое местечко, состоящее из нескольких дворов, населяется людьми, совершенно равнодушными к приезжим.
   - Жаль, что состоятельные путешественники не посещают Зильбербах, - сказала я.
   - Вряд ли такой день когда-нибудь наступит. Если бы здесь рядом проходила железная дорога, тогда это могло бы случиться, но она, скорее всего, также никогда не будет проходить поблизости.
   После чего старый почтмейстер отправился в свой сад, любезно пригласив нас подождать там, или в здании почты, если нам это будет угодно. Но мы предпочли остаться на дороге, чуть выше почты, где росли красивые немногочисленные деревья, гораздо более красивые, чем мы могли увидеть в деревне. Нора и я присели на пеньки, а Реджи забавлялся, то преследуя, то убегая от нескольких уток, которые, по причинам, лучше всего известных им самим, покинули родную стихию в пользу прогулки по лесу.
   С того места, где мы сидели, мы могли видеть внизу нашу гостиницу; и даже могли различить внушительную фигуру нашего хозяина и Лизхен с двумя ведрами воды, возвращавшуюся в дом от колодца.
   "Что за жизнь! - вздохнула я. - Каждый день ничего, кроме работы. Наверное, поэтому и не следует удивляться тому, что они становятся грубыми и флегматичными, эти бедные крестьяне". И тут мои мысли вернулись к тому, что здесь, на солнце, свежем утреннем воздухе, охваченная приятным волнением в ожидании скорого отъезда, - было мной забыто, о странном случае накануне вечером. Мне было трудно понять, почему он так тревожит меня. Сейчас мне хотелось бы увидеть его, этот несчастный призрак, постараться узнать, можем ли мы чего-нибудь сделать для него, помочь ему. Ибо во всех старинных историях о призраках всегда имеется некая причина появления этих жутких странников, возвращающихся в мир живых, в мир, ими покинутый. Но когда я повернулась к Норе и увидела дорогое маленькое личико по-прежнему бледным, с выражением наполовину удивленным, наполовину подавленным, каким оно никогда не было прежде, я почувствовала нечто вроде благодарности к незваному гостю за то, что он не попытался заговорить с нею.
   "Возможно, он все-таки что-то сообщил ей, - подумала я. - Но почему, если уж ему нужно было что-то сказать, он сказал это маленькому ребенку, а не мне? - Хотя, в конце концов, я вовсе не уверена, что в этом случае мой разум остался бы прежним",
   Вскоре вдали послышался звук почтового рожка; мы поспешили вниз, опасаясь непредвиденных обстоятельств. Но все было в порядке, никаких других пассажиров не было, мы кивнули на прощание нашему старому другу, с радостными улыбками расположились в карете и покатили в Зееберг.
   Там, и в других окрестных местах, мы приятно провели две-три недели. К Норе постепенно вернулись румянец и хорошее настроение. Тем не менее, странное событие не прошло бесследно. Она не стала вполне веселым, легкомысленным, не знающим страха ребенком, каким была прежде. Я пыталась, однако, найти хорошее в плохом, уверяя себя, что безмятежное детство не может длиться вечно, что шок, возможно, изменит ее характер к лучшему, избавив от излишней смелости в пользу мягкой женственности, обратив смелость в нежность и сочувствие к недостаткам слабых натур.
   По возвращении в Кронберг мы узнали, что господин фон Вальден отправился в поездку по итальянским озерам, Лутц и молодой Трахенфелс вернулись в Гейдельберг, продолжать учебу, Джордж Норман отплыл обратно в Англию. Из нашей небольшой компании осталась только фрау фон Вальден.
   Ей и Оттилии рассказала я эту историю, когда мы, в отсутствии Норы, одним прекрасным днем сидели за кофе. История, надо сказать, произвела впечатление. Оттилия не могла удержаться, чтобы не сказать: "я вас предупреждала".
   - Я знала, я чувствовала, - добавила она, - что с вами случится какая-то неприятность. Я никогда не забуду, - продолжала она, - какое тоскливое, унылое впечатление произвело на меня это место, когда я один-единственный раз там побывала - проливной дождь, беспросветный мрак и дискомфорт. Нам пришлось ждать там несколько часов, пока подкуют наших лошадей, когда мы с отцом ехали из Зееберга в Марсфельд.
   Фрау фон Вальден и я не могли сдержать улыбки. Тем не менее, в моей истории не было ничего смешного, и они обе согласились, что, если рассматривать ее с точки зрения здравого смысла, то она была невероятна, особенно если иметь в виду возможную трагедию, ставшую причиной исчезновения молодого человека, о котором нам рассказывали в Грюнштейне.
   - В самом деле, я не понимаю, почему мы говорим о его "исчезновении", - сказала фрау фон Вальден. - Он всего лишь не прислал обещанного письма с заказом - и только. Нет никаких сомнений в том, что он счастливо проживает в своем доме. Когда вы вернетесь в Англию, моя дорогая, вам следует попытаться отыскать его, - возможно, с помощью чашки, - а когда Нора увидит его и убедиться, что он вовсе не "призрак", это приведет ее к мысли, что эта история, хотя и несколько странная, есть некоторого рода оптический обман.
   - Но Нора не слышала о молодом человеке в Грюнштейне, ей ничего о нем не известно, - сказала Оттилия.
   - Англия, не смотря на свою протяженность, в каком-то смысле невелика, - сказала я. - Тем не менее, я согласна, что если найти молодого человека и показать его Норе, в реальном облике, а не воображаемом, то, думаю, эта история утратит свое влияние на нее. Это было бы лучшим доказательством того, как может влиять на нас разыгравшееся воображение.
   - И еще, послушайте моего совета, вспоминайте об этом приключении как можно реже, - сказала практичная Оттилия. - Конечно, избежать этого не удастся, но постарайтесь не заострять на ней внимания.
   - Вы будете заказывать чайный сервиз? - спросила фрау фон Вальден.
   - Вряд ли. Цена мне не подходит, - ответила я. - К тому же, он может напоминать Норе о голубом бумажном свертке. Кроме того, думаю, я подарю чашку и блюдце моей сестре.
   По возвращении в Англию, я так и сделала.
  
   Прошло два года. Место действия значительно отличается от очаровательного старинного Кронберга, и еще больше от тоскливой "Кошечки" в Зильбербахе. Мы в Англии, хотя и не в нашем собственном доме. Мы, то есть я и мои дети - две старшие девочки и Нора, хотя сейчас она вовсе не выглядит "младшей", - гостим у моей сестры. Реджи тоже здесь, но, естественно, его не видно и не слышно, поскольку у него каникулы, а погода стоит восхитительная. На дворе август - типичный августовский вечер - немного жарковатый, по мнению некоторых.
    - В это же самое время, два года назад, мама, - сказала Маргарет, моя старшая дочь, - вы путешествовали по Германии с Норой и Реджи. Нам показалось, что то лето тянулось так долго! Нет ничего лучше, чем быть всем вместе.
   - А я хотела бы побывать в Кронберге и всех тех странных местах, - сказала Лили, вторая дочь. - Особенно там, где Нора видела призрак.
   - Я совершенно уверена, что ты не захотела бы там остаться, - заметила я. - Любопытно, что вы заговорили об этом только сейчас. Я тоже вспомнила об этой истории сегодня утром. Она случилась ровно два года назад.
   Мы пили чай на лужайке напротив окон гостиной - моя сестра, ее муж, Маргарет, Лили и я. Нора готовила уроки внутри дома.
   - Как странно! - сказала Лили.
   - А вы не знаете, вспомнила ли о ней Нора? - спросила я.
   - О, нет, я уверена, что нет, - сказала Маргарет. - Думаю, она обо всем забыла. Она рассказала нам эту историю в первый же день, как вернулась домой. Помнишь, ты еще тогда предупредила нас, чтобы мы ее ни о чем не расспрашивали. Когда минул год, она призналась, что весь день боялась, что произойдет нечто подобное. Но ничего не случилось, и я думаю, что постепенно она о ней забыла.
   - Она очень разумный ребенок, - сказала моя сестра. - Она очень добра и внимательна к маленьким детям, которые кажутся робкими. Я как-то раз обнаружила ее сидящей рядом с Чарли ночью, когда он услышал уханье совы на улице и страшно перепугался.
   В это время из дома вышел слуга и что-то сказал ее мужу. Тот сразу поднялся.
   - Пришел мистер Гренфелл, - сказал он жене, - вместе со своим другом. Могу я пригласить их присоединиться к нам?
   - Да, конечно, было бы совсем неразумно сидеть в доме в такую погоду, - ответила она. Муж пошел встречать гостей.
   Спустя минуту или две мы увидели его идущим через гостиную в сопровождении двух джентльменов.
   Мистер Гренфелл был молодым человеком, жившим по соседству, которого мы знали с детства; своего друга он представил нам как сэра Роберта Мастерса. Это был человек среднего возраста, со спокойными, мягкими чертами и жестами.
   - Не хотите ли чаю? - спросила моя сестра, после взаимных приветствий. Мистер Гренфелл отказался, его друг принял предложение.
   - Лили, пожалуйста, принеси из гостиной чашку и блюдце, - сказала ей ее тетка, поскольку лишних приборов на столе не оказалось. - Здесь есть одно, но кто-то налил в блюдце молоко. Марк, это, случаем, не ты налил молоко для Малышки? - продолжила она, обращаясь к мужу. - Не нужно позволять собаке пить из того, из чего пьем мы.
   Мой зять скорчил потешную гримасу кающегося; он даже не пытался отвергнуть обвинение.
   - Дорогая, позволь мне делать это, - умоляющим тоном произнес он, - мы все равно не пьем чай из блюдца.
   Иногда совершенно незначительные события приводят к важным результатам! Если бы не преступление Марка, налившего Малышке молока в блюдце, мы, наверное, никогда не узнали бы обстоятельств, которые дали простое объяснение фактам - которые по отдельности ничего не стоили.
   Лили, тем временем, исчезла. Однако она вернулась быстрее, чем если бы позвонила в колокольчик и дождалась появления слуги. В руках она что-то держала.
   - Тетя, - сказала она, - ничего, что я взяла вот это? Поскольку чайная ложечка есть, - не думаю, чтобы Малышка пользовалась чайной ложечкой, не так ли? - я подумала, что вместо того, чтобы дожидаться слугу, можно взять для сэра Роберта чашу призрака. В конце концов, никому не будет вреда, если мы будем пользоваться бедной чашечкой, если уж мы сегодня вспоминали о ней. О, уверяю вас, она чистая, - моя сестра недоверчиво взглянула на нее, - она стояла в шкафу.
   - Ничего, ничего, - ответил сэр Роберт. - Это большая честь для меня. Но вы, надеюсь, не откажетесь разъяснить смысл названия? Оно озадачивает меня в большей степени, чем если бы этот фарфор был очень-очень древним - например, чашей пра-пра-прабабушки. Однако я вижу, что он не старый, хотя и очень красивый, и, я полагаю, редкий?
   Он произнес последнее слово тоном, заставившим меня насторожиться.
   - Не сомневаюсь, что моя сестра все вам расскажет. Это она подарила мне чашку, - ответила хозяйка дома.
   Сэр Роберт повернулся ко мне. Глянув ему в лицо, я заметила задумчивый, внимательный взгляд, что несколько отличалось от того, что обычно принято называть "обычным джентльменством", наблюдаемым мною до сих пор.
   - Я крайне заинтригован этим предметом, - сказал он. - С вашей стороны было бы очень любезно, если бы вы рассказали мне его историю.
   Я так и сделала, конечно, быстрее и короче, чем делаю это сейчас. Довольно непросто выступать в роли рассказчицы, когда на вас устремлены пять или шесть пар глаз, в особенности, когда некоторые слышали ее прежде много раз и сразу улавливают несоответствия, пусть даже и непреднамеренные.
   - Как видите, в сущности, мне нечего особо рассказывать, - сказала я в заключение, - единственное достоинство этой истории в том, что вы слышите ее из первых рук.
   - Вне всякого сомнения, это так, - согласился сэр Роберт. - Благодарю вас за ваш рассказ.
   Он произнес это с совершенной вежливостью, но с несколько отсутствующим видом, не сводя глаз с чашки, которую держал в руке. Он, казалось, что-то вспоминал, и никак не мог вспомнить.
   - У этой истории должно быть продолжение, - заметил мистер Гренфелл.
   - Я с этим совершенно согласна, - охотно присоединилась Маргарет. - Довольно глупо, если она так и закончится. Впрочем, это характерно для большинства нынешних историй о привидениях - в них нет никакого смысла. Призраки являются людям, которые их не знали при жизни, которым нет до них никакого дела, и, как следствие, они ничего им не говорят - эти истории лишены смысла, поскольку лишены развязки.
   Сэр Роберт задумчиво посмотрел на нее.
   - Таких, о которых вы говорите, действительно много, - заметил он. - Но я думаю, что из этого факта, а в том, что это факт, не может быть сомнений, можно сделать положительный вывод. То, что вы называете отсутствием смысла и развязки - если можно так выразиться, условность, поскольку именно они являются лучшим доказательством подлинности этих рассказов. На протяжении длительного времени люди смешивали факты и вымыслы, давали волю воображению при наличии самого ничтожного фундамента, хотя и, несомненно, подлинного, - чтобы создать законченный и захватывающий "рассказ о привидениях". В настоящее время мы анализируем и философствуем, стараемся добраться до истока и сути вещей, а потому настороженнее относимся к гиперболам. И, как результат, самые настоящие привидения лишаются своего романтического налета; они появляются без цели и, в какой-то мере, я называл бы их просто некими блуждающими огоньками. Вместе с тем, я выделил бы те истории о призраках, которые наиболее правдоподобны и впечатляющи - а именно, имеющие отношение к моменту смерти; явление в этот момент, или примерно в этот момент, призрака, как правило, заключает в себе очевидный смысл, как мне представляется. Явление такого призрака обусловливается ничем иным как привязанностью к тем, от кого они удаляются.
   Мы внимательно слушали его длинное рассуждение, но до конца не понимали, что он хочет сказать.
   - Мне часто приходилось слышать, - сказала я, - что те истории о призраках, о которых вы говорите, почти всегда похожи на подлинные события, а потому, как мне кажется, люди и склонны верить им более, чем прочим. Но, признаюсь, я совершенно не могу понять, что вы имеете в виду, говоря о других призраках, как о "блуждающих огоньках". Не имеете ли вы в виду, что в момент смерти душа, отделившись от тела, обретает на какое-то время самостоятельное существование, но постепенно тает, пока, в конце концов, не исчезает совершенно - то есть, в самом деле становится блуждающим огоньком? Мне кажется, я недавно читала подобную теорию в какой-то французской книге, но она привела меня в шок, так что я постаралась забыть о ней. Так же как и о том, что, по другой теории, мы ничего не представляем из себя кроме наших тел, и, когда умирает наше тело, - это конец. Вы имели в виду нечто подобное?
   - Ни в коей мере, - сказал сэр Роберт с пылом, который одновременно и поразил и успокоил меня. - Я глубоко убежден в том, что мы представляем собой нечто большее, чем просто тела, которые есть просто наша оболочка. Я также глубоко убежден, что в момент смерти мы, - настоящие мы, - либо сразу оказываемся в состоянии временного покоя, либо, в некоторых случаях, - поскольку я не верю в то, что такое состояние едино для всех, вне зависимости от индивидуальных различий, - попадаем в иной, чистый и прекрасный мир, - при этих словах глаза говорившего вспыхнули тем, что я могла бы назвать "неземным светом". - Возможно ли, как наименее вероятное, хотя это и не вступает в противоречие с тем, что мы называем "здравым смыслом", - божественный дар, которым мы можем пользоваться безбоязненно, - мы можем предположить, что наши внутренние я, освобожденные от телесной оболочки, вместо того, чтобы окунуться в блаженство вечного покоя, возвращаются, бродят, без цели и смысла, в этом мире, вызывая в лучшем случае лишь недоумение и тревогу? Разве это не противоречит той мудрости законов мироустройства, которая нас окружает?
   - Я часто думала об этом, - сказала я, - но мои размышления привели меня всего лишь к достаточно скептической оценке историй с привидениями.
   - Но они зачастую истинны, - возразил он. - Наша природа гораздо более сложная, чем мы ее себе представляем. Я не могу сейчас слишком углубляться в эту проблему, но попробую дать вам хотя бы общее представление о моей теории блуждающих огоньков. Вы можете представить себе некоего рода тень, или "эхо" самое себя, в тех местах этого мира, которые вы часто посещали, которую или которое - при определенных обстоятельствах - могут видеть те, кто еще не расстался с телесной оболочкой, - что я уподобляю аромату цветов, уже удаленных из комнаты, или дым, медленно исчезающий уже после того, как огонь погас? Именно это, в той или иной степени, я и имею в виду, когда говорю о блуждающих огоньках.
   - Мне это не нравится, - сказала Маргарет, при этом слегка улыбнувшись. - Мне кажется, я была бы сильнее испугана, если бы встретилась с призраком, о котором вы говорите, чем со старомодным, "обычным" призраком, который знает, кому и зачем является.
   - Но ведь вы сами только что сказали, - улыбнулся он, - что они, кажется, никогда не знают, кому являются и зачем. Тогда почему их следует бояться? На самом деле, наш страх - вот единственное, чего нам следует бояться, - нашей слабости и невежества. Есть весьма рациональное зерно в довольно жуткой истории Кальдерры, насколько я понимаю, аллегории, в которой злым гением человека был он сам; вы читали ее?
   Мы дружно покачали головами.
   - Мы пугаемся собственного невежества, - продолжал он. - Если иметь в виду внешнее проявление, то оно сродни фотографии или отражению в зеркале. Я думаю, если бы мы не знали, что это такое, не привыкли к ним, то так же приходили бы от них в ужас. Кто-то недавно сказал, что если бы мы не привыкли к нашим собственным теням, то боялись бы и их.
   - Я не понимаю, - сказала Маргарет, - когда вы говорите о привидениях как о своего рода фотографии. Но... - она замолчала.
   - Но - что?
   - Когда вы говорили, что душам умерших невозможно вернуться в мир живых, то вы, вероятно, имели в виду души хороших людей?
   Сэр Роберт смутился.
   - Очень трудно разделить, даже мысленно, людей на хороших и плохих, - сказал он, - и, слава Богу, не в нашей власти разделить людей по этому признаку. "К моему Создателю взойду я или паду". Даже в лучших помыслах может таиться зло, но я смею надеяться, - лицо его стало серьезным и печальным, - что и в самых ужасных замыслах есть место добру. Но даже если допустить, что мы смогли бы провести такое разделение, то разве вероятно, чтобы тем, кого мы отнесли к плохим, но которые также находятся под Божественным контролем, - было разрешено вернуться в реальный мир, избежав наказания, назначенного им для исправления, - вернуться и бродить здесь, с единственной целью - пугать живых людей? Мне кажется, моя теория вполне последовательна. Постараться избавиться от наших страхов - единственное, что нам доступно. Однако, я должен извиниться за эту лекцию, - он повернулся ко мне с улыбкой, и при этом взгляд его упал на чашку, стоявшую на столе.
   - Я никак не могу отделаться от впечатления, что я видел чашку... Нет, не чашку, но что-то подобное ей. И, как мне кажется, не очень давно, - сказал он.
   - О, вы должны дать нам знать, если встретите что-нибудь подобное, - хором воскликнули мы.
   - Да, конечно, я так и сделаю, - сказал он. Через несколько минут они с мистером Гренфеллом распрощались.
   Как только они вышли, я спросила.
   - А кто такой, этот сэр Роберт Мастерс? Вы его хорошо знаете? Он производит впечатление незаурядного человека.
   - Я так и думал, что он вам понравится. Я лично знаю его недолго, но он старинный друг наших друзей. Он из хорошей аристократической семьи, но в светском обществе не очень известен. Он много путешествует и высказывает то, что люди называют "экстравагантными идеями", хотя это нисколько не вредит ему в общем мнении. Эти его идеи, как мне кажется, скорее всего - просто дань моде! Но в его идеях нет ни грана самолюбования. И какими бы они ни были, - продолжал молодой Гренфелл с теплотой в голосе, - он - один из лучших людей, которых я когда-либо знал. Он поселился здесь несколько лет назад, и посвящает свою жизнь добрым поступкам, но делает все так незаметно и ненавязчиво, что никто не знает, сколько таких поступков он совершил. В том числе, у него многие берут в долг.
   Это было все, что я узнала о сэре Роберте.
   Я никогда больше не встречалась с ним. И тем не менее, конец моей так называемой истории с привидением, связан именно с сэром Робертом.
   Чашка и блюдце были тщательно вымыты и помещены в шкаф со стеклянными дверцами. Лето постепенно сошло на нет, мы вернулись в собственный дом. Он находился на значительном расстоянии от дома моей сестры, поэтому мы встречались с ней, в основном, в летний период. Так что, хотя я и не забыла сэра Роберта Мастерса и его несколько странные теории, посреди повседневных интересов и удовольствий, обязанностей и забот, не случилось ничего, что могло бы пролить свет на случившееся в Германии, на "привидение Норы", - как мы стали его называть, - ни прямо, ни косвенно, мы почти никогда не заговаривали о нем, и я по-прежнему была не в состоянии дать случившемуся какое-либо разумное объяснение.
   Прошло больше года после визита к моей сестре, во время которого мы встретили сэра Роберта, когда все внезапным и неожиданным образом изменилось. Марк и Нора старшая, - то есть, моя сестра, - в свою очередь, гостили у нас, когда однажды утром с почты доставили необычайно толстое, внушительного вида послание. Она вскрыла его, мельком пробежала несколько страниц, исписанных красивым почерком, и протянула его мне.
   - Следует прочитать это вслух, - сказала она тихим голосом, окинув взглядом сидевших за столом детей. - Это весьма интересно!
   Лист, который она мне передала, представлял собой короткую записку от мистера Гренфелла. Она была послана из какого-то местечка в Норвегии, где он проводил время, занимаясь рыбной ловлей; он адресовал послание сестре в ее собственный дом, не зная об ее отсутствии.
  
   "Уважаемая миссис Дэйвентри, - начиналась записка. - Прилагаемое письмо, надеюсь, найдет своего адресата, ибо оно предназначено вашей сестре. Вне всякого сомнения, оно вас также заинтересует, - как заинтересовало меня, хотя я слишком прозаичен и начисто лишен воображения, чтобы интересоваться подобными вещами. Оно очень любопытно. Пожалуйста, передайте его вашей сестре, я думаю, именно таково было намерение моего друга.

Искренне Ваш

Ральф Гренфелл".

   Прилагаемое послание было, конечно же, от самого сэра Роберта. Оно было составлено в виде послания к самому молодому Гренфеллу; в конце имелось примечание, что он думал, - ему лучше написать именно Ральфу, поскольку моего адреса он не знает, а тот передаст послание по назначению.
   "Вы ведь не забыли, - писал он, - случай с "чашкой призрака" летом прошлого года, и рассказанную нам о ней любопытную историю. Ее рассказала миссис ***, - я уверен, ты это помнишь, - равно как и то, что история эта произвела на меня сильное впечатление, поскольку мне показалось, что я видел нечто подобное, и никак не мог избавиться от этого чувства. Всегда раздражает, когда ты не в состоянии, образно говоря, "заставить воспоминание вернуться", а в данном случае мне очень этого хотелось, поскольку в нем мог содержаться ключ к объяснению странного происшествия с маленькой девочкой. Я пытался вспомнить, но потерпел неудачу; я составил список всех домов, которые посетил в течение определенного промежутка времени, я составил список людей, которые интересовались фарфором, древним и современным, и у которых, вероятно, имелись образцы. Но все было напрасно. Мои старания привели к тому, что люди стали думать, будто мне в голову пришла очередная экстравагантная идея; я даже слышал, как одна дама сказала другой, не зная, что я ее слышу, "бедняга должно быть немного повредился рассудком, хотя до сих пор я думала иначе. Но его интерес к фарфору - слишком явное тому свидетельство". Тогда я подумал, что мне лучше всего прекратить расспросы друзей относительно фарфора и фаянса, и, в частности, немецкого производства. Я выбросил это из головы и прекратил над этим думать. Два месяца назад мне представилась возможность совершить путешествие на север - тем же маршрутом что и прежде, и остановиться в доме, где я бывал четыре или пять раз до того, как видел "чашку призрака". И это случилось. Мне необходимо было сделать пересадку. Я стараюсь так подобрать поезда, чтобы минимизировать время ожидания при пересадке, но это не всегда возможно. В этот раз я обнаружил, что мне придется ожидать целый час. Здесь имелся хороший привокзальный буфет, его владельцы были порядочными, хорошими людьми. Они знали меня в лицо, и после того, как я напился чаю, они предложили мне, как обычно, подождать в маленькой гостиной в непосредственной близости от буфета. "Там спокойнее и комфортнее", - сказала то ли жена, то ли дочь владельца. Я поблагодарил и устроился в кресле с книгой, когда, случайно глянув вверх, обнаружил на каминной полке чашку - такой же формы, узора и цвета! Тогда я вспомнил. Я был здесь как раз перед тем, как навестить вас в прошлом году, и сидел тогда в этой же самой гостиной.
   - Откуда у вас эта чашка, миссис Смит?
   Прекрасная фарфоровая чашка. Добрая женщина была рада, что я ее заметил.
   - Она очень красива, правда, сэр? Прекрасный фарфор. Эту чашку прислала мне моя племянница. Она сказала, что приобрела ее где-то - на распродаже, я думаю. Она ведь иностранная, правда, сэр?
   - Да, из Германии. Но не могли бы вы узнать, где ваша племянница ее приобрела? - ибо, услышав слово "распродажа", я несколько пал духом.
   - Я могу у нее спросить. Я напишу ей на этой неделе, - ответила она и пообещала, что к тому времени, если я буду возвращаться этим же путем, - то есть примерно через две недели, - она уже будет иметь для меня какую-нибудь информацию. Миссис Смит выполнила свое обещание. Ее племянница получила чашку от своего друга, аукциониста, и это он, а не она, приобрел ее на распродаже. Но сейчас его не было поблизости, и племянница не знала, где он. Она, однако, оставила своей адрес, и обещала, как только он появится, узнать у этого добродушного и порядочного джентльмена, где именно он раздобыл фарфоровую чашку. Он будет дома к середине месяца. Сейчас как раз наступил назначенный срок его возвращения. От города, где жил аукционист, меня отделало не более двух часов пути. Вы, может быть, посмеетесь надо мной, но я отправился туда, затратил, действительно, около двух часов, прибыл в город поздно ночью и остановился в старомодной гостинице - уже одно это оправдывало путешествие сюда - с целью встретиться с аукционистом утром. Я нашел его, он оказался и впрямь весьма достойным человеком и был сильно удивлен. Он прекрасно помнил чашку, но не было ни единого шанса приобрести еще одну такую же в том месте, где он ее ранее приобрел!
   - А где это было? - спросил я с нетерпением.
   - На распродаже, в нескольких милях отсюда, около четырех лет назад, - ответил он. - Там распродавалась мебель и предметы обстановки, одной вдовой леди. У нее было довольно много фарфора, это был ее каприз. Эта чашка не имела для нее никакого значения, поскольку была современного изготовления. Я приобрел ее за бесценок, подарил мисс Кросс, а она отослала своей тетке, как вам известно. Что же касается относительно приобретения чего-нибудь подобного...
   Но я прервал его, уверяя, что вовсе не хотел ничего приобретать, но что у меня есть причины искать информацию о человеке, который, как я считал, купил эту чашку.
   - Я не хочу причинить кому-либо ни малейшего вреда, - сказал я, - ни затронуть его чувства. Дело в том, что похожая чашка была куплена человеком, сведения о котором я ищу, и я очень боюсь, что человек этот умер.
   Лицо аукционера просветлело. Ему показалось, что он начал меня понимать.
   - Боюсь, что вы правы, сэр, если тот человек, которого вы имеете в виду, был молодым мистером Паули, сыном леди. Вы, возможно, встречали его в своих путешествиях? Думаю, его смерть была ужасна. Она причинила его матери ужасное горе, как говорят, она так и не смогла оправиться; у нее не было близких родственников, и все было пущено на распродажу. Помню, что услышал это как раз во время распродажи, и мне эта история показалась особенно печальной, хотя в нашем деле всегда можно столкнуться с грустными историями.
   - А вы не вспомните, что послужило причиной смерти мистера Паули? - спросил я.
   - Только то, что она последовала внезапно - где-то в чужих краях. Я совершенно ничего не знал об этой семье, пока не случилась распродажа, - ответил он.
   - А вы не могли бы узнать какие-нибудь подробности для меня? Мне кажется, что человек, которого я разыскиваю, и мистер Паули - одно и то же лицо, - сказал я.
   Аукционер подумал.
   - Возможно, мне это удастся. Кажется, их бывшая прислуга все еще живет где-то по соседству, - ответил он.
   Я поблагодарил его и оставил ему свой адрес, по которому он обещался написать. Я чувствовал, что лучше не продолжать расспросы лично, поскольку это может вызвать раздражение, или даже досужие сплетни о мертвых, что я категорически не приемлю. Я дал аукционисту несколько советов и откланялся. Это было две недели назад. Сегодня я получил от него известие, которое пересылаю вам:
   "Сэр; прислуга, о которой я вам говорил, не смогла сообщить мне многого, так как находилась в услужении покойной госпожи Паули недолго. Чтобы узнать больше, сказала она, вам следует обратиться к тем, кто хорошо знал эту семью. Молодой мистер Паули был высоким, белокурым и очень симпатичным. Его мать и он были глубоко привязаны друг к другу. Он много путешествовал и привозил ей в подарок много красивых вещей. Он погиб где-то в Германии, посреди леса; поначалу думали, что причиной его смерти был сердечный приступ, но врачи определили, что виной тому - разряд молнии. Тело его было найдено в лесу, по документам определили, кто он. Его тело было отправлено домой для погребения, вместе с тем, что при нем было обнаружено - рюкзак и его содержимое, среди которого оказалась та самая чашка, которую я купил на распродаже. Его смерть последовала в середине августа, приблизительно 18-го числа. Буду рад, если моя информация вам чем-нибудь поможет".
    Это, - продолжал в своем письме сэр Роберт, - все, что мне удалось узнать. Кажется, не может существовать никаких подозрений относительно возможного преступления, я, по крайней мере, думаю именно так. Молодой Паули умер, вероятно, где-то на лесной дороге, уже покинув Зильбербах, и, возможно, ваш угрюмый хозяин никогда не слышал об этом, хотя, может быть, вашим друзьям следует расспросить его. Если я случаем окажусь в этой местности, то, без сомнения, так и поступлю; налицо слишком много совпадений узнанного мною с вашим рассказом".
   Затем следовали извинения за некоторые длинноты в письме, поскольку он старался передать то, что должен был передать, с максимальной точностью. Взамен он просил мистера Гренфелла узнать у меня точную дату события и некоторые подробности. "Призрак Норы" появился 18-го августа, - ровно через два года после того, как случилась смерть бедного молодого человека!
   В конце следовала приписка, в которой сэр Роберт говорил, что "на месте миссис *** я ничего не стал бы рассказывать маленькой девочке о том, что нам удалось узнать".
   Я была с ним полностью согласна.
   Вот и все, что я хотела рассказать. Я не выдвигаю никаких предположений, никаких теорий в объяснение факта. Те, кто, подобно сэру Роберту Мастерсу, могут и хотят рассматривать подобные вещи с научной или философской точки зрения, вполне могут сделать это самостоятельно. Не могу сказать, что считаю его теорию вполне удовлетворительной, может быть, из-за недопонимания ее, но я попыталась передать ее его собственными словами. Если мой рассказ попадется ему на глаза, надеюсь, он простит мне возможные неточности. Кроме того, маловероятно, что его теория получит признание; среди мужчин и женщин немало тех, кто полны "экстравагантных идей", немало искренних исследователей и честных искателей истины, а также, увы, плагиаторов, столь нередких в наши дни.
  
   ИСТОРИЯ О ПЛАТЬЕ СО ШЛЕЙФОМ
  
   - А теперь, давайте рассказывать истории о привидениях, - сказала Глэдис.
   - Разве вы еще не устали от них? В наше время никто ничего другого не рассказывает. И хотя все они подлинные, ручаюсь, что вы никогда не встречали человека, который сам бы видел, слышал или чувствовал присутствие духа. Это всегда чья-то сестра, или кузен, или друг друга, - откликнулась молодая миссис Сноудон, еще одна гостья Карьеров.
   - Не уверен, что это является достаточным основанием для дискредитации их en masse, - сказал ее муж. - Вполне естественно, даже неизбежно, что свидетель, или свидетели таких случаев встречаются гораздо реже, чем сами истории. Сотни людей могут повторить ее, но автор, или, точнее, ее герой, не может присутствовать в сотне мест одновременно. Ты не веришь тому или иному рассказу просто потому, что никогда не встречалась с непосредственными участниками?
   - Но я вовсе не говорила, что это служит каким-либо обоснованием для дискредитации, - ответила миссис Сноудон. - Ты говоришь так, Арчи, будто подозреваешь меня в отсутствии логики и разума. Я вовсе не берусь быть истиной в последней инстанции. Я имела в виду всего лишь то, что рассказ о привидениях будет иметь большую притягательность по отношению к другим подобным рассказам, если его поведает человек, с которым эта история приключилась. Но мне никогда не доводилось слышать такого человека, - добавила она несколько капризным тоном.
   Она чувствовала усталость; впрочем, подобно всем остальным, поскольку это был первый вечер, - гости собрались в большом загородом доме, известном как Карьеры, - когда не танцевали до умопомрачения; но три или четыре предыдущих вечера сказались даже на самых молодых и энергичных.
   Сегодня вечером были предложены менее утомительные способы времяпрепровождения, - музыка, игры, декламация, чтение, - однако ни один из них не пришелся по душе, и предложение Глэдис Ллойд, рассказывать истории о призраках, что называется "попало в точку".
   Некоторое время все молчали. Затем, к удивлению всех, молодая дочь хозяйки дома повернулась к матери.
   - Мама, - сказала она, - я надеюсь, ты на меня не рассердишься, - я помню, ты предупреждала меня, чтобы я была очень осторожна, упоминая об этом, - но разве не было бы интересно, если бы дядя Пол рассказал нам свою историю о призраке? И тогда, миссис Сноудон, - продолжала она, - вы сможете сказать, что слышали историю о призраке "в его штаб-квартире", кажется, именно так это называется?
   Леди Дэнхолм некоторое время колебалась, прежде чем ответить.
   - Строго говоря, Нина, слово "штаб-квартира" здесь не подходит, - сказала она. - Действие истории твоего дяди не происходило в Карьерах, и я почти уверена, что лучше ее забыть. Я не уверена, что он хотел бы ее рассказать, а только записать. Кстати, он вот-вот должен прийти.
   - Мне бы очень хотелось, чтобы он рассказал ее, - с сожалением сказала Нина. - Как ты думаешь, мама, могу я пройти к нему в кабинет и спросить? Если ему не понравится мое предложение, он мне прямо б этом скажет, и тогда пусть все считают, что я ничего не говорила. Ведь дядя Пол так добр; я никогда не боялась просить его о чем-то.
   - Спасибо, Нина, за твое хорошее мнение обо мне, но нет правил без исключений; хотя, конечно, мне было приятно услышать твои слова, - сказал мистер Маришаль, приподняв наполовину скрывавшую входную дверь занавеску. - И о чем же ты хотела меня попросить?
   Нина выглядела смущенной.
   - Вы очень тихо открыли дверь, дядя Пол, - сказала она. - Я бы ни за что о вас так не сказала, если бы знала, что вы здесь.
   - Но ведь ты не сказала ничего дурного, - заметил ее брат Майкл. - К тому же, со своей стороны, я также не верю, чтобы дядя Пол отказал нам в нашей маленькой просьбе.
   - В чем же она заключается? - спросил мистер Маришаль. - Я думаю, сказано уже вполне достаточно и пора перестать ходить вокруг да около.
   - Это всего лишь... - начала Нина, но ее мать прервала ее.
   - Я попросила Нину не говорить об этом, Пол, - с тревогой сказала она. - Видишь ли, молодые люди интересуются привидениями, и они хотели, что ты рассказал им свой собственный странный случай. Ты не должен сердиться на них.
   - Сердиться! - сказал мистер Маришаль. - Ни в малейшей степени.
   Но на некоторое время он замолчал, и даже прелестная, но немножко избалованная миссис Сноудон почувствовала себя неловко.
   - Тебе не следует настаивать, Нина, - прошептала она.
   Мистер Марешаль, должно быть, обладал очень острым слухом. Он поднял голову и улыбнулся.
   - Я, в самом деле, не против рассказать вам то, что вы хотите услышать, - сказал он. - Некоторое время назад я, действительно, не хотел рассказывать ее никому. Некоторые ее детали могли указать на ту, с кем она произошла, и это причинило бы ей боль. Но сейчас не осталось никого, кому эта история могла бы доставить неприятности. Ты же знаешь, - добавил он, - обращаясь к сестре, - что ее муж тоже умер.
   Леди Дэнхолм покачала головой.
   - Нет, - сказала она. - Я об этом не знала.
   - Увы, это так, - сказал ее брат. - Я читал некролог в прошлом году. Кроме того, он женился вторично. Поэтому сейчас не существует никаких причин скрывать эту историю, если уж вам так хочется ее услышать, - продолжал он, обращаясь к остальным. - Она совсем не длинная, и не требует никакой преамбулы. Она случилась - позвольте, позвольте, - да, должно быть, почти пятнадцать лет назад.
   - Одну минуту, дядя Пол, - попросила Нина. - Все в порядке, Глэдис. Мы с вами будем держаться за руки, и если будет очень страшно, то можно будет сжимать ладони.
   - Спасибо, - ответила мисс Ллойд. - Но я предпочла бы, чтобы вы не держались за мою руку.
   - Не беспокойтесь, я не буду сжимать ее слишком сильно, - пообещала Нина, - ведь мы будем слушать ее не в темноте.
   - Мне выключить свет? - осведомился мистер Сноудон.
   - Ни в коем случае, - воскликнула его жена.
   - В ней, на самом деле, нет ничего страшного, тем более "жуткого", в этой моей истории, - сказал мистер Марешаль, как бы извиняясь. - Ты заставляешь меня до некоторой степени чувствовать себя самозванцем.
   - О, нет, дядя Пол, не говорите так. Простите, что я вас перебиваю, - сказала Нина. - Продолжайте, пожалуйста. Я все равно держу за руку Глэдис, - добавила она вполголоса, - и вполне готова слушать.
   - В таком случае, - снова начал мистер Маришаль, - она случилась почти пятнадцать лет назад; прошло десять лет, прежде чем я увидел ее снова! В известной степени, я действительно забыл о ней: она совершенно ушла из моей жизни; это всегда поражало меня как весьма любопытный момент во всей истории, - добавил он мимоходом.
   - А вы не скажете нам, дядя Пол, кто такая эта "она"? - застенчиво спросила Нина.
   - Да, конечно, прошу прощения. Как видите, я не очень опытный рассказчик. Она была, в то время, когда я увидел ее в первый раз, - впрочем, во все время, когда я знал ее, - очень милой и привлекательной девушкой, которую звали Мод Бертрам. Она была очень мила - даже больше, чем мила; у нее были правильные черты лица, восхитительный профиль, высокая, стройная фигура, - то было яркое, лучившееся счастьем существо, и в этом, возможно, было ее главное очарование. Вы удивлены - я читаю невысказанный вопрос у вас на губах, мисс Ллойд, и на ваших тоже, миссис Сноудон, - почему, если я восхищался ею и любил ее, я не решился пойти дальше в наших отношениях? Признаюсь вам откровенно, я просто не посмел этого сделать. У нашего брака не было никаких перспектив по причине серьезной разнице в возрасте. Я был немолод, мне было уже почти тридцать, а Мод - на десять лет моложе меня. Я был достаточно умен и достаточно в возрасте, чтобы тщательно обдумать ситуацию и быть настороже.
   - А Мод? - спросила миссис Сноудон.
   - Она была окружена поклонниками; мне тогда казалось, что она обладает преувеличенным мнением о самой себе, так что я даже не задавался вопросом, значу ли я для нее что-нибудь. И только в свете того, что произошло, я стал задумываться, не ошибался ли я. Но даже сейчас я полагаю, что не мог поступать иначе... - Дядя Пол вздохнул. - Мы были лучшими друзьями. Она знала, что я восхищаюсь ею, и, кажется, испытывала от этого явное удовольствие. Я надеялся, что нравлюсь ей, как друг, и что она доверяет мне, как другу, но не более того. В последний раз мы виделись перед моим отъездом в Португалию, где я провел три года. Когда я вернулся в Лондон, Мод была замужем в течение уже двух лет, и после свадьбы уехала в Индию, так что, за исключением немногих друзей, хорошо знавших нас обоих, я ни от кого не слышал упоминаний о ней. Шло время. Не могу сказать, чтобы я часто вспоминал о ней, но не могу сказать и того, что совершенно о ней забыл. Я был очень занятым, увлеченным человеком, мне не хватало времени. Но и тогда, и сейчас, малейшее сходство возвращает меня к ней, - один раз особенно, когда я увидел молодую жену одного из моих двоюродных братьев в вечернем платье; что-то в ее фигуре и облике воскресило в моей памяти Мод, ибо именно такой я ее запомнил в день нашей последней встречи, и именно в таком виде, бессознательно, этот образ запечатлелся у меня в мозгу. Впрочем, когда случилась история, о которой я вам расскажу, я не вспоминал о Мод Бертрам в течение нескольких месяцев.
   В то время я жил в Лондоне, у своего брата, старшего брата, который был женат уже в течение нескольких лет и проживал в нашем собственном старом доме. Стоял ясный апрельский день, туман отсутствовал, не горели фонари, поскольку еще не было даже четырех часов дня - согласитесь, не очень походящие условия для появления призрака. Я рано вернулся из клуба - своего рода праздник, который я устроил себе впервые за несколько недель - намереваясь переложить на бумагу несколько писем, которые мысленно писал в течение двух-трех дней и побрел в библиотеку, уютную, светлую комнату, набитую книгами, расположенную на первом этаже. Перед тем, как приняться за работу, я некоторое время посидел в удобном кресле у камина, - поскольку на улице было прохладно и в камине горел огонь, - размышляя над письмами. Ни единой мысли, даже тени мысли, не возникло у меня относительно мисс Бертрам, в этом я совершенно уверен. Дверь комнаты располагалась по той же стороне, что и камин; так что я мог видеть их одновременно. Я не захлопнул ее должным образом, я закрыл ее, не повернув ручку, а потому не удивился, когда она медленно и бесшумно распахнулась внутрь комнаты, скрыв от меня дверной проем. Возможно, вы лучше вообразите себе мое расположение, если представите дверь в качестве экрана, загораживающего дверной проем. С того места, где я сидел, я не мог видеть никого, входящим в комнату, пока он не покажется из-за двери. Я поднял голову, ожидая увидеть вошедшего, но никого не было; дверь распахнулась сама собою. В тот момент у меня не возникло ничего, кроме смутной мысли, что я должен закрыть ее, прежде чем начну писать письма.
   Вдруг я осознал, что мой взгляд остановился на ковре; я что-то увидел и механически зафиксировал в мозгу это место. Но что это могло быть?
   "Дым, - было первой моей мыслью. - Может быть, где-то что-то загорелось?" Но я отбросил ее почти сразу же, как только она пришла мне в голову. Что-то едва заметное, призрачное, медленно появлялось, колеблясь, из-за темной двери, не похожее на дым. Следующая мысль была экстравагантной. "Похоже на мыльный пузырь". Я сказал себе: "Может быть, кто-то из горничных мыла пол и случайно опрокинула ведро на лестнице?" Лестница, ведущая на второй этаж, начиналась как раз возле двери библиотеки. Но нет; я потер глаза, снова посмотрел, и теория мыльного пузыря была отвергнута. Нечто колеблющееся, скользящее, напоминающее рябь на воде, постепенно приобретало все более отчетливые очертания. И теперь напоминало, - я был в этом уверен, - разворачивающийся шелковистый материал, двигавшийся, как если бы кто-то таинственный запахивал и распахивал на себе плащ, но не рывками, и не случайным образом, а плавно и ровно, подобно едва заметным волнам, накатывающим и отступающим от морского берега.
   Я продолжал сидеть и смотреть. "Почему же ты не встал и не выглянул за дверь, чтобы посмотреть, что это было?" - можете вы спросить вполне резонно. На этот вопрос я ответить не могу. Почему я сидел неподвижно - был ли я зачарован или находился под каким-то иным воздействием, я сказать не могу, - но это было так.
   Это было легкое колебание, которое, наконец, начало приобретать ясные очертания, и, наконец, я увидел силуэт - высокий, стройный женский силуэт, - медленно двигавшийся вперед, в комнату, и волны призрачного шелка, - мне показалось, какого-то жемчужно-серого оттенка, - нижняя часть пышного платья со шлейфом, заканчивающаяся возле талии. Я не могу описать движение, оно не было похоже на обычную ходьбу или поступь; ее силуэт, четкий профиль лица и очертания головы были отчетливо видны, и когда, наконец, привидение остановилось и застыло, видимое мною полностью, возле двери, - я узнал, - это сознание пришло ко мне подобно вспышке молнии, - что я знаю ее, эту таинственную гостью, совершенно не изменившуюся за десять лет, прошедших со дня нашей последней встречи, - я безошибочно узнал прекрасные черты Мод Бертрам.
   Мистер Марешаль замолчал. Никто не произнес ни слова. Он продолжал.
   - Сказав, "не изменившуюся", я погрешил против истины. В ее милом лице, - помните, я говорил вам, что самая большая его прелесть заключалось в том, что оно лучилось счастьем, - произошло большое изменение. Она никогда не казалась мрачной, недовольной, подавленной, и очень редко - задумчивой. И в этом отношении лицо, на которое я смотрел, оставаясь в кресле, было совершенно не похоже на лицо Мод Бертрам. На лице ее, когда она - или оно - стояла и смотрела, но не на меня, а куда-то вовне комнаты, как будто там что-то находилось, отображалась глубочайшая печаль. Это была такая грусть, какой я никогда прежде не видел на человеческом лице, и, надеюсь, никогда более не увижу. Я продолжал сидеть, такой же неподвижный, как и она, глядя на нее в упор, не чувствуя ни желания, ни, возможно, сил, подняться и приблизиться к фантому. Я совершенно не был испуган. Я знал, что это был призрак, но ощущал странное бессилие, будто сам каким-то образом переместился в иной мир из нашего материального мира. Итак, я сидел и смотрел на Мод, а она стояла и смотрела перед собой, с той страшной, невыразимой печалью на лице, которая, не сковывая меня страхом, казалось, лишила меня сил неосознаваемым всеобъемлющим чувством жалости.
   Не знаю, как долго просидел я таким образом, и как долго еще продолжал бы сидеть, будто погруженный в транс, когда вдруг услышал звон колокольчика у входной двери. Он словно бы разбудил меня. Я вскочил и посмотрел в ее сторону, почти уверенный, что видение исчезнет. Но нет, она продолжала оставаться на своем месте, и я снова опустился в кресло, услышав шаги на лестнице - это поднимался мой брат. Он направился к библиотеке и, видя дверь распахнутой настежь, вошел; я видел, как он прошел через призрачную фигуру женщины в дверном проеме, - как вы или я можем пройти сквозь облако дыма или клочок тумана, - но только прошу понять меня правильно: в тот момент силуэт Мод был виден совершенно отчетливо и не напоминал ни то, ни другое. Она стояла и смотрела на меня, как смотрит обычная живая женщина - я отчетливо видел ее платье и те немногие украшения, которые она носила, различал цвет ее волос, - точно так же, как вижу вас, Нина; она осталась такой же, какой была до того момента, когда мой брат прошел через нее в комнату. Он окликнул меня, но я ответил ему шепотом, попросив помолчать и присесть ненадолго в кресло, стоявшее напротив меня. Он выполнил мою просьбу, сильно озадаченный, поскольку я неотрывно продолжал смотреть на дверь. У меня была странная уверенность, - стоит мне отвести глаза в сторону, и видение исчезнет; мне же хотелось увидеть, что произойдет дальше. Я спросил Герберта, не заметил ли он чего-нибудь; механически взглянув в том направлении, куда смотрел я, он недоуменно покачал головой. Несколько мгновение призрак оставался прежним. Потом я стал замечать, что он становится менее отчетливым, как если бы удалялся, силуэт размывался, краски тускнели. Я протер глаза, подумав, что дело в них, что они устали от пристального взгляда, но это было не так. Мои глаза были совершенно не при чем - медленно, но неотвратимо, Мод Бертрам, точнее, ее призрак, таял, пока совершенно не исчез. Я снова отчетливо увидел знакомый рисунок на ковре в том месте, где она стояла, мебель, которую прикрывал ее силуэт - все приобрело свои обычные очертания. Видение исчезло, исчезло без следа.
   Герберт, заметив, что взгляд мой стал менее напряженным, принялся задавать вопросы. Я рассказал ему то же, что рассказал сейчас вам. Он заметил, как поступил бы на его месте каждый "разумный человек", что это, конечно же, странно, но такие вещи иногда случаются, и им даже присвоено специальное наименование "оптические иллюзии". Я не был согласен, однако он настаивал. В последнее время я слишком много работал? Не хочу ли я обратиться к врачу? Но я отрицательно покачал головой. Я чувствовал себя прекрасно, ответил я. Хотя, возможно, он был прав, и я действительно столкнулся с оптической иллюзией. Я никогда о таких не слышал, и мне никогда прежде не приходилось с ними сталкиваться.
   - И все-таки, - сказал я, - я на всякий случай запишу дату.
   Герберт рассмеялся и сказал, что люди всегда поступают подобным образом в таких случаях. Если бы он знал, где сейчас находится миссис ***, он бы написал ей, рассказал о случившемся и спросил, не будет ли она настолько любезна, чтобы взглянуть в свой дневник, - если она таковой ведет, - и сообщила нам, что делала в этот конкретный день - шестое апреля, не так ли? - когда ее призрак нанес мне визит. Я не прерывал его. Он, сам того не ведая, помогал мне избавиться от странного болезненного впечатления - болезненного из-за глубокой печали на ее прекрасном лице. Но никто из нас не знал, где она находится, мы даже едва вспомнили о ее замужестве! Поэтому делать было нечего - за исключением записи в моем дневнике, - несмотря на сопротивление Герберта, - о дне и точном времени появления призрака.
   Шло время. Я не забыл о странном случае, но, конечно, впечатление от него постепенно сглаживалось, пока он не стал казаться не более чем любопытной фантазией, а вовсе не реальностью, пока в один прекрасный день я снова не услышал о бедной Мод. Увы, я не могу назвать ее иначе. Я услышал о ней мельком, и, наверное, для меня было бы лучше не слышать упоминания о ней вообще. Это был друг семьи ее мужа, который однажды, когда разговор зашел о старых временах, внезапно спросил меня, помню ли я Мод Бертрам? Я ответил, что, конечно, помню. Известно ли ему что-нибудь о ней? Тогда он сказал.
   - Она умерла - умерла несколько месяцев назад, после долгой и мучительной болезни, ставшей результатом страшной трагедии. Однажды вечером, во время какого-то грандиозного праздника, на ней вспыхнуло платье, и хотя, как поначалу казалось, ей не грозит ничего страшного, тем не менее, она так и не смогла оправиться от шока.
   - Она была прекрасна, - сказал мой друг, - и самое грустное, что мне довелось услышать, было то, что пламя изуродовало ее, и она приняла это слишком близко к сердцу. Правая часть ее лица сильно обгорела, она утратила правый глаз, хотя, как ни странно, левая часть совершенно не пострадала, и если бы кто видел ее профиль с этой стороны, он ни за что не догадался бы о случившемся. Разве это не печально? Она была таким милым, таким живым существом.
   - Я не стал рассказывать ему свою историю, поскольку не хотел, чтобы она стала предметом досужих разговоров, но, когда я услышал его слова, по телу моему пробежала дрожь. Я вспомнил, что видел только левую сторону ее лица, и теперь знал, почему.
   - Ах, дядя Пол! - воскликнула Нина.
   - А как насчет даты? - поинтересовался мистер Сноудон.
   - Я никогда не пытался узнать точную дату трагедии, - ответил мистер Маришаль, - но ее смерть последовала спустя шесть месяцев после того, как я увидел ее. Что касается меня, то я никогда не сомневался в том, что она пришла ко мне в тот же день, или спустя короткое время. Я уверен, она искала сочувствия, - и хотела проститься. Бедное дитя...
   Некоторое время все сидели молча, затем мистер Марешаль встал и направился к себе в кабинет, что-то невнятно пробормотав о своих письмах.
   - Какая трогательная история! - сказала Глэдис Ллойд. - Боюсь, рассказ мистера Марешаля расстроил его больше, чем он хотел бы показать. Вы знали мужа Мод, дорогая леди Дэнхолм? Он был добр к своей жене? Была ли она счастлива с ним?
   - Мы ничего не знаем о ее семейной жизни, - ответила хозяйка. - Но у меня нет оснований думать, что она была несчастна. Ее муж снова женился два или три года спустя после ее смерти, но это ни о чем не говорит.
   - Нет, - убежденно произнесла Нина. - Я уверена, что она очень сильно любила дядю Пола, - гораздо сильнее, чем он даже мог себе представить. Бедная Мод!
   - Он так никогда и не женился, - добавила Глэдис.
   - Нет, - сказала леди Дэнхолм, - но тому были вполне объективные причины. Он был слишком занят, а теперь, когда отошел от дел, чувствует себя слишком старым, чтобы составить чье-то счастье.
   - Но если бы он знал, - упорствовала Нина, - о том, что Мод любит его?
   - В таком случае, - согласилась леди Дэнхолм, - несмотря на все трудности, все обстояло бы совершенно иным образом.
   - Бедная Мод! - еще раз тихо повторила Нина.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"