Тимофеев Валерий Васильевич : другие произведения.

Роман о придурках

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Молодежный шпионский триллер-пародия о работе у нас четырех агентов. Тем, у кого плохо с чувством юмора, не читать.
  Тимофеев Валерий Васильевич,
  455038. Магнитогорск, Ленина, 124-105.
  Тел: (3519) - 34-64-96, 35-95-45
  
  E-mail: tim@soyuznik.net
  gazeta@soyuznik.net
  www.soyuznik.net
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ИЗДАТЕЛЬСТВО
  ЗАКОНЧЕННЫХ
  ПРИДУРКОВ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Andrew Shin
  
  
  
  
  Р О М А Н
  О
  ПРИДУРКАХ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  МАГНИТОГОРСК
  2002
  
  
  ББК 84Р7
  ВВТ Љ 25
  КГБ Љ 16-88-03-506 ДВА РАЗА
  ФСК Љ не известен
  
  
  
  Художник
  Родион Худой и Бедный
  
  Серия
  не серийная
  
  Редактор
  Умер со смеху
  
  Корректор
  Съели
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Автор благодарит Andrew Shinа за то, что, будучи сильно занятым на производстве чего-то там, он не смог выкроить нескольких месяцев на создание литературного шедевра, и теперь у Автора развязаны руки в смысле, что можно крутить сюжет как Бог на душу положит, а самого Andrew Shinа можно смело не брать в соавторы, отделавшись, как и полагается в таких случаях, благодарностью за презентованную идею и пообещать расплатиться стаканом хорошего чая, даже можно с булочкой. Потом. С гонорара.
  
  
  Andrew Shin и Shin-ы Matador 195\60\R15
  ВВТ 25 Роман о придурках. - М.:Издательство Законченных Придурков, 2002.- стр. много, но будет еще больше. Пока только Часть 1, в которой Придурки еще дома.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  молодежный
  
  шпионский
  
  триллер
  
  пародия
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  посвящается героическим товарищам,
   практически без потерь прошедшим
  Сретенку, Тверскую и прочие трущобы столицы
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ I
  
   ПРИДУРКИ
   ЕЩЕ ДОМА
  
  
  
  
  ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
  АДВОКАТА АВТОРА
  
  События, описанные в романе, на что я очень рассчитываю, вряд ли привлекут внимание серьезного, вдумчивого читателя, тем более радеющего за судьбу нашей, а где-то и вашей Родины. В банно-прачечное и компромато-криминальное время, когда страну постоянно лихорадят гражданские войны олигархов-жидов с банкирами-евреями, взлеты и падения буратино-подобной валюты, особенно остро встает, в том числе и вопрос, о их чести и не нашем достоинстве, о мнимом благородстве и завуалированной порядочности и, наконец, - провинциальном патриотизьме (именно так!).
  Пусть не посчитает любезный читатель сюжет этого романа надуманным; героев и их судьбы бессовестно высосанными из грязного пальца и бездарной рукой художника слова приукрашенными; концентрацию их в одном месте, даже больше - в одной отдельно взятой каморке, на девяти с довеском квадратных метрах непростительной дерзостью, находящейся за гранью реального, мы смеем набраться наглости и утверждать со свойственной нам, юристам, аргументированностью, что, да не написать нам больше ни одного тома врак, все здесь если и не голимая правда, то уж по крайней мере не отъявленная ложь.
  Дабы избежать бесчисленных судебных процессов, инициированных лицами, посмевшими узнать себя в числе наших героев, мы посоветовали автору три меры предохранения (не считая общепринятой): первая - спрятаться за псевдонимом, зашифровав свое имя по таблице шифров, обнаруженных нами в одном из шифровальных блокнотов одной из героинь романа; вторая - имена главных героев оставить как в жизни, для правдивости, а фамилии бессовестно переврать, оставив для себя на всякий случай отмазку -- мол, фамелии смахивают на не нашинские, с детства плохо с языками - в школе не было училки немецкого и из всех иностранных слов кроме "Зитцен птицен нах береза унд геруф ку-ка-реку!" ничему иному не обучен; и последняя, то есть уже третья по счету отмазка - нигде в романе вы не найдете даже намека на то, что город, с которого начинается повествование - это Магнитогорск, университет, где происходит немало событий - бывший горный институт, затем академия, и только с третьей попытки технический университет, профессор Лосев - Рогатов на самом деле носит фамилию Конев - Копытов, а столицей Родины специально названа Москва.
   Итак, предупредив вас о том, что дальше читать не стоит, самых недоверчивых я зову вперед, на страницы этого непритязательного шедевра узкой классической литературы.
  С уважением
  И по поручению того,
  кто несмело именует себя Автором,
   ответственный за все,
   что не грозит ответственностью, его
  Адвокат
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Г Л А В А 1
  
  
  ВСЕ ТОЛЬКО НАМЕЧАЕТСЯ
  
  
  
  
  
  
  
  ПЬЯНЫЕ ТАРАКАНЫ, МАМА-ПАУЧКА и др.
  
  Долгожданное июньское солнышко заглянуло в заляпанное грязью и затянутое паутиной окно тесной аспирантской каморки, затерявшейся в нулевом* этаже импозантного здания университета, высветило три чахлых сгорбленных фигурки ее обитателей, торопливо пробежалось по сырым стенам и быстренько смылось на волю.
  Два пьяных таракана, замаскировавшихся и почитающих себя надежно спрятанными в опрокинутом, плотно заляпанном сальными отпечатками стакане, являющем собой находку для криминалистов, оторвались на мгновение от заплесневелой корочки хлеба. "Чпок-чпок", - переставили непослушные худенькие лапки в кроваво-сладком нектаре подсохшей бормотухи. Отпили по глотку из капельки, надежно прилепившейся к ступне, переглянулись уважительно и осоловело, погладили друг друга длинными усиками-антеннами и продолжили приятную трапезу: длинные хоботки присосались к сухарику, а их единоличные владельцы сладко захрапели.
  С осени засушенная в паутине хозяйственного паука мумифицированная муха лениво покачивалась на сквозняке, звякая упругими крыльями о выпученный глаз дремлющего вампира. Методичность ударов не доставала сердитого паука, как раз наоборот, наполняла его сердце трепетной радостью за свое сытое и, естественно, счастливое будущее, чего не скажешь о совсем недалеком полуголодном пионерском детстве, когда и мухи были тощее, и голодных ртов было большее на каждой взмыленной родительской шее. Вот, к примеру, их у папаньки - жука - паука и у маманьки - сучки - паучки было аж тридцать восемь с гаком. Не каждый из вас может представить, что такое быть тридцать восьмым ребенком в семье, где каждый член - от рождения вампир, так и норовит засунуть в бок жало, мумифицировать тебя и затем втихаря, в каком-нибудь темном углу, чтобы никто не сел на хвоста*, слопать. А и ничего, и в таких, можно сказать, нечеловеческих условиях, выжил, и не просто выжил, даже пристроился на зависть многим не только в своей, но и во всей паучьей родне. Не в сортире каком ни то, где того и гляди явятся нежданно лихие ребята, посланные самым большим человечьим начальником, такие же засекреченные, как некогда он сам, да еще и специалисты широкого профиля, и кого-нибудь замочат, а тебя, безответного, без твоего согласия подельником назначат и в каталажку упрячут, где сам на себя быстро и добровольно вину примешь не только за этот сортир, но и за все сортиры всех городов и университетов от Камчатки до Луны. И не в грязном подвале полуразвалившихся хрущоб - страшно такое место наследникам оставлять; в умном университете пристроился, среди интеллигенции, всяких ученых и не очень пока еще.
   В дальнем углу за шкафом, вместившим в свое резиновое нутро рукописные труды не одного поколения студентов и аспирантов, мама-мышка* согревала на брюшке выводок сереньких мышат. Один мышонок, потревоженный попавшим в глаз солнечным лучиком, проснулся.
  - Гулять? - спросил у мамы.
  Мама была сыта, мама не спала предыдущую ночь, старательно прятала в норку съедобные следы вчерашней попойки, маме лень было шевелиться.
  - Куда ты собрался? - буркнула она сыночку. - Двуногие алхимики еще здесь! Спи дальше, до заката далеко, - успокоила она любимое чадо и для верности придавила его тяжелой лапой к одной из взбухшихся сисек на своем теплом пузе.
  
  
  
  ГРУППА АНАЛИЗОВ
  
  Смелый поступок небесного светила не остался незамеченным и будущими светилами науки, постыдно и старинно обозванными глупой, хоть и университетской мышью алхимиками. Каждый загадочно усмехнулся, натренированно прогнал в голове длинную цепочку логических умозаключений, финалом которых у всех троих выплывало с подозрением на плагиат теплое лето, долгие каникулы, некоторые развлечения, разнящиеся у раскрепощенных мальчиков и не менее раскрепощенных девочек лишь в соответствующих половому признаку деталях - кто сверху.
  Сидевшая ближе к солнечному свету и потому первой попавшая в поле нашего зрения сдобненькая Наташа, сладко зевнув, закрыла блаженно глаза и потянулась. Острые грудки приятно натянули ткань легковесно-дешевенькой китайской блузки. Мысленно провела по соскам влажным языком, застонала громко. Звуки собственного голоса вернули ее в тесную каморку аспирантской братии. Оглянулась - не заметил ли кто ее фантазий, не повернулся ли недоуменно? Ну да, дождешься от них! Есть кому до нее дело! Это же не мужики, это аспиранты засушенные. Им через час в деревню уезжать на замеры, они прибежали готовность обеспечивать, приборы паковать. Ха! Пакуют! Леха сидит в углу и мучает себя прошлогодними кроссвордами, спрятав листок в умную книгу по экологии ширококорпусных доисторических пещер. Васька сотый раз просматривает картинки и читает, нет, не "Плейбой", что в его возрасте было бы более естественно, а, страшно подумать - читает журнал "За рулем"! Совсем на машинах помешался. Я вчера на работу пришла, специально забыла трусики надеть, целый день перед ними: ножки раздвину, ножку на ножку. Хоть бы один заметил, какая у меня новая прическа. Даже, блин, обидно. А, впрочем, они и старой не знают.
  Дверь каморки приоткрылась, влезла полулысая голова зашуганного дипломника.
  - Шефа нет?
  - Нет-нет, - успокоила его Наташа.
   - Ты иди, мальчик, иди, - это Леха как бы блистает, а на самом деле достает всех - и своих и чужих - аспирантским остроумием.
   Кайф сломали. Наталья выдохнула громко, отгоняя не пожелавший войти в нее со вчерашнего дня оргазм, и продолжила монотонно тыкать напряженным пальчиком в клавиатуру допотопного компьютера.
   Скукотищ-ща!
   Эти таблицы и графики уже в печенках сидят. Другие весь день ни хрена не делают, взять Оксанку, например. Только игрушки на уме, то ей в "тетрис"* хочется, то в "балду", то еще куда, а мне за всех отдувайся! Чайку с холодным пивом попить некогда! Что-то и Юлька не идет.
   Ни день, тоска одна, поболтать не с кем, язык размять не кому.
   Мысли медленно перекатывались по стулу из одного полушария в другое. Наташа сильнее придавила их, поерзала пышными булочками, чтобы сильно не трепыхались, и продолжила такую нудную научную, да к тому же еще и исследовательскую работу.
   "Господи! Неужели до пенсии вот так мучаться? - чертыхнулось в утомленной голове. - Лучше бы я пошла в ментовку или на панель!"
   Мысль эта произвела короткое замыкание. Яркая вспышка в глазах и программирующий голос: - "Во имя отца и сына и святага духа... Забыла, блудница, зачем ты здесь? Сейчас вот как наподдам кадилом! Будет тебе и оргазм, и панель, и ментовская шинель на босу ногу!"
   Счастливое детство, беззаботная юность, любящие обеспеченные родители, наконец, самый лучший колледж страны - все было у нее и для нее. Если бы не ошибка молодости, разве сидела бы она здесь, в этом мягко говоря вонючем подвале, перед тем, что и компьютером назвать стыдно. Когда-то сэр Билл Гейтс* только заявлял о новинке, а она уже распаковывала коробки с этим чудом. Зря она тогда согласилась. Тюрьма на ее родине сто крат лучше свободы в этой стране. Вернуться теперь можно только после выполнения задания. На сегодня она дала к плану двадцать девять процентов. Минус пеня четыре с четвертью. Итого ей осталось... Скоро половина останется. Правда, пока еще большая половина. Но так легче думается и считается. И сегодняшний день не так себе. Сегодня еще долю процента она наберет на свой счет, еще приблизит его, который этот, house.
   Спина резко выпрямилась, дышать стало легко и свободно, помещение наполнилось черт те откуда свалившимся теплым светом. Нежные пальчики ее резво запрыгали по мягким клавишам любимого компьютера, хоть и не последней модели, но все одно старательного и борозду не портящего, высветились на экране неповторимо-стройными графиками и симпатюльными таблицами. А спину надежно согревало мелодичное дыхание недалекого (в смысле, что сидит он от нее недалеко) Лехи, и товарищески прикрывало боевое сопение Васьки, не в меру разогнавшегося на очередной аудюшке цвета голубой мечты этого самого, на которого вы и подумали.
  
  
  
  ГРУППА ТЕРРОРИЗМА
  
  А в это время на конспиративной квартире, умело замаскированной под лабораторию экологии уже знакомых нам пещер, хрупкая и нежная аспирантка Юля, склонив голову набок, и от большого усердия чуть высунув похожий на возбужденный клитор язык, скрупулезно выполняла расчеты. Авторучка за авторучкой, лист за листом, тетрадь за тетрадью исписывались этой старательной аспиранткой с поразительной быстротой. Буквы и цифры у нее аккуратно вставали, и почти всегда на свои места. Во всем у Юльки был должный порядок.
   А если мне здесь, - нахмурила бровь, - вместо уравнения Лагранжа, - задумалась на мгновение, - применить формулу Лейбница?! - почесала переносицу. - Это идея! - воскликнула радостно.
   И вновь побежала рука по странице. Трудилась она вдохновенно, подобно художнику, создающему свои шедевры и заранее осознающему, что он не может и в помыслах любой свой мазок назвать рядовым. Так и только так Юля колдовала над любой, самой незаметной формулой. Пролетел еще один стремительный час, и вот поставлена точка.
  - Юля! На сегодня все! - приказала она себе.
   Спина так затекла, что встать с первой попытки не получилось.
   "Сгруппироваться!" - вонзился в мозг сигнал.
   Девушка напрягла мышцы, закрыла глаза и задержала дыхание. Неудержимой молнией хрупкое тело ее сорвалось со стула. Гибкой змейкой описав в воздухе замысловатую дугу, приземлилась Юля возле шкафа и дважды рубанула воздух свистящими кулаками.
   - У-ф-ф, - выдохнула громко и превратилась в худенькую черноволосую Юльку, более похожую на неощипанную студентку первого курса, чем на аспирантку смертельного второго года обучения.
   В желудке тихо заурчал проглоченный вчера моторчик.
  - Так и язву себе заработать можно, - подумала она и посмотрела на часы. - Господи, половина шестого, а я и не заметила, как день пролетел! Все! Завтра специально приду попозже, а то с восьми часов торчишь здесь каждый день, и никто спасибо не скажет. Надо и о себе немного думать! Мое здоровье, это не только мое здоровье. Это, в первую очередь, здоровье моей любимой угнетенной родины. Отлежаться, отоспаться, и не трепыхаться! Это приказ!
   Взяла со стула неприметную сумку, оборудованную двадцатью восемью потайными карманами, из которых Юлька нашла пока и открыла только шесть штук, сложила в нее рабочие тетради. На столе под стеклом фотография, с которой на нее весело смотрят их мальчишки. Ей стало больно и стыдно, что за весь день о них даже не вспомнила.
   - Вот жаба я! Себя не забыла, пожалела. А пацанам каково?! Весь день мотаются по деревням, замеры делают, и на меня, между прочим, на мою диссертацию тоже пашут! - Явственно представив картину рабского, местами изнурительного труда Лехи и Васьки в окрестных деревнях, Юля разрыдалась от переполнившей ее жалости.
   - Народ там какой? Мужики сплошь пьяные, грязные да немощные, лакают ведрами самогон, заедают прошлогодним силосом, от них и толку-то почитай никакого. Доярки, те наоборот, на молоке и комбикормах сплошь кровь с молоком да голоднущие как собаки... Ох, и каково там нашим мальчикам в спину не целованным, необъезженным да необстрелянным? - плакальщицей на похоронах запричитала девонька. Получилось очень даже натурально. Она послушала себя со стороны, добавила высоких в голосе и пары глубоких морщин у левой губы. Понравилось - правдоподобно, с хорошей экспрессией. Уроки перевоплощения намертво вбиты в подсознание годами упорных тренировок. Послушай ее сейчас инструктор тени и свето-маскировки, точняк бы четверку поставил и скупую шпионскую слезу на пол обронил. И запрыгала бы она, слеза эта, по неровным доскам обшарпанного пола, загромыхала бы, скатываясь по широким гранитным ступеням в мрачные глубины университетского подземелья.
   Размазывая по лицу густую тушь вперемежку с яркой помадой, и попутно давясь от смеха, закрыла на ключ аудиторию. Постояла мгновение, включая в работу шестое и седьмое чувства - проверила: ни за спиной, ни за поворотом нет ни души, - никто ее не подстерегает, никто не излучает девятибальных волн опасности. Скользнула рукой по упругому животу вниз, безжалостно вырвала еще секунду назад такой родной кучерявый волосок, успев подумать вдогонку - надо чаще руку менять, а то все с одного края выщипываю, подумают, что плешивая, - приклеила, высморкнувшись, к дверному косяку. Кому на фиг нужно тайком проникать в ее каморку? Но Юлька отогнала подальше предательскую мысль. Она привыкла, так ее приучили с сопливого детства, никогда не пренебрегать мелочами. Только благодаря скрупулезности в мелочах долго живут хорошие агенты, это она проверила на своей шкуре. Ее явка считалась самой надежной явкой и у Клавки, и в книжной лавке, и в самом Главке. Три грамоты и два почетных диплома в рамочке под стеклом красовались на плохо оштукатуренной стене. Ими она гордилась не меньше, чем удачно проведенными операциями и ликвидациями.
   И, только после принятия всех этих мер предосторожности, направилась Юлька в гости к Наташке. Идти ей с первого этажа в подвал через один коридор и два лестничных марша три минуты и шестнадцать секунд. По законам конспирации на этот короткий отрезок пути ей отводилось не менее получаса. Вверх до четвертого этажа, по черному ходу на чердак, открыв предварительно надрессированным ногтем амбарный замок. По запутанным, одной ей известным тропинкам в соседний корпус, из него на улицу. Для проверки две трамвайных остановки в последнем вагоне третьего по счету подошедшего трамвая, и чтобы водитель не мужик.
   - Хорошо, молодец, хвоста пока не обнаружено.
   Далее, через проходные дворы в толкучку ярмарки, купить у чурок пару ведер картошки - сегодня выбрала синеглазку, в киоске отовариться на двести десять грамм вчерашней чайной колбасы.
  В центр сейчас же уйдет сообщение, что у нее все в порядке: слежки нет, месячные по графику, денег до стипендии осталось с гулькин нос, а стипендию, как всегда, задерживают, и, если к ней не прибудет кошелек, то есть курьер курьерским поездом с "манями" и "ванями"*, она с себя снимает всякую ответственность за подготовку предстоящей крупномасштабной операции, о сути которой она, дабы не сглазить, и под пытками ничего не скажет ни врагам, ни своим. Пусть они, если такие жмоты, сами прилетают, сами внедряются и пашут тут за те гроши, что ей переводят с такой позорной нерегулярностью. Она что, похожа на агента прогнившего коммунизма, чтобы пахать с риском для жизни за чью-то идею?
   И, хоть она и ворчала, а в животе у нее закипал заранее включенный на половинную мощность маленький курильский вулканчик, рождающий в необходимых для снятия стресса дозах злую сердитость и отпугивающее предстоящими выбросами бульбуканье, к подруге она явилась точно по графику.
  
  
  
  ДВОЕ ОСТАЛЬНЫЕ, КОТОРЫЕ РЯДОМ
  
  Леха и Васька, взмокшие от пота и пива, нет, сперва от пива и лишь потом от пота, в сотый раз доставали непослушными пальцами из драных мешков раздолбанные врагами науки приборы, пьяно смотрели на них, туго соображая - куда же втыкаются разные оборванные концы и загогулины, подсоединяли несоединимые провода, отчего приборы таинственно пощелкивали фазами, взбрыкивали тонконогими стрелками, ворчливо брызгали искрами и обдавали тугих аспирантов вонючим черным дымом. А напуганные в усмерть парни матюкались срочно заученным густым деревенским матом, разбрасывали ценную научную аппаратуру по загаженным тучными коровами лугам и поминали последними оставшимися у них в памяти внятными словами горячо любимого профессора Лосева-Рогатова. Это по его гнусному распоряжению сослали аспирантов на сельские просторы, чтобы в наказание за долгое зимнее ничегонеделание они как можно подробнее изучили сочные запахи, неповторимый устойчивый вкус и благородный цвет грязной своей Родины и, местами переходящий в овраги, не всегда тропический климат родной области.
  - Вась, - жалобным голосом простонал малохольный как заблудившийся в двухполуведерной кастрюле с помоями огурец Леха. - Может на сегодня все, кранты объявим?
   - Я тебе дам кранты! - полупьяно послышалось в ответ. - Мы только по три банки заглотили! Еще по столько же осталось, да НЗ, да в мензурке грамм сто пятьдесят спирта неразбавленного. Их прикажешь бросить на поле боя, прикажешь сдаться на милость поскотины? - ввернул Васька не к месту впервые услышанное из уст простого народа и понравившееся ему глубоким смыслом слово. - С таким вооружением мы с тобой запросто можем до утра пахать, и даже не сеять. А ты - все! А ты - кранты! Вот, я вспоминаю, однажды в... ладно, где это было, не важно, мы взяли пива по две банки на нос, а солнце в устье реки По... по...
   - Какой реки? - сделал стойку фокстерьера перед фокстерьершей вечно собранный в последний путь Леха.
   "Ну, парень, чуть ты в очередной раз не провалился, - смерчем прокатилось по затуманенным мозгам. - Ищи броду, когда суешься в чужое болото", - увещевал себя Васька, проявляя чудеса выкручиваемости. Трижды прокашлялся, поднял на Леху полные голубого неба чистейшие из честнейших невинные шарёшки, и прожевал непонятливому:
   - Солнце, говорю, в устье реки по - ярче здешнего будет, усек?
   - Ну и что?
   - А то! Пива мало, жары много. До ближайшего ларька полсуток ходу, да и неизвестно, пиво там кончилось или еще не начиналось.
   - Ну и что? - опять не врубился Леха.
   Но Васька, допустив опечатку, то есть, чуть не сдав себя вместе со своими потрохами, малость переволновался и призабыл, о чем он хотел, как всегда в воспитательных целях, поведать другу по изнурительному труду. Чтобы не напрягать извилину вспоминанием, ляпнул привычно и громко.
   - Нечего дурака валять, работай, сын конфискованных кофейных наркоплантаций! - и, показав ему здоровенный кулак, двинулся по слякотному полю собирать в корзину торчащие из луж, местами еще дымящиеся, кое-где порядком подостывшие, но в таком виде особенно вкусные приборы.
   Работать. Всю жизнь он слышит только одно - работать. Меняются хозяева, меняются страны и широты, меняется язык, на котором произносят команды, да кнут порой чередуется с пряником. Кофейные плантации, гарем африканской жрицы Чупы-Чупсовны, кооператив "Сосульки" в китайском квартале монгольского стойбища, теперь вот университет.
   На что рассчитывал Леха, отправляясь в Россию? Ему показали на фотографии памятник ихнего вождя. Вождь указывал рукой в сторону светлого будущего, которое, судя по его целеустремленному взгляду, он точно видел и не иначе как за ближайшим углом, может даже в ближайшем гастрономе. На постаменте памятника, как бы в подтверждение чистоты помыслов, крупными буквами было выбито: "Учиться, учиться и учиться..." Он, всю жизнь мечтающий получить надежное образование, даже специально закончивший изначальную кофейную школу с именной бамбуковой медалью за успехи в стрелянии из рогатки и в скоростном лазании наперегонки с обезьянами за спелыми бананами, клюнул на согревающие детскую душу слова, и согласился внедриться в эту страну. Несколько лет терпеливо работал на любой работной работе, ждал, когда же его, наконец, учить будут. Устал ждать, стал вопросы задавать, справки наводить. На вопросы никто не хотел вслух отвечать, справку тем более с подписью и печатью, не давали. Но в темном углу, шепотком и на ушко ему подсказали люди умные. На том постаменте, после слов про "учиться" жирное многоточие стоит. Он, дурачок, хоть и с бамбуковой медалью, на многоточие в свое время внимания не обратил, полагал, что, у кого сколько точек на конце умещается, столько раз к первым трем разам его учить обещают. А в нем, в многоточии этом, самое главное и сокрыто. Учиться они призывают коммунизму. Диковинная, надо сказать, штукенция. Это когда каждый по заветам за троих добровольно и осознанно работает, если не хочет работать за десятерых далеко и принудительно, а все остальное за него промежду собой честно делят другие, которые некоторые, которых, вообще-то, ежели посчитать по головам, мало, но им все равно всего мало, и они непременно хотят больше, и чтобы сейчас, и во имя твоего же, оказывается, тобой не понимаемого, но блага. Вот, оказывается, как расшифровывается надпись на постаменте.
   Понял Леха, что лех-пухнулся. Но... не идти же с чистосердечным. Терпит. Говорят - работать, и работает, дело для него привычное: на Родину-мамку, на тетеньку Маньку, какая ему разница, кому ввалять ваньку-встаньку. Что еще остается делать бедному Лехе.
   Только Ваське и может Леха слово поперешное сказать, только единственный незавербованный друг его за все простит и не каждый раз отлупит, за что Леха, тоже не каждый раз, щедро подкладывает Ваське то жирную свинью в постель, то еще какую гадость сделает. Каждому человеку отдушина нужна.
   - Ничего, я покажу ему, как я умею работать, еще умолять будет, чтобы закончили быстрее. Вот возьму и специально, втихаря, все пиво выпью, спирт разбавлю чем-нибудь несъедобным и в землю глубоко-глубоко закопаю, а место схорона нарочно забуду, чтобы и под пытками не проболтаться. Посмотрим, как этот враг всех рабов запоет! - Леха противно скрипел зубами, зло сверкал загорелыми на далекой южной родине белками глаз в сторону "надзирателя" и гортанно выкрикивал одному ему понятные проклятия на родном кофейно-плантатном языке.
  
  
  
  РАЗБОРКИ
  
   Солнцу надоело болтаться высоко в небе над сгорбленными спинами двух придурков и наблюдать их бесполезный для Родины, но регулярно оплачиваемый заботливым отечеством, труд. Оно смачно сплюнуло вниз, не попало; от огорчения сплюнуло еще раз, теперь попало; и с чувством исполненного долга отправилось на покой.
   "Надзиратель" разогнул спину, стряхнул с затылка что-то липкое и, потянувшись и не узнавая, посмотрел в сторону "раба".
   - Лех? Ты, что ли?
   - А ты кого - деда Мазая ожидал увидеть?
   - Не, для деда Мазая у тебя уши не того размера, - успокоил друга Васька.
   - Во, дуб! Уши были не у деда Мазая, а у спасенных им обезьян! - продемонстрировал Леха знание классической литературы своей новой родины.
   - Насчет обезьян ты, возможно, и прав, но только корова, под которой ты проползал, чегой-то на тебя уронила, и, ежли ты такой подарок до дома не растрясешь, помидоры в вашем саду получат ощутимую прибавку гумуса. А ты вдовесок еще более теплую, чем этот подарок благодарность любимой мамы.
   Кулаки у Лехи явно не дотягивали до размеров Васькиной морды, но зато натренированный в гареме мускулистый язык с лихвой восполнял предыдущий пробел в физическом развитии.
   Васька, честно получив на полную катушку причитающуюся ему долю, безропотно собрал остатки приборов в мешки и без лишних напоминаний отнес их в багажник Лехиной тарантайки.
  Драная копейка*, радостно разбрасывая по обочинам ошметки жирного перегноя, героически пробиралась к ближайшей ферме. Ее, как и хозяина, сонливо болтающегося за баранкой, сильнее магнита притягивали мажорное мычание отдоившихся коров и устойчивый запах парного молока, застоявшегося в давно не стиранных пятого, любимого Лехиного размера, лифчиках.
  Этот шедевр деревенской архитектуры не был включен Лосевым-Рогатовым в титульный список, подлежащий тщательному изучению, измерению, расчленению и осеменению. Но в своих знаменитых лекциях профессор неутомимо повторял: "наука любит любознательных, сующих везде, в том числе и свой нос. Никто не может заранее сказать, где спрятано, иначе бы давно нашел и сразу перепрятал. Свобода манёвра, умение слышать внутренние токи, доверяться интуиции, а когда ее нет, легкому волнению, не бояться следовать им - в этом, может быть, кратчайшая дорога к успеху".
  Верные заветам, молодые недоучёные просочились на молочную ферму, где их смело окружило любопытное рогатое стадо. Одни шустрые буренки лизали шершавым языком по всем оголенным местам, другие шустрые буренки, которые опоздали к оголенным местам, натренированными губами чистили ребятам одежду, третьи, скромно потупясь, ждали своей очереди. Леха щедро угощал некоторых, особо приближенных к его руке с полупустой банкой, пивом: встряхивал банку до появления пены и позволял лизнуть. Те, кому разок досталось, сразу начинали наглеть и лезть за повторной пайкой, яростно рыча и больно рогатя своих подружек. Но, не знали они, с кем связались. Бдительный Леха строго следил за порядком: спрашивал у каждой коровы ее настоящее имя и ласково предлагал кедом сорок какого-то размера вставать в конец быстро сформированной очереди.
  Вообще-то, по законам этой страны незнание закона не освобождает от ответственности. За неполные две минуты Леха по крайней мере десять раз попал под статью уголовного кодекса. Он преднамеренно, с особым удовольствием, а значит и осознанно, спаивал малолеток. Вряд ли хоть одна из этих буренок имела за могутными нижними плечами пять-семь лет от роду. Судя по их ребристым кожанкам облезлым мехом наружу, до более серьезного возраста в условиях средней полосы России дожить непросто, обозначенный нами возраст можно смело считать запредельным - никто на такое мясо не позарится.
  Местный корефан, шишкарь и держиморда* одновременно, собравший все эти хулиганские титулы в одной крупнорогатой морде, высокоуважаемый бык, - производитель на свет всех и предыдущих и будущих буренок, ходил напряженными кругами и высчитывал - который же из двух обоих ему больше не нравится? Один вроде тезка, это ему в плюс. Но он здоровее. И это ему в минус. Другой высокий и худой, как вобла после двадцати лет усушки. А худые они обычно злое... ну это, серьезные в его, бычьем бизнесе, соперники. Потом бык склонял голову обок, прикидывая, как будет висеть на одном роге тезка, а как на соседнем, но тоже роге, дальний родственник воблы. Выбрать он не успел, выбрать ему не дали.
  Пришли широко улыбающиеся, молчаливо-суетные доярки и быстренько разобрали обоих, не выбирая. Главное - успеть первой сливочки снять. Обрат он того, его и другим не жалко.
  Провожать парней в последний путь тронулось, было, все влюбившееся в них стадо. Но грозный окрик "Стоять!" и удар ведром промеж рогов предводительнице восстания, разом остудил горячие головы. Стадо замерло, провожая четыре удаляющиеся фигурки понятливыми и оттого еще более грустными глазами. Особо влюбчивые обещающе помахивали заляпанными свежим удобрением кисточками хвостов.
  Вот так, с позднего утра до раннего вечера, а частенько и беспробудными ночами, благо "инструменты" пока еще не согнуть даже крепкой мозолистой рукой... работали аспиранты... не покладая... естественно в меру... но чаще вообще безо всякой меры во имя и на благо... каждый своей, одному ему известной родины.
  
  
  
  SEKURITI
  
  Все разведки мира созданы по одной схеме.
  Причин тому две.
  Первая - занимаясь сбором информации, попросту воровством ее у тех, кто ворон ловит, а доверенное хранить надлежаще не хранит, спецслужбы, естественно, первыми дорываются до бесплатного, имеется ввиду для них, оплачивает-то государство! и, как все остальные люди, которым ничто человеческое как и нам, любя, естественно, халяву, беззастенчиво пользуются своим первенством. "Все лучшее детям!" - любил говаривать вождь всего мирового, который голодный и босой. "Все лучшее нам!" - перефразировали духовного наставника и не пожалели, - по таким заветам жить действительно и сытнее и вкуснее.
  И вторая причина - опять же чисто профессиональная, можно смело сказать "списифисьская". Разведки мира для повышения своей всегдашней будь-готовности до несгибаемой всегда-готовности, честно и регулярно обмениваются вышедшими в тираж агентами. И не только вышедшими, и не только в тираж. Древнейшая женская профессия нигде более не получила такого широкомасштабного распространения. Это с легкой руки спецслужб прижились у нас, простых смертных, радующие души и пополняющие карман: работа по совместительству, служба на полставки, устройство подснежником, синекурые должности. И то верно! Не называть же продавшегося им нашего агента проституткой? Обидится, продаваться передумает. А мы так удачно замыслили! Сегодня он от нас к им переметнулся, все наше им рассказал, втерся куда надо без мыла, все ихнее у них выпытал, и опять к нам. Квартал у нас в штате состоит, зарплату получает, квартал у них в Штатах.
  Напущенный туман секретности, доходящий до абсурда, когда агент даже туалетную бумагу после надлежащего употребления обязан съесть, не запивая из унитаза, некоторым гражданам видится под ореолом геройства, романтики и недосягаемости. Мы решили приоткрыть завесу исключительности с людей, которые туда, куда и попадать-то страшно, каким-то образом сумели и там чего-то еще и умудряются.
  Совершенно неожиданно, в процессе работы над одной из глав, нам удалось подсмотреть живой кусочек живого диалога живых пока еще разведчиков. Диалог мог происходить в любой стране, в любой разведке, но нас в первую очередь интересуют только четыре из некоторых, плюс одна, которая проворонила и до сих пор этих, которые у нас успешно вредят, не раскусила.
  Изо дня в день, пока трудятся эти, которые ихние, у нас, за семью замками у них проводится очередной разбор полетов. Везде одно и то же, с незначительными национальными различиями, выражающимися в горячем кофе вместо холодного чая, вчерашних сэндвичах вместо прошлогодних пончиков, либо удобной постели вместо покачивающегося лифта.
  - Неимоверно трудно работать в условиях страшной русской зимы, - докладывал ведущий "русского" агента куратор с тридцатилетним стажем разглагольствования о сложностях оперативной работы в регионах, в которых не приходилось бывать даже во сне или по пьяне.
  - Прошу прощения, сэр, по-моему в России сейчас лето! - воспытался протолкнуть разговор в реальное практическое русло бывший полковник КГБ, ныне главный консультант русского отдела, командированный по договору о взаимопомощи для передачи им своего опыта и всех известных ему агентов, явок, паролей, тайников и прочей требухи.
  - Может быть, может быть, - загадочно попыхивал трубкой (сигаретой, сигарой, высушенным кизяком) умудренный иногда проблесками мыслей куратор. - Только история учит нас, сэр, определять погоду в России не по времени года, сэр.
  - Здрасте вам с кисточкой! - незаметно перешел с хренового английского на чистый русский полковник. - Как же еще ённую определять прикажете? Да мы завсегда, как пойдешь до ветру...
  - Простите, сэр! Куда пойдешь?
  - Во, народ! Разбаловали вас теплыми сортирами. В уборную, говорю, ну, или, по-вашему, по-сэровски, об угол выдолбить...
  - Сэр? - напряжение на лице сэра медленно нарастало, уверенно раскрашивая сытую кураторскую рожу в ярко-пунцовые цвета. - Не могли бы вы выражаться с большей определенностью?
  - С чего вы взяли, сэр, что я вообще при вас тут рискну выражаться? Я, да будет вам известно, сэр, тоже теперь вроде как вам коллега, тоже в некотором роде сэр, но если вы настаиваете, сэр, могу и выразиться, могу и послать, сэр, и очень даже далеко, сэ-эр!
  - Послать, сэр, вы меня не можете, потому как я вам не подчиняюсь по службе. А, коли вы задали мне вопрос, сэр, считаю возможным ответить вам, исходя из нашего огромного опыта. Погода в России определяется, простите за повторение, сэр, определяется не календарем, сэр.
  - Вот ни хрена себе задвинул!
  - Это пряное растение упомянуто вами, сэр, не к месту. А погода в России для нас всегда одна - зима, сэр, и еще долго будет оставаться зимой, сэр. Достаточно посмотреть с кем и в каких условиях приходится работать нашему агенту.
  По рукам пошли фотографии, сделанные из космоса - аспирант в одежде пастуха и стадо, присосавшееся к банке с пивом. Раскисшее поле и ползающие по нему аспиранты с мешками неподъемных приборов за плечами. Ну и еще некоторые, которых нащелкали числом немалым.
  - Ха! - сердце главного консультанта трепыхнулось ностальгически. - Знакомое дерьмо. Сколько сапог я по нему истоптал!
  - Да-да, вы правильное слово подобрали, - важно поблагодарил сэр. - Именно оно, это самое, похожее на плодородную почву со свежевнесенным спонтанно, то есть самым естественным способом удобрением.
  - Ты чего городишь - похожее! - да это оно самое и есть! Ты носом потяни, носом! - красота! "Запах до боли родной, душу усталую греет", - процитировал чьи-то соответствующие моменту стихи.
  - Сэр, мне очень жаль, что я не могу разделить ваших восторженных чувств. У меня насморк. Но я полностью согласен с вами в той части, которая... Одним словом, сэры и сэрики, я прошу увеличения ассигнований! И сразу вдвое! - подвел итог куратор. - Давайте хоть штанов ему купим побольше. Да и смокинга у него ни одного до сих пор нет. А на ногах черт те что! Представляете? В этом, которое до колен...
  - Что до колен? У кого до колен?
  - Я о сапогах, сэр. Он и на прием в сапогах ходит, вымоет, солидолом натрет для блеску, штанины сверху напустит и как в лакированных штиблетах!
  - А чё! Мы так же ходили, и ничего, никакого плоскостопия в голове, никакого радикулита на языке. А насчет чтобы грошей подкинуть - идея хорошая. Ассигнований надо бы побольше... но не агентам... агента деньги портят, пропить, то есть провалиться запросто может, ежли денег много и, скажем, потратить их он захочет. Я бы наоборот, зарплату ему задержал, скажем, на полгода. Чтобы жил как все у нас... простите, у них... Голодный волк быстрее бегает, и как-то, знаете, больше мышей поймает.
  - Зачем нам их мыши?
  - Ну, это, знаете ли, образно,
  - Волк мышку?.. По-вашему это образно?
  - А по вашему?
  - По-нашему, сэр, это садизм. Для каждой мышки, извините за напоминание, сэр, кошка положена.
  - Да у вас, я посмотрю, сервис! На, мышка, кошка для тебя уже разложена!
  - Сэр?!
  - Ха-ха! Не трудитесь врубиться, сэр. Вам с вашими отсыревшими в сытом капитализме мозгами за русским народным юмором ни в жисть не поспеть.
  Через час сэр, который куратор, запершись в своем кабинете вместе с другими сэрами, которые тоже не просто так рядом оказались, жрал виски без содовой, заедал луком и квашеной капустой, и честно делил увеличенные ассигнования между много собой и немного остальными. По-товарищески делил, чтобы потом, когда и они чего-то пробьют, не только виской угостили. Прием этот, атрибут некогда только русской разведки, дольше других не мог укорениться в разведках западных. Они, ошибки капиталистического аборта, никак не могли понять, почему то, что дается им за их непременные заслуги, должно обмываться? Почему надо делиться с начальством, с сослуживцами, прятать за подкладку бумажника от жены, и почему теща, у которой есть свой мужик, законно лазает по карманам зятя и выискивает, сколько же он заныкал от ее любимой дочки. Но самое полезное во взаимообмене - узнали все-таки, гады, как голова с похмелья гудит, как ерша делать и как с помощью хлеба из гуталина спирт добывать.
  Г Л А В А 2 безглавая
  
  
  
  Who li they такие
  
  ВАСЬКА
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  PARIS-76
  
   Конец июля 76 года прошлого века в южном предместье Парижа выдался дождливым. Тысячам бедных туристов погода испортила отпуск. Они уныло сновали по улочкам города, прятались от дождя в очередном прокуренном кафе, изучая жизнь самого красивого города мира через хрусталь фужеров, оттененный янтарным вином древних и глубоких французских подвалов.
   Дни, похожие друг на друга как лужи на площади Сен-Клер похожи на лужи площади Сен-Февр, радовали только жадных владельцев кафе и ресторанов. Дождь и слякость вперемежку с промозглым ветром - это их любимая погода. Каждая капля дождя по их убеждению падает в их карманы полновесным су, а ручеек воды по набережной Сены трансформируется в мощные потоки франков на банковские счета служителей живота и животных утех.
  Уже по меньшей мере два часа, как на город опустилась мгла. Все часы Сен-Жерменского предместья, явно сговорившись, поочередно пробили одиннадцать и ни рубля больше. На мокрых улочках, густо заставленных автомобилями с номерными знаками всего старого света, редкий прохожий, кутаясь в плащ, решался перебежать из одного осчастливленного им кафе в другое.
  У въезда на бульвар Планше, с той стороны, где восьмидесятиэтажная стеклянная коробка банка Кристи Кэпиталз Нифиганелимитед разделяет предместье на старую и новую части, в бампер вальяжного "бентли" приткнулся грязно-желтый "фиат".
  Хозяин, действуя явно по годами вырабатывавшейся привычке, снял щетки дворников и бросил их на заднее сиденье, туда же последовало зеркало с двери, желтые стеклышки указателей поворотов, лампочки, предварительно упрятанные в порожние спичечные коробки, брызговики, колпаки с колес, решетка радиатора и бегущий никелированный олень* явно с другой модели авто. Пересчитал колеса, пометил их мелом, тщательно запер машину. Достал из внутреннего кармана пальто огромный зонт, пристроил рукоять удобней в жилистой ладони и уверенно зашагал по бульвару в старый город.
  Шел он немногим более четверти часа.
  На пересечении улицы Шерш-Миди с переулком Асса возле газового фонаря он резко нажал на тормоза и застыл под своим огромным зонтом.
  Мужчина не проявлял признаков нетерпения, свойственных людям, поджидающим кого-либо. Поток воды, бурно протекающий в трех дюймах от его правого, весьма почтенного возраста кирзового ботинка, не особо волновал одинокого господина. Он не удосужился потрудиться отступить на полфута от фонаря к телефонной будке, укрытой навесом бакалейной лавки. С последним ударом часов сделал полуоборот и посмотрел в сторону улицы Могильщиков. Ситроен шестьдесят второго года, прозванный в народе "Фантомасом" за умение не только ездить, но и летать и даже плавать, попердывая плохо отрегулированным мотором, остановился перед ним. Мужчина открыл заднюю дверь и принял под зонт большую плетеную корзину, не позволив ни одной капле дождя упасть в нее.
  Невысокая полная женщина, охнув, выбралась сама. Ее маленькая лакированная туфелька, явно надетая не по погоде, ступив на мостовую, по щиколотку провалилась в дождевой поток.
  - Черт! - выругалась дама по-русски, спохватилась и торопливо прикрыла рот пухлой ладонью.
  Мужчина не стал дожидаться, пока дама расплатится с таксистом, большими шагами пошел вверх по переулку Асса в сторону улицы Сервандони. Он прошел целый квартал, прежде чем дама сумела нагнать его. Как только она поравнялась с мужчиной, сразу получила в руки плетеную корзину. Отчего левое плечо ее сильно перекосоё...бочило.
  - Он тебя не запомнил? - спросил голосом, лишенным интонаций.
  - Думаю, нет, - голос у дамы был сочным, она вполне могла петь даже во французской опере, если бы ее туда хоть раз пустили.
  - Меня не интересует, о чем ты думаешь! - чуть громче прошипел он.
  - Я капюшон на самые глаза надвинула, как ты говорил. Да он и не смотрел на меня, ворчал всю дорогу на плохую погоду, на бандитскую пулю, которая у него в голове застряла, в такую сырую погоду ржавеет и вызывает сильную изжогу в левом ухе.*
  - Что еще?
  - На отсутствие нормальных клиентов сетовал.
  - Ты ему показалась ненормальной?
  - Как и всем, - не поняла намека дама.
  - Еще что говорил?
  - Полицейского ругал.
  - За что?
  - Штраф ему выписали, у машины один глаз синяком заплыл.
  - Одна фара не горит, - перевел мужчина.
  - Я думаю, - начала было дама, но осеклась, - ему не до меня было.
  - Дай Бог.
  Впереди ярко горели огни ресторана "Голубятня старика". У входа несколько туристов громко разговаривали, дожидаясь свободного столика, курили и страшно матерились по-иностранному, но с большим чувством.
  Мужчина, дабы не ввязываться в историю, перешел на противоположную сторону улицы, дама засеменила за ним. Она больше не оправдывалась и могла усмирить дыхание.
  Свернули на улочку Буонасье, совсем узенькую, без единого фонаря. В темноте дама наступила на ногу своему попутчику, споткнулась и выронила корзину.
  - Тихо ты! - и еще два непереводимых слова вдогонку.
  - Тяжесть какая. Может, понесешь?
  - Кто говорил, что своя ноша не тянет?
  - Это когда что полезное украдешь.
  - Вот и крала бы полезное.
  - Извини, какое было, - съехидничала дама, справедливо полагая, что в такой темноте получить прицельный удар по зубам у нее немного шансов. Но на всякий случай решила держаться подальше.
  На счастье знаменитая улочка была короткой и быстро кончилась.
  Блуждающая пара, сделав ощутимый крюк, вновь оказалась на улице Могильщиков, только в верхней ее части, известной всему разгульному Парижу специфическими увеселительными заведениями, о чем, судя по дальнейшему разговору, наши герои даже не догадывались.
  - Смотри, какие дома красивые! - прошептала дама, запрокидывая голову. Ее шляпка, похожая на лопух, прикрывший кучку чего-то, сползла на затылок. - Наверное, богатые люди живут.
  - Да уж не бедные, - согласился мужчина. - Ну что? Здесь?
  - Ага, - словом, с головой выдающим национальную принадлежность, сказала дама. - Не носиться же с ним по всему Парижу. Я руки оттянула, тяжелый как гиря.
  Пара остановилась возле крылечка о четырех ступенях, обрамленного кованой оградой.
  - Записку пиши по-французски, - велел мужчина.
  - А как же! - ответила дама и в неярком свете, падающем от лампы над тяжеловесной дверью, вывела на открытке с портретом лысого мужика в черном костюме-тройке, понятные любому французу слова.
  
  "21.07.1976. BASILIO"
  
  - Так будет лучше, малыш, - с этими словами мужчина нажал кнопку звонка. Припал ухом к железу двери. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он услышал глухие шаги. - Атас! Рвем когти! - крикнул он, скатываясь с крыльца. Дама, проявляя невиданную резвость, опередила его, первой успела добежать до фонтана и спрятаться в его бурлящих водах.
  Лопух, похожий на шляпку, еще долго покачивался на крутых волнах.
  
  
  
  УТРО ЭТОГО ДНЯ
  
  В предместье Сен-Колчедан крестьяне, даже те, у которых нет коров и доить давно уже некого, просыпаются до рассвета.
  Петух еще не слез с насеста, не продрал сонных глаз, не отодрал стоящих в очередь куриц, а неутомимая Анн уже ставила в кадке тесто на пирожки. Ее муж, бывший профсоюзный лидер Грэгор, а по совместительству граф, дед и хозяин поместья, ушел в гараж готовить свой ФИАТ первой модели семидесятого года выпуска к дальней поездке. Внучек мирно посапывал в детской кроватке.
  Анн закончила возню с тестом, подошла к кроватке, поправила сбившееся одеяльце.
  Малыш, уловив присутствие родного человека, зашевелился.
  - Спи, спи, сиротинушка ты наша, - пропела Анн приятным сопрано. - Последний раз, чай, дома-то спишь, в тепле и заботе. - И неожиданно перешла на плаксивый тон. - А и бросила нас на произвол судьбы мамка, уехала работать на этот адовый завод! А и забрали в солдаты на проклятую войну твоего папку, и нет от него ни письма, ни весточки. Он и знать не знает, какой у него сыночек народился!
  Причитания старой женщины прервал телефонный звонок. Ее кузина работала на почте. Каждое утро, приняв смену, она первым делом просматривала поступившую корреспонденцию и спешила огорчить Анн.
  - Опять ничего? Спасибо, Раисия. Да, ждать нам больше некуда. Да, сегодня. Спасибо, поцелую и за тебя.
  Сегодняшний день должен привнести в их жизнь немалые перемены.
  К четырем по полудни Анн напекла полную корзину пирожков.
  Граф выгнал машину к воротам, зашел умыться и пообедать.
  Начинало смеркаться, когда они тайком выехали на автостраду. Немногочисленные жители предместья, так же тайком друг от друга, коллективно вышли проводить Анн и Грегора. Все им сочувствовали, никто не осуждал и не советовал. Все советы, сколько их у кого было, прослушали, обработали и забыли много дней тому назад.
  - Давай повторим еще раз, - ровным аристократическим голосом сказал граф, когда они потеряли из виду активно машущую им кулаками толпу провожающих, - хотя ты, я знаю, все равно напутаешь.
  - Ну ты чего дед говоришь-то? - возразила графиня.
  - Цыц мне! Не перебивай, когда я говорю! Высажу тебя на вокзале. Возьмешь такси, водителя высматривай поглупее, машину постарее, морду прикрой, пакет с пирожками открой. Пусть запах чует и лишнего не подумает. Ничего ему не говори. Отдашь эту бумажку. Он тебя отвезет по указанному адресу. Там я встрену.
  - А если он перепутает и отвезет меня в другое место? Я же города не знаю, заблужусь.
  - Нашла, чем пугать! Я поставлю господу самую толстую свечку.
  - Толще твоего? - недоверчиво переспросила графиня.
  - В два раза.
  - Господь подождет.
  Больше до самого Парижа супруги не проронили ни слова. Что было дальше, мы уже знаем. А вот граф с графиней...
  Если бы они двое знали, кому доверили своего внука... Старая Анн с горя утопилась бы в том самом фонтане, в который она так шустро сиганула, а графа до конца его дней мучил бы энурезЈ.
  
  
  
  В ДОМЕ ТЕРПИМО...
  
   Хозяйка богоугодного заведения мадам Жо дѓля Мэ растолкала своих девочек по кабинетам и прилегла отдохнуть.
  Приятное завершение рабочего дня - ни одной свободной койки, ни одной не проданной норки. Для работы погода хорошая, для здоровья, когда тебе еще недавно было двадцать, а сегодня уже пятьдесят четыре, погода скверная. В дождь ее клонит в сон, низкие облака давят на психику, угнетают. Она так боится замкнутого пространства! Падает на диван, закрывает глаза и смотрит в голубое небо.
   Небо появилось на мгновение и сбежало - спугнул настойчивый звонок в дверь.
   - Кого еще несет? - она уже забыла о голубом небе, о плохой погоде, перед глазами только клиент и мысль: кому его обслуживать? Все девочки до утра заняты. Самой отдуваться?
   - Иду-иду! - сказала громко, чтобы тот, который за дверью, услышал ее и больше не трезвонил, не беспокоил уважаемых господ.
   Открыла дверь и застыла на месте. На пороге ее дома, истоптанного ногами тысяч любвеобильных мужчин, в корзине плакал младенец.
   Через много лет, вспоминая эту ночь, она первым делом будет ощущать сильно ударивший ей в нос запах горячих пирожков с капустой, и уже потом слышать голос плачущего ребенка.
  
   Прошло три года.
   Крепкий малыш неугомонно носился по дому.
   - Базиль, ну-ка иди сюда, ты всех клиентов нам распугаешь! - пыталась хоть на минуту усадить малыша мадам. - Смотри, что я тебе купила!
   Это был автомобильный журнал, который один только и мог утихомирить сорванца.
  Его любили все девочки заведения. Те, у которых были свои дети - любили его как сына настоящей материнской любовью. Те, у которых еще не было детей, любили его как сына выдуманной материнской любовью. Но, с момента появления у мадам Жо дѓля Мэ, Базиль ни одной ночи не провел в своей корзине. Каждую ночь он отогревал своим дыханием чье-то утомленное бездушной работой сердце.
  
  В семь лет любимым занятием малыша, раскрывшим неординарный экономический склад его ума, было изучение внутреннего обустройства заведения мадам, его должностных инструкций и правил внутреннего трудового распорядка. Он особо полюбил наблюдать творческий процесс, восторгался всегдашней импровизацией в работе девочек, их неуемной фантазией и зажигательным артистизмом, по мере сил и возможностей принимал сам участие в шумных спектаклях, что в немалой степени пригодилось в его будущей жизни.
  Мадам сочла нужным пристроить его в школу. Базиль, прошедший иную школу жизни, чем дети из его класса, имел суждения обо всем и вся несколько отличные от тех, какие преподавал на уроках месье Легар, учитель начальных классов. Когда месье неосторожно попросил Базиля быть сдержанным, подбирать слова и не щипать девочек за нежные места, малыш без тени смущения поведал, что берет пример с уважаемого им месье Легара и только с него. Никто, по его мнению, когда приходит по пятницам к мадам, не бесится так зажигательно как месье Легар: Базиль никогда не догадался бы по школе в таком виде бегать, да еще и с пером в одном месте, и с чулками, повязанными вокруг шеи вместо галстука, да еще и с ногами внутри этих чулок...
  По той простой причине, что в городе не нашлось школы, где бы Базиль не встретил знакомого учителя, директора или попечителя, уроки для него стали давать девочки мадам. А проверяли успехи веселые учителя в перерывах между...
  
  Малышу исполнилось десять лет.
  К этому времени Базиль сколотил неплохое состояние.
  Свой первый контракт он заключил в шесть лет. С владельцем авторемонтной мастерской господина Михаэля, которая базировалась в гаражном боксе дома напротив. Пока клиенты мадам Жо дѓля Мэ развлекались, малыш выводил из строя их автомобили. Сначала просто забивал выхлопную трубу картофелиной. Научившись читать, познал более сложные штучки: снимал со свеч провода, обесточивал трамблер, пережимал бельевой прищепкой бензопровод, ставил перегоревшие предохранители, неисправные лампочки, да и просто прокалывал колеса.
  Постоянные клиенты уже не приходили к мадам без подарков для Базиля. Все сладости, игрушки, если они не касались автомобильной темы, охотно принимались предприимчивым малышом и сдавались обратно в конфетную или игрушечную лавки, естественно с неким дисконтом. Не брезговал Базиль и брать с клиентов входную пошлину. Сначала гости воспринимали это как шутку, детскую забаву, постепенно привыкли и смирились, как смирился наш народ с налогом с каких-то непонятных продаж, а заодно и покупок.
  Однажды в мастерской Михаэля случился небольшой пожар. Сгорела машина богатого клиента. Не совсем сгорела, частично, но Михаэлю хватило, чтобы почувствовать себя на грани банкротства. Виноват как всегда был младший брат Михаэля неудержимый Ральф. Михаэлю пришлось отправить Ральфа в конюшню дядюшки Уильямса, пусть покрутит кобылам хвосты, а долю Ральфа выкупил Базиль, в двенадцать лет став совладельцем доходного предприятия. И с этого дня работы у Михаэля прибавилось вдвое. Мелочь пузатая, не попадающая под статьи уголовного и других кодексов и умело организованная хитрющим Базилем, сначала расклеила по всему предместью листовки о великолепном и талантливом автогении Михаэле. А затем принялась выводить из строя автомашины на стоянках возле банков и супермаркетов, ресторанов и других злачных мест, получая процент с каждой, побывавшей на ремонте автомашины.
  В это же время Базиль обстряпал еще одно дельце.
  На границе китайского квартала произошла кровавая разборка между узкоглазыми и чалмушечниками - так звали парижане выходцев из пустыни Сахары за их дурацкую привычку брить головы и надевать на лысину длинное полотенце по фамилии чалма. Взорванные машины, трупы с той и другой стороны густо, как тараканы после дуста, усыпали мостовую. Полиция приехала как всегда к концу базара, дав возможность бандам окончательно обо всем договориться. Но до полиции место разборки обследовали Базиль со своими пацанами. И не напрасно он лазил между трупами. В одной из машин он выловил тугой кирпич денег. Правда, деньги оказались фуфловыми, напечатанными где-нибудь в Сахаре или на Тянь-Шане. Любой другой поиграл бы ими да выбросил. Не такую школу прошел Базиль. День за днем, точнее, ночь за ночью он терпеливо разменивал самопальные купюры на дензнаки французского национального банка, выбирая карманы тех клиентов, которые приходили к мадам впервые. В силу своей иностранной принадлежности, они не очень разбирались в подлинности денег, и, что гораздо важнее, не собирались навестить богоугодное заведение с повторным визитом.
  Первым желанием Базиля было намерение выкупить у мадам ее заведение. Здраво рассудив, он отказался от этой затеи. Зачем платить за то, что и так твое? Не лучше ли... Акции банков, телефонных компаний, нефтяных концернов, - вот место приложения усилий.
  К пятнадцати годам он не только по-прежнему спал со всеми по очереди девочками мадам, но и неоднократно переспал с ними, приобретя богатый жизненный опыт и хорошую закалку. А его личное состояние достигло заветной суммы в один миллион маленьких сушек.
  
  
  
  ГОЛУБАЯ МЕЧТА
  
   Говорят, если у вас родилась девочка, подвяжите одеяльце розовой ленточкой.
   Если же одеяльце подвязано голубой ленточкой, поздравляем, папаша, у вас мальчик!
   С тех пор, наверное, с самых пеленок так и повелось: коли речь о розочках-цветочках, розовой мечте, о розовых снах, - это девчоночье; а все, что связано с голубым, - будь то сны, мечты или небо, - самой природой уготовано принадлежать мальчикам.
   В наше раскрепощенно-перестрелочное время некоторые цвета приобрели разные намекательные оттенки, но мы оставим их на совести тех, кого они, эти в разные стороны ориентированные оттенки волнуют. Нам же все равно, какого цвета у вас кожа на животе или пониже спины, имеется в виду на пятках, есть у вас пупок или уже стерся, и сколько языков, включая обязательный матерный, вы знаете.
   В шестнадцать лет у Васьки впервые появился видеомагнитофон. Конечно, поздновато, скажете вы. Но не забывайте, на какие годы, я имею в виду политическую составляющую, приходилось военное детство ребенка! Я первый раз увидел видеомагнитофон вообще через стекло витрины магазина, с улицы - в магазин без валюты не пускали! - в неполные сорок лет! Во как. И ничего, и живой. Пока.
   С тех пор Васька регулярно любил смотреть один и тот же сон. Сон, как правило, являлся не каждую ночь, а только в те из ночей, когда у ребенка возникала эрекция. Но это еще не все, потому как в таком серьезном возрасте эрекция, как пионер на стреме, всегда готова, она должна была закончиться поллюцией. И вот тут-то включался заветный сон.
   Небольшой необитаемый остров, где-то в теплом море-океане, густо заросший всякими деревьями, вкусно обвешенными финиками и фантиками вперемежку с толстыми ленивыми попугаями и веселыми игривыми обезьянами. Вдоль всего побережья широкая полоса песчаного пляжа, - а песочек теплый, игристый, по ножкам нежно струится, кожу пощекотывает, на зубках поскрипывает!
   А еще! Автострада, достойная Формулы-1. Ее совершенно специально построили для крутых автогонок. А потом строители уехали за бензином для бензопилы, или за пивом для прораба. Ну, одним словом, в обеденный перерыв отлучились на недельку, всем трудовым коллективом дружно и по-товарищески ушли в традиционный пролетарский запой. На обратной дороге обнаружили, что где-то потеряли карту или по недогляду пропили еённую, а сами были в таком состоянии, что напрочь забыли, где теперь этот остров плавает. Помнят, что в стороне, помнят, что, когда плыли, солнце в глаз светило. Значит, когда возвращаться, солнце должно было светить в жизненно важный другой глаз. А в какой из двух разных, и в котором часу глазом к солнцу поворачиваться, тут хоть убей, хоть глаз на одно место натяни - ну ни в зуб ногой, ни обухом через коромысло.
   А остров, он чего, он в море-океане университетов не кончал, он же дикий! Остров не шибко хотел из всегда необитаемого многими людьми и громко рычащими болидами ведущих автопроизводителей мира, превращаться в пристанище большого шума, гама и бизнеса с рекламой кариеса, которого все очень боятся, хотя и не знают лично. Под покровом ночи он тихонько снялся с якоря и переплыл на новое место. Сильно подальше от старого, и даже через экватор наискосок ниже траектории акватории морского пути кочующих селедок в сезон массового увлечения амазонками и медузами, которые хороши в холодном пиве, если их не солить, а только промокнуть ласты салфеткой.
   Так, сбежав от пугающих прелестей современной цивилизации, остров незаметно остался необитаемым, точнее: остался незаметным и необитаемым. А Ваське он просто приснился, потом взял и понравился, и они стали жить вместе.
   Вдвоем.
   Остров и Васька.
   Сначала парень купался в море, привязав себя к бревну - плавать даже во сне у него не шибко получалось. В перерывах осваивал сложную гоночную трассу. Но так как болид нужной модели ему еще не приснился, трассу он осваивал всеми двумя своими неснашиваемыми босиком ногами. Каждый день два раза, потом утром и обязательно вечером. Не пропадать же хорошей дороге. Если ее не топтать каждодневно, на ней всякая неорганизованная трава заведется. А траве что? Траве дальше расти захочется, не успеешь оглянуться, всю трассу отменят, полем для игры в гольф переименуют. Где он еще такой другой остров найдет? Они даже во сне на дороге пачками не валяются.
   Васька все равно когда-то устал бы сильно бегать, а потом еще и пыль с трассы сметать, и от попугаев отмахиваться, - они придумали забаву: пилота Формулы 1 с воздуха бомбами собственного воспроизводства прицельно закидывать! А обезьяны специально под ногами вертелись и палки в колеса толкали. Роль колес выполняли Васькины босые, а в роли палок все, что под руки в лапы попадалось. Он и подумал - без машины кранты, или бомбой глаз выбьют, или бегать будет на гипсе. Тогда ему, наконец, приснился болид, к болиду цистерна бензина и бочка масла; сначала сливочного, наверное, он во время сна больше думал о бутерброде, чем о системе смазки автомобиля, вот и вышел казус. Ну, выждали пару снов, добились желаемого, и вот она, бочка и сразу не какой-нибудь Лукойл сарайного разлива, сразу Мобил, золотой и чистый как слеза! Хочешь, вместо киселя его пей, хочешь, хлебом в него на завтрак.
   Теперь за трассой следить легко. Даванул полсотни кругов с ветерком, пару раз на пит-стоп заскочил, заправился, колеса поменял и снова в путь. Потом подумал. А чего это я сам заправляюсь, колеса меняю? Да и эрекции с поллюциями как-то расточительно, без пользы для народного хозяйства острова продолжают существовать?
   И стал он сон свой дальше двигать.
   Рядом с островом случайно проплывала небольшая яхта с двумя десятками путешествующих во время школьных каникул послушниц Бетюнского монастыря. Было им от 12 до 16 лет. Которые старше, может и тоже были на яхте, все таки кто на загнивающем западе отпустит в далекое путешествие девочек без присмотра старших? Но они почему-то не приснились. Наверное, потому, что, когда яхта потерпела кораблекрушение возле его собственного необитаемого никем, кроме Васьки острова, спаслись только те, которым надо было спастись. Если Васька видел, что пытается спастись монашка старше облюбованного им возраста, он ее просто не брал, отсортировывал назад в море.
   Жить стало веселее.
   Все послушницы, обученные грамоте, счету и хорошим манерам, правильно догадались, что своему чудесному спасению они обязаны ему, Хозяину острова, по совместительству хозяину болида, цистерны с бензином, бочки масла Мобил и всех их, двадцати, которым от двенадцати до шестнадцати, и которые все как одна или уже ничего себе, или скоро будут таковыми.
   Одежды мало? На острове лучше лишнего не носить. Во-первых, потому что жарко, во-вторых, вдруг вас приедут спасать годика через два? В чем вы перед многими людьми предстанете? В лохмотьях? Ужас! Что про вас в газетах напишут? Вы лучше аккуратненько все в шкапчик повесьте, вот вам и плечики. А кто стесняется, тот через день-другой забудет, что это такое - стеснение.
   Так необитаемый никем кроме Васьки остров стал немного обитаемым. Немного это потому, что пока еще плотность населения была не очень плотной и для создания государства с рыночной экономикой совсем недостаточной. Это, конечно, далекие планы, но, к чести нашего юного героя, в его голове они, при виде стольких сразу одновременно прекрасных тел, все-таки зашевелились.
   Ночью на острове привычно кричали ночные птицы, рычали совершенно дикие и невоспитанные хищные звери, электричество еще не работало, а входные двери ночного шалаша не закрывались на запор. Некоторым новым жителям острова захотелось очень сильно испугаться, и от этого самого страха захотелось прижаться к чьей-нибудь чужой, уже спасавшей их, груди. Желающих прижаться было всего двадцать, а грудь для этого всего одна.
   Первую ночь Васька спал, облепленный телами, как матка пчел во время выхода роя. Рук, обнимающих его, было так много, что он в темноте не понял, которая из всей кучи стала для него в эту ночь самой близкой. Но понял другое - один раз пустив послушниц на свой остров, он не только скрасил ими свою одинокую жизнь, он принял на себя ответственность за то, чтобы и ночью и днем им не было, во-первых, страшно, во-вторых, скучно, в-третьих, завидно.
   Послушницы не хотели оставлять своего спасителя ни на минуту. То ли действительно боялись немного, то ли чисто женский эгоизм заедал: вдруг, пока он один, какая-нибудь возьмет и в свое единоличное владение приватизирует. Остальным тогда чего? Банан?
   Теперь к бревну для плавания приходилось привязывать всех. Бревно поначалу терпело такие издевательства, потом с горя вышло в море и молча утопилось.
   Болид вынужден был таскать за спиной трехосный грузопассажирский прицеп, есть в три раза больше бензина, от усердия оглашать окрестности не совсем интеллигентскими звуками, и от вскрывшегося недержания орошать маслом Мобил лучшую в мире трассу Формулы 1. От этакого позора болиду благородных кровей стало не по себе, он заболел, взял отпуск и перестал заводиться.
   Делать на острове стало нечего. В смысле общественно-значимых, увеселительно-развлекательных работ.
   Проведенная через год в интересах развития народного хозяйства острова перепись населения, дала поразительный результат. Прирост составил более сорока семи процентов все еще способного населения! И на следующий год, учитывая постоянно возрастающее число вовлеченных в процесс бывших послушниц, результаты обещали быть не менее выдающимися.
   Впору было подумать о принятии декларации независимого от погодных условий, вполне само-стоятельного, вернее - отдельно-стоятельного в море-океане государства.
   Споры о статусе были недолгими. Ежели назвать остров королевством, то Васька - король, все послушницы, которые уже - королевы, которые еще маленькие и им не досталось - принцессы, а новорожденная мелочь - наследники королевского престола. Вполне благозвучно и большинством приемлемо.
   Если назваться тридевятым царством и каким-то там государством, то тогда Васька всему этому - наипервейший царь! А все остальные как-то так дружно и сразу царевны. Как?! Лягушки? Нет уж, обойдемся без вашего царства!
   Решили посмотреть правде в глаза. Долго искали, в чьих глазах ее - правды - больше. Нашли. Увидели. Один Васька. Много жен. И назвались Султанатом.
   Пришлось под новое название перестраивать концепцию развития планового социалистического султанатского государства.
   Султаны за счет чего живут? За счет богатства природных ископаемых. Нефть надо искать и золото.
   С золотом проще. Свалило бурей дерево - под ним сундук. Бери, сколько хочешь. Только ценности на острове цены не имеют. Зачем они, когда все население голыми зад... ну, этими, пятками сверкает. А государство строить надо. Ну и приснилось Ваське, простите, Султану, что нефтяная труба на северной оконечности острова лопухами укрыта. Сходил, проверил, точно, труба. Точно, с нефтью.
   Ну и зажили по-новому.
   В полном достатке.
   Поразмыслив старательно, Султан сделал султанский выбор. Купил себе еще сто жен, чтобы народонаселение росло быстрее. Через год вспомнил, что он все на острове делал: и купался, и в гонках участвовал, и жен своих всех любит, и детей воспитывает, а вот о том, чтобы поесть, как-то не подумал. И жен своих что-то не помнит, чтобы хоть раз кормил.
   Пришлось всем новые работы придумывать, такие, где выход полезного был бы уже съедобными продуктами, а не одними голодными детьми.
   На внеплановом необитаемо-социалистическом субботнике весь остров перевернули с ног на голову. Голодные до ответственной работы послушницы вымыли, правда без мыла, деревья, висящие на них финики и фантики, параллельно завязали узлами все хвосты у обезьян, чтобы на них было легче висеть - руки не соскальзывали, а попугаям начистили до зеркального блеска клювы. Немного повздорив, разбили парк для прогулок, посадили нужные им, выкорчевали ненужные никому деревья, проторили дорожки, посыпали их красивым золотым песком пляжа. Ну, прямо не остров стал, а парк культуры и отдыха. Даже спрятаться от глаз людских негде - везде или простор для подсматривания, или попугай начищенным клювом светофорно сверкает.
   А потом Васька проснулся, и увидел: остров, который он полюбил за его необитаемость и прирожденную дикость, стал похожим на парк в центре пересыщенного миллионного города: дорожки, аллеи, клумбы и скамеечки для отдыха. Выдрессированные попугаи на поворотах объясняют прохожим: куда какая дорожка ведет, и рассказывают на чистом попугаистом о местных достопримечательностях. Обезьяны лазают по деревьям и дарят островитянам бананы и финики, которые сами же заворачивают в деревянные фантики. Везде скверики, беседки и фонтанчики. А на трассе Формулы 1 голландские розы рядами посажены!
   Весь гарем, страшно разросшийся и невероятно изголодавшийся по мужской ласке и вниманию, не отстает от своего Султана ни на шаг. Даже, простите за натурализм, до ветру ему одному не сходить, тут же обступят со всех сторон, точнее, обсядут и весь кайф сломают.
   Понял Васька, что тот сон, который ему первым приснился, он же сам испортил снами последующими. Урок ему: было хорошо, зачем лучше захотел? Никогда жадность до добра не доведет.
   А когда их у тебя, жадностей, целых двадцать да плюс еще сто, да мелочи под ногами несчетно, тут уж точно добра не жди. Пора, браток, просыпаться и на работу идти.
  
  
  
  ПЕРЕУСТУПКА АВТОРСКИХ ПРАВ
  
  В год своего шестнадцатилетия Васька впервые попал.
  Притом, попал трижды подряд.
  Сначала в венерический диспансер.
  Добрая толстая врачиха согласилась признать в нем своего любимого сыночка и вылечить без громкой огласки. Она не станет сообщать на работу родителям, не напишет пространственного письма в школу, не сообщит для постановки на учет в полицию. И даже денег за лечение с него не возьмет, если Базиль согласится лечиться по новейшей методике. Что эта методика действенна и безопасна для здоровья больного, Базиль убедился уже после трех дней усиленных укалываний. Ради чистоты эксперимента и во имя науки врачиха охотно пожертвовала собой. Это уже много лет спустя, став опытным и постоянным клиентом соответствующих клиник, Базиль понял, что им был установлен мировой рекорд для книги Гинесса: никогда еще в истории человечества обычную лобковую вошь не лечили уколами витаминов утром, днем и вечером в течении девяносто шести дней. И после каждого укола закрепляли терапевтический эффект на доброй тетеньке врачихе и на двух ее не менее добрых ассистентках. Эксперимент закончился ко всеобщему удовлетворению полным упадком физических сил всех четверых сразу.
  Потом Базиль попал, купив акции сильно разрекламированной компании, пальцем в небо. Оказывается, и у французов есть любители пускать мыльные пузыри и ловко надувать своих соотечественников, как будто мало им чужих, в разных там колониях или провинциях.
  И, наконец, как ни старался он не засвечиваться в своих больших и малых делах, все-таки попал в полицию.
  Здесь его сфотографировали и выдали настоящий паспорт стопроцентного гражданина свободной республики. Лощеный господин с тонкими чертами лица, назвавшийся Жераром, взялся угостить его стаканчиком доброго Бургонского. В приятной беседе рассказал Базилю его собственную жизнь, год за годом, с такими подробностями, о которых новоиспеченный гражданин и думать позабыл.
  - А помнишь? - Жерар долго смеялся, вспоминая, как пятилетний малыш прятался под кровати девочек в то время, когда они обслуживали клиентов, и ломал им последний кайф, громко и смешно пукал в самые неподходящие моменты. - Девочки, естественно по вашей предварительной договоренности, желали клиенту: "Будьте здоровы", после чего господин, дабы скрыть свою неловкость, платил щедро, одевался спешно и незамедлительно линял.
  - Я был тогда маленьким, - оправдывался Базиль.
  - А разве я тебя осуждаю? - успокаивал Жерар. - Я, парень, стопроцентно на твоей стороне! Так им и надо, сластолюбцам.
  Похвалил Жерар и за находку с кактусом, который Базиль подкладывал в постель.
  - Самым трудным был год твоего тринадцатилетия, - хитро подмигнул Жерар. - Ты уже почувствовал себя мужчиной, а мадам решила сохранить тебя девственником до восемнадцати лет.
  - Было дело.
  - Она даже пообещала выгнать ту из девушек, которая лишит тебя девственности.
  - Я оказался хитрей. Мадам до сих пор считает, что девственности меня лишила она.
  - Но уже после того, как ты переспал со всеми и не по одному разу! Ха-ха!
  От души посмеявшись и выпив за это по доброму стакану, продолжили приятный разговор.
  - А вот за фальшивые деньги тебя стоило бы наказать, - сквозь непрекращающийся смех неожиданно сменил тему Жерар, и не поймешь, продолжает он радоваться находчивости Базиля, или уже осуждает. - Это уже чистой воды криминал, парень, - смех резко оборвался, в глазах вспыхнули холодные огоньки. - Нам стоило немалого труда выкупить все купюры и не допустить огласки.
  - Разве они не могли появиться у господ туристов где-нибудь в других местах? Скажем, в кафе, в магазинах? - попытался отшутиться Базиль.
  - Да, парень, ты прав! Вижу, готовил себе алиби, просчитывал. Точно! Были они и в кафе, и в магазинах. Каждый в своих. В полиции, знаешь ли, иногда и умные люди попадаются, малыш. Фальшивомонетчики, все как один, по странному стечению обстоятельств, были у мадам. Ну-ну, дай мне дорассказать эту забавную историю. Мы пустили по следу подставу и получили верное доказательство твоей причастности. Вместе с твоими пальчиками. А помеченные нами купюры ты, поверишь ли, отнес в банк и положил на свой счет! Вот так вот, малыш!
  - Вы меня арестуете? - враз поскучнел Базиль.
  - Зачем? Если бы мы хотели это сделать, ты бы давно парился в каком-нибудь приюте для малолетних преступников. Нет, малыш, мы тебя не арестуем. И другим не позволим это сделать. Мы с тобой сейчас договоримся и сыграем в фифти-фифти.
  - Куда?
  - Ох и молодежь пошла! Надо говорить не "куда", малыш, а "во что"!
  - Есть разница?
  - И очень даже ощутимая. Только не дай тебе Бог раньше времени узнать ее. Так вот, ты нам отдашь все негативы, отснятые за долгие годы твоей нелегальной работы у мадам. Мы тебе простим ошибки молодости и заплатим вот такую сумму, - Жерар написал на салфетке шестизначное число.
  - Так много? - изумился Базиль. В голове эта сумма тут же пристроилась в хвост его личного состояния, существенно увеличивая его. Отчего по телу пробежала сладкая истома, а настроение заметно улучшилось. Славный парень, этот Жерар. Жаль только, что фараон.
  - Ровно столько, сколько ты получил на обмене фальшивок, плюс набежавшие проценты. Считай, что они теперь честно твои.
  Легкая тучка набежала на чело.
  - Мы договорились? - Жерар продолжал мило улыбаться.
  - Я, право, не знаю, остались ли у меня вещи, которые вас так заинтересовали. Мадам часто наводит порядок и выбрасывает все, что ей кажется ненужным.
  - Вряд ли она нашла твои тайники в ножках кроватей, - проявил завидную осведомленность Жерар. Также случайно Базиль узнал, каково его состояние с учетом акций, процентов по вкладам и спрятанной в подвале кубышки с мелочью.
  И дал согласие.
  Летом 92 года, сразу после дня рождения его зачислили курсантом в какой-то третьесортный, никому не известный колледж на юге Франции, и четыре года о нем никто ничего не знал. А в 96-ом, когда сердце мадам устало ждать и практически смирилось с потерей, она получила краткую весточку о случайной гибели горячо любимого Базиля в крупной автомобильной катастрофе, о которой много дней вещали все каналы французского телевидения.
  Кроме нее, да оставшихся при ней двух сорокалетних "девушек", всплакнуть о Базиле было некому.
  
  
  
  КЛИНИКА ДОКТОРА ДУРАША
  
   В маленькой больнице на юге Франции доктор Пьер Дураш, богообразный старичок неопределенного возраста, тихо и мирно доживал свой век и как мог, делал вид что может помочь всем, кто чего-то от него хочет. Слепых он не делал зрячими, глухим не возвращал слух, хромые продолжали хромать несмотря ни на какие усилия доктора. Но у него было одно замечательное достоинство. Он никому не отказывал.
   - Доктор, а вот у меня ....
   И следовало получасовое объяснение. Доктор очень правдоподобно притворялся, что внимательно слушает, а сам занимался любимым делом: ковырял пальчиком в носу, чаще у клиента, или выискивал у него в волосах тех, у которых ног столько, что и под микроскопом не сосчитать, потому как они, гады кровожадные, не хотят в голом виде под микроскопом лежать, всеми многими лапами одновременно во всех местах прикрываются, попробуй тут посчитай, сколько раз он за свою жизнь в школу сходил, или с друзьями подрался, или с утра из вскрытого им капилляра опохмелился.
   Когда словарный запас клиента иссякал, а пальцы доктора заходили так глубоко, что он мог почесать глаз больного изнутри, считалось, - знакомство состоялось и больной с доктором обо всем договорились.
  - Сделаем, - обещал ни в чем не отказывающий доктор, - в лучшем виде. Можете одеваться и в палату устраиваться. Вечером приду на новоселье, стол накройте, кровать расправьте, зубы почистите и в стакан уберите.
   Лечил доктор от душевного неуюта.
   Он так и полагал - все болезни человека от душевного неуюта. Не зря же его заведение исстари носит название - клиника для душевных, а уже потом больных.
   Доктор Пьер Дураш был гением. Непризнанным. Да он и не стремился быть признанным. Наоборот, всячески скрывался от любого признания. Так прямо и говорил этим любопытным сыщикам - имею, говорил, полное право ни в чем не признаваться. А все свои достижения, которые смело могли стать достоянием любопытного человечества, всячески преумалял или же старался выдать за божью волю и пробуждение сознания самого осознавшего себя самосознанца.
   Как-то к нему в клинику привезли даму, страдающую недержанием языка; по научному ее диагноз именовался словесным поносом. Доктор, ради сам не знает зачем, записал ее болтовню на магнитофон. Получился целый несгораемый шкаф словесного поноса. Дама поносилась не просто так, она делала это разными голосами, различными интонациями, как будто одновременно говорили по меньшей мере десять человек. Доктор переписал словесный понос по ролям и получилось вполне понятное действо: герои многих мыльных опер сошлись вместе и, не слушая друг друга наизусть читали свои тексты.
   Все встало на свои места.
   Кроме одного.
   Одного автора одного непонятного простому смертному текста доктор никак не мог вычислить.
   Все санитарки, все нянечки, даже те, которые помнили мыло первой мировой войны, в один голос утверждали, что такого мыла ни в одном мыле никогда не мылилось. Этот чужеродный текст хамски проник в другие тексты, чтобы там замаскироваться, куда надо внедриться, чтобы потом незаметным вынедриться в нужной точке земного шара.
   Лечение, прописанное страдающей даме, было простым. Ей дали послушать то, что она городила, только разделенное доктором по ролям. Дама все поняла, и стала поносить правильно: выпустит на сцену одного мыльного героя, даст ему высказаться, не перебивает, похлопает, чаще себя по голым ляжкам, непременно похвалит: - "Молодец! - и пригласит: - Следующий!" И так с утра до вечера, и все тихо, мирно и аккуратно. Но... стоит дойти очередь до того, который ниоткуда, дама хватает стакан, прячется с ним под одеяло и выстукивает зубами азбукой Морзе зашифрованный текст.
   Болезнь оказалась заразной. Не только пациенты клиники, но и санитарки с нянечками заболели ей. Все дружно цитировали, каждый своего любимого, а иногда и не одного, потом дружно прыгали под одеяло и перестукивались посредством все тех же общественных стаканов, но своих лично индивидуальных зубов, отчего у каждой выработался свой узнаваемый остальными почерк. Все разглашали разные им одним известные тайны, которые сразу же становились достоянием всех и даже врагов.
   Болезнь обещала перерасти в эпидемию.
   Доктор давал клятву Гиппократа.
   А еще доктор давал подписку органам, не только внутренним, но и другим, которые шутить не любят, когда шутят не они, но сами шутят часто и сердито.
   Те, которые органы, быстро приехали, быстро во всем разобрались, быстро раскололи все подходящие для передачи посредством зубов и азбуки Морзе стаканы в клинике, тем самым эпидемию на корню сгубили. Больным подарили видеомагнитофон и много кассет с патриотическими фильмами о строительстве развитого французского социализма. Пусть добровольно-принудительно мыльную свою ориентацию поменяют.
   А доктора наградили крепким рукопожатием без рукоприкладства и протокола.
   Метод лечения, открытый доктором, оказался открытием. Чем подтвердился известный постулат о том, что все открывальцы - люди из психлечебницы уже, или будут потом. Один в бочке сидел, другой ждал, пока на голову кирпич или что-то другое, но тяжелое и больно упадет. Третий себе заразу прививал...
   Открытие доктора Дураша запеленговали эти органы и взяли на вооружение. Только переделали его немного на свой лад. Доктор разделял заведомую белиберду на составляющие. Органы же наоборот, взяли много составляющих, смешали их, получили вкусно приготовленную белиберду. В ней были спрессованы и языки, и новая родословная со всеми мелкими и крупными деталями быта, и полный курс распространенного в том районе проживания народно-извращенческого фольклора, и методы борьбы. Да много всего понапичкали. В количестве целого несгораемого шкафа. А потом вынули из кармана давшего добровольное согласие Базилио, с помощью другого аппарата записали ему в бестолковку всю белиберду быстро и во сне, разложили ее там по полочкам и нате вам, всего за пару месяцев готовый ко всему сразу и даже по отдельности секретный агент.
   К тому времени, когда мадам Жо дѓля Мэ получила известие о гибели своего любимого Базиля, он уже четыре года внедрялся на благо и во имя, в далекой холодной стране, которая его бабушке графине Анн и дедушке графу Грегору из светлого Сен-Колчедана была когда-то давно любимой родиной.
  
  
  
  
  ГЛАВА 3 безглавая
  
  
  
  Who li they такие
  
  (продолжение - ЮЛЬКА)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ТАТУИРОВКА
  
   На правой ягодице у Юльки татуировка. И на левой ягодице у Юльки татуировка. На левой груди есть, и на правой груди есть. Небольшие, но цветные: голова змейки с раскрытой пастью и тонким жалом языка; сеточка паутины в непонятных кабалистических знаках; профиль отца, усталого от бесконечного хождения голодным по холодным горам; любимая сакля в центре любимого кишлака. Татуировки как татуировки, многие, поддавшись велению моды, нацарапали их на своих нежных девичьих попках и прочих грудках. Над Юлькиными тату трудились лучшие художники спецшколы, в три захода, причем каждый предыдущий не знал, что добавит к его рисунку следующий, так же как и каждый следующий не знал и не мог спрашивать, а на фига вот так вот фигово наколол какую-то фигню его предшественник. Приказы у них в спецшколах не шибко-то и обсуждались. Вот выполнялись - это да! А Юльке что? Сняла штаны, легла этим, на котором колют, кверху и прикусила левую губу до крови, потому как немного бо-бо. А потом, суток через трое, перевернулась, вздохнула и снова прикусила.
   Раньше она не особо приглядывалась, что ей накололи. Но пришло время выполнения заданий. Сейчас стояла она в позе, которую озабоченные индусские монахи ласково назвали "на коленях", на что дальние родственники индусов русские крестьяне метко ответили "рачком-с", стояла перед огромным зеркалом, с голым этим самым, которое из двух красивых, таких округлых и нежненьких половинок состоит, мерно покачивалась и, что бы вы думали? А вот и не угадали! Писала на микроскопическом листке спецбумаги донесение в центр, сверяя каждую букву доноса с рисунком на... так, сегодня у нас четное число? Месяц состоит из тридцати дней? Год не високосный? Все правильно, левая нижняя булочка, а свет должен падать справа.
   Не трудно догадаться после таких подробностей, что татуировки на теле Юльки - это не просто татуировки. Это таблицы шифров. Надо же, какие умные у них там разведчики в разведшколах. И не надо с собой шифровальные блокноты таскать, улики всякие килограммами сжигать и подозрительный пепел в унитазах вантозами топить. А потом товарищ майор по количеству бульков и всхлипов догадается о тексте, содержащемся в шифровке? Весь секрет изобретения состоял в том, что таблицы в татуировках мог увидеть только подозревающий их наличие специалист, это раз; второе, смотреть надо было не на тату, а на их зеркальное отражение; и, наконец, пятое - свет при этом должен падать с определенной стороны света, а стоять перед зеркалом Юлька должна в определенной позе. Умные разведывательные учителя здраво рассудили, ежли вдруг их агента в чем-то заподозрят и начнут тату изучать, то, добравшись до половины, то есть поставив Юльку как надо и куда надо, вряд ли вспомнят уже, что они там ищут, когда и искать не надо, вот оно, бесплатное и согласное. На языке шпионов и разведчиков такая ловушка называется медовой. Куда уж медовее? То же самое и с вероятностью случайного разоблачения. Тот, кто доберется до тату, если он не клиент виагры, не разберет, а если и разберет, только когда полюбит. А полюбит - не продаст.
   Кстати, все вышесказанное - малая часть тех доводов и аргументов, которые, так же как и сами татуировки, были стократно обсосаны, сплюнуты, прежде чем принято решение о такой форме на таком содержательном.
   Вот и стояла Юлька в русско-индусской неудобной позе и гнула шею, списывая как со шпаргалки буква за буквой получающийся безобидным текст.
   "Милая мама! Лекции я не пропускаю. Нельзя. Студенты - народ несдержанный, сразу разбегутся по этажам, шуметь будут. Прибежит ректор, узнает, что я опять лекцию пропустила, и отдаст мои часы какому-нибудь другому преподавателю, а мне оставят только лабораторные работы вести, а за них сама знаешь, сколько сейчас платят...."
   В Центре правильно расшифруют этот с первого взгляда жалостливый текст.
   "Милый папа. Я тут надыбала один акт провернуть, шандарахнуть чуркам по мозгам, чтобы гайки съехали. Пришли мне полведра "картошки" (взрывчатка, здесь идалее прим. Автора), один соленый огурец (гранатомет), два зеленых помидора (две тысячи баксов), и сто ложек ячменя (сто тысяч дешевых русских рублей). Все клево, кенты на мази, пруха с нами, осталось забашлять. Тезка Фу-чека".
  
  
  
  ЗАКЛАДКА
  
   Сквер проспекта всех Металлургов вечерами превращался в прогулочную площадку. Правда, народ нонешний, телевизорным мылом намыленный и рекламой пива разбавленный, сновал не так густо, как, скажем, в годы застойные, а уж тем более во времена космических взлетов Гагарина в небо, а Хрущева в экономику. Однако Юлька, имея свои цели в вечернем променаже, хотела бы, чтобы вокруг вообще никого рядом и близко не было.
   Она прошла от университетской площади до памятника у Чапая раз, другой, проверилась и приседаниями под кустики, и в зеркальца, вмонтированные как на автомобиле в дужки секретных очков, наконец, высмотрела свободную скамейку. Расположилась так, что, если кто-то и возжелает присоседиться, сможет пристроиться только с дальнего уголка и малины не испортит.
   Теперь она работала не одна. Терпение. Ее верная подруга и палочка-выручалочка. Чего-чего, а терпения в ней не то что на троих, на тридцать трех богатырей хватит, даже еще останется. Горное детство - оно, того, к другой размеренности жизни приучило.
  
  * * *
  
   Безногий пенсионер Сева Глазырик выбрал себе подходящее по возрасту и инвалидности развлечение - подсматривать в бинокль за сладкими парочками, которые не "Твикс", а которые на скамейке против его окон любят в тени кустиков посидеть. Ой, они там иногда так сидят! Нет, не в смысле, что курят, пьют или ширяются. А в самом прямом смысле. Ему, пенсику, чё в жизни осталось? Молодым не видел, так хоть в старости наглядеться, научиться, как это делать полагается. Вдруг индусы не врут, и он еще раз на землю в другом теле вернется. Уже опытным, ко всяким таким замысловатым всякостям приготовленным.
   Сегодня по его скверно-скворешному (это он сам такое название придумал!) телеканалу порнухи не покажут. Сегодня какая-то потасканная университетская одиночка скамейку заняла, разложила на ней журналы, сидит, профессорша драная, пишет чего-то. Дома ей места нету! Может, лекцию студентам готовит. Или своих мозгов не хватает, чужое перерисовывает. Журналы туда-сюда, уронит, поднимет, опять уронит. Интересно, какие у нее трусы? С дыркой на колене? С тройным начесом?
   "Ох ты, господи! Чегой-то мне непонятное. С виду посмотреть: баба-перестарок, а трусики самые молодежные, которые у их называются "одно название". Ну-ка, подруга, рожу свою покажи-ка?"
   Бздительный Сева Глазырик перевел окуляры на фэйсину мадамы и ахнул: да она в парике, и намалевана густо, а под слоем шпаклевки - ха, молодая девка. Ой, неспроста она тут пасется, неспроста. Или выслеживает своего неверного, или... А если правда "или"?
   Сева утроил внимание, даже руку из левой штанины достал и о рубашку вытер, вдруг пригодится резкость на бинокле наводить. И телефон подтянул поближе.
   Битый час наблюдал, аж бинокль от прожигающего взгляда докрасна раскалился, пальцы ожег, два раза шкура поменялась, пока не догадался сварочные рукавицы из толстого брезента надеть, а с бабой ничего не приключалось. Сидит и в журналы свои нос беспрестанно сует. Но Севу не облапошишь. Он точно знает. Если здесь спрятано "или", значит... его бдительность специально усыпляют. Но он не такой. Его больше не заманишь ни кружевными, ни в кривую полосочку! Как там у Маяковского?
  
  ...Мы, о....нисты народ плечистый!
  Нас не заманишь сиськой мясистой...
  
  
  
  СЛУЖУ С С!
  
   - Аллё! Милиция? А как мне в госбезопасность позвонить?
   - А на фига тебе? - раздались параллельно: ленивый голос в трубке и фоном скорострельный треск клавиш компьютера.
   - Важное сообщение!
   - Про заложенную бомбу?
   - Какая на фиг бомба?
   - Про которую сегодня все кому не лень названивают!
   - Нет у меня никакой бомбы!
   - Вы кто, гражданин?
   - Аноним я. И у меня сообщение государственной важности!
   - Аноним, говоришь? Посмотрим. Так, так. Твой телефон такой?
   - Ага! А как вы узнали?
   - Адрес у тебя проспект Металлургов, дом 12, квартиру сказать?
   "Ни фига себе, - подумал мокреющей спиной Сева, - во, сволочи! Пернуть спокойно нельзя, тут же услышат, анализ проведут и узнают, сколько я с утра сигарет выкурил! - Хвост его поджался, стало немного страшно за свою никчемную жизнь, а еще больше за несанкционированное наблюдение за общими скамейками, расставленными для честных граждан по всему железоименному проспекту".
   - Квартиру? Мою? Не надо, не говорите! Они подслушивают!
   - Ну ладно, Сева Глазырик, скажу я тебе телефон госбезопасности, - смилостивился на том конце дежурный мент, - только если ты им туфту втолкнешь, или шутить вздумаешь, они тебе ноги из самой этой выдернут.
   - Хи-хи-хи, - нервно заблеял Сева.
   - Ты чего, брякнутый?
   - Не-а!
   - А чего ржешь?
   - Так того, ноги они у меня долго искать будут!
   - Чего так?
   - А их мне уже тридцать два года как трамваем отрезало! Ха-ха! Мы аккурат первую мою получку после армии отмечали, ну и я того, малость не того... даже и не почувствовал.
   - Повезло.
   - Кому? Мне?
   - Нет, кагэбэшникам.
   - А им-то с какого боку?
   - Как же! Ты теперь с их номером далеко не убежишь от карающего меча революции. Записывай.
   - А, может, не надо?
   - Опоздал, дядя. Твоя синица в их клетке. 32-66-12. Дежурного номер. А если что важное, напрямую начальнику. 32-22-70!
   Первый раз в своей закатывающейся тоской и одиночеством жизни Сева звонил в КГБ. Правда, теперь контору по-другому обзывают. Но в голове Севы другое не запоминается, места для него уже нет. Запомнилось раз и до смерти грозное на три привычные буквы. Есть еще и другие знакомые и привычные всем три буквы. Но они, относясь к разряду неприличных, будучи произнесенными вслух, вызывают меньше оторопи и кошмара, чем эти. Вроде, чего проще позвонить по телефону? Нажал на аппарате шесть кнопок и нате вам, дежурный слушает. Ан нет, не так все просто. Не верите? Попробуйте, позвоните. Номер-то и у вас теперь есть, дежурный мент всем, не скрывая как государственную тайну, рассказал.
   32. Ничего страшного, у многих в Ленинском районе с таких цифр начинается. И у Севы с тридцати двух. А вот дальше... Дальше-то как раз и появляется дрожь в коленках. Вы думаете, ежли у Севы, скажем, ног нет, так и дрожи в коленях быть не может? Дудки! Дрожь, как и душа, провалившаяся в пятки, с отрезанными ногами не пропадают, они, оказывается, в башке корнями своими коренятся. И, чтобы их из башки выкорчевать, надо ее, волосатую, целиком с плеч снять, а это уже знаете чем попахивает...
   66. Это как? Всех нас за шестерок держат? Или это от магических трех шестерок вступление? Вот, мол, откуда наши ноги растут! Без нечистой силы не обходится. Отсюда и провидение, отсюда и длинные руки.
   А 12 в конце? Это как понимать? 6+6, или на тайном языке агентов "ушел в никуда", "пропал без вести" обозначает? Счас вот позвоню, а баба эта переодетая возьмет да их особо ценным законсервированным, как килька в томатном соусе, агентом окажется? И меня, в чужую государственную тайну запросто проникшего, заарестуют? А по чьему заданию следил, спросят? Признавайся! Ведь, правда, ноги выдернут. Нет их у меня? Для них разве проблема! Найдут мои родные, трамваем поперек отрезанные, из под земли достанут, грязные, червями облепленные. Вставят их мне по самую по ж... А потом и выдернут вместе с сердцем. Они могут. Они, если им шибко приспичит, и трамвай тот найдут, и у него выпытают, - он им добровольно чистосердечно признается, по чьему заданию переехал меня, пьяного, в то морозное утро, и сколько ему за эту работу фуфты стерлинговой заплатили.
   Сева не успел додумать до сильно страшного. Телефон помешал. Зазвонил, зараза, загнал и без того страхом сжавшуюся душонку в самую... ой, нет же ее, пятки-то.
   - Алло. Это Сева у телефона? - характерным голосом Мойши Абрамовича спросили у него.
   - Ага, - шепотом и сразу, чтобы чего плохого не подумали, чистосердечно признался он.
   - Ну ты чего, папаша?
   - А чего я?
   - Так это! Телефон наш взял у ментов, а сам не звонишь.
   - Дык я... это... сейчас... как раз собирался...
   - Точно собирался?
   - Ну это... честное пионерское! - выкрикнул единственную выученную в жизни клятву.
   - Ладно ты, не волнуйся шибко. Давай, звони, я жду.
   "Да, - понял Сева, - всевидящее у них око. Только подумаешь им позвонить, а они уже все про всех знают".
   Сева так переср... испугался, что уже и забыл, что номер КГБ сам выпросил в ментовке.
   Отступать было некуда.
   И, смирившись с тем, что он теперь либо 66, либо уже окончательно и бесповоротно 12 для всех родных и не очень, выложил как на духу.
   - В сквере напротив моего дома скамейка.
   - С двумя синими планками, на одной справа сучок подломлен?
   - Да. А откуда вы...
   - Не отвлекайтесь, гражданин, на лишние вопросы, продолжайте.
   - Там полчаса назад молодая девушка...
   - Да какая же она молодая? Лет сорок шесть!
   - Я тоже сначала так думал. Но когда трусики...
   - Трусики? А при чем тут трусики?
   Сева, страшно краснея, объяснил ход своих сначала наблюдений, потом умозаключений и последовавших за ними скоропалительных выводов.
   - Так, так... Трусики это того... на них мы как-то не обратили... Это меняет дело! Благодарим за бдительность, агент Глаз!
   "Агент! Ни хрена себе, три лысых через дырявое коромысло! Он уже их! И в штате и на довольствии. Вот тебе и 66! Теперь попробуй кто сунься! Он, Сева Глазырик, агент! Спаситель отечества и своей драной задницы! Это вам не пуп грязными лапами... Это... это... Интересно, а звание ему дадут? Если он в яблочко с этой, которая там, в трусиках... Его же и наградить могут... к пенсии сколь-нибудь... и похоронят потом как своего... с салютом... или нет, они своих тихо хоронят, чтобы никто не знал".
   Сердце Севы увеличилось в размерах в два раза, моментально переполнило инвалида изнутри и, чтобы не взорваться и не запачкать выцветшие обои в своей давно не ремонтированной комнате, он радостно выпалил:
   - Служу Советскому Союзу!
   И тут же умер от переполнившего его счастья.
   До следующего утра.
   А утром, приняв дежурство, забыл про завтрак, обед и прочие естественные надобности, старательно наблюдал за своими новыми коллегами.
   Кагэбэшникам нужно было незаметно для посторонних, тех, которые все замечают, потому как это им адресована закладка, прочитать ее и, по возможности, расшифровать, не нарушая тайности одних и секретности других. Они, в силу своей беспримерной подготовленности и крайне тонкой сообразительности, пригнали большой кран, переместили скамейку на грузовую платформу, где десяток специалистов оперативно принялся за изучение закладки. А, чтобы оправдать свои неординарные действия, дружно заасфальтировали пятачок под скамейкой, заботливо рассудив: придет шпион для съема закладки, посмотрит - асфальт. Обрадуется - следов его пребывания на асфальте не останется. Вот на траве да - наследил бы!. Поблагодарит заботливых комитетчиков, потеряет бдительность, спокойно возьмет то, что ему предназначено, а его тут и того, на крючок, в смысле что сфотографируют и идентифицируют, а, может быть, и сразу опознают.
  
  
  
  ИНСТИНКТ
  
   Разведчики в силу своей профессии, вынуждены уподобливаться кискам и собакам. Не в смысле, что где хотят, там и... А в смысле, что спят урывками, постоянно просыпаются и прислушиваются: не пришел ли курьер, не принес ли задержанную за полгода зарплату, запасные батарейки для плеера или новый пароль.
   Среди ночи Юльку разбудил телефонный звонок.
   - Алло, - не разлепляя глаз, прошептала она в трубку.
   - Чё алло? Не слышишь, дура, это в дверь тебе звонят! - ритмично, как стихотворение, процитировали на том конце провода.
   Продрав теперь уже лишенные сна глаза, она подошла к двери.
   - Кто там? - спросила сердито.
   - Ты чё, дурочка? Рехнулась? Это телефон звонит, - тот же голос из-за двери процитировал вторую строчку стихотворения.
   Она поняла все.
   Обложили.
   Скоро брать придут.
   Телефон уже их, телеграф наверняка взят. Вокзал, аэропорт и входная дверь квартиры заблокированы. Интересно, а канализация тоже занята? Может, еще успеет смыться, если бачок полный?
   Попыталась - голова прошла, а остальное, которое шире, не лезет. Да, перекрыли все пути отхода.
   Не включая света и даже газа под чайником, - все равно угощать некого, да и печенья вчера последний килограмм перед сном съела, - спряталась на кровать и притворилась мышкой.
   В разведшколе ей говорили, что в минуты крайней опасности можно за короткие секунды увидеть всю свою жизнь как бы со стороны, оценить и даже что-то суметь исправить. Она попробовала и правда! получилось.
   В одно мгновение перед глазами диафильмом на ускоренной перемотке промелькнули картинки прожженной беспощадным южным солнцем несчастной родины. Ее топчут сапогами и босыми лапами все, кому не лень болтаться без дела по горным развалам, где и посмотреть-то не на что, и пожевать-то некого.
   Бедный кишлак приютился у подножия покрытых вечными снегами гор. Низкие хибарки из глины, соломы и навоза не выстроились улицами и переулками, а, подчиняясь воле случая, как зерна пшеницы, брошенные рукой дехканина в теплую землю - где густо, где пусто, образовали маленький мирок первобытнообщинного, но такого родного строя. Здесь Юлька, тогда еще Гюльшат, и еще бесконечно много других детей непонятно для чего родились, и даже, как ни старалась природа исправить собственную ошибку и поскорее прибрать их назад, некоторые сумели все-таки вырасти.
   Больше всего в детстве им нравилось ковырять худеньким пальчиком стены тех лачуг, при постройке которых навоза не жалели, от души намешивали, - глина получалась намного сытнее и вкуснее.
   Часто в видениях являлась ей старая сакля в центре аула. В любом другом ауле других стран и народов на центральной площади памятник какому-нибудь мужику ставят, когда пешему, когда на лошади, когда рядом с ослом. У них в кишлаке главный памятник - эта сакля. Высохшая от солнца и ветра, побелевшая от времени, она никогда не одевалась ни шершавой корой, ни веселой листвой. В праздник возрождения ее крючковатые ветви украшали цветными ленточками: - подвязывали и загадывали заранее несбыточные желания. Во все остальные дни она служила мостом по переходу из этой, плохой жизни, в ту, хорошую.
   Любой каждый, кому есть было больше нечего, попросить не у кого, а своровать уже негде, мог спокойно и совершенно бесплатно стать плодом на огромном дереве. Повисит немного, поскучает: люди походят мимо, посмотрят, прикинут - а надобен ли в хозяйстве лишний работник, а за столом лишний рот? Хоть справа налево, хоть слева направо, выходит что сгодится. Тогда веревку обрежут, а недавний плод с дерева покормят. А который, бывает, никому не нужен, такой подольше повисит. Но все равно потом и его снимут, и ему веревку обрежут, и его в землю закопают. Нечего зря на дереве болтаться, нечего зря чужое место занимать. Дерево одно на всю округу, и очередь к нему никогда не иссякнет.
   Знала Гюльшат, какая судьба ей уготована была. Лет в тринадцать, если раньше не умрет, повесили бы и ее на отдельную, на невестину ветвь дерева. Возьмет кто в жены, позарится на дохлятину да бесприданницу - нарожает она тому штук двадцать или, если сдюжит, тридцать маленьких очередников к волшебному дереву. Не возьмет никто... Некоторые по три года висели, пока не высыхали, как мухи в паутине...
   Благодаря счастливой случайности, впрочем, если вы не верите в счастливые случайности, то я вас вынужден разочаровать. Придется вам изменить собственным принципам и в одну просто взять и, не веря, поверить. Так вот, хотите верьте, не хотите, тем более верьте, если бы не эта самая случайность, Гюльшат бы не смогла перешагнуть через тринадцатилетний возраст, и не попала бы тогда в поле нашего зрения, а, следовательно, и героиней романа она бы не стала. А стала бы другая, в которую вы, которые не верите, все равно бы не поверили. Это как Фрося Бурлакова из кино про "Приходите завтра" лотерейные дела критиковала: "Ни за что не выиграть. Мы купили один билет и не выиграли". Мол, раз мы не выиграли, и никто не выигрывает. Мол, раз мы не верим в счастливые случайности, их и не бывает. Ни в кино, ни в книгах. А уж в жизни так вообще неоткуда взяться.
   Но вернемся к Гульшат. В их прожженной солнцем пустыне взрослеют рано и на войну, равно как и в КГБ, ну это я сразу перевел их органы на наши, чтобы понятно было, - правильного названия у их органов все равно нет, каждый отряд пуштунов, талибов или душманов на свой лад их кличет, попадают с сопливого детства.
   Так вот, в тринадцать лет призвали девочку от невестиной ветви к израненному телу геройского папаньки. Прижал он ее к сочащейся острыми пулями и целиком неразорвавшимися гранатами груди, и наказал. Не ремнем, не палкой. Наказал, в смысле, что наказ дал, последнее, так сказать, желание, которое все равно никто не выполняет, только делает вид, что слушает как приказ.
   - Я, - говорит, - всю свою жизнь убогую по горам скакал, как горный козел, у которого в одно место шило вставлено. Воевал со всеми, кто на пути попадался, а на хрена воевал, до сих пор не знаю. Потому как неграмотный я, марксизьму-ленинизьму с анахренизьмами не обучен. Политически, значит, и со всех остальных сторон стерилизованный. Хочу я, - говорит, - доченька, передать тебе все свое богатство. На вот, возьми. Эта палка не просто палка, - это ружье твоего пра-пра- и еще раз прадедушки. Береги его. Оно уже лет сто как не стреляет, патронов к нему нет, кремень братья-душманы в зажигалку сперли, а курок я вместо крючка дома приспособил, хотел мамку твою повесить, да пожалел крючок, вдруг сломается. Но воевать и с этим ружьем можно. Надо только во время выстрела громко крикнуть: "Ба-бах" и камень кидать. Лучше мимо, а то попадешь ненароком, разозлишь хорошего человека, догонит, чего-нибудь надерет.
   А еще вот пистолет тебе, я его сам в горах нашел. У всех спрашивал: и у наших, и у чужих, - никто не сознался, что его штука. Пользуйся им, но если хозяина найдешь, отдай ему и скажи, что мы его не обижали, гвозди им не забивали, орехи не кололи. Жил он всегда в тепле - у меня за пазухой, не скучал, я ему всю свою жизнь рассказал, и про вас он знает.
   А еще, - папанька перешел на еле различимый шепот, видать какая-то одна из неразорвавшихся гранат близко к сердцу подошла и взрываться приготовилась, - плюнь ты на всех своих родственников, доченька. Если о них думать будешь, зачахнешь тут, как сакля наша. Притворись, что ты, как и отец твой, от безысходности наипоследний идиотский патриот, карабкайся вверх, выучись на кого-нибудь и мотай подальше от этих гор. Мне больше радости будет знать там, на небесах, что хоть один мной понапрасну заделанный ребенок ест нормальную человеческую пищу три раза на дню, одевается в красивые одежды, моется иногда горячей водой и спит не на холодных камнях, укрывшись звездным небом, а в удобной кровати, под пуховым одеялом, на чьей-то заботливой руке. Даешь слово послушаться меня?
   - Даю, - прошептала Гюльшат.
   Тогда папанька подозвал другого бородатого душмана и сказал ему:
   - Дочь моя встает на тропу войны с неверными. Отправь ее учиться в хорошую школу языкам, манерам, подрывному делу и прочей разной чебурде. Помнишь, у тебя Абдулла просил пару смышленышей?
   - Все сделаю, отец.
   - Проследи, чтобы выучилась как положено. И зашли к врагам нашим. Там думают, что мы дикие, все еще женщину за человека не считаем. И не ждут от нас солдат женского рода. Она одна сотни бойцов стоить будет. А я с неба прослежу. И за тобой. И за ней.
  
  
  
  ДУЭЛЬ
  
   На "Малом Арбате" Юлька устроилась торговать морожеными колготками. Это не новый сверхприбыльный товар. Просто на ларьке написано, что он "Мороженное", а продают в нем, для конспирации, колготки, натянутые на папьемашевые обрубки ног.
   На одну неделю устроилась.
   Так было надо.
   Любимой партии и правительству.
   И лично ей. Потому как приснился ей ночью этот нехороший сон.
   А сны, особенно когда они такие нехорошие, лишними не бывают.
   Поняла она, что папанька ее предупреждает с неба: "Берегись, дочка"!
   И она берегется.
   Уже который час.
   Мужика с биноклей по отсветам стекол засекла, рассмотрела, попробовала на зубок и пополам раскусила.
   "Посмотрим, кто кого перехитрит", - промолчала она и глазки хитрые в ухмылке до ушей расползлись.
  
  * * *
   Весь личный расчет городского отдела КГБ - будем, для простоты, именовать эту организацию по старому, во-первых, так привычней, во-вторых, для подстраховки: захотят нынешние контрики - фээсбэшники, привлечь нас за клевету на их органы, а мы им скажем, что это не про вас, это про те органы, которые уже и не органы, а так, анахренизм один, а про вас мы ничего! плохого сказать не можем, потому как и вообще видеть вас на страницах нашего романа не хотим. Имеем право. Авторское. И хорошего говорить не будем. Так, на всякий случай. Повторюсь, весь личный расчет городского отдела КГБ встал.
   На оперативное дежурство.
   На поимку шпиона.
   Для усиления местных из областного центра по безналичному расчету перечислили еще полбатальона.
   Сухим пайком.
   В противогазах.
   Одинакового роста.
   Одинакового веса, в одинаковых пиджаках и тапочках. Почти близнецы. Для обеспечения скрытного вездесущего и круговосуточного наблюдения во все четыре стороны от запеленгованной безногим, но глазастым агентом скамьи.
   В порядке шефской помощи и для усиленного материального обеспечения, в смысле пожрать, в тесную комнатку агента Глаза запихали восемь служебных собак и три сторожевых козы, при них на поводках собаководы и с собственным стогом душистого сена козлодои.
   Всех вон сколько, а Юлька одна.
   В своем ларьке.
   Торгует колготками. И фотографирует. И планы строит. Кажись, всех вычислила. Даже тех, которые сухим пайком, одинаковые, из областного центра. Уже повторяться стали. И машин у них не так уж много. И рожи специфические. И рации все на одну волну настроены. На ее волну. Юлька слушает их. А они ее не слушают. Потому как они обеспечивают и все время друг перед дружкой отчитываются. Это они нарочно так делают, чтобы потом, когда вдруг сорвется или провалится, был кто-то, кому все наперегонки докладывали, а он неумело оперативной информацией распорядился и вовремя нужную команду другим не отдал, или пожадничал, мол, одному мало, или... словом себя, свою ... не обезопасил. И ему за это по самые по... короче, приказ на несоответствие, выход без пособия, минус одна звездочка. И путевка на курорт одним женским органом накрылась.
   А Юлька никому не докладывает. С собой можно и без докладов общаться. Только фотоаппарат, замаскированный под муляж мороженного в шоколаде тихо пощелкивает, да видеокамера, спрятанная в большой палец папьемашовой ноги в ажурном чулке отмеривает метры сверхтонкой особочувствительной к врагам нации пленки.
   У оперативников наступило время оперативного успокоения - трое суток пустышку тянут, аж губы опухли и горелой резиной провоняли, а на языке от докладов мозоли в кулак величиной.
   У Юльки же наоборот, наступило время активных действий.
   Заняв с самого со с ранья рабочее место в арендованном по липовым документам ларьке, она первым делом закрыла плотными плюшевыми шторами окна, вторым делом обрядилась в обшитые брезентом ватные штаны и фуфайку, и третьим делом открыла дверь потайного холодильника с двойным наваром.
   Рыженький песик известной в России породы "двортерьер" выглядел совсем не сильно обиженным за долгое пребывание на холоде. И то сказать - всего часть вечера, короткая летняя ночь и уже тебе утро. Юлька вон на "холоде" пять плюс два? Ага, седьмой век, и ничего, не кусается. Вот и песик облизал хозяйке ласковые руки, сказал: - "Ну чего ты! Жарко же, раздевайся давай". Получил устные наставления, выслушал последние инструкции и был выпущен на свободу.
   Не поддающимися просчетам и заблаговременной пеленгации собачьими кругами двинулся по скверику. Поднял, где отмечено, лапу, понюхал, где положено другими, нырнул под скамейку с двумя синими планками и от той, в которой сучок, а в сучке закладка, оторвал чего-то. И, обремененный добычей, рванул наутек, через кусты, огороды, проходные дворы.
   Весь кодлан оперов и не только, оторопел. Они ждали кого угодно, но на двух ногах. А тут. Надо же, ежли им уже и собаки верно служат, это ж какую такую сеть они у нас в стране разработали? Это ж конец всем устоям! Это ж надо всю страну им в штат, а бюджет однозначно на нужды спецслужб переориентировать!
   И, только собрав два совещания, доложив генералу в область и еще большему генералу в столицу, получили разрешение на корректировку плана, - кинулись преследовать собачку. А собачка того, убегла. Хорошо, догадались ее сфотографировать. Тут же напечатали в газете, пообещали премию в рублях.
   Двортерьер узнал, сколько за его голову дают, перевел в мясокилометры, даже если в магазине покупать, где костей больше, а цена выше, получилось - до конца жизни, и наследникам кой-чего перепадет, - пришел и сдался добровольно. А на допросе признался, что спер он из-под скамейки приклеенный на жвачку кусок протухшей колбасы, а закладку с запиской не тронул, она лежит, где лежала.
   Взяли у барбоса вовремя подоспевший анализ на колбасу, проверили показания - все в цвет. Поняли, что малость лопухнулись, порядочно перед хитрым врагом шпионской национальности раскрылись. И еще больше ослабили бдительность.
   Прямо из горла.
   Теперь уже с горя.
   А Юлька опять молчит и новую подлянку готовит.
   Помните веселую детскую считалочку из пионерлагерного счастливого детства?
  
  Маленький мальчик нашел пулемет,
  Больше в деревне никто не живет...
  
   Вот и у нас есть свой маленький мальчик. Послушайте про него.
   Маленький мальчик, "случайно играя рядом", нашел закладку, попробовал на зуб - несъедобная. Поиграл, поиграл, и бросил ее в урну.
   А урна на газоне стоит.
   А газон в пятидесяти метрах от заветной скамейки.
   Все внимание внутренних, совершенно безопасных своей бесполезностью органов переместилось через дорогу. Половину суток и еще полчаса шла передислокация позиций. Пока сами переместились, пока всю технику с фото и видео барахлом из прошлого тысячелетия настроили на новые короткой длины волны, солнце не дождалось и село. Нет, не на нары, это же Солнце! за горизонт село, до следующего утра.
   Первым высказал интерес к интересующему всех объекту грязный бомж . Ввечеру, проходя мимо, он безжалостно пнул стоптанным лаптем по урне.
   Все засадошные, это не которым засадили, а которые в засаде сами сидят, враз оживились, мысленно произнесли в особо нечувствительные к эмоциям и нецензурным выражениям микрофоны специально разученную фразу: "Есть контакт". Чем мгновенно пробудили от сонного бдения не меньше сотни разновеликих начальников в погонах и, поскольку час уже поздний, в большинстве своем без штанов и в чужих, назовем их конспиративными, кроватях.
   Бомж был из бичей . Урна своим недовольным гудением сказала ученому бомжу, что из алюминия сделана и стоит... короче, на пару бутылок хватит. А где работают без перерыва на обед и сон скупщики цветнины, даже собаки знают, не в пример ментам.
   И поволок.
   Урну.
   И длинный хвост, состоящий из множества двуногих и четвероногих, а так же три козы и стог сена, уводя их с уютного зеленого газона в промышленный левобережный закуток. Замыкали процессию два грузовика с аппаратурой и автобус "Икарус" с родственниками оперов и горячим обедом на ужин.
   Вышла тут из ларька Юлька, страшно одинокая, всеми соглядатаями враз покинутая, подняла с газона закладку и, никем не преследуемая, никому на фиг ненужная, пришла домой и расшифровала адресованное ей ответное сообщение.
   Урна, которую спер бомж, была с хитрым дном. А точнее, с дыркой в дне. Когда это выяснилось, некоторые, которых ловили, уже сладко спали.
  
  
  НУ, ПРЯМ, КИНО!
  
   Утром Юлька проявила во-первых недюжинный аппетит, во-вторых микропленки, в-третьих татуировку с другой половинки, потому как день был нечетный. И написала подробное сообщение. А потом привычным путем, через многочисленных верных родному революционному движению базарных торговцев, все фото и видео документы Юлька переправила в Центр. Пусть знают, в каких условиях работает их агент и гордятся им, пока он еще живой.
   Сообщение из Центра она получила быстрее, чем ожидала. Получила новым, совершенно неожиданным, заранее не оговоренным маршрутом доставки.
   Вездесующие телевизионщики надыбали клевый материал о провале русских спецслужб. Любят журналюги нелюбимых кагэбэшников с любовью по любимым местам попинать, ну хлебом их не корми! А уж комментарии какие! А заголовки! И про пощечину, и про обделанные штаны, и про морду, которой в... да во все подряд! Обозвали материал эксклюзивным, забыв сказать доверчивым телезрителям, что его, материал этот, крутят по всем мировым каналам сутками так же громко, как когда-то про две взорванные башни крутили. И еще называют самым рейтинговым мировым фильмом!
   А в материале том говорится и показывается, как крупнейший и сверхвсякомеры засекреченный агент талибской разведки один, без помощи воюющего промежду собой государства, водит за нос пачками сконцентрированную в одном месте русскую контрразведку. И не просто водит, а нате, смотрите, как он это делает в конкретной стране, в конкретном городе, и даже на конкретной до квадратного метра обозначенной территории.
   Чтобы не рассекретить своего агента, Цент пошел на некоторые хитрости. Якобы, материал снимал русский оператор, который продал его, гад, за сто миллионов чего-то, но имени его они не скажут, потому как опасаются за его гадскую жизнь. Ну и день позора назвали другой, в который Юлька имела стопроцентное алиби. А то, что по экрану беспрерывно шастает строка с датой и временем съемки, так это ж думать надо и гадать, а что там за цифирки? Может быть они стоимость пленки в переводе на национальную валюту отсчитывают? Да когда думать, когда гадать, если воевать надо? Вон другие талибы прознали про нашу славу и хотят ее себе забрать, - уже агенту нашему звание трижды героя и восемь разных орденов пообещали, если признается на допросе, что она их агент, и назовет русским имя их полевого командира Бешара, а то его никто не знает, никто не боится. И "Дядя Сэм" денег на борьбу против американцев ему не дает совсем. Обидно, да! Доллары самим рисовать приходится. На обрывках газет. Плохо получается, да. За такие доллары на базаре только прошлогоднюю солому от подгнившего гороха и купишь. А больше ничего. Говорят, почему на ваших долларах вместо президента ишак нарисован? Здрасте вам! Самолично слышали, как Усама говорил Бен Ладену: "Америкой правит длинноухий ишак! И мы надерем ему уши!"
   Дух мятежного народа после просмотра фильмы сильно так начал укрепляться. Когда успели, одному ихнему аллаху известно, но сняли семнадцать мгновенных серий документального кино про Юльку, ну то есть про Гюльшат. И кишлак их показали - вот она девочкой кривоногой бегает, стену пальчиком ковыряет. И саклю, на которой до сих пор некоторые годами висят, сушатся. И даже куклу, сделанную из ослиного хвоста нашли и на весь мир как ноу-хау продемонстрировали, пообещали ею немедленно с рынка худосочную Барби вытеснить и миллиарды долларов для страны заработать. И все это на Юльку списать. Вот, мол, откуда Гюльшат родом, с самых простых нижних низов, а как взлетела!
   И на патриотизм давай давить!
   И на идею национального возрождения!
   "Да мы, если все как один, смело и под руководством, еще не туда забрести можем! Вот посмотрите! Как ни велика Россия, а нет у нее идеи, нет бога в голове, а царя в государстве, и чахнет, бедненькая, день ото дня. И еще сильнее зачахнет, и запросится в состав великого государства Афганистан. А все почему? А потому, что, если верить их журналюгам, так нет в стране ни единого героя, и равняться им, бедным русским, не на кого, пример брать не с кого, куда идти - неведомо. А мы! Да у нас каждый, который пока еще не мы, наигеморойный герой. Вот и выходит, если мы с идеей, то впереди всех, а они без идеи и в хвосте у нашего ишака!"
   Утром вместо завтрака, в полдень вместо обеда, вечером вместо ужина по всем каналам национального телевидения показывали фильм о героической девочке Гюльшат, ее счастливом и трудном детстве, о непримиримой борьбе. А документальные кадры, переданные Юлькой, наполняли сердце каждого земляка гордостью - одна девушка, если она любит родину, может сотню врагов оставить с носом.
   Фильма, конечно, хорошо подняла национальный кишлачный дух, сыграла заметную роль в деле перевоспитания отступившейся и окончательно отупившейся молодежи. Но только глупому не удалось бы вычислить последствия для действующего агента. Ведь ясно же, в каком городе, в какой стране России велась съемка, из какого киоска фотографировали русских контрразведчиков. И, если в Центре Юлькином имели свои планы, показывая кино, самой Юльке пришлось ломать их планы, спасая скоропалительно свою ... с татуировками... чтобы не попасть вместе с ней в лапы, которые она же и оставила с носом.
   Она быстренько придумала, потом осуществила три громких дела.
   Сначала вымыла весь киоск внутри и снаружи с хлоркой, чтобы запахи всякие собаки взять не могли. Перчиком посыпала. Стекла и все, что умеет отпечатки пальцев хранить, протерла с хорошим стеклоочистителем.
   Договор аренды, который она подписала от имени, высосанного из пальца, порвала, кусочки разделила на много равных частей и подарила прохожим, предварительно засунув в предупредительно испеченные пирожки. Для чего? А если захотят потом опера восстановить полный текст, много неизвестных желудков обыскать придется.
   Шарика, который колбасу из-под скамейки спер, отправила в командировку в деревню. А в завершении операции по уничтожению следов оставила в киоске пластмассовый тазик, налила в него ведро бензина, тряпок разных набросала, а в центр свечку воткнула и подожгла. Она точно рассчитала: свечка гореть будет два часа семьдесят минут, за это время она уедет далеко и алиби себе обеспечит.
   Юлька и ранее немного догадывалась о великих умственных и организаторских способностях тех, которые всегда в Центре, где и сидят. Когда же ее так гениально подставили, она поклялась, - если выкрутится и ее не заарестуют, полностью поменяет тактику своей работы, ну не совсем работы, а только той ее части, которая шпионско-разведывательно-террористической деятельностью называется. У нее уже и план готов, и агентура набрана.
   "Ну а как заарестуют?"
   И здесь ничего страшного. Она уже готова перейти на другую сторону, только бы пригласили.
   "А вдруг у них в штате свободной ставки нет, или принимают только по совместительству, на гонорар?"
   Все равно готова. Для нее главное - не деньги, а то количество их, которое у недалекой родины выбить под себя сумеет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Г Л А В А 4 безглавая
  
  
  
  Who li they такие
  
  (продолжение - ЛЕХА)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ОТСТОЙНИК
  
   Рюмочная магазина "Малахит", именуемая в народе просто и сердечно "отстойник", собирала по вечерам за своими столиками всю окрестную алкашню. Меткое словечко в устах посетителей магазина имело несколько смысловых корней. Уничижительный смысл в чисто техническое слово вкладывали те, кто сам к рюмочной отношения не имел и услугами ее не пользовался. Опять же, из-за контингента, который здесь тусовался с раннего утра и до закрытия, и даже после того, как двери магазина надежно отсекали заветный уголок от его завсегда неуспокоенной клиентуры. Еще долго гундящая и пошатывающаяся толпа, любовно и уважительно по доброй сотне раз перецеловавшись промежду собой, как бывшие члены политбюры, не смела расстаться.
   Другой смысл имелся у самих алкашей. Смысл чисто прикладной. Отстойник от слова отстоять. Стульев в рюмочной не было, высокие столики на гнутых ножках из металлического прутка в количестве пяти штук, за каждым спокойно могут стоять, пока не набрались, - да хоть сколько, хоть десять, только кружок поширше да тянуться подальше. А вот если уже набрались, и пьяным рылом в тарелку, тогда и четверым тесно, хотя и здесь вполне демократично и любому доступно. Ни фамилии не спросят, ни возраста. Достаточно настрелять у прохожих десятку или насшибать по кустам пустых бутылок, которые тут же у магазина и обменивали на мелочь, и ты встречен широкозадой Тоськой с примерно такой же улыбкой на круглом луноподобном лице. "Кормильцы", - ласково и за глаза называла она обитателей отстойника. И то правда. С каждого принятого червонца один малюсенький рубль законно шел в ее собственный, ни директору, ни налоговой, ни даже сожителю Кольке не подотчетный карман. Всех местных знала поименно, про многих могла рассказать больше, чем они о себе ведали. Были среди постоянных особо доверенные, кому она спокойно наливала сто грамм в долг, никогда не записывала, полагалась на собственную память и честность алкашного народа, знала, в следующий раз придет, перво-наперво должок вручит с извинениями и благодарностями, ну и, как без этого, примет свои законно душой востребованные. Эти же, постоянные и особо доверенные, за порядком добровольно-осознанно наблюдали: в любую минуту совершенно бескорыстно на подмогу придут, конфликт погасят и с баламута за успокоение обязательно поимеют.
   Пытались рюмочной и другие названия дать, в надежде, что за лучшее премируют или хотя бы авторское свидетельство вручат. Были варианты типа: "Зверинец", "В мире животных", "У Тоськиной соски", и даже "Соски у Тоськи", но они, слишком прямолинейные, одинаково оскорбляли утонченный слух и той и другой стороны, и затерялись в пыльных архивах как заслуженно неизбранные.
   Высокий худощавый мужчина в кожаной кепке с откидными клапанами, в серой поношенной ветровке, толстых роговых очках и с пышными усами, явно великоватыми для его молодого возраста, долго стоял возле книжного киоска, приткнувшегося к центральной колонне. Он пытался просматривать атлас автомобильных дорог, бесцельно открывал случайные страницы и нагибал голову, но глаза его изучающе блуждали по колоритным фигурам многочисленных тоськиных клиентов.
   Время быстро приближалось к закрытию магазина.
   - Мужчина в усах! Вы будете покупать, или вам тут в читальном зале? - специфический говор соответствовал специфичности профиля книготорговки второго пенсионного возраста.
   Усатый попытался пропустить вопрос мимо ушей. Ему явно не хотелось привлекать к себе незаслуженного внимания. Но его молчаливое, а, следовательно, покорное вжимание головы глубже в плечи только раззадорило смелую киоскершу.
   - Я вам, вам говорью, молодой человек. Не делайте виды, что не понимаете, о чем я. Думаете, если у вас усы приклеены и под кепкой женский парик, так вам тут и стоять бесплатно пускай? Если вам около меня надо, так купите чего-нибудь и стойте хоть с ногами, - голос торговки децибел за децибелом набирал обороты.
   Еще чуть-чуть и на него начнут обращать внимание не только скучающие продавцы хлебного и колбасного отделов, но и те, которым он не собирался раньше времени светиться.
   Усатый протянул атлас крикливой бабке, нагнулся над ней, подавшейся к нему с протянутой рукой.
   - Глохни, сука, - прошипел со свистом, - урою! - А, когда до старой дошел страшный смысл сказанного, она густо покраснела и уронила до живота нижнюю челюсть, набирая дармовую порцию общего воздуха для последнего в своей жизни вздоха, он сказал то, чего ему, это он потом осознал, не стоило бы говорить. - Я из КГБ. Поняла?
   Бабка поняла. Поняла, что ни убивать, ни грабить не будут: перед ней не опасный бандюка и не жадный рэкетир, а человек свой, безобидный, правильно-государственный. Челюсть вернулась на свое законное место, но только на малое мгновение, только чтобы достичь готовности отрапортовать о достигнутых успехах.
   - А что ж вы, а не серчайте. Так бы и сказали сразу, что из кагэбэ! Я ж разве ж не понимаю! - децибел в голосе стало вдвое больше, чем было допреж. Уже не только скучающие продавщицы хлебного и молочного отделов прислушивались, из подсобки повылазили техничка со шваброй, готовая ежеминутно прийти на помощь вместе с ведром, пьяный грузчик, для равновесия придерживающий телегу о четырех колесах. - Кагэбэ мы завсегда! Стойте, сколь вам угодно, раз у вас работа такая. Я вас могу и к себе за прилавок пустить, и стульчик вот вам, пожалуйста. На стульчике не устанете. А вы за кем, за Тоськой следите, или за кем-то из этих? - красноречивый кивок в сторону столиков. - А вы знаете, у меня ведь тоже ж родственник служил в кагэбэ. Зина! - крикнула через весь магазин. - Ты помнишь Семена Марковича? Он же у них, - ткнула корявым пальцем в молодого человека, - в кагэбэ работал. Только тогда они ОГПУ назывались. Ой, скажу я вам, сколько он врагов разоблачил. Опасная у вас работа, а вы еще такой молодой, прямо жалко всего. Женатый? Нет? Так давайте я вас за Софочку сосватаю. Софочка у нас девушка на все сто. Вы завтра так же вечером приходите сюда следить, я вас за ширмочкой спрячу, я вот здесь в уголке для вас специально ширмочку повешу. А Софочку приглашу, вы и познакомитесь.
   Глаза молодого человека устали бесполезно сверкать и посылать громы и молнии. Весь выпущенный боезапас рикошетил, отлетал в никуда от крепкого панциря бабкиной тупоголовости.
   - Вы своей болтовней сорвали важную государственную операцию, - попытался утихомирить он старуху. - Я подожду вас в машине. Через пять минут с вещами на выход, - бросил он жестко и быстро убежал из магазина.
   - А я чего? Я ж вам завсегда помогать хочу, - неслось ему вслед. - Я ж у Семен Марковича на связи, пока он еще был. И вам пожалуйста. Вы только скажите. Зачем эти не по-нашему пять минут? Пять минут! Молодой человек, который из ка-гэ-бэ! А за вещами домой надо, я ж не знала, с собой не взяла. Я старая женщина, я бегать никак не умею теперь.
   Еще не иссякло красноречие старой торговки, а пышные усы скомкано пылились в кармане, придавленные сверху кепкой и женским париком. В искусственных волосах бездарно запутались очки в роговой оправе.
  
  
  
  ВТОРАЯ ПОПЫТКА
  
   Из-за уснувшего киоска мороженщика вышел, припрыгивая, спортсмен в вязаной голубой шапочке с белыми буквами "ADIDAS". Вместо ветровки на нем свитер нежной верблюжьей шерсти, варежки из ангорского кролика и коньки-снегурки через плечо.
   В магазине книжная работорговка продолжала рассказывать всем про героического Семена Марковича и свои забытые дома вещи.
   Парень с коньками и без пышных усов купил для маскировки булку хлеба и попросил взвесить по сто грамм разных дешевых конфет к чаю. Зеркало витрины давало хороший обзор Тоськиного закутка. Все алкаши на своих законных местах, но, что отрадно, на месте и тот, которого он так старательно пас.
   - Ай как хорошо, товарищ из кагэбэ! - разнеслось по всему магазину. - Вы вернулись успокоить бедную невиноватую старуху! Да не прячьтесь вы! Я вас сразу узнала! Вы ж парик сняли, усы отклеили, зачем вам они? Вы ж вон какие видные, просто красавец с лица без этих маскировочных причиндалов. И шапочку поменяли, от сё правильно, та кепка совсем вам нейшла. А ботиночки-то вы оставили, поленились поменять, ботиночки ваши я сразу признала. У меня глаз! Ваши коллеги ценили. Вы бы меня спросили, я бы вам помогла переодеться, ни одна свинья не узнала бы! Так вы меня уже простили? Мне уже не собираться? А то скажите, я мигом, могу и без вещей, позвоню только, Софочка и принесет. Зараз я вас с ней и познакомлю.
   Уже не только два продавца, техничка и грузчик изучали живого работника внутренних обезопасенных органов. Все местные алкаши дружно занимались демаскировкой и провалом важной операции.
   Первая часть задания была бездарно загублена. Спасти свою репутацию честного человека, никак не связанного с тем органом, которым его поминали мужики всуе, можно было только совершенно неординарным шагом.
   - Больная? - спросил он как можно задушевнее у молоденькой продавщицы хлебного отдела, отчего ее сердце, слегка присыпанное сухарями, вздрогнуло. - Как вы за целый день устаете, наверное, - сочувствующая улыбка и многообещающий кивок головы.
   - Ой, и не говорите, - заалели мозолистые пятки. - Она когда тихая, а когда не уймется. А вы не слушайте. Завтра приходите. И не стесняйтесь, что из кагэбэ. У меня соседка проституткой каждый день работает и ничего, не стесняется. Даже больше моего зарабатывает. Аж завидно, порой, бывает.
  - Так пошли бы с ней на пару.
   - Ой, вы что такое говорите? - надулась продавщица, отводя в сторону погрустневшие от обиды глаза. - С моими габаритами? - она погладила себя по неохватным бедрам руками, более похожими на вареную колбасу в натуральной кожно-волосистой оболочке.
   - Очень даже на любителя, - обнадежил он.
   - Я ж в машине не повернусь как надо, - раскрыла Зина истинную причину своего искреннего погруснения.
   - У вас будет своя специализация - автобусы и самосвалы, - подсказал он, живо представив ее легко умещающейся в общественном транспорте, особенно в кузове самосвала на горе щебня или песка с бутылкой в одной руке и с батоном в другой. А вокруг веселые алкаши из отстойника.
   И тут его осенило.
   Операция, которую он считал бездарно проваленной, нашла достойное гениальнейшее продолжение.
   Под прицелом тридцати пяти нацеленных на него глаз (тридцать шестой и еще четыре в разных частях зала были закрыты по причине наличия на их месте фиолетово-сине-грязного фуфла у кого в полщеки, у кого и более), он подошел к прилавку Тоськи и громко заказал.
   - Три бутылки сногсшибающего "Казака" и пачку мухобойной "Примы".
   Это был пароль, произнесенный для того, кто его должен услышать. Но это были и вполне оправданные в магазине слова, для непосвященного слуха совсем безобидные. И, тем не менее, каждое сердце обитателя отстойника, услышав их, сладостно вздрогнуло, а каждое горло перехватило, отчего двое истерически закашлялись, а третий, самый слабый, поперхнувшись собственной слюной, мгновенно умер на месте.
   Спрятав заветные бутылки в разом оттопырившиеся карманы, молодой человек из кагэбэ подошел к притихшему столику номер один, состроил физию затюканного всеми на свете человечка, и сказал на ухо тому, которого он так долго пас.
   - Душа выпить просит, праздник пришел, а дома теща грозная, - доверительно сообщил громким полушепотом как лучшему другу.
   В головах близстоящих и даже близлежащих, отяжелевших и затуманенных, быстро выстроились логические цепочки дальнейшего развития событий. Три бутылки по поллитра на нос - это когда делится на три носа. Если по полному граненому стакану - выйдет на шесть паек. Если по сто грамм, то вполне можно сесть на хвоста, прикинувшись другом того друга, который друг хозяина фатеры, к которому набивается на хату этот фраер.
   Не прошло и пяти минут упорных размышлений, как в нужном пересохшем горле раскатисто пробулькало.
   - Пойдем ко мне.
   Фраза эта легла бальзамом на отчаявшуюся было душу.
   Прежде чем молодой человек из кагэбэ успел сделать полуоборот к двери, цепкие руки помогли ему облегчить карманы, заботливо перепрятав "казака" поближе к своим возбужденно перестукивающим сердцам.
   В хвост дружно решил встать весь отстойник. Больше всего это не понравилось тем, кто честно выполнял функции особо доверенных пузыреносов.
   После нескольких краткосрочных остановок и еще более краткосрочных переговоров на местами не совсем понятном, а где-то и приятном языке, до блат хаты добрались три кента и два уцелевших в их цепких пальцах флакона. Третий флакон оторвали от сердца с кровью: в уплату членских взносов за выбитый во время переговоров зуб и пару расквашенных носопырок.
   Стол был сервирован в шесть секунд. Из посуды на столе стояло: мутный граненый стакан, чайная чашка с отломанной ручкой, банка из-под майонеза и лабораторная мензурка; из закусок: поллитровая банка с солью, высохшая прошлой зимой луковица, кожура от копченой колбасы и недоеденный тараканами сухарь. На десерт подали полторы конфеты без обертки и, следовательно, без названия, но щедро посыпанных крошками табака.
   Молодой человек из кагэбэ оказался вовсе не из кагэбэ, а Лехой. Это сразу стало ясно по тому, как он стакан в руке держал. Хотя, в застольной ситуации он мог именовать себя хоть чертом, - пока он угощает, ему во всем беспрекословно верят. А появился Леха из института, самый что ни на есть настоящий студент, да еще и коллега, химик. Половина обитателей отстойника тоже побывала на химии*, кто год, а кому и весь пятерик париться пришлось. Правда, на вопрос, - за что ему химию дали, - ответил не в масть, что, мол, с детства нравилось химичить, сам выбрал.
   - Ну-ну, - услышал в ответ, - хозяин - барин. Сам значит сам.
   - Мы тоже всё себе сами нахимичили, и химию, и место в отстойнике, и жисть вот такую свинскую.
   Порошок, который Леха высыпал в посудины "лишних", помог им отрубиться в начале задушевной беседы и не претендовать на вторую поллитру. Последний собутыльник нужен был живым. Его с самого начала выбрали для экстренного потрошения.
   Целый месяц, с февраля по этот вот июль велась подготовка захвата. На карту было поставлено все: и отмененный поход в кино, и пропущенное свидание, и даже личные сто рублей из стипендии. Тайна, которой единолично владел этот многоликий алкаш, скрывающийся под кличкой БИЧ (бывший интеллигентный человек), но более известный как "Лаборант", так уважительно звала его местная братва, должна была еще сегодня перейти к Лехе. Или утонуть в море дешевой самопальной водки, хоть и называвшейся торжественно и патриотично "Казак Уральский".
  
  
  ФАШИСТСКИЕ МЕТОДЫ
  
   Наркотики бывают разные: хорошие и остальные.
   Хорошие наркотики это те, которые облегчают больному страдания. Так полагает та часть медицинских работников, которая ежедневно сталкивается с болью и страданиями и понимает, что другого способа помочь человечество пока не придумало. Разве что смерть, но и она, порой, отказывается принимать человека, не дав ему испить полной чаши страданий. Надо признать, что понятие "хорошие" в отношении наркотиков эта категория наиболее осведомленных в данном вопросе граждан применяет условно, только в контексте выше сказанного. Как никто другой, врачи понимают пагубность зелья, когда оно начинает вызывать абсистентный синдром. А говорим мы это для того, чтобы нас не обвинили в пропаганде. Да причем тут попа Ганди? Нет, и не в Уганде. Отстаньте, папаша, уши мыть надо!
   У наркодельцов свое деление на хорошие и плохие. Которые быстрее вызывают зависимость, тот самый синдром, которого так боятся врачи, - те хорошие. Которые дороже и прибыль от их продажи больше - тоже хорошие. Те, которые еще не научились распознавать и, значит, наказывать за них - особенно хорошие. А если наркотик слабенький и его когда захотят - принимают, а когда все хорошо он и не нужен - это однозначно плохой товар.
   Своя точка зрения на наркотики у государства. Если конкретный наркотик приносит прибыль конкретному государству в лице конкретных людей, контролирующих движение онного в массы и движение дензнаков в обратную сторону от масс к конкретным людям, и укрепляющих их конкретное благополучие, это полезный наркотик, даже вовсе и не наркотик, вот посмотрите, он у нас идет по графе пищевой продукт. Достойные ученики великих прохвостов шута Шико и святого отца Горанфло, переименовавших в постный день курицу в карася, дабы не нарушить церковный запрет. Сигареты "Астра", "Стюардесса", "Космос". Водки обязательно "Московская", "Русская", "Столичная"! И все полезно для здоровья, особенно перед едой да в хорошей компании. А когда большую половину рынка заняли самопальщики, торгующие нелегалом, государство, в лице конкретных людей лишилось конкретной весьма ощутимой прибыли, и, как и следовало ожидать, взъелось. Травят народ! Потому как не то качество! Только у нас самый лучший и высококачественный наркотик для горячо любимого народа. Только мы имеем моральное, нами же установленное для нас право производить и продавать вам отраву.
   И началась борьба. Не с наркотиком, а с теми, которые мешают этим, которые создали свободу, но не для тех, а для себя. А те вообразили, что, если свобода, то и им можно. А эти не это имели в виду, когда вводили. И решили кому-то ввести, а их, которым вводить надо, уже столько развелось, что даже если те, которые по долгу службы вводят, будут без сна и отдыха вводить, им никакая виагра не поможет.
   Деловые хозяева Лехи, проанализировав полученные анализы, нашли в наркотиках два полезных с их точки зрения начала.
   Первое - в наркобизнесе крутятся такие огромные бабки, что сравнить их можно только с бюджетом целых государств. Некоторые правительства, в некоторых, не будем показывать пальцем, странах, присвоили себе право главного наркоторговца. В таких странах работать легче всего. Никогда голова не примет такого закона, который позволил бы руке высечь свою собственную задницу. Следовательно, агент, использующий соответствующее прикрытие, охраняется государством как памятник местами еще оставшейся культуры. Надо всего лишь не проявлять излишней жадности и немного, иногда, делиться с этим самым государством.
   Второе - ничто не приносит такого масштабного вреда государству, как повальная наркозависимость. В Америке "огненная вода" без единого выстрела уничтожила миллионы индейцев. В России почти вымерли десятки северных народов. Следовательно, если операцию обозвать "подрыв обороноспособности", "разрушение экономики", или с дальним прицелом "обеспечение абсолютной неспособности абсолютным большинством мужского населения в возрасте от 18 лет выполнять профессиональные обязанности по несению воинской службы ввиду повального ослабления здоровья и морально-волевого упадка", да под такие программы можно любые бабки у парламента выбить! Это ж на всех хватит!
   Задание у Лехи было простое, как таблица Менделеева, но очень ответственное. Внедриться в, не будем называть ее по имени, страну с таким удивительным режимом и там отвести душу, то есть поработать во имя и на благо, благо, этого самого блага в той стране под ногами понасыпано, хоть совковой лопатой собирай и сразу под огурцы на грядку складывай.
   Подслушали как-то очень внимательные дяди, что есть на свете простой мужичок, который вроде как сам по себе, но шибко ушлый и на всякие мерзости башковитый. Изобрел этот мужичок не что-нибудь летающее, стреляющее, крутящееся или землекопающее. Не три в одном, а сразу все четыре. И может это "сразу все четыре" кого надо, обогатить, а кого надо - осчастливить.
   Всего-то и делов. Найти то, чего полно, но чтобы за это ничего не было. И сразу можно домой собираться, деньги заработанные проживать.
   Не сказали Лехе самого главного.
   Искали это все.
   Очень настойчиво - государство. Вернее, слуги этого государства - милиция, безопасность. Им от успехов в этом поиске ничего не светило - ни процентов, ни дивидендов. Только новое задание и маленькая зарплата, на которую можно прокормить собаку, при условии, что она у вас не породистых кровей.
   Более тщательно и результативно искали наркобароны. Вернее, их слуги, которые и зарплату получали посолиднее, и отвечали за работу повесомее - собственной очень ценной для них жизнью. Эти смело землю носом рыли, усыпая пройденную дорогу трупами.
   Леха вырыл себе могилу. Леха всем перебежал дорогу, Леха нашел. Лаборанта, который нашел то, что Лехе надо. Сам открыл, или стыбрил где? Только поговаривали, что знает Лаборант секрет таких наркотиков, которые в таблетках, которые заглотил и кайф словил. Но которые ни один мусор, ни один спец не определит как наркотик ни в крови, ни в самой таблетке. А всего у Лаборанта их надыбано два типа: жесткий и мягкий.
   Задача у Лехи - достать рецепт хоть какой, можно одной, а лучше двух обоих сразу и самой малой кровью. Вот и поит Леха алкашей, втирается в доверие, сам сбегал еще разок за водкой, уже не в магазин, а в соседний подъезд, там тетя Маша торгует тайком на квартире, только своим, только по условному стуку, и не боится, что ограбят, потому как пуще глаза стерегут всех теть Маш, засевших в каждом доме, верные служители закона, получающие от самой выгодной торговли свой процент, простые российские менты.
   Двое, которые порошок выпили, те в отрубе на сутки, они не считаются. Третий, которого потрошить надо, спит. Спит некрепко и недолго, час-полтора. Потом просыпается, вернее, делает слабую попытку. Рука неуверенно подползает к столу, шарит по столешнице в поисках стакана, Леха вовремя подливает, Лаборант, ощутив тяжесть стакана, икает радостно, выпивает и опять на час-полтора в отрубе.
   Процедура рассчитана на два флакона.
   Уже к полудню Лаборант не находит под рукой полного стакана, а находит полный pis... Ему хватает сил поднять руку, развести веки одного, более послушного правого глаза. Визуально полученное подтверждение облома приводит его повторно в снотворное состояние. Еще на час-полтора. Попытки осознать век окончания пьянки и наступление эры похмелья, повторяются с завидной регулярностью. И вот Лаборант сидит и вполне осознанно смотрит и на пустую бутылку, и на Леху. Десять минут смотрит. Полчаса смотрит. Соображает. Водки нет.
   Её, конечно, нет, но верить не хочется, потому Лаборант, собрав последнее дыхание, задает самый важный в этот момент вопрос.
   - Водяры нет?
   Леха кивает утвердительно.
   - Да, - грустнеет Лаборант. Голова тяжело падает, выбивая острым подбородком очередную не зарастающую яму на груди. - Выпить бы, - и не поймешь, просит или мечтает.
   - Выпить - это можно, - подзуживает Леха, а в его извращенном жестоким капитализмом мозгу уже давно созрел план. Вот даже плоды его в тарелке лежат, чистые, налитые, золотистой кожицей поблескивают. И в душе самба на все лады гармонью разливается. Клиент доведен до нужной кондиции, и, похоже, всерьез готов к потрошению вместе со своими проспиртованными потрохами.
   Глазенки Лаборанта радостно забегали. Но Леха поманил и оттолкнул. Вместо пузыря показал хрустящий полтинник. Тоже хорошо, даже два купить можно. Но потом, не сейчас, а душа, обнадеженная посулом, уже вспыхнула и ее требуется немедленно, в сей же секунд залить, иначе...
   - М-м-м, - застонал Лаборант.
   - Сбегать, что ли?
   - Не тяни! Изверг!
   Леха неспешно встает, уходит. Слышно, как хлопает входная дверь. Пошел отсчет на секунды. Это не Леха, это Лаборант проходит по коридору, к лифту, ждет его, спускается до первого этажа, и метр за шагом повторяет весь многажды исхоженный маршрут. Вот снова хлопает дверь, входит в соседний подъезд. Но... стоп, почему дверь так явно хлопает, а шаги рядом, около стола. Глаз приоткрывается, рядом стоит Леха.
   - Уже принес?
   - Ты извини, друг, нет.
   - Чего нет? Водяры нет?
   - Я забыл, какая у нее квартира?
   - У кого?
   - Ну, у тети Маши, которая продает.
   - Двухкомнатная.
   - По мне хоть пятикомнатная. Я номера квартиры не помню!
   Начинается самое тугое. Квартиру Лаборант знает, с закрытыми глазами покажет, поднимаешься на этаж, слева раздолбанная дверь с прищепкой вместо кнопки звонка. А вот номер... Никогда не запоминал. И этаж. Какой же у нее этаж?
   Путанные объяснения еще больше запутывают вконец перепутанного Леху, который даже на мгновенно потупевшей роже изобразил полное идиотское непонимание таких простых объяснялок, типа: "ну, эта, поднимаешься наверх, там на стене Косой слово, ну, матерное, про член, гвоздем, одна буква недописана, это ее этаж".
   - Может, сам сходишь? - наивно предлагает он и сует в карман Лаборанта смятую бумажку.
   В таких делах дважды просить бесполезно, и одного раза за глаза, особенно когда в карман уже положено то, что положено. Эквивалентно литру самопала, практически на одного, можно даже на месте, у дверей тети Маши полечиться, никто не спросит, никто не осудит.
   Лаборант вернулся быстро, растерянный и злой. Перед Лехой злость свою засунул в ... и стоял, растерянно рассматривая мятый листок отрывного календаря.
   - Ты... это... я думал деньги... протягиваю... а она... это... вали, говорит, отсюда.
   - О, ё моё! - всплеснул длинными граблями Студент. - Я ж тебе не ту бумажку всучил! Ладно, давай, я сам сбегаю. Какая квартира, посмотрел?
   Ну, конечно! Посмотрел. Жди да радуйся! Только на номера квартир ему смотреть было, только о завтрашнем думать! Боже, как горит душа. Теперь уже всерьез. Из ушей дым, из глаз искры.
   - М-м-м, - застонал, надая на колени. - Я сейчас кончусь.
   - Так что, пить не будешь?
   - Ты сходишь или нет? - зарычал, вставая на четвереньки и снизу, с грязного пола, сверкнул блестючими глазами.
   - А чего ходить? - успокоил друг Леха. - У меня еще одна со вчерашнего дня осталась. Налить?
  
  
  
  НАЧАЛО ПЫТКИ
  
   - Ты сможешь со связанными руками стакан опрокинуть? - эта фраза условная.
   С условной фразы во всех разведках начинается самое главное. В данном случае начинается процесс потрошения, экстренного потрошения, когда у клиента, припертого к стенке тобою же подготовленными шагами, наиболее ослаблена функция противостояния; когда он готов к любому встречному шагу, потому как на первом месте для него сейчас узкокорыстная цель, которую ты сумел поставить во главу угла и сейчас начнешь выдвигать к самому его носу, обостришь и голыми руками его, голыми руками!.
   - Могу! - согласный на все Лаборант, ни секунды не медля, выставляет вперед обе руки. Глаза ни на долю градуса не отклоняются от единожды взятого курса на пузырь.
   Минута и руки связаны за спинкой стула. Для уверенности и чистоты эксперимента и ноги к ножкам приторочены. Наполненный стакан на середине стола. Дотянуться до него никак невозможно, даже если стул вплотную, даже если брюхом на стол лечь.
   - Чё ты деешь? Подвинь! - враз протрезвевшие глаза готовы вывалиться на столешницу и покатиться к желанному стакану.
   - Айн момент, как говорят пьяные греки, - потрошение началось. - Ты выпьешь этот стакан, дорогой, обязательно выпьешь, только позволь мне сначала спросить тебя.
   - Валяй скорее, - умоляет Лаборант.
   - Не доводилось ли тебе слышать про чудо таблетки, которые вроде как есть, а вроде как и нет их?
   - Не приходилось. Все? Я ответил? Давай!
   - Сдается мне, что не правильно ты ответил, не искренне. За это я тебя ополовиню.
   - Как ополовинишь? - глаза со стола сползают к промежности.
   - А вот так! - половину водки из стакана Леха, картинно приподняв руку, вылил в принесенное помойное ведро. - Хорошо прошла, родимая!
   - Ты... ненормальный?
   - Повторить вопрос про таблетки? Или еще ополовинить?
   - Чума на тебя! Не знаю я никаких таблеток.
   - Тебе сколько лет?
   - Тридцать восемь.
   - Молодо выглядишь. Я бы, встретив тебя на улице, больше пятидесяти восьми не дал. Что тебя так красит? Водка или таблетки? - и снова стакан занесен над ведром.
   Лаборант зажмурился.
   - Уходишь от действительности? Ну-ну! Старо, товарищ молчаливый партизан, как мир старо. Ну, закрыл ты глаза, а уши твои не слышат? Да и заткнешь ты их, твое сердце каждую каплю, пролитую мимо, сейчас ощущает. Не спрячешься, не скроешься, - пропел Леха. Но лучше бы он просто покашлял, больше на песню походило бы.
   - Фашист! - набравшись смелости, плюнул себе на штанину Лаборант.
   - Согласен. Начнем сначала? - Леха наполнил до краев стакан. В бутылке осталось меньше четверти. - Вы не против, уважаемый, если я повторю вопрос? Может, у вас по-английски спросить, или по-чукчятски?
   Крепки русские люди, это еще гитлеровцы в войну выяснили. Как ни выпытывали они у наших военные секреты, ничего наши им не говорили. И то, откуда простым русским про секреты знать, когда за спиной едва три класса? А у некоторых и больше, так что из того? Да военных секретов в прошлую войну даже сам Верховный Главнокомандующий не знал. Это потом, когда войну выиграли, придумали и про военные хитрости, и про военные секреты. Чтобы значимость свою повысить, чтобы все думали - не просто так победили, не просто положили тридцать миллионов под ноги и по их трупам в Берлин вошли.
   Лаборант, конечно, что-то знает, вон как глазками бегает, в провонявшем спиртом мозгу чегой-то шевелится, решает, стоит ли на компромисс идти, сдаться или обождать. Лучше бы обождать маненько, но чревато. В бутылке аккурат стакан остался. А ну как и его недрогнущей рукой? Не выдержит душа, сгорит, тогда секрет никому на фиг не нужен будет, за него хоть море водки дай, ему, Лаборанту, уже до фени.
   Сломался.
   - Записывай.
   Вот уж точно, все гениальное просто. Оказывается, Лаборант и не придумывал ничего! Это Случай распорядился, испортил таблетки, которые бабка принимала. На новые денег нет, ну и пришлось эти, испорченные, дать. Бабка-то не знает, что они того, подмокли. Пьет не морщится. А таблетки, хоть и испорчены, а действуют! Да не просто действуют, по-особому! Бабка пластом лежала, тут поднялась и плясать давай! Чудо! Лаборант возьми, да угости друзей-алкашей. И тем в кайф, и те заплясали. Еще требуют. А где он возьмет?
   Запас, конечно, был, но не на всю компанию. Побежал в аптеку, скупил, сколь денег было, пургену да фуросемиду. По рецепту, подсказанному Случаем, приготовил. Обозвал для конспирации тот, который на основе таблетки пургена сочинен, жестким наркотиком, тот, который на основе таблетки фуросемида - мягким наркотиком. Так и пошло-поехало. Кайфовал народ. С одним побочным эффектом. От жесткого наркотика с горшка не успевал слазить, но клялся, что это только увеличивает кайф, а от мягкого наркотика недержание открывалось, но и оно во благо пошло, с давно забытым оргазмом.
   - А чего не разбогател? Так алкаш и есть алкаш. Что от наркотика в руки попало, то на другой наркотик, только душе и желудку привычный пропало. Вот и весь мой секрет. Ты теперь меня без куска хлеба оставишь?
   - А ты его, хлеб-то, давно у себя отнял.
   - Ну хоть допить дай, - показал на остатки водки в стакане.
   - Пей, не жалко.
   Выпил стакан залпом и задохнулся.
   - Ты чё? Это ж вода!
   - А я тебе миллионер, да? Ты чего, думал я водку в помойное ведро выливать буду?
   - Едрить тебя через коромысло! За стакан воды из-под крана все секреты рассказал! - И от души рассмеялся.
   А Студент, поглаживая мурлыкающую кошку со странным именем Случай, благодарно презентовал Лаборанту полтинник на опохмелку и потерялся из его жизни. Может даже навсегда, потому как нет больше у него его тайны, точнее, тайна, может и осталась, но без мурки грош ей цена.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Г Л А В А 5 безглавая
  
  
  
  Who li they такие
  
  (продолжение - НАТАШКА)
  
  
  
  КЫШ-МЫШЬ
  
   В длинном коридоре полуподвального этажа к шершавой ни одной пулей не целованной стене одиноко прислонился фанерный ящик. На его облупившейся красной поверхности белыми буквами специального шифра выведено шпионское ПК Љ 7 и ниже, для маскировки: "При пожаре звонить 01". Во всех нормальных университетах в нормальных подвалах в таких ящиках вы не найдете ничего, кроме: пыли, несчетного количества окурков и мусора, сто лет не проверяемого пожарного рукава с брандспойтом и торчащего из стены толстого огрызка пожаротушительной трубы. На прорезиненных рукавах любит тренировать стальные челюсти зажиревшая моль, а в огрызках труб совершенно без прописки живут высушенные запасливым пауком доверчивые мухи и нелегальные приведения.
   В нашем университете все не так. Некоторые аспиранты полюбили чистоту и порядок, самолично взяли шефство над ящиком: и мусор вовремя вынесут, и пыль уберут по очереди. Не только своими юбками и колготками. Но иногда и заранее. Как сегодня с утра, чтобы вечером, когда коридоры и аудитории опустеют, можно было с чистой зад... простите, совестью спрятаться в примелькавшемся всем и оттого надежно укрывательном ящике. По ходу предварительной зачистки сделали еще два полезных дела: мух не тронули, только пыль с крылышек сдули, а привидения лишили статуса нелегальных - прописали по форме Љ6 , но без права на ускоренную приватизацию.
   Сначала в ПК Љ 7 засел в засаду один агент. Не прошло и получаса, кто-то опоздавший заскреб в замке универсальной отмычкой. Ящик маленький, там один агент прячется на трубу намотанный как шланга. Где уж потесниться и второго под боком пригреть? Первый догадался, вывесил табличку: "Занято. Просьба не беспокоить". Тот, который первым не успел, не стал разборки устраивать, права качать и пальцы веером распускать. Тихо сказал что-то нехорошее и сердитое, и пошел прятаться в другой, не подготовленный по санитарным нормам ящик. Или перенес шпионские пряталки на более удачливое время, пообещав себе прийти и занять очередь с утра пораньше, чтобы первым быть и задание не провалить.
   Уже добрых три часа как затих последний проезжающий по гулким коридорам дежурный трамвай, а человек, затаившийся в ящике, не спешил покидать его. Светящиеся в темноте часы показывали: до звонка на выход осталось восемнадцать минут.
   Человек умел ждать. Ждать так, чтобы это было не в тягость, не раздражало слизистую оболочку и не ослабляло боевой дух. Сказывались годы упорных тренировок и сотни прослушанных затылком наискучнейших университетских лекций. А еще он прожигал пустые часы и составляющие их минуты приятными воспоминаниями. Вот и сейчас перенесся на десятилетие назад. Весной к ним в Скрудж Холл Кулички приезжал сэр Пол с женой Линдой и со всеми своими Крыльями. Приезжали погостить недельку, на жирных карасей и диковинных ротанов поохотиться. Дядя Пол вечерами, у костра, пел под гитару свои негромкие песни. Особенно часто затягивали подвыпившие гости бесшабашные куплетики про Yellow Submarine, а по просьбе Линды коронную Yestudey. Агент не раз проверял - если эту песню петь до тех пор, пока спина не закружится, как раз на восемнадцать минут скучания хватит. А еще агент знал: если сейчас из ящика начать выбираться, с кривой трубы слазить и вывернутые кости рук и ног в порядок приводить, тоже восемнадцать минут потребуется. Что он и начал незамедлительно осуществлять.
   В этот полуночный час университет привычно пустовал всеми своими нормальными обитателями. Агент знал и это, но привычно не расслаблялся. Надеяться на шпаргалки и на авось не в его правилах. Заблокировал входы и выходы в полуподвал. Поставил растяжки поперек коридора - натянул струны от гитары, настроил их в миноре и приступил к главному.
   Утром, днем или вечером проникновение в каморку было рядовой операцией, конечно, требующей некой предварительной подготовки, но весьма небольшой. Достаточно подойти к расшатанной, обитой кусками проржавевшего железа двери, вставить в замочную скважину ключ, повернуть его, надавливая на головку нежно вправо и резко вниз, а правым коленом на специально выдавленное полушарие, но не сильно, до приятного скрипа, не в коленке, скрипа железного листа, и нате вам, вы уже внутри. Видите, как все просто. Несколько лет тренировок и вы сможете справляться с капризным замком даже без ключа.
   Глубокой ночью такого подхода было недостаточно. Пришлось дополнительно смазать все шарниры, даже в замочную скважину влить положенную порцию.
   Наибольших опасностей было три: темнота, возможные камеры слежения, и ночные обитатели подземелья.
   Агент действовала грамотно и уверенно. Фонариком решила не пользоваться, луч хоть и тонкий, а все равно издалека виден. Щелкнула выключателем, весь коридор осветили три мигающих люминисцентом лампы дневного света. Камер слежения она сегодня не боялась. Аналитический расчет показал: когда на дежурство заступает бывший начальник студенческого оперотряда, ныне дрочливый пенсионер дядя Паша, видик у него всю ночь порнушку показывает. Перед операцией агенту донесли: какой-то пенсик шесть соответствующих кассет в студенческом пункте прокате взял. По фотографии опознали кого надо. Значит, до утра глаз не сомкнет, а рук не разомкнет.
   Агент, выполняя требования инструкции, опустила на лицо темную вуаль, белые аристократические руки спрятала в грубые резиновые перчатки. На туфли натянула мягкие войлочные чулки, скрадывающие звуки шагов. Входную дверь открыла так же ловко, как и днем, изнутри застопорила ее деревянным клином.
   - Половину дела сделала, - привычной фразой, выдающей ее с головой, подбодрила себя. Она всегда так говорила, выработала своего рода психологический стимулятор личного стимулирования своего изнеженного организма и склонного к симулированию характера.
   Старинный книжный шкаф в темном углу каморки бригада мастеров, вызванных ей из другого города, предупредительно переставила с шариков на ролики. Наталье осталось только нажимать на кнопки. Пультом она привела в действие скрытый механизм. Шкаф вздрогнул всеми своими перегородками, мотор чихнул, выбрасывая клубы черного дыма и копоти, затарахтел ровно на низких оборотах. Полтонны настоящего дубового дерева с настоящими дубовыми дипломными работами студентов и аспирантов доброго десятка поколений медленно отползли от бомбоубежищной бетонной стены.
   Убежал, громко топая многими босыми ногами, под потолок потревоженный паук.
   От его шагов Наталья затаилась.
   Мама-мышка хотела тоже убежать, не смогла стряхнуть с себя заспавшихся деток, пискнула отрешенно, все четыре лапы сунула в открывшиеся было пасти маленьких глупых мышат. Порешила - раньше времени не паниковать, дислокации не менять. Война - если случится, план покажет.
   Чуткий слух агента уловил мышиный писк. Наталья нашла в себе силы не закричать, молча прикусила губу, молча поменяла терпеливую к сырости прокладку.
   Поправляя штаны, нечаянно опрокинула стакан. Его падение на пол в ночной тишине было похоже на выстрел. С любым в такой ситуации мог случиться конфуз. Агент не расстроилась, вытряхнула из башмака пока еще тепленькое, сверила часы с ровным боем своего сердца и строго по расписанию приступила к выполнению основного задания родины.
   Девушка дождалась, когда шкаф отполз от стены на расстояние, достаточное, чтобы в узкую щель пролезли ее округлые формы. Ломиком приоторвала заднюю стенку, просунула руку. С самого недоступного дна вытащила самую древнюю дипломную работу. Посмотрела на дату. Выпускник 1961 года.
   "Аппарат для полета на Луну и другие планеты Солнечной системы разработки конструктора Иванова".
   - Клево!
   Где-то она уже слышала эту известную в научных кругах редкую русскую фамилию. Надо посмотреть по инициалам и прикинуть: может, под министра иностранных дел подойдет, или под министра обороны.
   Представила, как на высоких переговорах, когда этот высокий Иванов не захочет чего-то по-нашему делать, ему в качестве компромата (или неожиданного подарка, смотря по обстановке) его секретную студенческую работу поднесут - не корявыми буквами и цифрами корявой рукой нарисованную, а красиво отпечатанную в лучших типографиях Англии! Да еще гонорар, да членство в какой-нибудь Академии, да почетный титул доктора, а может и кандидата в Нобелевские лауреаты!
   Вот ее центровые начальники будут довольны. И процент выполнения подскочит!
   - Ну, не этих, не министров, Бог с ними, - вовремя опустила себя с небес, - но какого-нибудь зама в каком-нибудь высоком кресле все равно в авторстве этой работы уличу.
   Наталья, обладая удивительно извращенной женской логикой, заранее прокручивала в своем сознании возможные варианты извлечения максимальной для себя прибыли из, казалось бы, совсем неприбыльной работы.
   - Дать крупным планом титул, залить вином дату и инициалы разработчика, предположить его будущую должность, надергать цитат и фрагментов схем...
   Папку она временно конфисковала. Поставила на первой странице оттиски заранее припасенными печатями и штампиками: "Совершенно секретно". "Единственный экземпляр". "Мойте руки перед едой". Страница за страницей пересняла цифровым фотоаппаратом всю работу. Вернула на место, подкатила к стене шкаф.
   Но окончательно скрыть следы проникновения не удалось. Паука дважды приглашать не надо, вернулся сам, сразу видно - ответственный товарищ. Не повезло маме-мышке. Маленькие глупые мышата так старательно сосали мамины лапы, что обсосали их до косточек. Как теперь на охоту ходить? Это ж все кости по полу просыплются, стучать будут и дичь распугивать. Пришлось каждую фалангу нитками к хвосту привязывать, а саму мышку и все ее семейство до полного излечения поставить на временное усиленное довольствие с полной диспанзеризацией.
   Наталья скачала цифровую информацию в компьютер и, первый раз за последние полтора часа непередаваемых волнений, вздохнула.
  
  
  
  НУ И НРАВЫ!
  
   Первый раз в жизни Наталья готовила такой широкомасштабный грабеж со взломом и страшно переживала. Бедной девушке казалось, что ее крамольные мысли густой сетью заполнили эфир на всех существующих частотах. Их прослушивают те, у кого есть радио, телефоны, кредитные карточки и законспирированные замочные скважины. И шушукаются за спиной, и делают свои противные выводы о моральном и иных непристойных обликах члена дружного трудового коллектива. Она еще ничего не украла, но уже согласна была явиться с повинной и понести заслуженное наказание, справедливо полагая: если она и в мыслях готова к проступку, то в деле тем более драная курица надвое не посмотрела .
   Совершать противоправные действия нелегко. Даже если ты не знаешь законов. Потому как есть законы, которые на бумаге пишут. С ними все понятно - они отражают степень испорченности создающего их общества и зачастую переделываются под каждого нового правителя или окружающую его шайку олигаторов (гибрид из олигархов и крокодилов). Чтобы ни в чем не нарушать эти противоречащие человеческому естеству законы, надо не дышать, не ходить, не думать и уж конечно не говорить никому ни слова вслух. Лучше сразу взять и окончательно по-правдошному умереть. Так спокойней. Полежишь, переждешь смутное время кавалерийских наскоков, в новом теле века через два народишься и, глядишь, повезло. На смену старой шайке управителей новая пришла, немного не временная, у которой есть время не только сейчас скорохватательно до запора нахвататься, а там хоть трава не расти. А есть время подумать: а что дети наши хватать будут, если мы сами только хватаем, а ничего в заделе на будущее не оставляем?
   Ну и нравы...
   Это как в сказке про Мужика, который собрал добрый урожай яровых и озимых, сидит на печи и размышляет.
   - А вот и стал я стареньким, зиму надысь едва пережил, э-вон как скукожило. Знать нонешнюю уж ни за что ни про что не протяну. А и не буду землю пахать, не буду озимые сеять, даст Бог, помру поманеньку. В гроб с собой однова ничего не возьмешь.
   Сказал и сделал. Вернее, делать не стал, укрылся попоной и весь ушел в неспешные думы.
   А Бог прослышал про такие сумнительные речи и порешил Мужика трухлявого жизнью долгою наказать. И дал ему еще четверть века. И стал Мужик со своей философией самым наипоследним ненужным никому человеком: ни земле, ни детям своим, ни людям чужим. И даже Господу Богу.
   " Помирать собирайся, а землю паши..."
   Смотришь на Россию, и думаешь: похоже, господь Бог и ее наказал, как того Мужика, за крамольные мысли. И последние пять руководителей (если не считать двух трупов) были как раз по работе проделанной чистой воды временщиками.
   Закон по большому счету только тогда становится законом настоящим, когда он на душу ляжет, и ни уму, ни сердцу противности не принесет.
   Есть такие законы.
   Их в голове, на нервных клетках зубилом высекают, и не в один скоропалительный год, а сотнями лет трудов и убеждений.
   Наталье было трудно решиться на грабеж. Во-первых, законы она чтила.
   Но гораздо важнее было второе.
   Воспитание.
   Она еще не родилась на свет, а уже знала все десять божьих заповедей и производные от них. Из поколения в поколение как азбуку, как основу основ внушали членам семьи заросших мхом, в смысле - древних родом, лордов правила жизни. Быть примером для всех, быть над законом, быть выше законов. Никакого поступка, не только пятнающего, но даже бросающего тень подозрения быть не должно. Так вот.
   Ну и нравы у них!
   О каком счастливом детстве может идти речь, когда, ох уж эти естественные потребности растущего организма! и пошалить нельзя, без разрешения с дерева яблоко сорвать непозволительно. В чужой огород за морковкой и огурчиком не залезь, из рогатки в стекло или в пролетающую пичугу не стрельни. А в юности? Ни подраться тебе, ни покурить в подворотне. Да и самой подворотни в замках семейства Скрудж тоже не найти, - те, которые были, заложили камнями, а новые сейчас не строят, не модно.
   Она помнит, как почти пять лет ходила в школу мимо велосипеда, который кто-то оставил возле булочной. И стоял он и днем, и ночью, и летом, и зимой, припорошенный снегом, пролитый дождем. Одинокий, забытый, больной. И никто не решался даже переставить его с места на место без хозяйского соизволения. Пыль на мостовой протирали, боялись колесо неосторожным движением потревожить. Владелец ателье, что напротив, сжалился как-то, взял кисточку беличью, машинное масло и аккуратненько смазал все порыжевшие ржавчиной места. И все извинялся перед соседями, что не мог равнодушно смотреть, как механизма портится. А потом выяснилось, что хозяин попал в больницу и там умер. Наследники, оформив наследство, не нашли велосипеда в гараже и подумали, что старичка сдали на металлолом. Пять лет понадобилось, чтобы найти его и не удивиться, что он остался на том самом месте, с которого хозяина увезли на карете скорой помощи.
   Ох, ну и нравы у них!
   А в пансионате для благородных девиц как было? Кельи, шкафы, комоды не имели ни замков, ни запоров.
   С молоком матери впитывалось: чужое брать нельзя, скрывать воспитанному человеку нечего, вся твоя жизнь проистекает на виду у многих. Ты должна знать это и быть готовой в любой момент отвечать за любые свои поступки и проступки. Ты - дочь древнего рода лордов, гордая лордочка, нет, лордесса-поэтесса, нет, лордушка-подушка. Одним словом, леди, как и все прочие бабы твоего древнего рода.
   Степень свободы определяется степенью несвободы людей, находящихся рядом с тобой.
   Так было в теории.
   И почти всегда на практике.
   Пока воспитанницы не оставались один на один сами с собой. Тут уж... И откуда что взялось? Вроде все мадамы из благороднейших семейств, где каждый глаз оберегали от неприглядного, слух от неподслушного, а руки от шаловливости? Ан, нет, уберегали, да не уберегли. И чертиков в юных мадамах трижды больше чем в самых проказливых проказниках с какой-нибудь сорок восьмой авеню. И немудрено. Одно дело каждый день из себя выплескивать накопленное, как все нормальные дети делают. Совсем другое, когда чертики внутрь загоняются, спрессовываются, один на другой наслаиваются, забродят как на хороших дрожжах, а потом с таким хлопком изо всех щелей!
   Вы только посмотрите, какие нравы у них.
   Уже в восемь лет все девочки из пансионата знали, что если развернутый презерватив опустить в кастрюлю, то в него можно совершенно спокойно вылить три литра густо подкрашенной марганцем воды. Для чего? О, вы, как я посмотрю, еще более благородных кровей! Надо завязать и, аккуратненько переворачивая кастрюлю, перелить под простынку патронессы, которая не разрешает после отбоя хихикать, читать романы про любовь, да какой там читать! Просто прыгать по кроватям и драться подушками! Три литра подкрашенной воды растекутся плоской лепешкой под простынкой. И могут сидеть в засаде хоть сколько: час, день, месяц. Пока не дождутся упавшей на них головы, это если вы под подушку подложили, или чего-нибудь потяжелее. От любого чувствительного прикосновения чувствительная резина неслышно прорвется, вода вырвется на свободу и доставит домомучительнице и ее любимым воспитанницам разливанное море приятных впечатлений.
   В девять лет девочка свободно разговаривала на французском, немецком и родном английском. Танцевала все, что положено танцевать на светских приемах и молодежных дискотеках. Прочитала все книги, рекомендованные министерством специального пансионатного воспитания для девиц своего круга, и худшую половину из категорически не рекомендованных к прочтению. Умела написать правильное письмо и ровно приклеить на конверт марку.
   В десять лет ее взяла под свое покровительство двенадцатилетняя герцогиня N. Натали с сего дня забыла, что такое издевательства старших и черная работа по чистке общественных унитазов собственными зубными щетками, извазюканными до локтей то ли отбеливающим колгейтом, то ли очерняющим уотергейтом. Зато в совершенстве познала технику и таинства лесбийской любви.
   Ну, скажу вам, и нравы у них!
   Через два года герцогиня окончила полный начальный курс элитного обучения, оставила Натали свое покровительство и уехала учиться в колледж при университете Дружбы имени Лумумбы. А Натали долго скучала, ходила, понурая, от графини к герцогине и обратно, и у всех выспрашивала:
   - Как вы считаете, лучше вскрыть вены топором или вылить ведро ужасной уксусной эссенции прямо в голодный желудок?
   На что следовало глубокомысленное:
   - Топор, милочка, может быть тяжелым. Вы его не осилите.
   - Топоры грязные. Им старое мясо рубят. Вы себе инфекцию занесете.
   - Топором лучше с размаху по башке, как в седьмой главе романа о Бабукаразюках.
   - А от уксуса тело сильно воняет и червяков отпугивает.
   - Да-да, и труп дольше не гниет.
   Полученные ответы были максимально полными, охватывали все, что можно отхватить старым грязным топором и навевали другие посторонние мысли.
   - А сунуть с разбегу голову в петлю легче, чем прыгнуть с волжского утеса в мировой океан? - не успокаивалась на достигнутом Натали.
   Высокородные товарки, как вы уже поняли, были в вопросах суицида людьми весьма осведомленными. Не раз слышали от... ну, вы поняли от кого! Тема была живой и падала на благодатную почву. Начинались многочасовые рассказы страшилок и смешилок из собственных генеалогических ветвей, листьев и корней. Круг вовлеченных в разговор возрастал по геометрической, только что изученной ими на уроках сложения прогрессии. Незаметно менялось направление разговора, и вот уже, насмеявшись до колик, наобнимавшись до засосов на спине и пониже, запевали любимые самоубийственные песни и расползались по согретым привидениями кроватям.
  
  
  
  ВТОРОЙ КОНЮШИЙ
  
   Перестав быть любимой и собственностью герцогини N, Натали вернулась в круг подруг и стала общей собственностью, то есть дружной со всеми и доступной для всех. Девушек, господа, девушек!
   Вы не подумайте, что они там, в пансионатах своих, только ерундой занимались. Как всякую светскую даму высшего общества, Натали многому научили для практической жизни на воле, если за точку отсчета брать их пансионат, и в неволе, если предположить, что она сразу же выйдет замуж. Юная леди весьма сносно умела стряпать пироги, правда кормить ими предпочитала других; жарить на сковороде фасоль, сдобренную капустой и сухарями в сметане; шить куклам платья, а себе хвостики для косичек; штопать собственные колготки и мужские носки; и даже стирать использованные полиэтиленовые мешочки, а дырки в них умело заклеивать скотчем.
   Сильверстоун издавна известен всей добропорядочной Англии и остальным Шотландиям и Уэльсам лучшими конюшнями. Породистые лорды и чопорные сэры приходили сюда полюбоваться на породистых рысаков древних кровей, сделать ставки, достойно проиграть или безразлично выиграть, не показав ни одним дрогнувшим мускулом радости или огорчения.
   Их высокопородистость на фоне высокопородистости скаковых лошадей приобретала еще больший блеск. Даже походку свою, наклон шеи, линию спины и томность глаз господа лорды копировали с жеребцов. Мы могли бы предположить, что господа сэры и лорды, как существа более организованные, не стали бы копировать каких-то там арабских либо русских скакунов. Пусть их копируют, с них берут пример. Но кони они и есть кони. Им на приемах не сидеть, семь пар приборов за столом не менять, им, вообще-то не грех и на людях, посреди ипподрома, хвост задрать и показать всем свое к их, господской породистости отношение. Так что пусть господа пример берут. Господам бы к их важности еще и прыти, цены бы на рынке скакунов не было.
   Но прыть - штука такая неуживчивая. Никак не хочет она оплечь с чопорностью на одном гектаре даже по малой нужде присаживаться. А потому ипподром осчастливливали своим присутствием некоторые другие знатные особы.
   Многочисленные леди и юные чада женского рода ходили сюда хоть и по обязанности светского этикета, но с немалой пользой для себя. Окуляры мощных биноклей наводили не на тех жеребцов, которые взрывали грязь ипподрома всеми четырьмя подкованными копытами. Их внимание целиком и полностью было похищено лихими скакунами с двумя ногами, теми, которые всегда на коне, даже если они пешие, даже если у них выходной или отгул. И привлекало в них дам в первую очередь внутреннее и внешнее сходство с жеребцами: такие же поджарые, с раздутыми состязанием ноздрями, с крепким крупом и возбуждающим запахом конского пота, который, не поймешь, впитали от лошадей, или сами научились такое ядреное вырабатывать.
   Мужчины обсуждали здесь свои мужские дела. И подвижек было несравнимо больше, чем при многодневных обсуждениях в палатах разных там лордов или пэров. Перенос состязательности на природу, примиренческий настрой, праздность в настроении были лучшими аргументами в уговорах. Зачем ссориться, портить себе и другим приятный день? Не в высоких кабинетах разных там Букингемских или Бекингемских дворцов решали вопросы войны и мира, смены премьер-министров или экономического курса страны, поддержки малого и другого бизнесов. Все эти судьбоносные вопросы давно уже решались здесь, в Сильверстоуне, под рев возбужденной толпы и грохот моторов.
   Леди, разбившись на группки, в своем женском кругу полушепотом, полунамеками - на более откровенные разговоры не решались, воспитание не позволяло - пересказывали истории, которые, якобы, происходили с их хорошими знакомыми или подругами, в которых сюжет, при всем различии в мелочах, в основном совпадал до неприличия.
   - Какие эти конюшие...
   - Ну, чисто разогнавшиеся жеребцы...
   - А выносливы...
   - Какой напор...
   - Такая сила...
   - Говорят, двумя руками не согнуть...
   - Этот запах...
   - Он так возбуждает...
   Каждая вставляла своим сердцем прочувствованную фразу. Но фразы эти, собранные из разных уст вполне могли быть сказаны одной, так дополняли они друг друга и, без лишних слов и подробностей, достаточно полно изобличали нравы уже много веков прогнивающего, но почему-то так и не прогнившего до основания общества замшелых аристократов.
   Юные леди, которым слушать подобные разговоры вроде бы и ни к чему, вынужденно слушали их. Во-первых, интересно. Во-вторых, мамашам нужно было показать всем окружающим невинность своих разговоров, вот, мол, даже дети с нами. В-третьих, скоро на смену стареющим теткам придут они, их дочери, так же как на смену выбывающим конюшим непременно явятся молодые и красивые. И уж они-то точно на юных леди глаз, и не только... положат.
   Это по вине своей maman Натали влюбилась в Дэвида, второго конюшего дядюшки Макларена. Ну, зачем было так нахваливать его при пятнадцатилетней доченьке, которая в своем физическом развитии явно обогнала время и неуемную maman? Ну, зачем было брать ее с собой для прикрытия своих тайных свиданий? Ребенок - он же охотно верит любой лапше, которую ей на уши вешает многоопытный конюший. Если сама maman не раз попадалась в расставленные сети, что говорить о Натали?
   Скандал уже давно стал достоянием истории, ничего не поправишь, ничего не изменишь. Нам остается только констатировать факт: юная леди сбежала с шотландцем на скачки в Монте-Карло. Дэвид взял Гран-При. Дядюшка Макларен закатил банкет, поставил на рога всех Монте-Карлов с их любимыми Монте-Карликами. Честные жители графства гуляли и радовались победе. Но были и такие, которые на любом празднике остаются до мозолей на глазу папарацами. Натали и Дэвид вели себя как истинные победители. У Дэвида победа оказалась двойной: и на трассе, и над дочкой лордов. И он не собирался скрывать свои головокружительные успехи.
   Папа-лорд, конечно, ну о чем тут говорить, выкупил негативы за весьма кругленькую сумму, но ограничиваться полумерами не стал. Как-то не принято в семье лордов останавливаться на полпути. Воспитание и законы чести не позволяют.
   Дабы соблюсти правила приличия, Натали быстренько пристроили в закрытый колледж, благо, связей и фунтов у папаньки с три короба.
   Перед тем, как начать отсчет новой своей биографии, леди получила хорошую взбучку, потом промывание женских частей на предмет стерилизации от возможного заражения матки. Ей выдали новое обмундирование, новую биографию с именем - отчеством. Зачислили в спецгруппу на ускоренную спецподготовку.
  
  
  
  МАТЕРЩИНА
  
   И пошла она проходить курс молодого бойца.
   Каждый из вас, дорогой Читатель, слышал про такое нехорошее армейское явление, как дедовщина. Многие полагают, что оно свойственно только нашей Советской, а теперь уже Российской народно-трудовой армии. Но, смею вас заверить, дорогие мои, есть еще более страшное армейское явление. И распространено оно повсеместно, даже в самых на первый взгляд цивилизованных странах, и особенно в их элитных школах по подготовке шпионов, агентов, диверсантов и разведчиков. Явление это, пустившее глубокие корни в спецчастях, носит типично женское имя, - матерщина. Нет, не матерятся там они, а проповедуют жесточайший матриархат: неограниченную власть старших, уже чему-то наученных агентов женского, если можно за их жестокость отнести их к этому разряду млекопитающих, рода, над младшими, еще только хлебающими кирзовым сапогом горький борщ солдатской жизни.
   У новичков выбивали играющее в одном месте детство, а на его место забивали свойственную высокородному отпрыску гордость.
   Натали пришла в шпионскую школу под своим новым именем Наталья, с новой фамилией и придуманной биографией. В ней ни словом, ни намеком не было сказано, чья она дочь, за что ее так низко опустили. Однако родственная несчастьем братва прочитала по ее лицу, как по писанному, все крутые и не очень повороты прошлой жизни будущего агента. И, раскусив большие и малые мелочи, вывернув их наизнанку, выработала тактику внедрения новичка в свой ущербно-крамольный коллектив.
   Первым испытательным рубежом для Натали стала помывочная. На раздевание и санобработку их группе дали пять минут. Натали стеснялась общей душевой, никак не решалась скинуть с себя последние одежды. Взводная, сержант с агентурным именем Кики, участливо поинтересовалась о причинах жеманства.
   - О, как я вас понимаю, милочка.
   - Правда? - прониклась уважением Наталья.
   - Сама такой была, - доверчиво шепнула на ухо и пообещала. - Я разрешу тебе помыться в нашей, в офицерской кабинке. Там ни одной девушки нет. Можешь плескаться сколько захочешь.
   - Ой, я вам так благодарна! Даже не знаю, как и выразить свои чувства.
   - Ничего не надо, - успокоила ее Кики. - Ты мне сразу понравилась своей скромностью и непорочностью. Я решила помочь тебе быстрее понять и принять правила здешней игры. Поверь, милочка, чем быстрее ты станешь такой как все, тем больше шансов, что ты выживешь еще сегодня.
   - Я постараюсь.
   - Да уж постарайся. А пока... Можешь забыть про пять минут. Плескайся, пока не надоест, пока сама не захочешь уйти оттуда. Но, если уж тебе непременно хочется отблагодарить меня, за ужином отдашь свой компот.
   В офицерской кабинке, куда сержант Кики пристроила Наталью, действительно не было ни одной девушки. Но там было четверо лишенных хорошего воспитания курсантов, которые радостными криками приветствовали купленную у Кики за любимые ею вечерние компоты новенькую.
   Через час девушку выскребли оттуда взмыленную и измочаленную. Но Наталья больше не стеснялась своей наготы. Она вообще уже ничего не стеснялась.
   И усвоила первый урок. Не верь, что кто-то питает к тебе добрые чувства. Если тебе оказывают внимание, платить придется сторицей.
   Следующий урок не заставил себя ждать.
   Новеньких определили на постой в казарму. Двадцать часов в сутки их гоняли, кормили, учили, кормили, опять гоняли и снова кормили. Сон был одним из предметов обучения. Сержант Кики вполне достойно могла представлять доблестные вооруженные силы на службе в концентрационном лагере. Помня ее первое участие в своей судьбе, Наталья старалась не давать повода для последующих вспомоществований. На одном из построений агента похвалили. Инструктор улыбнулся открытой улыбкой, протянул руку для поздравления. Наталья протянула свою нежную и белую для ответного рукопожатия и... очнулась в больничной койке с переломленной переносицей.
   Она хорошо выспалась и отдохнула. И усвоила новое правило:
   Не верь тому, кто смотрит на тебя с улыбкой.
   Их, правил и уроков, за годы службы в элитном подразделении было много. Все вместе они сформировали готового ко всему агента экстракласса. Утешало сознание того, что, если в элитном так издеваются, что же творят в обычном?
   После сдачи экзамена на политическую зрелость, ей определили сугубо личное спецзадание, да такой степени сложности, что и в страшном сне не приснится: забросят ее в дикую Россию. И пока она не раскроет все сто процентов их секретов в квадрате сто на сто километров от места ее дислокации (дальше были границы ответственности других секретных агентов), не получит родительского прощения и, вместе с ним, права вернуться домой, в лоно любимой семьи и не менее любимой Родины.
   В ее личном деле до сих пор хранятся: аттестационный лист выпускницы, тест на профессиональную пригодность и варианты поведения в сложных ситуациях. Вот некоторые схемы.
   "Добрая и спокойная внешне, - надо отдать должное инструкторам школы, не зря они ели хлеб налогоплательщиков, - Наталья настолько безжалостна и жестока внутри, что даже собственные родители иногда побаиваются дочь. Собаки обходят ее стороной, оглядываются и рычат ей вслед. А когда понимают, что сбежать не удастся, добровольно поднимают вверх лапы и роняют к Натальиным ногам скупые собачьи струйки. Холодная расчетливость, ум, железная выдержка сделали ее настоящей терминаторшей среди людей...
  Но все эти качества она ловко скрывала под маской простушки. Ни один человек никогда бы не догадался, с кем он имеет дело. Ее улыбка настолько обезоруживающа, что невольно хотелось плакать и задыхаться от нежности. Глядя на это милое создание, некоторые мужчины просто таяли от ее шарма и обаяния. Она, словно дорогой парфюм в магазине, манящий и привлекающий покупателя, ловила в свои сети любого...
  Заполучить нужную информацию для Натальи не составляет особого труда и если, вдруг, человек, с которым она контактирует, о чем-то догадается, она способна без промедления его тихо и бесшумно ликвидировать. Опасность очередной раз обойдет ценного агента стороной, а в город поступит очередная партия сочных беляшей, так горячо ценимых любителями. Особенно хорошо Наташе удаются "колбаски" в тесте из нежных девичьих пальчиков - это было и остается ее фирменным блюдом".
   Все аналитики спецшколы были едины в выводах: вырастить такого монстра удалось по трем причинам. Первая - высокий интеллектуальный уровень развития. Чем выше ты находишься, тем больнее падать. Она упала - ниже некуда, потому могла позволить себе встать над моралью любого общества. Второе - жесткое, даже правильнее будет сказать - жестокое обращение с ней и другими курсантами сформировали животное предвидение опасности, мгновенную, не останавливающуюся перед любыми методами, готовность отстоять и защитить свою жизнь. И третье - высокий уровень профессиональной подготовки в горячо любимой шпионской школе.
   Насколько желаемые результаты тестов и аттестаций совпадали с реальной картиной жизни агента Натальи, мы узнаем из следующих глав.
  
  
  
  НЕ ЛЮБИТЕ, ДЕВКИ, САЛО
  
  Вы, прочитав заголовок этой главы, зададитесь резонным вопросом. А за что же не любить его, Мику Сало? Чем он перед вами провинился? Красавец, миллионер, один из лучших гонщиков Формулы 1. Да за такого не глядя можно замуж или на Канары! Только он парень разборчивый, еще не каждую позовет.
  Но не о нем мы, не о Мики, а о простом интернациональном, которое еще недавно босиком бегало по загону и довольно хрюкало о сытой жизни.
  Наталья - откуда такая бюргерская привычка, вроде в чистом английском роду ни в одном прямом либо кривом колене галлов к саксам и близко не подпускали, - любила шпик и прочую жирную свинину. Сызмальства приметили эту слабость. Как с ней ни боролись, разумно полагая - отклонение от нормы портит породу и плохо сказывается на урожайности и карьере, - и убеждали, и обманывали, и прятали за семью замками. Ничего поделать не могли. Пока ушлый секретарь папаньки-лорда не раскопал в истории рода некую графиню Мэри из графства Стюарт, третью жену прадедушки Скруджа, от которой и пошли все сегодняшние потомки. Жила она в далеком семнадцатом веке, привязанности имела сходные с привязанностями Натали, судьбу немного странную, если не сказать более - таинственную. Надо же, через четыре столетия, шестнадцать поколений, если считать по родословной, выплыли дурные повадки феодализма. Жаль, папа-лорд был сильно занят своей важностью и службой, мама-лордочка была занята собой и своей неуемной любовью ко всем, кого кто-то уже любил, а она еще нет. Если бы они нашли время поближе познакомиться с жизнеописанием своей древней праматери и посмотреть, что еще кроме сала, имело место быть у бабульки в достатке, может, по-другому бы судьба распорядилась их дочерью. Но... что сало, то съели.
  Эта привязанность к нежному и сытному продукту и предопределила ее извилистый путь в Россию. Не конкретно сам путь, а дорогу, которой ей следовало следовать.
  Стала Наталья любимой и единственной дочерью Мани и Миколы Чесалы, украинских инженеров, сбежавших от бескормицы с угольного Донбасса в сытую, хоть и грязно-холодную после самостийной, уральскую столицу. Не столицу вообще, а только черной металлургии. Прямо в сам город, прямо на известный металлургический комбинат.
  Собственный послужной список и густое засилье салолюбимой родни на руководящих и около постах помогли сначала пристроиться с краешку, а потом и поглубже влезть.
  У Мани и Миколы, истинных хохлов, продавшихся в свое время англичанам опять же за пресловутое сало, заплывшая жиром совесть была нерастопляемо спокойна. Честно скажем, не какие-нибудь мелкие попрошайки, дешевка, помани пальчиком и на коленях поползут. Продались они за большое количество. Ловкая Маня и хитрый Микола выторговали для себя ровно один кило, нет - одно кило, нет - одну килу... не важно, главное в том, что с момента их официально задокументированной вербовки Маня могла ежедневно, без ущерба для внутреннего семейного бюджета, выставлять салолюбивому семейству цельный килограмм вкусной свинятины на каждое присутствующее за столом родное хохляцкое рыло.
  А легализоваться в тогдашнем сэсэсэре было проще простого. Это только наивные кагэбэшники считали, что придуманная ими паспортная система закабаляла весь народ и делала каждый его шаг по перемещению в родном советском пространстве подконтрольным и отслеживаемым.
  Как мы уже признавались, Маня и Микола Чесалы приехали на Урал. С ними прибыла пока еще беспаспортная Наталья, всей документальной ценностью которой являлось свидетельство о ее нарождении на свет в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году (так Натали стала на три года моложе самой себя, что, для женщины, весьма приятное действо). И запись в паспорте у батьки да и у мамки. Устроились на работу, получили жилье, прописались. Дочке по свидетельству о рождении выдали паспорт с фотографией и прочими атрибутами гражданина СССР. В то же время истинная Наталья Чесало, которая ни за что не хотела уезжать со своей любимой родины, осталась жить при бабушке, в ее хате, с полученным по случаю случайной утери при переезде дубликатом свидетельства о рождении, по которому она, по месту жительства у бабушки получила свой паспорт, и тоже на Наталью, и тоже на Миколовну Чесалову. И стало их две, одинаковые, хотя и не похожие ничем, кроме одинакового шестнадцатилетнего возраста, но нам вторая, которая подлинная, ну никак не интересна, нехай в своей хате с бабулькой бульбу с клецками хлебает и свиноматкам хвосты крючком на бигуди завивает.
  А наша Наташа, ни в чем никем не заподозренная, спокойно с первой героической медалью закончила русскую школу, получила настоящий аттестат об их образовании, благополучно поступила в тогдашний горный институт и сбежала. Нет, не за границу. Сбежала от истинных хохляцких родителей. Не смогла она, пусть и справедливо наказанная дочь лордов, больше терпеть высококультурный уровень своих приемных родителей. Особенно, когда папа за столом делал то, что называется обедом, самоотверженно и неутомимо боролся с тарелками и кастрюлями с всхлипами, всчмоками и прочими застольными комментариями. А по вечерам перед сном требовал от приемной, но больше законной жены любимой дочери, пожеланий "спокойной ночи" с непременным чмоканием им ее, а ей его.
  Стала она жить как все. Которые иногородние студенты. У которых родители далеко. Не очень сытно, но зато весело и свободно. Настоящей студенческой жизнью.
  
  
  
  ПРОЦЕНТЫ К ПЛАНУ
  
   Некоторые разъяснения для тех, кто еще не все, спрятанное неглубоко, понял.
   Наталья - агент английской интеллектуальной разведки, считала, что в жизни ей крупно не повезло. В двадцать шесть лет она могла бы, как законная жена какого-нибудь сэра министра или сенатора-конгрессмена, заседать в десятке благотворительных комиссий. Могла бы блистать нарядами в личной ложе театра, на балу, на светском приеме в Букингемском дворце. Могла бы постоянно быть на виду и на устах у особ королевской семьи, на обложках модных журналов и на экранах телевизоров. Могла бы...
   Но не смогла.
   Вместо такой красивой и достойной ее жизни во дворцах, она оказалась в холодной и нищей России. Живет в общаге, питается в дешевых студенческих столовых, смотрит черно-белый телевизор, у которого полторы программы, и те показывают только после хорошей взбучки. Вот на работу она ходит действительно во дворец. Здание университета выглядит очень солидно даже если к нему подходить по высоким буржуйским меркам. Но... снаружи. А изнутри... Каморка похожая на камеру предварительного и пожизненного заключения. Для нее. Потому как задание у Натальи такого несоизмеримого с ее короткой жизнью размера, что выполнить его в ближайшее тысячелетие вряд ли удастся. Если вдруг не найдет чего-то сверхвсякомеры секретного или разоблачительного.
   С того момента как ее внедрили в русскую (по паспорту) хохляцкую (по привязанностям) семью, прошло семь неполных лет. За это время она успела проучиться в университете полных пять лет, получить диплом с отличием, стать одной из любимых аспирантов профессора Лосева-Рогатова, найти материализованное в скромный результат применение своим тайным способностям.
   Наталья не стала, как это делают большинство молодых агентов, кидаться сломя голову на поиск и похищение важных государственных секретов страны-кормилицы. Не стала зарабатывать дешевого авторитета агента, готового для родины на "холод могильных камней".
   - Зачем спешить? - здраво рассудила юная леди. - Я сюда пришла всерьез и надолго. Покружусь, пригляжусь, авось можно не сразу попасться на зубок здешним внутренним органам. Жизнь состоит из плохого и хорошего, из пользительного для здоровья и самочувствия, и из вредного, иногда убийственного. А дай-ка я разделю ее на кусочки да присмотрюсь к каждому.
   Получилось у нее следующее: студентка, активистка, спортсменка, агентка, да и внешне ничего себе. Не красавица писанная, но она, в отличие от многих девушек рядом, и не мечтала быть красавицей. Они все не такие как остальные. Красота ущербна. Если господь Бог дал красоты немеряно, что-то в голове, как правило, отобрал. Вот и мучаются. Радостей им намного меньше. А спросу с них по красоте их высокий. Наталья здраво решила оставаться серой мышкой: шерстка мягкая бархатистая, вроде и не броская, но погладил разок и еще хочется. А уж опытности да умения она приложит, благо, есть немалый задел...
   Много всего наприкидывала, контроля за ней ни от родителей, ни от Центра почти и никакого, и согласилась пожить так, чтобы не было "мучительно больно за бесцельно прожитые годы". Пожить она решила в свое молодое удовольствие.
   И выполняя собственные заветы, целый год шла от своего конца.
   Потенциального.
   Как если бы она залетела, ее раскрыли, арестовали, осудили и в яму посадили.
   Все, что касаемо русских концлагерей, не менее конц тюрем и предваряющих репрессивно-исправительный аппарат учреждений, познавалось ей без каких-либо заданий и понуканий. Она изучала русские несуразные уголовные кодексы, в которых за украденную у соседа курицу наказание было несравнимо больше, чем за украденный у государства миллиард, даже если он в долларах или фунтах. Ходила в суды наблюдать идиотские предопределенные обвинением процессы, где адвокат и обвиняемый были безгласной мебелью, а судья руководствовался не статьями идиотского закона, а курсом партии и правительства, своим местом в очереди на квартиру и задержанной за полгода мизерной зарплатой. Заводила нужные знакомства, и, как на экскурсию, прогуливалась в изолятор временного содержания, по оперативной терминологии ИВС, в СИЗО, следственный изолятор, где подозреваемые в мелких прегрешениях сидели в ожидании окончания следствия и суда годами. Многих потом, когда суд выносил приговор, отпускали домой, так долго они тут томились. Но никого не оправдывали, потому как, оправдав этих, нужно было наказывать тех, которые этих ни за что сюда упрятали. Но разве рука поднимется на того, с кем из одной кормушки хавать приходится?
   За этот год Наталья поняла: такой конец ей ну ни на фиг не нужен. Если бы ее, разоблачив и осудив, отправили отбывать наказание в родную Англию, она бы еще подумала. Но в России, где даже государство живет по своим понятиям, а не по законам, жизнь на воле много хуже, чем в английской тюрьме.
   Весь второй год вынужденного пребывания она укреплялась в мысли, что рисковать свободой ей не след. Еще три года усиленно внедрялась, обрастала знакомствами и связями. Центр с пониманием отнесся к ее объяснению своей открытой пассивности. А когда она поступила в аспирантуру, даже первый орден пообещали. И бюст на ее родине... за счет конторы... увеличить... пока на один размер. С бюстом она решила не спешить, дождаться следующей благодарности и сразу на два размера обе увеличить, чтобы и не больно, и заметней выглядеть.
   В тесной аспирантской каморке она нашла, наконец, свою золотую жилу.
   Шкаф.
   Забитый курсовыми и дипломными работами студентов за последние лет ...дцать. Она потихоньку достает их, снимает ни микропленку, обрабатывает. Сложными каналами через систему тайников переправляет на родину, в туманный который Альбион.
   По крайней мере на ближайшие лет двадцать она беспроигрышно обеспечена информацией, а если учесть, что студенты народ невольно плодовитый и число их работ год от года растет, Наташе уже снится счастливая старость, не омраченная провалом и сорванными заданиями. Даже и попытаются раскрыть ее, накрыть или расшифровать - вряд ли даже в их придурошных органах найдется хоть один придурок, который обнаружит хоть какую-то ценность, а тем паче важную государственную тайну в никем не читаемых дипломных работах студентов.
   А все мастерство матерого шпиона Натальи Чесалы-Скрудж заключается в том, как выдать своим шефам отрывки из дипломов за секретные научные разработки; как убедить Центр в перспективности исследований, в которых самое большое исследование студента заключается в поиске аналогичной работы старших товарищей, с которой можно содрать максимум материала с приложением минимума собственных усилий. Не зря Наталья окончила в России закостенелую советскую школу. Она быстро сделала спасительное открытие: в каждом студенческом дипломе есть обязательная глава с расчетами экономического эффекта от внедрения. И нет такого труда, где бы эффект не исчислялся суммами, приятными даже глазу развращенного богатством капиталиста. Потому почти на каждый отправленный микрофильм с выдержками из названной главы, она получала задание: "Агенту ПКЉ7. Форсировать работы по добыче дополнительных сведений в данном направлении исследований крупной группы ученых, замаскированных под легендой вечно пьяных и голодных советских студентов. Материал поставлен на контроль министерством, вам присвоено очередное звание, награда не заставит себя ждать, готовьте дырку, а на ваш счет..."
  
  
  
  
  
  
  Г Л А В А 6 безглавая
  
  
  
  Who li they такие
  
  (продолжение - ЛОСЕВ-РОГАТОВ)
  
  
  
  ЛЮБИМОЕ ЗАНЯТИЕ
  
  Еще со студенчества любимым занятием наших героев было хоронить профессора Лосева-Рогатова. Вернее, не совсем хоронить его, а как бы частично. Нет, они не вампиры и не мазохисты, они не закапывали в землю сегодня неоднократно и трепетно пожимаемую ими руку профессора, в следующий раз твердо ступавшую по земле ногу или оттопыренное еще со школьных драк ухо, оставив что-то и на завтра. Похороны по полной программе, сами знаете, дело весьма хлопотное: венки всякие, могилы, оркестр, море задействованного народа и прочая суетность, которая страшнее потопа, переезда и пожара, вместе взятых.
  Помню, как-то одни знакомые одного своего поперешного невыносимым характером человека хоронили. Умер он, как и полагается всем поперешным, накануне большого праздника, аккурат в полдень 31 декабря. В честь этого знаменательного события, вызвавшего не очень скрываемый вздох облегчения у всех, кто мал мала был знаком с почившим, ударил знатный мороз. Даже деревья укутались в пушистые и блестящие новизной шубы из инея, но так и не могли согреться, стояли не шелохнувшись.
  Начались неприятности с того, что дома не могли найти паспорт умершего. Неприятности имеют особенность всегда с чего-то начинаться. У одних они начинаются со смертью еще вчера живого и никому не нужного человечика. У других с потерянного кошелька. Здесь начались с пропавшего паспорта. Он его, оказывается, сдал на вклейку очередной фотографии. Вот чудак, смерть за дверью с косой стоит, ждет, когда ей дверь откроют, а он срок действия паспорта продлевает. Бессрочно жить надумал, Кащей Бессмертный, В-ухо-до-насор новоиспеченный выискался. Без паспорта в похоронном бюро не выписывают похоронного свидетельства, без похоронного свидетельства не получишь места на кладбище, нет места, не наймешь могильщиков выкопать могилу. Не выкопаешь могилу, не куда закапывать. Но, в каждом минусе есть свои плюсы - равновесие должно быть соблюдено всегда и везде. Про это еще Ломоносов говорил. Если у кого-то что-то убыло, в другом кармане обязательно прибудет. Главное, чтобы на пользу, а не на пропой.
   Предложили им со значительной скидкой, в честь окончания финансового года, и как новогодний подарок, большой выбор уцененных Дедом Морозом венков, подмоченных слезами предыдущих скорбящих траурных лент с десятком вариантов поздравительных надписей "дорогому, любимому от родных", "от коллег", "от благодарных (за что? За своевременную смерть?) детей" и еще много разных "от... и от...."
  Все, кто начал отмечать новый год с ихнего новомодного рождества, не могли понять, что от них хотят 31 декабря во второй половине дня, когда равнение на часы на Спасской башне в каждом сердце ничьей смертью не своротишь. И, выказывая завидное спокойствие души, настойчиво советовали приходить сразу после праздников, числа четырнадцатого, а лучше двадцать первого, чтобы уж точно и голова перестала болеть, и, вконец уставшие от затянувшихся каникул служащие дружно соскучились по трудовому коллективу и потянулись к родным рабочим местам, и пренепременно оказали бы все достойные почести так горячо любимому ими и так сытно кормящему теперь уже их гражданину.
  Родственники, конечно, могли бы и до двадцать первого подождать, им чего? Им тоже праздника хочется. Но он, который представился, проявлял явные признаки нетерпения. Даже после своей смерти он всех доставал. Разлегся посредине самой большой комнаты и не объехать его, не обойти. Глаза закрыты, а он, словно, наблюдает за каждым и вопрос задает: "А покажи - ка, любезный, как ты заботишься о моем бренном теле, как ты переживаешь мой нежданный уход? А чегой-то ты улыбку в уголках губ прячешь? Думаешь, крякнул я, дубака дал, концы отбросил, зажмурился, так и нюх весь потерял?"
  Короче, всей родне на цельную неделю задал этот и при жизни-то жмот хлопот полон рот.
  Ни звонки, ни взятки, ни самовольный вывоз тела на кладбище под покровом рано наступающих сумерек не помогли. Пьяный в усмерть сторож мычал, но телиться никак не хотел. Ключ от кладбищенских ворот даже во рту у него искали. Разозлились, гроб с телом в сторожке оставили, пусть вместе поживут, уж эти друг другу мешать долго не будут. До дома добрались, совесть заела, вернулись. Пришлось опять домой тащить и на пятый этаж по узким лестничным клеткам гроб чуть ли не стоймя поднимать.
  Зима, дома душно и умерший кое-чего добавляет. На улице мороз за тридцать. На балконе чуток поменьше. Кто-то с отчаяния и предложил вынести гроб с телом на балкон, пусть, мол, охолонится, ему, мол, пользительно. А мы пока, до четырнадцатого, а если уговорят, и до двадцать первого подождем, не будем людей от приятного отдыха отрывать, праздники им портить.
  Сказано - сделано.
  Третьего января и к ним новый год веселье принес, особенно когда на каждую грешную душу по поллитра оприходовали, да вина не считано, да кому мало, в кладовке в ящике на поминальный стол с запасом припасено.
  Незаметно песня затянулась, сначала вроде грустная, про "мороз, мороз", который все недружным хором просили "не морозить" каждого из них в отдельности, но, подмигивая и кивая головой в сторону балкона, переводили стрелки на того, которого как раз и желательно было заморозить за всех вместе взятых.
  Через третью на пятую песни пошли веселее, ноги сами в пляс пустились, выстукивая о дребезжащий пол напряжение последних дней.
  От выпитого и от танцев стало жарко, дверь балкона распахнули - клубами ворвался в комнату морозный воздух, освежая гуляющих. Разветрилось, посвежело, воздух перестал молоком клубиться, прояснел.
  Как хоккейный арбитр замечает на площадке присутствие лишнего тринадцатого игрока в круговерти спортивных баталий? Я всегда удивлялся его шестому чувству. Специально начнешь считать, раз пять со счета собьешься и бросишь к чертям эту безумную затею. А он только глазом повел и ну к стене на расстрел - шестой полевой игрок, нарушение численного состава! Малый штраф!
  Мы, едва развеялся туман, еще ничего не видим глазами, но каждый своим индивидуальным затылком, на котором у кого что осталось, вроде как вверх потянулось, чувствуем: не столько нас было минуту назад. Нарушен численный состав. Почему молчит свисток арбитра?
  - Гады, - набивая рот салатом из общей хрустальной вазы, выговаривал нам нарушитель численного состава. - Горбатишься на вас всю жизнь как прокаженный, любишь вас, как собака палку, а вы и похоронить нормально не можете. Я вам за мерзость вашу хотел напоследок гадость сделать, праздник испортить, да, вижу, ничем вас не проймешь. А и ладно, в следующий раз умру как все нормальные люди, в понедельник, летом, за месяц предупрежу, все сам подготовлю, чтобы вам осталось только за стол сесть и нажраться.
  
  
  
  ОТКУДА РАСТУТ НОГИ
  
  Студенты, сдавшие очень даже вовремя и все как один на "отлично" верхнюю математику и очень поверхостную информатику, научились с немалой пользой для себя лишнее в любом деле сокращать, квадратное округлять, а если попало в руки или на зуб, и сжимать при помощи архиватора очень большое и хлопотное в малое и иногда приятное. А потому процесс очередных похорон любимого профессора традиционно сокращался ими до весьма неумеренной пьянки, естественно с музыкой, но несколько далекой от той, какую исполняют солисты похоронного ансамбля "Земля и Люди" и которую пожелал бы слышать на своих плановых похоронах сам профессор.
  Происходит процедура прощания чаще всего в близлежащем к университету кафе. И совпадает совершенно случайно либо с днем выдачи стипендии, либо с каким-то большим или малым праздником, обязательно в присутствии дам, чтобы в танцах было кому в любви признаваться, иначе подержаться не дадут.
  Процедуру эту придумал, в оправдание своего первого "улета", третьекурсник Васька. Возвращаясь как-то с очень неумеренного возливания домой, он, дабы строгий родитель проявил мягкосердие и не всыпал икающему чаду в количестве, прямо пропорциональном принятому последним на свою впалую грудь, на конкретный отцовский вопрос:
  - Ты где был? - так же прямо и конкретно ответил (здесь нам потребуется некоторое уточнение: это стоял Васька криво, а отвечал очень даже прямо),
  - Лосева - Копытова, ик, хоронили.
  - Ваш Рогатов копыта отбросил?
  - И ик тоже, - чадо честно старался не дышать хотя -бы в сторону отца, чтобы последний не догадался, отчего сын поздновато домой заявился. Глаза его упорно не хотели слушаться и затягивались поволокой как у петуха, чью голову только что отделили от шеи, а через нее и от остальных частей тела. Сын потряхивал стокилограммовой головой, пытаясь заставить глаза хотя бы делать вид, что они держат ситуацию под контролем, отчего пена от выпитого пива стекала из ушей, и хлопьями ниспадала на плечи.
  - И когда же он успел представиться? - задал коварный вопрос папанька. У сына вполне обоснованно порой возникало опасение, что его предок, в силу производственной надобности и некоего числа знакомых, скрывающихся порой в самых неожиданных слоях населения, знает о всех сколь-нибудь значимых событиях города.
  - Сегодня, ик, с утра.
  - И уже закопали?
   Больше связных слов в запасе у Васьки не нашлось.
   Всыпали ему на этот раз только половину причитающейся нормы. Причин тому было две. Первая - чадо было в таком состоянии, что терялся педагогический эффект от воспитательной процедуры. И вторая - все-таки дите проявило находчивость, а, следовательно терзалось муками стыда по дороге к родимому дому, тем самым восполняя упущенный педагогический эффект от прерванной процедуры перевоспитания.
  В последующие годы процесс захоронения неоднократно совершенствовался и выкристаллизовывался уже коллективным трудом сокурсников в ставшее традиционным мероприятие, о коем, помня прошлые ошибки, предки извещались заранее. Что приносило ощутимые выгоды: не надо было тратить свои кровные. Сердобольные папанька с маманькой поочередно субсидировали некую сумму на "помин", возвращая ее опосля, когда обман выползал на свет божий, с немалыми процентами.
  
  
  
  ТАЙНЫЙ ОРДЕН ЛОСЕВА-РОГАТОВА
  
  Лосев - Рогатов был выходцем из мутных кругов научной интеллигенции в третьем, самом вывернутом наизнанку колене. В годы студенчества он скромно носил в серпастом и молоткастом паспорте нежную девичью фамилию Панты-Оленев. Уже по одному этому словосочетанию можно с достаточной степенью точности сказать, что родиной его была самая умная на свете страна, Пуп Земли - Ой-Шмяк-Кония, где каждый второй, который не оленевод, так сразу и работник большого умственного труда. Дедушка Панты-Оленева, первый обученный грамоте абориген, сначала самозабвенно ходил с красным флагом по тундре, собирал под свои знамена оленей, песцов, волков и даже полярных сов. Необученные грамоте и не понимающие сущности классовой борьбы совсем дикие звери и немножко не совсем дикие птицы, собираться, конечно же, были рады, но каждый на свою отдельно надыбанную кормежку. А когда коллективно, это, извините меня, и поперхнуться можно от спешки, и не того, понимаешь ли, на зубок употребить. Вот и разгорится огонь классовой борьбы. Оно, конечно, в условиях совсем вечной мерзлоты, любой огонь вроде как бы и на благо, но ему, зверью, в неподготовленную революционным сознанием голову, не вдолбишь. Путь куда-то там лежит через желудок. Вооруженный таким мощным знанием, бывший юный революционер, а теперь Учитель всех остальных аборигенов, темой докторской диссертации выбрал знаменитую работу Ленина, перефразировал ее под местные вечно-мерзлотные условия. Получилось очень благозвучно и для народного хозяйства пользительно: "Шаг вперед, два мешка ягеля за пазухой". Всю оставшуюся жизнь он, уже заведующий собственной Академией Наук Ой-Шмяк-Конии, высчитывал, сколько можно собрать ягеля, если сделать два шага, потом четыре, потом еще... Говорят, перед смертью число шагов, посчитанных им, достигло середины шахматной доски.
  Папа Панты-Оленева не шибко, однако, в экономике кумекал, не в дедушку пошел. В детстве он рос любопытным мальчуганом, все норовил к оленю с заду зайти, под хвост заглянуть. Олень стеснялся, олень уворачивался, когда успевал, а когда не успевал, взбрыкивал. Малышу и досталось в лоб копытом, отчего он крепко скопытился, долго-долго в больнице провалялся. Уже его маманька, пока революционный пахан по тундре с мешком ягеля носился, от трех геологов и одного не знамо кого ему на радость пять братьев и две сестры принесла, вот сколько провалялся. В больнице много умных было, однако. Один даже газету читал, но так до конца и не дочитал, не успел, выписали быстро, всего за полгода вылечили ему оторванное ухо у шапки. Так вот, из умных речей соседей по палате папанька понял, его место в политике, там ничего совсем знать не надо, ничего совсем делать не надо, только говорить и слушать, одного самого себя слушать. Он быстро, уже к восемнадцати годам научился читать, всего через полгода, к двадцати шести сам писал карандашом некоторые буквы. А уже когда доктором наук стал, - даже на печатной машинке умел лист в каретку вставлять и знал, если по клавише сильно пальчиком стукнуть, на листе буковка появится. Только понять никак не мог, каким образом такая большая тетенька в такой маленькой машинке прячется, буковки красивые рисует, а ее никак не увидишь. Даже сиди весь день около стола с ружьем, сторожи, глаз не смыкая, она ни на обед, ни, извините, по нужде не выходит. Хороший, однако, охотник, с такой на тюленя ходить можно.
  Темой своего научного исследования он безошибочно выбрал историю освободительного движения своего угнетенного Северным сиянием и Вечной мерзлотой народа. Нравились ему призраки, которые по Европе босиком запросто ходили. Про них еще песня революционная есть.
  
   Горе горькое по свету шлялося
   И на нас невзначай набрело.
  
   Папанька Панты-Оленева доказал неверующим, что Карла Маркса и Фридриха Энгельса совсем не муж и жена, как говорил всем не защитивший диссертации председатель колхоза, а четыре совершенно разных и большинству ой-шмяк-концев лично не знакомых человека.
   Лосев - Рогатов не стал двигать вперед науку Ой-Шмяк-Конии. Там папанька - Сам плотно на все должности сел. Сынок поехал далеко-далеко, не один олень, пока добежит, копыта отбросит. Он смело оставил дома все предрассудки старого времени, успешно заменив их на новые. В дорогу папанька снабдил сына тремя вещами: подарил азбуку с картинками, чтобы сын грамоту разумел; дал маленький, не больше килограмма, только на первое время, мешочек с мелкими алмазами; и зашил за подкладку модной вельветовой фуфайки рекомендательное письмо к другому ректору с просьбой - взять его сына, наследного доктора наук, студентом первого курса и обучить чему-нибудь. Другой ректор честно поделил мешочек пополам, а Панты-Оленева сделал студентом и женил на своей племяннице Лосевой - Рогатовой. Не пропадать же второй половине килограмма на чужбине.
  В учебе ему, потомственному интеллигенту, особенно легко давались трудовые семестры. Каждую осень он возглавлял студенческие сельхозотряды, летом - студенческие стройотряды, зимой - снегоборьбу, весной - снегозадержание, и круглый год заведовал базой лопат, носилок, граблев и даже некоторых метел. Так медленно и упрямо докатился Панты-Оленев до почетной ученой старости. Шибко оброс, где волосами, где связями, а по бокам учениками. Благо, папанька до сей поры время от времени заветные мешочки присылает. Темы, которые он глубоко копал сам и заставлял впрягаться аспирантов, были сплошь прикладными. К пещерам. Циркуляция воздуха, влияние загазованности на дымность костра, глубина освещения семейного ложа в полярную ночь, зависимость деторождаемости от частоты геологических экспедиций.
  Так и жил, весь в заботах обо всех, кроме остальных. Все еще в огне комсомольских будней, незаметно отстал Лосев-Рогатов от жизни. Героизм его молодости давно почитался нынешним поколением за идиотизм. Естественно предположить, что идиотизм его времени почитался ныне за еще больший идиотизм. А потому и в самом страшном сне не могло ему присниться сегодняшнее собрание. Хотя нет, собрание могло и присниться, а вот итоги его...
  Но, не будем торопливо забегать вперед, когда и с заду еще осталось место для простора.
  
  
  
  КАК ЛЕХА ТРЕТИРОВАЛ
  ПРОФЕССОРА ЛОСЕВА - РОГАТОВА
  
   Однажды Леха проснулся и подумал: давно в его извращенном неумеренным рабством мозгу не рождались враждебные кому-нибудь вихри. Трижды безуспешно поменяв руки и сбрив волосы со всех своих мозолистых ладоней, он выдавил из себя нечто похожее, только по запаху не понял, на что. Но план ему, в отличии от запаха, в целом понравился. Его даже одобрять не пришлось.
   В этот же день, если считать по туркменскому календарю и с заду помесячно, пришел он без приглашения в кабинет профессора. Сел в его каждой отягощенной знаниями половинкой удобно продавленное кресло, тоже без приглашения. Заложил перед этим сто грамм за воротник, а в кабинете еще заложил, но уже одну свою длинную и костлявую ногу на другую такую же, только в левом ботинке и в дырявом носке, надетом прямо на голую мозоль.
   Лосев-Рогатов несколько ошарашено наблюдал за рождающим дымные вихри Лехой, его неуместными выкрутасами, и так незаметно молчал. Леха за профессором не наблюдал. Леха по-хозяйски оглядывался, даже нет, приглядывался ко всему на столе и около него, и тоже молчал, только делал это, в отличии от профессора, громко и напоказ.
   Профессор, как человек истинно интеллигентный, вскормленный интеллигентным молоком, настоянным на вечнозеленом и нержавеющем ягеле, первым не выдержал и так интеллигентно, немного тушуясь перед наглостью того, кого еще вчера гордо именовал своим аспирантом, а сегодня уже не знал, как и обозвать, заметил.
   - Вы, м-м-м... молодой человек, кажется, сели в мое кресло?
   Но получилось у него несколько робко, как будто он, страшно извиняясь, спросил: "Не кажется ли вам, что еще половина первого?"
   - Да? А где про это написано? - уловил существенную разницу между произнесенным вслух и спрятанным за спину смыслом Леха, и демонстративно перевернул кресло вверх всеми четырьмя сразу и поразительно кривыми, словно срисованными с профессорских, ногами.
   - Если кресло стоит в моем кабинете...
   - В вашем? - очень сильно изумился Леха, даже глаз один у него ползком на лоб выбрался, а челюсть отвалилась так, что в стол со страшным стуком ударилась и помяла дубовую столешницу. В образовавшуюся воронку тут же весело скатились умные профессорские чернила и шарики от роликов, которых у профессора на столе... всегда... запас... для лучшего раскручивания мозговых клеток.
   - В моем, - немного обиделся незнанию такого очевидного профессор.
   - Ах, что же это я! - сделал вид, что он обо всем одномоментно догадался, Леха. - Вы, наверное, у нашего ректора еще не были?
   При упоминании слова "ректор", произнесенного в контексте вышеозначенных событий, профессору сразу захотелось пописать, пойти домой, сменить ползунки и лечь насовсем спать.
   - Не был, - ошибочно признался Лосев, и как-то непонятно заволновался. - А что? А где?
   - Ну, тогда мне все ясно.
   - Что-что? - заволновался Лосев еще на одну скорость по гололеду больше.
   - Вы про новый приказ ничего не знаете, - этой фразой Леха заставил профессора резко нажать на все разные тормоза и потерять полное управление, вместе с браздами, которые еще, но уже не у него.
   - Какой приказ? Про кого?
   - Не-е, не буду вам говорить. Зачем хорошего человека пустяками расстраивать? Скажешь, а его заранее инфаркт за что-нибудь хватит, сюрприза не получится, - по привычке заважничал Леха, чем неожиданно вернул Лосева из состояния полной растерянности в состояние крайнего собственника.
   - Извольте заметить, Леха, копытом тебя промеж тех, которые пониже спины, по обеим сразу и очень больно! Сдается мне - я вас ни на фига к себе не вызывал.
   На что Леха ему совсем не интеллигентно, специально так, чтобы вернуть отвоеванные позиции.
   - Зато я вас вызывал.
   - Да? - опять растерялся профессор. - И что?
   - Что, что! - Леха по-прежнему не смотрел на профессора, проводил спланированную психологическую атаку, а сам перекладывал на профессорском столе бумаги, между делом отправляя особо не понравившуюся ему сначала в рот, а потом, тщательно спрессованную трудолюбивыми плантаторскими челюстями, вынимал, взвешивал на ладони, прикидывая, куда же еённую деть, бросал не в голову профессора, бросал в корзину. - Вы же о приказе ничего не знаете! Я вас вызываю, чтобы сообщить новость, вы не приходите. Что, по-вашему, я должен делать?
   - Даже не предполагаю, - сознался в своей полной беспомощности профессор.
   - Вы не знаете? А я знаю!
   - И что же?
   - А ничего! Я принял самое умное решение, которое мне диктовали вслух и по слогам. Я сам к вам пришел!
   - Удивительно верное решение, - похвалил профессор.
   - Вы тоже так считаете? Рад.
   Голова профессора Лосева не тянула по запасу мощности на голову профессора Доуэля, это было видно даже по размерам ботинок. Поэтому первая здравая мысль пришла к нему из области штанов.
   "Наверное, - вдруг подумалось ему, - Леха и моя дочь того, мал-мала кувырк-чувирк, потом ах-поах, ну и вот он, тут, на правах будущего, значит, родственника, желает присосаться, а пока обживает кресло, любимые вмятины под свой размер перестраивает". - Я слушаю вас.
   - Да уж придется послушать, папаша! - догадка профессора получила первое вещественное подтверждение.
   - Папаша?
   - Ах! вы уже забыли?
   - Что забыл? Я ничего и не знал! Готов чистосердечно... в меру сил... зарплата, сами знаете, какая.
   - Ну, вы даете!
   - Молодой человек! - гордый чукчатский дух колесом выгнул грудь отставного оленевода. - Выбирайте выражения!
   - А я чего? - первый раз растерялся Леха, по его плану профессор все время должен находиться в защите, оправдываться, а тут р-раз и нападение.
   - Я не могу давать! - объяснил свой совершенно случайный, страдающий от вынужденного одиночества гневный порыв профессор. - Я мужчина!
   - Я же образно.
   - Даже образно не клевещите. Отвечайте, по какому праву вы меня папашей назвали?
   - Ах, вот вы о чем! Я мог бы развернуть целую теоретическую лекцию про генную инженерию, зацепить по дороге ваш случайный флирт с одной дамой... которая в мамы кому-то... а который генно наинженерил и знать не хочет... и алименты который год в сбербанке проигрывает, вместо того, чтобы мне... Но я не буду жадничать, не буду на слабых струнах... Я вас оправдаю, потом условно осужу и под амнистию подведу, но назад не выпущу, не надейтесь! Вы сломаете два зуба, разбирая, что я вам тут нагородил. А потом вспомните, как сами хвастали, что профессор Лосев, даже будучи всеми Рогатовым, для своих аспирантов все равно как отец родной. Было?
   - Уф! - вытер полой пиджака взмокшую вчерашними слезами поясницу профессор. - А я, грешным делом, подумал уже...
   - Что все сказанное выше правда? Каждый думает, профессор, - Леха не стал продолжать. Пусть кому надо, сами догадываются.
   Лосев-Рогатов успокоился по одному поводу, разволновался по всем остальным, потому как других догадок в его голове не нашлось, а Леха продолжал делать вид, что ему видно больше, чем слух позволяет.
   - Я пришел сделать вам замечание, профессор.
   - Мне? Замечание?
   - Раз пришел к вам, то и замечание отдам вам. Лично, в руки. Подставляйте.
   - Ну что ж, если в руки, да лично, давайте.
   - Да не обе сразу, экая у вас профессорская жадность.
   - А вдруг много?
   - Немного. Вот сколько: как вы ко мне относитесь?
   - Хорошо отношусь. Способный молодой человек. Подающий, сам видел, у входа в церковь. Правда, по мелочи, но я и сам в ваши годы... со скудной стипендии... завсегда сколько мог... бедным старушкам... - тон профессора все больше скатывался в сторону плаксивого.
  
  
  
  А ТЕПЕРЬ ПЕРЕХОДИМ К ВЕРБОВКЕ
  
   Леха набрался наглости и ударил со всего размаху кулаком по своему худому колену.
   - Я повторяю вопрос! Как вы ко мне относитесь? Что вы трясетесь, как девственница, которая пришла устраиваться на работу в публичный дом? Посмотрите! У меня диссертация в каком виде?
   - В каком?
   - В зачаточном! И это в то время, когда вы должны днем и ночью думать о моей предстоящей защите, подгонять всех, вы, бабник, до сих пор только вступление помогли написать.
   - Но обычно аспиранты как-то сами...
   - А вы тоже сами?
   - На что намек?
   - Мы не обычные аспиранты и должны все делать необычно.
   - Чем, позвольте вас спросить, вы необычные?
   - Мы - единственные аспиранты... профессора Лосева-Рогатова, иногда даже любимые! Особенно Наташка, которая вас, как сына родного... иногда... своей грудью... безвозмездно!
   Это был точно рассчитанный удар ниже пояса. После такого ни один профессор, даже будь он самим проректором по административно-хозяйственной безвозмездно наглой масти, не выдерживал и добровольно падал на все четыре одновременно.
   - Ну, знаете ли, - густо покрылся слоем мха Рогатов и совсем сдался на милость, без дальнейших попыток и аргументов.
   - Да не краснейте вы так, подумаешь, свояки! Все мы по жизни молочные братья, из одного сосуда потребляем, в нем полно, на всех хватит.
   - И вы, коллега? - в голосе профессора сквозануло уважение.
   - Буду коллегой, буду. Но прошу обратить внимание. Как-то вы заикнулись, что наш проректор по науке - ваш ученик. Да?
   - Способный молодой человек был.
   - И тоже подающий?
   - Только надежды.
   - И сейчас он над вами начальник?
   - В некотором роде да.
   - А редактор журнала "непарнохвостатых" тоже ваш ученик?
   - И он мой.
   - А восемнадцатый зам министра по мешкотаре?
   - И этот мой.
   - Вот мы и подошли к главной теме. Сейчас узнаете, зачем я вас вызывал на ковер.
   - Все таки это вы меня вызывали?
   - Да, я вас, я! Чтобы сказать, как вы, профессор, несколько ягелем поросли и не видите очевидного.
   - Совсем не вижу?
   - Будем надеяться, что у вас временная слепота и я, ваш "сын родной", ваш подающий бедным старушкам аспирант, помогу прозреть. Посмотрите на меня внимательно, теперь анфас... а со спины?.. и вы увидите, что перед вами будущий ректор вашего и нашего университета, академик и министр всего глубоко-поверхностного образования России.
   - И только? - высказал некоторое недоверие профессор.
   - Вы знаете, кто у меня папа?
   - Один, судя по всему, я. Второго не имею чести знать.
   - Чтобы вы не строили иллюзий, я скажу вам. Мой папа "самых честных правил", простой советский труженик на заводе, пенсионер и по совместительству дежурный электрик.
   - Весьма значимая личность.
   - Не спешите радоваться. Вы еще не знаете, кто у меня мама!
   - Раз уж начали, придется вам дальше признаваться.
   - Мама у меня учитель в самой усредненной школе и ей остался год до заслуженного пенсионного всенищенствования!
   - И вы, при таких больших родителях, строите такие мелкие планы? Смелее надо быть!
   - Это не просто планы, будьте спокойны, дорогой профессор! Это отложенная реальность.
   - Мне все ясно. У вас "питерская" крыша.
   - Не будем о крыше, профессор, не будем, в связи с этим вновь открывшимся для вас обстоятельством. И о последнем приказе ректора, - Леха вальяжно развалился в кресле. Профессор выказал догадку, на которую у Лехи собственной дури не хватило. - Лучше поговорим о наших земных делах. Вы можете выбрать, как тот старый еврей, два выхода. Но один из них непременно окажется задним.
   - Куда выход?
   - Вы вправе выгнать меня, попытаться перекрыть мне все пути в науку, посчитав, что такому наглецу не место рядом с вами!
   - Спасибо за подсказку. Возможно, я так и поступлю.
   - А вдруг я сам пробьюсь и тогда что?
   - Что?
   - Вы будете иметь там, наверху, сильного и опасного врага в ранге... сами понимаете.
   - Что вы мне посоветуете?
   - А чего мне вам советовать? Сами соображать должны, не маленький. Я для чего у вас в аспирантах числюсь? Чтобы диссертацию защитить и профессору Лосеву еще одного кандидата доблестных наук в актив вписать. А я, когда пробьюсь наверх, вспомню, кто мешал мне, а кто отцом родным был.
   - Я согласен!
   - Одного согласия мало.
   - Сколько? - рука профессора полезла в карман за бумажником. - Готов подкрепить сказанное материально.
   - Не надо мелочиться, профессор. Леха, чтобы вы знали, взяток не берет. Леха сам привык их давать.
   - И мне дадите?
   - Да я вас исключительно на постоянное довольствие поставлю!
   - Премного и завсегда...
   - Вы мне бумажку одну подпишите.
   - С превеликим, - уже чувствующий себя на довольствии профессор не смел отказать.
   - Вот, пожалуйте, - перед носом профессора повис красиво исполненный на его собственном компьютере лист. А по всему тексту водяным знаком череп перекрещенный двумя, возможно даже его тазо- и бедренными костями.
   - Что это? - перешел на шепот отсыревший профессор.
   - Читать разучился, кулема?
   "Все, что сделал податель сего письма, сделано с моего согласия и по моему повелению, в интересах."
   - Это опасно?
   - Опасно, не опасно... Какая теперь разница?
   - Но в моем возрасте, при моем положении надо думать о безопасном...
   - В вашем возрасте предохраняться уже поздно, а в чем-то и бесполезно.
   - Вы меня недооцениваете.
   - Лучше недооценить, чем потом разочароваться. Кажется так вам наши девочки говорят? - очередной раз смутил Леха профессора.
   - Если меня спросят там, - профессор сделал робкую попытку посмотреть наверх, - я им скажу...
   - Вы им скажете, - перебил Леха, - что речь шла о дис-сер-та-ции! И больше ни о чем. Но если спросят меня, профессор, после вашего доноса, профессор, я им скажу совсем другое! Профессор!
   - Вы обещали, коллега... насчет довольствия... меня...
   Леха вышел из-за стола, приобнял профессора за могутные еще плечи, склонился доверчиво:
   - Обещал, молочный брат мой, и поставил уже. Заранее. Только вы не догадывались. К любой, к левой или правой. Можете сразу к обеим. Да, кстати, вы с ней вот так не пробовали? - прошептал что-то на ухо, отчего некоторые оставшиеся в живых волосы на макушке профессора грозно зашевелились. - Оч-чень советую!
   - А она чего?
   - Профессор! Вы ее не уважаете!
   - А вы считаете, что уважение надо проявлять так?
   - Не будьте старомодны! Цветы, подарки - это отбросы вашего гнилого социализма. Надо быть практичнее!
   - Подарки как раз практичное, - робко вставил профессор.
   - Самый практичный подарок - это сто баксов.
   - О-ё-ёй! - ногам профессора расхотелось держать такой большой груз ответственности.
   - Но вам, как "отцу родному", можно не мелочиться.
   Сколько это "не мелочиться", и в какой валюте измеряется, профессор так и не понял. Как и забыл спросить про приказ ректора.
   А зря.
   В том приказе университетскую команду баскетболистов за случайную победу над не прилетевшим по погодным условиям противником, премировали одной целой стипендией на всех.
   По очереди.
  
  
  
  ПЯТИРИЖДЫ, НО НЕ ГЕРОЙ
  
   Леха ушел.
   Профессор проводил его долгим скрежетом зубов о воротник с капсулой яда, но раскусывать не стал. Подарок Юльки дорог ему в целом виде, особенно сейчас, когда временное довольствие переросло в постоянное удовольствие. Плюхнулся в наконец вернувшееся к нему с повинной горячо любимое кресло и воскликнул.
   - О-ё-ёй! Шухры-мухры...
   Еще вчера восклицание профессора, как и скрежет его зубов, записали бы четыре особочувствительных микрофона в трех разных студиях звукозаписи и одном передвижном сантехническом автомобиле. Это он с виду сантехнический, а внутри очень даже технически не сан, а мобильный пункт подслушки и подглядки. Дежурные офицеры и профессиональные звукорежиссеры проанализировали бы и отыскали в словах тайный смысл, а потом спланировали бы свой обед исходя из суммы лимита, отпущенного на молоко за вредные условия труда. Сегодня микрофонов вокруг профессора стало на один квадратный килограмм больше.
   - Я теперь как маршал Хрущев или генсек Жуков четырежды стал! - почесал разноцветную бороду. Под ногтями кто-то зашевелился. Профессор глянул на корявую растопыренную ладонь и опамятовал. - Ах, ты, мать твою! Про сегодня-то забыл! Я теперь как Брежнев, пятирижденный! Те герои, а я завербованный. Вот времена пошли! КГБ в свою банду завербовало...
   Зря он вслух размышлял. Ведь предупреждали же его, старого, прослушивать будут. Говорили русским языком, не ляпни чего-нибудь там, начальство у нас злое, голодное, враз с потрохами съедят. Но профессор начисто забыл, как правильно ведут себя шпионы. С раннего детства он помнил только одного коллегу, на которого хотел равняться. И того звали профессор Плейшнер. И судьбу, сам того не подозревая, готовил аналогичную.
   - Аспиранты к себе вербуют. Ну, с этими понятно. Молодость! Бедные, а соблазнов вокруг! - дискотеки, пивко. Девушки тоже сейчас не те, что в наше время! Раньше это бесплатно было, для удовольствия обеих учавствующих сторон. Теперь одна сторона за все норовит капустой взять. Вот и мечутся ребятки, любому заработку рады. Позовут вагоны разгружать - пойдут. Позовут крышу крыть - пойдут. Мои, видать, шибко умные, - сердце профессора трепетно взбрыкнуло всеми своими копытами, - на интеллигентную работу пригласили, шпионами. Хорошо! Ценят, значит. Ну и они... любят своего профессора... не бросили на произвол судьбы, к себе позвали. Правильно. Опыт у них какой? А никакого! Кто будет ими руководить? Кто будет на пути истинные наставлять, гонорары пропорционально ученым степеням... или возрасту? Он! Профессор!
   Вот только с секретами проблема. Им же, гадам, сведения нужны разные. Они же, сволочи, если им ничего не давать, интерес потеряют. Аспирантов моих из шпионов отчислят, а те меня от довольствия отлучат. И от Юлькиного, и от Наташкиного.
   Эх, - горько вздохнул последний раз в прошлой жизни профессор. - Думал до пенсии тихонько дожить, мульку прогнать. Теперь придется новую жизнь начинать, перенастраиваться. Я ж как? Из одной книжки немного, из другой... Так и надергал. И на лекции, и на диссертации. Тему новую брать, перспективную. А какую? Хоть бы подсказали, что их интересует. Я бы, может, чего-нибудь придумал. У проректора по науке попросил.
   И пошел профессор к синему разливанному морю научного глубокотемья. И закинул он невод. И принес ему невод первый раз шиш. И закинул он невод во второй раз. И принес ему невод во второй раз два шиша. А когда он третий раз закинул, надоело морю попусту бултыхаться, и послало оно профессора на... короче, подальше, за высокие горы. И понял профессор, что это и есть его тема.
   И стал он землю носом рыть.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Г Л А В А 7
  
  
  ЧЕГО-ТО ТАМ ПРИНЯТО
  
  
  
  
  СЛЕДЫ СКРЫТИЯ
  
   Всю ночь хлестал по земле мокрый дождь. Казалось, даже простыни в доме и стельки в носках отсырели. Однако утром с неба по глазам смело ударило яркое солнце. И о ночном потопе напоминали только посвежевшие нежной зеленью газоны, сильно умытые корявые карагачи да бессчетные лужи на дорогах и в дырявых ботинках.
   Агент ждал этого ливня как манны небесной. Семь дней военные сводки совинформметеобюро передавали осадки в виде ливневых дождей, но с неба, несмотря на частый самолетный гул, не бомбануло ни капли. И вот вчера с утра по всем каналам пообещали сухую и солнечную. Шпионское сердце радостно вздрогнуло. Идет! Агент переживал не за картошку, которой без дождя силы не набрать. И не за морковку со свеклой на худых колхозных полях. Он переживал за спланированный им акт вредительства. А в нем, в сценарном плане первым пунктом стояло: "Эпизод 1. Ливневый дождь. Съемка на главных артериях города при мокром в стельку асфальте и пьяных лужах".
   Неприметно-серая вазовская девятка неспешно катила по проспекту Ленина. Проскочила мимо поста ГАИ на цирке, поднялась в гору до площади у Дома Советов. Круто развернулась, захватив в глазок видеокамеры неуклюжую, будто сплюснутую на треть ради экономии металла, громадину монумента "Тыл-Фронту", высоченные мачты прожекторов стадиона, незаконченный фасад новостройки крутого банка и сам Дом Советов. Его давно переименовали в "Здание городской администрации", но привычный народ привычно именовал его на свой, впитанный с горьким молоком прокоммунистической матери-родины, лад.
   Отметившись, естественно для отчета, узнаваемыми объектами, видеокамера с приставленной к ней машиной и водителем, легла на обратный курс. Сейчас она спускалась к цирковому перекрестку по параллельной полосе. Стрелка спидометра предупредительно сползла к цифре в 60.
   Аккурат посередке, напротив строящейся конторы богатенького "Лукойла" за киоском, совмещенным с остановочным комплексом, любят сидеть в засаде городские щипачи. Не те, которые, будучи действительными членами воровской общины, у зевак по карманам мелочь тырят. В славном городе металлургов этим романтическим словом именуют инспекторов ГАИ, которые свои обязанности по урегулированию движения автотранспорта понимают на свой извращенный хроническим недоеданием, недопиванием и развившимся вследствие вышеуказанных причин слабоумием, вкус.
   Вот и гаишная машина с традиционной бело-синей раскраской в объектив попала, и радар, безразлично лежащий на капоте, и менты: один на стреме, готовый в любую секунду броситься даже наперерез стремительно пролетающего мимо него наваристого полтинника, другой в машине старательно сортирует честно заработанный навар по кучкам: начальнику стольниками и поновее; женам всю мелочь, главное, чтобы потолще пачка, они, жены, любят потолще, глядишь, лишний раз дадут; и себе, на двоих с напарником, сколь бог послал.
   Каждое утро начальник районного ГАИ капитан... для своих подчиненных просто Игорь, в целях оказания материальной помощи семьям подчиненных и себе лично, выдает два имеющихся в наличии исправных радара. И три очень правдоподобно выполненных муляжа. Эти достанутся только особо опытным, которые, если захотят, и телеграфный столб за нарушение скоростного режима оштрафуют. Про самого капитана Игоря до сих пор хрестоматийный анекдот новичкам рассказывают. Как образец для подражания.
   Ехал он немного не в стельку пьяный по вечернему проспекту. Выпить хочется, а денег даже на бензин нет. Навстречу ему одинокий мужичок на старом "москвиче" катит, треск на полгорода, дым как от трактора. Игорь радар включает и засекает скорость сближения двух машин: "москвича" того драного и своей гаишной. Останавливается и ждет. Подъехал мужик, перед полосатой палкой мента притормозил.
   А тот ему радар в нос тычет. "Смотри, - говорит, - с какой скоростью летишь! 120!"
   Это его 90 плюс "москвичевские" 30.
   Мужит в отказ.
   "Да не может быть! Моя машина еще никогда и 60 не ездила. Она развалится, если с такой скоростью поедет!"
   Игорь не спорит. Ставит радар при мужике на ноль, разъезжаются они на исходные позиции, опять летят навстречу друг другу. Опять мужик смотрит. На этот раз еще больше. Уже 130 показывает.
   Еще больше мужик не верит. В третий раз засекают. Еще больше. 140! И, главное, ни одной машины на трассе, кроме гаишной и "москвича" нет, свалить не на кого!
   Делать нечего. Почесал мужик грязный загривок, выслушал лекцию про теорию относительности, заплатил штраф и поехал довольный. Потому как впервые он свой "москвич" уважать стал. И потом долго всем рассказывал, как его инспектор за превышение скорости оштрафовал. А, чтобы честные люди поверили и смеяться перестали, он у Игоря квитанцию попросил с автографом и указанием скорости, за которую его наказали.
   За светофором, напротив скучающей без настоящей работы обувной фабрики, под колеса притормаживающих машин кидаются бедные китайские погорельцы, погоняльцы и просто поменяльцы.
   "Доллара! Рубеля! Купима! Продаема! Ненае Бёма!" - кричат ссохшимися от голода ртами трудно выговариваемые русские слова и протягивают тонкие, искореженные непосильным поменяльным трудом и толстыми пачками рубеля-доллара, руки.
   И этих на пленку. И угнетенные братья-китаёзы лягут в цвет.
   Еще один перекресток. Теперь начинается самая главная работа.
   Хорошо время выбрано, движения на дорогах почти никакого - мертвый час. Все, кому надо на службу, уже проехали. Те, кому делать нечего, еще спят. Серая девятка показала, что за рулем если и не Шумахер, то по меньшей мере его коллега по гонкам. Многократно отработанным маршрутом проскочила по всей недлинной улице славной Советской Армии, ни разу не попав в бесчисленные лужи, свернула на старую Советскую, по ней промчалась до Лесопарка. Время от времени видеокамера отрывалась от дороги и бросала взгляд на спидометр. 100-120. Между этими цифрами металась послушная стрелка.
   К финишу возле развлекательного центра "Магнит" девятка, как и положено ей, пришла первой и единственной.
   Всего за полную рабочую смену успели сделать четыре полновесных дубля и один зачаточный.
   Если верить секундометру, съемка длилась шесть минут четырнадцать секунд. Лучший результат за весь сегодняшний уик-энд. Его почистили, пригладили, добавили цветов и эффектов, и оставили для зачета к отчету.
   Это была первая, вводная часть тщательно спланированной акции.
  
  
  ДРУЖБА ДРУЖБОЙ, А БАБКУ ВРОЗЬ
  
   Машину спрятали в лесополосе, закидали ветками, соломой и землей. Сверху посадили три тополя, выкосили под корень грибы, скидали их на телегу и вывезли в неизвестном направлении. А на столбах написали предупредительное: "Грибов нет. Заминировано. Сапер Иванов". Придут грибники за грибами, а их и нет. Вон же русским языком написано. А вдруг они особые грибники и в лес этот специально не за грибами придут, а за минами? Пришлось вернуться и написать для тех, которые в лес по мины: "Мин тоже нет. Сам собрал. Сапер Иванов". И уж совсем для острастки особо неверующим насыпали свежий холмик, воткнули в него березовый крест и дощечку прибили. А на дощечке написали опять же для особо нагло в лес лезущих, что здесь всерьез и надолго отдыхает геройский "Сапер Иванов".
   Ну вот, теперь спокойно на душе, грибо- и гробо-искатели землю не перепашут и машину не найдут. Она самим еще для третьей части нужна. Для последней и шибко ответственной.
   Враз отяжелевшую отснятым материалом кассету из видеокамеры отдали в проявку, в промывку, в перемотку и расшифровку.
   На второй этап операции агент выходил бесконечно один исключительно пешком и темной ночью. Съемки вел, замаскировавшись то кустом, то кучей мусора, то припозднившейся проституткой.
   А потом в сценарий внесли коррективы, связанные с перевыполнением плана.
   Через четверо суток по машине соскучились. Откопали, перезарядили пленку в видеокамере и вывели на прежний маршрут.
   За этакое количество прошедших после дождя суток листья на деревьях стали заметно жирнее, трава на газонах нагло вытянулась вверх и кое-где осмелилась размазаться желтыми пятнами первоцветов. Парни ненароком оголили окорочковые бицепсы, а девчонки - ножки до... не все, конечно, но некоторые откровенно не стеснялись.
   А серая девятка катила в плотном потоке родственных душ и выискивала прорехи, в которые можно было сунуться подглядывающим глазком видеокамеры.
   С третьего, позеленевшего от скученности машин и обилия выхлопных, разрешительного сигнала светофора проползли пост ГАИ у цирка. Немного быстрее забрались в гору. По знакомой траектории сделали разворот и встали. Один светофор. Спуск к месту традиционной засады, но засады нет. Какой идиот встанет с радаром там, где пробка на полкилометра? В ней проторчали двадцать шесть минут.
   А на славной улице имени ушедшей в прошлое Армии вообще разгром. Вся дорога выбита ямами. Даже непросвященному в делах строительных человеку было ясно: ямы не сами по себе появились. Они рукотворные. Как будто кто-то специально ковырял дорогу, делая ее непроезжей.
   На весь маршрут ушло: времени сорок семь минут с гаком. По дороге встречено: аварий - две штуки; пробитых колес еще две штуки; услышано матюков и проклятий в адрес всенародно избранной власти - шесть полновесных километров.
   Уже вечером этого дня на стол руководителя разведгруппы легла телеграмма, отяжеленная тяжелым пакетом документальных доказательств.
  
   Передано 25.04 18-36.
   Доставлено скорым курьером и принято к дешифровке 25.04 19-18.
   "В Центр. От тезки Фу-чека.
   Путем тщательно спланированной операции выведены из строя на 70% отрезки дорог в квадратах (см. карту города) Ж-44-41-34, З-34, И-33-34, общей протяженностью в 6,2 км. Работа проводилась в темное время суток по легенде и под прикрытием местного ДРСУ и нашего человека в городской Администрации. Парализовано движение на основных магистралях города. Вызван взрыв недовольства местного населения. Есть призывы революционного содержания: "послать мэра на... засунуть эти ухабы ему в ... гнать их всех к ...матери". Ущерб народному хозяйству составляет 1,4532 трлн., не считая личных трагедий. Время на устранение последствий диверсии ориентировочно 64,3 часа.
   О дате и месте следующего теракта, дабы избежать упреждающих действий со стороны информированного подсадными утками противника и утечки всего, что течет, сообщу по мере его реализации.
   Приложение 1.
   Видеокассета с записью маршрута следования машинопотока по основным городским магистралям от 21.04.2002 года.
   Приложение 2.
   Видеокассета с записью того же маршрута, но уже после совершения акта вредительства от 25.04.2002 г.
   Приложение 3.
   Съемка самого акта вредительства. Извините за качество, приходилось прятаться. Ну и ночь все-таки на дворе.
   Приложение 4.
   Финансовый отчет:
  Аренда техники с боекомплектом, исполнителями и группой прикрытия ...................................... долларов;
  Вывоз следов вскрытия ........... не удивляйтесь, но тоже долларов;
  Прокат видеокамеры и автомобиля, две кассеты, монтаж и демонтаж по существующим расценкам ......... долларов;
  Запуск слухов, многокилометровых матов и подкуп неподкупных с первого раза журналистов ................ литров сорокаградусной;
  Посреднические услуги 7% годовых, сами знаете, кому;
  Плюс 20% за вредность, можно в рублях, но по курсу на запад.
  Итого: надо бы взять с вас 10% от суммы причиненного им вреда, но вы же удавитесь, да у вас и нет столько на всех. Дружба, она, конечно, дружбой. Потому согласна на возмещение фактических затрат. Даже без посреднических и вредности. Хватит мне с вас вашей вредности".
  
  
  
  АЗАРТНЫЕ ИГРЫ
  
   Владимир Викторович, человек по жизни крайне ответственный, ответственно для своего кармана выполнял обязанности генерального директора крупного завода с двумя с половиной тысячами душ подневольных ему рабочих. Он честно трудился на ниве заколачивания денег, был хорошим семьянином и отличным спортсменом. В разные времена при разных Генеральных и Президентах в ходу были разные всеми сразу и одновременно горячо любимые виды национального спорта: поголовное оздоровительное пьянство; стремительные гонки за трезвостью; большой теннис для тех, у кого уже не работает пенис; теперь вот Дзю ты на фиг До для молодых, да горные лыжи для горных козлов преклонного возраста.
   Но у всех руководителей всех возрастов и всех форм собственности непременно любимым видом спорта было и остается открытое соревнование с государством и его налоговыми органами в битве за урожай этих, которые бабки: кто кого на этом игровом поле нае... переиграет. Оно и понятно. В спортивных кругах одни доктора придумывают новые допинги и безжалостно испытывают их на готовых ко всему задницах спортсменов. И лепят на этом звания, диссертации, премии и ордена. Другие доктора, которые сами придумать ничего не могут, с умным видом придумывают способы поймать спортсменов, а через них и их докторов на применении новых допингов. И лепят на этом не менее весомые звания, диссертации, премии и ордена. Что поделаешь, бизнес! Только наивные и дураки в наше время верят в чистоту и непорочность большого спорта.
   Та же ситуация в экономике. Те, кто сам не может зарабатывать деньги, а сладко жить ох как хочется, придумывает, как их отнять у других. С помощью силы физической. Или силы закона. Первые создают банды, бригады, товарищества. Вторые используют имеющиеся в наличии. Только именуются они красивше - органы законодательной и исполнительной власти, разные там министерства и ведомства, думы и законодательные собрания.
   Рэкетирская лестница в России самая многоступенчатая лестница в мире. Куда там подлым империалистам за нашим гигантоманизмом угнаться!
   Мелкий уличный рэкет шерстит бабок, торгующих семечками, зеленым лучком и прочей садово-огородной снедью.
   Средневзвешенный рыночный рэкет, красиво и надежно именуемый крышей, настроил ярмарок, базаров и шопов, обложил каждый квадратный сантиметр арендной платой, стократно превышающей затраты на содержание рабочих мест, остальные девяносто девять долей честно определив на содержание и поддержание собственного благополучия.
   Вечно-непобедимый административный рэкет, гордо именующий себя слугами народа, самый голодный и многочисленный. Начиная от главы местной администрации, кончая последним клерком в каком-нибудь подкомитете или комиссии, сан-эпидем-пожар-мент-вет-строй и прочих надзорах. Это он, назначенный служить, фактически сделал весь народ своими заложниками и слугами.
   Один губернатор тихо себе жирел на выделенной ему во временное четырехлетнее владение территории. Наполнял сундуки златом-серебром и мечтал о новом, желательно бесконечном сроке его собственного губернаторства. Очередной раз пряча в сундук привнесенное добро, слегка помрачнел - мало! Потом опять мало. И снова мало. Каждый раз мало все уменьшалось и уменьшалось.
   Вконец обеспокоенный падением малого, но самого сытно кормящего губернию, бизнеса и, как следствие, падением прихода в его личный карман бабок за самую крутую крышу, взял сдуру и посчитал.
   Зря он в дебри полез. Ну, посчитал. И что?
   И ахнул.
   Что надо сделать, чтобы заработал тонкий ручеек отчислений, из которых при их множественности реки образуются, карман быстро пухнет, а все дети и родственники получают "золотую рыбку" и непомерное количество нереализованных еще желаний?
   Надо - с ума сойти!
   Повеситься легче!
   Купил ты помещение под магазин, собрался его законно в магазин перевести, готовь ноги. Более ста пятидесяти подписей голодных бюрократов, каждый из которых за просто так даже штаны перед горшком не снимает, четыре тысячи долларов только в разные голодные кассы, да побегай с полгодика.
   А открытую автостоянку на пустыре организовать? То же самое, только в два раза толще.
   "Это ж какие бабки мимо меня в карманы моих вассалов падают безоткатно в мою сторону? Это ж они, вражины, не бизнес грабят, это ж они меня по миру пускают! У детей моих и внуков отнимают... почти последнее!"
   Решил он бюрократов этих сократить, а не учел, что умных много меньше, чем голодных. А в России как? Именно "голь на выдумки хитра"...
   Он пять инстанций убрал, больше не осилил, грыжу нажил. А на их место десять новых пришли. Сел губернатор с горя в вертолет, думает, сейчас всех кавалерийским наскоком завертолетю, они у меня вслед за пропеллером лечь-отжаться вылетят. А вертолет возьми да не проверни такую массу, сам за бюрократов хвостом зацепился и рухнул с очень высокой высоты, прямо голым пузом на колючие рогатины.
   Вот такой наивный губернатор был. Думал - он один хорошо за чужой счет жить умеет и право имеет. Только этот в старой школе учился, басню Крылова из школьной программы еще помнил. Про Свинью, которая Дуб с желудями... А нынешние не только Крылова, но и Даля не читали. Пословицу про "Не руби сук..." услышат и гадают, почему же их, сук этих, рубить нельзя? У них что, питерская крыша?
   Да что там губернатор! У нас и Президент, который из новых русских со старой кагэбэшной закваской, не менее наивный мальчик. Все хвастал: мы, мол, режим наибольшего благоприятствования в экономике честному бизнесу, даже самому малому, дадим.
   Дал!
   Так дал новым налоговым кодексом, что две трети этого бизнеса враз стали такими малыми, аж невооруженным глазом незаметными. Кого не задушили, тому отбили. Сразу и надолго охоту играть с государством. Потому как оно, государство, даже когда не право, все равно право. На его стороне: голодная милиция, голодная налоговая служба, голодная административная и другая власть, которым на нас накласть. Увидел Президент, что горбатого вылепил, давай тюльку гнать, мол это я не я и подпись не моя. Это мои глупые грейпфрутовые министры за меня моей рукой водили, чудили и мудили, извините, мутили! Теперь мы уж точно под личный контроль возьмем, исправим, и все будет хорошо.
   Один раз на кукан надели, вдругорядь бошку свою разве что дурак подставит.
   Годиков несколько в укрытии посидит, поглядит: ежели новый указ ему не навредит, то, может быть к пенсии, он и решится из тени выйти. Из той тени, куда его всякие Чубастые Грейферы в Починку сунули.
  
  
  
  АЗАРТНЫЕ ИГРЫ - 2 или УДАР В СПИНУ
  
   В последних числах каждого отчетного квартала Владимир Викторович традиционно зачинал состязательную партию с государством. Приглашал к себе... нет, не государство. Зачем оно нужно? Государство свой ход уже сделало: карты смело раскрыло, козыри силовые показало, дорогу в светлое будущее шлагбаумом, противотанковыми ежами, канавами, непроходимыми болотами идиотски несогласованных законов перекрыло. И ждет. Ну? Чем ответите?
   - И ответим, - потирал пухленькие влажные ручки генеральный и приглашал главного после себя в своем доходном бизнесе бухгалтера Анну Степановну. Действием сим он вполне определенно, если следовать квалификации следователей и судейских чиновников, выступал командой, тьфу, организованной, по понятиям УК РФ, преступной группой, и, естественно, творил зло по предварительному сговору.
   Они запирались в просторном кабинете, прятались ото всех, даже телефоны отключали! Так и отметьте в протоколе! Сбрасывали с себя, фу, мерзость! всякие условности и оставались как в детстве, просто Вовой и просто Аней. Заботливая секретарша заботливо накрывала стол и вставала грудью поперек директорской двери, готовая лечь под каждого, кто попытается взять штурмом доверенный ей рубеж благополучия.
   Владимир Викторович мужчина хоть куда. И красив, и в меру округл, язык подвешен, и остальное на месте. То, что ростом не велик, не беда. Маленький барабашка, говорят, в корень растет, в смысле, что головка у него больше. Пост генерального с лихвой добавляет сантиметров до двадцати. И не надо носить туфли на высоком каблуке, не надо на кошелек становиться, а он, кошелек, у него, как и животик, весьма округлый.
   Сегодня жена его дома не дождется. А когда дождется - не будет Владимир Викторович по мужской линии годным. Скажется бессонная ночь и главная после него бухгалтерша, выжавшая все мужские соки.
   А выжимала она их вот как.
   - У нас на счету скопилось немного денег. Придется показать их как прибыль. И заплатить сто шестьдесят семь миллионов рублей налогов.
   - Ты чего? Климаксом объелась? - возмутился первый раз не перестроившийся от текучки многих дел и еще немного сердито генеральный.
   - Ну ты загнул! Я чего сказала? Я сказала - этот факт. Я сказала, ты думаешь. И мы сидим.
   - Где сидим?
   - Да тут сидим, в твоем кабинете сидим и решаем - платить налоги или как всегда?.
   Постепенно Володя проникал все глубже и глубже, не в бухгалтершу, а в принесенную ей бухгалтерию.
   И начиналось таинство колдовства. Шухры-мухры называется, уход от налогов именуется, снижение прибыли деется, до минимума, чтобы любой, кому хочется, пожалел.
   - Вах-вах! Слушай, такой большой завод, у которого портфель заказов на два года вперед и все готовы по предоплате, никак с минусов не сходит.
   - Перечислить столько одному, столько другому, на мою подставную фирму, на фирму жены, свата, брата...
   Компьютер до утра не гаснет, жужжит помаленьку, перевозя рубли вагонами и фурами с одного счета на другой.
   Ранним утром тридцатого числа через банк пропустят наработанную информацию и еще на три месяца обезопасят себя от головняка за бабки, которых на счету скапливается - успевай разгребать.
   В зоне прямой невидимости за перекошенным забором стоял барак. В бараке прописался бедный профсоюзный комитет подневольных рабочих завода. Денег было мало и профлидеры охотно сдавали в аренду свои неблагоустроенные, как и жизнь, площади.
   В одном из кабинетов всю ночь партизанил хакер. Он не закладывал мины под рельсы в прямом смысле слова. Но он закладывал одну огромную мину под рельсы экономического пути развития завода в переносном смысле слова. Его компьютер, подключенный к параллельному телефону генерального, работал в режиме параллельного сервера. Все, что нарабатывали умные и ушлые Вова с Анютой, сохранялось на жестком диске у хакера.
   Там, в шикарном кабинете уже под утро закончили колдовать со счетами и подготовили материал для сброса в банк. Совместно обмыли удачно проведенную ночь за столом, в душевой кабине, на диване. Соснули, в смысле поспали пару часиков. Разбуженные заботливой и немного ревнующей каждый один раз в три месяца секретаршей, окунулись в свои дела, доверив техническую сторону рядовым исполнителям.
   Паузу в обмывательно-отдыхательном диапазоне времени хакер заполнил плотным стрекотом клавиатуры. К открытию банка он успел переменить номера счетов и перечисляемые суммы. Что он там накуролесил, дивизиону тяжелых гаубиц не перелопатить. Но первого числа, когда счет завода должен был опустеть деньгами и обрасти долгами, счет выглядел бодрым солдатиком.
   Положительное сальдо возросло на три четверти, кредиторы снизили проценты по займам, а фирмы-двойники поспешили вернуть безвозвратно украденные давным-давно мани. Ни одно платежное поручение, подписанное Володей и завизированное Аней, не пропало даром. Точнее, пропало, но не даром для хакера. Деньги упали на счета фирм, которые, за такой королевский подарок, вернули хакеру живым налом десять процентов весьма немалых сумм.
   Генеральный, получив первого числа нового квартала распечатку по банковскому счету, понял, что его раскусили, обложили, облажали и зажали. Он скоропостижно в один день схватился за сердце и тут же на месте слег. И его увезли в больницу.
   У той, которая главная после него, и которая тоже подписывала, случился выкидыш нервной энергии плюс графина с водой в сторону технического исполнителя их коллективной воли.
   - А чего вы на меня стрелки переводите? - возмутился технический исполнитель. - Я только на кнопки нажимал и ваши файлы в банк переправлял. Может вы сами напортачили, когда за столом во время ужина у вас перемена поз, то есть блюд, вместе с какой-то там жидкостью проистекала?
   Проверила Анна файл в компьютере, нервно хихикнула и покончила с собой, как с главным после генерального бухгалтером.
   В неглавные перешла.
   Потому как завод встал на грань скорого банкротства.
   Или долгого судебного разбирательства с государством.
   Или откупиться?
   Или... или...
   Акции упали в цене до стоимости бумаги, на которой они напечатаны.
   Их бросились продавать.
   А никто не покупает.
   Только меняют.
   На пустую стеклотару.
   И на письма с фронта.
   Экономической борьбы.
   С хакером.
   Который быстренько схавал контрольный пакет - целый мешок ярко-зеленых бумажек, именуемых акциями ОАО.
   Назначил своего человека генеральным.
   И объявил экономическую амнистию.
   Себе.
  
  
  
  ОТКРЫТЫЙ ДЕБАТ
  
  На этот день трижды-три раза похороненный, несмотря на свой далеко еще не пенсионный возраст, профессор Лосев-Рогатов объявил общий сбор. Предстояло наметить программу летнего трудового семестра.
  Извращенный подвально-лабораторной жизнью и едой в суходро... тьфу, в сухомятку профессор от скудоумия предложил аспирантам три варианта отдыха.
  Первый - коллективно достроить ему баню в саду.
  Второй - баню в саду все-таки достроить, а заодно и отдохнуть на природе.
  И третий, самый экзекутский из всех экзекутистых - проторчать весь июль в Москве, в душных читальных залах ленинки, собирая по крупицам, а где возможно и стаканами, материал для... а, ладно, там и разберемся, для чего кто чего накопал. Диссертация, она того, она требует, чтобы определенные требования были востребованы в требуемом порядке и соответствующем объеме. И чем больше натаскано за годы аспиранства всякого дерьма, тем пользительнее мыслю можно в том дерьме выловить.
  Профессор здраво, чисто по-профессорски рассудил: какой идиот поедет в столицу в самый жаркий месяц парить яйца в читальном зале? Ну, только самый наипоследний! А потому, по его, по профессорской логике, выходило: парить яйца будет он, но потом, когда холода придут, и в собственной, его аспирантами отстроенной бане, вполне вероятно, что с ними же, с аспирантами, вернее, с некоторой, даже, можно сказать, с лучшей половиной из них, а если уж совсем конкретно, с Лешкой или Васькой, а лучше с двумями обоими одновременно и сразу.
  По вышеизложенному поводу в каморку неспешно стягивались ее обитатели.
  Несмотря на данное себе обещание непременно отоспаться, расслабиться и пофилонить, Юля опять пришла к восьми утра.
  Опоздав минут на десять, к половине одиннадцатого явилась Наташа. Она всегда приходила запыхавшейся. Как ни поджимало ее время, Наташа находила силы взбежать на четвертый этаж, промчаться по широкому коридору и спуститься по другой лестничной клетке в подвал. Пусть все видят, как она торопилась к ним овстречь, аж пена изо рта и дым из... впрочем, она плюхалась на первый попавшийся стул и дыма никто не успевал заметить.
  Заботливо передаваемые с одних материнских рук на другие, повсеместно заласканные и в усмерть упоенные грудным молоком, к обеду приползли очередной раз лишенные девственности Васька с Лехой.
  Профессор зацепился сучком за чей-то подол и привычно совсем не пришел, доверив решать судьбу собственной недостроенной бани любимым ученикам.
  Намеченное на половину девятого собрание началось почти вовремя, в три с четвертью по полудни, о чем в протоколе сделали соответствующую пометку.
   - Ну что? - спросила Наташа, когда все послепьяношные бутерброды были раскатаны, а все привезенные пацанами из деревни отчеты в соленом, запеченном и отсепарированном виде запиты чаем и благополучно уничтожены. - Будем знакомиться?
  - Давай, - обрадовался Леха, смахивая с губ местами не обсохшее молоко. - Снимай штаны.
   - Балда! - разочаровала Наташа. - Сегодня знакомимся с планом Лосева - Рогатова.
   - Опять тебе облом, - обрадовался Васька. Он всегда радовался, когда облом был у других, не у него.
   - "Огласите, пожалуйста, весь список", - пискляво процитировал никогда не обижающийся сегодня на других сытый со всех сторон Леха.
  Эту просьбу Лехи сочли возможным беспрекословно удовлетворить. Ответственная за все Юлька торжественно зачитала политическое завещание великого Учителя пока еще не совсем великих аспирантов.
  - Открываем дебаты, - дала она команду.
  Первым свой дебат привычно и так широко открыл Леха, что все, не открывшие пока ничего, увидели привольно плавающий в молоке пирожок с ливером, который Леха от природной жадности проглотил не жуя.
  - Ну уж вот! - высказал неугомонный свое личное общее мнение. - Я просто категорически считаю, что считать надо так. - Он построил у всех на виду два указательных пальца домиком, засунул их по третью фалангу в нос, на этот раз себе, и выдавил, как показалось, изо рта, коллективное мнение. - Первый вариант исключается. Однозначно, я сказал! Однозначно!
  - Почему? - Юлька любила конкретику, а тут еще не для себя лично, а для протокола, и потребовала широкомасштабных объяснений.
  - В первом, в отличие от второго варианта, отсутствует ключевое слово "отдохнуть", - довел до внимания внимающих слушателей суть своего открытия Леха.
  - Я поддерживаю, - первым согласился считать довод открытием Васька.
  - И меня туда же, - побежала следом Наташа, - запишите.
  - Коллективно принято, - резюмировала Юлька. - Какие будут мнения по следующим пунктам?
  - Чтобы не обидеть нашего великого шефа и воплотить в жизнь все его завещательные заветы в соответствии с вышестоящими указаниями, я бы поступил так.
  - Ты поступай, а не разглагольствуй.
  - Мысль, прежде чем выплеснуться в чью-нибудь морду, должна созреть, потом сформулироваться, и уж после этого родиться до вашего слуха, - Леха захотел почувствовать себя значимым и летающим под облаками.
  - Похоже, кто-то давно в моих руках ползунки не менял, - пригрозил Васька.
  - Может, заставим его в другом месте языком поработать? - заговорщицки переглянулись Юлька с Наташкой, потягиваясь и выкручивая колени.
  - Ладно-ладно, рожаю! - Леха кубарем свалился с небес, здраво посчитав, что цену он себе набил достаточно, дальше тянуть - будет перегиб, дальше будет бито что-нибудь другое, и, возможно даже в области фэйса, и скороговоркой разродился. - Политические завещание любимого учителя содержит, если в него внимательно всмотреться, четыре примерно равных по трудозатратам пожелания. Васька строит профессору Лосеву баню. Закрываем желание первое. Я отдыхаю. Этим выполняю желание профессора под номером два, и что важно, заметьте! Я клянусь вам, что, в отличие от некоторых, - красноречивый взгляд в сторону товарища устроителя бань, - не попрошу ничьей помощи! Ну, а наши красавицы, (хи-хи, за свой счет, товарищи, за свой счет! Никаких командировочных! Что, в столице Тверская закрыта? Или трассу 095 разобрали по булыжникам голодные пролетарии?) отправляются исполнять оставшиеся желания в славный город Москву, просиживать самые широкие свои места в их ленинке. Одна собирает по крупицам, вторая может и стаканами. Потом меняетесь. Крупицами и стаканами, девочки. И все довольны, заметьте, - все довольны! А я особенно. Потому что все четыре пожелания выгодно размещены, безработица ликвидирована, плоды пожинать мы поможем, а порох, который в пороховницах, я берусь самолично подмочить и толкнуть врагам демократии и прогресса.
  Били Леху на удивление недолго.
  Аксиома о том, что в драке рождается истина, очень скоро нашла свое подтверждение на сохранившихся для истории страницах протокола допр... собрания.
  
  
  
  БРАТЬЯ МЕНЬШИЕ
  
  Спасли избиваемого тугие удары чужих ног в железную дверь каморки.
  Готовые ко всему сразу, аспиранты решительно открыли дверь.
  На пороге, намертво сцепившись детскими ручками, стояли два мальчика и один пионер.
  Черноволосый милый мальчик номер один в берете с пышным пером и в плаще, накинутом на плечи только для маскировки, и надежно скрывающим от посторонних глаз его синие бриджи с красными подвязками и бархатную курточку о серебряных пуговках, дорогую перевязь и крохотную метку на рукаве белоснежной рубашки "СК", выдающую с головой всемирно известную фирму, в магазинах которой гонца неприметно экипировали, вручил Ваське свежий номер журнала "За рулем". Такого номера еще не было ни у кого во всей огромной России. Его только послезавтра отпечатали в берлинском филиале минской межрайонной подпольной типографии имени трех братьев Сани, Лука и Шенки, или их крестного отца с одноименной фамилией. Мальчик со словами благодарности на ихнем языке получил из рук Васьки два сольдо на новую азбуку с картинками и еще одно сольдо на бумажный колпачок и проезд в трамвае до далекой родины всех бедных черноволосых мальчиков, одевающихся у сверх всякой меры засекреченного СК.
  Голубоглазый мальчик номер два в шапочке с помпончиком, в клетчатом костюме - тройке, в кожаных ботинках с бантами и высоким каблуком, чопорно раскланялся со всеми, но подошел безошибочно к Наташе. Она с нескрываемым страхом приняла желтую, красную и белую розы, заранее зная - какие неприятности несут ей эти цветы. Пока держишь их в руках, все пальцы исколешь. А когда расшифровываешь спрятанные в них шифровки, и на языке, и на животе, и в других нежных местах живого места не останется. Желтую и белую розы оставила себе, красную возвратила мальчику. На что он еще раз чопорно со всеми раскланялся и вышел за дверь. Судя по легкому звону в левом кармане жилетки, и еле уловимому припаданию курьера на опять же левую ногу, деньги на обратный проезд ему выдали заранее.
  Единственный беспризорный пионер, чеканя шаг, подошел к Юльке, отдал ей сначала честь, а потом и все, что у него с собой было - колючий, сморщенный от недоедания, кактус в глиняном горшочке. И сказал почти на чистом русском: - Извини, что мало, но, сама знаешь, дома жрать самим нечего. Вчера всем отрядом последнюю верблюжью колючку дожевали. Ты уж как-нибудь держись. Наши передают, они потом, когда смогут, тебе помогут. Может быть.
  Наташа попыталась сунуть в карман гонца немного мелкой мелочи. Мальчик протестующе отвел руку и с гордостью горца сказал:
  - Пы-и-а-нэры взяток не берут.
  - Ну, хоть на трамвай возьми!
  - Зачем нам трамвай? В горах рельсы не проложишь, в трамвай ишака не запряжешь. Да и кормить нам его нечем, он же огромный и железный.
  И пионер ушел.
  Лехе второй раз за сегодня достался облом.
  Каждый удалился в свой индивидуальный угол и прочитал одному ему понятную шифровку.
  Первой со своей шифровкой разобралась террористка. Она, как всегда, без промедления была готова пожертвовать чьей-либо жизнью, настоятельно просила разрешения на ликвидацию объектов А, Б или, на худой конец, какого-нибудь задрипанного В. Объект А ей ликвидировать категорически не разрешили, мотивировав свое решение не прирожденной трусостью всех аппаратных чиновников, а тонким расчетом. Для наглядности трижды повторили в разных интерпретациях старую-старую сказку о том, что уже традиционно в России после каждого умного пренепременно приходит придурок, который своей непредсказуемостью сводит с ума все аналитические службы и вызывает неминуемую волну отставок в высшем эшелоне разведок всех стран всего мира. Вот не далее как пятилетку назад прослышали, что в центре России на горбатом Урале секретный завод прямо возле трех гор построили, и такое там выделывают, что никто еще лет пятьдесят делать не сможет. Американцы специальную программу разработали, "Три Г-на"*, называется, в космос десятка полтора лишних спутников запустили, каждый чих, доносящийся из гор, записывали и расшифровать пытались. Хвастались в конгрессе, что из ста двадцати миллиардов долларов, отпущенных им на разведку объекта "Три Г-на" они использовали только сто восемнадцать, добившись существенной экономии, в смысле средств, и сверхплановой прибыли, в смысле результата.
  Обеспокоенные немцы совместно с чопорными англичанами и пронырливыми евреями взялись из дружественного всем и сразу Таджикистана туннель копать к самому сердцу Уральских гор. Уже Каспий прошли, по пути сначала обожрались дармовой осетриной, вымазанной в черной икре, а потом наглотались дурно пахнущей нефти, при этом вывозились сами, и, ослабленные хроническим несварением, уже к Оренбургу приблизились.
  Немного дружественные китайцы ускоренными темпами взялись китаизировать российские города, высылая безвозмездно миллионы своих граждан во все населенные пункты с заданием незаметно прижиться, быстренько расплодиться и во всех щелях, предварительно вытеснив тараканов новым патентованным средством в шприц-тюбике, закрепиться.
  Даже арабы, которые самые хитрые и всегда сами по себе, нашли возможность объединиться, чему-то подучиться и без мыла проникнуть в интернет. И уже по его локальным сетям незаметно пробрались ближе всех: к самому забору самого закрытого военного и секретного объекта России. Пробрались под видом вируса. Но русские не дремали даже стоя на посту около дырявого забора. Вирусов выловили, не стали разбираться, чьи они и с чем их едят, всыпали по рецепту, сохранившемуся у них с августа сорок четвертого, универсального средства, состоящего из клизмы, полуведра скипидара и патефонных иголок. Говорят, здорово помогло. Обратную дорогу по локальным сетям даже без мыла втрое быстрее пробежали.
  Аналитический отдел НАТО, израильская МОССАД, пресс-центр ООН и тетя Нюся, бухгалтер районного ЖЭКа, специалист по начислению увеличенной квартплаты, произведя расчеты, пришли к единому мнению: любопытство всех стран мира обошлось им в суммарный годовой бюджет таких стран как: Буркина Пасо, Антарктида, Южная Осетия, Канада, Германия, Италия, Польша и Эстония вместе с Чукотским Национальным округом, за который взнос из собственных карманных денег внес ее губернатор, коренной чукча Абрамовичев. Но больше всего мировую общественность возмутило не общее количество потраченных средств, а то, что результата не было никакого. Как не знали об объекте "Три Г-на" ни хрена, так и не узнали ни на одно "Г-но" больше.
  И тогда иногда полупьяный, а чаще совсем пьяный великий правитель до предела задрюченных им русских, пожалел бедную заграницу.
  - Да чё ж они так мучаются-то? - вот такими словами пожалел он, - чё мы нелюди, чё ли? - и... пригласил всех: и нату без мату, и американцев с евреями во главе, и немцев с их многочисленными англичанами и другими буркиными пасо сначала к себе в гости. Выпили, как положено, спели и сплясали, а потом и поехали... на экскурсию... на этот самый "Три Г-на". - Смотрите, фотографируйте, пробуйте хоть на зуб. У меня от друга Коляна Блин Клитера никаких Моник за пазухой не спрятано. Я друзьям завсегда рад последнюю рубашку моего народа отдать.
  Все, конечно, съездили, сфотографировали, на зуб попробовали, даже половину ученых и половину других к себе переманили. Но не успокоились, а испугались еще больше. Если, думают, русские так запросто самые секретные секреты из-за пазухи нам показывают, то что же у них в штанах должно быть спрятано?
  И снова сенаты, парламенты и ассамблеи миллиарды выделяют на разведку того, что там у русских может быть спрятано. И снова весь мир облихорадило, пока 31 декабря* не наступило.
  Нет уж, хватит, сыты. Пусть этот, который объект А, у них на старом месте остается. Не сахар, конечно, но всем как дважды два ясно, что от него можно ожидать и в ООН, и в НАТО, и во Всемирной Торговой Организации, и даже в сортире. А до чего злопамятен! Буш его к себе на ранчо погостить пригласил, он в отместку к себе под азиатский бок американскую армию пожить пустил. НАТО Югославию на колени поставило. Он и тут не спустил обиды. Не долго думая, взял и убрал с Кубы наши войска вместе с той самой РЛС, которую подлые империалисты сорок лет дурным словом поминали. На-кось вам, выкуси! Попробуйте, докажите теперь в сенате, что русские опасны и несговорчивы! Да они обнаглели, наперед ловят. В Америке еще и помечтать не успели, русские им подсказали и, пока эти тупые империалисты соображают, уже и слово свое сдержали, отсюда ушли, там закрыли, а этим наперед еще с царских времен все, что должны были, отдали.
  По объекту А задание особой важности. Беречь его как зеницу ока. Уже ради одного этого стоит тебе, агент ты наш малипусенький, в столицу шкандыбать.
  Объект Б. Что по нему сказать? Конечно, еще вчера мы бы рассмотрели твою просьбу и, вполне возможно, удовлетворили ее. Но... на сегодня эта русская проститутка в мужском депутатском обличии снова стал нашим другом, его лучше пока не трогать. А с объектом В вообще ерунда. Его-то ты зачем приплела? Он никому не нужен, ни своим, ни чужим. Ликвидировать его все равно, что стрелять из пушки по воробьям: - создавать пустышке посмертную славу, хватит, вон сколько их, казнокрадов и лихоимцев в герои нации возвели.
  Ты сильно-то не расстраивайся, что поработать вволю не даем. Найдешь там себе пару-другую жертв помельче, замочишь по своему методу, чтобы стресс твой усмирился. Но только из таких, чтобы большого шума не было. И лучше нас в известность заранее не ставь, сама знаешь, опять отговаривать начнем, кайф сломаем.
  Детали задания будут переданы по прибытии на место.
  В штабе аналитички сдержанно обрадовались, когда узнали, что их агент может вполне легально получить хоть и временный, но вполне реальный доступ в кладовую русских знаний, в ленинку. Это сколько же там секретных материалов спрятано! Из их центра в центр их новой временной родины отправлен большой контейнер с фото и видеоаппаратурой, кассетами, микропленками, сканерами, ксероксами, факсами, модемами и еще кое с чем, всего на тридцати двух лепестках роз убористым почерком. Здесь же квитанция на получение перечисленного оборудования в камере хранения Курского вокзала, новые каналы связи и адреса тайников и явок.
  В журнале "За рулем" были зашифрованы счета и банки, в основном трехлитровые, где деньги лежат, фамилии и адреса тех, кто эти деньги ждет, но так и не дождется, и подробный список заводов и фабрик, которые на фиг никому не нужны, а потому на них надо срочно обратить особое внимание. Найти, завербовать, скупить и перепродать с убылью, а во всем остальном действовать строго по обстановке, проявляя где проявляется, и убегая, где не догонят.
  Даже тот, кому за сегодня выпало два облома, понял смысл своего задания.
  "Ты, парень, не рыжий, давай дуй со всеми вместе. Авось и тебе чего перепадет. А не перепадет, не будь дураком, скататься на месяц в столицу за счет рабочих мест девчонок не такая уж обременительная работа".
   Каждый оказался вооруженным до зубов ценными указаниями и за них продуманными решениями.
  После этой незапланированной паузы собрание прошло собранно, без ссучков и задорненьких.
  Порешили:
  Баню Лосеву-Рогатову достроит нанятая бригада армянских строителей. Они и отдохнут, и попарят профессору то, что он давно не парил. А после этого Васька сделает то, что ему положено сделать для обеспечения секретности работы - закопает их или спустит в канализацию.
   Деньги для расплаты за все: строительство и ликвидацию, добудут Юлька с Наташкой. Где, это их личное дело. Никто об этом знать не должен, но почему-то все знают. На перекрестке улиц имени "Сталеваров" и "Первых плавок", метко переименованной ушлым народом в улицу, где длинное слово "первых" заменено коротким "без", у них постоянно ангажированное место для малозатратного зарабатывания денег лежа.
  А Лехе с Васькой предстояло взять на себя дополнительно обеспечение поездки в столицу.
  Таков был приказ родины.
  Каждому своей.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Andrew Shin
  и Shin-ы Matador 195\60\R15
  
  МОСКОВСКИЕ
  КАНИКУЛЫ
  ИЛИ
  П Р И Д У Р К И
  в С Т О Л И Ц Е
  
  посвящается героическим товарищам,
   практически без потерь прошедшим
  Сретенку, Тверскую и прочие трубы столицы
  
  МАГНИТОГОРСК
  2002
  
  
  
  
  ЧАСТЬ I
  
  ПРИДУРКИ
  ЕЩЕ ДОМА
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ II
  
  ПРИДУРКИ В ПОЕЗДЕ
  
  ЧАСТЬ III
  
  И, НАКОНЕЦ, В СТОЛИЦЕ
  
  
Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"