Тимофеева Елена Антоновна : другие произведения.

Ключик от Рая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:

  
   КЛЮЧИК ОТ РАЯ
  
  
   "Ключик от Рая" - первая часть трилогии, которая включает в себя ещё два романа: "На краю гнезда" и "Час Ангела". Все три части неразрывно связаны друг с другом общими персонажами и событиями, логика развития действия не позволяет менять местами эти романы. Поэтому автор предлагает дорогим читателям последовательно пройти вместе с главными героями по страницам трёх произведений, начиная с первого романа, т.е. с "Ключика от Рая".
  
   Аннотация: Это началось в 1911 году. А может, на 100 лет ранее, или на 200, или на 300? Но то, что случилось в далёкие времена, странным, таинственным, мистическим образом отразилось в судьбе сбежавшей из опостылевшего дома Киры Стоцкой. В ажурной пене морских волн Оно настигло её и перевернуло-перекрутило банальное существование незаметной хористки оперного театра...
  
  
  
  
   Всё, что хранится
в старой шкатулке моей
перебираю:
вещи и лица,
слёзы, замки от дверей,
ключик от Рая,
горькие ноты,
ночи столетий длинней,
камешки чёток,
каждый из прожитых дней..
   С.Осеева
   0x08 graphic
0x08 graphic
часть 1
  
   Глава 1
   Бог мой, как же это началось? Да-да, конечно: яростное солнце, сумасшедшее, ослепительное - до белизны в глазах. И море, сытым зверем, урча и мурлыкая, перекатывалось у ног. И песок, горячим шёпотом пересыпался у пылающей жаром щеки. К чёрту репетиции, к чёрту инспектора хора, и квартирную хозяйку туда же! Пусть останутся карамельные, тягучие мысли в обласканной солнцем голове...
   Да, именно тогда ей попалась ЭТА штука... Море вынесло, выплюнуло ЭТО к её зарывшимся в мокрый песок ступням. И пошло-поехало...
  
   Апрель 1911 года
   Кира сдвинула на взмокший лоб печально состарившуюся соломенную шляпу с зеленой, в цвет ее глаз, ленточкой. Небо слепило голубизной. Солнце жарило не по-апрельски яростно, и, конечно, ветхие поля не прятали лица. Она представила, как придёт сегодня на спевку со щеками цвета варёной свёклы, получит заслуженный выговор от инспектора хора за свой "отвратительно селянский" вид, и вздохнула. Да уж, нагоняя не избежать.
   Мимо шлепала толстенькая девчушка лет шести, с трудом выдирая короткие ножки из песка. Из ее ручек стремился вырваться желтый мяч. Вот-вот она завалится, а мяч полетит-понесётся к воде, попробуй достань тогда его. Так и есть: девочка покатилась прямо к Кириным ногам, но мяч не выпустила. Подхватив этот колобок за синюю оборочку купального платьица, Кира поставила её на ноги.
   - Спасибо, сударыня, - букву "р" она не выговаривала, но, подражая кому-то, продолжила светским тоном, - сегодня такая жара...Конец апреля, знаете ли! Может нос обгореть. Мамусик - она там, в шезлонге под хорошеньким зонтиком, - всегда говорит, что дамы не должны загорать - это неприлично. А у вас, сударыня, таки-и-е красные щёки!..
   -Конечно, конечно. Ваша мама абсолютно права, - виновато улыбнулась Кира. - Но что делать: у этой шляпки такие неудобные поля?..
   -Тогда надо сменить шляпу. И теперь так не носят. Это совсем не модно! Как же вам помочь? Знаю, знаю! Можно смочить лицо водой, и тогда щёки не будут такими ужасными, - девочке явно хотелось поболтать. - Пойдемте скорее к воде....Ах, нет! Мама зовет меня - видите, машет платочком....Прощайте, сударыня. Ещё увидимся...
   Сине-жёлтый колобок покатился в сторону шезлонга под "хорошеньким зонтиком". Надо же! "Теперь так не носят..." Знала она, отлично знала, как теперь носят. Только где средства взять на то, что "теперь носят"?
   Кира проводила взглядом девочку и решила последовать доброму совету: охладить пылающее лицо, хотя бы смочив носовой платок.
   Никто не заставлял ее приходить сюда в такую жару. Но яркий апрель! Но цветение акации! Только что закончился Великий пост, в театры хлынула весёлая публика. Отчего же и себя не вообразить свободной и беспечной? Тащиться долго-долго к морю, чтобы уныло сидеть в шезлонге, - это не для Киры. Коли сбежала сюда из душной комнатки, так радуйся всему, что видишь: и солнцу, и песку, и даже этой толстенькой девчушке с её огромным желтым мячом. По театральной привычке Кире нужны были соответствующие "декорации". Она их ловко "выстроила" прямо в синеве волн, на этом разогретом солнцем песке. Подумаешь, очередной воздушный замок! Ну и пусть. Сколько их придумано-возведено - воздушных, прекрасных, далёких! А вот вам ещё один! Назло глупым обстоятельствам она станет нежиться, смеяться, упиваться и солнцем в апрельском небе, и волнами, вылизывающими влажный песок.
   Ох, уж эти обстоятельства! Когда тебе только что стукнуло шестнадцать и ты сирота, сбежавшая от мачехи, да ещё без гроша в кармане... Кира усмехнулась: подумаешь, пара голодных месяцев без всякого содержания! Ну да, опять придётся перебиваться с хлеба на воду. Это же прямо беда какая-то - не идут к ней деньги и всё! Как ни пыталась Кира экономить буквально на всём - ничегошеньки у неё не получалось. Задушевная подружка Олечка, конечно, отправится домой, к родителям, в Винницу. Уж там-то её и приголубят, и пожалеют, и новый гардероб справят. А вот Кире ехать некуда. Не к мачехе же с её безумными планами явиться на поклон?!
   Погрузив руку в прохладную воду, она с удовольствием перебирала, просеивала пальцами мелкий песок, зарываясь в свежую глубину.
  
   А там, в репетиционном зале, крашеные деревянные скамейки, тяжелые плюшевые занавеси - и духотища! Вечером жарко вспыхнут осветительные приборы, она наденет полупрозрачные шароварчики и парик египетской рабыни (сегодня дают "Аиду"!), лицо вымажет чёрным, и, обливаясь потом, будет мечтать о глотке свежего воздуха.
   Впрочем, можно пережить и эту тягучую духоту. Есть вещи пострашней. Долги. Что делать с долгами? С этими постоянными долгами! Квартирная хозяйка - добрая женщина, спасибо ей - пока не велит съезжать. А чем платить? Жалование не дали не только на этой неделе, но и на прошлой. Интересно, как они, эти господа начальники, себе представляют жизнь барышни-хористки? Её несчастный желудок от голода, наверное, уже стал размером с теннисный мячик. А ещё одеваться надо да за квартиру платить...
   Неужели придется съезжать? Только вот куда? И не хочется! Всего-то чуть-чуть жизни в этом пансионе, но, как кошка, уже привязалась и к месту, и к стенам. Эти несколько месяцев, несмотря на все сложности, навалившиеся на нее после смерти родителей, показались самыми спокойными. Хозяйка квартиры не докучала, не лезла с ненужными советами, не учила, как полагается жить и не жаловалась на то, что эти молоденькие барышни совсем не такие, как в годы её юности.
   Эта романтичная особа ни за что не хотела мириться с возрастом, хотя ей уже почти под сорок! - года почтенные, по мнению Киры. Время от времени весёлая вдовушка устраивала с девочками (так она называла своих пансионерок) шумные вечера-приёмы. Приглашались стародавние подруги Елены Валентиновны, чаще всего такие же вдовы, живущие на пенсию, оставшуюся после мужей.
Неугомонные дамы считали своим святым долгом помочь "девочкам" устроить приличную жизнь. В их понимании это значило как бы случайное знакомство с порядочным молодым человеком, благородное ухаживание с цветами и конфетами и венец усилий - обязательное замужество с кучей детишек в недалёком будущем. Если на горизонте вдруг появлялся чей-то неженатый сынок, тут уж просто все дымилось от их усердия. Внезапно обнаруживалось, что Елена Валентиновна совершенно "забыла" в этом году отметить свои именины и сделать это надо срочно. Незамедлительно приступали к генеральной уборке квартиры. Кандидатке в невесты спешно шилось нарядное платье, деньги для этого сердобольная Елена Валентиновна выделяла из собственных сбережений. И звались гости. Долгое время потом, сидя за чаем с вишневым вареньем, дамы обсуждали свои победы и промахи.
   Когда-то обо всех этих проделках, заливаясь лёгким смехом, рассказала Кире ее новая подруга и соседка Олечка Матвеева - смешливая хористочка из Оперного театра.
   Нынче из всех девушек в пансионе остались лишь они с Олечкой. Елена Валентиновна решила погостить летом у своей дальней родственницы в небольшом городке, где прошло ее детство. Поэтому она отказала всем своим поселенкам. Оставила ласковую, услужливую Олечку да вот ещё Киру, и то только потому, что та была родом из города юности Елены Валентиновны и ещё потому, что бедняге некуда было податься, а мадам Киселёва умела быть доброй.
И, тем не менее, придется Кире съезжать из этого дома - платить-то за комнату нечем! А дом-то как хорош: с великолепной мозаикой-канторелью на фасаде, с двориком, где фонтанчик наполнял водою мраморную чашу и росли несколько молоденьких клёнов. К тому ж до театра всего-то два шага, и, значит, можно экономить на извозчике.
   И ещё потому (но это был секрет!), что Кирино окно выходило на глухую серую стену, по которой во время дождя текла потоком вода. На мокрой стене образовывались замысловатые узоры. Это были водопады с романтически склонившимися деревьями, они стойко удерживали свои пышные кроны под напорами ужасного ветра. А однажды среди деревьев вдруг "проявился" силуэт изящной дамы под вуалью. Кира тут же решила: даму зовут Анна (она тогда дочитывала "Анну Каренину"). И теперь, когда дождевой поток ручьём заливал стену, она "беседовала" с Анной, раскрывая ей свои секреты и секретики, зная наверняка, что ее дама под вуалью никогда и никому ничего не расскажет...
  
   Итак, надо что-то придумать. Например, продать это кольцо. Кира с сомнением взглянула на свою руку - мамино кольцо: темно-зеленый камень с золотистыми искорками в тяжелом серебре. Но много ли дадут за это украшение?! И потом маменька ни за что не захотела бы расстаться с ним: была, кажется, какая-то таинственная история... К тому же эта безделушка чуть ли не единственное украшение, что осталось. Всё, что когда-то дарил маме папенька, прибрала к рукам мачеха. Нет, нужно искать другой выход, но какой?
   Волна, плеснув белой пеной, откатилась, вынеся на песок какую-то странную штуку. Кира наклонилась, рассматривая её: похоже на браслет? Гладкая матовая поверхность, замысловатый узор вьётся не снаружи, а внутри. Она прикоснулась пальцем к мерцающей поверхности и отдернула руку: холодная, обжигающая, ледяная... Интересно... Она решительно подхватила странную штуковину и сунула её в сумочку, вздохнув, отправилась на остановку конки.
  
  
   -До чего же ты розовая! Нос не обгорел? - тормошила ее Олечка Матвеева, смеясь и целуя в горящую от солнца щеку. - Слышала новость? Сегодня жалование дадут!
   -Вот это кстати! А то я уже и с квартиры решила съезжать - платить-то нечем...
   Но Олечку нельзя было ничем огорчить - оптимизм бил из нее ключом.
   -С квартиры съезжать - вот еще! Ну и разгуляюсь я сегодня! Во-первых, мы пойдем в кондитерскую, ту, что на углу Ришельевской, - там таки-и-е пирожные подают - пальчики оближешь! Потом мы, наконец, выкупим твое многострадальное платье... Хотя, если подумать, куда ты его наденешь?! Совершенно бесполезная штучка, но очень-очень миленькая.
   - Ты опять?! Что тут непонятного? Это моё первое настоящее платье. Моё. Настоящее. Не перешитое из твоего старого. Его делали для меня. Там каждая пуговичка, каждый шовчик выстрадан, - вздохнула Кира. - А туфли! Еще нужны туфли. Эти сапожник отказался чинить...
   -Эх, была не была! И туфли купим. Помнишь, мы видели на графине Радзивилл такие, с изогнутым каблучком и плетеными ремешками? Конечно, где уж нам до графини...
   Олечке хорошо было рассуждать о покупках - она-то себя обыкновенно не ограничивала, хотя была экономной и умела рассчитывать свои траты, откладывая что-то на пресловутый "чёрный" день.
   Окончив курс гимназии в Виннице, она с безмерным блаженством забросила свой аттестат в самый дальний ящик бюро. Недели две беспечно провалялась в тени деревьев сада родительского дома, листая модные журналы и придумывая, чем бы себя занять. И придумала: ошарашила отца - приходского священника и болезненную мать своим решением отправиться в Одессу, учиться в консерватории и посвятить свою жизнь карьере оперной певицы. На что мать ударилась в слезы, а степенный батюшка лишь обрушился в кресло, вовремя подставленное упрямой дочерью.
   Олечка привыкла вертеть родителями так, как ей этого хотелось. Где ласковой кошечкой, а где и топнув изящной ножкой в модном черном чулке, она дала понять своим "миленьким папа и маман" всю нелепость их переживаний. А главное: как можно "зарывать в землю" такой талант, как у нее?! У нее же ГОЛОС! Отец заикнулся было о сыне настоятеля главного местного собора, славном мальчике, учившимся в киевской Духовной Академии. На что Олечка минуту-другую пристально глядела на отца, потом перевела выразительный взгляд на мать, как бы говоря, что "вы сами этого хотели" и подробно объяснила испуганным родителям, что никогда не променяет карьеру певицы на болото домашней жизни в качестве матушки какого-то несчастного батюшки с его нищим приходом.
   Родители сгоряча обиделись, но потом рассудили, что, видимо, времена нынче другие и они не должны ложиться могильным камнем на жизненном пути дочери. Погоревали, конечно, но не смогли отказать своему единственному очень позднему ребенку, определили ей содержание - совсем не плохое - и, потребовав еженедельных отчетов в письмах, проводили в Одессу поступать учиться в консерваторию.
   Добравшись до Одессы, Олечка, честно выполняя данное родителям обещание, записалась на стажерские занятия по классу вокала, добросовестно их посещала в течение двух месяцев. Но ей, только что закончившей гимназию с ее нудными домашними заданиями и наставлениями классных дам, до чертиков надоели любые занятия. К тому же она по уши влюбилась в местного красавца-баритона. Какие могут быть занятия?! В конце второго месяца своих стажерских уроков она решила, что эти подвиги не для нее.
   Приятельница познакомила ее с несколькими хористками, служившими в Оперном театре и ведущими нескучную жизнь. Они рассказали ей кучу потрясающих историй о незаметных хористочках или балеринках "у воды", которые своими прелестями сумели пленить богатых господ-меломанов. А те замолвили за своих протеже несколько слов там, где надо и кому надо.... На эти откровения Олечка лишь брезгливо морщила носик с крохотной родинкой на кончике, придававшей ее черноглазому лицу даже некоторую пикантность.
   Она не собиралась идти по этому пути, и вовсе не потому, что это казалось ей стыдным - Олечка считала себя передовой барышней, свободной от предрассудков. Она решила, что САМА пробьется на оперной сцене. Во всяком случае, покровителя она себе определит, когда ЕЙ это понадобится, а уж понравиться кому надо она всегда сможет - не даром в гимназии ее прозвали "лисичка". А потом ведь можно подыскать себе, на худой конец, богатого мужа и хорошо бы с титулом... Да-да, титул - это то самое, ради чего можно... Но тут воображение ей отказывало и она, безмятежно припудрив носик, мысленно улыбалась своим мечтам.
   По рекомендации подруги ее прослушали и приняли в хор, положив жалования пятнадцать рублей и двадцать три копейки с полушкой. Эта же подруга привела ее в пансион к Елене Валентиновне, и та сдала ей комнату за восемь рублей в месяц с уборкой и кипятком по утрам.
   Прожить на оставшееся от квартплаты, при этом прилично одеваться, было совершенно невозможно, если б не ежемесячная помощь родителей. Им она добросовестно писала каждую неделю, весело живописуя свои занятия в консерватории, походы на спектакли в Оперный театр, трудности с квартирой, скудный гардероб и скверное питание. "А впрочем, все совершенно замечательно: я упорно обучаюсь пению и надеюсь прославить нашу фамилию". На эти письма родители реагировали так, как должны были реагировать любящие свое дитя люди: увеличивали денежное содержание. Пламенная любовь красавца-баритона стремительно отцвела-отгорела, оставив большое разочарование с налётом цинизма и маленькую тайну, хранимую даже от родителей.
   Так прошел год. Затем ещё один. И ещё один. Лето она проводила в ненавистной Виннице. Еле-еле ползли абсолютно одинаковые дни. Ей казалось, что движение времени она отмечает лишь по тому, как меняются фрукты на тарелке, услужливо подставленной ей матерью: сначала вишни, потом черешни, затем абрикосы. Когда доходила очередь до яблок и арбузов, она не выдерживала. Наспех сочиняла историю о том, что в консерватории ее преподаватель решил дополнительно позаниматься со своими учениками и поэтому учебный год начинается раньше обычного.
   Стоически перетерпев вздохи родителей и пообещав себе сделать всё возможное лишь бы не огорчать их, она мчалась в Одессу. Конечно, никаких занятий не было и в помине, но зато была свободная жизнь, не отягощенная ни работой, ни заботами о средствах к существованию.
   В начале сентября она подтверждала инспектору хора свое наличие. Сентябрь 1910 года не отличался от всех прошедших сентябрей. Было солнечно, даже душно. Выйдя из театра, Олечка встретила несколько знакомых лиц и остановилась поболтать.
   Девочка-подросток в стареньком платье, из которого она выросла до неприличия, стояла, прижавшись спиной к стене, и широко распахнутыми зелеными глазами с восхищением смотрела на группу хористок. Её провинциальность не просто бросалась в глаза - она сражала наповал: две толстые косы, как показалось Олечке, бесцветных волос с бантиками на концах, тесное в груди платье, старые сбитые туфли и пёстренький узелок в длинных руках.
   Олечка просто не смогла пройти мимо - такой жалкой и трогательной была эта неуклюжая девчонка.
   Так они познакомились: Кира Стоцкая и Олечка Матвеева.
   А теперь сезон подходил к концу, стоял конец жаркого апреля 1911 года, и если для Олечки задержка жалования была не страшна (родители помогут), то для Киры, сбежавшей от опеки мачехи, рассчитывать было не на кого. Поэтому она так обрадовалась долгожданной выдаче денег.
   Продолжая предаваться мечтам, девушки прошли через темный, похожий на тоннель, проход в крохотный садик с гордым названием Пале-Рояль. Как всегда шутливо послали воздушный поцелуй мраморным влюбленным, застывшими в страстном объятии среди густой зелени; сбежали по узенькой, крутой лесенке, зажатой между двумя зданиями, и вошли в прохладу служебного вестибюля театра.
   -Опаздываете, барышни! - инспектор хора строго глянул на притихших девушек. - По местам!
   Они шмыгнули на свои места: Олечка в первые голоса, а Кира - во вторые. Репетиция началась.
   Последующие два часа тянулись бесконечно: два десятка девушек, изнывающих от духоты, повторяли и повторяли надоевшие распевки и фрагменты из партитуры сегодняшнего спектакля. При этом каждая мечтала поскорее добраться до заветного окошечка на четвертом этаже с надписью "касса", чтобы потом, сжимая в руке долгожданное жалование, независимо продефилировать мимо директорского этажа по винтовой каменной лестнице к сумрачному вестибюлю и, наконец, оказаться на воле, среди сияющего апрельского солнца и совсем еще молодой, не успевшей запылиться, зелени.
   В очереди к кассовому окошечку рассказывали кошмарные истории: мадемуазель Петровой не доплатили 5 рублей за прожженное утюгом платье (при чем тут эта Петрова, если платье прожгла костюмерша?), а у мадемуазель Дьяконовой из жалования вычли за опоздание на репетицию. Кира с Олечкой переглянулись: строгий инспектор хора частенько выговаривал подругам за опоздания. Правда, пока все сходило с рук.
   Да, до сих пор сходило с рук, но не сегодня. В кассе лежал листок, в котором значились и их фамилии: штраф за опоздания по 1 рублю сорок копеек с каждой. Ну, это еще ничего! Просто дня три пройдут без бутербродов и чая. Что ж, и вода иногда бывает изумительно вкусной! Утешая себя, они сбежали по лестнице и вслед за остальными девушками оказались на улице.
  
   Этот год пролетел для Киры в один миг. Еще вчера она домашняя девочка, а сегодня - живущая на собственные заработки барышня. Самостоятельная и независимая!
   Ее история была совершенно обычной: сначала нежная заботливая маменька, затем, когда девочке исполнилось тринадцать лет, мама умерла от воспаления легких. Во всяком случае, именно так сказала экономка зарёванной девочке, срочно вызванной из пансиона. Голос маменьки - ласковый, тихий - остался навсегда в памяти Киры. А ещё осталась детская обида, что ее обманули, ведь всегда, целуя ее на ночь, маменька говорила: "До завтра, дорогая. Утром увидимся, и я расскажу тебе волшебную историю". И вот наступило это самое завтра, но мамы больше не было. Вначале Кира пыталась найти утешение у отца. Но суровый, как казалось девочке, даже неприступный, он предпочитал переносить своё горе в одиночестве. Отец лишь мрачно глянул на тихонечко проскользнувшую в кабинет, где он сидел, уставясь в темное окно, одетую в черное платьице девочку и отвернулся.
   Кире хотелось подбежать к папе, обнять его и плакать, плакать...Холодные глаза (так ей тогда казалось) отца остановили её, и никогда больше она не пыталась искать его сочувствия.
   На похороны мамы из Петербурга приехала ее сестра - Полина. Все эти тягостные дни она провела рядом с Кирой, а, уезжая, оставила адрес и пригласила девочку к себе. Но отец не позволил ехать в Петербург. Его польская заносчивость не соглашалась ни с какой благотворительностью в свой адрес. К тому же Полина состояла при особе, относящейся, по его разумению, к разряду чуть ли не прокаженных: была компаньонкой известной оперной певицы.
   Сам же он, хотя и носил звучную польскую фамилию, был из обедневшей шляхетской семьи, в юности служил в армейском, а не гвардейском, хотя и стоявшем в Варшаве, полку; "дослужился" аж до поручика и вышел в отставку в тридцать лет. Был он очень даже недурён собою: гордая осанка, пушистые усы на худом лице, нос с горбинкой, ранняя седина в густых вьющихся волосах (Кире всегда казалось, что батюшка просто один к одному портрет короля Казимира П Справедливого, чей гравированный портрет висел в кабинете).
   Какое-то время он пожил в своем "имении" - кирпичном доме с мезонином и даже с портиком из четырех пузатеньких колонн на фасаде. Белый дом под зеленой крышей и все дворовые постройки утопали в зарослях сирени, которую никто не подрезал, и она кончиками веток доставала даже до круглого чердачного окна. За домом был небольшой сад, впрочем, совершенно запущенный.
   Лет через пять скучной жизни, проходившей между возней то в саду, то во дворе, то в доме и игрой в карты да кости по воскресеньям, решился отставной поручик, как он сказал приятелям, "развеяться". Он отправился в Одессу. Там на каком-то благотворительном балу увидел компаньонку дочери графини Костораки.
   Антонине Ивановне Баумгартен-Хитровой было уже двадцать пять лет, и она числилась в безнадежных старых девах, хотя хороша была сказочно. Сергей Петрович вначале оробел от такой красоты, но потом выяснил, что у девушки, несомненно, отличного происхождения, нет никакого приданого. Зато есть младшая сестра, которая училась в старшем классе гимназии и о которой Антонина Ивановна преданно заботилась. Это известие несколько охладило чувства практичного поляка. Но огромные серо-зеленые глаза, затененные темными ресницами, и роскошные пепельные волосы, которые она стягивала пышным узлом на затылке, не давали ему спокойно вернуться к своим воскресным картам. Было еще что-то в этом безупречно красивом лице, что заставляло еще и еще вглядываться в него в попытке разгадать его тайну.
   Короче, Сергей Петрович сделал предложение и, к своему удивлению, получил согласие. Вместо свадебного путешествия они сразу же отправились домой, в "имение".
   Антонина Ивановна, впервые увидев неухоженное "имение" мужа, против ожидания не расстроилась, а наоборот, обрадовалась. Это был ЕЕ дом, здесь она станет жить, здесь, если Бог даст, родятся и вырастут их дети. Она с энтузиазмом взялась помогать мужу. Жители соседних домов с удивлением могли видеть, как жена гордого шляхтича, надев передник, копошится с утра до вечера то в саду, то во дворе, при этом оставаясь неизменно элегантной в своих уже совсем стареньких платьях. Через год родилась Кира, и теперь все свободное время, а его было вовсе немного, Антонина Ивановна отдавала дочери.
   Какие восхитительные истории она рассказывала девочке! И всегда в этих историях действовали два персонажа, которые одолевали всех недоброжелателей: красавица Нора и её благородный брат Ричард. Они могли все: отгадывать всякие загадки, свободно выходить из любого опасного положения, у них была волшебная шкатулка, в которой прятались разные чудеса: ковер-самолет, шапка-невидимка и многое другое. А ещё у этих волшебников были какие-то загадочные браслеты - их они дарили самым дорогим для них людям...
   На каминной полке в их доме среди вазочек примостилась резная деревянная шкатулка, обитая серебром, с рисунком на крышке, изображающим мужчину и женщину, взявшихся за руки. В шкатулке была спрятана тайна. В чем она заключалось, Кира не знала, а мама не уточняла. Она лишь заговорщицки понижала голос и говорила, что когда-нибудь Кира сама все увидит. От этих слов у Киры в восторге замирало сердце: скорее бы заглянуть туда...
   В десять лет Киру, против желания матери и по настоянию отца ("только так можно воспитать истинного шляхтича!"), отдали в очень хороший частный пансион. Теперь они виделись лишь на каникулах, которые пролетали мгновенно.
   Девочке исполнилось тринадцать лет, когда за ней приехала экономка Вера Ивановна с известием, что ее мамы больше нет и Кире надо вернуться домой. Вот тогда-то, в эти грустные дни, она и познакомилась со своей петербургской теткой. В очень простом платье, показавшемся неискушенной в этих делах Кире сказочным нарядом, тетя Полина так была похожа на маму, что девочка ни на минуту не отходила от нее. Между отцом и тётей установились напряженно-холодные отношения, причина которых оставалась загадкой для всё замечающей девочки. Но вскоре тетя уехала, а Киру отправили назад в пансион.
   Отец недолго оставался в скорбном одиночестве. Уже через год хозяйкой в старом доме с мезонином стала та самая Вера Ивановна, бывшая экономкой при жизни Антонины Ивановны. Симпатичная вдовушка деловито вела хозяйство, а её дочери-погодки, ровесницы Киры, с шумом носились по дому, всовывая свои любопытные носы во все углы. Впрочем, девчонки не были злыми и ленивыми. Кира было вообразила себя несчастной Золушкой, которая станет с утра до вечера работать не поднимая головы и выполнять все прихоти злой мачехи и её дочек. Но девочки оказались вполне добродушными, а Вере Ивановне не было никакого дела до падчерицы.
   Кира часто задумывалась, почему отец опять женился да ещё так быстро. Ей помнилось, каким замкнутым и отчужденным становилось лицо Сергея Петровича, едва он взглядывал на неё. Однажды она подсмотрела, как тоскливо он смотрел на портрет мамы, всегда стоящий на столе в кабинете. При этом он сердито хмурился, что-то бормотал и вдруг стукнул кулаком по подлокотнику кресла, в котором сидел. Вот тогда-то ей показалось, что она догадалась, почему её отец стал холодным, неприступным и вечно сердитым. Он, совсем как ребёнок, у которого отняли любимую игрушку, обиделся страшной обидой на умершую жену, не мог ей простить то, что она оставила его. А маленькая Кира постоянно ему напоминала, что уже ничто нельзя вернуть. И тогда он сделал то, что сделал: отомстил своей ушедшей жене, утвердил в доме полную противоположность Антонины Ивановны, а дочь отослал с глаз долой.
   Мачеха, Вера Ивановна, не сильно докучала падчерице своим вниманием. Вскоре девочку перевели в пансион подешевле, затем последовал еще один перевод, и еще один. С каждым новым переводом условия жизни в этих учреждениях делались все хуже и хуже. За два года она успела отучиться в четырёх пансионах. Теперь ее не забирали домой на любимые рождественские каникулы. Все-все девочки разъезжались, а Кира оставалась одна в пустом дортуаре. Укладывалась спать на холодные простыни, накрывалась с головой протертым одеялом - так теплее и не страшно, - вспоминала мамины рассказы о Норе и Ричарде, придумывала им новые приключения. И старалась не плакать.
   Последнее лето в жизни её отца Кира провела дома, в семье. Хотя семьи теперь вроде бы и не было. То, что мачеха не обращает на нее внимания, Киру вполне устраивало: она могла сколько угодно возиться в саду, сажая и пересаживая цветы и какие-то хилые кустики. Забиралась в самом конце сада на старую кривую яблоню, устраивалась в развилке, как в кресле, и часами просиживала там за чтением всего, что удавалось раздобыть в кабинете отца. Сергей Петрович тоже не докучал ей своим вниманием - он вечно был чем-то занят. Но Кира подозревала, что он просто прячется от шумной активности жёнушки.
   В четырнадцать лет наступило время увлечения романами - читала их запоем, но потихоньку от отца: он бы не одобрил легкомысленных персонажей известных опусов. Теперь Кира воображала себя героиней этих "произведений", заламывала руки перед зеркалом и томно закатывала глаза, кидала страстные (так ей казалось) взгляды на прыщавого соседа-гимназиста, посланного папашей пригласить Сергея Петровича на очередной карточный вечер. От этих взглядов мальчишка краснел, отворачивался и, наконец, не выдержав, сбегал со двора. Кончились эти Кирины "упражнения" совершенно банально: сводная сестричка передала ей слова гимназиста. Тот сочувственно поинтересовался, что это за болезнь такая у бедной Кирочки (глаза как у коровы, причём больной коровы!) и чем они лечат несчастную...
   Была еще одна страсть в ее нехитрой жизни - пение. У отца в кабинете стоял роскошный граммофон и время от времени, когда собирались гости, из широкой золотой трубы его неслись разные мелодии. Все чинно сидели на стульях и внимательно слушали военные марши, романсы Вари Паниной и оперные арии. Отец, строгий и неулыбчивый, сидел в своем кресле за большим кабинетным столом и истово следил, чтобы все уважительно внимали музыке и не отвлекались. Если же кто-то позволял себе заговорить не к месту, в адрес этого безумца делались "страшные" глаза. Отец довольно резко выговаривал нарушителю порядка, отбивая всякую охоту даже шевелиться во время музыкальных вечеров, что, конечно, превращало их просто в настоящую каторгу. Поэтому гости приходили не часто.
   Кира знала наизусть все мелодии, звучавшие в доме. Вместе с сёстрами она убегала к старой крепости на высоком холме, по усыпанным кирпичной крошкой ступенькам поднималась в башню. Там Кира устраивала концерты: пела, танцевала, а девчонки одаривали её "выступления" неистовыми аплодисментами. Но быстро прошло лето, и она уехала в очередной пансион, под присмотр классных дам-наставниц.
   Кире едва исполнилось пятнадцать, когда на нее обрушилась еще одна потеря: умер отец.
   Вот, еще вчера, он сидел в своем кресле в кабинете и рассуждал о Кирином будущем: тогда она робко спросила о его отношении к карьере оперной певицы. И получила такой поток обвинений в адрес не только оперных певцов, но и всей актерской братии вместе взятой! Нет, отец вовсе не был против обучения "для себя" - это можно. Но петь на сцене!.. "Театр, - заявил он, - непристойное место, и порядочной девушке из благородной семьи там нечего делать! Фамильная честь не шутка!"
   Потом он напомнил ей, что в семье ее несчастной матери уже был пример, когда ушла из дома "в актрисы" ее младшая сестра, и что? Актрисой не стала, живет в приживалках у какой-то певички: то ли прислуга, то ли подруга...
   И вот отца больше нет. Теперь ее будущее в руках мачехи. А Вера Ивановна уже кое-что спланировала в этом будущем. В пансион Кира больше не вернулась.
  
   Глава 2.
  
   Вскоре в дом зачастили какие-то тетки в цветастых платках, они шептались с мачехой, таинственно поглядывали на Киру и неодобрительно качали головой. Наконец Кира не выдержала и спросила, кто эти женщины.
   -Как кто? - глянула на нее через плечо мачеха. - Это свахи.
   -Кто?! - девочка ушам не поверила: еще месяц со смерти отца не прошел, а мачеха уже... - Как вам не стыдно, ведь папу только что похоронили!
   -А при чем тут твой отец? Ты что, дурища несчастная, решила, будто я для себя жениха подыскиваю?! Ну, уж нет! Теперь я свободный человек и сама себе хозяйка, - и, видя полное недоумение падчерицы, обрушила на нее убийственное известие, - это я для тебя стараюсь!
   -Для меня? - не оценила ее "заботу" Кира.
   -Для тебя, для тебя! Ты что ж это решила, что я нянчить тебя стану? Отец умер в одночасье, завещания нет. Столько забот! Но ничего, вот пристрою тебя, сразу легче станет. Найдем тебе хорошего мужа. Хороший муж - это, знаешь, как? Главное - состояние. Всё остальное для романтических дурочек. Еще не раз спасибо скажешь! Одно плохо: больно ты неказистая. Глаза вот только... А уж худая...
   - Вы не посмеете! - прошептала-прокричала Кира. - Вы, вы... злая женщина!
   В глазах мачехи загорелся жесткий огонек:
   -Ты тут мне не шуми. А станешь ерепениться - посажу под замок! - Кире казалось, что все это происходит не с ней, что это мерзкий сон и она вот-вот проснется, даже ущипнула себя за руку. Нет, не сон! А голос мачехи все скрипел и скрипел:
   -Но ничего, причесать тебя да одеть, может, и найдется какой-нибудь старичок, охочий до молоденьких. Есть у меня кое-кто на примете. Но это пока секрет. Погоди, ещё обрадуешься!
   Огорошенная "прекрасной" перспективой, Кира какое-то время пребывала в унылом бездействии. А потом вспомнила о петербургской тетке и написала ей, отчаянно умоляя помочь.
   В письме она рассказала ей о своем желании учиться пению. Через две недели от Полины пришел ответ. Она писала, что не может вызвать к себе Киру, так как ее подруга тяжело больна и она за ней ухаживает. Полина Ивановна рекомендовала отправиться в Одессу, где есть очень хорошее музыкальное училище и поступить на курс. Также тётя Полина прислала денег на первое время, пообещав позаботиться о племяннице.
   Разумеется, об этом письме мачеха ничего не знала, но, судя по всему, приготовления к смотринам уже начались, поэтому с побегом следовало поторопиться.
   Кира собралась мгновенно. То, что ей хотелось сохранить как память о матери и отце - ничего ценного - так, какие-то безделушки, она сложила в плетеную корзину с крышкой и отнесла на чердак. Прошлась по старому саду, где деревья сажала еще ее прабабушка, забрела в старую крепость, посидела на берегу реки.
   Увязала кое-какое бельишко в узелок да так и ушла. Без документов - мачеха всё спрятала под замок - ушла, в чем была, из дома, переставшего быть ей родным.
   После крохотного провинциального городка Одесса оглушила, испугала ее. Крепко сжимая в руке бумажку с адресом училища, Кира долго брела по пыльным сентябрьским улицам. Куда она брела - толком и не знала. Но ноги привели ее к зданию, показавшемуся изумительно красивым.
   Его плавно изогнутые линии обрисовывали стены, сложенные из песчаника сливочного цвета, здание завораживало, увлекало за собой, требовало обойти его не раз и не два. Особенно ее потрясла статуя у входа: величественная женщина, мучительно и скорбно закатив глаза, сжимала в руке кубок, а другую руку судорожно прижимала к груди. "Это же театр!" - догадалась Кира. Ей здесь сразу всё понравилось: и похожий на роскошный сливочный торт театр, и широкая улица перед ним, и даже зеркальная витрина ателье фотографа, где за сверкающим на солнце стеклом повис бархатный темно-зеленый занавес.
   И фотографии в витрине разбрелись по ступенчатому подиуму, словно актёры в спектакле. У каждого снимка своя роль. Вот красавица в шляпе с перьями, томно опираясь на высокую резную колонну, смотрит в необъятную даль. Это явно прима здешней "труппы" - она не станет любезничать с девчонкой у витрины. Всем своим видом будто говорит: "Иди своей дорогой, любезная". Рядом в хорошенькой рамочке с виньетками смущенно улыбаются подружки-институтки в форменных платьицах, подмигивают ей: "Не обращай внимания на эту задаваку..." Прямо под полукругом бархатной драпировки, чуть особняком, ещё одна фотография. Группа молодых людей свободно расположилась вокруг круглого столика. Кто стоит, кто сидит. Все они в студенческих тужурках. Их лица немного напряжены под взглядом объектива. А впрочем, не все испытывают неловкость перед камерой. Высокий темноволосый студент, мягко улыбаясь, повернулся к своему товарищу. И хотя его лицо видно лишь в профиль, Кире показалось, что он посматривает на неё из-под тёмных ресниц... Она перевела взгляд правее и вздрогнула: на неё с портрета пристально смотрели живые глаза. Как удачно выбран ракурс, каким естественным светом озарено лицо молодого мужчины - и эти поразительные глаза...Они не отпускали, наоборот - притягивали к себе. Светлые глаза, в которых пряталась улыбка. Они говорили ей: "Не надо бояться. Всё будет хорошо!" И Кира поверила этой улыбке и этим чудным глазам. У неё всё получится, её обязательно примут в училище, она станет примой этого восхитительного театра. Конечно, не всё сразу, а постепенно, потихоньку. Как папа говорил? "Истинный шляхтич не боится трудностей". И она, Кира, не боится - ух, как лихо сбежала от мачехи. "Колобок, колобок, я тебя съем..." А вот и нет! Не съешь, хитрая лисица!
   В садике возле театра посидела на чугунной скамейке у тихо журчащей воды, где в зарослях декоративного камыша белели обнявшиеся мраморные Купидон и Психея. Вздохнув, она поднялась и побрела по лестнице вниз, на улицу позади театра.
   Там у служебного входа она познакомилась с Олечкой Матвеевой, которая стала для нее вскоре незаменимым советчиком. Это она помогла Кире определиться с жильем и отвела на Екатерининскую улицу к доходному дому промышленника Чугунова, где сама квартировала у мадам Киселевой.
   Мадам Киселева оказалась маленькой женщиной, довольно симпатичной, если бы не странно раздвоенный кончик носа. В первое время Кире все казалось, что когда Елена Валентиновна разговаривает, этот ее смешной нос как бы шевелится и вынюхивает что-то. А потом она привыкла, да и сама хозяйка оказалась очень доброй, но ужасно болтливой дамой.
   Комнатка была темновата. Полукруглое окно смотрело на покрытый трещинами и потёками торец соседнего дома. С высоты четвертого этажа молоденький клен во дворе казался совсем маленьким. Возле ажурных чугунных ворот копошился дворник в белом переднике.
   Кира размечталась. Здесь, в этой комнате, ей предстояло жить, много заниматься (хорошо, что у стены стоит старенькое пианино). А вечерами она устроится в этом кресле-качалке, укроется шотландским пледом в красную с черным клетку (ну, будет же когда-нибудь у неё такой плед?) и станет смотреть, как постепенно темнеет небо и затихают звуки...
   Ни на секунду Кира не сомневалась, что она поступит в училище. Когда же ей отказали в приеме из-за опоздания на вступительные испытания и самое главное - из-за полного отсутствия каких-либо документов, она совершенно растерялась: куда теперь идти? на что жить? что делать?
   -Кира, ты спишь? - веселый голос Елены Валентиновны разбудил бы кого угодно. Но Кира не спала. Совершенно несчастная, свернувшись в комочек на кровати, она, закрыв глаза, лежала, стараясь ни о чем не думать и внушая себе, что вот сейчас должно что-нибудь произойти, какое-то чудо, и все сразу устроится. - Деточка, не стоит так расстраиваться. Пойдем ко мне, поговорим. Я пирог с яблоками испекла, Олечка пришла из театра. Пойдем, попьем чайку...
   Вздохнув, Кира поднялась. Что толку лежать и ждать чудес, никто, кроме нее самой, эти чудеса устраивать не будет. Можно, конечно, жалеть себя, рыдать и рвать волосы от отчаяния. Но ведь этим все равно не поможешь! "Истинный шляхтич..." Да, Бог с ним, с этим шляхтичем!
   В большой гостиной Елены Валентиновны за круглым столом уже сидела черноглазая хохотушка Олечка.
   Теперь же, увидев расстроенную Киру, Олечка, не терпевшая уныния, сразу стала придумывать, как помочь подруге выкрутиться из плачевного положения.
   -Кирка, заведи себе поклонника! - выпалила она сходу. - Представляешь, богатый дяденька станет о тебе заботиться! Он и платья купит, оденет как куколку. И жить станешь в хорошей квартире...
   -Чем это моя квартира вам, барышня, не подходит? - обиделась Елена Валентиновна. - И чему ты учишь девочку?! Она же еще ребенок! Может, тебе, Кирочка, поехать к своей тете?
   -Я бы поехала, но ведь она сама просила пока не делать этого, - вздохнула Кира. - Завтра пойду искать место, может, возьмут в дамский магазин?
   -Брось, какой магазин?! У нас хористки нужны. Но у тебя же нет паспорта...Конечно, мы что-нибудь придумаем.
   И Олечка придумала. Они насочиняли, что Кира племянница Елены Валентиновны, оставшаяся сиротой, и что у нее украли все бумаги. Кира не верила, что такой явный обман пройдёт. Но у Елены Валентиновны были в полицейском участке кое-какие связи, и уже совсем скоро она держала в руках свою первую в жизни паспортную книжку: большой лист бумаги, где под двуглавым орлом шла запись о девице Стоцкой, рождения 1890 (на самом деле 1895 год), потом стояла огромная печать и шли подписи.
   Вот так Кира оказалась в Оперном театре на должности хористки. Заканчивался ее первый театральный сезон, а что будет в следующем, и возьмут ли ее, если она опять не поступит в училище, - не известно. Кира старалась не думать об этом, "все образуется!" - так говорили герои графа Толстого - новые книжные словечки ей пришлись по душе. Будь что будет: все образуется! Она придумала себе что-то вроде ритуала: каждый день прибегала к витрине фотоателье и, глядя в светлые глаза старого знакомого, мысленно рассказывала все-все свои новости. Мужчина с фото смотрел на неё и одобрительно улыбался. А немец-фотограф давно уже заприметил тоненькую барышню-подростка, появляющуюся возле витрины его ателье с завидной регулярностью, только он никак не мог догадаться, как ни ломал над этим голову, на кого это и главное, что так пристально рассматривает хористочка из театра.
  
   Она любила этот театр. Любила за пышную, может статься, слишком яркую, напоминающую свадебный торт, красоту. Ей нравилось приходить в театр задолго до спектакля, когда еще никого нет ни на сцене, ни в зрительном зале. Это было время особой тишины - тишины звучащей. Нет, с улицы не доносилось ни звука, да и в театре тоже, но, тем не менее, все звучало. Звучала мерцающая позолотой масса зала со всеми этими ярусами, ложами бельэтажа, ложами бенуара; звенела тысячью хрустальными, сверкающими даже в темноте, подвесками огромной люстры. Взгляд уносился от красных кресел партера вверх, к плафону, где жили своей жизнью и светились яркими красками герои шекспировских пьес.
   Кира выходила на сцену, подходила к рампе, и ей казалось, что сейчас она оторвется от планшета и вознесется туда, к ним, войдет в их сказочный хоровод. Она любила бродить по пустому, без зрителей, фойе. Это было её царство, её владения. Ее не смущали прикрытые холстиной бархатные диваны и кресла. Хрупкая фигурка отражалась в роскошных золоченых зеркалах. Она представляла себя знатной дамой, встречала воображаемых гостей, милостиво улыбалась приятным лицам и изгоняла из своего королевства тех, кого на дух не выносила. Так она навсегда изгнала мачеху и злого смотрителя при служебном входе. Он постоянно придирался к Кире из-за ее гимназического вида, делал ей замечания и даже как-то отказался впустить в театр - пришлось посылать за инспектором хора и доказывать, что Кира в самом деле здесь служит.
  
  
   Бесконечный апрельский день всё же подошел к концу. Сегодня они с Олечкой совершили "набег" на лавки в Пассаже, долго и придирчиво выбирали новые туфли для Киры, замучив приказчика своими пожеланиями и сомнениями. Выбирала, конечно, Олечка. Уж она-то умела по-королевски разговаривать с приказчиками. Сегодня она капризничала и привередничала больше обычного. Наконец прекрасная пара туфель нежного бежевого цвета (приказчик сказал, что это цвет "бедра испуганной нимфы") была выбрана, завернута в хрустящую папиросную бумагу, осторожно уложена в красивую коробку, перевязана блестящей розовой ленточкой и вручена счастливой ...Олечке. Да-да, именно Олечке, потому что стоили эти чудесные туфли (с серебристой пряжечкой и на французском каблучке в пять сантиметров) так дорого, что о Кире вообще речи не возникло. Для неё была выбрана совсем простая пара туфелек, бывших модными в позапрошлом году.
   Практичная Олечка вычла из жалованья Киры и отложила в маленький конвертик долг за квартиру (надо же совесть иметь!), туда же отсчитала мелкие денежки на питание (есть-то надо!), добавила рубль тридцать пять копеек модистке за платье (дольше тянуть с его выкупом было неприлично). К оставшимся после всех математических расчетов семидесяти копейкам она, расщедрившись, добавила полтора рубля из собственного жалованья, и у Киры появились долгожданные новые туфли.
   Это событие надо было отметить. Они отправились в кондитерскую, где заказали по чашке чая с лимоном и модные пирожные в виде треугольничков - "наполеон". Олечка щедро оплатила не только свой, но и Кирин чай. При этом она с самым серьёзным видом учила подругу уму-разуму, объясняя, как это важно, иметь хоть что-то про запас. А потом, взмокшие и полузадохнувшиеся от жары, они отработали очередной спектакль.
   Теперь, сидя в кресле-качалке у окна своей комнаты, Кира с улыбкой вспоминала все сегодняшние "приключения". Пошел неожиданный и очень легкий дождик, он еле шелестел молоденькими листочками клёна во дворе, слабый ветерок раздувал занавеску на окне.
   Можно спокойно посидеть, поразмышлять. Задуматься было над чем. За несколько месяцев самостоятельной жизни (почти самостоятельной, потому что Олечка вообразила себя её старшей сестрой и всячески оберегала и предостерегала неопытную наивную девчонку от театральных соблазнов, правда, эта забота Кире особо не докучала), за время после побега из дома из маленькой домашней девочки-гимназистки она превратилась в довольно независимую барышню. Ей только что минуло шестнадцать. Если бы были живы родители, она бы сейчас заканчивала очередной класс гимназии, не заботясь ни о покупке туфель, ни о плате за квартиру. Папа и мама решали бы все-все скучные вопросы, ей же оставалось бы лишь учиться и ни о чём больше не думать. Читала бы сейчас романы и мечтала о невозможно-жгучих страстях, принимая за чистую монету фальшивые переживания книжных красавиц. Как далеки теперь её детские переживания! Ничего общего с сегодняшними заботами.
   Если бы все переживания оказались всего лишь противным сном! Она проснётся в своей маленькой комнатке с круглым окном, сбежит по крутым ступеням вниз. Туда, где мама в светлом утреннем платье сидит за столом с крахмальной скатертью и разливает кофе в крохотные чашечки, а папа в своей бархатной курточке с простёганным воротником и белоснежной рубашке с улыбкой смотрит на жену и ждёт, когда она передаст ему вкусно пахнущий, исходящий лёгким паром напиток...
   Где-то в далеком Петербурге жила ее тетя - единственный родной ей человек. Неужели у неё не найдётся тёплого слова для племянницы? Поехать бы туда, но в редких письмах Полина, интересуясь делами Киры, ни разу не обмолвилась о желании видеть "дорогую девочку" подле себя. Так что рассчитывать на помощь тёти, видимо, не стоит. Да и ладно! Она взрослая самостоятельная девица и должна жить, полагаясь только на себя.
   Было еще нечто, что она смущенно вспоминала, особенно в такие, как сегодня, тихие вечера. Вспоминала, и сердце замирало. Хотя, если честно, то вспоминать-то особенно нечего. И всё же... История эта произошла в самом конце зимы, когда ещё снег хлюпал противной обжигающей холодом жижей под ногами.
   У Олечки был приятель - студент-медик Андрей Афанасьевич Монастырский. Как-то Олечка рассказала, что Андрей Афанасьевич очень помог ей пару лет назад (но не уточнила, как именно), и с тех пор они сдружились.
   Довольно часто подруги видели его долговязую фигуру у служебного входа, он встречал девушек после спектакля и провожал их домой. Иногда они заходили в Пале-Рояль, садились на скамейку возле фонтана и вспоминали смешные истории. Запальчиво спорили с Андреем Афанасьевичем - сторонником патриархальных взглядов на место женщины в обществе, доказывали ему, что не только "кухня, дети, церковь" - главное, но есть еще многое, ради чего стоит жить.
   Он лишь смеялся над их "наполеоновскими" планами. Обычно Андрей Афанасьевич ссылался на непререкаемый для него авторитет - на своего соседа по снимаемой квартире:
   -Какие из вас эмансипе? Вот и Стёпочка говорит, что самое главное - это семья. И он прав. Что бы ни случилось, только близкие тебе люди поймут и поддержат. А уж если это любящая семья... - он присвистнул.
   -Прекрати свистеть! Ты же не извозчик! - Олечка дёрнула плечиком. - И нам совсем не интересно мнение какого-то Стёпочки! Что ты постоянно на него ссылаешься?
   Честно говоря, спорила только Олечка и то просто так - ради удовольствия поспорить. На самом деле она считала, что дети - это замечательно, и иметь хорошую кухню - прекрасно (конечно, с приличной прислугой на этой самой кухне), и ходить в церковь, благодетельствуя свой приход значительными пожертвованиями из жалования мужа - очень даже благородно.
   Кира изредка ей поддакивала, так как в самом деле считала, что ничего плохого в том, что женщина должна быть хорошей женой и матерью не видела. Да и не очень-то она об этом задумывалась. Она с удовольствием слушала, как препираются её друзья, смеялась шуткам Монастырского и подразнивала Олечку.
   В своё время Олечка произвела на Монастырского настолько сильное впечатление, что он вообразил себя чуть-чуть влюблённым. Он даже попытался объясниться. В ответ Олечка взглянула ему в глаза каким-то совершенно взрослым взглядом и очень по-деловому объяснила:
   -Андрюша, милый! Ну что это тебе взбрело в голову? Ты же еще учишься, и когда это учение кончится - одному Богу известно. Я не могу жить без театра, но наше жалование такое маленькое! Подожди, дай мне договорить, - она ласково погладила его по щеке. - Ты, конечно, можешь давать уроки всяким лоботрясам, но ведь на это не прожить. Ты же знаешь мои обстоятельства, я должна заботиться не только о себе. Посуди сам, вот ты закончишь университетский курс, и поедем мы куда-нибудь в деревню лечить бедных крестьян, как доктор Чехов. Конечно, с милым рай в шалаше... Но как же я? Как же мое будущее? Ведь я хочу стать оперной певицей...
   -Для этого надо учиться в училище, а ты не очень-то туда стремишься, - сердито бросил Андрей.
   -Фи, как грубо! У каждого свои ключи от Рая. Погоди, найдутся они и для меня. Нет-нет, не подумай, что я не ценю твою помощь и не помню, как ты вытащил меня тогда, не дал совершить чудовищную ошибку. Я всё помню и буду благодарна тебе всю жизнь. Но, добрый, хороший Андрей Афанасьевич, Андрюшенька, останемся друзьями! Да? - она мило улыбнулась, увидев кислое выражение его лица.
   Олечка немного сердилась на себя: надо же, чуть не ляпнула, что удел жены сельского лекаря ее совсем не прельщает. Сказала бы так и обидела хорошего человека. Но не говорить же ему, что, еще будучи совсем девочкой и глядя на скучную до зевоты жизнь родителей, она решила свою жизнь прожить так, чтобы весь мир вертелся вокруг нее!
   Правда, до того момента, когда она была бы в центре вертящегося и, главное, обожающего её мира, было очень далеко. Да и где ж такой мир найти? В последнее время ей приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не попасть под жесткое колесо фортуны. Дома, в Виннице, над кроватью подсвечено было малиновой лампадкой изображение Богородицы: Царица Небесная стояла на крохотном уступе скалы, прижимая к себе Младенца, перед ними раскинулось необозримое море со вздыбленными волнами. Олечке даже снилось бушующее море и утлое судёнышко, кидаемое то в косматую морскую пену, то подбрасываемое к грозовому небу. Могла ли она, балованная, капризная папина-мамина доченька, представить, что ожидает её в бушующем житейском море?
   Самостоятельное существование хористки - вот уж точно "море житейское". Чего только не рассказывали барышни-хористочки! И о загородных поездках в экипажах, прогулках в весёлой компании с шампанским и даже с цыганами. Девушки хвалились друг перед другом флакончиками духов, шёлковыми чулками, нехитрыми украшениями. Они радостно прожигали жизнь, не задумываясь о туманном завтрашнем дне, и терпеть не могли, когда кто-либо начинал их поучать.
   Саркастически слушая рассказы приятельниц о приглашениях за город, Олечка лишь пожимала плечами. В её жизни это уже было, и она была такой же беспечной глупышкой. Только, в отличие от легкомысленных приятельниц, обстоятельства научили её внешне легко и беспечно проживать сегодняшний день, при этом никогда не забывая, что должен наступить завтрашний. А что он принесёт - одному Богу известно, но надо быть готовой к любым сложностям и неожиданностям. Конечно, она мечтала. Тут она ничем не отличалась от своих приятельниц. Олечка мечтала об оперной карьере, о богатом доме в Петербурге, о большой семье и любящем муже - то есть ничем не выдающиеся мечты, самые заурядные.
   Была ещё одна мечта. Ей до безумия хотелось иметь титулованного мужа. Слово "аристократ" приводило ее в трепет. Как же ей, поповской дочке, хотелось стать княгиней или графиней, на худой конец - баронессой! Ради этого она бы душу заложила, да случай все не подворачивался.
   А ещё у неё была тайна, о которой никто, кроме Андрея Монастырского, не знал и ради которой она готова была пуститься во все тяжкие.
   Свои планы она хранила в секрете и никому, даже Кире с ее наивностью и мечтательностью не доверяла.
   На последней неделе февраля, встретив девушек возле театра, Андрей Афанасьевич заговорил о предстоящем чаепитии с танцами в их студенческой квартире.
   -Чай? Завтра? С чего бы это? Неужели появились средства?! - Олечка с интересом взглянула на Андрея.
   -Нет, с деньгами все так же, - Андрей смущенно улыбнулся. - Это всё Стёпочка - наш сосед по квартире, вы же знаете, мы снимаем квартиру вчетвером, - так вот: он экстерном защитился и теперь уезжает домой, ну и устраивает небольшое чаепитие для друзей. Придете?
   -Ах уж этот Стёпочка! Ты только о нём и говоришь: Стёпочка то, Стёпочка сё... Интересно было бы на него взглянуть.
   -Вообще-то он не переносит, когда его так называют, это мы его так дразним...
   -Ах, нет. Не пойду. Опять студенты, бублики-баранки, - Олечка капризно скривила губы. - Будет шумно, жарко. Потом узнают, что мы хористки, начнут приставать...
   -Только не мои друзья! - загорячился Андрей. - Приходите! Завтра же нет спектакля, что сидеть в комнатах!
   -Пойдем, Олечка, действительно, что за радость сидеть дома?! - поддержала его Кира и пригрозила, - если ты не согласишься, пойду одна.
   -Теперь уж мне точно придется идти, - засмеялась Олечка. - Ты еще натворишь чего-нибудь такого!.. Ну, и на этого необыкновенного Стёпочку охота бы поглядеть.
  
   С утра Олечка стала "воспитывать" Киру. За эти месяцы они удивительно сдружились. Олечка Матвеева, никогда не имевшая сестры, привязалась к беспомощной (так она считала) девочке по-настоящему. Она защищала Киру от нападок инспектора хора; подкармливала, когда у той не оставалось ни копейки на пропитание, снабдила полным гардеробом (искололи все пальцы, перешивая блузки, юбки и бельё), ругала "глупую девчонку", когда та слишком увлекалась романтическими, с точки зрения Олечки, бреднями. Кира смеялась над её строгими выговорами и говорила, что та ей напоминает курицу, защищающую своего цыплёнка, но с удовольствием подчинялась всем наставлениям своего учителя.
   Вот и в то утро Олечка начала, в очередной раз, учить подругу:
   -Ты понимаешь, куда мы идём? - коротко взглянув на Киру, поинтересовалась она.
   Кира в этот момент намазывала на кусочек сайки яблочное повидло, так и норовившее сползти и шлёпнуться на скатерть.
   -Угу, - кивнула она, подхватывая губами сладкие потёки.
   -Да перестань ты, наконец, объедаться сладким! - рассердилась Олечка.- Вот растолстеешь и в костюмы не влезешь. Что тогда будешь делать?
   -Но ведь вкусно же! И есть хочется!
   -Перехочется, - отрезала Олечка. - Лучше послушай меня. Мы идём к господам студентам... Ну что ты вытаращилась, будто не понимаешь, о чём я... Да, эти господа живут всегда весело. У них обычно нет средств, но они другие. Ах, не могу я тебе объяснить... Ну, понимаешь, они очень легко ко всему относятся. Это как у нас на театре: лёгкие знакомства, лёгкие связи, но, заметь, бывают большие проблемы.
   -Какие такие проблемы? - заинтересовалась Кира.
   -Какие? - Олечка чуть смутилась. - Ты же знаешь, мы барышни впечатлительные, романтичные (терпеть не могу это слово!), легко влюбляемся, можем голову потерять от любви...
   -А в меня ещё ни разу никто не влюбился... - загрустила Кира и тут же оживилась, - а представляешь, прихожу туда и все меня приглашают на танец... Мы же будем танцевать, правда? И этот знаменитый Стёпочка, который не любит, когда его так называют, тоже пригласит. А кстати, мы же ни разу не спросили, как его зовут на самом деле!
   -Так, - вернула её на землю Олечка, - слушай и запоминай: вина не пить, как бы ни уговаривали - это раз! По тёмным коридорам не стоять - это два! Танцевать, не давая прижимать себя, - это три! Не обниматься, не целоваться, и главное - не влюбляться! Ясно?!
   -Ты меня совсем за дуру считаешь? - обиделась Кира.
   -Ладно, ладно... не дуйся. Лучше давай одежду подберём. Её же ещё погладить надо.
   До обеда Кира успела сбегать на угол Ришельевской, к фотоателье и "пообщаться" со своим другом. Теперь ей казалось (как бы странно это не звучало), что на снимке отражено не застывшее мгновение. Сколько раз она видела, как оживают глаза молодого человека, а уголки губ приподнимаются в легкой улыбке. Конечно, это можно было бы назвать игрой воображения, обманом зрения или странными бликами света на фото. Но Кира доверяла своим глазам и не хотела никаких рациональных объяснений. Просто она чувствовала некую связь с этим человеком на фото, странную связь - словно они очень близкие друг другу люди, может даже родственники.
   Сегодня Кира поведала ему о предстоящем приключении, о том, как ей будет весело в обществе молодых людей. Это её первый "выход в свет", Олечка никогда не брала её с собой во время своих вылазок в люди, объясняя это тем, что Кира ещё мала для шумных посиделок. Вот, наконец, и её пригласили, совсем как взрослую барышню. Конечно, это не бал Наташи Ростовой, и всё же!.. В театре были молодые актёры, очень приятные и общительные, кое-кто из них даже расточал комплименты каждой встречной барышне, но внутренний голос подсказывал Кире, что эти мужчины уже успели насквозь пропитаться закулисным цинизмом. Поэтому она никогда не слушала их болтовню, находя её пошлой и банальной.
   Потом она побежала домой, ловко перепрыгивая через лужи талого снега. А её фотодруг с тревогой и без улыбки смотрел ей вслед.
  
   На улице уже темнело, было слякотно: шел не то дождь, не то снег с дождем. В бельэтаже большого, отделанного красным кирпичом дома с башенкой, везде горел свет. Они немного опоздали, компания уже собралась. Стол для чая накрыли в самой большой комнате. Огромный сверкающий самовар возвышался среди баранок, бубликов, недорогих конфет. Олечка выразительно глянула на Киру: я же говорила! Да, было жарко, шумно, но весело.
   Олечка тут же подсела к самовару и стала разливать по чашкам и стаканам чай. А Кира, чуть помедлив и проигнорировав дружное "семь лет без взаимности", решила устроиться на уголке стола. Она оробела и уже пожалела об этом визите, не так она себе представляла своё появление в студенческой компании. Пока они добрались до нужного дома, ноги совсем промокли, её старые полуразвалившиеся ботинки оставляли на натёртом паркете мокрые следы, и она жутко смутилась.
   Андрей Монастырский встретил их в прихожей, галантно помог снять пальто. Поправляя волосы, Кира подошла к большому зеркалу, и улыбка сползла с её лица. Да, вид ещё тот... Она сильно замерзла, нос покраснел и "потёк", руки походили на красные от холода утиные лапки - облезлая муфточка совсем не спасала. А волосы! Волосы, с таким трудом уложенные в высокую "взрослую" причёску, растрепались да ещё и намокли, хотя она тщательно куталась в старенькую шаль. Хорошо, что в комнате тепло и можно отогреться. Ей ужасно хотелось горячего чая, но стаканы, плывшие в её сторону, никак до неё не доходили - их всё время кто-то перехватывал, а она стеснялась попросить. Олечка же сидела на другом конце стола, весело болтала с кем-то из гостей и не видела Кириных страданий.
   -Позвольте предложить вам чая, - сосед, видимо, заметил её тщетные попытки "поймать" стакан с чаем. Прежде, чем она успела утвердительно кивнуть, он уже перехватил передаваемую по кругу чашку и поставил перед нею. - Сливки? Молоко? Сахар?..
   Кира уловила легкую иронию и, не понимая, чем она вызвана, насторожилась: над нею смеются? Тут же выпрямила спину и как можно независимее выдала, с вызовом взглянув в смеющиеся светло-карие глаза:
   -Сливки - и побольше, сахара - три кусочка, - она ждала, что сейчас он скажет какую-нибудь банальность о вреде сахара. Но он лишь усмехнулся, добавил сливок, положил три кусочка сахара:
   -Да, да, конечно, - передавая чашку, улыбаясь и заглядывая в глаза, шепнул он, - девочки любят сладкое.
   В ответ Кира лишь возмущенно фыркнула, чем вызвала у него еще одну сдержанную улыбку. В этой шумной компании он, пожалуй, был самым тихим: спокойно отшучивался, когда его задевали, сдержанно улыбался. Его мягкий голос с легким акцентом звучал негромко, но и не терялся в шуме комнаты.
   Возмутившего ее соседа все называли, как и принято у студентов, по фамилии - Пален. Пален? Что-то знакомое. Из истории, что ли? Кажется, что-то из жизни императора Павла, но что именно, она не помнила. Настроение её улучшилось, она согрелась, перестала дичиться и с интересом разглядывала соседей по столу. Несколько молодых людей: студенты-медики, две барышни-курсистки - все давно знакомы друг с другом.
   Киру разбирало любопытство: когда же появится этот знаменитый Стёпочка, о котором все уши прожужжал Андрей Афанасьевич. Наконец, она не выдержала и спросила:
   -Андрей Афанасьевич, где же ваш замечательный Стёпочка?
   Монастырский удивлённо глянул на неё:
   -Так ведь...- но его перебил Пален:
   -Вот как, значит, Стёпочка... А чем он, позвольте узнать, этот Стёпочка так замечателен?
   -Андрей Афанасьевич много рассказывал о нём, - Кире не понравились смешки студентов и хихиканье курсисток, тем не менее она продолжила, не обращая внимания на знаки, которые подавала ей Олечка, - господин Монастырский говорил, что он умный, веселый, смелый и добрый...Он - настоящий рыцарь и...терпеть не может, когда его называют Стёпочкой...
   Взрыв смеха прервал её. Она замолчала, мучительно покраснела, догадываясь, что попала в неловкое положение. Пален же чуть покашлял в кулак, стирая с губ улыбку:
   -Боюсь, господин Монастырский сильно преувеличил мои добродетели...
   -Так это вы... - совсем сконфузилась Кира и прошептала, - как всё глупо получилось...
   Как всегда бывает в молодежных компаниях, где собралось больше трех человек, все говорили почти одновременно и обо всем сразу.
   -Сейчас совершенно не интересно жить, - обернулась к своему соседу Олечка. Тот лишь вопросительно взглянул в ответ, а она пояснила, - скучно. Никаких особых событий...
   -А чего бы вы хотели, чтобы карнавалы по улицам гуляли? - засмеялся Андрей Афанасьевич.
   Олечка лишь передернула плечиком в нарядной блузке, сердито сверкнула глазами и продолжила, мечтательно глядя в лепной потолок:
   -А что плохого в карнавалах? Весело!.. Вот я читала один роман, только не помню автора, там описывается далёкое будущее, прекрасные люди, главное в их жизни - искусство. Все поклоняются ему, строят чудесные храмы. И нет никаких бродяг, никаких волнений, никакой политики. Самый яростный спор у них - это как применить новую машину для улучшения архитектуры храма Весны. И, представляете, господа, никаких революций...
   -Бросьте вы, революция - это здорово! Да только жаль, прошло всё, - дожевывая бублик, махнул рукой младенчески кудрявый блондин в серой тужурке. - Чего уж вспоминать! Спасибо господину Столыпину, что решил реформировать все охранные ведомства. Теперь не то, что раньше: тайком никуда не приедешь - везде надо отметиться да сходить в регистрационное бюро. Так что не только господа революционеры незаметно не проскочат, но и мышь без ведома охранного отделения не пробежит.
   -А вы тоскуете о беспорядках, да? - не сдавалась Олечка. - Вам, конечно, нравится, когда конка не ходит, когда все эти - ну вы знаете кто - идут по улицам с какими-то транспарантами, когда все стреляют, а театры не работают?! Начитались сочинений господина Горького...
   -Чем это господин Горький вам не угодил? Как вы можете так говорить! А еще считаете себя передовой барышней! - сузил глаза блондин. - Или это вы просто от моды не хотите отставать: волосы подстригли и, пардон, наверное, корсет не носите?
   -Как это грубо и не благородно! - обиделась Олечка и взглянула на Андрея Афанасьевича, мол, чего же это ты молчишь. Он, конечно, сразу вступился за даму:
   -Ну что это ты, братец, так разгорячился? Разве плохо, что наша гостья мечтает о спокойной жизни, без всяких там катаклизмов? - он поймал руку Олечки и легонько поцеловал. - Никто здесь не сомневается, что вы у нас настоящая передовая барышня.
   Не очень довольная этой сомнительной защитой, Олечка сделала вид, что прощает блондинчика.
   -А вообще-то теперь, если что где произойдет, так сразу же станет ясно, чья тут рука действовала. Подложат террористы-бомбисты свое устройство, оно "бух" и, казалось бы, никаких следов, - Андрей Афанасьевич оживленно оглядел присутствующих, - а вот и нет! На осколочках-то следы рук. Вот по этим-то дактилоскопическим отпечаточкам и узнают, кто это похозяйничал.
   -Но для этого надо у всех жителей империи снять отпечатки! Даже у младенцев! Представляю эту картину, - захохотал блондин.
   -Но если от бомбы останутся одни осколки, - тихо проговорила Кира, она уже пришла в себя после дурацкого конфуза, - значит, кто-то пострадал, возможно, умер. Человека уже нет, так какая ему разница, кто это сделал?
   -Так могут рассуждать только неразумные дети да сентиментальные барышни...- отмахнулся блондинчик.
   -Да нет, - вступился Андрей Афанасьевич, - Кира Сергеевна, несомненно, права. Но это уже задача другого ведомства - не допускать до подобных эксцессов. Есть и тюрьмы, и камеры в них. Лично я - против крайних мер. Все эти драмы не для меня. Да и слово это не нашенское, не русское. Это вы, немцы, - обратился он к Кириному соседу, - придумали слово "тюрьма".
   -Но в немецком "turm" означает всего лишь "башня", и вовсе не тюрьма, - мягко возразил молодой человек, он небрежно откинулся на спинку стула. - Наверное, дело не в немцах или русских, а в том, каково само общество, в котором мы живем.
   - Ах, нет! Господа, господа, опять начинаются эти несносные разговоры о политике! - захлопала в ладоши Олечка. - Давайте лучше танцевать!
   И подхватив под руку своего "оруженосца" Андрея, потащила его к черному пианино, стоящему у стены.
   Веселье нарастало. Вон как Олечка отплясывает с кавалерами: раскраснелась, хохочет во весь рот. Кира забилась в самый уголок - только бы не позвали танцевать, вдруг ботинки совсем развалятся. А ведь как мечтала повальсировать сегодня! Глупая девчонка, зачем сунулась в эту развесёлую компанию! Ну и ладно, Бог с ними! А комната очень даже симпатичная. Вот только надо поменять шторы - уж больно тёмные да тяжелые. А на стол она бы поставила серебряную сахарницу (такая была у них дома), плетёную корзиночку для сухариков и булочек... Она совсем ушла в свои мысли, как вдруг над ухом раздался мягкий голос:
   -Вы, кажется, рассердились?
   От неожиданности она подскочила и едва не пролила чай из чашки, о котором совсем забыла. Поставив чашку на стол, она повернулась к дерзкому соседу, хотела было сказать в ответ что-нибудь колкое, но встретила ласковый взгляд прозрачно-янтарных глаз. Глаза улыбались. И весь он был такой уверенный в себе, довольный, чуть небрежный и невероятно привлекательный.
   -Сержусь? - беря себя в руки, она с усмешкой глянула ему в лицо. - С чего бы это? Буду я сердиться на каждого, кто пытается любым способом обратить на себя внимание, - продолжала она, стараясь не смотреть на его вопросительно приподнявшуюся бровь и смеющиеся глаза, - вот еще! По-моему, вы просто интересничаете! - она поняла, что несправедлива и что звучит это грубо, от этого ей стало ещё более неловко. Она насупилась, покраснела и отвернулась, сделав вид, что с интересом наблюдает за резво порхающей Олечкой.
   Молодой человек не обиделся, он лишь кротко улыбнулся, бросив на нее сквозь опущенные ресницы проницательный взгляд, и уже до конца вечера к Кире не обращался. Но время от времени она ловила на себе его внимательный взгляд, от которого ей делалось ещё хуже. Она уже было собралась потребовать, чтобы он оставил её в покое, но тут сияющая Олечка подлетела к ним и утащила молодого человека в круг танцующих.
   За весь вечер никому и в голову не пришло пригласить Киру потанцевать, и было обидно до слёз, что её - уже взрослую девушку - не принимают всерьёз. Бедняжка, она и представить не могла, каким образом встретили её появление господа студенты. Едва они с Олечкой появились в этой компании, как кто-то из молодых людей, взглянув на Киру, шутя ткнул Андрея кулаком в бок:
   -Слушай, Монастырский, мы же просили тебя пригласить парочку барышень из театра... А ты кого привел? Свою даму и какую-то неуклюжую девчонку-приготовишку! С кем теперь танцевать прикажешь? С этой гимназисткой?! Хорошо, что Михайлов догадался прийти с двумя дамами...
   Когда все натанцевались под звуки старенького пианино, еще раз напились чаю и решили расходиться, Олечка, к изумлению Андрея Афанасьевича, предложила помочь с уборкой. На кухне она тут же определила Киру к металлической раковине со словами:
   -Мой аккуратно! Только не разбей - эти чашки и стаканы они собирали у всех знакомых, - сама же, взяв большое полотенце, устроилась в ожидании вымытой посуды.
   Монастырский и Пален, тихонько переговариваясь, расставляли на место стулья.
   -Кто этот ребёнок? - Пален кивнул в сторону Киры.
   -Так, никто. Снимает квартиру вместе с Олечкой. Жалкое создание, правда?
   -Ты считаешь? - задумчиво протянул Пален. - Мне так не кажется. По-моему, её сильно обидели или... - он не договорил.
   -...или? - подхватил Андрей. - Ты как всегда готов спасать несчастных и обиженных? Брось, ничего там интересного нет. Обычная история: сбежала от папы-мамы в театр, ещё одна актрисуля... Разве что наивна до невозможного!
   А Кира, тихонько напевая, тщательно мыла стаканы. Она не обращала внимания ни на Андрея, крутившегося как всегда возле Олечки, ни на устроившегося в темном уголке Палена. Сейчас её больше беспокоила ледяная вода, которой она мыла чайную посуду, пальцы просто задубели и опять стали похожи на утиные лапки.
   -Вы бы спели нам, Олечка, - вдруг попросил Пален.
   -Ну, вот еще! Хватит нам этих спевок на репетициях! - закапризничала Олечка. Но так как петь она обожала, то долго упрашивать ее не пришлось.
   -Ладно. Но с условием: Кирусик тоже поет! - она уже тащила гитару и усаживалась на предупредительно подставленный ей стул. Кира лишь пожала плечами: петь - так петь.
   Они спели что-то популярное из репертуара Вяльцевой, а Кире стало почему-то грустно, и она завела любимую мамину песню "Среди долины ровныя...". Олечка удивленно взглянула на нее, но подхватила и у них очень трогательно прозвучало "ах, скучно одинокому и дереву расти!..."
   Воспоминания накатили на Киру, веселье окончательно покинуло её, и, чтобы не портить конец вечера своей унылой физиономией, она тихонько двинулась в прихожую, собираясь сбежать не прощаясь. Олечка в это время под аплодисменты молодых людей лихо исполняла какие-то комические куплеты и не заметила пробирающейся к двери подруги.
  
  
  
   Глава 3
  
   Кира брела по опустевшему в этот поздний час городскому саду, злой ветер продувал насквозь старенькое пальто, ботинки мигом промокли. Но она не замечала эти "мелочи", потому что её охватила неподъёмная чёрная тоска. Слёзы выступили на глазах, она прислонилась к какому-то толстому дереву и заплакала. Заплакала совершенно по-детски, навзрыд.
   Она так радостно, с таким нетерпением собиралась сегодня на первый в своей жизни настоящий званый вечер, ей так хотелось, чтобы все заметили, какая она милая, а главное, взрослая барышня. И что же? Мало того, что она просидела в углу весь вечер, так над ней ещё и посмеялась вся компания. Её просто обманули: вместо большой сладкой конфеты в блестящей обёртке подсунули горькую гадость. Никогда ей не было так тоскливо и одиноко. Кире стало ужасно жаль себя. Сейчас бы прижаться к маме да выплакать все свои обиды-горести.
   И она зарыдала ещё сильнее, потому что мама, её добрая ласковая мама, никогда больше ее не обнимет, не погладит по голове и не скажет, что все это пустяки и не стоит ее слез, потом вытрет заплаканное лицо любимой доченьки, прижмет к себе крепко-крепко и укроет белой пуховой шалью. А Кира, согревшись от маминого тепла, закроет глаза и заснет, слушая, как мама станет ей негромко напевать про долину ровную...
   -Я могу чем-то помочь? - наверное, она бы испугалась, если б не теплые, участливые нотки знакомого голоса. Она лишь помотала головой, тщательно пряча заплаканные глаза, потом вздохнула и внезапно попросила:
   -Проводите меня, - помедлила и почти шёпотом добавила, - пожалуйста!
   Какое-то время они шли молча. С тревожным сочувствием Пален искоса поглядывал на девушку. В детстве, бывало, отец подшучивал над вечным его стремлением опекать, жалеть, поддерживать, помогать всем, кто, по его мнению, нуждался в помощи, будь это местный мальчишка или заболевшая лошадь. Сам же он называл это "синдромом старшего брата", оправдываясь тем, что у него ни братьев, ни сестер нет.
   Весь вечер он наблюдал за забавной девочкой. Вначале он решил, что это чья-то сестричка увязалась за старшими поглазеть на студенческое веселье. На вид ей не больше четырнадцати, но вела она себя не по возрасту: не прыгала в веселой польке, как ее подруга, не смеялась, заливаясь до слез, над шутками студентов. Чопорно сидела на краешке стула, изо всех сил хотела казаться старше с этой своей нелепой и так не идущей к ней прической. Что-то не сходилось: барышня-подросток, а ведёт себя, как старушка. С чего бы это? Ему стало любопытно.
   На миг ему показалось, что она просто жеманничает. Он попробовал её спровоцировать. В ответ на иронию, которую она чутко уловила, в ее глазах появилось и тут же исчезло испуганное выражение. Чего она испугалась? А потом она опять замкнулась: лицо суровое, только во взгляде зеленых глаз сквозило что-то растерянное, жалобное. Взъерошенный несчастный зверёк, который забился в угол и не знает, пнут его или приголубят. Девочка сидела тихой мышкой в уголке, тонкими пальцами держала чашку с уже остывшим чаем и все время о чем-то размышляла. Ни с того ни с сего разозлилась на него и прямо-таки обожгла зелеными глазами, не по возрасту взрослыми. У него сразу пропала охота ее поддразнивать.
   Потом они пели. Ее подруга эффектно взмахивала руками, томно закатывала глаза, то, что называется "работала на публику". Эта же девочка пела так, словно была одна в комнате, пела для себя и о себе. С трогательно-беспомощным выражением на лице и с бессильно повисшими вдоль тела руками: еще мгновение - и она заплачет. Но она справилась, не заревела и вскоре незаметно ушла. Не сразу они заметили её уход, а когда заметили, забеспокоились - время-то позднее. Олечка тут же следом засобиралась, но Пален, сам себе удивляясь, остановил её:
   - Не тревожьтесь, я её мигом догоню и доставлю домой, - не дожидаясь возражений, вылетел в ледяную темноту улицы и сразу направился в сторону мрачной кипы деревьев городского сквера. Ему показалось, что он разглядел мелькнувшую впереди фигурку. Мелькнула - и пропала, он тут же потерял её. Пошёл наугад и услышал, как кто-то тоненько плачет, подвывает и всхлипывает. Присмотрелся - точно, она. С чего бы ей так убиваться? В нём немедленно проснулся инстинкт защитника, "синдром старшего брата". И он ринулся на помощь.
   И вот теперь девочка идёт, шмыгает покрасневшим носом. "Надо же, - усмехнувшись, вспомнил он, - как она сказала? "Умный, веселый, смелый, добрый... настоящий рыцарь..."? Нафантазировала себе... Ну что ж, не будем разочаровывать!"
   - Давно вы в Одессе? - нарушил он молчание. Она уже почти успокоилась и лишь изредка резко вдыхала холодный воздух.
   -Нет, всего несколько месяцев. Приехала поступать в музыкальное училище, но не приняли - опоздала на испытания. Глупо получилось. Но, надеюсь, в этом году не опоздаю, - она старательно обходила лужи.
   - А как ваше имя? - неожиданно спросила Кира и пояснила, - там все вас звали по фамилии.
   -Позвольте представиться, - поклонился он шутливо, - Пален. Штефан-Георг Пален, больные кличут Штефаном Иванычем. А вас, кажется, зовут Кира...
   -Кира Сергеевна Стоцкая, - продолжила она и важно вскинула голову. Потом улыбнулась, - зовите попросту: Кира Сергеевна. Штефан-Георг....Красиво! Зачем вам два имени? - спросила совершенно по-детски.
   -А меня так никто, кроме мамы, не называет.
   Что-то в его тоне послышалось странное, она попыталась заглянуть ему в лицо, но в тусклом свете уличных фонарей лишь заметила, как блеснули глаза из-под длинных ресниц.
   -А по-польски Штефан - это Стефан. Тоже красиво, правда?
   -Почему по-польски?
   -Я по папе полька. Говорили, вы уезжаете. Завтра, да?
   -Да, завтра. Курс закончен, диплом получен - все позади: и ночи без сна над учебниками, и анатомичка, и операционные, - и опять что-то невеселое промелькнуло в его голосе.
   Кира еще раз попыталась рассмотреть выражение его глаз, но лицо по-прежнему оставалось в тени. Что же его тревожит? Ну да, конечно, догадалась она, ведь теперь начинается его самостоятельная жизнь, беспечное студенчество осталось позади.
   -Наверное, это здорово - разбираться во всём, что есть внутри человека. Так вот посмотришь и сразу скажешь: у вас, сударь, болит рука... А потом раз - и человек здоров.
   -Конечно, здорово, только я так не умею. Мой отец всю жизнь занимается медициной, но и он жалуется на трудные случаи. Человек - это так сложно... - он усмехнулся. - А вот мне бы хотелось научиться петь. Я люблю музыку, но, как говорит моя мама, мне медведь на ухо наступил. Слушаю, слушаю, а правильно не спою.
   -И мне хочется учиться музыке, учиться петь. Так жаль, что ничего не вышло с поступлением... А еще, - вдруг выпалила она, - я хочу иметь большой дом с мансардой, и чтобы деревья доставали до самого окошка, но комнаты непременно были светлые. А посреди на полу бо-о-ольшущий ковер и обязательно камин. А у окна я бы поставила свое кресло-качалку. Да-да, и не надо улыбаться! Буду приходить в дом из большого сада: на столе пузатый самовар, чашки (такие тоненькие, почти прозрачные) и сахарница с щипчиками, и непременно, чтоб из серебра. В доме будет пахнуть медом и лимоном, а по утрам - кофе. Скажите, - она повернулась к нему, требовательно заглядывая в глаза, и даже легонько дернула за рукав пальто, - разве это так глупо - мечтать о своем доме?! Ну, почему вы молчите?
   -Но разве сейчас все передовые барышни не стремятся к противоположному: отринуть от себя все домашнее, незначительное и посвятить жизнь "служению благородным целям"?
   Она не захотела принять его иронии, и он догадался, что эта тема была для нее чем-то наболевшим.
   -Ну да, мои мечты укладываются в традиционное (так Олечка говорит) "кухня, дети, церковь". Ну и что? Ничего в этом плохого нет! И не возражайте! - и вновь двинулась вперед по подмерзающей дороге.
   Она еще что-то сердито говорила, а Штефан поймал себя на том, что ведь и он тоже хотел бы иметь уютный дом, и когда-нибудь в этом доме должна была бы появиться любимая женщина, а потом и дети. Да, он консервативен в своих взглядах. Но это же не преступление. Коллеги-медики засмеяли бы его, если б он вдруг стал рассказывать о своих, как теперь принято говорить, обывательских представлениях о доме, о счастье. Да, не было у него никогда семейного счастливого дома. Но не рассказывать же этой, едва знакомой ему девочке о том, что его родители давно разъехались и что его маменька при встречах с единственным сыном холодна, как Снежная Королева, и он не помнит ни единого случая в детстве, когда бы она пришла пожелать ему спокойной ночи,- этого он себе позволить не мог да и не хотел.
   Ясно, что девочка тоскует о доме, которого у нее нет. Как случилось, что этот ребёнок оказался вброшенным во взрослую нелегкую жизнь? Что ей ответить - он не знал.
   -Ну не все так плохо, - вяло отозвался он. - Вы еще совсем молоды и сами не знаете, что вас ждет впереди...
   Она метнула на него взгляд, явно говорящий "лучше бы помолчал":
   -Вы правы, именно так надо разговаривать с нами, хористками, - с издевкой процедила она сквозь зубы....
   -Меньше всего я хотел вас обидеть. Любые мои слова прозвучали бы глупо и фальшиво, - он поймал ее за рукав и развернул к себе, - ну, не сердитесь! Мир, да? - он подождал, пока она кивнула. - И еще: у меня не так много знакомых хористок, и я не умею с ними разговаривать, но я знаю, надеюсь, что знаю, - поправился он, - как можно разговаривать с молоденькими, очень гордыми и обиженными барышнями.
   Они уже подходили к дому, и Кира поймала себя на мысли, что не хочет, чтобы они так быстро пришли. Она пошла медленнее. Он, конечно, заметил это, но ничего не сказал, а лишь улыбнулся одними глазами.
   -Итак, вы теперь доктор...А куда вы едете?
   -Сначала в Петербург, а потом к отцу в Эстляндию.
   -Петербург...Я никогда не была в этом городе, но мне бы ужасно хотелось там побывать. У меня там тетка. Ее дом на...- она наморщила лоб, припоминая, - на Каменноостровском проспекте. Я даже не представляю, где это.
   -Это очень красивое место. А в каком номере она живет? - он с любопытством ждал ответа. - Дело в том, что и моя мать живет в этом районе...
   -Номер дома я не помню, но тетя писала, что из окон их квартиры видна крепость...
   -Значит, это где-то в самом начале проспекта, почти у Невы. У моей мамы квартира в другой стороне. Это такой огромный дом промышленника Циммермана. Какая жалость, что мы с вами встретились лишь сегодня: я бы мог передать письмо вашей тете.
   -А вы еще вернетесь в Одессу? - с надеждой поинтересовалась Кира.
   Он лишь покачал головой, но все же сказал:
   -Возможно. Отец считает, что здешний климат хорошо влияет на здоровье...
   Кира вскинула глаза:
   -А вы что, больны?
   -Нет, теперь уже нет, - он помолчал. - Когда-нибудь мы еще увидимся, правда? Возможно, в Петербурге...
   Они уже несколько минут стояли возле Кириного дома, надо было прощаться.
   -Мне очень жаль расставаться с вами, - он улыбнулся, видя на ее лице явное огорчение.
   -Прощайте, счастливой поездки, - вежливо протянула руку Кира. Но чопорного прощания не получилось, потому что он вдруг склонил голову и легко прикоснулся губами к ее замерзшей руке.
   -У вас все будет очень и очень хорошо. Вы заслуживаете этого. Только не торопите события - все придет в свое время...
   Так они простились.
   Вернувшись к себе, Кира устроилась в любимом кресле-качалке и перебирала в памяти события вечера.
   Заглянула полюбопытствовать Елена Валентиновна, но, увидав отрешенный Кирин взгляд, не стала ее беспокоить. Эти несколько минут общения со Штефаном не шли из головы. Никогда еще никто из молодых людей с ней так не разговаривал. Обычно они говорили какие-то пошлости и пытались зазвать ее в свою не очень-то приличную компанию. Кира избегала таких знакомств инстинктивно, из чувства внутренней чистоплотности, ей совсем не нравились рассказы приятельниц о ночных прогулках на берегу моря и о том, что там происходило.
   Штефан же повел себя, как добрый старший брат. Она решила, что, наверное, братья так и ведут себя со своими сестрами: дружески и участливо. И все же, где-то в глубине души, ей очень не хотелось, чтобы этот красивый молодой человек относился к ней как к сестре.
  
   ... Вот эта-то встреча и то, как отчитывала её вернувшаяся из гостей Олечка, вспомнилось теперь Кире поздним апрельским вечером под шелест тихого дождя. Ей пришла в голову мысль, что если бы она поехала к тетке в Петербург, то, возможно, там бы встретила Штефана. Хотя вероятность такой встречи в огромном городе минимальна. Где-то, видимо, затерялся её ключик от Рая. Она тронула свою ладонь - этого места легонько коснулись его губы - и порозовела. До сих пор никто и никогда не целовал ей руку. Нет, надо перестать думать и мечтать об этом! Надо отвлечься! Кажется, даже есть чем.
   Что это там сегодня выплыло прямо к её ногам, что за штуковину вынесли волны?
   Кира взяла хорошенькую вышитую сумочку-мешочек (сама вышивала!), развязала тесемки и вдруг отчего-то заволновалась. Но потом решительно сунула руку в сумочку, нащупала найденную вещицу и еще раз подивилась ее холоду. Подошла к окну и в свете догорающего вечера увидела замысловатый узор на поверхности. Что же это такое? Браслет? Какой-то странный. В ее руках металл быстро нагрелся, и на внутренней поверхности браслета проступили какие-то знаки. Они все время менялись. Кира опасливо дотронулась пальцем до них и резко отдернула руку.
   Медленно, как во сне, браслет упал на пол и бесшумно покатился под кровать. Киру что-то напугало. Но что? Где-то в горле неистово колотилось сердце. Что там такого страшного? Ничего. Но что-то же ей показалось! Надо поднять эту штуку и еще раз все рассмотреть. Но взять ее руками!.. Все-таки, что ее напугало? Она замерла, потому что поняла: глаза успели заметить, как из внутренней поверхности вдруг поднялись крохотные щупальца-волоски и жадно потянулись к теплу ее руки. Гадость, какая гадость! От омерзения у неё по коже побежали мурашки.
   Выбросить эту тварь и немедленно! Вот только чем бы ее подцепить - не брать же ее в руки, в самом деле?! Кочерга? Сгодится!
   Опустившись на колени у кровати, Кира осторожно подцепила жуткую штуковину и, стараясь не смотреть на тянущиеся к ней жадные щупальца, понесла ЭТО на кухню - там стояло мусорное ведро и именно туда она бросит эту тошнотворную мерзость.
   Она осторожно поднялась по трем широким ступенькам, ведущим на кухню.
   Все произошло мгновенно: сосредоточившись на ерзающей по кочерге штуковине, она не заметила плошку с молоком для котенка и наступила на неё. Кира покачнулась, рука дернулась, и браслет заскользил по кочерге. Уже падая, она почувствовала, как ставший нестерпимо горячим браслет коснулся ее кисти и, к ее бесконечному ужасу, пополз по руке.
   Кира страшно закричала и потеряла сознание.
  
   Глава 4
  
   Звякнула ложечка о стакан, потом добавился звук льющейся воды, еле слышный шепот. Какие резкие звуки! А свет! Так и бьёт по глазам.
   Куда она попала? Почему она здесь? Что это за комната? Да погасите же лампы! Зачем такой яркий свет? Ей снилось нечто удивительное. Какой странный сон! А может, не сон? Обрывки неопределённых воспоминаний теснили голову, приносили пульсирующую боль. Нет, лучше не открывать глаза.
   Она падала в бездонную пропасть. Потом бесконечное падение вдруг прервалось, теперь она летела на виднеющийся вдали свет. Внезапная вспышка - и она увидела берег моря... И вновь вспышка ослепительного света, кажется, она слышала отчаянный крик: "Нора!". Сколько боли, страдания было в этом вопле! Она ещё что-то видела, но, может, если бы не болела голова, она бы смогла вспомнить?
   Кира осторожно пошевелилась. Тотчас смолк шепот, послышались шаги.
   -Кирочка, ты слышишь меня? - в голосе звучал явный испуг.
   Не открывая глаз, Кира поморщилась: зачем так громко! Оставили бы ее в покое! Так ведь не отстанут же!
   Чуть приоткрыв один глаз, прислушалась к себе: вроде бы головная боль не усиливается. Тогда решилась открыть оба глаза.
   Возле кровати стояла полная женщина и участливо смотрела на нее светло-серыми глазами.
   -Ну как ты? - это подошла хорошенькая девушка с вьющимися коротко стриженными волосами.
   Оба лица были знакомы, но Кира никак не могла вспомнить, кто же это такие. Она сосредоточенно всматривалась в лица женщин. Та, что постарше, вдруг испуганно перекрестилась и отошла. А та, что помоложе, передернув плечами, нервно повторила:
   -Ну, так как ты? Можешь говорить? - обернувшись к присутствующему в комнате солидному мужчине, пояснила:
   -Иду я на кухню, а там, представляете, на полу лежит Кирусик. Бледная такая...
   -Да, да, - мужчина досадливо поморщился, - вы уже это говорили. Сейчас ей надо отдохнуть. Я осмотрел ее - никаких повреждений, лишь на руке чудовищный синяк, но это пустяки. Давайте ей микстуру. Все пройдет: молодая, здоровая, пара дней отдыха - и порядок
   -Конечно, конечно, доктор. Спасибо, что так быстро пришли, - прошелестев, купюра очутилась в кармане доктора.
   -Кира, почему у меня такое впечатление, будто ты никого из нас не узнаешь? - это над нею вновь склонилась полная женщина..
   А изумительно хорошенькая стриженая девушка внимательно вглядывалась в лицо больной:
   -С тобой еще что-то произошло? Ты же не просто так упала?
   "Интересно, что это она имеет в виду?" - разглядывая прическу девушки, подумала Кира. Имена женщин всплыли сами собой:
   -Ты - Олечка, - рассмеялась и тут же поморщилась. - Голова болит....А это Елена Валентиновна?
   Та сразу заохала, засуетилась, но вовремя вспомнила о предписании доктора.
   -Отдыхай, милая! Отдыхай! Олечка, ты же скажешь в театре, что девочка чуть приболела, да?
   -Ну да, конечно, скажу. Что тут особенного - с каждым может случиться! - она уже направлялась к двери, унося с собой неприятный осадок от прямо-таки пронизывающего взгляда подруги.
  
   Наконец, ушли. Как хорошо побыть одной! Хотя Кира сказала, что помнит все, но сама она в этом сильно сомневалась, к тому же еще эта ужасающая головная боль. В какое-то мгновение ей показалось, что на нее обрушились все земные звуки и слепящий солнечный свет. Потом несколько мгновений она не могла понять, ни где она, ни кто она. Вопреки предписанию доктора, спать совсем не хотелось.
   Боль отступала, и голова становилась легкой, почти невесомой. Она вспомнила, как по кочерге полз браслет, подбираясь к кисти. Поморщившись от гадливости, взглянула на руку: да, такого синячище она еще не видела.... Все, довольно валяться!
   Встала, осторожно ступая, подошла к зеркалу. На миг ей показалось, что оттуда глянуло какое-то незнакомое лицо...Нервы! Что могло в ней измениться из-за этого дурацкого падения? Да ничего!
   О чем это она тут мечтала, сидя в кресле? Ах, да! Она же вспоминала, как познакомилась с вновь испеченным доктором....Штефан Пален - так, кажется, его зовут. Но это было уже так давно!
   И всё же что-то с ней не так. Она как бы наполнилась обрывками непонятных звуков, незнакомые голоса звучали то приближаясь, то удаляясь, и от этого кружилась голова.
   Вновь в зеркале что-то мелькнуло. Ей показалось, что из глубины стекла, глянули чьи-то скорбные глаза. Нет, не глаза - очи! Огромные, сияющие, наполненные дивной синевой! Мелькнули и исчезли...
   "Вот, теперь видения начались", - меланхолически подумалось ей. Надо превозмочь болезнь, одеться и идти в театр. Болеть - плохо: совсем без жалования можно остаться. Она подошла к шкафу, распахнула дверцы. Да, не густо!
   Шелковая блузка была одна, но зато к ней она навязала из хлопковых ниток разных съёмных воротничков, сменишь его - и будто новый наряд надела. А ещё была юбка, в бело-черную клетку "куриная лапка", и такой же жакетик. Спасибо Олечке -она снабжала Киру излишками своего гардероба. Белья маловато, и обновить его не помешало бы. Капризный батист скоро совсем расползется от стирок и глажки, ленточки на корсете потеряли свой первоначальный цвет, а вышивка на рубашках скоро просто отделится от основы.
   А вот и свидетельство ее "безумия" (скольких голодных дней это стоило!) - то, от чего она не смогла отказаться: ее единственное нарядное платье, то самое, которое почти два месяца назад она заказала портнихе, а не приобрела, как обычно, в магазине готового платья. Это дивное платье они с Олечкой выкупили, наконец, в день, когда она нашла ЭТУ ШТУКУ, то есть вчера. Вчера, а кажется, что сто лет назад. Но сейчас Киру не беспокоили вчерашние переживания. Не важно, что было вчера, важно то, что есть сегодня. А сегодня обычный рабочий день и ей следует быть на службе.
  
   К сожалению, вскоре и так хрупкий Кирин мирок рассыпался сотнями мелких осколочков. На Киру обрушилась целая лавина неприятностей, грозивших обернуться настоящей катастрофой.
   Тридцатого апреля инспектор хора подтвердил, что в Кириных услугах больше не нуждаются. При этом он грозно посмотрел на нее и добавил:
   -Вам, барышня, надо выправить документы - иначе могут случиться неприятности...Мы, по причине вашего малолетства, оставим эту проделку без последствий.... Но видеть вас здесь не желаем! Так и быть, останетесь до конца сезона, а потом - прочь отсюда!
   Сгорая от стыда, Кира выскользнула из кабинета инспектора. Спасибо, спасибо, добрый человек, что не выставил её сразу. Надо же - дал добыть на службе до конца сезона! Если все раскроется, ее отправят в участок. А потом ее, наверное, передадут с рук на руки мачехе, та вновь займется устройством Кириного будущего. Да еще, наверняка, надает пощечин...
   -Слушай, ну что ты расстраиваешься, - Олечка поправила свою остро модную стрижку "под мальчика". - Ничего же пока не случилось! Успокойся. Вот смотри, как всё славно получится: кончится сезон, запишешься на курсы, квартиру менять не нужно, а потом я вернусь из Винницы - и всё наладится. Кстати, почему бы тебе не поехать со мною? У меня чудесные родители, они не будут против.
   -Спасибо. Это было бы замечательно, - улыбнулась Кира.
   Помогая друг другу, несколько девушек, и Кира с Олечкой в том числе, одевались рабынями к "Аиде". Осталось приладить черненькие парички, чуть тронуть гримом руки - и готово.
   -Как надоела эта "Аида" - ходишь вся измазанная! Какой отвратительный здесь свет! - поморщилась Олечка. - В этих гримерках уже сто лет ремонт не делали....А помнишь, как мы увеличительным стеклом выжгли на полу в репетиционной "Олечка, Кира-1910"? Когда-нибудь, лет через десять, там станут менять полы, увидят эту надпись и спросят: кто эти девушки, что они здесь делали? А мы уже будем ста-а-ренькие...
   -Скорее они скажут, что это за дурочки тут полы изгадили, - рассмеялась Кира и вздрогнула от громкого стука - сигнала к выходу на сцену.
   Девушки засуетились, зашумели и маленькой стайкой африканочек, над которой витал запах дешевеньких духов с поддельным знаком фирмы Герлена, двинулись к сцене.
  
   Действие развивалось как обычно: Радамес объяснялся Аиде, Амнерис пыталась прельстить Радамеса, а жрец пророчил победы Египту...
   В антракте в гримерку влетел вне себя от гнева помощник заведующего труппой:
   -Где эта курица, где Стоцкая? - Кира вспыхнула от обиды, а тот продолжал бушевать:
   -Ты посмотри на себя! Чем думала?! Для чего жженка на столе, а? Лицо вымазала, а руки, руки-то что?! Господин директор уже спрашивали, почему такой непорядок! Вот подожди: такой штраф наложу...
   -Какой ужас, господин Богданович! - живо вмешалась Олечка. - Скорее посмотрите на меня! Все ли у меня правильно? Не слишком ли длинная туника? Может, так лучше? - Она приподняла краешек так, что стали видны почти до самых коленок стройные ножки в трико черного цвета.
   Скользнув взглядом по Олечкиным ногам и как-то неопределенно хмыкнув, Богданович выбежал из гримерки.
   -У-у, рыжий таракан! - девушки расхохотались.
   -Кстати, о тебе спрашивали...- всё ещё улыбаясь, Олечка значительно посмотрела на Киру. - Не догадываешься, кто? - и, видя ее полное непонимание, рассказала, что неделю назад они с Монастырским после кинематографа (давали что-то о Стеньке Разине) зашли на его квартиру выпить чаю. А там оказался тот молодой доктор, который отмечал окончание занятий. Такой симпатичный - Пален, кажется.
   -Ты что, совсем не помнишь? Его ещё Стёпочкой все звали... Так вот: он только что вернулся из столицы - говорит, там климат ему не подходит. И теперь опять въехал в старую квартиру. Угадай, о ком спрашивал столичный гость? Да, да - о тебе!
   -Я и не помню его вовсе, - и хотя она отвернулась, Олечка успела заметить, как вспыхнула Кира. - А что же он спрашивал?
   -Да так, в общем, ничего особенного, - она с удивлением наблюдала за подругой: как покраснела - прямо зарделась вся. Это Олечке совсем не понравилось.
   -Кира, посмотри-ка на меня...Та-ак! - Олечка всплеснула руками, - только этого не хватало! Я тебе сколько раз говорила, что молодые люди коварны, легко обманывают нас, бедных девушек?! А ты? Ты что обещала? Не слушать их льстивых глупостей. Обещала?
   -Обещала, обещала! Что ты взъелась на меня? Сама вон как с ними любезничаешь...
   -Ты сейчас кого обмануть хочешь? Меня?! И с кем это таким я любезничаю?! И потом я старше тебя, уже многое повидала. А ты ещё совсем девчонка, тебя любой вокруг пальца обведёт.
   -Старше... Всего на пять лет. А уж командуешь...
   -Ну вот и договорились... - Олечка шмыгнула носом и отвернулась. Кире стало стыдно. Действительно, только благодаря Олечке она смогла продержаться эти несколько месяцев в Одессе. Не было дня, чтобы подруга не вступалась за неё, помогала всегда и во всём, она же ей добра желает. А Кира - неблагодарная. Покаянно вздохнув, она подошла к разобиженной девушке:
   -Не сердись, ладно? Я помню всё, что ты говорила, и знаю, как ты беспокоишься обо мне. Но, честное слово, мне нечего рассказывать. Он, этот Пален, всего лишь проводил меня...
   -И всё? - подозрительно прищурилась Олечка, - Кира, ты знаешь, я плохого не посоветую. Знала бы ты, как тяжело мне было, когда я наслушалась обещаний да поверила...
   Она взглянула в широко распахнутые глаза подруги и осеклась: не стоит девочке знать этого. Пока не стоит.
   -И что? Что ж ты замолчала? - Киру поразило, как враз изменилась её всегда веселая, до беспечности, подруга, как осунулось и даже, кажется, постарело её хорошенькое личико.
   -Ладно, это дело прошлое. Но ты, моя дорогая, никогда ничего не скрывай от меня. Вместе мы сможем справиться со всеми сложностями нашей неустроенной жизни.
  
  
   Глава 5
  
   Майское солнце уже светило во всю. Рождественскими елками красовались каштаны. В воздухе носился морозный запах цветущей акации. Дамы оделись в светлые платья, отделанные модными в этом сезоне вязаными кружевами, а мужчины, без удержу увлекающиеся спортом, рисковали появляться даже в первой половине дня в брюках "гольф". Легкомысленное веселье носилось в воздухе.
   Старый Кирин друг в витрине фотоателье смотрел радостно и многозначительно. С этим ателье у Киры была связана странная история. Пожилой фотограф и владелец ателье некий господин Вольф давно заприметил молоденькую барышню, прибегающую сюда раз, а то и два раза в день постоять у витрины. Конечно, девочка не красавица, но было в ней нечто такое трогательное и беззащитное, что потомку немецких рыцарей хотелось, лихо закрутив усы, чувствовать себя бескорыстным заступником этой юной представительницы слабого пола. Однажды он не выдержал и вышел к замершей у витрины Кире.
   -Милая барышня, позвольте обратиться к вам с предложением, - начал он. - Вы так милы и похожи на сказочную заколдованную принцессу, что мне пришла в голову идея сделать открытку с вашим изображением.
   -Сударь, это совершенно невозможное предложение, - возмутилась Кира, - я не натурщица!
   Она была наслышана, какого содержания открытки иногда делают в фотоателье.
   -О! Как вы могли подумать так плохо о старом Франце Вольфе?! - оскорбился фотограф. - Портрет невинной девушки в мечтательной позе - вот и всё! Да я ещё и прилично заплачу!
   А вот это было кстати: на этой неделе инспектор хора припомнил эпизод с невымазанными жжёнкой руками для "Аиды" и наложил на Киру такой штраф, что от жалования осталась только половина.
   И Кира согласилась на предложение господина Вольфа. Фотограф замыслил изобразить девушку в качестве мечтательной лесной нимфы. Киру переодели в длинное-длинное светло-зелёное платье, напоминающее тунику, распустили волосы и надели на голову венок из белых лилий. Когда господин Вольф увидел маленькую фигурку с распущенными серебристыми волосами до талии, он ахнул - надо же, какой персонаж получается! Девушку усадили на мохнатый коврик, под локоть подсунули что-то похожее на ствол старого дерева, опустили огромный задник, изображающий лунную ночь на лесной поляне, и велели сидеть не двигаясь.
   -Завтра, милая барышня, приходите за гонораром, - сказал довольный господин Вольф, когда все манипуляции с фотографированием подошли к концу, - я заплачу вам пять рублей. Думаю, это неплохо, а?
   Ещё бы! На эти деньги можно покупать сайки и молоко целых две недели.
   Но на следующий день Кира застала господина Вольфа в странном настроении.
   -Что, снимки не вышли, да? - заробела она.
   -Вышли-то вышли, - недоуменно пробормотал фотограф, - но я ничего не понимаю...
   И он протянул Кире два отпечатка. На одном снимке была прелестная картина лесной поляны с трогательно-невинной замечтавшейся нимфой, устремившей печальные глаза к огромному диску Луны.
   А на другом снимке переливались тяжелым масляным блеском воды океана, в которых отражался темный купол неба с миллионами ярких звёзд. Среди легких волн колыхалась фигура девушки с обращенным к звёздам лицом, распущенные волосы окутывали полуобнаженное тело. И нельзя было понять, жива она или нет. И это была Кира!
   Ужас, стыд, гнев охватили её. Как они посмели изобразить её в таком виде!
   -Не горячитесь, милая барышня, - пытался успокоить её господин Вольф, - здесь нет моей вины! Смотрите, это не подрисовка и не ретушь. Это есть на негативе! И я не могу ничего объяснить. Мы же снимали только один раз! Откуда взялся второй негатив? Мистика какая-то! Но я честный человек и держу своё слово: уничтожу и негатив, и фотографию!
   -Нет, пожалуйста, только негатив! - Кира уже успокоилась - этот человек не солжет: сделает, как обещал. - А фотографию можно мне взять?
   -Хорошо. Я даже сделаю вам красивую картонку с виньетками...
   -А можно попросить вас, господин Вольф, продать мне один снимок. Он давно тут у вас в витрине.
   -Кажется, я догадываюсь, о чем вы просите. Это портрет молодого человека, - он подошел к задней стенке витрины, открыл её и показал на фотографию. - Ну, я не ошибся?
   Отчего-то смутившись, Кира кивнула:
   -Так можно?
   -Видите ли, барышня, это, во-первых, снимал не я. Портрет случайно обнаружился среди прочих фотографий, а поскольку лицо этого мужчины показалось мне выразительным, я и поместил его в витрину. А во-вторых, это не фотография, а дагерротип. Не понимаете? Негативы делали сначала на серебряной пластине, а потом проявляли и печатали...
   -Ну и что? Какая разница? - не поняла объяснений фотографа Кира.
   -Разница? Вы, небось, надеетесь найти этого молодого человека? Угадал? Да?- по вспыхнувшему Кириному лицу он понял, что угадал. - Трудно это будет сделать. Этот дагерротипный снимок сделали этак лет пятьдесят назад...
   -Пятьдесят?! - не поверила Кира. - Не может быть!
   Она чуть не заплакала: сколько же лет должно быть сейчас этому юноше! И не юноша он совсем, а уже старенький, наверное, лысенький дедушка. Но польское упрямство взыграло в её расстроенной душе:
   -Всё равно, я покупаю это фото! - на что господин Вольф только покачал головой.
   Так Кира стала обладательницей двух открыток со своим изображением и одного дагерротипа, который тут же поставила на комодик возле зеркала. Олечка долго молча разглядывала фотографию.
   -Если бы я оказалась на пятьдесят лет старше и жила в то время, то в лепёшку бы разбилась, но нашла его. Такой человек стоит этого! - вынесла она решение.
   А вот открытки ей не понравились: одна слащавая, а другая страшная.
  
   Кира сменила прическу, и теперь свои густые серебристые волосы против моды укладывала тяжёлым узлом низко на шее. Из-под полей всё той же старенькой шляпы сверкали зеленые глаза, безмятежная улыбка сияла на худеньком лице. Сейчас она наслаждалась пришедшей весной и буйным цветением вокруг. Ну как можно постоянно думать о неприятных вещах, в самом деле! И не только о неприятных, но и странных и непонятных.
   С нею постоянно происходило то, что не укладывалось ни в какие разумные объяснения. Теперь, подходя к зеркалу, она непроизвольно напрягалась, потому что там, за гладкой поверхностью стекла, ей что-то мерещилось. Однажды она вместо себя увидела юную барышню в платье с кринолином по моде прошлого века. Кира помотала головой, но видение не пропало: красавица спокойно смотрела на неё и слегка улыбалась. Потом возле этой барышни возник молодой человек, и, Кира могла поклясться, это был мужчина с фотографии, стоящей на её комоде. После этого Кира стала завешивать зеркало накидкой - ей всё казалось, что за нею наблюдают. Иногда по ночам она внезапно просыпалась от перешёптываний голосов, мужского и женского, только слов было никак не разобрать.
   После того жуткого падения на лестнице прошла целая неделя, но огромный синяк у неё на руке продолжал "цвести". И никакие примочки не помогали, хотя Елена Валентиновна перепробовала все известные ей средства.
   Осторожно переступая через острые камешки и тщательно оберегая выстраданные туфли, Кира медленно шла по садику мимо бронзовых львицы-мамы и льва-папы. От рассыпающего брызги фонтана на газоне образовалась яркая радуга, вокруг с шумом носились дети.
   Ее не оставляло ощущение, что все это она уже когда-то видела: и этих детей, и этот весенний садик с фонтаном - вообще все вокруг уже БЫЛО в ее жизни. В ней как бы поселились две Киры: одна - прежняя - наивная полудевочка, другая - испытавшая многое, как бы прожившая несколько жизней и страдающая от мучительных потерь.
   А еще ее наполняло ощущение, что вот-вот наступит момент и в ее жизни произойдет что-то важное. Она читала романы один за другим, везде в них описывались любовные страдания. И теперь, начитавшись всякой ерунды, мечтала о бурных чувствах, о встречах, тайнах, разлуках. Где-то глубоко, на уровне подсознания, прекрасно понимала, что все описанные в романах перипетии - это так, бумажные фантазии, игрушки, кукольные домики. Парадокс был в том, что она всё же хотела всего этого и одновременно боялась, потому что в свои шестнадцать лет уже знала, что значит терять тех, кого любишь. То, что ей еще предстоит столкнуться с тяжелыми потерями и мучительными разочарованиями - сомнений не вызывало. Впрочем, это было неизбежностью для любого человека. Но в отличие от всех вокруг, она остро чувствовала приближение этого и изо всех сил сопротивлялась своим ощущениям.
   Сегодня Кира потихоньку брела по аллее садика, размышляя о странном состоянии, ставшем теперь для нее постоянным и не подозревая, что за нею с интересом наблюдают внимательные глаза.
  
  
   В жизни Штефана-Георга Палена было разное: и плохое, и хорошее. В свои двадцать два года он отлично знал, что такое быть нежеланным ребенком для собственной матери. Во всяком случае, он полагал, что для матери его рождение не доставило большой радости. Что там произошло между его родителями в далеком прошлом, он не знал и, став взрослым, из врожденной деликатности никогда не спрашивал отца. Будучи несмышленышем, он еще пытался задавать вопросы, но ответов никогда не получал. Для него осталось загадкой, почему мама не живёт с ними, а проводит время в столичной квартире Паленов, лишь изредка наезжая в их дом в Эстляндии, где он жил с отцом с момента рождения.
   С детства его сопровождали кроткая улыбка отца и высокомерное молчание красавицы-матери. Совсем еще малышом, не понимая, чем вызвана такая холодность, он пытался задобрить ее, всячески ей угождая. Он обожал свою маму, ходил за ней по пятам, прятался в уголке комнаты и часами смотрел, как она читает книгу либо просто сидит и смотрит в окно грустными глазами... Жадно ловил хотя бы намек на улыбку на этом безупречном лице, когда по утрам робко подходил поздороваться.
   Но холодные глаза и, как казалось ему, раздраженная усталость на прекрасном лице останавливали его. Под её ледяным взглядом он делался нескладным, страшно стеснялся своей неповоротливости, мучительно краснел и от этого делался еще более неловким.
   Только став подростком, он догадался, что причины кроются совсем не в нем.
   История его отца напоминала авантюрный роман. Иоганн-Теодор Пален или по-русски Иван Федорович, был, что называется "паршивой овцой", а попросту - внебрачным сыном в огромном семействе, где водились и генералы, и советники, и генерал-губернаторы, и даже заговорщики.
   Будь он законным сыном графа Палена, ему бы светило военное поприще. С таким родством и такими связями, что имела их семья, блестящее будущее было обеспечено. А этот чудак увлекся медициной, как сын какого-нибудь разночинца. Мало того, еще в детстве он наслушался местных легенд, влюбился в них, и, хотя впоследствии стал довольно известным в Ревеле врачом, свое увлечение не бросал. Именитые родственники презрительно пожимали плечами, списывая его странности на сомнительное происхождение Ивана Фёдоровича. Он уже служил в Ревеле лекарем, когда вдруг вернулся из-за границы, где жил постоянно, его отец и огорошил весь многочисленный паленский выводок известием о своём вполне законном браке с примадонной венской оперы, скрываемым долгих тридцать лет. Оказалось, что Иоганн-Теодор всегда был законным ребёнком графа и что свой брак отец скрывал из-за каких-то нелепых семейных интриг. Мало того, он предложил сыну отправиться с ним в Швейцарию, где в крохотном домике его ждала страдающая от разлуки с сыном мать. Для Иоганна-Теодора, воспитанного тётями и дядями без особой любви и ласки, встреча с матерью, которую он считал умершей, прошла трогательно и нежно. Ему и в голову не пришло, что можно в чём-то упрекнуть эту всё ещё красивую женщину. Она не расставалась с сыном ни на минуту, жадно ловила его взгляд и заранее оплакивала разлуку с ним, так как о визите в Россию не могло быть и речи.
   Выяснилось, что у отца была собственность не только здесь, но и в Ревеле, и даже в Петербурге. Иван Фёдорович сразу полюбил своё именьице, скорее хуторок(двухэтажный деревянный дом, конюшня и пара сарайчиков на границе с роскошным имением родственников), он тяготился всеми этими высокомерными Паленами и старался держаться от них в стороне.
   Состав его пациентов был разным, он никому не отказывал в помощи, даже себе в убыток. Часто можно было видеть, как доктор Пален, внимательно прислушиваясь к очередному пациенту с отдаленного хутора, что-то записывает в толстый блокнот, тогда как в приемной ожидают своей очереди начинающие роптать горожане-аристократы.
   В двадцать семь лет на рождественской службе в соборе, среди толпы родственников, он увидел очаровательную юную барышню и влюбился с первого взгляда.
   Эльза Станиславовна принадлежала к одной из ветвей петербургских Паленов, в Ревель она приехала на рождественские каникулы, решив отдохнуть от компании многочисленных братьев и сестер, от их вечных ссор и споров, от их "сопливых носов и разбитых коленок". Иван Федорович был единственным ребенком в семье и совсем не понимал, как это быть старшим в целой ораве ребятни. Пылкое воображение рисовало влюблённому доктору милую картину встречи Шарлоты и Вертера, и все, что, смеясь, Эльза рассказывала о своих младших, вызывало у него желание немедленно обзавестись женой и такой же замечательной кучей сопливых ребятишек.
   Иван Федорович и не подозревал, как надоели назойливые домочадцы его красавице Эльзе и как она мечтала поскорее от всего этого избавиться. Да, она была хороша, но при этом никакого приданого. Что толку в ее красоте, если в лучшем случае ее ждет невыносимо старый подагрик-муж, возле которого придется просидеть лучшие годы жизни?
   Иван Федорович ей сразу понравился: он так мило робел в ее присутствии, так обворожительно ухаживал! К тому же маменька постоянно нашептывала, какая это удача для неё: единственный сын, какое-никакое состояние, домик под Ревелем, квартирка в Петербурге, к тому же не стар и не урод. Чего ждать? И Эльза решилась, да и доктор был хорош!
   После небольшой свадебной поездки они вернулись в Ревель. Доктор Пален вновь принимал своих больных, а жена устроила такой блестящий салон в своем новом доме, что слухи о ее музыкальных вечерах разнеслись по всей Эстляндии. Иван Фёдорович страшно гордился женой. Они мило проводили вдвоём свободные вечера. Эльза Станиславовна многое умела: легко разбирала самые трудные нотные пассажи (при этом Иван Фёдорович любовался игрой бриллиантов на порхающих по клавишам рояля тонких пальцах жены), вышивала шелком и шерстью, даже вязала шарфы и жилеты младшим братьям. Она очень менялась в такие мгновения: углублялась в своё занятие, от усердия закусывала губу - короче, из неприступной красавицы-хозяйки модного салона превращалась в очень милую молоденькую барышню. Почувствовав на себе взгляд мужа, она вскидывала на него глаза, очаровательно краснела и застенчиво улыбалась ему в ответ.
   На лето они перебрались в Палмсе. Красивое имение с огромным усадебным домом, выстроенным еще в конце 18 века, с конюшнями, поварнями, винокурней, людскими принадлежало их высокопоставленным родственникам, и оно привело ее в неописуемый восторг. Вот только к ней оно не имело ни малейшего отношения.
   Дом её мужа не отличался пышностью - это, скорее, был заурядный деревенский дом, хотя и очень ухоженный и по-немецки добротный. Она истово занялась управлением. Для начала собрала всех слуг в кабинете мужа и потребовала, чтобы они дожидались ее по утрам, не здесь, конечно, а в кухне, выстраиваясь в шеренгу и ожидая ее распоряжений. Она потребовала у кухарки ключи от всех кладовых и погреба. Строго-настрого запретила брать припасы без ее на то разрешения.
   Потом она таким же образом разобралась с платой за работу, найдя ее слишком высокой и урезав вдвое. Она пыталась вести хозяйство так, как учила её мать, вынужденная экономить практически на всём. Тут-то и пошли первые жалобы: сначала от кухарки, а потом и от остальных работников.
   Когда Ивану Федоровичу доложили о возникших противоречиях, он лишь отмахнулся: бывает, увлеклась - привыкнут. Но жалобы продолжались, работники стали уходить. Попросила рекомендаций и ушла кухарка, проработавшая в доме несколько лет. Тогда Иван Фёдорович попытался разобраться, в чем тут дело, и то, что он узнал, ему не очень-то понравилось.
   Выяснилось, что Эльза ввела жесткую систему штрафов за малейший промах. Она пыталась управлять людьми, как своими малолетками-братьями, разве что не ставила проштрафившихся в угол. Это вызвало поток жалоб. А жалобщиков нещадно преследовала.
   Иван Федорович взял на себя труд помирить всех, к тому же жена так мило просила прощение за свои неумелые действия, что инцидент оказался исчерпан, и все постарались забыть плохое. Вскоре он увез жену в Петербург. Там Эльза отвела душу, перестраивая их квартиру по своему вкусу. И ради справедливости надо заметить, вкус у нее был великолепный, поэтому убранство квартиры получилось одновременно и супермодным, и уютным. В начале сезона 1889 года она почувствовала недомогание: выяснилось, что у них будет ребенок. Иван Федорович безмерно гордился этим и радовался: начинали исполняться его мечты о большом и дружном семействе.
   А Эльза пребывала в состоянии безмерного ужаса: они женаты меньше года, а она уже забеременела. Что же дальше-то будет?! Если так пойдет, то у нее появится куча ребятишек, и она ничем, кроме детской, заниматься не будет. А как же ее музыкальный салон в Ревеле? И как изменится от постоянных родов ее фигура - пример ее матери не сулил ничего хорошего!
   Они вернулись на мызу. Постоянно меняющееся настроение Эльзы Иван Федорович объяснял ее положением, но и он иногда не выдерживал, брал свой блокнот, докторский саквояж и сбегал в Кясму - рыбацкую деревушку на берегу залива. Вначале Эльза обижалась, оставаясь одна, но вскоре она придумала, как хоть чуть-чуть развлечься: стала отправляться на верховые прогулки по окрестностям, и хотя муж, беспокоясь о ее состоянии, всячески противился этим поездкам, не обращала на его советы никакого внимания.
   С одной такой прогулки ее принесли без сознания. Преждевременные роды закончились рождением крохотного слабенького мальчика. Его постарались поскорее окрестить, так как боялись, что не выживет.
   Но Штефан-Георг выжил, рос в постоянных болезнях, перекочевывая из одной хвори в другую. Из этой ситуации, такой огорчительной для Ивана Федоровича, счастливо вышла лишь Эльза. Она узнала, что детей у нее больше быть не может, и не сильно горевала по этому поводу. К постоянно кричащему, беспокойному ребенку не подходила, так как боялась даже дотрагиваться до него: ей всё казалось, что она что-нибудь сломает в этом хрупком тельце.
   К тому же детские болезни вызывали у нее ужас. Признаться в этом, конечно, было стыдно. И она стала выдумывать, причем не очень ловко, разные предлоги: от своего неумения обращаться с младенцами (что было уж совершенной неправдой, и Иван Федорович, помня о существовании ее многочисленных младших братьев и сестер, даже не пытался оправдывать жену) до опасения заразить чем-нибудь хилого ребенка. Ей было нестерпимо жаль сына, она винила себя в том, что ребёнок родился таким слабеньким. Она помнила предостережения мужа - он же требовал прекратить верховые поездки, а она не послушалась - и вот результат. Но глупое упрямство и гордость не позволяли повиниться мужу, хотя от него не было ни слова упрека. Так возникло сначала недопонимание, а уж из него выросло отчуждение.
   Постоянные болезни сына заставили Ивана Федоровича оставить ревельскую практику и поселиться на своём хуторе, где чудесный воздух, песчаная почва и хвойный лес должны были способствовать выздоровлению ребёнка. Что-то не заладилось в отношениях супругов настолько, что Эльза попросила мужа отпустить ее на зимний сезон в Петербург. На что тот, внимательно посмотрев в избегающий его глаз взгляд, согласился. Лето же она, провела с семьей в деревне, а на зиму вновь вернулась в столицу. С тех пор так и пошло: жена доктора проводила летние месяцы на берегу залива в доме мужа, а зимой она отправлялась в Петербург.
   Однажды подросший к тому времени Штефан спросил отца, почему это когда они гуляют вдвоем в Кясму, им все улыбаются, здороваются издали, а когда с ними мама, люди лишь вежливо раскланиваются и стремятся проскочить побыстрее. На это Иван Федорович лишь неопределенно хмыкнул и, ничего не сказав, отвлек внимание мальчика какой-то зелененькой бабочкой, пролетевшей мимо.
   А потом произошло то, что вызвало неофициальный разрыв в отношениях его родителей.
   Мальчику было уже пять лет. Всю зиму он ждал приезда матери и страстно мечтал сделать что-нибудь такое, что заставит её радостно улыбаться при его появлении. Он мечтал сделать счастливым отца: сколько раз он видел, как тот сиротливо сидел в кабинете, с тоской глядя на портрет жены. Думал, думал и придумал.
   На Иванов день он решил подарить матери щенка. Толстенький песик так уморительно ковылял на своих коротких лапках! Штефан встал пораньше, няня помогла ему причесать длинные, до плеч, темно-каштановые волосы и надеть праздничную курточку. Накануне он выкупал собачку в тазике, щедро намыливая ее пахнувшим резедой мылом, завернул в полотенце и уложил рядом, согревая своим телом. Он посадил поскуливающего щенка в корзинку, привязал к ее ручке темно-синий бант и, осторожно прижимая к груди корзинку с шевелящимся в ней щенком, отправился к матери.
   Родители завтракали и были в отличном настроении. Солнце заливало столовую: блестел зеркально натертый пол, сине-зелено-красными огоньками играл хрусталь на столе, отбрасывало "зайчиков" начищенное серебро. Иван Федорович и Эльза Станиславовна пили кофе. Иногда Эльза Станиславовна начинала рассказывать о петербургских знакомых, но все эти люди были так далеки и от солнечного утра здесь, в Эстляндии, и от ласковых глаз её мужа, что она быстро умолкала, как всегда стыдливо опустив глаза и краснея, словно девочка.
   Войдя в столовую и отчаянно робея, Штефан сначала подошел к отцу. Тот склонился к нему, мальчик что-то быстро зашептал ему на ухо.
   -Да, конечно, дорогой...- Иван Федорович улыбнулся. - Ты можешь это сделать.
   Ребенок несмело пошел к матери. Но ей явно не нравилось нечто шевелящееся в корзинке. Она помнила, какие каверзные штучки выделывали её "младшенькие", подбрасывая ей в стол и постель лягушек.
   -Мамочка, я приготовил тебе подарок, - с этими словами Штефан протянул корзинку. Она опасливо взяла ее в руки, но, увидев собачку, рассмеялась:
   -Это же щенок!
   Мама не рассердилась! И Штефан совсем осмелел: достал песика из корзинки и протянул Эльзе.
   -Он вырастет большой-большой и станет тебя охранять, когда ты поедешь кататься...
   -О да, судя по его виду, это будет чудовище. Нет, нет! Убери его! Видишь, он царапается, еще нагадит на пол...
   -Можно я отнесу его в твою комнату? - он с надеждой ждал ответа.
   -Эльза, - предостерегающе прозвучал голос Ивана Федоровича. Она быстро взглянула на мужа, вскинула голову:
   -Да, да, хорошо, - согласилась она.
   Весь день Штефан старался всячески угодить матери: поднимал упавшие на пол носовые платочки, бежал со всех ног, если надо было кого-то позвать, с обожанием заглядывал в лицо... Они даже играли со щенком на полу спальни, а Эльза хохотала вместе с сыном над проделками собачки. Такого замечательного дня в жизни мальчика еще никогда не было.
   Утром следующего дня он проснулся, полный надежд на новый восхитительный день. Умывшись, отправился на задний двор посмотреть, как кормят кур.
   Трупик щенка лежал на куче мусора, в углу двора, возле каменного забора. Еще ничего не понимая, мальчик растерянно смотрел на то, что вчера было таким теплым, пушистым и живым, а теперь по закоченевшему тельцу ползали мухи. Он отступил назад, шаг, другой - повернулся и бросился в дом. Задыхаясь от слез, взобрался по лестнице и побежал к комнате матери. Уже возле двери он услыхал сдавленный от ярости голос отца и совсем тихие, совершенно невнятные ответы матери:
   -Что толкнуло тебя на этот варварский поступок? Зачем ты это сделала?! Ребенок принес тебе самое дорогое, что у него было...А ты!.. Жестокая, бессердечная женщина! Ты и к собственному сыну относишься, как к этому несчастному щенку. И его готова вышвырнуть в окно. Конечно, он же крутится под ногами, пачкает твое платье! А впрочем, что это я тут тебе мораль читаю?
   Дверь распахнулась, и отец вышел в коридор. Мальчик стоял бледный-бледный, потом он вдруг стал как-то судорожно вдыхать воздух, дыхание становилось все более и более прерывистым, захрипев, Штефан рухнул к ногам застывшего от ужаса отца. Иван Федорович подхватил задыхающегося сына на руки и бросился в свою приемную.
   -Штефан! Дыши! Слышишь, дыши! - он расстегнул ему воротничок, растирал грудь и руки, но ребенок никак не мог вздохнуть.
   -Смотри! Там на небе облако, - в отчаянии закричал Иван Федорович. - Облако, похожее на щенка! Видишь?! Это твой песик летит по небу...
   Он кричал, нес какую-то чушь, пытаясь во что бы то ни стало отвлечь сына, успокоить его. Постепенно дыхание Штефана стало выравниваться, он следил глазами за улетающим облаком:
   -Это он? Правда? - уже всхлипывая и вытирая льющиеся слезы, он смотрел в солнечную синеву.
   -Да, милый, он летит и машет тебе лапками...
   Мать уехала в Петербург на следующий день. Все время до отъезда она просидела в своей комнате, ни с кем не встречаясь и не разговаривая с мужем. Когда Штефан заснул, Эльза Станиславовна вошла в комнату сына. Иван Фёдорович сидел возле кроватки. При виде жены он непроизвольно сделал движение, желая прикрыть собой ребёнка. Эльза гневно сдвинула брови, но ничего не сказала. Она долго всматривалась в бледное лицо мальчика, потом наклонилась, осторожно поцеловала его в лоб и вышла. Уехала, не простившись со Штефаном - Иван Федорович опасался, что у сына при виде Эльзы начнется очередной приступ болезни.
   Эта болезнь, невротическая астма, проявившаяся в раннем возрасте, время от времени сваливала нервного ребёнка в постель, но долго болеть он не хотел и изо всех сил старался бороться с подступающим приступом.
   Подростком стал считать своё заболевание проявлением слабости, стыдился его. Тогда отец ему объяснил, что стесняться не стоит и болезнь эта совсем не страшная, что со временем она, возможно, пройдет - надо лишь не перенапрягать нервную систему. Если же чувствуешь приближение приступа, надо отвлечься, успокоиться, на худой конец, сделать инъекцию - и все пройдет. С тех пор лекарство всегда было в кармане пиджака Штефана.
   Иван Федорович, понимая, что сын может вырасти болезненно-слабым, разработал целую систему воспитания. Он старался всеми возможными средствами закалять ребенка, на личном примере показывал, как это замечательно обливаться водой: сцепив зубы, он, стоя на снегу, выливал себе на голову полное ведро ледяной воды. И Штефан, во всем подражая обожаемому отцу, храбро выливал себе на голову такое же ведро воды, повизгивая и подвывая при этом от холода. Они столько рубили дров, что пришлось отказать кухонному работнику. Лишенный заработка, тот ушел из усадьбы, обиженно ворча на глупых господ. Вдвоем они изъездили верхом и исходили пешком всю округу.
   Они чудесно проводили летнее время на хуторе: бродили по побережью, ночевали прямо на земле на заросших густой травой полянках в окружении огромных сосен. Отец много рассказывал и о природе этого края, и о людях, здесь живущих, и о придуманных ими легендах. В часы врачебных приемов он не отправлял Штефана заняться чем-либо, а наоборот разрешал ему помогать себе.
   Когда в Ревель приезжал цирк, они отправлялись туда и до слез хохотали над простенькими шутками клоунов. Ездили в Феллин, или как его называли местные, в Вильянди - уездный город, где сохранился немецкий орденский замок.
   Несомненно, отец гордился предками и много рассказывал о рыцарских турнирах, кодексе чести и верности Прекрасной даме.
   Как-то Штефан, ему было тогда лет двенадцать, и они сидели среди руин средневекового епископского замка в Хаапсалу - ждали, когда луна заглянет в окно баптистерия, чтобы увидеть силуэт знаменитой Белой дамы, - спросил:
   -А мама для тебя - Прекрасная дама?
   Отец помолчал в раздумии, потом ответил:
   -Видишь ли, сынок, в жизни не все так просто. Это не важно, какие у нас с твоей мамой отношения, ты помни одно: она - твоя мама, другой у тебя никогда не будет...
   -Она бросила меня, - перебил он отца. - Я никогда этого не забуду!
   Иван Федорович приподнялся, взял сына за плечи и слегка встряхнул:
   -Никогда, слышишь, никогда не говори о своей матери плохо! - таким сердитым отца Штефан в жизни не видел. - Никогда! Обещай мне!
   Он дождался, пока мальчик кивнул, тогда отпустил его и, уже шутливо, добавил:
   -С женщинами, сынок, всегда очень сложно, Вот подожди, подрастешь, встретишь свою Прекрасную даму...
   -Не нужны мне никакие дамы! - отмахнулся Штефан, а отец тогда лишь рассмеялся. Его сын обещал быть не просто привлекательным, когда вырастет. Уже сейчас они почти одного роста, а Иван Фёдорович не из низкорослых мужчин. Прогулки и физическая нагрузка сделали мальчика крепким, развили его мышцы. А лицом Штефан поразительно походил на мать, только глазами пошёл в отца: цвета тёмного молодого мёда или так часто здесь встречаемого прозрачного янтаря. Да, придёт время, и многие барышни захотят внимания этого красавца! Но пока мальчик стеснительно заливался румянцем, когда молоденькие крестьянки весело поглядывали в его сторону.
   Штефан заканчивал гимназию в Ревеле, когда начались крестьянские волнения в Эстляндии. "Ревельские известия" писали, что разгромлены имения Юлгазе, Костивере, сожгли Ягалу и Анию. Юноша беспокоился за отца, хотя знал, что доктора в этих местах любили. Но могло произойти все, что угодно. Он навоображал себе та-а-а-кое, что разволновался до невозможности и свалился в астматическом припадке прямо в классе.
   Дом Паленов крестьяне не тронули. Штефан выздоровел, в очередной раз дал себе обещание объективно рассматривать и взвешивать факты, прежде чем давать волю своим нервам, и они с отцом отправились в Петербург. Оба волновались необыкновенно, они не виделись с Эльзой несколько лет.
   Эльзе было уже далеко за тридцать, ее красота поражала и ошеломляла, элегантно-утонченная, она приковывала к себе внимание. Мужа она встретила с холодной вежливостью, явно ожидая от него каких-то шагов к примирению, а на сына посмотрела с любопытством и грустью: этот красивый юноша выдавал ее истинный возраст. Молодость уходила, а взаимопонимания с мужем так и не было...
   Они недолго пробыли в Петербурге. Штефан с недоумением следил за поведением родителей: эти люди явно были неравнодушны друг к другу, если не сказать больше, но упрямство обоих ждало лучшего применения.
   Приятель отца по университету уговорил их погостить у него на даче под Одессой. И они, как-то неловко простившись с Эльзой Станиславовной, отправились на юг. Тогда Штефан впервые увидел теплое южное море с его потрясающей синевой, запахом раскаленных на солнце водорослей и ласковой водой. И хотя балтийские берега и сосны ему нравились больше, отсюда уезжать не хотелось.
   Вечерами на даче собирались соседи - коллеги профессора по университету. Молодежь, все эти сыновья и барышни-дочки, устраивали шумные обсуждения прочитанных книг, подтрунивали над старшими, искренне клялись, что никогда не будут такими скучными обывателями, как их папы и мамы. Здесь же завязывались безобидные дачные романы, впрочем, быстро прошедшие едва начались учебные дни.
   Вокруг Штефана всегда можно было видеть несколько девушек, старающихся изо всех сил привлечь его внимание. А он действительно как-то удивительно быстро завоевывал сердца искренним участием и подкупающей обходительностью обращения, впрочем, не отдавая предпочтения ни одной из барышень.
   Лето шло к концу, и надо было решать, уезжать назад в Эстляндию или оставаться здесь. Они с отцом обсуждали это уже несколько дней. Вот и сегодня, уже в сотый раз с немецкой педантичностью, они взвешивали все "за" и "против".
   -А чего тут думать? - приятель отца решительно прервал их затянувшийся спор. - Пусть мальчик останется, запишется на факультет и будет учиться. Ну сколько можно опекать его - он уже взрослый. Пока поживет у нас, потом снимет квартиру...
   А когда с компанией молодежи Штефан ушел купаться, добавил:
   -Ты не можешь постоянно быть рядом. Мальчик должен становиться мужчиной, самостоятельно решать свои проблемы. А ты держишь его под крылышком, как наседка...И не возражай!.. Потом, здесь я рядом: если надо, присмотрю.
   -Наверное, ты прав. Но всё же... Пойми, мы никогда не расставались так надолго... Умом-то я понимаю, что сын уже взрослый, и всё-таки смотрю на него и вижу того малыша, который ругательски ругал меня за расставленные по дому мышеловки. Он доказывал, что мышка имеет право жить, что она не просто ест наши продукты, а добывает корм своим деткам. Однажды, представь, кошка поймала скворца, а Штефан героически отбил его, рискуя остаться со шрамами на всю жизнь: зверюга шипела и отбивалась. Слышал бы, как он отчитывал кошку! Прямо целую лекцию о праве на жизнь прочёл несчастному коту. Сыну тогда лет шесть было...
   Очень не хотелось Ивану Федоровичу расставаться со Штефаном, но он признал правоту своего друга. Взяв с сына слово, что лето тот обязательно станет проводить в родных местах, Пален-старший вернулся к себе. Так в семействе Паленов стало одной "паршивой овцой" больше: сын, следуя примеру отца, выбрал медицинский факультет. Представив лицо жены при этом известии, Иван Федорович лишь иронически хмыкнул.
   А для Штефана начались обычные студенческие будни. На лекции он отправлялся всегда с удовольствием, многое ему уже было знакомо - уроки отца не прошли даром. Но он никогда не вылезал со своими знаниями, всегда был сдержан и поразительно дружелюбен. Эти качества вместе с привлекательной внешностью завоевали не только дружбу, но даже обожание сокурсников уже в первый год занятий.
   Лето, как и обещал, он проводил с отцом, лишь на неделю заезжая к матери в Петербург и быстро уставая от ее модного салона.
   Но теперь Эльзе Станиславовне нравилось "предъявлять" сына обществу. Штефан сильно изменился: из хрупкого юноши он превратился в независимого, самостоятельного мужчину, от которого исходила сила и обаяние, а при его внешности это становилось уже опасным.
   Эльза Станиславовна появлялась под руку с сыном на вечерах, в концертах, вызывая бурю восторгов своей ослепительной красотой. Глядя на них, никак нельзя было сказать, что это мать и сын. Отовсюду только и слышалось: "Ах, какая пара!" Узнав же об их родстве, все с восхищением смотрели на них: ну надо же, подумать только...
   Его отношения с матерью внешне казались идеальными. Никаких споров, никаких разногласий - всё корректно, предельно учтиво. На самом же деле их общение ограничивалось чисто формальными проявлениями родственных чувств. Эльза Станиславовна как-то сделала попытку вызвать сына на откровенный разговор, но, однажды столкнувшись с холодной отчужденностью его янтарных глаз, она прекратила старания, с горечью констатируя своё очередное поражение.
   Отбыв положенное и почтительно простившись, Штефан, без малейшего сожаления, уезжал к отцу. Там они, как в детстве, часами бродили по лесам и побережью, спорили, обсуждая детали операций, вместе принимали больных, пили вечерами чай на маленькой террасе - короче, были довольны друг другом и собой. Штефан возился с местными мальчишками, помогая строить воздушных змеев, а когда приносили выпавших из гнезда птенцов, старательно выхаживал их, нисколько не обижаясь на поддразнивания отца, называвшего его лекарем убогоньких. Он окружал заботой все, что попадало в поле его зрения.
   Все чаще Иван Федорович оставлял прием больных на сына, а сам забирался в кабинет и занимался любимым делом: классифицировал те легенды и рассказы, что собирал всю жизнь. Однажды он предложил Штефану сдать экзамены за последний курс экстерном. И хотя там, в Одессе, оставалась веселая компания друзей, безутешные барышни и всё такое, молодой человек предпочел тихую практику деревенского доктора. Он прекрасно понимал, что отцу смертельно не хочется с ним расставаться.
   Там, в Одессе было весело в компании приятелей, и эмансипированные барышни не обходили его своим вниманием, а он, возможно, излишне часто пользовался этим. Тут же одиноко старел отец, ждала рутинная работа сельского лекаря, но здесь же была тишина сосновых лесов и широта крестьянских полей с пирамидками можжевельников и изгородями, сложенными из дикого камня. Он не долго размышлял и выбрал Эстляндию.
  
   Глава 6
  
   Когда остались позади все экзамены, по существующему обычаю он устроил прощальный вечер.
   Все шло как обычно: шумно, беззаботно и бестолково. Рядом невзрачной мышкой сидела девушка, совсем ребенок. Не красавица, очень маленькая и хрупкая, она с детским любопытством разглядывала гостей вечеринки. С первого взгляда было ясно, что попала она в компанию студентов случайно. Штефану стало интересно, кто решился привести сюда этого ребёнка и почему ей не подсказали, что она выглядит трогательно, смешно и нелепо, соорудя модную причёску, превратившуюся от дождя и ветра в нечто бесформенное. Хотя с первого взгляда было ясно: девочка явно желала казаться старше своего возраста. На его вежливое предложение выпить чашку чая она ни с того ни с сего вспылила, а потом смотрела из-под опущенных ресниц с сердитым и обиженным выражением, которое ей очень шло. А когда его начал разбирать предательский внутренний смех, она так полоснула своими зелеными глазами, что у него пропала охота её поддразнивать.
   Он продолжил наблюдения после ухода гостей. Кира мыла посуду, покорно подчиняясь командам подруги, что Палену, кстати, совсем не понравилось. Девочка споласкивала стаканы под струёй холодной воды из-под крана, маленькие руки покраснели, но она не обращала на это внимания, что-то напевала себе под нос. У него заломило зубы от взгляда на даже не красные, а противно-сизые замёрзшие пальцы Киры. Штефан решил прекратить эту пытку ледяной водой и попросил их спеть. Вначале они пели что-то простенькое, а потом юная барышня завела песню из совсем иного репертуара. Старая песня - для другой компании и для другого случая. Откуда это в ней? Девочка прямо-таки вся состояла из противоречий и загадок. И вдруг она ушла. Скорее, не ушла, а сбежала. Почему?
   Его будто что-то вытолкнуло следом за ней. Проклиная свой комплекс "старшего брата", он вышел под снег с дождём и побрёл по тёмному саду. Скорее почувствовал, чем увидел её, стоящую возле огромного платана в темноте. Девочка плакала. Нет, не плакала, а безудержно рыдала. Беззащитный, одинокий, обиженный ребенок. Едва он с ней заговорил, девочка вскинула голову, попыталась принять горделивую осанку, но судорожные всхлипывания тут же выдали ее с головой.
   Он, со свойственной ему чуткостью, понял, как одиноко ей и как она нуждается в утешении и ласке, и попытался отвлечь ни к чему не обязывающим разговором. Проводив Киру и простившись, на следующий день он уехал. В стуке вагонных колёс ему послышалось "сре-ди до-ли-ны ров-ны-я...", и он улыбнулся, припомнив несуразное существо.
   Дома Штефан погрузился с головой в дела крохотной больнички, открытой отцом для местных жителей. Он выбросил из головы всё, что мешало работе, и думать забыл об Одессе. И уж тем более не вспоминал маленькую невзрачную девочку, которая изо всех своих невеликих силёнок пыталась казаться взрослой барышней. Но, отработав два месяца с отцом, вдруг попросил себе отпуск. На вопросительный взгляд отца лишь пожал плечами, но объяснять ничего не стал. Да и вряд ли смог бы это сделать, он знал одно: ему надо ехать в Одессу. Зачем? Ответа не было.
   Штефана охватило невыносимое беспокойство, его тянуло туда всё сильнее и сильнее. И не просто тянуло, ему стало казаться, что там, в Одессе, происходит или должно стрястись что-то ужасное. Нечто подобное уже с ним бывало. Несколько лет назад такая же вроде бы беспричинная тоска охватила его. Он пытался объяснить своё состояние отцу, но тот всё свёл к подвижной нервной системе подростка. И сильно ошибся. У Штефана тогда случился очередной приступ астмы, причём очень тяжёлый. Вскоре из Швейцарии пришла срочная телеграмма с известием о трагической гибели родителей Ивана Фёдоровича - машинист поезда не заметил пострадавших от оползня рельсов.
   И вот теперь, спустя восемь лет, история повторялась. Он перебирал в памяти приятелей, знакомых, но ни одно лицо, ни одно имя не вызвало в его душе волнения. Не из-за чего было тревожиться, не из-за кого было так сходить с ума, и тем не менее... Сколько раз он пытался разобраться в себе, в своих мыслях, чувствах, ощущениях. Он пытался прогнать эту внутреннюю неустроенность, заваливая себя бесконечной работой. С утра до позднего вечера Штефан занимался делами больницы, ездил на дальние хутора к больным. Ничто не помогало. Ему стало казаться, что беспокойство поселилось у него под кожей и колет, и щекочет изнутри. Не помогали дальние прогулки вдоль песчаного побережья - внутреннее смятение гнало его дальше и дальше. Из этих "походов" он возвращался обессиленный, измотанный до последнего. Его состояние вызвало тревогу у Ивана Фёдоровича, он знал, что, в конце концов, рассеянность лекаря может отразиться на больных. Но так как сын не желал делиться своими мыслями, Иван Фёдорович не стал требовать откровенности, полагая, что в своё время Штефан всё сам расскажет.
   Подвергнув тщательному анализу своё состояние, Штефан определил его одним словом: интуиция, а проще - предчувствие. Острое чувство скорой беды охватило его. С чем или с кем оно связано - это было покрыто туманом, мраком, тайной. Чутьё подсказывало, что там, в южном городе, нужна его помощь.
   Вернувшись в Одессу, он поселился на прежней квартире. Тревога усиливалась, и некуда было от неё деться. Вначале он бестолково метался по городу, не зная, что предпринять. Затем педантично составил список, и согласно ему Штефан объездил всех знакомых, всех друзей-приятелей. Все были рады видеть его. И только. Никто не нуждался в его безотлагательной помощи. Его упорные расспросы о состоянии здоровья, о службе и занятиях вызывали недоуменную улыбку. Навязчивая идея заполонила его сознание, привела к сильнейшему нервному напряжению. Что немедленно сказалось на его здоровье - вернулась застарелая астма.
   В детстве они с отцом часто играли в "холодно-горячо". Его метания походили на давнюю детскую игру, но теперь ему начало казаться, что круг поисков стал сужаться. Штефан догадывался - разгадка где-то рядом. Добраться бы до неё!
   И вдруг разом всё прекратилось. Ушли тревоги, тоска, маета - всё сразу куда-то улетучилось. Наступило блаженное состояние абсолютного покоя. Даже проклятая астма отступила. Он задавал себе вопрос, что это было - и не находил ответа. Тогда он решил не морочить голову попытками разгадать случившееся и засобирался домой, к отцу. Андрей Афанасьевич не хотел, чтобы друг уезжал. Штефан помогал готовиться к выпускным испытаниям и лучше любого самого придирчивого профессора заставлял Монастырского штудировать невозможные медицинские дисциплины. Он попробовал уговорить его остаться хотя бы ещё на недельку. Вскинув голову к высокому, без облачка, небу, Штефан проследил стремительный полёт стрижа, подумал о морской синеве - красота! - и согласился побыть тут ещё какое-то время, хотя его смущала мысль об оставшемся на мызе отце.
   Однажды Штефан, вернувшись домой, застал за чаем в их общей гостиной Монастырского и его приятельницу. Они весело обсуждали проделки какого-то Серёжи. При появлении Штефана Олечка замолчала и стала собираться.
   -Была рада вновь с вами встретиться, - улыбнулась она Штефану.
   -Куда же вы? Неужели я причина вашего поспешного бегства?
   Она смерила его взглядом и усмехнулась:
   -Вовсе нет. Но мне надо до спектакля зайти за Кирочкой.
   -Ах, да! Та милая барышня, что была с вами на нашем вечере. Как её дела? - он спросил чисто из вежливости и поразился реакции Олечки.
   -Вот как! Вас интересует Кира Стоцкая? - она прямо-таки сверлила Штефана сердитым взглядом. -Так знайте: она еще совсем девочка, ребенок, за нею ещё нужен постоянный присмотр, - на недоуменный взгляд молодого человека покивала, - да, да. Видите ли, она сирота. Служба в театре для столь юной особы - не самое лучшее. А соблазнов много. И я не допущу, чтобы девочка поддавалась этим самым соблазнам. Надеюсь, вы меня поняли? - совершенно ошеломлённый, он машинально кивнул.
   Она не просто говорила - она отчитывала, выговаривала Штефану, как бы предостерегая его от необдуманных, может даже, преступных намерений, а сама внимательно вглядывалась в выражение его лица. Ах, как ей не понравился его вопрос. С чего бы этому красавчику интересоваться девочкой? Олечка не доверяла красивым мужчинам. А этот мужчина красив, очень красив. Ей уже приходилось обжигаться в жизни при общении с подобными типами и совсем не хотелось, чтобы пострадала доверчивая Кира.
   -Кирочка добрая девочка, и мне не хотелось бы, чтобы она пострадала из-за своей доброты, - секунду-другую Олечка пристально глядела на Штефана, а потом поинтересовалась:
   -Почему вы спрашиваете?
   Запоздалый вопрос, решил он и неопределенно улыбнулся, ничего не ответив.
  
   Этим солнечным майским днем Штефан вышел из дома и отправился в садик - там у него была назначена встреча с университетским приятелем. Он расположился на скамейке среди кустов цветущей сирени.
   Пален заметил Киру в тот момент, когда она осторожно пробиралась через толпу веселящихся детей. Она изменилась - он сразу это отметил. На секунду задался вопросом, идут ли ей эти изменения. Поймал себя на мысли, что ему это не нравится - эти изменения вызывали ненужное беспокойство. Он помнил обиженного подростка, а теперь перед ним была девушка. Гадкий утёнок стал... нет, прекрасным лебедем гадкий утёнок не стал. Но вместо нескладной девочки-подростка возникло нечто новое: ушла, исчезла девочка-подросток, вместо этого возникло милое создание: из несуразной гусеницы родилась хорошенькая бабочка.
   На мгновение их глаза встретились, он улыбнулся ей тепло и ласково, получил в ответ слабую улыбку. Встал со скамьи и, забыв о назначенной встрече с приятелем, пошел ей навстречу.
  
  
   -Почему вы вернулись в Одессу? -как бы небрежно, изображая светскую даму, спросила Кира. А всё из-за того, что ей в его присутствии не хотелось выглядеть робкой гимназисткой. Но сияющие глаза выдали её радость.
   Кира была благодарна этому молодому человеку, очень благодарна. Вспоминая тот грустный, полностью провальный для неё вечер, она высоко оценила благородство Палена. Своим участием, сочувствием, состраданием он поддержал её. Он не смеялся над нею, когда она оплошала, он не оставил её одну рыдать под напором ледяного ветра. Он утешил её одним своим присутствием, говорил с нею так тепло и по-доброму, а прощаясь, коснулся тёплыми губами её окоченевшей руки. Поэтому она радовалась этой встрече и смотрела ему в лицо уже почти влюблёнными глазами.
   Пален даже поёжился под этим лучистым взглядом зелёных глаз. Честное слово, он не считал себя достойным такого обожания. Неожиданно для себя Штефан смутился, потом напомнил себе, что это та самая девочка, что так безудержно рыдала под этим вот деревом всего два месяца назад. Всего лишь девочка, почти ребёнок. И глупо забывать об этом.
   -Так почему вы вернулись в Одессу? - повторно задала вопрос Кира.
   -Да, это вопрос, - он усмехнулся. - Сам не понимаю... Знаете, так бывает: только что ты спокойно сидел, занимался своими привычными делами - и вдруг что-то тебя толкает, требует немедленно сорваться с места и бежать сломя голову неизвестно куда. Недели две тому внутренний голос потребовал моего срочного присутствия здесь. Я пытался не обращать на него внимания, но не сильно в этом преуспел. Бросил все дела, примчался сюда...
   -И?..
   -И - ничего. Не знаю, что на меня накатило. С чего я решил, что тут может случиться нечто ужасное?
   -А если вы ошиблись? Ваше предчувствие вас не обмануло, но событие должно произойти не в Одессе, а где-то в другом месте? - солнце спряталось за огромной тучей, стало прохладнее. Налетевший порыв ветра загнул поля Кириной шляпы, и она схватилась за неё, пытаясь удержать на голове. Штефан повернулся так, чтобы закрыть её от ветра.
   - В другом месте? Возможно. К счастью, моё смятение улеглось.
   -Теперь ваш внутренний голос молчит?
   -Теперь мой внутренний голос молчит, - подтвердил он, глядя в её смеющиеся глаза. - Но я ему весьма благодарен, потому что, если бы я не приехал сюда, мы не смогли бы встретиться.
   -Ну что ж, я тоже очень рада вас видеть. Как Петербург? Вы ведь туда собирались?
   -Да, я заезжал в Петербург на несколько дней. Город хорош, как всегда. Начался сезон белых ночей, солнце освещает улицы поздним вечером, Летний сад в прозрачной зелёной дымке. Публика ездит провожать день на стрелку Елагина острова. Там открылись ресторанчики-кофейни прямо на воздухе, на столиках зажигают фонарики, и они светлячками светятся в сумерках.
   -Хотелось бы мне всё это увидеть! - вздохнула Кира и поёжилась. - Зимой там, наверное, не то что в наших краях. Холодно?
   - Холодно, морозно, сыро- по-всякому. Здесь тоже погода меняется: только что солнце светило, а сейчас тучи и ветер поднялся, - он с сомнением посмотрел на её лёгкий жакетик. -Вы домой или на службу?
   -На службу, - Кире очень понравилось, что он не сказал "в театр". Что значит "в театр"? В театр - это отдыхать, развлекаться. Разве они, хористки, в театре развлекаются? Они служат. Как хорошо, что он понимает разницу между "служить в театре" и "идти в театр"!
   Как хорошо, что она его встретила! Такого спокойного, такого доброжелательного. Вот он стоит рядом и серьёзно беседует с нею. В последнее время театральные юноши (и не только юноши!) стали приставать с разными глупостями, подкарауливали в тёмных закоулках за сценой: то ущипнут, то обнять норовят. Кира с некоторых пор без Олечки одна по театру не рисковала передвигаться. Её решительная подруга умело отбивала "атаки" нахалов.
   Честно говоря, Кира сама устроила встречу с Паленом. Только ни за что не призналась бы в этом. Даже Олечке. Девушка рассудила, раз молодой человек спрашивал о ней, значит, он ею интересуется. Тут Кира решила использовать полученные в театре навыки актёрских интриг. Бывало, одеваясь к спектаклю, она слышала от девушек ошеломительные истории завоевания кавалеров. Эти рассказы словно были взяты из сказок "1000 и одной ночи". Олечка посмеивалась над явно выдуманными приключениями хористок, а Кира задавала себе вопрос, что из поведанного ими является правдой. Обычно схема всех этих происков против лиц мужского пола не отличалась изобретательностью.
   Чаще всего "боевые" действия начинались будто бы со случайной встречи. Вот Кира и решила использовать полученные знания. Случайная встреча... Почему бы и нет? Два дня она прогуливалась неподалёку от его дома, на третий день ей повезло. Она настолько обрадовалась, увидев знакомую высокую фигуру, что вся её стратегия тут же провалилась.
   Закалённая интригами театральная барышня никогда бы не выразила своей радости открыто, она бы изобразила лёгкую усталость от преследований надоевших поклонников, перебросилась бы несколькими ничего не значащими фразами и заторопилась бы в свой волшебный мир. Кавалер, конечно, вызвался бы её проводить. Она оставила бы его среди других поклонников, вечно толпящихся у служебного хода, дав понять, что он не единственный претендент на её внимание. Потом "случайная" встреча повторилась бы, и, наконец, молодой человек ходил бы вокруг своей пассии сначала на длинном поводке, затем поводок делался бы всё короче и так далее.
   -Вы не станете возражать, если я провожу вас? - ответом послужила сияющая улыбка на порозовевшем от восторга лице. Они тихонько двинулись в сторону театра. Кира ужасно гордилась собой: вот она идёт рядом с настоящим мужчиной, да ещё каким! Она же видит, какие взгляды особы женского пола кидают на него. Так бы и вцепилась в их тщательно уложенные волосы. А вот на неё, Киру, смотрят полупрезрительно и свысока. Радужное настроение тут же угасло. Неужели она ещё не доросла до общения с подобным человеком?
  
  
   -Может, я лезу в не свое дело, но вас что-то удручает.... - они шли по тенистой от цветущей акации улице. - Угадал?..
   В ответ Кира лишь покачала головой: не говорить же ему, что она приревновала его ко всему женскому полу вместе взятому - от младенцев до старушек. Но о чём-то говорить всё же надо, иначе он примет её за полную дурочку. Может, о странностях, что происходят с нею в последнее время? А вдруг он примет ее за сумасшедшую? Была не была!
   -Вот взгляните, - она достала из сумочки карточки с изображением нимфы и утонувшей девушки. - Что скажете?
   Штефан остановился, разглядывая картинки. Нимфа, мечтательно (на его взгляд, глуповато) устремившая взор на нарисованную огромную луну, не вызвала восторга. Обычная сентиментальная открытка - таких сейчас полно. Да, девушка с её серебристыми роскошными волосами трогательна и очаровательна. Не больше.
   -Скажу, что у вас поразительно красивые волосы, обидно прятать их, скручивая в тугой пучок.
   -А эта? - она попробовала скрыть смущение от его комплемента, но её выдали покрасневшие уши и щёки.
   Пален взял вторую карточку, взглянул и замер. Где-то в горле быстро-быстро забилось сердце:
   -Какая чудовищная постановка! Какая нелепая шутка!- расширившимися глазами он смотрел на колыхающуюся в ледяных волнах фигурку, окутанную, словно водорослями, длинными волосами. Навсегда застывшее лицо было полно непомерной печали, в огромных глазах отражалось беспредельное звёздное небо. Он вернул Кире снимки, глянул вопросительно. Она спрятали их в сумочку и пошла вперёд. Сможет ли она объяснить происходящее с нею в последнее время? Как он отнесётся к этому? Наверное, заявит, что случай её требует профессионального врачебного вмешательства.
   -Это может показаться странным, - начала она, осторожно подбирая слова, потом увлеклась и не заметила, как выложила накопившееся за эту неделю. Все истории: зеркало, шёпот, шорохи, фотографии... Он слушал, не перебивая, лишь вопросительно вскидывал на нее внимательные глаза.
   -Ну, господин доктор, как вы объясните это? - она грустно усмехнулась. Ей пришлось по душе, как он слушал - спокойно и серьезно, а если не поверил, то, что уж тут поделаешь. - Надеюсь, вы не считаете, что у меня с головой не в порядке?
   Он заглянул ей в глаза и произнес тоном без намека на иронию:
   -Я так не считаю, - помолчал и продолжил доверительно и мягко,- вас, видимо, часто и много обижали. Но, поверьте мне, я, - он выделил это "я", - я вас никогда не обижу, во всяком случае, намеренно....То, что вы рассказали, действительно кажется, честно говоря, странным...
   -Ну, вот и вы туда же! - вскинулась Кира. Но он осторожно прикоснулся к ее руке:
   -Я же не говорил, что не верю вам. Здесь надо подумать, разобраться. Вообще-то я не очень верю во всякие мистические вещи, хотя сейчас это так модно: столоверчение, вызывание духов на спиритических сеансах, всякие гадания и предсказания. Мне ближе материалистические объяснения. Допускаю, что в человеке может быть чрезвычайно развита интуиция, предчувствия. Но призраки? Ожившие мертвецы? Потустороннее? Чушь это. Видите ли, в вашем случае как-то всё чрезмерно, всё смешалось: ирреальное и реальное. Словно вас хотят разыграть. Впечатление, будто кто-то затеял с вами нечестную игру. Вот вы сказали, что был сильнейший кровоподтёк...
   -Почему был? Никуда он не делся, хотя прошло больше недели. А он всё такой же фиолетовый! - она сунула ему в руки сумочку, стянула перчатки и закатала рукав жакета. Он мельком взглянул на чудовищный синяк, присвистнул:
   -Ничего себе! - оглянулся на любопытствующую даму в огромной шляпе. - Но я осмотрю позже.
   Кира вспыхнула: вот дурочка! Кругом люди, а она устраивает представление прямо на улице!
   -Мы пришли, - покраснев до ушей (сегодня она только и делает, что краснеет), она простилась, оставив его стоять в задумчивости среди весёлых молодых людей, осаждающих служебный ход.
  
   -Олечка! - Кира влетела в гримерку и затормошила подругу, - представляешь, иду по садику и вдруг...
   - Огромный кошелёк, а в нём - тысяча, нет лучше две тысячи рублей, - усмехаясь, перебила ее Олечка. - Подожди, я тоже тебе кое-что хочу сказать. Сядь...
   -Какая тысяча?! Послушай...
   -И не подумаю, - Олечка строго взглянула на подругу. - Ну-ка, объясни мне, откуда это? - она сунула Кире под нос коробку шоколадных конфет с дурацким розовым бантом, - а ещё цветы...
   -Господи, Олечка! Да это "печальный Демон" притащил зачем-то...
   -Кто? - Олечка побледнела, - кто притащил?
   -Ну ты же сама его так называла - "печальный Демон" - Витольд Полди-Комаровский.
   -С чего это он стал тебе дарить конфеты?
   -А что? Мне уж и конфеты нельзя подарить? - обиделась Кира.
   -Ты это брось! К счастью, ты не знаешь, какой мерзавец Полди. Сейчас же отнеси их ему! Нет, лучше я сама это сделаю.
   -Олечка, - Кира жалобно посмотрела на подругу, - их нельзя отдавать.
   -Почему?
   -Я уже съела три штуки. Знаешь, какие вкусные!
   -Кирка, Кирка, - Олечка удрученно покачала головой, - пойми: нельзя принимать от них подарки. Никогда!
   -Но тебе же дарят!
   -Я старше, опытнее и знаю, как с ними обращаться. А ты ещё совсем дурочка - ребёнок, и не понимаешь, чем это может для тебя кончиться.
   -Ты всё пугаешь и пугаешь. Чем мне навредит Полди? Что он такого сделает?
   -Измучает, изломает и бросит, - горечь в её голосе заставила Киру взглянуть на Олечку внимательнее. - Он поиграет, пошутит...
   -Да не нравится он мне вовсе! Подумаешь, "печальный Демон"! Ну хочешь, я ему эти недоеденные конфеты сейчас отнесу? Хочешь?
   Она взяла разорённую коробку и направилась к двери гримёрки, незаметно стащив ещё одну конфету. Но Олечка заметила её манипуляции:
   -Кирка! Не хулигань! Оставь уж это несчастное подношение, так и быть. Но, пожалуйста, кто бы ни пытался с тобой флиртовать, не принимай никаких подарков и обязательно рассказывай мне. Ты стала такой хорошенькой, что теперь наши тебе прохода не будут давать.
   -Хорошенькой, говоришь? Правда? - Кира прямо вся засияла.
   -Правда, правда. Но хорошенькие - обычно полные дурочки, - засмеялась Олечка.
   -А я худая дурочка, - развеселилась Кира.
   -Так что ты хотела рассказать? - вспомнила Олечка, - что ты там нашла в садике?
   -Не что, а кого! Послушай, я сегодня видела господина Палена, ну помнишь, того доктора, что обо мне спрашивал - и, представляешь, мы гуляли! Он такой внимательный, такой славный... И он проводил меня к театру! - Олечка так и села. Только этого не хватало: глаза сияют, щёки пылают -влюбилась. И в кого? В этого красавчика-немца! То-то он так загадочно улыбался, когда спрашивал о девочке. Да что же это за напасть такая! Как можно вот так, ни с того ни с сего!
   Олечка смотрела на счастливое лицо подруги и лихорадочно придумывала, как её спасти от гнусных ухаживаний. В чистоту намерений Палена она не верила. Разве может быть по-другому? Кто бы сомневался! Уж она-то знает, как это бывает...
   Но что-то надо предпринять. Причем срочно, иначе этот щёголь закружит-задурит голову девчонке. Тут же в её изобретательной головке забрезжил план, и она безотлагательно начала его воплощать, мысленно прося прощение у подруги за свой обман.
   -И он тебе ничего не сказал? Ах, какой он... - Олечка изобразила замешательство. - Да, он умеет держать слово... Но от тебя у меня тайн нет. Сядь же, наконец...
   Она с сожалением смотрела, как Кира покорно присела на пуфик, а той совсем не понравилось это вступление, и она выжидающе смотрела, как Олечка, раздумывая, медленно перевешивает на новые плечики цыганскую юбку из "Кармен". Наконец она закончила, села рядом и начала:
   - Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать, почему мужчины ищут встреч с молоденькими барышнями, - она попробовала ещё раз уговорить Киру взглянуть её, Олечкиными, глазами на происки коварных представителей противоположного пола. - Это напоминает занимательную игру. Вначале будто случайно встретятся на улице, потом назначат свидание. Как бы невзначай поддержат под локоть, поцелуют ручку, обнимут... В общем, всё это называется соблазнение... А мы, бедные девушки, доверчивые и романтичные, верим им... Мужчинам доверять нельзя! Слышишь? Особенно красивым мужчинам! Они все одинаковые, уж поверь мне.
   -И откуда такие познания, позволь тебя спросить? - уже рассердилась Кира.
   -Откуда? - Олечка сцепила руки, видно было, что ей трудно и не хочется говорить об этом. - Представь, из личного опыта... Когда-нибудь я тебе всё расскажу. Знаешь, какие они? Ухаживают, цветы-конфеты дарят... А мы уши развесим и верим всей той чепухе, что они нам нашёптывают. Им быстро всё надоедает, им нужны новые впечатления...Только замаячит рядом новая юбка, сразу раз - и забыты все клятвы, все признания. А ты остаёшься с разбитым сердцем и, заметь, это ещё в лучшем случае...
   -Он не такой!- перебила её Кира.
   -Да откуда ты знаешь какой? Можешь ты понять: они оди-на-ко-вые!
   -Ну, вот зачем, зачем ты мне всё это говоришь?! - Кира возмущенно смотрела в раскрасневшееся лицо подруги. - Ты на господина Палена намекаешь? Да? Я тебе уже говорила, во-первых, он не такой, как все. А потом я и так всё знаю! Да ты вспомни, как за мной ходил этот Мишенька из мужского хора. Ну и что?
   -Причем тут глупый Мишенька? Тебе-то он не нравился? Вот то-то! А впрочем, делай, как знаешь: я лишь хотела тебя предостеречь от неразумных увлечений молодыми людьми, - Олечка уже поняла, что её наставления Кира не примет и решилась прибегнуть к "тяжелой артиллерии":
   - Ах, совсем забыла, я же хотела тебе кое-что сказать: знаешь, в моей жизни скоро произойдут изменения... Порадуйся за меня!
   -Андрей Афанасьевич тебе сделал предложение?! - обрадовалась Кира. Но Олечка, отрицательно покачав головой, таинственно продолжила:
   -С Андреем мы дружим - и только. Правда, я не очень-то верю в дружбу между мужчиной и женщиной. Но с Андреем Афанасьевичем дружить можно, и верить ему можно. Я говорю совсем о другом. Помнишь, я тебе рассказывала, что один человек упорно ищет встреч со мной? Ну что, ты не можешь вспомнить, что ли? Господи, что за голова у тебя! Так вот это он и есть!
   -Кто? - не поняла Кира.
   -Господин Пален, конечно. Штефан-Георг Пален. Знаешь такого? - Кира растерянно кивнула. - Так вот: мы встречались с ним. Конечно, тайно, я никому не рассказывала, потому что...не важно, почему. Не хотела и все! Боялась сглазить. А теперь - самое главное: у нас уже всё решено. Поздравь меня: я выхожу за него замуж!
   Кира потрясенно смотрела на Олечку.
   -И ты молчала!
   Олечка резко поднялась, прошлась по гримёрке. Ей стало жаль девочку. Но она напомнила себе, что если сейчас не пресечь её выдумки, это может обернуться большой бедой. Олечка уже придумала будущее для подруги. Она отвезёт её к своим родителям, они помогут устроить Киру в гимназию, а там видно будет. То, что родители помогут, в этом сомневаться не приходилось, они добрые люди. Ничего страшного, что сейчас она взяла грех на душу и врёт напропалую - это ради Кириной пользы.
   -Да, молчала! Бывают ситуации, когда чем меньше об этом знают, тем лучше, - отрезала она. - И помни, - она надвинулась на Киру и прямо-таки нависла над нею, - никакого кокетства с ним! Держись от него подальше! Ясно? Ты поняла, что при встрече с господином Паленом не лезешь с расспросами и тем более не флиртуешь!
   -Да больно мне он нужен! И часто вы встречались? - Кира постаралась, чтобы голос не дрожал. Вот навыдумывала себе Бог весть чего, а теперь плакать хочется. Подумаешь, встретила его. Подумаешь, поговорили. Обычную любезность приняла... За что приняла? За особый интерес? Вот глупость! Что это там продолжает рассказывать Олечка?
   -...и с тех пор он каждый вечер приходит к нашему дому. Диву даюсь, как ты его не видела?! - на Олечку нашло вдохновение. Она вспомнила давно читанный чудовищный по пошлости роман и теперь пересказывала его онемевшей Кире. - Да ты слушаешь ли меня?...Так вот: приходит и ждет особого знака от меня. Я включаю и выключаю свет в комнате. Он это видит и тихонько поднимается к нам на этаж, я открываю входную дверь и впускаю его. И он...- она сделала эффектную паузу, - он проходит ко мне, в мою комнату...
   -Зачем? Зачем проходит? - и тут же сконфузилась под победным взглядом Олечки. - Ах, вот оно что.... Как же я не замечала?
   -Мала еще - вот и не замечала.
   -Ну что ж...- Кира вздохнула - одной иллюзией меньше. - А почему ты решила, что тебе нужен именно он?
   - Я влюбилась, страстно и отчаянно, - это она тоже слышала в какой-то пьеске.
   -Безумно, безгранично, - съехидничала Кира.
   На это Олечка лишь снисходительно усмехнулась:
   -Возможно. Обожаю романтику! Потому и просила его не открывать никому наших отношений. Мне кажется, так романтичнее. Ведь правда, романтичнее? Не подведи меня! Делай вид, будто ничего не знаешь. Поняла? И еще...Я пригласила их с Монастырским завтра к нам на чай. Так что на тебе будет обязанность не давать скучать Андрею Афанасьевичу. Ты же поможешь? - она ласково и просительно посмотрела на Киру, - Кирочка, лапочка, помоги мне, а?! Поможешь?
   -Господи, от меня-то что нужно?! - Кира потрясенно уставилась на Олечку.
   -Ну, хотя бы будь любезнее с Андреем, улыбайся ему и почаще обращайся со всякими пустяками. Думаю, этого хватит...
   -Да зачем мне это?- Кира упрямо сдвинула брови.
   -Вот ты, значит, как... А еще подруга называется... Если бы к тебе кто-то стоящий присватался, так, знаешь, как я бы тебе помогала! - она обиженно отвернулась и даже всхлипнула.
   -Но ты же говорила, что он лекаришка и тебя не интересует деревенская жизнь, - не сдавалась Кира.
   -Говорила... Но, - она трагически заломила руки, - сердцу не прикажешь. И потом он так умеет быть любезным! Так ты подруга мне или нет?!
   -Ладно, - нехотя согласилась Кира. - Буду флиртовать с бедным Андреем Афанасьевичем и зверем смотреть на твоего Палена.
   Глубокой полночью Кира всё ещё не могла уснуть. Сидела в кресле-качалке у окна и пустым взглядом смотрела в темноту за окном. Мечтала, мечтала... И вот мечты разбились. Она перевела взгляд на фотографию на комоде:
   -И нечего хмуриться, - тоскливо заявила она молодому человеку, - истинный шляхтич... - и тихонько заплакала.
  
  
   Глава 7
  
   -Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь с наслаждением стану вытирать пыль и даже, представь, чистить ковры? - придирчиво осмотрев только что обтертый от пыли небольшой ореховый буфетик, Елена Валентиновна повернулась к Кире, которая уже закончила протирать подоконники и теперь кротко ожидала дальнейших распоряжений. - Если б Олечка хотя бы на два дня раньше сказала, что этот вечер так много для нее значит, я бы не отпустила Катю в деревню. Согласись, Кирочка, без горничной на нас навалилось столько хлопот! Конечно, можно было бы нанять жену дворника - она обычно берет не много за услуги. Но у неё некстати заболел ребёнок. Олечка так упрашивала меня, так просила, чтобы я за всем приглядела. Она так и сказала: "Это я могу доверить только вам!" Вот глупышка! А что тут особенного? Подумаешь, уборка!
   -Этот вечер для Олечки очень важен. А что, если мы чуть поменяем местами мебель? Как вы думаете, станет от этого уютнее? Этот столик-"бобик" я бы поставила к окну и придвинула к нему кресло...
   -Да, это будет неплохо, - снисходительно согласилась Елена Валентиновна. - А что ты знаешь о сегодняшнем вечере?
   Кира уже ругала себя за болтливость. Если бы Олечка хотела, она сама бы все рассказала хозяйке.
   -Ничего особенного, но ведь приглашены молодые люди...И это первый раз, когда Олечка устраивает званый вечер. Во всяком случае, при мне. А раньше такое бывало?
   -Нет. Представь, никогда. Она такая скрытная. Раньше она никогда не устраивала чаепитий с молодыми людьми! Ну что ж, не трудно догадаться, что на одного из них она имеет виды. Ты, конечно, знаешь, кто они. Ну-ка, расскажи!
   -Я мало что знаю, - попыталась отбиться Кира, но Елену Валентиновну трудно было сбить с намеченного курса, и, вздохнув, девушка решила отделаться полуправдой:
   -Вы же знаете, что у Олечки есть приятель - Андрей Афанасьевич Монастырский. Вот он-то сегодня и придет, но не один, а со своим другом...
   -О господине Монастырском я слышала, но никогда его не видела. А что за друг у него? Впрочем, ты, судя по всему, так же мало знаешь... Но что-то не похоже, чтобы Олечка так расстаралась ради этого Монастырского, - она с сомнением покачала головой. - Ладно. Пойду-ка на кухню: пора кухарке приниматься за пирог. А ты уж закончи тут все...
   "Закончи все"! Всего лишь довытирай пыль, допередвигай, на что хватит силы, мебель, промети пол и помоги кухарке Галине накрыть на стол! А Олечка в это время на примерке нового платья! А впрочем, это все мелочи. Образуется! Чем таить обиды на всех вместе взятых молодых людей в мире, лучше делом заняться. И Кира ожесточенно налегла на спинку дивана, пытаясь сдвинуть его к противоположной стене.
   Она добросовестно копошилась в пыли еще около часа. Затем притащила из своей комнаты несколько горшков с цветущим бальзамином и поставила их на резную этажерку у окна. На столик-"бобик" водрузила (опять-таки принесенную "от себя") темно-зеленую стеклянную вазу с купленными накануне фиалками.
   -Кира, времени осталось совсем мало, а кухарка сейчас очень занята, - Елена Валентиновна остановилась на пороге, - о, совсем неплохо. Наша гостиная - просто прелесть! Мило, очень мило! Да, так вот: кухарка занята пирогом, так что накрой сама на стол. Ты не против? - и вышла, не дождавшись ответа.
   Кира вздохнула: накрыть на стол так накрыть. Но сначала хотя бы умыться!
   Даже хорошо, что совсем мало времени - некогда думать о всяких там молодых господах.
   Но уж если Олечка себе позволяет новый наряд, то и она наденет свое новое платье. Пусть это будет маленькая месть легкомысленным новоиспечённым медикам. Как долго она копила на эту ткань цвета шанжан, переливающуюся точно спинка майского жука: от сине-зеленого оттенка до бронзового! А сколько сомнений было по поводу фасона?! Как мучительно собирала она необходимые аксессуары: тонюсенький золотой поясок и такую же сумочку!
   Теперь, разложив все это на кровати, Кира с удовольствием поставила рядом туфли. Вот. Ах, да! Ее духи!
   Собственно, это не были духи в обычном понимании. На дорогущие хрустальные флаконы с ароматами жасмина, ландыша или цикламена от Пивера, Герлена или еще от какого-то прославленного француза ей и за десять лет не собрать нужную сумму. Просто однажды ее попросили поработать вместо заболевшей костюмерши-горничной у гастролирующей певицы.
   Тогда Кира с детским восторгом разглядывала хорошенькие баночки, флакончики и коробочки для грима, осторожно брала их в руки, будто это были величайшие ценности. Капризная примадонна осталась довольна услугами Киры, и, видя благоговейное выражение ее лица, когда та брала в руки и передавала певице несессер с парфюмерным набором, оставила ей в подарок ...- нет, не наполненные изысканным содержимым флакончики, а пустые бутылочки из-под пробных духов.
   На дне этих двух крохотных пробирочек были капельки жидкости, и они хранили свой аромат. Кира добавила в каждую пробирку по капле водки, потом соединила все вместе в стеклянном пузырьке от лекарства. Получилось совсем немного смеси, которой она почти никогда не пользовалась, а сегодня решилась. Вообще-то благовоспитанной барышне не положено было прыскаться духами. Мама всегда говорила, что от девушки должен исходить аромат чистоты и давала ей фиалковое мыло. А духи... Такие вольности могли себе позволять лишь замужние дамы. Ну, да Бог с ними: была не была.
   Она открыла притертую пробку-шарик, сразу повеяло чем-то нежным, прозрачным. На что это похоже? Вот на что: похоже на ласковую улыбку Палена... Не сметь вспоминать! Кира сама на себя притопнула ногой. Закрыла глаза и ещё раз глубоко вдохнула аромат духов. Кто бы мог подумать, что можно создать такое восхитительное благоухание практически из ничего?!
  
   Но уже через полчаса она, одетая в привычную белую блузку и темную юбку, уныло вешала на плечики свое сказочное платье.
   Некоторое время назад Олечка вихрем влетела в комнату, сияя темными, как спелые вишни, глазами, в восторге прижимая к себе пакет с новым платьем:
   -Смотри, как это здорово! - и застыла, глядя на Кирины "боевые" приготовления. - Ну уж, нет! Ты хочешь все испортить, да?! - ее голос задрожал.- Зачем, зачем я всё тебе рассказала?! Сейчас же убери это платье!
   Она ждала, что та, как всегда, покорно уйдет в сторону. Но ошиблась.
   -Нет! - и от этого твёрдого "нет" Олечка опешила. Прикидывая, как теперь поступить, она подошла к окну.
   Надо что-то изобрести. Если Кирочка наденет это красивое платье, всё пойдёт насмарку, она может проиграть затеянное состязание. Проигрывать Олечка не любила. Она напомнила себе, что речь идёт о благе подруги, и переменила тактику. Вдруг рассмеялась весело и беспечно, повернулась к Кире:
   -Бог мой, какие же мы с тобой дуры! - она подошла к напряженно застывшей девушке, обняла ее и подтолкнула к зеркалу:
   -Ты только посмотри! Волосы растрепались, щеки горят, глаза пылают - сейчас вцепимся друг в друга. Прямо дикие кошки! А у тебя еще и глаза зеленые! - Кира неохотно взглянула на свое отражение: да, действительно, сейчас она похожа на ошпаренную кошку. - Если ты хочешь, - голос Олечки стал медовым-медовым, - если ты хочешь, надень это платье - оно тебе фантастически идет. Конечно, все будут смотреть только на тебя - так и должно быть! А я...я не стану тебе мешать, - тут она подбавила слёз в голос. - Я же тебе рассказывала о наших отношениях с господином Паленом. Представь, сама не знаю как, но они зашли слишком далеко... Он, конечно, оказался порядочным человеком - сделал предложение. Но знаешь, у меня впечатление, что всё висит, буквально, на ниточке.
   Тут Олечка с ужасом поняла, что несёт что-то совсем несуразное. Бедняга Пален! Он даже не подозревает, что она нагородила для спасения подруги. Но ради этого, конечно, можно на многое решиться. И Кира тут же "поймалась" в сети нехитрой интриги. Она смотрела на удручённый вид Олечки, на горько опущенную хорошенькую головку, на ручьём льющиеся слёзы и чувствовала себя подлым предателем. В Кире взыграло чувство сострадания.
   -Не думала, что у тебя так нешуточно... Хорошо, - сдалась Кира, - не надену это платье...
   -Да пойми ты, дело не только в платье! Я так надеялась на сегодняшний вечер... А он станет смотреть только на тебя, ты такая молоденькая, такая хорошенькая, - она шмыгнула носом, - и, конечно, бросит меня!..
   -Ничего подобного! Посмотри на себя! А теперь - на меня: разве нас можно сравнивать?! Ты у нас яркая, праздничная, а я - я просто моль бледная...- Кира утешала подругу, презирая себя за разыгравшееся тщеславие. - Иди, переодевайся. Пусть он не воображает из себя лорда Байрона! Пусть не думает, что нам можно морочить голову!
   Потом, когда повеселевшая Олечка вышла, Кира печально постояла над своим праздничным нарядом. В Олечкиной истории что-то не сходилось. Или это ей только кажется?
   Всего лишь вчера они виделись с господином Паленом, прогуливались, говорили о разных значительных и не очень вещах...При этом ни слова, ни намёка на Олечку!
   Она вспомнила его манеру улыбаться одними глазами, скупые жесты, уверенную походку - одни достоинства. Она-то думала, что это только ей, Кире, по-особенному улыбаются его янтарные глаза... А он, оказывается, со всеми таков - вот оно что! Каков хитрец! А может, ему Олечка уже наскучила и теперь он, от этой самой скуки, решил приударить за такой неискушённой дурочкой, как она? Ошибаетесь, господин Пален! Натворили дел - так извольте отвечать. Она не даст куражиться над бедной Олечкой.
   Кира и представить не могла, насколько трудным был для её подруги сегодняшний день.
  
   Накануне вечером, уже после того, как они, напившись чая, разошлись по своим комнатушечкам, Олечка стала обдумывать план дальнейших действий. Пока всё шло неплохо: к счастью, Кира, прослужив несколько месяцев в театре, ещё не растеряла своей доверчивости. Ох уж эта доверчивость! Как дорого она может обойтись наивной девочке!
   Олечка вспомнила, как три года назад практически сбежала из дома родителей. Она не была такой простодушной дурочкой, как Кира. И, тем не менее, самостоятельная жизнь преподнесла ей та-а-кое количество не всегда приятных сюрпризов! Были настолько отчаянные минуты, что поповская доченька, воспитанная на строгих правилах (видно, не в коня корм оказался!), пыталась даже лишить себя жизни. Но, к счастью, нашлись и среди актёрской братии добрые люди, которые поддержали в трудный момент заигравшуюся хористочку.
   Всю ночь она промаялась без сна, придумывая варианты Кириного спасения от "коварного немца", и поняла, что без помощи Андрея Монастырского ей не обойтись. Поутру, даже не позавтракав, она помчалась к дому на Херсонской улице.
   В квартире царила полусонная дрёма, её обитатели еще отсыпались после вчерашнего веселья по поводу сдачи экзамена по фармакологии. Этого экзамена боялись все будущие медики. Кроме того, что сам предмет сложный - попробуй, запомни все эти прописи лекарств! - так еще и принимающий профессор просто зверь. Маленький, худенький, белобрысенький, с тонкими злыми губами, он смотрел своими водянистыми глазками на очередного мученика науки и с удовольствием "заваливал" беднягу. Андрей Монастырский сдал фармакологию с первого раза, поэтому праздничек, что они устроили, был вполне оправдан.
   -Что-то я тебя не совсем понимаю, - вытаращился на нее Андрей, еще не совсем проснувшийся и ничего не понявший из Олечкиного взволнованного повествования. - Кого ты спасаешь? Киру? От кого-кого?!
   -Да очнись же ты, наконец! - Олечка вспыхнула от нетерпения. - Ты что, не слушал меня?! Я тебе только что объяснила: наивная девочка готова влюбиться в твоего распрекрасного Стёпочку. И он уже ходит за ней, и как бы случайно встречает...Ты-то знаешь, чем кончаются подобные истории!
   -Слушай, - нахмурился Андрей, - Пален - один из самых порядочных людей, встреченных мною в жизни. Он просто физически не способен на дурное!
   -Да? - скептически усмехнулась она. - Ты уж прости, но я давно не верю в мужскую порядочность и всем вашим штучкам. Когда-то слишком дорого за подобную доверчивость поплатилась... И не верю я в безгрешных. Но сейчас не обо мне речь. Не святой же твой Стёпочка! А хочешь пари?
   -Пари?! В чём же оно будет заключаться?
   -А вот в чем: уже сегодня вечером твой Пален будет ходить за мной как собачка на поводке, - она азартно прищурилась.
   -Пален? Как собачка?! - он захохотал. - Никогда этого не будет!
   -Будет, будет! Вот увидишь! Кстати, это послужит уроком для Киры. Пусть убедится, что нельзя верить мужчинам, особенно красивым. Тут ещё одно, - она помолчала, закусив губу, - догадайся, кто стал обхаживать Кирочку, кто дарит ей цветы-конфеты?
   -Неужели Полди?! - совсем очнулся Андрей. - Вот мерзавец! Никак не успокоится! Может, мне с ним "по-дружески" поговорить?
   -Не нужно. С "печальным Демоном" я сама разберусь. Теперь у меня на это хватит сил.
   -Так чего же ты хочешь от меня?
   -Твоя задача - своё внимание сосредоточить на Кирочке. Ухаживай за ней, флиртуй... Ну что я тебя буду учить, ты сам всё знаешь и умеешь. Понимаешь, девочка такая доверчивая, потом у неё сейчас возраст такой: любое мужское внимание принимает за любовь.
   -Возраст? Ты это о чем? - не понял Андрей.
   -Да, это ещё один секрет ... был. Как ты думаешь, сколько ей лет?
   -Ну, не знаю. Ты же говорила, что она чуть младше тебя. Выглядит совсем девчонкой-гимназисткой. У вас, женщин, никогда ничего не поймёшь...
   -И хорошо, что так! Но с Кирой нам пришлось пойти на обман и даже очень серьёзный. Дай слово, что никому не скажешь, даже этому своему Палену. Так вот: девочке на самом деле всего шестнадцать лет. Ясно?
   Андрей присвистнул:
   -Вот это да! Она же ещё ребёнок! Как же она в вашем змеюшнике не пропала?
   -Потому, что я не дала пропасть! Она мне как младшая сестра, и я боюсь за неё. Ты дал слово! - напомнила она, натягивая перчатки.- Мне пора. Итак, не напутай: ты ухаживаешь напропалую за Кирой. Ты увлечён так, что не можешь этого скрыть. А своему приятелю что-нибудь напридумывай, будто надо спасти девчонку от ошибочного шага. Пусть он тебе подыграет. Только Кире не проговорись и ничего не перепутай! И не опаздывайте!
  
   Теперь, после предпринятых действий, надо было хотя бы позавтракать. Она направилась в ближайшую кондитерскую, где заказала "французский завтрак" - так было обозначено в меню - и с аппетитом его съела. Потом побывала у своей портнихи и забрала новое платье, на которое ушла половина присланного родителями содержания. В дамском салоне ей подправили прическу - моднейшую стрижку "под мальчика" - и затем еще около часа занимались ее руками. Теперь она была во всеоружии, и докажет уважаемому Андрею Афанасьевичу Монастырскому, как он ошибался в своём непогрешимом друге: святых соблазняли, а уж таких... В ней взыграла театральная жилка.
   И она выиграет это пари! И научит Кирочку не доверять мужчинам.
  
  
   Глава 8
  
   Молодые люди не опоздали. В передней у них приняла шляпы и перчатки Галя, бывшая сегодня и за горничную, и за кухарку и надевшая ради такого случая белоснежный передник и наколку.
   Доктора пришли с цветами, фруктами и конфетами. Елена Валентиновна взяла на себя роль дуэньи и теперь, царственно расположившись в кресле, присматривалась и сравнивала гостей между собой.
   Окинула цепким взглядом Андрея Афанасьевича Монастырского - и ей сразу все стало ясно: этот симпатичный крепыш с ярко-синими глазами и копной всклокоченных пшеничных волос (классический Иванушка из сказки) - весь как на ладони, но, скорее всего, не он интересен Олечке. Конечно, он очень мил и, вероятно, добр, но он относился к тому типу мужчин, который вряд ли вызовет страстные переживания у такой девушки, как Олечка.
   А вот второй молодой человек пробудил у нее любопытство. Аристократичен, обаятелен, держится с достоинством, и поразительно хорош. Да, понятно, ради кого затеяла все эти маневры Олечка. Ну что ж, если у нее что-то выйдет - это, вероятно, будет большой удачей для нее. В таком деле можно и помочь. И она занялась любимым делом - устройством будущего очередной своей протеже.
   Олечка успела еще в передней перехватить Андрея и незаметно перебросилась с ним парой фраз. Главное она выяснила: ее приятель выполнил просьбу и не только привел друга, но и кое-как объяснил ему ситуацию.
   И вот, в очаровательном "чайном" платье - настоящем декадентском шедевре нежно-лилового цвета - она блистала добродушным остроумием, приветливостью и обходительностью. Мило пожаловалась на хлопоты сегодняшнего дня, заявив, что не часто принимает у себя гостей. При этом она так горячо и искренне благодарила обеих женщин за помощь, что Кира, сидевшая как всегда в уголке, поближе к двери, залилась краской смущения. Она испытывала неловкость от печального вида своей старенькой блузки с глухим высоким воротом и темной унылой юбки, казавшимися безобразными рядом с элегантным нарядом Олечки. Одежда Киры была уместна здесь не более ржавых доспехов на королевском балу.
   Помня о коварстве молодого доктора, она подозрительно следила за каждым движением Палена, вслушивалась в каждое его слово, стараясь найти в самых простых фразах двойной смысл, напоминая себе, что перед нею очередной лицемер и поведение его насквозь фальшивое.
   Конечно, он не мог не заметить пристального внимания к своей особе. Естественно, Штефана удивила внезапная враждебность ещё вчера такой милой, непосредственной девушки. Но, будучи воспитанным человеком, он ничем не выдал своего недоумения, по-прежнему оставаясь любезным и дружелюбным.
   А Олечка непринужденно порхала, весело и радушно принимая гостей. Она бегала на кухню, что-то приносила, о чём-то хлопотала, при этом не переставая щебетать и о погоде, не типично жаркой в мае даже для Одессы, и о так не вовремя поехавшей в деревню к "старенькой мамочке" горничной Катюше, и о том, что через неделю будет традиционный банкет для труппы...Она так забегалась, что добрейшая Елена Валентиновна не выдержала и прямо при гостях сделала Кире внушение:
   -Что ж ты сидишь, милочка?! Помоги же...- и, повернувшись к молодым людям, добавила, -Олечка у нас совсем как пчелка.
   -Ну что вы, Елена Валентиновна! Какая там пчёлка! Вот кто у нас умница, так это Кирусик. Смотрите, Андрей Афанасьевич, как мило Кирочка расставила здесь цветы. Я бы так не смогла, - с этими словами Олечка подлетела к уныло сжавшейся Кире и звонко чмокнула ее в щеку. - Я - за пирогом. Господин Пален, не откажитесь мне помочь! - подхватив под руку молодого человека и исхитрившись при этом незаметно для всех подмигнуть Кире, Олечка выпорхнула за дверь.
   Весь вечер Кира отвечала на любезности Монастырского, не переставая удивляться, с чего это он вдруг обратил внимание на её скромную персону. С чего-то смутившись, он пригласил её потанцевать под граммофон.
   -Оказывается, вы прекрасный танцор, Андрей Афанасьевич. С вами легко и удобно - не наступаете на ноги...
   -Так ведь я ещё не старенький дедушка, подслеповатый и с расстройством памяти. Кое-что умеем! - он ещё хотел пошутить в том же духе, но вспомнил о Кирином возрасте и прикусил себе язык.
   -Какие у вас планы на лето? Или это тайна? - любезничала Кира.
   -Только не от вас. А планы простые: поеду к родителям в Киев, вы же знаете, Кира Сергеевна, мой отец - священник. А я буду, как говорил друг Базаров,"лягушек резать"... Главное - я теперь дипломированный лекарь. Ну почти дипломированный - осталось чуть-чуть. Буду служить... А поехали со мной?..
   -Ну, вы и живодер! - пошутила Кира, пропуская мимо ушей его приглашение.
   -Вовсе нет, какой я живодёр! Люди всегда мечтали о вечной молодости, а сейчас известный доктор Штейнах проводит интересные опыты по омолаживанию организмов. Скажу по секрету, думаю этим заняться. Представляете, если пересадить ...- он не закончил. Двери широко распахнулись, и появилась раскрасневшаяся Олечка с огромным пирогом на блюде.
   -Господин Пален, быстро освободите место в центре стола! - скомандовала она, он охотно подчинился. - Вы тут чем занимались? Ах, танцевали... Что ж и мы сейчас присоединимся, правда? - она подхватила Штефана, и они закружились по комнате, улыбаясь друг другу.
   После танцев (Олечка не отпускала Палена ни на минуту) еще попили чая, нахваливая пышный пирог. Кира тоже ела и пила с удовольствием, больше слушая, чем участвуя в разговоре. Время от времени, когда ей казалось, что он на неё не смотрит, она бросала на Палена беспокойный взгляд. Штефан постоянно натыкался на её изучающие глаза и задавал себе вопрос, что за игру сегодня затеял этот мышонок.
   -Ты слышала, Олечка, наш Андрей Афанасьевич, - она специально выделила это "наш", - едет в Киев уничтожать несчастных лягушек. Будет им что-то пересаживать...
   -Кира Сергеевна, это же секрет! - он с потешной укоризной посмотрел на смеющуюся девушку.
   -Что ты говоришь?! Какой ужас! Бедные лягушки!... А мне ничего не рассказывал. Оказывается, у вас с Кирой,- она многозначительно взглянула на Штефана, - общие секреты.
   -Почему это у нас с Кирой Сергеевной не может быть секретов?- в шутку возмутился Андрей. - Наше давнее и близкое знакомство просто обязывает заводить еще и не такие секреты!
   -Вот это да! - засмеялась Олечка. - Кажется, вы, дорогой мой, свои мечты выдаёте за действительность.
   -Мечты...сны..."Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!" - Андрей вздохнул. - Что такое мечта? Так, пустяк. Воздушный замок...
   -Разве? - глаза Штефана заискрились смехом. - Не ты ли, друг мой, недавно мечтал заснуть с учебником фармакологии под подушкой, а проснуться со всем там изложенным в голове?
   -Нет, ну что это за мечта - вызубрить учебник? - Олечка скептически покачала красиво причесанной головкой. - И вообще женские мечты и мужские - такие разные...
   -Ну-ну, и?... - одновременно проговорили молодые люди, заинтересованно глядя на девушку и ожидая продолжения.
   -Ну да, конечно. Разве мы можем одинаково мечтать? Вот я, например, мечтаю о карьере актрисы. Вы можете сказать, что это банально: аплодисменты, цветы-букеты, поклонники и что любая женщина предпочитает быть в центре внимания. А я скажу: ну и что? Да, мне нравится всё это. Но также мне нравится петь, потому-то и мечтаю стать певицей. Разве это плохо? Скажи им, Кируся, - обратилась она за поддержкой к подруге. - А ты, Кирочка? Какие у тебя мечты?
   -Я хочу, чтобы у меня была семья, - Кира тут же покраснела, застыдилась.
   -Это прекрасная мечта, - проговорил Штефан и мягко улыбнулся ей, она не ожидала поддержки именно от него и ещё больше смутилась.
   -А о чем грезите в тиши вы? -Олечка не скрывала иронии, заглядывая Палену в лицо.
   -Так он тебе сейчас и расскажет! - Андрей усмехнулся. - Вот, я же говорил, что вы, женщины, не можете ничего придумать оригинального. Одна хочет быть актрисой...- он взглянул на начинавшую сердиться Олечку. - А какая из барышень не воображала себя актрисочкой? Вот то-то и оно. А уж ваша оригинальная мечта, Кира Сергеевна, - он выделили это "оригинальное" так, что Кира вспыхнула от обиды, - ваша мечта - это вообще самое избитое, что только может быть.
   -Да ладно вам критиковать, - разозлилась Олечка, но вовремя вспомнила о затеянной игре и тут же заулыбалась, - вы нас просто дразните. И всё же - о чем вы мечтаете, молодые доктора?
   Андрей Афанасьевич посмотрел на девушку:
   -В последнее время я всё время думаю о возможностях регенерации у животных. Это очень интересно: вспомните ящериц. Как у них хвосты отрастают заново - красота! А если бы такое да у человека...
   -Что? Хвост? - зашлась от смеха Олечка.
   -Ну что вы такое говорите! - Андрей поморщился. - А вот представьте, что идёт война. Кто-то убит, а кто-то ранен. Мы, хирурги, станем отнимать руки, ноги... Люди навсегда становятся несчастными инвалидами. Понимаете? А если бы у человека были такие же возможности, как у той же ящерицы? Вот бы открыть такое средство, чтобы помочь больным... Душу бы, кажется, заложил за это!
   -Господи, страсти-то какие, - перекрестилась Елена Валентиновна. И вспомнила, что красавчик доктор ещё ничего не рассказал, не вывернул душу, как Андрей Монастырский. Она повернулась к Палену, - а вы, молодой человек? Что скажете?
   Штефан не очень вежливо пожал плечами, покачал головой:
   -Боюсь, что я буду одновременно, как сказал мой друг, и банальным, и неоригинальным. Я бы хотел просто жить, но жить счастливо и спокойно...
   -Ну, ты, брат, просто уходишь от ответа. Хитрый немец! - Андрей укоризненно смотрел на друга, - вот пройдёт лет двадцать, тогда и посмотрим, кто о чём мечтал и что из этого получилось.
   -Это ещё не скоро и, к счастью, знать будущее нам не дано, - отмахнулась от него Елена Валентиновна.
   -А вот и нет! Кирочка умеет предсказывать будущее. Совсем недавно Люсеньке Крыловой рассказала, что не нужно бы ей встречаться с одним молодым человеком. Он даже предложение ей сделал. Люсенька отказала ему и правильно сделала: оказалось, что этот юноша замешан в махинациях с векселями, и полиция его арестовала. И всё это Кируся уже знала наперёд,- Олечка покивала для пущей убедительности.
   -Это правда? Вы можете видеть будущее? - заинтересовался Штефан. Кира взглянула на него: иронизирует? смеётся над нею? Вроде бы нет, смотрит тепло, глаза блестят.
   -Иногда получается, - пролепетала она.
   -Так давайте попробуем, здорово было бы узнать, что ждёт тебя через двадцать лет, - тут же загорелся новой затеей Андрей. - Что для этого надо? Зажечь чёрные свечи? Ароматный дым в курильницах?
   -О, совсем нет, - улыбнулась Кира, - дайте мне вашу руку.
   Андрей тут же протянул ей свою широкую ладонь. Кира села рядом, взялась обеими руками за руку Монастырского:
   -Смотрите мне в глаза, - она стала всматриваться в черные кружочки зрачков. Миг - и она поплыла, втягиваясь в синеву радужки. - Вы идёте по коридору, на вас белый халат и шапочка - так доктора носят ...С вами все почтительно здороваются: "Здравствуйте, профессор!" Вы киваете в ответ, улыбаетесь... Теперь комната, кажется, кабинет. Нет, не кабинет. Это ваша комната, здесь вы живёте. Огромный письменный стол, вы что-то пишите. Перед вами чей-то портрет в рамочке, вы смотрите на него, берёте в руки. Погодите, это не портрет. Это репродукция - что-то церковное... Да-да, это Богоматерь с младенцем. Вы обращаетесь к ней...
   -Что? Что я говорю? - не выдержал Монастырский.
   Кира вздрогнула и отняла руки:
   -Всё пропало, теперь уже ничего...
   -Вот видите, Андрей Афанасьевич, у вас блестящее будущее. Быть вам профессором и дёргать за хвосты ящерок, - засмеялась Олечка. - Теперь, Кирусик, посмотри господину Палену.
   Кира застенчиво взглянула на Штефана и ей показалось, что в его глазах она увидела жалость:
   -Вы не верите мне?
   -Отчего же? - нахмурился он. - Только стоит ли?
   -Давай, давай! Мне рассказали, а теперь пусть тебе расскажут. Это же интересно потом проверить, сравнить, - в Андрее заговорила любовь к экспериментам.
   -Ну, хорошо, - согласился Штефан и покорно протянул Кире свою изящную руку. Жутко покраснев, Кира вцепилась в его теплую крепкую ладонь и заставила себя взглянуть ему в глаза. И утонула в их янтарной глубине. Ей даже пришлось потрясти головой, чтобы сосредоточиться. И вновь её закрутил водоворот времени, втягивая в черноту зрачков.
   -Как странно! Вижу вас в большом зале, много кресел. Кажется, это театр. Вы стоите в проходе, возле вас много людей, в основном, дамы. Как необычно они одеты! Ни одного вечернего туалета. А на вас что-то похожее на то, что носят наши капельдинеры - зелёное с золотыми галунами. Господи!..
   -Вы так дрожите, давайте оставим это, - он с беспокойством всматривался в побледневшее лицо Киры, ощущая дрожь её пальцев. - Вас что-то напугало?
   Она растерянно взглянула на него:
   - Даже не знаю.
   -Что же там было? - заинтересовался Монастырский и улыбнулся, - что вас привело в изумление? Наверное, Пален флиртовал напропалую со всеми этими дамами без вечерних туалетов?
   -Он не флиртовал с ними, - почти шёпотом отозвалась Кира. - Он им продавал театральные программки!
   -Боже мой, что за фантазии?! - засмеялся Андрей. - Чтобы Пален торговал программками в театре?! Скорее я поверю в то, что Медный Всадник скачет по улицам...
   Кира смотрела на Штефана и видела, насколько ему странно и неприятно её предсказание. Но что тут поделаешь, если она это видела? В её видении поразительной была не столько одежда Палена, сколько несвойственное ему выражение лица: холодное, жесткое, с циничной усмешкой на губах.
   -Кирусик, а мне ты расскажешь? - та кивнула в ответ и взялась за ухоженную Олечкину ладошку.
   -Ты идёшь по улице, это осень, вокруг много народа. Все весёлые, многие несут плакатики на палках. Не могу разобрать, что там написано... Ты тоже смеёшься. Какая ты красивая и совсем не изменилась! Ты входишь в большие ворота с медными фонарями, идёшь мимо сломанного фонтана...Улыбаешься и машешь рукой юноше. Он похож на кого-то очень знакомого... Кого же он напоминает? Он говорит: "Мама!"
   -Вот это здорово! - не выдержала Олечка. - Кирусик, спасибо! Двадцать лет - это так долго. Сбудется или нет? Поживём - увидим! Будем старенькие, седые... Соберёмся на чай вместе и станем вспоминать молодость.
   -Ну да! "Бойцы поминают минувшие дни...", - пошутил Монастырский.
   -Ах, да прекратите вы это бесполезное занятие! Что за развлечение вы тут устроили? Разве ж это серьёзно? Поди проверь: двадцать лет - не шутка! - Елене Валентиновне не нравилось, что внимание присутствующих переключилось с Олечки на Киру, и она, улыбаясь, оглядела компанию. - Есть другой способ узнать будущее...
   -Какой другой? - тут же проявила интерес Олечка.
   Елена Валентиновна заговорщицки подмигнула:
   -Это способ - всем способам способ! - подойдя к секретеру, она открыла его, вытащила небольшую доску с буквами и какой-то маленький предмет. - Вот какой способ! - и победоносно всех оглядела.
   -Да ведь это "ведьмина доска", - засмеялся Монастырский. - Неужели вы хотите спиритический сеанс устроить?
   -Напрасно смеётесь, молодой человек, - снисходительно усмехнулась почтенная домохозяйка. - Уж сколько мы с подругами узнали всего, сколько нам духи поведали...Ставьте этот столик сюда, - распорядилась она, - стулья вокруг. Садитесь.
   Посмеиваясь, молодые люди расположились вокруг столика. Слева от Елены Валентиновны присел Андрей Афанасьевич, за ним Кира, а справа - Пален и Олечка.
   Палену не очень нравилась эта затея со спиритическим сеансом. Это модное увлечение захватило все дома. Даже у графа Толстого в романе упоминаются спириты и медиумы. Ещё бы! Сеансы проводили и при дворе государя императора, и в мещанских домах. Чего только не рассказывали об этом! Вообще-то церковь не приветствовала подобных увлечений, но кто ж их слушал?!
   Штефан же беспокоился о Кире: то, что вчера она ему рассказала, говорило о расстроенной нервной системе девочки, о её неуравновешенности. Да и как надо было отнестись к её рассказу? А эти предсказания? Зачем их затеяли? Вместо того, чтобы успокоить Киру, они её только взбудоражат, разволнуют. И ни к чему хорошему это не приведёт.
   Тем временем зажгли свечи, погасили свет. Елена Валентиновна устроила перед собой "ведьмину доску", положила треугольник-стрелочку. Теперь Кира узнала это приспособление для вызова духов - у них дома тоже была такая штука. Мачеха Вера Ивановна иногда развлекала себя подобными сеансами. На доске были написаны буквы и слова. В полной тишине, как и требовалось, женщина прикоснулась кончиками пальцев к стрелочке.
   -Дух, приди к нам! - протяжно заговорила она. Олечка тут же прыснула, и Елена Валентиновна строго ей выговорила:
   -Что ж ты, милочка! Надо серьёзно! Духи - они обидчивые. Не придут, или того хуже: придут, да такого наговорят... Вот что: давай со мною вместе говори. Ну!
   И теперь заклинание прозвучало на два голоса:
   -Дух, приди к нам! Дух, приди к нам! - вдруг ожила стрелочка под пальцами Елены Валентиновны и стала бегать от буквы к букве. Но как ни силились они сложить эти буквы в значимые слова - ничего не складывалось.
   Штефан посмотрел на Киру. Она сидела напротив и, затаив дыхание, смотрела на мечущуюся по доске стрелочку. Олечка тоже была поглощена сеансом и неотрывно следила за указателем. Штефан поверну голову к Андрею - тот явно потешался над происходящим. Внезапно выражение его лица изменилось, глаза расширились. Штефан проследил за его взглядом и невольно вздрогнул: за девушками стояла женщина поразительной красоты. На ней было платье по давно ушедшей моде начала века, пепельные волосы уложены в тугой узел на шее. И она с интересом наблюдала за метанием стрелочки по доске!
   Будто почувствовав, что на неё смотрят, она подняла голову, посмотрела на молодых людей, улыбнулась, склонилась к Кире, поцеловала её серебристую голову и исчезла.
   -Что это было? - сдавленным голосом произнёс Андрей. - Ты видел?
   -Видел, - Штефану стало трудно дышать.
   -Ах, вы всё испортили, молодые люди! - с досадой отодвинула от себя доску Елена Валентиновна. - Я же чувствовала, что кто-то из вас не верит в спиритизм, вот духи уловили эти эманации и не пришли, не откликнулись... Вам бы всё шутки шутить!
   Но Олечка заметила, что и Монастырский, и Пален как-то странно переглядываются.
   -Вы что это такие бледные? - подозрительно спросила она. Но молодые люди в один голос заверили, что ничего они не бледные, а просто это свет такой тусклый.
   Кира, ожидавшая от спиритического сеанса чего-то особенного, была разочарована. Правда, в какой-то момент ей показалось, что она что-то такое почувствовала: будто лёгкий ветерок коснулся её волос. Но это длилось всего мгновение и, возможно, просто ей почудилось.
   Неугомонную Елену Валентиновну уже посетила новая идея:
   -Во времена моей молодости мы играли в фанты, - заявила она, когда вновь зажгли свет и вернули мебель на место.
   -Замечательно! Только, чур, не артачиться: кому что выпадет, то и делать, - Олечка уже подхватила с буфета широкую вазу. - Сюда сложим фанты... Ну, давайте, кидайте! - и первая опустила крохотный кружевной платочек. Потом последовали сережка Елены Валентиновны, монетка Андрея, кольцо Киры и запонка Штефана. Судьей выбрали Елену Валентиновну.
   -Сейчас, сейчас насужу вам такое...- смеясь, она отвернулась, а Олечка приготовилась вынимать первый фант.
   -Что этому фанту, высокочтимый судья? - она держала монетку.
   -Этому фанту назначаю, - Елена Валентиновна секунду помедлила, раздумывая, - назначаю... назначаю станцевать кадриль с нашей кухаркой..
   И Андрей, скорчив гримасу, потащился за Галиной. Все уселись ждать их появления. Он вернулся, таща за собой упирающуюся кухарку.
   -Не пойду я, господин доктор. Что это вы затеяли?! - она смеялась, пытаясь отбиться от рук Андрея .
   -Галина, я тебе рубль подарю! - этот довод, кажется, убедил кухарку, и она уже не отмахивалась, наоборот, остановилась, выжидательно глядя на смеющего Монастырского и теребя свой белый передник.
   -Давай, - кивнул Андрей Олечке, уже приготовившейся включить граммофон, и под смешки присутствующих направился к партнерше. Он уморительно вскидывал ногами, надувал щеки, переваливался из стороны в сторону, изображая подвыпившего купчишку. Уперев одну руку в бок, другую протянул Галине, а та сначала в испуге отскочила, но потом, видимо, вспомнила об обещанном рубле и, страшно жеманясь, подала свою красную руку кавалеру. Это было по-настоящему потешно: взмокшая от всеобщего внимания, старательно вытанцовывающая необходимые па, кухарка и корчащий гримасы, изображавший безнадежно влюбленного, Андрей.
   Вот и Олечка не выдержала, подхватила Штефана, и они стали визави Андрею с Галиной. Но это была совсем другая пара: изящная, элегантная Олечка и высокий, легкий в движениях, Штефан.
   -Красивая пара! - восхищенно прошептала Елена Валентиновна, наклоняясь к Кире.
   А Кира хлопала в ладоши, смеялась от души и притоптывала в такт музыке. В этот момент она забыла все интриги сегодняшнего дня, все свои огорчения - просто беззаботно веселилась.
   -Уморили, ну уморили! - Елена Валентиновна вытирала слезы смеха, с удовлетворением отмечая, как доверительно склонила головку к плечу Штефана Олечка и как его рука задержалась на ее талии, а Олечка этого будто и не заметила. - Что ж, Андрей Афанасьевич, пора расплачиваться: обещали рубль - так платите! И поскорее провожайте вашу партнершу. Есть и другие фанты!
   -Что этому фанту, высокочтимый судья? - Олечка держала сережку хозяйки квартиры.
   -Этому фанту изобразить памятник герцогу Ришелье! - повернулась к девушке. - Так это мне, что ли?! Ну что ж, сейчас попробую...
   Из скатерти соорудили накидку, Кира сбегала на кухню и принесла две длинные ветки с лавровыми листьями для супа - их водрузили на голову Елены Валентиновны, дали в руку свиток бумаги - и вот осталось лишь взобраться на стул, чтобы добиться окончательного сходства. Ей помогли влезть на кухонный табурет, и она приняла величественную позу, должную выражать значимость герцога в основании Одессы.
   -Браво! Браво! - все дружно захлопали в ладоши.
   -Господа, господа! Но мне же не слезть отсюда, - жалобно протянула женщина.
   -О, это мы мигом устроим, - Штефан осторожно взял Елену Валентиновну за талию и, легко приподняв, под дружное "ах" девушек бережно поставил на пол. - Вот и все!
   -Что присудит, господин судья, этому фанту? - в очередной раз вопрошала Олечка, вытягивая из вазы Кирино кольцо и озорно ей подмигивая.
   -А этому фанту набрать воды в рот и просидеть так пять минут!
   -О, нет... - Кира пыталась отказаться, но ей уже несли стакан с водой. С несчастным видом она глотнула и, сделав круглые глаза, покорно замерла на стуле, стараясь изо всех сил не рассмеяться.
   -Давайте дальше! - в Олечкином голосе прозвучали азартные нотки: ведь остались лишь два фанта - ее и Штефана. - Что этому фанту назначит господин судья?
   Она вынула запонку. А Елена Валентиновна уже прекрасно сориентировалась в ситуации.
   -Этому фанту, - она сделала длинную паузу, изображая мучительное раздумье. - Я присуждаю этому фанту поцеловаться с черноглазой брюнеткой! - и многозначительно взглянула на Олечку.
   -Боже мой, это же со мною получается! Ни за что! - притворно ужаснулась Олечка. - Ни за что...
   -Но мы же договорились - не жеманничать, правда? - Штефан уже подходил к ней с дерзким и ироничным выражением лица. Он спокойно положил руки на плечи девушки, наклонился и чуть коснулся губами ее лба.
   -Ну, вот и все! - Олечка тщетно пыталась скрыть разочарование от этого братского поцелуя, но тут будто бес толкнул Андрея:
   -Не честно! - буквально завопил он. - Так не пойдет! Это не поцелуй, а жалкое его подобие! Еще раз! Требую строгого выполнения распоряжений! Я же танцевал с Галиной, - и он подтолкнул упирающуюся Олечку к молодому человеку.
   -Что ж, раз публика просит - сыграем и это действие, - насмешливо проговорил Штефан. Он непринужденно опустился перед Олечкой на одно колено и дурашливо протянул к ней руки:
   -Прошу Прекрасную даму осчастливить меня своим поцелуем...
   -Ах, сиятельный рыцарь, если вы так просите...- не договорив, Олечка плавным жестом велела "рыцарю" подняться с колен, а затем, закинув руки ему на шею, прижалась к его губам.
   Кира уже давно проглотила свой назначенный скучным фантом глоток воды и теперь с интересом наблюдала эту сцену. У нее замерло сердце, когда она увидела, как сильные руки Штефана осторожно обнимают Олечку и притягивают к груди, а та, закрыв глаза, блаженствует в его объятиях. Кире вдруг стало мучительно больно видеть это, и она, тихонько выйдя из комнаты, направилась к себе, стараясь успокоиться и внушая себе, что так и должно быть, что Олечка этого и добивалась и что между ними всё давно решено.
   Она не стала зажигать свет, прошла к окну и села в кресло-качалку. Все же почему так больно сжимается сердце, когда она вспоминает их поцелуй? Всего на мгновение представила себя на месте Олечки, и мурашки поползли по рукам - так сделалось страшно и приятно. "Неужели я влюбилась? Это так бывает, когда влюбляются? - размышляла Кира. - Но теперь, когда я знаю о нём и Олечке, - это совершенно невозможно. Как несправедливо! Два долгих месяца я сидела тут, грезила тайком, придумывала Бог весть что... Выдумала, что нет мне его дороже, грустила, тосковала, чего-то боялась. Устроила встречу с ним - и враз всё рухнуло! Что ж теперь? Выбросить его из головы? Да возможно ли это?! Олечка, прости меня. Я постараюсь. Я не стану о нём думать". Легко сказать, но нелегко сделать. Как же, выбросишь из головы такого!
   Она вспомнила, как внимательно слушали нынче её предсказания. Умение видеть туманные картины возможного будущего пришло недавно, почти сразу после её диковинной находки на берегу моря. Всё началось, когда она передавала атласные ленты Люсеньке Красновой. Люсенькина рука коснулась Кириной - и началось. Всё, что Кира тогда почувствовала, всё, что увидела, - вихрем пронеслось перед нею. Своим рассказом она напугала Люсеньку и удивила девушек-хористок. Но ещё больше взволновались девушки, когда Краснова через четыре дня рассказала об аресте своего кавалера. На Киру стали поглядывать с опаской, что, конечно, не понравилось ни Кире, ни Олечке. Впрочем, сама Олечка не стала просить Киру заглянуть в её будущее. Тогда она заявила, что всё, что должно сбыться, сбудется, а что это будет - только одному Богу известно.
   Кто-то из хористочек тайком всё же совал Кире свои ладошки, но увидеть наперёд не всегда получалось. Сегодня получилось. Получилось ярко, волнующе, но что-то тревожило её. Ускользала какая-то деталь, которая не давала успокоиться. Вообще-то Кире не было никакой нужды держать чью-то руку и уж тем более заглядывать в глаза для того, чтобы предсказать хоть что-то. Достаточно было лёгкого прикосновения - и поток информации принимал зримые образы. Сегодня она схитрила, потому что там был Пален, а она умирала от желания почувствовать в своих руках его руку.
   Она вышла на шум в передней. Молодые люди уходили.
   -О, моя красавица Кассандра! Куда же вы исчезли?-Монастырский дурашливо протянул к Кире руки.
   -Угомонись, Андрей. Разве ты не видишь, Кира Сергеевна чем-то огорчена, - попытался утихомирить приятеля Пален.
   -Вы ошибаетесь. Я не огорчена, скорее, я в недоумении. Хотите знать почему? Да, это из-за предсказаний. Я задаю себе вопрос - из-за чего у меня осталось странное чувство беспокойства. Что я упустила? Что не разглядела?
   -Оставь это, Кирочка, - обеспокоилась Олечка. - Ты очень устала. Бог с ним, с этим предсказанием!
   -Ну почему же...- заупрямилась девушка.
   -Это же просто смешно! - рассмеялся Монастырский. - Что там могло быть?
   Кира смотрела на улыбающиеся лица молодых людей, и внезапно её осенило:
   -Я, кажется, поняла, что не даёт мне покоя. Вы все: ты, Олечка, вы, господин Пален, и вы, господин Монастырский, - все вы попросили рассказать, что случится через двадцать лет. Да? И я сказала, что видела. Вас, конечно, ждёт разное будущее. Так и должно быть. Странность в том, что вы все такие же как сейчас! Вы не изменились нисколько. Ничуточки! Двадцать лет вас не состарили. А как такое может быть? - она вдруг страшно побледнела и жалобно улыбнулась, - если только вы все...
   -Если только мы все не умрём и потому не состаримся. Причём, судя по вашим словам, это произойдёт совсем скоро. Вы это имели в виду? - перестал улыбаться Монастырский. Кира опустила голову.
   -Кира! Это уже просто глупо! - рассердилась Олечка, но тут же взяла себя в руки, - успокойся. Это была игра. И ты дала волю своему романтическому воображению...
   А Штефан лишь вопросительно смотрел на Киру, но она упорно избегала его взгляда.
  
  
   Глава9
  
   Молодые люди медленно шли по притихшему городу. Замечательный майский вечер с запахом акации, с лёгким ветерком. Но им было не до прелестей южного вечера.
   И дело даже не в том, что веселье смазалось нервной сценой в прихожей. Они видели ЭТО!
   - Ты точно видел... - не выдержал Монастырский, - не знаю, как сказать, эту даму?
   Пален кивнул:
   -Видел... Совершенно отчетливо видел дивной красоты женщину, - он глубоко вздохнул.
   -Галлюцинация? Но отчего?! - загорячился Андрей. - Мы же ничего не пили, кроме чая. Не нюхали кокаин, не вкалывали морфин - мы ничем не провоцировали появления галлюцинаций... Тогда что это было?
   -Если б знать! В этой квартире, судя по всему, творятся странные дела. Кира Сергеевна рассказывала, что ей слышатся голоса, она якобы видит нечто в зеркалах...
   -Но это же симптомы душевного расстройства, - огорчился за Киру Монастырский. - Её лечить надо!
   -А нас с тобой не надо? - усмехнулся Пален. - Нет, здесь что-то не то...
   -А ты заметил: эта дама на нас посмотрела и улыбнулась... Жуть какая!
   -И вправду жуть! У меня чуть дыхание не замерло!
   -Ещё эта нелепая идея с предсказаниями... Понимаю, что чушь, игра, а всё равно неприятно.
   Андрей остановился:
   -Знаешь, не могу сейчас домой идти. Всё равно не засну. Пойду-ка я в одно интересное местечко, где много веселеньких барышень. Ты - как, может, со мной? - он подмигнул Штефану.
   -Весёленькие барышни?.. Нет, не сегодня. Пойду отсыпаться - завтра опять будет много работы.
   И они разошлись. Андрей отправился в сторону порта, с удивлением ощущая, что привычная манера цинично и насмешливо относиться к тому, что его окружает, оставила его.
   А Штефан побрёл домой. В сегодняшнем вечере было много чего диковинного. После нескольких часов наблюдений он уловил идущую и от Олечки, и от приятеля, и даже от Киры фальшь. Здесь все играли какую-то только им известную роль. Затевалась некая игра, объектом манипуляций в ней была эта молчаливая, немного странная девочка. Он ни на секунду не поверил в историю, рассказанную ему Монастырским. Якобы какой-то старый купец предложил Кире Сергеевне содержание, и та раздумывает, принять или не принять это предложение. То, что это была очередная выдумка его приятеля, он не сомневался. Для чего тот сочинил столь нескладную историю?
   Вчера, когда он встретил Киру в городском садике, его поразили перемены, происшедшие с ней. Хрупкая до невозможности, легкой походкой она не шла, а парила над землёй. Шляпа с широкими полями отбрасывала тень на бледное лицо, где светилась слабая улыбка.
   Конечно, он не мог не заговорить с нею. И каждый раз, когда к нему поворачивалось ее лицо с широко раскрытыми доверчивыми глазами, его сердце замирало. Она смотрела так, словно в этот момент он для неё - единственный мужчина в мире, причём самый лучший мужчина. Ее рассказ о таинственном браслете и прочей мистике позабавил его, он не придал ему значения, отнеся всю историю на счет романтического склада ума совсем еще юной особы. А из ее манеры держаться он сделал вывод, что девочка еще не совсем, а может, и вовсе не понимает, насколько она привлекательна и что ей пора уже быть более чопорной что ли.
   Расставшись с ней, он некоторое время посидел на скамейке в Пале-Рояле, с удовольствием ощущая на лице легкий ветерок и задумчиво рассматривая мраморных влюбленных в густой зелени крохотного садика.
   Ночь он провел, дежуря в хирургической палате припортовой больницы. Он и ранее бывал здесь, а теперь его университетский приятель попросил помочь, так как работавший до Палена доктор женился и уехал. И пока начальство искало замену, Штефан согласился выполнять обязанности этого доктора.
   Около двенадцати ночи из порта стали прибывать одна за другой двуколки "Красного Креста": при срочной погрузке какого-то судна обломились сходни, и огромная цистерна, которую закатывали на палубу грузчики, пронеслась вниз, расплющивая все, что попадалось ей на пути.
   К утру обе палаты на двадцать человек были заполнены перебинтованными стонущими людьми, и то и дело мелькали темно-серые платья сиделок, перебегающих от одного несчастного к другому.
   Штефан же не отходил от операционного стола и чувствовал себя хирургом полевого госпиталя во время военной кампании. К утру он уже так устал, а работы было еще невпроворот, что решил воспользоваться средством, от которого его категорически предостерегал отец - сделал себе инъекцию кофеина, решив, что от одного раза вреда не будет.
   Домой он добирался на извозчике, работающему уже по дневному тарифу, и, несмотря на кофеин, едва не заснул в дороге.
   Ему удалось поспать не больше полутора часов, как раздался настырный стук в дверь и со своей странной историей явился Андрей. То, что он рассказал, показалось Штефану такой нелепицей, что он решил согласиться на приглашение и на месте во всем разобраться и, так и не выспавшись, отправился в больницу, где вновь навалились неотложные дела, и он едва не опоздал на званый вечер.
   Уже первые мгновения общения с девушками несколько его озадачили. Обычно сдержанно-равнодушная с ним Олечка сейчас сияла такой любезной, до приторности, улыбкой, что он невольно поискал глазами лимон - подкислить эту патоку. Кира же, напротив, пристально следила за каждым его действием с таким осуждающим видом, что тут же захотелось покаяться во всех смертных грехах и уйти в монастырь.
   После бессонной ночи и хлопотного дня беззаботное веселье давалось ему с некоторым трудом, а тут еще этот упрек в глазах девчонки. Он было разозлился, но потом решил не обращать внимания на сверлящие его зеленые глаза. Все же, когда Олечка утащила его на кухню за пирогом, он поинтересовался, почему Кира Сергеевна сердится на него.
   Беспечная улыбка сползла с лица Олечки. И он понял, что веселье - всего лишь маска и беззаботность даётся ей с трудом.
   -Вы простите меня, господин Пален, - она устало присела на кухонную табуретку. - Мы с Монастырским втянули вас в эту историю... Я не могу, к сожалению, всего вам объяснить. Но, поверьте, то, что мы делаем, - это ради Кирочки. И разве Андрей Афанасьевич вам ничего не сказал?
   В ответ он пробормотал, что Андрей ему намекнул на нечто странное. Олечка тут же рассердилась на приятеля: не мог толком все сделать - и принялась рассказывать, добавляя некоторые подробности.
   -Думаю, для вас не секрет, что некоторые люди относятся к актрисам с отвратительным цинизмом, - Олечка грустно опустила голову. - Однажды за кулисы пришел наш заведующий труппой. Пришел не один, а с каким-то пожилым солидным господином, по виду из купцов. Они отозвали Киру и о чем-то с ней долго говорили. Не буду вам пересказывать все подробности. Они отвратительны.
   Все свелось к тому, что этому господину стало скучно одному - дочери давно замужем - дом пустой, и он решил обзавестись "экономкой". Они это так назвали. Кирочка ему приглянулась. Знаете, есть господа, которые любят молоденьких девочек, - тут её сверкнувшие глаза уставились на Палена. - Они ей наговорили, что теперь у нее будут деньги на учебу в консерватории, много модных нарядов и украшений. Вы, конечно, знаете, что в таких случаях говорят мужчины таким как мы, - и вновь её глаза сердито сверкнули. - Вначале Кира не соглашалась, а потом ей напомнили, что в будущем сезоне в ее услугах не нуждаются, что её просто-напросто выставят из театра. Жить ей не на что, родных нет.
   И вот, представляете, теперь она раздумывает - принимать или нет это предложение. Уж как я ей говорила, объясняла, на что она идет - не хочет слушать. - Олечка с возмущением посмотрела на Штефана, совершенно ошарашенного ее рассказом. - Вот мы с господином Монастырским, на правах старых друзей, и затеяли эту интригу. Решили: пусть он за ней поухаживает, может, отвлечет от купчишки. А мы тем временем что-нибудь придумаем. Кира ещё совсем девочка, она доверчива, для её возраста лестно внимание мужчин. Конечно, ничего страшного в этом нет. Но этот купчишка прямо-таки, как клещ, вцепился в девчонку, он собьёт её с пути. Сначала сделает содержанкой, потом выбросит за ненадобностью, как надоевшую вещицу. Сколько таких девушек-хористочек уже пострадали. Что их ждёт? Развесёлая жизнь год-другой, а потом сопьётся и пойдёт на панель. Конечно, звучит это всё слишком по-театральному, но выхода нет. Мы с Андреем Афанасьевичем придумали план, конечно, несовершенный. Но на раздумья времени не было. Надо было срочно действовать.
   Штефан молча смотрел на девушку. Сейчас ничего не осталось от её бьющего через край веселья: на бледном лице лихорадочным блеском сияли чёрные глаза, нисколько не весело кривились яркие губы. Ему всегда казалось, что Олечка - само легкомыслие. Оказывается, вовсе нет.
   -Вам не кажется, что вы вмешиваетесь в чужую жизнь? Это же её жизнь, не ваша... А вы хотите распорядиться в ней, как в своей собственной. И почему вы решили, что правы?
   -А вы хотели, чтобы я спокойно смотрела, как невинная девушка катится по наклонной вниз?! - она горестно закусила губу. - Так вы нам поможете?
   -Право не знаю, чем могу в такой ситуации быть полезным...-нахмурился он.
   -Можете, очень даже можете, - Олечка смутилась.- Видите ли, Андрей Афанасьевич был так добр, что согласился сделать вид, будто влюблен в Кирочку. Ну, не влюблён, а увлечен... Много ли надо неискушенной девочке? Он её попытается отвлечь от глупого шага. А чтобы не крутиться между ними третьей лишней, мы придумали, будто я увлеклась вами (о, не беспокойтесь - это понарошку, для пользы дела), ваша роль - всего лишь изображать ответные ухаживания,- она горько вздохнула. - Разве эта игра не стоит Кириного спасения?!
   Скрепя сердце он согласился, хотя чувствовал, что в этой истории не всё правда. Весёлый вечер дался ему с трудом, но он привык держать обещания, потому тщательно изображал увлечённость Олечкой, понимая, как отвратительно переигрывает. А потом эта игра в предсказания (настолько модная, что даже уже поднадоела) - вот уж ничего забавного не получилось! Самое же непостижимое - это то, что они видели с Монастырским ЭТО! Невольно поверишь Кириным рассказам о видениях в зеркалах.
  
   Сегодня не заладилось с самого утра. Едва Кира вышла на кухню за кипятком, как ей устроила выговор по какому-то пустяку Елена Валентиновна. За что её ругают, Кира так и не поняла.
   Потом появилась раздраженная Олечка. Она только что прочла телеграмму, пришедшую рано утром на её имя, никому ничего не сказала, лишь поставила, почти швырнула на стол злополучную зеленую вазу с уже увядшими фиалками и выскочила из комнаты, хлопнув дверью.
   На службу Кира отправилась одна, Олечка сказалась больной. В гримёрной под зеркалом Кира обнаружила очередной букетик и плитку шоколада. Она зажала несчастные цветы в кулачке и понеслась в сторону гримёрок солистов. Полди оказался у себя и радостно встретил девушку. Он был красив той сумрачной красотой, которая дала право называть его "печальным Демоном": тёмные блестящие волосы, жгуче-чёрные глаза, неотразимая улыбка - полный набор для сокрушения чувствительных женских сердец.
   -Сударь, - Кира немного запыхалась, - это ваше очередное подношение?!
   -Вы такая милашечка, когда сердитесь, - он встал с кресла и пошёл в её сторону.
   -Сударь, я прошу избавить меня от вашего внимания, - он надвигался, и Кира стала пятиться к двери.
   -Ну-ну, не стоит сердиться из-за коробки конфет и парочки букетов, - он ловко обогнул её, одной рукой схватил Киру за локоть и потянул к себе, другой щёлкнул задвижкой на двери. - Ах, какая сердитая кошечка! Ну, иди ко мне, я знаю, как приласкать строптивого котёнка.
   Сказать, что в Кире всё возмутилось, - ничего не сказать. Она извернулась в его руках и - откуда силы взялись! - упёрлась ему в грудь обеими руками и так пихнула, что Полди с высоты своего немалого роста рухнул на стоящую у стены банкетку. Пока он барахтался, пытаясь встать, Кира отодвинула задвижку и выскочила в коридор, налетев с размаху на инспектора хора. Тот едва удержался на ногах и в гневе заревел ей вслед:
   -Вы что себе позволяете, Стоцкая! Ну-ка, вернитесь немедленно! - но её уже и след простыл.
  
   После долгой репетиции, прошедшей вдвойне мучительно из-за постоянных упреков хормейстера, Киру вызвали к инспектору хора на второй этаж. Обычно такие вызовы ничем хорошим не кончались. А сегодня она своим необдуманным поведением дала повод сделать ей внушение. Ступая по красной ковровой дорожке длинного коридора, она почувствовала, что произойдёт нечто неприятное.
   Предчувствия оправдались. Ничуть не церемонясь, этот господин, страдающий от жары в своем темном пиджаке, заявил:
   -Вы, барышня, создали всем нам ненужные хлопоты, обманом поступив на службу. Вы, дорогая моя, подделали государственные бумаги. Да, да, паспорт - это государственный документ. И хорошо, что это стало известно именно сейчас. Кто вас знает, что бы вы еще натворили?!..
   -Но, сударь, у меня было безвыходное положение!- растерялась Кира.
   -Мне не интересны ваши оправдания! И по правде сказать, не так уж рьяно вы выполняли свои обязанности: каждая неделя со штрафом. Так что, милая, хорошо, что все это раскрылось сейчас,- повторил он. - Поведение ваше не соответствует столь невинному облику. Да-да, не делайте вид, будто ничего не понимаете. Если б сам не видел, как вы по мужским гримёрным шастаете, ни за что бы не поверил. Правду говорят: в тихом омуте... -он уже повернулся уйти, но остановился и бросил через плечо:
   -На расчет не надейтесь, получите у секретаря свои столь оригинальные бумаги и убирайтесь.
   Это была катастрофа. Без работы, а главное - без денег! И за квартиру не заплачено!
   Не помня как, она вышла из театра и понуро побрела по улице в сторону бульвара. Опустилась на скамейку и тупо уставилась на синеющее внизу море. Еще день назад майское солнце привело бы ее в неописуемый восторг. А теперь даже аромат акации казался удушливым.
   -Ах, как мы грустим! Ах, какие печальные глазки! Дорогуша, может, я могу помочь, - какой-то потрепанный волокита в узеньком сюртучке, надушенный и с напомаженными волосами, нагло улыбаясь, пристроился рядом. Она вскочила и быстро пошла, почти побежала прочь, а вслед ей неслись бесстыдные предложения.
   Вся в слезах, растерянная до смерти - жизнь кончилась! - она прибежала домой. Сгорбившись, присела, глядя перед собой невидящими глазами.
   Что теперь? Возвращаться к мачехе и ждать, когда та начнет пристраивать ее очередному старичку? Смириться? Что бы сказал отец? "Шляхтич, - он всегда говорил это в мужском роде, видимо, забывая, что Кира - девочка, - шляхтич всегда помнит о чести фамилии. Шляхтич никогда не теряет присутствия духа". Фамильная честь... Да, Бог с ней! Взглянула на фото своего выдуманного приятеля. Не улыбается! Задумчиво смотрит в пространство.
   -И вы не хотите мне помочь, - с горечью прошептала Кира. - Ну и ладно! Истинный шляхтич...
   Но слёзы лились и лились. Так она сидела ещё около часа, потом внезапно разозлилась. Что толку сидеть и жалеть себя? Хватит, уже наплакалась! Кто может помочь? Друзья? А есть ли у неё друзья? Можно ли считать друзьями вчерашних гостей? Сомнительно. Получается, что, кроме Олечки, у неё нет друзей. Может, она что-то присоветует?
   Ещё есть мамина сестра, её петербургская тётка Полина Ивановна. Да, это, пожалуй, вариант. Надо срочно написать ей письмо и сегодня же отнести на почту. Неужели даже теперь, в таких сложных для Киры обстоятельствах, единственная родственница не поможет? Конечно, поможет. Кира упрямо тряхнула головой: образуется!
   Итак, что сейчас самое главное? Раздобыть денег. Потому что надо платить за квартиру и потому что каждый день есть хочется. Не сидеть надо и нюниться, а действовать. "Шляхтич не теряет присутствия духа!" Не теряет...
   Заложить что-нибудь или продать?
   Кира открыла скрипучие створки шкафа. Вот её ни разу не надёванное новое платье. Каким трудом оно далось ей! Опять чуть не заплакала. Так, шмыгая носом и вытирая слезы, вынимала нехитрые свои вещички, рассматривала и складывала в кучку на кровати. Хорошо, что теперь уже почти лето - теплая одежда не нужна. Только кто позарится на старенькое пальто на рыбьем меху? С бельем дело обстояло еще хуже: все такое штопаное и латаное! Но, может, все же татарин-старьевщик возьмет? Хоть за копейки?
   Постучав, вошла Олечка. Она уже знала о Кириной беде. Сочувственно повздыхала.
   -Не вешай нос! Что-нибудь придумаем, - села рядом на кровать. - Надо же было случиться всему этому именно сегодня! И меня там не было!
   -Всё из-за паспортной книжки. И ещё из-за Полди, - шмыгнула носом Кира.
   -Как так? Почему из-за Полди?! - поразилась Олечка.
   -Так ты же ничего не знаешь. Дурацкая история, - и она рассказала подруге о коварстве певца-серцееда. Та только ахала, слушая Киру.
   -Вот мерзавец! - фыркнула Олечка, дослушав до конца. - Но ты-то, ты-то тоже хороша! Как можно было туда соваться?! Ах, какая всё-таки жалость, что меня там не было!
   -А где ты была?
   -Да так, бегала по разным неотложным делам, - туманно объяснила Олечка. - Думаешь продать это? - кивнула она в сторону кучки одежды. - Много не дадут.
   Кира молчала, а что тут говорить?
   -Я, конечно, могу одолжить тебе совсем немного, ты же знаешь, у меня за эту неделю были кое-какие расходы, и я сама заняла у хозяйки под жалование, - она небрежно провела пальчиком по стопке белья. Потом предложила:
   -Я дам тебе немного под залог. А будут средства - возьмешь обратно.
   -О чем ты? - оживилась Кира.
   -Твое новое платье... Жаль его отдавать в чужие руки, да и не дадут много. Пусть у меня полежит. Согласна? - она ласково обняла подругу. - Мне так жаль, что эта проделка с паспортом раскрылась...
   -Ума не приложу, с чего это они решили проверять мои документы.
   - Итак, решено, я беру это платье и что там к нему положено...- с этими словами она аккуратно сложила платье и отправилась к себе. А Кира, вздохнув, стала увязывать оставшееся в узел.
   Поход в лавку старьевщика, как и ожидалось, не принес ощутимого дохода. Старик-татарин в тюбетейке очень быстро перещупал Кирины тряпочки, оценивающе взглянул на девушку и бросил на поцарапанный прилавок мятую бумажку, потом подумал и добавил медь: копейку, две копейки и три копейки.
   -Это очень мало!- девушка недоверчиво смотрела на ничтожную сумму, будто ожидая, что вот сейчас там, волшебным образом, появится на месте жалкой трёхрублёвки роскошная сторублевая купюра. Но татарин лишь хмыкнул и, молча, стал совать Кирины вещи ей обратно. Смирившись, она сгребла в сумочку и мелочь, и бумажку.
   Теперь у нее есть три рубля и еще то, что даст Олечка за платье. Из них она должна заплатить Елене Валентиновне. Значит, на день у нее выйдет... А неважно, сколько выйдет. Главное, продержаться. Работа - вот что важно! Срочно найти работу, просто немедленно!
  
   В то время, как Кира отдавала за бесценок нехитрое имущество старьевщику, Олечка сидела в общей гостиной студенческой квартиры своего приятеля.
   - Андрей, а ведь вы выиграли пари, - слегка улыбнулась она.- Ваш приятель, Пален, он не поддался моим чарам.
   -Я же говорил! - засмеялся Монастырский. - Это упрямый немец! Его не так-то просто сбить с толку.
   -Да, это просто возмутительно: ему оказываешь внимание, улыбаешься, флиртуешь, а он на тебя настороженно смотрит, как на кролика, с которым проводят опыт, - пошутила Олечка. - Но оставим это. Возможно, мне придётся срочно уехать. Да-да, это всё та же старая история, - она вздохнула, - так вот: хочу попросить вас присмотреть за Кирой. Девочка остаётся одна, а положение у неё сейчас не ахти какое. Присмотрите?
   -Постараюсь, - но для себя решил, что нянька он плохая, к тому же идут последние выпускные испытания, и ему некогда. Но можно попросить Палена - он любит возиться со всякими обиженными. Олечка уезжает всего на несколько дней - что может случиться с её подругой за это время?
   -Кстати, где наш праведник?
   -Это ты о Палене? - хмыкнул Андрей. - На службе, в больнице. Вот-вот придёт.
   И действительно вскоре стукнула входная дверь и в гостиную вошёл Пален.
   -Добрый день, мадемуазель, - он как всегда был чуть ироничен, но эта ирония не обижала, она наоборот заставляла улыбнуться в ответ. Но на лице Олечки улыбка не появилась.
   Прищурившись, она рассматривала его: усталое лицо, гладко выбрит по американской моде, немного длинноватые, так ей показалось, каштановые волосы с чуть выгоревшими на солнце прядями, смеющиеся светло-карие глаза, безукоризненно белая тонкая рубашка, прекрасно сидящий костюм. Хорош!
   -И как, подходит?- небрежно осведомился он - ему надоело это бесцеремонное разглядывание.
   Олечка вспыхнула:
   -Не очень-то вы любезны, господин Пален. И не идёт вам улыбка циника, - хотела, чтобы ее тон прозвучал небрежно, но не получилось. - Не думала, что вы так встретите смиренную просительницу...
   Она обиженно отвернулась, ожидая реакции. Он лишь вопросительно выгнул бровь.
   -Я пришла просить совета... Андрей Афанасьевич много рассказывал о вас, говорил, что вы хороший доктор. Правда, Андрей Афанасьевич? - повернулась она к студенту.
   Тот кивнул в ответ.
   -Просто не знаю, что теперь будет с бедной девочкой...- она следила за их лицами:
   - В нашем доме живет семья господина Петренко. Это мелкий чиновник-несчастный человек, всегда на службе. Его жена страдает чахоткой. Они милые люди. Мы иногда помогаем им. Так, запросто, по-соседски. Бывало, пошлют они кухарку, она же сморит у них за девочкой, за чем-нибудь в лавку, та потащит за собой ребенка. Разве это дело - таскать малышку куда попало? Мы с Кирочкой часто отдыхаем во дворе на скамеечке, почему бы и не присмотреть за малышкой...
   Олечка встала и в волнении прошлась по комнате.
   -Несколько дней назад у госпожи Петренко случилось головокружение, кухарку послали в аптеку, а девочку оставили с Кирой во дворе. Все было просто замечательно: ребенок играл с корабликом у фонтана, наша Кирочка смешила ее, показывая, как делать бурю на море. Вот тут-то все и произошло. Нужно же было именно в это время появиться господину Драголи (тому самому Кирочкиному купчишке). Он прикатил в шикарном экипаже, вырядился в невообразимый наряд, седые волосы напомадил, а усы, представьте себе, выкрасил в радикально черный цвет!
   -Вы сами всё видели? - поинтересовался Андрей. Олечка лишь передернула плечиком: мол, не мешай.
   -Мне потом уже рассказала наша горничная Катюша,- бросила она Андрею. - Так вот: Кира лишь на секунду оставила девочку... Честное благородное, всего на секунду! Ничего страшного в этом нет. Но эти дети, они такие непоседы! Вот только что девочка играла с корабликом, а он возьми да пойди на дно в "страшном кораблекрушении". Малышка решила достать игрушку, свесилась через парапет и бухнулась в фонтан.
   -Неужели утонула?! - в один голос вскрикнули молодые люди.
   -Ах, нет! Бог миловал. Но пока Кирочка поняла, откуда кричит ее подопечная, пока достала девочку из воды, несчастный ребенок весь зашелся от крика. Да и вода в фонтане холодная. Конечно, малышку успокоили, тут как раз вернулась из аптеки кухарка. Она забрала девочку. А сегодня я узнала, что ребенок ужасно болен: температура высокая, бредит. Но это еще не все. Правильно говорят: пришла беда - открывай ворота. Ее отца, господина Петренко, уволили. Теперь там, в квартире, чахоточная мать, которая уже и с постели-то не встает, в бреду лежит ребенок, и совершенно нет денег. Доктор уже не хочет к ним идти - они и за прошлые визиты не заплатили!
   Она горестно взглянула на слушателей:
   -Сердце разрывается!.. Неужели мы ничем не можем помочь этим несчастным?.. Вы же доктора. Помогите бедному ребенку! - она просительно смотрела на молодых людей.
   Штефану стало стыдно за свою развязность. Он смущённо посмотрел на Олечку:
   -Конечно, конечно, я тотчас же пойду к этим людям...- его охватил гнев на Киру: как можно быть столь легкомысленной?
   -Но у них нечем расплатиться за визит...- на что Штефан отмахнулся и отправился за своим докторским саквояжем.
   -Что ж, одного доктора, думаю, хватит. Я, с вашего позволения, господа, останусь дома: буду готовиться к испытаниям, - решил Монастырский.
   Через несколько минут Олечка в сопровождении Штефана вышла из дома и они направились в сторону Екатерининской.
  
   Кира издали увидела приближающуюся пару. Олечка о чём-то болтала, опираясь на руку Штефана, а тот, улыбаясь, слушал.
   Ах, как не хотелось сейчас Кире встречаться ни с благополучной Олечкой, ни тем более с этим лицемерным человеком! Она заметалась, ища подъезд или подворотню, куда можно было бы спрятаться. И, не найдя, стала за толстый ствол каштана, наблюдая оттуда, как парочка, не спеша, заходит в их подъезд. Выждав несколько минут, Кира быстрым шагом направилась домой.
   На следующий день Олечка с сожалением сообщила, что не сможет сейчас дать за платье больше трёх рублей.
   -Ты уж прости, Кира, мне сейчас срочно понадобились деньги, каждая копейка дорога. Я должна уехать на короткое время... Не спрашивай, пожалуйста! Всё равно не скажу. Вот вернусь и расскажу, а сейчас не спрашивай. Ты не бойся, я буду дней через пять-шесть. И мы вместе что-нибудь придумаем. Постарайся продержаться! Сейчас у тебя есть немного денег. Конечно, этого мало, но ты за квартиру пока не отдавай. Я договорюсь с Еленой Валентиновной, думаю, она не откажет. Пока поищи работу, приличную, конечно! А Андрей Афанасьевич присмотрит за тобой.
   -Вот ещё! - возмутилась Кира. - Нашла няньку!
   -И не упрямься! Я уже с ним поговорила...
   - А сегодня Пален ночевал у тебя? - зачем-то спросила Кира.
   -Ну да, как обычно, - рассеянно подтвердила Олечка. - Он такой...- и закатила глаза, всем своим видом показывая какой. Киру передернуло:
   -Не надо подробностей!
   Олечка лишь кивнула и вышла. Утром она уехала.
  
   Вскоре выяснилось, что судьба продолжает с нею шутить. Видимо, в жизни Киры настала настоящая полоса неудач, потому что, обычно такая терпеливая и щедрая, квартирная хозяйка наотрез отказалась ждать. Поглядев в отчаянии на Елену Валентиновну, Кира выложила все, что у нее имелось в наличии.
   Она наивно полагала, что быстро сможет определиться на какое-либо место. Для начала решила обойти несколько модных магазинов и справиться там. На углу Дерибасовской и Ришельевской, за роскошными зеркальными стеклами витрины со всевозможными манто, бойко крутились вокруг покупателей приказчики.
   Она было сунулась в это царство меха, но, едва услышав ее робкую просьбу о работе, щеголеватый приказчик сразу замахал руками и просто вытолкал ее из магазина.
   Тогда она решила попытать счастье на отдаленных от центра улочках. Здесь уже не было зеркальных витрин. Булыжные мостовые с неубранными следами прошедших лошадей, еще молодая, но уже покрытая желтоватой пылью листва. Над входом в одну лавочку висела смешная надпись: "Удивительно все дешево!". Дня два назад она бы посмеялась, потому что в лавке продавали всякую дрянь и всего за полтинник. Но сейчас, уставшая и голодная, она лишь с тоской посмотрела на пыльное стекло витрины, толкнула тяжелую дверь и под разбитое дребезжанье колокольчика вошла в полутемное помещение.
   Ей вызвался помочь уже немолодой приказчик, кивнув в глубину лавки: мол, иди туда. Она прошла за занавеску, там оказались мешки, сваленные в кучу. Мышиный запах и грязь заставили поморщиться. Появился приказчик и, осклабившись, сказал, что поможет ей. Тут он притиснул ее к стене и, обдавая запахом дешевой помады для волос, попытался показать, каким образом он это сделает. Дрожа от испуга, Кира что есть мочи стукнула негодяя по мерзкой роже и, еле вырвавшись из цепких рук, бросилась вон из магазина.
   Следующие два дня она обходила квартиры, пытаясь наняться в прислуги.
   Везде одни и те же слова " в услугах не нуждаемся" звучали скучно и безнадежно.
   Голодная, усталая, она добредала до дома и, буквально, сваливалась на постель, не раздеваясь. Как-то проходя мимо кухни, она услыхала, как судачат между собой кухарка и горничная. Конечно, обсуждали квартирные дела. Кухарка Галина удивлялась, что барышня Кира теперь даже кипяток для чая не берет. На это Кира лишь грустно усмехнулась: какой кипяток?! Глоток холодной воды да кусочек черствого-пречерствого калача - вся еда за день.
   Сегодня Кира встала затемно - хотела пойти на Пересыпь и там поспрашивать. Пересыпь - это так далеко, дойти бы! Она брызнула на лицо водой, оделась, но накатила неподъёмная, прямо-таки свинцовая усталость и невыносимо захотелось спать. Еле-еле дотащилась до постели, свернулась в комочек под тонким одеялом. Решила, что капельку полежит и пойдет. В голову лезли недобрые мысли и злые вопросы. Что же она такого натворила, за что судьба ее преследует?
   Заснуть бы! В открытое окно вливался утренний воздух, колыхалась кисейная занавеска. Кира задумчиво следила за её полётом. Косой лучик отраженного оконным стеклом света передвигался по паркету. Из света выткалась тонкая фигура женщины в роскошном платье. Она приблизилась, грустно глядя на оцепеневшую девушку, села рядом на стул. Та уже собралась закричать, но дама покачала изящно убранной головой и приложила палец к губам. Кира потеряла сознание.
   Очнулась она, когда день был в самом разгаре. Ничего себе сон приснился! Или не сон? Кому рассказать - не поверят. Ни до чего не додумавшись, Кира стала собираться.
   Погода не заладилась: с утра шел мелкий, но частый дождь, на лужах появлялись и лопались пузыри. Пасмурно, холодно, а она в тоненькой блузочке и уже вся промокла. И тогда, разозлившись на все: на холодный нудный дождь, на сжавшийся в кулачок желудок, не желающий мириться с отсутствием пищи, но больше всего разозлившись на себя, - Кира решила с полпути вернуться домой. Дворник Ефим только покачал бритой головой, видя ее плачевное состояние. Кира не сомневалась, что это кухарка Галина уже донесла о её плачевных делах. Дворник порылся в кармане серых штанов и вынул маленький сверток в белой тряпочке.
   -Возьмите, барышня. Попейте чайку! - и сунул сверток ей в руки. Тут Киру совсем развезло: дожила - милостыньку подают! Сами собой потекли слезы, она было хотела отказаться от подаяния, но Ефим, строго глянув, прикрикнул:
   -Нешто это порядок, пустой кипяток гонять?! Эх, барышня!
   Ничего не видя из-за обильно льющихся слез, потащилась к себе на четвертый этаж. На площадке третьего этажа столкнулась с каким-то мужчиной. Хотела извиниться и проскочить мимо, подняла голову и встретила мрачный взгляд янтарных глаз. Пален! Как всегда великолепен и уверен в себе.
   Кивнув в ответ на приветствие, двинулась наверх, но твердая рука удержала её на месте. Он пристально рассматривал её: жалкая, мокрая, бледная, исхудавшая до прозрачности, на зареванном лице полные безнадёжности глаза. Что-то это не похоже на успешный роман с богатым купцом. Да и был ли роман?
   -Откуда это вы такая? С месье Драголи поссорились?- не удержался он от колкости.
   Она лишь пожала плечами:
   - О чем вы? Не понимаю, - Кира опустила голову.
   -Будто бы, не понимаете!- недобро усмехнулся он.
   -Кто дал вам право говорить со мной подобным тоном? - и одарила его яростным взглядом, мечтая, чтобы он внезапно исчез, провалился куда-нибудь, а не стоял тут, разглядывая ее и удерживая за рукав.
   -Мне нет никакого дела до ваших намеков! - в ней взыграл "гордый шляхтич". - Как смеете вы так нагло себя вести?! Что вам нужно? Ивы хотите показать мне лёгкий способ заработать деньги, да?! В какой темный угол потащите? В тот или в этот?! Все вы одинаковы...Ничем не лучше гнусных мужиков в лавках... Отстаньте от меня! Вам что, мало Олечкиных любезностей?!
   Рванула рукав так, что затрещала ткань. Уничижающе взглянув на него, процедила сквозь зубы:
   -Никогда, слышите, никогда не смейте дотрагиваться до меня! - и понеслась на свой этаж.
   -Да подождите вы! - крикнул ей вслед Штефан. Но наверху уже хлопнула дверь.
   Кира влетела в комнату вне себя от злости. Подумать только, мало того, что ходит к Олечке, так еще к другим пристает! Она нервно мерила шагами комнату.
   Посмотрелась в зеркало: волосы растрепались, глаза горят, щеки покраснели - прямо фурия какая-то. И правильно, что накричала на этого господинчика, так ему и надо - нечего тут руки распускать.
   Тряхнула головой, с сухим стуком на пол посыпались шпильки. Водила щеткой по волосам и потихоньку успокаивалась. Может, зря она так с Паленом? Вроде бы смотрел сочувственно. Вот только его жалости ей не хватает! А впрочем, Бог с ним!
   На глаза попалось Ефимово подаяние - в голодном желудке уже не просто заурчало, а прямо взвыло. В свертке оказался ржаной хлеб и кусочек сахара. "Не стану плакать", - решила Кира и побрела на кухню за кипятком. Потом растягивала удовольствие: прихлебывала кипяток, заедала его хлебом и по крошечке слизывала сахар.
   Постучав, вошла Елена Валентиновна. Она уже сменила гнев на милость, и ей стало жаль несчастную девчонку.
   -Знаешь, тебе надо выходить на люди, - решила она.
   -Какие люди?! - Кира махнула рукой. - Думать об этом не могу...
   -Нет, правда, - Елена Валентиновна устроилась на стуле. - Конечно, работу найти трудно ...
   На что Кира лишь насмешливо хмыкнула.
   -Нет, ты постой, не спеши...Я же хочу тебе помочь. Вижу, ты уже дошла до крайности. Есть одно место, где нужна девушка, умеющая петь. Только... - она замялась, - это не совсем обычное место. Лучше если ты сама посмотришь. Сходи туда сегодня же. Это заведение мадам Десмонд на Портовом спуске.
   -Заведение? - оживилась Кира. - Там есть работа?
   -Есть, есть. Конечно, тебе не следует сразу соглашаться, присмотрись сначала. Это, возможно, покажется ужасным, но жить-то на что-то надо! Насколько я знаю, там надо петь куплеты, романсы и еще разные песенки.... Знаешь, такие, - она понизила голос и, округлив глаза, прошептала:
   -Такие, ну...веселенькие...понимаешь?..
   -Нет...- замотала головой Кира. Елена Валентиновна тяжело встала и вдруг крутанулась на каблуках и, подхватив подол юбки, покачивая бедрами, уморительно прошлась по комнате:
   -Жена у меня красавица -
   Но я хочу пустить ее в моду,
   Чтоб, значит, кому угодно...-пропела она дурным голосом. -Теперь поняла?
   -Так это, что "пансион для девиц без древних языков"? - пугаясь, спросила Кира. И, видя, как в смущении та опустила голову, вздохнула:
   -А впрочем, мне уже все равно...- и с надеждой добавила, - они же меня только петь попросят, да?
  
  
   Глава 10
  
   Несмотря на то, что уже давно перевалило за полдень, на Портовом спуске почти никого не было. Обычно публика появлялась здесь много позже. Все так же моросил дождь. Пустынная улица с одиноко торчащими фонарями к веселью не располагала. Несколько хилых акаций, каштан с ржавыми листьями да чинара-"бесстыдница" с голым стволом- да, не весело. И откуда ему взяться, веселью-то?
   Потрепанная накидка в коричневую с белым клетку - Елена Валентиновна расщедрилась - чуть-чуть прикрывала от мелких холодных капель, так и норовивших заползти за шиворот, но Кира твердо решила, что полоса неудач закончилась этим утром.
   Почему именно сегодня? А сколько же может это продолжаться, в конце концов?! "Хватит,- сказала она себе,- с этого момента все пойдет по-другому!"
   Интересно, что бы сказал папа, если б узнал, что она задумала? Наверное, топал бы ногами и кричал, что такой дуры еще свет не видывал, что она теперь попадет в настоящую клоаку (это было одно из любимых папиных выражений: "не станешь учить уроки - попадешь в клоаку" или "ты должна делать утреннюю гимнастику - иначе попадешь в клоаку").
   "Нет, папочка, я не дура! Ты же сам говорил, что в трудных условиях первыми погибают глупые и брезгливые. Теперь пришло время узнать, какая я: глупая или брезгливая ... Посмотрим ..." - усмехнулась она.
   Среди облезлых фасадов нужный ей дом отличался свежей побелкой и ядовито-зелеными ставнями, сейчас закрытыми. Вывеска гласила, что это клуб "для приличных господ с музыкой и вкусным ужином".
   Кира постояла у двери с травленым рисунком на стёклах, глубоко вздохнула, тронула медную ручку в виде птичьей лапы. Зазвенел рассыпчатым звоном колокольчик. Никто не отозвался. Она толкнула тяжелую дверь и вошла в прихожую. Никого.
   Темно-зеленые в полоску обои, гнутые венские стулья и кожаный диван - пока не страшно. Она храбро двинулась вперед к портьере, перетянутой зеленым шнуром с кистями. Там, за портьерой, оказалась гостиная с большим роялем в углу. Множество кресел, обитых синей тканью в полоску, такие же шторы, бра с матовыми шарами, крохотные, до смешного, столики. Прямо-таки роскошная гостиная! Вот только все это портили увядшие цветы в вазах, бокалы с недопитым шампанским, крепкий запах духов и въедливого сигарного дыма.
   -Ты кто такая? - раздался хриплый голос. Кира вздрогнула, обернулась: на нее смотрела, женщина в роскошном шелковом халате с драконами.- Ну, так кто ты?
   -Простите, сударыня, но не могли бы вы позвать мадам Десмонд?
   -Это я. Быстро говори, что тебе нужно и убирайся - мне пора одеваться, - скривила она небрежно накрашенные губы.
   -Я...мне сказали, что вам нужна девушка для вечерних выступлений...- Кира с надеждой глянула в лицо мадам.
   Женщина молча рассматривала её, наконец, кивком указала на рояль:
   -Покажи, - и устало опустилась в кресло, небрежно облокотясь на заваленный посудой столик.
   Вначале Кира хотела спеть что-нибудь из оперного репертуара, но, оценив обстановку, передумала. Она подошла к роялю, подняла крышку, пробежала пальцами по клавиатуре и затянула какие-то куплеты. Женщина поморщилась и оборвала ее:
   -Нет. Не подходит, -она встала, собираясь уйти. Кира попыталась остановить даму:
   -Пожалуйста, прошу вас! Не уходите! Мне так нужна работа!
   Женщина остановилась и еще раз окинула её взглядом, потом взяла за руку, заставила повернуться и покачала головой:
   -То, что ты сейчас пела - ерунда. Это уже надоело. Нужно другое.... с перчиком! А впрочем,- задумавшись, она еще раз оглядела Киру,- бледная, юная, непорочная....Хм, есть идея.
   Она решительно направилась в соседний салон и уже на выходе бросила:
   -Двадцать копеек за выход. Костюм наш.
   Кира быстро подсчитала - не хватит:
   -Сударыня, этого мало!
   -Мало?! Да кто ты такая?! Еще не знаю, понравится ли господам твой номер,- возмутилась мадам. - Мало! - она глянула в зеркало и, снимая папильотки, проворчала:
   -Молода еще условия ставить!- и усмехнулась, - хочешь заработать - иди в номера: господа любят молоденьких...
   - Номера?! Но это же... Нет! О, пожалуйста, что хотите, только не номера! - Кира в смятении сжала руки. - Любую другую работу...
   -Да ты совсем дурочка! Ты хоть понимаешь, куда забрела? - уже в раздражении проговорила мадам. - Нет у меня другой работы. Хотя, - она прищурилась,- мести и мыть полы, перестилать белье - это ты, конечно, сможешь...
   -Я смогу, смогу,- закивала головой Кира.
   -Так, решено. Можешь начинать. До семи часов все должно быть убрано. Номер твой пойдет в десять. А сейчас возьми у кухарки тряпки, веник и прибери тут. Потом девочки подберут тебе платье, а я придумаю, что тебе спеть...
   Следующие три часа Кира добросовестно чистила, мыла, скребла, вытирала, выбивала пыль - приводила гостиную в порядок. Начали спускаться девушки: взлохмаченные, опухшие со сна. Они, зевая и лениво потягиваясь, шли на кухню или в общую столовую, равнодушно скользя взглядом по Кире, ползающей на коленях с жесткой вощанкой в руках.
  
   С матерью девочки стало совсем худо, и Штефан сопроводил ее в больницу. На отца тоже было мало надежды: потеря места так на него повлияла, что он впал в глубочайшую депрессию. Надо было бы и девочку отправить в больницу, но тогда несчастный господин Петренко остался бы в пустом доме в совершенном одиночестве. В его подавленном душевном состоянии можно было ждать любых глупостей, и Штефан решил оставить ребенка с отцом - возможно, заботы о дочери отвлекут несчастного от черных мыслей. Все свободное время Штефан проводил у постели девочки, с волнением ожидая кризиса.
   Он безумно вымотался за эти дни и ночи, а тут ещё проклятая простуда -протянуло сквозняком в больнице. В тяжёлой от усталости голове засело лишь одно: отлежаться, отоспаться. Но окаянная совесть не давала блаженного покоя. Перед красными от бессонницы глазами маячило зареванное Кирино лицо. Монастырский просил присмотреть за девушкой. А что за ней присматривать? Уже не ребёнок. Сама должна иметь соображение. Но тем не менее он несколько раз заходил в квартиру Елены Валентиновны, спрашивал обеих девушек и всякий раз получал ответ, что ни той, ни другой нет дома.
   Встретив же Киру сегодня, он, честно говоря, растерялся. Девочка была измучена, напугана, не похожа сама на себя. До сегодняшней встречи с Кирой в памяти Штефана поселилось хрупкое существо с задумчивыми глазами, которое нуждалось в понимании, поддержке. Это славное создание хотелось по-рыцарски защищать и оберегать. Но нынешняя встреча перечеркнула старые представления. Новый образ его насторожил и растревожил. Ясно, что произошло что-то плохое. Неплохо бы во всём разобраться. Возможно, помощь всё-таки нужна? А он, вместо того, чтобы... Глупо вышло! Как нехорошо она глянула на него! С чего бы это?! Ясно одно: всё можно исправить. И он обязательно этим займётся. Вот только чуть отлежится. К счастью, у больного ребёнка господина Петренко наконец-то наступил кризис и теперь не надо просиживать возле девочки ночи напролет. Теперь можно заняться своими делами.
   Дома его ждало письмо от отца. Как всегда отец подробно писал о своих научных изысканиях, о делах в больнице. Как бы между прочим упомянул, что получил ответ на свое письмо от профессора Ламберга - лечащего врача Штефана, - в котором профессор уверяет дорогого коллегу, что болезнь его сына протекает без ухудшений, и так будет продолжаться до тех пор, пока Штефан будет придерживаться необходимого режима, то есть его нервная система должна оставаться в постоянном равновесии и т.д. и т.п.(Штефан грустно усмехнулся: после того, как он вернулся в Одессу, поддавшись непонятному порыву, в его нервной системе не только равновесия не было - у него каждый день приносил столько сюрпризов и волнений, что хватило бы, наверное, на десять человек).
   Еще отец писал, что ему одиноко и он хотел бы поскорее увидеть сына. Потом письмо прервалось, и было продолжено уже через три дня. Оказывается, приехала мать, решившая навестить мужа. А приехала она не одна, а со своей крестницей - очаровательным существом, голубоглазым и белокурым, настоящей сказочной Гретхен, но с несказочной рассудительностью.
   "Судя по всему, у твоей мамы есть планы насчет будущего этой девушки и, догадайся сам, чьего еще. Мама рассчитывала на твое пребывание на мызе и расстроилась, не встретив тебя. Она присоединяется к моей просьбе о скорейшем твоём возвращении".После слов прощания была приписка: "Дорогой, умоляю, приезжай скорее! Трудно поверить, что такие хрупкие создания могут быть столь напористыми и энергичными!"
   Ясно, насколько трудно сейчас приходится отцу. Последние строки письма написаны чуть изменившимся почерком, видимо, отец так разволновался, что перо не слушалось его. Надо ехать! Но как можно всё здесь бросить? Во-первых, в больнице нет второго доктора, чтобы сыскать его нужно время. Во-вторых, Кира. Беспокойство за неё никак не оставляло. Видно же, что запуталась девчонка. Он обо всём подробнейшим образом напишет отцу, и тот, конечно, его поймёт.
   Удушье нагрянуло внезапно, чего давно уже с ним не бывало: просто в груди не осталось воздуха, а вздохнуть никак не удавалось. Задыхаясь, он рванул воротник рубашки, шагнул к открытому окну, где так приветливо раскачивались акации, и рухнул на пол, теряя сознание.
   На шум прибежал Монастырский. Увидав Штефана, хрипящего на полу, он было бросился к нему, но потом метнулся к ночному столику - там была всегда готовая к употреблению укладка со шприцем. Набрав лекарство, он, оголив руку друга, быстро сделал инъекцию адреналина. Потом подложил ему под голову подушку и принялся растирать руки и грудь. Постепенно лицо Штефана из синюшно-бледного стало принимать нормальную окраску, хриплое дыхание из прерывистого стало более спокойным. Он открыл затуманенные глаза.
   -Ну, друг мой, - вздохнув с облегчением, проговорил Андрей,- хорошо, что я только что вернулся - еще несколько минут, и это вряд ли помогло бы...
   -Черт побери, как это некстати...
   -Это уж точно - свалился некстати,- мрачно пошутил Андрей. - Давай, помогу перебраться в постель.
   Он подхватил Штефана под руки и, натужившись, перекинул на кровать.
   -Сообщить твоему профессору о приступе?- Андрей вытянул из-под тяжелого тела покрывало, чтобы укрыть больного. Он знал, что того сейчас начнет трясти от озноба.- Давай, я схожу в клинику и попрошу его зайти к тебе...Ты, кажется, еще и простуду подхватил - жар у тебя...
   -Нет, не стоит. Отлежусь,- и пояснил, - он может отцу написать, а тому сейчас и без меня невесело...
   К приступу астмы добавилась сильнейшая простуда. Бедного Штефана трясло в ознобе, он пылал в жару. Боль раздирала голову, даже кожа стала такой чувствительной, что прикосновение одеяла вызывало болезненные ощущения. Сухой кашель сотрясал тело, и перед глазами всё вращалось и плыло. В бреду он порывался куда-то бежать, требовал подать одежду. Монастырский ухаживал за ним, давал лекарство, удерживал, когда Штефан пытался встать.
   На четвёртый день ему полегчало, он даже попил бульона. Андрей хотел покормить его с ложечки, как младенца, но Штефан сам взял чашку, которую из-за слабости пришлось удерживать двумя руками. Потом он заснул и проспал почти сутки. Проснулся почти здоровым, если б не ужасный кашель и чудовищная слабость, от которой в голове всё мутилось.
   На шестой день он попросил Андрея проведать больную дочь господина Петренко и заодно зайти к Кире, узнать как её дела. Монастырский честно выполнил просьбу больного. Господина Петренко он встретил во дворе дома, где тот сидел на лавочке, а его девочка играла возле злополучного фонтана. Ребёнок, к счастью, выздоровел. А вот Киры дома не оказалось. Андрей Афанасьевич выпил чашку чая с Еленой Валентиновной, и та кое-что рассказала.
   -Знаешь, Пален, я отчего-то чувствую себя виноватым из-за мадемуазель Стоцкой. Всё-таки нужно было ей как-то помочь... Может, советом, а может, всего лишь деньгами. Но не допускать такого! Ведь до чего дошла бедняжка! Представляешь, вначале бегала по всем лавкам - думала найти работу...
   -Подожди, почему она искала работу? А театр?-не понял Штефан, голова ещё плохо соображала из-за кучи лекарств, принятых во время болезни.
   -Я же тебе рассказывал: её выставили из театра. Выгнали без выходного пособия! А господин Драголи и не вспомнил о ней - с этим купцом непонятно, какая-то тёмная история. Надо бы спросить подробнее у Олечки. Квартирная хозяйка, Елена Валентиновна, любезно разрешила Кире Сергеевне греть чайник на плите, хотя та живёт в долг на квартире. Мадемуазель Стоцкая искала место везде, где только можно: по магазинам, лавкам. Даже пыталась в горничные наняться. Такого натерпелась! Подлые приказчики затаскивали ее в какие-то грязные комнаты, тискали...
   -Так вот почему...Вот почему она так набросилась на меня, - глухо сказал Штефан и закашлялся.
   Андрей с беспокойством следил за приятелем: нельзя ему волноваться. Он быстро подошел к столику, накапал в стакан лекарство, разбавил водой.
   -Думаю, тебе следует выпить это,- пробурчал он, протягивая жидкость.
   Тот покорно глотнул мерзкое питьё.
   -Что же теперь она делает?
   -Теперь? Вот и подошли мы к самому главному. Ты только не волнуйся, а то опять приступ повторится. Ты спрашиваешь, чем она сейчас занята? Теперь она поёт в пансионе мадам Десмонд ...
   -Где?! - вскричал молодой человек, не веря собственным ушам. Этот "пансион" был хорошо известен всему городу.
   -В пансионе мадам Десмонд, - Андрей выразительно посмотрел на собеседника. Лицо Штефана приняло сероватый оттенок, губы сжались в плотную линию, он зажмурился. Потом встрепенулся и стал вылезать из постели.
   - Я пойду к ним, - заявил он.
   - Ещё чего! Будешь лежать как миленький! - охладил его Андрей. - Ты же свалишься по дороге!
   Тогда Штефан решил схитрить. Он откинулся на подушки и сделал вид, что хочет спать. Вскоре Андрей Афанасьевич отправится по своим делам. Едва за приятелем закрылась дверь, Штефан осторожно сел, проверяя, не кружится ли голова. Его тут же замутило, а от кашля побелело в глазах. На всякий случай он накапал себе лекарства и сделал укол.
   Стал медленно одеваться, поминутно останавливаясь для отдыха. Уже выходя, сунул пузырек с лекарством в карман.
   Улица встретила его мелким, по-осеннему злым дождем. Просто не верилось, что ещё вчера светило солнце и люди нежились на песочке у моря. Он брел, не глядя под ноги, прямо по лужам, время от времени останавливаясь и пережидая головокружение. Наконец, догадался остановить извозчика. Тот отлично знал, где находится заведение под названием "Причал". В пролётке Штефан почувствовал себя лучше, видимо, подействовала двойная порция лекарств. Через двадцать минут они подъехали к зданию с зелеными ставнями.
   Фонари на улице горели не очень ярко, но зато вход в "пансион" сиял красными фонариками и был виден издалека. Штефан отпустил извозчика и теперь стоял, разглядывая вход в заведение. Туда время от времени заходили разные субъекты.
   Он подошел к двери, и она тотчас призывно распахнулась. На пороге стоял огромный швейцар-вышибала в некоем подобии ливреи, он поклонился и глубоким басом произнес:
   -Пожалуйте-с сюда, сударь.
   Штефан вошел, огляделся: пока так себе, ничего особенного. Швейцар провел его к портьере, за которой открылась гостиная. Здесь сразу бросились в глаза детали, по которым можно было судить о характере заведения: вместо официантов-мужчин между столиками перемещались девушки, присаживаясь то к одному клиенту, то к другому. Их немыслимо яркие платья были сшиты, видимо, по моде, привыкшей скорее обнажать, чем скрывать тела. Пианист за роялем наигрывал какую-то тягучую мелодию.
   Одна из девушек, призывно улыбаясь и покачивая бёдрами, направилась в сторону Штефана.
   -Добро пожаловать, сударь! - с улыбкой произнесла она. - Мы вас ждали. Где бы вы хотели присесть?
   Он оглядел гостиную и выбрал место подальше от рояля.
   -Вы не присядете со мной? - поинтересовался Штефан.
   Но девушка, покачав головой, объяснила правила заведения. В начале вечера к нему по очереди подойдут свободные девушки, и он сможет сделать свой выбор. Потом он должен будет угостить шампанским выбранную для беседы девушку...
   -Для беседы?.. - недоуменно переспросил он. На это девица подмигнула накрашенным глазом и хитро улыбнулась:
   -У нас приличное заведение. Но, конечно, вы сможете доверить свои секреты выбранной вами особе не здесь, где так много гостей, а в отдельном кабинете наверху.
   Он понимающе кивнул.
   -Приятного вечера! - и она поспешила навстречу следующему клиенту.
   В течение получаса возле его столика покрутилось несколько девушек в вульгарно-кричащих нарядах. Они манерно спрашивали о погоде, хихикая, интересовались его самочувствием. Не публичный дом, а прямо-таки пансион благородных девиц! Наконец ему это надоело, и он сделал знак, чтобы больше девицы не подходили - он уже выбрал.
   Ярко накрашенная брюнетка, не долго думая, плюхнулась ему на колени.
   -Мужчина, угостите даму шампанским! Значит, я тебе понравилась? - игриво спросила она, перебирая его галстук.
   -Ты сомневаешься? - в тон ей ответил Штефан, однако ссаживая ее с колен. Он заметил, что нравы в зале стали свободнее. "Девочки" вовсю резвились, развлекая клиентов. Тут и там слышались визгливые вскрики, хохот, хлопали пробки от шампанского, к потолку поднимался дым от сигар и папирос. Девица, выбранная Штефаном, жеманно тянула из бокала шампанское и вопросительно поглядывала на своего кавалера. Она не понимала, почему этот приличный господин с интересной бледностью в лице ведёт себя так непривычно скованно.
   -Что же нас ожидает далее? - поинтересовался Штефан. Ему с трудом удавалось за внешним спокойствием скрывать внутреннее напряжение.
   Свет в гостиной стал постепенно угасать.
   -Сейчас сам все увидишь. Последние дни господа просто с ума сходят от восторга, - она чиркнула спичкой и зажгла длинную тонкую свечу в стеклянном подсвечнике.
   За соседними столиками происходило то же самое. Почти в полной темноте затеплились слабенькие язычки пламени. На мгновение он отвлекся, оглядывая зал, и пропустил момент, когда возле рояля появилась хрупкая фигурка в чем-то напоминающем белый хитон. Распущенные волосы окутывали ее серебристым плащом, в руках она держала свечку, пламя которой освещало почти что детское лицо с огромными трагическими глазами. Кира!
   Штефан закрыл глаза, вновь открыл. Это не видение - она стояла возле рояля, и слабый свет свечи отражался в ее прозрачных глазах.
   Потом она запела нечто душещипательное, минорное. К ее приглушенному голосу присоединился рояль.
   Тут Штефан почувствовал, что ему не хватает воздуха. Под звуки жалобного Кириного голоса, сопровождаемый недовольным ворчанием, он встал и быстро вышел из гостиной. В прихожей он рухнул на диван, трясущимися руками достал флакончик из кармана и сделал глоток прямо из горлышка.
   Вскоре он услышал аплодисменты и восторженные крики. Рояль заиграл разухабистую мелодию, что-то вроде канкана. В гостиной вспыхнул свет. Зрители одобрительно хлопали в такт, голоса Киры уже не было слышно, но, судя по неистово-восторженным крикам, там танцевали. Штефан не хотел видеть этот танец.
   Подозвав рукой швейцара, он назвал имя девицы, сидевшей с ним и положил на подносик "красненькую".
   -У вас всегда так шумно? - поморщившись, спросил он швейцара. Тот ухмыльнулся:
   -Да вот как появилась здесь эта барышня. Господа прямо валом валят.
   -И?..- он ждал продолжения.
   -Успех - полный! Это ей мадам номер придумала. Как выйдет со свечой да запоет...Девочки плачут даже. Потом она свечку-то гасит - и раз: уже на полном свете сбрасывает эту белую штуковину, что на ней, а там девочки ей такой костюмчик придумали...Да и танец у нее, - он поискал слово,- зажигательный - господам нравится. Да вы бы сами посмотрели! - и не получив ответа, добавил, - оно, конечно, если подумать: такая невинная кроха и вдруг ...
   Он не договорил. Штефан сунул ему в руку рубль и вышел.
   На воздухе ему полегчало. Но опять началась головная боль, и стал бить озноб. То, что он увидел в зале заведения, не укладывалось в голове. Его внутренний голос призывал не спешить с выводами, не торопиться обвинять и осуждать. Но перед глазами вставало кошмарное видение: трогательное в своей детской беззащитности лицо в облаке сверкающих волос и "девочки" в откровенных платьях на коленях клиентов.
   Он отошел в тень, прислонился спиной к дереву. Непременно надо её дождаться. А если она останется на ночь? Вполне возможно, что кому-нибудь захочется пригласить её "на беседу". От этой мысли его замутило.
   -Куда? Мерзавка! Вернись сейчас же! - из распахнувшейся двери вылетела Кира. Дородная дама вцепилась ей в плечо, но девушка вывернулась и стремительно пошла, почти побежала прочь.- Вернись, мерзавка! Не то завтра же тобой займется полиция!
   Кира нерешительно остановилась и медленно двинулась обратно к заведению:
   -Полиция? Почему? Я же ничего плохого не сделала! - она подошла к даме. - Мадам, я же объяснила этому господину, что не вхожу в число девочек для бесед. А он ...Он стал хватать меня руками и потащил в кабинет...
   -Ну и что?! Что ты о себе возомнила? Недотрогу-то из себя не строй! Пришла на службу, так изволь работать. Ей, видите ли, не понравился кто-то! Да кто ж тебя спрашивать-то будет?! Он уж и деньги за тебя дал...
   -Но мадам...- отступила на шаг Кира
   -Ну, вот что, - перебила ее мадам, - хочешь иметь работу и получать за нее - станешь делать то, что я тебе говорю. А на нет и суда нет.
   Жесткими пальцами она схватила девушку:
   -Иван! Ну-ка отведи ее...- позвала она швейцара. Но Кира рванулась изо всех сил и, оставив часть рукава в зажатом кулаке мадам, бросилась прочь.
   -Держи, держи ее! - завопила мадам Десмонд.
   Штефан решил вмешаться:
   -Сударыня, позвольте помочь вам, - начал он, подойдя к ней. Женщина с недоверием всматривалась в незнакомое лицо.
   -Что вам нужно? - наконец спросила она: молодой человек выглядел вполне прилично.
   -Мадам, мне нужна эта девушка,- он кивнул в сторону, куда убежала Кира,- она мне понравилась. Не будем говорить недомолвками. Вы не против?
   Мадам Десмонд нерешительно кивнула.
   -Сколько вы хотите за права на эту строптивицу? - он полез в карман за портмоне.
   Та прикинула возможности незнакомого господина:
   -Мне дорого обошлось ее обучение, - начала она, - потом я одевала, кормила ее...
   -Сударыня, не трудитесь! Не стоит излишне набивать цену...- оборвал ее Штефан. - Ваш швейцар сказал, что выступает девчонка всего несколько дней...
   -Ладно. Пятьдесят рублей и я о ней забуду, - решилась мадам Десмонд.
   -А за десять рублей вы ее, конечно, не забудете? - усмехнулся Штефан, глядя в сильно накрашенное лицо хозяйки заведения.
   Уперев руки в бока, женщина смерила его взглядом:
   -Найдутся и другие покупатели!- и сделала вид, что собирается уходить. Но Штефан ее остановил:
   -Двадцать рублей и до свидания! Больше не дам. Еще не известно, что она за штучка, - он решительно захлопнул портмоне.
   -Что это вы тут базар устроили?! - возмущенно буркнула мадам. - Да, уж ладно! Давайте ваши копейки...Девчонка ваша. И пусть она мне на глаза не показывается! Адрес я вам пришлю через швейцара.
   -Благодарю вас,- бросил Штефан. -Теперь пишите расписку, мадам.
   -Какую еще расписку?! Что это вы удумали? - она раздраженно направилась к двери, которую услужливо распахнул швейцар.
   -Это же совсем пустяки! Вам всего лишь надо указать сумму, которую от меня получили, скажем так, - за право опеки, - мило улыбнулся Штефан.
   Они вошли в прихожую. Присев к столику, мадам Десмонд небрежно нацарапала на клочке бумаги расписку в том, что передает свои права на опеку над указанной девицей данному господину за двадцать рублей и что претензий ни к кому из них не имеет.
   -Благодарю, мадам, - насмешливо поклонился Штефан, складывая вчетверо листок с невозможной по пошлости распиской. Он просто не мог не выместить хоть часть злости на этой выжиге, потому и добавил: - Но позвольте вам заметить: при такой фигуре, - он сделал паузу, - у вас столь омерзительно-визгливый голос!
   Рассмеявшись при виде ее выпученных глаз, он стремительно вышел.
   Из-за угла показалась пролетка, цокот лошадиных подков молотом бил в виски. Извозчик появился очень даже кстати: голова уже не только дико болела, но и кружилась. Сторговавшись с извозчиком, тяжело забрался в пролетку - руки-ноги не слушались. Уже на полпути к дому в больную голову пришла, как ему показалось, удачная мысль. Он должен, нет, он просто обязан спасти эту девчонку. Даже если она этого не хочет. Воспаленное воображение начало рисовать картины, которые вряд ли бы представились ему, будь он здоров.
   Тени "невинных, но падших" созданий обступили его. Перед его мысленным взором пронеслись и Настасья Филипповна, и Маргарита Готье, и Манон, и Нана - эти литературные творения настойчиво требовали от него активных действий. Первое, что нужно сделать - это вырвать девочку из ее окружения. Для этого он уже кое-что предпринял. Мадам Десмонд не станет преследовать девушку. А дальше?
   А что если отвезти Киру в Эстляндию, к отцу? Там, среди можжевельников и сосен, в общении с благородным и умным человеком (Штефан имел в виду отца) склонная к авантюрам и дурным знакомствам девочка станет другой. Это же так просто! Эта идея привела его в такое возбуждение, что он решил немедленно повидать "несчастное создание" и все ей рассказать. Он тут же заставил извозчика повернуть к Екатерининской. В полубредовом состоянии он вылез из пролетки и, еле передвигая ноги, добрался до подъезда. Уже было собрался звонить в дворницкую, но двери оказались открыты, - видимо, дворник загулял. Тут его прихватил приступ тошноты, и ему пришлось выбраться через черный ход во двор.
   Пален сел на мокрую скамейку под кленом и подставил лицо дождевым каплям. Он прекрасно сознавал, что сильно болен: на его старую болезнь наложились нервное переутомление и сильнейшая простуда. А от того количества лекарств, что он принял за сегодняшний день, кому угодно, даже совершенно здоровому человеку станет худо.
   Туман в голове чуть рассеялся, и он с недоумением и даже с долей неловкости спрашивал себя и не мог найти ответа - что его заставило вот так сломя голову, среди ночи, нестись в этот темный двор. И вообще, какое ему дело до разных непутевых девчонок? И с чего это он вообразил себя спасителем малолетних гулящих особ? А самое главное: нужна ли ей помощь? Может, она вовсе не желает "спасаться" и ей нравится петь по кабакам? Возможно, ей нравится роль "дамы для досуга"? Усталость в который уже раз за длинный вечер придавила его к мокрой скамье. Гнев его наконец иссяк. Осталась лишь невыносимая усталость - физическая и эмоциональная.
   Сейчас бы домой, в теплую постель! От мокрой одежды стало холодно, вернулся озноб и бил так, что зубы стучали. Он попытался встать, но не удержался и рухнул на скамью. Порыв ветра обдал водопадом капель с кленовых листьев. В голове опять всё поплыло, и он уже ничего не соображал, сидел в глубоком оцепенении, время от времени выпадая из сознания.
  
   Расстроенная до крайности, Кира вернулась домой. Надо же было так случиться, что и здесь она продержалась всего несколько дней! Хорошо еще, что мадам вчера выплатила жалование. Но что ей делать с двумя рублями?! Хоть бы Олечка скорее вернулась!
   Из раскрытого настежь окна потянуло сыростью. Не зажигая свет, она прошла к темному прямоугольнику оконной рамы, выглянула во двор. Все тот же надоевший за день дождь, к которому прибавился холодный ветер. На мокрой скамейке под кленом тёмным пятном выделялась фигура человека. Есть же люди, которым нравится мокнуть!
   Вновь вспомнилось, как она отбивалась от подвыпившего "гостя" заведения. Кажется, она разбила об его голову вазу с цветами... Первое выступление для нее прошло, как в тумане - ничего не помнит, кроме страха. Девушки из заведения соорудили ей интересный наряд: плащ, состоящий из двух не сшитых между собой половинок белой ткани. А под плащом, который она должна была мгновенно сбросить, сплошное бесстыдство - красный с черным корсет, черные шелковые чулки и красные подвязки. И всё это расшито перьями и блёстками. Ужас!..
   Номер сочинила мадам Десмонд и решила назвать его "Невинный демон". Успех превзошел все ожидания! Разгоряченные выпитым вином мужчины прямо-таки ревели от восторга. Некоторые господа, когда она в танце приближалась к их столику, даже совали ей "красненькие". Правда, мадам их потом отбирала...
   Теперь её назад не возьмут. Да она и сама туда не захочет. Хватит, натерпелась за несколько дней. Целыми днями в заведении пропадала, то полы драила да грязные простыни меняла, то бутылки из-под шампанского собирала в корзину и таскала буфетчику, то "девочкам" порванное клиентами неглиже зашивала. И всё это противно пахло смесью пота, духов, табака и шампанского. Кире казалось, что она насквозь пропиталась запахами салона мадам Десмонд. А вечерами она пела и танцевала то безобразие, что ей велела исполнять хозяйка "Причала". Каждый раз перед выходом её начинало корёжить, потому что она считала придуманный номер гадкой пародией на молитву, а следовавшая за ней бесовщина щекотала нервы клиентам заведения своим кощунственным контрастом. Гадость, конечно, но это лучше, чем "беседовать" в кабинетах.
   И все-таки, кто это там сидит на скамейке? На дворника не похоже... Надо же, как внезапно похолодало сегодня! Пытаясь разглядеть любителя мокнуть под дождём, Кира высунулась из окна - ветер тут же бросил ей в лицо полную горсть дождинок. Она узнала это запрокинутое к темному небу бледное лицо - Пален! Опять он! Сегодня господин Пален ей уже мерещился среди гостей "Причала". Да-да, на скамейке, несомненно, он. Что же это он всё время попадается ей на дороге? Куда ни пойдёшь - везде он. Такой правильный, такой гладенький.
   "А, ну конечно, он Олечку дожидается", - догадалась она. Разве он не знает, что она уехала? Странно... Что ж он мокнет-то? Так и заболеть можно! Может, позвать его в дом, пусть на кухне обсохнет? Жаль, что у неё нет ключа от комнаты Олечки, а то бы проводила его туда. Кира вспомнила, как они недавно встретились на лестнице, и разозлилась. Вот, пусть теперь сидит и мокнет. Так ему и надо! А нечего за руки хватать!
   Сколько он уже так сидит? Час? Два? Нет, нельзя его там оставлять. Мама говорила, что надо быть милосердным даже к врагам своим. А этот тип - он и не враг вовсе. Заболеет ведь! Набросив накидку, Кира спустилась во двор. Как здесь сыро и холодно! Да, она не ошиблась - это был Пален, только выглядел он как-то странно. Куда подевался уверенный в себе красавец? Бледный, обессиленный, безучастный ко всему, сидел, уставившись невидящими глазами в темноту. Жив ли?
   -Эй, послушайте, - она осторожно тронула его за мокрое плечо, - вы к Олечке пришли, да?
   Голос девушки пробивался сквозь шум в голове комариным писком.
   -Послушайте, господин Пален, - она вновь попыталась достучаться до его сознания, - как вы себя чувствуете? Вам нездоровится?
   Он перевел на нее тяжелый взгляд. Попытался сосредоточиться, но так и не понял, кто это и что ей нужно.
   -Вы, наверное, ждёте Олечку? И совершенно напрасно. Она уехала, когда вернётся не сказала.
   Он пожал плечами: ему всё равно.
   -Господин Пален, вы совсем промокли. Вам надо согреться. Поднимайтесь к нам, посидите в тепле.
   Штефан хотел ответить, но от озноба, бившего его, не мог произнести ни слова. Несколько раз он пытался заговорить, но губы не слушались. Ему потребовалось напрячь все силы, чтобы подняться на ноги. На миг закрыл глаза от пронзившей его боли, потом посмотрел на девушку, которая виделась ему смутным расплывчатым пятном.
   -Кажется, я немного приболел, - выговорил он, еле-еле ворочая языком, и оперся на ее плечо. Ничего себе "немного"! Да он ужасно болен - весь горит и ещё его всего трясёт.
   Как она доволокла его, страшно вспомнить. Но дотащила всё-таки. В коридоре Кира помедлила, соображая, куда его вести. Потом решила отвести к себе. Не бросать же его на кухне, когда он еле на ногах держится. Ещё свалится, попробуй потом подними его!
   Усадила Палена на стул, отдышалась. Теперь бы ему переодеться во что-нибудь сухое и горячего чая с малиной и ромом. Во что же его переодеть? Так ведь не во что! Не в свою же ночную рубашку? Кира прикинула: нет, не налезет. А хорош бы он был в её старенькой рубашке с кружавочкой на воротнике! Она даже хихикнула. "Надо быть милосердной!" - напомнила она себе. Сдернула одеяло с кровати, протянула ему:
   -Вот возьмите, снимите с себя все мокрое и завернитесь в это. А я пойду, согрею чайник - вам надо попить горячего.
   Пока Кира была на кухне, Штефан ожесточенно сражался с промокшей насквозь одеждой. Он смутно представлял, где он и с кем он. Завернулся в одеяло и свалился на кровать. Казалось, головную боль сможет унять лишь одна смерть. А ещё было очень холодно, тоненькое одеяло не согревало от холода, который шёл откуда-то изнутри. И сильно, очень сильно мутило.
   -Вот, приготовила чай, малины и рома в нём нет, но чай настоящий, от Елисеевых. Я его, скажем так, позаимствовала у Елены Валентиновны, - сообщила Кира, входя в комнату и неся большой, в жёлтых розах, заварочный чайник. Штефан не ответил, только что-то промычал сквозь зубы. Тогда она налила немного чая и, осторожно приподняв тяжелую голову больного, поднесла чашку к пересохшим губам.
   -Выпейте это, - попросила Кира. Он открыл глаза - ничего не понял, но послушно глотнул горячего чая, страшно закашлялся. Отдышавшись, попытался приподняться, но бессильно завалился на подушку и вновь провалился в беспамятство.
   Кира стояла над потерявшим сознание Штефаном и придумывала, что теперь делать. А вдруг он сейчас возьмёт и умрёт?! Лежит, почти не дышит... Бежать за доктором? Доктор живёт далеко, оставить Палена без присмотра нельзя, к Елене Валентиновне не обратишься - сразу раскроется Олечкин секрет. Она наклонилась: лицо бледное, глаза закрыты, если бы не дрожь, время от времени сотрясавшая его, Кира бы подумала, что он умер. Рука неудобно свесилась с кровати: длинные сильные пальцы, не рука - произведение искусства, изваять в мраморе - да в музей.
   Ну вот, укорила себя Кира, разве так можно: стоять и, как последняя дурочка, разглядывать несчастного больного. Сейчас он, беспомощный, слабый, не вызывал ни раздражения, ни злости. Вздохнув, она тщательно подоткнула под него одеяло, сбегала в коридор к вешалке и, принеся всё, что там нашла, накрыла его. Но озноб не проходил. Его трясло так, что зубы стучали. И ещё этот кашель...Что придумать?
   Кира болела редко, но уж если болела, то очень тяжело. Её бросало то в жар, то в холод, и никакие одеяла не помогали. Мама ложилась рядом, прижимала её к себе и согревала своим телом. Кира успокаивалась и засыпала.
   Она с сомнением посмотрела на раскинувшегося в беспамятстве Штефана. Если бы болела Олечка, она бы ни секунды не медлила. Олечка - одно, а Пален - совсем другое. Лечь в постель к мужчине, пусть он даже без сознания?! Но он же болен! В общем-то, это хорошо, что он сейчас без памяти. И Кира решилась.
   Она откинула кипу одежды и, ухватив его за руку, попыталась перевернуть на бок, к себе спиной. С трудом, но ей удалось его повернуть. Стараясь думать лишь о том, что, когда человек болеет, не может быть речи о стыдливости, живо забралась в постель, повозилась, устраиваясь поудобней, и, обхватив руками пылающее от жара тело, прижалась к нему, уткнувшись носом в ещё влажные тёмные волосы.
   Что за день выдался сегодня! Кира вспомнила свои приключения в заведении мадам Десмонд и тихонько рассмеялась. А он, не открывая глаз, вдруг повернулся к ней, и не успела она отстраниться, как сгрёб ее и притянул к себе. Она попыталась упереться ему в грудь руками и оттолкнуть. Но он, вздохнув, вытянулся во весь рост и еще крепче прижал ее к себе. Некоторое время она лежала, затаившись, стараясь не шелохнуться, а потом ей стало тепло и уютно, и она заснула.
  
   Было не просто жарко - было ужасно жарко под тяжестью каких-то тряпок. А ещё было тесно на узкой кровати, от этого он и проснулся. Что-то мешало. Не открывая глаз он попытался отпихнуть этот предмет, и тут до него дошло, что в постели он не один. О Боже! Этого только не хватало! Кира! А он-то хорош! Вот так спасатель "невинных созданий"!Да за такие дела надо розгами публично драть. А "невинное создание" спит себе безмятежно, уютно свернувшись и подложив ладошки под щеку. Он попытался собраться с мыслями, припоминая все, что случилось накануне.
   В памяти беспорядочно теснились какие-то обрывки. Кажется, он отправился в "Причал". Заказывал там шампанское. Что было дальше - всё вылетело из головы. Получается, он так напился дрянного вина, что ничегошеньки не помнит? Как он здесь оказался? Почему? И что теперь прикажете делать?
   Он представил, как всё это было. Видимо, он забрал из "Причала" девушку и сопроводил до дверей её комнаты. Тут он разозлился. Девчонка-то хороша! Тут же прыгнула к нему под одеяло! И все же, как это скверно, что он ничего не помнит! Или что-то помнит? Ясно одно: он совершил глупость. Он шёл спасать её от развратных типов, а сам не лучше самого гнусного из них. Пусть девчонка прошла огонь и воду, пусть! Но от этого его вина не уменьшается, он не имел права затаскивать её в постель. Даже если она не нуждалась в спасителе.
   Чувствуя себя последним негодяем, осторожно, стараясь не разбудить эту "спящую красавицу", он выбрался из постели. От горьких мыслей улетучились остатки болезни. Оделся в еще не просохшую одежду и, неслышно ступая, тихонько вышел, кляня всех романтических особ, как женского, так и мужского пола вместе взятых и, в первую очередь, себя.
  
  
   Глава 11
  
   Кира замечательно выспалась. Давно, уже очень давно в ее душе не было такого дивного состояния покоя. Она приоткрыла сначала один глаз, потом второй - солнце сияло в оконном стекле таким яростным светом, что на минуту ей представилось, будто она на ярко освещенной сцене в луче прожектора.
   Затем она вспомнила события минувшей ночи и настроение сразу ухудшилось. Ни самого Палена, ни его одежды нигде не было. Куда он делся? Так, это уже становится интересным. Вот здесь на кровати навалена куча разных теплых вещей, напоминающая о ее ночных хлопотах. А он-то где? Неужели ушел, не сказав даже "спасибо"?! Может, пока она спала, сбежал к Олечке?
   -Эй, ты дома? - зевала и потягивалась, легкая на помине Олечка, просовывая голову в дверь. - Я приехала! Что это здесь навалено? Ты что - заболела?
   Она с удивлением смотрела на лежащую под ворохом тряпья подругу.
   -Зачем тебе столько одежек? Простудилась? Ну-ка, давай, выкладывай. Всего-то несколько дней меня с тобой не было, а уже что-то произошло!
   -Олечка, ты только не ругай меня, и так паршиво на душе! Вот ты говорила, чтобы я нашла приличную работу... Искала, искала... Никому я не нужна! Если б не Елена Валентиновна... В общем, нашла я эту треклятую службу. Только, не пугайся, это заведение мадам Десмонд...
   -С ума сошла! - ахнула Олечка. - И ты там...
   -Я там драила полы, мыла посуду, а вечером пела и даже танцевала. Заработала два рубля... Но больше ни за что не пойду туда, - расхрабрилась Кира, - Вот скажи, тебя хоть раз тащили в кабинет "для беседы"? При этом хватали своими лапищами вот так... так...- она показала как. - Вот то-то же. А ко мне вчера привязался этот тип с вывернутыми ногами...
   -Какой тип? - прыснула Олечка. - С вывернутыми ногами?! - и захохотала, прямо-таки закатилась от смеха. Кира смотрела на нее, наморщив лоб и строго сведя брови. Потом улыбнулась, сначала робко, а затем тоже залилась смехом.
   -Что же ты теперь будешь делать? - отсмеявшись, спросила Олечка.
   -Еще не знаю. Вот написала письмо тетке в Петербург, буду ждать ответа...
   -Замечательно, что ты заговорила о письме. Тут тебе пришло какое-то послание, кажется, от мачехи... - она протянула Кире мятый конверт. - Извини, это у меня в кармане оно так помялось.
   - От мачехи! - ахнула Кира. - Нашла-таки меня.
   -Ну, ты погоди расстраиваться, прочти сначала.
   Очень нерешительно - ничего хорошего это письмо, наверняка, не сулило - Кира взяла его, повертела в руках, разглядывая штампик "Получено в поврежденном виде". Значит, полиция в месте отправления уже вскрывала это послание. Наконец, решившись, надорвала конверт, вынула листок и быстро пробежала глазами.
   -Ну что там? - в нетерпении Олечка потянулась за бумагой.
   Побледневшая Кира, молча, протянула письмо.
   "Дорогая доченька! - начала читать вслух Олечка. - (Видишь, "доченька"!) Ты себе и представить не можешь, как мы обрадовались, когда узнали, что ты жива и здорова. Твои сестры просто замучили меня расспросами о тебе. Но что я могу им сказать, кроме того, что ты, наконец, нашлась?! Скорее возвращайся домой, мы будем тебе очень рады. Ты же не станешь расстраивать свою бедную мамочку (надо же, "мамочку"!) отказом. Правда? К тому же опекунский совет требует отчета о твоем состоянии.
   Мне бы очень не хотелось требовать твоего возвращения через полицию... (Ого!) Так что приезжай скорее. Кстати, помнишь господина Иванова? У него еще чайная лавка в Гостином дворе? Конечно, помнишь! Кавалер хоть куда! Спрашивал о тебе, передавал поклон. Так вот у него насчет тебя планы. Догадываешься, какие? (Ох-хо-хо!)
   Прощай же, кисонька! Ждем тебя не позднее Феодосии-колосяницы, т.е. до двадцать девятого мая. (А сегодня двадцать седьмое!)
   Твоя любящая мамочка и опекун В.И.Стоцкая." Вот это да! Прочитала - как уксуса напилась, - Олечка подняла глаза на Киру. - Что же теперь делать?
   Но та уныло сидела, подтянув колени к подбородку, совершенно потерянная и несчастная.
   Резко стукнули в дверь, и обе они вздрогнули. Не дожидаясь ответа, в комнату решительно вошла Елена Валентиновна.
   -А, вы обе здесь. Очень хорошо! - им не понравилось её раздражение.
   -Олечка, объясни мне, непонятливой, почему твой жених ночевал здесь, вот в этой самой комнате?
   -Кто здесь ночевал? - чуть не поперхнулась Олечка.
   -Что за вопрос? - не унималась достойная дама. - Будто у тебя не один, а десять женихов! Конечно, речь идет о господине Палене.
   -Как, Пален ночевал у Киры? - она повернулась к девушке. - Это правда?
   -Конечно, правда. Его утром видела Катюша. Вышел вот из этой двери, весь какой-то измятый и так тихо-тихо шкодливым котом прошел на лестницу.
   -Кира, зачем?..
   -Что ты так смотришь? Да, нет же! - нахмурилась Кира. - Все совсем не так! Человек заболел, надо было помочь...
   -Интересная ситуация, - задумчиво протянула Олечка, когда Кира рассказала о ночных событиях. - Кажется, у меня есть идея, как тебе помочь. Нужно попробовать.
   -И все же мне не понятно, почему он ушел, не разбудив тебя? Такой воспитанный молодой человек - и вдруг! - недоумевала Елена Валентиновна.
   Олечка уже нашла объяснение:
   -Все очень просто. Вы только представьте себе человека в сильном жару. Кира же говорила, он все время был в забытьи...
   -Ну и что? - в один голос спросили женщины.
   Вздохнув и показав всем своим видом, что это просто странно быть такими непонятливыми, Олечка продолжила:
   -Он ничего не помнит! - победно заявила она. - Он не помнит, что происходило между ним и Кирой, и как они оказались в одной постели. И нечего краснеть! - бросила она в сторону смутившейся девушки.
   Постучав, заглянула в дверь горничная Катюша:
   -Елена Валентиновна, там госпожа Белозерцева пришли-с.
   -Да, да. Сейчас иду, - она тяжело поднялась с низенького пуфика и, выходя, добавила:
   -Не знаю, что ты придумала, но одно сказать могу: осторожнее нужно быть с молодыми господами.
   -Дорогая Елена Валентиновна, - Олечка мило улыбнулась, - вы, как всегда, правы.
   На что та, покачав головой, вышла.
   -О чем это она? - поинтересовалась Кира.
  
   Олечка еще раз улыбнулась, теперь уже смущенно и как бы извиняясь за то, что сейчас скажет:
   - Когда-то я обещала рассказать тебе одну историю... историю самоуверенной, эгоистичной, избалованной девицы. Пожалуй, сейчас самое время это сделать.
   Олечка встала со стула, зачем-то подошла к окну, постояла, глядя на залитый солнцем двор.
   -Эта возомнившая себя будущей знаменитостью девица три года назад явилась из своей варениковой провинции покорять сердца местных обывателей. Её приняли в нашу труппу почти перед закрытием сезона. Одна в большом губернском городе, среди весёлой театральной братии... - она помолчала, потом повернулась и, уже глядя в глаза замершей Кире, продолжила:
   - Он был премьером труппы. Высокий, с кудрявыми тёмными волосами, жгучие черные глаза... Молод. Конечно, постарше нашей девицы, а пел: не голос - бархат. Наша девица росла в набожной семье. Папа-мама тряслись над ней, пылинки сдували. И девица выросла на редкость капризной: ежели что понравится - расшибётся, но своего добьётся. Вот и тут она решила во что бы то ни стало покорить рокового красавца.
   Сначала он её не замечал, а когда она стала будто случайно, но довольно часто попадаться у него на дороге, заприметил. Да, забыла сказать: девица была хорошенькая. И начались улыбки-конфеты-прогулки при луне... Ах, как он держался! Как мило улыбался, изящно поддерживал под локоток, не позволял ничего лишнего. События развивались стремительно: вот только что был первый поцелуй, а вот она уже остаётся у него в квартире ужинать с шампанским...
   Как ты можешь догадаться, театральный сезон закончился вместе с буйным романом нашей девицы. Всего-то один коротенький месяц длилась "вечная" любовь красавца-премьера! Выйдя в сад на прощальном банкете, она застала его с молоденькой хористочкой. Обманутая девица ещё пыталась взывать к чести, к благородству, но в ответ лишь получила глумливый смех, - её черные глаза налились влагой. - Они хохотали над её слезами - он и его новая пассия. Жизнь кончена - так показалось девице. Она отправилась домой, жарко растопила печку, закрыла чугунную вьюшку и легла на кровать - жить с такой болью в сердце не хотелось, - и опять она замолчала, крупные слезы покатились по щекам.
   - Что же дальше-то было? - шмыгая носом и вытирая глаза, спросила Кира.
   -Дальше? В ней принимала участие семейная пара. Пожилые актёры отслужили в разных театрах не один десяток лет, всякого насмотрелись. Они предостерегали взбалмошную девицу, но та и слушать не хотела. К счастью, именно они стали свидетелями безобразной сцены в саду и, предполагая, как невесело сейчас бедняжке, по доброте душевной решили зайти к ней. Хотели утешить - добрые люди! Тут-то им и представилась во всей красе печальная картина. Они догадались позвать знакомого студента-медика, потому дело обошлось без огласки. В общем, девица осталась жива. А потом она уехала в свой варениковый городок, к папе и маме. Лето пролетело, все опять съехались к началу сезона. Чуть поумневшая девица вернулась в труппу. Премьер, видя её, только нос воротил. Да и ей он уже не был нужен - всё прошло. Она стала оживать, даже начала посмеиваться над собой...
   Всё было бы хорошо, вот только голова кружилась да тошнило сильно даже от запаха грима. Пришлось наведаться к доктору. Ты уже догадалась, конечно? Ну, да. Именно это. Вернуться к родителям и опозорить их незаконнорожденным ребёнком она не могла. У девицы случилась страшная истерика, она билась и каталась по полу... Но спасибо всё той же семейной паре, они поддержали и научили, как быть. Они сказали, что всегда мечтали о ребёнке и отнесутся к нему, как к собственному внуку. К тому же это был их последний сезон на театре и уже куплен домишечка под Петербургом... И девица согласилась. Теперь бы надо было как-то скрыть полнеющую фигуру. Но спасибо корсетам - всё получилось. Малыш появился на свет в январе, а бедная девица, ставшая мамашей, даже кормить его не могла - молоко сразу пропало, - Олечка горестно вздохнула, - Серёженьке уже два с половиной года, он весёлый озорной мальчик, - она ещё раз вздохнула, - только слово "мама" ему говорить некому. Я ведь редко там бываю, навещала его четыре раза. Это туда я ездила сейчас, меня вызвали телеграммой - малыш приболел, но, Бог миловал, всё обошлось. Вот он, смотри, это мой дорогой ключик от Рая, - и она гордо открыла медальон-сердечко, с которым не расставалась. С карточки смеялся хорошенький, как все маленькие дети, мальчик в белой рубашечке с черными глазками-вишнями.
   - Боже мой! Олечка! Как же ты настрадалась! - Кира обняла подругу. - Бедная, ты бедная!
   - Я не бедная, сейчас я богатая - у меня есть сын! А когда-нибудь я всё расскажу родителям. Может, они меня простят?
   - Конечно, простят! - закивала Кира. - Но почему ты решила именно сейчас рассказать это?
   - Не догадываешься? Да потому, что ты в точности повторяешь мою историю. Посуди сама: ты приехала, поступила в хор. Похоже? Да, похоже. Пока ты была невзрачным гусёнком, на тебя не обращали внимание. Ты подросла, из гусёнка превратилась...
   -...превратилась в гусыню, - усмехнулась Кира, - в глупую гусыню! Да?
   -Перестань. Ладно, если хочешь по-другому, тогда из гусёнка превратилась в лебедя. Устраивает? Так вот: теперь тебя заметили.
   -Они мне сто лет не нужны!
   -Зато ты им нужна. Этот старый дурень Драголи, из-за которого чуть девочка господина Петренко не захлебнулась...
   -Ты же знаешь, что я не виновата! Он во двор вошёл и стал говорить какие-то глупости, потом за руку схватил. Я девочку выпустила, чтобы отбиться от него, тут ребёнок и скатился в воду. Всего одну секунду она в воде была, и я её вытащила.
   -Теперь это неважно. Ребёнок заболел? Да. Потом эта история с мерзавцем Полди... Скажешь, случайность - оказаться с ним наедине в гримёрке? И не возражай. Знаю, что скажешь! Мол, я ничего такого не думала, всего лишь зашла сказать ему про подарки. То, что "не думала" - это точно. Иначе не пошла бы туда.
   -Олечка, - Кира внимательно смотрела на подругу, - а ты, случайно, не ревнуешь?
   -Я?! Ревную?! - сокрушенно покачала та головой. - К Полди?
   -К Полди, - подтвердила Кира. - Может, старое ещё не прошло? Ведь ты это о нём рассказывала. Да?
   -Успокойся, всё осталось позади. Это был жестокий урок, но я ему благодарна, несмотря ни на что. Знаешь почему? Потому, что у меня есть Серёженька. Пусть пока мы не вместе, но придёт время, и всё изменится. Вернёмся к твоим делам. Как только Полди стал проявлять к тебе интерес, я забеспокоилась. Ты широкими шагами шла по моему пути, по моим ошибкам. Оказалось, что обманулась я.Не от Полди исходила опасность для тебя, а от совсем другого красавца. Везёт же нам на красавчиков! Вот ты спросила, почему я тебе рассказала свою печальную историю. Не догадываешься? Неужели, нет? Ну, посуди сама: этот господин Пален вдруг стал проявлять интерес и ухаживать за тобой...
   - Он никогда за мной не ухаживал! Ты что! - возмутилась Кира.
   -Ну да, ты еще скажи, что он тебе не нравится! То-то краснеешь, едва о нём речь заходит. Да ладно уж! Я как представила, что моя история может повториться с тобой, так ужаснулась. И решила: не бывать этому! Потому и напридумывала всякую чепуху, чтобы тебя отвлечь.
   -Ну почему, почему вы все пытаетесь что-то решить за меня? С чего ты взяла, что я нужна этому Палену? С чего ты взяла, что он нужен мне?- вспылила Кира. - А даже если б и так, то что? Это моя жизнь, и я сама решу, что для меня лучше: петь в "Причале", принять предложение купчишки или бегать на свидания...
   Но Олечка не обратила внимания на её сердитую речь:
   -Ты так доверчиво шла на сближение с этим холодным немцем... Я же сотни раз тебе говорила: не доверяй мужчинам, ничего хорошего из этого не получается! Я так боялась за тебя, так переживала. Что ему стоит вскружить голову такой неискушённой девчонке? Пара пустяков!
   -Видишь, как получается: ты думала сделать лучше, а получилось... Может, если б ты не затеяла эту игру в моё спасение, я бы не попала в "пансион" мадам Десмонд.
   -Подожди сердиться! Я же хотела сделать как лучше...
   -Я не сержусь... Но, мне кажется, нельзя вот так вмешиваться в чужую жизнь. Почему ты решила, что знаешь, как мне жить?! Может, это был мой ключик от Рая, а ты... ты взяла и спрятала его!
   -Да какой там ключик от Рая?! Всего лишь ещё один красавчик. Терпеть его не могу!
   -Постой! - у Киры холодок пополз по спине, -так ты всё-всё напридумывала? Между тобой и господином Паленом никогда ничего не было?
   -Не было, - Олечка тут же растеряла свой уверенный вид, понурилась. - Я же тебе всё объяснила. Глупо вышло. Но мне хотелось помочь тебе. Как представила, что всё опять повторяется, - так ужаснулась. Ты такая наивная, ещё совсем ребёнок...
   -Ну да, "благими намерениями вымощена дорога в ад". Это я помню. И чего ты добилась?!
   Кира была вне себя от гнева. Олечка не просто соорудила целую гору вранья, она предала подругу. Пусть даже из лучших побуждений. Кира выпрямилась, откинула в сторону ворох одежды, села - строгая и напряженная. Вот ведь как все повернулось: она-то привыкла думать, что Пален - самовлюбленный эгоист, двуличный обольститель. А, оказалось, все совсем не так!
   -Кира, не сердись, - из глаз Олечки горохом посыпались слёзы. - Всё так по-идиотски!
   -А ты стань на моё место и попробуй не сердиться! - но сердце - не камень. Да и не умела Кира сердиться по-настоящему, она вспомнила, сколько всего пришлось перенести подруге и что та всего лишь хотела ей добра, - ладно, ладно. Всё. Я не сержусь!
   -Ну, прости, прости уж меня, непутёвую! Да, - вдруг вспомнила Олечка, - у меня же есть мысль, как тебе избавиться от опеки мачехи.
   Она удобно устроилась в кресле-качалке и, покачивая красивой ножкой в изящной домашней туфельке, отороченной дешёвым кошачьим мехом, начала излагать свою идею:
   -Твоя "любящая" мачеха дает понять, что если ты не вернешься, она обратится в полицию, и тебя насильно отправят домой. Так? - вопросительно взглянула она на Киру. Та, молча, кивнула, ожидая продолжения.
   -Дома же ты будешь целиком зависеть от настроения и желаний мачехи. У нее, конечно, есть насчет тебя грандиозные планы. Главное - устроить так, чтобы не отчитываться опекунскому совету. Так? Именно так, - ответила она сама себе. - Что из этого следует?
   -Что из этого следует? - эхом откликнулась Кира.
   -Тебе надо выйти замуж! - хитро улыбаясь, закончила Олечка. - Ну что ты так на меня смотришь, будто я предложила тебе проглотить дождевого червя? Если ты выйдешь замуж, то ответственность за тебя будет уже нести не мачеха, а твой муж. Ясно?
   -Конечно, нет. Ведь именно этот вариант мне и предлагает "любящая мамочка". Что же тогда изменится?
   -Мачеха тебе предлагает кого? Старого урода из чайной лавки, он с радостью подхватит молоденькую барышню, всё приданое которой состоит из её хорошенькой мордашки да стройной фигурки. Тебе это нужно? Нет. Мы тебя выдадим за молодого лекаря!
   -Уж не господина ли Палена ты имеешь в виду? - подозрительно посмотрела Кира.
   -А почему бы и нет? Он тебе противен? Нет. Вот видишь! Это - раз. Во-вторых, он тобой интересуется. Смотри-ка, как засуетился, когда узнал о твоих бедах. И скажи, пожалуйста, что он делал в нашем дворе? В-третьих, он ночевал у тебя и, заметь, вы спали в одной постели. Подожди, подожди возмущаться! Знаю, знаю, что это породило недоразумение. Очень хорошо! Нам это даже на руку. То, что он утром сбежал, как нашкодивший кот, о многом говорит. И первое, что приходит на ум: он, наверняка, ничего не помнит и, конечно, думает, что вел себяне как монах. Вот это-то мы и используем! Мы потребуем, чтобы он на тебе женился! - победоносно завершила она и уставилась на Киру, ожидая ее одобрения.
   Та, совершенно ошеломленная напором Олечкиной фантазии, потрясенно молчала. Потом опомнилась:
   - Ты с ума сошла! Предлагаешь воспользоваться болезненным состоянием человека и заставить его сделать то, на что он никогда бы не согласился, если бы не его природная порядочность! Что за дикая выдумка?!
   - Но тогда я не знаю, как тебе помочь, - Олечка удрученно замолчала. - А потом я же тебе предлагаю не настоящий брак, а фиктивный. Сейчас многие так делают...
   -Фиктивный? - заинтересовалась Кира. - Это как бы ненастоящий, да?
   -Да. Вас обвенчают, но живёте вы каждый по-своему. Это нужно, чтобы мачеха на тебя не предъявляла права, то есть для твоей же свободы. Поняла? Многие девушки идут на это. Посуди сама, как учиться на курсах, если родители против? Они старорежимные люди, а барышня молодая, прогрессивная. Думали-думали... Вот и придумали. Ты же читала сочинение господина Чернышевского? Помнишь, там Вера Павловна так замуж выходит?
   -Да, это, пожалуй, выход, - протянула в задумчивости Кира. - Но где мне найти такого героя, как у Чернышевского?
   -Бог мой, да я же тебе уже целый час об этом толкую!
   -Как, ты опять о Палене?!
   -Ну не обязательно он, - не смутилась Олечка. - Можно Андрея попросить. Думаю, он согласится. Нет, Андрей вряд ли подойдет - у него дерзости не хватит. В конце концов, может, у них есть знакомые молодые люди, настроенные на передовые взгляды? - пожала она плечами, - ну что, решаешься? В конце концов, мы же можем хотя бы с ними посоветоваться?
   -Ну, хорошо. Посоветоваться, и вправду, можно, - решилась Кира. - Но только посоветоваться!
   Попив чая с пирожками, испеченными Галиной, девушки отправились с визитом к молодым людям.
   Им осталось пройти через городской сад, но Кира вдруг повернула направо.
   -Ты это куда? - удивилась Олечка.
   -Хочу зайти в костел...
   - Ты же не католичка!
   - Отец был католиком, принял православие из-за мамы. Но, говорят, Бог для всех един...- она сама не могла толком объяснить, почему ей срочно понадобилось зайти в собор.
   Олечка в костёл не пошла - осталась ждать у входа. Она беспокоилась о подруге. За последнее время Кира сильно изменилась - повзрослела что ли? Олечка вспомнила, каким наивным и испуганным ребёнком та была ещё совсем недавно. В памяти, как на портрете, запечатлелась большеглазая девочка-подросток в коротеньком гимназическом платье с прической в одну косу с облинявшим чёрным бантом. Незащищённость - вот главное слово, если бы попросили описать тогдашнюю Киру.
   Постепенно девочка менялась, становилась смелее, активнее. Чем дольше продолжалось их знакомство, тем более убеждалась Олечка, что её новая подруга не так слаба и беспомощна, как кажется. У Киры был характер, были свои принципы, понятия о чести и достоинстве, воспитанные в ней родителями. Бесконечно тоскуя об оставленном чужим людям сыне, Олечка перенесла на Киру невостребованную материнскую любовь и заботу. Конечно, в матери она не годилась из-за небольшой разницы в возрасте, но спустя несколько недель после их знакомства уже воспринимала девочку как младшую сестру. Старалась изо всех сил помогать ей, оберегать от весёлых богемных проявлений закулисной жизни и радовалась тому доверию, которое установилось между ними.
   Примерно в марте Олечка заприметила, что Кира стала задумчивее, она всегда была мечтательно-романтичной особой, но теперь девочка по утрам не распевала детские песенки, не радовалась от души во время нехитрых девичников Елены Валентиновны. Среди беспечного веселья Кира вдруг замолкала, уходила в себя, мечтательно следя зелёными глазами за полётом снежинок или изломанными линиями дождевых капель, стекающих по оконному стеклу. Обсуждая перемены в Кирином поведении, они с Еленой Валентиновной пришли к выводу, что, скорее всего, пришла пора девочке влюбиться. Вот только в кого?
   Вместе с любопытствующей квартирной хозяйкой Олечка перебрала и обсудила, казалось бы, всех возможных кандидатов, достойных Кириного внимания. Оказалось, не всех. Оказалось, что был ещё один человек. Его имя никогда не всплывало в разговорах подруг, Кира сумела засекретить свою тайну настолько глубоко, что Олечке и в голову не могло прийти, о ком это мечтает её "сестричка". И вдруг имя прозвучало, и только сияющие восторженным светом глаза да закрасневшееся лицо выдали Киру с головой.
   Воображение Олечки тут же нарисовало жалкую картину Кириного падения, в лице бедняги Палена она увидела коварного соблазнителя - такого же, как красавчик Полди, корыстного и подлого. Можно ли было допустить подобное? Ни в коем случае. Она ни секунды не сомневалась, что с Кирой всё произойдёт так, как когда-то с нею. Кто-то должен был изменить ход событий, и Олечка решила, что это будет она и только она.
   Но всё пошло не так, как задумывалось. Олечка постоянно ощущала, как говорят люди, связанные с металлами, "сопротивление материала": то Кира вместо робкой покорности вдруг проявила чудеса самостоятельности, то "тихий немец" Пален вообразил себя рыцарем-спасителем. И Олечка решила, коль Штефан принимает участие в Кириной судьбе, так пусть сыграет свою роль в полной мере. Пусть покажет себя истинным, а не воображаемым рыцарем. Надо лишь чуть-чуть подтолкнуть его в нужном направлении, а Кира, конечно, не будет против. Олечка засмеялась, представив, как всё у них сложится удачно: "тихий немец", несомненно, согласится на фиктивный брак с Кирой, а та, получив таким образом полную самостоятельность, отправится в Винницу, где найдёт покровительство в лице Олечкиных родителей. А после они и Серёжу представят любящим дедушке и бабушке. И заживут все они дружно и весело.
   Утвердившись в своих планах, она стала прогуливаться возле собора, с нетерпением поглядывая на входные двери и ожидая, когда покажется подруга.
  
   А Кира, толкнув тяжеленную резную дверь, ступила в прохладное пространство. Внутри собор выглядел более чем скромно: беленые стены, окна без витражей. И только у алтаря, там, где распятие, - множество свечек в стеклянных стаканчиках. Служба давно кончилась, народ разошёлся, лишь седеньким одуванчиком справа от прохода задумалась о чём-то своём старушка в забавной шляпке с вишенками.
   Присев на скамеечку и глядя с надеждой на распятие, Кира стала рассказывать о своём житье-бытье. Скорбный лик Христа был полон внимания.
   -Вот и все, Господи. Знаю, всё происходит с твоего согласия, и прошу тебя, подскажи, что делать! - перекрестившись, поднялась со скамейки и направилась к выходу. На душе стало чуть спокойнее. Выйдя на улицу, она нерешительно подошла к Олечке:
   - Не могу я туда идти!
   -Ну вот, пожалуйста! Говорили, говорили - и вот результат. Теперь-то что тебе мешает?
   - Ты не понимаешь... Мне стыдно! Такое дурацкое положение! Как представлю, как он меня жалеет... Это же унизительно! Как же ты не можешь понять?! Просить унизительно...
   Олечка страдальчески сморщилась - кажется, сейчас рухнут её радужные планы:
   - Что ты такое выдумала - "унизительно"! Не помочь нуждающемуся - вот что унизительно. Где бы я сейчас была, если б мне тогда не помогли добрые люди? Все, больше я тебя не слушаю.
   Дальше уже шли молча, не разговаривая и думая каждая о своём.
  
   Глава 12
  
   С Андреем Монастырским Штефана Палена свела случайность. В начале октябрядовольно многочисленная компания студентов-медиков последнего курса решила устроить пикник в Аркадии. Были приглашены барышни - слушательницы лекций при Обществе естествоиспытателей, весёлые и жутко эмансипированные. Они щеголяли своими знаниями из области физиологии животных и человека и бравировали тем, что курили одну папироску за другой.
   К вечеру уже опустошили все принесённые корзины с пирожками, баранками и яблоками, выпили достаточное количество шипучего и сельтерской, разделились на небольшие группы и, усевшись на нисколько не холодный песок, затеяли споры-разговоры сразу обо всём.
   С Паленом, как и со всеми коллегами-сокурсниками, Монастырский был давно знаком, при встрече они раскланивались и только, компании у них были разные. Этим вечером вокруг Штефана, как обычно, собрались почти все приглашенные девушки и несколько студентов. Андрею Афанасьевичу понравился этот небольшой кружок, и он пристроился рядом. Умышленно не затрагивая политики и социального устройства общества, они веселились, вспоминая забавные случаи из гимназической и студенческой жизни. Несколько барышень бродили по краю берега, играя с набегающими волнами. Песок быстро остывал, подул довольно сильный ветер, становилось прохладнее.
   Монастырский рассеянно следил за барышней в шляпке с вуалькой, которая, пройдя по понижающемуся волнолому в самый его конец, туда, где через камни перекатывались волны, разглядывала что-то в кружевах пены. Порыв ветра сорвал с её головы шляпу, и она заколыхалась в полуметре от стены из камней. Девушка попыталась достать шляпку, мгновение - и она оказалась в воде по ту сторону от волнолома.
   На берегу истошно завопили, все обернулись на крик, ещё не понимая причины его. Далее Андрей Афанасьевич всё воспринимал как при рапидной съёмке: общий крик ужаса, Пален, бегущий к волнолому и на ходу сбрасывающий с себя студенческую тужурку и ботинки. Вот он бросился в пенистые волны, несколькими сильными взмахами рук одолел расстояние между каменной стеной и девушкой, подхватил её и поплыл назад. Теперь надо было помочь девушке выбраться из воды, но, к несчастью, от испуга она потеряла сознание. Волны швыряли Палена на волнолом, но он, заслонив девушку собою, принимал удары на себя. С камней к ним уже протягивали руки подбежавшие студенты, он передал бедняжку товарищам и выбрался сам.
   Андрей был в восторге от поступка Палена, и ему захотелось тут же выразить своё восхищение. Он подошёл к закутку, образованному осыпавшимися камнями, где Штефан, сбросив с себя мокрую одежду, пытался её отжать, и замер, совершенно неприлично того разглядывая. Изумительно сложенный, худощавый, обнаженный молодой человек являл бы собой безукоризненное великолепие античной статуи, если б не сильнейшие кровоподтёки на спине и боку. Не успел Андрей Афанасьевич выразить восхищение поступком Палена, как тот стремительно обернулся и, холодно прищурившись, ядовито процедил сквозь зубы:
   -Что это вы меня словно девку на выданье разглядываете?
   На этот резкий выпад Монастырский вспыхнул, неточно процитировал Тургенева:
   - Этакое богатое тело, хоть сейчас в анатомический театр, - и отошёл, бормоча извинения.
   Две недели спустя он наткнулся на Палена в больничном коридоре. Тот стоял в расстегнутом белом халате, ссутулившись, прижимаясь лбом к оконному стеклу. Андрей Афанасьевич, помня инцидент в Аркадии, хотел было пройти мимо, но всё же остановился - уж больно отчаянный вид был у молодого человека. Штефан мельком взглянул на Монастырского и отвернулся, но Андрей Афанасьевич успел заметить тяжкую горечь в его сухих покрасневших глазах.
   -У меня только что умер больной, - хрипловатый шёпот Палена заставил Монастырского замереть на месте. Он молча стоял рядом, понимая, что любые банальности типа "доктор не может и не должен умирать с каждым больным" не помогут. Да и сам он слишком хорошо знал, что такое бессилие врача перед неизлечимой болезнью. Через несколько минут Пален, кивнув на прощание, вернулся в палату.
   Они числились в разных группах, но на общих лекциях в огромной, амфитеатром, аудитории обычно усаживались рядом во втором ряду. Андрею Афанасьевичу нравилась исключительная сосредоточенность студента Палена на занятиях, ничто не отвлекало его внимания от лекций, даже самых скучных. Так же этот будущий врач концентрировал своё внимание на практических занятиях в анатомическом театре, был поразительно уважителен с предоставленным материалом. Такая почтительность встречалась не часто среди старших студентов-медиков, обожавших цинично-бесшабашным тоном подчеркнуть свою бывалость. Штефан лишь морщился от таких шуток. При этом у него было замечательное чувство юмора: прежде всего он умел посмеяться над собой и необидно над приятелями.
   В конце октября Андрей Афанасьевич поделился своими заботами - ему срочно понадобилось переезжать на другую квартиру, так как хозяин вздумал на старости лет жениться и понадобилась комната, которую снимал Монастырский.
   -В съёмной квартире, где живёт несколько наших, освободилась комната. Если вас устроит вносить за неё по 12 рублей, то можно прямо сейчас договориться с хозяином, - предложил Пален.
   Андрея Афанасьевича это более чем устраивало, и вскоре он поселился в доме из обожженного кирпича на Херсонской. Расположение комнат, которые снимали Пален и Монастырский в огромной квартире, было очень удобным. Кроме спален, у них была общая гостиная на двоих и крохотная кухонька, больше похожая на кладовую. Остальные комнаты тоже сдавались будущим медикам. Теперь молодые люди виделись постоянно. К тому же у них нашлись общие, кроме медицины, интересы. Выяснилось, что оба любят классическую музыку, отдавая предпочтение непопулярным в студенческих кругах Верди и Чайковскому. Как-то выбрались на концерт и с удовольствием слушали Скрябина, но остались равнодушны к Стравинскому.
   Время от времени то к синеглазому, улыбчивому Монастырскому, то к красавцу Палену будто бы по-дружески забегали знакомые барышни, но ни тот, ни другой никогда не лезли в личные дела друг друга и уж тем более никогда не обсуждали своих дам. Так свято соблюдался кодекс чести мужчины.
   В начале декабря 1910 года случилось с ними малоприятное приключение. Как-то друзья задержались допоздна у профессора Ламберга - старого приятеля отца Штефана, взявшего на себя обязанность, не особо докучая, следить за здоровьем сына давнего знакомого. Городская квартира профессора находилась в самом конце Ришельевской, почти у вокзала. Напившись чая с коричным печеньем и обсудив последние медицинские новости, приятели отправились к себе на Херсонскую. После жарко натопленных комнат было приятно выйти на улицу. Блестели лёгкие кристаллики морозного воздуха, но снег ещё не выпал. На синем в черноту глубоком небе лучились звёзды.
   -Пройдёмся? - предложил Монастырский, и Пален согласился.
   Некоторое время они шли молча.
   -Чем больше познаёшь этот бесконечный мир, тем больше поражаешься мудрости его создателя, - поглядев в бесконечный простор над головой, задумчиво сказал Пален.
   -Знаешь, я ведь вырос в семье священника, и, казалось бы, должен сейчас поддержать тебя, - усмехнулся Андрей, - но, прости, не могу. Немец Пфлюгер считает, что всё живое произошло от неживого, а англичанин Эллен с его теорией появления азотистых соединений... Короче, я за материалистическую теорию происхождения мира.
   - По поводу Пфлюгера могу лишь напомнить тебе, что Пастер убедительно доказал невозможность происхождения живого из неживого...
   -Да-да, и отсюда сделали вывод: жизнь существует вечно. Видишь ли, ты сейчас пытаешься рассматривать происхождение жизни с философской точки зрения, а мне ближе другая сторона этого вопроса - биологическая, - он оглянулся, секунду всматривался в еле освещённую улицу, потом, пожав плечами, двинулся дальше.
   -Но так не бывает, - возразил Штефан, - не может всё сводиться лишь к физико-химическим процессам. Для чего мы живём? Можно ли познать мир? А если жизнь в основе своей не материальное, а духовное явление?
   -Сойдёмся на том, что, скорее всего, жизнь - это и материальное, и духовное явление. Согласен?
   Штефан кивнул, потом мечтательно проговорил:
   -В Петербург бы, к Бехтереву - вот с кем бы поработать...
   -Постой, - замер Монастырский, - слышишь? Там кто-то плачет... Ребёнок?
   -Да вон же, возле дерева, - Пален решительно шагнул к тёмной кучке старых тряпок, наклонился, разглядывая, - да это девочка!
   В самом деле, это была зарёванная девочка лет двенадцати, сидящая прямо на промёрзлой земле и одетая в рваньё. Она испуганно отшатнулась от двух господ, рассматривавших её.
   -Что с тобой? Почему ты плачешь? - Штефан присел на корточки рядом с ребёнком. Девочка вытерла нос дырявым рукавом вязаной кофты.
   -Фимка-отчим побил, - всхлипнула она.
   -А что же твоя мама?
   -Мамку тоже побил, - опять заплакала она.
   -Подожди, не плачь, - он сунул руку в карман шинели, где всегда держал леденцы на случай общения с детьми. - Вот возьми, погрызи пока.
   Он выпрямился и вопросительно посмотрел на Монастырского:
   -Оставить её здесь? Так замёрзнет же. Может, в приют?
   -Не возьмут. У неё родительница есть, - Андрей наклонился к девочке, - за что же тебя отчим побил?
   -Он велел идтить побираться к господам. Сказал, без рублика не приходить. А они не дали... - девчонка прямо-таки взвыла, - доской с гвоздярой шибанул...
   -Та-ак... Ну-ка, покажи, куда он тебя ударил?
   Девчонка задрала подол того, что когда-то было юбкой и предъявила почерневшую от заскорузлой крови ногу. В темноте было толком не разобрать, насколько сильно пострадала девочка, но Штефан представил, как негодяй отчим колотит доской с гвоздями ребёнка - и решил, что позже обязательно встретится и разберётся с мерзавцем. Он решительно подхватил девочку на руки:
   -В больницу бы надо, - но девочка отчаянно замотала головой:
   -Не хочу в больницу! Не надо в больницу!
   -Ну, хорошо, хорошо. Показывай, где живёшь, - хмуро бросил Пален. Девчонка притихла и махнула в сторону складских помещений.
   Они продвигались по грязному проулку с одним-единственным тусклым фонарём в конце, не видя никаких признаков жилья.
   -Это тут ты живёшь? - удивился Монастырский. Ему не нравилось здесь: грязь, темень, ничего, кроме складских закопчённых стен. - Далеко ещё?
   -А вот за угол, - как-то весело даже закивала девчонка. Они прошли мимо ещё одного склада и свернули за угол. Из густой тени вышла одна массивная фигура в одежде мастерового, за нею показалась ещё одна. Молодые люди в недоумении остановились.
   -И куда это вы её тащите? - с ленивой наглостью поинтересовалась первая фигура.
   Штефан выпрямился, прижимая к себе ребёнка:
   -Господа, эту девочку избили, мы несём её домой, и она нуждается в помощи, - отрывисто проговорил он. -Дайте нам пройти!
   -Изби-или? До-омой? - уже открыто издеваясь, мастеровой повернул голову к подельнику. - Ах! Ах! Ах!
   -Что вам нужно, господа? - попытался выяснить ситуацию Монастырский, он уже догадался о характере этой встречи, недаром ему всю дорогу казалось, что за ними кто-то крадётся. - Разве вы не видите, мы студенты-медики и всего лишь хотим помочь ребёнку?!
   -Слышь, Тишка, какой добрый барин!- захохотал первый мастеровой. Отсмеявшись, он махнул рукой кому-то за спиной Штефана. В один миг девчонка скользнула на землю и отбежала в сторону мастерового. Кто-то, подскочивший из-за спины, жёстко и больно заломил руки Палену и Монастырскому. - Ну что, господа хорошие, поделимся с народом?
   Он вразвалочку приблизился к студентам и стал их обшаривать. Андрей решил, что, чёрт с ними, пусть забирают что найдут - всё равно денег у него с собой всего-то рубля полтора. Заберут и отпустят, потому он старался не сопротивляться, так как мужик, который его держал, сразу резко поддергивал вывернутую руку, и Андрей лишь морщился от противного ощущения ползающих по телу чужих рук. Но взглянув на Палена, на его обиженное и сердитое лицо, понял - тот станет драться. И действительно, как только мужик полез к Штефану за пазуху и вытянул за цепочку медальон, молодой человек рванулся изо всех сил и бросился на главаря.
   Они покатились по земле. Андрей двинул ребром тяжелого ботинка в голень мужику, державшему его, тот заорал и грузно запрыгал на одной ноге. Но другой мигом подскочил к Монастырскому, и он получил сильнейший удар в живот. Андрей хрюкнув от боли, упал на колени, его тут же рывком подняли, но он успел перехватить руку нападавшего и, в свою очередь, выбросив кулак, нанёс тому основательный удар в челюсть.
   Тупой Тишка глазел, раскрыв рот, на катающихся по земле Палена и главаря, наконец, и он решил ввязаться в драку. Но получил от Штефана существенный тычок и скрючился у стены склада. Кое-как отделавшись от верзилы-главаря, Штефан пришёл на помощь Монастырскому и вдвоём они вроде бы отбились от грабителей. Тут послышался топот ног и в конце улицы показалось ещё человек десять. Впереди бежала, показывая на них рукой, та самая девчонка, которую студенты-медики так опрометчиво пожалели.
   -Бежим! - крикнул Андрей, и они понеслись что есть мочи в сторону Успенского переулка. Бандиты неслись за ними, но молодые люди выскочили на Преображенскую, где располагался полицейский участок и стояла будка городового. Можно было, конечно, заявить в полицию, но они решили этого не делать - как-то не хотелось терять время на полицейские разбирательства. Возможно, они были не правы?
   Добравшись до дома и рассматривая себя, приятели порадовались, что легко отделались: всего-то сбиты костяшки пальцев да пара синяков.
   -Но какая сволочь, этот бандит, - возмущался Штефан, - ладно сам ворует, так он ещё и девчонку задействовал. И как?! Использовал лучший человеческий порыв - желание оказать помощь, чувство милосердия!
   -Дрянь редкая! Первый раз такое встречаю! - согласился с ним Монастырский. - Он у тебя забрал что-то?
   -Медальон - подарок деда, - по его тону Андрей понял, что Штефан сильно огорчен потерей безделушки, но так как тот больше ничего не добавил, Монастырский не стал расспрашивать.
  
  
   Им долго не открывали. Девушки уже решили, что дома никого нет и собрались уходить, как внезапно дверь распахнулась. Девчонка, дочка кухарки, обычно помогающая матери по хозяйству, отворив дверь, вопросительно уставилась на них.
   -Господин Пален дома? - осведомилась Олечка.
   И девчонка затараторила:
   -Да дома они, дома! Им господин дохтур велели лежать, а они все никак не угомонятся. Так и требуют: давай, говорят, одежку. Идти мне, говорят, надо! А куды эта идти?! У них жар, им нельзя - а они требуют!
   -Василиса, - появившийся Монастырский строго посмотрел на девчонку, - тебе дверь велено отворить или сказки рассказывать?! Ступай быстро на кухню!
   Девчонку словно ветром сдуло.
   -Как кстати, что вы пришли, - озабоченно сообщил он.- С Паленом совсем сладу нет. Был у него доктор, сказал, чтоб вылежал хоть несколько дней. Да куда там! Доктор еще за дверь не успел выйти, а он - одеваться. Нужно, говорит, повидать кое-кого. Спрашиваю, за какой надобностью такая срочность? Не говорит. На силу добился. Он к вам на Екатерининскую собрался. Я уж хотел Васку за вами послать! А тут как раз вы и явились. Может, скажете, что все это значит?
   -Скажем, скажем. Всё скажем. У нас тоже до вас дело есть, - Олечка многозначительно вскинула брови.
   -Значит, господин Пален так сильно болен? Наверное, мы не вовремя... Скажите, Андрей Афанасьевич, а поговорить с ним можно? - заробела Кира.
   -Думаю, да, - и вопросительно глянул на Олечку. Та лишь пожала плечами.
   -Пройдите в гостиную. Я мигом...- и отправился к Штефану.
   Через минуту он вернулся и распахнул дверь комнаты. Девушки по очереди вошли к больному. Их глаза сразу остановились на огромном, "ротшильдовском", кресле, где, откинув темноволосую голову на мягкий валик, расположился Штефан. В бархатной домашней куртке с витым шелковым шнуром и белоснежной рубашке (наметанный глаз Олечки сразу распознал отличное голландское полотно) он выглядел страшно уставшим, даже постаревшим, но по-прежнему необычайно привлекательным. Янтарные глаза ввалились, потрескавшиеся губы плотно сжаты. Он рассматривал Киру, а та под его испытующим взглядом медленно заливалась краской. Она совсем приуныла и засомневалась, что из этого похода выйдет что-либо путное, и потому ругательски ругала себя.
   -Добрый день, господин Пален, - Олечка с любопытством всматривалась в больного. Он показался ей чрезвычайно уязвимым. Странно, с чего бы это? Вот уж к кому это слово "уязвимость" совсем не подходило. - Как вы себя чувствуете? Надеюсь, вам получше... Кирочка сказала, что вы приболели. Мы так беспокоились! Вот, решили узнать, как вы добрались до дома, - её странно вызывающий тон заставил его отвести глаза от Киры. Он не смутился, но Кира почувствовала, что Пален напрягся. Он вновь перевел взгляд на Киру.
   -Мне надо было вас видеть, - заговорил он сиплым прерывающимся голосом. Что-то напугало её: гнев, досада, раздражение? С чего бы ему злиться? Она же ничего плохого не делала! Он тем временем медленно и осторожно, словно превозмогая боль, поднялся с кресла. Повернувшись к Олечке и Андрею, мягко попросил:
   -Не могли бы вы оставить нас на некоторое время?- с непроницаемым выражением ждал, пока за ними закроется дверь, потом взглянул на смущенную девушку, раздумывая, как начать разговор, при этом его губы кривила неприятная улыбка.
   -Я знаю, что заслужил ваше... - он помедлил, выбирая слово, - ваше, мягко говоря, неодобрение. Любые извинения будут выглядеть нелепо. И всё же, если в этой ситуации уместны извинения, прошу принять их.
   С удивлением Кира смотрела, как на его бледном лице разливается краска смущения.
   -Я постараюсь компенсировать принесенный вам... ущерб. Назовите любую сумму... Мне не следовало уходить так, как это сделал я... Сбежал как трусливый мальчишка-гимназист! Поверьте, мне очень-очень стыдно... Мой поступок не имеет оправдания.
   Он говорил, не поднимая глаз, уставившись в пол, и ей стало жаль его. Из-за чего такие страдания?
   - Извинить вас? Но за что? - застенчиво улыбнулась она. - Как это мило: больной просит прощение у доктора.
   Он не понял, о чём это она: какой доктор? к чему здесь доктор?
   -Да вы присядьте, - она легонько подтолкнула его к громадному креслу, и он почти рухнул в него, сама устроилась рядом на скамеечке. Какое-то время они молчали. От его хриплого дыхания у Киры защемило сердце: кажется, он всё-таки серьёзно болен. Но вот он глубоко вздохнул и как-то странно посмотрел на неё. Что было в этом взгляде? Ей показалось, что в его измученном болезнью взгляде мелькнуло сожаление. Она опустила глаза, всё ещё смущенно улыбаясь.
   - Напрасно вы улыбаетесь, - Кира вздрогнула, в его тоне не было и намёка на участие. Он серьёзно, без обычной улыбки, смотрел на неё потемневшими глазами. - У вас нет повода для улыбки.
   Его обычно мягкий голос звучал глухо и неприятно, за безупречной вежливостью слов прорывалось раздражение:
   -Ваше поведение заслуживает осуждения, - он улыбнулся нехорошей улыбкой, в холодных глазах блеснуло презрение.
   -Какое поведение? О чём вы? - растерялась Кира.
   -О, вы прекрасно понимаете, о чём идёт речь. Не стоит прикидываться. Вы достаточно взрослая барышня, чтобы понять, к чему может привести подобное, - он поискал слово, - подобное, так сказать, легкомыслие.
   -К чему может привести подобное легкомыслие? - эхом отозвалась она.
   -Это дорога под уклон - вот к чему! Но давайте по порядку. Вас уволили со службы. Да, такое, к несчастью, бывает. И, заметьте, довольно часто. Как поступают в подобной ситуации приличные люди? Догадываетесь? Они ищут работу. Да-да, всего лишь ищут работу. Вы вроде бы тоже чуть-чуть поискали - и что? У вас не получилось. Ну что ж и такое бывает. Хотя, я уверен, вы плохо искали, или не там, где надо. Вон в больницах всегда нужны люди: помыть, постирать, убрать. Да мало ли!.. А как поступили вы? Маленькая неудача - и раз: вы в пансионе мадам Десмонд. Поёте в белом хитоне со свечкой! Полуголая пляшете, как сказал местный швейцар, "зажигательные танцы".Ублажаете клиентов заведения! И в результате подвыпившие "гости" тащат вас в кабинет для "беседы"! Куда как весело!.. Конечно, это не полы в больнице драить... Там работать надо, а не ногами дрыгать на потеху клиентам!
   Кира ушам своим не верила. И это говорит он - тонкий, деликатный человек! Она не на шутку разобиделась:
   -Да как вы смеете?! - яростно сверкнув глазами, оборвала она его, - какое право вы имеете читать нравоучения?
   -Да, это хороший вопрос, - он помолчал, потом разочарованно вздохнул, - три месяца назад мне довелось узнать отчаянно беззащитную, одинокую барышню. Такую милую и, мне показалось, кем-то обиженную. Тогда я сказал себе: это неправильно, так не должно быть. Это кем же надо быть, чтобы обидеть ребёнка?! Через несколько недель новая встреча. Вы удивительным образом изменились. Отлично помню, как внезапно увидел вас: вы шли, и рядом переливалась радуга от фонтанных брызг. Ваше лицо светилось улыбкой. И нельзя было не улыбаться вам в ответ. Всего один час мы говорили с вами, и я убедился, что, несмотря на перемены, прежними остались ваша искренняя непосредственность и трогательная доверчивость... И вдруг в одночасье всё это исчезло, ушло. Как такое могло случиться? Я немного знаком с вашей историей и знаю, что ради театра вы ушли из дома. Вам не приходило в голову, что вы поступили опрометчиво? Стоило ли менять уют родного дома на неустроенность съёмных квартир? Это ради мнимой самостоятельности вы оставили родителей? И чем же это окончилось? Заведением мадам Десмонд?! Конечно, вы уже совершеннолетняя барышня и можете поступать согласно вашим собственным представлениям о морали, но даже меня, мужчину, повидавшего немало, поразил ваш поступок...бесстыдный и циничный.
   Слушать это было невозможно. Что он бормочет?! "Уют родного дома, любящие родители... циничный поступок" - о чём он? В Кире постепенно нарастало возмущение: да он же ничего о ней не знает! Как смеет он попрекать её? Сидит весь бледный, еле дышит, а всё же сердитым шёпотом выговаривает ей, корит её неизвестно за что.
   -Хватит! - прикрикнула она и вскочила. От удивления он часто заморгал. - Довольно, мне надоели ваши нотации! Если со мною всё так плохо, тогда что вам от меня надо? Что вы пристали ко мне? Это не я, заметьте, а вы притащились к нам на Екатерининскую. Это не я, а вы мокрой курицей (да, да, именно, как мокрая курица!) сидели вчера под дождём и ничего не соображали от выпитого с Жоржеткой шипучего. Это не меня, а вас трясло в лихорадке. И зачем только я втащила вас в дом?! Ещё и чаем поила...
   -И в постель уложила, и сама рядом пристроилась, - презрительно глядя на неё, издевательски закончил он. Ему показалось ужасно обидным это её "мокрой курицей".
   Кира сжала кулак, да так, что ногти больно впились в ладонь. Раньше он был хотя бы добр. А теперь? Теперь он был не просто груб, он был злобен. Он заставил её почувствовать себя непотребной девкой. Она задохнулась от унижения, на глаза навернулись слёзы, кусая губы, она старалась сдержать их:
   -Подумать только! И это говорите вы - защитник обиженных, рыцарь без страха и упрёка! - она хорошо держалась, но её выдавали глаза, нервные движения рук. - Благодарю, господин Пален, за участие. Надеюсь, вы быстро забудете это маленькое недоразумение.
   Штефан хотел ответить, но мучительно закашлялся. Кира испуганно смотрела, как он сотрясается от сухого кашля. Её злость тут же прошла. Она подошла к туалетному столику, налила из графина воды в стакан и молча протянула Палену. Приступ кашля настолько измотал его, что дрожащие руки не в состоянии были удержать стакан. Тогда Кира сама поднесла воду к его губам и помогла ему напиться. Он кивнул в знак благодарности. Она же пристально посмотрела на него, боясь, что скажет сейчас что-то ужасно резкое, но сдержалась и стремительно выскочила из комнаты.
   Кира пронеслась к входной двери мимо оторопевших Олечки и Монастырского и вылетела на улицу.
   -Что это значит? -повернулась Олечка к Андрею.
   Тот лишь пожал плечами и постучался к Штефану.
   -Прости, пожалуйста, но тебе пора принять порошки, - с порога заявил Андрей. За его спиной маячила сгорающая от любопытства Олечка.
   Пока больной принимал лекарство, Олечка Матвеева вглядывалась в его измученное, с тёмными кругами под лихорадочно горящими глазами лицо. Ничего удивительного, что её подруга в тайне мечтает об этом красавце. Удалось ли Кире поговорить с Паленом? Что-то не похоже. Стрелой вылетела из комнаты, а почему? Это надо выяснить. Олечка присела на краешек стула с высокой резной спинкой, дав себе слово не уходить, пока в этом не разберётся.
   Но Андрей уже понял, что одними порошками от кашля здесь не обойтись. Он оглянулся на Олечку:
   -Подожди меня в гостиной.
   -Но мне хотелось... - запротестовала было она, но под твёрдым взглядом Монастырского замолчала и, непокорно вскинув голову, вышла.
   Олечка сердито мерила шагами гостиную. Всё злило её: Монастырский, который не дал ей переговорить с Паленом, Пален, так некстати заболевший. Но больше всего она злилась на любимую подругу. Как она могла вот так нелепо бросить уже начатое дело?! И Олечка дала себе слово, что, когда доберётся до дома, выскажет накопившиеся претензии Кире, причём не станет жалеть неразумную девчонку.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ключик от Рая. часть 2.
   ===================
  
  
  
  
  
   Глава 1
  
   Коротко свистнул паровоз. Вздрогнув, Кира открыла усталые глаза. Уснуть, конечно, не получится - слишком шумно и душно в тесном вагоне третьего класса. Скорее бы утро! На рассвете паровоз, пыхтя и отфыркиваясь струями пара, подтянет поезд к крохотному вокзальчику ее родного города.
   Откинувшись головой на твердую деревянную спинку сидения, Кира закрыла глаза. Как долго тянется ночь! Кажется, что последние сутки длятся уже несколько дней. Просто невозможно перечислить всё, что разом обрушилось на нее.
   Не помня себя, выскочила Кира из дома Палена. Обида, злость застилали глаза. Из последних сил сдерживая жгучие слёзы, пулей летела она через городской садик, не замечая ни цветущей акации, ни крохотных белых ёлочек на ветвях доцветающих каштанов. Красоту майского дня заслонило выражение презрения на лице Штефана и глубочайшее разочарование в его потемневших глазах.
   Она дала волю слезам, лишь добравшись до дома. Бухнулась на пол возле кровати, уронила голову на руки и зарыдала. Пришло время взглянуть в лицо малоприятной правде: Олечка была права, когда предостерегала её. Кира судорожно вздохнула, достала носовой платок, уже совсем промокший, высморкалась. Надо признаться в том, что она выдумала себе героя романа - умного, доброго, сильного, красивого, всё понимающего. Это в книжках такие обитают, а в жизни всё по-другому. В жизни они бездушные, жестокие, несправедливые. Вспомнила, как он припечатывал её холодным взглядом к позорному столбу, читал ей мораль, обвиняя в цинизме, бесстыдстве, короче, чуть ли не во всех смертных грехах. Вспомнила и снова заревела.
   Сквозь слёзы Кира посмотрела на портрет на комоде: уголки губ молодого человека были насмешливо опущены.
   -И ты тоже?! Все вы, раскрасавцы, одинаковы! - она подскочила к комоду и в сердцах перевернула фотографию лицом вниз. Кинула взгляд в зеркало и поморщилась: её явно не украсили красные, припухшие глаза с тёмными тенями вокруг. Она поплескала на лицо холодной воды из кувшина, вытерлась - стало ещё хуже. Теперь не только глаза говорили, что она только что отчаянно рыдала, теперь покраснело всё лицо и даже брови стали противного поросячьего цвета.
   Не успела Кира выплакаться всласть, как с появлением Елены Валентиновны на неё обрушилась новая напасть. Оказывается, в её отсутствие курьер принёс повестку с требованием незамедлительно явиться в участок. Если это из-за её фальшивых документов, решила Кира, тогда добром это не кончится. Надо срочно бежать.
   Упросив Елену Валентиновну сказать (если опять придут за ней), что она уехала, Кира побросала в плетеный баул свои вещички и отправилась на вокзал. Об одном лишь она жалела - о том, что не простилась с Олечкой. Та не заслуживала подобного отношения к себе. Но Кира решила, что, добравшись до Каменецка, сразу обо всём напишет подруге.
   Сейчас, сидя в вагоне третьего класса в самом хвосте поезда, Кира мысленно перебирала последние события. Надо признать, она поступила неправильно с самого начала. Не в Одессу надо было бежать от мачехи, а сразу направиться в Петербург. Это ничего, что тётя Полина не готова была принять её. Устроилась бы как-то. И, возможно, не пришлось бы Кире пройти через позорное увольнение из театра и танцы в заведении мадам Десмонд. И не сверкали бы презрительным гневом выразительные глаза господина Палена. Даже спустя несколько часов, щеки вспыхивали стыдом при этом воспоминании. Не заслужила она его упрёков!
   Её глаза тут же наполнились слезами, и она шмыгнула носом. Господин в потертом котелке, сидящий напротив, участливо покачал головой, но ничего не сказал. Кире стало неловко, она жалко улыбнулась и уставилась в тёмное окно. Не стоит поддаваться эмоциям, не стоит давать повод жалеть себя. "Истинный шляхтич не нюнится по пустякам!"
   Но обида вновь и вновь заставляла прокручивать в памяти последние события. Как же она могла так ошибиться? Напридумывала себе невесть что. Начиталась бульварных романчиков вот и выдумала героя. И вправду, чем не роман госпожи Дубровиной? Какие-нибудь "Тенета любви" или "Под натиском страсти"?Молодой доктор - красивый, добрый - встречает (конечно, случайно встречает - это мы уже проходили) юную невинную особу. Эта самая особа волею судеб оказалась на подмостках провинциального театра. Бедняжка не имеет средств к существованию и вынуждена пуститься чуть ли не во все тяжкие, чтобы добыть себе корочку хлеба. И тогда красавец-герой, по достоинству оценив замечательные душевные качества юной особы, легко и просто решает все проблемы. Конечно, он не в силах устоять перед безмерным обаянием юной особы. Бросившись к её ногам, он признаётся ей в своих пылких чувствах (как же без этого?). И так далее, и такое прочее в том же нелепом духе.
   Кира иронически фыркнула. Нет, правильно мачеха говорит, что Бог обидел её, то есть Киру, мозгами.
   Теперь, вспоминая их"замечательный" разговор, она вдруг поняла, что не сердится на Палена. И впрямь, что толку на него сердиться? Он оказался самым обычным человеком. Как Олечка говорила: "Примитивный индивид, то есть мужская особь с набором типичных представлений о женщине". Ну да, в его глазах женщина слабое, глупенькое существо, которое всегда во всём виновато. Обидно, что Штефан Пален оказался типичным закоснелым шовинистом, консерватором и (этим самым - как его?) ретроградом.
   -Как же я могла быть такой дурой?! - не уставала поражаться она. - Больше никаких глупых мечтаний. Кончилось её большое одесское приключение. И, наверно, уже совсем-совсем ушло её затянувшееся детство. Кира устало прикрыла глаза в очередной попытке задремать.
   Элегантная дама в белом летнем платье вела по проходу между скамьями толстенькую девочку в матроске. Девочка показалась знакомой, она левой рукой прижимала к животу большой жёлтый мяч. Их появление в тесном вагоне среди небогатой публики показалось Кире, мягко говоря, странным. Они приблизились.
   -Судаыня, - с сожалением глядя на девушку, прокартавила девочка, - вы так и не поменяли шляпку!
   Дама в белом согласно покивала:
   -Давно пора, милочка, давно пора!
   Внезапно девочка швырнула мяч Кире на колени. Она дёрнулась от неожиданности.
   -Мадемуазель, что вы всё крутитесь?! Дайте же поспать! - сердито поглядела на Киру её соседка.
   -Простите, - прошептала девушка, нервно оглядываясь. - Эта девочка зачем-то кинула мне мяч...
   -Какая девочка? Где вы здесь видите девочку?! - раздражению дамы не было предела, - не было и нет здесь никаких девочек!
   -Но как же... - начала было Кира и замолчала.
   Конечно, здесь никого не было. Откуда в душном, не очень хорошо пахнущем вагоне появится богатая дама с ребёнком? Ей это приснилось - всего лишь приснилось. Но как этот сон похож на явь! Её пальцы помнили прохладную гладкость резинового мяча, она чувствовала тонкий аромат духов дамы в белом. Всё реально до невозможности и почему-то жутко и страшно. Нет, надо как-то отвлечься и успокоиться. Она стала считать овечек на лугу, дошла до сто сорок первой, и ей вновь захотелось спать, но мысль о том, как встретит её мачеха, не давала покоя. Скорее всего, Вера Ивановна ухмыльнётся: "Приползла, дурочка!" - а может, ещё и по щекам отхлещет. С неё станется. Лучше не думать о том, что впереди!
   К концу поездки ее нервозность достигла предела. В других обстоятельствах она бы, наверное, с интересом и удовольствием наблюдала, как медленно светлеет небо, как мелькающие за окном вагона деревья впитывают краски солнечного утра. Но не теперь.
   Наконец, поезд остановился у желтовато-пыльного здания вокзала. Она медленно продвигалась по проходу вслед за пассажирами, выходящими из вагона, что-то мягкое попалось под каблук её туфли. Она наклонилась и вначале не поняла, откуда здесь взялся довольно большой кусок жёлтой резины, уже затоптанный пассажирами. Потом сообразила: остатки детского мяча! Холодок пробежал у неё по позвоночнику, закружилась голова, и она почувствовала озноб.
   Выбравшись из вагона, Кира тяжело опустилась на первую попавшуюся скамью, время от времени тревожно оглядываясь, ожидала, что вот-вот опять появится дама в белом с девочкой в матроске. Нет, видение не повторилось. Тогда она побрела в сторону своего дома. Ну как родные места, "гордый шляхтич"?
  
   -Вернулась! Ну, наконец-то! Подойди скорее, дорогая, дай тебя обнять! -но Кира стояла столбом, не решаясь двинуться дальше калитки. А мачеха всё приговаривала:
   - Ах, похудела-то как! Тебя там не кормили, что ли? И совсем не подросла. Бедняжечка!
   Почтенная Вера Ивановна, в простом домашнем платье цвета "поздней осени", широко распахнула руки, как бы желая обнять и вернувшуюся блудную дочь, и весь белый свет вместе с нею.
   -Иринушка, Аннушка! Где вы, доченьки? Смотрите, кто приехал!
   На мамашин зов прибежали девочки и стали бурно выражать восторг при виде Киры. Вера Ивановна поспешила на кухню давать кухарке указания по приготовлению праздничного обеда: радость-то какая! Любимая доченька вернулась!
   -Пойдем, скорее к тебе - увидишь, там ничего не изменилось, мы ничего не трогали с твоего отъезда - поставишь вещи, умоешься, переоденешься... - и они потащили ошеломлённую бурным приёмом сестрицу наверх.
   Кира не привыкла к подобному вниманию. Она ужасно устала с дороги, хотелось не столько отдохнуть, сколько побыть одной и, желательно, в полной тишине. И, понятное дело, задать себе вопрос, чем вызвана излишняя любезность Веры Ивановны.
   Ее комната в самом деле не изменилась. Только поставили в угол старое зеркало да поменяли кружевные занавески на французском окне. Это окно с крохотным, на полшага балкончиком, когда-то стало причиной ссоры отца с мачехой. Вид отсюда открывался великолепный: заросли сирени не прятали стоящую на холме старую крепость и блестевшую под ней реку. До десяти лет Кира обитала в старой детской, где когда-то так же спал в кроватке с пологом маленький Серёжа Стоцкий. На десятый день рождения Кира выпросила себе подарок - переезд в мезонин. Пока Вера Ивановна исполняла обязанности экономки, она вела себя тихо и скромно. Но после смерти Антонины Ивановны она резко изменилась: переставила мебель по своему усмотрению, переделала спальню, столовую и гостиную. Лишь две комнаты остались нетронутыми - это кабинет Сергея Петровича и Кирин мезонин. Уж как Вере Ивановне хотелось разместить здесь свой кабинет! Что было бы уж совсем неудобно, так как взбираться сюда по довольно крутой лестнице ей не очень нравилось. Тем не менее она требовала, чтобы комнату отдали ей. Она долго спорила с мужем, тот вяло отбивался от наседавшей на него жены и, в конце концов, отрезал:
   -Комната всегда была Кириной. И не будем больше об этом говорить,- да так мрачно взглянул ярко-синими глазами, что та больше никогда не заводила разговор на эту тему. Вера Ивановна разозлилась и сгоряча вообще отказалась разговаривать с мужем. Поиграв в молчанку несколько дней и видя, что упрямый поляк не реагирует на её манёвры, Вера Ивановна отступилась и больше на Кирину комнату не претендовала. Но, конечно, еще долго злилась на падчерицу.
   Пока Кира перебиралась из пансиона в пансион, комната пустовала, и Вера Ивановна не раз забиралась в мезонин. Глядя в высокое окно, она мечтала прибрать к рукам "поместье" Стоцких. Несговорчивый хозяин, этот "гордый шляхтич", не давал развернуться ее коммерческому нраву. Уж как она уговаривала его пустить квартирантов в комнаты первого этажа! Ни в какую!
  
   Кира приводила себя в порядок. Сестры, не догадавшиеся оставить её одну хоть на несколько минут, рассказывали последние новости.
   -Как хорошо, что ты нас застала! - быстро говорила, слегка пришепётывая, Кирина ровесница Ирочка. Очень хорошенькая, со светло-русыми волосами, заплетенными в аккуратную косичку, она с удивлением разглядывала сводную сестру, отмечая, как та изменилась. "Взрослая" причёска: густая масса волос, стянутых пышным узлом, из которого выбивались вьющиеся, отливающие серебром пряди. Зеленые ("кошачьи", - подумала Ирочка) глаза под темными ресницами. Если бы не странная, какая-то виноватая улыбка, придающая неуверенность всему ее облику, Киру можно было бы даже назвать красивой девушкой.
   -Мамаша собирается нас на лето опять в пансион отправить - там будут учить теннису. Слышала о такой игре? Сейчас это очень модно. А ещё у нас скоро жильцы поселятся. Видишь, получается, это выгодно - так мамаша говорит. Мы будем жить в пансионе на казённый кошт - это от того, что мамаша у нас вдовая. А нашу комнату и столовую мамаша сдаст жильцам. Сейчас же сезон, стало быть, выгодно, - перескакивая с темы на тему, торопилась с новостями Ирочка. - Ты даже не представляешь, что натворила Аннушка!
   -Ирина, - строгим голосом прервала ее младшая сестра, - это вовсе не интересно... - но по ее хитрому виду можно было сразу догадаться, что ей смертельно хочется рассказать об этом приключении.
   -Что же ты такое натворила? -улыбнулась Кира.
   -Да ничего особенного...
   -Ах, брось ломаться, Аннушка! Скажи же, скажи, что видела живые картины!
   -И не живые картины, а кинематограф!..
   -Противная Анька, не хочет рассказывать! Представляешь, Кирочка, наша Аннушка и еще соседская Натали Мезенцева оделись как взрослые дамы (шляпы с вуалью, боа из перьев - всё стащили у мамаши!) и пробрались на сеанс. А там была фильма -...забыла, как называется...
   -"Прогресс и процветание", - подсказала Аннушка и, не желая передавать право рассказа о своем приключении, продолжила, - там показывали, как строят огромный корабль. Вправду-вправду, огромный. Аж четыре трубы! Такого еще не было! Малю-ю-сенькие человечки бегали вокруг такой громадины! Как муравьишки! А ещё показали, как его спускали на воду. А как внутри красиво! Лестницы, зеркала в рамах, рестораны... А какие каюты! Вот всё бы отдала, лишь бы плыть на таком! Это прямо дворец! И называется красиво - "Титаник".
   -Да, это, конечно, интересно, - рассеянно сказала Кира и добавила, - надеюсь, тебе не нагорело за это?
   -Мамаша еще не знает. Если, конечно, кое-кто не проболтается! - и многозначительно взглянула на Ирочку.
   -Вот еще, буду я рассказывать! - вздернула подбородок старшая из сестёр.
   -И всё же ты сильно изменилась, - разглядывая Киру, задумчиво протянула Аннушка. - Волосы-то у тебя всегда были светлые, но сейчас прямо серебряные. И глаза... глаза какие-то другие...- Кира, а как ты жила там, в Одессе?
   -Да, расскажи, - Ирочка подошла к зеркалу, заглянула в него и поморщилась - тусклая поверхность почти ничего не отражала. - И как это мамаша разрешила тебе поехать туда?
   -Если честно, никто мне ничего не разрешал. Сама сбежала, не спросясь.
   -Да уж, мы помним, что тут началось! - покачала головой Аннушка. - Мамаша и посуду била, и прислугу, и нам с Ирочкой досталось. Но как ты решилась? Я бы ни за что не смогла.
   -Сама не знаю. Но, видишь, решилась же. А как я жила там - не спрашивайте. По-разному: трудно, конечно. Если бы не добрые люди - даже не знаю, смогла бы там продержаться, - она вспомнила Олечку с её готовностью помочь и мысленно дала себе слово сегодня же написать ей письмо и тысячу раз попросить прощение за своё очередное бегство.
   Следующие четыре дня прошли для Киры, как во сне: никто так не угождал ей, как Вера Ивановна в эти дни. Девушку не тревожили - даже сестрам запрещено было донимать ее своими историями. Она спала столько, сколько хотела. После вкусного завтрака отправлялась к старой крепости, часами сидела в тени башни, глядя на спокойную речушку под стенами. Ложась спать вечером, недоумевала, почему ей не хотелось возвращаться домой? Ведь хорошо же, в самом деле!
   Раньше Кире здесь было неуютно. Отчего-то в присутствии мачехи Кира всегда чувствовала себя виноватой, как будто не выполнила домашнее задание или стащила из буфета конфету и теперь ждала наказания - долгих выговоров и, возможно, унизительной трёпки. Теперь все изменилось, откуда взялась, где пряталась эта ласковая и заботливая женщина? Просто чудеса какие-то!
   На вторую ночь после приезда ЭТО опять явилось ей. Уже знакомая фигура вышла из окутанного темнотой угла. Дама бесшумно прошлась по комнате, дотронулась до тускло блестевшего зеркального стекла. И опять она смотрела, улыбаясь и прижимая руку к губам. В мерцающем свете лампадки её волосы отливали серебром, а большие глаза казались совсем тёмными. Она подняла руку, показывая куда-то вверх. Потом она оглянулась, будто кто-то позвал её, и исчезла.
   На этот раз Кира обошлась без обморока. Ей даже не было страшно, она просто таращилась на незнакомку. Конечно, заснуть после такого не удалось. Лежала в оцепенении и размышляла, что могут значить эти мистические видения. Куда показывала эта дама? На потолок? И что? Чего от неё хотят? А может, она сошла с ума? Медик Монастырский как-то рассказывал, что есть такие больные люди, которым всюду что-то кажется: то голоса какие-то, то видения... Вот и с нею так - дамы мерещатся, только пока ничего не говорят. Были же в детстве у неё странности: ходила по ночам, огромные волки с жуткими мордами мерещились. Маменька тогда успокаивала папеньку, говорила, что у них это семейное, что её маме да и ей самой постоянно что-то мерещилось. Конечно, она никак не успокоила папеньку. Он тогда целую неделю ходил в церковь и в костёл - свечки ставить. Кира вздохнула, перевернулась на живот, улеглась щекой на руки - совсем спать не хочется. В окно светила огромная красновато-оранжевая луна. Разве бывает такая луна? Никогда прежде не видела. Ишь, подглядывает, подсматривает воспалённым глазом...
   С утра пошёл тихий дождик - стало ясно, что на весь день. Вера Ивановна была не в духе, сердилась по пустякам, струнила дочерей, кухарку, но Киру не трогала. Правда, один раз всё же цыкнула и на падчерицу, когда та замерла, уставившись в свой стакан с чаем. Но Кира её не слышала. Она, как завороженная, смотрела на вспыхивающий в свете лампы и отливающий золотисто-коричневым напиток, при этом её лицо и даже уши вдруг налились таким жарким цветом, что Аннушка фыркнула и, толкнув под столом ногой Ирочку и указав глазами на Киру, прошептала:
   -Смотри, совсем как сегодняшняя луна: красная и рыжая, - и тут же заслужила укоризненный взгляд матери.
   Кира же не отрывала взгляда от переливающегося золотом и янтарём чая. Все эти дни она старательно гнала из памяти свои одесские приключения, и прежде всего не хотела вспоминать человека, который так оскорбил её. И вот теперь ей стало ясно, что она не только не забыла - всё-то она помнит! - она давно простила ему унизительный выговор. И что ещё хуже - она скучает, она тоскует по этому человеку. По его мягкому голосу, по его манере гордо вскидывать голову, по прозрачным янтарным глазам и даже по его чуть заметному акценту. И ещё она поняла, что не просто так сжалось её сердце, а по спине пробежал холодок, когда в глубине её мозга вспыхнуло его имя. Это напугало и потрясло её. Ничего не замечающей сомнамбулой она встала из-за стола и под вопросительными взглядами сестер и мачехи побрела к себе наверх, чтобы там в тишине и одиночестве думать и вспоминать, вспоминать и думать о потрясающем явлении, имя которому Штефан Пален.
   Дурное настроение Веры Ивановны имело имя: Кира Стоцкая. Был у Веры Ивановны давний знакомый Василий Васильевич Проценко - местный урядник, человек ушлый и ловкий. Сколько полезных советов дал он своей приятельнице! Это он надоумил её припрятать завещание Сергея Петровича, он же подсказал, как вернуть беглянку домой. С ним Верочка-Верунчик (так, оставшись наедине, называл он почтенную вдовушку) не притворялась, знала, что старинный дружок сумеет подсказать нечто хитрое и пройдошистое.
   -Ты, Верунчик, - Василий Васильевич подцепил ложечкой кусочек пирога с вишней, - жди совсем скоро падчерицу. Думаю, недельки через две и объявится.
   -Да скорей бы уж! - Вера Ивановна с удовольствием следила, как урядник аппетитно поглощает испеченный собственноручно по случаю его визита пирог. Они чаёвничали в гостиной за накрытым жестко накрахмаленной скатертью столом. - Пусть лишь вернётся. Уж я ей устрою... Надолго запомнит!
   -Не то говоришь, совсем не то. Зачем так-то? И чего ты добьёшься? Норовистая она у тебя. Опять взбрыкнёт да сбежит. Тебе это надо? Она, падчерица твоя, ни жива ни мертва вернётся... Небось решит, что ты сейчас её пороть начнёшь...
   -А и следовало бы! Разве нет?
   -Следовало. Кто ж спорит? - покосился на неё урядник. - А теперь представь, как ты удивишь её, если всё будет наоборот?
   -Так что, мне целовать её?! Вот ещё!
   -Не фыркай, не фыркай. Надо, так и поцелуешь. От тебя не убудет! Девчонка смирненькая сейчас прибудет. Гонор-то с неё там сбили, не сомневайся. Полицейский запрос - не шутка. Так что приедет тихоня тихоней. Пусть совсем успокоится, расслабится, а тут мы ей и преподнесём кое-что. Это как на театре. Видел я как-то одну пьеску. Там барышня, навроде твоей Киры,в мальчишку влюбилась. И вот всё-то у них хорошо, да вдруг этот её кавалер взял и братца её убил. Улавливаешь?
   -Ты, никак, мне "Ромео и Джульетту" пересказываешь? Знаю я эту историю - гимназию как-никак закончила. И к чему ты это?
   -Вот, - он назидательно поднял указательный палец, - вот-вот, не улавливаешь. Я к чему тебе про театр сказал? Смотри: только-только на сцене тишь да благодать установилась, и мы, зрители, успокоились да порадовались - ан нет! Раз - и кто-то кого-нибудь застрелит, либо заколет, либо отравит, либо ещё чего сотворит. Аж досадно становится! Поспал бы себе в кресле сидючи, так нет же, не дадут. И от этой самой досады сидишь и мечтаешь, чтобы всё поскорее закончилось. И согласен уж на всё - лишь бы перестали нервы дёргать.
   Вера Ивановна уважительно посмотрела на урядника:
   -Хитёр ты, Васенька, хитёр! - тот довольно ухмыльнулся и потянулся за вторым куском пирога.
   Во всём оказался прав старинный друг и советчик. Как увидела Вера Ивановна входящую во двор падчерицу, так мгновенно оценила и вид поникший, и бледность, и худобу прозрачную - приползла змеища - оценила и решила действовать, как Васенька наставлял. Только давалось ей это с непомерным трудом. Так хотелось оттаскать за волосья мерзкую девчонку! Кира ей всегда не нравилась. Вера Ивановна считала, что родители слишком многое позволяют избалованной девчонке. Вон как Антонина Ивановна вьётся над заморышем, да и Сергей Петрович от жены не отстаёт. С виду-то суровый да гордый, а как посадит на закорки девчонку да как начнёт с нею скакать по комнатам - куда только шляхетский гонор девается!
   Дурное настроение было сегодня у Веры Ивановны от того, что Васенька опять призвал её к терпению. "Кто не умеет ждать, тот не умеет ничего", - наставлял он подругу. Сколько можно ждать?! Злыми глазами следила за падчерицей Вера Ивановна: ишь, сидит, в стакан уставилась. Что она там видит? Раньше себе чай в чашку наливала, а теперь только в стакан хрустальный, и всё на просвет его смотрит. Надо кончать этот театр, вот только дочечек сдать в пансион поскорее...
   Закончилась неделя, началась другая. Накануне отъезда в пансион, когда уже все легли спать, девчонки пробрались в Кирину комнату. В одинаковых белых ночных рубашках с глухим воротом и манжетами, застегнутыми до последней пуговички (никаких кружавчиков!), девочки забрались к Кире на кровать. Все трое уселись, подобрав под себя ноги и прижавшись спиной к стенке, на которой висел вышитый коврик.
   -Мы пришли тебе сказать что-то очень-очень важное, - сделав круглые глаза, заявила Ирочка.
   -Завтра мы уедем, вот тогда все и начнется...- перебила ее Аннушка.
   -Это вы о чем? Что начнётся?- засмеялась Кира: сёстры выглядели так таинственно и одновременно так смешно.
   -Вот сейчас узнаешь, тогда уж не станешь смеяться,- обиделась Ирочка. - Мы с Аннушкой случайно слышали, как мамаша говорила Пелагее Авенировне (ну, помнишь, такая полная дама - её все свахой зовут, у неё ещё дом прямо возле вокзала?), так вот: мамаша говорила ей, что дело вот-вот решится.
   -Какое дело?
   -Твое, твое, Кирочка! - как китайские болванчики закивали обе девочки.
   -А зачем Вере Ивановне сваха? Меня что ли сватать?! - изумилась Кира.
   -Мы же тебе об этом и толкуем! Пелагея Авенировна часто к мамаше заходит. Они всегда чай пьют с вареньем, а в прошлом году много красной смородины уродилось - вот они и пьют чай с вареньем. И мы слышали, как Пелагея Авенировна говорила, что у неё "есть кое-кто на примете для этой, твоей". Это она так мамаше сказала, мол, "есть кое-кто на примете для этой твоей обузы". А мамаша отмахнулась и говорит, что уже сама всё нашла и что Кирочка будет довольна. И они так нехорошо засмеялись! Потом они долго шептались...
   -Я уж слушала, слушала - прямо вся целиком в огромное ухо превратилась, но только расслышала, как они о каком-то господине Иванове говорили. И ещё что он, господин Иванов этот, хочет тебя видеть. А мамаша объяснила, что за тобой уже послали и ты скоро приедешь... Она всем говорила, что ты училась пению в губернском городе, - Аннушка перевела дух, - А ты правда училась пению?
   -Какое там! - махнула рукой Кира. - Служила на театре, в хоре. А учиться не получилось.
   -Ах! На театре?! Как я завидую тебе! - Аннушка томно подняла глаза к потолку.
   -Ты это брось, Аннушка! Нечему там завидовать. Но почему, - недоумевала Кира, - она хочет от меня избавиться? Что я такого сделала? А может, это из-за денег? Ей же теперь на меня не выделяют средства?
   -Это как? - одновременно спросили девочки.
   -Всё очень просто. Вера Ивановна, когда папеньки не стало, могла меня перевести в воспитательный дом или, на худой конец, в приют. А она оставила у себя, и ей за это платили. А когда мне в прошлом году исполнилось 15 лет, платить перестали. Была бы я мальчиком, так платили бы до 17 лет. Так что, пока я дома, будут лишние расходы. Понимаете, - Кира перевела взгляд с одной девочки на другую, - понимаете, вот она и придумала сбыть меня с рук...
   -Не-е-т, - помотала головой Ирочка, - я думаю, дело в той бумаге, что нашла мамаша в портфеле Сергея Петровича. Помнишь, у него был такой зеленый, из крокодиловой кожи, портфель с бумагами?
   -И что там нашли?
   -Не нашли, а нашла. Нашла мамаша, спрятала и никому не показывает. Но мы с Аннушкой, - Ирочка покраснела, - случайно видели эту бумагу.
   -Кира, это завещание твоего папеньки! - выпалила Аннушка.
   -Этого не может быть, - возразила Кира. - Урядник сказал, что завещания не было.
   -Урядник! Ты слушай его больше! Это тогда он, сразу после похорон, вместо нотариуса заявился, потому что тот лечиться на воды уехал. А завещание было! Было! Мы с Ирочкой его даже читали! Только не все поняли...
   - Кое-что все же поняли. Сергей Петрович оставляет всё-всё тебе, а мамаше ничего. Мы можем здесь жить столько, сколько ты разрешишь. Но только усадьба остается тебе, если ты правильно выйдешь замуж...
   -Правильно выйду замуж? Что бы это значило?
   -Вот тут-то мы и не поняли. Там что-то про сословия и честь фамилии...
   -А где теперь эта бумага?
   -Раньше лежала в шкатулке под зеркалом. Она ее запирала малюсеньким ключиком. Но если взять шпильку...
   - Ты говоришь - раньше. А теперь? - взволновалась Кира.
   -Теперь не знаем. Мамаша заметила, что мы рылись в шкатулке, и убрала ее. А куда, не знаем...- виновато опустила голову Аннушка.
   -Слушайте, а зачем вы это делаете? Зачем всё рассказали? - вдруг спросила Кира.
   -Мы - за справедливость! - в один голос заявили сестры, при этом обе покраснели.
   -Ах, за справедливость... - протянула Кира, внимательно разглядывая девочек, - за справедливость, значит...
   Девочки сидели, опустив головы. Потом Ирочка, быстро глянув на сестру, решилась:
   -Ты же не знаешь ничего... Ты всё время в пансионах была,... а мы... мы всегда дома. Лишь этой весной нас отправили в Проскуров. Ещё раньше, когда мамаша не служила у вас, а папаши уже не стало, мы жили совсем плохо. Но нам помогал Василий Васильевич...
   -Урядник? - удивилась Кира.
   -Ну да, урядник. Он папаше то ли троюродным братцем приходится, то ли ещё каким. Дядя Васенька часто приходил. Конфеты приносил. Это он мамаше место домоправительницы нашёл. Тогда мы к вам и переехали. Нам здесь очень понравилось. И Антонина Ивановна такая добрая, красивая. И Сергей Петрович шутил с нами, игрушки дарил. И с тобой мы всегда играли...
   -А Василий Васильевич перестал сюда приходить?
   -Дядя Васенька? Сюда-то перестал, но они с мамашей у него на квартире виделись. И мы там часто бывали. А как не стало Сергея Петровича, так он опять стал приходить.
   -Только я не люблю, когда он приходит, - нахмурилась Ирочка, - он всё норовит меня себе на колени усадить, будто я маленькая девочка. А Аннушку всё обнимает да целует...
   -Что ж вы Вере Ивановне не сказали?! - видела Кира таких дядь-васенек - любителей потискать девчонок, да и сама от красавчика Полди натерпелась. - Ах, он мерзавец!
   -Сказали, сказали... Она только смеётся, говорит, что это он нас так любит, прямо как своих дочек. А мы не хотим, чтобы он гладил да прижимал, но мамаша не слушает! Она всё делает, что ей Васенька говорит... - Аннушка шмыгнула носом, подтянула коленки к груди и обхватила их руками. У неё был такой грустно-растерянный вид, что у Киры защипало глаза от подступивших слёз.
   -Ты вот что, Аннушка, как только он, мерзавец, тебя в следующий раз полезет обнимать, двинь его со всей силы локтем в живот или лягни его ногой посильнее. Пусть знает, что ты можешь за себя постоять! И ты, Ирочка, сделай так же...
   Обе девочки разом вздохнули, а Кира поняла, как им, бедняжкам, тяжело, если даже родная мать не хочет их слушать.
   -Видела бы ты этого господина Иванова! - вдруг встрепенулась Ирочка. - Мы с мамашей были в его магазине. Там всё подряд продают: и чай, и сахар, и конфеты. Он за прилавком стоял... Помнишь, Аннушка?
   -Стоял, да. Такой старый-старый... А сынок у него волосы на прямой пробор носит и помадой мажет. Говорят, старик этот жену извёл! Ужас! - Аннушка даже зажмурилась.- И все их боятся.
   -Почему боятся?!
   -Они жадные и дерутся. Чуть что - так сразу в зубы. Это нам девочка сказывала, она там "прислугой за всё служит".
   -Девочка? "Прислугой за всё"? - поразилась Кира.
   -Ну да. И чистит, и моет, и бегает везде, куда пошлют. Знаешь, какая она худая? Вот прямо совсем, как ты! Ой, Кирочка, ты не обиделась? - Кира лишь помотала головой.
   -Ой, тихо! Кажется, мамаша идет! - девчонки молниеносно спрятались под кровать. Дверь бесшумно приоткрылась, заглянула Вера Ивановна.
   -Кира! - тихонько позвала она. - Ты спишь?
   Не дождавшись ответа, постояла, прислушиваясь, и закрыла дверь. Через минуту девочки вылезли из-под кровати.
   -Это она нас ищет, - еле слышным шепотом сообщила Ирочка. - Нам пора.
   -Не влетит?
   -Нет, не успеет! Мы же рано уезжаем!- беспечно махнула рукой Аннушка.
   -И ещё, Кирочка, - жарко зашептала Ирочка, - помнишь, как хоронили Антонину Ивановну? Конечно, помнишь, хоть и плакала ты всё время... Тогда гроб не открывали, отпевали дома, в церковь не носили...
   -Что? Что ты хочешь сказать? - чего-то испугалась Кира. Да, она помнила, как умоляла отца дать глянуть на маменьку в последний раз, а он лишь отрицательно покачал головой, молча сам забивал гвозди в крышку, а потом ушёл прочь от гроба. Кира помнит, как шептались соседи, что не по-людски хоронят барыню Антонину Ивановну. Но тогда ей было не до их перешёптываний.- И что же, что?!
   -А то, что пустой гроб-то был!
   У Киры потемнело в глазах:
   -Что ты болтаешь?! - выдавила она из себя, язык вдруг стал непослушным, и вздохнуть никак не получалось.
   -А вот и не болтаю! Мы тогда с Аннушкой хотели образок в гроб к Антонине Ивановне положить. Святого Антония Печерского. В гостиной никого не было, только гроб стоял на столе. Лампадка светилась у образов да свечка горела, где монашка читала молитвы. Но мы не боялись, ничуточки! Крышку ещё не прибили, и Аннушка приподняла её. Я уж хотела положить образок к рукам Антонины Ивановны... Но, Кирочка, там было пусто!
   -Этого не может быть!
   -Может, может. И Аннушка видела - пусто там. Хоронили пустой гроб!
   -Но где же тогда маменька?! - еле ворочая языком, прошептала Кира. Девочки лишь переглянулись и пожали плечами.
   -Прощай, Кирочка! Пора уже! Нам хотелось помочь тебе...- и они, бесшумно ступая, выбежали из комнаты.
  
  
   Глава 2
  
   Кира долго сидела, уставясь на огонёк лампадки. Вначале в голове было пусто-звонко, потом пришли воспоминания о тех трагических днях, когда её буквально выдернули из школьной жизни и бросили в события печального ритуала. Отец, бледный и осунувшийся, встретил её мрачным взглядом покрасневших от бессонницы глаз. Содрогаясь от рыданий, Кира бросилась ему на шею. Он молча оторвал от себя её руки и отодвинул дочь в сторону. Тогда тётя Полина, укоризненно глянув в сторону зятя, обняла девочку и увела её прочь, шепча что-то о возмутительном бессердечии. Все эти тяжёлые дни она не отходила от Киры. Но, к сожалению, вскоре Полине пришлось вернуться в Петербург, правда, перед отъездом она с Сергеем Петровичем заперлась в кабинете. Они долго говорили, даже спорили. После её отъезда отец немного отошёл от мрачной скованности, он уже не прогонял Киру, но и не стал прежним. Его ярко-синие глаза словно полиняли, и больше никогда Кира не слышала его заливистый смех. Теперь соседи не навещали их по воскресеньям, а Сергея Петровича звали за глаза "мрачным шляхтичем".
   Пустой гроб! Надо же такое придумать! Кира нахмурилась. Она не видела родителей мёртвыми: ни маму, ни отца. Когда хоронили маменьку, отец не разрешил с нею проститься. А на похороны отца она опоздала. Поезд из Проскурова вышел из расписания, простояв несколько лишних часов на запасном пути, и Кира приехала в Каменецк, когда народ уже шёл с кладбища на поминки. И хорошо, что в памяти родители остались такими, какими она их видела в последний раз - живыми. Мелькнула безумная мысль - а вдруг они не умерли? Вдруг они куда-то ушли или уехали? Наступит момент - и откроется дверь. Они, её маменька и папенька, как ни в чём не бывало войдут в родной дом, и снова станет весело и тепло, потому что они соберутся все вместе. Хорошо бы это случилось на Рождество! Пусть они вернутся на Рождество!
   Она поняла, что плачет, когда от слёз намок воротничок рубашки. Достала носовой платок, высморкалась и опять задумалась. Так много странного вокруг неё в последнее время, а теперь ещё эта невозможная история. Может, Ирочка и Аннушка всё выдумали? Они такие фантазёрки! Надо бы завтра расспросить Ирочку, как прошли последние дни папеньки. И почему она этим раньше не интересовалась?! Всё собой была занята. А если девочки уедут, тогда у кого спрашивать, не у Веры Ивановны же? Хотя почему бы и не у неё? Нет, всё-таки лучше бы поговорить с сёстрами, они всё видели, всё слышали, всё приметили. Но девочки уедут рано утром, да и мачеха не даст им посекретничать с Кирой - чуть заметит, что девочки вместе собрались, тут же коршуном налетит и разгонит по разным углам.
   Нет, нельзя откладывать разговор, надо разбудить Ирочку и поговорить с нею прямо сейчас. Кира встала и пошлёпала босиком к двери. Она уже взялась за дверную ручку, когда её глаза поймали кристально чистый отблеск стекла. Всегда тусклое, с шелушащейся амальгамой по краям, зеркало сияло глубоким цветом ночного неба, и множество звёзд мерцало в его сине-фиолетовом бархате. Да, ей было отлично знаком этот бесконечный небесный купол, именно так он выглядел на открытке, что лежала сейчас на дне её плетёной дорожной корзины. Не хватало лишь холодных морских волн и тела, колыхающегося в их ледяной мути. Её тела.
   Кира помотала головой. Что это на неё нашло? Просто в зеркале отражается бархатная южная ночь. И ничего особенного тут нет. А то, что днём ничего не видно, - ерунда. В комнате темно - вот оно и "заработало", она решительно двинулась по лестнице. И замерла. Противный холодок пробежал по позвоночнику: зеркало не могло отражать низкое южное небо. Оно ничего не могло отражать, ничего, кроме стены, против которой оно, зеркало, стоит.
   "Значит, мне показалось, - попробовала убедить себя Кира, - просто привиделось". Сейчас главное пошептаться с Ирочкой, а о странных свойствах старых зеркал она подумает позже. Но ноги сами понесли назад. Отчего-то зажмурившись, она шмыгнула в комнату. Приоткрыла один глаз, второй - и отскочила. Сердце забилось бешеным метрономом: что-то белёсое мелькнуло в матовой тусклости мёртвого стекла. Что?! Что это было? Почему "было"? Есть! Вон, там, смутно белеет, всплескивает руками... Кира вздохнула. Это надо же быть такой дурой, чтобы испугаться собственного отражения в старом мутном стекле! Вот до чего довели её ночные разговоры: уже от зеркала шарахаться начала. И не видела она там никаких звёзд - всего лишь огонёк лампадки дрожал и распадался на множество огоньков. Упрямо вскинув голову, Кира на цыпочках отправилась в комнату сестёр.
  
   Утро прошло в суматохе. Кухарка жарила цыплят и пекла сладкие пирожки в дорогу. Вера Ивановна обходила дозором свои владения и давала распоряжения так, будто она уезжает не на три дня, а на целый год. Ехать надо было не так чтоб уж очень далеко - всего лишь в уездный город Проскуров. Почти сто вёрст в один конец по железной дороге. Но почтовый поезд еле-еле плёлся, останавливаясь на каждой станции и на всех полустанках. Недаром местные его прозвали "весёлым". На этом-то "весёлом" поезде любящая мамаша повезла дочерей в пансион, к тому же в Проскурове у Веры Ивановны были какие-то дела и она предупредила, что вернётся на третий день. Киру это несравненно обрадовало - три дня полной самостоятельности без надзора мачехи! Можно поискать завещание, да и попросту побродить по родному дому.
   Кирпичный дом в два этажа с мезонином построил Кирин прадедушка ещё во времена Речи Посполитой. Тогда семейство Стоцких было центром притяжения местной жизни, да и любили они пожить на широкую ногу: званые вечера, торжественные обеды - быть приглашенными в их дом почитали за честь. Именно прадедушка велел оштукатурить стены и побелить их, а тяжёлые резные ставни выкрасить в зелёный цвет. Была у дома особенность - черепичная крыша потрясающего зелёного цвета. С чего это прадедушке вдруг захотелось в местах, где и зимой-то больше десяти градусов мороза не бывает, покрыть крышу черепицей, словно они обитают в холодных северных краях, - никто не знал. Но дом, благодаря веселым ставням и черепичной крыше, был виден издалека и радовал глаз. Со временем семейный капитал Стоцких поистощился, часть прилегающей земли распродали, к моменту рождения Киры владения представляли всего лишь парадный двор с круглой клумбой посередине да хозяйственный двор позади дома. Был ещё огромный старый сад.
   Стараниями Кириной мамы сад облагородился, в парадном дворе дополнительно разбили и засадили розами несколько клумб. Всё изменилось после кончины Антонины Ивановны. Теперь вместо роз на клумбах кудрявились укроп да петрушка, а за садом Вера Ивановна, ставшая хозяйкой "владений" Стоцких, не следила: растут себе деревья - и ладно. Хотя время от времени посылала кухарку собирать вишни да сливы с постепенно дичавших деревьев. Из вишни варилось варенье, а из слив и яблок делали пастилу и джем. Во всяком случае в кладовой кухни, располагавшейся на первом этаже, несколько полок занимали банки и баночки самых разных размеров. Кира вздохнула, вспомнив, как всего пару лет назад она и её сводные сестрички потихоньку таскали эти баночки и прятались на чердаке, чтобы устроить там пир.
   Проводив мачеху и сестёр, Кира побродила по саду. Забралась на свою любимую старую яблоню, в развилке которой можно было устроиться словно в кресле. Она не спала этой ночью. До рассвета они с Ирочкой перешептывались, а потом, уже вернувшись к себе, Кира лежала, тупо рассматривая трещину на потолке и пытаясь свести воедино всё, что услышала. И ничего у неё не вышло. Не сводилось и не сходилось.
   То, что рассказала Ирочка, ещё больше запутало растерявшуюся Киру. По её рассказу получалось, что Сергей Петрович предчувствовал скорый конец и даже был этому рад. Он почти не выходил из кабинета, куда велел переставить старое зеркало, принадлежавшее ещё матери Антонины Ивановны.
   -Не знаю, что нашла в том зеркале твоя маменька, - быстро-быстро шептала Ирочка, - в нём же почти ничего не видно. Сколько раз мамаша предлагала выкинуть его или отдать зеркальщику в ремонт. Но Антонина Ивановна не разрешала. Так и вижу, как сидит она с рукодельем подле зеркала - шьёт или вышивает что-нибудь - и поглядывает туда, и улыбается...Сергей Петрович смеялся, говорил, что у его жёнушки одна подруга - старое зеркало. А я, знаешь ли, не люблю в зеркало смотреться. Мне всё кажется, что там, за стеклом, другая я стою. Стоит и смотрит, и знаешь, не просто смотрит, а так зло как-то...
   Кира вздрогнула, вспомнив своё недавнее видение, и постаралась скрыть дрожь в голосе:
   -Это нервы, Ирочка. Всё нервы... Что же дальше-то было?
   -Дальше? Однажды за обедом - это за дня два до кончины его было - мамаша вдруг и говорит, что фикус отчего-то совсем засох и надо бы его выбросить. Этот фикус совсем как дерево был - огромный. А потом листья его побурели, скрутились и он совсем голый стал. Сергей Петрович усмехнулся, нехорошо так усмехнулся, и говорит, что чему ж тут удивляться, коли он уже неделю выливает в вазон свой кофе. Мы только рты пораскрывали от удивления. А он дальше, что, мол, как-то вылил из стакана, что на ночь себе ставил, воду кенарю. Тот возьми и сдохни. Мамаша аж затряслась вся, пятнами пошла и кричит: "На что это вы намекаете, сударь?! Постыдились бы детей!" А Сергей Петрович плечами пожал и спокойно так говорит, что не намекает совсем, что всё уже давно знает и стыдиться надобно не ему, а кому-то другому. Встал из-за стола да ушёл к себе. Больше мы вместе не обедали, а он уж и не выходил из кабинета. Лишь однажды вышел, когда это противное зеркало перетаскивали в твою комнату. А на следующий день он умер. Тихо так умер, словно заснул. Мы приходили проститься, он лежал на диване в кабинете такой красивый, волосы вокруг лица вились, усы пушистые и губы улыбаются. Аннушка даже закричала: "Да он живой!" и в обморок упала.
   -Боже мой! - Кира перекрестилась.
   -И вот что странное: опять же, как тогда с твоей маменькой, в церкви отпевания не было. И гроб не открывали.
   -Ты хочешь сказать, что гроб пустой был, да?
   -Не знаю, - задумчиво протянула Ирочка, - но всё так странно... Я ужасно хочу дознаться до всего. Вот увидишь, Кирочка, я дознаюсь, обязательно дознаюсь.
   -Разгадать загадки - да, конечно. Знать бы ещё, почему это произошло. Неужто из-за усадьбы? Ведь папенька впрямую обвинил Веру Ивановну, что она давала ему отраву. А в полицию не пошёл...
   -Конечно, не пошёл! Чего ему туда идти, если там дядя Васенька сидит? Да и не стал бы он позорить жену, он же благородный рыцарь. И о нас с Аннушкой он думал. Каково это быть детьми каторжной?! Ведь если мамаша в самом деле отравила Сергея Петровича, ей каторга полагается.
   -И ты так спокойно об этом говоришь? - поразилась Кира.
   -Ах, брось, ничего не спокойно! Просто мы с Аннушкой уж столько раз это обговорили...
   -Тебе не жаль матери? - она пыталась в темноте рассмотреть выражение лица сестры. Ирочка долго молчала, потом вздохнула:
   -Жаль... Мы вначале думали, что она это из-за нас делает. Не понимаешь, да? Вот смотри: живи долго Сергей Петрович, что было бы? Мы все станем взрослые, богатства, ты знаешь, у нас нет. Только дом этот. А барышням приданое надобно. Где его взять? Негде. Кто нас замуж возьмёт? Лавочник вроде господина Иванова или его сына? Даже таким рылам, как они, невесту с деньгами подавай. Конечно, можно дом продать - он хорошо стОит. Но ведь твой папенька ни за что с родовым гнездом бы не расстался. Получается, тебе дом полагался бы, а нам ... нам - копейки, что смогли бы они наскрести. Так что, это мы так раньше с Аннушкой думали, вот почему мамаша на злодейство решилась.
   -И что? Тогда так думали? А теперь что надумали?
   -Ах, одни вопросы без ответов! Зачем мамаша ездила в Одессу?
   -В Одессу? Когда?
   -За неделю до кончины твоего батюшки. Ездила в Одессу, а всем говорила, что была в Проскурове у крёстной.
   -Вы-то как узнали?
   -Ну, ты знаешь, мы любим везде смотреть... Короче, нашли мы у мамаши в кармане билет на одесский поезд. Но она узнала про то... Наверное, видела, как мы по карманам шарили. Так вот она (это воскресенье было) Аннушку послала домой к дяде Васеньке с запиской, а мне велела гречу перебирать. Но я сбежала от неё, догнала Аннушку, и мы пошли вместе. Нельзя Аннушке одной идти к дяде Васеньке! Вот мы вдвоём и пошли, по дороге записку расклеили, а там пусто, ничего нет.
   -Зачем же нести пустую?
   -Вот вопрос, да? Мы тогда решили, что Аннушка одна зайдёт и если сразу не выйдет, то я подожду минут пять и тоже пойду туда.
   -Господи! Вы что же, подумали, что...
   -Подумали, подумали, - мрачно глянула Ирочка. И как ни был слаб свет лампадки под образами, Кира уловила в её взгляде отчаяние и безнадёжность. - Мы тогда о многом подумали. Ты слушай дальше... Записку мы заклеили, и Аннушка пошла. Я тихо-тихо сбоку к дому подошла, там лавочка была, а над ней окно открытое - всё слышно, что в доме делается.
   -И что ты услыхала?
   -А ничего. Ничего не было слышно, только дверь стукнула. Я посидела, посидела и пошла в дом. Дверь открыта оказалась, прислуги не видно. Пошла в комнаты: гостиная, столовая - никого. Слышу, Аннушка смеётся, странно так смеётся, и дядя Васенька ей что-то говорит и тоже смеётся, а слов не разобрать. Это они в спальне смеялись. Я туда и в щёлочку между портьерами вижу: в кресле дядя Васенька, а на коленях у него сидит Аннушка и пьет из большого бокала красное вино. И смеётся, как дурочка! А он пуговки на платье у неё расстегивает и всё оглаживает её. Так противно оглаживает. А та заливается, пьяненькая, - видно, уж не первый бокал пьёт. И когда успела! Я тогда к двери побежала, громко хлопнула и кричу: "Аннушка, где ты, глупая?" И быстро в спальню вошла. Аннушка, совсем бессмысленная, в кресле хихикает, а дядя Васенька в другом углу комнаты стоит, весь красный и злой такой. Чего, говорит, пришла? Видишь, Аннушке плохо стало, пришлось ей глоточек вина дать, чтобы пришла в себя. И вытолкал нас во двор, мол, на улице всё пройдёт.
   -Ты думаешь, Вера Ивановна всё заранее знала, и, зная, специально послала к этому развратнику родную дочь?!Да возможно ли такое?!
   -Как видишь, возможно. Я тогда приволокла Аннушку домой, уложила её спать и пошла к мамаше. Она вначале напустилась на меня, что я сбежала от работы по дому. Я послушала, послушала да и брякнула ей, что, мол, знаю, куда она ездила вместо Проскурова. И спросила у неё, ядовито так спросила, это какой такой порошочек она сыпала давеча в кофе Сергея Петровича.
   -Так ты видела это?
   -Видела. Она уже давно этим баловалась. А ещё сказала, что если она вздумает Аннушку опять за чем-либо послать к дяде Васеньке, я все её проделки расскажу Сергею Петровичу.
   -Так и надо было сразу рассказать!
   -Да, надо было. Но мы тогда решили, что мамаша испугается. Она в самом деле больше не посылала нас к дяде Васеньке, и он сюда перестал ходить. Мы думали, что она успокоится... Видишь, получается, что ошиблись.
   -Да, ошиблись, - эхом отозвалась Кира. - Но зачем она Аннушку вздумала отдать уряднику?
   -А ты представь, что было бы, не приди я вовремя? Уж не знаю, что бы он с нею сделал... Он жизнь ей сломал бы! А потом пугал бы её этим и заставлял молчать. И до меня как-нибудь добрались бы! Только я не поддавалась им. Теперь понимаешь, что здесь не только в наследстве дело?
   -Понимаю... - Кира подумала, какой мелочью по сравнению с этими интригами должно было показаться Ирочке всё, что произошло с нею в Одессе. А она-то задирала нос перед сестричками, строила из себя хлебнувшую горя, опытную примадонну. Раньше мачеха казалась ей глупой и пустой женщиной, но теперь она просто пугала её.
   -Но я обязательно разберусь в этом. Вот слово даю, честно благородное слово, разберусь, - твёрдо заявила Ирочка.
  
   Ветви старой яблони скрывали часть двора, но оставался виден ослепительно сияющий в утреннем солнце дом. Кира разглядывала уже приглушенную временем зелень черепицы. Пока был жив отец, стены дома регулярно белили, а всё деревянное: ставни, двери, оконные рамы - красили, придерживаясь заведённого правила, в яркий зелёной цвет. Каждый год подстригали два огромных куста махровой сирени, ветки которой дотягивались до Кириной "светёлки". В этом году Вера Ивановна решила вырубить сирень, но девочки упросили не делать этого, и старые кусты от радости выбросили столько нежно-лиловых кистей и кисточек, что вся правая половина дома будто плыла в сиреневых волнах. Везде в городе вся сирень отцвела, но здесь, у Стоцких, будто время остановилось, словно всё ещё бушевал май месяц. И казалось, сейчас откроется дверь и мама в чём-то светлом легко сбежит с крыльца и пойдёт к калитке по выложенной кирпичиками дорожке. А там её уже нетерпеливо ожидает отец, и улыбается, завидев её...
   Кира шмыгнула носом, зажмурилась, чтобы не пролились набежавшие слёзы. Она решительно спустилась с дерева и направилась в дом. То, что она узнала этой ночью, все эти козни, эти "тайны мадридского двора" - всё такое мерзкое и подлое. Разве можно оставить безнаказанными действия Веры Ивановны? Конечно, Ирочка обещала распутать гнусный клубок интриг, только когда это будет! И Кира дала себе слово во всём разобраться. Ей всё ещё не верилось, что мачеха может быть причастна к смерти отца. Это чудовищно, если так. Да, чудовищно, но, к сожалению, не невозможно.
   Для начала, решила Кира, надо осмотреть весь дом и постараться найти шкатулку с завещанием. Осмотреть весь дом - легко сказать! Но за три дня, что у неё есть до возвращения мачехи, можно кое-что сделать. Во-первых, надо заглянуть на чердак, по следам в пыли легко определить, был здесь кто или не был. Хотя, конечно, маловероятно, что Вера Ивановна полезет на самый верх, она и к Кире-то с трудом поднималась.
   На чердак вела широкая крепкая лестница, она упиралась в квадратный лючок с откидывающейся крышкой. Как обычно, Кира поранилась о сто лет торчащий из ступени огромный гвоздь. Присев на ступеньку, она носовым платком обвязала запястье и упрямо полезла дальше. На чердаке было сухо и жарко, сквозь круглое оконце на пол падали косые лучи солнца, и поднятая Кирой пыль танцевала и искрилась в воздухе. Крашенные коричневой краской доски пола припорошил тоненький слой пыли, здесь явно никто не ходил, причем уже довольно давно. На чердаке была аккуратно составлена старая мебель, несколько больших сундуков стояли вдоль стены. Один из них, резной, Кира точно знала, принадлежал маме. В этом сундуке Антонина Ивановна привезла в дом мужа своё "приданое". Это сюда она в свое время спрятала и заперла на ключ ту самую чудесную шкатулку, в которую Кире категорически не разрешалось не только заглядывать, но запрещалось даже прикасаться к ней и в которую подрастающая девочка мечтала сунуть свой любопытный нос. Антонина Ивановна взяла с дочери честное слово, что она не станет этого делать и будет ждать, когда маменька сама ей всё покажет и расскажет. Кира сдержала данное слово, только маменька не успела поведать, какие невозможные секреты спрятаны за кипарисовыми стенками.
   В сундук был вделан хитрый замок, и, кажется, Кира догадывалась, где может находиться ключ от него. Итак, на чердак давно никто не поднимался, здесь искать шкатулку с завещанием не имело смысла. В комнате девочек тоже не стоило искать. И в гостиной, и в столовой - там сёстры уже всё обыскали. Как бы ни неприятно было идти в спальню мачехи, но это следовало сделать.
   Когда-то это была спальня родителей. Кремовые стены, голубые шторы и голубой ковер с кремовыми розами на полу - тут всё дышало покоем и уютом, тонко пахло мамиными духами. Так было.
   Вера Ивановна, едва въехав сюда, перекрасила стены в бордовый цвет, поразивший её воображение, когда она увидела цветную репродукцию с картины Крамского, изображающую умирающего Некрасова. Того же цвета тяжёлые бархатные портьеры с золотыми кистями наглухо закрыли окно, и пахло теперь не лавандовыми саше и тонкими духами, а чем-то тягучим, душным. Кира подумала, что, наверное, так должно было пахнуть в комнате умирающего поэта.
   Она прошла вдоль стен, заглянула в шкаф, где аккуратными стопками было сложено бельё и висели платья. Завещание - объёмный документ, и, чтобы спрятать его, нужна большая шкатулка. В этой комнате явно завещания не было. Тогда где? Куда она его спрятала? На всякий случай Кира ещё раз осмотрелась - нет, ничего. Размышляя об этом, Кира добралась до кабинета Сергея Петровича. Вера Ивановна не любила эту комнату и бывала здесь редко, вряд ли она бы притащила и спрятала здесь шкатулку.
   Удивительное свойство этой комнаты - притягивать к себе людей - распространилось и на семью Сергея Петровича. Тут всегда был чей-то кабинет: прадедушки, дедушки, отца Сергея Петровича - и всегда вечерами семья собиралась именно здесь. Это тоже была традиция. Кабинет одновременно служил и библиотекой. За стёклами высоких шкафов притаилось множество книг по военной истории - увлечение Сергея Петровича и всех мужчин в роду Стоцких. Кроме специальной литературы, целых два шкафа занимала беллетристика на русском, польском, французском. Даже для Киры выделили несколько полок в нижних "этажах", там между сказками Пушкина и обожаемым "Аленьким цветочком" Аксакова с чудесными картинками притаилась нелюбимая "Чёрная курица" Погорельского, стройным многотомьем теснились мушкетёры Дюма, отважные рыцари Вальтера Скотта, благородные индейцы Майн Рида, коварные пираты Стивенсона. Она забиралась с ногами на кожаный диван, прихватив целую стопку толстых и тоненьких книжек, осторожно листала страницы, рассматривала иллюстрации. А мама, устроившись в кресле-качалке, читала вслух - замечательно читала, мягко и выразительно звучал её голос; хмурились брови, когда она читала о чём-то печальном, улыбались губы, когда счастливы были персонажи романа, дрожал голос и наполнялись слезами глаза, когда происходило нечто уж совсем грустное. Тогда Сергей Петрович, сидевший в кресле за письменным столом и не сводивший глаз с лица жены, смущенно покашливая, подходил к ней, откладывал книгу в сторону и целовал тонкие пальцы Антонины Ивановны. Часто Кира засыпала прямо здесь в кабинете, её не будили, и Сергей Петрович относил девочку в детскую.
   В кабинете всё осталось без изменений: мамино кресло-качалка, папин стол, шкафы с книгами, кожаный диван. Но не было тех, кто так любил приходить сюда вечерами. Никогда не будет звучать здесь тихий голос маменьки, никогда папенька не подхватит сонную Киру на руки и не отнесёт в детскую...
   Странное дело, когда Кира на второй день после приезда пошла на кладбище, пусто показалось ей там. Вот огороженные железной решёткой два холмика с чугунными крестами, вот простая деревянная скамеечка. Она положила букеты сирени к изголовью, посидела на скамейке, водя сухими глазами по надписям на крестах, и пошла домой. Пошла, удивляясь себе и задавая вопрос, почему не испытывает никакого волнения, никакого душевного трепета. Ответ не находился. Рассердившись, она обругала себя бездушным созданием...
   Но здесь, в кабинете, всё было по-другому. Здесь витали ароматы маминых духов и табака папиной трубки. Вот качнулась качалка, будто кто-то коснулся её рукой. Скрипнула половица, лёгкий порыв ветра раздул занавеску, брызнули радужным блеском фацетные стёкла книжных шкафов. Старый кабинет улыбался и радовался её приходу.
   Кира села в папенькино кресло. На столе, обитом тёмно-зелёной кожей, по-прежнему стоял массивный чернильный прибор. Когда-то ей было ужасно смешно, что крышкой для чернильницы служила бронзовая голова богатыря и её нужно откинуть, чтобы макнуть перо. Кира тронула шлем богатыря и его голова склонилась набок, грустно глядя на неё позеленевшей бронзой глаз.
   Три ящика стола не содержали ничего интересного: старые счета, чистая бумага, перья, линейки, ластики - обычная канцелярская ерунда. Четвёртый ящик не открывался - был заперт. Но Кира знала его секрет: пресс-папье. Надо было откинуть фигурку бронзовой собачки, лежащей на мраморной подставке, там, в углублении, папенька держал ключ от ящика стола.
   Ключ оказался на месте и легко открыл замок. В полупустом ящике находилось всего два предмета: небольшой альбом в малиновой бархатной обложке с золотым тиснением и кованый чугунный ключ с короной неизвестного происхождения. Этот сильно попорченный временем ключ был ей отлично знаком, именно он отпирал мамин сундук с "приданым". Ну что ж, как она и ожидала, ключ оказался в столе. Холодный металл тяжело лёг на ладонь, Кира повертела его в руках и засунула поглубже в карман. Завтра же она отправится на чердак и переворошит мамин сундук, достанет, наконец, таинственную шкатулку и узнает её содержимое, что так долго скрывали от неё.
   Теперь предстоит изучить малиновый альбом. Конечно, и его коснулось время, поистёрлась кое-где обложка, облезла позолота тиснения. Кира отстегнула позолоченный замочек и открыла альбом. Поперёк первой страницы лежала пожелтевшая открытка - какой-то рождественский сюжет с хорошеньким домиком в заснеженном лесу. На обратной стороне никаких надписей, лишь фамилия адресата: господину Баумгартену. Интересно, кто бы это мог быть - господин Баумгартен? Маменька была по батюшке Хитрова, а по матушке - Баумгартен, так и сложилась фамилия Баумгартен-Хитрова. Насколько Кира знала, история их семьи состояла из сплошных загадок, даже тайн. Вот, например, бабушка Танечка. Была, кажется, какая-то таинственная история, связанная с её происхождением. Маленькой девочкой её удочерили добрейшие люди, но Танечка сохранила воспоминания о необыкновенно добром, смелом человеке и его сестре, в доме которых она жила в первые годы жизни.
   Бабушка Танечка ушла из жизни задолго до рождения единственной внучки, но семейные легенды донесли до сегодняшнего дня её прелестный образ и историю нежной и трепетной любви к мужественному генералу Хитрову. А вот и они - супруги Хитровы. Дедушка в парадном мундире с золотыми эполетами, а рядом бабушка в нарядном светлом платье. Ну какие же они "дедушка и бабушка"? Генеральское звание дедушка получил в 40 лет, он был тогда одним из самых молодых генералов в армии. А эту хорошенькую улыбающуюся девушку разве можно назвать бабушкой? Маменька говорила, что ростом, фигурой Кира пошла в бабушку Танечку. Она была тоненькой, очень хрупкой и совсем маленькой. Если бы надеть на неё платье с фижмами да пудреный паричок, получилась бы очаровательная, будто фарфоровая, пастушка с томными синими глазами. Рядом с высоким крепким дедушкой она смотрелась крохотной Дюймовочкой. На коленях дедушки таращит глазёнки девочка в светлых кудряшках-локонах. Сразу и не узнаешь в этом чуть испуганном ребёнке будущую красавицу Антонину Ивановну. А какой интересный фон они выбрали для своей фотографии! Высокие ели и сосны, сугробы и занесённый пушистым снегом домик. Забавно получилось: на них ни шуб, ни пальто, а сидят они среди зимнего леса. Кстати, знакомый вид...
   Кира присмотрелась, взяла открытку, сравнила с фотографией - точно. Задник в фотоателье, на фоне которого сидит семья, абсолютно совпадает со старой открыткой. Ничего удивительного, всем нравятся вот такие сказочные картинки, и дедушка с бабушкой не исключение.
   Она перевернула страничку и засмеялась, потому что всегда помнила тот июльский день, когда они все вместе - папенька, маменька и девятилетняя Кира - отправились на несколько дней в Проскуров. Они поселились в настоящей гостинице в центре города, завтракали и обедали тут же в ресторане, гуляли по городу, катались в коляске, запряженной парой серых лошадок. Им всё тогда казалось смешным: нескладный увалень-кучер, коротко обрезанные лошадиные хвосты, лодочник в валенках (это в июле-то!)... На них оглядывались, ими любовались. Да и как не любоваться изысканно изящной Антониной Ивановной и рыцарски галантным Сергеем Петровичем?
   Сергей Петрович затеял катание на лодке. До сих пор помнит Кира, как слепила глаза сверкающая под солнцем вода озера. Она пристроила голову маменьке на колени, а та, раскрыв свой кружевной зонтик, улыбалась из-под него мужу, который ловко орудовал вёслами, выгребая на середину озера. А потом они фотографировались в ателье на главной улице Проскурова и опять смеялись, потому что фотограф предложил им сесть в деревянную лодку без дна, а Сергею Петровичу он вручил два самых настоящих весла. Потом уже Кира узнала, что этой замечательной поездкой родители отметили десятилетие своего брака.
   И всё-таки в этом снимке было какое-то несоответствие. Какое? Сразу и не сообразишь. Кира пристально рассматривала карточку: родители, она сама в матроске, дурацкая лодка... За маменькой дерево, Кира помнила, как её рассмешил вопрос папеньки об этом картонном дереве с бумажными зелёными листьями. Сергей Петрович спросил фотографа, не будет ли видно, что дерево "растёт" прямо из лодки. Но тот заверил, что на карточке всё будет как настоящее. Надо сказать, что он не обманул. Дерево выглядело настоящим, и море с плывущим пароходом на заднике тоже. Минуточку! Откуда взялось море с пароходом? Кира точно помнила, что была нарисована река с высоким берегом и замком с башенкой.
   Теперь же океанские волны рассекал огромный четырёхтрубный пароход. Из трёх его труб валил клубами дым, и видно было, что наступал вечер, сияли светом иллюминаторы и на палубах прогуливались люди. Художник замечательно прорисовал все детали гигантского корабля, даже можно было прочесть название: "Титаник".
   Кира подумала, что от кого-то недавно слышала это название. Только от кого? И вспомнила, что то ли Аннушка, то ли Ирочка тайком бегали смотреть фильму про строившийся корабль с таким названием. Надо же, корабль ещё не построили, а на заднике в фотоателье он уже во всю плывёт по океану! Ну и пусть себе плывёт! Только когда она фотографировалась с родителями, фон был другой. Каким образом он мог поменяться? Это ей не понравилось, и это немного пугало. Да уж, интересный альбомчик! Что там дальше?
   А дальше ничего особенного не было. Была обычная милая картина летнего жаркого дня, и семья в тени высоких деревьев. Лицом к объективу за обеденным столом сидела девочка лет восьми в соломенной шляпке. Она лукаво улыбалась. Кира догадалась почему. Да потому, что в одной руке она держала чайную чашку, а другую запустила в вазочку с конфетами. Видимо, это была уже не первая конфета, съеденная девочкой за чаем. Мальчик, сидящий на торце стола, сразу видно - её брат, увлечённо угощал печеньем мохнатую собаку, которую усадили на свободный стул у стола. Импозантный мужчина в летнем костюме, видимо, отец детей, расположился на другом торце стола, он просматривал газету. За ними - Кира даже не удивилась - был всё тот же симпатичный домик, уже знакомый ей по рождественской открытке. Вот и ёлка со сломанной верхушкой, только там она была вся в снегу. А то, что Кира приняла за заснеженное поле, на самом деле оказалось морским заливом.
   Зачем фотография этого домика оказалась среди семейных снимков Стоцких? И кто эти дети и мужчина, так непринужденно расположившиеся за столом? И почему кажутся смутно знакомыми лица детей? Вопросы, вопросы...
   Следующая страница заставила Киру вскрикнуть. В кресле с высокой спинкой сидела редкая красавица, она держала на коленях очаровательную девочку лет семи, в чертах которой можно было признать Танечку Баумгартен. У их ног прямо на полу пристроился молодой человек, явно брат-близнец барышни в кресле - так они были похожи. И этот молодой человек был давним знакомым Киры! Это с ним она вела беседы, стоя у витрины фотоателье в Одессе, и это его карточка хранилась в плетёном бауле в Кириной комнате. Взгляды всех троих, вместо того, чтобы смотреть в объектив фотоаппарата, были обращены к чьему-то изображению в резной рамке, стоящему на столике у левой руки дамы. Кире тоже захотелось рассмотреть, кого это разглядывает живописная троица.
   А разглядывали они портрет Киры, что было уж совсем невозможно. Она потёрла глаза - может, это какой-то обман зрения? Ничего подобного, никакого обмана нет. Попробуй, объясни, откуда за 50 лет до её рождения на старом дагерротипе появилось её (цветное!) изображение. Она вгляделась. Сомнений нет - это она, в выстраданном новом платье цвета шанжан - цвета спинки майского жука. Только причёска странная: вместо обычной гимназической косы короткие серебристые волосы на манер мальчика-пажа. Кира дорожила своей косой и никогда и ни за что не согласилась бы остричь волосы! Всё-таки, наверное, на портрете не она. Во всяком случае, так проще было объяснить сцену на дагерротипе. Кира осторожно вынула снимок из ажурных прорезей картона и перевернула его. На обороте очень бледными лиловыми чернилами значилось: "Нора, Ричард, Татьяна Баумгартен. 9 апреля 1854 года". Нора?! Ричард?! Так это о них, об этих невозможно прекрасных близнецах рассказывала маменька свои бесконечные увлекательные истории, похожие на сказки?! Кира всегда думала, что маменька придумала их. А оказывается, они существовали, жили на самом деле. Сколько открытий за последние сутки! Вот только что ей с этими открытиями делать?
   Что там, в этом альбоме, ещё хранится? Кира заглянула на другие страницы - больше фотографий не было. Четыре снимка, не считая открытки с домиком, на весь альбом. Но зато каких четыре снимка!
   Она так задумалась, что не услышала, как подъехала коляска, поэтому вздрогнула от резкого звука голоса Веры Ивановны:
   -Вот ты где... - мачеха стояла в дверях кабинета, но не переступала его порог.
   -Вы уже вернулись? - удивилась и огорчилась Кира, теперь придётся отложить поиски документов. Ужасно жаль.
   -Как видишь, вернулась. Пелагея Авенировна - добрая душа - взялась сопроводить девочек в Проскуров. У неё там какие-то дела, вот я и решила, раз уж она всё равно туда едет, так пусть свезёт девчонок. А у меня дома срочные дела... Да и денежки на билеты не надо тратить, - так и стоя в дверях, говорила Вера Ивановна. - Ты вот что, давай-ка собирайся. Надо в Гостином кое-что прикупить, поможешь мне. Так что побыстрее - извозчик ждёт.
   Извозчик ждёт, надо же! Кира посмотрела вслед мачехе, пожала плечами - Гостиный так Гостиный, положила альбом на место, щелкнула замком и вернула ключик под собачку.
   Всю дорогу к Гостиному Двору Вера Ивановна неодобрительно косилась в сторону падчерицы. Ей ужасно не понравилось, что девчонка лазила в стол Сергея Петровича. Сама Вера Ивановна никогда не заходила в кабинет. Комната, казалось, сопротивлялась её вторжению. Много лет назад, когда она только-только поступила в дом Стоцких в качестве домоправительницы, она ещё бывала здесь. Но потом одно за другим на неё посыпались неприятности: вытирала пыль со шкафчика - подломилась ножка табурета, расшиблась до крови. Спустя несколько дней непонятно как зацепилась за диван, упала так, что четыре дня пролежала с жуткой головной болью. А когда через месяц она рухнула прямо посреди кабинета, словно кто толкнул её в спину, решила доверить уборку этой комнаты прислуге. Так и повелось: кабинет для неё не существовал, не было его в доме. Даже когда прибежала испуганная горничная с криком, что с барином худо, даже тогда не вошла в проклятую комнату, так и стояла за порогом, смотрела на Сергея Петровича издали, не приближаясь. И все эти годы тайно мечтала сломать перегородки, разорить, переделать, перестроить мерзкую комнатёнку. Устроить бы там отхожее место - самое то, что нужно. Ничего, скоро всё изменится. Она мстительно ухмыльнулась и опять покосилась на Киру.
   А та рассеянным взглядом из-под полей всё той же старенькой соломенной шляпки с вытертой зелёной лентой провожала пёстрые палисадники с во всю цветущими мальвами, запылившиеся тополя и редких прохожих. Не очень-то хотелось бродить в самый разгар жаркого дня по залитым палящим солнцем пыльным улицам.
   -Скажите, Вера Ивановна, правда ли, что не было отпевания в церкви ни папеньки, ни маменьки? - вдруг повернулась она к мачехе. Та вздрогнула от неожиданности.
   -Не было, - не хотя бросила она. - Не хотел этого Сергей Петрович.
   -Но почему? - не унималась Кира. - Почему? Папенька был очень религиозен. Как же он так решил?
   - Не знаю. Только волю покойного, - Вера Ивановна перекрестилась, - мы выполнили. Не хотел - и не надо. Но батюшку домой всё же пригласили. Да всё одно соседи до сих пор судачат, мол, не по-людски как-то.
   -А правда, что маменькин гроб был пуст? - вырвалось у Киры.
   -Что ты! Что ты! - замахала руками мачеха, её лицо, только что бывшее розовым от жары, побелело. - С ума ты сошла, что ли?! Кто тебе такое сказал?! Да за такие речи тебя в жёлтый дом надобно!
   -Почему же в жёлтый дом? - глядя в упор на мачеху, процедила Кира. - Вот ведь вы не спросили, когда гроб был пуст. А его пустым в дом-то внесли, правда? Это потом уже туда маменьку положили. Так? Что ж вы так разволновались-то?
   Лицо Веры Ивановны ещё больше побелело, и она, буквально, прошипела:
   -Негодная, скверная девчонка... - и отвернулась.
   До торговых рядов доехали в напряженном молчании. Вера Ивановна велела извозчику ждать, махнула рукой Кире и, вздёрнув голову, пошла вперёд.
   Они довольно быстро прошли по нескольким лавкам. Заглянули в аптеку, где Вера Ивановна купила на гривенник борной кислоты.
   --Зачем так много? - удивилась Кира.
   -Тараканов будем травить. Спасу от них нет, - пожаловалась мачеха.
   Потом она долго выбирала туалетное мыло, остановилась на "Ралле и Брокаре" - понравился аромат лаванды. А вот от одеколона с красивым названием "Царский вереск" отказалась: больно дорог. В посудной лавке мачеха прямо-таки приросла к серебряному чайному сервизу. Она долго вертела в руках пузатый чайник в темно-красной эмали с серебристыми птичками на веточках, потом со вздохом поставила его на прилавок:
   -Что ж так дорого-то просите, милая? - сказала она розовощекой дочке лавочника.
   Та уже давно привыкла к капризам покупателей:
   -Мадам, хороший товар и должон хорошо стоить! А мы к вам со всем удовольствием, всегда рады услужить.
   -Какое же это удовольствие, когда приличные люди не могут себе чайник купить?! - ворчала, выходя из лавки, Вера Ивановна.
   В лавке, где торговали разными картинками и где на стенах висели масляные копии с известных картин, Вера Ивановна остановила свой выбор на мрачной живописи швейцарца Беклина. Этот "Остров мёртвых" почему-то стал популярным и даже модным. Кире картина не нравилась: фантастический скалистый остров, лодка, медленно вплывающая в мёртвую заводь, призрачные фигуры, кладбищенские кипарисы - всё отталкивало. Но мачеха заявила, что коли у других есть, то и у них будет. Она решила повесить модную вещицу в бывшей детской, куда поселит будущих жильцов. Ей пришло в голову, что жильцов можно разместить даже в кабинете Сергея Петровича, но Кире она об этом не стала говорить, знала, что та возмутится и никогда не согласится с подобным решением - уж очень трепетно падчерица относилась к этой комнате.
   Самым последним в торговых рядах оказался магазин "Иванов и сыновья". Но вместо того, чтобы сразу отправиться туда, Вера Ивановна решила сначала чуть передохнуть на скамейке в крохотном скверике. Кира догадалась, что не отдыхать они уселись на выкрашенную серой краской скамеечку, и она не ошиблась. Посидев минуты две-три хмуро глядя на худосочный фонтанчик в центре клумбы с белоснежными каллами на длинных черешках, мачеха повернулась к Кире:
   -Ты ведь знаешь, что на тебя мне уже денег не отпускают?
   Кира кивнула:
   -Я, Вера Ивановна, учиться хочу. Для вас это не будет обременительно. Хочу в конце лета к тёте Полине в Петербург уехать. Там поступлю в гимназию, чтобы курс закончить. Так что не беспокойтесь, время быстро пролетит, через месяц-другой уеду...
   -Ну да, ну да, - усмехнулась мачеха, - ждут там тебя в Петербурге этом! Будто нечем Полине заняться - только с племянницей нянчиться осталось.
   -Зачем вы так?! Тётя Полина, конечно, поможет! Она уже помогала...
   -Она-то поможет, да только кто ж тебя туда отпустит? Кажется, ты ещё не сама по себе живёшь... Да и на что тебе учиться? Нет, ты подожди, подожди, не ерепенься! Вот слушай: решила я тебя замуж выдать...
   -Ни за что! - вскочила Кира, - ни за что!
   -Тихо ты, бесноватая, сядь и слушай!
   -Не смейте так со мною разговаривать! - но взыгравший в Кире "гордый шляхтич" был тут же подавлен непробиваемой Верой Ивановной:
   -Ах, ах, испугала, - дурашливым противным голосом отозвалась мачеха и добавила совсем другим тоном, - я же говорю - бесноватая. Ты мне чего тут давеча говорила про пустой гроб? Думаешь, свидетелей нет на твои речи? Найдутся, не сомневайся. Быстро тебя в жёлтый дом спровадим... Так что лучше сядь и слушай!
   Внутри Киры всё кипело, хотелось броситься прочь, убежать, укрыться от наглого взгляда и базарного тона мачехи. Но здравый смысл подсказал, что лучше выслушать мачеху, чтобы узнать "планы неприятеля" и тогда уж действовать сообразно обстоятельствам. Зажав гордость в кулак, она села, всем своим видом показывая, что не собирается сдаваться.
   -Вот то-то и оно! - ухмыльнулась мачеха, - так-то лучше. Итак, слушай! Кормить тебя даром я больше не стану, у меня свои дочки есть - о них надо подумать. Расходов много: себя, детей, дом содержать в приличии, а тут ты ещё... Нашёлся человек, которому приглянулась ты. Хотя и не пойму чем! Ничего же в тебе нет: ни росту, ни весу - одни глаза торчат. Ну да это его дело... Так вот, человек он уважаемый - купец второй гильдии, через пару лет в первую перейдёт. У него не только в Каменецке магазин, ещё в трёх городах лавки имеются, идёт торговля. Так что он с капиталом. Считай, повезло тебе.
   -Вот и выходите сами за него, коли он так вам нравится, - вздёрнула подбородок Кира.
   -Ты не топорщись, не топорщись... Думаешь, не вышла бы я за него? Ещё как бы вышла! Так не нужна ему такая старуха, он молоденькую хочет. Мужчины - это такие господа, как седина в бороду, так сразу бес за ребро и хватает. Им кого помоложе подавай! Ну всё, - сказала поднимаясь Вера Ивановна, - пошли, ждут нас... И говорила я сейчас с тобою, чтобы поняла ты, куда и зачем мы идём. И не вздумала там фордыбачить. А то живо наладим в палату номер шесть. Читала, небось, сочинения господина Чехова? Ясно? То-то!
   И она пошла в сторону лавки "Иванов и сыновья", отпихнув стоящую на пути парочку оборванных детей, которые уже давно молча глазели на них. Кира постояла какое-то время, упрямо глядя в сторону, потом вздохнула и пошла за мачехой. Дети двинулись за ней. В сумочке у Киры была шоколадка, она достала её и протянула оборвышу, тому, что поменьше. Она ждала, что ребёнок схватит шоколадку, но вместо этого он поднял на неё глаза - и Кира отшатнулась. Белёсые, словно бы в трещинках, глаза ребёнка смотрели мимо неё. Взявшись за руки, дети повернулись спиной и двинулись по дорожке в обход клумбы. Сердце Киры забилось быстро-быстро где-то в горле. "Это всего лишь нищенка, калека. Их тут столько бродит", - попыталась она себя успокоить. Но почему-то было по-прежнему жутко и никак не получалось унять птичкой трепещущее сердце.
   -Сколько ждать-то тебя?! - мачеха не скрывала раздражения.
   Кира дёрнулась, как от тычка, и поплелась, пытаясь на ходу придумать, как у господина Иванова отбить охоту свататься к ней. Не сразу же её потащат к венцу! Будет, наверное, какое-то время на ухаживания согласно приличиям. Городок маленький - все на виду. А пока пойдёт подготовка к свадьбе, она сбежит. Сбежит в Петербург к тёте Полине. Ничего, что денег на дорогу нет. Хоть пешком, с узелком по шпалам пойдёт, но не останется на радость купцу второй гильдии.
   И ещё она решила изобразить из себя этакую эмансипе. А что? Чем чёрт не шутит, вдруг господину Иванову не понравится болтающая с ним на равных девчонка? Вдруг он, к бесконечной радости Киры, от неё откажется? На ватных ногах подходила к лавке, вспоминая, какие ужасы об этом господине Иванове рассказывали сестрички.
  
  
  
  
   Глава 3
  
   Тротуар у входа в лавку был чисто выметен. Никаких лавочек с щелкающими подсолнухи девками да мастеровыми - обычной публикой для торговых рядов. Огромное стекло витрины отмыто до зеркального блеска. Мелодично тренькнул дверной колокольчик, и они вошли в неожиданно прохладное помещение лавки, на них приятно пахнуло кофейным ароматом. Конечно, это не лавка, а очень даже приличный магазин, разделённый на два отдела. В одном торговали так называемым "колониальным товаром", то есть чаем, кофе, разными пряностями. А в другом отделе на полках расположилась чайная посуда и столовое бельё: скатерти, салфетки, полотенца. Два приказчика в белых рубахах и синих жилетах поджидали покупателей. Судя по тому, что они были похожи, словно близнецы, это те самые "сыновья", о которых было заявлено на вывеске магазина. За кассой восседал сам хозяин. При виде Веры Ивановны и её спутницы он вышел из-за кассового аппарата и направился к ним.
   И опять ошиблись Аннушка с Ирочкой, не соответствовал этот сухощавый подтянутый мужчина их описанию. Аккуратно подстриженными бородой и усами, да и выправкой он скорее напоминал офицера, моложавый - по виду лет сорока с небольшим - он улыбался весело и доброжелательно Вере Ивановне, лишь мельком глянув глубокими чёрными глазами на Киру.
   -Милости просим-с, уважаемая Вера Ивановна. Давно вы к нам не заходили-с. Уж заждались!- голос у него оказался неожиданно низким, - прибыл новый товар, извольте взглянуть...
   И ловко подхватив Веру Ивановну под локоток, он увлёк её к прилавку с пряностями:
   -Вот, позвольте вам предложить, только что доставили жёлтый "Императорский" чай. Это не чай, это поэма! Ещё до рассвета узкоглазые красавицы собираются для сборки чая. Словно солнцепоклонники, встречают они первые лучи светила. А тот, кто пьёт этот благоухающий напиток, познаёт истины мироздания. Нигде вы не найдёте "Императорский": ни в Англии, ни во Франции, ни в Германии. Лишь у нас, в России. Его китайцы не за деньги торгуют, они его только на ценный русский мех менять изволят, - он сделал знак приказчику, тот достал с полки хорошенькую фарфоровую чайницу, расписанную иероглифами и цветами, и с превеликим уважением водрузил на прилавок.
   -Красивая штучка, - одобрила Вера Ивановна, - но хорош ли вкус этого, "Императорского"?
   -Не сомневайтесь, уважаемая. А что попусту говорить? Сейчас и заварим! Прошу покорно в мой кабинет!
   -Спасибо, Григорий Александрович, с удовольствием. Ах, простите, я не представила вам свою падчерицу... Кира, это...
   -Нет, нет, позвольте, я уж сам отрекомендуюсь... Григорий Александрович Иванов, второй гильдии купец, - он склонил в поклоне голову и едва ли не щёлкнул каблуками начищенных до блеска сапог.
   Кира изобразила нечто вроде гимназического книксена, она всё никак не могла решиться начать свою игру в развязную эмансипе. То, что она увидела в магазине и сам хозяин, совершенно не соответствовало сложившимся представлениям. Она думала, что увидит старого уродливого мужичонку в грязной вонючей лавочке. Оказалось всё совсем другим: и лавка совсем не лавка, а милый магазинчик; и хозяин похож не на купчину, а скорее на выпускника пажеского корпуса... Кира понимала, что пора, время идёт, надо вступать в игру, она гордо вскинула голову и в упор уставилась на господина Иванова. В его глазах мелькнул вопрос, но он промолчал и двинулся вперёд, показывая дорогу.
   В распахнутое окно кабинета хозяина магазина яростным потоком вливалось полуденное солнце, отражаясь во всём, что могло отражать. Глаза слепили медные детальки массивного письменного прибора на столе, на стене бликовал портрет государя императора, забранный в стекло, хотелось зажмуриться от снежного блеска скатерти на накрытом к чаю столике. Григорий Александрович пригласил дам к столу, подвинул каждой стул с высокой спинкой:
   -Как здоровье, уважаемая Вера Ивановна? - сел спиной к окну, подвинул к Вере Ивановне пузатенький чайник на спиртовке, жестом дав понять, что предлагает ей взять на себя обязанности хозяйки.
   -Вашими молитвами, Григорий Александрович... Вот только жара немного докучает! - она начала "колдовать" с заварочным чайником, - погоды-то стоят какие! Зной, что твоя Сахара.
   Кире вспомнилась другая чайная церемония и бархатный голос: "Сливки? Сахар? Знаю, знаю, девочки любят сладкое...", но тычок в ногу острого носа туфли мачехи под столом вернул её в реальность. Она вытянула шею, разглядывая стоящие на столике чашки, блюдечко с нарезанным лимончиком, сахарницу с колотым сахаром и щипчиками, покрутила в воздухе рукой и, скорчив недовольную гримаску, как бы не найдя чего-то важного, вопросительно уставилась на хозяина:
   -А где же ром? Как же можно чай без рома пить? - и наивно похлопала глазами, - я привыкла в чай ром для аромата добавлять. Правда, maman? Нет, вы только подумайте, они чай пьют без рома!
   Вера Ивановна порозовела и опять больно толкнула Киру под столом:
   -Шутишь, дорогая! - и, обращаясь к Иванову, пояснила, - она у нас такая шутница...
   -Как не шутить в такой солнечный денёк! - усмехнулся Григорий Александрович, - а то, пожалуйста, с превеликим удовольствием, можем и ром подать.
   -Ах, не стоит беспокоиться, - Кира вскочила с места и двинулась к письменному столу, - вот у вас тут папироски есть. Это то, что мне сейчас в самый раз.
   Она подхватила серебряный портсигар, ловко открыла его и небрежным жестом извлекла изящную папироску с золотым ободком на мундштуке. Постучала по портсигару и утомленно взглянула на оторопевшего мужчину:
   -Угостите даму огоньком!
   Он поднялся со стула, пошарил в карманах брюк, достав коробок, чиркнул спичкой. Кира прикурила, взглянув долгим взглядом на всё ещё пребывающего в растерянности лавочника:
   -Мерси, - томно проворковала она.
   Вера Ивановна, сверкнув на нее глазами, при этом изобразив улыбку, процедила:
   -Хватит уже, Кира, брось сейчас же папиросу. Никто здесь не поверит, что ты куришь. Шутка твоя затянулась.
   -Ну почему же, Вера Ивановна, у Киры Сергеевны это так мило выходит. Да и я люблю весёленьких...
   -Вот-вот, уважаемый Григорий Александрович, и я такая же, - Кира вспрыгнула на письменный стол и уселась, болтая ногами, при этом одна из хрустальных чернильниц перевернулась и чернила выплеснулись на сукно стола. Запрокинув голову, она захохотала, - ах, до чего я неловкая! Но вы не сердитесь, нет? Что ж вы молчите? Неужто рассердились? Фи, из-за такого пустяка...
   -Кира, немедленно прекрати, что ты себе позволяешь?! - в голосе мачехи появились визгливые нотки, её тон не сулил ничего хорошего.
   Но это было лишь началом задуманного спектакля. Заметив, что невозмутимый господин Иванов смахнул с вазочки с мёдом надоедливую муху, она завопила:
   -Ах, что вы наделали! Бедная мушка! Она же деткам корм добывала, теперь они остались без мамочки, - и зарыдала, повторяя - несчастные, несчастные сиротки! А вы злой, злой!
   К своему ужасу, она увидела, что Иванов устроился на стуле поудобнее и с нескрываемым интересом наблюдает за нею. Она стала лихорадочно придумывать, что бы такое ещё сделать, чтобы вывести его из равновесия. И придумала:
   -Говорят, вы хотите снова жениться? - совершенно спокойно, будто и не было только что бурных рыданий, обратилась она к Иванову. Он встал, медленно приблизился, протянул руку и осторожно стянул её со стола, при этом исхитрился поцеловать кончики её пальцев:
   -А вы имеете что-то против? - вопросом на вопрос ответил он, провожая её на место. Она выдернула из его крепкой руки свою ладошку:
   -Вот ещё! С чего бы это мне быть против?
   -А если б я вам предложил выйти за меня? - он навис над её головой, заглядывая в лицо.
   -Как это замечательно! - восторженно захлопала в ладоши Кира. - Я всегда мечтала чем-нибудь торговать... Мы устроим в вашем магазинчике модную лавочку. Там и табак купить будет можно, и ленточки разные, и пирожные. А ваши сыновья там, в магазине - это же ваши сыновья, правда? - такие милые... Я с ними буду книжки читать, в театры ходить. Вы же уставать станете - старенькие быстро устают. Но это не страшно: в семейном кругу разберемся. И в Париж поедем! Ох, и погуляю я!
   Потом перевела глаза на мачеху и, игнорируя ее ярость, добавила беспечным тоном:
   -А вы, maman, будете в лавочке помогать. Вот как я всё хорошо придумала!
   -Замечательно придумали. Считайте, что формальности соблюдены. Я рад, что вы с радостью принимаете моё предложение. Теперь будем готовиться к свадьбе. Тянуть не станем, недели через три и отпразднуем.
   Возвращаясь домой на извозчике, под стук лошадиных копыт и при недобром молчании мачехи, Кира недоумевала, послышалось ей или нет брошенное господином Ивановым невзначай: "И не таких обламывали". Приходится признать, что ничего у неё не вышло, пошлое представление, устроенное ею, не помогло. Наоборот, странным образом укрепило Григория Александровича в намерении жениться на ней.
   Навстречу им выбежала кухарка, она же горничная, Оксана:
   -Барыня, а вас спрашивали...
   -Кто? - по тону Веры Ивановны Оксана догадалась: скоро разразится гроза, теперь всем достанется.
   -Да жильцы! Приходили, спрашивали, не сдаем ли мы комнаты...
   -Жильцы? Это кстати. А кто?
   -Барин с барыней. Прям у калитки стоят да дом разглядывают. Тут я иду. Они и говорят, мол, не знаешь ли, милая, в этом красивом доме нельзя ли комнаты снять. Говорят, мы художники, вот с сестрицей на эти самые... Как их? На энтюды, значит, приехали.
   -На этюды. И что ты ответила?
   -Сказала, что хозяйки нет дома...
   -Вот дуреха! Надо было попросить подождать! Ну, смотри мне, если они не вернутся!..
   -Вернутся, вернутся. Они на реку пошли, к крепости.
   -Ладно, ступай. Надо приготовить комнаты, сейчас и займись. Это хорошо, что брат с сестрой. Сдадим сразу две комнаты. Братца в кабинете поселим, а сестрицу - в детской. Ты вот что, первым делом кабинет проветри. На-ка, возьми картину да снеси в детскую. А ты, любимая доченька, - она злобно глянула на Киру, - иди к себе.
   Направляясь в свою комнатку, Кира спиной чувствовала тяжелый взгляд мачехи. Как-то маменька вслух читала сочинение Коллинза "Женщина в белом". Как они переживали за главных героев, как им сочувствовали! Тогда, слушая взволнованное маменькино чтение, Кира не выдержала и стала спрашивать - кто же придумал, кто подстроил все эти гадости. А папенька усмехнулся и сказал, что всегда надо искать, кому это выгодно. Как поймёшь кому, так сразу и укажешь на главного злодея.
   Вот и теперь Кира задавала себе вопрос - в чём выгода господина Иванова? Может, он пленён её неземной красотой? Так она далеко не красавица. Миллионов в приданое за ней тоже не дают. Так в чём же дело? Почему? Вопросы были, ответов не было.
   Как от пинка ногой распахнулась дверь, и грозовой тучей вплыла мачеха, сразу заполнив собою всё пространство комнатки.
   -Что вам нужно? - Кира терпеть не могла подобной бесцеремонности. Даже когда она была совсем маленькой, ни маменька, ни папенька никогда не позволяли себе войти к ней не постучавшись.
   Вместо ответа Вера Ивановна наотмашь со всей силы отвесила ей пощечину да так, что та не устояла на ногах. А Вера Ивановна на этом не успокоилась. Она ещё и ещё отвешивала оплеухи ползающей по полу падчерице, пинала её, не давая подняться. Ярость закипела так, что красным туманом заволокло глаза, в голове Веры Ивановны бешено билось: "Раздавить, раздавить гадину, чтобы запомнила, как перечить". Под руку подвернулись каминные щипцы, и Вера Ивановна, не помня себя, обрушила их на сжавшуюся в комок ненавистную девчонку, потом ещё и ещё. Била молча, мечтая, чтобы подлая тварь молила о прощении. Но та упорно молчала. Пнув ногой напоследок валяющуюся без памяти Киру, Вера Ивановна вышла, хлопнув дверью.
  
  
   Сквозь сомкнутые ресницы пробивался восхитительный свет: розовато-перламутровый. Она сейчас проснётся, но снежно-белые громады облаков по-прежнему будут клубиться в сияющей синеве над головой. Проснётся с обычным ощущением радости и покоя. Потом завтрак, а тогда уж мимо кривой сосны к морю, где пена оставляет на песке ажурное кружево. Холодные серо-голубые волны подкатываются почти к самому порогу, песок уже немного нагрелся, но всё равно надо ждать полудня, пока он совсем прогреется, и можно будет возиться на берегу, сыпать и пересыпать в красное с синим цветком ведёрко приятно шуршащие песчинки, и слушать, как огромные сосны беседуют с ветром, и смотреть, как раскачиваются их верхушки.
   Как же она любит свой домик! Такой уютный, с белыми занавесками на окнах и с верандой в цветных стёклышках.
   -Танечка, - голос тётушки тихий, - Танечка, просыпайся, милая!
   -Не сплю, не сплю! Доброе утро, тётушка!
   -Доброе утро, девочка! Поторопись, отец ждёт, не хочет без тебя завтракать.
   -Я мигом, тётушка.
   Вскоре умытая, причесанная, в утреннем платьице, она сидела за овальным столом на своём обычном месте между отцом и тётей. На столе в хрустальной вазе жёлтые и красные толстощёкие черешни, на их косточках можно загадывать желание. Для этого надо зажмуриться, запустить руку в крепкую горку ягод и вытащить столько, сколько поместится в ладошке, а потом посчитать косточки: чёт или нечет. Если выпадет нечет - значит, всё исполнится. Сегодня выпал чёт, но Танечка не захотела подчиниться воле судьбы.
   Сегодня Танечка решила приложить все усилия, чтобы упросить тётушку поиграть с волшебной шкатулкой. И пусть все дети думают, что волшебники бывают лишь в сказках. У неё, у Танечки, есть по крайней мере два знакомых настоящих волшебника: любимая тётушка и самый добрый в мире отец.
   -Тётушка, позволь поиграть, - она погладила резную крышку объёмистой шкатулки.
   -Конечно, поиграй, но...
   -Ах, помню, помню... нельзя открывать зелёную шкатулку, что лежит внутри. Тётушка, ну пожалуйста, давай вместе её откроем!
   -Танечка, - обычно ласковый голос тётушки становится твёрдым, у неё непреклонный вид, а синие глаза сделались строгими-престрогими, - Танечка, ты обещала! Ты слово дала!
   -Да, обещала хранить, обещала не ломать замок, обещала не открывать... Но когда же будет можно?
   -Ещё не скоро, милая. Главное, помни: ты слово дала.
   -Ну конечно, помню. Ты так часто это повторяешь... Давай лучше раскроем её.
   Тётя сняла с шеи тонкую серебряную цепочку с ключиком и протянула девочке:
   -Пока без меня, хорошо? - и пояснила, - скоро дочитаю, видишь, совсем мало осталось?
   -И конечно, увлекли тебя сочинения господина Пушкина. Угадал? - отец появился в дверях. В руках он держал вскрытый толстый синий конверт.
   -Угадал, - засмеялась тётушка. - Почта пришла?
   -Да, наконец, мы получили разрешение. Правда, господа из департамента что-то крутили с нашими бумагами, но, к счастью, все позади. Можем ехать хоть завтра.
   -Значит, мы едем на юг, к морю? - вмешалась Танечка. - И я увижу настоящее теплое море?
   -Не только увидишь - даже сможешь искупаться в нем! - подтвердил отец.
   -А правда, что там море такого же цвета, как твои глаза - синее-синее?
   -Вот приедем, тогда и сравнишь! - засмеялся он.
  
   Они поселились в доме из кремового песчаника. Тётушка умела самое обычное жилище превратить в удобный и, главное, уютный дом. Особенно гордилась она своей гостиной. Вся в серебристо-лиловых тонах, с зелёным островком у окна и с креслом-тетатеткой, с любимой гнутой качалкой и чудесным мраморным камином. Несмотря на тёплое время года, в нём часто зажигали огонь - и Танечка, и её тётушка обе такие мерзлячки.
   Но нет покоя и безмятежного счастья в этом красивом доме. На лицах взрослых читалась тревога и печаль. Из обрывков разговоров, из случайно услышанных слов сложилась для Танечки безрадостная картина: что-то должно произойти. И это что-то будет ужасным.
   А потом Танечку познакомили с милой супружеской парой и даже оставили погостить у них на несколько дней. От них девочка узнала, что идёт война и неприятель предъявил ультиматум и готовится высадиться прямо у города, но шесть батарей готовы защищаться до последнего. И ещё она узнала, что тётушка отправляется к береговой батарее милосердной сестрой, ведь она замечательно умела лечить любые раны.
   -А папочка? - но ей не нужно было об этом спрашивать, она уже догадалась, что её храбрый сильный отец никогда не будет сидеть и ждать прихода неприятеля. Уж он-то в первых рядах встанет на защиту города. И тогда Танечка решила сбежать домой.
   Всю дорогу она бежала, розовые ленты её капора развязались, и она сдёрнула его с головы. Она едва не опоздала. Отец уже был в седле, когда она влетела во двор. Увидав дочь, он спрыгнул с коня:
   -Бог мой! Танечка, почему ты здесь?! Где няня? - он обнял ребенка.
   -Мне не нужна няня - я уже выросла! - Танечка вывернулась из его рук и требовательно взглянула в растерянное лицо отца, - ты уезжаешь, и тётя тоже, да?
   Подошла Нора, держа в поводу лошадь:
   -Никуда мы не уезжаем, - удивилась она. - Почему ты так решила?
   -Мне всё рассказали. Что война, что город обстреливают, что ты, тётушка, на батарее лечишь раненых. И что ты, папочка, идёшь защищать город. И что всё может решиться сегодня, 10 апреля. Это правда? - она сердито смотрела на них. - Как же вы без меня? Я с вами!.. Мы же всегда были вместе!
   Но отец обнял ее и нежно прошептал на ухо:
   -В другой раз, девочка. Не сегодня. Там нужна помощь взрослых сильных людей.
   -Но я могу подносить воду раненым! - упрямилась Танечка. - Возьмите меня с собой!
   Брат с сестрой переглянулись.
   - И не думай! - возмутилась тётушка, глядя на брата, - это же безумие - брать с собой ребенка на место боя! Ты с ума сошёл! Как я смогу защитить её?! Моих сил на это не хватит!
   - Конечно, ты права. Я отвезу ее, а ты езжай. Встретимся на шестой, у Щёголева. Я быстро! - он подхватил сопротивляющуюся девочку, забросил ее в седло, легко вскочил на коня. Секунда - и они скрылись за домами.
   Восемь фрегатов обстреливали шестую батарею. Но, изловчившись, совсем еще юнец, прапорщик Щёголев подбил-таки два корабля неприятеля.
   Между ранеными сновали милосердные сестры. Они перевязывали, подносили воду, утешали, ободряли.
   -Ребенок на батарее! - раздался истошный крик. Повернулись закопчённые пороховой гарью лица: к стене склада снарядов прижалась детская фигурка в нарядном платьице, ветер развевал розовые ленты капора. Снаряды ложились уже совсем рядом!
   Дальше все увидели невозможное и необъяснимое: хрупкая женщина рванулась к ребенку. Взрыв страшной силы потряс землю, взметнув в воздух осколки, комья земли, бревна. Затем взрывы стали следовать один за другим. Адское пламя на долгий миг скрыло женщину и девочку, но вот языки его как бы разошлись, и теперь оно лениво обтекало их со всех сторон, не причиняя вреда. Потом женщина нечеловеческим усилием выбросила из пламени ребёнка, но новый мощный взрыв потряс землю, и стена огня сомкнулась.
  
   И вновь сияло розовым перламутром в сомкнутых веках. Но чей-то настойчивый голос звал и звал, выдёргивая из чудесного полёта между облачных громад:
   - Кира, Кирочка! Детка, открой глаза!
   Она с трудом разлепила тяжелые веки и ничего не увидела. Плотный мрак тяжёлым коконом укутал, навалился на глаза и уши, не давая пошевелиться. Стена палящего огня, через которую она только что перелетела, медленно и неумолимо стала надвигаться на Киру. Она заметалась, пытаясь убежать от жгучего пламени, но не получалось двинуть ни руками, ни ногами. Она хотела закричать, взвыть от ужаса и бессилия. Но из горла не вырвалось ни единого звука, она молча судорожно билась в жуткой темноте.
   -Кира, да что же это? Открой глаза, наконец!
   Сквозь муть несфокусировавшегося зрения на нее надвигалось бледное пятно... и пламя. Огонь, опять огонь!
   -Ну же, смотри! Всё хорошо!
   Теперь она разглядела лицо женщины в чёрном, до бровей, платке. Женщина участливо склонилась к ней, в правой руке она держала керосиновую лампу, а левой прикрывала яркий огонёк, чтобы он не беспокоил больную. Кира вглядывалась в спокойные серые глаза женщины, вслушивалась в тихий голос.
   -Я умерла? - вдруг вырвалось у неё, - а вы ангел, да? Вы хотите меня забрать к себе?
   -Да Бог с тобой, девочка! - перекрестилась женщина, - что такое говоришь?! Живая ты, живая! Только болела сильно... Но теперь всё позади, теперь ты здоровая.
   Она жива? Странно. Как можно выжить в адском пламени? Или это ей привиделось?
   -А почему темно?
   -Так ночь на дворе - вот и темно. Сейчас, детка, я тебя умою, потом бульончика дам...- женщина встала, но Кира остановила ее:
   -А что со мной? Чем я болела?
   -Не помнишь? Ты с лестницы упала...
   -С лестницы?! - вот это новость! Кира с сомнением поглядела на женщину. - И кто вы? Я вас не знаю.
   -Конечно, не знаешь. Сиделка я. Из больницы. Доктор, что тебя лечит, наведался в нашу больничку и попросил у фельдшера сиделку, а сам целый день лечил там больных. Вот так я здесь и очутилась. Зовут меня Ефросинья Гавриловна.
   -Как же я могла с лестницы упасть?
   -Вот уж не знаю. Зашиблась ты очень сильно, доктор даже швы на спине накладывал. Он всё здесь сидел. Поставит стул сюда, к кровати, сядет и смотрит, смотрит. А уж смотреть-то было на что! Вся спина разбита. Он за руку возьмёт - пульс пощупает - головой покачает и опять сидит. Лекарства сам готовил! Хорошие лекарства - на третий день синяки ушли - вот как, я и не видела такого никогда. Но ты без памяти оставалась. Потом бредить начала, звала кого-то, просила взять с собой, плакала.
   -Ничего не помню, только обрывки какие-то, - Кира попыталась сесть.
   -Ты что это?! Лежи, лежи, милая! - забеспокоилась сиделка. - Вот доктор придет, посмотрит и тогда уж решит, можно ли тебе вставать.
   -Да я себя прекрасно чувствую. И когда еще доктор придет...
   -Завтра и придет. Он как утром осмотрел тебя, так и поехал куда-то по делам. Сказывал, завтра к обеду будет.
   Потом Ефросинья Гавриловна принесла кувшин горячей воды, помогла Кире вымыться.
   Какая же ты маленькая, - вздохнула жалостливо сиделка, - тебе лет-то сколько?
   - Шестнадцать, - пытаясь прикрыться, застыдилась своей наготы Кира.
   -Да ты не прячься, не прячься. Нас, к медицине приставленных, не принято стесняться. Всякого повидала я на своем веку...А доктор хорошо тебя лечил: ни шрамика не видно.
   -И что за доктор? Раньше к нам приходил Михаил Орестович.
   -Нет, это не Михаил Орестович, того я хорошо знаю. Это новый доктор. Он у твоей маменьки квартирует.
   Она перестелила постель, достала чистую рубашку.
   -Ну, вот и все. Голову сегодня мыть не станем - слаба ты еще.
   -Здорова я, здорова! Совсем не слаба! - запротестовала Кира.
   Но Ефросинья Гавриловна строго взглянула и лишь покачала головой:
   -Лежи. Сейчас воду приберу и покушать тебе принесу.
   Кира покорилась. Лежать вымытой, в чистой постели, в свежей ночной рубашке показалось даже приятным. Она взяла с тумбочки гребень и попыталась расчесать спутавшиеся волосы. Куда там! Тогда она решила непременно завтра с утра вымыть голову и расправиться со всеми колтунами.
   Ефросинья Гавриловна принесла крепкого куриного бульона, где аппетитно плавала зелень укропа, и яйцо всмятку.
   -Вот, поешь, - она подала чашку с бульоном.
   -И вправду, есть хочется, - удивилась Кира и с удовольствием выпила весь бульон, расправилась с яйцом. Вопросительно глянула: еще можно?
   Но Ефросинья Гавриловна не разрешила:
   -На сегодня все. Нельзя так много сразу-то. Ты же, милая, почитай, неделю без еды, на одной водичке...А вот завтра получишь белую булочку с маслом.
   После еды на Киру навалилась приятная истома, захотелось спать, глаза сами закрылись, но заснуть не получилось. Ей хотелось вспомнить, как случилось, что она заболела.
   Она не забыла визита в магазин господина Иванова и своё возмутительное поведение во время чаепития, и слова Григория Александровича о том, что "и не таких обламывали". Потом было возвращение домой в напряженном молчании. Мачеха вломилась к ней в комнату... Конечно, ни с какой лестницы она не падала! Вера Ивановна избила её - вот теперь Кира всё вспомнила. И ещё из полузабытых обрывков сложилось то, что ей приснилось или привиделось в бреду. А может, и не привиделось вовсе?
   Прохладная лёгкая рука легла на лоб. Она открыла глаза. Мама! Грустная полуулыбка на губах и шёпот:
   -Бедная моя девочка! Всё пройдёт... Если бы, если бы я могла уберечь тебя...
   -Маменька, ты снишься мне? Да?
   -Конечно, милая...
   -Маменька, миленькая, забери меня к себе! - заплакала Кира.
   -Нет, нет. Ещё рано... Не плачь, ты же "гордый шляхтич"!
  
   Она поздно проснулась совершенно здоровой и восхитительно голодной. Встала сама, без помощи Ефросиньи Гавриловны, появившейся с водой для умывания.
   -Что ж, милая, сегодня ты просто красавица. Вот если б тебе еще голову помыть...
   Для видавшей виды сиделки с первого взгляда стало ясно, что никакого падения с лестницы не было: избили девочку, жестоко избили. И доктор это сразу понял, вон какое лицо у него сделалось, когда он простынку-то с девчонки скинул, - так бы и прибил того, кто это сделал. Но не ее, Ефросиньи Гавриловны, это дело. Ей сказано смотреть за больной - вот она это и делает. Только вот девчонку жаль! Совсем доходяга была, но стараниями доктора, да молодостью своей выдюжила. Другой, быть может, месяца два болел бы, а эта за неделю справилась. А сегодня, Бог даст, и совсем на ноги встанет.
   -Вот сейчас поешь, потом я к твоей мамаше пойду да выпрошу у неё мыльца хорошего. Правда, ей всё некогда да некогда, - намазывая масло на белую булочку, пояснила Ефросинья Гавриловна. - Она же приданое твое готовит...
   - Она мне не мать, она мачеха. Приданое?!- Кире сразу расхотелось есть. Конечно! Как она могла забыть?! Ее же объявили невестой этого лавочника.
   -Сколько, говорите, дней я проболела? Неделю?- значит, в её распоряжении ещё две недели, и она стала лихорадочно придумывать, как расстроить замыслы мачехи. Во-первых, надо найти завещание, о котором говорили сестры. Возможно, оно поможет? Лучше бы, конечно, уехать в Петербург. Да, именно так она и сделает, а пока следует, по возможности, потянуть время. Но дни текут, льются сквозь пальцы и кажется, что с ними утекает её хрупкая жизнь. Правда, есть еще доктор. Можно его попросить, чтобы он сказал мачехе, что Кира еще совсем слаба и свадьбу надо отложить. Судя по тому, что о нем рассказывала сиделка, он человек добрый и поймет ее положение. Она решительно отодвинула поднос с надкусанной булочкой:
   -Ефросинья Гавриловна, помогите, пожалуйста, мне вымыть голову. Не могу я в таком виде доктору показаться...
  
   Все последние дни настроение Веры Ивановны было отвратительным. Её не радовала даже очень выгодная сдача комнат жильцам. Аж на целый месяц! И деньги вперёд заплатили - вот уж чудно! Васенька только головой покачал, когда она рассказала ему, как разозлила её падчерица и что пришлось, буквально, вбить в неё послушание.
   -Уж ты, Верунчик, полегче... Так и убить можно!
   Легко ему говорить! А вот ей приходится терпеть эту дрянь. Но ничего, уже скоро она от неё избавится, насовсем избавится. Вера Ивановна вспомнила, как мерзко ей было на следующее утро после чаепития у господина Иванова. Тогда в дверях замаячило испуганное лицо кухарки:
   -Барыня, - сунулась она к Вере Ивановне, - там у барышни что-то не то!
   Вера Ивановна недовольно повернулась от зеркала, где вынимала из густых каштановых волос папильотки:
   -О чем это ты? - она встала с обтянутого бархатом пуфика, набросила на рубашку шёлковый халат.
   -Хотела я, как вы велели, пораньше разбудить барышню. Иду это я наверх, а там дверь настежь...
   -И что? Что тянешь?! Говори уже!
   -Барышня, Кира Сергеевна, на полу и вся изодранная. Лежит да в потолок смотрит... Уж я звала, звала её, за руку трясла - ничего! Может, за дохтуром надо?
   -Погоди, сейчас сама посмотрю.
   Оксана всё правильно рассказала: картина точно была неприглядная. Истерзанная, вся кровоподтёках и крови, Кира лежала навзничь, уставившись в потолок пустыми глазами. На миг Вере Ивановне стало страшно - вдруг умерла? Да нет, дышит...
   -Это кто ж её так? - жалостливо покачала головой Оксана, - может, в полицию...
   Вера Ивановна вздрогнула, глянула на кухарку:
   -Чего ради? Не видишь разве: это она с лестницы скатилась...И вправду, сбегай-ка ты к доктору Михаилу Орестовичу.
   -Так лучше к жильцам! - вдруг вспомнила Оксана. - Ихняя сестрица давеча говорила, что братец ее дохтур.
   -Почему доктор? Они мне говорили, что пейзажи писать приехали. И вчера на этюды ходили...
   -Ну да, ходют на энти самые, на энтюды. Но она музыканша, а они - дохтур. Так я сбегаю?
   -Погоди! Тут прибрать надо сначала. Ты вот что, переодень её в рубашку, а то, видишь, как изодралась вся. Я сама схожу за жильцом. Как звать-то его? Что-то я ничего не помню...
   -Они, значит, Степан Иванович, дохтур-то.
   Вера Ивановна в досаде спустилась к себе. Конечно, она вчера погорячилась, но девчонка так надоела ей своими выкрутасами, что в тот момент убила бы ее и глазом не моргнула. А теперь еще, возможно, на лекарства придется тратиться, да и доктор этот захочет получить за осмотр...
   Разозлившись от этих расчетов, она переоделась в серое домашнее платье, кое-как причесала волосы и, вздохнув, отправилась к жильцу за советом. Постучав в дверь и дождавшись ответа, толкнула дверь, но входить не стала.
   Несмотря на ранний час, жилец уже встал, умылся и даже побрился. Вера Ивановна вгляделась: из молодых да ранних, вон как держится уверенно - значит, много попросит за осмотр больной.
   - Э.., я прошу прощение за беспокойство... - начала она, изображая смущение, - ваша сестрица сказывала, что вы доктор. Это правда? Вы ведь когда въезжали, говорили, что приехали отдохнуть, походить на этюды...
   -Да, это так, - доброжелательно с легким акцентом ответил молодой человек. - Я, действительно, врач. Что-то случилось? Кто-то заболел? - поинтересовался он.
   "Не из наших. Странно, а сестрица его вроде бы хохлушка", - подумала Вера Ивановна. Видя, что доктор совсем не страшный, а очень даже располагает к себе, Вера Ивановна осмелела:
   -Да пустяки это, конечно. Но, всё же, может, вы взгляните? Падчерица моя - дурочка непутёвая -вчера на сговоре так обрадовалась жениху своему, что перебрала сладенькой наливочки, - вдохновенно начала Вера Ивановна, - мы ее наверх-то свели да спать уложили. А она по надобности ночью встала, на лестницу вышла, да ступенек-то и не заметила... Разбилась сильно...
   Тут Вера Ивановна немного удивилась: доктор, не дослушав ее, схватил свой саквояжик, как-то жестко глянул и спросил, причем его акцент стал намного заметнее:
   -Где это?.. - и, когда она показала на лестницу, отодвинув ее в сторону, так понесся через две ступеньки наверх, что она только диву далась.
   Когда Вера Ивановна поднялась наверх, молодой доктор уже вовсю хозяйничал в комнате Киры. И вновь выражение его лица не понравилось хозяйке дома. Она начала было говорить:
   -Вот, видите, глупость какая...- но он бесцеремонно прервал ее:
   -Замолчите, станьте в сторону и не мешайте, - прошипел он, сквозь стиснутые зубы. И она не посмела возразить нахалу. Демонстративно, не скрывая своего недовольства, отошла в угол и села на стул.
   А доктор осторожно производил осмотр больной. Как ни легки были его движения, но и они причиняли ей беспокойство, и та тихо стонала.
   Закончив осмотр, доктор осторожно прикрыл Киру одеялом, отошел к столу и, присев на краешек стула, стал писать рецепты.
   -Вот, сходите в аптеку, - обратился он к жмущейся в уголке Оксане. - Но прежде принесите, пожалуйста, горячую воду.
   -Стойте, стойте! - шумно поднялась Вера Ивановна. Ей надоел властный тон этого наглеца. В конце концов, она у себя дома. - Какая аптека?! Вы скажите, что надо, может, у нас дома все есть. Аптека!- повторила она с возмущением. - В аптеке надо деньги платить. Что ж это мы так из-за каждого синяка по аптекам будем бегать?!
   На это жилец, гневно глянув на нее, достал портмоне, вынул пять рублей. Сунув деньги и рецепты Оксане, он, взяв ее за плечи, подтолкнул к двери:
   -Возвращайтесь поскорее, - потом повернулся к Вере Ивановне и, неприятно улыбаясь, сказал:
   -Так, говорите, с лестницы упала? Наливочки выпила? - та отчего-то занервничала, лицо покрылось красными пятнами.
   -Ну да, - глядя в сторону, начала было она. Но он ее прервал:
   -Вы что ж, думаете, я избитых людей не видел? - он уже не улыбался, а сердито смотрел на нее потемневшими от гнева глазами. - Вашу падчерицу не просто избили, её убить хотели! Здесь, сударыня, должна разобраться полиция... И я, непременно, этим займусь!
   Вера Ивановна не испугалась: чего тут бояться - дело-то семейное. Но все же лишний шум ей был совсем не нужен.
   -Так полиция и станет заниматься такими пустяками! - все же заявила она. И постаралась задобрить сердитого доктора:
   -Но вы же не станете шум поднимать? Вы же пожалеете бедняжку? - при этом не стала уточнять, кого имеет в виду: себя или Киру. - Посудите сами: начнутся разбирательства, а мы живем в маленьком городке...Зачем девчонку по судейским таскать?
   Молодой человек лишь передернул плечами и вновь подошел к больной. А Вера Ивановна потихоньку, чтобы не сердить его лишний раз, бочком-бочком вышла из комнаты.
   С того дня Вера Ивановна невзлюбила постояльца.
   Сегодня Вере Ивановне не давали спокойно заниматься домашними делами. Обычно она ещё до завтрака поливала свой "огородик" - ту самую клумбу, где при Антонине Ивановне росли розы. Не стало Антонины Ивановны, и не стало роз, бывшая домоправительница их терпеть не могла, считала вычурными и капризными. Теперь на клумбе, аккуратно поделенной на секторы, росли укроп, петрушка, салат и прочая зелень. Эту зелень Вера Ивановна обожала и тщательно за ней ухаживала: пропалывала, поливала, даже подкармливала куриным навозом, который покупала у соседей.
   Но сегодня, едва она, как обычно, взяла огромную лейку с водой и начала поливать растения, бодро простучали копыта лошади и из казённой коляски вылез урядник. Обычно улыбающийся (она-то знала истинное значение этой улыбки), в этот раз он был хмур.
   -Случилось что? - удивилась она.
   -Случилось, - он снял фуражку и вытер лоб платком, - случилось. Ты, Верунчик, явно перестаралась, воспитывая падчерицу.
   -И это ты мне говоришь?!- она возмущенно взмахнула рукой, и из лейки выплеснулась вода прямо на начищенные сапоги урядника. Тот досадливо крякнул и уже совсем сердито продолжил:
   -Ты руками-то поосторожней маши! По городу поползли слухи, что у Стоцких девчонку избили до смерти...
   -И ничего подобного! Сам поднимись да посмотри. Жива, здорова. Ну да, немного приболела, но уже всё прошло. Разве за неделю человек может выздороветь от того, на что ты тут намекаешь?
   -Вера, - он строго посмотрел на неё, - я не намекаю. Я тебе прямо говорю: в городе судачат, что ты забила падчерицу и скрываешь это с моей помощью. Потому я и приехал к тебе, что этим глупым разговорам надо положить конец. Твоя Кирка жива-здорова - и ладно. Не она меня интересует. Но ты знаешь, я сплетен насчет себя не потерплю. Так что изволь придумать, как пресечь подобные непотребства. Тебе всё ясно?
   -Что же ты мне предлагаешь? Хочешь, чтобы я с этой девкой по улицам разъезжала, по торговым лавкам ходила да по бульвару гуляла?
   -Это уж твоё дело. Но слухи дурацкие надо пресечь, - повторил он. - И, пожалуй, я всё-таки взгляну на твою "любимицу".
   И он решительно направился в дом. Вера Ивановна призадумалась. Она очень хорошо знала Васеньку, знала, что как только "запахнет жареным", он тут же отречётся от неё, несмотря на то что знают они друг друга долгих двадцать лет. Для Васеньки важно лишь одно: выгодно ему что-то или нет.
   Стукнула дверь, на пороге показался урядник. Выглядел он поспокойнее, даже довольным выглядел:
   -Видел я твою красавицу, беседовал даже. Спросил, как самочувствие. Говорит, замечательно. Никаких синяков, никаких ссадин - ничего. Я ей пожелал больше с лестниц не падать да попрощался. Так что здорова твоя падчерица, - уже привычно улыбаясь только ртом и холодно глядя на Веру Ивановну, он сел в коляску и отбыл по служебным делам.
   Только Вера Ивановна вновь взялась за лейку, новый гость появился в её владениях. Григорий Александрович Иванов, собственной персоной, с букетом ненавистных ей чайных роз и коробкой шоколада от "Абрикосова и Сыновей". Настороженно глядя и при этом приветливо улыбаясь, он поинтересовался здоровьем "дорогой Киры Сергеевны". На что Вера Ивановна, пылая гневом в душе, пылко заверила "милого Григория Александровича" о полном выздоровлении "любимой девочки". Он тут же захотел лично засвидетельствовать Кире своё почтение, на что Вера Ивановна разыграла искреннее изумление. В самом деле, как можно наносить визит молодой девице в такую рань - это же неприлично. Вот если бы дражайший Григорий Александрович соблаговолил нанести им визит к часам пяти пополудни, тогда, за вечерним чаем, он самолично убедился бы в отменном здоровье своей невесты. Господину Иванову ничего не оставалось, как отдать букет и шоколад Вере Ивановне и проститься до вечера.
   Уже на выходе он столкнулся с высоким молодым человеком, только что спрыгнувшим с подъехавшей пролётки. Мужчины оглядели друг друга придирчивым взглядом, слегка поклонились и разошлись каждый в свою сторону.
  
  
   Глава 4
  
   Утренние часы, наполненные пустяковыми хлопотами, показались Кире долгими и утомительными. Целый час ушёл на то, чтобы вымыть голову. Это всегда было трудным делом, потому что надо было не только исхитриться мыть голову в тазике, поливая волосы из кувшина, но самое главное - расчесать их после этого. Благодаря Ефросинье Гавриловне они проделали эти сложнейшие манипуляции. Едва Кира расположилась в кресле у открытого окна, рассыпав длинные блестящие пряди по плечам - как сказала, улыбаясь, сиделка, на досушку - по лестнице протопали тяжелые сапоги и кто-то резко стукнул в дверь. Следующих несколько минут Кира чувствовала себя, как на сковородке. Урядник, любезно улыбаясь, говорил о погоде, спрашивал о самочувствии, советовал быть осмотрительнее при подъёме на лестницу. При этом его острые глазки-буравчики противно ползали по её лицу, шее, рукам. Наконец он простился и потопал вниз по лестнице.
   Ефросинья Гавриловна, которая молча сидела в уголке, только головой покачала, но, будучи человеком осторожным, никак не прокомментировала визит Васеньки.
   Через полчаса сиделка выглянула из окна и ахнула:
   -Какой симпатичный гость у вашей мачехи!
   -Кто там ещё? -Кире не хотелось вставать с кресла. Да и что туда смотреть? Очередной мачехин знакомый, с которым та, небось, ведёт свои мелкие делишки.
   -Да, мужчина импозантный, - не унималась Ефросинья Гавриловна, - кажется, я его знаю. Ну да, это же господин Иванов - купец из Гостиного двора. Они там магазин держат, чай, кофе, посуда всякая. Очень привлекательный господин!
   Слушать это было невыносимо:
   -Ах, замолчите, пожалуйста! - почти со слезами закричала Кира и застыдилась. Никакая болезнь не даёт ей права непочтительно разговаривать с этой женщиной, так помогавшей ей все дни болезни. - Простите! Я не должна была...
   Сиделка замолчала, губы её сжались в тонкую линию. Видно было, что она обиделась.
   -Сейчас я тебе не нужна, - сухо сказала она, - отдыхай. Я вернусь, когда доктор приедет осмотр делать, - и вышла из комнаты.
   Теперь можно наслаждаться одиночеством. Оказывается, это даже приятно: никто ничего не спрашивает, ничего не говорит, никто не надоедает ненужными визитами, можно посидеть, закрыв глаза и млея на солнышке, можно попытаться выбросить из головы все гадкие мысли. Можно..., но, кажется, опять кто-то идёт. Лёгкие шаги и затем осторожный стук в дверь.
   -Войдите, - отозвалась она, с любопытством глядя на открывающуюся дверь. - Вы?! Почему вы? Что вам нужно?
   -Не слишком-то любезный приём, - усмехнулся Штефан, входя в комнату. В руках он держал небольшой букет чайных роз и что-то, перевязанное золотистой атласной лентой. - Вера Ивановна просила передать вам презент от вашего жениха, - и он положил ей на колени цветы, мельком глянул на коробку с барашками на крышке и вдруг рассмеялся:
   -Вы послушайте, как это прелестно, - и прочёл с дурашливой интонацией:
   "Маленькие бяшки, вот цветочки кашки, в поле как гуляла, их для вас набрала, это вам бонбошки, кушайте же, крошки".
   Прозвучало это так потешно, что Кира не выдержала, прыснула и тут же спрятала покрасневшее лицо в букет. А он всё не унимался:
   -Надо же, "Детский шоколад"! Ваш жених сделал правильный выбор: детям - детский шоколад.
   Наконец, Кира не выдержала:
   -Прекратите! Сейчас же прекратите, - умоляюще попросила она. Штефан взглянул на неё и отошёл к окну, оказавшись за её спиной. От этого она почувствовала ещё большую неловкость, а тут ещё эти непослушные волосы, которые она попыталась собрать, но у неё плохо получалось, так как пальцы дрожали и не слушались.
   -Подождите, - остановил он её, - что вы хотите с ними сделать? Заплести?
   Кира кивнула.
   -Ну, это нехитрое дело, - он ловко подхватил серебристое богатство и начал сосредоточенно заплетать волосы в толстую косу. Кира поёжилась, и он заглянул ей в лицо, - я сделал вам больно? Извините.
   Он сделал больно? Ещё как! Она вспомнила, каким чужим было его лицо, как презрительно кривились его губы, когда он сдавленным от злости шёпотом выговаривал ей за заведение мадам Десмонд, за то, что "она затащила его к себе в постель".
   В оконном стекле ей было видно его отражение. Он сосредоточился на явно непривычном для него занятии: нахмурился, ловко и осторожно перебирая сильными руками пряди волос. Кире эти действия показались настолько интимными, что краска поползла по лицу, шее. Но Штефану дела не было до её полыхающих ушей.
   -Вот, кажется, получилось, - полюбовался он своей работой.
   -Спасибо, - она старалась не смотреть ему в глаза, потому что знала, взгляд её выдаст с головой, - вы не сказали, почему здесь оказались.
   Вздохнув, он прошел к окну, взял гнутый стул и, повернув, уселся на него верхом.
   -Сразу хочу признаться, что инициатива принадлежала вашей замечательной подруге Ольге Яковлевне...
   -Олечка! Она здесь? - обрадовалась Кира. Вот кто ей сейчас нужен, вот с кем можно обсудить все проблемы.
   -Да, мы приехали вместе. Но в данный момент Ольга Яковлевна вынуждена была срочно отправиться к родителям в Винницу. Правда, я жду её с часу на час. Кстати, для вашей мачехи мы с ней брат и сестра, приехали отдохнуть и позаниматься живописью. Но вернёмся к началу нашей истории... Когда вы так внезапно покинули нас, - тут он смутился, и на его гладко выбритых щеках проступил лёгкий румянец. А Кира мстительно подумала, что и у таких самоуверенных красавцев от стыда краснеют уши. Но Штефан уже справился с неловкостью и продолжил, - когда вы так стремительно нас покинули, а Ольга Яковлевна сумела разъяснить то недоразумение, что случилось накануне...
   -Недоразумение?! - взвилась Кира, - это вы называете недоразумением? Холодный, оскорбительный, высокомерный и лживый... да, да, именно, лживый - чуть ли не приговор к расстрелу - выговор?!
   -Да, вы правы! Мне надо было начать не с того. Я должен был принести свои извинения, а тогда уж говорить. Так вот: я прошу прощения. Я был не прав, и мне нет оправдания.
   Он замолчал, вопросительно глядя на неё. Ах, как ей хотелось, чтобы он ещё и ещё просил прощение. Чтобы встал на колени и, задыхаясь от отчаяния, сказал что-то вроде: "Если вы меня не простите, я покончу с собой". И тогда она протянет к нему руки, поднимет с колен и скажет: "Живите ради меня, мой рыцарь!" Она так живо представила эту сцену, вычитанную в каком-то дурном романе, что вздрогнула, когда он её позвал.
   -Ах, оставьте, - печально произнесла она, - в чём-то вы были правы... Хотя и звучало это ужасно. Не станем больше вспоминать это.Так что же придумала Олечка?
   И вновь в его глазах промелькнуло странное выражение:
   -Мы долго совещались, придумывая, как вытащить вас из-под опеки мачехи. К сожалению, ничего путного не надумали. Ольга Яковлевна отправилась домой, но уже на утро следующего дня примчалась к нам и сообщила о вашем поспешном отъезде и обстоятельствах с ним связанных. Уважаемая Елена Валентиновна подробно описала нервное состояние, в котором вы покидали Одессу. Из рассказов Ольги Яковлевны я составил представление об особенностях характера вашей мачехи. А так как мне с детства претила сама мысль о том, что кто-то вправе распоряжаться чужой жизнью, ничего другого не оставалось, как последовать следом за вами и попытаться вас выручить, - он взглянул на нее с напускной веселостью.
   Она молча слушала, но в этом молчании ему почудилась холодная отчужденность. И ему это не понравилось.
   -И всё-таки, что вы придумали? А впрочем, не всё ли равно? Уже ничего не изменить. Приданое готово, жених ждёт, и свадьба состоится, - обречённо добавила она.
   Он сверкнул на нее глазами так, как если бы она произнесла несусветную глупость:
   -Ну, это мы еще посмотрим! - от того, как он это сказал, у Киры холодок пробежал по спине
   -Что, что вы придумали?
   Секунду-другую он молчал, потом встал со своего стула, прошелся. Она ждала ответа, вглядываясь с надеждой в его серьезное лицо. В этот момент в дверь постучали. Чертыхнувшись, он шагнул к двери и открыл её. Ефросинья Гавриловна заулыбалась, увидев Штефана:
   -Вот, видите, Степан Иванович, девочке уже намного лучше. Если вы не против, я вернусь в больницу ...
   -Да, да, конечно, - вначале рассеянно, но, быстро беря себя в руки и уже непринужденно улыбаясь, ответил он. - Я обязательно зайду к фельдшеру выразить свою благодарность за то, что он мне вас порекомендовал.
   С этими словами он достал из кармана пиджака конверт и протянул сиделке. Та взяла конверт, с достоинством поклонилась Штефану, улыбнулась Кире и выплыла из комнаты.
   У Киры голова пошла кругом. Комната завертелась у нее перед глазами. Она раскрыла рот, но не смогла произнести ни звука. Молодой человек отреагировал молниеносно: схватил стакан, накапал в него из стоящего на столе пузырька, плеснул туда воды из графина и протянул ей:
   - Выпейте и не падайте в обморок, - рассмеялся он, пытаясь сделать это естественно, но смех получился нервный.
   Кира сделала маленький глоток, посмотрела на Штефана поверх стакана, затем допила лекарство:
   -Так это вы меня лечили! - она с ужасом смотрела на него. Если бы она могла сейчас провалиться сквозь землю, она бы с радостью это сделала. Ей вспомнилось, что сиделка рассказывала, как он занимался её синяками, осматривал каждый день - и у неё опять всё поплыло перед глазами.
   - Да чем это вы так потрясены? - изумился Штефан. - Ну да, я лечил вас. Что в этом странного? Я же всё-таки врач и, говорят, неплохой.
   -Вы меня осматривали? Перевязывали? - она попыталась глотнуть воды, но зубы застучали о край стакана.
   -Ах, вот вы о чём... - догадался он, - я задел вашу стыдливость. Глупости! Для медиков нет мужчин или женщин. Для медиков есть только больной, а у него пола нет.
   -Но для больного есть пол у медика, - слабо отозвалась Кира. - К нам обычно приходил Михаил Орестович, он старенький, плохо слышит и почти не видит. Когда кто-то простужался, он всегда давал мятные леденцы - мерзкие на вкус, от них на языке будто дырка делалась. А лёгкие он слушал через рубашку. Приставит такую деревянную трубочку...
   -Стетоскоп, - вставил Штефан, ему вдруг стало ужасно жаль эту девочку с этими её огромными зелёными глазами, в которых плещется страдание и обречённость. - Эта деревянная трубочка называется стетоскоп.
   -Ну да, и он так называл - стетоскоп. Так вот: приставит и слушает. Слушает... А лекарство выписывал всегда одно и то же: сладенькое с красивым названием "Капли датского короля"...
   -Elixir Pectorale Regis Daniae, - Штефан машинально назвал капли на латыни. Он вспомнил, в каком виде нашел Киру здесь неделю назад. На ней живого места не было! Представил, как кто-то (он подозревал, что орудовала здесь Вера Ивановна), одержимый ненавистью, наносил жестокие удары беззащитной девушке, почти ребёнку, по этому хрупкому маленькому телу, уродуя его и калеча. От этого кошмарного видения у него перехватило горло, и он уже в который раз дал себе обещание вырвать отсюда это создание с полудетским взглядом, который переворачивал душу. Он так задумался, что не заметил, как она замолчала, вопросительно и с надеждой глядя на него. - Простите. Вы что-то спросили?
   -Я спросила, что же вы с Олечкой придумали?
   -Боюсь, решение не покажется вам оригинальным, но оно напрашивается само собой.
   -О чём вы?
   -Вам надо выйти замуж.
   -Выйти замуж?! - изумилась она, - значит, вы ничего не придумали...
   -Нет, вы неправильно меня поняли. Я не имел в виду этого вашего господина Иванова.
   -Он не мой господин Иванов!
   -Да, да, разумеется. Я хотел сказать, что можно выйти замуж понарошку, просто, чтобы сделать вас свободной. Вот.
   -Олечка предлагала такой вариант. Но это крайняя мера. Мне пришло в голову другое. Я решила сбежать в Петербург, к тёте Полине.
   -В Петербург - это хорошо. Но ваша мачеха от вас не отстанет. Мне почему-то кажется, что это её маниакальное преследование вас, имеет какую-то особую причину. Поэтому не ждите, что она успокоится. Самый простой выход из сложившейся ситуации - замужество. Вам нужно обезопасить себя, прикрыться, как щитом, фамилией мужа.
   -И?
   -И я предлагаю вам свою помощь в этом деле. Вот и всё, - он видел, как она вздрогнула, как вспыхнули надеждой и тут же погасли её поразительные глаза.
   -Я высоко ценю ваше участие, вы так много для меня уже сделали, - она боялась, что у нее не хватит сил договорить. Но она справилась с собой, выпрямилась, посмотрела на него с достоинством, на которое оказалась способна в это мгновение:
   -Благодарю вас, но я не приму вашей жертвы, - она улыбнулась слабой виноватой улыбкой, - боюсь, вас ввели в заблуждение...Да и нет никакой надобности что-либо предпринимать. Я... Я с радостью выйду за господина Иванова.
   Он уставился на нее, отказываясь верить. Кира постаралась изобразить на лице кокетливую улыбку, но получилось лишь болезненная гримаса. Она вздохнула:
   -Ну да, да, это неправда! Конечно, мне ненавистна сама мысль о браке с этим господином, - он сделал к ней движение, но она упрямо продолжала, - но я не могу согласиться на ваше предложение...
   Он озадаченно помолчал. Потом глянул на нее сверху вниз:
   -Назовите мне хотя бы одну вескую причину, по которой не может состояться этот брак.
   -Причину? Пожалуйста. Вы - лютеранин, я - православная, - тут же сочинила она.
   В ответ на это Штефан скептически приподнял бровь и язвительно поинтересовался:
   -И что? Мы обвенчаемся по православному обычаю. К вашему сведению, я только что уладил этот вопрос.
   Он опять уселся напротив, легко коснулся ее руки:
   -Есть еще что-то, что мешает вам принять решение? Я неприятен вам? Может, вы боитесь, не доверяете мне? - он заглянул ей в глаза и мягко произнес:
   -Фиктивный брак предполагает чисто дружеские отношения... Даю слово, что никогда не посягну на вашу свободу.
   По ее губам скользнула едва заметная горькая улыбка. Он всмотрелся в ее лицо:
   -Неужели сама мысль о замужестве со мной столь претит вам?
   Она помотала головой.
   -Но тогда...
   -Ах, как вы не понимаете?! Чего ради вам брать на себя такую обузу? Ведь мы с вами даже не друзья. Вы делаете это из жалости, вообразили себя спасителем, А я не кошка, не собачонка какая-нибудь, я человек и ненавижу, когда меня жалеют.
   -Вот что, - у него появилась смутная догадка, - ответьте мне, но только честно. Если бы на моем месте сейчас оказался кто-нибудь другой, например, Монастырский, вы ему бы тоже отказали?
   -Вы жалеете меня, а я уже сказала, как отношусь к жалости, - игнорируя его вопрос, она упрямо вздернула подбородок.
   -Ну что ж, это тоже ответ, -её упрямо вздёрнутый подбородок ничуточки не обманул его. "Можешь тысячи раз гордо вскидывать голову, но у тебя, милая девочка, никак не получается спрятать свою щемящую беззащитность, этот взгляд выброшенного щенка", - подумал он.
   -Я сказал вашей мачехе, что вы нуждаетесь в консультации специалиста, - переменил он тему.- Сейчас отдыхайте. Завтра мы отправимся на Ковалёвский хутор - там отдыхает старый знакомый отца. Мне бы хотелось, чтобы он вас посмотрел. Вы не против? Вот и славно. Отдыхайте.
   Он ушел. Какая же она дура! Он хочет помочь, а она отказывается. Не в её ситуации капризничать. Вот теперь сиди и жди замужества с господином лавочником. И еще: она чуть не брякнула ему, что окажись на его месте Андрей, она ни секунды бы не размышляла. Как ему объяснить, что именно ЕГО жалость ей унизительна?
   Она встала, прислушалась к себе - голова не кружилась. Если бы не это окаянное замужество и тяжелые мысли, она была бы совершенно здорова. И еще ужасно есть хочется! Но идти на кухню нельзя, там может оказаться мачеха, а Кире видеть её совсем не хотелось. Она решила потихоньку выйти в сад, хоть чуть-чуть прогуляться. А то, кажется, она скоро совсем к креслу прирастет. Пора поменять утреннее неглиже на дневное платье.
   Открыла платяной шкаф - не густо! Но кое-что все же есть. Кира выбрала легкое платье-матроску с синей строчкой на воротнике. Машинально глянула на себя в зеркало и удивилась, увидев в чистой глубине своё чёткое отражение. Надо же! Что за чудное стекло! Отражает тогда, когда само этого хочет. Кира усмехнулась: наверное, ещё и показывает только того, кого само захочет показать.
   Она спустилась в сад. За неделю её болезни здесь, конечно, ничего не изменилось. Она прошла к старой яблоне, привычно забралась на развилку, устроилась там, как воробушек на ветке. Отсюда ей хорошо были видны окна кабинета и весь парадный двор. На миг ей показалось, что в кабинете кто-то есть. Этого не может быть, ведь мачеха никогда туда не заходит, а прислуга убирает с утра. Тогда что же там движется? Показалось, решила Кира.
   Во дворе появилась Вера Ивановна, задумчиво обошла любимую клумбу-огородец, сорвала несколько зелёных веточек и ушла.
   И опять за окном кабинета что-то шевельнулось. Теперь-то она точно видела. Кира слезла с яблони и решительно направилась в дом. Кто посмел находиться там? Ни секунды не раздумывая, она резко толкнула дверь кабинета.
   -Вы! Снова вы! - рассердилась Кира, - что вы здесь делаете?
   Штефан только что устроился в кресле за столом. Среди книг он нашёл прекрасное издание гётевского "Фауста" с литографиями Делакруа. Толстенный том сам открылся на картинке, где Фауст любезничает с Маргаритой, причём выражение лица девушки было один к одному гримаска Киры, когда он ей предложил выйти за него замуж. Такого надменно-холодного взгляда он ещё не встречал. И тут хлопнула дверь, и влетела сама Кира, злая, словно фурия. От неожиданности он вздрогнул, вежливо встал с кресла.
   -Так что же вы тут делаете? - повторила она, правда, уже не так сердито.
   Он пожал плечами:
   -Живу. Если вы помните, ваша мачеха сдала нам с Ольгой Яковлевной комнаты. Так что я здесь живу.
   -Она не должна была сдавать эту комнату! - возмутилась Кира. - Это кабинет папеньки, сюда никто не заходит. Разве что для уборки.
   -Не думаете же вы, что я тут что-то испорчу? Вот, всего лишь взял "Фауста" посмотреть...
   Кире стало стыдно за свою горячность, она покраснела (в который уже раз!) и смутившись пролепетала:
   -Извините, я не должна была так на вас налетать. Просто мы всегда здесь собирались...
   -Ваши родители?
   -Да, и я с ними. Это мамина любимая качалка, обычно она сидела здесь и читала вслух разные книги. А папенька любил слушать её, сидя в этом кресле, - она прошлась по кабинету, прикасаясь к предметам, будто лаская их пальцами. - На диване папенька уснул, совсем, навсегда... Теперь понимаете, почему она не должна была никого здесь поселять? Это она нарочно, от злости, так сделала. Знаете, ведь Вера Ивановна никогда сюда не заходит. Она почему-то боится этого места. Вот потому и решилась, в отместку.
   -Ваша мачеха довольно симпатичная женщина. Никогда бы не подумал, что она способна на жестокость и подлость. Вот ещё раз убеждаюсь, что внешность обманчива. Говорите, боится этой комнаты? Ничего удивительного, здесь и вправду странные вещи происходят.
   -О чём вы? - удивилась Кира. Она уже совсем успокоилась и теперь во все глаза рассматривала Штефана, изучала его, в который раз поражаясь, насколько может быть красив человек. Она никак не могла разобраться, почему он так красив. Почему всё: любое движение - просто ли он ходит по комнате или стоит, откинув голову, взглядывает из-под тёмных ресниц, хмурится или улыбается, - почему это так изящно, легко, притягательно? Кира поймала себя на мысли, что на него хочется постоянно смотреть, любоваться им. Так, наверное, любуются в музее прекрасной статуей. Она так увлеклась своими размышлениями, что не заметила, как предмет её изучения давно уже молча стоит, небрежно прислонившись плечом к дверному косяку и засунув руки в карманы брюк.
   -Что вы так на меня смотрите?- пришла в себя Кира.
   -Вы совсем не слышали того, что я говорил?
   -Простите, я задумалась.
   -Ладно. Тогда ещё раз. Так уж получилось, что ночевал я тут всего одну ночь.
   Кира тут же виновато подумала, что, конечно, он же дежурил у её постели - вон как осунулся, круги под глазами, а может, это и не круги от усталости, а тени от густых длиннющих ресниц?
   -Так вот, - не замечая её покаянного вида и пристального взгляда, продолжил Штефан, - это в самую первую ночь было. Вначале как-то не спалось, потом я задремал и внезапно проснулся. Не сразу сообразил, где нахожусь, а потом мне показалось, что в комнате ещё кто-то находится. И в самом деле там, у стола, стоял мужчина...
   -Господи!.. - всплеснула руками Кира. - Неужели кто-то в окно влез?
   -Вряд ли. Он молчал, этот мужчина, и смотрел на меня...
   -Просто стоял и смотрел?
   -Ну да. Просто стоял и смотрел.
   -И кто же это был?
   - Не знаю. Он вдруг исчез. Растаял в воздухе. Только что был - и вот его уже нет.
   -Как он выглядел? Худощавый, седой, с пышными усами? Похож на этот портрет? - Кира показала на стену, где висел портрет польского короля. Штефан взглянул на породистое суровое лицо в тёмной раме.
   -Нет, не он. Мне трудно описать его, всё-таки тёмно было. Но это был высокий сильный человек, очень молодой, светловолосый.
   -Молодой, светловолосый, - задумчиво протянула Кира. Ей пришло в голову, что если к ней наведывалась Нора Баумгартен, то почему бы не побывать здесь её брату? - Одну минуту, сейчас кое-что покажу.
   Она присела в кресло у стола, откинула собачку и достала ключик.
   - Здесь у папеньки лежит альбом с фотокарточками. Вот смотрите, - она открыла страницу, где Танечка была на руках Норы, - смотрите, это он?
   Штефан наклонился над Кириной головой, заглядывая в альбом.
   -Да, несомненно, он, - подтвердил Штефан, - но кто это? Какие прекрасные лица! - вырвалось у него. И какое потрясающее сходство!
   -Ну да, - неправильно поняла его Кира, а Штефан не стал ничего объяснять, - конечно, они похожи, это же близнецы. Девочка- это моя бабушка Танечка. Женщина - Нора Баумгартен. Мужчина - её брат-близнец Ричард Баумгартен. Думаю, что он отец Танечки. Снимок сделали за день до гибели Норы 9 апреля 1854 года в Одессе. Тогда город обстреливали с моря, и она погибла.
   -Как это грустно! -он склонился ниже, - такая красота не должна умирать.
   Кира была целиком с ним согласна: такая красота не должна уходить в никуда. Она повела носом.
   Он тут же насмешливо отозвался:
   -Что это вы вынюхиваете? - и отодвинулся.
   -Ничего я не вынюхиваю, - обиделась Кира, - просто от вас хвоёй пахнет.
   -А вы думали, что от меня карболкой должно вонять? - ухмыльнулся Штефан, он присел на подлокотник кресла, подвинул к себе малиновый альбом и открыл его на первой странице:
   -Ух, ты! - изумился он, - не может быть!
   -Вам знакома эта открыточка? - он был так близко, она даже почувствовала исходящее от него тепло.
   -Это не просто открыточка, - он коснулся кончиком пальца изображения домика, - это наш дом в Эстляндии... Видите, сломанная верхушка ёлки - это моя вина. Мальчишкой я полез, уж не помню за какой надобностью, на несчастное дерево, зацепился курточкой за ветку, дёргал, дёргал, свалился бы, если б не схватился за верхушку. Но дерево не выдержало, треснуло, со временем стало сохнуть, а потом порыв ветра снёс засохшую часть. И ещё там, справа, занесены снегом наши старые можжевельники...
   -И всё же это не ваш дом, - возразила Кира, - смотрите...
   Она открыла нужную страницу:
   -Вот этот же дом, только летом.
   Штефан внимательно разглядывал семейную сцену за чайным столом.
   -Я не знаю, кто эти люди. Но догадываюсь, что это близнецы Баумгартен. И всё-таки, - медленно произнёс он, - всё-таки это наш дом. Здесь на коньке крыши чугунное украшение. Что вы видите?
   -Вижу узор, - она присмотрелась, - похоже на буквы, только странные какие-то...
   -Странные, потому что в зеркальном отражении - справа налево, к тому же это готический шрифт. А если смотреть с другой стороны дома, будет слева направо и прочтётся...
   -Pahlen! Пален! Но это же невозможно!
   -Здесь в вашем альбомчике всё невозможное. Думаете, я не заметил на том снимке 1854 года вашего портрета? Они же все на него смотрят: и близнецы, и ваша будущая бабушка,- он перевернул ещё одну страницу. - Это, конечно, вы?
   Кира кивнула:
   -И мама, и папа...
   -Вы похожи на матушку, - всматриваясь в снимок, он вновь наклонился. Кира тут же представила, как они с ним проводят здесь вечера, говорят о чём-то серьёзном и о пустяках, читают книги. Она вообразила, как подаёт ему чашку кофе или чая - кто его знает, что он больше любит - чай или кофе? Вот он протягивает свою сильную руку, берёт блюдце с чашкой, и пальцы их соприкасаются...у неё мурашки побежали по коже.
   -Эй, вы где? - услышала она голос Штефана, вздрогнула: видение тут же уплыло в неизвестность. - Что вы всё время вздрагиваете? Я что, пугаю вас?
   -Конечно, нет, - вскинулась она, - просто я задумалась. А что вы сказали?
   -Я сказал, что вы похожи на свою матушку...
   -Ну нет! Она красавица! Посмотрите, как она чудесно улыбается!
   -Чудесно, согласен. Но у вас такая же улыбка, просто вы редко улыбаетесь, - он помолчал. - У вашей матушки красота удивительно светлая, лёгкая. А у вас...
   Кира замерла. Он что-то говорил о её красоте? Её, Кириной, красоте?!
   -А у вас красота, я бы сказал, трагическая. Мне кажется, вы слишком серьёзно воспринимаете окружающий мир, - он искоса взглянул на вдруг побледневшее Кирино лицо и закончил с вымученной улыбкой, - надо легче жить и больше радоваться жизни.
   -Благодарю вас. Прямо сейчас начну "больше радоваться жизни", - хмыкнула она. - Знаете что, лучше помогите мне открыть сундук.
   Он чуть не свалился с подлокотника:
   -Сундук?! Какой сундук?
   -Там, на чердаке, есть мамин сундук. В нем лежит шкатулка. Я должна ее достать. Мне кажется, мы в ней найдём ответы на многие странности, происходящие здесь, - она вопросительно смотрела из-под пушистых ресниц.
   -Что ж, коли по зарез надо... - он отвёл взгляд, - показывайте дорогу.
   Они благополучно проскользнули мимо суетящейся в столовой Веры Ивановны, поднялись наверх. Первой полезла Кира, Штефану ничего не оставалось, как скромно потупить глаза, чтобы не пялиться на мелькающие перед его носом дешевенькие туфельки.
   -Ой, ну вот, опять! - она развернулась и присела на ступеньку, зажимая руку, - вечно я забываю про этот дурацкий гвоздь!
   -Дайте-ка руку! - сердито приказал Штефан. Он достал из кармана носовой платок и стал перевязывать им руку Киры, - надо немедленно залить царапину спиртом. Ржавый гвоздь - это не шутка!
   -Не беспокойтесь! На мне все быстро заживает, как на кошке. К вечеру и следа не останется.
   -Редкое везение...- он взялся пальцами за гвоздь и с небольшим усилием выдернул его из дерева. - Да, ещё тот гвоздик!
   На чердаке, недавно ещё таком прибранном и чистом, все вещи были разбросаны в полном беспорядке.
   -Кто ж это здесь так похозяйничал? - растерялась Кира, - ещё неделю назад здесь всё было так аккуратно сложено.
   Особенно много рухляди было под круглым окошечком. Штефан огляделся. Да, странности этого дома продолжаются. Здесь всё перерыли, не заботясь о сохранности дорогих вещей. И странно, что он, дежуря у постели больной, ни разу не слышал никакой возни над головой.
   -Кажется, я знаю, где нужный нам сундук, - он показал на кучу вещей под окном. Окованный железом угол сундука блестел в лучах заходящего солнца, - давайте поторопимся, скоро темнеть начнёт.
   Минут десять они разбирали нагромождение нужных и ненужных вещей, наконец, добрались до сундука. Увидев замок, Штефан присвистнул:
   -Ничего себе замочек! Такой просто так не откроешь!
   -И не надо просто так, - Кира протянула ему ключ. Он взял его, рассмотрел, попытался приладить к замку.
   -До чего странный ключ! - пробормотал он.- У него вместо резной бородки гладкая пластина, и она совсем не подходит к замку.
   -Что же делать? - Кира забрала у него ключ, повертела в руках и вдруг почувствовала, что украшение в виде непонятной короны потеплело в ладонях. Она сунула ключ Штефану. Он подержал его, взглянул вопросительно.- Вы ничего не заметили?
   -Что я должен заметить?
   -Ключ стал горячим!
   -Да нет, он такой, каким и был.
   -Вы не чувствуете, - прошептала Кира, она опять взяла ключ. Холодный! Но вот он будто начал оживать: чуть теплее, ещё и ещё... - Греется!
   Ей показалось, что откуда-то потянуло лавандой и ещё чем-то приятным и свежим.
   -Странный аромат. Откуда? - удивился Штефан.
   -Мамины духи, - бросила Кира. Она уже догадалась, как открыть замок: нужно всунуть в узкую щель замка коронку ключа. Ставшая почти нестерпимо горячей коронка легко вошла в прорезь, замок тихо звякнул, словно колокольчик, и открылся.
   -Я уже подумал, что придется попробовать кочергой, - усмехнулся Штефан, поднимая крышку.
   Опять повеяло лавандой. Они стали осторожно вынимать и складывать стопкой рядом разные вещицы. Кто так старательно и аккуратно упаковал каждый предмет? Платья были завёрнуты в папиросную бумагу, бельё разложено по большим и малым саше с вышивкой, в ящичке сандалового дерева покоились переложенные рисовой бумагой лайковые и шёлковые перчатки.
   -Это всё мамино...Вот это синее бархатное платье ей так шло...А это,- она расстегнула замочек на плоской сафьяновой коробочке, - это папенька подарил ей к десятой годовщине свадьбы. Жемчуг. Красиво, правда?
   -Очень красиво, - он вспомнил, что и его отец делал похожий подарок его красавице-матери. Эльза Станиславовна предпочитала всем прочим украшениям именно этот жемчуг, всегда надевала его при выездах в гости. Он впервые задумался о том, что, возможно, несправедлив к своей матери и в их с отцом отношениях не всё так просто.
   Он ещё раз взглянул на отливающие розовым жемчужины:
   - Я слышал, что жемчуг умирает, если его не носят. Говорят, он должен чувствовать тепло кожи, - он помолчал, глядя на неё, -знаете что, заберите этот жемчуг отсюда. Вы должны носить его, и он вам очень пойдёт, - он решительно отложил коробочку в сторону. Кира промолчала, но сердце ёкнуло и забилось. А как ему не забиться, когда на тебя так смотрят? Она даже испугалась, что Штефан услышит, как колотится её бедное сердечко. К счастью, они уже добрались до нужного им предмета.
   - Вот эта шкатулка!-обрадовалась Кира, увидев морёное дерево, обитое серебром.
   Штефан наклонился над сундуком:
   -Да это не шкатулка, а целый сундук. Ну-ка, дайте, я его достану.
   Он извлек ларец:
   -Красивая вещица!
   Они постарались так же аккуратно сложить все вещи обратно и, закрыв крышку сундука, отправились в Кирину комнату.
   -А вы сможете его открыть? -засомневался Штефан. - Смотрите, здесь совсем нет замка, даже намёка на него нет. Не хотелось бы его портить взламыванием-старинная работа.
   -Ключа нет, - растерянно проговорила Кира. - Но можно же его отнести мастеру, правда?
   Он кивнул. Кира аккуратно пристроила сундучок на комод:
   -Я вам очень благодарна за помощь, - она помолчала, - за всё, что вы для меня сделали...
   -Пустяки, - он не дал ей договорить: отчего-то стало неловко.
   -Барышня, - с лестницы послышались шаги, и в комнату заглянула Оксана, - Барышня, вас барыня Вера Ивановна зовут пить чай. Там гости собрались...
   -Какие гости?
   -Так господин Иванов да господин урядник пожаловали... Спускайтесь скорей!
   Кира в отчаянии взглянула на Штефана:
   -Не пойду! Ни за что не пойду, - и уселась на кровать, отвернувшись носом к стене.
   -Конечно, пойдёте,- он прошёлся по комнатке. - И не надо бояться. Не съедят они вас. И потом я же буду с вами! Хватит капризничать! Вставайте. Давайте вашу руку - и вниз.
   Он тронул её за плечо. Кира повернула голову и увидела протянутую к ней руку. Она поднялась, робко вложила в его горячую ладонь свою ладошку. Он сжал её руку сильно, почти до боли, и слегка притянул к себе:
   -Как говорил ваш батюшка? "Храбрый шляхтич не должен..."
   -"Истинный шляхтич не должен бояться", - поправила она и смело посмотрела в его потемневшие серьёзные глаза.
  
  
   Глава 5
  
   Ещё с лестницы они услышали смех Василия Васильевича - будто в горле у него что-то скрипело, ему вторило тоненькое подхихикивание Веры Ивановны. Кира оглянулась на Штефана, он ободряюще улыбнулся и галантно открыл перед нею дверь.
   За накрытым к вечернему чаю столом, кроме мачехи и урядника, сидел Григорий Александрович Иванов. В лёгком летнем пиджаке, белой рубашке и при галстуке, он отлично смотрелся в этой столовой. Завидев Киру, он встал, игнорируя недоуменный взгляд урядника.
   -Кира Сергеевна, сердечно рад видеть вас в добром здравии, - он сделал движение ей навстречу, желая проводить к столу, но увидел Штефана и вопросительно замер.
   -Добрый вечер, господа, - Кира храбро решила, что на этот вечер у неё есть защитник и вошла в столовую, словно бросилась с крутого берега в реку. - Позвольте вам представить квартирующего у нас доктора Штефана Ивановича Палена. Благодаря его стараниям мне удалось легко справиться с недомоганием. А это, господин Пален, старинный друг Веры Ивановны - Василий Васильевич Калошин, здешний урядник, - Василий Васильевич слегка приподнялся в поклоне, охватывая колючим взглядом ладную фигуру доктора. Кира сглотнула и продолжила, - Григорий Александрович Иванов, купец второй гильдии.
   Больше она ничего не добавила, хотела сесть, как обычно, подальше от мачехи, но та, неодобрительно окинув ее взглядом, почти пропела:
   -Что же ты, Кирочка, опаздываешь? Чай остывает. Иди сюда, поближе. Что там, на конце стола, сидеть?
   Господин Иванов выдвинул стул рядом со своим и выжидательно уставился на Киру. Той ничего не оставалось, как поблагодарить кивком и сесть на предупредительно подвинутый стул. Штефан устроился с другой стороны.
   -Позвольте предложить вам чаю, - Григорий Александрович поставил перед нею чашку, - сахар? Сливки?
   -Благодарю вас, нет, - она тоскливо разглядывала чаинки на донышке чашки. Мимо проплыла подхваченная рукой Штефана предназначенная ему чашка чая. Кира встрепенулась, схватила серебряные щипчики для сахара:
   -Сахар? Один кусочек? Два? - и по уши завязла в его прозрачно-янтарных глазах, в лёгкой улыбке. Он осторожно вынул из её замершей руки щипчики и положил в сахарницу. Улыбнулся.
   А за столом продолжалась начатая беседа.
   -И всё же не нравится мне это изобретение - и всё! - Вера Ивановна покачала головой, - посудите сами, господа, в большой зале собирается народу человек сто, сидят, уставившись на белую простыню... И заметьте, в полной темноте! Все вместе сидят: и мужчины, и женщины - безобразие!
   -Что до выдумки этой с движущимися картинами, так дело это затейливое, конечно. Но, - покивал Василий Васильевич, - вынужден согласиться с вами, добрейшая Вера Ивановна. На деле получается форменное безобразие. Недавно в "Ниве" читал о пожаре в кинематографе. Люди погибли. Только подумайте: 64 человека! Каково?
   -Господи, Твоя воля! - перекрестилась Вера Ивановна, - и что, закрыли это озорство?
   -Ничуть! Крутят фильмы, как и раньше, безобразники.
   -Да, известный случай. Кажется, это нынешней зимой было в Бологом. Это на линии Николаевской железной дороги, - пояснил Григорий Александрович, - тогда много говорили и писали об этом. Там среди прочих дети погибли...
   -Вот-вот, поделом им! Нечего на всякие глупости бегать смотреть!
   -Что такое вы говорите?! - возмутилась Кира, - несчастье страшное, а вы "поделом". А если б там Ирочка или Аннушка оказались?..
   -Да ты что! Ты что это позволяешь себе? - мачеха гневно сверкнула глазами, - мои девочки? Да что б в такое непотребство? Да никогда! А если б сунулись на фильму эту самую, выдрала бы так, что три дня сидеть не смогли бы.
   -Совершенно с вами согласен, - Василий Васильевич с хрустом раздавил баранку и закинул кусочек в рот.
   -Да, трудно у нас приживаются новшества. Но, надо признать, пока от этой затеи одни неприятности, - покосился на Киру Григорий Александрович. - Что и говорить, коли особы королевской крови гибнут. Вспомните Софию Баварскую. Уж тогда газеты месяц писали о том пожаре в Париже.
   -Баварская? Ах, это та, у которой сестру-императрицу убили? Несчастная женщина! Сын-наследник погиб, сама она пала от руки мерзавца, как его звали-то...- пощёлкал пальцами Василий Васильевич, - тьфу ты, вылетело из головы...
   -Лукени, - подсказал Штефан, - его звали Лукени, он надолго пережил свою жертву. В прошлом году умер, и как-то странно...
   -Эти Баварские все не в себе, - поджала губы Вера Ивановна. - Вот и король Людвиг с умом не дружил...
   -И тем не менее народ любил его, - возразил Штефан, - в усыпальнице всегда свежие цветы, заметьте, не только от августейших особ: простой народ несёт. А что уж через пару дней будет, когда 25 лет со дня кончины исполнится...
   -Говорят, он мистиком был? - Григорий Александрович посмотрел на Штефана через голову Киры, - и страдал душевным расстройством?
   Штефан пожал плечами:
   -Официально не объявляли, но слухи гуляли... Кстати, говорили, что когда его хоронили, внезапно испортилась погода, случился ужасный ураган - и вроде всё это было предсказано...
   -Бедный король! Я видела его портреты - он был очень хорош...- сказала Кира и покраснела.
   -Не о том думаешь, матушка! "Хорош", - передразнила Вера Ивановна падчерицу. - В мужчине солидность нужна, а с лица воду не пить. Подумаешь, "хорош"!
   -Не скажите, не скажите, Вера Ивановна! Дамы все как одна прямо-таки обожают красавчиков, а ежели ещё и мундир гусарский... Вы согласны со мною, доктор? - Григорий Александрович покосился на Штефана.
   -Боюсь, что нет, - он легко двумя пальцами левой руки раздавил скорлупу грецкого ореха, вынул ядрышко и с улыбкой протянул его Кире. - Тут я на стороне нашей хозяйки: с лица воду не пить.
   Григорий Александрович поморщился, потянулся за орехами, взял сразу два, сплющил их в кулаке и небрежно бросил на блюдечко:
   -Скажите, любезный э...Штефан Иванович, а мы не могли с вами ранее встречаться? - и пояснил, - лицо ваше мне знакомо, но вот вспомнить, где видел никак не могу.
   Штефан пожал плечами:
   -Ума не приложу, где могли пересекаться наши пути. В Москве? В Петербурге? Может, в Виннице? Или в Ревеле? Но я как-то не любитель по лавкам ходить...
   Кира вздрогнула и быстро глянула на Штефана. Тот сидел, вольготно откинувшись на спинку стула, и как ни в чем не бывало улыбался. Зачем он дразнит господина Иванова? Ей показалось, ещё минута и они сцепятся, как петухи. Григорий Александрович усмехнулся, оглядел притихшую публику:
   -В Ревеле не бывал, в Петербург да Москву заезжал - дела были, - он прищурился, - а как насчет Одессы? Есть там одно местечко... - он не договорил. С улицы послышался шум, весёлый женский голос. Кира радостно вскинула глаза на открывшуюся дверь и сияющую Олечку, эффектно замершую в дверном проёме. К очень простому платьицу она приколола букетик маргариток, несколько цветков засунула за голубую ленту соломенной шляпки, лихо загнутые поля которой отбрасывали полупрозрачную тень на весёлые чёрные глаза:
   -А вот и я! - ликующе сообщила она всем, входя в столовую. Откалывая на ходу шляпку, подлетела к привставшему Штефану, звучно чмокнула его в щеку. Повернулась в Вере Ивановне:
   - Рассказывайте, дорогая Вера Ивановна, как вам тут без меня жилось? О, да у вас тут торжественный приём: даже вино есть! А кто эти замечательные господа? Братец, представь же меня, наконец. Что же ты?
   -Моя сестра, Ольга Яковлевна, - отрекомендовал Штефан Олечку, - прошу любить и жаловать...
   -Вера Ивановна, теперь, когда меня уже знают, представьте ваших гостей, - потребовала Олечка.
   -С удовольствием! Старинный друг нашей семьи Василий Васильевич Калошин, здешний урядник...
   -Ах, сидите, сидите,- остановила Олечка пытающегося приподняться Василия Васильевича, которому явно мешал объёмистый животик. - К чему церемонии? Так вы военный? Обожаю военных, особенно гусар! У них такой мундир - загляденье!
   -А это Григорий Александрович Иванов...
   Но Олечка перебила её:
   -О, сударь, какая выправка у вас! Вы случайно в кавалергардах не служили?
   -К сожалению, нет. Мы больше по купеческому делу... - поклонился Григорий Александрович. Он с интересом разглядывал хорошенькую Олечку, так вовремя появившуюся в столовой, где из-за возникшего напряжения разве что только молнии не летали.
   -Как здоровье вашей падчерицы, дорогая Вера Ивановна?
   -Как видите, голубушка, она уже оправилась от болезни, - кивнула та в сторону Киры.
   -Как? Это вы и есть, мадемуазель? А я-то думаю, кто эта милая крошка? - резвилась Олечка. - Когда я вас видела в последний раз, на вашем лице преобладали не столь радостные тона, как сейчас. Уж вы будьте осторожнее в следующий раз! Нельзя так неаккуратно спускаться по лестнице! - пожурила она смутившуюся Киру. Но непоседливая Олечка уже забыла о Кире, -Ах, господа, какой закат я только что видела! Какие краски! Так и просятся на полотно. Представьте нечто лилово-вишнёвое...Кстати, я целую корзину вишен привезла, такие круглые, толстые, прямо чёрные совсем. Будем делать вареники с вишней. Вы же не против, милочка Вера Ивановна, правда? Обожаю лепить вареники и угощать всех. Братец особенно со сметанкой любит. Правда, Штефик?
   Кира чуть чаем не подавилась от этого Олечкиного "Штефика" и слегка очумелого вида "братца".
   -Так как, Вера Ивановна, - не отставала Олечка, - сделаем вареники? Представьте, все соберутся на вашей кухне: и господин урядник, и господин Иванов, и эта ваша малышка-падчерица, и мы с братцем - все-все, да как наделаем кучу вареников - как на свадьбу! Умилительная будет картина!
   -Мы ещё поговорим об этом, поговорим позже, Ольга Яковлевна, - отозвалась наконец Вера Ивановна, - к свадьбе-то ещё успеем наготовить. Вот вы спросили, почему вино тут. А потому, как сегодня у нас событие большой важности. Сегодня у нас здесь помолвка, а попросту - сговор. Так-то вот, - она победно оглядела всех присутствующих, особо выделила взглядом совсем сжавшуюся в комочек Киру.
   -Ах ты, Господи! - всплеснула в восторге руками Олечка, - радость-то какая! Позвольте, милочка, я поздравлю вас от всей души, -она ринулась к Вере Ивановне, - но кто же счастливый жених?
   Вера Ивановна, не ожидавшая такого толкования её слов, сдавленно пискнула, отпихивая норовившую расцеловать её Олечку:
   -Да что же это, Господи! Что это вы, сударыня! Не обо мне речь!
   -Как? - замерла Олечка, - разве не вы, сударыня, красавица-невеста? Но кто же тогда? Здесь, кроме нас с вами, других взрослых дам не видно. О, неужели речь идёт о вашей падчерице? Так ведь она ещё совсем ребёнок, гимназистка! Ах, простите за бестактность. Но я, право, не думала... - Олечка сбилась, всем видом своим изображая полнейшее раскаяние. - Так кто же тот счастливец, кто жених этой барышни? Вы, сударь? - посмотрела она на Василия Васильевича. Тот энергично замотал головой. - Остаются лишь двое мужчин. Зная своего братца, могу точно сказать, что ему-то в голову мысль о женитьбе на столь юной особе никогда в голову не пришла бы. Так, стало быть, это вы, господин Иванов! Что ж, вы сделали свой выбор!
   -Вот именно: сделал, - отозвался ничуть не смущённый Григорий Александрович. - Уж коли вы заговорили на такую деликатную тему, сударыня, позвольте спросить: что ж плохого в том, что муж старше жены? Разве плохо, если опытный, зрелый муж станет наставлять и образовывать жену, поднимая её до своего уровня? По-моему, так замечательно же это.
   -Во-во! Уж лучше пусть муж поучит жену, чем какие-нибудь студенты лохматые, - согласился Василий Васильевич. - А то ещё книжек каких насуют про эту самую, чёрт её дери, эмансипацию! Дурочка молодая начитается да наслушается, глядишь - волосы остригла, пенсне нацепила и пошла всех поучать...
   -Уж не на меня ли вы, любезный, намекаете? - Олечка тряхнула кудрявой головой, дерзко упёрла руку в бок. Василий Васильевич поперхнулся:
   -Так вы ж пенсне не носите... - протянул он жалобно, покосившись на Веру Ивановну.
   -Ольга, достаточно. Ты совсем смутила добрейшего господина Калошина, - попробовал урезонить разбушевавшуюся Олечку Штефан. - Он вовсе не тебя имел в виду. Господа, прошу простить мою сестрицу, но для неё это больной вопрос. Не может же она всем и каждому объяснять, что самоотверженно ухаживала за больным скарлатиной ребёнком. К сожалению, сама заразилась, пришлось остричь волосы, и было это, заметьте, совсем недавно.
   -Покорнейше прошу меня простить, - урядник встал и поклонился, - ни в коей мере не желал обидеть столь очаровательную особу.
   -Пустяки, - отмахнулась Олечка.
   -Я все хочу вас спросить, - передавая чашку чая, глянула на Олечку Вера Ивановна, - почему это у вас с братцем разные отчества?
   - А мы двоюродные! - пояснила та. - Сестрица батюшки - он у меня священник - вышла замуж за батюшку Штефика - лекаря из Эстляндии. Они туда уехали. Но мы с братцем с детства вместе воспитывались и совсем как родные.
   - Так, значит, ваш батюшка тоже доктор? - уточнила Вера Ивановна. - Наверное, модный доктор? Хорошие гонорары получает?
   -Он сельский доктор и пациенты его обычные крестьяне...
   -У меня предложение: пойдемте все к реке, там лодку возьмем и станем кататься. Правда, здорово? -предложила Олечка.
   -Стемнело уже, что там кататься? Только комаров кормить, - возразила Вера Ивановна.
   Кира, промолчавшая почти весь вечер, подняла голову:
   -Григорий Александрович, вы не против прогуляться по саду?
   Тот развёл руками:
   -С превеликим удовольствием, дорогая Кира Сергеевна. Доктор, надеюсь, разрешит?
   -Я бы не советовал вам сейчас переутомлять вашу...невесту. Сотрясение мозга - опасная штука. Последствия могут быть самые тяжелые. Впрочем, по саду можно, но не более десяти минут.
  
  
   Они прошли почти весь сад, старые вишни протягивали свои тонкие ветки с поспевшими ягодами, но сейчас было не до них. Кира медленно шла впереди, за ней молчаливой тенью следовал Григорий Александрович. Весь вечер Кира исподтишка наблюдала за ним и пришла к выводу, что ещё не всё потеряно и с этим человеком можно поговорить начистоту и, может быть, договориться. Сейчас она всё объяснит ему. Он вроде бы приличный человек, неужели не поймёт, что у них ничего общего, что она не знает и не любит его.
   -А что, не хочется замуж-то? - прервал Григорий Александрович её раздумья. Кире не понравился его тон. Ей послышались явная досада и даже скрытая издёвка. Она резко повернулась и чуть не налетела на возвышавшегося тёмной массой почти вплотную к ней Григория Александровича.
   -Будто вы не знаете... - она вздёрнула подбородок. Но тут же смирила себя: так нельзя с ним говорить, его надо убедить отказаться от этой женитьбы во что бы то ни стало. Кира набрала полную грудь воздуха и заговорила, стараясь быть как можно убедительнее, - сударь, то, что вы задумали, не выгодное для вас дело. Поймите, я не люблю вас и приданного за мной нет. Зачем я вам такая, - она поискала слово, - такая чужая? Конечно, другое дело, если б вы любили меня. Но это совершенно невозможно, мы никогда с вами не встречались и друг друга совсем не знаем. Вы же не пылаете ко мне страстью...
   -Не-ет, нисколько не пылаю, - совсем просто сказал он.
   Кира оторопела:
   -Тогда... тогда в чём причина?
   Неожиданно он схватил её за плечи и притиснул к корявому стволу вишни, глядя по-злому прищуренными глазами.
   -Хочешь знать, почему голубкой белой такой волчище увлёкся? - она испуганно молчала, глядя в лицо, искаженное неприязнью.- А может, меня потянуло на юность твою да на свежесть? Слыхала, небось, как стариков тянет к молоденьким да невинненьким?
   Он противно засмеялся.
   -Только ты ж у нас не овечка невинная, ты уж набралась опыта в одном известном заведении... Что ж строишь теперь из себя скромницу?
   -Что вы... Пустите, слышите, пустите, - наконец, обрела она голос.
   -А вот не пущу, а вот съем да косточки выплюну, - кривлялся он, больно сжимая её руки.- Думала, не знаю, где ты смелости набралась? А я знаю где. Ловко ты там отплясывала, ягнёночек наш. Ничего, теперь для меня спляшешь...
   -Вы же ненавидите меня! Боже мой, как же вы ненавидите меня! - она попыталась отпихнуть его. Но он был намного сильнее.
   -Угадала! - он тряхнул её так, что она затылком стукнулась о ствол дерева, - угадала! Только подумать: всё могло быть иначе! Как так получилось, что ты ускользнула от меня в Одессе? Всё уже было слажено с этой старой шлюхой мадам Десмонд, но тут появился твой благородный спаситель, переплатил, перебил мою цену, сунул старой выжиге две красненькие - и на тебе: вместо того, чтобы тут же всё решить, ты уплываешь золотой рыбкой неизвестно куда. И вот наказание: теперь я, Григорий Александрович Иванов, вынужден венчаться на такой... такой..., - он сокрушенно помотал головой. В ужасе Кира слушала этот горячечный бред. Он охотился за ней? Зачем? Что вообще происходит вокруг неё?!
   Григорий Александрович вдруг наклонился и зло и жестоко, будто кусая, впился ей в губы. Кира беспомощно забарахталась, замотала головой, пытаясь вырваться, но он уже отпустил её. Шагнул в сторону, с ухмылкой наблюдая, как она отплёвывается и вытирает рот руками, совершенно спокойно сказал:
   -От лекаришки своего держись подальше! Он думает, я не помню, какими глазами он у мадам Десмонд на тебя глазел? Один раз получилось у него перебежать мне дорогу, в другой раз не получится... Так-то вот, милая барышня! - он огляделся и добавил совсем другим тоном, - поздно-то как! Вам, Кира Сергеевна, наверное, не очень полезно по вечерней прохладе гулять? Давайте-ка, я провожу вас в дом. Молочка на ночь попейте - спать будете крепко-крепко.
   Кира глянула на него дикими глазами и понеслась по дорожке к дому, возле старой яблони она чуть не упала, споткнувшись о большой жёлтый мяч. У входа в любимой позе - опершись плечом о стену и заложив руки в карманы - стоял Штефан. Поравнявшись с ним, Кира обожгла его зелёным пламенем глаз и вихрем пронеслась мимо.
   Отделившись от стены, он было пошёл за ней, но заметил Григория Александровича и остановился:
   - Кстати, - сияя улыбкой, безмятежно произнёс Штефан, - советую вам сразу после свадьбы отправиться за границу для поправки здоровья Киры Сергеевны. Совсем неплохо бы съездить в Ниццу...
   Григорий Александрович смерил его взглядом и, так же мило улыбаясь, ответил:
   -Благодарю за совет. Непременно съездим! И в Ниццу, и в Баден, и в Париж... Здоровье Киры Сергеевны -главная моя забота! - не заходя в дом, он повернулся и зашагал в сторону ворот.
  
  
  
   Уже больше часа мерила Кира шагами комнату. Мысли разбегались и никак не складывались в единую картину. Она ещё и ещё раз перебирала буквально по словечку разговор с Ивановым в саду. Какой же дурочкой она была, когда решилась просто, по-человечески поговорить с ним, наивно полагаясь на его порядочность и достоинство! И куда внезапно испарилось это пресловутое благородство? Свалилось, снялось, сползло, как маска с лица паяца. Что осталось? Осталось совсем непонятное: он её ненавидит, женитьбу на ней воспринимает как наказание, но вынужден венчаться с нею. Зачем? Кто его вынуждает? И кто его так наказывает? Куча вопросов и ни одного ответа.
   Тихо скрипнула дверь и в комнату осторожно заглянула Олечка.
   -Ну ты, красавица, устроила гастроли! - начала она. - Какого черта ты сбежала, не посоветовавшись со мной?
   -Сильно помог бы мне твой совет! - огрызнулась Кира. Ты что не видишь, что такое моя мачеха?
   Олечка устроилась в кресле с ногами, обхватив руками коленки:
   -Да, уж что она только не придумывала, объясняя твою болезнь! Но Штефан - молодец, он так на нее цыкнул, что она больше в этой комнате не появлялась, - она поерзала, устраиваясь поудобней. Потом задумчиво глянула на Киру, - знаешь, мы с ним в последние дни очень сдружились. Он порядочен до неприличия. И это счастье, что он предлагает помощь. И вот, что я тебе скажу: нужно быть полной дурой, чтобы в твоем положении не согласиться. Я тебе честно скажу, если бы у твоего Палена папенька был не простой деревенский лекарь, а, скажем, дипломат или генерал- цены бы ему не было...- она мечтательно потянулась.
   Кира с интересом наблюдала за Олечкой:
   -Так он тебе нравится?- наконец спросила она.
   -Как тебе сказать? - вздохнула она. - Конечно, нравится. Как может не нравиться произведение искусства? Я на него иногда смотрю, знаешь, как на мраморную статую в музее смотрят: обходят кругом, восхищенно качают головой, но руками не трогают. Замуж за него ни за что бы не пошла... Не зря же говорят, что красивый муж - чужой муж. И потом я уже была знакома с одним красивым мужчиной...
   -Не могу решиться... - Кира вновь забегала по комнате. - В голове всё перепуталось...
   -Слушай, а этот твой "жених" Григорий Александрович - он вроде не противный. Может, плюнуть да выйти за него? А что? Будешь купчихой...
   -Ты не знаешь, о чём говоришь, - Кира остановилась напротив Олечки, - знала бы ты, как он раскрылся!
   -В каком смысле? - озадачилась Олечка.
   -Это когда мы в саду были. Вдруг он стал мне "ты" говорить. Схватил за руки - видишь, синяки какие? А сам от злости весь трясётся и говорит, говорит... Что ещё "в Одессе должен был всё решить" со мною.
   - Что решить?
   -Знать бы... Говорил, что Пален дорогу ему перебежал, помешал значит. А теперь ему, Иванову то есть, наказание. Знаешь какое? Ни в жизнь не догадаешься. Наказание - это венчание со мною!
   -Ничего себе! Да он сумасшедший!
   -Думаешь?
   -Тут и думать нечего! Так что тебе, Кирка, одна дорога - к Палену. И чего ты упираешься?!
   -Чего упираюсь? А вот ты хотела бы, чтоб тебя жалели, как мокрую бездомную собачонку жалеют?
   -А, так вот в чем дело: ты влюбилась! - догадалась Олечка.
   -Не знаю. У меня так никогда не было, - она подняла огромные глаза, горящие лихорадочным блеском. - Когда он входит в комнату, у меня сердце подскакивает сюда, - она показала на горло, - и бьется быстро-быстро...Даже в глазах темнеет.
   -С ума с тобой сойти можно! Видите ли, не хочет, чтобы он жалел её! Если бы он был мне нужен, я бы в лепешку расшиблась, но через некоторое время он бы за мной, как на веревочке, ходил...
   -Есть ещё кое-что...Олечка, мне всё время что-то мерещится, и голоса я слышу...
   -Час от часу не легче!И давно это у тебя?
   Кира задумалась.Когда же это началось? Бог мой, как же это началось? Да-да, конечно: яростное солнце, сумасшедшее, ослепительное - до белизны в глазах. И море, сытым зверем, урча и мурлыкая, перекатывалось у ног. И песок, горячим шёпотом пересыпался у пылающей жаром щеки. И оставались карамельные, тягучие мысли в обласканной солнцем голове... Да, именно тогда ей попалась ЭТА штука... Море вынесло, выплюнуло ЭТО к её зарывшимся в мокрый песок ступням. И пошло-поехало... 0x08 graphic
0x08 graphic
Но разве раньше, когда она была совсем маленькой, с нею не случалось странностей? Ей снились кошмары. Эти мучительно яркие сны, когда не можешь отличить, где реальность, а где ночной морок. Ей было лет десять, когда стал повторяться раз за разом один и тот же сон. Тогда она спала в детской на первом этаже их старого дома, луна огромным красноватым глазом заглядывала в два высоких окна с темными дубовыми переплётами. Среди ночи она проснулась и увидала в каждом окне по огромной фигуре. Эти существа стояли на подоконнике и готовились сойти в комнату. На не по-человечески широких плечах скалились волчьи морды.
   Её отчаянный крик разбудил весь дом. Мама прибежала первой. Она прижала к себе Киру, укачивала, баюкала, еле слышно шептала что-то...
   Сон стал повторяться, правда с незначительными изменениями. Теперь эти чудовища успевали спуститься с подоконника, они потихоньку приближались к цепенеющей от ужаса девочке. Киру показали доктору. Он сказал, что ребёнок растёт, что у неё подвижная нервная система и что надо меньше страшных сказок читать на ночь. Прописал горькое успокоительное, велел больше времени проводить на свежем воздухе. Месяца два сон не повторялся. Родители успокоились. Но начались ночные хождения, о которых на утро она ничего не помнила. Пару раз ребёнка "вылавливали" на выходе из дома, тогда её стали запирать. Но чтобы видения в зеркалах и ночные голоса!.. Нет, такого раньше не было.
   -Чушь! Ты устала, денег всегда не было, нервничала, голодала - вот и результат. Ничего, наш добрый доктор тебя подлечит.
   -И всё же я должна с ним поговорить. Не могу я вот так: раз - и всё!
   -Ну-ну...А впрочем, поступай, как велит сердце. Но деваться тебе некуда и мой совет: прими его помощь. Кстати, может, завтра все решится...- загадочно произнесла она и вышла из комнаты.
   Заснуть никак не получалось. Возбуждённая голова саднила в виске тупой ноющей болью. Она пыталась размышлять о завтрашнем дне, о том, как станет говорить с Паленом. Попыталась представить выражение его лица... Тут сон как рукой сняло. Тогда Кира решила спуститься на кухню, там на столе кухарка всегда выставляла большую крынку молока, кидала в неё корочку ржаного хлеба. Молоко скисало, и к утру все уже пили свежую простоквашу. Может, молоко ещё не скисло? Она попьёт немного и, возможно, уснёт?
   С молоком ничего не вышло - видимо, всё с кофе да с чаем выпили. Кира двинулась назад, неслышно ступая босыми ногами. Из-под двери кабинета пробивался слабый свет. Значит, он тоже не спит. Может, с ним сейчас поговорить? Она переминалась с ноги на ногу перед дверью, не решаясь постучаться. Пока она пребывала в сомнении, дверь отворилась. Несколько мгновений Пален сосредоточенно смотрел на неё, потом отступил назад, сделав приглашающий жест. Кира вошла, не глядя на него, прошла к маминому креслу, забралась в него.
   -Что-то не вижу радости на вашем лице, - съехидничал Штефан. - Торжественный день - помолвка всё-таки!
   Кира поёжилась - из открытого окна тянуло прохладой. Штефан набросил на неё клетчатый плед, она благодарно улыбнулась.
   -Завтра мы едем к доктору на консультацию? - она спросила, чтобы не молчать. Всё не так она делает, и напрасно пришла сюда.
   -Да, завтра едем в 10 часов. Не опаздывайте, дорога туда не близкая.
   -Не опоздаю, - каким-то бесцветным голосом ответила она. - Скажите, это правда, что вы за меня заплатили мадам Десмонд 20 рублей?
   Штефан замер:
   -Кто вам сказал?
   -Да или нет?
   -Да, - признался он. - И что с того?
   Кира пересказала ему то, что произошло в саду. Он стоял у раскрытого окна, слабый свет керосиновой лампы едва освещал его лицо, но Кира видела, что он не отводит от неё внимательных глаз.
   -Что вы на это скажете? - закончила она рассказ и вопросительно уставилась на него.
   Он поморщился:
   -Абсурд какой-то, этому господину надо бы к психиатру, - но тут же улыбнулся, - вы не должны бояться. И я вновь предлагаю вам свою помощь.
   Кира сглотнула комок в горле:
   -Я благодарна за честь, которую вы оказали мне, сделав свое великодушное предложение...- он ждал продолжения. - И я принимаю его в качестве помощи в моей сложной ситуации. Но...- Кира заглянула в его серьёзные глаза, - но дайте мне слово, что когда вы почувствуете необходимость расторгнуть наше соглашение, вы не будете молча терпеть продолжения этой истории и сразу дадите мне знать. Мы не будем мучить друг друга. Ведь правда? Вы согласны?
   -Да, если это взаимное обязательство, - совершенно серьезно подтвердил он.
   -Это было первое условие. Теперь второе: вы совершенно свободны. Так как наш предполагаемый брак носит, - она помялась, не желая использовать слово "фиктивный", - определенный характер, вы, конечно, можете встречаться с кем хотите и когда хотите. Вы понимаете меня? - спросила она, отчаянно покраснев.
   -О да, вполне. Благодарю вас, - что-то в голосе Штефана заставило ее внимательнее взглянуть на него, и она уловила движение в его лице, словно бы он пытался подавить улыбку.
  
   Кира вернулась к себе. Выбор сделан. Только в будущем надо вовремя уйти с дороги, если станешь помехой в его жизни. Сжать сердце в кулак и уйти!
   Утром решимость Киры несколько ослабла. Она так нервничала, что и не думала о завтраке, хотя сердобольная Оксана звала ее. К десяти часам она спустилась, чтобы ехать на консультацию. На веранде ее ожидал Штефан. Как всегда при взгляде на него ее сердце забилось где-то в горле, на щеках выступил румянец. Что за наваждение! Вот он и не смотрит в её сторону, стоит, лениво прислонясь к стене, и листает свою записную книжку, а у неё уже коленки подгибаются, и ноги ватные стали. Заметив Киру, Штефан убрал книжку в карман светлого пиджака, изобразил улыбку и поклонился. Они прошли к коляске, где, нетерпеливо постукивая по сидению рукой в перчатке, их ожидала Олечка. По их серьёзным лицам она догадалась, что они пришли к соглашению.
  
  
   Глава 6
  
   Они недолго ехали по булыжной мостовой среди старых усадебных домов, потом свернули в переулок и скоро покатили по пыльной проселочной дороге. Кира время от времени бросала взгляд на серьезное лицо Штефана, сидящего спиной к извозчику. Он был задумчив и погружен в себя. Кира тут же решила, что он уже передумал и теперь не знает, как ей сказать об этом. Она помотала головой, отгоняя навернувшиеся слёзы, опустила голову, уставившись на свои руки.
   А Штефан и в самом деле размышлял о той ситуации, в которой так неожиданно оказался. Эта девочка даже и не подозревала, какой переполох поднимется в его семействе, когда узнают о его женитьбе. Конечно, во все обстоятельства дела посвящать родственников совсем не обязательно. Но кое-что, несомненно, всплывет. Тут простым скандалом не обойдется. "Женился на хористке!" - будут судачить эстляндские и петербургские кузены и кузины, и конечно, будут многозначительно качать головами, вспоминая скандальную историю семейной жизни его дедушки. Ему-то самому плевать на пересуды. Даже мнение матери его не волнует. Но как отнесется к этому отец? Он всегда был так деликатен, так внимателен ко всему, что касалось Штефана. Но это всё потом.
   Сейчас главное - это Кира с её удивительно мягким и таким стойким характером. Все эти дни он ломал голову, размышляя, как ей помочь. Он чувствовал, что вокруг неё плетётся какая-то замысловатая интрига. Но пока не мог догадаться, что лежит в её основе. Ещё там, в Одессе, он пришёл к выводу, что лучшим выходом из создавшегося положения для Киры станет фиктивный брак. Эта идея ему нравилась всё больше и больше. А потом испытал настоящее потрясение, когда увидел её полуживую, сплошь покрытую синяками и ссадинами. Захотелось придушить жалко лепетавшую что-то себе в оправдание Веру Ивановну.
   Дни и ночи он не отходил от Киры. С тоской смотрел на её измученное лицо и задавал себе вопрос, где сейчас витает её душа. Она упорно не хотела приходить в себя. Именно не хотела, что-то неведомое тянуло её назад в волшебное далёко, где не было ни боли, ни обид, ни страданий. Раны заживали поразительно быстро, практически не оставляя следов. Ему казалось, что дело пошло на поправку. Но у неё начался тяжёлый бред, она металась по постели, вырывалась из его рук и рук сиделки, и внезапно разом всё кончилось. Она вытянулась на сбитой постели и затихла, а его охватил ужас, потому что ему показалось, что она умерла. И от этого ему стало так плохо, что он понял: если уйдёт она, -это станет самым большим несчастьем в его жизни. К счастью, она очнулась.
   И вот теперь, сидя в коляске, Штефан задавал себе вопрос, как так случилось, что из элементарного желания помочь выросла необходимость поддержать, защитить и быть всегда рядом? Что это? Любовь? Пожалуй, что нет. Любовь представлялась ему чем-то совсем запредельным, сложным, исключительным и чрезвычайно серьёзным и ответственным. Но увлечённость, может, даже влюблённость точно присутствует, тут уж надо себе в этом признаться. Радоваться ли этому? Он пока ещё не знал.
   Мягко стучали по утрамбованной дороге лошадиные копыта. Бежали, расступаясь, навстречу Кире тополя и акации, запылённым строем смыкались они, убегая от Штефана.
   -Может, пришло время рассказать о нашем сюрпризе? - нарушила молчание Олечка, - Штефан, как вы думаете?
   Кира широко распахнула глаза: сюрприз? Ну да, вчера Олечка намекала, но как-то туманно. Штефан почувствовал её напряжение и ободряюще дотронулся до крепко стиснутых пальцев Киры:
   -Видите ли, консультация другого врача нам понадобилась как предлог для этой поездки, - начал он.
   -Значит, мы едем не к доктору, - догадалась Кира. - Тогда куда?
   - Здесь неподалеку сельцо Кадиевка, там приход возглавляет отец Серафим, когда-то он лечился у моего отца. Я уже с ним договорился. Он, минуя разные формальности, проведет обряд венчания...
   -Венчание?! Как, сейчас?!
   -Ну что ты так переполошилась? - укоризненно посмотрела Олечка. - Ты же понимаешь, что чем скорее избавишься от мачехи, тем лучше. Я уж не говорю о господине Иванове...
   Кира молчала. Конечно, они правы: решили, так зачем откладывать? Но, она растерянно провела рукой по своему старенькому платью. Идти под венец, пусть даже понарошку, в таком виде?! Как и все девушки, она мечтала о белоснежном, в пене кружев, подвенечном платье. А фата? Как же без фаты? Кира чуть не заплакала. Олечка и Штефан переглянулись.
   -Кажется, я догадываюсь, о чем это ты загрустила, дорогая моя, - улыбаясь, Олечка протянула Кире объемистый пакет. - Загляни-ка туда.
   Кира отвернула край бумажной обертки - и взвизгнула от радости. Это же ее замечательное платье!
   -Вот сберегла, как видишь, - усмехнулась Олечка. - Конечно, это не классическое венчальное платье...
   -Спасибо, - Кира бросилась обнимать подругу, - ты даже представить не можешь, как я тебе благодарна! Вот только нет фаты... - она с надеждой взглянула на Штефана.
   -Может, это подойдет? -он протянул Кире плоскую коробку, перевязанную белой атласной лентой. Смущенно глянув, она нерешительно взяла коробку, распустила ленту и достала кисейную фату с крохотным веночком флердоранжа.
   -Боже, как красиво! - задохнулась она от восторга и посмотрела на Штефана такими сияющими глазами, что не ответить ей было невозможно. Глядя на них, Олечка тихонько присвистнула: судя по всему, этот брак не долго будет фиктивным.
  
   Отец Серафим оказался еще совсем не старым человеком. Он вышел из своего беленького домика, скорее хатки, едва коляска остановилась у плетеной изгороди.
   -Рад видеть вас, друзья мои, - приветствовал он их сочным басом.
   Мужчины отправились в небольшую, свежей побелки церквушку. А Олечка с помощью жены отца Серафима, Елизаветы Федоровны, матушки Елизаветы, принялась готовить Киру к венчанию. Кира сняла своё невзрачное старое платье, осторожно взяла за плечики творение одесской модистки.
   -Да ты еще похудела! Смотри, платье совсем свободным стало, - огорчилась Олечка.
   -Это пустяки, - успокоила девушек матушка Елизавета, - мы сейчас подколем булавками вот тут и тут, и никто ничего не заметит.
   Потом занялись Кириной прической. Усадили перед трехстворчатым зеркалом, распустили волосы, расчесали, заплели в косу, приладили фату- и невеста была готова. Позвали старшего сына матушки Елизаветы - долговязого восемнадцатилетнего юношу - и отправились в церковь.
   Отец Серафим в блистающем золотым шитьем облачении и Штефан с нетерпением ждали появления невесты. Они тихо беседовали и разом замолчали, увидев входящих в церковь. Штефан сделал шаг навстречу и замер. Он знал, что фата и красивое платье преобразят Киру, - они изменили бы к лучшему любую, даже самую неказистую девушку. Но сейчас перед ним был другой человек!
   Из глаз исчезло испуганное выражение, гримаса боли покинула бледное лицо. Она улыбалась, отчего на щеках появились ямочки, придавшие ей дополнительного очарования. С бережной осторожностью он подхватил ее тонкую руку и повел к священнику. Улыбающийся отец Серафим показал, что стоят они неправильно: невесте положено быть слева от жениха, то есть от сердца, и подал им свечи. Олечка стала за Кирой, а сын священника - за Штефаном. Обряд начался.
   Это не страшно, что в церкви, кроме них, никаких гостей не было. Кира слушала священника, выполняла все необходимые действия, но находилась как бы по другую сторону реальности. Ей казалось, что она видит и слышит все происходящее со стороны. Чувство упоения охватило ее, и она ничего не могла с этим поделать. "Вот сейчас, - подумала она, - вся моя жизнь впереди, и, я знаю, она - прекрасна".
   Но уже через час эйфорическое состояние покинуло Киру. Вернувшись в чистенький домик священника, выпили по рюмке домашней наливки в честь жениха и невесты. Даже прозвучало традиционное "горько". Вначале до Киры не дошло, с чего это смеющиеся люди, пробуя такую вкусную сладкую вишневую наливку, вдруг говорят "горько". Она даже растерялась, когда Штефан вдруг забрал из ее рук рюмку с недопитым вином. Потом бережно обнял ее и осторожно поцеловал. Это был ее первый настоящий поцелуй, сладкий от вкуса вишневой наливки на губах, - таким она его и запомнила, оставаясь счастливой, насколько это вообще было для неё возможно. А Штефан не мог отвести от неё глаз, и знал же, что не стоит этого делать, но ничего не мог поделать с собой.
   Посоветовавшись, они решили, что Кире лучше переодеться - не стоит так сразу вываливать новость ее мачехе да и не хотелось портить такой день выяснениями отношений. Снимая с себя нарядное платье, девушка подумала, что вот и кончился этот восхитительный праздник. Теперь предстоит объяснение с мачехой, а та уж постарается им такое веселье устроить, что мало не покажется.
   -Ну что: прощай, радость - здравствуй, грусть? - некстати пошутила Олечка.
   -Это мы еще посмотрим! -немного смущённо и очень серьёзно возразил Штефан.
   Кира, молча, сняла тоненькое обручальное колечко и протянула его мужу. Понимая, что все чувства написаны в глазах, отвернулась, чтобы он не видел страдания на ее лице. Ехали в тяжелом молчании, словно с поминального ужина.
   У дома, возле калитки, замер в ожидании Григорий Александрович. Неприязненно смотрел он на приближающуюся коляску. Лошади ещё не успели остановиться, а Штефан уже легко спрыгнул с подножки. Он хотел высадить дам, но Иванов бесцеремонно оттеснил его и протянул руку Кире, помогая ей выйти. Олечку он оставил на попечение доктора.
   Григория Александровича позабавило, как Кира испуганно отшатнулась от него, при этом оглянувшись на Палена. А тот напряженно застыл, готовый прийти на помощь.
   -Неужели я напугал вас, дорогая Кира Сергеевна? - насмешливо осведомился Иванов, демонстративно игнорируя Палена.
   -Нисколько, - Кира уже взяла себя в руки. Она не обратила внимания на протянутую ладонь и выпрыгнула из коляски. Григорий Александрович усмехнулся:
   -Я с просьбой к вам... Уделите мне несколько минут, будьте так любезны!
   Кира колебалась. Видя это, Иванов смиренно склонил голову:
   -Вам нечего опасаться. К тому же мы можем поговорить в гостиной. Очень вас прошу...
   -Хорошо, - согласилась Кира, и они направились в дом.
   В гостиной Кира прошла к рукодельному столику и, не присаживаясь на стул, чтобы хоть чем-то занять дрожащие руки, стала перебирать мотки ниток в большой плетёной коробке, всем своим видом выражая полную независимость. Иванов приблизился почти вплотную. Испытывая в душе сильное раздражение, он смотрел на склонённую над клубками серебристую непокорную головку Киры. Внутренне в нём всё протестовало, он вздохнул и заговорил:
   -Хочу просить у вас прощение, - начал он смиренным тоном. - Виноват, признаю, кругом виноват. Мне нет оправдания. Водочка, которую мы хлебнули с уважаемым Василием Васильевичем, сделала своё чёрное дело. Кто-то, пьянея, лезет драться, кто-то - лезет целоваться... Я же, к несчастью, пьянею с одной рюмки и начинаю нести готическую чушь о заговорах всяких. Признайтесь, вы сильно напугались? - Кира кивнула. - Вот-вот. Этого я и боялся. Нет мне прощения! Но, клянусь вам, в нашем браке ничего крепче вина пить не стану.
   Кире надоели его излияния:
   -Забудем это, - твёрдо сказала она. - Я не сержусь на вас. А сейчас прошу извинить меня. День был хлопотный, я устала.
   Она повернулась на каблуках и выбежала из комнаты. Григорий Александрович чертыхнулся вполголоса и опустился в кресло. У него возникло ощущение, что он упустил что-то весьма важное. Это беспокоило и требовало размышлений. Сейчас бы домой, к любимому зелёному чаю... Но он был зван на ужин и уйти, не простившись, было неудобно. Поколебавшись - уходить или остаться, - Григорий Александрович всё же решил остаться и понаблюдать за обитателями дома, а там уж видно будет, что предпринимать. Да только наблюдать ему особо не пришлось: Кира отказалась от ужина, сославшись на усталость, у Штефана нашлось неотложное дело, а Олечка, подхватив на кухне стакан молока и яблоко, ушла к себе, ничего не объясняя. Так что за столом оказались старые знакомые.
  
   Устроившись в кресле у открытого окна, Кира загрустила. Не так она себе представляла своё венчание. Ей хотелось, чтобы в соборе было светло от горящих свечей, чтобы среди публики были папенька и маменька и чтобы они первыми подошли поздравить молодых. Кира настолько ярко представила себе, как они с маменькой, обнявшись за талию, прогуливаются в цветущем саду (конечно, венчание должно быть во время цветения яблонь и вишни!) и оживленно делятся впечатлениями о церковной службе. А поодаль стоят их любимые мужчины и тоже о чём-то секретничают. Вот выносят серебряный поднос с налитым в узкие высокие бокалы шампанским, сквозь тонкое прозрачное стекло она видит серебристые дорожки пузырьков. Лёгкое вино, обязательное "горько" и поцелуй со вкусом шампанского - и счастье, искрящееся, волшебное, безграничное. Только так, никаких сомнений!
   Она сидела, уставившись в потолок сухими глазами, ощущая, как постепенно голова становилась лёгкой, наполняясь странным звоном, он усиливался, нарастал. Теперь звенящий звук перекатывался через нее от одного угла комнаты к другому. Потом она перестала чувствовать тело, оно будто растворилось, заполнив собой всё пространство. Глубоко внутри себя она почувствовала то ли плач, то ли тоскливый призыв. Чей-то далёкий голос мучительно звал ее. Безнадёжно звал. И внезапно всё прошло, к ней вернулись обычные чувства и ощущения. Но память зафиксировала отчаянную безысходность в незнакомом голосе, и от этого на душе повисла невыносимая тяжесть. Она, эта тяжесть, погнала её в сад - там должно стать легче. Проходя мимо зеркала, привычно бросила взгляд - и ахнула.
   Чудо-зеркало вновь предъявило свой невозможный характер. В его бесконечной глубине мерцала огнями свечей чудная комната с большим мраморным камином, в котором весело пылал огонь. Кира дотронулась пальцем до огонька свечи. Горячо, обжигает! И стеклянная поверхность прогнулась под её рукой. Она отдёрнула ладонь и отступила на шаг. Зазеркальная комната была уютной, она звала, она приглашала войти. Кира зажмурилась, потом открыла глаза - камин пылал, свечи сияли. И добавился новый предмет: пушистая, сверкающая мишурой и игрушками рождественская ёлка. Этого Кира уже не вынесла. Она выскочила из комнаты и понеслась вниз в прохладный тёмный сад. Там, под чернильно-низким небом с огромными, до невозможности, звездами она сможет успокоиться.
   Не получилось успокоиться. Потому что с размаху налетела на человека, идущего к дому. Если б не его мгновенная реакция, Кира расшиблась бы о ступеньки крыльца. Крепкой рукой он подхватил её и удержал на ногах.
   -От кого вы на этот раз спасаетесь? - в голосе прозвучала лёгкая ирония. - Неужели этот неугомонный господин Иванов никак не отстанет от вас?
   Ей тут же захотелось обидеться. Она раскрыла рот, чтобы сказать в ответ какую-нибудь колкость, но вспомнила, что перед нею стоит её пусть и ненастоящий, но замечательно красивый муж, с которым их сегодня обвенчали.
   -Господин Иванов сейчас заканчивает ужин с мачехой и назойливым господином урядником. Так что в данный момент ему нет никакого дела до какой-то упрямой девчонки. А вы, почему вы здесь? Не в столовой, за столом, а здесь, в темноте? Что это вы разгуливаете на ночь глядя? - она поёжилась: жаркий день сменился прохладным вечером с довольно ощутимым ветерком. Конечно, у неё не было никакого права допрашивать его, но уж очень любопытно было узнать, откуда он возвращается.
   -Подержите, только осторожно, - он сунул в руки ей увесистый пакет, в котором что-то звякнуло, потом снял пиджак и набросил ей на плечи. - Почему меня нет в столовой? Но ведь и вас там нет? Ну их всех! Лучше пройдёмся по вашему саду.
   Он забрал пакет из её рук и сделал приглашающий жест в сторону тёмной массы деревьев. Штефан видел, насколько она встревожена, к тому же время от времени её начинала сотрясать дрожь. Для человека, недавно перенёсшего болезнь, это было совсем ни к чему. Он решил не уводить Киру в дом. Лучше побыть здесь, среди вишнёвых деревьев, на прохладном воздухе. Так она скорее успокоится.
   Некоторое время они молча прогуливались. Кира подумала, что хорошо бы сейчас им вдвоём очутиться в той зазеркальной комнате с камином. Наверное, там и ужин накрыт? Есть хотелось ужасно, даже голова кружилась. Сказать ему? Как-то неудобно... Мачеха, небось, сейчас чай наливает в белые с синими васильками чашки, печенье предлагает...
   - Не знаю, как вы, но я страшно голодный. Вот, удалось раздобыть в ресторане, - Штефан зашуршал пакетом, выудил из него два свёрточка, один протянул Кире, - попробуйте. Ну что же вы? Берите!
   Кира взяла завёрнутый в бумажную салфетку пирожок и тут же откусила кусочек. С яблоками! Вкуснотища-то какая! Ещё бы парочку... А Штефан ей уже протягивал следующий. Она не стала церемониться, благодарно кивнув, но от второго пирожка уже откусывала по крохотному кусочку, растягивая удовольствие. Вот уж Олечка посмеётся, когда узнает, как они тут ужинали пирожками в кромешной темноте.
   -Что ж мы стоя-то едим? Совсем как лошади... Здесь есть дерево, у него удобные ветки, - Кира подвела Штефана к яблоне, - видите, будто кресло. Залезайте...
   Она ловко забралась на любимую развилку, Штефан устроился рядом, при этом в пакете опять что-то звякнуло.
   -Что это у вас там? Сельтерская?
   -Почти, - усмехнулся Штефан. Он добыл из пакета два стакана и бутылку.- Вы любите шампанское?
   -Шампанское? - поразилась она. - Не знаю, никогда не пробовала. Говорят, от него в носу щекотно?
   -Хотите попробовать? - легко хлопнула пробка, он налил вино в стаканы, - извините, специальных бокалов нет...
   -Никогда не думала, что буду пить шампанское, сидя на старой яблоне, - засмеялась Кира, она уже глотнула вина, поморщилась - кислятина! - и действительно щекотно в носу. - Почему вы принесли его?
   Штефан пожал плечами:
   -Сегодня наша свадьба...
   -Да-да, правда. Простите, я не поблагодарила вас за всё-всё...
   Он задумчиво посмотрел на неё. В лунном свете серебрились выбившиеся из косы волосы, мерцала прозрачная зелень огромных глаз. Нервно улыбнувшись, он одним махом допил вино и сразу наполнил стакан.
   -Пару недель назад, - он удобно опёрся спиной о ствол, - я помогал отцу. Всё шло как обычно: осмотры больных, операции... И внезапно во мне поселилось непонятное беспокойство. Оно не давало покоя. Меня будто толкали в спину, гнали прочь из дома. Дошло до того, что я уже не мог сосредоточиться на привычных делах. Причём я точно знал, куда должен уехать. В Одессу. Зачем? Почему? У меня не было ответа. Я просто знал, что кто-то нуждается в помощи и помочь могу только я, - он отпил из стакана, поднял голову кверху, рассматривая россыпи звёзд на небе.
   -Вы всем готовы помогать. Это потому, что у вас обострённое чувство справедливости и вам больно видеть, что кому-то плохо. Не зря же вы стали врачом, - она говорила, а сама не могла глаз отвести от тонкого абриса его лица, теряющегося в потемках.
   -Вы преувеличиваете мои достоинства, - усмехнулся он. - Так вот: примчался в Одессу. Метался по городу, приставал к знакомым... Они удивлялись, смотрели на меня, как на одержимого. И вдруг всё прошло. Просто как рукой сняло... Раз - и всё! И я совершенно точно знаю, когда это произошло. В то утро я вышел на улицу, перешёл дорогу и оказался в городском саду, том самом, где львы на постаментах. Давно у меня не бывало такого отчаянного ощущения свободы, непонятной радости. И тут я увидел вас. Да-да, увидел вас. Вы шли, и над вами сияла многоцветная радуга. И вы, вы сами светились от счастья, - он помолчал, - никогда не забуду радугу над вами - сказочное зрелище. А потом всё разом оборвалось. Вновь мучительное беспокойство кислотой съедало душу. Совсем плохо стало, когда вы внезапно сбежали...
   -О, простите меня! Я вовсе не хотела... - Кира смутилась, понурила голову.
   -Конечно, не хотели, - почти сердито прошептал он. - Есть ещё одна вещь. Это связано с моими родителями. Видите ли, между отцом и матерью сложились непонятные мне отношения. Не знаю, смогу ли объяснить, к тому ж это долгая история. Как-нибудь расскажу её. Но вчера, когда мы с вами копались в сундуке вашей маменьки и вы достали футляр с жемчугом, я вдруг вспомнил свою мать. После всё думал, думал - не спал полночи. И, кажется, понял... как по-дурацки вёл себя! Вскочил, зажег лампу и написал ей письмо. Только не знаю, сможет ли она простить меня? -он хмыкнул, - а вы говорите об обострённом чувстве справедливости. Так что вы мне ничего не должны, а вот я... я должен вас благодарить...
   -Это за что же? - вскинулась Кира.
   -Да за то, что только рядом с вами я чувствую себя совершенно спокойно и безмятежно. И ещё за то письмо, что сейчас почтовые деятели отправляют моей матери. Надеюсь, она его получит.
   У Киры сердце забилось быстро-быстро. Он ей благодарен! Она допила шампанское - всё же какая кислятина! Протянула ему пустой стакан. Он плеснул туда вина.
   -Из того, что вы сказали, следует: нам нельзя расставаться, - она шутливо отсалютовала стаканом и выпила вино. По его молчанию поняла, что шутка не удалась. Он не хотел шутить по этому поводу. Ей стало зябко, даже пиджак Штефана с горьковатым ароматом хвои не согревал. Он, наверное, тоже замёрз в своей тонкой рубашке, только не хочет признаться. Она вспомнила комнату с камином, - вам не холодно?
   -Нет, не холодно. Отец с детства приучал меня не бояться непогоды, мы часто ночевали под открытым небом. А ночи в Прибалтике не сравнить со здешними.
   -А ведь я о вас ничего не знаю, - вдруг вспомнила Кира.
   -Рассказывать-то особо нечего: родился, учился - и всё. В общем, не очень интересная история...
   -Вот еще, - фыркнула Кира и передразнила, - "неинтересная"! А мне теперь все о вас интересно: как-никак вы - мой муж, пусть даже и ненастоящий.
   Молниеносным движением он поймал ее за кисть и притянул к себе:
   -Ненастоящий? - переспросил он. - Вы так думаете? - глаза его лукаво блеснули. Штефан наклонился к ней так, что теперь они смотрели друг другу в глаза. Она замерла в ожидании.
   Ничего не последовало. Он, словно обжегшись, резко выпустил её руку и отвернулся.
   -Мы будто играем, да? Это наш маленький театр? - она медленно отвела потемневшие обиженные глаза.
   Но у него было свое мнение на этот счет.
   -Мне очень жаль, - мягко сказал он, не поворачиваясь. Потом все же обернулся, поймал ее руку, поднёс к губам. Секунда - и она отдернула руку: только жалости не хватало!
   -Пора возвращаться, - конечно, её деланно беззаботный тон не мог ввести Штефана в заблуждение, но он принял условия игры.
   -В самом деле, лучше вернуться в дом, пока комары нас совсем не заели, - он спрыгнул на землю, помог спуститься Кире. Бутылку из-под шампанского и стаканы оставили под деревом - то-то мачеха удивится. - А ведь вы так и не сказали, от кого удирали?
   -Вы не поверите: от зеркала.
   -От какого зеркала? Вот ещё новости! - засмеялся Штефан.
   -И нечего смеяться! - тут же насупилась Кира. - Зеркало у меня в комнате показывает совсем не то, что должно.
   -Как это?
   -Неделю назад я видела звёздное небо...
   -Что ж тут странного? - удивился Штефан.
   -Всё, всё странное. Оно не могло отражать небо, потому что стоит напротив стены, боком к окну. И это ещё не всё! Сегодня в зеркале совсем другая комната, там зажжен камин, горят свечи и рождественская ёлка, - Кира посмотрела в его лицо, освещённое слабым светом, падающим из окна. Не верит! - Вы думаете, я заболела? Не верите, да? Пойдёмте, сами увидите.
   Они неслышно прокрались через переднюю и под звуки непринужденно звучащих из столовой голосов поднялись к Кире. Чиркнув спичкой, она зажгла лампу и взглянула на Штефана:
   -Смотрите! - они стали напротив зеркала, и его чистая поверхность отразила их фигуры: высокую, сильную - Штефана и хрупкую, маленькую - Кирину. С минуту они молча разглядывали себя, потом он обнял ее левой рукой и слегка прижал к себе. Она доверчиво прислонилась щекой к его плечу. "Защитить, заслонить от бед", - в душе Штефана вспыхнуло щемящее чувство нежности. Он вздохнул невесело:
   -Помните, давеча вы сказали, что мы будто играем, будто это наш маленький театр? - он коснулся её щеки, придвинул своё лицо и, глядя прямо в её распахнутые глаза, тихо произнёс:
   -Я хочу, чтобы вы знали: для меня это не театр и мы не на сцене, - и поцеловал её.
  
   Кира смотрела, как он просыпается. Задрожали длинные ресницы, он вздохнул и открыл еще сонные глаза. Его взгляд встретился с ее взглядом, и лицо осветилось ласковой улыбкой.
   - Доброе утро! -и потянулся к ней. - Знаешь, я так часто просыпался ночью, что совсем не выспался. Мне все время казалось, что ты опять сбежишь.
   -Теперь не кажется? - Кира взяла его руку и прижала ладонь к щеке.
   -Теперь не кажется, - он притянул ее к себе и легонько поцеловал. Потом взглянул в окно, - да ведь совсем рассвело! Мне надо повидать отца Серафима, - и пояснил, - вчера из-за всех волнений я совсем позабыл взять у него свидетельство о венчании.
   Ах, как ей это понравилось! Оказывается, не одна она вчера волновалась. Но не хотелось сразу, вот так быстро, отпускать его, пусть даже и ненадолго.
   -К обеду вернешься?- она вздохнула.
   -Обязательно, - он поцеловал ее в нос, и, продолжая быстро одеваться, вопросительно глянул:
   - Ты не будешь против, если мы сегодня же все расскажем твоей мачехе?
   -И сразу уедем, да? - обрадовалась Кира и протянула к нему руки.
  
   Спускаясь к себе в комнату, он столкнулся на лестнице с Верой Ивановной. Она ничего не ответила на его вежливое приветствие, лишь окинула тяжелым взглядом измятую одежду и перевела сузившиеся глаза на стоящую на верху лестницы простоволосую Киру:
   - Никак опять со здоровьем плохо? - ехидно прошипела и поплыла на кухню руководить кухаркой.
   Ободряюще улыбнувшись Кире, Штефан поспешил к себе переодеться - разговор с Верой Ивановной подождет его возвращения.
   Кира позволила себе еще немного поваляться в постели и помечтать. Они уедут отсюда, возможно, навсегда. Конечно, жаль расставаться с домом родителей, с домом ее детства...Теперь здесь всем окончательно завладеет мачеха, впрочем, она уже давно все захватила.
   Старый дом! С его белеными стенами, деревянными колоннами и смешным портиком над ними. Как она любила забираться в какой-нибудь укромный уголок, где-нибудь между старым парчовым креслом и резной спинкой потертого дивана! Там она могла часами сидеть, совсем без игрушек, мечтая и выдумывая простенькие истории. Она воображала себя принцессой, похищенной злым волшебником. Несчастная принцесса томилась в заколдованном замке. Но появлялся рыцарь с немыслимо красивым именем: Жорж, Артур, Морис, а лучше Арнольд - он спасал бедняжку, поражал насмерть злого волшебника и увозил счастливую принцессу к себе в замок, где розы цвели и летом, и зимой. В общем, придумывалась полная чепуха.
   Иногда, как все девочки, она играла в куклы. Всем игрушкам Кира предпочитала крохотную, с ладошку, куколку с фарфоровым личиком - мамин подарок. Она расчесывала и переплетала косы своей Элизе (имя пришло из андерсеновских сказок), надевала на нее розовое бархатное пальто с крохотными прозрачными пуговками. Она выводила свою Элизу на прогулку в садик, а после устраивала ее отдыхать на собственноручно сшитой перинке.
   Когда мамы не стало, Кира уложила свою Элизу в жестяную коробку из-под печенья с эмалевыми пушками и знаменами на крышке и больше туда не заглядывала.
   Этот дом - не просто дом ее родителей, это ее детство, ее счастливые дни - единственное, что у нее осталось. А теперь и это надо отдать чужому человеку. Это так несправедливо...
   Всё утро Кира трудилась: перебрала белье в шкафу, аккуратно сложила и расправила все ленточки, протерла пыль. Особенно тщательно занималась зеркалом, боязливо поглядывая в его глубину. Но зеркало вело себя, как обычное зеркало - на этот раз ничем не удивило.
   Вздохнув, оглядела комнатку: чисто и грустно. Свои нехитрые вещички она уже уложила в саквояж, туда же на дно определила мамину шкатулку. Ничего, что саквояж непомерно раздулся. Да, вроде бы все. Теперь только дождаться Штефана, объявить всё мачехе - и до свидания, родной дом.
   Бедный Штефан - уехал, не поев. Может, отец Серафим угостит его чаем? В дверь стукнули.
   -К тебе можно? - заглянула Олечка, румяная и беззаботная. - Да ты уже никак собралась к отъезду? - заметила она дорожный саквояж у двери.
   -А чего ждать? Того и гляди явится мачеха и начнет сводить с дорогим господином Ивановым ...
   -Ну, теперь тебе это не страшно, - она присела на краешек кровати.- А куда это Штефан отправился? Я видела, как он уходил.
   -К отцу Серафиму за свидетельством о венчании - вчера забыли. Знаешь, - Кира покраснела, - мачеха видела, как он утром выходил из моей комнаты...
   -Да?! - Олечка всмотрелась в смущенное Кирино лицо. - Погоди-ка, ты хочешь сказать, что он провел ночь здесь? - догадалась она. Помолчала, обдумывая ситуацию, - значит, брак перестал быть фиктивным, - протянула она с усмешкой. - Ну-ну! Конечно, я чувствовала, что к этому идет, но такой резвости не ожидала...Ладно, не смущайся, он тебе муж все-таки! Лучше расскажи, как это чувствовать себя замужней дамой. Никогда такой не была!
   -Ах, оставь...Какая я дама? - Кира присела рядом. - Я ведь толком ничего и не знаю.
   -Чего ты не знаешь?
   -Ничего. Какая у него семья? Как они примут меня? Да ещё с такой историей?
   -Это ты о чём?
   -Ну, разное: и хористка, и мадам Десмонд...
   -Ох, ну и дурочка же ты! С чего бы это им нос задирать? - Олечка сощурилась,- ты старинного дворянского рода - и ничего, что без приданого. Кстати, что теперь с домом будет? Мачехе достанется? - она с сожалением покачала головой.
   -Да, дом жалко...- уныло кивнула Кира. На лестнице загрохотало, распахнулась дверь и появилась запыхавшаяся от спешки Оксана:
   -Барышня, вас маменька, Вера Ивановна, кличут, - объявила она и добавила драматическим шепотом, - злятся - не приведи, господь!
   -А чего она хочет, не знаешь? - Кира обеспокоено огляделась вокруг.
   -Не-а, не знаю-с, но бегите быстрее - уж очень они сердются-с!
   -Ты только не волнуйся! - Олечка решительно поднялась, - я иду с тобой.
  
  
   Глава 7
  
   Вчерашним вечером Вере Ивановне досталось сразу от двух старых знакомых: от Васеньки и от Григория Александровича. До сих пор уши краснеют от колких замечаний. Уж как они ей пеняли, что она позволила падчерице поехать за неведомо какой консультацией да ещё в компании этого хлыща, этого докторишки и его бойкой сестрицы. Она пыталась оправдаться. Но куда там! Мужчины потребовали, чтобы завтра же она выставила вон постояльцев. Это, во-первых. А во-вторых, чтобы не спускала глаз с Киры и не отпускала её никуда одну. До свадьбы осталось всего ничего и лишние хлопоты им всем ни к чему.
   Вера Ивановна в домашнем сером платье с белым воротничком сидела в гостиной и в нетерпении постукивала по столу ладонью. Она уже приготовила необходимые слова для приструнения непокорной девчонки. Завидев падчерицу, выпрямила спину, оглядела Киру с ног до головы презрительным взглядом и сразу начала выговаривать:
   -С каких это пор, милочка, к тебе по утрам доктора с визитами ходят? Почему это я в своем доме должна терпеть подобное непотребство?
   - Избавьте меня от ваших нотаций, - вдруг надменно произнесла Кира и гордо подняла голову. Олечка только рот открыла от неожиданности. А Вера Ивановна поперхнулась, не ожидая такого нахальства:
   -Что... что ты сказала? - наконец выдавила она из себя.
   -Я сказала, что не желаю слушать ваших упреков и наставлений, - чуть менее уверенно ответила Кира, - я взрослый человек и...
   Но Вера Ивановна не дала ей договорить:
   -Не сметь разговаривать со мной подобным тоном! - она так стукнула ладонью по столу, что хрустальный графин на столе подскочил и звякнул пробкой. - Ты что это о себе вообразила?! Девчонка!
   -Мадам, не стоит так горячиться, - вмешалась Олечка, но Вера Ивановна устремив на нее взгляд, способный заморозить даже кипящий чайник, произнесла холодно и сквозь зубы:
   -Вам, мадемуазель, здесь не место. Разве вы не видите, что я разговариваю со своей падчерицей запросто, по-родственному? Прошу нас оставить, - и она указала на дверь.
   Олечке оставалось только повиноваться. Она посмотрела на Киру, уже растерявшую свой независимый вид и понуро стоявшую у двери, согласно кивнула и вышла, не плотно прикрыв за собой дверь. Но уже через секунду дверь с грохотом захлопнулась, тогда Олечка решила выйти под окна гостиной - может, хоть что-то удастся услышать. К сожалению, ничего кроме невнятных раскатов голоса Веры Ивановны, слышно не было.
   Когда в ворота вошел улыбающийся Штефан с букетом ромашек, Олечка бросилась к нему за помощью:
   -Скорее... Как вы долго! - она схватила его за руку и потянула к гостиной, - там нашу Кирку мачеха терзает!
   Пока они добежали до гостиной, перед мысленным взором Штефана представали картины одна хуже другой: Кира, умоляющая о помощи; Кира, лежащая в слезах на полу; Кира, вся в синяках от побоев... Он рывком распахнул дверь и сразу увидел Киру, как ему показалось, обреченно склонившую голову, и раскрасневшееся лицо Веры Ивановны. Они разом повернулись в сторону вошедших и уставились на них.
   -Мадам, - уверенно и небрежно проговорил Штефан, -прошу вас, продолжайте.
   От подобной наглости Вера Ивановна слегка растерялась, скривилась, но быстро взяла себя в руки:
   -Позволю вам заметить, молодой человек, что ваше поведение недопустимо! У нас семейное дело, и я прошу вас покинуть гостиную...
   -О да, я так и понял, что дело семейное, - засиял улыбкой Штефан, - видите ли, но с некоторых пор я имею прямое отношение к вашей семье.
   -Не понимаю, о чем вы, - пожала плечами Вера Ивановна, - а впрочем, мы уже закончили. Так ты поняла меня? - повернулась она к Кире. - Сейчас заедет Григорий Александрович, и мы отправимся к нему.
   -Пардон, мадам! - Штефан удержал собравшуюся было выйти Веру Ивановну. - Я правильно понял, вы хотите вместе с Кирой Сергеевной отправиться к ее бывшему жениху?
   -Да, сударь. А в чем собственно дело? - и тут до Веры Ивановны дошло, что Штефан сказал о женихе Киры "бывший". - Почему "бывший"? - недоуменно спросила она.
   -Да потому, что у Киры Сергеевны нет жениха...
   -Как нет жениха?
   -А вот так: жениха нет, но есть муж,- любезно пояснил Штефан.
   -Кто? Муж? Как это возможно? - совершенно растерялась Вера Ивановна. - Какой муж? Откуда?
   -Ну да, сударыня, самый обыкновенный муж. Не далее, как вчера Кира Сергеевна оказала мне честь и стала моей женой...
   Вера Ивановна быстро подошла к Кире и, положив ей на плечи руки, довольно сильно встряхнула:
   -Это правда? Ты вышла замуж без моего позволения за этого немецкого лекаришку? Говори, ну...- она еще раз тряхнула Киру, та лишь кивнула. - Та-а-к,- протянула задумчиво мачеха, - вот, значит, как...
   Неожиданно она успокоилась, отпустила Киру и отошла к окну. Потом выпрямилась и раздельно произнесла:
   -Попрошу всех вас немедленно покинуть мой дом.
   -Но, госпожа Стоцкая, этот дом не только ваш, он еще и Кирин, - подала голос Олечка.
   -Вы в этом уверены? - сладким голосом поинтересовалась Вера Ивановна. - Напрасно! Кирочка, деточка,- медово обратилась она к оторопевшей падчерице, - ты же хотела знать, что написано в завещании твоего папеньки? - и, дождавшись Кириного кивка, предложила, - присаживайтесь, господа, сейчас мы все разберем по-семейному,- и к удивлению присутствующих даже хихикнула от удовольствия.
   Штефан подошел к жене и устроился на стуле рядом, ответив улыбкой на ее вопросительный взгляд. Напротив за столом села Олечка - ей начинало нравиться все происходящее, и она предвкушала удовольствие от развязки этой сцены.
   А Вера Ивановна сняла со средней полки огромного резного буфета большую коробку-футляр от столового серебра, открыла крышку и со звоном вытряхнула все содержимое на стол. Потом она пошарила внутри коробки и, как фокусник, выдернула из-под атласного донышка сложенный листок бумаги. При общем молчании она развернула его и предъявила Кире:
   -Это завещание твоего отца, - пояснила она торжественно. - Слушай внимательно! Я опущу вступление о здравом уме и памяти...Так, вот это место: " состояние мое, представляющее движимое имущество в ценных бумагах государственного казначейства на сумму десять тысяч рублей и недвижимое имущество в виде дома - старого родового гнезда семейства Стоцких - отписываю своей единственной дочери Кире Сергеевне Стоцкой. Прошу считать это владение чем-то вроде потомственного майората, соответственно не подлежащего продаже и разделу..."
   -Кира! Поздравляю! - Олечка кинулась ошеломленной подруге на шею. - Ты, оказывается, богатая невеста! А мы-то грустили!
   -Я бы на вашем месте не торопилась радоваться, - оборвала ее восторги Вера Ивановна. - Ваше, мадемуазель, участие в этой истории заслуживает отдельного разговора, но сейчас не об этом... Да, Кирочка, как видишь, папенька - такой суровый и скупой на доброе слово - оставил всё любимой дочурке. А мы-то крутились тут, копейки экономили, прислугу лишнюю не могли нанять! Но погоди радоваться! Слушайте дальше: "Зная романтический характер моей дочери и помня о родовой чести потомственных дворян Стоцких, ставлю следующее условие: если она вознамерится вступить в брак до своего совершеннолетия, то обязательным условием должно стать аристократическое происхождение ее будущего мужа", - она значительно обвела всех глазами.
   -Ах, как жаль! - обняла подругу Олечка. - Не грусти, проживешь и без этих денег. Ведь правда? - повернулась она за поддержкой к Штефану. Но он пристально смотрел на Веру Ивановну:
   -Так вот почему вы стремились во что бы то ни стало поскорее выдать Киру замуж за этого несравненного лавочника...Вы знали об условии завещания и хотели принудить падчерицу к постылому замужеству ради вашей выгоды. Хороши же вы, маменька! - саркастически усмехнулся он.
   Но смутить Веру Ивановну было не так-то просто:
   -Да, дорогой зятек, признаю, действовала в интересах своих дочерей. А вы бы что, иначе поступили? Не верю, - отрезала она. Потом подошла к молчавшей все это время Кире, - я виновата перед тобой...Но вот сама станешь матерью, тогда поймешь, на что способна мать ради детей!
   Кира подняла на нее глаза, полные печали и сожаления:
   -Если бы я знала, что вы затеяли все ради этих несчастных денег, отдала бы вам их - только бы вы не устраивали подобного безобразия.
   -Так я тебе и поверила! - хмыкнула Вера Ивановна.
   -А знаете, мне совсем не жаль, что десять тысяч уплыли. Мне только обидно, что дом моих родителей достанется такому бесчестному человеку, как вы! - она повернулась к мужу,- пойдем отсюда. Теперь мы не дома!
   -Одну минуту. Можно мне еще раз взглянуть на завещание? - обратился к "теще" Штефан. С издевательской улыбкой Вера Ивановна протянула ему бумагу. - Да, действительно, Кира, отец поставил совершенно определенные условия твоего замужества. И я считаю, что он поступил правильно и очень предусмотрительно. Он прекрасно знал твои идеалистические представления о жизни, понимал, что ты можешь поддаться настроению, можешь ошибиться в своём выборе. Твоей наивностью, твоей доверчивостью могли воспользоваться нечестные люди... Но... есть одно маленькое "но". Как вы только что изволили сказать, любезнейшая Вера Ивановна, "не спешите радоваться"? - с этими словами он извлек из кармана пиджака листок с большими печатями. - Извольте прочесть этот документ.
   Криво усмехаясь, Вера Ивановна взяла бумагу и быстро пробежала её глазами. Кира и Олечка с любопытством смотрели, как сначала лицо женщины покрылось красными пятнами, потом стало белым-белым, и она начала медленно оседать. Вера Ивановна, наверняка, свалилась бы на пол, если б не подставленный ей стул. Она плюхнулась на него, хватая ртом воздух. Кира с Олечкой недоуменно переглянулись и вопросительно уставились на Штефана. Он же немного смущенно улыбнулся и, забрав листок из вялых рук Веры Ивановны, передал его Кире. Она взяла его и стала читать, Олечка заглядывала ей через плечо.
   -"...фон дер Пален, сын дворянина, графа Иоганна-Георга фон дер Палена..."- ничего не понимаю, - Кира подняла глаза на Штефана. - Это же наша бумага о венчании, да?
   -Да...
   Но Олечка не дала ему договорить:
   -Значит, все-таки из тех самых Паленов... Вот он, ключик от Рая... - невнятно протянула она. Но тут с шумом поднялась Вера Ивановна. Теперь ее лицо вновь покрывали багровые пятна:
   -Думаешь, выиграла? - зловеще прошипела она Кире в лицо так, что та отшатнулась, - думаешь, стала графиней? Да?! Вот помяни моё слово: не забудут тебе они ни хористку, ни дом свиданий.
   -Ну, зачем вы так, мадам? Нужно уметь проигрывать... - хотел было смягчить ее слова Штефан, но Вера Ивановна взглянула на него, как на ядовитую змею, и вышла.
  
   Июль-август 1911года
  
   Уже вторую неделю длилось это восхитительное состояние. Иногда Кира, глядя на Штефана, сидящего за письменным столом и изучающего очередной труд по медицине, щипала себя побольнее, чтобы убедиться: она не спит. Где-то там, в прошлой жизни, остались злоба и неприязнь, ложь и интриги, голод и нищета...А теперь в ней поселилась дивная гармония - состояние покоя. И ещё восхищение мужем. В нём ей нравилось абсолютно всё. И как сидит, и как читает свои заумные книги, и как улыбается, и как звучит его голос с чудным акцентом.
   Как могло произойти так, что этот поразительный человек вдруг оказался ее мужем? Что она совершила такого замечательного, что ей преподнесли этот дивный подарок? Её муж! Нежный, заботливый, бесконечно добрый и снисходительный к её промахам.
   Ох, уж эти промахи! Кира покраснела, вспомнив, как они, гуляя по городу, набрели на подвальчик, откуда раздавались звуки скрипки. Несмотря на сомнения мужа, она все же уговорила его спуститься в кабачок. Темные своды, закопченные и давно не беленные, тусклый свет из-за густого табачного дыма, ядреная смесь запаха вяленой рыбы и пива, громкие выкрики посетителей, то и дело выясняющих отношения, - просто заворожили ее.
   Под пристальными взглядами, присвисты и хмыканье, они прошли к крохотному подобию эстрады, где заметно выпивший музыкант сам для себя наигрывал на скрипке. Кира присела на краешек некрашеной табуретки и во все глаза таращилась на окружающих, Штефан переставил свою табуретку так, чтобы по возможности скрыть Киру от посетителей кабачка. А ей показалось здесь и весело и страшно одновременно: бочки вместо столов, газовые рожки, дающие малый свет, на стенах сквозь копоть проступают нарисованные солдатики в мундирах и с кружками в руках.
   -Бог мой, но это же настоящий "Гамбринус"! - она наклонилась к мужу, - смотри, здесь даже есть свой Сашка...
   -А в углу сидит сам автор,- скептически улыбнулся Штефан. - Не могу поверить, что ты забрела сюда только ради экзотики.
   -Вот ты опять смеёшься. Может, это и глупо. Но в заведении мадам Десмонд весь день я мыла полы, натирала их воском, уставала так, что спина отваливалась. А вечером ещё надо было петь... Тогда я себе все представляла, каково это, сидеть барином, пить вино, есть шоколад и ничего не делать.
   -Но это же совсем разные заведения! - он махнул лакею, и тот подлетел с двумя кружками светлого пива.
   -Ну и что? Пойми: тогда я работала, а теперь - для меня! - она сделала большой глоток и скорчила гримасу - горькое. Пьяненький скрипач, не обращая ни на кого внимания, играл что-то тягучее и печальное. Вокруг шумели, спорили, а Кира, притерпевшись к странному горьковатому вкусу, тихонько потягивала и потягивала из огромной кружки. Какой-то матрос, пошатываясь, пробрался к эстраде и, сунув в карман скрипачу бумажку, потребовал:
   -Мою любимую! - скрипач кивнул и заиграл вдруг чисто и правильно такую щемящую мелодию, что все затихли.
   -Но это же Сарасате,- удивился Штефан. - И как хорошо звучит!
   -Сарасате? Кто это?
   -Испанский композитор, он недавно умер.
   -Умер? Как жаль, - Кира вдруг почувствовала, что сейчас у нее польются слезы, и она шмыгнула носом. - Такая музыка - плакать хочется.
   -Э, дорогая, да ты совсем пьяненькая. Пойдем-ка на воздух, - Штефан обнял ее за талию, поставил на ноги и почти понес к выходу. Но на воздухе Кире стало еще хуже: слезы градом покатились по щекам, и она не могла успокоиться всю дорогу до дома, пока они ехали в нанятом экипаже. Уткнувшись носом в пиджак Штефана, она заливала его слезами так безудержно и безнадежно, что извозчик, пару раз покосившись на них, горестно покачал головой - эк, барынька убивается. Дома Штефан помог ей умыться, раздеться и уложил в постель. Потом заварил крепкий чай и дал выпить. Ей было ужасно стыдно. Она отвернулась носом к стене и печально вздыхала.
   -Не переживай, - успокоил ее муж, присаживаясь рядом. - Это все из-за пива. Просто ты еще совсем маленькая, и спиртное на тебя действует сильнее, чем на взрослых людей.
   Кира застыдилась ещё больше и натянула одеяло на голову.
   На следующий день он уже подтрунивал над ней, вспоминая их поход в пивную. А Кира заливалась краской и пыталась отшучиваться.
   Две недели замужества - это две недели радости, счастья, любви, спокойной уверенности, что все всегда будет так хорошо, как сейчас.
  
   Им пришлось повременить с отъездом из Каменецка. Задержались на два дня из-за оформления прав на наследство. Тогда же в центре, у торговых рядов, они встретили господина Иванова. Он решительно направился к Кире, но Штефан став на дороге у Григория Александровича и загородив спиной жену, очень спокойно и доходчиво объяснил этому господину сложившуюся ситуацию. Кира выглядывала из-за плеча мужа и видела, как окаменело лицо господина Иванова, его кулаки сжимались и разжимались и, наконец, он повернулся и молча пошёл прочь.
   Вера Ивановна заперлась в своей комнате и не выходила. Перед самым отъездом, когда нанятый извозчик уже укладывал в коляску багаж, Кира постучалась к мачехе. Та не ответила, но Кира вошла. Мачеха как сидела у окна, так и не повернулась.
   - Мы уезжаем, - почти не волнуясь и глядя в спину Вере Ивановне, сказала Кира. - Я не держу на вас зла и хочу, чтобы вы знали: у нотариуса оставлен документ. Он позволяет вам и Ирочке с Аннушкой жить в этом доме, сколько сами захотите. На содержание дома будут отпускаться необходимые средства. А вы, если хотите, можете пускать квартирантов. Это будет ваш доход. Единственное условие: вы не имеете права что-либо переделывать в доме и выбрасывать мебель. Всё должно оставаться таким, как сейчас.
   Мачеха не шелохнулась. Кира постояла ещё минуту и вышла. У неё было отвратительное ощущение, будто она съела что-то очень несвежее.
   Когда коляска уже отъезжала, Кира оглянулась на родительский дом: в окне мачехиной комнаты быстро опустилась занавеска. "Ну и Бог с ней! Пусть сидит и злится!" - решила Кира. Если бы она в этот момент увидела лицо мачехи, наверное бы, вздрогнула: столько ненависти было в выражении этого лица. Сухими злыми глазами провожала Вера Ивановна коляску. Губы её подёргивались, слова с шипением выползали изо рта:
   -Не держишь зла на меня? А я держу! Думаешь, победила? Как же! Держи карман шире! Знай: не видать тебе радости, не видать тебе счастья! Никогда и нигде! Будет вам разлука, будет вам погибель! Будете ходить друг за другом - и не встретитесь, а встретитесь - так не узнаете друг друга. И будет так всегда! И детям твоим...
   Уже давно скрылась из глаз коляска, а она всё шипела и шипела.
  
   Они легко и весело добрались до Одессы, выходя из вагона на каждой большой станции и прогуливаясь вдоль состава. Олечка приценивалась то к ароматной отварной картошке, посыпанной укропом, то к малосольным огурчикам в глиняных мисках. При этом она толкала в бок Киру, предлагая попробовать то одно, то другое. Они с видом истинных знатоков съедали отрезанные кусочки хрустящего огурчика, которые им подавала на ноже торговка и либо одобрительно кивали, либо морщились и отходили дальше. Штефан шел за ними и потешался, глядя на эту бесконечную дегустацию. Кончались их вылазки тем, что он покупал очередную порцию огурчиков с прилипшими к ним листочками смородины и укропа, и они съедали их, стоя в тамбуре и покатываясь от смеха.
   После соленого, конечно, страшно хотелось пить. Тогда они втроем отправлялись в буфет на очередной станции и выпивали огромное количество сельтерской. Выпитая жидкость не давала им выспаться ночью, и это тоже веселило их и вызывало приступы хохота.
   Вернувшись в Одессу, они проводили Олечку к Елене Валентиновне, но той не оказалось в городе. Оказалось, она все-таки осуществила свою давнюю мечту и уехала на родину, как сказал дворник Ефим, аж до двадцатого августа.
   Посоветовавшись с мужем, Кира предложила подруге пожить у них - места достаточно, почти вся квартира теперь в их распоряжении: Монастырский окончил курс и уехал к родителям в Киев, а младшие студенты съехали еще в начале лета. Но Олечка отказалась. Ей не хотелось мешать молодожёнам. К тому же ничего страшного нет в том, что она поживёт одна в квартире, в своей старой комнате. А там и Елена Валентиновна вернётся, потом начнётся служба в театре - всё пойдёт обычным путём.
   Штефан вернулся на службу в больницу - там как всегда не хватало персонала, и его упросили остаться хотя бы на пару месяцев. Молодую семью это вполне устраивало. Они с Кирой решили побыть на южном солнце до начала сентября, а там, как раз на бабье лето, отправиться сначала в Петербург (Штефан хотел представить жену своей матери), а затем уж насовсем в Эстляндию. Пока муж был на службе, Кира в сопровождении Олечки совершала набеги в магазины для пополнения своего гардероба.
   Если раньше она с грустью смотрела на дам в модных магазинах и суетящихся вокруг них приказчиков, то теперь она отводила душу, создавая себе гардероб. Впрочем, она не зарывалась, понимая, что возможности начинающего лекаря не безграничны, даже несмотря на щедрую помощь Палена-старшего.
   Белье, чулки, платья, шляпки, перчатки - всё тщательно выбиралось и подбиралось так, чтобы можно было, чередуя, составлять разные варианты. Конечно, покупая себе перчатки, Кира не забывала и о подруге, хотя Олечка и отказывалась. Но как можно было купить себе очаровательную театральную сумочку, сверкающую блестками, и не подарить нечто подобное подруге?!
   Вечерами они ужинали, часто приглашая Олечку, а после провожали её домой на Екатерининскую. Устраивая свой "званый" ужин, Кира старалась, как могла. Руководствуясь "Подарком молодой хозяйке" Елены Молоховец, презентованной ей Олечкой, Кира накрывала стол в гостиной и расставляла на хрустящей от крахмала скатерти тарелки и тарелочки. Она нетерпеливо ждала возвращения мужа, а если он задерживался, начинала нервничать, воображая страшные картины всяческих ужасов: то обвалившийся на него карниз здания, то бешеную собаку, то еще какую-нибудь глупость. В эти минуты подходить к ней с вопросами было совершенно бесполезно - она молча смотрела куда-то мимо, в пространство, опять шла к окну гостиной, откуда была видна улица и часть городского садика, застывала в неподвижности. И только, когда раздавалось звяканье колокольчика в передней, она облегченно вздыхала и бегом неслась в переднюю, чтобы радостно повиснуть на шее Штефана.
   Олечку немного раздражало это бурное проявление чувств, но, помня, что она здесь не у себя, она мудро молчала. Правда, однажды - тогда они шли к зданию почтового управления за корреспонденцией для Олечки и обсуждали, что бы такое вкусненькое приготовить на "юбилейный" ужин, так как со дня Кириного замужества как раз минуло десять дней - получилась неловкая ситуация.
   -Сегодня надо приготовить нечто необычное, - Кира наморщила лоб, соображая, - вот, придумала: седло барашка, потом свежие помидоры, настоящая брынза, "шато латур" (говорят, это хорошо сочетается), на десерт мы подадим пирожные, знаешь, такие, где много-много сливок, шампанское, клубнику и очень хороший чай. Здорово?
   -Столько денег на еду! Неужели тебе не жаль? - покосилась на нее Олечка. Они как раз переходили Садовую, уворачиваясь от лихачей и стараясь не наступить в конские "яблоки".
   - Как ты не понимаешь, это же наш первый юбилей! И Штефан будет рад.
   -Ну и дурачок, если будет рад, - сказала и осеклась. Кира остановилась прямо посреди улицы и, не обращая внимания на орущих извозчиков, холодно глядя в глаза Олечки, раздельно произнесла:
   -Никогда, слышишь, никогда не смей так о нем говорить, - больше ничего не добавила, а лишь молча пошла вперед. Олечка, прикусив губу, пошла следом, задаваясь вопросом, как выйти из неловкого положения, куда её завёл длинный язык. Но Кира не была злопамятной, и вскоре они уже с упоением пробовали жирную брынзу в сырном ряду городского рынка. Между Штефаном и Олечкой установились дружески-ироничные отношения, они постоянно друг над другом подшучивали, перебрасывались добродушными подковырками. Олечка вовсю кокетничала, флиртовала, играла глазами - всё это на виду у Киры, которая хохотала вместе с ними над очередной выходкой подруги.
   По утрам Кира тихонько, чтобы не разбудить Штефана, выбиралась из постели. Надевая халат и расчесывая волосы, любовалась спящим мужем, поражаясь тому, как это природе удалось создать такое дивное сочетание красоты и мужественности, силы и изящества. И ей все никак не верилось, что это совершенное создание - ее муж. На цыпочках она подходила к нему и, сдерживая дыхание, любовалась загнутыми кверху ресницами, темным изгибом бровей. А еще она страшно, до потемнения в глазах, его ревновала. Кира видела, как смотрят на него женщины, как они провожают его взглядом, - это ее бесило и терзало. Но ни за что на свете она бы в этом не призналась.
   Единственный человек, к которому она не ревновала, - была Олечка. С нею она делилась планами. С нею мечтала о будущем, таком радостно-безмятежном, что если бы ей кто-то сказал "не дёргай Фортуну за подол", она бы только беззаботно рассмеялась.
   Вскоре Олечке пришлось вернуться домой в Винницу. От ее отца пришла телеграмма, что мать серьезно заболела. Кира попросила кухарку зажарить в дорогу цыпленка, уже на вокзале сунула в руки подруги корзинку с золотисто-розовыми персиками. Они обнялись, прощаясь.
   -Ты же к нам приедешь, правда? - улыбаясь сквозь слезы, спрашивала она и при этом дергала за рукав мужа. Тот, повинуясь сигналу, согласно кивал и, в свою очередь, звал Олечку погостить в Эстляндии. На всякий случай Кира написала петербургский адрес своей тетки в Олечкиной записной книжке с амурчиками на обложке. Поезд тронулся, и Кире показалось, что медленным ходом отъезжает в прошлое часть ее жизни...
  
   Каждое утро она вскакивала первая и подавала ему прямо в постель чашку чая, заваренного собственноручно. На плетеном столике с колесиками стояли две чашки, вожделенная Кирой серебряная сахарница, сливочник и корзинка со сладкими булочками под салфеткой -все эти штучки они вместе долго и придирчиво выбирали в "Пассаже". Их первые семейные приобретения!
   Кира подкатывала столик к кровати, садилась сбоку и благоговейно ждала его пробуждения. С замиранием сердца следила, как вздрагивают ресницы и открываются сонные глаза, как он, еще не совсем проснувшись, уже ищет ее взглядом и его губы растягиваются в улыбке. Он протягивал к ней руки и прижимал к себе.
   Она постоянно скучала по нему. На улицу без него старалась не выходить. С ним же могла идти куда угодно. Взявшись за руки, они бродили по городу. Часто заходили в Пале-Рояль и сидели там, слушая, как журчит фонтан возле мраморных влюбленных.К сожалению, эти прогулки случались редко. Штефан много работал, ещё были ночные дежурства, во время которых по закону подлости случались самые тяжёлые больные.
   Когда он возвращался совсем измотанным из больницы, Кира кормила его, усаживала в огромное кресло, садилась рядом на пуфик и читала вслух очередной модный рассказ. Штефан любил её слушать. Он брал её полудетскую ладошку, не переставая удивляться хрупкости косточек, перебирал тоненькие пальчики, и постепенно уходила накопленная за день усталость. Голос её звучал мягко и выразительно. Она страшно сопереживала персонажам и часто не могла дочитать страницу, потому что слёзы ручьём лились из глаз. Тогда он отбирал книгу, легко пересаживал её к себе на колени и утешал. Она сворачивалась уютным клубком в его руках, прижималась к груди и щекой чувствовала биение его сердца.
   Но не все их дни бывали безоблачными. Они не то чтобы ссорились, нет. Скорее, расходились во взглядах. Может, в силу своего возраста Кира высказывалась излишне категорично, и Штефан старался не спорить с нею, понимая, что она ещё слишком неопытна и наивна. Обычно он внимательно выслушивал очередное "авторитетное" мнение жены и с немецкой педантичностью объяснял ей, в чём она ошиблась. Но делал это так мило и так деликатно, никогда не давая ей почувствовать своё превосходство в образовании, в опыте.
   Недавно Кира начала читать "Гранатовый браслет". Прочтя, что "прежняя страстная любовь к мужу давно уже перешла в чувство прочной, верной, истинной дружбы", Кира подняла глаза на Штефана:
   - Разве такое возможно? Дружба - это дружба, а... - с сомнением начала она.
   -А любовь - это любовь, - закончил её фразу Штефан. Ему сегодня нездоровилось, побаливала голова, усталость теснила грудь, натужно дышалось, но он крепился изо всех сил. - Ты думаешь, это взаимоисключающие чувства?
   -Конечно! Ну, посуди сам: из дружбы может быть любовь, правда? А из любви дружба - это значит уже нет любви...Вот скажи, что такое, по-твоему, любовь?
   -Эмоциональное состояние, для которого характерны учащенное сердцебиение, повышение давления... В общем, как голод - примитивная биологическая потребность...
   -Это ты так шутишь или в тебе холодный медик говорит? - сердито сощурилась она. - Надо же, учащенное сердцебиение! Это когда сердце трепыхается в горле, в жар бросает и в глазах темно - вот, как это бывает! - обида закипала, наполняя глаза слезами. - Вот, значит, как...
   - Почему ты сердишься? То, что ты описываешь, скорее, страсть, состояние влюблённости, а вовсе не любви. Любовь - это много-много больше. Поверь мне...
   -О да, конечно! Многоопытный господин Пален, охотно верю вам, - не сдержалась Кира, - я-то, дурочка, думала, что ты... - и замолчала, потому что чуть с языка не сорвалось: "...думала, что ты любишь меня". Кира отвернулась. Как она мечтала услышать от него хоть раз слово "люблю"! И разговор этот хитрый она завела в надежде, что он сейчас улыбнётся немного виноватой улыбкой и красиво так скажет, наконец, что-то вроде:"только встретив тебя, я узнал настоящую любовь" или "благодаря тебе в моей душе проснулась...".Во всяком случае, такие слова она встречала в романах и ей, конечно, хотелось услышать от Штефана что-то подобное. Она вспомнила, как Олечка перед своим отъездом предостерегала её. Тогда она попеняла Кире, что та, "как бы помягче выразиться, слишком ярко выражает своё отношение к Штефану и вообще живёт под гипнозом дурацких романов, в изобилии поглощённых в своей глухой провинции".
   -Но я же люблю его, - недоумевала Кира, - как может быть иначе? Если я люблю, значит доверяю. Какие тайны могут быть от любимого человека?
   -Как ты не поймёшь, женщина не должна раскрывать душу так, как это делаешь ты! - она с досадой посмотрела на подругу, которая ну никак не хотела учиться женским хитростям. -Женщина должна завлекать мужчину своей тайной, своей загадкой. А что делаешь ты? Ты служишь ему как богу или, скорее, поклоняешься, словно идолу. Ты же только и делаешь, что твердишь ему, какой он умный, какой добрый, какой красивый...
   -Ну и что? Это же правда. Скажешь, он некрасивый? - усмехнулась Кира.
   -Тут ты права. Штефан очень красивый мужчина. Я бы даже сказала, что он очень-очень красивый мужчина... Но в том-то и дело, - Олечка погрозила пальчиком, - в том-то и дело! Навидалась я красивых мужчин: один Полди чего стоил! Они, эти красивые, привыкают к тому, что женщины глаз с них не сводят. Да стоит им пальцем поманить, они без оглядки толпой пойдут за ними куда угодно. Красивый мужчина! И что? Знаешь, что главное в этих двух словах? Мужчина. Да-да, и он - твой Штефан - всего лишь мужчина. А все они охотники по природе. Для них важно догонять добычу, а не подбирать то, что само в руки идёт. Они должны завоёвывать - тогда азарт появляется, тогда они привязываются. А так... - она пренебрежительно махнула рукой.
   -Как - так?
   -Скучно, и надоедает быстро - вот как. Вот ты говоришь, любишь его. А за что? Ты же совсем его не знаешь. Ничего не знаешь о нём, а он и не спешит рассказывать. Почему? Интересничает? А ты? Что делаешь ты? Ты всё-всё ему о себе уже пересказала. В тебе уже никакой тайны не осталось. Ещё раз говорю: завлекать надо!
   -Глупость какая-то. Ты хочешь, чтобы я разложила по полочкам, почему да за что я люблю человека. А я так не хочу! Он есть - и мне этого достаточно.
   -Ну да, только и бегаешь вокруг: "Штефан, да, Штефан!" Вот можешь обижаться, но я всё же скажу. Не любовь это!
   -Да? А что же тогда?
   -Это страсть, ажитация, если хочешь, временное помутнение рассудка...А если б он не был так красив? Представь, прошло много лет, он стал старым, лысым, с морщинами... Так же будешь любить его?
   Кира попыталась представить. Она мысленно нарисовала портрет Штефана-старика: вместо густых волнистых волос - лысый череп, морщины вокруг глаз и рта, трясущиеся руки - и сердце сжалось от печали и нежности, от тоски и беспомощности.
   -Каким бы он ни был, он - это тот Штефан, которого я люблю, - твёрдо заявила она Олечке. - Ты с чего-то решила, что его можно любить за внешность, и только. А вот и нет! Даже не стану говорить, что это самый добрый, самый внимательный, самый ласковый и ещё, и ещё: самый, самый, самый... Понимаешь, его нельзя не любить! Я не сержусь на тебя. Так уж случилось, что тебе, на беду, встретился Полди, потому ты обижена на всех мужчин, а особенно - на красивых. Пройдёт время, и ты сама убедишься, что Штефан другой.
   Больше они эту тему не затрагивали. Но в голове у Киры засела мысль - такая маленькая мелкая мыслишка, - а что если Олечка всё же права?
   И вот теперь они ссорятся. Она-то хотела знать, что для него значит любовь, потому что для неё это очень важно. А он не захотел отвечать. Не захотел отвечать, потому что не понял вопроса? Или просто уходит от ответа? Как-то уж слишком холодно и скучно рассуждает:
   -Но так обычно и бывает. Люди встречаются, страстно влюбляются, потом (заметь, не сразу, а, возможно, спустя годы) страсть уходит, - что-то он сегодня расклеился. Кирин голос доносился как сквозь вату. Он помотал головой - надо стряхнуть с себя это состояние. - Что же должно остаться? Возможно, дружба, взаимная привязанность? И это замечательно, если остаётся "истинная дружба". Ты спросишь, а как же любовь? Честно говоря, не знаю. Не встречал.
   -Ты не можешь так думать, - разочарованию её не было предела. - Только не ты! Если такое случится со мной, я... я... уйду... Вот!
   -Кира, прошу тебя! Ты сейчас рассуждаешь, как гимназистка, - он потёр висок - иглой колет. Кажется, он не то что-то говорит. Но он так устал и не хотел споров.
   -Вот ка-а-ак! - протянула она.
   -Чего ты хочешь от меня?! - устало выдохнул он.
   Она не ответила, положила книгу, встала и молча вышла из комнаты.
   Значит, он считает, что любовь можно подменить дружбой. Это неожиданное открытие обидело до невозможности. Её идеальный муж, человек-совершенство, холодно говорил о том, что, по её мнению, составляет суть отношений мужчины и женщины. Дружба! Оказывается, он не верит в любовь. Надо же!
   Штефану было плохо. Он чувствовал приближение приступа. Глотнул из пузырька лекарство - помогло на миг. Хотел достать шприц из саквояжа, но не смог подняться: не хватило сил.
   Вошла Кира и, не глядя на мужа, гордо задрав подбородок, прошествовала в сторону спальни. А ему уже было не до её оскорблённого самолюбия.
   -Кира! - прохрипел ей вслед. Она непокорно дёрнула плечом, но тут до неё что-то дошло. Обернувшись, она в ужасе увидела бледное до синевы лицо мужа, который силился и не мог встать.
   Она кинулась к нему:
   -Что?! Что нужно делать? Говори! Не молчи! Говори же!- из его груди рвались жуткие хрипы - сознание уходило. Задыхаясь, он проваливался в липкую темноту. Кира обхватила его оседающее на пол тело:
   -Нет! - закричала она. - Вздохни! Ну, пожалуйста, вздохни! Пожалуйста!
   Прижала его тяжелую голову к груди. Внутри неё всё напряглось, перед глазами поплыли фиолетовые круги:
   -Дыши! Дыши!- исступленно твердила она. - Пожалуйста, дыши!!
   Она повторяла и повторяла это. Твердила как заклятье. И вдруг железным обручем ей сжало грудь, выдавило из лёгких остатки воздуха, забило горло шерстяным комом. Через бесконечную минуту всё прошло, и она, ещё не отдышавшись, смотрела, как Штефан приходит в себя. Вот он вздохнул, ещё и ещё - вздохнул, как здоровые люди дышат, без чудовищного хрипа. Лицо слегка порозовело. Он открыл глаза и не сразу понял, почему лежит на полу и почему рядом, уткнувшись лицом в ладони, захлёбывается от рыданий Кира.
   -Что с тобой? - сиплым шёпотом: горло саднило - спросил он и сделал движение в её сторону. Она отняла руки от лица и, жалобно заскулив, припала к нему. - Всё хорошо, милая. Всё хорошо!
   Гладил её мягкие волосы и чувствовал, что в самом деле всё позади. Чудо какое-то!
   Позже, вспоминая их размолвку, Кира с досадой и грустью констатировала: её красавец-муж не только не желает говорить о любви - он даже не верит в её существование, считая всё выдумками поэтов и романистов. Тогда она попыталась обратиться к здравому смыслу, и он ей подсказал: надо ценить и радоваться тому, что есть сейчас. А ещё она решила, что её, Кириной, любви хватит на них обоих. На том и успокоилась.
   На следующий день она не пустила его на службу. Велела лежать и отдыхать. И он с удовольствием подчинился, только попросил, чтобы она посидела где-нибудь рядышком, так, чтобы видеть её. Кира взяла нитки, крючок и уселась вязать какую-то безделицу. Он же смотрел на склоненную серебристую голову жены и задавал себе вопрос, с чего бы это они вчера чуть не поссорились.
   Ну да, ей не понравились его рассуждения о любви. Рассказать бы ей историю его родителей! Уж он-то насмотрелся... Все мы считаем себя неповторимыми. Хочется сильных чувств, роковых страстей... А не лучше ли тихое семейное счастье? Постоянное. Ровное и спокойное. А страсть... это ненадолго: сейчас она есть, а что там дальше будет, кто ж знает? Кира ждёт от него признаний в любви - это же ясно, как божий день.
   Наверное, внутри у него что-то сломано - не мог он выговорить это пресловутое "люблю". Вот ведь как! Иногда в её взгляде читался вопрос. Он-то знал, о чём спрашивают её глаза, но ему нечего было ответить. А лгать не хотелось. Да, он увлечён, возможно, даже влюблён. Скорее, в самом деле влюблён. Но любовь... это слишком серьёзно, это уж из каких-то совсем заоблачных далей. Нет, к этому чувству он считал себя не готовым. Да и не верил в него."Пусть идёт всё так, как идёт", - решил он, в конце концов.
   -Почитай мне, пожалуйста, дальше эту историю о гранатовом браслете, - и улыбнулся просительно. Кира подозрительно взглянула: иронизирует или в самом деле хочет послушать продолжение рассказа.
   Сходила за книгой. Только чтение опять застопорилось, едва она дошла до места, где княгиня Вера получает подарок от сестры.
   -Да что же это такое! - ужаснулась Кира.
   -Что не так, дорогая?
   -Разве ты не понял? Она же подарила бальную книжку, сделанную из молитвенника! Из молитвенника!
   -Ну да, из молитвенника. Но в этом-то и состоит курьёз. Это же ирония автора...
   -Нет, нет. Это знак: здесь всё плохо кончится. Бог её накажет. Вот увидишь, Бог её накажет...
   -Я и не предполагал, что ты так религиозна, - усмехнулся он.
   Она подошла, присела на краешек постели, заглянула ему в глаза - сейчас такие безмятежные:
   - Скажи, как же мне не верить в Бога и не говорить Ему тысячи раз "спасибо", если Он мне послал тебя? - зелёные глаза стали глубокими от навернувшихся слёз.
   Он молча сгрёб её и прижал к себе.
   Она, его жена, умела преподносить сюрпризы. Как-то она читала вслух "Олесю" Куприна. Когда дочитала до места, где "полесская ведьма" заговаривает кровь, подняла на Штефана мерцающие зеленью глаза:
   -Пустяки: я тоже так умею, - спокойно сообщила она мужу.
   -Умеешь заговаривать кровь? Так ты тоже ведьма? - рассмеялся он.
   -А вот подожди... - она сбегала на кухню и принесла кухонный нож, устрашающих размеров. - Смотри...
   Не успел Штефан перехватить ее руку, как она, оттянув рукав, с размаху, полоснула лезвием по нежной коже.
   -Ты с ума сошла! - он взвился с кресла и бросился за своим докторским саквояжем. - Подними руку выше! Я сейчас...
   Трясущимися руками пытался открыть замок саквояжа, а тот все не поддавался. Но Кира, взяв ватку, протерла порез:
   -Видишь, почти ничего! - торжествующе сунула руку ему к носу. - Только немного больно...
   -Этого не может быть! - не поверил своим глазам Штефан. Он рассматривал ее тонкое запястье.- Это гипноз, да?
   -Да нет же! Какой гипноз? Я же говорила: на мне всё заживает мгновенно. Говорят, "как на собаке". Здорово, правда? - подразнивала Кира.
   -Никогда так больше не делай! -он сердито выговаривал ей. - Что за дурацкие эксперименты! - и вспомнил, как лезвие ножа резало Кирино запястье. Молча пошел и накапал себе успокоительных капель.
   -Я еще кое-что могу, - совсем по-детски похвасталась Кира, когда он вернулся.
   -Никаких кровавых опытов! - он подхватил жену на руки и, заглядывая ей в лицо, умоляюще прошептал, - пожалуйста, не делай так! Если я увижу нечто подобное, то, ей-Богу, умру на месте!
   -Да, нет! Это совсем другое. Дай руку!
   -Хочешь погадать? Ты уже мне гадала, помнишь?
   -Это не гадание. Конечно, можно и так назвать, но всё же это другое. Когда я беру человека за руку, я мысленно будто сливаюсь с ним. Не знаю, как это объяснить, меня словно бы что-то уносит и возникает картинка. Правда, не всегда получается...
   -И что же сегодня ты видишь?
   Кира прижала его ладонь к своей щеке, закрыла глаза:
   -Ох, нет! - вздрогнула она, её глаза широко распахнулись, - не хочу так! Это плохо!
   Она так дрожала, что Штефан привлёк её к себе на колени, прижал к себе:
   -Что бы ты там не увидела, это всего лишь видение. Этого нет и, скорее всего, не будет.
   На Киру всегда успокаивающе действовал его бархатистый голос, но сейчас у неё не получалось прогнать тяжёлую картину. Сквозь туман проступили очертания бедной комнатёнки. Незнакомая пожилая женщина стояла, повернувшись к оборванному страшно худому мужчине, присевшему на корточки возле отопительной батареи. Голова его была обрита, воспалёнными слезящимися глазами он смотрел на женщину, согревая дыханием покрасневшие замёрзшие руки. И этим мужчиной был Штефан!
   Этой ночью ей снились беспокойные сны, часто она стонала и плакала. Тогда он будил её, прижимал к себе и укачивал, как ребёнка. И она засыпала. Обнимая уютно посапывающую Киру, Штефан искал и не мог найти объяснение тому, что произошло. Надо признать: их окружали странности. В конце концов, промаявшись без сна до рассвета, так не до чего не додумавшись, он притянул жену к себе и задремал, уткнувшись носом в её пушистый затылок.
   Он учил её делать инъекции - так, на всякий случай. Она же упорно отказывалась, не хотела использовать его как объект для тренировок. Колоть иглой? Ужас!
   -Смотри, это очень просто: протереть спиртом... - он показывал на себе. Но Кира замотала головой:
   -Не надо! Не надо уколов. У тебя больше не будет приступов, - он только недоверчиво покачал головой. - Теперь ты здоров, поверь мне! Понимаешь, я как бы взяла твою боль на себя. Она прошла сквозь меня и ушла совсем.
   -Кира, это невозможно. Не упрямься! Укол - это не страшно.
   -Вот ты опять мне не веришь, - устало прошептала она. Потом взяла шприц, но не воткнула, а резко провела иглой по его руке. Так, что выступили капельки крови.
   -Зачем?! - отдёрнул он руку. Но она взяла его за запястье, и боль от царапины сразу прошла. Она вытерла кровь - всё чисто, только красная полоска вместо царапины.
   - Как? Как ты это делаешь? - он всё еще не верил происходящему. Кира пожала плечами:
   -Не знаю. Просто я забираю твою боль и как бы пропускаю через себя. Больное место становится здоровым. Вот и всё.
   -А когда у меня был приступ астмы?
   -Я взяла его на себя, - просто ответила она. Потянулась к нему, прижалась. - Теперь ты здоров!
   -Это мистика какая-то! - обнимая жену, пробормотал он потрясённо.
   -Мистика? Не знаю, это всегда было. Бабушка, мамина мама, лечила. И мама тоже. А тётя Полина не может, маменька говорила, что у неё не получается. Маменька всех лечила. Кроме меня. Со мной почему-то не получалось.
   -Ну да, и не могло получиться.
   -Это ещё почему? - подозрительно сощурилась она.
   -Потому, что ты необыкновенная, - его янтарные глаза потемнели. - Диво дивное моё, чудо чудное!
  
  
   Глава 8
  
   В четверг около полудня затренькал дверной звонок. Кроме Киры, дома никого не было, и она пошла открывать дверь. Странный молодой мужчина неловко переминался с ноги на ногу. Он сдёрнул с головы нелепую шляпу-канотье и поклонился, при этом с треском оторвалась пуговица на его узком летнем пиджаке и покатилась по паркету.
   -Здесь живёт доктор? - проводив глазами костяной кружочек, сиплым голосом спросил незнакомец.
   -Добрый день, сударь, - вежливо ответила Кира. Она уже привыкла, что к Штефану постоянно приходят и жильцы их дома, и даже знакомые жильцов. - Доктора нет дома. Он будет к вечеру. Вы можете зайти позже.
   -Не, позже нам несподручно, - он довольно нахально разглядывал Киру, и той стало неловко. - А вы кто ему будете?
   -А я ему буду жена, - она уже начинала сердиться. - Что передать доктору?
   - Жена-а... - чему-то удивился мужчина - Это что ж за жена такая? В два аршина ростом!
   -Сударь, - совсем рассердилась Кира. Она терпеть не могла, когда кто-либо, кроме Штефана, конечно, говорил о её и в самом деле крохотном росте. И совсем не два аршина, а целых два аршина и 2 вершка, но Кира предпочитала мерить свой рост в сантиметрах. Получался почти 151 сантиметр - это звучало солиднее, чем каких-то два аршина с вершками. А тут пришёл какой-то тип в полосатых штанах и нахальничает. - Сударь, ежели у вас дело, так говорите. А нет - так всего хорошего!
   Она хотела закрыть дверь, но мужчина ловко поставил ногу в лакированных штиблетах в дверной проём:
   -Да ладно, чего уж сердиться-то! Тут эта, как его, брательника мого помяло... Так доктор-то операцию ему делал, да потом всё подле сидел. И ночью сидел. Мы и порешили возвернуть ту вещицу, что однова прибрали. Вот, держи, - и он сунул Кире в руку что-то, завёрнутое в клочок газеты. - Да не забудь, передай!
   -Конечно, я передам, не сомневайтесь. А от кого? Как вас зовут?
   -Да неважно это. Скажи толька, что за брательника спасибо. И всё, - и ушёл.
   Кира положила свёрточек на стол в гостиной и отправилась в мастерскую, куда ранее они со Штефаном снесли шкатулку, принадлежавшую Антонине Ивановне. Мастер долго рассматривал шкатулку, царапал толстым жёлтым ногтем резьбу, покачал головой и заявил, что открыть её будет трудно, а ломать он не хочет. Велел оставить упрямую вещицу и прийти за нею через пару дней. Не пара дней прошла, а целая неделя пролетела.
   Но в мастерской Киру ждала неудача. Как не бился над шкатулкой мастер, она ему не поддалась. Смущаясь, он вернул шкатулку и отказался взять деньги за потраченное время.
   -Не нашенская работа, - сказал он Кире и махнул рукой.
   Когда вернулся к вечеру Штефан, Кира ему рассказала и о злополучной шкатулке и о странном визите мужчины в канотье.
   -Вот то, что он просил передать, - она протянула завёрнутую в газету вещь. Штефан взял, осторожно развернул и увидел свой медальон.
   -Вот это да! - он страшно обрадовался. - Надо же! Мой медальон!
   -Но как он попал к этому типу?
   -Попал просто. Мы с Монастырским как-то возвращались домой, поздно уже было. Нам встретились лихие ребята. Мы подрались. Ничего особенного. Но медальон тогда я потерял. Примерно месяц назад несчастье в порту произошло, там грузом придавило грузчиков. Получается, что один из этих грузчиков был братом того, с кем мы подрались. Бывают же в жизни встречи!
   Спустя два дня Штефан показал Кире вставленную внутрь медальона фотографию, где они были сняты вдвоём.
   -Эта вещичка давно у нас в семье, мне её подарил дедушка. Теперь я хочу, чтобы она была у тебя, - и он застегнул цепочку на шее Киры, наклонился к её уху, и она ощутила его тёплое дыхание на своей щеке, - если тебе вдруг станет грустно или одиноко (надеюсь, этого не будет никогда), ты откроешь медальон, посмотришь на нас, и тебе сразу станет легче, потому что я всегда буду с тобой, и ты никогда не должна тосковать.
  
   Они решили прогуляться перед сном и посумерничать на Николаевском бульваре. В Городском саду радовал фланирующую публику вальсами, польками и маршами военный оркестр, расположившийся на круглой эстраде. Музыка оглушала, хотелось совсем другого: тишины, умиротворенности. Нона площадке возле Николаевской лестницы тоже было много желающих любоваться ночным небом, постепенно сливающимся с тёмной массой моря.
   Они улизнули от толпы в Пале-Рояль, туда, где была их любимая скамейка. Кире всегда нравился этот дворик. Здесь под огромным платаном журчала вода, сбегая по потемневшим камням фонтанчика, а чуть поодаль целомудренно и нежно обнимались мраморные Купидон и Психея.
   Они какое-то время посидели в молчании. Ветерок заигрывал с газовым шарфом Кириной шляпы и шевелил тёмно-каштановые волосы Штефана. Кира улыбнулась: её необыкновенный муж не терпел никаких головных уборов. Цилиндры казались ему нелепыми, котелки отвратительно буржуазными, спортивные кепи и шофёрские фуражки он просто игнорировал. Белее или менее терпимо он относился к шляпе, но при любом удобном случае снимал её и держал в руках. И напрасно, считала Кира. По её мнению, шляпа потрясающе шла ему.
   -У меня сегодня настоящий день писем, - Кира откинулась было на спинку скамейки, но Штефан закинул руку ей на плечо и притянул к себе. - Написала, наконец, письмо тёте Полине, попыталась описать наши приключения. Конечно, бледненько получилось. Ну да я не мастерица письма писать, вот встретимся, тогда всё расскажу. И, знаешь, пока писала, всё думала о Петербурге. Штефан, давай уже поедем туда!
   -Почему бы и нет? - он задумчиво смотрел на смутно белеющих в темноте мраморных влюблённых. - Со следующей недели приступает к работе новый доктор, и меня без труда отпустят. Можем ехать. Хочешь, в конце недели отправимся?
   -Это было бы замечательно! - она приподнялась и чмокнула его в щёку, но такой детский поцелуй его не устроил. Хорошо, что в Пале-Рояле, как обычно, не зажгли половины фонарей, иначе вид целующейся совсем не мраморной пары вызвал бы возмущение местных обывателей.
   -Я всегда мечтала увидеть столицу, белые ночи. Столько о них написано! - Кира поправила сбившуюся шляпку.
   -Там бывают такие мгновения - не знаю, как описать, - но воздух светится. Может, это свет так падает перед закатом... Воздух постепенно наполняется золотым свечением, дома обретают чёткий контур, словно бы выступают из своих стен и впитывают этот золотой оттенок. Очень короткие мгновения, но красота необыкновенная. Скоро сама всё увидишь. Так какие ещё письма были сегодня?
   -Тебе принесли письмо от Монастырского - лежит на столике в прихожей. И было письмо от Олечки.
   -О чём же пишет наша красавица? - усмехнулся Штефан.
   -И вечно ты иронизируешь! - упрекнула его Кира, - а пишет она, что маменьке её уже лучше и теперь Олечка страдает от скуки. Она пишет, что съела уже целое ведро вишни и от этого у неё колики в животе. Кстати, осенью она собирается в Петербург.
   -Вот как! И зачем?
   -Ну, это обычный визит, она ездит туда осенью, на Рождество и в конце весны.
   -Интересно. У неё там родственники?
   -Видишь ли, - смутилась Кира, - я не могу тебе об этом рассказать. Ты не сердись. У меня от тебя никаких секретов, но это не моя тайна. Не обижайся!
   -И не думаю. Да и какие такие тайны у молоденькой барышни? - махнул он рукой.
   -Разные... - улыбнулась Кира и встрепенулась, - Господи, ты только посмотри!..
   Из тёмной аллеи в их сторону шли дети - мальчик лет шести и девочка помладше. Держась за руки, дети медленно приближались, глядя в землю. Подошли и остановились.
   -Откуда вы? Где ваши папа и мама? - Кира попыталась заглянуть под поля капора девочки, но та ещё ниже опустила голову, стояла и ковыряла землю носком лакированной туфельки. - Может, они не понимают?
   Штефан повторил вопрос по-немецки - молчание, тогда он спросил по-французски - в ответ ни слова. Он беспомощно посмотрел на Киру:
   -Не понимают!.. Странные какие-то... Надо их к городовому отвести.
   -Да-да, к городовому, но завтра. Они же совсем малыши, им уже давно спать нужно. Давай их отведём к нам! Дадим молока с булочкой, уложим спать, а завтра станем разбираться, - она просительно взглянула на мужа. Штефан не ответил, он напряженно прислушивался:
   -Почему так тихо? Ни экипажей, ни автомобилей, ни голосов людских - словно ватой обложили. И эти ...дети молчат...
   Дети постояли ещё мгновение и двинулись прочь. Штефан вскочил и потянул за собой Киру.
   -Нельзя их так отпускать! Мало ли что!
   Они догнали детей.
   -Постойте, - Штефан тронул мальчика за плечо и отдёрнул руку, в нерешительности бросил взгляд на Киру, тряхнул головой, - глупость какая-то! Померещится же... Дети, не бойтесь, мы поможем вам!
   И вновь малыши упорно разглядывали землю под ногами. Потом они разом подняли головы и уставились пустыми глазами куда-то мимо Паленов. Кира вцепилась в рукав мужа, с ужасом глядя на гадкие ухмылки на детских мордашках. Дети - или не дети? - двинулись в сторону густой тени, слились с нею и исчезли.
   -Ты видела их лица? - всё ещё не веря себе, спросил Штефан. Кира кивнула. - Как на старых картинах в музее, там везде-везде трещинки: и на волосах, и на щеках, и на глазах...- его передёрнуло. - Гадость какая! Но что это было?
   -Если б знать! Но уж точно не дети. Слышишь, экипаж проезжает? А вот и авто сигналит! Звуки вернулись! Пойдём домой, что-то мне не по себе как-то...
   -И мне неспокойно... - они прошли по проходу в сторону Екатерининской, и их голоса сопровождало небольшое эхо. - Надо разобраться с этим.
   -Разве с этим можно разобраться? Это нечто непостижное, - засомневалась Кира. - Вот ты, наверное, ...как это называется? А, вспомнила, материалист? Всё можешь объяснить, да? И маменькино зеркало, и наш семейный альбом, и то, что видел в папенькином кабинете? Хотя какой же ты материалист, ежели в Бога веруешь? И в мистику разную веришь... Ты скажи, веришь в призраков, духов - во всякое потустороннее?
   -Пару месяцев назад, наверное, посмеялся бы. Сказал бы, что это действие галлюциногенов...
   -Галлюциногенов - что это?
   -Это такие вещества, которые вызывают галлюцинации и разные изменённые состояния сознания. Попросту, видения... Например, наелся кто-то мухоморов - и в результате насмотрелся всякого невозможного.
   -Так просто?- усомнилась она.
   -Что значит "просто"? Это гадость, от которой мозг разрушается.
   -Постой, ты хочешь сказать, что нам подложили мухоморов в овощное соте?
   -Нет, не это я хочу сказать. Вот ты не дослушала... Помнишь, мы с Монастырским были у вас с Олечкой в гостях?
   -Ещё бы не помнить!
   -Тогда я с этим впервые встретился...
   -С этим - это с чем?
   -Не знаю, как назвать ЭТО. Елена Валентиновна тогда затеяла вызывать духов. Не верил я тогда ни в какую мистику, да и Монастырский тоже. Мы же медики! Но когда она появилась прямо из ничего... эта красивая дама... Она подошла сзади к тебе, заглянула через плечо - ты была в это время увлечена доской для гадания. Потом она поцеловала тебя и исчезла. А перед этим улыбнулась нам с Андреем! Посмотрела на нас и улыбнулась. Представляешь?
   -Я помню, как тогда на меня словно бы теплом повеяло... - она задумчиво покачала головой, - знать бы ещё, кто это был?
   -Теперь я знаю, кто это был: твоя маменька. Я узнал её на фотографии в альбоме.
   -Маменька?! И она тебе улыбнулась!
   -Мне и Монастырскому. И ещё скажу, тогда мы ничего грибного не ели. Разве что Олечка мухоморами пирог начинила...
   -Теперь ты смеёшься!
   -Теперь смеюсь, - согласился он, - но тогда было не до смеха. Честно говоря, и сейчас тоже. Ведь у тебя бывали разные видения, да?
   -Была девочка с жёлтым мячиком. Такая смешная, даже милая. Она всегда меня не то чтобы ругала, а как-то бранила за легкомыслие. Она словно бы предупреждала: осторожнее, сейчас что-то произойдёт. И точно: то жалования не доплатили, то к мадам Десмонд я угодила, то господин Иванов присватался... А ведь я их видела, этих детей. Тогда, в Каменецке. Они нищими были, страшные такие. Но сегодня... сегодня ещё хуже - кошмар какой-то!
   -Точно - кошмар. Я, когда мальчика тронул, вначале даже не понял, что не так.
   -Теперь понял? - её всю трясло от пережитого.
   -Понял. У него плечо... как студень. Представь, если медузу нарядить в рубашку - будет так же, - он передёрнулся, - гадость!
   -Почему, почему это происходит? Кому мы мешаем?
   -Да, знать бы, почему это происходит и ещё: зачем это именно с нами происходит?
   Ворота против обыкновения были открыты, видимо, дворник загулял. На ступеньках перед входной дверью в квартиру лежал жёлтый мячик. Кира как вкопанная остановилась перед ним, вцепилась в руку Штефана:
   -Смотри! - у неё зубы стучали от страха.
   -Кирочка, это всего лишь мячик. Кто-то из детей забыл. Ну что ты так обеспокоилась? Сейчас уберу его. Смотри...
   -Нет! - почти закричала Кира, - не трогай его!
   Но Штефан уже наклонился, поднял мяч, слегка подкинул его и поддал ногой. Мяч полетел вглубь дворовой арки и растворился в темноте двора. Кира напряжённо прислушивалась, ждала шлепка резины о камень мощёного двора. Не дождалась.
   -Штефан, давай завтра уедем! - взмолилась она. - Ну пожалуйста!
   -Кирочка, завтра никак не получится. Подумай сама, мне и больных новому доктору передать надо, и к профессору Ламбергу зайти проститься надобно. Не могу я так взять и уехать, не зайдя к нему. Он старинный друг отца, и мне многим помог... Может, в среду поедем?
   Она ничего не ответила, только обречённо покачала головой.
  
   Ночью она не сомкнула глаз. Не могла заснуть, да и не хотела. Едва закрывала глаза, начинался старый детский кошмар: в переплётах окон вставали огромные фигуры, вместо лицу них были волчьи морды. Чудовища стояли, готовые спрыгнуть с подоконника в комнату, их глаза горели злым светом, а морды скалились. Она испуганно жалась к спящему Штефану, он, не просыпаясь, обнимал её и притискивал к себе.
   Утром она вновь завела разговор об отъезде. Штефан посмотрел на осунувшееся лицо жены, на тёмные круги вокруг глаз, вздохнул и сказал, что попробует договориться.
   -А когда ты узнаешь, можем ли мы сегодня ехать? - оживилась Кира.
   -Не раньше полудня, потом к Ламбергу - он же теперь на даче в Аркадии. Да на вокзал надо заехать за билетами. Курьерский отправляется около десяти вечера... - он усмехнулся, глядя на её воодушевление, - успеешь собраться?
   -Да мне получаса хватит. Что тут собирать? Раз, два - и готово!
   Она поправила ему галстук, повернула его к зеркалу прихожей, заставила наклонить голову:
   -Ах, какой же вы растрёпа, милый доктор! -вместо того, чтобы пригладить ему волосы, намотала каштановую прядь на палец и дернула.
   -Ой, это за что же?! - обнимая ее за талию и целуя в висок, спросил Штефан. Он радовался, что Кира повеселела.
   -Не заглядывайся на хорошеньких сестричек! - строго заявила Кира, но поглядев в его отливающие золотистым янтарем смеющиеся глаза, добавила, - и не только на хорошеньких, но и на нехорошеньких тоже!
   -Как скажете! Не смею ослушаться! - он церемонно поклонился. Но Кира вдруг обняла его:
   -Пожалуйста, не уходи! - отчаянно выдохнула она. - Останься!
   -Да что это с тобой? - он ласково погладил ее по плечу.
   -Я боюсь...- она действительно дрожала и всё цеплялась и цеплялась за него, ища спасения в его уверенности и силе.
   -Боишься? Но отчего? Это нервы, милая, успокойся. Сегодня все, как обычно. Я мигом. Туда и обратно. Около шести вернусь, - но и ему тоже стало не по себе.
   Он заставил себя легкомысленно улыбнуться.
   Кира просияла в ответ доверчивой улыбкой и отступила на шаг, судорожно сцепив сзади руки.
   -Вот, уже все прошло, - всё же её голос звучал неуверенно. - Сейчас стану собираться. Она еще что-то лепетала, пока он надевал пиджак и проверял бумажник.
   А когда он ушел, долго стояла и смотрела на блестящую дубовую дверь. Потом заставила себя думать о солнечном дне и о том, как они поедут в Петербург.
   Она в самом деле быстро уложила в дорожные сумки вещи Штефана и свои. По смешной прихоти сложила в гобеленовый дорожный саквояж всё особо ценное для себя: маменькину шкатулку, своё "венчальное" платье, футляр с жемчугом, серебряную сахарницу и альбом с фотографиями. Сверху положила вышитую стеклярусом бархатную сумочку с серебряным фермуаром, в которую сунула все свои документы.
   Поправляя узел волос перед зеркалом, задумчиво разглядывала себя. Что-то не так! Её отражение - её двойник в зазеркалье - смотрел скорбными глазами из-под черного, до бровей, платка. Это было так страшно, что она отчаянно закричала.
   Дурное предчувствие, болезненное ощущение ужаса постепенно увеличивалось. К шести часам её напряжение достигло предела. Штефан всё не возвращался. Кира ходила вокруг накрытого на двоих стола и нервно поглядывала в окно. "Он уже едет домой, скоро-скоро звякнет колокольчик в передней", - убеждала она себя. Часы отбили семь раз, потом восемь...
   Давно уже стемнело. Кира упорно стояла у окна, глядя в него невидящими глазами. В стекле неясно маячило ее отражение, и ей все время казалось, что это заглядывает кто-то чужой.
   Резко зазвонил дверной звонок, она вздрогнула: это не Штефан, он звонит иначе. Горничная Луша открыла дверь, и прихожая наполнилась чужими голосами.
   -Кира Сергеевна, - смущенно перебирая передник, позвала Луша, выглядывая из передней.
   Но ее уже отстранил широкоплечий мужчина в синей форме с шашкой на боку. Все последующее Кира воспринимала, как во сне. Какие-то жандармские чины предъявили ей предписание, по которому следовало произвести обыск. Она отошла к стене и смотрела, оцепенев, на, как ей показалось, толпу в синих мундирах. Они же разошлись по комнатам, топая сапогами, бесцеремонно хватали руками книги, рылись в ящиках стола, заглядывали в шкафы.
   -Господа, - обрела наконец голос Кира, - господа, что вам нужно?
   -Но сударыня, - синий мундир повернулся в её сторону, - вам уже всё объяснили. Мы проводим обыск.
   -Какой обыск? Что такое обыск? С какой стати? - выпрямилась во весь свой крохотный рост Кира, - сейчас придёт мой муж и потребует от вас объяснений!
   -Ваш муж? - жандарм зевнул, - ваш муж не придёт. Вам уже сказали, что ваш муж арестован за незаконные связи с бунтовщиками.
   -Чушь! Вы говорите чушь! - сжав кулачки, она рванулась к жандарму. Тот, не ожидая агрессии от хрупкой женщины, автоматически отразил нападение, выставив руку. Кира со всего размаха ударилась об жесткий кулак, отлетела к стене и шлёпнулась на стоящий там саквояж.
   -Сами виноваты, сударыня, - ничуть не смутился мужчина. - Держите свой характер в руках!
   Вскоре от неё потребовалась подпись на казенной бумаге. Они еще что-то говорили, но она ничего не понимала, будто они разговаривали на чужом языке. Наконец, старший махнул рукой, и они все с шумом вышли, оставив для Киры на столе предписание. Она взяла этот грязно-серый листок в руки, поднесла к глазам и прочла, шевеля губами и не понимая ни слова: "... Штефан-Георг фон дер Пален... за незаконные связи... подлежит задержанию...".
   Вошла Луша и с испугом уставилась на хозяйку. Кира подняла на нее безжизненные глаза:
   -Луша, приберите здесь поскорее. Скоро Штефан Иванович вернется, а у нас беспорядок. Я помогу вам... - и, уронив серый листок, стала медленно оседать на пол.
  
  
   Август 1911 года
  
   Сегодня надо бы сходить к знакомым Штефана, они, наверное, еще не перебрались с дачи в город. Как медленно идёт очередь! Кира нетерпеливо оглядела сидящих в коридоре. Еще старушка в черной соломенной шляпке - она пришла просить свидание с внуком,- потом господин в котелке, а там уж и ее очередь подойдет.
   За две недели, что прошли после ареста Штефана, Кира уже столько раз стояла в различных очередях: и к господину следователю, и к окошку для передач... Каких только историй она не наслушалась! Родственники всегда говорили одно: арестовали ни за что, схватили невиновного. А так ли это? Вот Штефан точно ни в чем не виноват. Ей так не хватало его!
   Открылась обитая темно-синей клеенкой дверь, и вышла, вытирая слезы, старушка в черной шляпке. Наверное, отказано в свидании... Тяжело поднялся со своего стула господин в котелке и прошел за дверь. Сердце Киры тревожно забилось - сейчас уже ее очередь. Прошлый раз она разговаривала со следователем совсем недолго. На ее робкий вопрос он, почти не глядя на нее, вытянул из стопки тоненькую папку, глянул в нее и тут же захлопнул.
   -Свидание нельзя. Передачи можно, - телеграфным стилем пролаял он и тут же нажал на кнопку звонка, приглашая следующего просителя.
   Неужели и в этот раз откажут?
   Резкий звонок - и она вошла к следователю. Та же казенная обстановка, скучные зеленые стены, большой стол с кипой папок. И следователь тот же со скучающим выражением лица.
   -Господин следователь, - Кира постаралась, чтобы голос не дрожал, - я прошу разрешить мне свидание с мужем. И объясните, за что он арестован?
   Чиновник, немолодой и, видимо, не очень здоровый, изучающе окинул ее взглядом. Молча достал нужную папку и раскрыл ее. Кира заметила, что в папке прибавилось листков.
   -За что арестован? - удивился чиновник, - вам давно это сообщили. Что же ещё?
   -Вы не понимаете, - загорячилась Кира, - какие незаконные связи? Какие бунтовщики? Мой муж - лекарь! Лекарь, врач, доктор!
   -Вот и лечил бы приличных людей! А ваш лекарь, врач, доктор оказывал помощь сброду всякому. Кто в дом к вам ходил?
   -В дом? - не понимая, переспросила Кира. - Знакомые разные ходили. Больные приходили, если срочно помощь была нужна...
   -Вот-вот! Срочная помощь... Пулевое ранение в подвале оперировал? Оперировал.
   -Конечно, если его к больному позвали! Это его долг - долг врача.
   -А долг верноподданного гражданина - донести в участок.
   -И потом, с чего вы взяли, что это был бунтовщик? Может, обычный бандит...
   -Бандит, не сомневайтесь! А как можно назвать человека, который нападает на банк и взрывает 50 ни в чём неповинных людей? - возмутился чиновник.
   -Разве кого-то взорвали? - испугалась Кира.
   -Слава Богу, никого не взорвали, - махнул рукой следователь. - Сейчас не взорвали. Но так было в июне 1907 года в Тифлисе. И поверьте, зрелище это не из приятных. Я служил тогда там...
   -Но при чём тут мой муж? - вернула чиновника к сегодняшнему дню Кира.
   -Ваш муж, сударыня, - жёстко глядя ей в глаза, сказал следователь, - пользовал человека, который напал на прокурора одесской судебной палаты статского советника Николая Лавровича Корневицкого, стрелял в него и тяжело ранил. Так-то!
   -Я сочувствую прокурору, конечно. Но, посудите сами, вы обвиняете моего мужа в том, что он всего лишь выполнил свой христианский долг, а также долг врача, то есть следовал клятве, даваемой всеми лекарями России...
   -Вы, сударыня, либо не понимаете, либо делаете вид, что не понимаете сути разговора. Больше говорить нам с вами не о чем. Повторяю: Штефан-Георг фон дер Пален обвиняется в недоносительстве, и следовательно, он становится соучастником мерзавца, посягнувшего на жизнь человека, важного государственного чиновника. И если б мы не взяли убийцу, а ваш муж успешно вылечил негодяя, то ещё неизвестно, что этот фанатик мог натворить. Так что всё справедливо.
   -Но, господин следователь, разрешите мне хотя бы увидеть его!
   -Не положено. И не ходите сюда. Свидание ему не положены, -деревянным голосом ответил чиновник.
   -Господин следователь, скажите, куда мне обратиться с прошением? - уже умоляя, она попыталась поймать его взгляд. Но следователь, привыкший к просьбам и мольбам, лишь пошевелил густыми бровями и покачал головой:
   -Наймите адвоката, - и нажал на кнопку звонка.
   Ну что ж, другого она и не ожидала, но всё равно обидно. Значит, надо постараться действовать другим способом. Адвокат так адвокат! Только где взять деньги на оплату его услуг? Надо поговорить с профессором Ламбергом. Он добрый человек и подскажет, как ей поступить.О нравственной дилемме, перед которой оказался Штефан, Кира сейчас не хотела задумываться. В самом деле, как поступить: лечить и доносить или лечить и не доносить - сейчас не до того. Но, если честно, кто знает, как может использовать оружие тот, кто его уже хотя бы один раз пускал в ход? Доносчик - какое мерзкое слово.
   Первые сутки после ареста Штефана, когда так внезапно рухнули все их замечательные планы и она осталась одна в пустой разгромленной обыском квартире, Кира пролежала на кровати не вставая, тупо глядя сухими глазами в потолок. Горничная, она же кухарка, сунулась было к ней с вопросом, но Кира никак не отреагировала. Тогда сообразительная девушка прихватила кожаный кошелёк с деньгами, выданными на хозяйство, и ушла совсем, рассудив, что раз в этот дом наведалась полиция, то добра уже не жди.
   Когда Кира встала, чтобы попить воды и прошла по беспорядочно разбросанным вещам, у неё что-то заклокотало в горле и из глаз горохом посыпались слёзы. Она брала в руки то одну вещь, то другую, роняла, вновь поднимала и опять роняла, тихонько подвывая и всхлипывая. Потом она наткнулась на домашнюю куртку Штефана, прижала её к лицу и вдыхала, вдыхала тёплый хвойный аромат. Эта курточка, как ни странно, привела Киру в чувство. На следующее утро она стала обдумывать, с кем бы посоветоваться и куда сунуться, чтобы хоть что-то узнать о муже. Она вспомнила о старинном друге отца Штефана и собралась в Аркадию. Но первым делом пересчитала свою наличность, рассудив, что деньги могут понадобиться на адвоката. Оказалось, что от трёхсот рублей, ещё два дня назад лежавших в портмоне, осталось всего двадцать пять. Куда девалось остальное? Ничего, кроме жандармов и кухарки Луши, в голову не приходило. Теперь, решила Кира, предстоит экономить буквально на всём. Ну что ж, дорога в Аркадию длинная - будет чем занять голову.
   Недели три назад Штефан привозил Киру к своим друзьям. На даче с застекленной верандой и массой зеленых листьев вьющегося по стенам дикого винограда было шумно и весело. Кире очень понравился хозяин, старый приятель отца Штефана по университету, профессор Ламберг. Она ожидала увидеть старенького доктора и немного побаивалась этой встречи, но когда перед ней появился высокий толстяк с пышной шевелюрой ярко-рыжих волос, громовым голосом и смеющимися голубыми глазами, страх тут же прошел. Профессор созвал всех домочадцев, при этом он так гаркнул, что у Киры заложило уши. На этот рык сбежалась толпа детей самого разного возраста: от тут же повисших на Штефане шестилетних близнецов до самых старших, ровесников Киры, во главе с миниатюрной женщиной, как оказалось, женой хозяина и мамой всей этой развеселой компании.
   Они так искренне радовались их приходу, так бурно выражали свой восторг по поводу брака Штефана, что Кира мгновенно освоилась, перезнакомилась со всеми и чувствовала себя, будто знала их сотню лет. Она с удовольствием наблюдала, как уважительно и любовно здесь относятся к ее мужу. И он, всегда такой сдержанный, сейчас дурачился и хохотал как мальчишка.
   К сожалению, новый визит носил совсем иной характер. Она пришла сообщить об аресте Штефана, пришла в этот добрый дом хоть за какой-то поддержкой. Они долго говорили с профессором, сразу ставшим собранным и серьезным. В тот вечер Ламберги не позволили ей вернуться в пустую квартиру - оставили ночевать у себя. Утром профессор отправил телеграмму с невероятно длинным текстом отцу Штефана и его матери в Петербург. Профессор предложил Кире пожить у них, но она отказалась, так как надеялась, что Штефан вернется и будет нехорошо, если он не застанет ее дома.
  
  
   Глава 9
  
   И вот теперь она вновь шла по знакомой улице с пыльными акациями и кустами крыжовника у заборов. Все дни Кира проводила в хождениях по кабинетам разных чиновников, через день носила передачи Штефану - к счастью, это было разрешено. И экономила, экономила, экономила буквально на всём. Она отказалась от второй комнаты в квартире, сама стирала и гладила, сама прибирала. Готовила тоже сама, но из-за того, что считала каждую копеечку, на себя почти не тратилась. К счастью, стояло лето и можно было очень недорого купить свежие овощи. Ей вполне хватало одного помидора да пары огурцов в день, а вода была бесплатной. На пятый или шестой день своих хождений Кира поняла, что её туфельки долго не выдержат, так как извозчика теперь она себе не позволяла. Тогда она придумала, как ей сберечь обувь: надевала старые ношеные туфли и отправлялась с визитами, но за метров двадцать до нужного места доставала из объёмистой холщовой сумки приличную пару туфель, надевала их, а старые прятала в сумку. Конечно, уставала Кира страшно, но её радовала эта усталость. Она не позволяла ей замыкаться на мыслях о Штефане. И всё же, укладываясь спать, совершенно измученная дневными заботами, она обнимала куртку Штефана, прижимаясь к мягкому бархату щекой, и так засыпала, вдыхая лёгкий аромат, идущий от ткани.
  
   Высокая женщина немыслимой красоты в элегантном летнем туалете стояла на крыльце и сверху вниз, не говоря ни слова, пристально смотрела на Киру. Это же его мать! Какое поразительное сходство! Женщина медленно перевела взгляд с кружевной шляпки Киры на ее узенькие плечи, потом прошлась глазами по запылившемуся подолу её платья, остановилась на плетеных коричневатых туфельках и вновь вернулась к лицу
   -Добрый день, сударыня! -Кира хотела улыбнуться - не получилось, губы дрожали и глаза налились слезами.
   И вдруг женщина закрыла лицо руками. Плечи её затряслись. Кира шагнула к Эльзе Станиславовне, а та притянула девушку к себе и, ни капли не стыдясь, обе заплакали.
   Чуть успокоившись, всё так же обнимая Киру, Эльза Станиславовна провела её в гостиную. Они устроились на плетёном диванчике, некоторое время сидели, не говоря ни слова, продолжая судорожно вздыхать. Кира не отрывала глаз от лица Эльзы Станиславовны. Та вздохнула, посмотрела на девушку блестящими от слёз светло-карими глазами, улыбнулась:
   -Почему вы так на меня смотрите?
   -Ваш сын, он так похож на вас! - вырвалось у Киры.
   -Только чуть-чуть - лицом, во всём остальном он вылитый отец. У него замечательный отец, - доверительно сообщила она. Мягко коснувшись руки Киры, попросила:
   -Расскажите, милая, как вы здесь жили.
   -Мы чудесно жили! Если б вы только знали, как чудесно мы жили...- слёзы опять навернулись Кире на глаза, но она сцепила крепко-крепко пальцы, сглотнула комок в горле и пересилила себя, - ваш сын - самый лучший на свете человек. Он так добр ко мне!..
   -О да! Это он умеет - быть добрым: мальчиком таскал в дом всяких птичек с перебитыми крыльями... Знаете, ведь он о вас писал. Я покажу вам эти письма...если, конечно, вы захотите их посмотреть. - Кира закивала головой: да, да. - Но я по-другому представляла вас...Мне почему-то казалось, что вы постарше .А вы совсем ещё девочка...Бедняжка! Сколько всего на вас обрушилось!
   -Как хорошо, что вы здесь! -Кира с надеждой посмотрела на свекровь, - теперь мы вместе пойдём к следователю и он не откажет нам. Они не давали мне свидания с ним, - пожаловалась она дрожащим голосом.
   -Ну-ну, всё будет хорошо. Успокойтесь! У меня уже были встречи с нужными людьми. Скоро, совсем скоро он выйдет из этого ужасного заведения. Я думаю, это дело всего лишь нескольких дней. Оглянуться не успеете, как наш дорогой Штефан-Георг, словно граф Монте-Кристо, расскажет историю своего заточения.
   Она поднялась:
   -Сейчас принесу вам письма. И пока вы будете их читать, заварю крепкий кофе - он укрепит наши силы. А после будем долго и много говорить о моём мальчике. Хорошо?
   И не дожидаясь ответа, быстро вышла. Глубоко вздохнув, Кира огляделась. На резном комодике в простой деревянной рамке стояло фото Штефана. Киру потянуло к этой фотографии, как мотылька к огню. Она всматривалась в его лицо с такой знакомой, немного грустной улыбкой. "Держись, милая!" - говорили глаза. Не выдержав, она прижала фото к груди.
   Эльза Станиславовна тихо стояла в дверях и с грустью смотрела на невестку. Бедная, бедная девочка! Такая маленькая, такая юная, совсем неискушенная... Конечно, со временем это пройдёт... Но...
   Все эти годы Эльза Станиславовна мечтала распутать дурной клубок, который сама же и запутала. Её замужество, в которое она хотела спрятаться от унылой повседневности почти разорённого семейства, на первых порах получилось счастливым и благополучным. Муж оказался человеком умным, добрым и благородным. Не полюбить его было нельзя. И она полюбила. Эта любовь стала бедой всей её жизни. Нелепые недоразумения преследовали её с самых первых дней их брака. То она неловко попыталась вышколить старых слуг в доме мужа, то из глупого упрямства чуть не потеряла своего драгоценного ребёнка, а потом, когда он родился, боялась коснуться его. Она помнит, как удивлённо смотрел на неё Иван Фёдорович - он-то знал, что в её семействе была куча детей - и все младше Эльзы Станиславовны, так что отлично справляться с младенцами она умела с детства. Почему тогда она не сумела объяснить мужу свои страхи?
   А потом произошло чудовищное недоразумение, которое разбило их семью. Она помнила этот далёкий солнечный день так, словно всё произошло лишь вчера. Эльза Станиславовна счастлива была вернуться на мызу, она видела, как радуется её приезду муж, рядом с ними их любимый мальчик, а ей так надоел светский Петербург -и она решила остаться навсегда здесь, рядом с дорогими ей людьми. Жизнь представлялась такой милой и безоблачной. Но всё кончилось в одно мгновение. Чья злая рука могла вышвырнуть из окна беззащитную собачку? Почему её умный и деликатный муж вообразил, что это она совершила чудовищный поступок - убила несчастного щенка? Как ему могло такое прийти в голову?! А что сделала она, Эльза, чтобы разрешить это недоразумение? Ничего. Она гордо откидывала голову и отмалчивалась. Никогда она не забудет его искаженного гневом лица, никогда не уйдёт из памяти его попытка защитить от неё (от матери!) их сына. Многое бы отдала Эльза Станиславовна, чтобы вернуть тот страшный вечер и всё-всё исправить. Но время назад не повернуть! А оно летело - год за годом, не давая возможности то ли из гордости, то ли из-за проклятого упрямства искать пути к примирению. Муж и сын - любимые муж и сын - удалялись от неё всё дальше и дальше. Как мечтала она разрушить эту стену непонимания! И вдруг, спустя столько лет, когда она и надеяться уже перестала, от Штефана-Георга пришло замечательное письмо, такое милое и доброе, полное понимания и любви. Она читала и перечитывала эти несколько страниц, исписанных ровным почерком сына. Читала и смеялась! Читала и плакала! Её даже не поразило известие о его женитьбе на какой-то провинциальной особе. Главным в письме было то, что её замечательный сын любит её и (о, Боже!) он уверен, что сокровенное желание отца - всегда видеть Эльзу Станиславовну подле себя. Ей будто придали ускорение, она мгновенно собралась - и счастливое примирение с мужем состоялось. Да, конечно, объяснение было трудным. Но оно стоило того! Теперь они оба сокрушались лишь об одном: столько бесценных лет потеряно!
   И вдруг страшная телеграмма от Ламберга. К счастью, имя Паленов всегда что-то значило и быстро сделало своё дело. Вместе с Иваном Фёдоровичем они примчались в Одессу, чтобы встретить сына. Если бы не консультация, на которую сегодня потащил Ламберг Ивана Фёдоровича, они бы сразу после завтрака отправились на квартиру Штефана, чтобы увидеться с Кирой. Но Кира их опередила.
   Эльза Станиславовна решительно шагнула к Кире:
   -Вот, дорогая, это его письма к отцу. Там, среди разных мелочей, милых моему сердцу, много и о вас, - с этими словами она протянула Кире несколько листочков. - Сейчас вернусь с кофе. Читайте, милая.
   Кира осторожно взяла исписанные странички. Какие четкие строчки, а говорят, что у врачей всегда плохой почерк. О, это не одно - это несколько писем. Жаль, что они не разложены по конвертам. Ничего, она разберётся, к тому же Штефан везде проставлял числа.
   "Дорогой отец, прошу простить за редкие известия о себе. Да, собственно, и писать-то не о чем. Разве что о больных да о новых знакомых. Среди прочих лиц, о которых я имел честь вам уже сообщать, появилось новое лицо. Не могу не написать вам об этой девочке. Хотя вряд ли её история вам покажется занимательной. Это бедное создание, трогательное и наивное, постоянно попадает в немыслимые истории..." - Кира вздохнула: конечно, он прав. И всё же обидно, когда тебя называют бедным созданием! Далее с юмором описывались некоторые Кирины злоключения: история с паспортом, увольнение из театра, даже мадам Десмонд упоминалась. Кира покраснела: а об этом-то зачем было писать?!Что теперь о ней подумают его родители?
   Следующее письмо отправлено из Каменецка. Штефан описывал события в доме мачехи Киры, он писал о Кириной болезни и о её причине сухим языком медицинских терминов. Ещё одно письмо, то самое, которое он писал ночью перед их венчанием.
   "...даже не знаю, как объяснить, что сейчас я чувствую. В основном, дорогой отец, посмеиваюсь над собою. Ах уж эти увлечения молодости! Конечно, вы правы: со временем появится та женщина, которая станет для меня единственной на всю жизнь. Так как у вас с моей дорогой maman. Но когда ещё это случится! А сейчас "будем веселы, пока мы молоды..." - какой странный тон письма! Какой-то разухабистый, что ли? Может, это не он писал? Нет, это была его рука - уж она-то успела насмотреться на его записи в тетрадях с конспектами по медицинским темам и знала особенности его почерка.
   Потом она увидела эти строчки:
   "А что касается этой милой девочки, беленькой и чистенькой, если бы не ее огромные зеленые глаза - глаза колдуньи - она была бы похожа на сказочную Гретхен. У нее масса достоинств, но, боюсь, что рядом с ней я всегда буду чувствовать себя совратителем малолетних. Что совсем уж мне не к лицу! А впрочем, это все пустяки и не заслуживает внимания. Бог с ней, с этой девочкой и с её бедами-проблемами. В конце концов, я попытался ей помочь, а дальше - дальше ничего не знаю..."
   Кира перевела потемневшие глаза от листочков на портрет Штефана. Вот как, значит! "...это всё пустяки и не заслуживает внимания..." Как жаль! Впрочем, она всегда знала, что он не любит её. Но как же больно получить очередное подтверждение этому! Больно и почему-то стыдно.
   Кира была в таком отчаянии, что не заметила вошедшую Эльзу Станиславовну. Обрывки мыслей лихорадочно крутились в голове.
   -Вы уже закончили? Правда, замечательные письма? Мы с мужем их уже почти до дыр зачитали. Давайте пить кофе. Сейчас вернётся Иван Фёдорович, они с профессором отправились кого-то консультировать, - Эльза Станиславовна сочувственно смотрела, как Кира дрожащими руками складывает листки.
   -Благодарю вас, - непослушные губы никак не хотели выговаривать слова. Кира вернула листочки, стараясь не смотреть в лицо Эльзы Станиславовны. - Вы правы, эти восемь листков - очень занимательны... Я, пожалуй, пойду. Прощайте, - стремительно поднявшись, Кира выскочила на террасу.
   -Постойте, куда же вы? - поразилась Эльза Станиславовна. Но Кира, не слушая, бежала прочь. Хотелось лишь одного - забиться куда-нибудь в угол, в щель - лишь бы ее никто не трогал и не видел.
   Эльза Станиславовна недоумённо посмотрела на письма сына. Что произвело такое странное впечатление на бедную девочку? Она взяла листочки, ласково провела по поверхности бумаги. "Восемь листков очень занимательны..." Восемь? Восемь листков?! Почему восемь? Их же девять! Ей ли не знать! Она наизусть знает эти письма. Эльза Станиславовна бросилась к бюро. Ну вот же, вот этот девятый листочек! Какая досада! Бедная девочка! Надо немедленно догнать её. Сейчас придёт Иван Фёдорович, и они вместе отправятся к Кире.
   Эльза Станиславовна страдальчески морщась, пробежала глазами по строчкам: "Нет и ещё раз нет! Холодные равнодушные слова - это попытка спрятаться от действительности. А действительность такова: всё, что я сейчас написал, не соответствует истине. Вы всегда учили меня быть предельно честным с самим собой. Так вот, дорогой отец, можете спокойно перечеркнуть всё, что написано выше. Сам не знаю, как это произошло, но эта девочка с её доверчивостью и храбростью так глубоко засела в моем сердце, что, признаюсь в этом только вам, дорогой отец, кажется, ваш глупый сын влюбился...Во всяком случае, ничего подобного никогда со мной не происходило. Никогда, ни к одной особе женского пола я не испытывал таких нежных чувств..."
  
  
   Кира бежала, не разбирая дороги, не глядя на прохожих. Только ближе к центру города, она чуть замедлила свой бег и пошла быстрым шагом, ловко проскакивая перед самым носом извозчиков и не обращая внимания на их окрики. Теперь она ругала себя. В самом деле, что это она так оскорбилась? Надо успокоиться и всё обдумать. Конечно, письмо жестокое, но оно было написано до их венчания! Глупо было вот так взять и убежать. Нервы сыграли с ней злую шутку. Надо было поговорить с его матерью, рассказать об их жизни. О том, какой Штефан замечательный...
   На углу Ришельевской ей пришлось остановиться у края тротуара - здесь движение было слишком интенсивным, извозчики прямо-таки носились взад и вперёд. Какая-то девушка в платочке, оказавшаяся рядом, вдруг резко дернула и выхватила у нее сумочку, оглядываясь, бросилась через улицу. Кира непроизвольно сделала шаг следом, а та ещё раз оглянулась и побежала вперед. Но уже в следующее мгновение на девушку в платочке налетела лошадь, ударила дышлом в грудь и потащила по булыжной мостовой. Совершенно оцепенев, Кира смотрела на несчастную. Истеричный крик извозчика оглушил её, она хотела повернуться, но сбоку обрушился чудовищный удар, и наступила тишина.
  
  
  
  
   Глава 10
  
   Ноябрь 1911года
  
   -Ты надолго, сынок? - Иван Федорович Пален, держась за резные дубовые перила, спускался по скользким ступеням, натертым воском, пахнущим лимоном. Он внимательно, стараясь скрыть жалость, вглядывался в надевающего пальто Штефана.
   Палена-старшего бесконечно расстроила трагическая история женитьбы сына, но ни за что на свете он не стал бы внешне проявлять сочувствие, которое принесло бы лишь дополнительные мучения исстрадавшемуся сердцу бедняги. Они с Эльзой Станиславовной решили, что мальчик сам должен справиться со своим горем, и потому Иван Федорович не докучал сыну пустыми словами сожаления. - Мама прислала письмо...
   - И что же она пишет? -равнодушно спросил Штефан.
   -Она очень просит нас приехать к ней в Петербург. Пожалуйста, не торопись с ответом. Просто подумай, стоит ли тебе здесь прозябать. А там - шумно - столица все-таки. Не так тоскливо, как у нас...
   Штефан обречённо вздохнул:
   -Хорошо, папа. Я подумаю, - и, надев шляпу, вышел.
   Он прекрасно понимал, отец беспокоится, волнуется, как бы Штефан чего-нибудь не натворил с собой. Горько усмехнувшись, он направился в сторону побережья. Отец не мог себе представить, как тяжело ему было вспоминать те самые дни. Кира, так любившая жизнь, сгорела в одно мгновение... В глубине его изболевшейся души поднялась волна ярости от бессмысленности этой смерти. Он не мог заставить себя говорить о ней ни с кем, даже с отцом, который, в свою очередь, хранил понимающее молчание. Встречные крестьяне, завидев молодого доктора, приветливо здоровались. Его история здесь была известна всем. В первое время каждый из них спешил выразить сочувствие. Штефан, стараясь избежать этих излияний, после которых отец отпаивал его успокоительными, совсем перестал выходить на улицу.
   Так было до тех пор, пока Иван Федорович не поговорил с управляющим соседней большой мызы, а тот обратился к крестьянам с просьбой не приставать к "молодому доктору", так как все это его еще больше расстраивает. Теперь, встречаясь, люди говорили со Штефаном о погоде, об урожае, об улове, о здоровье - и ни слова о горе, постигшем его.
   Он шел по широкой проселочной дороге, щедро усыпанной мелкой галькой. Необычно теплая осень дала возможность простоять деревьям в осенней красоте до первых ноябрьских заморозков. Замечательно пахло морем и еще хвоёй. Он вышел к убранному полю с массой можжевельников, стоявших небольшими пирамидками тут и там.
   Ему так хотелось показать эти можжевельники и разбросанные по всему полю огромные валуны Кире. Он знал, что ей здесь понравится. Ей не могло здесь не понравиться! Он представил, как заработало бы воображение его мечтательной девочки. Они бродили бы по берегу переливающегося стальными красками моря, слушали, как шумят и спорят, переговариваясь, сосны...
   Сердце сжалось такой привычно нестерпимой мукой, вытеснившей из груди весь воздух, а вздохнуть никак не удавалось. Да и не больно-то хотелось...От этой боли не было лекарств. Зачем Кира избавила его от астматических припадков? Сейчас бы забыться в удушье, навсегда забыться, а там и все страдания уйдут.
   -Вам помочь, молодой доктор? - откуда-то взявшийся рыбак в огромных сапогах с отворотами и с корзиной, накрытой полотном, озабоченно смотрел на Штефана. Тот отрицательно помотал головой и медленно пошел к рыбацкой деревушке.
   Там, на самом берегу, находилось чистенькое и аккуратное, так и хотелось сказать "гостеприимное" кладбище.
   Еще ребенком Штефан часто приходил сюда. Кто его знает, чем так привлекало восьмилетнего мальчишку это место. Но он приходил, садился на чугунную скамью и часами слушал, как шумят сосны и кричат чайки над водой. Бронзовая девушка держала в руках большую чашу, из которой свешивались зеленые побеги никогда не цветущей травы. Порыв ветра, застывший в металле, развевал струящиеся вдоль хрупкого тела волосы...
   ...В конце июля кончилась короткая семейная жизнь Штефана. Как обычно утром он поцеловал на прощание Киру и отправился на службу в больницу. Это был важный день, полный хлопот: они решили срочно покинуть Одессу, которая из чудного пропылённого и обжаренного солнцем города в один миг превратилась в нечто непонятное, непредсказуемое и зловещее. Но около полудня двери ординаторской распахнулись, и комната наполнилась синими мундирами.
   После унизительной процедуры личного обыска его усадили на табурет в центре комнаты, сзади стал жандарм. Вахмистр, руководивший обыском, предъявил ордер на арест ничего не понимающему Штефану. Он лишь растерянно смотрел, как вытряхивают и перебирают содержимое ящиков письменного стола. Потом его в закрытом тюремном экипаже повезли в отделение.
   Там сняли отпечатки пальцев, измазав мерзким черным составом руки, сфотографировали и отправили на предварительный допрос.
   Комната для допросов не поражала воображение своим убранством: мышастые стены, крепкий табурет для арестованного, стул с высокой спинкой для следователя, старый квадратный стол. В углу, почти опираясь спиной на красный эмалированный несгораемый шкаф, расположился жандармский ротмистр в серебряных погонах - писать протокол допроса.
   Когда после всех формальностей Штефан спросил о причине ареста, следователь, - молодой, но как бы побитый молью, мужчина,- лишь хмыкнул и, строго глядя в лицо арестованного, пробурчал:
   -Недозволенные связи с революционными элементами с целью вооруженного свержения правительства...
   Какие "революционные элементы"? "Вооруженное свержение правительства"?! Совершенно ошеломленного этим заявлением Штефана отконвоировал унтер-офицер в камеру предварительного заключения, где уже находилось человек пятнадцать заключенных, слонявшихся из угла в угол по асфальтовому полу. Они с интересом уставились на новенького.
   Старший по камере ткнул грязной рукой в сторону железной кровати, и Штефан сел на соломенный матрац без простыни. Огляделся: кроме железных кроватей в два яруса, здесь стояли два битых табурета, на исцарапанной стене висела полка с нехитрой посудой и рядом же посуденное "полотенце", видимо, из старых арестантских кальсон, в углу - параша.
   -Шо за птица така? - обритый наголо щербатый мужичок остановился напротив Штефана, разглядывая его в упор. - Щас тебя прописывать будем.
   Судя по тону щербатого, "прописка" ничего хорошего не сулила. Штефану, будучи студентом, приходилось бывать в тюрьмах, будущие медики проводили осмотры заключённых. Каких только диагнозов они не ставили! Туберкулёз казался тогда одним из самых "безобидных" заболеваний. И конечно, они, студенты, раскрыв рты, слушали рассказы охранников о нравах в тюремном обществе. Он и представить не мог, что самому доведётся познакомиться с этими самыми нравами прямо-таки изнутри. Как там в русской пословице? Вот-вот, от сумы да от тюрьмы не зарекайся!
   Уже несколько заключённых подтянулись к щербатому - почувствовали развлечение.
   -Эй, вы! А ну брысь! - ленивый голос заставил мужиков оглянуться. От группы картёжников отделился один и подошёл к Штефану, - то ж дохтор!
   Видимо, для всех прочих этот чисто одетый заключённый был авторитетом, потому что они сразу отошли от Штефана.
   -Ну шо, не признали, дохтор? - ухмыльнулся мужчина.
   -Простите, нет. А впрочем, мы, кажется, встречались, - неуверенно ответил Штефан.
   -Ещё как встречались! - засмеялся, сверкая золотым зубом мужик. - Мы с тобой уж пообнимались однажды возле складов. Хорошо ты мне тогда засветил - неделю глаз не открывался!
   -Так это вы были... - узнал его Штефан. - И это вы принесли медальон?
   -Точно. Жене твоей отдал. Сердита така... А сама в два аршина ростом!
   -Да-да, Кира передала мне медальон. Спасибо.
   -Надо ж! Он ещё и спасибо говорит! Мы ж у тебя его отняли, а ты - спасибо...
   -Но вернули же... Так это вашего брата в порту покалечило? Да, помню: сложные переломы...
   -Моего. А ты выходил его. Ты вот шо, не бойсь. Здеся тебя не тронут. Теперь ты со мною!
   Первые три дня его не вызывали, опытные заключенные объяснили, что это идет моральное воздействие. Воздействие продолжалось довольно долго. От Киры приносили передачи. Это всегда был одинаковый набор продуктов: бутылка молока, заткнутая свёрнутой бумажкой, каравай хлеба и папиросы. Штефан не курил и отдавал папиросы своему новому приятелю. Здесь, в камере, папиросы были своеобразной валютой. Он ждал писем, хотя бы записочку - нет, не разрешено. Почему? Другим передавали же?
   Тогда он стал надеяться на свидание. Лежал ночью на колючем матрасе без сна, среди храпа и камерной вони, и мысленно разговаривал с Кирой. Он говорил ей, что только теперь понял, за что должен благодарить судьбу: за то, что, когда она рядом, всё плохое уходит и ему ничего не страшно. Он признавался ей, что своим присутствием в его жизни она сделала его лучше, добрее. Его сердце замирало, и на глаза наворачивались слёзы от нежности к ней. В его голове сложилось много замечательных слов, обращенных к Кире, и он страстно мечтал сказать ей эти слова. Он не сомневался, что Кира добьется разрешения на свидание. Уж он-то знал, какой упорной, несмотря на внешнюю хрупкость, может быть его девочка-жена
   Наконец и его вызвали на свидание. С какой радостью он шел по длиннющему коридору, предвкушая встречу с Кирой! Если б было можно, он побежал бы, полетел... Но в комнате для свиданий вместо Киры его встретил профессор Ламберг. Он обнял его, и тут же конвойный унтер-офицер велел им сесть напротив друг друга за столом.
   -Твои родители приехали, - сообщил профессор. - Они очень взволнованы всем этим... Завтра увидишься с ними.
   -Откуда вы узнала об аресте? - ему не понравилось виноватое выражение лица профессора.
   -Видишь ли, у нас была твоя жена. Все эти дни она упорно добивалась свидания с тобой, но...- он отвел глаза.
   -Но?.. - он весь подобрался, - но?
   -Ты только не нервничай...- мямлил профессор.
   -Да говорите же! - от его тона завозился задремавший в углу конвоир. - Говорите!
   Но профессор Ламберг протянул газету:
   -Вот, сам смотри!- и отошел к окну.
   Ох, как не хотелось ему брать этот "Одесский листок" в руки. Но он заставил себя взять газету, затем заставил себя взглянуть на страничку. Подчеркнутый заголовок сразу бросился в глаза: "Ужасное происшествие на Ришельевской":
   "... Надо ли говорить, что на улицах города становится невозможно пройти от летящего во все стороны транспорта, - начал читать он. - Если еще недавно мы сетовали на беспорядочное движение экипажей, лихачей и "ванек", то теперь еще добавились и моторы.
   Пугая прохожих и лошадей своим видом и мерзким запахом, они несутся по мостовой на радость своим владельцам. Не далее как вчера на углу Ришельевской и Дерибасовской произошло ужасное событие. Некто господин З. весело катил в своем открытом сорокапятисильном ландо, издавая при этом дикие звуки клаксоном и радуя свою спутницу мадемуазель Д. Чем же это все кончилось?
   От звуков клаксона испугались и понесли лошади извозчиков. В результате пострадали два юных создания, две барышни. Одну из них лошадь буквально истоптала своими копытами. Бедняжка скончалась на месте. Городовой, составлявший протокол, любезно сообщил нам имя несчастной - это Кира Сергеевна Стоцкая-Пален. Вторую отбросило в сторону также без признаков жизни. Имя ее установить не удалось.
   До каких же пор мы будем терпеть подобные выходки беспардонных автовладельцев?"
   Он прочел заметку еще раз, потом еще раз. Буквы складывались в слова, но смысл не доходил до сознания.
   Что было потом, он плохо помнит. Вместо целостной картины какие-то обрывки: грязно-серые стены камеры, свежий земляной холмик на кладбище, виноватое лицо матери, поезд, молчаливый отец рядом.
   Примерно через полтора месяца он стал замечать людей вокруг себя, потом чаще стал оставаться с отцом на приеме больных. Он уже не сжимался в комок от сочувственных взглядов и с удивлением задавал себе вопрос: неужели же можно пережить такое. Но пережил же!
   Месяц назад из Одессы пришло письмо от профессора Ламберга, в котором он среди прочего деликатно сообщил, что могила Киры содержится в полном порядке. Тогда Штефан в одно мгновение собрался и отправился на юг.
   Маленький, поросший травой холмик с деревянным крестом и прибитой к нему жестянкой с датами и фамилией, не вызвали, против ожидания, тягостного приступа горя. Он смотрел на траву, на землю, где копошились какие-то жучки, и говорил себе, что ЭТО не может быть его Кирой.
   Квартира давно была сдана другим жильцам, но хозяин сохранил вещи Паленов. Со словами соболезнования он передал Штефану чемодан и гобеленовый саквояж. Вернувшись в гостиницу, где он остановился, Штефан раскрыл саквояж. Сверху лежало платье - то самое, венчальное.
   Он потрогал его, потом поднес к лицу и вдохнул легкий, почти ускользающий аромат духов. Лёгкие сдавило так, что он не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. Сердце, казалось, перестало биться. Тяжёлое рыдание вырвалось из груди, слёзы покатились по щекам - он заплакал первый раз после смерти Киры.
   Он не стал дальше ворошить содержимое саквояжа и закрыл замок. Штефан решил всё, кроме альбома с фотографиями, отдать Кириной тётушке в Петербурге. Поздним вечером он прошелся там, где они гуляли вместе, посидел в Пале-Рояле. Вспомнил, как Кира говорила, что поверяет парочке мраморных влюблённых свои маленькие тайны. Вышел на Ришельевскую и медленно побрёл в сторону садика со львами. Но у витрины фотографа замер, почти с ужасом глядя на безмятежное Кирино лицо. Фотограф выставил открытку "Мечтающая нимфа". Судя по всему, "нимфа" пользовалась успехом, потому что позже он увидел это изображение у газетчика. Ему захотелось вырвать фотографию из чужих рук - никто не должен касаться его Киры. Смешное желание! Он тоже купил открытку, вложил её в портмоне и спрятал на груди...
   ...Начал накрапывать легкий дождик. По лицу коленопреклонённой бронзовой девушки потекли слезы, заплакали вьющиеся зелёные веточки в её руках. Он вспомнил их спор о любви. Как трепетно ждала Кира важных для неё слов! Правду говорят: чтобы оценить, надо потерять. Если бы вернуть время!
   Он встал. Пора встретиться с Кириными родственниками и отдать им то, что осталось от нежной, мечтательной и такой искренней девочки.
  
  
  
  
  
   КЛЮЧИК ОТ РАЯ . Часть 3
  
  
   Глава 1
  
   Сентябрь 1911 года
  
   -Что ты все смотришься и смотришься в зеркало? Да отойди ты от него! - Елена Валентиновна укоризненно взглянула на Киру.
   - Вы только посмотрите: за месяц они выросли на целых два дюйма! - Кира с удовольствием рассматривала свои отросшие волосы, торчащие смешными прядками в разные стороны. - А помните, как еще неделю назад все торчало, как колючки у ёжика?
   -Теперь не ёжик, ты похожа на золотушного подростка, - улыбнувшись, Елена Валентиновна достала масленку и стала намазывать масло толстым слоем на булку. - Доктор сказал, чтобы ты ела побольше. Посмотри на себя: взрослая девица, а веса никакого - и два пуда не наберется! Как так можно?! Вот погоди, доберемся до Петербурга, сдам на руки тетке - уж она-то тебя вразумит. Вот, ешь и ещё мёдом сверху намажь! Да кто ж это так трезвонит в передней? - она с досадой пошла к двери. Кира глотнула чая, но булочка с мёдом и маслом уже никак не шла в полный желудок. Елена Валентиновна рьяно взялась выполнять предписания врача и закармливала отощавшую до невозможности Киру всем, чем только можно.
   Она прислушалась: судя по голосам в передней, пришёл кто-то хорошо знакомый Елене Валентиновне. Кира взяла вуалевый платок, купленный специально, чтобы прикрывать наголо остриженную в больнице голову, и привычным жестом повязала его. Завтра они с Еленой Валентиновной едут в Петербург. Вначале думали, что Полина Ивановна сама приедет за Кирой, но, как всегда некстати, разболелась тётушкина подруга. В срочной телеграмме она просила добрую Елену Валентиновну сопроводить племянницу в Петербург, расходы она, разумеется, возместит.
   Елена Валентиновна повздыхала да и согласилась - не бросать же девочку одну, тем более та только что из больницы, и доктора сказали, что у нее не все в порядке с головой.
   А Кира была счастлива: как это здорово - ехать в Петербург! Подальше от мачехи с её грандиозными планами на будущее падчерицы. В больнице ей дали кое-какую одежду взамен порванной при падении, но это всё было такое убогое. И сидело на ней как на вешалке. Но ничего, правильно говорит Елена Валентиновна: были бы кости, а мясо нарастет!
   -Ты только посмотри, Кирочка, кто к нам пришел! - Елена Валентиновна втолкнула в дверь смеющегося блондина.
   -Боже мой, да это же Андрей Афанасьевич! - Кира радостно всплеснула руками. - Какой вы! Совсем-совсем взрослый.... Ну, проходите же, что вы стали?
   Монастырский же прямо-таки оцепенел, увидев Киру. Елена Валентиновна успела ему шепнуть, что девушка сильно болела. Болезнь болезнью, конечно, но таких изменений он не ожидал. Она всегда была худенькая, маленькая, смотрелась подростком. Ныне перед ним стояла девочка с трогательным прозрачным личиком и доверчиво распахнутыми огромными зелеными глазами. Она широко улыбалась, и всё-таки в выражении ее лица было что-то болезненное.
   -Кира...Кира Сергеевна, я так рад вас видеть! - он робко подошел и вдруг, сам того не ожидая, быстро наклонился и поцеловал ее в щеку. Кира не смутилась, а заулыбалась еще шире:
   -Как хорошо, что мы все вместе. Вот только Олечки не хватает, - она прошла к своему любимому креслу-качалке и осторожно устроилась в нем.
   -Да, уж Олечка сейчас лишней бы не была, - проворчала Елена Валентиновна. - Вот кто бы с радостью в Петербург помчался!
   -В Петербург? Это еще зачем? - удивился Андрей. Он все косился на Киру, присматривался к ней.- Так зачем это вам понадобилась наша шумная столица?
   Елена Валентиновна вздохнула:
   -Пусть она все расскажет, а я пойду, соберу чай.
   Андрей проводил женщину глазами и вопросительно взглянул на Киру. Та поморщилась, но стала рассказывать:
   -Видите ли, со мной такая глупость приключилась.... Говорят, меня сильно зашибла лошадь - сама-то я ничего не помню. Провалялась в больнице почти весь август - целых три недели. Доктор всё удивлялся, говорил, что хорошо отделалась, другая бы сразу на месте скончалась, а я - ничего, выжила и всего за три недели справилась. Вначале, конечно, была без памяти, потом пришла в себя. Но ничего не помнила: ни кто я, ни что со мной. Представляете, ни денег, ни документов - ничего. Потом, правда, вспомнила, как меня зовут...
   -А как вы опять в Одессе оказались? Вы же домой поехали... Прямо бегством спасались.
   -Вот новость! Домой! Зачем? - она недоуменно взглянула. - Только, думаю, там ничего хорошего не могло быть, коли я здесь снова очутилась. И, знаете, сильно подозреваю, что опять от мачехи сбежала.
   -Всё может быть. У меня тогда последние экзамены шли, не мог я ничем помочь. Но Олечка со Стёпочкой прямо настоящий план военных действий разработали по вашему спасению. И к вам на выручку помчались.
   -Надо же! Ничего не помню. А кто такой Стёпочка? - она с любопытством ждала ответа.
   -Стёпочка?! Первый ваш защитник! - он даже вскочил и подсел рядом с ней на пуфик. -Неужто Штефана не помните?
   -Вся голова набита какими-то лоскутиками воспоминаний. Силюсь вспомнить, думаю-думаю - в висках начинает болеть ужасно, но ничего не получается. Только какие-то обрывки... Помню, как мадам Десмонд меня в номера пыталась затолкнуть, помню, как в театре пела... Олечку помню, вас, - она мило улыбнулась. - Кажется, все.
   -Ну, это ничего. Пройдет! И не стоит напрягаться - это вредно. Постепенно всё само вспомнится. Мы вас живо вылечим. Не забывайте, я же все-таки лекарь!
   -Вот-вот, и доктор так говорил. Советовал успокоиться и ждать, когда всё само придёт. Говорил, что нельзя, как это? А вот, вспомнила: нельзя форсировать события, а то только хуже станет.
   -Вот и чай! - появилась впереди кухарки Галины, несущей кипящий самовар, Елена Валентиновна и поставила корзиночку с сухариками на стол. - Давайте чайку попьем, а то что-то холодные стали вечера. И то - осень на дворе.
   -А вы уезжали куда-то? - переходя к столу, спросила Кира.
   -Как сдал последний экзамен да получил все документы, поехал в Киев навестить родителей. Они у меня уже старенькие, а я для них свет в окошке. Так уж холили-лелеяли, так мамаша пирогами кормила, что я даже испугался, что новый гардероб покупать придётся: старое платье всё тесное стало. Но пришло время, простился с ними, да махнул в Одессу. Думал увидеть старого друга. Так что здесь я проездом, Кира Сергеевна...- он протянул Елене Валентиновне стакан в подстаканнике. Та налила крепкой заварки из маленького чайничка, расписанного маками, и подставила стакан под носик самовара.
   -Берите сахар, - хозяйка передала стакан Андрею. - Помогите, Кире. Я её всё сладеньким да вкусненьким потчую. А она, как птичка, чуть-чуть поклюёт и довольна. Хоть вы ей, Андрей Афанасьевич, скажите как доктор, что нельзя так! Вы посмотрите, она прям прозрачная вся!
   Монастырский окинул Киру внимательным взглядом:
   -А, по-моему, это вы зря, Елена Валентиновна. Посмотрите, какое у Киры Сергеевны одухотворённое лицо. Прямо мадонна!
   Кира покраснела и уткнулась в свой стакан с чаем.А Андрей занялся сахаром: положил на ладонь большой кусок и стукнул по нему сахарными щипцами. Отколовшиеся кусочки ссыпал в Кирин стакан, помешал ложечкой:
   -Подождите, пусть чуть остынет.
   -Я помню, что можно обжечься, - рассмеялась Кира. - И все же, как вы здесь очутились?
   -Если в двух словах, то я сейчас добираюсь до места службы. А если подробнее, то, оказывается, неплохо иметь связи в столице.
   -Да вы толком объясните! - Кира шлепнула его по руке.
   -Мой батюшка давно служит в Кирилловской церкви в Киеве, но с друзьями по семинарии в постоянной связи. А их разбросало по всей России-матушке. Один из его друзей служит в Петербурге в Духовной Академии. При их госпитале открылась вакансия... Вот и все.
   -Та-а-к! Так вы, голубчик мой, в Петербург изволите следовать?! - всплеснула руками Елена Валентиновна. - Это ж какая удача! Кирочка, слышишь?
   -О чем это вы? - удивилась Кира.
   -Подожди! - она отмахнулась от Киры. - Андрей Афанасьевич, я правильно поняла: вы сейчас в Петербург? Ну вот, - она удовлетворенно откинулась на стуле, - видишь, как славно все получается? Ну что ты смотришь? Никак понять не можешь? Если Андрей Афанасьевич едет в Петербург, то мне-то туда зачем? Он тебя и проводит до столицы, и сдаст на руки тетке. Вы же не против, а? - обернулась она к Андрею.
   Тот не стал протестовать. Наоборот, глаза его радостно заблестели:
   -Конечно, я с удовольствием провожу Киру Сергеевну. Да и веселее вдвоём в дороге! И ей медицинская помощь не будет лишней, мало ли что.
   -Надеюсь, до этого дело не дойдет! - Елена Валентиновна так обрадовалась перспективе не трогаться с места, что сбегала к себе и принесла графинчик сладкой вишневой наливки.
   -Представляете, Андрей Афанасьевич,- оживлённо рассказывала Елена Валентиновна, - сижу я однажды, вышиваю. Вдруг - звонок. Открываем дверь, а там - Кира и два санитара. Принимайте, говорят, больную. Как снег на голову! Ничего не помнит, худая - смотреть страшно. Я - туда, я - сюда. Хотела мачехе её написать, но вспомнила, что это за штучка. Насилу нашла адрес ее тетки, послала длиннющую телеграмму, в 47 слов, третьего дня пришел ответ. Вот, теперь собираемся, - она немного захмелела от наливки и от радости, что не надо тащиться в Петербург. - Это же такая удача, что вы приехали!
   -А почему вы решили зайти сюда? - взглянула Кира из-под платка.
   -Ну, - немного смутился Андрей, - во-первых, хотел узнать, чем закончилась операция по вашему спасению...
   -А во-вторых? - с неизвестно откуда взявшимся кокетством глянула на него Кира.
   -А во-вторых, сунулся на старую квартиру, а там заперто, никто не отвечает - вот и пришел сюда. Думал, Олечка уже вернулась из Винницы. Вы же не прогоните бедного лекаришку?..
   -Ах, только из-за Олечки, - протянула Кира немного разочарованно. Монастырский внимательно посмотрел на неё:
   -Как сильно вы изменились...
   -Это плохо?
   -Нет, я бы так не сказал. Но... - он немного замялся, подбирая слова, - раньше вы были такой маленькой серенькой мышкой...
   -Вот как! Мышкой! - Кира ещё не решила, что сделать: рассердиться или рассмеяться. Всё же решила не сердиться, - ну а...
   - Что "а"?- поддразнил её Андрей Афанасьевич.
   -Вы же сказали, что раньше была серая мышь, - в тон ему подыграла Кира. И это тоже ему показалось в ней новым.
   - Не мышь, а маленькая мышка. Которая тихо-тихонечко посиживала себе в уголочке, только зыркала оттуда глазами. А теперь...
   -А теперь это огромная облезлая крыса, - засмеялась Кира, снимая с головы свой платок и привычно ожидая возгласов сочувствия. - Как сказал один лекарь в больнице: "Ты, девочка, теперь похожа на белую лабораторную крысу".
   -Дурак, он, этот ваш лекарь! Вам очень даже идёт, - Монастырский неодобрительно смотрел, как Кира опять покрывает голову платком. - Подумаешь, волосы обрили! Отрастут! И... и где этот лекарь видел белых крыс с зелёными глазами? - захохотал он.
   Кира секунду смотрела на него, соображая, а потом тоже залилась беззаботным смехом.
   -Так, всё - пора спать. Завтра рано вставать - на вокзал ехать. Пойдемте, Андрей Афанасьевич, я вас в Олечкиной комнате устрою. Ну что вы все смотрите на Киру, будто узнать не можете?
   -Я, кажется, понял, на кого она сейчас похожа, - он подошел поближе и наклонился к Кириному лицу, - да, это просто удивительно!
   Он оглянулся на Елену Валентиновну, призывая ее в свидетели:
   -Наша Кира Сергеевна - вылитая Богоматерь с алтаря Кирилловской церкви! - торжественно провозгласил он. - Мне и раньше-то казалось, что я где-то видел ее лицо.... А вот сейчас, когда она в платке... просто одно лицо: пухлые губы, тот же нос.... А глаза! Это ее глаза! Только там глаза черные, а у вас зеленые. Удивительное сходство - аж мороз по коже!
   -Ну, вот уже и до мороза по коже договорились! - Елена Валентиновна решительно подтолкнула Андрея к двери, - спать, пора спать!
  
  
  
   Ноябрь 1911 года
  
   Штефан медленно шел по проспекту, разглядывая недавно выстроенные дома. С некоторых построек еще не успели снять строительные леса, в воздухе витал запах краски и древесных опилок. Вовсю стучали молотки - рабочие трудились над мостовой. Он вспомнил, как в день их первой с Кирой встречи она рассказывала о доме своей тети, а потом они мечтали вместе побродить по городу, полюбоваться Невой... Планы, планы... Ничего нельзя планировать - жизнь всё переставит так, как никогда даже в голову не придет. Всё кончилось четыре месяца назад, и с этим уже пора смириться.
   Огромные ворота с медными фонарями - торжественный вход в парадный двор с фонтаном. На стене флигеля летящий Икар, у подъезда толстые добродушные дельфины - символы семейного счастья. Семейное счастье! Возможно ли оно? Всё это бредни сентиментальных обывателей. Он тоже когда-то мечтал о тихом спокойном счастье. Вместо этого он сжимает в руке ручку саквояжа, а в нем осколки того, о чём они мечтали. Сейчас он поднимется на третий этаж, встретится с Полиной Ивановной и вернет ей эти милые вещицы, совсем еще недавно принадлежавшие его Кире. Вот только передохнет здесь, у фонтана, на осеннем солнышке, и пойдет, внешне спокойный, сдержанный, даже холодный. Мужчины не плачут - так обычно говорил отец. Знал бы он: не то что плакать - сейчас от бессилия выть, царапаться, биться головой об стену хочется.
   Он судорожно вздохнул и вошел в нарядный подъезд с зеркальными стеклами на дверях. Швейцар гостеприимно распахнул с хитрым рисунком металлическую дверь лифта. Штефан отрицательно покачал головой и стал подниматься по белым мраморным ступеням с красной ковровой дорожкой, закреплённой медными штоками. Вот и третий этаж, дверь морёного дуба с резными гирляндами и блестящей табличкой у электрического звонка. Он вдавил кнопочку, за дверью раздалось пронзительное треньканье. Минута, и дверь отворилась.
   -Могу я видеть госпожу Баумгартен-Хитрову?
   -Да. Пожалуйте-с.
   Горничная Ксюша отступила назад, пропуская в прихожую элегантного молодого человека с большим саквояжем в руках.
   -Как прикажите доложить? - она с интересом разглядывала незнакомца.
   -Пален. Штефан Иванович Пален, - коротко отрекомендовался молодой человек. Девушка секунду помедлила, но он больше ничего не добавил.
   Горничная вернулась почти тут же:
   -Пожалуйте, - пригласила она, забирая у Штефана пальто и шляпу. Саквояж он пока оставил в прихожей.
   В гостиной, оклеенной темно-зелеными обоями без рисунка, среди картин, зеркал, рояля, мягких кресел и диванчиков, было много зелени в больших кадках. Возле окна за ореховым бюро сидела моложавая блондинка в светлом платье. При виде Штефана она поднялась и с не меньшим интересом, чем это делала только что горничная Ксюша, оглядела его с ног до головы. Что-то в ее облике почти неуловимо напомнило Киру, и от этого у Штефана болезненно сжалось сердце.
   -Простите, сударь, - начала дама, вопросительно глядя на него серыми глазами, - но я, к сожалению, не имею чести знать вас...
   -Моя фамилия Пален, - Штефан решил, что, видимо, горничная неверно передала фамилию, - Штефан Иванович Пален.
   -Пален...Пален... - Полина Ивановна несколько раз повторила фамилию, - о, ну конечно! Вспомнила! Боже мой, ну что за голова у меня сегодня! Все забываю, - пожаловалась она Штефану. - Присаживайтесь, - она указала на кресло. Пален сел. Он недоумевал: в высшей степени странный приём. Но пора приступать к тяжёлому разговору.
   -Так получилось, Полина Ивановна, что я не мог ранее нанести вам визит, чтобы рассказать о её последних днях, - он вскочил, отошёл к окну и уставился в него невидящим взглядом. Полина Ивановна в изумлении смотрела на странного гостя. - Когда её... когда её не стало, я находился в одесской тюрьме.
   В тюрьме?! Полина Ивановна решила на всякий случай позвать горничную. Она уже протянула руку к звонку, но молодой человек обернулся, и она застыла, с испугом глядя на него.
   -Потом родители увезли меня в Эстляндию, там... А впрочем, это всё пустяки. Я только что вернулся из Одессы. За могилой ухаживают, - он судорожно вздохнул. - Я привёз кое-какие вещи. Вы, видимо, захотите оставить их на память о Кире.
   -Оставить на память?! - она вскочила. - Ничего не понимаю! Что такое вы говорите?! Почему на память о Кире?! С ней что-то случилось? Когда?! Где?!
   Вот в чём дело: оказывается Кирина тётушка ничего не знала. Штефан болезненно поморщился: несчастная женщина.
   -Присядьте, сударыня, - подхватив Полину Ивановну под локоть, он мягко усадил её в кресло. - Вы, видимо, ничего не знали. Простите, что вынужден сообщить вам трагическое известие. К несчастью, ваша племянница Кира Сергеевна погибла в августе в Одессе.
   Теперь Полина Ивановна не сомневалась, что молодой человек сильно болен. Надо же такое придумать: Кира погибла! Она решила действовать деликатно, чтобы ещё больше не взволновать и так находящегося в явном нервном расстройстве человека: вон как побледнел и всё крутит и крутит обручальное кольцо на левой руке.
   -Господин Пален, - покашляв, начала она, - здесь произошло какое-то недоразумение. Вы говорите, что моя племянница Кирочка погибла... Но хочу сообщить вам: ничего подобного.В августе - это сказано в ее медицинской справке - она действительно была ужасно травмирована на улице... не помню, как эта улица называется. Но, молодой человек, - она взглянула на Штефана и раздельно произнесла, - моя племянница жива!
   Мгновение он молчал, лицо его побледнело ещё больше, приобретя какой-то пепельный оттенок, шагнул к Полине Ивановне, порывисто схватил её за руку:
   -Вы шутите?! Нет, этим не шутят! Что вы говорите! Возможно ли?!
   -Спокойнее, молодой человек! Возьмите себя в руки и дослушайте. Здесь, кажется, произошла кошмарная путаница, - она высвободила руку и жестом велела ему сесть в кресло. - Девочка сильно пострадала. Кроме переломанных рёбер, было сильнейшее сотрясение мозга, и даже нервная горячка. Кирочка была в беспамятстве...
   Он рухнул в кресло и закрыл лицо руками
   - Сударь, все же вы нездоровы, - она позвонила горничной, та тут же возникла в дверях. - Ксюшенька, принеси господину Палену водички, - она бросила быстрый взгляд на гостя и продолжила, уже обращаясь к нему, тоном, каким уговаривают больных, - попейте водички, присядьте. Из окна не дует?
   -Кира жива - это правда? - он ждал подтверждения, боясь услышать, что неправильно понял Полину Ивановну. - Скажите же! Где она?
   - Я вам уже всё сказала,- Полина Ивановна начала сердиться, - Кирочки сейчас нет в Петербурге. Но, сударь, я не могу взять в толк, почему судьба моей племянницы вас так волнует?
   Он вскочил, прошёлся по гостиной. Радость переполняла всё его существо: она, его Кира, жива! Какое счастье! Но дама в кресле ждёт ответа...
   -Разве вы не получили письмо от Кирочки? Она отправила его из Одессы в конце июля.
   -Да, письмо было. Прекрасно помню. Коротенькое письмецо.
   -И она ничего не написала обо мне?
   -А что она должна была написать о вас? - удивилась Полина Ивановна. - Кира писала, что сейчас находится в Одессе, что ей вновь удалось справиться с мачехой и сбежать от неё и что скоро мы встретимся в Петербурге, и тогда нас ждёт сюрприз. Как видите, ни слова о вас.
   -Да, ни слова. Она писала о сюрпризе... Видимо, этим сюрпризом было то, что она вышла замуж.
   -Замуж?! - изумилась Полина Ивановна. - Не может быть!
   -Почему же? - улыбнулся Штефан, - мы обвенчались в маленькой церквушке под Каменецком в июне этого года.
   -Подождите, - Полина Ивановна встала, тяжело опираясь о край стола, прошлась по комнате. Наконец она остановилась перед молодым человеком, - так вы говорите, что в июне состоялось ваше венчание. Вы ничего не путаете? Может, речь идет о другом человеке?
   -О каком другом человеке? -теперь удивился он. - Странно, что вам ничего не говорит мое имя, в то время как вы должны были его слышать, по крайней мере, один раз: мы подписали им телеграмму...
   -Не знаю, о чем вы,- уже в нетерпении, постукивая рукой в кольцах по столу, произнесла Полина Ивановна.
   -Уважаемая Полина Ивановна, милая Полина Ивановна, - он вздохнул, - вы должны были получить нашу с Кирой телеграмму еще в конце июня...
   -Не понимаю, что вы имеете в виду...- она помолчала, - в конце июня, говорите? Но в конце июня нас не было в Петербурге. Мы вернулись из Терийок только в конце августа. Подождите, - она быстро взглянула на Штефана, - кажется, я догадываюсь, о какой телеграмме идет речь. Секунду, я сейчас найду ее.
   Она порылась в ящичке бюро и вытащила телеграфный бланк.
   -Кажется, эта. Да, это она. Но позвольте! - она с изумлением взглянула на молодого человека, - здесь совсем другая подпись! Ни о каком Палене и речи нет.
   Штефан взял листок и первым делом взглянул на подпись: Киселева Е.В. Тогда он прочел текст, посмотрел на Полину Ивановну и еще раз прочел: "Срочно выезжайте! С Кирой несчастье. Необходима помощь. За девочкой должен быть уход, хорошее питание. Нужны средства для её выздоровления. Киселева Е.В."
   -Это не та телеграмма! Мы отправили телеграмму с известием, что обвенчались и в сентябре будем в Петербурге.
   -Другой мы не получали! - Полина Ивановна не на шутку разнервничалась. Этот молодой человек даже не представляет, в какой безумной ситуации они все оказались.
   -Вы не сказали, где сейчас Кира и здорова ли она?
   -Здорова, как может быть здоров человек после тяжелейшей травмы. Она не всё помнит... Боже мой! Так вы её супруг?! Ещё один?! Какой кошмар! Что же делать? - она с ужасом смотрела на Штефана и бессвязно повторяла, - какой скандал! Судебное разбирательство! Позор! Это конец, конец всему! Сонечка не выдержит! Что теперь будет?!
   -Не понимаю, что ужасного в том, что я Кирин муж? И что значит "ещё один"? - удивился Пален.
   -Не понимаете?! Естественно! - истерично заговорила женщина. - А вы знаете, что она почти месяц пролежала в отвратительной одесской больнице, что выйдя оттуда ничего не помнила и что ей помогли добрые люди? Конечно, не знаете. Откуда вам?! Привёз Киру сюда её старый знакомый - очень милый молодой человек. Он не отходил от неё, постоянно был при ней. И...
   -И?..
   -Кирочка вышла замуж четырнадцатого ноября. Сразу после венчания они отправились в свадебное путешествие - уехали в Киев к его родителям, а теперь они возвращаются, - тут Полина Ивановна замолчала, пытаясь успокоиться. Она сочувственно наблюдала за сменой выражения лица Штефана: удивление сменилось недоумением, потом в светло-карих глазах появился ужас.- Теперь она Монастырская. Кира Сергеевна Монастырская.
   -Это неправда, это немыслимо, нет... - он отказывался верить. Полина Ивановна вздохнула:
   -Это правда. Мы ничего не знали о вашем существовании. Видимо, произошла роковая ошибка... Теперь так всё запуталось, я совсем не представляю, что делать. Говорить Кирочке ничего нельзя - доктора предупредили, что малейшее волнение может привести к ужасным последствиям. Они сказали, она должна сама все вспомнить...
   -Или не вспомнить, - обреченно прошептал Штефан. - Монастырская! Но как же я?! Она моя жена!
   -Нет, сударь, она жена Андрея Афанасьевича. И они должны с минуты на минуту приехать, - она взглянула на каминные часы, - вот-вот они будут здесь... А сейчас, немедленно уходите, - заспешила вдруг Полина Ивановна, - мы с вами обязательно встретимся и обсудим эту несусветную ситуацию. Сейчас мы всё равно ничего не сможем сделать. Мне жаль вас, молодой человек, вы мне глубоко симпатичны... Но умоляю, ради Киры, никому не говорите об этой истории! Представляете, что тут начнется, если все это выйдет наружу?! Тут обычным скандалом не закончится - начнется судебное разбирательство, журналисты налетят, - она ощутимо подталкивала его к двери. - Бог даст, может, она и не вспомнит ничего и будут они жить спокойно. Андрей Афанасьевич совсем неплохой юноша. Теперь же не мешайтесь в эту историю, умоляю!
   -Но сударыня, как вы не понимаете? Я не могу вот так взять и все оставить...
   -Можете, можете! Идите с Богом и не приходите сюда! Ради Киры не приходите!
  
  
  
  
  
   Глава 2
  
   "Ради Киры не приходите..." Легко сказать! Штефан шел по осеннему Петербургу, саквояж привычно оттягивал руку. Небо уже налилось тяжелым свинцом, ветер бросал в лицо не то капли дождя, не то первые колючие снежинки.
   Как совместить в сердце бесконечную радость и такую же печаль? Счастье - сумасшедшее, бесконечное - она жива! И (Господи, помоги!) потеряна для него навсегда! Но, может, это не так? И зря он вот так сразу взял и согласился устраниться? Им бы встретиться... Увидит его, они поговорят и, даст Бог, она всё-всё вспомнит. Но человеческая психика - такая сложная штука, она бывает непредсказуема. Штефан представил, как фатально может отреагировать Кирин ещё не совсем здоровый мозг, и понял, что проиграл. Разве сможет он экспериментировать с Кириной психикой? Да никогда!
   Рядом простучали копыта. Толстый извозчик, выжидая, придержал лошадь.
   -Куда ехать, барин? -он ждал ответа, усмехаясь потерянному виду молодого человека,
   Ехать? Да, уж лучше куда-нибудь ехать. Только не домой. Там родители, уже изрядно уставшие от его "семейной" жизни. Конечно, он всё им расскажет. Но позже, не сейчас. Сейчас у него словно бы внутри кто-то пружину закручивает. Уже тело всё одеревенело, а этот кто-то всё сжимает и сжимает невидимую пружину. И кажется, ещё чуть-чуть и эта чёртова пружина не выдержит, лопнет. Тогда - конец. Хорошо бы!
   -Езжай, голубчик, прямо, - и сел в коляску.
   Они ехали уже довольно долго. Извозчик стал проявлять нетерпение. Несколько раз он оглядывался, но не решался заговорить - по лицу его пассажира, из закрытых глаз, катились слезы. Извозчик только вздыхал, взмахивая кнутом. Но, наконец, он не выдержал:
   -Барин, сколько ж еще ехать-то? Мы уж, чай, верст пять отмахали...- и продолжил, глядя в слепые от слез глаза пассажира, - чего уж так-то убиваться-то? Да и есть лекарство...Хошь свезу тя, барин? Там ужо отойдешь, отмякнешь душою...
   Штефан лишь махнул рукой, мол, делай, как хочешь.
   -Вот это хорошо! Вот это по-нашенски! Щас завьем горе верёвочкой-то! А пошла, милая! - взмахнул он кнутом. - Вот это по-нашенски! А то ездю, ездю - а душа горит...
  
  
  
   -Нет, Алис, ты должна понять меня, как никто, - Эльза Станиславовна прошуршала жемчужно-серым шелком платья, в двадцатый раз пройдя по гостиной и нервно сжимая руки в кольцах.
   Ее собеседница Александра Степановна Веслевская-Россет, старая приятельница еще по Благородному институту, сочувственно смотрела на эти метания.
   - Представь, мое состояние, когда Иван доложил о безумной выходке Штефана-Георга! Только-только все пришло в норму: кончилась эта трагическая история с его невероятной женитьбой. Видит Бог, мне жаль бедную девочку, но, поверь, так всем станет лучше. Ах, я не должна так говорить, но это уже произошло, что уж теперь-то! Так - нет! Опять начинаются неприятности!
   -Но, может, ты преувеличиваешь, - робко попыталась возразить Александра Степановна, ее собственные дети давно уже выросли и жили своей жизнью, не спрашивая советов матери.
   -Ах, если бы! - Эльза легко опустилась в кресло, не забыв эффектно разложить складки платья. - Боже мой, как трудно быть матерью взрослого сына!
   -А что об этом думает твой муж?
   -Иван Фёдорович? О, это святой человек. Он посоветовал оставить мальчика в покое.
   -Хороший совет!
   -Я и сама знаю, что хороший. Тут такая нелепая ситуация сложилась. Ты же знаешь нашу историю. Из-за моей дурацкой гордости... Ах, нет! Надо называть вещи своими именами: из-за моей глупости мы с Иван Фёдоровичем потеряли столько лет! Мне стыдно, ужасно, смертельно стыдно... Зачем всё это было?
   -Да чего тебе стыдиться, глупенькая? И что было? Ничего. Надеюсь, ты рассказала ему, как мы - две дурочки - придумывали скандальные истории о собственных любовных похождениях и сами же о себе распространяли сплетни? Эльза, он не должен долго сердиться из-за подобных шалостей.
   -Ах, не обо мне речь. Хотя, между нами, когда я всё-всё выложила мужу: и то, как мы сами себе писали любовные записочки - будто бы от поклонников, и поддельный дневник с описанием тайных свиданий и страстей - всю эту безумную чепуху, - не скажу, чтобы он весело посмеялся. Но он настолько умён и благороден, что сообщил, будто уже сам обо всём догадался. Так что Иван Фёдорович, как обычно, проявил себя верным рыцарем без страха и упрёка. И речь не о нём. Штефан-Георг - с ним так сложно...
   -Тогда пойди к нему и скажи, что ты все эти годы мечтала стать ему не просто матерью, а самым преданным другом...
   -Он мне не поверит... - Эльза прижалась лбом к оконному стеклу и еще раз прошептала, - он мне не поверит... и всё же надо что-то делать, - решительно повернулась к подруге, - сейчас дело зашло слишком далеко, - она достала крохотный кусочек кружева, который и платком-то назвать нельзя, и промокнула повлажневшие глаза. - Если кто узнает, что мой сын в компании какого-то "ваньки" напился, как извозчик! Это скандал!
   -Но, дорогая, насколько я знаю, твой отец... да и покойный государь император знал толк в крепких напитках...
   -Нет, нет, нет! Не говори мне об этом! Я-то помню, какие выяснения отношений были у папа и маман... И вот теперь в нашем доме!.. Мертвецки пьян - ужас! Чего тебе, Иван? - недовольно бросила она появившемуся в дверях и переминающемуся с ноги на ногу слуге в ливрее.
   -Вы приказывали доложить, как только Штефан Иванович изволят встать.
   -Да, да, ступай, - она поморщилась. - Ну что ж, пойду, посмотрю, как он. Прощай, милочка! - она чуть помедлила, - а впрочем, дорогая, останься, может, при тебе наша встреча пройдет иначе. Иван, -обратилась она к слуге, - пригласи барина сюда, в гостиную, - и вновь продолжила по-французски, - ах, да, чуть не забыла! На следующей неделе наш театральный день. Я приглашаю тебя к нам - прошу, не отказывайся. Хочу тебе кое-кого показать...впрочем, ты её знаешь.
   -Так ты все еще лелеешь матримониальные планы насчет сына?
   -И не переставала этого делать. Он должен понять, что я действую в его интересах. Ну почему, почему даже в таких несложных делах у меня возникают трудности? Как ты счастлива, Алис, тебе так легко дались дети!
   -Да? Ты полагаешь? - усмехнулась Александра Степановна, вспоминая и мучительные токсикозы всех трех беременностей, и последние роды с кесаревым сечением, и постоянные проблемы с детскими болезнями. Но она умела снисходительно относиться к маленьким недостаткам подруги и не обижалась на нее. - А вот и наш Штефан-Георг!
   Александра Степановна улыбнулась было при виде вошедшего молодого человека, но тут же осеклась, испуганно разглядывая его бледное лицо и ввалившиеся глаза с воспаленными веками. Штефан поздоровался общим поклоном:
   -Добрый день, маман. Добрый день, Александра Степановна, - но к руке не подошел. Остановился почти в дверях, вопросительно взглянув на мать. Она уже сделала шаг к нему, но видя привычную отчужденность на его лице, прикусила губу и остановилась.
   -Как ты себя чувствуешь? У тебя больной вид...
   -Это пустяки, maman, - сухо ответил Штефан и опустил голову.
   - Скажи, дорогой, как могло произойти, что ты - человек определенного круга - оказался в столь злачном месте, в дыре под прелестным названием "Грошик"? Да еще в компании какого-то "ваньки"! - она не обратила внимания на то, как болезненно поморщился сын и как с изумлением взглянула на неё приятельница.- Представь, что теперь станут болтать в городе...
   Штефан поднял голову, хмуро посмотрел на мать:
   -Чего вы от меня хотите?
   -Чего я хочу... - задохнулась от негодования Эльза. - Я хочу, чтобы ты соблюдал приличия. Это, во-первых. Во-вторых, изволь привести себя в порядок и будь вечером дома: к чаю приглашены супруги Бех с дочерью... И не возражай мне!
   Но Штефан и не думал возражать. Мать права: запой - не лекарство от реальности. При других обстоятельствах он бы, конечно, сразу уехал отсюда. Но только не сейчас, когда вся его жизнь как бы перевернулась и он совершенно не знал, как поступить.
   -Ну вот, теперь ты видела, - рыдая, говорила Эльза приятельнице, когда сын вышел.- Я опять всё испортила! Ты видела: он такой бледный, несчастный. Мне так хотелось обнять его... Конечно, я сделала глупость, что затеяла этот разговор в твоем присутствии...
   -Не стоит так расстраиваться, Лиззи, - Александра Степановна очень жалела, что стала свидетельницей этой сцены. - Со взрослыми детьми еще больше проблем, чем с малышами...
   -Нет, я сейчас же пойду и поговорю с ним. Я не могу вот так это оставить. Ты права, когда-то это надо сделать. И начну я именно сегодня!
  
  
   -Тётушка, миленькая, ты только посмотри, как здесь замечательно! Знаешь, я всегда думала, что в Одессе театр самый красивый. Но и Мариинский хорош! Там красное с золотым, здесь - голубое с золотым. Вроде бы разное, но как же красиво!
   -Тише, тише, дорогая. Здесь не принято так бурно восхищаться, - Полина с улыбкой смотрела на сияющее детским восторгом лицо племянницы. - Сделай вид, будто ты ко всему привыкла, видела это тысячу раз и уже утомлена жизнью.
   -Утомлена жизнью? - рассмеялась Кира. - Что ты такое говоришь?! Здесь столько света, блеска, так замечательно пахнет духами, даже от закрытого занавеса веет чем-то таинственным... А все эти люди - такие живые, красивые и важные. Ты посмотри напротив...Нет, ты уж, пожалуйста, посмотри! Видишь, там очаровательная барышня в светло-лиловом? Ты только взгляни, как удивительно идет ей жемчуг. Вот, видишь, она рассмеялась. Неужели и она тоже делает вид, что все это ей наскучило? Ни за что не поверю!
   -Чему здесь не верит моя жена? - войдя в ложу, Андрей Афанасьевич улыбнулся Кире. Вечерний костюм и галстук с булавкой сделали его строже и элегантнее. - Ну, так о чем речь?
   -Оказывается, мы должны делать вид, будто нам всё-всё надоело. Тётушка говорит, что шумно восторгаться и таращить глаза неприлично. Так поступают лишь отъявленные простаки-провинциалы.
   -Провинциалы? - усмехнулся Андрей. - Так мы и есть провинциалы. Но если дурацкое лицемерие - это требование приличий, мы не будем с тобой, Кирочка, нарушать их правила. Правда? Будем сидеть с постными лицами и зевать, прикрываясь программкой.
   Он придвинул кресло ближе к Кириному и заглянул через барьер ложи в зал:
   -Полина Ивановна, а что здесь всегда так много зрителей?
   -Не всегда. Сегодня ждут государя императора - вот свет и блистает.
   Андрей потянулся за программкой и вытянул ее из рук Киры:
   -Неужели тебе нужно это читать? Разве ты не помнишь историю бедняжки эфиопки и несчастного Радамеса? - засмеялся он. - Милая, ты так часто блистала в "Аиде"!
   -Опять смеёшься надо мной! - Кира шутя шлёпнула мужа по руке и повернулась к Полине, - это он намекает на то, как я однажды не загримировалась и меня страшно отчитали. Если бы не Олечка - ух, что было бы!
   -Да, Олечка умеет ловко выкручиваться, - кивнул Андрей. - С нею весело. Жаль, что она так серьёзно занята домашними делами. Даже не пишет!
   Полина слушала беззаботную болтовню племянницы и её мужа, но при этом сердце её сжималось от страха при мысли, что натворила с ними со всеми насмешница-судьба. Только подумать: двоемужество! Это не просто скандал, это грандиозный, кошмарный скандал! И отразится он не только на бедняжке племяннице - пострадают все они: и Сонечка, и Монастырский, и, конечно, сама Кира. А что будет с нею, с Полиной?! Не приведи, Господь! Уже несколько дней Полина Ивановна собиралась позвонить Паленам. Она подходила к телефонному аппарату, снимала трубку - и откладывала неприятное дело на потом.
   Полина Ивановна ничего не имела против этого Кириного мужа. Она помнила первое впечатление от их встречи. Из поезда вышел довольно высокий симпатичный блондин с ярко-синими глазами. Он осторожно поддерживал под локоть хрупкую до прозрачности Киру. Несмотря на старушечий белый платок, девочка была так похожа на свою мать, что Полина не выдержала, обняла племянницу и заплакала.
   Всю дорогу до дома Кира смотрела по сторонам широко раскрытыми глазами: её всё здесь поражало. И громады доходных домов, и бесконечные проспекты, и широченные мосты над Невой - всё не просто нравилось, она сразу влюбилась в этот город.
   -Тётя Полина, что это? - как-то неопределённо повела рукой Кира. - Это вот?
   Полина её не поняла.
   - Кира Сергеевна имеет в виду освещение. Да? - догадался Андрей. - Здесь, в этом городе, такой странный свет...
   -Это наступают сумерки, - улыбнулась Полина. - Вот подождите, придут белые ночи - тогда узнаете, какой здесь свет.
   Конечно, в вечер приезда господина Монастырского никуда не отпустили. Его разместили в одной из проходных комнат на диване. Да и подруга и компаньонка Полины Софья Преображенская сразу приняла молодых людей со всей сердечностью, на какую была способна. Молодой доктор был мил, непосредственен, обладал отличным чувством юмора и искренне заботился о здоровье Киры. Поэтому обе старые девы совсем не противились частым визитам Андрея Афанасьевича. Юная племянница Полины напропалую кокетничала с молодым человеком и с удовольствием принимала его ухаживания. События разворачивались прямо-таки стремительно. Вот они только что приехали, а вот уже Андрей Афанасьевич каждый свободный вечер проводит у них. И Кира с нетерпением ждёт его появления и радуется, когда он появляется в их гостиной.
   Ничего удивительного, что все эти милые ухаживания: букеты, конфеты, фрукты - в конце концов, закончились предложением руки и сердца. Полина усмехнулась, вспоминая, с каким нетерпением этот молодой человек ждал дня венчания, как волновался. Ему дали маленький отпуск, и они сразу уехали к его родителям в Киев. Всё шло так хорошо!
   И вот теперь на бедную девочку и на всех них должно обрушится нечто ужасное. Все дни они с Софьей Григорьевной, с Соней, ломали голову, как выкрутиться. Ничего не придумали, кроме того, что надо оставить всё как есть. Будь ее, Полины, воля, она бы отправила девочку подальше от Петербурга, подальше от этих выездов в театры, салоны.
   Как же не хотелось сегодня ехать в оперу! Но давали "Аиду", и партию Амнерис пела Сонечка. Для Софьи Григорьевны это почти последняя Амнерис - заканчивается её карьера певицы. Решила Сонечка поцарствовать на сцене Мариинки всего лишь до следующей Пасхи. А может, и того раньше - перед Великим постом красиво уйти? Не ждать же, пока голос дребезжать начнёт, да дыхания не хватит. Хотя, на взгляд Полины Ивановны, возраст подруги - всего-то за тридцать с небольшим перевалило - позволял не рвать отношения с оперой ещё лет десять. Но уж очень к себе строга Сонечка, слишком уж придирчива. Так что не поехать Полина Ивановна не могла, и отказать племяннице в просьбе взять их с мужем с собой в ложу тоже не могла. Вот теперь она сидела и со страхом близоруко всматривалась в каждое мужское лицо в зале, боясь узнать в одном из них красивое лицо господина Палена. Она вздохнула: да, судьба играет ими. Что-то еще будет?
   -Ты только посмотри, какая раскрасавица!
   -Где, - Андрей проследил за восторженным взглядом Киры. В ложу напротив только что вошла женщина: тонкая, высокая, пышные волосы орехового оттенка, безупречно правильное лицо, умопомрачительный наряд.
   - Поразительно хороша, хотя и не юная барышня, - вынес свое заключение Андрей.
   -Мне кажется ее лицо знакомым, - неуверенно ответила Полина, - где-то я ее видела...
   Андрей бросил еще один взгляд в ложу напротив:
   -Такие лица запоминаются. Мне вот тоже кажется что-то знакомое в ее чертах. Но я-то определенно знаю, что вижу эту даму впервые.
   -Тс-с-с, - зашипела Полина, вставая под звуки гимна, - государь с государыней!
   В сотый раз слушая увертюру к опере и глядя в темный зал, мерцающий драгоценностями дам, Кира вспоминала, как весело тетушка и Софья Григорьевна провожали их в Киев всего две недели назад.
   Тогда, после венчания, они отправились домой, на Каменноостровский, переодеться и взять багаж. Выпили по бокалу шампанского с традиционным "горько", под общий смех тётушка осыпала их пшеницей - чтобы дом был полон счастья, и они отправились на вокзал.
   Двое суток пути пролетели в постоянных смешных проделках Андрея. Он веселился от души, то изображая бывалого путешественника, отягощенного заботами о многочисленном семействе, то приставал к соседкам по дамскому купе Киры с совершенно немыслимыми вопросами о ведении домашнего хозяйства. Так что, когда состав, шипя и чихая паровозной трубой, подходил к платформе киевского вокзала, Кира немного устала от всех этих шуток.
   За эти дни им с Андреем Афанасьевичем ни минуты не удалось побыть наедине -постоянно кто-то оказывался рядом: то любознательная бабушка, направлявшаяся впервые в Киев и закидавшая Андрея вопросами о состоянии своего здоровья, то ее внучка-подросток, старательно вертевшаяся перед веселым доктором с настырностью, достойной лучшего применения. Кира даже рассердилась на навязчивую девчонку. Андрей только хохотал над её ревностью и норовил быстро и незаметно поцеловать.
   А Киру время от времени терзало ощущение, что с ней это уже было: и венчание, и крики "горько", и дорога. Прямо наваждение какое-то! Странное чувство появилось, едва они переступили порог Владимирского собора и началось венчание. Постепенно это состояние усилилось, вызывая смятение и напряжение. Внезапно захотелось всё остановить и убежать. У Киры беспощадно разболелась голова, но Андрей объяснил это обычным волнением новобрачной.
   Вчера они допоздна стояли в тамбуре вагона, вглядываясь в бегущую навстречу темноту. Он обнимал её плечи и тихонько рассказывал о патриархальных привычках родителей. В тамбур вышел какой-то господин, подозрительно оглядел их и как-то двусмысленно хмыкнул. Щеки Киры запылали, и она, быстро пожелав мужу спокойной ночи, шмыгнула в свое уже спящее купе.
   Конечно, заснуть она не смогла. Всю ночь пролежала с открытыми глазами. Колёса упорно долбили одно и то же: что-то не так, что-то не так. Она старательно прогоняла от себя этот стук, пытаясь мысленно напевать любимую мамину песню. От бессонной ночи к утру у нее появились темные круги под глазами и кружилась голова. Так, с головной болью, она и вышла из поезда на киевском вокзале.
   -Папаша! Мамаша! - закричал Андрей очень благообразной паре, стоящей на платформе. Мужчина - настоящий колобок с бородой и усами,- распахнув руки, двинулся к Андрею.
   -Ну вот, сподобил Бог увидеть тебя, сыне! - прогудел он низким голосом и обнял Андрея.
   -Да подожди ты, дай мне подойти, - толкала мужа в плечо такая же кругленькая его жена.
   Андрей, выскользнув из объятий отца, подхватил и закружил мать, а та отбивалась и притворно сердилась, но по ее смеющимся глазам было видно, как приятна ей радость сына. Кира стояла в стороне и с улыбкой наблюдала всю эту возню. Наконец Андрей опомнился, поставил мать на платформу и повернулся к Кире:
   -Кирочка, это мои родители. - Кира приблизилась. - Ваша невестка и моя любимая жена...
   -Здравствуйте, - Кира обняла и поцеловала свекровь, потом свёкра.
   Родители Андрея некоторое время молча разглядывали нового члена их семейства, потом переглянулись. Мать вздохнула и как-то неопределенно сказала:
   - Ничего, у нас воздух хороший. У соседки корова отелилась - молоко вкусное, жирное... Как же без благословения-то? - и взглянула на мужа.
   Он покашлял, покивал, соглашаясь с женой, пробасил:
   -А стриженые волосы можно платочком скрыть - шляпка-то не прикрывает...
   Так она познакомилась с семьей мужа.
   Вечером Кира нечаянно подслушала, как разговаривали между собой родители Андрея. Она совсем не хотела подслушивать - просто шла к кухне за водой, чтобы запить порошок от головной боли. Тут-то она и услыхала, как матушка Юлиана, тяжко вздохнув, жалобно произнесла:
   -И что это за невестку нам Господь привел! Хилая, больная, вся стриженая - стыдно сказать, что это Андрюшина жена. Андрюшенька такой умница-красавец: высокий, сильный, к тому ж учёный, - она опять горестно вздохнула. - Уж на что Танюша у отца настоятеля хороша, и к Андрюше она со всей душою. А эта... Зачем она ему?
   -Да, странная девица... Молчит, глазами зыркает... Иной раз гляну - оторопь берет: чисто образ с алтаря. Но глазищи, глазищи-то зеленые, бесовские! - поддакнул отец Афанасий. - И что ему было торопиться с этой женитьбой... Теперь уж не разженишься!
   Тут Кира вошла, по ее пылающим щекам сразу стало ясно, что она все слышала, но ни матушка, ни батюшка не смутились.
   -Что ж ты в темноте-то ходишь? - как ни в чем ни бывало поинтересовалась матушка Юлиана, оглядев Киру с кислым выражением лица.
   -Я... Вот, хотела порошок запить...
   Матушка подала ей стакан воды. Под внимательным взглядом двух пар глаз Кира высыпала порошок на язык и запила его. Как он у нее не застрял в горле - уму непостижимо. Поблагодарив и все так же сопровождаемая молчанием, она отправилась в их с Андреем комнату.
   Завтрак они, конечно, проспали. Что с них возьмёшь - молодожёны! Андрей убежал умываться под ледяной водой из колонки во дворе, а Кира чуть повалялась и тоже стала приводить себя в порядок.
   Без стука вошла матушка Юлиана:
   -С утром добрым, невестушка, - почти пропела она, неодобрительно оглядывая смущённую Киру. Подойдя к еще не застланной кровати, сбросила одеяло. Внимательно осмотрела постель, покачала головой и сдернула простыню.
   -Пожалуйста, оставьте, я сама все перестелю, - поспешила помочь Кира.
   -А я и не собираюсь ничего прибирать, - сурово глядя на девушку, ответила свекровь и добавила, уже выходя, - волосы-то свои бесстыжие прикрой - срам-то какой!
   Они завтракали вдвоём с Андреем под строгой приглядкой матушки Юлианы и любопытными, исподтишка, взглядами кухарки. Кира стеснялась да и не очень-то хотелось есть, но Андрей настоял, чтобы она выпила большую чашку молока и съела булочку с маслом.
   Батюшка давно ушел в церковь, а мать позвала Андрея, они заперлись в спальне родителей и долго о чем-то говорили. Кира помогла кухарке убрать посуду со стола, посидела в своей комнате, а они все еще беседовали.
   Тогда Кира решила прогуляться. Набросив пальто и не снимая платка, которым она прикрыла свои короткие волосы, вышла на улицу. Погода стояла замечательно теплая. Если в Петербурге уже вовсю сыпался золотой дождь с деревьев, то тут об осени, казалось, все забыли. В двух шагах от дома Монастырских, на холме высилась Кирилловская церковь. К ней вокруг холма вилась дорожка. Вдохнув полной грудью еще пахнущий летом воздух, Кира стала подниматься на холм. С белыми стенами и зелёными луковками церковь ослепительно сияла золотыми крестами над главками.
   Девушка обошла двухэтажное желтое здание, похожее на больницу, и вошла в церковный двор. Несмотря на то, что служба давно кончилась, двор наполняло множество народа, мужчин и женщин, одетых в одинаковую серую одежду. Все мужчины были обриты наголо, а женщины покрывали головы белыми платками. И все они сильно смахивали на больных. Одни сидели на длинных деревянных скамьях, другие, обратившись лицом к церкви, истово крестились, третьи с отсутствующими лицами стояли, уставившись в пространство.
   Опустив глаза, Кира прошла мимо этих странных людей и, толкнув тяжелую дверь, вошла в церковь. Гладенькие серого мрамора колонки, свивались, образовывая гигантские узлы по сторонам от Царских Врат, резные беломраморные кокошники обрамляли образа иконостаса. Кира подошла ближе и встретилась взглядом с карими глазами Божьей матери. Уйти она не смогла. Стояла и смотрела.
   Сколько она простояла, глядя в лицо Богоматери, Кира не знала. Она смотрела и смотрела... Вот дрогнули брови Богородицы, шевельнулись губы... Не отрываясь взглядом от лица Божьей Матери, Кира опустилась на колени. Её губы шептали слова молитвы, и ей казалось, что Она слышит и что в Её мятежных глазах светится нежность и сострадание именно к ней, к Кире.
   Старушка в сером, обирая натекший на паникадило воск со свеч, мельком взглянула на Киру, потом еще раз уже пристальнее, ее рука замерла на сияющем металле. Поставив на пол коробочку, в которую она собирала огарки от свечек, старушка быстро перекрестилась и почти побежала к выходу.
   Потом Кира обошла церковь, проговаривая про себя слова молитв и крестясь на образа, и тоже направилась к выходу. На паперти никого не было, даже нищих. Она задержалась у портала, еще раз перекрестилась и поклонилась. В этот момент из-за тучи выглянуло солнце, и она с удовольствием подставила лицо его лучам.
   -И-и-и! Во-о-т! Она! - Кира вздрогнула от истошного вопля. Внизу, у ступенек, стоял мужик в сером, дикими глазами смотрел и тыкал в нее пальцем грязной руки. К мужику уже со всех сторон сбегались такие же серые людишки. Они с ужасом и восторгом смотрели на Киру, тянули к ней руки и вопили дурными голосами:
   -Матушка! Не оставь! Одари благодатью!
   Ничего не понимая, Кира сделала шаг назад, но и там уже стояли и тянулись к ней люди в сером. Какая-то бесноватая, рухнув на колени, поползла к Кире, подвывая и протягивая растопыренные пальцы. Ее уже хватали, ощупывали, дергали за полы пальто. Жуткие лица с выпученными глазами, слюнявыми щербатыми ртами выли, рыдали, о чем-то умоляли, сомкнувшись в кольцо.
   -Пустите! - отчаянно крикнула Кира, но чья-то рука в язвах и коросте вдруг сдернула с нее платок. Кира зажмурилась, ожидая, что сейчас они набросятся на нее. Но толпа затихла. Девушка открыла глаза и первое, что увидела, было изумленное лицо огромной тетки с почти сгнившим носом. Тетка молча протянула руку (Кира узнала эту покрытую язвами руку, только что стащившую с нее платок), и схватила ее за отросшие, сверкающие серебром волосы:
   - Бесовка! Ведьма! Изыди! - вдруг заорала тетка и со всей силы рванула Киру за волосы. - Извести поганую!
   Толпа, только что умолявшая о благодати и милости, с диким воем рванулась к девушке. Ее щипали, толкали, рвали одежду. Вначале Кира попыталась закрываться руками, но ее подхватили и потащили. И все же она рванулась, закричала:
   -Прочь, пошли прочь! - она сама не поняла, как это у нее получилось, но ее вдруг отпустили, и она осталась стоять посредине воющего кольца. Очень вовремя появился Андрей с отцом. Батюшка прикрикнул, пригрозил - и серая масса отступила. Андрей же, подхватив Киру, вынес ее из разорвавшегося круга.
   - Нельзя же так! Зачем ты одна пошла сюда? Никогда не уходи не предупредив! Страшно подумать, что могло произойти! - он так разнервничался, что даже стал слегка заикаться. Остановился, оглядел её, - они тебе ничего не сделали?
   -Вроде нет. Только за волосы таскали. Больно! - пожаловалась она мужу.
   -Конечно, больно. А могло быть ещё хуже. Это же больница. Здесь дом скорби!
   -Как дом скорби? - не поняла Кира. Они медленно шли в сторону дома.
   -Другими словами, дом для душевнобольных. Он тут издавна у храма стоит.
   -Значит, все эти люди в сером душевнобольные? - с дрожью спросила Кира. - И они так свободно ходят...Бедные...
   Дома Андрей внимательно осмотрел жену, смазал какой-то едкой дрянью царапины. На все его действия матушка Юлиана смотрела с явным неодобрением.
   -По-хорошему так тебя бы надо выпороть как следует, - наконец проговорила она и добавила с сожалением, - так ведь муж-то тебе достался больно добрый - не станет пороть. А зря!
   - Вы шутите, да? - попыталась улыбнуться Кира.
   - Ты вот что, девушка, послушай меня... Ты, девушка, провинилась сильно.
   -Это вы, мамаша, о чём сейчас? - Андрей взглянул на мать без привычной улыбки.
   -А ты не встревай! Защитник! - и продолжила, сердито глядя на Киру, - по закону ты честь мужнину должна блюсти...Он грех твой прикрыл, взяв тебя за себя. Что смотришь? Не понимаешь? Ты дурочкой-то не прикидывайся. Не девица ты! Но это уж его дело, прощать или миловать тебя...
   Андрей прервал её:
   -Это совершенно не ваше дело, - синие глаза потемнели. - У нас с вами был разговор... Вас это не касается. И я не потерплю, чтобы унижали мою жену! Иначе...иначе мы... сегодня же мы покинем этот дом.
   Сказал, как припечатал. Мать бросилась в слёзы, но дерзкий сын вместо того, чтобы просить у матери прощения, каяться да ручку целовать, подхватил свою испуганную жену под локоток и увёл в их комнату.
   Там они некоторое время молчали. Андрей уставился в окно, словно увидел там нечто интересное. Кира тихой мышкой сидела на стуле, глядя в напряженную спину мужа. Наконец, он обернулся, виновато посмотрел на неё. Подошёл, опустился на корточки, заглянул в печальные глаза:
   -Не сердись на неё, ладно? - дождался ответного кивка, - понимаешь, они живут старыми правилами.
   -Андрей, что-то не так? Да? Я не помню чего-то важного? Да?
   -Не будем об этом!
   -Нет, ты скажи, - волновалась она. - Не жалей меня!
   Он выпрямился, прошёлся по комнате:
   -Что-то было, о чем ты не помнишь и, как ни старайся, не можешь вспомнить, - он тщательно подбирал слова. - И это что-то было, видимо, очень плохим, если твой мозг заблокировал эти воспоминания. В общем, это случай для специалистов, изучающих психику человека. Думается, не простой случай, а очень даже любопытный.
   -Но твоя матушка...
   -Она старый человек, не стоит обижаться на неё, - он поднял её со стула, прижал к себе, - а меня не интересуют те увлечения, что были до меня, - потерся щекой о её стриженую голову и со смешком добавил, - и я ведь, признаюсь и каюсь, не был монахом...
   -Я не сержусь на твою мать, Андрюша, - она обвила его шею руками. - Я же понимаю: это она от любви к тебе. Давай, не станем уезжать! Просто сделаем вид, словно не было этого разговора...
   -А вот это хорошо! -он облегчённо вздохнул. - Какая ты у меня умница!
   Оставшиеся до их возвращения в Петербург дни прошли относительно мирно. Матушка Юлиана притихла, она мудро решила не спорить с сыном и не тиранить неприятную ей невестку.
   Молодоженам приходилось делать визиты. Знакомых было много, Андрея Монастырского помнили, любили и были рады и ему, и его юной жене. В Кирилловскую церковь Кира приходила теперь только вместе с Андреем. Её магнитом тянуло к Богоматери, к её невозможным глазам. Андрею чуть не силой приходилось уводить Киру. Она шла рядом, погружённая в свои мысли, и Монастырский не тревожил её.
   Короткий отпуск пролетел мгновенно. Вскоре отец Афанасий и матушка Юлиана провожали сына с нелюбимой невесткой в Петербург. Обнимаясь перед разлукой, свекровь всё ж таки исхитрилась и нашептала Кире "материнский" наказ:
   -Я тебе вот что скажу: ты должна слушаться во всем мужа. Не дерзи ему. Место своё знай!Ты молчать должна, грех свой замаливать... А ежели муж твой захочет поучить тебя уму-разуму, так спасибо скажи ему. И нечего губы-то надувать! Всё гляжу на тебя да ума не приложу, что он, сокол мой Андрюшенька, в тебе нашел: ни вида приличного, ни приданого...
   Вот эти-то события и вспомнила Кира сейчас под звуки такой знакомой музыки.
  
   -Ну что, дорогая, давай пройдемся по фойе, - предложила Полина Ивановна, когда затихла музыка первого акта. - Конечно, можно было бы зайти к Сонечке, но она не любит, когда её беспокоят во время спектакля. Она говорит, что это её отвлекает от образа, мешает сосредоточиться. Так что просто пройдёмся по фойе.
   -Что-то не хочется... - вяло ответила Кира. - А ты пойди, прогуляйся, - она улыбнулась, - разомни свои старые косточки...
   -Но-но! Не такие уж старые! - засмеялась Полина и повернулась к зятю, - кавалер, сопроводите даму!
   Андрей тут же вскочил, согнулся в поклоне, просительно протянув руку:
   - Как скажете, как скажете, о любезная госпожа моя! - и скорчил умильную гримасу. Полина рассмеялась, и они вышли из ложи.
   Отодвинувшись в глубь и стараясь соблюдать приличия, Кира наблюдала за ложей напротив. Дама постарше о чем-то говорила своей соседке. Вот они обе разом повернули головы в глубину ложи. А туда вошли молодой человек, одетый, как и все в опере, в вечерний костюм и очень похожий на него мужчина постарше. Да что же это такое?! Мало того, что в ложе две красавицы, так ещё двое явились. И откуда только берутся такие потрясающие мужчины! Нет-нет, и её Андрюша очень хорош, уж как на него заглядываются барышни, она-то знает. Но эти! Глаз не оторвать!
   Дамы встали, и все вышли из ложи. Кира некоторое время рассматривала зрителей партера, прикидывая, насколько бы ей пошло то или иное платье. Потом ей все же наскучило сидеть одной, и она решила выйти в фойе. Ее удивлял контраст в убранстве двух театров: одесского и петербургского. В Одессе блистало все: и зрительный зал, и фойе, и многочисленные курительные и дамские комнаты. В Петербурге же голубой с золотом волшебный зал предполагал и соответствующее убранство всех прочих помещений, но обманывал ожидания: везде простые белые стены. Подумав, Кира решила, что так и должно быть: на белом фоне выразительнее смотрятся пестрые наряды дам и черные фраки кавалеров.
   -Что и ты хочешь размять ноги? - к ней об руку с Андреем подошла Полина.
   -Да, что-то скучно стало там одной.
   -Может, в буфет сходим? - предложил Андрей, и вдруг лицо его осветилось радостью, - кого я вижу! - вскричал он, отпустив руку Полины и извинившись, быстрыми шагами направился сквозь толпу чинно прогуливающихся зрителей. Полина только плечами пожала, глядя вслед убегающему зятю.
  
  
   Глава 3
  
   -Пален! Какая встреча! - Штефан медленно обернулся. Андрею показалось, что в его глазах мелькнула досада, но он всё же улыбнулся другу. "Другу?! Скорее, сопернику, счастливому сопернику", - пронеслось в голове Штефана. Он протянул руку Монастырскому.
   -Да, удивительная встреча, - его губы кривились в улыбке, но глаза смотрели настороженно.
   Андрей Афанасьевич немного опешил от такого приёма, но тут же объяснил себе холодность Палена его проклятым светским воспитанием и своей явной провинциальностью. В самом деле, чего ради орать на всё фойе и кидаться чуть ли не с объятиями? Вон на них оборачиваются...
   -Как же я рад тебя видеть! - уже тихо заговорил Андрей. - У меня к тебе столько вопросов...
   -Вопросов? Но о чём? - занервничал Пален, - неужели ты сейчас их задавать станешь? Право, не вовремя.
   -Ты как всегда прав, - совсем остыл Монастырский. Он не узнавал всегда доброжелательного друга. И уже совсем другим тоном, сдержанно и по-деловому, сказал, - я не из праздного любопытства хотел задать тебе несколько вопросов. Видишь ли, моя жена не совсем здорова...
   -Так ты женат? - глядя в сторону, спросил Пален. - Давно ли? Кто ж она?
   -О, тут тебя ждёт сюрприз! - улыбнулся Андрей. - И всё же: мне надобно встретиться с тобой, посоветоваться. Речь идёт о здоровье моей супруги. А ты, я думаю, мог бы помочь.
   -Я? Вот странно! Чем же?
   -А вот пойдём, я вас познакомлю, - и он махнул в сторону, где остались Кира с Полиной Ивановной.
   -Может, позже? Антракт заканчивается...
   -Ничего, успеем, - и он тронулся к Кире. Пален мгновение помедлил, вздохнул и двинулся за ним.
  
   -Кирочка, возможно, я вмешиваюсь не в свое дело, но мне бы хотелось у тебя спросить, - Полина, обняв за талию племянницу, подвела ее к бархатному темно-синему диванчику, - ты, конечно, можешь не отвечать...
   -Смотрите, тетя, - перебила Полину Кира, - Андрей ведет к нам молодого человека из ложи напротив. Оказывается, они знакомы!
   -Милые дамы, - Андрей весь сиял от радости, - я вам привел своего старого друга еще по Одессе. Кирочка, неужели не узнаешь?! Это же Пален!
   Пристально глядя на Киру, Штефан поклонился ей, потом Полине Ивановне.
   -Мы уже встречались, не правда ли? - мягко проговорил он, обращаясь к Полине.
   Та смертельно побледнела, не сводя остановившихся глаз с молодого человека.
   -Да, да. Кажется, встречались... - пробормотала она. Кира недоуменно переводила взгляд с тети на молодого мужчину. Как странно они смотрят друг на друга!
   -А вы, Кира Сергеевна, помните меня? - теперь взгляд его янтарных глаз был обращен к ней. - Когда-то мы с вами были друзьями...
   -Надеюсь, мы ими и останемся, - вежливо ответила Кира и опустила глаза. Что-то во взгляде этого человека ее сильно встревожило: печаль, удивление, тоска, боль? Она вздохнула - когда же память перестанет ее подводить?
   -Кирочка, - забеспокоился Андрей, - ты устала? Может, Бог с ней, с оперой?
   Кира одарила мужа лучистым взглядом, полным благодарности:
   -Всё хорошо, спасибо. Как вам спектакль? - попыталась поддержать она беседу. - Не правда ли, очень трогательная история?
   -Несомненно, - Штефан внимательно вглядывался в её лицо. - Тайная любовь, верность... А вы верите, что такое возможно?
   -Конечно, разве может быть иначе?
   Полину всё больше беспокоила тема разговора, и она решила прекратить его:
   -Не пора ли нам вернуться к своим местам? - получилось только хуже: Штефан кивнул и (против всех правил!) протянул руку Кире, помогая ей встать. Потом, как показалось Полине, привычным жестом опустил ее тонкую руку в перчатке на свою руку и повел девушку к ложе.
  
   -Но ты, кажется, не слушаешь меня! -Эльза Станиславовна не могла скрыть беспокойства, - Штефан-Георг, я к тебе обращаюсь!
   Она вопросительно взглянула на мужа, тот лишь пожал плечами. Ивана Фёдоровича не на шутку обеспокоил вид Штефана, когда тот вернулся в ложу. Таким бледным и напряжённым он обычно был накануне приступов астмы. И вроде бы болезнь давно не терзала сына, но Пален-старший опасался, что постоянное нервное напряжение и отчаяние спровоцируют рецидив.
   Эльза Станиславовна взволнованно взмахнула веером и быстро глянула на сидящую рядом Лизу Бех - заметила ли та? Но Лиза умела быть тактичной и сделала вид, что совершенно увлечена действием на сцене.
   Елизавета Максимовна Бех, для домашних - Лиза, отлично понимала, зачем она здесь и почему несколько месяцев назад они с Эльзой Станиславовной ездили отдыхать в Эстляндию. Она ничего не имела против этой поездки. Во-первых, Лиза давно и хорошо знала сына крёстной - вместе с матерью он часто бывал в их доме в прошлые годы. Во-вторых, восемнадцатилетней Лизе уже пора было думать о планах на будущее, и её вполне устраивал красивый молодой человек. А все перешептывания её маман с Эльзой Станиславовной, якобы в тайне ведущиеся переговоры - были не более чем секретом Полишинеля. Но неожиданная (дурацкая, как оценила это Лиза) женитьба потенциального жениха расстроила все ее планы.
   А планы были грандиозные. При очаровательной внешности Лиза обладала стальной волей и целеустремленным характером. Уже в Благородном институте она проявила недюжинные способности в изучении естественных наук. Она не только перечитала все книги из ученического отдела, где могла выбирать литературу по своему вкусу, но и с дозволения преподавателя географии и естествоведения штудировала научные труды фундаментальной, то есть преподавательской библиотеки.
   Лиза мечтала о далёких путешествиях, исследовательских трудах, о вольной жизни открывателя нового и неизведанного. Слово "биология" завораживало её. Конечно, родители с их строгими и устаревшими взглядами никогда не смогли бы ее понять. Для этого ей нужен был единомышленник. Только замужество могло дать относительную свободу. Имолодой Пален подходил как никто: во-первых, медик, а, следовательно, его система взглядов на жизнь шире обычной, обывательской; во-вторых, не очень-то обращает внимание на условности светской жизни; в-третьих, его эта самая светская жизнь, судя по всему, не очень-то привлекает.
   Лиза решила, что с ним можно договориться. И еще одно немаловажное: из всех вьющихся вокруг хорошенькой девушки молодых людей, пожалуй, самым привлекательным был именно Штефан-Георг Пален...
   -Штефан-Георг, я прошу тебя! - тем временем прошептала Эльза Станиславовна.
   Штефан, словно зачарованный, беспомощно смотрел в ложу напротив. Уловив в тоне матери нервозность, он с трудом оторвал взгляд от зрителей в ложе и взглянул на мать:
   -Я все слышал, не надо сердиться, - потом вздохнул, - я не смогу присутствовать на этом приеме и уж тем более не смогу сопровождать туда нашу очаровательную Елизавету Максимовну. Послезавтра я возвращаюсь в Эстляндию.
   -У вас вид человека, получившего смертельное ранение, - улучив удобный момент и прикрывшись веером, прошептала Лиза Штефану. - Хотелось бы знать, что вызвало у вас такую реакцию...
   -Уверяю вас, ничего интересного... Я всего лишь пытаюсь делать то, ради чего приехал в оперу - слушать музыку.
   Раздосадованная ответом, Лиза постаралась сконцентрировать внимание на дуэте Аиды и Амнерис. Но успела перехватить унылый взгляд молодого человека, направленный к ложе напротив, и постаралась рассмотреть сидящих в ней людей. Видно было плохо. Да и Бог с ними!
   Штефан же размышлял о том, что увидел. Одеваясь сегодня в оперу, он мечтал встретить там Киру. Желание увидеть её превратилось в навязчивую идею. Куда бы он ни шёл, везде его глаза искали тоненькую Кирину фигурку. Да, он мечтал видеть её и одновременно безумно боялся. Опасался, что не сможет сдержаться; страшился, что Кира, увидев его, все вспомнит и тогда на нее, еще не окрепшую после болезни, обрушится лавина неразберихи. Боялся и страстно этого хотел.
   Он не был готов к этой встрече, к тому потрясению, что нахлынуло на него. Он растерялся, когда к нему подлетел Андрей Монастырский, и, подхватив приятеля под руку, потащил в сторону сидящих на банкетке Полины и Киры. Четыре долгих месяца он не видел её. Целая жизнь пролетела за эти недели: он успел похоронить и оплакать жену, испытать счастье от сознания, что она жива, и тут же вновь ее потерять.
   Он сразу увидел серебристую головку Киры и поразился происшедшим в ней изменениям. Роскошные волосы, которые он так любил заплетать в косу, были скандально коротко обстрижены, из-под густой ровной челки светились зеленым блеском глаза, радостные и удивлённые. Вечернее платье из дымчато-зеленого шифона выгодно оттеняло цвет глаз, а широкий прямоугольный вырез демонстрировал нежную кожу. Золотой овальный медальон на тоненькой цепочке (тот самый, что он ей когда-то преподнес) - и все, больше никаких украшений, кроме широкого обручального кольца на тонкой руке в перчатке.
   Но главные изменения произошли, видимо, не в наружности Киры - она изменилась внутренне. Спокойная улыбка, отсутствие порывистости - она повзрослела? Хорошо ли это? Он не знал. И еще - она страшно устала.
   Он остановился и хмуро взглянул на сияющего Андрея:
   - Так вот кто твоя жена: Кира Сергеевна Стоцкая. Удивил. В самом деле, удивил.
   -Я знал, что смогу поразить тебя, - рассмеялся Монастырский.
   -Погоди, может, не стоит беспокоить твою жену, - он с трудом выговорил это. - Даже отсюда видно, что она ужасно утомилась...
   -Ты заметил? Это всё последствия её болезни. Покой и отдых - вот предписания докторов. Конечно, мы стараемся её беречь. Но ты же знаешь, как бывает: то одно, то другое - за всем не углядишь.
   Штефан знал, как это бывает. Монастырский прав: за всем не углядишь.
   Кира встретила его пристальным взглядом ясных глаз, в которых читалось простодушное любопытство и интерес. Взгляд же ее тети выражал напряжение и еле сдерживаемое волнение, она будто ждала, что вот-вот произойдёт нечто драматическое. Андрей ощутил напряжение между Полиной и Штефаном и недоуменно взглянул на них. Но Штефан, не отрываясь, жадно всматривался в Киру. А она не сводила глаз с Монастырского. Ах, какой это был взгляд! Трепетный взгляд влюблённой и нежно любимой женщины.
   Потом он проводил её к ложе. Буквально, выхватил её руку из-под носа мужа, мгновенно нарушив все правила приличия. Но это стоило того. Ручка Киры в длинной кружевной перчатке невесомо и так приятно привычно покоилась на его руке. И вся она такая светлая, милая и до боли родная. Видимо, Кира что-то почувствовала - она вопросительно взглянула и почему-то покраснела.
   -Мне говорили, что вы сопровождали Олечку Матвееву в ее поездке в Каменецк? Мы там с вами встречались?
   -Да, мы квартировали у вашей мачехи, - хрипло ответил он.
   -Вот как...Тогда вы, возможно, могли бы рассказать, какие события там происходили?
   -Конечно. Но вот уже третий звонок...
   -Давайте встретимся в следующем антракте. А еще лучше, если вы к нам завтра пожалуете. У Андрея именины, но из-за того, что завтра пятница, мы не собираем гостей. Будут только свои. Вот и вы приходите! Андрей! Поторопись пригласить своего друга на завтра, - повернулась она к подошедшему мужу.
   -Конечно, обязательно приходи. Устроим вечер воспоминаний! - улыбнулся Андрей.
   -Боюсь, завтра я не смогу - должен ехать в Эстляндию.
   -Ну, как знаешь. Жаль, ты мог бы рассказать что-то, о чём Кира не помнит.
   -Может, отложите свою поездку хотя бы на один день и все же заглянете к нам?- Кира умоляюще взглянула на Штефана, но тот лишь неопределенно пожал плечами.
  
   -Кто эта Дюймовочка, девочка-подросток, с которой вы так мило беседовали в антракте? - хитро улыбаясь, поинтересовалась всё замечающая Лиза.- Симпатичная сестричка вашего приятеля?
   Уже одетые, они дожидались Эльзу Станиславовну и Ивана Фёдоровича на улице, стоя под массивным фонарем.
   -Девочка-подросток? - удивился он.- Ах, да. Это мои старинные знакомые, - не вдаваясь в объяснения, небрежно бросил Штефан, но Лиза почувствовала, как дрогнул его голос.
   -О чем речь? - сияя улыбкой, легкой походкой приблизилась Эльза Станиславовна. Ей очень понравилось, как смотрятся со стороны закутанная в темный мех Лиза и высокий статный Штефан - отличная пара, о чём она тут же шепнула мужу. И Иван Фёдорович с нею согласился. - Так о чем разговоры?
   -Я спросила Штефана-Георга, с кем это он так долго беседовал в антракте.
   -И с кем же?- благодушно поинтересовалась Эльза, сбрасывая лёгкие снежинки с бобрового воротника мужа.
   -Да так, старые друзья, - нехотя отозвался Штефан.
   -Вон они, - Лиза показала в сторону вышедшей из дверей группы.
   -Что-то мне эти люди совсем не кажутся знакомыми...- Эльза уже хотела отвернуться, но тут из дверей вышла девушка, при виде которой у нее все похолодело внутри. - Нет! Не может быть... - еле слышно прошептала она. Иван Фёдорович с тревогой глянул на жену:
   -Эльза, тебе плохо? Ты так побледнела...
   -Нет-нет, всё хорошо, - она с трудом улыбнулась, кинула на сына вопросительный взгляд. Но он отвёл глаза.
   -Прошу вас, входите, - Штефан подал руку, помог матери и Лизе сесть в коляску, вскочил сам и сделал знак, чтобы кучер трогал. Потрясенная Эльза Станиславовна с состраданием всматривалась в осунувшееся лицо сына. Да может ли быть такое? Нет, она не могла ошибиться: это в самом деле несчастная жена её бедного сына. Что же всё это значит?
   Они доставили Лизу к дому. Штефан вышел проводить девушку. Он понимал, что надо как-то объяснить мрачное молчание Эльзы Станиславовны и свои рассеянные ответы на робкие вопросы Лизы, становящиеся уже просто проявлением невоспитанности. К счастью, Иван Фёдорович смог поддержать постоянно затухающий разговор.
   -Вы, пожалуйста, не сердитесь на нас. Дело в том, что для маман это совсем неожиданная встреча...- начал он извиняться.
   Но Лиза прервала его:
   -Не надо объяснений, - тут она слукавила: ей очень хотелось узнать все-все подробности происшедшего, но она рассудила, что великодушие ценится много выше, и оказалась права.
   Штефан благодарно взглянул на нее и совершенно искренне произнес:
   -Спасибо, вы очень добры. Мне, действительно, не хотелось бы сейчас что-либо объяснять. Мы, наверное, не скоро увидимся - ведь я уезжаю. Но если вы надумаете погостить у нас на мызе, я буду очень рад этому.
   Лиза смотрела, как он легко сбегает по ступеням лестницы, и думала, что он очень-очень даже скоро сможет увидеть ее.
  
   -Итак... - сквозь вопросительный тон Эльзы Станиславовны прорвалось волнение. - Что это значит?
   Она уже всё объяснила мужу, и тот был потрясён не меньше жены.
   Штефан откинулся на кожаное спинку сиденья и устало посмотрел на родителей:
   -Да, вы не ошиблись. Это, действительно, моя жена, - он чувствовал себя настолько опустошенным, что не хотелось разговаривать ни с родителями, ни с кем-либо другим. Но Эльза Станиславовна ждала объяснений и, вздохнув, он продолжил:
   -Произошла трагическая путаница. Кира сильно пострадала тогда в Одессе, у нее амнезия...
   -Ах, вот оно что! Бедная девочка! - вздохнул Иван Фёдорович.
   -Да, она, по-видимому, ничего не помнит из того, что связано со мной... Так бывает. Диссоциативная амнезия...
   -Диссоциативная, то есть выборочная. Как странно: выборочная амнезия... Но почему Кира Сергеевна не помнит именно тебя? - Иван Фёдорович внимательно смотрел в измученное лицо сына, и ему не понравилось выражение обречённости, которое теперь часто появлялось у Штефана. А тот лишь пожал плечами в ответ.
   -А могут произойти изменения в ее психике? - Эльзе Станиславовне тоже не нравился измученный вид сына.
   -В любой момент. Если будет сильный раздражитель, то он может подействовать как катализатор процесса. Даже трудно представить, что может из этого выйти, - он взглянул на мать. - Откуда вы знаете Киру?
   - Ты тогда был под арестом. Бедняжка пришла к Ламбергам. Худенькая, решительная, в огромных глазах какой-то безумный огонь и при этом такая хрупкая и ранимая... Я дала ей почитать твоё письмо к отцу...
   -Но, Эльза, зачем?!..
   -Разве ты не помнишь, Йоганн? Там такие чудные слова написаны о ней. Мне хотелось поддержать, утешить бедную девочку. Видели бы вы, как она жадно глотала страничку за страничкой, и вдруг сунула письмо мне в руки и, почти не прощаясь, убежала...
   -Но почему? - в один голос воскликнули оба Палена.
   Эльза Станиславовна вдруг всхлипнула, её лицо исказила некрасивая гримаса, она заплакала, как плачет ребёнок - совершенно не заботясь, как он выглядит в этот момент. Иван Фёдорович обнял жену и протянул ей свой носовой платок. Эльза Станиславовна высморкалась и пролепетала всхлипывая:
   -Девочка не дочитала письмо. Я всё отдала, кроме последнего листка. Он застрял у меня в кармане платья! Йоганн, всё самое главное было написано на том последнем листочке! Ты же помнишь, мы с тобой читали и перечитывали это письмо сто раз, - она взглянула на сына. Тот сидел, закрыв глаза, из прикушенной губы выступила капелька крови. - Прости меня, Штефан! Я, честное слово, не нарочно! - и она вновь залилась слезами.
   -Ну, будет! Эльза, будет! - Иван Фёдорович, прижав к себе жену, гладил её по голове, с которой давно слетела на сиденье коляски кокетливая кунья шапочка. - Нет тут твоей вины. Да, прочла девочка письмо не до конца. Конечно, обиделась. Это сначала. Но потом-то пообдумывала всё, вспомнила, наверное, как они там жили-были...
   Эльза Станиславовна робко и вопросительно посмотрела на сына, но он молчал.
  
   Утром, открыв глаза, Штефан увидел мать. В тёплом халате, с распущенными по плечам длинными каштановыми волосами, она выглядела совсем юной, если бы не трагическая складочка между нахмуренными бровями да усталое лицо. Увидав, что сын проснулся, она пересела к нему на кровать, пригладила его встрёпанные после сна волосы:
   -Ты прости, но, хоть раз в жизни, я должна довести дело до конца. Потому я здесь, и мне надобно всё знать. Твой отец против, не хочет беспокоить тебя - он же видит, как ты утомлён, как тяжело тебе обсуждать эту историю. Но прошу тебя, Штефан-Георг, не прогоняй меня!
   -Я, в самом деле, не хотел бы...
   Но Эльза Станиславовна перебила его:
   -Когда-то, почти двадцать лет назад, я совершила ужасную ошибку. Я позволила печальному недоразумению перерасти в смертельную обиду. А затем одна ошибка потащила за собой другую. Ты родился раньше времени: крохотный, кожа синевато-красная, не плакал, а как-то жалобно тоненько мяукал. Представь, маленький, беспомощный! Господи, как же я боялась подойти к тебе! Мне казалось, дотронься я до тебя и произойдёт что-то ужасное. И это чудовищное чувство вины... Как я винила себя! А твой отец выхаживал тебя, словно маленького птенчика. Почему я тогда не объяснила всё Йоганну? Он смотрел на меня таким холодным взглядом! И я испугалась. Испугалась, что не смогу объяснить своего ежесекундного ужаса, своего страха за жизнь моего малыша. С этого-то всё и началось. Твой отец решил, что я вздорная, никудышная мать. Он перестал мне доверять. А я уже не могла переступить через обиду от непонимания, через отчуждение, через свою гордость...
   Мне стало казаться, что я мешаю ему. Он всегда был увлечён своей работой. И ещё эти легенды, которые он записывал. У него была работа, любимое дело и был ты. Я же была лишней. И тогда я решила уехать. Если бы ты знал, как я надеялась, что он бросится вдогонку за мной! Не бросился. Я-то думала, он останется один, станет тосковать, приедет ко мне... Не приехал. Со временем стало ещё хуже.
   Помнишь, того несчастного щенка, которого ты, будучи совсем маленьким, так доверчиво принес мне? Твой отец, он почему-то решил, что это я убила собачку. Но, клянусь тебе, я не имела отношения к гибели щенка. А Иоганн... - она шмыгнула носом, но не заплакала. - Иоганн не стал ничего выяснять, он сразу набросился с обвинениями. Как я тогда обиделась! Решила, раз он мог додуматься до обвинений в мой адрес, ничего не стану ему объяснять. Просидела за закрытой дверью весь день. Думала, вот сейчас он постучит, извинится... Не постучал. А мне гордость не позволяла подойти первой и разобраться во всех недоразумениях. Сколько раз я начинала и обрывала разговор!
   Она заглянула в глаза сына:
   -Время уходит, понимаешь? Я не хочу, чтобы у тебя сложилось всё так неуклюже, как у твоих родителей. Надо бороться за своё счастье.
   -Бороться?! - в его янтарных глазах плескалась обречённость, - как? Видимо, Кирин мозг спрятал упоминание обо мне так далеко, что достучаться невозможно. Во всяком случае, сейчас это и бесполезно, и опасно для неё.
   - И всё же попробуй, рискни! - взволнованно уговаривала она. Штефан вздохнул. - Нет, ты не вздыхай, - настаивала она. - Тебе надо встретиться с девочкой, осторожно поговорить с ней. Дай слово, что ты сделаешь это!
   -Хорошо. Я попробую, - пообещал он матери.
  
  
   -Что делать, Сонечка? Что делать? - Полина нервно ходила взад-вперёд по комнате подруги, - они всё же встретились!
   Подруги заперлись в комнате Софьи Григорьевны и теперь держали совет.
   -Полечка, мы не вправе вмешиваться. Всё само собой определится, - Софья Григорьевна подсела к трельяжу. От волнений у неё разболелась голова. Спектакль прошёл удачно, она была в голосе. Поклонники несли букеты и корзины цветов - всё хорошо, всё как всегда. После она отправилась ужинать со своим давнишним поклонником адвокатом Велле в "Донон". Где между фрикасе из куропаток и жюльеном упорный адвокат в очередной раз сделал ей предложение руки и сердца. Она уже, как обычно, собралась сказать, что подумает, но тут Велле добавил, что перед Рождеством уедет в Америку. Там в Нью-Йорке у его брата адвокатская контора, и тот уже давно зазывает родственника к себе.
   Тут Софья Григорьевна призадумалась. Велле ей нравился, она к нему привыкла. Как же она останется без него? Без привычного нетребовательного обожания? Карьера её подходит к концу - возраст (уже к сорока идёт!) не шутка. Поразмыслив, она милостиво разрешила упорному адвокату приехать завтра за ответом. С тем-то и отправилась домой. Полина не ложилась спать, дожидалась её. Слушая компаньонку, мечтала об отдыхе, так как к усталости добавилась противная головная боль. Эта боль грозила перерасти в изнуряющую мигрень, с которой могла справиться только одна Кира.
   Как ей удавалось несколькими прикосновениями словно бы вынуть застрявшую в виске занозу - никто не понимал. Но она это могла. Всё было так ясно и понятно в жизни Софьи Григорьевны, и вдруг разом столько волнений! Она посмотрела на компаньонку:
   -Что толку носиться по квартире угорелой кошкой? Девочка ничего не помнит и, дай Бог, не вспомнит...
   -Да как же ты не понимаешь, что это скандал! Вышла замуж при живом муже! Где это видано?!
   -Ах, успокойся! Она же ничего не помнила. Но я порасспрошу Велле. Что он присоветует?
   -Ни в коем случае! Что ты! Что ты! Ты ему всё расскажешь, и пойдёт, пойдёт...
   -Но я же осторожненько, не стану называть никого, а будто так - просто интересуюсь.
   -Вот увидишь, будет жуткий скандал, - обречённо заявила Полина Ивановна. - Зачем только этот Пален явился?! Как бы хорошо было, если б он взял да и пропал куда-нибудь!
  
   Кира проснулась затемно. Андрей ещё посапывал, досматривал свой любимый сон, но скоро ему вставать и ехать в лазарет при Лавре. Сегодня у него именины и Кира задумала маленькое семейное торжество. Большое устраивать нельзя - всё-таки пятница и филипповский пост к тому же, а маленький праздник только для своих - можно.
   Сегодня ей приснился странный сон. Она тихо брела по просёлочной дороге среди сосен и елей. Брела-брела и вышла к серому холодному морю. Над головой с тоскливыми криками носились чайки. Она шла мимо перевёрнутых кверху днищами рыбачьих лодок, мимо раскинутых на распорках сетей и вышла к ограде кладбища. Там возле какой-то могилы, под бронзовой фигурой девушки, сидел человек, уткнувшись лицом в ладони. Его плечи содрогались от тяжёлых рыданий. От него веяло таким отчаяньем, такой безнадёжностью, что она тоже заплакала. Он поднял голову, и она узнала Палена. Его посветлевшие от слёз глаза смотрели умоляюще: "Пожалуйста, не оставляй меня!" Тут она проснулась с мокрыми щеками - она плакала во сне. Что может значить этот сон? "Спится - и снится", - сказала бы Полина. Вот и всё. Но от сна всё-таки остался тяжёлый осадок.
   Надо признаться, приятель Андрея произвёл на неё сильное впечатление. Это беспокоило и раздражало. Он был так красив, что вызывал недоверие. Когда-то Олечка, убедившаяся, что не всё золото, что блестит, делилась собственным опытом и учила её не доверять красивым мужчинам. Наука не забылась. Внешность Палена не отличалась конфетной красотой лощеного киношного любовника. В нём ощущалась мужественность и сила. От него веяло опасностью. "Надо быть с ним поосторожнее", - решила Кира и стала тихонько будить мужа.
   Проводив Андрея на службу, она отправилась к Софье Григорьевне "лечить" её мигрень. И как обычно мгновенно с этим справилась. Потом они завтракали. Дамы интересовались, что Кира решила преподнести мужу к именинам.
   -Поеду к Елисееву - на днях там видела замечательную коробку засахаренных фруктов. Андрей их очень любит. Там же возьму пирожных к чаю. И еще заеду на Большую Морскую в ювелирный...
   -Так, так... - Софья Григорьевна обняла девушку и поцеловала в висок. - Тогда вот что, душенька, сделай все распоряжения кухарке. Это именины твоего мужа - вот ты и распоряжайся: заказывай пироги, кулебяки - короче, все, что захочешь.
   -Ой, как здорово! Это будет мой первый настоящий прием!
   - А будет кто-нибудь сегодня из приятелей Андрея? - тревожно поинтересовалась Полина Ивановна.
   - Скорее всего, нет. Из новых он никого не хочет звать, а из старых здесь только господин Пален. Но вы же слышали, он вчера говорил, что собирается возвращаться к себе...
   -Вот и хорошо, - переглянулись Полина Ивановна с Софьей Григорьевной, но Кира недоуменно взглянула на них:
   -Очень даже плохо! - поправила она. - Он же знает, что было в Каменецке. Я-то ничего не помню, и у меня тысяча вопросов...
   -Да что он знает! - с досадой перебила ее Полина.
   - Почему он вам не нравится? - прищурилась Кира.
   - Опять снег пошел, - перевела разговор Полина Ивановна, нацепив беззаботную улыбку, - ну да, декабрь, значит, скоро Рождество...
   Кира подбежала к окну, засмеялась:
   -И вправду, снег!
   Там за зеркальными стеклами светлел морозным солнцем декабрьский день. Возле недавно установленного памятника миноносцу "Стерегущий" возился дворник в белом фартуке, сгребая нападавший снег широченной деревянной лопатой.
   Кира присела за бюро, чтобы составить список покупок. Она взяла из бювара листок бумаги, обмакнула ручку в чернила, тут же поставила фиолетовую кляксу и зашипела от досады. Пришлось выбросить листок в корзину, взять новый и начать всё сначала. Минуты три-четыре она прилежно писала, потом взглянула в балконное окно: ангел на соборе Петра и Павла стремительно несся по безоблачному небу. С чего бы это тётушка не захотела поддержать разговор о Палене? В последнее время Полина Ивановна странно вела себя. Кира чувствовала какую-то неловкость, но причину пока не понимала. Она даже затеяла об этом разговор с мужем, но тот ничего особенного не замечал.
   -Может, мы им мешаем? - предположил он. Когда они приехали в Петербург, он поселился при Лавре, а Киру приняла Полина Ивановна. Весь период жениховства в этом доме его встречали с радушием. Сама Софья Григорьевна предложила молодым поселиться у них. В самом деле, зачем искать новую квартиру, если здесь полно места? Тогда Монастырский настоял на участии в оплате питания. Он было заикнулся и об уплате за комнату, но тут Софья Григорьевна выпрямилась во весь свой "внушительный" рост и изобразила такое негодование, что сконфузившийся Андрей спрятался за Киру, а та обняла и расцеловала сердитую певицу.
   - Подумай сама, жили себе женщины спокойно, вдруг им, как снег на голову, обрушилась племянница, а потом и её муж появился. Ходит тут, мешается!
   -Думаешь? - Кира с сомнением посмотрела на мужа. - Но Софья Григорьевна, наоборот, мне каждый раз говорит, что Бога благодарит, за то, что я её от мигрени вылечиваю, и радуется, что я тут рядом, под рукой...
   -Так и я о том. Ты рядом - это хорошо. Но я - мешаю.
   -Чем ты можешь мешать? Тебя целыми днями дома нет! И, уж если на то пошло, коли мой муж мешает кому-то, то, стало быть, и я тоже здесь лишняя, - рассердилась Кира.
   -Тс-с, - засмеялся Андрей Афанасьевич, - как тебя раззадорило! Вот что: давай после Крещения подыщем себе квартирку - маленькую, где-нибудь повыше, чтоб платить немного? Будешь сама себе хозяйкой.
   -Мечтатель ты, Андрей! Петербургский мечтатель! Как у господина Достоевского в "Белых ночах". Только ведь сейчас ночи совсем не белые! Посчитай, хватит ли твоего сорокарублёвого жалованья и на провиант, и на квартирку с извозчиком, и на одёжку? Я, конечно, штопать-шить-вязать умею, да и готовить как-никак нас в пансионе обучали... Но прачке да в лавку за еду платить-то придётся. А уголь да дрова?
   -Что же ты предлагаешь?
   -Для начала не квартирку нам искать надобно, а комнатку... Или переехать в казённую квартиру, при Лавре, - она посмотрела на погрустневшего мужа, - но, мне кажется, не в нас с тобой причина. Во всяком случае, ты тут ни при чём. Причина, скорее, во мне. Вот только не пойму какая.
   Кира вспомнила этот недавний разговор с Андреем: да, Полина Ивановна теперь часто раздражается, нервничает. И ещё Кира заметила, как тётушка стала губы по-злому поджимать и как-то недобро взглядывать. В чём же дело-то? Чем она, Кира, провинилась? Может, поговорить с Полиной Ивановной? И Андрей ничего присоветовать не может! Он по уши погружён в работу. Как приехали они из Киева, поручили ему обустроить лазарет по-новому, по-современному. Вот и пропадал он там с утра до вечера, домой возвращался усталый, голодный. Обычно он наскоро обедал и вновь садился за свои записки и чертежи. А что в театр они выбрались - так то редчайшая для Киры удача. И то Андрей всю дорогу до театра брюзжал, что время уходит, а ему ещё надо заявку на хирургический инструментарий написать. Если б не встреча с Паленом, муж считал бы вечер для себя потерянным.
   Пален. Опять Пален! Как же он хорош! "Не всё золото..." - да-да, Кира помнила Олечкины уроки. Разобраться бы - так ли он хорош, каким кажется. Может, у него характер дурной? Может, он себялюбивый эгоист? Или легкомысленный красавчик, не способный на душевные усилия? Но вряд ли. Не стал бы он Андрею приятелем, даже другом, если бы был пустым эгоистом. И всё же, какой кроется подвох в его абсолютной безупречности?
   Часы в гостиной отзвонили одиннадцать раз - пора собираться.
   Еще раз взглянув на список покупок, Кира сунула его в муфту и побежала по ковровой дорожке вниз, к выходу. В дверях она столкнулась с высоким господином, подняла глаза и засияла улыбкой:
   -Как замечательно, что мы встретились! Здравствуйте, господин Пален, - она протянула руку для приветствия.
   Штефан секунду поколебался: хотелось не дружески пожать руку - хотелось прикоснуться губами к нежной коже между перчаткой и мехом рукава. Он сделал над собой усилие и осторожно сжал тонкие пальчики:
   -Пожалуйста, не столь официально, - умоляюще произнес он. - Вы куда-то собрались?
   -За покупками. Сегодня же именины Андрея, - напомнила она. - Вы будете у нас вечером?
   -К сожалению, нет. Мне необходимо вернуться в Эстляндию. Но я не мог вот так взять и уехать, не встретившись с вами. Вчера в театре вы сожалели, что не помните некоторых событий вашей жизни. Вот я и шел к вам, чтобы кое-что рассказать.... Но теперь вы заняты...
   - Я могу предложить вариант, но, боюсь, он вам не подойдет.
   -Заранее на все согласен!
   - Подождите, - Кира улыбнулась, - вы еще не знаете, что я надумала.
   Они шли по дворику мимо уснувшего на зиму фонтана, к воротам.
   -Смотрите, тетя Полина в окне машет нам рукой. Только лицо у нее какое-то испуганное. Это она за меня волнуется после того приключения в Одессе. А вас она, наверное, не узнала. Помашите ей...
   Штефан не стал махать рукой, он приподнял шляпу и учтиво поклонился. Но женщина в окне не успокоилась: всплеснула руками и схватилась за голову.
   -Кажется, она не успокоилась...- пробормотал Штефан. - Так какое же ваше предложение?
   -Оно очень простое: вы проводите меня к магазину, и мы поговорим по дороге. На большее я не рассчитываю - знаю, как тяжело переносят мужчины эти заведения. Во всяком случае, для Андрея - это просто каторга, - вздохнула она. - Он их терпеть не может и говорит, что не мужское это дело - ходить по магазинам.
   -Ну что ж, время у меня есть. Если вы меня не прогоните, то я охотно сопровожу вас в вашем походе.
   -Посмотрим, насколько вас хватит, - засмеялась довольная Кира. Она искоса поглядывала на Палена, любуясь его тонким профилем, горделивой посадкой головы, как любуются изысканным произведением искусства. Он заметил её взгляд, но не улыбнулся в ответ - лишь вопросительно приподнял бровь. Кира смутилась и сунула нос в муфту.
   Они подозвали извозчика и покатили по широкому Троицкому мосту.
   -Посмотрите, как красиво! - Кира приподнялась в коляске. Свинцово-глянцевая Нева, вся покрытая мелкими барашками волн, раздваивалась у Стрелки. Мелкий сухой снег кружился и парил в воздухе, не желая ложиться на воду. - Вот уж, казалось бы, я здесь не первый день, а до сих пор привыкнуть не могу. Так красиво, что даже плакать хочется... Вы улыбаетесь...Вот и Андрей вечно подшучивает надо мной. Конечно, это глупо и провинциально, но что тут поделаешь, если я так чувствую? Глупо, да?
   -Вовсе нет, - Штефан откинулся на спинку сидения. Не объяснять же, в самом деле, что сейчас его мысли заняты совсем другим и улыбается он, потому что не может не радоваться сияющим глазам и румянцу щек Киры, что он любуется выбившимися из-под беличьей шапочки серебристыми прядками волос, тем, как снежинки, цепляясь за пушистый мех, сверкают в солнечных лучах. Он поймал себя на мысли, что всё бы отдал, лишь бы быть рядом с нею. Наверное, хватило бы её улыбки, чтобы сделать его счастливым.
   -Вовсе нет, - повторил он, - город, в самом деле, хорош. По-своему, хорош.
   -Как холодно вы это сказали!
   -Видите ли, я родился и рос не здесь - среди бесконечного пространства между водой и небом - мои родные места много скромнее. Там небольшие поля с гранитными валунами, можжевельник выстроился вместо ограды у нашего дома, огромные ели и сосны... Город, где я учился в гимназии, старше "Слова о полку Игореве". Там кривые узкие улочки, крепостные стены и черепичные крыши. И пройти его из конца в конец можно за пару часов...
   -Я поняла: ваш дом там, в Эстляндии, и вам здесь неуютно.
   -Да, можно сказать и так. Мир огромен, удивителен. Но тянет человека туда, где он вырос, - он помолчал, - но я признаю, что Петербург - достойный город.
   -Достойный? Всего-то? Он поразительный, красивый, волшебный, - Кира даже немного обиделась за любимый город.
   -А как вы полагаете, вот тому типу в драных сапогах есть дело до красоты домов? Думаете, он бредёт, замёрзший, по Троицкому мосту и, как и вы, едва ли не со слезами умиления разглядывает ледяную реку?
   -И к чему вы это? - удивилась Кира. - Ну да, всегда были бедные и богатые. А если у меня сейчас есть в кошельке двадцать рублей, так, значит, я уже должна падать на колени и голову пеплом посыпать? Кстати, мы всегда милостыню подаём нищим и убогим. А этот мужик, на которого вы показали, крепкий и не старый - пусть наймётся да работает. Или из жалости вы готовы догнать его да свои ботиночки ему отдать? Так ведь не отдадите! Не захотите на холоде босиком сидеть! А денег ему дадите - он пропьёт их тут же. Что хорошего в том, чтобы получать незаработанное? То есть дармовое? Вы его избалуете, приучите за ничто копеечки получать, и чем это кончится?
   -От кого я это слышу? И это говорите вы?! Вспомните, как сами работу искали, когда вас со службы выставили! Вы от голода чуть в обморок не падали. Вам дворник хлебушка с кусочком сахара подал! Думаете, он не знал,что есть богатые и есть бедные? Конечно, знал. Но он пожалел вас. Да-да, всего лишь пожалел. Когда я сказал о бедняге на мосту, думал, и от вас, так много настрадавшейся, услыхать слова жалости...
   -Вот то-то и оно: слова жалости! Всё слова, и только. Не слова нищему нужны - помощь нужна. А мы только болтаем и болтаем...
   -Вы сейчас сами себе противоречите. Только что говорили, что нельзя на дармовое им рассчитывать...
   -А кто говорит, что дармовое? Работу надо давать и за неё платить нормально, - Кира поняла, что их спор пустой и бесполезный: о разном они говорили и каждый остался при своём мнении. Они молчали под то звонкий, то мягкий стук копыт. Извозчик свернул на Невский. Кира покосилась на Палена и встретила внимательный взгляд чуть прищуренных глаз.
   -А вы изменились, - с непонятной интонацией сказал он.
   -Да? И какой же я стала? - она усмехнулась, ожидая, что он скажет.
   -Вы стали взрослой, - коротко ответил он.
   -А мы с вами всегда спорили?
   -Нет, не всегда, - он вдруг улыбнулся так мило и светло, что у Киры перехватило дыхание. - Вы много читали, и мы говорили о книгах. Кстати, чем закончилась та история с гранатовым браслетом?
   -Вы о сочинении господина Куприна говорите? - Штефан кивнул, - Эта история грустно закончилась. Влюблённый чиновник застрелился.
   - А вы говорили, что Бог накажет княгиню Веру...
   -Он и наказал. Рядом была такая невозможно прекрасная любовь, а Вера прошла мимо... не заметила. А потом уж поздно стало.
   -Вы верите, что можно так полюбить, как этот несчастный чиновник любил?
   -Верю ли я в то, что можно любить без малейшего расчета на взаимность, боготворить и всем сердцем желать счастья любимому? - она посмотрела в его янтарные глаза и почему-то смутилась.
   -Приехали, барин! - прервал их диалог извозчик. Штефан вздохнул, скрывая разочарование: не вовремя они доехали до места, ещё б чуть-чуть проехаться... Но пришлось выбираться из коляски, расплачиваться с извозчиком и идти вслед за Кирой в магазин.
   Магазин сверкал огнями электрических лампочек.
   Не магазин - праздник! Кира решительно направилась в кондитерский отдел. Там, под стеклом витрины, выстроились в ряд замечательные пирожные, печенье. Роскошные торты заманивали сладкоежек пышными корзинами с яркими цветами из шоколада и крема. Её взгляд задержался на большой коробке детского шоколада с кудрявыми овечками. Где-то она такую видела?
   В самом углу, где возле зеркальной стенки отливали всеми цветами радуги вина и ликеры, был прилавок с множеством конфетных коробок. Как зачарованная, она остановилась возле жестяных банок с печеньем, на которых красовались заснеженные ели, летали толстенькие карапузы с крошечными крылышками и в красных колпачках и ярко светились нарисованные окна хорошеньких домиков.
   -Рождество... - с детским восторгом прошептала она и оглянулась на Штефана, - скоро Рождество... Камин, свечи, пахнущая морозом белая скатерть, чай с бергамотом, в сливочнике густые сливки...
   -Сахарница и маленькие щипчики для сахара, непременно серебряные, - подхватил Штефан.
   Кира кивнула, потом удивленно взглянула:
   -Откуда вы знаете про серебряную сахарницу?
   -Вы как-то мне это уже говорили.
   Она виновато улыбнулась и занялась выбором конфет. Пока Кира придирчиво рассматривала и покупала сладости, Штефан подошел к приказчику и, переговорив с ним, купил коробочку конфет. Приказчик завернул коробку в шелковую бумагу, ловко перевязал атласной лентой и вручил ее Штефану.
   Выйдя из Елисеевского, они решили пройтись по Невскому. Штефан благородно избавил Киру от свертков, ещё и руку предложил - становилось довольно скользко. Снег теперь летел легкими, но очень крупными хлопьями, пар вырывался изо рта прохожих. Штефан и Кира медленно шли, увлеченно болтая о всяких пустяках, не замечая окружающих. На углу Большой Морской они прошли, не заметив Лизу. Та так и осталась стоять с открытым от удивления ртом.
   -А здесь вы, несомненно, скупите все драгоценности? - задорно улыбаясь, Штефан остановился у входа в огромный магазин с толстыми гранитными колоннами.
   -А как же! - фыркнула в ответ Кира. Но в магазине растерялась. Она прошла вдоль витрины со сверкающими бриллиантовой россыпью портсигарами и сигаретницами. Такое изобилие!
   -Это не подойдет, - растерянно оглянулась она на Штефана, - Андрей не курит, да и на цену лучше не смотреть.... Тут были запонки, хорошо бы их иметь побольше, а то вчера, до театра, я полчаса по полу ползала: искала, искала, но так и не нашла. Куда она могла закатиться?
   -Надеюсь ваш муж не рассердился?
   -Андрей рассердился?! - она смерила его взглядом, - я не знаю человека добрее и благороднее. Надо же, рассердился!
   -Вы так привязаны к нему? - зачем-то спросил он.
   Она удивленно взглянула:
   -Но как же иначе? - и вновь занялась рассматриванием красивых безделушек..
   - Смотрите, может, эти подойдут?
   На белой атласной подушечке красовались элегантные запонки с черно-белой эмалью и крохотными сверкающими камушками в центре.
   -Да, очень красиво, но почему их три штуки? Разве у нас по три руки? - засмеялась Кира.
   -Вы же сами говорите, что они часто теряются. Вот ювелир и решил выпускать их по три штуки, на всякий случай. Если потеряется одна, всегда в запасе есть еще одна.
   -Остроумно придумано, - одобрила Кира. - Решено. Покупаю эти, а если Андрей и их потеряет, то пусть сам под кровать лазает!
   Они еще побродили по магазину, обсуждая мастерство ювелиров и любуясь безделушками. А потом наткнулись на витрину, где были выставлены пресс-папье. Серебряная обезьянка сидела на скамеечке и держала в мохнатой лапке хрустальный шарик. Ее изумрудные глазки мудро и грустно смотрели на покупателей.
   -Почему у меня такое чувство, будто все это уже было? - вырвалось у Киры.
   -Ничего удивительного - последствия травмы. Кстати, такое бывает даже у совершенно здоровых людей...Давайте лучше посмотрим это пресс-папье. Смотрите, там лесная полянка, домик в снегу и крохотная девочка. Если потрясти, то пойдет густой-густой снег. Так похоже на нашу мызу... Забавная игрушка!
   -Забавная, - иронично усмехнулась Кира. - Девочка замерзает в снегу...
   - А мы её согреем...
   Она вопросительно взглянула.
   -Не понимаете? - улыбнулся Штефан. - Просто возьмите и подержите, от тепла ваших рук девочка согреется...
   -Но снег не растает...
   -Тогда мы обязательно должны спасти малютку, - полушутя-полусерьезно ответил он. - Вы позволите?
   Кира кивнула, и он направился к приказчику. Почему ей все время кажется, что в его словах скрыт какой-то подтекст? Через минуту Штефан вернулся с нарядным свертком в руках:
   -Позвольте подарить вам это, - золотистые глаза взглянули на нее с непонятным выражением. - Мы ведь не увидимся до Рождества...
   -Наверное, это не совсем удобно... - неуверенно начала она.
   -Ах, бросьте, что за счеты могут быть между старыми друзьями! -и Кира решилась:
   -Дарите! Мне эта штука ужасно нравится, - рассмеялась она.
   Они еще побродили по запорошенным снегом улицам и набрели на кондитерскую с роскошной вывеской "Французские пирожные".
   -Зайдем? - предложил Штефан. Кира немного поколебалась: пора домой.
   -С удовольствием, - всё же согласилась она.
   Звякнул дверной колокольчик, и они очутились в небольшой кондитерской. За столиками, покрытыми скатертями в бело-красную клетку, угощались чаем с пирожными барышни и дамы с детьми. Мужчин было человека два-три. Пока Кира и Штефан шли к столику у окна, головы дам поворачивались им вслед, словно головки цветов за солнцем.
   К счастью, огромная кадка с разлапистым фикусом прикрыла их от любопытных взглядов. Кира сбросила на спинку стула шубку, старым золотом блеснул её медальон. Тот самый.
   -Красивый медальон, - он испытующе взглянул на неё. - Подарок мужа?
   -Нет, он у меня был до замужества, - наморщила лоб, вспоминая, - вот только откуда он взялся, не помню. Видите, там есть гравировка. Красивый герб. Правда?
   Она повернула вещицу обратной стороной и подалась к Штефану так, что он почувствовал тёплый аромат её духов.
   -Да, занятный, - разом охрипшим голосом пробормотал он. Она лишь удивлённо глянула и повернулась к окну, где уже начали сгущаться ранние декабрьские сумерки. Подошёл официант и Штефан сделал заказ: чай с бергамотом и профитроли с заварным кремом для Киры, себе - чёрный кофе.
   -И это вы знаете обо мне! - изумилась Кира, - теперь я верю: мы, в самом деле, часто с вами виделись.
   -Очень часто, - подтвердил Штефан и опустил глаза. Его пальцы машинально крутили обручальное кольцо на левой руке. "Кольцо на левой руке - он что, вдовец? - подумала Кира. - Ах, нет, он же немец, наверное, лютеранин". Она улыбнулась:
   -Знаете, как я вас вчера увидела? В театр мы не часто выбираемся: Андрею некогда, а без него мне неинтересно. А тут такая удача! Софья Григорьевна Преображенская вчера партию Амнерис пела и всех нас пригласила. Сидела я в ложе и разглядывала публику. Весь партер блистал эполетами да драгоценностями. Дамы веерами обмахиваются... Это сколько же надо страусов на такое количество вееров! - Штефан хмыкнул, вспомнив целую коллекцию вееров матери.
   Официант принёс заказ. Ловко расставил на столике серебристый кофейник, сахарницу, чайнички - заварочный и побольше с кипятком, фарфоровую двухъярусную горку с профитролями, чашки с блюдцами. Штефан кивнул официанту и отпустил его.
   - Так вот, разглядывала я публику, - Кира налила Штефану кофе, подцепила щипчиками кусочек сахара, опустила в чашку, передала ему. Потом плеснула себе чая из заварочного чайничка, - и вижу: в ложе напротив две дамы. Обе ослепительные, в модных туалетах. Рядом импозантный мужчина, очень привлекательный. Я подумала, до чего же люди бывают красивы. И тут в ложе появляется четвёртый человек. И я возмутилась: мало того, что в одной ложе столько привлекательных людей сразу собралось, так появился ещё один - умопомрачительный красавец! - Кира говорила серьёзно, но смеющиеся зелёные глаза выдавали её.
   -По-моему, вы преувеличиваете, - отмахнулся Штефан. - И потом, красота мужчины - вещь абсолютно бесполезная. Важно, что там внутри, а не снаружи. Другое дело - женщины. Ими любуешься, как любуются цветами. Но, к сожалению, редко сочетается красота души и красота тела в одном человеке...
   -Возможно... А мне кажется, что красота человеку даётся как испытание. Тяжёлое душевное испытание. Не каждый такое вынесет... Ваша жена едет с вами? - без всякого перехода спросила Кира и удивилась: Штефан сначала побледнел, потом кровь бросилась ему в лицо. Он закашлялся.
   -Моя жена? - переспросил он, откашлявшись.
   -Ну да, ваша жена, - кивнула Кира. - Я поняла, что в театре с вами были ваши родители и жена. Разве нет?
   - Нет, к сожалению, моя жена в этот раз со мной не едет.
   -И все же, - после паузы начала Кира, - как странно устроена человеческая память. Меня по-прежнему не покидает чувство, что что-то подобное уже было. Кафе, чай, кофе... И даже вы...
   -Это вполне естественно. Мы бывали в подобных местах, - он смотрел в сторону, - Ольга Яковлевна, вы и я. Когда часто бываешь в одной компании, много общих воспоминаний.
   -Мы дружили?
   -Да, - просто ответил он, и его янтарные глаза окутали Киру теплом.
   Она замерла, всем существом ощутив это тепло. Потом спохватилась:
   -Стемнело! Мне давно пора домой. Спасибо за чай, - Кира вскочила, потянула шубку, но Штефан уже был рядом. Он помог ей надеть шубу, подхватил свёрточки. И опять они прошли к выходу сквозь строй женских глаз, восхищенных и завидующих.
   Снег искрился в свете уличных фонарей, заметно похолодало. Подлетел лихач, с шиком осадив лошадей. Они забрались в экипаж с откинутым верхом, извозчик шевельнул вожжами, и ветер полетел им в лицо. В один миг домчались до Петербургской стороны. Штефан велел извозчику обождать, а сам пошёл проводить Киру до квартиры. Всю дорогу Кира молчала, о чём-то сосредоточенно думая. Штефана это сильно беспокоило. Он понимал, что день воспоминаний ещё не закончился и ждал главного вопроса.
   Они не воспользовались лифтом, медленно поднимались по лестнице. Кира шла чуть впереди, стягивая перчатки с озябших пальцев. Она остановилась на площадке между вторым и третьим этажами.
   -Почему же я вас не помню? Помню Олечку, Андрюшу, Елену Валентиновну даже. А вас нет! - она растерянно смотрела на Штефана.
   Он глубоко вздохнул, приказывая себе успокоиться:
   -Психика - сложная штука и ещё мало изученная, - он положил шляпу и свёртки на подоконник.
   -Андрей мне сказал, что мой мозг таким образом защищается от негативных эмоций, и называется это избирательной памятью.... Так? - она требовательно тронула его за руку.
   -Да, так, - обреченно обронил он.
   -Что же вы такое натворили, что моя голова не хочет помнить вас? - прозвучал, наконец, вопрос, которого так боялся Штефан.
   -А Монастырский не говорил вам, что избирательная память может касаться как отрицательных эмоций, так и положительных?
   -Правда? Значит, мы с вами не ссорились? - её глаза радостно расширились, в них вспыхнул странный огонёк, но тут же потух, - тогда совсем не понятно!
   -Не стоит торопить события, -он досадливо поморщился, - всё придёт в своё время. Вы сами всё должны вспомнить, иначе вам потом будет казаться, что это не ваши воспоминания. Вы будете страдать от мысли, что кто-то их специально вложил в вашу голову.
   -Да, вы правы, - согласилась она и протянула ему руку, - что ж, прощайте. Удачной поездки!
   Штефан взял её руку, поднёс к губам. Но не поцеловал, а стал дыханием согревать её застывшие пальцы. Кира оцепенела, сердце подскочило куда-то к горлу и обрушилось вниз. Она отдёрнула руку, сгребла свёртки, мигом взлетела на свой этаж и надавила на кнопку звонка. Ещё мгновение, и она скрылась в квартире.
   Штефан постоял, с тоской глядя в тёмное окно, потом присел на подоконник. Посидел несколько минут с закрытыми глазами. Больше здесь ему делать нечего, пора ехать домой, он подхватил шляпу. Под ней лежал нарядный свёрточек, забытый Кирой -его Рождественский подарок. Штефан горько усмехнулся: бедная маленькая девочка в заснеженном лесу - кто отогреет тебя?
   В тот же вечер он уехал в Эстляндию. Родители остались ещё на несколько дней в Петербурге из-за Эльзы Станиславовны. У неё появилось какое-то важное срочное дело, требовавшее немедленного решения.
  
  
  
   Глава 4
  
   -Ну что, Кирочка давно вернулась? - раскрасневшаяся с мороза Софья Григорьевна прижала озябшие руки к узорчатому кафелю высокой, под потолок, печи.
   Мрачно глянув на неё, Полина Ивановна ответила с раздражением:
   -Только что, четверти часа не прошло, как вернулась.
   -Вот как! Весь день ушёл на покупку пирожных? Забавно!
   -Ничего забавного тут нет, - рассердилась Полина, - будто ты не знаешь, с кем она ушла!
   -Отчего ты сердишься? Пусть всё идёт, как должно идти, - она понизила голос, - всё-таки этот господин ей муж... Ты только подумай, каково ему!
   -Как ты не хочешь понять? Скандал может разразиться в любую минуту! И не думай, что он нас с тобой не затронет. Затронет, ещё как затронет!
   -Да мы-то тут при чём?
   -Ты, Сонечка, совсем ничего не понимаешь? Ведь моя племянница - преступница. Ещё раз повторяю: пре-ступ-ни-ца! Двоемужие карается как светскими, так и церковными законами. Кира будет наказана, и мы с нею заодно. Мы же всё знали, но не сообщили властям. Так что готовься к неприятностям.
   -На мой взгляд, ты излишне драматизируешь. И потом, если скандал всё-таки разразится, мы возьмём и уедем. Хотя бы в Америку. Меня Велле замуж зовёт. И я уж согласие дала. Да и пора: сколько лет он верным поклонником прослужил при мне! Он к брату уезжает, и мы вслед за ним. А хочешь, бросим всё и прямо сейчас с ним и поедем?
   -Ты шутишь? Да? - Полина остановилась напротив подруги, - как ты себе это представляешь? Бросить привычную жизнь, друзей, работу, наконец?
   -Ну, положим, твоя работа не пострадает, - усмехнулась Софья Григорьевна, - ты как была при мне, так при мне и останешься. А жизнь мы там наладим новую, и друзей новых заведём.
   -Ты, Сонечка, говоришь невозможные вещи! - пробормотала Полина Ивановна. - И, не забывай, у тебя контракт подписан!
   -Пустяки! - махнула ухоженной ручкой в кольцах и браслетах певица, - я всё хотела спросить тебя, Полиночка... Скажи, за что ты была так холодна к своей сестре, к Тонечке?
   -Я? Холодна? - растерялась Полина Ивановна, - Боже мой, Сонечка, что ты такое говоришь?! Я всегда обожала Тонечку! Когда maman скончалась, Тонечка - тогда сама ещё ребёнок - заменила мне мать. А как и papa не стало, Тонечка пошла в компаньонки, только бы я могла в хорошем пансионе обучаться.
   -Что ж ты к ней никогда не ездила? За десять лет-то могла бы съездить к ней в Каменецк или к себе пригласить?
   -Как бы я ездила к ней, если там этот заносчивый поляк, её муж был? Я на дух его не выносила.
   Софья Григорьевна пристально посмотрела на подругу:
   -И всегда ты такие враждебные чувства к нему испытывала?
   -Всегда - не всегда... Какая теперь разница? И что это ты мне допрос устроила? - возмутилась Полина Ивановна. - Сейчас не о пустяках думать надо...
   -Вот и думай, коли тебе делать больше нечего! - огрызнулась Софья Григорьевна. - Уж не собираешься ли ты донести на племянницу?
   -Как только тебе такое в голову могло прийти?! - всерьёз обиделась Полина Ивановна.
   Весь вечер она дулась на подругу, заодно на Киру и даже на беднягу Монастырского. Кира же была неестественно оживлена: излишне смеялась каждой шутке, тормошила мужа, тащила танцевать и тут же отвлекалась на какие-то пустяки, говорила тосты и запивала их шампанским. Андрей Афанасьевич таким её весельем даже обеспокоился. И всё же вечер прошёл приятно и беззаботно.
   Среди ночи Андрей внезапно проснулся: ему послышались всхлипывания. Но Кира спала, свернувшись калачиком. Он решил, что послышалось, перевернулся на живот, подбил удобнее подушку, закрыл глаза и тут же уснул.
  
  
   Штефан предписал себе покой. Он холил его, лелеял. Делал он это очень просто: день заполнял больными, вечер - штудированием медицинских журналов и книг. Он возобновил дальние прогулки, забирался вглубь леса, где уже были совсем непроходимые сугробы. Ездил верхом по окрестностям, наколол столько дров, что ими, наверное, можно было бы растопить все печи и в Ревеле, и в Санкт-Петербурге. В общем, занимал себя умственно и физически, только бы не было свободных минут для воспоминаний. К сожалению, проклятые воспоминания не оставляли ни на секунду. И он чувствовал, что проигрывает эту схватку с насмешницей судьбой.
   За несколько дней до Рождества размеренная жизнь на мызе пошла кувырком. Ранним утром в середине декабря в открывшуюся дверь вместе с морозным воздухом ворвались перемены: вернулись родители. Наконец-то они разобрались во всех недоразумениях. Кроме ощущения выстраданного счастья, они привезли последние петербургские сплетни и очаровательную Елизавету Максимовну Бех.
   Штефан немного растерянно смотрел, как из-под медвежьей полсти саней вначале появилась высокая фигура отца, потом Эльза Станиславовна, а затем оттуда выпорхнула раскрасневшаяся от ветра и мороза Елизавета Максимовна. Увидев выражение лица молодого человека, женщины переглянулись и весело рассмеялись.
   И началось... Забегали по дому слуги: все перетиралось, мылось, чистилось. Всем были даны самые строгие указания. Неразлучные Эльза Станиславовна и Лиза поспевали повсюду: составляли список блюд для Рождественского ужина, вытребовали на совет кухарку и с азартом обсудили начинку пирожков и приправы к традиционным свиным ножкам с тушеной капустой.
   Совместно с горничными они перекопали содержимое огромных платяных шкафов, решительно отбрасывая в сторону то, что вышло из моды - потом это можно отдать пастору, а уж он-то найдет, кому могут понадобиться все эти рубашки, юбки, пиджаки и прочее, и прочее. С немецкой педантичностью они заглянули в каждый уголок, не пропустив ни одного закоулка старого дома. Все должно сверкать, нигде не может остаться ни пылинки, а все старье выкинуть не жалея - и пусть с этой рухлядью уйдет из дома все плохое!
   Штефан, поначалу несколько настороженно отнесшийся к шумной возне, затеянной женщинами, ловил себя на мысли, что совсем не узнает мать. Обычно такая чопорная, холодная, она носилась по дому, сияя улыбкой. Даже Иван Федорович включился в общую суету, радостно откликаясь на любые, казалось бы, самые нелепые поручения дам. Штефан видел, как смущается отец и как светятся его глаза, когда мать, кокетливо улыбаясь, заботливо поправляет ему галстук. Черт возьми, как было приятно смотреть на счастливых родителей! Как бы и ему хотелось вот так же, замирая от радости, прислушиваться к звонкому голосу Киры... Болезненно поморщившись, он отогнал от себя невозможное видение.
   За четыре дня до Рождества Елизавета Максимовна с неудержимой энергией взялась украшать вычищенный дом. Бесстрашно встав на лыжи и захватив сани, они с Паленом-старшим отправились в лес и притащили оттуда санки, нагруженные еловым и сосновым лапником. После Штефан под ее руководством таскал стремянку из комнаты в комнату и, попеременно взбираясь на нее, они развешивали цветные фонарики, гирлянды и венки. Лиза, склонив набок голову, придирчиво оглядывала их совместное творение и выносила вердикт: "годится" или " все переделать".
   По традиции наряжать елку решили в сочельник. Но срубить деревце следовало заранее для того, чтобы оно оттаяло и отстоялось внутри дома. В сопровождении лесника полдня бродили по лесу, выбирая дерево и споря до хрипоты о достоинствах той или иной претендентки. Наконец нашли такую красавицу, что и придраться не к чему. Пока Штефан и лесник рубили бедное дерево, Лиза бродила между засыпанных снегом елей и любовалась искрящимся серебром снега.
   Ей здесь ужасно нравилось. Тихо, спокойно - не то что в суетном Петербурге. К тому же она дорвалась до замечательной медицинской библиотеки Ивана Фёдоровича и с упоением перебирала толстенные книги и журналы, неприлично опаздывая к обеду или к ужину. Вечерами в гостиной Лиза смело вступала в споры с Иваном Фёдоровичем о естественных науках, а уж о своей любимой биологии могла говорить бесконечно. Правда, тут её как раз-то и подвела эта самая любовь к биологии, а вернее любовь к экспериментам.
   Как-то дети кухарки притащили большой кусок льда с вмёрзшей в него лягушкой и показали его Штефану. За горсть конфет он "выкупил" беднягу у мальчишек и определил в кабинет. Лиза вошла как раз в тот момент, когда Штефан накрывал аквариум сеткой.
   -О,ranatemporaria - лягушка травяная... - назвала она вид несчастного земноводного, - что вы собираетесь с нею делать?
   -Есть два варианта: отнести её в лес и сунуть в сугроб. Придёт весна, она оттает.
   -А второй вариант?
   -Пусть здесь живёт, - он улыбнулся, - а вдруг это не простая лягушка? Вдруг это царевна-лягушка?
   -Надеюсь, вы не собираетесь её целовать? - засмеялась Лиза. - Но у меня есть третий вариант - поинтересней, чем возня с кормлением её дохлыми мухами и пауками. Я слышала, что у замёрзших лягушек уровень глюкозы в крови очень высок. Давайте вскроем её!
   -Не стоит. В лабораториях мы уже столько их замучили - впору памятник им ставить. Так что, дорогая Лизхен, эту красавицу я вам не отдам.
   Лиза не стала спорить. Лягушка не только оттаяла, но и прекрасно себя чувствовала, Штефан кормил её крохотными кусочками мяса и удивлялся прожорливости своей "царевны". А потом лягушка пропала. Сетка на аквариуме была сдвинута, и, возможно, она выпрыгнула на пол. Штефан искал свою подопечную и на первом, и даже на втором этаже дома, но не нашел. В последнюю очередь он заглянул в лабораторию отца и застал там сидящую над микроскопом Лизу. Несчастная царевна-лягушка была прикреплена к пробковому штативу и безжалостно вскрыта.
   -Штефан, смотрите, как хорошо видно... - начала было Лиза и осеклась, увидав брезгливую гримасу на лице молодого человека. Он молча повернулся и вышел. А Лиза задумалась, к кому относилось выражение его лица - к уснувшей лягушке или к ней самой.
   Этим же вечером Лиза попросила прощение у Штефана, и они помирились. У них установились дружеские отношения, которые Лиза с удовольствием перевела бы в более близкие. Только никак это не получалось. Ей никак не удавалось разобраться в семейных делах Палена-младшего. Но некоторые перемены её обнадёживали. Например, он снял траурную ленточку с лацкана. И Лиза решила, почему бы ей с ним не пококетничать хоть самую малость. К тому же, она заметила, к Штефану вернулась присущая ему лёгкая небрежность в общении и теперь лицо его стало чаще освещаться обворожительной улыбкой. Все перемены Лиза приписала своему пребыванию в доме Паленов и искренне этому радовалась.
   И вот теперь замечательный поход в лес за ёлкой. Бесшумный полёт мелкого сухого снега, звонкий стук топоров по мерзлому дереву, и она вообразила себя заблудившейся в лесу Белоснежкой. Вот-вот - ещё секундочка - и явится прекрасный принц и увезет ее в свое волшебное королевство. Принц-спаситель, возможно, будет похож на одного ее знакомого доктора, который сейчас занимается елкой и явно заинтересованно поглядывает в ее сторону...
   Вернувшись, они, шутя и дурачась, выбрали рождественское полено, а когда выбрали, переворошив всю поленницу, оплели его яркими лентами и поставили к камину. Осталось съездить в Ревель за последними покупками, которые никому нельзя было доверить, а только приобрести самолично, то есть за подарками.
   -Выехать надо затемно, дорогая Елизавета Максимовна, - Штефан улыбнулся, глядя, как пытается скрыть зевок уставшая от дневных хлопот Лиза. - Так что вставать придется рано-рано.
   -О, не беспокойтесь! - подняла голову девушка, - если захочу, я могу и вовсе не спать.
   -Такие героические усилия вряд ли потребуются, но лучше вам сегодня пораньше лечь спать.
   -А вы? - она удивилась, видя, что Штефан надевает пальто. - Кажется, вы куда-то собираетесь?
   - Хочу заглянуть в больницу. У нас два послеоперационных больных - надо посмотреть.
   -Я с вами, - загорелась Лиза, но Штефан не разрешил: время позднее, завтра рано вставать, да и проблем там особо не предвидится.
   -Так что - спать, немедленно спать, - и, поклонившись, вышел. А Лиза побрела вверх по лестнице к своей комнате, отчаянно зевая и почти засыпая на ходу.
  
   Подремав под глухой стук копыт минут двадцать, Иван Федорович чуть откинул медвежью шкуру и оглянулся назад. Там, на других санях, следом катили Штефан и Лиза. Он помахал им рукой, но ему не ответили - было еще слишком темно, а тусклого света фонарей на санях явно не хватало. Пален-старший откинулся назад, натянул до подбородка пахнущую замерзшей шерстью шкуру и закрыл глаза.
   Как все переменилось! Будто вернулись те дивные дни, когда он впервые увидел очаровательную Эльзу и с первого взгляда влюбился в нее. Все, что тогда покорило его, вновь проявилось в этой восхитительной красавице. Все эти годы скупая на улыбки и смех, она теперь хохотала из-за любого пустяка. Вместо холодной статуи вдруг явилась живая нежная женщина и заботливая мать. Как хорошо, что они объяснились, и как глупо было с его стороны так долго лелеять обиды...
   Столько лет потеряно! Какая непростительная глупость! Но, слава Богу, всё разъяснилось, теперь Иван Федорович больше всего беспокоился о Штефане. Сколько раз хотелось ему поговорить с ним, но каждый раз, видя его померкший взгляд, будто обращенный внутрь себя, Пален-старший отступал, боясь причинить сыну дополнительные страдания. Тогда он постарался так загрузить его работой, чтобы вздохнуть было некогда. Своеобразная терапия дала результат - молодой человек начал воскресать. На его лице стала появляться улыбка. Иван Федорович ликовал. Конечно, это еще не прежний Штефан, но в его тоне нет-нет да и звучали прежние сдержанно-ироничные нотки.
   И еще Иван Федорович был на седьмом небе от приезда обворожительной Елизаветы Максимовны Бех. Каким бы сдержанным и скрытным не был сын, тем не менее, отец стал замечать искорки смеха в светло-карих глазах Штефана и от души радовался, видя явный интерес молодого человека к столь восхитительной особе. Он-то отлично помнил, как его любвеобильный батюшка однажды признался ему, что лекарство от женщины - это другая женщина. Потому-то он сегодня чуть запоздал к выезду, намеренно дав возможность молодым людям самим выбрать места в санях. Он ничуть не удивился, увидев их сидящих вместе и чрезвычайно занятых разговором. Похвалив себя за такую хитрость, Иван Федорович занял место во вторых санях, и они отправились в Ревель.
  
   -Все, я больше не могу! Если мы сейчас же не зайдем в... - Лиза поискала глазами вывеску, - в кофейню, я вам этого никогда не прощу!
   -Как верные рыцари мы не допустим, чтобы искры гнева коснулись ваших очаровательных глаз, - подражая какому-то чудовищному роману и давясь от смеха, воскликнул Иван Федорович. - Мы были непростительно невнимательны. Дама устала! Штефан, немедленно на колени! Проси прощение у прекрасной дамы...
   -Если только таким образом я могу заслужить прощение...
   -Довольно, довольно, - расхохоталась Лиза, - не вздумайте становиться на колени, а то сейчас эти добрые горожане призовут полицию и нас сдадут в желтый дом.
   -Тогда позвольте сопроводить вас, о прекраснейшая, в этот дивный приют, где ваши усталые ножки смогут предаться восхитительному чувству заслуженного отдыха...- и мужчины галантно распахнули двери перед Елизаветой Максимовной. Она же, подхватив несуществующий шлейф платья, величественно шагнула вперед. Но поймала удивлённый взгляд какого-то толстощекого господина в котелке и, невежливо прыснув, вбежала в открытую дверь.
   Весь день они обследовали один магазин за другим. На Ратушной площади, где уже стояла огромная елка с украшениями, они прошли по всем лавкам: от игрушечной до кондитерской. Постояли возле праздничных, сияющих зеркальным блеском в лучах холодного солнца, витрин. У Лизы разгорелись глаза при виде изобилия золотой и серебряной мишуры, она осторожно дотрагивалась до тоненько звенящих стеклянных колокольчиков, не зная на каком из них остановить выбор: на сиреневом? на розовом? Нет, лучше золотой - посмотрите, как с его поверхности улыбается крохотный ангелочек!
   А в кондитерской они даже немного поспорили. Пален-старший выбрал огромный торт с таким количеством роз, винограда, засахаренных фруктов, что всем этим можно было бы украсить фасад их дома и еще, наверное, осталось бы на украшение крыши конюшни. А Лиза и Штефан стояли за шоколадный шедевр, где целое семейство - мама-мышка, папа-мышка и мышата - наряжали елку возле очаровательного марципанового домика, на крыше которого красовалась цифра "1912" из белой помадки.
   Победила молодость, приведя в качестве аргументов выставленную на прилавке таблицу с восточными символами. Там значилось, что наступающий год - год большой крысы. Слабые возражения Ивана Федоровича в виде намеков, что этот торт больше подходит на встречу Нового года, а не на Рождество, не были услышаны.
   Потом они выбирали гостинцы для слуг и работников, обсуждая достоинства той или иной вещи. На полчаса разбежались по разным лавочкам покупать подарки друг для друга. Сталкиваясь в том или ином месте, отворачивались, делали вид, что не знакомы, и деловито пробегали мимо.
   И лишь когда все было уложено, увязано с величайшими предосторожностями в санях, они позволили себе немного отдыха, так как к ужину их ждала Эльза Станиславовна с обязательным отчетом о произведенных действиях.
   Кофейня с забавным названием "Гном" располагалась над кондитерским магазинчиком. Лиза издала страдальческий стон при виде огромных витрин, заставленных всевозможными пирожными. Они поднялись по крутой деревянной лестнице на второй этаж. Чисто выбеленный сводчатый потолок и стены, украшенные венками из еловых лап, перевитых красными лентами, горящие толстые розовые свечи в стеклянных бокалах на столиках с белоснежными скатертями, аромат кофе, корицы и ванили - празднично и уютно.
   Едва они уселись за столиком, как к ним подлетел официант. Они заказали кофе, пирожные со сливками - фирменное блюдо заведения - и вино для мужчин.
   -Я не покажусь вам навязчивой, если еще раз скажу, что мне ужасно нравится в ваших краях, - Лиза вопросительно взглянула на отца Штефана, но ее вопрос явно адресовался сыну.
   -Вы хотите сказать, вам наскучил блистательный Петербург? Вы готовы поменять его на сельскую жизнь? Без балов в Собрании, без оперы, без всей этой развеселой кутерьмы? Поменять на всегда один и тот же вид из окна сельского дома? - скептически поднял бровь Штефан.
   -Мне думается, ты сильно преувеличиваешь, сынок. Не так уж у нас и тоскливо...
   -Конечно, нет, - согласился Штефан. - Если у тебя есть дело, нигде не будет скучно.
   -А почему вы решили, что для меня не нашлось бы здесь дела? - немного обиделась Лиза.
   -С вашей живостью? С вашей кипучей энергией? - он чуть помедлил, - с вашей красотой, наконец? Похоронить себя в деревне? - он покачал головой.
   -А если у меня есть увлечение? - ей было чрезвычайно приятно слышать это "с вашей красотой", но почему он решил, что она всего лишь светская пустышка? - Меня всегда интересовали естественные науки, а здесь можно заниматься ботаникой, биологией - да мало ли чем! Скажите лучше, что вы просто не хотите, чтобы я вам мешала... - она закусила губу, ругая себя за несдержанность. Как глупо вышло! Она поставила в неловкое положение не только Штефана, но и его отца. Теперь они станут говорить, что она им вовсе не мешает и получится так, будто она сама напросилась к ним.
   Штефан переглянулся с отцом, потом коснулся руки Лизы и мягко сказал:
   -Вы нам нисколько не помешаете, - он всмотрелся в смущенное лицо девушки. - Больше того, мы все были бы рады видеть вас в нашем доме всегда...
   -О! - задохнулась от избытка чувств Лиза. Да это же почти предложение!
   -Конечно, конечно, - присоединился к сыну Иван Фёдорович.
   -Бог мой, какая встреча! Пален, ты ли это?! - они разом обернулись.
   -Монастырский?! Не может быть!
   -И, тем не менее, это я! - радовался встрече Андрей Афанасьевич. - Представь же меня скорее!
   -Да, да, конечно. Позвольте вам рекомендовать моего одесского приятеля и коллегу Андрея Афанасьевича Монастырского... А это мой отец и Елизавета Максимовна Бех.
   -Рад, душевно рад, - поднимаясь, протянул руку Иван Федорович, - наслышан о вашей доброте и заботливости.
   Андрей Афанасьевич смутился:
   -Пустяки.
   -Мне кажется ваше лицо знакомым...- Лиза наморщила лоб, припоминая, - ах, да, вспомнила! У меня очень хорошая память на лица. Ведь это вы разговаривали со Штефаном-Георгом в опере? Да? С вами была еще такая хорошенькая девочка-подросток...
   -Это моя жена, - усмехнулся Андрей Афанасьевич.
   -О, простите, я, кажется, сказала глупость... - смешалась Лиза.
   - Так какими судьбами вы здесь? - пришел ей на выручку Иван Федорович.
   -Сопровождаю делегацию отцов церкви в качестве лекаря. Но так как у всех господ священников здоровье первостатейное, то скучаю до невозможности... Они решили провести Рождество в Ревеле, а потом уж возвращаться к себе, в Питер. Так что еще несколько дней мне здесь придется поскучать, - он сокрушенно покачал головой.
   -А что, ваше присутствие здесь обязательно?- поинтересовался Иван Федорович. - Здесь есть прекрасные доктора. Я к тому, что если вам дадут коротенький отпуск, то вы бы могли провести Рождество с нами. Правда, Штефан?
   Он взглянул на сына, ища его поддержки, и удивился, что тот лишь вяло кивнул в ответ.
   - Я и сам собирался отпроситься на пару дней с тем, чтобы навестить Штефана-Георга, - Андрей широко улыбнулся. - Быть рядом и не заехать к вам! Ваш сын, господин Пален, столько рассказывал о здешних красотах...
   -Вот и славно.... Заканчивайте ваши дела и приезжайте...
   -Благодарю вас, если получится, то с превеликим удовольствием, - Андрей Афанасьевич откланялся, но вдруг обернулся к другу, - Штефан, ты не мог бы рекомендовать где-нибудь поблизости хорошего ювелира? - и пояснил: - хочу подарок жене сделать.
   Пален удивился: Андрей и ювелиры? Но, кинув взгляд на Монастырского, кивнул:
   -Да, конечно. Пойдём, покажу магазинчик, - извинившись перед отцом и Лизой и пообещав не задерживаться, он отправился следом за Андреем Афанасьевичем.
   Они вышли на улицу. Уже совсем стемнело, но множество разноцветных гирлянд и яркие витрины освещали площадь, делая её похожей на театральную декорацию.
   -Извини, что вытащил тебя на улицу, - Монастырский остановился неподалеку от ёлки, улыбка сползла с его лица, - но я хотел посоветоваться.
   -Конечно, слушаю тебя. Кстати, как Кира? Вернулись воспоминания? - голос его чуть дрогнул.
   -Вот об этом-то я и хотел поговорить. В своё время ты специализировался в психиатрии. Может, что-нибудь подскажешь? К сожалению, память к Кире не вернулась. Боюсь, как бы хуже не было.
   -Но почему?
   -Ты помнишь её тётю? Её не стало.
   -Вот оно что! - Штефан покачал головой, - сильные волнения для Киры категорически противопоказаны. Но почему вдруг?..
   -Сами не понимаем. Полина Ивановна была здоровым человеком, правда, излишне мнительной, на мой взгляд. Всё время пила успокоительные настойки... Уж сколько раз я осматривал её! Никогда никакой патологии не находил. Когда случилось несчастье, меня при этом не было. Но Кирочка рассказывала, что они, как обычно, пили послеобеденный кофе, болтали о всякой чепухе. Там что-то с фикусом случилось: не то листья скрутились, не то пожелтели совсем. Они отошли от стола, чтобы рассмотреть его, вернулись. Полина Ивановна допила свой кофе, вдруг побелела вся и рухнула на пол.
   -Сердце?
   -Да. Бедные женщины тяжело перенесли все последующие события. Тётя у Киры была единственной родственницей... И теперь к Кириной болезни добавилось угнетённое состояние. Она не плачет, не говорит о тётушке. Ходит вся погружённая в себя, молчит всё время, почти не ест. Она всегда была худенькой. Ты же помнишь! Но сейчас стала такой хрупкой. Кажется, дунет ветер, и её унесёт. И глаза стали огромными и даже какими-то дикими.
   - Ты пробовал её отвлечь? - Штефан изо всех сил старался говорить деловым тоном. - В таких случаях нужна смена обстановки. Я бы приставил к ней специальную компаньонку. Чтобы ни на минуту не оставляла одну, чтобы таскала по модным лавкам, сплетничала, водила на выставки да по салонам, чтобы кормила самой вкусной едой. Неплохо бы отправить её в путешествие за границу.
   Монастырский вздохнул:
   -На это средства нужны. Не на жалование младшего лекаря за границу ехать! - с горечью произнёс он, - а насчёт компаньонки... Так этим я занимаюсь: кручусь, развлекаю как могу. Ладно, будь здоров. Если получится отпроситься у святых отцов, увидимся!
  
   Обратная дорога заняла около двух часов. В гостиной ярко пылали дрова в камине, распространяя тепло. Эльза Станиславовна отложила вязание (жена, вывязывающая шарфик - вот чудо-то!) и устремилась навстречу мужу:
   -Скорее, скорее снимайте пальто и сюда, поближе к теплу. Сейчас подадут кофе, и вы согреетесь, - она поцеловала мужа в холодную щеку, ласково коснулась руки сына и улыбнулась Лизе.
   Вскоре горничная вкатила плетеный столик с кофейником и чашками. Эльза Станиславовна прекрасно знала вкусы каждого: налила мужу и сыну черный кофе, Лизе добавила чуть-чуть сливок, а себе положила кусочек сахара. Она ждала рассказов об их ревельских приключениях. Лиза и Иван Федорович, смеясь и переглядываясь, поведали и о набеге на магазины, и о спорах по поводу выбора торта, и о встрече в кофейне с одесским приятелем Штефана.
   Эльза Станиславовна посмотрела на сына: он вернулся из поездки мрачным и молчаливым. Теперь понятно почему. Ей это совсем не понравилось. Она решила срочно поговорить с мужем, к тому же ей не терпелось сообщить ему о сегодняшней почте: она получила долгожданный ответ от одной из своих влиятельных приятельниц. А так как вопрос касался будущего Штефана, ей хотелось сначала обсудить его с мужем, а уж потом всё рассказать сыну. Видя, что молодежь занялась разбором кипы нот, лежащей на рояле, Эльза Станиславовна сделала знак мужу, и они перешли в кабинет.
  
   Весь следующий день был заполнен хозяйственными хлопотами. Но после ужина Пален-старший, извинившись перед Лизой, попросил сына пройти в кабинет.
   В тоне отца, как всегда полувопросительном, на этот раз прозвучали еще и умоляющие нотки. Штефан с сожалением взглянул на стоящую рядом Лизу - они собирались прогуляться к заливу:
   -Прошу простить меня...Мы ещё успеем, чуть позже, хорошо?
   -Да, да, конечно, - ответила она, стараясь, чтобы не заметили, как она огорчилась. Да и как было не огорчаться, если всё это время после возвращения из Ревеля Лиза ждала продолжения разговора, начатого в уютном кафе "Гном" и так бесцеремонно прерванного появлением господина Монастырского. Она думала, что Пален продолжит разговор по пути домой. Но, как ни странно, Штефана будто подменили: бесшабашная веселость вдруг исчезла, сменившись сосредоточенным молчанием. Всю дорогу Лиза ломала голову, размышляя, что же так подействовало на обычно такого уравновешенного молодого человека. Так ничего и не придумав, она решила, что виноваты гнетущие воспоминания, связанные с бедой, случившейся в Одессе.
   Лиза тут же простила угрюмое молчание попутчика. К тому же сразу по приезде они договорились разобрать ворох нот и отобрать кое-что для программы Рождественского вечера.
   И вот теперь второй раз нарушаются её планы. Это Лизе очень и очень не понравилось. Но делать нечего, и она направилась в свою комнату, чтобы в который уже раз придирчиво рассмотреть свой вечерний наряд, долженствующий заставить трепетать самые неприступные мужские сердца.
  
   Несмотря на тепло, идущее от пылающих в камине поленьев, Эльзу Станиславовну немного знобило, и она куталась в белоснежную вязаную шаль. Нервы, всё нервы! Иван Федорович вопросительно взглянул на жену, вздохнул и повернулся к сыну:
   -Прости, что нарушили твои планы, но, видишь ли, разговор не терпит отлагательства.
   Штефан ничего не ответил, прошел к большому кожаному дивану, сел, закинув ногу на ногу. Эльза поморщилась - ей всегда не нравилась эта привычка сына, но, ничего не сказав, она лишь вздохнула и села, выпрямившись и не касаясь спиной стула.
   - Видишь ли, случилось нечто, что коренным образом может повлиять на твою дальнейшую жизнь, - начал отец, - Ты догадываешься, что я говорю о нашей милой гостье, о Елизавете Максимовне...
   -Отец, боюсь, что и ты, и Елизавета Максимовна меня не совсем правильно поняли... - вздохнул Штефан. - При всем моем безмерном уважении к мадемуазель Бех речь может идти лишь о дружеских отношениях. Не более.
   Иван Федорович растерянно посмотрел на жену, та лишь пожала плечами.
   -Но вчера мне показалось, что ты собирался ей сказать больше, чем сообщаешь нам сейчас! Позволю тебе напомнить, что так не поступают... Ты внушил девушке ложные надежды. Ты так многообещающе просил ее остаться в нашем доме!..
   -Отец, отец! Прошу тебя, не надо! Ты принял изъявления дружеских чувств за нечто иное. Но это твоя ошибка. Уверяю тебя, что Елизавете Максимовне и в голову не могло прийти расценивать мои слова как-то иначе.
   -Ах, как ты ошибаешься! Видела бы ты ее лицо, когда внезапно появился приятель Штефана, - обратился он к жене.
   -Да, я согласна с твоим отцом. Кажется, бедняжка Лизхен очень тебе симпатизирует.
   -Значит, мне следует извиниться перед ней и объяснить, что в моей жизни никаких подобных изменений произойти не может.
   -О, этим ты ее не просто обидишь - ты оскорбишь ее, - огорченно развел руками Иван Федорович.
   -И потом, - продолжила Эльза Станиславовна, - не может же вечно продолжаться твое неопределенное положение.
   -Я не могу ничего поделать, вы же знаете. К тому же, в том, что случилось, целиком вина лежит на мне.
   -Что ты такое говоришь?! - воскликнула Эльза Станиславовна.
   -В самом деле, Штефан, в чём твоя вина? - Иван Фёдорович вопросительно посмотрел на сына.
   - Неужели не понятно? Если бы я в своё время сообщил в полицию о больном со стреляной раной, меня бы не арестовали, и Кира не осталась совсем одна. Не случилось бы то, что случилось. Так что это целиком моя вина. Кирина болезнь - причина ужасной ошибки, и никто не может ее исправить, кроме самой Киры. А мне остается лишь ждать и надеяться, что наступит момент, когда она вспомнит все...
   -Еще не известно, как она поступит в этом случае, - Иван Федорович подошел к сыну, - она может не захотеть вернуться к тебе.
   -Дорогой, ты не рассматривал такой вариант, что бедная девочка вышла замуж по любви и не захочет расстаться со своим новым мужем? - Эльза Станиславовна с жалостью взглянула на побледневшего сына.
   -Вот-вот, - покивал головой отец. - Мы как раз об этом хотели с тобой поговорить. Эльза, - он оглянулся на жену, - может, ты сама все расскажешь?
   Она встала, подошла к сыну и присела рядом на диване. Штефан напрягся - слишком странным было поведение родителей.
   -Видишь ли, - начала Эльза Станиславовна, горестно вздохнув, - я всегда была плохой матерью: эгоистичной, самовлюбленной...
   -Зачем вы так? - горько усмехнулся Штефан.
   -Ну, пожалуйста, не надо. Выслушай меня - устало попросила Эльза Станиславовна. - Я желаю тебе только хорошего. В этом году столько потерь. Ужасный год! Вспомни, этим летом затонула яхта твоего дяди Якоба, а ведь там был не только он, но и вся его многочисленная семья. Раз - и все! За полчаса не осталось в живых никого из пяти человек! Хоронили пустые гробы - тела ведь так и не нашли. А в начале декабря у моей подруги на дуэли погиб старший сын. Боже мой! Видел бы ты ее горе!
   Тебе может показаться нелепым то, что я скажу, но, представь, собираясь на похороны, я подошла к зеркалу. Что же я там увидела? Уже не молодую усталую женщину. Я стояла и смотрела на себя. Вдруг в голове сам собой возник вопрос: зачем все это, для чего? Растерянная, я пришла на отпевание несчастного Вадима. К моему ужасу, на миг мне показалось, что в гробу вместо сына моей подруги, лежишь ты. Что тогда со мной сделалось! И я поняла, что живу не так, не хорошо. Не должно быть пропасти между женой и мужем, между матерью и сыном...
   Я долго думала, как мне исправить то, что я натворила за эти годы. И вот я предприняла кое-какие шаги, которые, может статься, помогут тебе выпутаться из этой невозможной ситуации.
   -Что вы имеете в виду? - Штефан испытующе глянул ей в глаза.
   -Прошу тебя, дай слово, что спокойно выслушаешь и простишь меня, - она умоляюще смотрела, и это было так не свойственно гордой и высокомерной Эльзе, что Штефан смирился и покорно кивнул.
   -Помнишь, перед отъездом на мызу у тебя вдруг пропали все бумаги? - все еще не выпуская его руки, продолжила Эльза Станиславовна. - Пропажа не была случайной. Это я взяла документы.
   -Вы?! Но зачем?
   -Видишь ли, я подумала, что смогу добиться признания твоего брака недействительным.
   -Что вы хотите сказать? - подался всем телом к матери Штефан. - На что намекаете?
   - Когда я разобралась во всех бумагах, дело было запущено в производство, и мне было обещано самое скорое его разрешение... то есть признание недействительным твоего брака с мадемуазель Стоцкой, - торжественно объявила Эльза Станиславовна и вздрогнула от его болезненного вскрика.
   -Зачем?! Кто вас просил? Зачем вы вмешались? Ну почему вы решили, что лучше меня знаете, что мне нужно?!
   Оттолкнув мать, он вскочил на ноги. Но Иван Федорович в два шага пересек кабинет, поймал сына за рукав:
   -Ты же дал слово выслушать спокойно! - пристально глядя ему в глаза, раздельно произнес Пален-старший. Под его взглядом Штефан опустил голову и сдавленным голосом спросил:
   -Чем же все это закончилось?
   Съежившаяся от гнева сына Эльза Станиславовна пролепетала:
   -Сегодня пришла почта. Тут два письма: одно мне, другое, в большом конверте с печатями, - тебе. Вот эти письма, - она протянула один конверт сыну. - Письмо на мое имя я уже прочла. Прочти и ты.
   Стефан взял серовато-розовый конверт и вытряхнул из него листок плотной бумаги с золотым обрезом. Глаза заскользили по строчкам... "Дорогая Лиззи! Дело, о котором ты хлопотала, благополучно решено. Думаю, что официальный ответ ты получишь на днях...Представь, Николенька вчера так набегался..."
   -"Официальный ответ", видимо, в этом конверте? - произнес он напряженно.
   Эльза Станиславовна молча протянула сыну письмо. Тот взял его, подержал, но потом вернул назад:
   -Читайте сами, - и отошел к столу.
   Дрожащими руками Эльза Станиславовна вскрыла конверт и стала читать про себя, шевеля губами. И вдруг вскрикнула, опустилась на диван и закрыла лицо руками. Изумленный Иван Федорович подхватил листок и прочел вслух:
   -"Сим доводим до вашего сведения о признании недействительным брака девицы Стоцкой, в замужестве Пален, и мещанина Монастырского ввиду..." Бог мой! Штефан, - потрясенно пробормотал он, - ты только взгляни на это!
   Выхватив объемистый лист с орлами и печатями из рук отца, Штефан пробежал его глазами, взглянул на отца, затем еще раз, уже медленнее, прочел бумагу:
   -Так и должно было быть, - прошептал он, потом шагнул к матери, все еще потерянно сидящей на краешке дивана, и опустился возле нее на колени:
   -Этим письмом вы, - он заглянул ей в расстроенное лицо, - вы принесли мне надежду. Если бы только я мог выразить вам свою признательность! Но у меня не хватает слов, чтобы рассказать вам, насколько я счастлив сейчас.
   Он взял руки матери и поцеловал их одну за другой:
   -Вы вернули мне надежду, теперь я все начну сначала, - он вскочил. - Я сейчас же поеду в Петербург... Теперь с помощью ее родных, думаю, мы очень скоро сможем вернуть ей память...
   -Штефан, ты забыл о ее муже, - удержал его Иван Федорович.
   -Он ей не муж! - резко повернулся к отцу Штефан. - Ее муж - я. Она - моя жена! В этом документе ясно сказано, что второй брак признан недействительным и ввиду болезни Кира не подлежит наказанию...
   Стук в дверь прервал его.
   -Простите, что мешаю вам, - Лиза с удивлением рассматривала взъерошенного Штефана и явно смущенных супругов. - Штефан-Георг, приехал ваш друг Андрей Афанасьевич Монастырский...
   -Монастырский? Так скоро? - перебил ее Штефан, потом повернулся к родителям, - тем лучше...
   -...с женой, - продолжила Лиза. И вновь Штефан ее перебил:
   -Кира?! Она здесь?! - и рванулся к двери.
   -Не знаю, как ее зовут, но она нуждается в помощи, - уже ничего не понимая, наконец, договорила Лиза в спину убегающему Штефану. Она перевела взгляд на родителей молодого человека, но те лишь смущенно переглядывались.
   -Это судьба, - прошептала Эльза Станиславовна. Затем она встала с дивана, подошла к мужу:
   -Это должно было случиться, - ее голос дрогнул, но она постаралась быстро совладать со своими чувствами. - Лизонька, ты сказала, что эта женщина нуждается в помощи. Что там произошло?
   Странное поведение супругов, их растерянность и волнение произвели на Елизавету Максимовну неприятное впечатление, но, как воспитанная девушка, она сделала вид, будто ничего не заметила:
   -Случилось то, что сани перевернулись на повороте. Они все оказались в сугробе, но госпожа Монастырская поранила себе лицо. Думаю, ей необходимо положить лед на ушиб и просто дать отдохнуть после дороги. Насколько я поняла, ее муж медик, значит, он окажет помощь. Нужно только проводить их в смотровую комнату. Теперь, когда Штефан-Георг с ними, думаю, они смогут сделать все должным образом.
   Рассудительный тон Лизы подействовал успокаивающим образом. Эльза Станиславовна кивнула, а Иван Федорович, извинившись, вышел вслед за сыном.
  
   Войдя в смотровую, Иван Федорович застал такую картину. На высоком вертящемся табурете сидела очень худенькая девушка в синем шерстяном платье. Она высоко держала голову, слегка повернув ее вбок и откинув назад короткие серебристые волосы. Возле нее стоял Штефан, осторожно прижимая к поврежденной щеке девушки резиновый пузырь со льдом.
   Рядом беспокойно заглядывал ему под руку Андрей Афанасьевич:
   -Может, не стоит так долго лёд держать? Ты простудишь её. К счастью, на Кирочке всё заживает мгновенно. И завтра ничего не будет видно. Регенерация поразительная!
   Он приблизился к жене и отвел руку Штефана:
   -Ну, что я говорил! От ссадины остался только синяк. Как ты, Кирочка?
   -Всё хорошо! - она слезла с табурета, повернулась к Штефану, - Пожалуйста, посмотрите его плечо. Когда сани перевернулись, Андрей прикрыл меня собой, и весь удар пришелся на его плечо.
   Штефан вопросительно глянул на Монастырского, но тот покачал головой - не надо, пустяки.
   Иван Фёдорович вмешался:
   - Послушайте, Кира Сергеевна, давайте оставим их. Пусть Штефан здесь сам управится. Поверьте, он все сделает, как надо. Лучше пойдемте, я покажу вам дом и вашу комнату.
  
   Лёгкая суматоха, вызванная приездом Монастырских улеглась, все разошлись по своим комнатам.
   Кира уже дремала, когда бесшумно вошёл Андрей, повозился с одеждой и осторожно прилёг рядом. Она притиснулась к его тёплому боку, но, услышав тихое ойканье, широко открыла глаза:
   -Что? Сильно болит? - с жалостью посмотрела на мужа. В слабом свете керосиновой лампы можно было разглядеть на лице Андрея гримасу боли.
   -Ничего страшного. Просто там, кроме ушиба, наверное, трещина в ребре. Это всегда болезненно, - он осторожно вздохнул. - Пройдёт!
   -Андрюша, давай я помогу? Ты же знаешь, я это могу.
   Но он помотал головой:
   -В том-то и дело, что знаю. Видел я, как ты "лечишь" Софью Григорьевну. Всё через себя пропускаешь, всю боль на себя берёшь! А рёбра - это пустяки, сами заживут.
   -Ну уж нет! Ну да, я, когда лечу больного, всю его болезнь в себе чувствую. Только это длится минуту-другую - и всё. Человек здоров!
   -Ничего себе: минуту-другую! Знаешь, когда больно и секунды хватит.
   -Вот и я о том! Ну что ты геройствуешь? Тоже мне, спартанец нашёлся! - и решительно добавила, - лежи и молчи. Не мешай мне!
   У него болело плечо, при каждом вздохе огнём опоясывало грудь, и он сдался. Вытянулся во весь рост, с сожалением пробормотал:
   -Ты уж прости меня...
   -Вот ещё! Не за что извиняться, - фыркнула она сердито. - Лежи спокойно!
   Потом прилегла рядом, легонько положила руку ему на грудь, стянутую повязкой, и затихла. Вначале он ничего не почувствовал - как болело, так и продолжало болеть. А потом вдруг понял, что может свободно вздохнуть и даже шевелиться. Он приподнялся на локте, вглядываясь в побледневшую Киру. Она закрыла глаза, закусила губу.
   -Кирочка, как ты? - позвал жену, морщась от мысли, что она сейчас чувствует.
   Она открыла затуманенные глаза и с болезненным вздохом прошептала:
   -Бедный! Как же тебе было больно! Но теперь всё прошло, да?
   -Ничего не чувствую. Здоров, как бык! - потянулся к Кире, привлёк к себе, - как ты это делаешь - не представляю.
   Она только хмыкнула в ответ.
   -Как удачно, что мы приехали сюда! Здесь Иван Фёдорович - он отличный врач. А уж о Стёпочке и говорить нечего. Я ещё в гимназии учился, а он уже все медицинские азы на практике прошёл. И ведь младше меня на три года! Пусть они тебя посмотрят, ладно? Мы устроим такой маленький консилиум. Хорошо?
   Кира тут же села на постели:
   - Пожалуйста, не нужно!
   -Это ещё почему? - удивился он такой горячности.
   -Потому. Я здорова! И, к тому же, почти всё вспомнила. Просто не стоит торопить события, - она упрямо замотала головой.
   -Но это же неразумно! Нас тут собралось трое докторов. Ладно ещё я - практики никакой. Но они-то, они - всю жизнь практикуют! Или, - он внимательно вгляделся в лицо жены, - у тебя что-то есть против Паленов?
   -Конечно, нет. Но всё равно: не хочу!
   -Знаешь, как мы со Стёпочкой познакомились? Это было года три назад. Как-то собрались студенты на маёвку - такой праздник-пикник в начале мая, ну, ты знаешь. Только эту "маёвку" мы уже осенью проводили. Что-то там в природе перекосило: на траве по утрам иней. Так вот приехали мы в Аркадию. Холод был просто собачий. Какой там пикник - тут костёр новогодний разжёчь бы! Барышни наши - эмансипе несчастные - затеяли по камушкам, что из воды торчат, скакать. Одна и не удержалась - скользко же. И вроде бы мелко там, но потянуло её волной... Стёпочка (я потом уж узнал, как его зовут) рядом оказался. В чём был, в том и сиганул за дурочкой эмансипированной. Потом мы его раздели, растёрли, закутали во все пледы, дали выпить чего покрепче (не вином же согревать человека!). С барышней в это время наши курсистки разбирались. Так вот смотрю я на него и, поверишь, глаз не могу оторвать. Дал же Бог красоты человеку! И вдруг он мне говорит: "Что это вы меня как дешёвую шлюху разглядываете?" И нехорошо улыбается: мол, сейчас промеж глаз так садану. Представляешь? Так и познакомились. Потом уже я понял: он стесняется этой своей красоты. И никогда не пользуется ею.
   -Это как?- сонно спросила Кира.
   -Как? Да так: с такой-то внешностью он мог, знаешь, как пробиться? Любите вы, дамы, красивых мужчин.
   -Я не люблю, - она потёрла кулачками глаза.
   -Не любишь? - засмеялся он и потёрся носом о её висок. - Э, да ты совсем спишь! Спокойной ночи, моя красавица.
   -Спокойной ночи, - засыпая, пробормотала Кира. Но прежде, чем она заснула перед глазами замаячил тот, кого она не любила - Пален.
   Кира даже и не подозревала в себе таких выдающихся актёрских способностей. За последний месяц она убедилась, что они у неё есть. Всё началось с именин мужа. Даже сейчас, спустя несколько недель, у неё начинали пылать щёки при воспоминании о склонённой голове Палена и о его тёплом дыхании на её пальцах. Но краснела она не от интимности его поведения. Она замирала от радостного ощущения, что подобное уже было и не один раз. Осознание этого вызвало у Киры недоумение и сильное беспокойство. Мало того, Пален начал ей везде мерещиться. То ей казалось, что он стоит под их окнами, то ей слышался звонок в передней, и она со всех ног бежала отворять дверь. Потом в памяти стали всплывать обрывки не то видений, не то подлинных воспоминаний.
   Так она внезапно "увидела" весёлую компанию студентов и себя рядом с Паленом. И сразу вспомнила, как состоялось их знакомство холодным вечером в начале марта. Потом все картинки заслонило привлекательное лицо с холёной бородкой господина Иванова, и почему-то перед нею маячила горка грецких орехов в вазе. В какой связи это было с господином Ивановым, а уж тем более с Паленом - она не могла взять в толк. Глядя на себя в зеркале, Кира почему-то всегда видела рядом стройную фигуру Штефана. Его образ буквально преследовал её.
   А потом не стало тётушки. Только что она с Софьей Григорьевной спорила о причине гибели очередного фикуса в гостиной (в последнее время они часто спорили), вдруг раз - и всё: Полины Ивановны не стало. Софья Григорьевна будто окаменела. Остановившимся взглядом смотрела она на лежащую на полу подругу и страшно молчала. Так молчала она и не выходила из своей комнаты несколько дней. Викентий Павлович Велле и Монастырский взяли на себя печальные хлопоты, Преображенская не вмешивалась. Она не была на отпевании во Владимирском соборе, не поехала на кладбище, даже не вышла к собравшимся помянуть усопшую. На девятый день Софья Григорьевна в сопровождении Киры отправилась в собор и долго там молилась. На выходе щедро раздала милостыню нищим на паперти, потом перекрестилась на золоченые кресты и твёрдым голосом сказала Кире:
   -Пожалуйста, никогда не заговаривай со мной о Полине. Слышишь, никогда! - и добавила, чуть смягчившись, - может быть, когда-нибудь мы поговорим обо всём. Но не сейчас.
   Викентий Павлович тихонько, чтоб не слышала Софья Григорьевна, сообщил Кире, что он займётся её наследством. Неожиданно оказалось, что тётушка была состоятельным человеком. Выяснилось, что одесский дом родителей сестёр Баумгартен-Хитровых никогда не закладывался и не продавался из-за нехватки средств, как об этом любила вспоминать Полина Ивановна, а совсем наоборот - приносил очень неплохой доход его единственной владелице. Да и в банке, кроме денежного капитала хранились ценные бумаги в общей сложности на внушительную сумму в 245 тысяч рублей. Завещания тётушка не составляла из предрассудков, но, заверил Киру Викентий Павлович, дело здесь настолько ясное, что уже в январе она сможет воспользоваться открывшимся наследством.
   Теперь, когда не стало Полины Ивановны, возник вопрос о смене квартиры. Но когда Кира завела об этом разговор с Софьей Григорьевной, та сначала покрылась красными пятнами гнева, потом наоборот побледнела, опустилась в кресло и молча уставилась в окно. Так она просидела несколько минут. Наконец горестно взглянула на Киру и трагически прошептала:
   -И ты сможешь покинуть меня?! Вот так взять да и бросить здесь, в этой квартире, одну?
   -Но Софья Григорьевна...
   -Тётя Соня. Зови меня тётей Соней, пожалуйста!
   -Да-да, конечно. Тётя Соня, вы не одна. Сюда постоянно приезжает Викентий Павлович. Вы скоро выйдете замуж, и мы с Андреем будем вам мешать...
   -Глупости, - оборвала её Преображенская, - глупости, ничуть вы не мешаете. Это первое. А во-вторых, когда ещё это будет. Да и тогда вы не помешаете. Ты для меня стала совсем родным человеком, и я не хочу больше терять близких людей. Так что не будем больше об этом говорить.
   Потеря единственной родственницы плохо отразилась на и так угнетённом состоянии Киры. У неё совсем пропал аппетит, часами сидела она в кресле-качалке, уставившись в окно. Но это состояние апатии было чисто внешним. Внутри неё шла лихорадочная работа: её голова раскалывалась от усилий склеить воедино разрозненные кусочки воспоминаний. В конце концов Андрей Афанасьевич не на шутку обеспокоился и решил развлечь затосковавшую супругу так кстати подвернувшейся поездкой в Ревель. Там в засыпанном снегом сказочном городке Кира немного оживилась. Как только Андрей освобождался от обязательного присутствия при делегации, они гуляли по наряженному к Рождеству Ревелю.
  
   Кира увидела Штефана раньше Монастырского и попыталась утащить его в противоположную сторону. Но Андрей тоже заметил друга и, оставив заупрямившуюся Киру возле яркой витрины, бросился догонять Палена. От досады топнув ногой, Кира уставилась на благостную картину Рождества в витрине магазина.
   -Эй, барышня, - она вначале даже не поняла, что весёлый трубочист с лестницей и щетинистой гирей на поясе обращается именно к ней, - нельзя грустить в канун Рождества! Ну-ка, загадайте что-то хорошее! Вот вам моя пуговица, дотроньтесь до неё - и всё сбудется!
   Кира протянула руку к чёрной пуговице на комбинезоне трубочиста, зажмурилась и сказала:
   -Пусть всё-всё вспомнится! - открыла глаза. Трубочист улыбался и качал головой в чёрном цилиндре.
   -И пусть с вами будет тот, кого вы любите! - он снял цилиндр, поклонился и пошёл своей дорогой.
   Хорошее пожелание! А вдруг оно исполнится? И тут Кира испугалась, потому что все эти дни мучилась от осознания непоправимой ошибки. Это пришло внезапно. Просто однажды она вдруг сказала сама себе, что не имела права выходить замуж за Монастырского, потому что не любит его, потому что спутала уважение с привязанностью, а привязанность с любовью. Андрей - замечательный товарищ, друг, брат, отец. Но только не муж! И виновата во всём она сама из-за того, что перепутала дружескую привязанность с любовью. Как сказать об этом мужу, она не представляла. Он такой искренний, заботливый, любящий.
  
   Для Штефана эта ночь получилась бессонной. Раненым зверем метался он по комнате, не находя себе места.
   Когда Елизавета Максимовна сообщила, что приехал господин Монастырский с женой, Штефан, не помня себя от радости, выскочил в переднюю. Что же он там увидел?
   Бледный от боли Монастырский трогательно обнимал и поддерживал Киру. Потом, когда он занимался Кириным ушибом, Андрей бестолково суетился вокруг, с тревогой заглядывая в лицо жены. Вот тогда сомнение когтистой лапой сжало сердце Штефана. "Ты не рассматривал такой вариант, что бедная девочка вышла замуж по любви и не захочет расстаться со своим новым мужем?" - вспомнил он слова матери.
   Последнее время он жил как в лихорадке. Вот когда он понял, что имели в виду древние, когда говорили"роковая судьба". Сначала безмерное счастье, потом неутешное горе, потом вновь радость, и вот заново судьба швыряет его оземь. Кто ж это выдержит?
   Штефан метался из угла в угол по комнате, а под утро, захватив лыжи, ушел в лес. Решил, что там, среди сверкающего великолепия, в лунном блеске сможет обрести необходимое душевное равновесие. Никакого равновесия, конечно, он не обрёл, но для себя твёрдо решил, что завтра всё расскажет Монастырскому. А там видно будет.
  
   И Лиза Бех уснула лишь под утро. Ее комната располагалась под комнатой Штефана, и всю ночь она слышала его нервные шаги.
   Лиза была обижена. Так замечательно начавшийся вчерашний день продолжился приятным и многозначительным разговором в кафе "Гном", но не было логического, с точки зрения Лизы, завершения. И она ждала вечернего разговора, но Штефан, как всегда мило подтрунивая над нею, перебирал ноты. И ни слова о главном! Тогда Лиза решила, что объяснение состоится в рождественский сочельник. И вдруг, как снег на голову, свалился приятель Штефана. По переглядываниям Паленов-старших, по необычно нервному (что для него было совсем не характерно) поведению Штефана - Лиза поняла: тут кроется какой-то секрет.
   Довершил картину звук шагов над головой, раздававшийся всю ночь. Лиза пообещала себе обязательно разобраться в семейных тайнах дома Паленов. Утром, выбрав платье из мягкой шерсти цвета "электрик", очень мило оттеняющим её глаза, она, отказавшись от помощи горничной, сама уложила косы вокруг головы. Потом тихонько выскользнула из комнаты и направилась в столовую, мечтая встретить там Штефана. Но вместо него там оказался господин Монастырский с аппетитом поедавший блинчики со сметаной. Он вскочил при виде хорошенькой девушки.
   -Доброе утро, - смущенно начал он. Потом поклонился.
   -Очень рада! - улыбнулась Лиза и опустилась на бархатное сиденье стула, -как здоровье вашей супруги?
   -Благодарю вас. Сейчас всё просто отлично, - улыбка сделала его очень привлекательным. - К счастью, все ушибы зажили. Мне кажется, она больше за меня испугалась, чем пострадала.
   -Горничная сказала мне, что у вас были сильные боли. Правда?
   Андрей задумчиво посмотрел на милую, всю такую чистенькую-чистенькую барышню:
   -Можно и так сказать. Вроде были сломаны рёбра, - он усмехнулся.
   -О, значит, сейчас вы испытываете мучительную боль при каждом движении!
   -А вот и нет! Это, знаете ли, научная загадка. В своем роде феномен, - и засмеялся, видя выражение её лица.
   -А, знаю: вас вылечил Штефан-Георг.
   -Да будет вам известно, добрейшая Елизавета Максимовна, - веселился Андрей Афанасьевич, - Пален к моему выздоровлению не причастен. Не стану больше вас интриговать - это Кирочка чудесным образом исцелила меня. Не знаю, как она это делает, но факт налицо.
   -Ну да, - усмехнулась Лиза, - прямо-таки наложением рук!
   -Представьте себе, да. Именно так. Это феномен, требующий изучения, - видя, что собеседница живо заинтересовалась, Андрей Афанасьевич тут же увлёкся рассказом, - понимаете, у Кирочки врождённый дар вылечивать. Но это ещё не всё. Её организм обладает чудесным свойством регенерировать... О простите, - смутился ещё больше Монастырский, это чисто медицинские дела...
   -Не извиняйтесь, Андрей Афанасьевич, я очень интересуюсь медициной и биологией. Но ваш рассказ похож на сказку. Возможно ли такое? Ах, как бы мне хотелось всё посмотреть своими глазами!
   Андрей Афанасьевич только довольно хмыкнул: надо же нашёл здесь среди снега и лесов единомышленницу.
   -А вот скажите, Елизавета Максимовна, почему никто не идет завтракать? У нас дома обычно все собираются вместе.
   -В этом доме замечательные порядки: все завтракают тогда, когда удобно каждому из них, но в десять часов слуги все здесь приберут. Около двенадцати можно выпить чашку чая в буфетной. Обедают все вместе в четыре часа, а к ужину переодеваются. Конечно, сейчас праздничные дни, и, возможно, привычный распорядок несколько нарушится.
   -Доброе утро, господа! О чем идет речь? - появился в столовой Иван Федорович.
   -О прекрасных порядках вашего дома, - поднимаясь, ответил Андрей, - Это так удобно, когда никто не толкает и не требует вставать ранним утром. Иногда и поваляться хочется. Во всяком случае, я большой любитель поспать.
   -Счастливая натура! - улыбнулся Иван Федорович. - В моем возрасте хочется спать, а не заснешь. О еде и говорить нечего: после каждого приема пищи надо хватать в руки топор и колоть дрова - иначе о былой фигуре останутся лишь воспоминания. Короче, надо брать пример с государя императора. Говорят, тот так ловко умеет топором махать, что любой мужик позавидует.
   - Да, у Его Величества завидное здоровье, чего не скажешь о бедняжке цесаревиче, - вздохнула Лиза. - Такой хорошенький мальчик...
   -Ну, будет, будет печалиться! Сегодня сочельник, скоро елку наряжать, - допивая кофе, отозвался Иван Федорович. - Пойдемте, друг мой, я вам покажу кое-какие препараты, которые могут помочь вашей супруге.
   Когда мужчины вышли, Лиза посидела еще чуть-чуть за чашечкой кофе, не дождавшись Штефана, решила навестить Эльзу Станиславовну.
   Она поднялась по широкой дубовой лестнице с резными перилами и постучалась в дверь.
   -Тетя Эльза, можно к вам?
   Хозяйка комнаты сидела за туалетным столиком, а горничная заканчивала укладывать ее светло-каштановые волосы в сложный узел на затылке.
   -Доброе утро, дорогая, - улыбнулась она Лизе. - Ты уже позавтракала?
   -Да, но я не видела Штефана-Георга. Может, он не совсем здоров?
   -Почему ты спрашиваешь? - удивилась Эльза Станиславовна.
   -Видите ли, тетя, почти всю ночь я слышала его шаги над собой, а к завтраку он не вышел...
   -Спасибо, - кивнула головой Эльза Станиславовна, отпуская горничную. - Не стоит беспокоиться о моем сыне, дорогая. Его состояние можно легко объяснить. Видимо, с приездом супругов Монастырских на него нахлынули воспоминания - вот он и не смог уснуть.
   -Скажите, тетя Эльза, какой была его жена? - Лиза хотела спросить это небрежно, как бы невзначай, но внезапно покраснела и, быстро отвернувшись к окну, сделала вид, что рассматривает что-то во дворе. Поэтому она не видела, каким внимательным взглядом ее окинула мать Штефана.
   - Дорогая, ты прости меня, но мне бы очень не хотелось говорить об этом, - помолчав, ответила Эльза Станиславовна. - Но если ты хочешь, можешь сама спросить все у Штефана-Георга.
   -Да, да, конечно, - скрывая разочарование, отозвалась Лиза.
   -Вот что, будь так добра, попроси горничную отнести завтрак в комнату нашей гостьи. Тебя это не затруднит?
   -Нисколько, - уныло ответила Лиза и отправилась выполнять поручение.
  
  
   Глава 5
  
   Не найдя горничную, Лиза решила сама отнести поднос с блинчиками и чашку чая в комнату Монастырских. Она постучала, но никто не ответил. Может, девушка спит? Она еще раз постучала и осторожно приоткрыла дверь. В спальне никого не было, но из ванной комнаты раздавалось пение. Довольно приятный голос распевал во весь голос мелодию Верди. Елизавета Максимовна удивилась: если это та самая несчастная женщина, вокруг которой было вчера столько суеты, то можно лишь поражаться переменам ее настроения. Она поставила поднос на столик и огляделась. В комнате идеальный порядок - видимо, здесь уже успела побывать горничная. Но почему эта особа не вышла к завтраку?
   Дверь ванной комнаты отворилась, и появилась Кира. Елизавета Максимовна секунду разглядывала это создание, потом опомнилась:
   -Доброе утро. Меня зовут Елизавета Максимовна. Можно просто Лиза. А это, - она кивнула в сторону подноса с едой, - вам просили передать, так как вы не вышли к завтраку. Как вы себя чувствуете? И, простите, я не знаю, как вас зовут...
   - Кира Сергеевна. Можно просто Кира, - улыбнулась та в ответ. - Чувствую себя превосходно, большое спасибо.
   -Вчера с вами произошла неприятность...
   -О, уже все забыто! У меня счастливая особенность: заживает всё мгновенно. Муж собирался даже кровь на анализ взять, чтобы изучить этот феномен, - беспечно отозвалась девушка, подходя к подносу и с любопытством его разглядывая. - Какие симпатичные блинчики!
   -Это блюдо называется "Кайзершмарум", то есть "улыбка императора". Попробуйте, очень вкусно.
   Кира подцепила кусочек вилкой, понюхала - пахнет божественно. И она с удовольствием сжевала весь блинчик. Честно говоря, Елизавете Максимовне надо было бы уйти. Ну, принесла поднос с едой - и иди себе. Другая бы ушла. Но не Елизавета Максимовна! Она твёрдо решила раскрыть тайны семейства Паленов.
   -Если у вас есть сомнения по поводу здоровья, то у меня предложение, - загорелась она, - сегодня мы идем в больницу с рождественскими подарками. Там работает замечательная госпожа Хильда. Она уже сто лет живет в этих местах, и все годы помогала дяде Иоганну в больнице. Госпожа Хильда - чудный фельдшер, и мы попросим вас осмотреть. Ну, посудите сами, что эти мужчины-доктора могут понять в тонкой женской натуре! Да? Вы согласны?
   - Я совершенно здорова, - уверенно возразила Кира, - не стоит из-за меня так волноваться и беспокоить почтенную женщину, да еще в сочельник. К тому же я доверяю знаниям и умению своего мужа.
   -Да-да, как хотите, - Лиза была разочарована, - Давайте, я помогу вам одеться. Всё равно горничную сейчас не дозовешься, и мы отправимся наряжать елку.
   Понимая, что от Лизы отделаться не так-то просто, Кира смирилась, к тому же ей тоже хотелось ближе познакомиться с девушкой. Они покопались в платяном шкафу, обсуждая, что лучше надеть.
   Выбрали гладкое зеленое шерстяное платье с белым воротничком и манжетами, делающими Киру похожей на гимназистку.
   -Скажите, вы давно знаете Штефана-Георга? - поинтересовалась Лиза.
   Кира в этот момент расчесывала уже достаточно отросшие волосы. Она взглянула на Лизу в зеркало:
   - Нас познакомили в Одессе этой весной. Мы очень сдружились, - и пояснила, - нас было четверо: Андрей, моя подруга, Штефан и я. Но я, к сожалению, мало что помню - это последствия болезни.
   -Как жаль! Ваш милый муж рассказывал, что вы умеете лечить, прикасаясь к человеку. Вы и себя могли бы вылечить? Интересно, почему же ваша память не восстановилась?
   -Не знаю, - Кире не понравилось, что Андрей обсуждал её с посторонним человеком. Закусив губу, Кира смотрела на Лизу, - обычно мне рассказывают разные истории из моего прошлого, и таким образом я восстанавливаю все, что было со мной.
   -Как замечательно, что Андрей Афанасьевич в любой момент может прийти вам на помощь! И он так увлечён медициной!
   -Да, они оба - Андрей и ваш муж - прирожденные лекари.
   -Кто? - Лиза обомлела, - Как вы сказали?
   -Я сказала, что наши мужья не зря подружились. И Андрей, и Штефан - настоящие доктора, - Кира совершенно не поняла изумления на лице собеседницы. - Разве вы не знаете, что они учились вместе?
   -Да-да, - пробормотала Лиза. Вот это номер! Эта барышня из прошлого с чего-то взяла, что они с Паленом женаты. Интересный поворот! Может, удастся выяснить что-нибудь этакое о Штефане. А там видно будет, куда применить полученные знания.
   Кира рассеянно перебирала немногочисленные украшения в шкатулке. Вынула любимый медальон на тонкой цепочке и стала прилаживать его на шее. Лиза подошла помочь.
   -Знакомый медальон, очень красивый. Там герб Паленов на крышке. А что внутри?
   -Внутри? Разве он раскрывается? - удивилась Кира и поморщилась: герб Паленов... С чего бы эта драгоценность оказалась у неё?
   -Конечно, смотрите, вот здесь есть такая штучка, как на мужских часах, если на нее нажать...Вот... - медальон раскрылся, и обе девушки уставились на фотографию внутри. - Но это же вы...
   -Ну да, я, - Кира сделала над собой усилие, чтобы не выдать своего изумления, - я же говорила вам: мы все очень сдружились...
   Ничего себе - "сдружились"! На крошечной фотографии была запечатлена она в обнимку со Штефаном - он, чуть улыбаясь, смотрел в объектив, а она, положив обе ладони ему на плечо и тесно прижавшись к нему, беззаботно смеялась в камеру. На крышке под гербом шла гравировка: "Июль 1911".Объяснить это было невозможно. И главное: никаких воспоминаний не последовало, даже намёка ни них. Только голову стянуло обручем резкой боли.
   -Знаете что, - Лиза решительно захлопнула крышечку безделушки, - пойдемте украшать елку.
  
   В течение следующего часа дамы старательно занимались разбором елочных украшений, восстановлением порвавшихся нитей и аккуратным раскладыванием на огромном столе всевозможной мишуры.
   Работники принесли высокую лестницу-стремянку и расставили ее возле елки. Один из них взобрался на самый верх и водрузил на верхушке толстенького ангелочка в золотом платьице. В пухлых ручках он держал палочку со сверкающей звездой. Потом настал черед всевозможных куколок в шелковых одежках, клоунов, сахарных аэропланов, золоченых орехов и яблок.
   Дамы с удовольствием вынимали из коробок все новые и новые игрушки: цветные бусы, расписные шары, коробочки с сюрпризами - при этом ахали и умилялись. Для Киры эта возня стала просто спасением от нахлынувших потоком вопросов и поисков ответов на них. К тому же после смерти мамы елку у них в доме не ставили, и теперь она с упоением помогала развешивать мишуру, с удовольствием вдыхая горьковато-свежий запах хвои. Этот знакомый аромат почему-то навевал на неё нежную грусть. Время от времени Кира ловила на себе задумчивый взгляд Лизы, с застывшим в нем вопросом. Наконец, все было готово, даже прикреплены к веткам изящные подсвечники со свечками. Лестницу унесли. Теперь надо было разложить подарки. Достали шесть плетёных корзинок, украшенных шелковыми бантами и мишурой. К ручке каждой прикрепили разрисованные карточки с именами тех, кому предназначался подарок. Оставалось лишь положить свои дары в эти корзинки. Кира порадовалась, что среди всевозможных покупок у них с Андреем нашлось кое-что для семейства Паленов. Теперь, укладывая аккуратно завернутые в пеструю папиросную и шелковую бумагу свёртки и коробочки, Кира похвалила себя за предусмотрительность.
   И все-таки, как объяснить появление фотографии в ее медальоне? Ее медальоне?! Вот еще одна загадка. Но, кажется, у нее есть объяснение. Все очень просто: в Одессе они были дружны - что в этом плохого? А то, что они так приятельски расположились перед фотографом, говорит лишь о непосредственности в их общении. Да и надпись в медальоне объяснима: это всего лишь дата снимка. Вот и все.
   "Да, именно так надо всё объяснить его жене. А то вон как смотрит! Может, ревнует? Вот глупость-то!" - решила Кира. И она с еще большим усердием стала сворачивать фунтик для конфет из бумаги в блестящих снежинках.
  
   -А теперь мы можем выпить чая, - с удовольствием оглядывая плоды их труда, возвестила Эльза Станиславовна. - И пусть нам накроют прямо здесь, возле елки.
   Горничная постелила белую скатерть на овальный столик у стены, принесла поднос с чайными приборами.
   -Барышни, к столу, - позвала Эльза Станиславовна. У нее с утра было прекрасное настроение. И это несмотря на то, что с приездом Киры в их доме поселились новые тревоги и волнения. Но Эльзе Станиславовне казалось, что все должно разрешиться само собой, без затруднений. Она жила сейчас новой для себя жизнью: без утомительного соблюдения этикета, без никчемных светских разговоров и обязанностей, без сплетен, без интриг. Ее жизнь как бы начиналась заново, и от этого она чувствовала себя помолодевшей и счастливой. Одно лишь огорчало ее - Штефан-Георг. Она так много задолжала своему сыну! Теперь, когда рядом с ней сидела Кира, Эльза Станиславовна очень надеялась через эту хрупкую бледную девочку если не подружиться с сыном, то, во всяком случае, попытаться найти с ним общий язык.
   Они уселись вокруг столика с тонкой чайной посудой. Эльза Станиславовна налила в чашку с золотым ободком красновато-коричневого чая.
   -Сахар? Сливки? - спросила она у Киры, а та вдруг засмеялась.
   -Сахар? Сливки? - повторила она, радостно глядя на Эльзу Станиславовну. - Так уже было. Я помню это! Весной у нас был студенческий чай. Мы с Олечкой (это моя подруга) были в гостях, было шумно и весело, пианино, танцы. Я не танцевала, потому что... Неважно почему. Сидела и вспоминала свой дом в Каменецке, а рядом со мною был молодой человек. Это он тогда спросил: "Сахар? Сливки?" и потом еще добавил, что маленькие девочки любят сладкое.
   -Знаете, кто это был? - она обвела их сияющими глазами и торжественно объявила, - Штефан, вот кто!
   -Замечательно! - не совсем искренне порадовалась Лиза. - Возможно, вам нужно вернуться в этот город, и тогда вы все вспомните. Кстати, тетя Эльза, посмотрите, какой красивый медальон у Киры Сергеевны.
   Эльза давно заметила медальон, который когда-то принадлежал бабушке Штефана, получившей его в подарок от графа в день рождения сына.
   -Да-да, знакомая вещица, - как можно непринуждённее отозвалась она. - Дедушка Штефана-Георга подарил его..., но это грустная история и случилась она очень давно.
   Она не хотела рассказывать, как этот задира и бонвиван высмотрел в каком-то из своих путешествий хорошенькую актрису, какой это был бурный роман и как шипели знатные родственники из-за проделок графа Палена.
   -Теперь там есть гравировка и фотография, - какой-то бесенок так и подталкивал Лизу продолжить тему. - И, представьте, Кира не помнит об их происхождении ...
   Видя явное смущение Киры и не желая ее ставить в неловкое положение, Эльза Станиславовна поднялась:
   -Когда-нибудь вспомнит... Но, дорогие дамы, если вы уже выпили чай, то, думаю, нам пора отправляться с праздничным визитом в больницу, - она позвонила, вошла горничная, - Пожалуйста, велите закладывать лошадей, мы сейчас будем готовы.
   В больнице их уже ждали. Весь младший персонал в белых крахмальных фартуках вышел на крыльцо встречать поздравителей. Главный кастелян учтивым поклоном приветствовал дам и, выдав всем хрустящие белоснежные халаты, поспешил отворить дверь в палату.
   Поздравительный визит не занял много времени, да и больных-то было не много. Господа обошли палату с лежачими больными, оставляя на прикроватной тумбочке фрукты и конфеты. В перевязанных лентами пакетах лежали вязаные шарфы и рукавицы. Для персонала предназначалась еще небольшая денежная премия в виде новенькой купюры достоинством в 25 рублей. Сестры милосердия благодарили, очень мило приседая в книксене, и в один голос расхваливали сегодняшний врачебный обход.
   Они рассказывали, как все три доктора останавливались у постели каждого больного, осматривали его по очереди, а затем обсуждали методы лечения, причем первым высказывались молодые доктора. Лизавета Максимовна тут же спросила, почему именно так? Одна из сестер объяснила, что это обычное дело. На консилиумах всегда высказываются сначала молодые коллеги. Это для того, чтобы мнение старших не давило на решение молодых. Все три дамы признали такой порядок вполне разумным. После обхода доктора пошли в поселок навестить больных, недавно выписанных из больницы. Дамы же направились домой.
   Дорога летела навстречу, снежной пылью опускаясь на лица. Начинались сумерки, и все вокруг становилось серовато-голубым, то здесь, то там вспыхивая многоцветными искрами в последних мгновениях света.
  
  
   Голос священника разносился под сводами небольшой церкви. Проповедь шла на эстонском. Монастырские сидели за супругами Пален и Елизаветой Максимовной. Рядом с Кирой устроился Штефан.
   -Вы понимаете, о чём говорит пастор? - искоса глянув на нее, тихо спросил Штефан.
   -Нет, но я догадываюсь.
   Склонившись к ней, Штефан стал переводить ей слова пастора. А тот говорил о чистоте помыслов и деяний, о всеобщей любви, и о том, что теперь надо спросить и испытать собственное сердце. И тогда, возможно, воцарится желанный покой. А сейчас мир окутывает Рождественская тишина, всё замерло в ожидании прихода младенца...
   Слушая шёпот Штефана, Кира время от времени поглядывала на него. Она злилась на себя за это, даже отворачивала голову в другую сторону, но проходила секунда-другая, и её глаза вновь и вновь притягивало к его янтарным глазам.
   Кира задумалась. Пастор сказал: "Спросить свое сердце". Легко сказать! Разве кто поймет, насколько трудно жить, когда каждый день, каждая минута рождает новый вопрос, остающийся чаще всего без ответа. Иногда ей казалось, что вот еще секунда и она поймает, ухватит ниточку и размотает весь клубок своей спящей памяти. В последнее время в голове постоянно всплывали обрывки каких-то событий, разговоров, и от этого стало еще мучительнее.
   Она подняла глаза и вздрогнула, встретившись взглядом со Штефаном, сердито глянула и отвернулась. Нечего на нее смотреть! Вон красавица-жена сидит - пусть на нее смотрит! Но рука машинально потянулась к медальону с загадочной карточкой. Видимо, когда-то они были бо-ольшими друзьями...Возможно, даже очень большими. Что же делать с пустой головой? Пойти разве что стукнуться со всей силой об стенку, может, тогда хоть что-то всплывет в памяти?
   Штефан следил за тем, как меняется выражение лица Киры. Вот только что оно было задумчиво-мечтательным, потом чуть испуганным, а встретившись с ним глазами, она так полоснула сердитой зеленью, что он смутился. Кому бы сказать, так не поверят, что можно вот так сидеть возле собственной жены и лишь украдкой, воровато позволять себе смотреть на нее. В какое чудовищное положение он себя загнал! Нет, пора этому положить конец! Пусть господа психиатры теоретизируют о вреде и пользе провоцирующих факторов. Их бы на его место... Сегодня же, в крайнем случае, завтра он поговорит с Кирой и объяснит всю мучительность их существования. Кстати, возможно, это как раз и станет тем самым необходимым фактором, способным пробудить ее память.
   -Это вы подарили? - услышал он Кирин шёпот. Её пальчики поглаживали гладкую поверхность медальона. Он обречённо кивнул, зная, что сейчас последует. И не ошибся. Кира выпрямилась, смерила его полупрезрительным взглядом:
   - Зачем же вы врали в Петербурге? Зачем притворялись, будто не знаете, откуда он у меня? К чему эта игра?
   Штефан ничего не ответил, лишь склонил голову.
   Служба закончилась, и народ степенно потянулся к выходу. Елизавета Максимовна, легко опираясь на предложенную Штефаном руку, прошла мимо, одарив Киру сияющей улыбкой.
  
   Старшие Палены поехали в санях, а молодёжь решила прогуляться. Мороз ощутимо пощипывал щёки, но ели в снегу, голубоватые тени на сверкающей дороге, яркие звёзды и тоненький новорожденный серпик луны превращали их прогулку в нечто восхитительное. Елизавета Максимовна и Кира шли впереди, мужчины чуть отстали.
   -Мне так хотелось, чтобы вы с Иван Фёдоровичем осмотрели Киру. Собственно, это была главная причина нашего визита, - очень серьёзно сказал Монастырский.
   -Хорошая мысль, - одобрил Штефан.
   -Хорошая-то хорошая, да вот категорически отказывается она от этого, - Андрей взглянул на друга. - Стесняется, что ли?
   - Да, возможно, - вздохнул Штефан. - Ты так заботишься о ней. А когда-то называл "нелепым созданием".
   Андрей рассмеялся:
   -Был грех, называл. Я, когда её после болезни увидел, не поверишь, сердце прямо зашлось. Маленькая, прозрачная, из-под платка (она тогда стриженые волосы платком прикрывала) глаза сверкают. И глаза эти скорбные... нет, не смогу описать тебе. Вылитая Дева Мария с алтаря нашей церкви, где батюшка служит. Так вот: глазищи бездонные, а сама весёлая такая.
   -Весёлая? Вот новость. Она всегда была такой тихой, незаметной.
   -Вот-вот. И я об этом. Очень изменилась. Слушай, а что там у вас произошло, когда вы с Олечкой спасателями поехали в Каменецк? Я тогда уже к родителям уехал и не знаю окончания этой истории.
   Штефан пожал плечами:
   -Да ничего особенного. Её мачеха оказалась редкостной пройдохой. Всё дело было в завещании. Когда оно нашлось, оказалось, что у Киры Сергеевны есть небольшой капиталец...
   -Это я знаю, - и пояснил, - мы же запрашивали разрешение на брак. Ответом было невразумительное сопроводительное письмо, буквально, из одной фразы - "делайте, что хотите" и копия завещания. Если ты помнишь, по этому завещанию она могла сохранить этот капитал, только если выйдет замуж не за такого, как я. Её отцу дворянская гордость не позволяла выдать дочь за мещанина. Так что кое-что я знаю. Но вот что в Одессе было?
   - Что было? Да ничего особенного. В Одессе мы все расселились по прежним квартирам. Но Ольга Яковлевна вскоре уехала к родителям. А меня арестовали. Вот и всё.
   Андрей чувствовал, что Штефан о чём-то не договаривает, что-то скрывает. Они помолчали.
   -Одно время мне казалось, что она тебе нравится, - сказал Андрей задумчиво.
   -Да, тебе правильно казалось, - просто сказал Штефан.
   -И что же? - напрягся Андрей.
   Штефан прямо посмотрел ему в лицо:
   -Ты любишь её?
   Не раздумывая ни секунды, Андрей кивнул:
   -Да. Но к чему твой вопрос?
   -Тогда дождись, пока к ней вернётся память, она...
   -О чём вы так увлеченно беседуете, господа? - прервала их Елизавета Максимовна. Они с Кирой улыбаясь наблюдали, как молодые люди, занятые разговором, не заметили, как пошли по другой развилке дороги. Мужчины разом остановились. Потом Андрей в два огромных шага преодолел расстояние, разделяющее их с девушками, подлетел к Кире и, подхватив её на руки, закружил, смеясь и повторяя:
   -Мы говорили о любви! О любви! - Кира тоже смеялась, запрокинув голову к звёздному небу и обнимая мужа за шею. Елизавета Максимовна смеясь повернулась к Штефану и осеклась. Её поразило странное выражение его лица. Он смотрел на милую пару без тени улыбки, и столько страдания и горечи было в его глазах, что ей стало неловко, и она отвернулась. Ещё одна тайна!
   Штефан прекрасно понял, кому была адресована эта демонстрация. Ему ясно давали понять: здесь я хозяин, это моё, не сметь посягать.
  
   Полчаса спустя Кира одевалась для праздничного ужина. Лёгкое платье цвета спинки майского жука, декольте-каре и никаких украшений.
   -Ты не наденешь свой медальон? - удивился Андрей. - Никаких драгоценностей?
   Она отрицательно покачала головой:
   -Не сегодня. И потом у меня есть самая лучшая драгоценность, - и она помахала рукой с обручальным кольцом на пальце. - Ведь и так хорошо, правда?
   Он оглядел жену:
   -Тебе очень идёт это платье, - от разговора на просёлочной дороге остался неприятный осадок, и он старался от него избавиться. Но его беззаботный тон не обманул Киру. Она внимательно взглянула:
   -Что-то не так? Тебя что-то беспокоит?
   Он прикрылся тут же придуманной причиной:
   -Знаешь, мне немного неловко в этой компании аристократов...
   -О, ни за что не поверю! - рассмеялась она. - Ты такой элегантный, такой шикарный. Да и что нам эти графы? Мы сами не хуже! Так что всё это глупости, - и добавила совершенно непоследовательно: - К тому же они очень славные люди, правда?
   "Уж лучше бы я не затрагивал эту тему", - невесело подумал Андрей.
   - А как тебе жена твоего приятеля? - Кира старательно избегала называть имя Штефана. - Правда, она редкая красавица?
   Монастырский изумлённо уставился на Киру:
   - О ком это ты? Какая жена? У кого? У Штефана?!
   - Ну естественно, у него. У кого ещё? Елизавета Максимовна - жена Палена.
   - Ерунда какая! - отмахнулся он. - С чего ты взяла?
   - Да он сам мне сказал ещё в Петербурге... Не то что сказал, но это было итак ясно. Неужели ты не заметил обручальное кольцо у него?
   - Заметил, - Андрей в растерянности почесал затылок, - но не придал значения. И потом, Елизавета Максимовна не носит кольцо! - и он победно посмотрел на Киру.
   -Ах, мало ли почему! Может, оно ей сделалось большим или она его потеряла?
   -Разве что потеряла, - с сомнением хмыкнул Андрей.
   -У них будут красивые дети, правда? - поправляя причёску, Кира глянула на мужа в зеркало. Тот встретил её взгляд усмешкой, но согласно кивнул. - А ты, как ты относишься к детям?
   - Как отношусь к детям? - он нахмурился, - да никак не отношусь! Постой, постой! Почему ты завела этот разговор? Ты случайно не...
   -Нет. Случайно, нет.
   -Вот и хорошо, - облегчённо вздохнул Андрей. - Зачем нам дети? Нет, нет и ещё раз нет! Я ещё погулять хочу! А дети - это... представь: пелёнки, плачь, крик, болезни. И куда денется твоя обворожительная фигурка? Беременная женщина - это огромный живот с вывернутым пупком, растяжки на коже... И, в конце концов, какая из тебя мать?!
   -Ты полагаешь? Наверное, ты прав...- это было обидно, но Кира не стала спорить. К тому ж пора спускаться в гостиную.
  
  
  
   Рождество - семейный праздник. И для Киры он был всегда именно таковым. Маменька доставала особую - рождественскую - хрустящую белоснежную скатерть с тканым узором. На стол выставлялся тяжёлый хрусталь, и в нём сразу начинали мерцать разноцветные искорки от розовых свечей в начищенных серебряных подсвечниках. Эти витые свечи, дивно пахнущие розой, папенька делал сам из самого лучшего пчелиного воска, и предназначались они только для Рождества...
   В доме Паленов были такие же свечи, и хозяин зажёг их, тотчас заискрились драгоценности дам. Пахло ёлкой и, хотя в камине горел огонь, пахло свежестью и морозом.
   Чудесный розоватый окорок с тонюсенькой прожилочкой жирка, традиционные свиные ножки с кислой капустой, картофельный салат, запеченный лосось - всё это, конечно, не сохраняет фигуру. Дамы деликатно пробовали по чуть-чуть, а мужчины не стеснялись. Праздник же! Как обманчиво лёгкое игристое вино, от которого так весело на душе, но становятся непослушными ноги! Штефан с усмешкой поглядывал на Киру, которая с удовольствием в очередной раз подставила свой бокал. Он помнил, как на неё действует хмельное.
   Говорили о всякой всячине. Немного о политике - куда уж без неё? Порадовались, что жизнь в России становится лучше и, слава Богу, нет речи о революции. Поругали, как водится, некоторых министров, особенно департамент здравоохранения.
   Елизавета Максимовна с восторгом говорила о новой науке генетике, и как она уже далеко шагнула после Менделя:
   -Представляете, теперь можно, благодаря изучению наследственных факторов, определить будущее человека, - она так легко произносила всякие заумные слова и при этом была такой хорошенькой, что все ею любовались. - Ведь можно будет определять, например, к чему более человек способен: к математике или к истории.
   -Никогда бы не поверил, что такая...такая... - Андрей помялся, подбирая слово.
   -Очаровательная, - подсказал Иван Фёдорович. Андрей кивнул:
   -Никогда бы не поверил, что такая очаровательная барышня может интересоваться столь прозаическим предметом, как биология.
   -О, ты и представить не можешь, сколько замечательных талантов у Лизаветы Максимовны, - заверил приятеля Штефан, а Лиза вся порозовела.
   -Не сомневаюсь! - согласился Андрей, лучезарно улыбаясь, и продолжил:
   -Да, талант - серьёзная вещь. Вот Кирины мама и бабушка обладали уникальным даром - могли снимать боль и даже лечить всего лишь прикосновением руки. Да-да, всего лишь прикосновением, - Андрей обвёл собравшихся взглядом. - И Кира, представьте, может! Уж как мои рёбра пострадали недавно - спросите у Штефана, он подтвердит. А сейчас - и следа болезни нет. Не верите?
   -Это похоже на сказку, - улыбнулась Эльза Станиславовна. Она была поразительно хороша в своём серебристом с вышивкой стеклярусом платье -настоящем произведении искусства.
   -Вовсе нет, это правда, - подал голос Штефан. - Я имел возможность убедиться в этом умении Киры Сергеевны.
   Кира живо повернулась к нему:
   -Как это было, расскажите. Я совершенно не помню.
   -Как было? Это не очень важно. Главное - вы излечили мою астму. Полгода никаких приступов. Я очень вам благодарен, - Кире стало неловко от его взгляда. Так нельзя смотреть на чужую жену! Он, видимо, это тоже понял и опустил глаза на бокал с вином.
   - Вы смогли помочь моему сыну, - мягко проговорила Эльза Станиславовна, поднимая бокал, - и я хочу выпить за вас. Пусть все невзгоды для вас останутся в прошлом!
   Мужчины с полными бокалами подошли к Кире, чтобы чокнуться с ней. При этом Иван Фёдорович не ограничился обычным поцелуем руки, он расцеловал девушку в обе щеки. Андрей так гордился женой, что чуть не прослезился.
   Тёплые губы Штефана прикоснулись к её коже - и вновь острой иглой кольнуло: так уже было. А он еле слышно прошептал что-то, но Кира не расслышала. Зато расслышала и поняла сидящая рядом Елизавета Максимовна. "Пью за тебя, любовь!" Прощальные слова Ромео! Во все глаза смотрела она на Штефана. Неужели он увлечён женой своего друга? Как это банально, как пошло! Вывод напрашивался сам собой, но верить в него не хотелось.
   Пока слуги накрывали стол для кофе с рождественским кексом "Штоллен", полным цукатов, изюма и орехов, все перешли в гостиную.
   -Не пора ли нам взглянуть, какие подарки принёс рождественский дед? - праздничный уют дома, милые лица и выпитое вино искорками играли в душе Ивана Фёдоровича. Все с энтузиазмом поддержали это предложение. Эльза Станиславовна взяла на себя роль Снегурочки: раздавала корзиночки с подарками, говорила: "С Рождеством!", обнимала и целовала троекратно по русскому обычаю.
   Только тот, кто редко получал подарки, мог понять Кирину радость. Шуршание бумаги, пакеты и коробочки, крохотные карточки с именами - и главное ожидание чего-то необыкновенного. Несмотря на то что Кира считала себя уже искушенной жизнью дамой, она давно косила глазом на открытую дверь в гостиную, где ожидали хозяев подарочные корзиночки под ёлкой. Чем порадует её рождественский дед?
   В детстве маменька Кире обычно клала подарки под ёлку, но один обязательно засовывала под подушку. Ещё не совсем проснувшись, Кира уже нащупывала что-то лежащее под подушкой. Она не спешила заглянуть туда - растягивала удовольствие. Потом, затаив дыхание, поднимала подушку и смотрела, смотрела на свёрток, завёрнутый в красивую бумагу (мама сама украшала обёрточную бумагу звёздочками, картинками) и перевязанный атласной лентой. Осторожно, чтобы, не дай Бог, не порвать, она развязывала бантик, потом снимала обёртку и замирала в восхищении. Неважно, что там было: коробка шоколада или книжка с картинками - это всегда было волшебством, всегда было чудом.
   В корзиночках среди всяческих пустяков в виде запонок, перчаток, шарфиков у каждого нашлось нечто значимое (и дело вовсе не в цене подарка!) и потому самое замечательное.
   Иван Фёдорович получил специально для него роскошно переплетенное в кожу с золотым тиснением издание "Калевипоэга", изданное ещё при жизни его составителя Крейцвальда. Он послал благодарную улыбку жене, догадавшись, чей это подарок. Эльза Станиславовна, перебрав подарки, нашла изящное признание в любви - скромное золотое сердечко-кулончик - и улыбнулась мужу.
   И Елизавета Максимовна, несомненно, порадовалась бы восхитительному набору серебряных гребней - подарку Штефана, если бы не сделанное ею неожиданное открытие. Теперь же она, не в силах справиться с настроением, излишне громко восторгалась подарками, и чуткая к таким вещам Эльза Станиславовна уже не раз озабоченно посматривала на неё.
   Андрей Афанасьевич улыбнулся серебряной рамочке для фотографии:
   -Скажи, Кирочка, случайно не эту рамочку ты увидела у меня на столе лет через двадцать?
   -Очень может быть, - Кира держала золотистый флакончик в виде яблочка. Эти духи они с Андреем видели на жутко интересной лекции-показе великого парижанина Поля Пуаре в Петербурге. Тогда невозможно было протолкаться к столам, где выставлялись новинки парфюмерии. А потом каждый раз, гуляя по Невскому проспекту, они заходили в галереи Пассажа к парфюмерам только для того, чтобы ещё и ещё раз вдохнуть непривычный, но такой притягательный аромат. Но купить розово-золотую атласную коробочку - значило остаться без четверти жалования начинающего доктора. И вот теперь заветное яблочко переливалось в её руках. Как говорил парижанин? "Этот аромат предназначен женщине естественной и безмятежной, её мир -это семья",- да, именно так: "её мир - это семья". Только почему-то этот мир зашатался.
   -Не совсем поняла, как вы могли видеть то, чего еще не случилось? - слова Эльзы Станиславовны заставили Киру отвлечься от воспоминаний.
   -Сама не знаю, - пожала она плечами, - просто вижу и всё. Только проверить нельзя - все просят сказать, что будет через двадцать-тридцать лет, а до того ещё дожить надо.
   -Ни за что не стала бы даже пытаться узнать, что там будет дальше, - решительно покачала головой Эльза Станиславовна. - Будет то, что угодно Богу. И изменить будущее нельзя - так зачем его пытаться узнать?
   -Ах, тётя Эльза, это же так интересно! - оживилась приунывшая было Лиза. - Кира Сергеевна, Кирочка, а мне вы можете сказать?
   -Не знаю, - призналась Кира, - получится ли у меня после болезни. Я многое о себе теперь не знаю.
   -Ну, пожалуйста. Попробуйте! - упрашивала Лиза. И Кира решилась.
   -Сядьте напротив меня...да, вот так, - кивнула она. - А вы, господа, чуть отодвиньтесь назад.
   -Только я не хочу знать то, что будет через двадцать лет, - она поёрзала на стуле, устраиваясь поудобнее, - пусть через три года. Хорошо? Это ведь совсем скоро - вот мы и проверим.
   -Хорошо, пусть через три года, - согласилась Кира. - Дайте мне ваши руки...
   И вновь эффект дежавю сплёл свою призрачную сеть вокруг Киры. Всё это уже было! Она встряхнула головой и медленно заговорила:
   -Похоже на лазарет...Не такой, как в городе. Здесь всё словно бы временное. У стола милосердные сёстры и доктор в белом халате. Все склонились к больному. Идёт операция. Ах, какой страшный гром... Но нет, это не гром. Это взрывы! Одна из сестёр поворачивается - это вы, Лизавета Максимовна. Вы очень устали, ваш фартук забрызган кровью. Вы вытираете лоб доктору. На его лице, как и у вас, маска. Но я знаю, кто это. Это Андрей. Всё заволокло туманом... ничего не вижу. А, вот опять вижу... Вечер. Вы и Андрей стоите возле повозки с красным крестом. На Андрее военная форма. Вы... - Кира замолчала.
   -Ну что там? Что? - взвилась Лиза.
   - Всё затянулось туманом, - Кира отвернулась, - больше ничего не видно. Простите!
   -Я же говорила, не стоило этого делать, - расстроилась Эльза Станиславовна. - Надо же, военная форма, лазарет, взрывы! Ужас какой!
   -Ну что ты так всё буквально понимаешь, - попытался её успокоить Иван Фёдорович. - Ты же знаешь, наша Лиза обожает медицину, биологию и всё такое... Может статься, будет она милосердной сестрой, а Андрей Афанасьевич может пойти служить по военному ведомству - вот и объяснение наличия военного мундира. Оперировать больных - его работа. А взрывы... Ну так это учения, манёвры. Совсем не обязательно война. Кирочка, вы согласны со мной?
   -Да, вполне. Простите, я совсем не хотела быть Кассандрой, - слабо улыбнулась Кира.
   -Давайте во что-нибудь сыграем, - от проницательного взгляда Штефана не укрылась попытка Киры избежать продолжения рассказа. Он сразу понял, что девушка не хочет говорить о том, что увидела.
   -Вот это правильно, - поддержал друга Андрей. От него тоже не скрылась Кирина реакция.
   -Замечательная мысль! - воодушевился Иван Фёдорович, пытаясь отвлечь дам от невесёлых мыслей. - Выпьем кофе и поиграем! Стыдно спать в такую прекрасную ночь!
   За кофе с тортом и чудесным кексом обсуждали, во что станут играть. Были разные предложения: шарады, фанты, даже прятки.
   -Прятки?! - не поверил собственным ушам Иван Фёдорович. - Как вы себе это представляете?
   -Очень просто, - поддержала идею Эльза Станиславовна.- Мы уже все засиделись. Можно выйти во двор и поиграть там.
   -Вы, конечно, шутите? - усмехнулся Штефан. - Представляю, как Елизавета Максимовна и Кира Сергеевна в своих чудесных платьях полезут прятаться на сеновал! - он оглядел всех смеющимися глазами. Да, картина была бы уморительная - и через секунду уже все дружно захохотали.
   -Я знаю, - отсмеявшись, призвала всех к вниманию Лиза, - я знаю, что можно сделать во дворе. Если вынести туда граммофон, то можно танцевать под луной. Правда, хорошо придумала?
   -Умница! Я всегда мечтала потанцевать под открытым небом, - обрадовалась Эльза Станиславовна. - Только надо надеть пальто.
   Ночное, полное звёзд, небо, морозный сухой воздух и сияющий разноцветными искрами снег - дивные декорации для рождественской ночи. К счастью, снегопада не было с самого полудня. Двор был отлично расчищен и, когда воткнули в снег зажженные каретные фонари, он превратился в настоящую театральную сцену.
   Именно это - чувство нереальности, ощущение разыгрываемого спектакля не покидало Киру с момента, как она нашла в своей подарочной корзиночке довольно тяжёлую коробку, перевязанную белой лентой. Она с интересом вскрыла подарок, уже догадываясь, кто его подарил. В коробке оказалось пресс-папье - то самое, с заснеженным домиком в лесу и девочкой. Вокруг хрустального кирпичика обвивался браслет: серебряные бабочки чередовались с серебряными квадратиками с зелёными камешками внутри. Под пресс-папье лежала белая картонка-визитка с надписью от руки: "Это всего лишь гранаты" - и всё. Поддавшись детскому порыву, она тут же надела браслет. Помахала рукой перед носом подошедшего к ней Андрея:
   -Нравится?
   -Красиво. Но от кого это? Вообще-то драгоценности моей жене должен дарить я... - нахмурился он.
   -Ах, что за условности? - легкомысленно повела плечами Кира, зажимая в руке визитку так, чтобы Андрей не увидел. - Ты же позволишь мне это надеть?
   -Не знаю, - задумчиво ответил Андрей и вдруг спросил, - а что тебе подарил Штефан?
   Она тут же протянула ему хрустальную вещицу:
   -Сказочная штучка. Да?
   Он повертел в руках пресс-папье, посмотрел, как снег медленно ложится на плечи девочки.
   -Да, очень симпатичная. Но от кого же браслет? - не мог он успокоиться. - Скорее всего, от кого-то из дам, - наконец решил Андрей и, уже улыбаясь, добавил, - конечно, надень - я же не тиран какой-нибудь.
   Кира застыдилась своей маленькой лжи. В самом деле, почему она скрыла от мужа, чей подарок был сейчас у неё на руке? Раньше она ничего не скрывала. А вот теперь... А что "теперь"? Драма её жизни продолжает разыгрываться. А может, не драма, а фарс? Лишь бы не трагедия!
   И вот следующее действие этой пьесы - танцы под открытым небом. Вынесли и устроили на стуле граммофон. Зазвучавшая музыка произвела на всех неожиданное впечатление: как будто вмешалось что-то искусственное, ненастоящее.
   -Да, маленький живой оркестр был бы более к месту, - выразил Андрей Афанасьевич общее мнение, - но за неимением гербовой...
   И он поклонился Кире, приглашая её на вальс. За ними медленно закружились Эльза Станиславовна с мужем и Штефан с Лизой.
   -Ты не устала? - выписывая на снегу ловкие па, спросил Андрей.
   -Нет, всё замечательно, - она всё поглядывала на сверкающие зелёными огоньками камни браслета.
   -Вижу, тебе он очень нравится, - усмехнулся Андрей, потянул носом воздух, удивился, - и духи уже успела открыть!
   -Успела, - засмеялась она, - не каждый же день любимый муж дарит такие подарки!
   -Кстати, что ты такое увидала: меня в военной форме, эту хорошенькую Лизавету Максимовну? Ты ведь не всё ей сказала? Ну-ка, выкладывай, быстро!
   -А если я не захочу?
   -Тогда я тебя прямо сейчас на глазах у всех поцелую!
   -Ах, как страшно! - притворно испугалась она, - придётся молчать изо всех сил и ждать ужасного наказания...
   -Вот ты как! Ну, берегись, - тут музыка кончилась. Поставили другую пластинку и тоже вальс. Но Андрей не успел пригласить Киру. Его опередил Штефан:
   -Вы позволите, - поклонился он девушке и небрежно бросил Андрею, - ты не против?
   -Конечно, танцуйте. И для меня найдётся дама, - с этими словами он направился к Лизе.
   Вначале Кира чувствовала лёгкое напряжение, находясь в объятиях Палена, а потом успокоилась. Они плавно кружились под музыку Штрауса.
   -Благодарю вас за это, - она подбородком указала на браслет, - и за девочку в лесу...
   Он вдыхал исходящий от неё нежный аромат зелёного яблока и чуть-чуть розы - аромат счастья и лёгкости, и не замечал, как его руки притягивают её всё ближе и ближе. Вот его щека коснулась её серебристых волос. Она закрыла глаза, почти положив голову ему на грудь. Его губы скользнули по её виску, она подняла голову и, в упор глядя в его потемневшие глаза, четко сказала:
   -Это всё неправда, - она попыталась высвободиться из его рук, - это театр! А вы зачем-то играете роль дешевого соблазнителя. Идите к вашей жене!
   Он остановился, его пальцы крепко сжали её руку:
   -Вы сами не знаете, что говорите, - прошептал он.
   -Ах, Боже мой! Ещё как знаю! Почему вы всё время крутитесь возле меня? Это, наконец, обидно Елизавете Максимовне. Она ваша жена, вот и ухаживайте за ней. Я-то тут при чём?
   Штефан изумился:
   -С чего вы взяли, что Лиза моя жена?
   -Разве нет? Вы же носите кольцо.
   -Ношу. Но это совсем другая история, - он вновь притянул её к себе. - Лиза мне не жена, никогда ею не была и никогда не будет. Мне нужна совсем другая женщина!
   От затаённой страсти в его голосе у Киры побежали мурашки по коже. Она высвободилась и пошла в дом. За Кирой потянулись все остальные. Танцы на снегу - это, конечно, красиво. Но всё же мороз брал своё, к тому же пошёл снег. А в гостиной горели лампы и свечи, пылал камин, пахло ёлкой и кофе - в общем, было спокойно и уютно.
   -Ну что, сыграем в ревельские фанты? - повеселевшая после танцев Елизавета Максимовна ожидала продолжения приятного вечера.
   - Что такое ревельские фанты? - поинтересовался Андрей Афанасьевич.
   -О, это очень просто, - Иван Фёдорович уже доставал необходимые игре принадлежности, - вот эти номерочки мы сейчас поместим в вазу и перемешаем. Потом каждый вытащит свой, так сказать, "жребий". А в этой книжице написано, что кому суждено выполнить. Вот и вся премудрость.
   -Действительно, всё просто, - согласился Андрей Афанасьевич. - Ну, что ж, сыграем!
   И он вытащил из хрустальной вазы номерок:
   - Номер четырнадцать. И что это значит?
   -Это значит, - Елизавета Максимовна взяла на себя обязанность определять по книге "жребий", - это значит, что "данный фант должен рассказать страшную историю".
   - Прямо сейчас? - притворно испугался Андрей.
   -Нет, нет! Вы расскажете свою историю, когда все определят свои "жребии".
   Облегченно вздохнув, Андрей уселся в кресло обдумывать свой фант. Задания для остальных игроков были такие же немудрёные. Эльзе Станиславовне выпало сыграть на рояле любимую музыкальную пьесу. Ивана Фёдоровича обязали рассказать любимое стихотворение. Штефан должен был поведать о своей первой влюблённости. Елизавету Максимовну обязали повиниться в чём-либо. А Кире повезло: ей надо было спеть что-либо по просьбе присутствующих.
   Все расположились полукругом, лицом к роялю. Решили начать с фанта Эльзы Станиславовны. Она подошла к роялю, открыла крышку, тронула клавиши. Легонько перебирая их, пояснила:
   -Этот ноктюрн Ференц Лист посвятил любимой женщине. Он сказал, что без любви ему ничего не надо: ни неба, ни земли, - и она запела: "Люби, люби, пока дано любить..."
   Штефан смотрел на отца, на то, как тот жадно слушает, и радовался за родителей. Эльза Станиславовна пела так, будто в комнате никого, кроме неё и Ивана Фёдоровича, не было. И ещё Штефан немного им завидовал: они любили друг друга и не скрывали этого. Как же ему хотелось на весь мир закричать эти слова, которые он с высокомерием идиота когда-то считал невозможным произнести! Он взглянул на Киру. Забившись в кресло, она во все глаза смотрела на Эльзу Станиславовну, губы её шевелились - она повторяла слова песни: "Настанет день, настанет час о прошлом слёзы будешь лить..."
   Иван Фёдорович подошёл к жене, едва только отзвучал последний аккорд. Он склонился с поцелуем к её руке, она же взяла его голову и поцеловала в лоб. Пален-старший обнял Эльзу Станиславовну за талию и, глядя ей в глаза, отыграл свой фант - прочёл из "Фауста" несколько строк: "Das ewig weibliche zieht uns hinan" -- "Вечно женственное влечёт нас ввысь" - и он вновь поцеловал руку жены. И все зааплодировали.
   -Теперь ваша очередь, милая Елизавета Максимовна, - повернулся Андрей к Лизе, когда утихли восторги. Лиза не стала изображать смущение, она вообще была очень естественная натура.
   -Мне выпал тяжёлый фант: я должна в чем-то повиниться, - начала она. - Не стану говорить, что я ангел и крылья мои безупречно чисты. Вовсе нет. Я настоящая обманщица! Я обманула своих родителей, скрыла от них одну ужасную вещь...
   -Ах, нет! Лизхен, что же ты натворила? - испугалась Эльза Станиславовна.
   -Тётя Эльза! Дядя Йоганн! Не ругайте меня, я сама дрожу от страха, как представлю, что скажут мои родители. Не далее как два месяца назад я совершила поступок, о котором вы первые сейчас узнаете, - она сделала паузу, - я выдержала испытания и поступила в Женский медицинский институт! И, - она гордо оглядела всех, - я не стыжусь. Вот нисколечко не стыжусь!
   -Ай да умница! - восхитился Андрей. - Вот это характер! Поздравляю! Не переживайте, дорогая Лизавета Максимовна, вам не грозит превратиться в пошлый синий чулок или в типичную медичку-эмансипе. Вы - другая!
   -Да, дорогая, твои родители явно не обрадуются. Но мы с твоей крёстной ни осуждать, ни тем более ругать тебя не станем. И пусть у тебя хватит упорства доучиться до окончания курса.
   -Спасибо, - поблагодарила Лиза, - мне очень нужна поддержка.
   Иван Федорович с изумлением посмотрел на Киру:
   -Но как вы узнали об этой Лизиной тайне? Вы же нам только что рассказывали о Лизхен в костюме сестры милосердия. Или она вам всё рассказала?
   Кира лишь улыбнулась, а Андрей с гордостью оглядел всех:
   -Я же говорил, моя жена колдунья.
   -Ну, раз пошли признания, - усмехнулся Штефан, - то в самый раз и мне распорядиться своим фантом, - он подошел к столику, где стояли бутылки с вином и бокалы, налил себе, спохватился и предложил остальным, - присоединяйтесь...
   Дамы отказались, а Андрей Афанасьевич согласился. Он, зная своего сдержанного друга, заметил, как сильно тот волнуется, и удивился, с чего бы это.
   - Эта история произошла давно, - начал Штефан, стоя возле окна и поглядывая на летящий за ним снег - настоящая рождественская метель, и повторил: - произошла очень давно - ещё в гимназии. Нас, старших гимназистов, пригласили зимой на бал в женскую гимназию. Вот там-то я и увидел её...
   -Как её звали? - тут же спросила Лиза.
   -Её звали Ки...Королина. Да, именно так: Королина.
   -Как возлюбленную Листа, - тихо добавила Эльза Станиславовна.
   -Королина оказалась младшей сестрой одной очень хорошенькой гимназистки. И совершенно не походила на свою яркую, как райская птичка, старшую сестру. Девочка тихо сидела в уголке, когда все танцевали. Никто не пригласил её, никто не подошёл к ней - её просто-напросто не замечали. Наверное, считали ещё совсем маленькой и не принимали всерьёз. Потом она вдруг исчезла. Не знаю, что толкнуло меня выйти следом за ней. На улице было слякотно и совсем темно. Девочка стояла возле дерева и, уткнувшись носом в его мокрую кору, плакала. Нет, не просто плакала, она отчаянно рыдала и поскуливала, как выброшенный на улицу щенок. В тот вечер я проводил её до дома. По дороге она немного успокоилась и даже пыталась поддержать разговор. Выяснилось, что у неё самые заурядные мечты: завести семью, иметь уютный дом, по утрам чай, а сахар чтобы обязательно в серебряной сахарнице... В общем, так, пустяки.
   -Ну, да, обычные девчачьи мечтания, - подтвердил Андрей.
   -А вот и нет, - возразил Штефан. - В её устах это звучало не обычно, а как-то выстрадано, что ли. Потом какое-то время я её не видел. И вот однажды, уже весной, я сидел в парке и вдруг вижу - она. Идёт, вся такая сосредоточенная, погруженная в себя. То ли весна во мне разыгралась, то ли девочка переросла возраст гадкого утёнка, но я стал искать с нею встреч. Мы гуляли по улицам Ревеля, пили кофе с пирожными в кондитерских и очень много говорили. О чём? Да о разных пустяках: о погоде, о книгах, о театре. А потом я уехал на юг, - он замолчал.
   -И дальше? - не выдержала Лиза.
   -Собственно, это всё, - он сделал глоток из бокала. - Когда я вернулся летом следующего года, девочки уже не было.
   -То есть как?
   -Она умерла от дифтерии.
   -О, как жаль! - в один голос, сочувствуя, проговорили Лиза и Эльза Станиславовна.
   - Грустная история. Бедная девочка, - подала голос Кира. - Но была ли это любовь? Как вы поняли, что любите её?
   -Очень просто, - глядя на неё поверх бокала, ответил Штефан, - я скучал без неё, тосковал ужасно, мне хотелось быть рядом с ней. Всё, как у известного персонажа: "Я утром должен быть уверен, что с вами днём увижусь я".
   -Ну да, "счастье было так возможно, так близко", - добавила Кира и посмотрела внимательно на Штефана, - только вы не любили эту вашу Королину...
   -Кирочка, зачем ты так? - укорил её Андрей.
   -Нет, правда, - не сдавалась Кира, - это была не любовь, а всего лишь... так... увлечение. Вы сказали, что уехали на юг. Получается, что вы просто-напросто бросили её. А если бы любили, разве уехали? Да ни за что!
   -Как вы жестоки! Но, возможно, вы правы. Тогда я не очень-то хорошо понимал, что значит - любить, - пожал он плечами.
   Кира продолжала испытующе смотреть на него.
   - Почему вы так смотрите? - не выдержал он её взгляда.
   -Потому что вы нарушаете правила игры, - она усмехнулась, обвела взглядом всю компанию, -Господа, он же всё придумал! Сочинил душещипательную историю в духе романов госпожи Жадовской. Попробуйте отрицать!
   -Кира Сергеевна, ну нельзя же так! - попыталась одернуть её Лиза.
   Штефан мгновение серьёзно всматривался в Кирино лицо, а потом рассмеялся:
   -А вы думали, я вам сейчас душу выверну наизнанку? Вот так вот возьму и всё-всё расскажу?
   -Так это была выдумка, - разочарованно протянула Лиза.
   -Да, брат, мы-то уши развесили, а ты просто пошутил, - поддержал её Андрей Афанасьевич.
   И вновь вмешалась Кира:
   -Но всё же в этой истории было что-то непридуманное, - задумчиво сказала она и посмотрела на отвернувшегося к окну Штефана. Он резко повернулся к ней:
   -Да? Вы так думаете? И что же, по-вашему, правда?
   -А вы не обидитесь? - он отрицательно покачал головой. Кира вздохнула, - Думаю, девушка в самом деле была. И была она очень одинока, несмотря на то что жила она в своей семье.
   -Почему ты так решила? - спросил Андрей.
   -Всё просто. Если бы её сестра была любящей и заботливой, она бы ни за что не бросила бедняжку одну среди малознакомых людей. Во-вторых, её сестра-красавица даже не заметила ухода Королины. И третье: девочка мечтала о семье и своём доме, хотя дом-то у неё как раз был - сёстры жили с родителями. Причем мечтала об этом уже давно. Помните, вы сказали, про серебряную сахарницу? Это уже не просто мечта. Это выстраданная мечта. На мой взгляд, девушку вы не придумали, - она мгновение помолчала, - а свои возвышенные чувства вы сочинили. У вас их, этих самых чувств, тогда не было, потому что в те годы, вы ещё не умели любить. Я права?
   Секунда - и он оказался возле неё на коленях. Она даже отшатнулась.
   -Вы простите меня? - он ждал ответа, заглядывая ей в глаза. Кира вспыхнула, ей стало неловко:
   -Но вы посмеялись не только надо мною... - попыталась отшутиться она. - Вы всех здесь одурачили. Поэтому просите прощения у всех!
   Штефан встал и склонился в притворном смирении:
   -Простит ли меня высокочтимая публика?
   Публика простила. Но Штефан поймал озабоченный взгляд отца и пожал плечами в ответ. Ну да, он разыграл эту нелепую мелодраму - что уж теперь?
   - Теперь твоя, Кирочка, очередь. Что там тебе фант велит?
   -Мне надо спеть что-нибудь по вашему желанию, - Кира отправилась к роялю. - Хорошо, если б с музыкой...
   -Это с радостью! - заявила Эльза Станиславовна, усаживаясь на вертящийся стульчик возле инструмента. - Что будем петь?
   -Что хотят услышать господа? - спросила Кира. Иван Фёдорович всех опередил:
   -"Тихая ночь", пожалуйста! -Кира кивнула и Эльза Станиславовна заиграла вступление.
   Как обычно, когда песня касалась её сердца, Кира уходила в мелодию с головой и ничего не замечала вокруг. Вот и сейчас, пока её голос выводил слова старой песни, она внутренним взором видела морозный лес и серебристый воздух декабря. Каждая еловая веточка была покрыта пушистым инеем, прощальные лучи солнца розовели и искрились на снегу. Постепенно сгустились сумерки над замерзшей рекой и застывшим лесом. В маленьком домике среди сугробов зажглись золотистым светом окна. Наступила ночь. Рождественская ночь.
   Песня закончилась. Все сидели и молчали. Она вопросительно глянула на Андрея - тот сидел с блаженной улыбкой и с обожанием глядел на неё. Краем глаза Кира заметила, как отвернулся к окну потрясённый Штефан.
   -Восхитительно! - наконец зааплодировала Лиза и к ней присоединились все остальные. - Дорогая, вам надо выступать в театре! - продолжала восхищаться Елизавета Максимовна. Улыбка сбежала с Кириного лица, но тут вмешался Андрей:
   -Кажется, дошла очередь и до меня. Теперь слушайте страшную историю. Только надо погасить лампы и оставить одну свечу: чтоб страшнее было.
   Вновь все разместились в креслах. Только Штефан не покидал своего места у окна, потому что так он стоял лицом к Кире и мог видеть её. Он всё ещё не мог прийти в себя после её пения. Она была так трогательна, так трепетна, что у него перехватило горло и на глаза навернулись слёзы. Теперь он смотрел на её лицо и видел, как огонёк свечи играет в её зелёных глазах.
   -Эта история произошла несколько месяцев назад. Могу присягнуть, что это правда. Собрались мы как-то небольшой компанией в одном доме. Там были две очаровательные девушки, почтенная дама и я с приятелем. Всё было как обычно: ели-пили-веселились. Потом затеяли игру в предсказания. Но хозяйке дома это не очень понравилось, и она решила устроить спиритический сеанс. Достали нужный предмет - какую-то доску с буквами. Сидим, вызываем духов. Все увлеченно следим за стрелочкой-указателем, как она бегает и тычется в разные буквы, и ничего не можем из этих букв сложить. Поднимаю я голову и что же вижу? За стулом одной из девушек стоит красавица в платье ушедшей моды и следит за нашей игрой. Я смотрю на приятеля и понимаю, что и он её видит! Только я решил заговорить с незнакомкой, как она этак покачала головой, мол, сиди молча, наклонилась и поцеловала в голову одну из девушек, а потом исчезла. Вот такая история.
   -Ну, вот это уж точно выдумка, - заявила Елизавета Максимовна, - и нечего было лампы гасить - совсем не страшно!
   -Выдумка? - усмехнулся Андрей. - А вы спросите у Штефана. Что он скажет?
   Лиза повернулась к Штефану.
   -Да, это правда, - подтвердил он. И тут вмешалась Кира:
   -Я, кажется, помню этот вечер...- сказала она задумчиво.
  
  
   Глава 6
  
   Расходились отдыхать уже в четвертом часу утра. У всех было умиротворенное настроение приятно проведенного времени.
   Уже в их комнате Андрей вспомнил:
   -Боже мой, Кируся, я же забыл совсем! Представь, все эти дни вожу его с собой.
   -Да что ты возишь-то?
   -Письмо! Тебе письмо от Олечки. Пришло еще в Петербурге, перед самым нашим отъездом. Я его сунул в карман да и забыл совсем.
   -Письмо от Олечки! Вот здорово! - всплеснула руками Кира. - Она так долго не писала. Давай его скорее!
   Андрей порылся в карманах пиджака. Достал уже чуть измятый конверт:
   -Вот оно. Но, может, отложишь чтение на завтра? Уж очень поздно...
   -Нет, не смогу до завтра дотерпеть. Сейчас прочту! Бедная Олечка. Сколько ей пришлось всего пережить!
   -Да, не позавидуешь...
   Кира быстро взглянула на мужа:
   -Ты знаешь...
   -О её сыне? Знаю, - спокойно сказал он. - Ведь это всё у меня на глазах происходило.
   -И как ты к этому относишься?
   -О, это длинный разговор. Но если коротко: "не судите, да не судимы будете".
   -Другими словами, прощайте и да простится вам?
   -Примерно так, - согласился он, начиная готовиться ко сну.
   А Кира устроилась в кресле возле лампы, закрыв экранчиком её свет от Андрея, чтобы не мешать его сну, и вскрыла конверт.
   "Милая, моя дорогая сестричка Кирусик! Боже мой, как же долго мы с тобой не болтали. Помнишь, как мы ночь напролёт могли с тобой говорить обо всём на свете? Я соскучилась даже по нашим крохотным комнаткам у Елены Валентиновны. Как она там? Удалась ли ей поездка в родные места?
   Но расскажу всё по порядку. Вызвал меня папенька телеграммой, так как маменька сделалась сильно больна и ей требовалась операция. Какие-то гадкие камни в жёлчном пузыре.
   Помню, как вы со Штефаном провожали меня на вокзале. Как мы обе обливались слезами и как он мило нас утешал", - Кира оторвалась от письма: надо же - мило утешал! Ну-ну.
   -Схожу-ка я вниз за сельтерской, - прервал её занятие муж. Он уже снял пиджак и набросил тёплый халат на обтянутые белой рубашкой плечи, - заодно и мешать себе не стану.
   "Как приехала в Винницу, так сразу навалились дела: и дом прибрать, и с кухаркой разобраться (маменьке ведь не всякую пищу есть можно), и папеньку утешить. А тут ещё фрукты-ягоды всякие надо на зиму и сварить, и засолить. Маменька так волновалась, что у меня не получится. Но с честью могу признать - экзамен я выдержала. Наварили мы тьму-тьмущую вареньев всяких: и малиновое, и крыжовенное (знаю, ты такое любишь!), и смородиновое, а уж о грушевых да из райских яблочек - не говорю. Потом засолили огурцы, капусту, помидоры (это уж я сама придумала - маменька их не любит). Так что, как видишь, я стала настоящей хозяйкой. Когда-нибудь приедете ко мне в гости со Штефаном, тогда всё и попробуете", - так, опять "со Штефаном". Да что же это такое? Какая-то просто не разлей вода с ним получается!
   "Через месяц маменьку выписали домой, но ходила она очень осторожно, да ела плохо. Мы с папенькой всё придумывали разные вкусности лишь бы накормить её. Ты только послушай какие: протёртые кабачки со сливками, пюре из картофеля во всех видах, телятину рубили прямо в фарш и делали паровые котлетки. Думаю, мой Сереженька точно так ест. Но он же маленький, ему положено. Кстати, похвастаюсь: Серёженька вовсю бегает и довольно чисто лопочет. Он очень милый и хорошенький. Мне прислали карточку, потом и тебе покажу. Мой мальчик сильно вырос и (вот наказание!) становится всё больше похож на своего красавца-отца. Ох, уж эти красивые мужчины! Надеюсь, что тебе не придётся жаловаться на Штефана и он станет приятным исключением из правила". Это ещё почему? Да на что же это Олечка постоянно намекает? У Киры уже начали слегка дрожать руки и даже голова кружилась.
   "К счастью, здоровье маменьки совсем поправилось. Конечно, до Рождества они меня не отпустят. Да и честно говоря, мне самой хочется побыть подольше с родителями - они так постарели! Вот после Святок соберусь и поеду в Петербург, навещу Серёженьку и зайду к тебе. Будешь рада? Я и письмо это написала на адрес твоей тёти, так как решила, что вы у неё поживёте до отъезда в Эстляндию". Эстляндию?! Что же это?!
   "Прости, что всё о себе да о себе. Теперь "опросный лист" для тебя. Ну, как твоя семейная жизнь? Ох, как вспомню твою мачеху и то, что она кричала, когда Штефан ей предъявил ваше брачное свидетельство - так прямо мороз по коже!"
   Кира не поверила своим глазам. Еще раз прочла: "...когда Штефан ей предъявил ваше брачное свидетельство...". Но этого не может быть! Какое брачное свидетельство? Может, Олечка ошиблась и речь не о ней, Кире? Она лихорадочно вглядывалась в строки: "Как приняла тётя твоего мужа?" Мужа?! Кира застонала. "Надеюсь, он ей понравился. Он же не может не нравится: такой романтический герой. Как он тогда тебя из лап мадам Десмонд вытащил, помнишь? А как он твою мачеху приструнил, когда она тебя избила? Как он тебя после этого выхаживал - ночи рядом просиживал! Как всё-таки хорошо получилось, что не пришлось прибегать к дурацкому фиктивному браку. Вы оба были такие влюблённые, такие смешные... Надеюсь, вы счастливы. Забросала я тебя вопросами. Напиши мне, дорогая. А после Святок увидимся. Тысячу раз целую тебя и жму руку твоему замечательному мужу".
   Кира зажмурилась. Так вот что она забыла напрочь: они со Штефаном Паленом женаты. Она качалась из стороны в сторону и тихонько поскуливала. А как же Андрей? О жестокая судьба! Что же делать?
   Кира вздрогнула от стука в дверь.
   -Кира! - тихо позвали её.
   Она медленно обернулась: Штефан. Её настоящий муж! У неё подкосились ноги, но он успел её подхватить, прижал к себе, не давая упасть. Кира уткнулась носом ему в грудь и заплакала.
   -Тихо, тихо. Ты вспомнила, да? - шептал он ей на ухо и гладил по голове. Всхлипывая, она подняла голову и встретилась с его янтарными глазами, в которых сейчас плескалось такое пламя, что у неё перехватило дыхание. Она сделала попытку высвободиться, но он ещё крепче прижал её к себе:
   -Когда-то ты хотела услышать от меня эти слова, а я, глупец, не мог их произнести. Так вот слушай сейчас: я люблю тебя. Это выстраданные слова, потому что теперь я способен на любовь. И это благодаря тебе. Мне суждено было потерять тебя для того, чтобы понять, что дороже никого для меня нет. И если мне придётся бороться за мою любовь, я буду бороться. Потому что не мыслю жизни без тебя. Я знаю, как тебе сейчас тяжело. Но мы всё перенесём, мы всё исправим, - он говорил и покрывал поцелуями её лицо.
   А она затихла, прислушиваясь к себе. Это тот, кого она любила? Но сердце молчало. И вдруг иглой укололо- Андрей! Что теперь будет с ним? Она стала вырываться:
   -Пустите, пустите меня! Я не ваша жена!
   -Почему "вы"? Почему?!
   -Как же вы не понимаете? Вы говорите, что мы женаты, и Олечка в письме об этом пишет... Но это ваши воспоминания... Ваши, а не мои! Я вас не помню!
   -Нет, ты ошибаешься: ты моя жена. Вот смотри, - он достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист и развернул его, - видишь, это прислали только что. Прочти и узнаешь, что твой брак с Монастырским признан недействительным из-за сложившихся обстоятельств. Ты не должна мучить себя...
   Но она ничего из его слов не понимала.
   -Мучить себя?! - она вырвалась из его объятий. - А вы подумали, как станет плохо Андрею? Он ни в чем не виноват! И замуж за него я выходила по любви. Слышите: по любви! О, что же делать?!
   -Быть вместе назло проклятым обстоятельствам!
   Он вновь сделал попытку обнять её, но Кира отскочила:
   -Не трогайте меня! - она оглядывалась в мучительном желании вырваться из этой комнаты, из этого дома. Наконец её взгляд остановился на двери:
   -Андрей! Где он? Мне нужно видеть его! - она двинулась к двери.
   -Не надо, Кирочка. Не уходи! - он попытался удержать её.
   -Я должна найти Андрея, - твердила Кира, отталкивая руки Штефана.
   -Зачем его искать? Он в гостиной с Лизхен... разговаривает...
   Как лунатик, почти не осознавая, что делает, Кира спустилась вниз. Везде в доме было темно, лишь в гостиной тусклым огнём светилась одна лампа. Кира двинулась на её свет и замерла. Мужчина и женщина слились в долгом поцелуе: Лиза и Андрей. Кира вцепилась в портьеру, из её груди вырвался всхлип. Лиза тут же отскочила от Андрея и умчалась прочь. А он растерянно и жалко улыбнулся:
   -Ты не думай... это так... - и замолчал, увидав за спиной жены Штефана. - И ты здесь... Кира, я тебе всё объясню. Пойдём наверх!
   Ей стало так душно, что показалось, если не выйти на воздух, она сейчас умрёт.
   -Оставьте меня! Мне душно! Я не могу быть здесь! - и она выбежала наружу. Метель словно с цепи сорвалась: тут же закружила, подхватила её. Кира бросилась стремглав куда-то, не разбирая дороги.
   Вслед ей неслось:
   -Кира! Подожди! Кира! - но она неслась в снежном мареве, уже ничего не слыша.
  
  
  
   -Еще кофе, господин Юхан? - не дожидаясь ответа, кухарка сняла с плиты начищенный кофейник и подлила дымящегося кофе в фаянсовую кружку гостя - огромного, заросшего вьющимися седыми волосами мужика. - Расскажите-ка еще разик, как вы ныряли в прорубь. Это сколько же страху натерпелись-то!
   - Да, нет. Тогда-то я не испугался. Это уж после пришло. Вытянули меня, а я возьми да глянь туда. А там вода черная плещется...
   -Хорошо, еще вы веревкой обвязались, а то затянуло бы под лед - и все. Как же вы углядели ее, утопленницу-то?
   -Это все старый Томба виноват - такое пиво у него забористое! Вот мы с ним за младенца Иисуса-то и выпили, да еще разморило после свининки... А тут еще, извиняюсь, по нужде вышли. Смотрю, а Петер - сын старого Томбы - как уходил, так калитку настежь и оставил. Пошел это я, значит, запереть. Ветер колючий снег в глаза кидает... Ну вы помните, какая погода была. Только гляжу, будто кто бежит. Думал, померещилось от пива-то, даже перекрестился. А оно приближается. Гляжу, а это женщина бежит, несется прямо на меня: глаза безумные, волосы развеваются, ноги босые, сама в платьице, снегом облепленном. "Стой! - кричу ей. - Куда!" Она даже не глянула - так и помчалась к спуску у старого корабля. А мы-то там с папашей Томба вчера прорубь сделали: ребятишки вдовы Тинсмулл давно просили ледяную гору соорудить - вот мы ломом-то лед и продолбили. Это чтобы воду брать для горки. Томба меня еще и на спор подначил: кто, значит, вырубит быстрее и больше льда за пять минут, тот пивом неделю бесплатно угощаться будет. Ну и проиграл, конечно. Не ему, старому лентяю, со мной тягаться! Там та-акая прорубища получилась - лошадь с повозкой свободно поместится!
   -И что же дальше, - горящими от возбуждения глазами кухарка следила, как старый Юхан, выдерживая для пущего эффекта паузу, отставив кружку с недопитым кофе, набивает, чиркает длинной спичкой и, причмокивая, раскуривает старую трубку. - Ну не томите же, господин Юхан!
   -Дальше? Дальше понял я, что худо дело: бежит эта женщина прямо к проруби. Крикнул папаше Томба, чтобы веревку захватил, и кинулся за ней. Она молнией неслась вперед, видно, не слышала, что я кричал ей. Так прямо и бултыхнулась в прорубь. Только платье мелькнуло в воде, - Юхан вздохнул. - Молодец Томба - быстро подоспел с веревкой. Скинул я с себя верхнее, обвязался веревкой, конец Томбе дал: держи, мол, крепче - и нырнул. Так холодом обожгло, что ни вздохнуть, ни выдохнуть! Как нырял, сколько нырял - вспоминать не хочу. Но только ухватил ее за платье, вытянул. Томба с себя одежду срывает - женщину укрыть. Дотащили мы ее бегом до дома, и давай оттирать. А она белая вся, холодная и будто не дышит... Терли, терли - вроде задышала, но без сознания. Тогда мы ее укутали и стали решать, что дальше делать. То, что эта барышня с мызы, мы уже давно углядели - видели ее с господами в церкви. Решили везти. Закутали с головой да уложили в сани. Так и повезли. А уж по дороге молодого доктора с другом его встретили. Ну и вид у них был! Без пальто, в снегу... Ну, мы это и их, значит, забрали. Вот так и приехали...
   -Что тут началось! - кухарка взмахнула руками. - Уж на что я крепко сплю (сами знаете, как за день-то набегаешься), но тут сразу проснулась. Двери во всем доме хлопают, прислуга носится из комнаты в комнату, мне велели воду греть. Что такое, спрашиваю. Никто толком ничего не говорит, лишь распоряжения передают: огонь развести, воды согреть, чай с ромом сделать... Это я уж потом узнала про барышню. А скажите, господин Юхан, может, слышали, чего это она побежала к заливу?
   -Чего не знаю, того не знаю - придумывать не стану. Это вы здесь в усадьбе живете - вам и карты в руки.
   -Госпожа Марта, - хорошенькая горничная Елизаветы Максимовны заглянула в кухню, - велено принести в комнату больной чашку бульона.
   -Сейчас, сейчас... - кухарка с сожалением отвлеклась от занимательного разговора.
   -Как здоровье барышни? - приосаниваясь при виде миленькой девчонки, поинтересовался Юхан.
   -Вообще-то я не должна об этом говорить, но вам, господин Юхан, ее спасителю, скажу: здоровье не очень. Опять в себя изволили прийти, но никого не узнают. А давеча, когда она глаза открыла и все кинулись к ней, она эдак сурово всех оглядела и строго-строго спросила, мол, кто это в мою комнату неведомых людей впустил. Старый доктор у нее спрашивает: " Как вы, голубушка?" А она лишь усмехнулась да отвернулась.
   -О, мой Бог! - всплеснула руками кухарка.
   -А что же старый доктор? - допытывался Юхан.
   -Ну что старый доктор? Взял и уколол иголкой беднягу...
   -Зачем же он ее уколол-то?
   -Это специально, чтобы она утихла. Там, в иголке, лекарство было, а иголка называется шприцем. Ах, госпожа Марта, давайте скорее бульон - меня там, поди, заждались...
  
  
   Немыслимо яркий свет постоянно беспокоил и лез в глаза. Слегка разомкнув веки, больная с неудовольствием покосилась на сидящую рядом в кресле немолодую женщину в белой косынке с крестиком:
   -Сударыня, не могли бы вы прикрыть окно шторой- слишком яркий свет.
   -Да, конечно, - встрепенулась женщина, участливо всматриваясь в осунувшееся лицо девушки. Сиделка боялась новых неистовых вспышек. Ночью больная так вырывалась из рук докторов, так билась, не давая себе сделать инъекцию успокоительного, что теперь Хильда немного побаивалась оставаться с ней наедине - вдруг припадок повторится?
   Хильда зашторила окно:
   -Так хорошо? - обернулась она к больной и чуть не вскрикнула. Девушка сидела в постели и с неимоверным изумлением смотрела на нее широко раскрытыми огромными синими глазами.
   -Сударыня, почему вы так странно одеты? Это же неприлично! Немедленно наденьте кринолин.
   -Что надеть? - изумилась Хильда, усаживаясь рядом.
   -Кринолин - такая юбка на обруче, - она развела руками, показывая размер юбки.- Разве вы не знаете?
   -Но, мадам, - удивленно откинулась в кресле Хильда, - кринолины не носят уже лет тридцать, если не больше.
   -Это совершенно невозможно, - покачала головой девушка. - Вы что-то путаете. Так быть не может: еще вчера носили, а сегодня уже нет! Надо же придумать - тридцать лет не носят! А кстати, какое сегодня число? Я, конечно, помню, что заболела. Я даже очень хорошо помню пламя. Впрочем, это не важно. Скажите, осада кончилась? За те несколько дней, что я болела всё должно было закончиться, правда? И не могли бы вы позвать моего брата. Поймите, я очень беспокоюсь о нём - он такой порывистый, такой безрассудный в своей храбрости... Сударыня, - она попыталась встать, - почему вы так на меня смотрите? Так какое сегодня число?
   -25 декабря, - растерянно ответила Хильда. - Рождество.
   -25... декабря?! Рождество? Бог мой! Это невозможно! - она откинулась на подушки и закрыла глаза.
   Скрипнула дверь, вошел Иван Федорович. Взглянув в сторону больной, он отвел к окну Хильду, они зашептались, время от времени поглядывая на лежащую с закрытыми глазами девушку. Той это не понравилось:
   -Господа, - она вновь села в постели, - прошу вас не шептаться. Простите, но мне это неприятно. Кто вы, сударь?
   -Добрый день, дорогая! - Иван Федорович подошел к постели, внимательно вглядываясь ей в лицо. - Я ваш доктор. Как вы себя чувствуете?
   -Прекрасно, господин доктор, - она чуть помялась, - вы позволите спросить?
   -Конечно, что вы хотите знать? - он взял тонкую руку, нащупал пульс - прекрасное наполнение, четкие удары. - Так о чем же вы хотели спросить?
   -Какое сегодня число? Я уже спрашивала у этой так странно одетой женщины. Но, кажется, она что-то путает... Кстати, и ваш наряд кажется мне довольно необычным. Во-вторых, где я нахожусь? Это больница? По-моему, не похоже. Если это частный дом, тогда чей он и где мой брат? В-третьих, сударь, как вас зовут? В-четвертых, когда я могу встать?
   -Ну что ж, можно по порядку, - улыбнулся доктор. - Сегодня 25 декабря, лежите вы в своей комнате в нашем доме, и зовут меня Иван Федорович Пален, а вставать я бы пока поостерегся. Мы очень боялись, что вы простудились на морозе, но, как видно, Бог миловал. И все же надо полежать еще денька два-три...О вашем брате ничего сказать не могу. Я на все вопросы ответил?
   Девушка убито покачала головой:
   -Боюсь, их появилось еще больше. Вы так ловко построили свой ответ, что, сказав много, тем самым ничего не сказали...
   -И прекрасно, милая, вы все поняли. Со временем на все вопросы найдутся ответы, - он успокаивающе похлопал ее по руке. - Могу я попросить вас, дорогая, написать на листке кое-что о себе? Это нужно для истории болезни.
   -Да, конечно. Что надо написать?
   -О, пустяки: имя, фамилия, число и год рождения... Все, как обычно.
   Через минуту Иван Федорович мельком взглянул на листок с четкими буквами с наклоном влево и грустно улыбнулся:
   -Теперь выпейте немного бульона и примите порошок, а потом отдыхайте. Госпожа Хильда, - обратился он к сиделке, - будьте любезны, помогите нашей гостье.
   И, еще раз улыбнувшись девушке, вышел из комнаты. Навстречу ему нетерпеливо шагнул Штефан:
   -Как она?
   Отец молча протянул ему листок.
   -Что это?
   -Я попросил ее написать свое имя и возраст для истории болезни. И ещё: её глаза!
   -Что?! Она не видит?
   -Видит-то видит, но цвет глаз изменился.
   Штефан читал и перечитывал четкие буквы, не веря собственным глазам: "Нора Баумгартен. 28 февраля 1817 года".
  
  
   Она встала, придерживаясь чуть дрожащей рукой за резной столбик кровати, направилась к зеркалу. В его серебристой глубине отразилась тощая девчонка в длинной до пола рубашке. Разве это она? Конечно, нет. Либо у неё что-то со зрением, либо... А что "либо"? Там, в зеркале, совсем не она. Или она сошла с ума? Нора провела рукой по коротким волосам. Всё, что осталось от роскошной гривы! Почему сейчас декабрь? Было жаркое одесское лето... Она поморщилась, дотронулась до виска - в голове кто-то стучит молоточком.
   Странное ощущение: зеркало неправильно отражает ее лицо, ее фигуру. Она еще раз всмотрелась. Чушь какая-то! "Ну и ладно", - решила Нора и двинулась к окну. Она отвыкла от ощущения твёрдости под ногами, а мебель вокруг так и норовит подставить свои острые углы. Только что светило солнце, а теперь тусклые фонари льют жёлтый свет на расчищенный от снега двор, а дальше едва различимые постройки....И с глазами что-то... Почему-то всё в тумане. Вот еще новости!
   Отец увлекался медициной, химией, собирал разные травы. Все эти пучки и пучочки пушистыми веничками развешивались по всему дому. Отец не верил ни в какие заклинания, считал это бесовщиной и суеверием. Сколько раз он хохотал над их экономкой Шарлоттой, когда она правой ногой старательно переступала через порог. Ещё бы, ведь она считала, что начни она свой путь с левой ноги и случится несчастье. А бедные черные кошки! От них шарахались, как чёрт от ладана. Отец же, назло всему городу, поселил у себя в доме целую семейку угольно-черных котов. И всё это несмотря на странности, которые окружали их всегда. Странностей было много, и заключались они, на первый взгляд, в самых обычных предметах, населяющих дом: книгах, фотографиях, зеркалах. Иногда они пугали, иногда смешили, иногда удивляли. Но Янус Баумгартен не заморачивался попытками объяснить то, что он не мог объяснить. Он просто спокойно жил с этими детей приучал не вскрикивать истерично, если их навещали ушедшие в мир иной родственники или на старых фотоснимках появлялись новые лица. Обычно, когда дети со всех ног летели к отцу сообщить об очередном "происшествии", он строго на них взглядывал, требовал тишины и, внушительно подняв вверх указательный палец, говорил:
   -Да, ничего страшного. Я же вас предупреждал... - далее он ещё и ещё раз напоминал, что он всего лишь обычный учёный, что подобными странностями не занимается, да и никому не советовал бы совать нос туда, где ничего, кроме тайн непознанного, нет.- Придёт время, и всё станет ясным. Пока ещё оно, то есть время, не пришло.
   Их семью всегда считали, мягко говоря, несколько необычной. Из-за этого гости бывали крайне редко. Приходили чаще по необходимости, когда болели и просили доктора помочь. Разглядывали исподтишка дом, портреты на стенах, шарахались от разной формы склянок с плавающими заспиртованными препаратами. Доктор терпеть не мог, когда его отвлекали от размышлений, но, смирив характер, никому в помощи не отказывал. Детям он давал сладенькие горошинки, а взрослым больным порошочки (кстати, местный аптекарь сделал анализ одного такого порошка и долго возмущался, что уважаемый доктор Янус Баумгартен в качестве лекарства всем даёт обыкновенную глюкозу), больные, как по волшебству исцелялись и рассказывали в городе небылицы о семье учёного. Нелепые слухи множились, и в итоге, им приходилось съезжать с насиженного места. Хуже всего, что на них начинали подозрительно коситься, потом приходили какие-нибудь чины из магистрата и пытались устраивать Янусу допрос. Доктор нервничал, сердился, но после того, как во время пожара в лаборатории погибли подопытные животные, а близнецов закидали комьями грязи, Янус позвал детей в гостиную и объявил об очередном переезде.
   Они долго колесили по городам и разным странам. Доктор всегда выбирал южные края. Он терпеть не мог холода и сырости. Лет через десять кочевой жизни дальний родственник оставил им небольшое наследство - старую усадьбу, но, к сожалению, не на юге, так любимом Янусом Баумгартеном.
   Теперь их небольшой дом окружали огромные сосны и ели, а в открытые окна всегда был слышен тяжёлый шум моря. Целыми днями Нора и её брат Ричард носились по берегу, выискивая чудесные прозрачные кусочки янтаря. Приходящая из соседней деревни женщина занималась хозяйством, жалела близняшек, так рано оставшихся без матери, умершей родами. Добрая женщина старалась сунуть что-нибудь вкусненькое детям господина доктора, ворчала на него за то, что он целыми днями занят. А уж особенно она стала сердиться, когда господин доктор стал приучать к своей работе одиннадцатилетнего сынишку. Он хотел приохотить к этому и Нору, но девочка начинала бурно рыдать при виде крыс и мышей, над которыми проделывались самые невероятные опыты.
   Тогда предприимчивая Шарлота решила учить девочку вести хозяйство. Уж эти-то умения точно пригодятся юной барышне - не то что изучение под микроскопом внутренностей бедных мышей. Тут Нора не сопротивлялась. Она старательно училась вести домовые книги, записывать туда все расходы, счета. Потом её учили делать домашние заготовки: варенье, соленье, окорока и даже домашнюю колбасу. Правда, это было не самое любимое занятие девочки. Она обожала музыку, могла часами наигрывать мелодии, пришедшие ей в голову. Эти импровизации привлекали и отца, и брата. Стало традицией собираться вечером в гостиной. Ричард садился ближе к лампе - он ни на минуту не выпускал книгу из рук. Книги он не читал - он их проглатывал одну за другой. Отец вальяжно располагался в огромном, обитом бордовым бархатом, кресле, закрывал глаза и слушал, как дочь ведет свой музыкальный рассказ о том, что её сегодня взволновало, обрадовало или расстроило.
   В тот трижды несчастный день папа торжественно раскрыл тяжёлый ящик, обитый по углам металлом, достал из него резной деревянный сундучок и синюю бархатную коробочку. Он нажал на секретную кнопочку коробки, и крышка со звоном откинулась. На атласной подушечке внутри лежало кольцо и браслеты из какого-то белого металла. Нора тронула один из них и отдернула руку: холодный!
   -То, что я вам сейчас расскажу, может показаться сказкой, но кое-что в этой истории не совсем выдумка.
   Представьте себе старинный замок в окружении поросших высоченными елями гор. Долины покрытые сизым туманом, озеро, отражающее синеву неба. Однажды хозяин замка выехал на соколиную охоту. Утро было жарким, душным. Он спустился к озеру, над которым почему-то клубился туман. Нет, туман на озере - дело обычное. Но этот туман не был ни белым, ни серым - он был серебряным. Мужчина настороженно оглядывался, он чувствовал присутствие какого-то существа, но не мог ничего разглядеть из-за плотной серебристой завесы, которая подбиралась к нему всё ближе и ближе. Вот она добралась до него. Его конь - старый, испытанный товарищ - жалобно заржал и опустился на землю, а сокол, несмотря на шапочку на голове, беспокойно крутил головой.
   И вдруг туман рассеялся, а на заросшем травой берегу остался юноша. Он сидел на камне, возле его ног стоял обитый серебром сундучок. Юноша задумчиво смотрел на озеро, ветер играл серебристыми прядями длинных волос. Вот он повернул голову к владельцу замка, и тот поразился удивительной синеве его глаз.
   -Ты поможешь мне? - улыбнувшись, спросил он.
   -Кто ты? - спросил владелец замка.
   Юноша пожал плечами и поднял лицо к пылающему жаром солнцу. Его широко открытые глаза спокойно смотрели в небо, и солнце двумя яркими точками отражалось в их синеве. Юноша был слепой.
   Владелец замка, а был это один из первых Баумгартенов, с жалостью и удивлением смотрел на беднягу. Одет он был во что-то белое, напоминающее хитон, ноги босые. Всем своим обликом - светлым и прекрасным - юноша походил на ангела, разве что крыльев за спиной не хватало.
   Баумгартен проводил юношу в свой замок. И никогда не жалел о своем поступке. Юноша ничего не мог рассказать о себе - он просто ничего не помнил. Ему дали имя - Люций. Ничего удивительного, Люций был светел не только своим обликом. От него исходило необыкновенное сострадание ко всем и каждому и дивный покой. Для всех находил он доброе слово, в меру своих сил пытался помогать обитателям замка. И вскоре все заметили: там, где находился Люций, веселее шла работа. Женщины пряли тончайшую пряжу, ткали волшебные гобелены, где оживали вытканные узоры. Мужчины стали чаще улыбаться и просили Люция сыграть им что-нибудь на панфлейте. Юноша никогда никому не отказывал. Он доставал из сумки, вытканной и сшитой руками дочери хозяина замка, панфлейту и играл. Играл так, что на глазах самых суровых воинов выступали слёзы. О чём грустила, тосковала, рыдала его музыка? Никто не знал.
   Его нельзя было не любить. И дочь владельца замка полюбила Люция всей душой, и случилось невозможное: Баумгартен одобрил выбор дочери и дал согласие на брак со слепым найдёнышем. Долгих десять лет пролетели как один день. Казалось, счастью не будет конца...
   Серым зимним днём постучалось горе в ворота их замка в виде неприметного странника. Он долго шёл по горам и лесам, израненные ноги его были обмотаны окровавленными тряпками, исхудавшее тело тряслось в ознобе, но глаза смотрели зорко и внимательно. Странника накормили, обогрели и устроили на тёплой подстилке возле кухни. А потом он увидел Люция. Радостью вспыхнули глаза странника, он крикнул что-то непонятное, и Люций, вздрогнув, пошёл на зов. Они долго говорили, тихо и на непонятном языке. Нищий странник властно требовал чего-то от молодого человека, но тот не соглашался. Никогда ещё обитатели замка не видели Люция разгневанным. Но в этот день они увидели, как сурово сдвинулись его брови, как сжимались и разжимались в гневе его кулаки.
   Люций исчез на следующий день. Он попросил жену проводить его к озеру, сундучок, обитый серебром, нёс их старший сын. На берегу клубился серебристый туман. Люций снял с пальца тяжёлый перстень и надел его жене. Потом открыл сундучок и достал браслет из белого металла, его он надел на руку сына. Мальчик вскрикнул от неожиданного пронизывающего холода, охватившего его тело. Но отец улыбнулся и обнял ребёнка: тот сразу успокоился.
   -То, что спрятано в этом ящике, никогда не должно уходить из нашей семьи, - он расцеловал сына и дочь, обнял жену, заливающуюся слезами. Она уже догадалась, что Люций уходит, и только твердила одно и то же:
   -Почему ты уходишь? Почему?
   Но Люций покачал головой:
   -Не стоит вам знать этого. Ещё слишком рано... Ничего не бойтесь! С вами остаётся моя любовь... - и он шагнул в серебряный туман, подобравшийся уже почти к его ногам. Туман заклубился, вздыбился и стал рассеиваться, унося с собой Люция.
   -О, как мне жаль его! - захлюпала носом Нора и с надеждой посмотрела на отца, - но, может, он вернулся?
   -Мне об этом ничего не известно, - вздохнул Янус и добавил: - не забывайте, это легенда, сказка. Конечно, грустная, но всего лишь сказка. А правда здесь то, что стех пор сундучок передавался из поколения в поколение. Вот дошла очередь и до вас. Любознательные наши предки давно исследовали содержимое сундучка. Все-все вещички перебрали, кроме одной, которую запрещалось вскрывать. И я не знаю, что там внутри. Просто следую сложившейся традиции: храню этот предмет.
   Здесь, в футляре всегда было десять браслетов. Стоило вынуть один, как вскоре каким-то непостижимым образом на прежнем месте появлялся другой. Так что они никогда не заканчивались. С некоторых пор, уж лет двести, а может, больше новые браслеты не появляются. Видите свободные гнёзда? Осталось лишь пять штук. Я предполагаю, что приходит время передать эту вещь его хозяину. Только не спрашивайте меня, когда это случится. Не знаю. Видите, как прочно слились правда и выдумка? В тот день, когда матушка рассказала мне историю Люция и показала содержимое сундучка, я замучил её вопросами. Но она попросила меня всего лишь быть терпеливым. "Умей ждать и много думай", - сказала она. Не могу поручиться, что со временем нашлись ответы на все вопросы. Но кое-что прояснилось. Например, мне пришло в голову, что наша семья - своеобразный "маячок". На его "свет" тянутся всевозможные мистические создания. Мне это напоминает улицу, заполненную пешеходами, всадниками, экипажами. Наш дом -что-то вроде перекрёстка, где пересекаются разные пути, - а мы не даём всему этому движению перепутаться.
   -А зачем браслеты? - полюбопытствовал Ричард. - Никогда не видел, чтобы ты носил браслет...
   -А мне он и не положен, - усмехнулся Янус. - Издавна повелось опасаться событий, возможных в третьем поколении. Вы спросите, что это значит? Видите ли, браслеты не надевают кому попало, они предназначены лишь старшему в очередном третьем поколении. На беду или счастье, но именно вы оказались тем самым третьим поколением. Следуя правилам, я должен был надеть браслет только одному из вас. Но вы - близнецы, к тому же ваше рождение прошло через оперативное вмешательство, а значит, вы равны. Потому я нарушу традиции...
  
  
   Нора взглянула на свою руку. Какая тонкая слабенькая ручка! Что-то мешает сосредоточиться. Это все из-за лекарства, конечно. Нет, но какой хитрюга этот доктор! Так ласково с ней поговорил, ничего толком не объяснил. Только-только она начала успокаиваться, как эта дама в странном платье - сиделка - подкралась и вколола что-то в руку. А зачем, спрашивается! Она совершенно здорова - тут уж никаких сомнений. Конечно, после такого "коварства" сон сморил её напрочь.
   Она должна сделать что-то важное - эта мысль засела в голове. Вот только что? Вспомнить бы! Для начала надо одеться. Не ходить же по дому в рубашке!
   В большом шкафу с резными цветочками висели странного фасона платья. Она приложила к себе одно из них - слишком откровенное. Нет, такое надеть на себя она не готова. А вот это, из плотной материи в клеточку, пожалуй, сойдёт. Через минуту она осторожно приоткрыла дверь в коридор - никого. Тихонечко двинулась по скрипучему полу, останавливаясь и прислушиваясь на каждом шагу.
   Все двери длинного коридора, кроме одной, были плотно затворены. Нора легонько постучала в полуоткрытую дверь. Без ответа. Тогда она заглянула внутрь. Свет лампы, стоящей у изголовья кровати, освещая небольшое пространство, падал на толстую раскрытую книгу, оставленную на покрывале, и на листки бумаги, исписанные четким почерком.
   Понимая, что поступает не очень красиво, Нора подошла ближе и взглянула на название книги: "Психиатрия". На листках, видимо, было чье-то письмо, потому что Норин взгляд выхватил строчку "...в который раз пытаюсь достучаться до твоего сознания...". Ей стало неловко, что она вот так бесцеремонно вошла в чужую комнату и роется в чужой жизни.
   Она уже хотела уйти, но тут ей пришла в голову одна мысль. Она быстро взяла толстый том и посмотрела год издания - 1909.Вот как! Этого следовало ожидать. Папа предупреждал их с Ричардом, что и такое возможно. И вот это случилось. Туман в голове рассеялся. И, как это ни тяжко осознавать, она всё поняла и затосковала от этого понимания.
  
   Такого Рождества давно не случалось в доме Паленов. Какие бурные страсти вскипали в эти сутки! Только-только разошлись после замечательного вечера, дом стал погружаться в сонное оцепенение, как раздался шум внизу. Хлопали двери, бегали слуги. Полуодетые и сонные, все вышли из своих комнат.
   Внизу распоряжался Штефан. Таким своего всегда элегантного сына Эльза Станиславовна никогда не видела: вечерний костюм в беспорядке, весь промок от снега, мокрые волосы всклокочены. И приятель его - Монастырский - в таком же диком виде.
   -Что случилось? - не выдержала она. А Штефан только отмахнулся.
   Вместе с Монастырским прошли они в маленькую смотровую, где Пален-старший иногда принимал больных. Иван Фёдорович тоже к ним присоединился.
   Дамы терялись в догадках, пока Лиза не догадалась поймать за рукав кого-то из слуг и всё выспросить. Оказалось, что жену Андрея Афанасьевича выловили из проруби. Как она там оказалась - никто не знал. А теперь все три доктора оказывают ей помощь.
   К завтраку семья не собралась. Эльза Станиславовна и Лиза в молчании выпили кофе и устроились в гостиной. Лиза пыталась читать какой-то смелый роман. Точнее, делала вид, что читает. Она не испытывала угрызений совести по поводу своего флирта с приятелем Штефана. Подумаешь, поцеловались! Сколько было этих поцелуев и с гимназистами, и со студентами! Честно говоря, Лизавета Максимовна решила таким неновым образом расшевелить Штефана. Пусть видит, что за нею ухаживают и даже очень активно. А если этой малахольной Кире Сергеевне вздумалось почти голышом носиться по морозу да в проруби нырять - так это дело её мужа. Тоже хорош! Стоило присесть с ним рядом, а он уж и обниматься полез. "И как бы было хорошо, если б не стало этой Киры Сергеевны! Всё сразу бы решилось: Монастырский уехал бы, а Штефан остался бы при мне", - подумала Лиза и застыдилась: нельзя желать зла ближнему своему. Но всё же...
   Эльза Станиславовна раскладывала пасьянс, только у неё не очень-то получалось. Она постоянно отвлекалась то на мужа, вышедшего из смотровой с озабоченным лицом, то на суетящихся слуг. Потом Андрей Афанасьевич пронес на руках в их комнату находящуюся в беспамятстве Киру. Штефан поднялся за ним. А Иван Фёдорович, оставшись внизу, попросил чашку кофе. Пока он с удовольствием глотал горячий кофе, дамы с нетерпением смотрели на него и ждали рассказа. Наконец, он отставил чашку.
   -Да-да, вижу, вы ждёте объяснений, - посмотрел он на них, - их у меня нет. Могу сказать, что несчастная девушка чудом осталась жива. Сейчас она в беспамятстве. И это даже хорошо. Когда её привезли, она пришла в себя и стала биться в страшном нервном припадке. Мы дали ей успокоительное. Теперь будем ждать развития болезни. Кроме нервного потрясения, она перенесла жуткое переохлаждение. Слишком много нежелательных факторов - возможен любой исход. Но будем надеяться.
   -Бедная девочка! - вздохнула Эльза Станиславовна. - За что ей такое!
  
   Андрей и Штефан не отходили от Кириной постели. У неё не было жара, её не трясло от холода. Она просто лежала, провалившись в сон, вызванный лекарством. Лежала смертельно бледная, холодная. Мужчины сидели в креслах рядом и не сводили с неё глаз.
   -Я же вижу, ты что-то знаешь,- шёпотом сказал Андрей и угрюмо глянул на Штефана. - Но ты ничего не хочешь рассказать...
   -Нечего было устраивать дурацкую возню с Лизхен в гостиной, - огрызнулся Штефан.
   Монастырский покраснел:
   -Глупость вышла. И не нужна мне ваша Лизхен совсем! Но неужели ты думаешь, что Кира могла из-за этого?.. Нет, не такая она. Ну отругала бы, может, пощёчину отвесила... Но топиться?! И зачем я ей письмо от Олечки дал прочесть? Я совсем забыл о нём и протаскал в кармане почти неделю. А вчера вспомнил и отдал Кире. Что там, в этом письме, было? О чём она прочла?
   -Что было, то было. Прочла и вспомнила. Вспомнила то, что блокировало её мозг.
   -Что же это за воспоминания такие, из-за которых люди в проруби бросаются?! Ты знаешь?
   -Знаю, - глаза Штефана блеснули, - что-то знаю, а о чём-то лишь догадываюсь.
   -Так, может, поделишься знаниями-то, - тон Андрея был вызывающим и неприятным. - Я же не слепой и вижу, как ты её глазами ешь. Так друзья-приятели не смотрят. Так смотрят на любимых женщин.
   -Тише, ты её беспокоишь! - шёпотом "прикрикнул" Штефан. - Хочешь сейчас выяснять отношения? Изволь. Можно и сейчас.
   -Да, здесь и сейчас! Сразу тебе говорю, - теперь он говорил угрожающим тоном, - я тебе этого не спущу!
   Штефан насмешливо взглянул на него:
   -И что ты сделаешь? На дуэль вызовешь?
   -А хотя бы и на дуэль!
   -Не стану я с тобой драться!
   -Это ещё почему? - прищурился Андрей, - потому что ты - граф, а я - мещанин?
   -Чушь! Как я могу драться с тобой, если отец с детства учил меня в мишень попадать? Из десяти - десять выбивать? Тебя твой батюшка, священник, учил из пистолета да из ружья стрелять? Нет. Вот то-то и оно. И не стану я в друга стрелять.
   -Можно рулетку устроить, - не сдавался Монастырский.
   -Андрей, - вздохнул Штефан, - подумай: ну поубиваем мы друг друга и что? Думаешь, Кира простит того, кто останется? И каково ей будет смотреть на убийцу? Ты о ней-то подумал?
   Монастырский опустил голову. В дверь постучали. Штефан подошел, открыл. Горничная ему что-то прошептала. Он обернулся к Андрею:
   -За тобой прислали нарочного. Он внизу.
   Чертыхнувшись, Андрей пошёл за горничной. Выяснилось, что после рождественского ужина у отца Паисия случилось несварение и колики. В сопроводительной записке требовали срочного прибытия господина Монастырского в Ревель, так как несчастный больной не доверял местным эскулапам.
   Андрей упрямо мотнул головой:
   -Не поеду и всё!
   -Не глупи! Ты на службе, и потом там больной, - одёрнул его Штефан.
   -А здесь у меня больная жена!
   -Здесь два доктора и одна больная. А там больной и ни одного доктора. Чувствуешь разницу? Если ты не доверяешь мне, то поверь моему отцу - он опытный врач.
   Чертыхаясь, Андрей быстро собрал свой саквояж. Потом глянул на Штефана. Тот понял и отвернулся к окну. Андрей опустился на колени возле постели и взял слабую Кирину руку в свою. Прижался щекой:
   -Прости меня, Кирочка. Ты только постарайся, выкарабкайся. Хорошо? - он потянулся к ней, поцеловал в бледную щеку, встал:
   -Наш разговор не окончен, - хмуро глядя, сказал он. - Я вернусь. А сейчас доверяю её тебе.
   -Можешь не беспокоиться: будет сделано всё, что в наших силах.
   Вскоре он уехал. А вечером пришла телеграмма, в которой он сообщил, что вынужден сопровождать отца Паисия в Петербург.
  
  
   Оставив Киру на попечение сиделки, Штефан вышел на воздух. Две бессонные ночи начинали сказываться даже на его крепком организме. Не помог крепкий кофе, выпитый в огромном количестве, почти никак не отразились на нём несколько кофеиновых инъекций. Голова всё равно была тяжелая. И Штефан решил выйти на воздух, чтобы хоть чуть-чуть освежить голову. Да и обдумать происходящее не мешало бы. Тёмными массами застыли вокруг огромные ели. Сухой морозный воздух искрился и был прозрачен. Снег под ногами вкусно хрустел. Настоящая святочная ночь.
   Он вспомнил, какое замечательное настроение было у всех после длинного рождественского вечера, как расходились, улыбаясь друг другу. Ему не хотелось идти к себе, он решил посидеть ещё какое-то время в гостиной, вспоминая подробности этого домашнего праздника. Кроме восхитительного ощущения гармонии вечера, в его душу закралась почти незаметная тень сомнения. Имеет ли он право вмешиваться в жизнь Киры? Штефан непрерывно наблюдал за Монастырским и Кирой и постоянно анализировал свои наблюдения. И приходил к печальным для себя выводам: эти двое любят друг друга. Во всяком случае, сомнений относительно Андрея у Штефана не возникло. Надо честно признать: Андрей Монастырский искренне любил жену.
   А Кира? Как она? Она предупредительна, ласкова и уважительна по отношению к мужу. Но любовь ли это? Он вспомнил свою семейную жизнь. Кира предугадывала все его желания, любовалась им, как картиной в музее. Помнится, прежде это обожание даже немного пугало его. А её ревность? Она ревновала его ко всем особам женского пола, начиная от подростков и заканчивая почтенными старушками. Обычно у неё нервно раздувались ноздри её хорошенького носика, сузившимися кошачьими глазами Кира смотрела на "обидчицу", сделавшую попытку посягнуть на её собственность (он не сомневался, что она считала его своей собственностью), а на лице появлялось выражение "только попробуй, тронь!". Далее ему оставалось поспешно уводить свою девочку-жену подальше от потенциальной соперницы. Всё это выходило у неё так смешно, что потом они вместе хохотали над очередной "сценой ревности". Она никогда не устраивала "представлений со слезами", не допускала никаких истерик, наоборот, всегда уступала, во всём винила только себя. И ещё: она постоянно защищала его - от непогоды, от жары, от болезней, от плохого настроения - от всего представлявшегося ей опасным. Она охраняла его, как самую большую ценность своей жизни! И эта её опека не была ему в тягость.
   Этой ночью Штефан случайно стал свидетелем нелепой Лизиной проделки. Догадываясь, на кого была рассчитана эта сцена, Пален лишь усмехнулся и рассудил, что коли Андрей сейчас в гостиной, то Кира одна в своей комнате. Он решил немедленно поговорить с ней. Но едва увидел её, сразу понял: что-то произошло. И этим что-то могло быть только одно: она вспомнила. Она плакала у него на груди, и ему показалось, что всё вернулось на круги своя. Как он ошибся! И теперь их жизни сложились в пресловутый треугольник. Бесполезно размахивать в воздухе документами с решением, вынесенным в его пользу. Бумажная жизнь останется бумагам. В реальности же выбор никто, кроме Киры не сделает. Она сама должна всё решить. Это рождало в нём непривычное чувство неуверенности и даже страха...
   Он потёр лоб - голова болела, но пора вернуться к больной, нельзя её надолго оставлять. Он остановился у двери в свою комнату - там кто-то был. Штефан вошел и замер: возле лампы стояла Кира и рассматривала толстый том по психиатрии.
   Она подняла голову и несколько секунд внимательно разглядывала его глазами удивительной синевы.
   -Все двери были заперты, а эта - открыта...- она чуть помедлила, - у вас усталые глаза. Знаю, вы сегодня не спали.
   Он не сводил с неё глаз. Это была не Кира. Её лицо, её фигура, её голос - и всё же... На миг ему стало жутко. Она это поняла:
   -Вам не надо бояться, - грустно улыбнулась она. - Вскоре всё станет как прежде. А пока...
   -Я не боюсь, - перебил он её. - Но вы не Кира...
   -Да, - просто сказала она. - Я не ваша Кира. Меня зовут Нора. Нора Баумгартен.
   -Вы... - он не знал, как спросить, потом решился, - вы - живы?
   -Нет, - просто ответила она.
   Штефан молчал, но потому, как он побледнел и как изменилось выражение его глаз, она догадалась, о чём он сейчас подумал:
   -Ах, ну да! Сейчас вы решите, что у меня раздвоение личности. Или что-то вроде шизофрении. Так вот, дорогой Штефан-Георг, уверяю вас, я совершенно здорова, во всяком случае, в общем понимании этого слова, - она к чему-то прислушалась. - Не могли бы вы проводить меня в комнату Киры?
   Молча они вернулись в комнату больной. При виде их сиделка встала.
   -Хильда, вы можете идти отдыхать. Я побуду с нашей больной.
   Когда та вышла, он повернулся к Норе и вопросительно посмотрел.
   -Я вынуждена изложить всё очень коротко и заранее прошу прощения за некоторый сумбур, - начала она. - Вы, конечно, догадываетесь, что я здесь ненадолго. Но что же вы стоите? Присядьте, - и сама опустилась в кресло. Штефан сел напротив. Их разделял столик, покрытый кружевной скатертью.
   -Не стану спрашивать, верите ли вы в духов, призраков и всё такое. Это вообще не вопрос веры или неверия. Это есть, и всё. Кстати, то, что я сейчас с вами беседую, - прямое тому доказательство. И раньше вы с этим встречались. Вы же видели Кирину маму во время спиритического сеанса? Как там у Шекспира? "Есть многое на свете, друг Горацио..."
   -... что и не снилось нашим мудрецам...", - закончил он.
   -Вот именно, - кивнула она. - Понимаете, что-то нарушилось в заведённом порядке, и соответственно пошло не так.
   -О каком порядке вы говорите?- переспросил он.
   -Сейчас я не могу вам сказать, - она поёрзала в кресле, устраиваясь поудобнее. - Прошу вас, не перебивайте меня. Осталось очень мало времени, а мне многое надо рассказать. Мне кажется, вам можно доверять и, думается, вы сможете помочь, - она опять прислушалась к чему-то внутри себя. - Мне надо торопиться. Я не могу долго пользоваться Кириной болезнью - это для неё опасно. Попытаюсь всё изложить в двух словах: она оказалась лицом третьего поколения, и её мама должна была надеть ей браслет. Но Тонечке пришлось уйти, когда Кирочка была совсем ребёнком. Браслет - это что-то вроде оберега, он помогает владельцу в сложных ситуациях. За сотни лет этой истории заметили, что, как правило, в третьем поколении случаются самые крупные неприятности. Поэтому этот чертов браслет полагался именно такому лицу.
   Штефан смотрел на Нору и не мог поверить, что это он - взрослый разумный человек, врач по профессии - сидит и слушает весь этот бред. Видимо, его мысли отразились у него на лице, потому что девушка досадливо поморщилась:
   -Вам всё кажется бредом, да? Вы - материалист? Наверное, как теперь модно, и да, и нет? Но я же просила принять всё на веру. Сейчас нужно лишь, чтобы вы внимательно меня выслушали.
   Он вздохнул:
   -Продолжайте, прошу вас.
   -Так вот: браслет. Ну да, это даже не совсем браслет. Я не знаю, что это. Иногда мне кажется, что это живое существо... Этот проклятый браслет сам нашёл Киру! Она подобрала его на берегу моря в Одессе. На том самом берегу, где в 1854 году... Ах, не стоит об этом. Да-да, это мой браслет. Поэтому-то я сейчас разговариваю с вами. В доме её мачехи вы забрали сундучок. Это именно его содержимое уже несколько столетий хранится в нашей семье. Теперь он у вас. Берегите его!
   У моего брата Ричарда была дочь - чудная девочка Танечка. Да, вы правы: Кира - моя внучатая племянница. И она очередное третье поколение. Ещё у неё есть кольцо с темно-зелёным авантюрином. Она не должна его снимать! Найдите кольцо. Это ключ к тому, что хранится в сундучке. Когда вы откроете его, там окажется синяя бархатная коробка. В ней оставшиеся браслеты. Мой отец считал, что, как только браслеты закончатся, должно произойти что-то важное. Там их не больше трёх. Значит, уже скоро. Запомните: вы не должны открывать то, что находится под синей коробкой! Ни в коем случае! Я должна сказать самое главное: с какого-то момента всё пошло не так. Не знаю, когда это произошло. Но произошло! Кира должна всё исправить. Слышите, Кира должна вернуть всё на свои места. Как она это сделает, не знаю. Но она должна!
   -И ещё. В нашей семье женщины не очень-то счастливы. Так уж издавна повелось. Не оставляйте Киру. Вы нужны ей, - она встала, внимательно глядя на него. Он поднялся за нею.
   -Сможете вы стать её ангелом-хранителем?
   -Но другого и быть не может. Напрасно вы спрашиваете.
   Неожиданно она улыбнулась совершенно Кириной улыбкой:
   - А теперь прощайте!
  
  
   Глава 7
  
   Лучик света скользнул по лицу, заставил плотнее сжать веки. Кира подумала, стоит ли совсем проснуться или ещё чуть-чуть поизображать из себя спящую красавицу. Пожалуй, стоит одним глазком глянуть. Солнце зимой - здорово! На потолке дрожат блики от хрустального графина с водой. Кира перевела взгляд на стоящее рядом кресло, где в немыслимой позе спал Штефан. Это надо же так скрючиться! "Представляю, как у него заболят руки-ноги", - подумала Кира. Солнечный лучик высветил медные искорки в каштановых прядях, переместился и запутался в пушистых ресницах. Какое-то время она разглядывала его, как разглядывают редкую картину. Потом отвернулась. В линии её жизни что-то сломалось, что-то нарушилось.
   Чудовищная ситуация! Даже сердце защемило. Совсем как тогда, когда ледяная вьюга подхватила и понесла её в мрачную пустоту. Колючие пальцы стужи впились сотнями когтей в Кирино безвольное тело, толкали, волокли, крутили её сухим листиком и разом швырнули в обжигающую воду. Внутри неё скрутилась пружина из вопросов, сомнений, страстей. Кира чувствовала: ещё один виток этой пружины и она не выдержит, сорвётся, и тогда её не станет. "Умереть, забыться..." Нет, забыться не получалось.
   Ей нужна передышка!
   Она завозилась, села в постели и встретилась глазами с глазами Штефана. Не меняя своей неудобной позы, он молча наблюдал за нею, испытующе, без улыбки. Она захлопала ресницами и не нашла ничего лучшего, как сказать:
   -Доброе утро! - и натянула одеяло по самое горло.
   -Доброе утро, - спокойно ответил он, всё так же странно глядя на неё. Потом поменял позу на более удобную и спросил, - как вы себя чувствуете?
   -Прекрасно, я совершенно здорова. И мне хотелось бы встать...
   В дверь постучали. Он быстро подошёл, открыл и раздраженно глянул на горничную с подносом.
   -Просили передать завтрак, - косила она любопытным глазом в глубину комнаты. Штефан, не говоря ни слова, забрал поднос, почти вытолкнул взвизгнувшую девицу вон и захлопнул у неё перед носом дверь.
   -Ну, зачем вы так? - её удивила несвойственная ему грубость. Он ничего не ответил. Молча поставил перед Кирой поднос, и ей пришло в голову, что Штефан злится на неё из-за всей этой истории. Потом она подумала, что болезнь изменила её, вспомнила об остриженных волосах и чуть не заплакала. В той, прежней жизни, он так любил расплетать и заплетать ей косу...
   -Пожалуйста, ешьте! - его голос вернул её в реальность.
   -А вы?
   -И я...
   Ели молча, не разговаривали. Между ними пролегла странная неловкость, оба чувствовали её и это становилось мучительным. Кира вяло жевала булочку, хмурилась и сосредоточенно размышляла. Наконец, отложила так и недоеденный кусочек и уставилась в окно, где холодное солнце сияло розовым светом.
   Вчера (или это было не вчера?) Штефан говорил, что получил бумаги, в которых есть решение по их браку. Главное: брак с Монастырским признан недействительным, и ещё: из-за Кириной болезни ни её, ни Андрея не накажут. А ведь могли бы! Ещё лет восемь назад на Андрея наложили бы запрет на женитьбу, причём пожизненно. Да и Кире досталось бы. Ох, недаром матушка Юлиана косилась на противную ей невестку: принесла-таки она кучу неприятностей её ненаглядному Андрюшеньке.
   То, что их брак оказался ошибкой, Кира поняла очень быстро. Он добрый, славный, забавный, милый, заботливый... Но это была ошибка - Кирина ошибка. Видимо, у неё судьба такая - приносить боль добрым людям. И себе заодно.
   Внезапно Кира поняла, что не хочет ничего: ни признаний в любви, ни упрёков в непостоянстве, ни страсти, ни общения с кем-либо - ничего не хочет. Хорошо бы уехать. Да, вот именно! Остаться одной. Хотя бы на короткое время. Без Штефана и тем более без Монастырского. Жестоко по отношению к ним? Да, несомненно. Но ей нужно побыть одной. Нужно прийти в себя, потому что она устала, смертельно устала от осознания дикости ситуации, в которой оказалась. И ещё: она не могла вот так, сразу, взять и переключить себя. Сегодня один, завтра - другой - нет, это не её история.
   Она покосилась на Штефана: забыл о еде, нахмурился и над чем-то раздумывает. Как пылко он недавно говорил о своих чувствах! Конечно, он благородно простил Киру. Но сможет ли он забыть её невольное "приключение"? "Мужчины измену не прощают", - это матушка Юлиана как-то шепнула ей.
   Вот если бы взять и уехать. Но Штефан...
   Она выпрямилась и решительно глянула на Штефана:
   -Если вы уже поели, то, может, оставите меня. Мне надо привести себя в порядок.
   -Да-да, конечно. Но, Кира, - он тронул её руку, - скажите, вы помните, что произошло за последние сутки?
   А вот это кстати! Пусть считает, что у неё по-прежнему амнезия.
   -Конечно, помню. Почему вы спрашиваете? - решилась она наконец, отворачиваясь, чтобы он не заметил, как полыхнули огнём щёки, - Мы чудно провели рождественский вечер, потом я спустилась за водой и тут... В общем, это неважно. Я решила подышать воздухом, вышла и заблудилась. Так что, как видите, я всё помню. А где Андрей?
   -Вы хотите вернуться к Андрею? - тусклым голосом спросил он.
   -Что значит "вернуться к Андрею"? Что такое вы говорите?
   -Простите, я сказал нелепость, - он сцепил пальцы так, что побелели костяшки. - Андрею пришлось срочно уехать: там кто-то заболел, и без него не могли обойтись. Он поручил заботу о вас нам.
   -Спасибо. Но мне надо вернуться в Петербург. Вы поможете мне добраться до станции?
   Он отвернулся, отошёл к окну:
   -Да, конечно. Но сегодня это вряд ли получится.
   -Я и сама, наверное, смогу. Только вы распорядитесь...
   -У нас в больнице лежит ребёнок - маленький мальчик. Ему очень больно, - теперь он повернулся к ней, его глаза искали её взгляда, - вы могли бы ему помочь...
   Кира не могла оторваться от его прозрачно-янтарных глаз, в которых застыла боль и тоска. Она безнадёжно тонула в них и понимала, что сейчас нервы её не выдержат.
   -Хорошо, я попробую, - быстро согласилась Кира, провожая взглядом его стройную фигуру. У двери он обернулся:
   -Я буду ждать вас в больнице. Maman с Лизхен собирались туда к полудню навестить больных, - он вышел, бесшумно закрыв дверь.
  
  
   Завтракая, Эльза Станиславовна обратила внимание на неестественно молчаливую Лизу.
   -Ты здорова, дорогая? - заботливо поинтересовалась она.
   Лиза, задумчиво ковырявшая остывший омлет, покосилась на мать Штефана: надо же, как изменилась за последние полгода ее крестная! Всегда столь же ослепительно красивая, как и холодная, сейчас она просто светилась радостью жизни. Кажется, в отношениях между супругами царила полная гармония.
   -Да, Лизонька, что-то ты бледненькая, - подал голос Иван Федорович. Он уже управился с омлетом и теперь аккуратно намазывал на теплую булочку мармелад. - Надо на воздух выйти, там все пройдет.
   -У меня все хорошо, - отозвалась Лиза, но было ясно, что она отвечает лишь из вежливости.
   -Почему Штефан до сих пор не спустился? - вдруг обеспокоился Иван Федорович. - И кстати, надо нашей больной отнести завтрак. Ты распорядишься, дорогая?
   -Конечно. Катарина, - обратилась она к горничной, - вы отнесли завтрак наверх?
   -Да, но... - горничная помялась.
   -Говорите же.
   -Ну да, я отнесла поднос, постучала. Молодой доктор не пустил меня. Забрал поднос, велел не беспокоить.
   -Мой сын был у больной? - переспросила Эльза Станиславовна, оглядываясь на мужа.
   -Ну да. Только...
   -Довольно, Катарина, - прервала её Эльза Станиславовна, - ступайте.
   Они помолчали.
   -Ей уже лучше? - выгнув бровь, спросила Эльза Станиславовна.
   -Совсем не понимаю такой чувствительности, - проворчала Лиза и прикусила язык - не всё можно рассказать супругам Пален. Тем более, что в этой истории она сыграла не совсем красивую роль.
   - Лучше? После такого нервного потрясения? Не думаю, - с какой-то беспокойной улыбкой ответил Иван Федорович.
   Тут дверь отворилась и на пороге появилась Кира. Иван Фёдорович тут же встал, улыбнулся, не скрывая удивления:
   -Доброе утро! Вы прекрасно выглядите. Присаживайтесь. Кофе ещё горячий, - отрывистые фразы выдавали его волнение.
   -Доброе утро! - ответила Кира и села на предложенный стул. Обвела всех взглядом, - я доставила столько хлопот... Простите, пожалуйста!
   -О! Что за пустяки! Никаких хлопот! - в один голос стали уверять её Эльза Станиславовна и Иван Фёдорович.
   -Благодарю вас. Вы так добры, так терпеливы...
   Вконец раздосадованная, ничего не понимающая, Елизавета Максимовна решила обратить на себя внимание:
   -Не хочу отставать от всех, - певуче произнесла она, пытаясь за улыбкой скрыть свое раздражение, - я тоже очень рада видеть вас в добром здравии...
   Кира ответила ей безмятежным взглядом синих глаз. От изумления Лизхен выронила ложечку, которой мешала в чашке сахар. Синие! Вчера были зелёными и вдруг стали синими! По спине побежали мурашки.
   После завтрака Лиза поднялась к себе, а Эльза Станиславовна попросила Киру зайти к ней. Кире сразу понравилась эта комната. Здесь не было ничего кричащего, всё в синих и кремовых тонах. Шелковые темно-синие шторы на окнах, такое же покрывало на кровати. Пушистый в кремово-синих тонах ковёр на полу, и совсем неожиданные в такой элегантной компании кремовые в синих розочках обои. Немного похоже на комнату её родителей в Каменецке.
   Они присели за овальным столиком, покрытым вязаной скатертью. Эльза Станиславовна поймала взгляд Киры, брошенный на крестьянские обои, и её губы тронула улыбка:
   - Комнату ремонтировали перед нашим венчанием, с тех пор здесь ничего не менялось. А тогда Иван Фёдоровичу так понравились синие розочки... Потом он признался, что ничего не смыслил в этих вещах.
   -Здесь очень мило, - искренне сказала Кира.
   -Спасибо. К сожалению, вы завтра уезжаете, а мы так мало общались, - она вздохнула, помолчала. - В нашей семье есть добрая традиция: когда сыновья женятся, их жёнам родители мужа преподносят что-либо из семейных драгоценностей.
   Кира не стала уверять мать Штефана, что она не имеет к её сыну никакого отношения. Она молча слушала.
   Мать Штефана подошла к рисунку в скромной рамочке. "Портрет цветка", - мысленно улыбнулась Кира. Эльза Станиславовна сняла рисунок:
   -Здесь наш маленький сейф, - усмехнулась она. - Видите, надо прижать эту розочку - там, под обоями, есть хитрая кнопка. Хлоп - и сейф открывается.
   Панель открылась, за ней обнаружилось большое углубление с металлической дверкой. Ничего себе - "маленький сейф"! Туда целый чемодан можно затолкать! Эльза Станиславовна набрала код, отворила дверцу и достала объёмистую сафьяновую шкатулку.
   -Наши семейные драгоценности, - она откинула крышку. Там лежало около дюжины футляров и футлярчиков. Эльза Станиславовна открывала их один за другим и ставила перед Кирой. Здесь были браслеты, кулоны, броши, серьги. Они составляли гарнитуры в самых разных сочетаниях. Все искрилось, сверкало.
   -Вот эти сапфиры очень пойдут к вашим глазам, - Эльза Станиславовна взяла бархатный футляр с ожерельем из небольших, но чистых и прекрасно ограненных камней. - А вот к ним серьги-каскады и брошь. Они принадлежали матери Ивана Фёдоровича.
   -Сапфиры? - удивилась Кира, - разве к зелёным глазам идут сапфиры?
   -Почему к зелёным? - теперь не скрывала удивления уже Эльза Станиславовна, - разве у вас глаза зелёные?
   Она подошла к туалетному столику, где стояли разнокалиберные флаконы и флакончики, щётки для волос, гребни. Эльза Станиславовна взяла зеркало в фигурной серебряной раме и поднесла его к лицу Киры:
   -Смотрите...
   Действительно, синие. Вот новости!
   -У вас глаза удивительной синевы, никогда не видела такого оттенка: синий, отдающий в фиолетовый,- продолжила тем временем Эльза Станиславовна. - А вот эти браслеты - они парные - Иван Фёдорович подарил мне, когда родился Штефан, - она полюбовалась украшениями. - Но я хочу вам подарить это, - и она открыла очередной плоский футляр.
   Кира ахнула:
   -Какой жемчуг! - нитка жемчуга, светившегося словно бы изнутри розоватыми отблесками, и серьги - жемчужинка в ушко и жемчужина покрупнее на тонюсенькой цепочке, - это восхитительно!
   -Я рада, что вам нравится. Когда-нибудь и вы преподнесёте этот жемчуг жене своего сына или своей старшей дочери. Все эти украшения перейдут к вам по наследству, а пока они будут храниться здесь в доме.
   -Благодарю вас, - Кира замялась, - я очень тронута, но ничего не возьму. Пусть всё остаётся здесь.
   -Но отчего? - удивилась Эльза Станиславовна.
   -Пожалуйста, не спрашивайте. Я не смогу вам ответить.
   Эльза Станиславовна как-то сразу сжалась:
   -Мне нет прощения - я знаю. Но я сейчас не о себе. Тогда в Одессе вы не прочли одну страничку письма, поэтому возникло это... это недоразумение. Во всех несчастьях, ваших и Штефана-Георга, виновата одна я. Вот теперь я всё сказала... - она опустилась на стул, уронив на колени руки, потом тяжело вздохнула, - Вы ведь всё-всё вспомнили? Я не ошибаюсь?
   Вот как! Штефан не догадался, а его мать сразу разобралась в её обмане.
   -Вы не ошибаетесь, - смутилась Кира.
   -Но зачем? Знали бы вы, как страдал мой сын, когда случилось с вами несчастье. Мы с Иван Фёдоровичем даже опасались оставлять его одного... Он так тосковал! А знаете, накануне вашего приезда к нам мы получили бумаги, касающиеся вашего второго брака.
   - Да, Штефан говорил о них.
   -Тогда в чём же дело? - она всматривалась в девушку, и вдруг всплеснула руками, - Боже мой, какая мысль! Вы, ...вы любите Андрея Афанасьевича? Да?! О!
   Кира молчала - она не знала, что сказать. Любые слова сейчас прозвучат глупо и напыщенно.
   -Когда я выходила замуж за Андрея, - начала она, - я выходила за него по любви. Понимаете, я очнулась в больнице. Ничего не помнила о себе, только есть да пить могла. Потом всплыло в голове, кто я и откуда, мачеха с её желанием во что бы то ни стало выдать меня замуж за купца Иванова, сам господин Иванов тоже вспомнился. Постепенно приходили другие воспоминания. Но не было в них Штефана! А когда появился Андрей... Он очень добрый человек. Видели бы вы, как он обо мне заботился! Это он привёз меня в Петербург к тётушке, он всё время был рядом. Я так верила ему...
   -Как вы это сказали! Вы чего-то не договариваете. Почему вы выбежали на улицу? Это из-за Штефана? Он обидел вас?
   -Штефан никогда не обижал меня. Во всяком случае, намеренно.
   -Но тогда в чём же дело?
   -Всё очень просто. На меня обрушилось всё сразу: и письмо с описанием нашей свадьбы со Штефаном, приход самого Штефана с желанием объясниться и даже Лизхен с Андреем!
   -Лизхен? Но она-то тут при чём?
   Кира скривилась и отмахнулась:
   -Они с Андреем в гостиной обнимались...
   -Лизхен? С Андреем Афанасьевичем? О Боже! Этого только не хватало!
   -Не беспокойтесь об этом. Не стоит вспоминать. Я лишь хотела вам объяснить, почему скрываю от всех, что память уже вернулась ко мне. Не знаю только, получится ли у меня, - она смотрела на мать Штефана полными слёз глазами, - понимаете, я сейчас чувствую себя чем-то вроде вещи, которую один хозяин в руки взял, подержал да передал другому. Нельзя так! Не хочу быть бездушным предметом. Прошлого не исправить. Чего уж теперь-то! Всё, чего прошу, - всего лишь маленькую передышку. А если я сейчас признаюсь Штефану, что голова моя здорова и я всё помню, он не отпустит меня...
   -Неужели вы теперь уедете?
   -Да, я хочу уехать в Петербург. Прошу вас, поддержите меня и не рассказывайте никому. Пожалуйста!
   -Хорошо, я никому ничего не скажу.
   Кира посмотрела на мать Штефана, на её потерянный вид. И сделала, возможно, самое правильное: она подошла к свекрови, обняла её и поцеловала. Та изумлённо подняла голову, но жена её сына уже вышла из комнаты.
  
   Эльза Станиславовна осталась дома - ей нездоровилось. Видимо, тяжело дался разговор с Кирой. А барышни в санях отправились в больницу. Пора было нанести очередной визит и ещё раз поздравить больных с Рождеством. К тому же Иван Фёдорович попросил навестить особого больного. Сын здешнего рыбака занимался штопкой сети и поранил руку ножом. Рана была глубокая, сильно болела, к тому же мальчик оказался единственным пациентом мужского пола, но так как он был ещё совсем мал, то Иван Фёдорович принял решение поместить его в женскую палату, где находилось несколько женщин, которым "повезло" заболеть на праздники. Самолюбие мальчишки и так пострадало из-за его неловкости, а тут еще его отправили к теткам, и он захандрил. Все это рассказал Иван Федорович, уже стоя в передней и надевая пальто.
   - Было бы просто замечательно, если б вы, милые дамы, навестили ребенка. Матери у него нет, а отец ушел на соседнюю мызу, чтобы подработать.
   Под скрип полозьев по сверкающему в лучах яркого холодного солнца снегу, они катили в сторону больницы. Кира с удовольствием оглядывалась на огромные заснеженные ели, стоящие коридором вдоль дороги. Ей, выросшей на юге и непривычной к морозам и обилию снега, здесь всё нравилось. Она будто вернулась в свои родные места, ей постоянно казалось, что тут она уже бывала и не один раз. Иван Фёдорович, видя блаженное выражение её лица, не стал приставать со светскими беседами. Он закрыл глаза и погрузился в свои мысли.
   Елизавете Максимовне наоборот хотелось поговорить с Кирой. Она повозилась на сидении, помолчала, потом деликатно кашлянула и мило улыбнулась:
   -Вы не сердитесь на меня?
   Кире совсем не хотелось выяснять отношения, тем более сейчас, когда так было приятно скользить среди сверкающих сугробов и громадных ёлок.
   -Зачем мне сердиться? - неохотно отозвалась она.
   Лизхен уловила Кирино нежелание говорить, но, упрямо сдвинув соболиные брови, продолжила:
   -Я понимаю, вы обижены... Но, честное слово, вам не стоит серьезно относиться к подобным вещам...
   Тут Кира повернулась к ней:
   -Если вы считаете, что женатый мужчина может спокойно тискаться с первой встречной хорошенькой барышней, тогда, конечно, не стоит относиться к этому серьёзно.
   Лизавету Максимовну покоробило грубое "тискаться", но она твёрдо решила мириться:
   -Но вы сами делали почти тоже самое со Штефаном, когда танцевали во дворе, - всё же не удержалась она от ответной колкости, - я же видела...
   -Это ...
   -Ах, оставьте! Я не хочу ссориться. Мужчины все таковы: чуть представится возможность пофлиртовать - не упустят своего. Ну, как - мир?
   Кира только кивнула в ответ. Лизхен удовлетворённо усмехнулась и продолжила разговор:
   -Как-то вы сказали, что были дружны со Штефаном по Одессе. Значит, вы и его жену знавали? Скажите, какая она была?
   -Жена Штефана? - Кира смотрела в сторону, - самая обычная.
   -Вот-вот, - обрадовалась Лизхен, - вы подтверждаете мою теорию: красивые мужчины выбирают себе в жёны заурядных женщин.
   -Да? Интересная теория, - огорчилась Кира. Итак, она заурядная, она - серая мышь.
   -Зачем он женился? Да ещё так внезапно?
   -А вы у него спросите, - посоветовала Кира.
   -Так он и ответит! Но я знаю, - похвасталась Лизхен.
   -Вот как! - с интересом уставилась на неё Кира.
   -Да-да, знаю, - кивнула Лизавета Максимовна, - он вытаскивал эту девицу из очередной передряги. А попросту - вытащил её из публичного дома.
   -Что-о?! - оскорбилась Кира, и Лизхен вдруг увидела, как утой в глазах фиолетово-синий цвет стал перебиваться зелёным. На всякий случай Лизавета Максимовна чуть отодвинулась. - Откуда вы это взяли?
   -Ну, - замялась Лизхен. Ей не хотелось признаваться, что она читала письма Штефана к отцу. Вечно дядя Йоганн оставляет свои бумаги на виду.- Неважно откуда. Знаю и всё. Ладно, скажу. Мне дали прочесть письма Штефана к отцу.
   -Ах, вот как! Я думаю, что вы что-то не так поняли. Его жена исполняла разные номера в одном заведении, а до этого пела в хоре театра. И только.
   -Ну, вам виднее. Вы-то её хорошо знали, - она вздохнула, - никак не пойму: что было у них общего? Он образованный, аристократичный и она - хористка! - прозвучало это так обидно для Киры, что она вспыхнула и уткнулась носом в воротник шубки.
   Когда сани подъехали к крыльцу, навстречу вышла статная женщина в белом переднике с красным крестиком на груди. Она дружелюбно улыбнулась и приветливо распахнула перед ними двери. Иван Фёдорович отправился в свой кабинет, а обеих барышень пригласили накинуть белые халаты и пройти в палату.
   Там в дальнем углу, у стенки, отвернувшись от всех и укрывшись с головой одеялом, лежал мальчишка. К нему-то дамы и прошли.
   -Ах, как хорошо, что вы пришли, - приподнялась с соседней кровати немолодая крестьянка. - Может, хоть вы его уразумите! Ведь ничего не хочет делать: лекарство господин доктор прописали - не пьет. Цельный день так-то лежит, отвернувшись. Уж как его молодой доктор уговаривал, как просил... Нет, упрямый дуралей, не хочет никого слушать. От перевязки отказывается...
   -Будет, будет тебе, Ирма, - одернула женщину сестра милосердия. - Не приставай. Густав, - позвала она мальчика и потянула с него одеяло.
   -Да и не думала я приставать. Мальчишку жалко...- пробурчала больная.
   Мальчишка, с которого наполовину стянули одеяло, продолжал лежать на боку, отвернувшись к стене.
   -Густав, - сестра милосердия наклонилась к мальчику, - доктора надо слушать. Ты же знаешь, доктор плохого не сделает. Он только перевяжет тебе руку и всё.
   -Почему ты не хочешь показать руку? - спросила Елизавета Максимовна. - Тот, кто не хочет лечиться, плохой мальчик.
   Она сжала плечо ребёнка белыми пальцами и встряхнула его:
   -Гадкий, гадкий мальчишка! Немедленно вставай!
   Мальчишка сжался в комочек и постарался потянуть одеяло к себе.
   -Можно я поговорю с ним? - робко спросила Кира.
   -Да, конечно, попробуйте. Может, получится его уговорить.
   -Вы оставьте здесь все для перевязки, - попросила девушка и заверила, - не беспокойтесь, я умею. Я сама недавно была в больнице...
   -Да, пожалуйста, как хотите, - пожала плечами сестра милосердия. И дамы отошли к другим больным.
   Кира присела на краешек кровати, тихонько тронула мальчика за плечо:
   -Я знаю, как сильно может болеть порез. Однажды, мне тогда было восемь лет, я бегала босиком по двору и, не заметив, наступила на осколок бутылки. Кровь полилась ручьем, и было очень больно. Я так испугалась. Мне показалось, что я сейчас умру и что лечить меня уже не надо, потому что теперь моя нога отвалится.
   Мальчик пошевелился и, повернув голову, одним глазом взглянул на Киру:
   -И что? - прошептал он. - Тебе отрезали ногу?
   -Совсем нет, - Кира осторожно взяла его руку в повязке, - но болело так, что наступать я не могла почти целый месяц.
   -Значит, тебя не сильно поранило, - протянул мальчик, усаживаясь в постели.
   -А вот давай сравним. Я сейчас посмотрю твой порез и скажу, у кого он больше,- она секунду помедлила - вдруг мальчишке вздумается возражать - он не возражал. Тогда она стала разматывать повязку. Мальчишка морщился, но терпел, не стонал, а только слегка кряхтел. Когда последний бинт был снят, она легонько погладила мальчика по руке.
   И тут же почувствовала, как ему плохо. Она содрогнулась и даже зашипела от боли, обняла мальчишку, прижав его голову к своей груди, ласково шепча слова утешения.
   Мальчишка дернулся, стараясь отодвинуться, но Кира его не пустила, и он затих, вслушиваясь в её голос. А она все нашептывала и нашептывала ему о том, какой он смелый мальчик, как он не побоялся остаться один и вести хозяйство, как похвалит его отец, когда вернется, и как он будет им гордиться. Она рассказывала ему о том, каким сильным и храбрым он вырастет, как он будет ловко ловить рыбу огромной сетью.
   Мальчик закрыл глаза: впервые за два дня рука совсем не болела. Ему ужасно захотелось спать и, уже засыпая, он пробормотал:
   -Ты не сказала, чей порез больше.
   -О, по сравнению с твоим - у меня была просто царапина, - уверила его Кира. Он удовлетворенно кивнул и заснул.
   Кира оглянулась: женщины и вошедший Штефан наблюдали за ней. Она ужасно смутилась:
   -Он заснул, - тихо проговорила она. Штефан подошел, осмотрел руку Густава. Потом внимательно взглянул на побледневшую Киру:
   -Как вы?
   -Всё хорошо, - отмахнулась она. Но всё же решила выйти наружу. Она так устала, что ощущала себя воздушным шариком, из которого выпустили весь воздух. Ноги не держали, и она прислонилась к обмёрзшему дереву крылечка. Скрипнула дверь, вышла Лиза.
   -Все-таки очень холодно...Как вы себя чувствуете, Кирочка? -добрый голос Елизаветы Максимовны был полон участия.
   -Спасибо. Всё хорошо, - Кира слабо улыбнулась.
   -Эти мужчины - ничего не могут: ни уговорить больного, ни приказать ему...
   -Как тут прикажешь, если это ребёнок и ему очень больно?
   -Это всего лишь обычный каприз! Ах, да Бог с ним! Но я убеждена, что в большинстве своём все мужчины самоуверенны, капризны и непостоянны. И неважно идёт речь о взрослом человеке или о ребёнке. Это в них заложено природой. Даже лучшие из них страдают от таких проявлений.
   -Правда?
   -Правда, правда. Возьмите хотя бы Штефана. Знаете, сколько слёз пролила тётя Эльза из-за сына? А каких нервов это стоило дяде Йоганну? Когда Штефан вернулся в Петербург после своего приключения с хористкой в Одессе, он был чернее тучи. Он и так-то не сильно разговорчивый, а тут от него слова было не дождаться. А месяц назад он напился как сапожник!
   -Но вы же знаете о его несчастье, - попыталась возразить Кира.
   -Ах, оставьте! Какое несчастье?! Страдал пару месяцев, а потом опять стал за барышнями ухаживать. Не верите? И напрасно. Четыре дня назад он сделал мне предложение! В присутствии дяди Йоганна. Так что все мужчины одинаковы, дорогая.
   -И что вы ответили на его предложение? - еле двигая закоченевшими губами спросила Кира.
   -Ничего, потому что ваш муж отвлёк нас своим появлением, -с минуту она разглядывала лицо девушки, - как жаль, что вашему милому супругу пришлось уехать. Он так увлеченно рассказывал о своей работе.
   Кира покосилась на Елизавету Максимовну: когда успел Андрей это рассказать? Тем более, что он ничего интересного в рутинной возне не находил и, наоборот, постоянно жаловался на отменное здоровье всех церковников. "Понимаешь, - говорил он, - они все такие здоровые, что мне там нечего делать, и я радуюсь даже крохотной царапине на пальце отца Феодора".
   -Дамы, вы тут не замерзли? - раздался голос Штефана. Он вышел на крыльцо с Кириной шубкой в руках, - о чём ведёте разговор?
   Он набросил Кире на плечи шубу.
   -О мужчинах, - снисходительно усмехнувшись, ответила Лизхен.
   -Надеюсь, ничего плохого?
   -Это как поглядеть, - Кира с удовольствием закуталась в тёплый мех. - Вот Лизавета Максимовна говорит, что все мужчины самоуверенные, капризные и непостоянные...
   -Неужто все? - огорчился Штефан.
   -Все-все, - кивнула Лизхен.
   -Ну ладно уж - самоуверенные да капризные, но непостоянные? Пример приведите.
   Лиза потупилась. Дурацкий разговор получался.
   -Мне не хотелось бы... - начала она, но Кира её перебила:
   -И вправду, не стоит обсуждать присутствующих, - и заметила, как блеснули глаза Штефана, - Лучше я вас поздравлю...
   -Это интересно. С чем же? - он ждал улыбаясь.
   -Не знаю, как это называется... Наверное, помолвка? Елизавета Максимовна только что рассказала о том, что вы сделали ей предложение.
   -Кира Сергеевна... - смутилась Лиза.
   -Вряд ли можно назвать помолвкой предложение места при больнице, - с сомнением глядя на Лизу, медленно проговорил Штефан. - Лизхен - чудесный товарищ и, как недавно выяснилось, будущий медик. А в нашей больнице всегда не хватает персонала. Так что вы, Кира Сергеевна, неправильно поняли нашу очаровательную Лизоньку.
   Он мягко улыбнулся и, прося прощение, поцеловал Лизину ручку. Кира фыркнула, А Лизхен справилась с собой, выпрямилась и как ни в чем не бывало бросила:
   -Отчего же вам не пригласить вашего замечательного друга - Андрея Афанасьевича Монастырского? - кивнула в сторону Киры, - собралось бы замечательное общество ваших одесских друзей.
   -Боюсь, это невозможно. У Андрея другие медицинские интересы. Он мечтает о научной работе, а здесь самая обычная рутина - развернуться негде.
   -Вы простите, - упоминание об Андрее заставило Киру вспомнить, что ей надо сегодня же уехать, - но мне необходимо вернуться домой. Иначе я не успею собраться к поезду.
   -Всё же едете? - он жадно вглядывался в её кошачьи глаза. - Зачем торопиться?
   -Как вы не понимаете, Штефан, - вмешалась Лизхен, - в Петербурге Киру Сергеевну ждёт муж, и Новый год на носу!
   Кира отвернулась, она не хотела видеть, как поникли плечи Штефана.
   -Ну что ж, домой - так домой, - процедил он сквозь зубы и пошёл к саням.
   Кира пошла следом, а Лиза постояла секунду-другую и присоединилась к ним. Сказать, что Лиза обиделась, - ничего не сказать. Но потом она рассудила, что её не касаются дела Штефана Палена, к которому у неё всегда было двойственное отношение. Он ей нравился - это правда. Но своим мужем она его не видела. Он слишком домашний, что ли. Штефан Пален не станет рваться грудью вперёд в науку, ему достаточно домашнего уюта и маленькой жёнушки под боком. А ей, Елизавете Максимовне Бех, нужен муж-единомышленник. Ничего, всё придёт в своё время. Ей стало немного жаль Штефана, и она совсем успокоилась.
  
   Попрощавшись с супругами Пален и Елизаветой Максимовной, Кира забралась в сани и теперь недоумевала, почему кучер не трогает. Ей стало всё понятно, когда она увидала легко сбегающего по ступеням крыльца Штефана. Он держал небольшой чемодан, который тут же был привязан сзади к саням. Штефан сел рядом с Кирой и кивнул кучеру, тот взмахнул кнутом, и лошадка бодро тронула сани.
   -У меня дела в Петербурге, - пояснил Штефан, - так что поедем вместе.
   Она согласно кивнула.
   Полная луна, мерцающие звёзды, снежная пыль из-под копыт лошадки - романтическая обстановка. Но Кире было не до романтики. Она очень остро чувствовала присутствие Штефана. И злилась за это на себя, потому, наверное, никак не могла устроиться удобно. Да и Штефан был в напряжении. Наконец, он осторожно приобнял Киру правой рукой, а левую сунул в беличью муфточку, где его пальцы тотчас нашли её пальчики. Она подняла голову: в его блестящих глазах был вопрос. Кира вздохнула, он склонил голову, и её губ коснулось его тёплое дыхание.
   Всю дорогу до станции они целовались как сумасшедшие и были счастливы. В станционном буфете угостились чаем с лимоном.
   -Как ты догадался? - Кира грела руки о стакан и поглядывала на задумчивое лицо мужа.
   -У тебя глаза опять стали совсем кошачьими, - он усмехнулся, - и ноздри гневно трепетали, когда ты говорила о Лизиной помолвке.
   -Я хотела уехать, чтобы...
   Он прервал её:
   - Я понимаю. Будет так, как ты решишь. Сама решишь.
   -Я уже всё решила.
   Штефан внимательно посмотрел на Киру.
   -Я не могу без тебя, - просто сказала она. Штефан поднёс её руку к губам:
   -Значит, мы не расстанемся никогда.
   Поезд здесь стоял десять минут, то есть вполне достаточно, чтобы погрузиться в вагон и разместиться в купе. Эта поездка совсем не напоминала ту - из Каменецка в Одессу. Тогда навстречу летели степные просторы, поля с созревшей рожью и пшеницей. Пахло степной травой и арбузами. А сейчас поезд шёл среди заснеженных деревьев, пахло дымом от паровоза и почему-то снегом. Они сидели на бархатном диванчике купе и перешёптывались, стараясь не мешать дремлющим пассажирам.
   Напротив посапывала полная дама в шали поверх тёплого платья. Ей на плечо положила кудрявую головку в сбившемся капоре её дочка. Кира взяла руку Штефана, сунула к себе в муфту и тихонько перебирала его пальцы, потом положила голову ему на плечо. Он закрыл глаза, прижавшись щекой к её волосам. Позвякивали стаканы в подстаканниках на столике, стучали колёса, было тепло и даже уютно. Но спать не получалось. Как Кира не отгоняла тревожные мысли, они не давали ей покоя. Предстоял разговор с Андреем, тяжёлый, неприятный. Она открыла глаза: за окном сплошная темень. Снежные хлопья летели навстречу, прилипали к окну и тут же сползали вниз. Ужасно хотелось есть. Но не хотелось будить Штефана, он так уютно обнимал её, прижимаясь к ней правым боком, его левая рука в муфте не отпускала её пальцы. Он почувствовал её движение, отстранился и вопросительно глянул.
   -Умираю, есть хочу, - прошептала Кира. Он кивнул, встал и потянул её за собой. К общему удовольствию, в этом поезде был буфет в вагоне-ресторане. Они прошли через шумный тамбур и оказались в ярко освещенном вагоне со столиками, накрытыми белоснежными скатертями. Ещё не прозвенел колокольчик, приглашавший на завтрак, поэтому в ресторане никого, кроме них с Кирой, не было. Штефан усадил Киру к окну, а сам пошёл договариваться с буфетчиком.
   -Уговорил их, - сказал он, вернувшись и усаживаясь рядом с Кирой, - тебе стакан молока, а мне чашка кофе. К тому же скоро подойдёт время завтрака - тогда уж дадут ещё чего-нибудь. Хочешь солянку по-министерски?
   -На завтрак? - ужаснулась Кира, - Не шути так с голодным человеком!
   Наконец, им принесли тёплое молоко в хрустальном стакане и большую чашку кофе. Пока важный официант в белой курточке с гербом на петлицах расставлял на столике сахарницу, корзиночку с сушками и раскладывал салфетки, Кира опасалась, что сейчас вагон качнёт и бедняга завалится прямо на красиво сервированный стол. Но официант умело справлялся с качкой, ловко балансировал и благополучно отошел от их столика. Кира сразу вгрызлась зубами в крепенькую сушку, потом ухватила ещё одну.
   -Ты не очень-то налегай на сушки, - посмеиваясь, попытался остановить её хрумканье Штефан, - сейчас завтрак будет. Он взял в руки красивую чашку с тонким золотым узором по ободку, глянул смеющимися глазами на жену, - сливки? Сахар?
   -Сливки, сахар и побольше, - подхватила она, и оба рассмеялись.
   -Я сейчас тебя поцелую, - вдруг заявил он и потянулся к ней.
   -Тебя выведут вон как нарушителя порядка! - но глаза сияли.
   По звонку официанта, прошедшего с колокольчиком по вагонам, на завтрак стали собираться пассажиры. Дама с дочкой - соседи по купе, оглядев вагон, направились к их столику. Штефан вежливо встал.
   -Мы, кажется, в одном купе путешествуем? - благожелательно поглядела старшая и представилась, - Надежда Васильевна Старицкая, вдова коллежского асессора. Моя дочь - Анастасия- в этом году оканчивает гимназический курс.
   Штефан поклонился и, в свою очередь, назвался:
   Пален Штефан Иванович... - но вдова его прервала:
   - Нет, прошу вас, ничего более не говорите! Я попробую сама угадать. Вы не против?
   -Маменька увлекается сочинениями сэра Артура и дедуктическим методом Шерлока Холмса, - снисходительно улыбаясь, пояснила Анастасия.
   Штефан лишь развёл руками: пожалуйте, пробуйте свой метод.
   -Итак, сударь, - пронзительно глядя на молодого человека серыми выпуклыми глазами, начала дама, - судя по вашему возрасту, вы либо учитесь, либо только что окончили курс университета. Угадала?
   -Допустим, - согласился Штефан и взглянул на Киру - как она, одобряет эту игру или нет. Кира кивнула, ей было интересно. Она читала сочинения сэра Артура Конан Дойля, ей нравились эти занимательные истории, но не совсем устраивал главный персонаж. Во-первых, она терпеть не могла курящих мужчин, тем более тех, кто курил трубку. Во-вторых, ужасала внешность Холмса, там и тонкий орлиный нос, и квадратный подбородок - уродство, с точки зрения Киры. Вот если бы Холмс выглядел так, как выглядел её ненаглядный муженёк - тогда уж ладно. Во всём остальном этот герой её вполне устраивал.
   Коллежская асессорша хочет поиграть в детектива? Прекрасно, посмотрим, что получится. А Надежда Васильевна продолжила свои наблюдения:
   -Вы очень молоды, но уже женаты: и у вас, и у вашей спутницы обручальные кольца. Но вы не супруги, вас связывают родственные отношения. В какой же области вы приобщались к наукам? - задала дама себе вопрос и сама же ответила, - вы кончили курс историко-филологического отделения. Почему я так решила? А вот почему: у вас тонкое одухотворённое лицо - лицо романтика, поэта. Ваши глаза лучатся надеждой и радостью - сразу видно, вы пишите стихи. У вас сильные руки с тонкими нервными пальцами - руки музыканта, художника, а может, писателя, - она взглянула на Киру, - вы путешествуете с младшей сестрой. Видимо, встречали Рождество у тётушки. Вы очень заботливы - тут и любой заметит, как вы опекаете эту юную особу. Что касается вашей сестрицы, ей бы учиться ещё года три, не меньше. Но ранний брак, видимо, помешал. Внешне вы мало похожи. Ну, так часто бывает. Дочь вся в отца, а сын - в мать. У вас же внутреннее сходство: вы тоже романтическая натура, любите музыку, книги. Вам мешает излишняя робость, но это от того, что вы привыкли полагаться во всём на братца. Он принимает все решения и за себя, и за вас. Вы гордитесь своим братом и очень его любите, - она оглядела пару напротив, - пожалуй, всё. Ну, как, многое угадала?
   Кира незаметно наступила на ногу Штефану, тот чуть ойкнул, кинул на неё хитрый взгляд:
   -Поразительно! Как это вам удалось? - улыбаясь, сказал он. - Вот только относительно моей "сестрицы" вы чуть ошиблись, - и поморщился, почувствовав порядочный тычок от жены, - да-да. Вот вы сказали, что это нежное создание излишне робкое. Но, разочарую вас, тут вы ошибаетесь. Наша Кирочка - барышня не робкого десятка. Правда, сестрёнка?
   Кира кисло улыбнулась:
   -"Братец" такой шутник.
   Оставив Штефана слушать бесконечную историю жизни Надежды Васильевны, которую та излагала подробно и в лицах, Кира отправилась в свой вагон. За окном всё ещё было темно, поезд усердно стучал колесами, приближая их к Петербургу. Ей казалось, что паровоз грудью раздвигает время и пространство и весь состав втягивается туда, как в воронку. Держась за блестящий медный шток и отодвинув в сторону шторку, Кира смотрела в темноту. Там изредка вдалеке маячили огонечки и быстро пропадали. Оставалось лишь смутное отражение её лица в стекле.
   Ночью Штефан рассказал, что было с нею в Рождественскую ночь. Они стояли в коридоре, иногда мимо проходили люди, а он, склонив к ней голову, тихо говорил и говорил невозможные вещи. Как можно поверить, что её устами разговаривала другая, давно умершая, женщина? Но даже если и поверить, что совершенно невозможно, как понять её просьбу? Что это значит: "Только Кира может всё исправить"? Что исправить? Кира передёрнула плечами - какие-то духи, призраки, видения - невесть что является и требует от неё активных действий. Дайте же спокойно жить!
   -У вашего братца такие дивные глаза! - это подошла Анастасия, Настя. Она пристроилась рядом с Кирой и тоже уставилась в темноту за окном. - Представляю, сколько разбитых сердец он оставил. А вы не против продолжить знакомство в Петербурге?
   -Конечно, нет. Почему я должна быть против? - скрывая усмешку, ответила Кира.
   Девушка глянула на неё как-то по-особенному:
   -А ведь всё, что вам давеча наговорила маменька, неправда, - она не спрашивала, она утверждала, - только вы не хотите, чтобы правду знали.
   Кира внимательно посмотрела на Настю: надо же, какая приметливая. А та продолжила:
   -Я никому не скажу, можете не беспокоиться, - и она понизила голос, - он не брат вам, да? Это ваш любовник? Вы сбежали с ним, правда? - её глаза горели азартом заговорщика, - как бы мне хотелось такую романтическую историю...
   У Киры глаза стали круглыми от удивления:
   -Но почему вы решили, что мы любовники? - наконец спросила она. На что Настя легко взмахнула рукой и пожала плечиками в вязаной накидке:
   -Это совсем просто. Он с вас глаз не сводит, всё время за руку держит. И не просто так: взял и держит, - она смешно показала как, - а пальцы перебирает, гладит. Да мало ли чего ещё!
   Распахнулась дверь вагона, и появился Штефан:
   -Ваша маменька сейчас придёт, - сказал он Насте и повернулся к Кире, - тебе не холодно? - и пояснил:
   -Моя сестрица жуткая мерзлячка.
   Настя скептически хмыкнула, окинула Штефана насмешливым взглядом и ушла в купе.
   -Что это она так смотрела? - удивился Штефан.
  
  
   Глава 8
  
   У Софьи Григорьевны Преображенской опять было меланхолическое настроение. Она уныло смотрела через окно на улицу, где под ветром с частыми хлопьями снега бежали прохожие. Вот уже почти месяц - со дня смерти Полины Ивановны - Софья Григорьевна не знала покоя. Конечно, всё началось раньше, ещё при жизни Полины, когда дождливым днём ноября в их гостиную вошел красивый молодой человек с трагическим выражением в янтарных глазах. Кто бы мог подумать, что жизнь может всё так запутать!
   Бедняжка Полина! Она ежесекундно ждала жутких разоблачений (двоемужество - это не шутка!), ждала скандала и, как следствие, страшного позора. Окольными путями Полина Ивановна стала выяснять, чем это всё может кончиться. Узнала и ужаснулась: церковный суд, подробное разбирательство, может, заключение в монастырь или ссылка и обязательное: виновный "оставлен навсегда в безбрачном состоянии". Она стала плохо спать, ей всё мерещилось, что вот придут и потащат на суд. Она смертельно боялась момента, когда к Кире полностью вернётся память. И единственную племянницу жаль было, и скандала боялась - вот так и тряслась все эти недели.
   Софья Григорьевна помнила полубезумные глаза подруги и её постоянное "теперь жди беды". Полина всегда чего-то боялась. Она боялась простудиться, боялась получить плохую отметку в гимназии, боялась попасть в дурную историю... Как-то она рассказала подруге Сонечке о своей семье. С точки зрения Полины, семья их всегда была со странностями. Отец - Иван Александрович Хитров - успешно служил в гвардии, дослужился до генерала и вдруг всё оставил (зачем? карьера шла прекрасно!) для того, чтобы жениться на беленькой полунемочке Танечке Баумгартен. Генерал обожал свою миниатюрную жену, особенно когда она застенчиво краснела и смотрела на него из-под ресниц яркими синими глазами. Был он намного старше - почти на двадцать лет, потому и относился к "своей девочке" с привязанностью человека, встретившего последнюю, самую яркую любовь. Уставший от Кавказской войны, не единожды раненный, мечтавший о покое и уюте, он решил обосноваться с семьёй в красивом городе на юге. Танечка выбрала Одессу, где прошло её детство, а генерал не стал противиться.
   Там, в Одессе родились девочки: Тоня, а потом Поленька. Вот только рождение младшей дочери стоило жизни её матери. Сначала всё было хорошо: счастливый отец, испереживавшийся за страдающую жену уже заказал благодарственный молебен во здравие счастливо разрешившейся от бремени супруги, но на вторые сутки у Танечки началась горячка. Она бредила от жара, Иван Александрович с чёрным от ужаса лицом сидел рядом, держал раскалённую ладошку жены и умом математика-артиллериста понимал, что его маленькая Танечка уходит навсегда. На рассвете Танечка пришла в себя, потрескавшимися от жара губами шептала мужу просьбу. Просила дать обещание, что он передаст деревянный сундучок старшей дочери. Иван Александрович клятвенно обещал всё выполнить, а по спине и груди бежали мурашки безнадёжного страха - рука жены становилась прохладной. Она уже не металась в жару, а с горечью смотрела на залитое слезами лицо мужа. Потом закрыла глаза и будто заснула.
   Забота о детях смогла отвлечь Ивана Александровича от ощущения, что жизнь кончена. К счастью, его двоюродная бездетная сестра смогла взять на себя попечение о девочках и враз постаревшем кузене. Вскоре грянула очередная турецкая война, и генерал решил, что государю может пригодиться его военный опыт. Он привел в порядок все свои дела, написал завещание, оставил для девочек толстое письмо - рассказ об их матери. Перед отъездом в армию позвал к себе смирную до робости Тоню и, глядя в её лицо, так похожее на обожаемую Танечку, рассказал о просьбе матери и взял обещание хранить этот несчастный сундучок. Тонечка обещала, обнимала шею отца тонкими ручонками и просила возвращаться поскорее. Уже выходя из дома и оглядываясь на крыльцо, где стояла кузина с его детьми, ему подумалось: на кой черт он идёт спасать братьев-болгар, когда дома остаются его беззащитные дети. Но дело сделано, и он поспешил туда, где остался навсегда при осаде Плевны.
   Кузину отца девочки стали называть тётей-мамой. Она и чувствовала себя их матерью. Дети росли, болели детскими болезнями, выздоравливали, потом пошла в гимназию Антонина, а затем и Полина. Характеры у сестёр были совершенно разные. Спокойная, послушная Тоня и хитренькая трусиха Поля. Обычно Тонечка брала на себя все грехи Полины: разбитую вазу, съеденное варенье, потерянные носовые платки. Полина привыкла, что всегда ругают Тоню, и когда всё-таки открывалась её очередная проделка и ей влетало по первое число, она совершенно искренне сердилась на сестру за то, что та не смогла её выгородить.
   После гимназии Антонина поступила чтицей к графине Кастораки. Это было необходимостью, потому что, хотя сёстры и получали пенсию за Ивана Александровича, денег всегда не хватало. Доброжелательная, ласковая, умеющая радоваться самому малому, старшая сестра вскоре стала постоянной спутницей стареющей женщины, и та очень расстроилась, когда Тонечка вдруг взяла да приняла предложение Сергея Петровича Стоцкого.
   С Полиной всё обстояло иначе. Она легко училась в гимназии и мечтала поступить на сцену. Тётя-мама и слышать об этом не хотела, но Полина умела настоять на своём. После окончания гимназии она отправилась не куда-нибудь, а в Петербург. Через год она сообщила в письме, что служит компаньонкой у известной певицы. Со старшей сестрой она изредка переписывалась, помня, что зять не очень-то одобряет её принадлежность к театральной богеме.
   С личной жизнью обстояло не очень ладно. Были романы, но так, ничего серьёзного и вне театра. Театр - это храм, а в храме положено поклоняться и истово молиться. Где-то там, в Одессе, доживала свой век тётя-мама, Полина не беспокоилась о ней, так как знала, что все эти годы Тонечка помогает старушке. Да и сама она слала ей каждый праздник поздравительные открытки. Сколько раз Софья Григорьевна намекала Полине, что нехорошо это - вот так взять и бросить женщину, вырастившую их с сестрой. Должно же быть элементарное чувство благодарности! Но Полина только отмахивалась. А потом вдруг не стало Тонечки, следом за ней вскорости ушла тётя-мама.
   Однажды они сидели за утренним чаем. Софья Григорьевна отлично помнила хмурое петербургское утро и Полину, гоняющую серебряной ложечкой чаинки в китайской с драконами чашке. Настроение у подруги было отвратительное: она жалела себя до невозможности. Как могла Тонечка - защитница, её каменная стена - уйти, оставить одну. Кому теперь поплакаться? Не Софье Григорьевне же с её вечной иронией!
   Вот тогда-то Софья Григорьевна напомнила Полине о её племяннице. Они и предположить не могли, что Кирина жизнь стремительно завяжется опасным узлом. А распутывать этот узел придётся всем вместе. Софья Григорьевна вздохнула, вспомнив, как Полина места себе не находила от страха. Весь налаженный быт трещал по швам. Она считала, что Сонечке сейчас совершенно противопоказан любой намёк на скандал. Викентий Павлович наконец решил узаконить их давние отношения. Мало того, его брат за границей открыл юридическую контору и остро нуждался в помощи хорошего адвоката. Он звал Викентия к себе в Нью-Йорк, и тот уже дал предварительное согласие. Теперь дело было за Сонечкой: как она решит, так и будет. А тут эта история с двойным замужеством Киры. Как некстати!
   Накануне за вечерним чаем - Кира с мужем отправились прогуляться перед сном - Полина сосредоточенно думала о чём-то. Она чертила пальцем узоры на скатерти и хмурилась. Софья Григорьевна уже хотела пошутить насчёт внезапно открывшейся любви к рисованию у Полины, как вдруг та тяжко вздохнула и процедила сквозь зубы:
   -Ах, если бы вдруг не стало этого Палена! Тогда всё решилось бы. Если опять всё сорвётся, они мне не простят...
   -Да Бог с тобой, Полина! Кто не простит? Что ты такое говоришь?! Оставь! Всё и так решится. Чего уж там! Просто надо подождать.
   Но Полина Ивановна не слушала её, она гнула своё:
   -И зачем я позволила Кирочке поселиться здесь! Где была моя голова? О чём я думала?! Не было бы Кирочки - и ничего не было бы! Ведь правда, Сонечка?
   Софья Григорьевна хотела ответить, но тут звякнул звонок - пришли Монастырские и продолжить разговор не удалось.
   Сколько раз Софья Григорьевна пыталась поговорить с Полиной, успокоить её, но та и слушать не хотела. Твердила своё: быть беде. А потом у Андрея Афанасьевича из докторского саквояжа пропала настойка дигиталиса, он поискал этот коричневый пузырёк среди своих медицинских вещичек, вызвал горничную, но и та ничего не находила. С тем и уехал на службу.
   Завтракали они в тот день поздно. Софья Григорьевна обратила внимание на нервозность Полины и решила с ней поговорить начистоту. В самом деле, сколько можно трястись?! Собственно такой разговор уже состоялся накануне вечером. Полина с лихорадочно горящими глазами выслушала увещевания подруги, ничего не ответила, молча ушла к себе. Но Софья Григорьевна была упорным человеком и хотела довести дело до конца.
   Разговор не состоялся, потому что сразу после утреннего кофе Полине сделалось худо и её не стало.
  
  
   Поезд подошел к перрону Балтийского вокзала около пяти часов вечера. Уже рассветало, было холодно и ветрено. Даже Штефан, вопреки правилам любивший щеголять с непокрытой головой в любой мороз, надел шляпу. А Кира повязала сверх беличьей шапочки белую оренбургскую шаль, подаренную Софьей Григорьевной. На полукруглой привокзальной площади они взяли извозчика и покатили к себе на Петербургскую сторону. И опять город показался им неожиданно призрачным: густой снег заглушал звуки, фонари горели тускло-жёлтым светом, освещая лишь небольшую окружность у основания. Кира взглянула на мужа, и его лицо ей показалось сосредоточенным и суровым. Почувствовав её взгляд, он наклонился к ней:
   -Что? - но она только покачала головой и ничего не сказала. Если б было можно, она бы сейчас остановила бег времени. Каждая секунда приближала её к встрече с Андреем, а значит, к выяснению отношений. В том, что случилось, не было ничьей вины. Конечно, можно было сидеть и ждать, когда память вернётся к ней. Кто ж виноват, что самое значимое для неё, самое дорогое её мозг решил скрыть?! Сейчас сани свернут к их дому, и она своим появлением разнесёт устоявшийся порядок Андреевой жизни.
   Но сани не свернули, а продолжили скольжение по прямому Каменноостровскому проспекту.
   -Почему мы не остановились? - заволновалась Кира, - разве мы едем не домой?
   Штефан обнял её:
   -Мы едем домой, - улыбнулся он. - Сейчас всё узнаешь. Вскоре сани остановились возле красивого высокого дома с палисадником и обширной террасой. Выбравшись из саней, они подошли к подъезду. Из дверей со стеклянными вставками вышел швейцар в темно-зелёной ливрее. Он присмотрелся к Штефану, снял фуражку и с достоинством поклонился. Пока извозчик отвязывал чемоданы и передавал их помощнику швейцара, Кира, задрав голову, настороженно изучала свой новый дом. Массивное здание в пять этажей уже светилось окнами квартир, в одном окне даже была видна празднично украшенная ёлка, в палисаднике зажгли фонари, ступени гранитной террасы вычищены от снега, распахнутые двери приглашали войти. Кира решила, что дом ей нравится.
   -В лифте или пешком? - Штефан пропустил её в подъезд, - нам на третий этаж.
   -Пешком, - решила Кира.
   Они не спеша поднимались по неширокой лестнице. На каждой площадке одна-две квартиры за резными дубовыми дверями. На третьем этаже у открытой двери их дожидался помощник швейцара, он уже занёс чемоданы. Штефан дал ему монетку и тот вприпрыжку побежал вниз. Кира уже хотела было зайти в квартиру, но Штефан задержал её:
   -Одну секунду, - подхватил на руки и перенёс через порог. Она засмеялась:
   -Ты же уже вносил меня в квартиру в Одессе. И опять!
   -Буду вносить в каждый новый дом, - улыбнулся он. - Ну, вот мы и дома. Теперь осматривайся.
   Смотреть было на что. Чуть вытянутая прихожая с большой стойкой для одежды и калош, с высоким зеркалом в темной раме и с телефоном на стене, два гнутых стула, люстра-фонарь - всё такое основательное, прочное. Штефан помог ей снять пальто и повёл знакомиться с квартирой.
   - Сегодня мы остановимся в комнате для гостей, а потом ты сама выберешь, где захочешь устроить спальню.
   -Это квартира твоих родителей, как тут можно что-то выбирать? - удивилась Кира.
   -Теперь она наша. Отец передаёт её в полное наше владение. И владения эти достаточно большие.
   -С ума сойти! Сколько же здесь комнат?
   -Шесть.
   -Сколько?! - Кира была потрясена, - шесть комнат!
   -Ещё помещения для прислуги, кухня, ну, и всё такое прочее.
   -Да здесь только на ежедневную уборку нужно целый взвод прислуги! А ещё нужна кухарка...
   -Вот ты и займёшься всем этим. Теперь ты здесь хозяйка. Не бойся, у тебя всё получится, - и он чмокнул её в нос.
   -Штефан, это же будет стоить уйму денег. Где мы их возьмём?
   -У меня есть рекомендательное письмо к Владимиру Михайловичу Бехтереву. Он возглавляет Психоневрологический институт. Думаю, возьмёт меня к себе. Так что жалование будет. А потом можно ещё консультации проводить. Да мало ли...
   -Но это ещё не скоро - твоё первое жалование, - она задумалась. - У нас есть мои десять тысяч - я их не трогала. Хотя Полина предлагала вложить деньги в какое-то предприятие.
   Штефан поморщился:
   -Нет, не пойдёт. Мужчина должен содержать семью. Эти деньги - твои. Пусть себе лежат под проценты. На первое время у нас кое-что есть: отец выплатил мне жалование. Представляешь, он посчитал, что я проработал с ним пять лет и мне положена за это время премия. Конечно, я понимаю, что это просто подарок, как и квартира.
   -А знаешь, мы ведь можем закрыть часть комнат. Тогда прислуги нужно будет меньше. Кухарка, горничная - вот и всё, - она оживилась, придумывая варианты, - ещё можно оставить за собой половину квартиры, а остальное сдавать внаём.
   -Это уж на крайний случай, - согласился Штефан. - Но мы застряли на месте. Неужели ты не хочешь всё посмотреть?
   -Конечно, хочу, - и они продолжили осматривать свои владения.
   Квартира располагалась поразительно удачно: четыре комнаты по главному фасаду, причём столовая с полукруглым эркером - Кира вообразила, как солнце станет освещать их обеды, - квадратная гостиная с окнами на две стороны и большим балконом, кабинет-библиотека и тоже с эркером, две спальни с гардеробными и детская, ванная комната, туалеты, кладовые, кухня и комнаты для прислуги - всё это принадлежало им. Было от чего кружиться голове. Штефан чуть насмешливо улыбался её ахам и охам, но когда они добрались до спальни родителей, улыбка сползла с его лица.
   Убранством комната в точности повторяла спальню Эльзы Станиславовны на мызе.
   -Неужели ты никогда не заходил сюда? - она не понимала его озадаченного вида. Штефан стоял посредине спальни и растерянно озирался вокруг. Он отрицательно покачал головой. Как и на мызе, здесь висел "портрет цветка". Он шагнул к картинке и всмотрелся в неё. Вид у него стал ещё более растерянный.
   -Надо же, - он криво усмехнулся, - она это хранила!
   Кира подошла ближе. Ещё там, на мызе её немного удивил этот скромный рисунок. Так обычно рисуют маленькие дети. И вот ещё один такой же здесь на стене. Да нет, не такой же! На этом листочке что-то написано: детские каракули по-немецки, карандаш почти вытерся. Она вопросительно посмотрела на мужа.
   -Мне было лет шесть, когда я подарил это ей: "Любимой мамочке от Штефана". Никогда бы не подумал, что она это вот так сохранит. Какие мы всё-таки сентиментальные!
   Тут Кира рассердилась:
   -Перестань, сейчас же прекрати это! - она даже пихнула его в плечо. - Ты что, ничего не понимаешь? Эта спальня - копия той, что твой влюблённый отец сделал для них на мызе. Они были тогда счастливы! А потом произошла эта дурацкая ссора, но она всегда, слышишь, всегда безумно любила твоего отца. И тебя - своего сына. Поэтому она построила здесь эту иллюзию прошлой радости. Теперь ты понимаешь её? Хоть чуть-чуть?
   -Я понимаю только одно: из-за глупой гордости и обиды взрослых, из-за нелепого недоразумения маленький мальчик при живой матери рос без неё.
   -Как же глубоко в тебе сидит обида! Но на отца же ты не обижаешься? Нет.
   -Он вырастил меня, - упрямился её муж.
   -Ну да, вырастил. И много лет гордо лелеял свою обиду. И если уж честно, то тебе просто нравится, что мать сейчас носится с тобой, как с писаной торбой. И во всём пытается угодить!
   -С писаной торбой? Какое изысканное выражение! - по его сузившимся глазам она поняла, что задела его, что он обиделся. Но она же сказала правду, это действительно так. Она сама видела, как менялось выражение красивого лица Эльзы Станиславовны, когда та заговаривала с сыном. А тот снисходительно выслушивал её. И нечего сейчас стоять отвернувшись и делать вид, будто разглядываешь таинственно поблескивающий снег за окном. Она посмотрела ему в спину - не так должен был пройти их первый вечер в новом доме. Вздохнула и уже собралась выйти из этой красивой комнаты, но тут Штефан заговорил:
   -Возможно, ты права, - он всё ещё стоял спиной к ней, - и во мне всё ещё говорит нелепая детская обида. Мы не должны из-за этого ссориться. И ещё, - он повернулся. Кира увидела, что в его глазах не было ни обиды, ни раздражения - была усталость и печаль, - ещё давай сделаем так, чтобы между нами никогда не было дурацкой недоговорённости. Если я чего-нибудь не пойму, ты всё-всё объяснишь.
   -А если я не пойму, - подхватила Кира, - тогда ты всё-всё растолкуешь. Мы не станем мучить друг друга недомолвками. Хорошо?
   Она подошла к нему и нежно погладила по лицу. Штефан поймал её ладошку и прижался щекой.
   -Там, на мызе, за рисунком был сейф. Я видела, - Кира осторожно сняла рисунок. - Вот, видишь?
   Она провела по стене ладонью, нащупала выступ и нажала. Открылась ниша с металлической дверкой.
   -Здесь надо знать комбинацию цифр - так не открыть, - Штефан разглядывал замок, - а комбинаций может быть ... - он присвистнул.
   -Ты думаешь? - Кира сосредоточенно смотрела на окошечки с цифрами. - А вот попробуй эти, - и стала диктовать:
   -21, 02,18, 89
   - Это дата моего рождения, - усмехнулся Штефан, набирая цифры, - не думаешь же ты...
   Внутри дверцы что-то звякнуло, и она открылась.
   -Ага! Вот так-то, - торжествовала Кира. - Не трудно было догадаться. За твоим рисунком в сейфе шифр с твоим днём рождения, - она заглянула внутрь: пусто. - И хорошо, что здесь ничего нет. Мы вообще не должны были сюда заглядывать. Это комната твоих родителей, и пусть здесь всегда остаётся так, как устроила твоя мать.
  
   Потом мальчик-посыльный принёс из кухмистерской обед-ужин, и Кира в очередной раз порадовалась, что Штефан такой заботливый и хозяйственный, - догадался, что есть захочется. Она-то и не вспомнила, что мужа надо накормить и самой поесть. Её пугала эта огромная квартира. Везде темно. Когда зажигался свет и освещалась та или иная красивая комната, отчего-то Кира всё больше чувствовала себя здесь лишней. Квартира не принимала её, она чувствовала сопротивление каждой стены, каждой двери. От этого разболелась голова. Вначале она хвостиком ходила за мужем, но потом закуталась в вязаную шаль и села в кухне на табурет. Штефан разгружал принесенные из кухмистерской судочки, расставлял их на столе, застеленном клеенкой в цветочек, о чём-то говорил. И хотя тон его был беззаботным, он всё чаще с беспокойством всматривался в жену. Он объяснял себе её подавленность усталостью с дороги, мыслями о предстоящем выяснении отношений с Андреем Монастырским.
   -Ну, вот. Конечно, это не парадный обед в нашей столовой на тонком фарфоре и со столовым серебром, - он оглядел плоды своих усилий почти с гордостью, - но, по-моему, вполне прилично. Ты, наверное, проголодалась?
   Кира вяло пожала плечами, её всё больше охватывала странная апатия. Она сидела, уставившись в блестящий бок маленького самовара. Оттуда на неё глядело её собственное унылое, искаженное кривизной лицо. Штефан подвинул ей тарелку с чем-то вкусно пахнущим и сунул вилку в руку.
   -Кажется, это жаркое из телятины, - попробовал и кивнул - есть можно. - Кирочка, поешь хоть чуть-чуть.
   Но она покачала головой:
   -Спасибо, что-то не хочется, - и как бы со стороны отметила: надо же, головой покачала, а её отражение так и осталось неподвижным. Не испугалась, не вскрикнула - просто в уме мелькнуло: опять начинается. С усилием отвела взгляд от блестящего металла, взглянула на мужа. На красивом лице тенями под глазами пролегла усталость. Он молча пил чай и думал о чём-то своём. Вот он вздохнул, посмотрел на неё:
   - Я сейчас разведу огонь в нагревателе, и тогда можно смыть с себя дорожную копоть. Хочешь?
   Она слабо кивнула и зябко поёжилась. Её не оставляло мерзкое ощущение, что из неё высосали всю энергию, опустошили душу и теперь затаились, ожидая, что бы такое ещё сделать, чтобы добить её окончательно. В чём причина? Этот новый дом не желал её присутствия. Но почему?
   Штефан решил, что чем скорее он отогреет Киру, тем лучше: она устала, замёрзла, нервничает. Горячая ванна - то, что надо. Уложив в водогрей полешки дров, он поджёг щепки и бумагу. Пока это всё раскачегарится, пройдёт около часа. Надо чем-нибудь отвлечь Киру, а то сидит, как замёрзшая птичка на жёрдочке.
   -Кирочка, может, ты разберёшь чемоданы? - предложил он. Кира покорно пошла в спальню.
   Здесь стены были оклеены тёмно-зелёными обоями без всякого рисунка. Широкая кровать под бархатным кремовым покрывалом, на узком окне такие же шторы, но подбитые тёмно-зелёным шёлком. Под потолком с лепниной стеклянный фонарь с хрустальными висюльками, туалетный столик с трельяжным зеркалом и круглым пуфиком. Кира поставила шкатулку с украшениями на столик. Она старалась стряхнуть с себя гнетущую вялость, разбирая вещи и находя им место. И ей это почти удалось.
   -Кирочка, ванна готова, - она взглянула на Штефана и засмеялась. Чтобы не испачкаться в пыли, он снял пиджак, закатал рукава рубашки, но всё равно измазался сажей. Она подошла и платком провела по чумазому лбу мужа, он, радуясь, что её настроение изменилось, обнял её за талию и прижал к себе. Уткнувшись носом в его рубашку, Кира подумала, что ничего ей не нужно, только бы стоять вот так в его сильных руках и чувствовать нежность и тепло, идущие от него.
  
   Весь день Андрей Афанасьевич бестолково томился ожиданием ответа на телеграмму, которую он отослал Палену. В ней Андрей просил известить о состоянии здоровья Киры. Так как ответ должен быть доставлен на квартиру, а он всё ещё торчал в пустой больничке, ничего не оставалось, как сбежать домой. Воровато озираясь, он проскочил мимо дремавшего сторожа и припустил на улицу. Извозчик мигом домчал его на Каменноостровский, он резво выпрыгнул из саней и поспешил к воротам.
   Там стояла особа, показавшаяся знакомой. Девушка в кокетливой каракулевой шапочке с интересом разглядывала двор за воротами. Возле её ног пристроился объёмистый баул и чёрный саквояж. Андрей присвистнул:
   -Вот так встреча! - девушка обернулась, и её чёрные глаза расширились:
   -Андрей! - разулыбалась Олечка, - не может быть! Ты ли это?
   -Я, конечно, я! Как ты только нас отыскала?
   -Вас? Ты что - тоже здесь обитаешь? - удивилась она.
   -Естественно, раз Кира здесь, - теперь удивился он. - Но пойдём же. Мне надо у швейцара узнать насчет почты.
   Он подхватил её вещи и пошёл к правому подъезду с прямым козырьком над входом. Олечка пожала плечами и последовала за Андреем. Швейцар в фуражке с золотым позументом отдал им целую охапку почты, Монастырский быстро всё перебрал, нашёл телеграмму и вскрыл её. Прочёл, взглянул на Олечку и перечитал вслух:
   - Всё хорошо тчк подробности позже тчк. Какие подробности? - спросил он у Олечки. Но та стояла молча и ждала хоть каких-то объяснений. Он вздохнул, - понимаешь Кира заболела, когда мы были у Паленов в Эстляндии. Мне пришлось её там оставить на их попечение, так как заболел отец Паисий.
   -Постой, какой Паисий? Ничего не понимаю! - она бросила взгляд в сторону швейцара, так и стоявшего рядом.
   -Хорошо, давай поднимемся и поговорим.
   Они загрузились в лифт с зеркалом на задней стенке, швейцар аккуратно закрыл дверь и нажал кнопку третьего этажа. Кабина плавно поехала наверх.
   На площадке, выложенной черно-белой мраморной плиткой Андрей остановился возле массивной дубовой двери с медной табличкой и позвонил. Дверь тотчас отворилась. Горничная в игривой наколке вопросительно и с интересом глянула на Олечку.
   -Кто дома?
   -Софья Григорьевна. Чай пьют в столовой.
   Он кивнул, помогая Олечке раздеться, сказал:
   -Грушенька, приехала самая близкая подруга Киры Сергеевны - Ольга Яковлевна Матвеева. Доложи, пожалуйста.
   Горничная ушла, а Олечка огляделась. Прихожая с тёмными дубовыми панелями и двустворчатой витражной дверью производила приятное впечатление. Вернулась Грушенька:
   -Пожалуйте, просим, - пригласила она Олечку и Андрея Афанасьевича в гостиную.
   Софья Григорьевна с радушным интересом всматривалась в гостью.
   -Кирочка так много о вас рассказывала, так ждала от вас писем, - Софья Григорьевна пригласила всех садиться, кинула взгляд на Андрея, - нет ли известий?..
   -Есть. Вот, - Андрей протянул ей телеграмму.
   -Какие подробности? - совсем как давеча Андрей удивилась Софья Григорьевна. Андрей только пожал плечами. Олечка смотрела на эту сцену и задавала себе вопрос - что здесь происходит. Она чувствовала, что если сейчас же не поговорит с Андреем, её просто разорвёт от любопытства. К счастью для неё, Софью Григорьевну ждал какой-то срочный визит.
   -Где вы остановились, дорогая? -спросила она. Олечка неопределенно пожала плечиком:
   -Пока нигде. Я прямо с вокзала сюда.
   -Ну, тогда, если у вас нет других планов, просим поселиться у нас.
   У Олечки не было других планов, она так и рассчитывала, что приедет и разместится у Кириной тёти. Софья Григорьевна дала распоряжение горничной и отбыла делать свой визит.
   Горничная провела Олечку в предназначенную ей комнату. Комнатка с окном во двор была убрана очень скромно. Кровать с блестящими шишечками под бордовым покрывалом, столик, пара стульев, резной шифоньер с зеркальной дверцей - Олечка решила: всё необходимое есть. Пока горничная разбирала её вещи, она решила освежиться, вымыть лицо и руки и переодеться - всё-таки провела двое суток в дороге. Она нашла ванную комнату. Ванна на гнутых когтистых лапах, блестящие краны в виде лебединых головок и - надо же! - горячая вода. Снова почувствовав себя человеком, Олечка вышла в гостиную. Там у окна стоял Андрей, он задумчиво смотрел в начинающие проявляться сумерки. Заслышав её шаги, повернулся:
   -Пришла в себя? - усмехнулся он.
   -Конечно, пришла, - она выжидательно смотрела. - Поговорим?
   -Поговорим, - согласился Андрей. Им обоим стало не по себе, они чувствовали, что что-то не знают и это что-то, когда станет известным, не принесёт им радости.
   -Где Кира? - помолчав, спросила Олечка.
   -Но я тебе уже говорил: она сейчас у Паленов. Мы с духовными отцами ездили в Ревель, там я случайно встретил Штефана Палена с его отцом. Получил от них приглашение провести Рождество у них на мызе. Там случилась неприятность: Кира угодила в ледяную прорубь. Мы страшно переволновались. Дежурили у её постели, она, бедняжка, бредила. Мне пришлось уехать - заболел отец Паисий, и нужно было его сопровождать в Петербург. Вот, собственно, всё.
   -Значит, Кира в Эстляндии? Надеюсь, Штефан сделает всё необходимое.
   -Штефан? Однако как вы сдружились!
   -Ещё бы! Столько приключений! - широко улыбнулась Олечка и попросила, - а можно мне чаю?
   -Отчего же, нет? - он позвонил горничной.
   Немного успокоившись после рассказа Андрея, Олечка потягивала крепкий сладкий чай. Она положила в розетку смородинового варенья, намазала французскую булочку маслом и жмурилась от удовольствия - так ей было здесь хорошо и уютно под низко висящей лампой с массой стеклянных палочек.
   Андрей, глядя на неё и посмеиваясь, грел руки о стакан с чаем.
   -А где же Кирина тётя? -наливая себе ещё чая, поинтересовалась Олечка.
   -Месяц назад её не стало. Так неожиданно! Кира тяжело перенесла её потерю.
   -Обидно. Это была её единственная близкая родственница. Очень жаль!
   -Ну, теперь-то, может, расскажешь о ваших приключениях? - наконец спросил он.
   Тут до Олечки дошло: она же не спросила, как он-то здесь оказался.
   -Как оказался? - удивился Андрей. - Да вот как приехал в сентябре, так и остался. Лучше ты всё расскажи.
   -Да ты уж всё от Киры знаешь. Что я добавлю к этому?
   -Она ничего не рассказывает. После болезни у неё амнезия, поэтому я ничего из ваших приключений не знаю.
   Пораженная, Олечка уставилась на Андрея:
   - Амнезия - это когда ничего не помнят? - он кивнул. - И меня она не помнит?
   -Ещё как помнит! Она не может вспомнить только то, что, видимо, причинило ей боль, - Андрей продолжал выспрашивать, он чувствовал, что сейчас что-то прояснится в Кирином прошлом и, возможно, ей это поможет справиться с болезнью.
   -Ну, ты же помнишь, как она сбежала от нас тогда в Одессе в свой пыльный городок, - Андрей кивнул. - Да, так вот. Ты вернулся в Киев, а мы с Паленом придумывали разные варианты, как её вытащить из-под опеки мачехи. Ничего не придумали и поехали туда.
   -Ничего себе!
   -Да, это была та ещё авантюра! - усмехнулась Олечка. - А там её сумасшедшая мачеха решила сбагрить её с рук - выдать замуж. Кирусик, конечно, пыталась бороться. Мачеха так её излупила, что, если бы не Пален, взявшийся её лечить, не известно, что было бы. К счастью, она быстро пошла на поправку. А мачеха опять завела свою волынку: замуж за лавочника. И тогда мы решили прибегнуть к самому первому нашему плану: фиктивный брак.
   -Что-что-что? - поразился Андрей, - фиктивный брак? Это с кем же?
   Он задал вопрос, но уже догадался, каким будет ответ.
   -Ну да, с Паленом, - кивнула Олечка. Он сжал кулак - он так и знал, вот оно, то, что его жена не могла вспомнить. И это ещё не всё!
   -Их обвенчали в каком-то сельце, в маленькой церквушке. Он смотрел на Кирочку такими глазами, что я подумала: "Этому браку недолго оставаться фиктивным". Короче, её мачеха увидела Штефана, выходившего из Кириной комнаты, и устроила скандал. Тогда-то всё выяснилось. Оказывается, она преследовала Киру из-за наследства. Отец завещал Кире дом и деньги, а мачехе - ничего, - вот она и прятала завещание ото всех. Под её проклятья мы уехали в Одессу, они поселились в вашей студенческой квартире. Но тут меня вызвали в Винницу. Пришлось уехать и оставить их. Видел бы ты эту влюблённую пару! Они глаз друг с друга не спускали. Она пылинки с него сдувала! А уж гордилась им, не поверишь, как. Но что я тебе рассказываю? Всё это мог поведать Штефан... - и осеклась.
   Такого лица у Андрея она никогда не видела: застывшее, каменное лицо с пустым взглядом. Он молчал, только кулаки сжимал всё сильнее и сильнее.
   -Андрей... - позвала она с тревогой.
   Он вскочил так, что чуть не перевернулся стул, несколько раз пересёк столовую из конца в конец, запустил пятерню в волосы и дёрнул себя со всей силы. Потом посмотрел на Олечку:
   -Она моя жена! - и так двинул кулаком по столу, что перевернулась вазочка с вареньем.
   -Кто? - тупо переспросила Олечка. - Кира?!
   -Да, чёрт меня побери!
   -Но как это возможно? - растерялась Олечка.
   Он стал над ней и, чётко выговаривая слова, сказал:
   -В августе на неё налетела пролётка, она получила сильнейшую травму. Результат - амнезия. В сентябре я сопровождал её сюда, к тётке, а в ноябре мы обвенчались.
   -Это совершенно невозможно! - замотала головой Олечка. - Она уже была замужем к тому времени за Штефаном Паленом.
   -Но никто не знал этого. Он был арестован, а она ничего не помнила.
   -Какой ужас! - Олечка закрыла лицо руками, потом подняла голову к Андрею, - что теперь будет?
   Он посмотрел на неё:
   -Что будет? - без сил он опустился на стул, - не знаю, - вскинул голову, - но я не уступлю её! Завтра же еду в Эстляндию!
   -Прекрати бегать! Сядь, - приказала она, Андрей неохотно послушался. - "Моя жена... не уступлю", - передразнила она. - Как это по-мужски, только о себе любимом! А ты о Кире подумал? Ей-то каково будет, когда она всё вспомнит?
   -Подумал. Я её насильно за себя замуж не тащил. Мы по любви женились!
   Олечка тяжело вздохнула:
   -Не сомневаюсь, что по любви. Уж я хорошо Кирку знаю - так бы просто она ни за что не пошла. Знаешь, как она боялась Палену на шею навязаться? Знаешь, как боялась, что он станет тяготиться ею? А у самой глаза были несчастные-несчастные. Ясно же, что ещё в Одессе эта дурочка влюбилась в него. А он? Это только с виду твой Стёпочка такой весь из себя вельможный пан немец. Он всё внутрь себя прячет - не хочет, чтобы его слабым считали.
   -Она моя жена! - упрямо повторил Андрей.
   -Господи, да что же это такое! - возмутилась Олечка, - опять "моя"! Ты лучше подумай, что теперь с Кирой будет. Это же преступление - иметь двух мужей! Будет разбирательство, да?
   -Наверное, - пожал плечами Монастырский. - Видимо, всё решит церковный суд...
   -Но она же не виновата! Ты-то можешь это подтвердить! Эта, как её, амнезия - это серьёзно?
   -Да, очень. Слушай, - он вдруг оживился, - а если она ничего не вспомнит? И всё так и останется?
   Олечка внимательно посмотрела на него:
   -И ты согласен жить, как под Дамокловым мечом, зная, что в любой момент память к ней может вернуться? Во что превратится ваша с ней жизнь? Бедный, бедный Андрюша!
   Он рывком вскочил с места:
   -Это мы ещё посмотрим!
   -А когда Штефан узнал, что она твоя жена?
   -Осенью. Мы виделись в театре.
   Она задумчиво покачала головой:
   -И всё это время он молчал? Да, вот это человек! Вот это настоящая любовь - не для себя, а для неё! Не каждый так может.
   -Ну, это мы ещё посмотрим, кто что может!
   В передней звякнул звонок.
   -Кто бы это мог... - он прислушался к голосам, - да ведь это...
   Распахнулась дверь, Олечка взвизгнула и бросилась Кире на шею.
   -Кирусик, какая ты стала, - она и смеялась, и плакала одновременно, обнимала, тормошила подругу. А та смотрела огромными, полными слёз глазами и шмыгала носом. Внезапно они обе почувствовали, как в гостиной нарастает напряжение. Олечка оглянулась и ужаснулась: Андрей стоял, засунув руки в карманы и вызывающе глядя на Штефана, который прислонился плечом к притолоке и без обычной улыбки смотрел на встречу подруг. Ей показалось, что между мужчинами натянулись невидимые нити враждебности. Они оба не говорили ни слова, но молчание было красноречивей любых выражений. Это надо было прекратить немедленно, и Олечка, продолжая удерживать Киру, изобразила счастливую улыбку:
   -Рада вас видеть, Штефан! Как поживаете? - этот дурацкий речевой оборот вызвал у него на лице кривую усмешку. Он иронично поклонился:
   -И я рад вас видеть. Давно приехали? - он говорил с Олечкой, но косился в сторону Киры. А она шагнула к Андрею и остановилась в нерешительности:
   -Ты не хочешь поздороваться со мной? - как-то беспомощно спросила она.
   Андрей шагнул к ней, внимательно всматриваясь в её бледное лицо. Мгновение - и он уже обнимал и целовал Киру, демонстрируя свои права. Он почувствовал, как она напряглась в его руках, как пытается выскользнуть из объятий, и ещё крепче прижал её к себе. Штефан сквозь стиснутые зубы шумно втянул воздух. Андрей, не выпуская Киры, поднял голову и посмотрел на него в упор.
   -Чего ты добиваешься, Монастырский? - от сдерживаемой ярости голос Штефана звучал хрипло. - Отпусти её! Ты же видишь: она всё вспомнила.
   Кире удалось вывернуться из рук Андрея:
   -Мы можем поговорить? Наедине? - отступив на шаг, спросила она. Андрей кивнул и посторонился, пропуская Киру. Она направилась в их комнату.
   -Кира, - позвал Штефан, но она лишь мягко улыбнулась ему и вышла.
   Когда за ними закрылась дверь, Олечка перевела взгляд на стоящего посередине столовой Штефана и поразилась его бледности. Он с тоской смотрел вслед ушедшей жене.
   -Что же будет? - дрожащим голосом проговорила Олечка. Он лишь неопределённо дёрнул плечом.
   -Всё будет по-прежнему, - он прошел к окну и следил глазами за полётом снежинок. Там уже зажглись фонари, лёгкий снег, укрывал вычищенный тротуар. У памятника "Стерегущему" чёрной кляксой топтался городовой, по проспекту проносились сани. От лошадей валил пар.
   Сегодня они с Кирой поздно проснулись, повалялись, оттягивая момент, когда надо будет отправиться с визитом к Софье Григорьевне. Потом он развёл огонь в водогрее, и пока вода нагревалась, они позавтракали остатками вчерашнего ужина. Кира обнаружила на кухне симпатичный примус, в колбе которого оказалось достаточно керосина, чтобы вскипятить чайник. Штефан сказал, что он ни за что на свете не подойдёт к этой штуке, которая так шипит и пыхтит, будто собирается взлететь или взорваться. Кира смеялась, накачивала воздух поршнем, разжигала агрегат и дразнила мужа трусишкой. Она прекрасно понимала, что он дурачится.
   По рекомендации швейцара пришла наниматься в горничные его родственница - рыженькая, вся в весёлых конопушках, девушка. Кире пришлось изображать взрослую, умудрённую опытом хозяйку. Она строго спросила, как зовут девушку и сколько той лет. Выяснилось, что Катюша на три года старше Киры и уже четыре года в горничных. Опытная горничная - это находка! Девушку тут же приняли. Ещё была нужна кухарка, но тут никаких предложений не последовало. Активная и быстрая Катюша предложила свою помощь. Правда, она не обещала никаких сложных блюд. Штефан и Кира решили, что им это подходит, прислуге накинули половину жалования кухарки. И та осталась безмерно довольна.
   Сегодня Кире её новый дом не казался враждебным, она с удовольствием занималась "хозяйственными вопросами", давала распоряжения, выдавала деньги на первые необходимые покупки. Потом вспомнили, что до Нового года осталось всего три дня, а ёлки у них нет, как нет и ёлочных игрушек. Тут же дали поручение помощнику швейцара раздобыть ёлку и установить её в гостиной. А сами отправились в Гостиный двор за игрушками.
   По жарким галереям Гостиного двора сновали толпы одуревших от праздничного безделья покупателей. И хотя не все лавки были открыты, они нашли одну, где среди прочих пустяков красовались стеклянные шарики, мишура, крохотные свечки в подсвечниках-крокодилах. Кире хотелось скупить всю лавку, и Штефан нисколько не возражал. Но она вовремя вспомнила, что теперь на ней лежат заботы о ведении хозяйства и она должна быть экономной. С сожалением отложив двадцатый или двадцать пятый шарик и виновато посмотрев на мужа, она попросила его расплатиться.
   Потом они пили чай в облицованном серым гранитом здании Сибирского торгового банка. Там открылось кафе "Централь", где подавали только что испечённые пирожки и свежайшие пирожные. Им даже пришлось отстоять небольшую очередь, чтобы попасть туда. Так приятно было сидеть в тесноватом тёплом зале, пить горячий чай и смотреть, как по замёрзшему Невскому спешат по своим делам люди. К сожалению, они вынуждены были уйти отсюда - предстоял визит, который уже нельзя было откладывать.
   И вот этот визит состоялся. Штефан прекрасно понимал чувства Андрея Монастырского и даже сочувствовал ему. Недавно он сам был в таком же положении. Не передать словами, что с ним происходило: какая-то мучительная агония души. Теперь, когда Кира с ним, казалось бы, можно расслабиться, но почему-то не получалось. Он так устал, устал и душевно, и физически, что иной раз боялся сорваться и тем самым напугать Киру. Она только-только стала приходить в себя после болезни. Сейчас его съедала тревога: там за закрытой дверью Кира вела свой трудный разговор.
   Кира вошла в комнату, где они жили до поездки в Эстляндию. Мрачный Андрей следовал за нею. Он сел у круглого столика, покрытого скатертью с гарусной вышивкой, и, не говоря ни слова, следил за Кириными передвижениями. Она прошлась по комнате, поправила вязаную белую салфеточку на комоде. Вздохнула и решительно повернулась к Андрею.
   -Это моя вина, Андрюша, - почти прошептала она, - это я втравила тебя в эту немыслимую ситуацию.
   -Можно всё оставить по-прежнему!
   -Как оставить? Подумай! - она села на стул и теперь через стол смотрела на него.
   -Неужели в тебе не было ни капли любви ко мне? - с горечью посмотрел он.
   -Пойми, тогда я была другая. Несчастный случай на время убил ту, прежнюю Киру, и на её месте оказалась кукла с пустой головой. А сейчас я настоящая, я нашла себя.
   -А я? Обо мне ты подумала? - от обиды его глаза из синих стали почти чёрными.
   -Именно это мне и не даёт покоя, - она протянула к нему руку, и он накрыл её ладонями. - Ты был так добр и ласков со мной! Если бы ты смог простить меня!
   -Значит, уговаривать тебя бесполезно... - тоскливо протянул он и прижался лбом к её руке. Кира молчала. Он поднял голову:
   -Но как же теперь? Тебя обвинят, будет суд.
   -Нет, суда не будет. Нет ничего преднамеренного в наших действиях. И, - она погладила его по руке, - уже всё решилось.
   -То есть как?
   -Эльза Станиславовна обо всём побеспокоилась. Вообще-то я подозреваю, что она хотела другого результата, но дело было рассмотрено и вынесено решение. Прости, Андрей, но ты должен знать всё. Наш с тобою брак расторгнут, как ошибочное деяние. И никто не будет наказан из-за отсутствия вины. Ты теперь свободен.
   -Свободен! На что мне эта свобода?!
   -Ну, пожалуйста, Андрей, неужели ты станешь ненавидеть меня?
   -Ненавидеть тебя? - повторил он, - никогда! Но он...
   Кира отняла руку и выпрямилась:
   -Он - это Штефан? А ведь когда-то ты говорил, что он твой друг. Ты называл его порядочным до невозможности. За что тебе ненавидеть его? Разве он виноват, что я люблю его?
   -А если ты сейчас ошибаешься, как ошиблась со мной? Говоришь, любишь!
   -Да, - она с вызовом посмотрела на него, - люблю, безумно люблю!
   -Это уже прямо что-то из оперы. Кармен по-русски! - он усмехнулся, но глаза оставались серьёзными. - Ну что ж, как это не печально, надо начинать жить сначала. Ещё два часа назад я был женатым мужчиной, и вот уже нет. Если так дальше пойдёт...
   Он встал:
   -Можно я поцелую тебя? На прощание?
   Кира отшатнулась:
   -Прости, не стоит. Мы же будем видеться.
   Он лишь угрюмо кивнул, прислушался:
   -Софья Григорьевна вернулась. Сейчас пойдут ахи-охи. Пойдём, не станем томить общество. К тому же там твой "порядочный до невозможности" навоображал себе, наверное, Бог знает чего.
   В гостиной обе дамы, нервно поглядывая на Штефана, пытались вести светскую беседу. Когда из дверей показались Кира и Андрей, все замолчали. Софья Григорьевна, сделав над собой усилие, как ни в чем не бывало поспешила к девушке:
   -Кирочка, дорогая, мы так волновались. А сегодня пришла эта странная телеграмма, где сказано, что подробности позже... Какие подробности?
   Кира обняла Софью Григорьевну:
   -Всё хорошо, тётя Соня, всё хорошо. Я теперь здорова, и всё-всё вспомнила.
   Софья Григорьевна беспомощно посмотрела сначала на Штефана, сидящего в свободной позе в кресле, потом на вошедшего Андрея:
   -Всё-всё? - переспросила она обречённо и повторила задумчиво, - значит, вспомнила всё-таки... Тогда надо выпить чая, - вдруг некстати добавила она, - пойду, распоряжусь.
   Все, кроме Андрея Афанасьевича, стали с преувеличенным энтузиазмом радоваться предстоящему чаепитию. Его лицо выражало унылую отстраненность.
   Чай, как обычно, накрыли в столовой. На торце стола разместилась дама-хозяйка, Андрей с Олечкой устроились напротив Киры и Штефана. Возле Софьи Григорьевны сверкал серебряным боком кипящий самовар, она разливала чай в большие белые чашки с ягодками смородины на донышках.
   -Может, кто-то кофе хочет? У нас есть замечательный колумбийский. Брат Викентия Павловича прислал.
   Кофе захотела Кира, обожавшая его во всех видах: чёрный, со сливками, с лимоном, с мороженым, по-венски, по-парижски - короче, любой, лишь бы это был кофе.
   -О, вот это замечательно! Сейчас сварю тебе по-венски и себе заодно. Андрей Афанасьевич прямо-таки прописал мне чаще пить кофе, говорит, тонус повышает, - Софья Григорьевна никак не могла усидеть на месте. - Не пей этот чай, не наливайся жидкостью. Сейчас кофе принесу! - и она не вышла, а прямо-таки выбежала из-за стола.
   Штефан взял из вазы ярко-оранжевый апельсин, наклонился к Кире:
   -Почистить тебе? - она кивнула и заворожено смотрела, как он чистит фрукт специальным ножиком, как он вертит оранжевый шарик в тонких сильных пальцах. Глядя на них, Андрей фыркнул и тут же скривился - это Олечка со всей силы, не переставая улыбаться и беззаботно щебетать о холодах в её родной Виннице, наступила ему на ногу. Кира оторвала взгляд от изящных рук Штефана, увидела иронию в глазах Андрея и независимо вздёрнула подбородок. Но про себя подумала, что для человека, только что узнавшего то, что она ему сообщила, он очень достойно держится. Ситуация, конечно, немыслимая! Взглянув из-под ресниц на жену, Штефан положил перед ней на блюдечко разобранный апельсин, она взяла дольку, протянула ему:
   -Хочешь? - улыбнувшись, он взял, и она окунулась в тёплый янтарь его глаз.
   Олечка почти осязаемо чувствовала внутреннее кипение Андрея. Ещё бы: эта пара напротив создала вокруг себя невероятную ауру интимности. Ей даже показалось, что они совсем забыли о присутствующих.
   -Знаешь, Кирочка, - Софья Григорьевна вернулась, присела на краешек стула и по-птичьи склонила на бок голову, - Викентий Павлович... Это мой жених, - пояснила она Штефану и Олечке, - Викентий Павлович сегодня отбыл во Францию, а затем его ждёт путешествие на пароходе в Нью-Йорк. Его брат давно звал его к себе, вот, наконец, Викеша решился. Очень жаль, что перед Новым годом, конечно.
   -А как же вы? - удивилась Кира.
   -Я? У меня ещё кое-какие дела в Петербурге. Но я уже всё решила: в начале апреля мы отправимся за океан.
   -Мы? А кто ещё?.. - не поверил Андрей.
   -Ну да. А что здесь такого? - она сделала глоток чая, - не поеду же я одна! Вы же знаете, Андрей Афанасьевич, как я боюсь пароходов, поездов и всяких автомобилей! Кирочка отвезёт меня.
   -Что вы, тётя Соня, как я могу? У Штефана здесь будет служба, а без него я не поеду...
   -Ну это мы ещё решим, - не сдалась Софья Григорьевна и поморщилась, видя недовольную гримасу на лице Штефана.
   -Говорят, у них дома не такие, как у нас. У нас-то до недавнего времени выше Зимнего строить нельзя было. А у них там давно дома чуть не в десять этажей.
   -А я читала, - вмешалась Олечка, - что там индейцы в перьях прямо по улицам ходят.
   -Как ходят? - наморщилась Кира, - в перьях?! - и засмеялась, представив эту картину. Глядя на неё, все засмеялись.
   -Вот и кофе... - раскрасневшаяся, будто только что от раскаленной печи, с подносом, на котором стоял кофейник и две малюсенькие чашечки, появилась в дверях Грушенька.
   Андрей встал и с чашкой в руках подошел к окну.
   -Настоящая новогодняя погода - даже метель.
   -Не верится, что через три дня наступит Новый год. Сколько всего было в этом... - Кира быстро взглянула на мужа. Он молчал весь вечер, и её это стало беспокоить. Почувствовав её взгляд, он поднял глаза от узора на скатерти и мягко улыбнулся.
   -Пусть всё идет, как идёт - не всегда перемены к лучшему, - тихо отозвался он.
   -Что там такое? - Андрей всматривался в пространство за окном, - смотрите, там человек десять бежит и полиция...
   С улицы, несмотря на заклеенные окна и закрытые форточки, неслись крики исвистки полицейских. Все двинулись к окнам. А на улице разворачивалась драматическая история. Убегающие и догоняющие смешались в единую толпу. Какие-то люди пытались отбиться от полиции, но со всех сторон бежали на подмогу дворники в белых фартуках. Несколько человек всё же вырвались из рук полицейских и бросились врассыпную. Пятерых-шестерых удалось задержать, их повалили в снег, вязали им руки. Тут же появились полицейские закрытые кареты, задержанных затолкали туда, и всё стихло.
   -Что же это? - немного растерянно оглянулась на стоящего у стола Андрея Олечка. Он лишь передёрнул плечом, при этом взгляд его был холодным и тяжёлым, и смотрел он на Палена.
   -Нет, давайте пить чай! Если это политика, нам нет до неё дела. А если это уголовные, то так им и надо,- Софья Григорьевна вернулась к столу. - Кира, Штефан Иванович пейте же свой кофе, а то остынет, - Кира тут же ухватила свою чашку, глотнула и зажмурилась от удовольствия. Софья Григорьевна одобрительно кивнула и изобразила этакую крестьяночку:
   -А мы люди простые - мы чаёк любим. Да?
   -Чаёк, лимончик, сахарок, - пропела Олечка.
   -О, у вас приятный голос, - похвалила Софья Григорьевна, - хотите на театре служить?
   Олечка неопределённо пожала плечами:
   -Ещё не знаю. Завтра съезжу к старым знакомым - ещё по одесскому театру знакомые - поговорю с ними. Там видно будет.
   -А хотите, пока место не найдёте, побыть моей компаньонкой? Теперь, когда несчастной Полины не стало, мне нужен здесь надёжный человек. А вы подходите по всем статьям: из театральных, сами поёте, Кирочка хорошо о вас отзывается... Что скажете?
   -Это так неожиданно. Но я рада и, конечно, согласна.
   -Ну вот и славно, - Софья Григорьевна встала и покачнулась, - да что же это такое?! Чуть ногу себе не вывихнула! Обо что это я споткнулась?
   Она толкнула этот предмет ногой, и на середину комнаты выкатился жёлтый детский мячик. Олечка рассмеялась - так нелепо выглядел здесь этот предмет. Андрей было ухмыльнулся, но в удивлении уставился на Киру. Её остановившийся на мячике взгляд выражал ужас и беспомощность. Она перевела глаза на Штефана, который с тревогой следил за нею, и сползла со стула в глубоком обмороке. Отлетел перевернувшийся стул - это Штефан рванулся к жене, но его опередил Андрей. Он успел подхватить падающую Киру, взглянул на Палена и понёс её в свою комнату. Следом устремился Штефан.
   Придя в себя, Кира увидела Штефана. Сгорбившись, он сидел рядом на стуле.
   -Это правда? - прошептала она. - Опять начинается то же самое?
   Он кивнул. Кира тихо заплакала, отвернувшись к стене. Пален повернул её к себе и обнял так, что она уткнулась лицом ему в грудь. Он нежно гладил её по голове и шептал слова утешения. Она притихла, слушая его ласковый голос, время от времени всхлипывала и дрожала. Потом подняла голову и, глядя снизу вверх, в его грустное лицо прошептала:
   -Я не вынесу этого ещё раз.
   - Ты не одна, - поправил он её, - у тебя есть я. Вместе мы справимся.
   Она согласилась:
   -Да, у меня есть ты. Никого больше.
   Он понял, что она хочет сказать:
   -Я всегда буду с тобой. Не бойся!
   Когда Андрей, потоптавшись перед дверью и громко покашляв, вошёл в комнату Кира, укрытая одеялом, спала. Штефан сидел за столом под зажженной настольной лампой, накрыв её салфеткой так, чтобы свет не падал на лицо спящей. Он ответил на безмолвный вопрос Андрея:
   - Спит. Я дал ей успокоительное из твоего запаса.
   Андрей сел напротив:
   -Поговорим? - и облокотился на стол. Штефан пожал плечами:
   -Поговорим, - он выжидающе смотрел на Андрея. Тот молчал, потом поморщился, как от зубной боли:
   -Час назад я хотел вызвать тебя на дуэль, - начал он.
   Глаза Штефана сузились:
   -Я уже говорил тебе, что не стал бы с тобой драться.
   -Ничего, я нашёл бы способ, как тебя уговорить.
   -Чушь! - он презрительно посмотрел на приятеля, - ты о ней подумал?
   Андрей хмыкнул:
   -Только о ней и думаю! Вот потому и не стал вызывать тебя. Ей столько досталось за этот год всего... Даже если б мы чуть-чуть подстрелили друг друга, девочка этого не перенесла бы. А потом есть ещё одна, но главная причина...
   -Интересно, какая?
   -Из нас двоих она, к моему сожалению, выбрала тебя. А насильно, как известно, мил не будешь. Хотя не понимаю, чем я хуже. Но их, этих женщин, никогда толком не поймёшь.
   Против воли Штефан улыбнулся. Андрей тут же набычился:
   -Нечего улыбаться!
   Штефан примиряюще протянул руку. Андрей ещё чуть помедлил, но всё же протянул в ответ свою.
   -Это не всё. Я хочу знать, чем был вызван обморок. Не видом же детского мячика, в самом деле?
   -А где он, кстати? Его кто-нибудь брал в руки?
   -Ты считаешь, мне нечего было делать в последний час?Там наши дамы так переполошились...
   -Андрей, я не из праздного любопытства спрашиваю. Это важно. Очень.
   Монастырского поразила серьёзность тона Штефана.
   -Хорошо. Пойду, спрошу...
   -Если эта штука ещё в столовой (в чём я сильно сомневаюсь), ни в коем случае не бери её в руки и всем скажи, чтобы не трогали!
   Андрей вышел, а Штефан подошёл к Кире. Она спала, но по тому, как двигались её глаза под закрытыми веками, было понятно, что сон её беспокоен и тяжёл. Глубокие тени залегли вокруг глаз, бледное до синевы лицо осунулось. У Штефана сжалось сердце от боли за неё. Неужели опять повторится всё, что было в Одессе? Тогда он легкомысленно посмеялся над Кириными страхами и предчувствиями... Что за чертовщина творится вокруг его жены?
   По выражению лица вошедшего Монастырского Штефан догадался, что выяснить ничего не удалось.
   -А мяч?
   -Исчез. Дамы говорят, что вот только что лежал на подоконнике - и пропал. Они не заметили когда. Может, объяснишь, что всё это значит?
   -Вряд ли смогу, но попробую, - хмуро кивнул Штефан, - сядь: история длинная и странная.
   Он помолчал, пока Монастырский устраивался поудобнее на стуле.
   -Я постараюсь лишь перечислить непостижимые моему пониманию моменты. Ты, конечно, помнишь странную даму, которая возникла из ниоткуда и ушла в никуда на вечере у Ольги? Вижу, что помнишь. Эта дама - Кирина маменька. Потом уж я увидел её карточку в их семейном альбоме. Это была первая странность. Таких аномалий потом было множество. Если бы я сам этого не видел, сказал бы: бред, галлюцинация, следствие воздействия какого-то препарата или ещё чего-либо.
   - Могли дать галлюциноген без твоего ведома...
   -Ну да, пару поганок или мухоморов в жаркое сунуть... Скажешь тоже! Не бывает одинаковых галлюцинаций одновременно у двоих человек. Если это, конечно, не массовый психоз. Ладно, допустим, мне привиделся Кирин родственник, который рассматривал меня, как насекомое под микроскопом. Но последовательность!...
   -О чём ты?
   -Понимаешь, этого самого Ричарда Баумгартена я видел ночью, а позже, днём, мы с Кирой смотрели альбом, где была его карточка. Если бы было наоборот, можно было бы сказать, что я увидел карточку и потом он мне привиделся. Понял?
   -А не могла тебе его карточка ранее попасться на глаза?
   -Нет, кажется, нет,- не очень уверенно сказал Штефан.
   -Вот видишь, ты уже сомневаешься,- обрадовался Монастырский.
   -Есть немного, - согласился Штефан. - Видел бы ты этот альбом! Но о нём в другой раз. Да, вспомнил! Ещё там зеркало... О нём Кира рассказывала странности. Но это всё пустяки по сравнению с омерзительными детьми.
   -Омерзительные дети? - поразился Монастырский.
   -Представь потрескавшуюся кожу и мёртвые пустые глаза на лице шестилетнего ребёнка... Они возникли из тьмы и пропали в темноте. Гадость! - его передёрнуло, - бедная Кира! Она тебе ещё многое может рассказать... А потом явилась Нора Баумгартен.
   -Как это?
   -Ты уехал с мызы, а утром Кира пришла в себя. Но это я только так говорю. В самом деле было по-другому. До сих пор помню, как она повернулась и посмотрела своими синими с фиолетовым глазами, - аж дух перехватывает!
   -Почему синими? У Киры глаза зелёные!
   -У Киры - да, зелёные. А у Норы Баумгартен - синие. Когда отец попросил её написать своё имя, она легко вывела на бумаге: "Нора Баумгартен". Она говорила со мною и просила не оставлять Киру. Как будто я могу оставить её! Потом она исчезла, а глаза Киры опять позеленели.
   -То, что ты рассказываешь, совершенно невозможно!
   -Невозможно. Но это есть!
   -А при чём тут жёлтый мячик?
   -Насколько я заметил, он обычно появляется, когда должны произойти какие-то неприятности. Это как предупреждение. И ты понимаешь, как его сегодняшнее появление подействовало на Киру.
   -Да, интересная история - ничего не скажешь, - Андрей потёр подбородок, - но и мне есть что рассказать. Есть кое-что, о чём ты должен знать. Когда мы с Кирой вернулись из Киева, где гостили у моих родителей, Полину Ивановну будто подменили. Уезжали - она была само радушие, вернулись - нервная, испуганная. Были дни, когда она места себе не находила, металась по комнате, руки ломала. Ссорились они с Софьей Григорьевной каждый день, но тихо так, шёпотом. Потом у меня из саквояжа пропал дигиталис. Придя на службу, я там всё перерыл - думал флакон выпал и закатился куда. Ничего подобного. А когда вернулся домой, всё уже произошло.
   -Ты что, подозреваешь?.. - Штефан оглянулся на Киру - спит ли? Кира спала, свернувшись калачиком, он продолжил шёпотом, - ты подозреваешь, Полина Ивановна взяла?
   -А тут и подозревать нечего - всё ясно.
   -Неужели она покончила с собой из-за боязни скандала? Бедная женщина! Скорее всего, ты прав, - Штефан посмотрел на Андрея, - но мы не станем ничего рассказывать никому, особенно Кире. Понимаешь, она очень любила тётю - единственную родственницу, единственного близкого ей человека.
   -К счастью, у Киры есть близкие люди: ты и, уж прости, я. Но ты прав: сказать ей, - подхватил Андрей, - что тётушка покончила с собой - всё равно, что признать Киру виновницей гибели Полины Ивановны. Ужас!
   Штефан не стал будить жену. Олечка с помощью горничной надела на Киру шубу, закутала ей голову в пуховую шаль. Затем Штефан взял её на руки и отнёс в ожидающие сани. Извозчик только покосился, но ничего не сказал: и не такое видел на своём веку.
   Между мужчинами установились странные отношения: ни мир и ни война. Они оба решили ради Киры не давать воли страстям и не выяснять отношений. Да и что толку их выяснять! Монастырский горько и тяжело переживал своё поражение, но запрятал все чувства вглубь сердца и не показывал вида, что ему плохо. А ему было не просто плохо - ему было тошно до невозможности. Он подумывал уехать куда-нибудь подальше, возможно, в Сибирь или на Урал. Ещё не решил, куда отправится, но оставаться в Петербурге было выше его сил.
   Олечка не отходила от Софьи Григорьевны, и та была этому рада. Софья Григорьевна не терпела возле себя пустоты. Она уже знала печальную историю своей новой компаньонки и даже собиралась вместе с ней съездить навестить маленького Серёжу.
   Кира в унынии сидела дома. В гостиной сиротливо стояла не наряженная игрушками ёлка. Заниматься мишурой и шариками сейчас казалось Кире невозможным. Она часами раскачивалась в кресле-качалке, закутавшись в тёплую шаль, либо спала на диванчике. Штефан говорил, что это нервы и что всё пройдёт. Вот она и ждала, когда пройдёт. В самом деле, мрачное настроение через день почти прошло, и Кира стала оживать.
  
  
  
   Ключик от Рая. Часть 4
  
  
   Глава 1
  
   Тридцать первого декабря они всё-таки нарядили ёлку. Она теперь не казалась сироткой - весело сверкала и переливалась всеми цветами радуги. Усердная Катюша приготовила парочку цыплят под только ей одной известным соусом, даже торт испекла. Господа подарили ей павловопосадскую шерстяную шаль с вязаной шёлковой бахромой. Девчонка просто онемела от счастья, когда красавец-барин набросил ей на плечи это расписное чудо. Уж она и так и этак покрутилась перед ним, смеясь и даже играя глазами. Кира только головой покачала - ну никто, никто не может перед ним устоять!
   Горничную отпустили домой праздновать, только попросили накрыть ужин в гостиной, где разожгли камин. И теперь отсветы пламени играли в хрустале, отражались в столовом серебре. Одеваясь к праздничному ужину, Кира мечтала, как войдёт в гостиную и Штефан восторженно замрёт при виде её. Она надела чёрное шифоновое платье на золотистом атласе, расшитом золотым бисером. Из украшений всего лишь любимый медальон и гранатовый браслет.
   Штефан уже ждал её в гостиной. Он только что зажёг свечи на столе. Заслышав шаги, поспешил навстречу Кире. И случилось всё совсем не так, как она мечтала, потому что это именно она при виде мужа не смогла сдвинуться с места. Для сегодняшнего вечера Штефан выбрал недавно вошедший в моду смокинг. Английская штучка, сшитая в России, ладно сидела на его широких плечах. Вырез открывал белоснежную рубашку с высоким воротничком, черный галстук-бабочка соответствовал высокому поясу на тонкой талии.
   -Ну, нельзя же быть таким ослепительным принцем! - вырвалось у Киры. Она даже немного рассердилась: вот сколько не старайся, всё равно, он - принц, а она - гусыня. Он рассмеялся, подхватил и закружил её.
   -Какой же я принц? Я не принц - я твой раб, и ты королева!
   "Моя королева", - мысленно добавил Штефан.
   -Могу я поухаживать за дамой? - он склонился в поклоне. Дама позволила ухаживать. Он налил вина в узкие бокалы. - Давай, проводим этот год.
   -Пусть уйдёт с ним всё плохое, все болезни, все потери.
   -Но пусть с нами останется главное: это был наш год, мы нашли друг друга и мы вместе, - тонко прозвенел хрусталь в Кириных пальцах. Она отпивала по глоточку бьющее в нос вино и, глядя поверх бокала, любовалась мужем.
   Всё, что приготовила Катюша в самом деле оказалось очень вкусным, даже неведомый соус удался. Оглядев частично разорённый стол, Кира хихикнула.
   -Я вспомнила, как читала Мопассана, - пояснила она, - там на столе лежал недоеденный хлеб, паштет и курица. Совсем как у нас сейчас. А ещё были устрицы, целая гора устриц. Ты их пробовал?
   -Устрицы?- он усмехнулся, - пробовал.
   -Ну и... - заинтересовалась Кира.
   -Ну и жив, как видишь. Если честно, то все рассказы об их прекрасном вкусе, - сильное преувеличение.
   -Не представляю, как можно это есть. Они же живые!
   -Если устрицу полить соком лимона, её как бы парализует. Тогда можно проглотить.
   -Проглотить слизняка! Бр-р, гадость какая!
   -Мужчины так не считают, - скрывая улыбку, заявил он.
   -Мужчины? Вот новость! А женщина ни за что такое есть не станет. Это надо же - глотнуть живого слизняка, пусть и парализованного. А он там, в желудке, вдруг отомрёт и станет шевелиться.
   -Кто отомрёт? Проглоченная устрица?! - и он захохотал.
   Захватив бутылку шампанского и бокалы, они перебрались ближе к камину. Кира забралась с ногами на диванчик, а Штефан, откинувшись спиной на диван, устроился рядом на ковре. Потрескивали дрова в камине, догорали свечи на столе, но они не стали зажигать электричество - не хотелось ярким светом разрушать сказочное настроение. Природа будто специально создавала новогодние декорации. Окно комнаты подсвечивалось снаружи уличными фонарями, снежинки плавно летали вверх и вниз.
   -Сейчас самая красивая снежинка опустится на подоконник и станет расти, расти, - прошептал Штефан, - и появится сверкающая прекрасная Снежная королева.
   -Я не позволю ей забрать тебя. Пусть даже не пытается,- она кинула на Штефана грустный и нежный взгляд. - А если... если всё же... Пойду за тобой и буду искать, пока не найду. Найду и спасу.
   Он поймал её руку и прижал к щеке:
   -Уже спасла, - его лицо осветила застенчивая улыбка.
  
   Январь 1912 года
  
   Два дня спустя забежала Олечка. Штефана не было дома, он решил нанести визит профессору Бехтереву, представиться и передать рекомендательное письмо.
   Кира провела подругу по квартире, ужасно гордясь своей ролью хозяйки. Потом они устроились за кофе в гостиной. Олечка рассказала последние новости. Софья Григорьевна упросила Андрея остаться в её квартире. Он отнекивался, говорил, что в сложившейся ситуации это не совсем удобно. Но она настаивала, и тогда он согласился как бы квартировать у неё за символическую плату и с обязательством следить за здоровьем всех домашних. Софья Григорьевна этому рада.
   Сама Олечка уже успела съездить к Серёже, отвезла всем подарки и провела целый день, возясь и играя с сыном.
   -А ведь я получила работу, - похвасталась Олечка, - да-да! Знаешь, кто я теперь? - естественно, Кира не могла этого знать, - так вот я теперь потомственная московская цыганка Ляля Матвеева, - и она по-цыгански передёрнула плечами.
   Кира от удивления захлопала ресницами:
   -Кто? Ты?! Цыганка потомственная?! - и залилась смехом, откинувшись на спинку стула.
   Олечка посмотрела на неё и тоже захохотала. Оказалось, что в саду "Аквариум", здесь же на Каменноостровском, выступал цыганский хор Николая Шишкина. К сожалению, сам Шишкин недавно покинул этот мир, но хор остался. Кроме настоящих цыган, там было много разного люда. Главное - умение петь и танцевать. У Олечки были все данные для этого, а уж смелости - хоть отбавляй. Смуглая, темноволосая с глазами-вишнями - настоящая цыганка. Только надо было обязательно взять себе сценическое имя. Она не стала заморачиваться и переделала Ольгу в Лялю.
   -А что? Прямо-таки по-цыгански, правда? - смеялась она вместе с Кирой. - Уж и репетиция была. Не всё пока получается, но ты же знаешь, я упорная и своего добьюсь. Посуди сама, мне же несказанно повезло. За квартиру платить не надо - это раз. "Аквариум" рядом - из окна виден - это два. Софья Григорьевна из своего гардероба платья дала - это три. У неё по вечерам гости собираются - приличные, между прочим, люди - это четыре, пять, шесть. Вдруг среди них найдётся такой, как твой Штефан?
   -Нет, - Кира помотала головой, - нет, такой не найдётся. Он особенный.
   -Ах, знаю, знаю, ты в нём души не чаешь, - она косо посмотрела на Киру, - не была бы ты моей подругой, честно скажу, отбила б его у тебя.
   -Отбила бы? - усмехнулась Кира, и глаза её нехорошо сузились. - Попробуй, а я посмотрю.
   Олечка только покачала головой да плечами пожала:
   -Да не нужен, не нужен мне твой Пален. Успокойся! О, чуть не забыла! Заморочила ты мне голову со своим Паленом. Завтра в два часа в нотариальной конторе Осипова на Садовой оглашение завещания твоей тёти. Софья Григорьевна говорила, что они с Полиной Ивановной составляли завещания этой осенью. Раньше даже слышать не хотели ничего подобного, а потом как случился с тобой тот ужас, так и решили составить.
   -Завещание? Но уже столько времени прошло, как тётушки не стало, - удивилась Кира. - И что ей завещать? У неё же никогда ничего не было. Кстати, ты знаешь, оказывается, они жили в Одессе. Это мне Полина рассказывала. Дедушка очень любил бабушку, но она рано умерла. Родила Полину и умерла. Их воспитывала его родственница, и они называли её тётя-мама. Раньше у них была пенсия за дедушку на маму и тётю. Но они выросли, мама вышла замуж, и тёти-мамы не стало. А Полина всю жизнь прожила рядом с Софьей Григорьевной. Вначале чуть ли не костюмершей, а потом уж стала её подругой.
   "Теперь я это место заняла", - подумала Олечка.
   Выйдя от Киры, она отошла в сторону и остановилась, глядя, как к подъезду подкатили сани и из них легко выпрыгнул Штефан, как он, не смотря по сторонам, почти бегом влетел в распахнувшиеся двери. Олечка ещё раз подумала, что если бы на месте Киры был кто-нибудь другой, не дала бы она ему вот так пробежать мимо и даже не заметить себя. Она представила, как он взбегает к себе на третий этаж, как открывает дверь и как его встречает Кира. Наверное, бросится на шею, а он обнимет и станет целовать крепко-крепко. Ей стало чуточку завидно: чем она хуже Киры? Что есть в этой девочке такого особенного? Почему он выбрал Киру, а не её, Олечку?
  
   Нотариальная контора господина Осипова помещалась в симпатичном трехэтажном доме чуть ли не восемнадцатого века. Служащий провёл супругов Пален в обширный кабинет, где в бархатных креслах вокруг стола, крытого зелёным сукном, уже разместились Софья Григорьевна, Олечка и Монастырский. Кира с мужем, поздоровавшись с присутствующими, заняли свои места за столом. Кира огляделась. Обычный кабинет-контора: под большим портретом государя императора столик с огромным украшением (Кира не поняла, что это), увенчанным двуглавым орлом, белая кафельная печь, несколько шкафов с книгами. Открылась дверь и вошел сам господин Осипов в форменном сюртуке, все десять пуговиц которого сверкали так, что слепили глаза. После соблюдения формальностей нотариус приступил к чтению непосредственно завещания. Оно оказалось поразительно коротким, начиналось с обязательных слов по нотариальной форме, а потом обрывалось. Собственно никакого завещания не было. Была лишь опись принадлежащего Полине Ивановне имущества: дом в Одессе и счёт в банке. И никаких распоряжений. Нотариус немного смущённо покрутил гербовый лист в руках, а потом пояснил присутствующим, что в соответствии с законом всё переходит к единственной родственнице покойной. А именно к её племяннице.
   -Но позвольте, - не поняла Софья Григорьевна, - о каком доме в Одессе идёт речь?
   -Насколько я понимаю, - ответил нотариус, - речь идёт о доме её отца. Это каменная двухэтажная постройка сейчас сдается внаём и приносит неплохой доход. Полина Ивановна обычно снимала проценты с поступлений, а основной свой капитал не трогала.
   -Значит, у Поленьки было большое состояние? - никак не могла вникнуть в ситуацию Софья Григорьевна, но постепенно картина становилась для неё яснее, - и она от меня это скрывала... От меня?!
   -Ну, большим состоянием-то это назвать вряд ли можно, - уточнил нотариус, - хотя это как посмотреть: для кого и рубль - капитал, а для кого и миллион - пустячок. Здесь же по банковским отчётам числится без малого сорок тысяч рублей.
   -Вот это да! - не выдержала Олечка, - и всё это Кирино?
   -Всё это и сверх того дом, - подтвердил господин Осипов.
   Кира сидела молча, она держалась за руку Штефана, как за спасательный якорь. В её голове никак не укладывалось, что тётя, зная, как трудно приходилось её племяннице жить в Одессе, ничем не захотела ей помочь. И это имея целый дом в городе! Но потом она решила, что, в конце концов, это не её дело осуждать Полину. Да и имеет право человек распоряжаться своим имуществом так, как захочет. А если при этом она никому ничего не рассказывала, так это тоже её личное дело, и никого оно не касается.
   -Мне думается, что вам, - обратился нотариус к Кире, - следует отправиться в Одессу и ознакомиться с вашим, так сказать, недвижимым наследством. Касаемо же денежных единиц - это пожалуйте в банк. Здесь все необходимые бумаги.
   После посещения нотариуса у всех настроение было не ахти какое: Софья Григорьевна никак не могла опомниться от "коварной скрытности" Поленьки; Андрей, который предвидел в посещении нотариуса пустую трату времени и за последний час не вымолвил и словечка, облегченно вздохнул, выйдя на воздух; Олечка с удивлением поглядывала в сторону Киры и, в очередной раз, удивлялась везучести подруги и радовалась за неё. Штефан, видя задумчивость на лице жены, не хотел мешать её размышлениям. Он понимал, что жизненный опыт Киры сегодня пополнился и, возможно, не самым лучшим образом, несмотря на открывшееся наследство, потому что не всё можно измерить в денежных единицах.
   -Вы не будете против, - обратилась Кира к Софье Григорьевне, - если мы заедем к вам. Мне пора забрать свои вещи, ведь они вам мешают.
   -Ничего нам не мешает, - несколько нервно ответила певица, - да и вещей-то твоих не так много. Но если ты хочешь, изволь, можешь заехать.
   В тоне женщины чувствовались недоумение и обида. Кира тут же расстроилась:
   -Софья Григорьевна, за что вы сердитесь на меня? - чуть не со слезами спросила она.
   -Помилуй, чего ради мне на тебя сердиться? Ты-то причём? И вот что, не будем же мы говорить об этом на улице. Успокойся, вон люди смотрят! Господин Пален, увозите же вашу жену. Увидимся нынче вечером.
   Всю дорогу домой Кира молчала. Но едва они вошли в квартиру, как её будто прорвало:
   -За что она так со мной? Разве я виновата, что Полина держала в секрете свои денежные дела? Штефан, давай откажемся от денег? Дом оставим, а деньги раздадим или пожертвуем на что-то? И тогда нам никто ничего не скажет!
   -Ты совсем завалила меня вопросами. Давай пообедаем, а уж потом решим, согласна? - он обнял жену за талию и повёл в столовую. Штефан видел, что Кире нужна передышка, чтобы успокоиться, взять себя в руки и спокойно обсудить возникшие вопросы. И действительно, спустя час, когда Кира уже успокоилась и они расположились в гостиной, Штефан решил вернуться к сегодняшним событиям.
   -Кирочка, не стоит сердиться на Софью Григорьевну. Представь сама, почти двадцать лет они прожили с Полиной Ивановной бок о бок. Казалось бы, всё-всё друг о друге знали - и вдруг такой казус. Ей не денег жаль - ты же знаешь, какая Софья Григорьевна нежадная. Тут другое: обидно, что скрывала, таила, прятала. Не доверяла лучшей подруге, которая её не раз из трудностей всяких выручала. Вот она и сердится и с собой справиться не может, потому и говорила с тобой таким тоном. Она против тебя ничего не имеет, и у неё это пройдёт, думаю, сегодня же попросит извинения.
   -Да? Ты так думаешь? - надежда осветила её лицо.
   -Уверен. Теперь касаемо денег. Можно отказаться, конечно. Мы не бедствуем, проживём и без этих сорока тысяч.
   -Знаешь, я подумала-подумала и вот что придумала. Надо поехать в Одессу и на месте разобраться. Может, дом дедушки нужно ремонтировать? Тогда деньги понадобятся на это. А ещё, если ты не будешь против, надо съездить в Каменецк, - он вопросительно посмотрел, - папин дом - наш "майорат" - давным-давно надо привести в порядок. И сад тоже - мама сажала там деревья, кусты. Она ухаживала за ними, а теперь всё такое запущенное.
   -Замечательная идея, - порадовался Штефан. - И так удачно, что я пока не занят у Бехтерева. Он ждёт меня к себе в апреле. Так что до апреля мы совершенно свободны. С удовольствием поеду в Одессу!
   -Подожди, это ещё не всё. Как ты думаешь, можем мы пожертвовать немного в приют?
   -Это тебе решать, милая. Но если тебе необходимо моё мнение, то вот оно: это хорошая мысль и это надо сделать.
   -А ещё я хочу кое-что сделать для Олечки. Ты же знаешь, если бы не она, ещё не известно, что со мной было бы. Она мне как старшая сестра. Если б ей Сережу перевезти к себе!
   -Серёжу? Кто это? - удивился Штефан.
   -О, я не должна была говорить! - она умоляюще посмотрела на мужа, - но ты же никому не скажешь, правда?
   Штефан обещал и, к своему удивлению, узнал печальную историю матери, вынужденной скрывать своё материнство.
   -Теперь ты понимаешь, почему она вначале не доверяла тебе? Она меня хотела предостеречь от такой же судьбы, как у неё. Если б сын был с ней! Там, где он сейчас, о нем хорошо заботятся. Но эти люди уже совсем в возрасте, и им трудно с маленьким ребёнком. Если б у Олечки были деньги на няню!
   -Даже не представлял, что всегда жизнерадостная Олечка, оказывается, носит в себе такую печаль, - задумчиво произнёс Штефан. - Какие вы, женщины, бываете скрытные, - он выжидающе смотрел, - а как с Монастырским? Ты же и ему захочешь сделать подарок.
   Кира глянула искоса - неужели ревнует? Или это ей послышалось в его нарочито ленивом тоне?
   -Я ещё не придумала. Только деньги он не возьмёт. Он гордый, - она подняла спокойные глаза на мужа, - но мне бы очень хотелось что-то сделать и для него.
   Штефан отвёл взгляд:
   -Прости, я не должен был... Прости, - он наклонился к жене и потерся щекой о её мягкие волосы. - Конечно, мы что-нибудь придумаем. Всё, что ты напланировала - замечательно.
   -Нам не пора к Софье Григорьевне? Надо ещё заехать за пирожными. Я знаю, какие она любит: буше и эклеры.
  
   У Софьи Григорьевны во всех комнатах горел свет. На их звонок в прихожую выглянула Олечка.
   -Как она? - Кира кивнула в сторону комнаты Софьи Григорьевны.
   Олечка махнула рукой:
   -Успокоилась. Решила, что Бог ей судья. В смысле - судья Полине.
   Штефан с Олечкой прошли в гостиную, а Кира отправилась в свою бывшую комнату. Андрей ещё не вернулся со службы, и она этому порадовалась. Не очень-то удобно собирать свои вещи в присутствии бывшего мужа. Она выволокла кожаный чемодан из-под кровати, взгромоздила его на стул и стала вынимать свои вещи из шкафа и комода. Бельё, платья, туфли, разные мелочи - всё уместилось в чемодане. В шкафу стоял саквояж. Она узнала его - это был её каменецкий саквояж, с ним она покинула дом мачехи, его она наполняла необходимыми вещами в день ареста Штефана. Кира открыла замочки и заглянула внутрь. Сверху лежала её русалочная фотография, потом аккуратно сложенное венчальное платье, альбом и, наконец, сундучок. Она достала его. Тяжёленький!
   Открылась дверь, и появился Андрей. Он взглянул на её собранный чемодан и отошёл в сторону. Кире стало неловко, она хотела сложить всё назад в саквояж, но тяжёлый сундук отчаянно сопротивлялся её попыткам. Тогда она сунула платье, взяла фотографию.
   -Оставь мне её! - вдруг попросил Андрей. Кира кивнула и положила снимок на стол. Андрей Монастырский понимал, что сейчас от него уходит важная часть его жизни. Да что там! Не просто важная, а очень и очень нужная ему часть. Кажется, впервые он почувствовал боль в груди. Вот как, оказывается, это бывает, когда сердце щемит. Тяжело вздохнув, Андрей подхватил чемодан и саквояж:
   -Присаживаться на дорожку не будем, - попытался он за дурацкой шуткой скрыть своё состояние, но Кира поняла его, жалко улыбнулась и молча вышла из комнаты.
   Андрей понёс вещи в прихожую, а Кира поставила сундучок на стол в гостиной.
   -О узнаю, узнаю! - Олечка отошла от Штефана, с которым беседовала. Подойдя к сундучку, она дёрнула кверху крышку, пытаясь открыть, - и тогда не открылся и сейчас не хочет. Вот упрямый!
   -Кто? - Андрей прятал за бодрым тоном горькое настроение.
   -Не кто, а что. Вот видишь, не открывается.
   Рассматривая сундук, все собрались вокруг стола.
   -Мастер вернул мне его, ничего не сделав. Он сказал, что ломать нельзя, да и жаль - больно хороша работа. Тут какой-то секрет. Но какой? - Кира посмотрела на Штефана, тот лишь пожал плечами:
   -Кто ж его знает? - он рассеянно перевёл взгляд на Кирины руки: нервничая, она крутила на пальце кольцо с авантюрином. Штефан присмотрелся, - ну-ка, дай мне кольцо.
   Кира легко сняла его и протянула мужу.
   -О, и я вижу! - обрадовалась Олечка, - смотрите, рисунок совпадает. Только на кольце он выпуклый, а на крышке, наоборот, утопленный.
   Штефан тем временем приложил кольцо к соответствующему углублению. В сундуке что-то щелкнуло - и никакого результата.
   -Что за черт! - удивился Андрей, - ведь подошло же!
   -Будем ломать? - Кира обвела всех взглядом и грустно погладила сундук. Потом ещё раз приставила кольцо, там щелкнуло раз, другой - и крышка приоткрылась. Кира отпрянула от неожиданности.
   -Вот оно как! - Андрей потянул сундук к себе, но резная крышка тут же захлопнулась. - Чёрт! Чёрт! Чёрт!
   -А вот не надо чертыхаться, тогда и откроется! - упрекнула его Олечка. Кира в растерянности смотрела на сундук.
   -Кирочка, попробуй ещё раз. Похоже, этот механизм слушается только тебя, - Штефан подтолкнул жену к столу. Она осторожно взялась за крышку и приложила к ней кольцо. Вновь раздались щелчки, и крышка откинулась.
   -Уф! - Олечка заглянула внутрь, - Наверное, никто из нас и достать из него ничего не сможет - вдруг опять захлопнется да ещё и пальцы отобьёт. Давай уж ты, Кирусик, действуй.
   Сверху лежала старая-престарая книга в потёртом кожаном, когда-то красном переплёте. Уголки переплёта были забраны в потемневший от времени металл. Кира осторожно вынула книгу, открыла её и разочарованно вздохнула:
   -Здесь не по-русски. Кажется, это немецкий, - и она протянула томик Штефану. Тот взял и стал разбирать поблёкшие чернила.
   -На первой странице записи относятся к 1761 году. Тут написано: "1761 года, восьмого апреля, среда: рождение третьего. Наречён Фридрих-Густав фон Баумгартен". Потом отмечены рождения и смерти ещё каких-то людей. Все Баумгартены. Обычно такие записи делают в семейной Библии. А это тетрадь - дневник-хроника. Да, похоже на семейную хронику, - он открыл последнюю запись, - а здесь... здесь уже 1854 год. "Я, Нора фон Баумгартен", - он поднял потемневшие глаза на Киру, голос его дрогнул, - это Нора, Боже мой! И она обращается к тебе.
   -Это совершенно невозможно! Какая-то Нора из 1854 года пишет Кире! - скептически усмехнулась Олечка и посмотрела на Андрея, рассчитывая на его поддержку. Но тот горящими глазами смотрел на Киру. Он-то не раз слышал, как Кира зовёт во сне женщину по имени Нора.
   Штефан протянул дневник Кире:
   -Там по-русски.
   Она взяла, всмотрелась в чёткие буквы с левым наклоном и стала медленно читать:
   "Я, Нора фон Баумгартен, пишу эти строки тебе. Я знаю, тебязовут Кира. Не спрашивай, каким образом я узнала твоё имя. Не пытайся узнать, как я догадалась, что ты прочтёшь моё письмо. Возможно, придёт время и ты всё-всё узнаешь. А пока - просто поверь, что я искренне желаю тебе добра. Уж так печально сложились наши судьбы, что мы постоянно теряем тех, кого любим. Но твоя судьба, милая девочка, иная. Тебе, может быть, единственной выпало не только терять, но и находить. Поверь, это счастливая судьба!
   Задумывалась ли ты, что такое счастье? Не пресловутое счастье всего человечества, нет - для меня это абстракция. Личное счастье? Моё или твоё? Какое мне дело до человечества, если в моей семье страдает самый близкий мне человек? И пусть говорят, что это недопустимый эгоизм, что это не гуманно. Пусть осуждают! Мне нет дела до каких-то безумных осуждений. А знаешь почему? Да потому что с тех пор, как в нашей семье появилось ЭТО, не было среди нас счастливых. Если бы я жила в Средние века, наверное, сказала бы, что проклятый рок преследует нас.
   В нашей семье всегда рождались умные, красивые, талантливые люди. Казалось бы, живите и радуйтесь. Нет! Судьба не даёт нам покоя, она мучительно гонит нас по миру, не давая остановиться, оглянуться. И мужчины, и женщины нашей фамилии всегда оставались одинокими. Одиночество преследует и настигает нас. Не дай ему захватить себя!
   Столетиями вырабатывались правила, а тебе придётся их нарушить. И, я знаю, тебе будет и страшно, и больно. Я не могу подсказать тебе, что надо сделать, как избежать неизбежного. Прислушайся к внутреннему голосу и, не задумываясь, подчинись ему. Я знаю, какой вопрос крутится у тебя на языке. Ты хочешь спросить, почему именно на тебя пал такой чудовищно трудный жребий. Я бы даже назвала его убийственным.
   Понимаешь, никакие объяснения не внесут ясности, да и не смогу я толком объяснить необъяснимое. Просто наступил момент, когда Это должно закончиться. Тебе будут мешать, тебя попытаются остановить. Не поддавайся! В твоих руках, словно раненые птицы, будут биться времена и пространства. Я знаю, как это страшно! Я пыталась бороться, но у меня, как видишь, ничего не получилось. От того, что произойдёт, будет зависеть твоя жизнь. Ты в силах всё изменить. Удастся ли тебе это - не знаю, так далеко я не могу заглядывать. Но с тобой связаны последние надежды. Почему я знаю это? Да потому, что и у тебя есть этот проклятый дар - предвидеть будущее.
   Бедная девочка! Тебя ждут страдания. Но ты выдержишь. Ты можешь всё повернуть назад - вот я сказала самое главное! Сделай это!
   И последнее. То, что под стальной крышкой, открывать нельзя! Никто толком не знает, что там находится. Иногда мне кажется, там ничего нет, а мы, глупые и доверчивые, храним, возможно, горстку пепла, придавая ей вселенское значение. А иногда мне видится, как нечто тёмное и мерзкое вылезает оттуда.
   Прости сумбур этого письма. Это потому, что я знаю, что должно случиться через несколько часов. Надо торопиться",- Кира испуганно посмотрела на Штефана, губы её задрожали, - я боюсь...
   Он обнял её, прижал к себе:
   -Не надо бояться! Ничего плохого не случится!
   -Ничего себе письмецо! О, смотрите, - Олечка подхватила выпавшую из книги фотографию, - кто это тут у нас? Да это же наш знакомец! Кира, смотри, - она показала фотографию, - здесь написано: "Ричард фон Баумгартен. 1854 год". Вот, значит, как его зовут. Ричард фон Баумгартен. Ну что ж, дорогой Ричард, мы опять встретились. Как бы мне хотелось увидеть вас вживую! Решено: назначаю вам свидание. Отказ не принимается. Слышите?
   -Сейчас он тебе кивнет и явится, - усмехнулся Андрей.
   -Вот вечно ты так: над всем смеёшься, - обиделась Олечка.
   -А почему не смеяться? Говоришь с портретом, приглашаешь его на свидание. Разве это не смешно? - фыркнул он. - И вообще мне всё это кажется чьим-то розыгрышем. Во всяком случае, я бы не придавал такого мистического значения этому письму. Кира, посмотри, что там ещё есть.
   Штефан отпустил жену, и она, заглянув в сундук, вытащила плоскую бархатную коробку.
   -Здесь только это. Там дальше металлическая крышка. Видимо, это её нельзя трогать.
   Олечка вертела в руках коробку, пытаясь её открыть:
   -И это, наверное, подчинится только тебе, - протянула её Кире. Та взяла и легко подняла крышку. На белом атласе тускло блеснули три браслета.
   -Красивые какие! - Олечка потянулась и взяла один, отошла ближе к лампе, чтобы разглядеть получше. Потом уселась в кресло и стала примерять украшение. Кира, как завороженная смотрела, как вслед за Олечкой тянется к странным украшениям рука Андрея. Он тоже присел под лампу, рассматривая тонкий непонятный внутренний узор. Даже Штефан заинтересовался. Вот его пальцы коснулись холодной поверхности, вот он поднял глаза на Киру - он вспомнил её рассказ, он узнал браслет. Не сводя с неё глаз, Штефан медленно продел свою изящную кисть в кольцо браслета.
   Бледность покрыла его тонкое лицо, он шагнул назад и тяжело осел на пол, потеряв сознание. Она рванулась к Штефану, не замечая сжавшейся от боли Олечки и оцепеневшего Монастырского. Наверное, надо было кинуться к страдающей подруге в первую очередь - всё-таки мужчины крепче: могли бы подождать. Но сейчас Кира никого, кроме Штефана, не видела.
   Как-то он задал ей "вопрос от психолога", хитро глянув на неё:
   -Представь, что тонут два человека. Один из них великий художник, настоящий гений. Другой - забулдыга-пьяница. А спасти ты можешь только одного. Кого ты вытащишь из воды?
   Кира поморщилась:
   -И никак двоих стразу не вытянуть, да? - он отрицательно покачал головой.
   -Ну да, - она вздохнула, - так обычно взрослые дяди-тёти спрашивают ребёнка, мол, кого ты больше любишь, деточка, - папу или маму.
   Штефан усмехнулся:
   -Похоже. И всё-таки, кого будешь спасать - гения или пьяницу?
   Она посмотрела в его смеющиеся глаза:
   -Чувствую какой-то подвох, но не пойму, в чём он. Ладно, - решилась она, - буду рассуждать. Пьяница - это плохо. Правда ты не сказал, какой он, этот пьяница. Может, он добрый, умный, но слабый. Дома его ждёт жена, дети. И он терзается от своей болезни - ты сам говорил, что это болезнь, - он несчастный человек. И мне его жаль.
   -Так давай, тащи его! - он с интересом ждал, что она скажет.
   -Да, конечно, надо тащить. Но я же ничего о нём не знаю. Может, наоборот, от него вся семья страдает, он бьёт жену и детей. А художник картину напишет, и всем станет от неё хорошо и приятно. Но погоди... А если этот художник злой и вредный? Если он всех ненавидит? Нет, гений не может всех ненавидеть. Кажется, я запуталась, - она расстроилась, - не знаю, кого спасать. Знаешь, лучше самой утопиться!
   -Ну, уж нет! Так не бывает: человек всегда станет помогать, спасать. И тащить будет обоих, пока из сил не выбьется. Но тут задача такая: можно вытащить лишь одного. И ответ здесь простой. Не пьяницу или гения спасать надо, а просто человека. И в первую очередь того, кто слабее, кому хуже приходится.
   -А я и не догадалась, - огорчилась Кира, - получается, не выдержала испытание.
   И вот опять Кира не выдержала испытание. Она опустилась на колени возле Штефана, ощупала его голову. На затылке будет большущая шишка. Ещё хорошо, что в гостиной ковёр на полу. Уселась на пол рядом, устроила его голову у себя на коленях.
   -Да что же это такое?! - вошедшая в комнату Софья Григорьевна испуганно таращилась на странную картину.
   -Это так, ничего. Сейчас всё будет хорошо, - Кире было не до объяснений. Она с беспокойством смотрела в лицо Штефана, оно почему-то наливалось смертельной бледностью.
   Пошевелилась Олечка, вскочила:
   -Я видела их!
   -Кого ты видела? - Андрей, закатав рукав, ощупывал руку с чудовищным синяком в виде обруча, - странно, должно болеть, но ничего не чувствую. А куда делись браслеты?
   -Ты не слышишь меня? - рассердилась Олечка. - Я видела на берегу Штефана с какой-то дамой. Они разговаривали.
   Не обращая внимания на болтовню Олечки, Кира склонилась над Штефаном, она гладила его волосы и звала, звала. Но он не отзывался.
   -Подожди, надо вот так, - Олечка подсела к ним и стала осторожно тереть виски Штефана. - Вот скажи, зачем мужчине такие длинные мохнатые ресницы? - вдруг заявила она, с удовлетворением заметив, как эти самые ресницы дрогнули.
  
   Он стоял на песчаном берегу и к его ногам подкатывались ласковые волны. Солнце играло на воде, пахло водорослями и морем. Он прищурился -в его сторону шла женщина. В её тонкой фигуре, в лёгкой походке Штефану почудилась Кира, он рванулся навстречу. И тут же понял, что ошибся. Широкая соломенная шляпа с цветами и вишенками затеняла лицо. Она подошла ближе, посмотрела, и Штефан узнал эти лучистые глаза невозможно синего цвета.
   -Здравствуй! - она улыбалась, - видишь, мы всё же встретились.
   Штефан в замешательстве смотрел на прелестную женщину, а та смеялась его растерянности.
   -Ну, полно, полно! Неужели не догадываешься, кто я?
   -Нора? - неуверенно прошептал он.
   -Нора, - подтвердила она. Штефан огляделся. Где он? Последнее, что он помнил: жгучая боль безжалостно пронзила всё тело и лишила сознания. Может, он умер?
   -Ах, всё проще и сложнее одновременно. Ты не умер, а это не загробный мир...
   -Ты сама говорила, что тебя... - он смутился, не желая её обидеть и, возможно, напугать, но всё же произнёс это, - говорила, что тебя нет.
   -Говорила, и что? Сам видишь: я здесь и ты здесь. Коснись моей руки. Не бойся, - Штефан дотронулся до тонких пальцев, - видишь, рука тёплая и я не призрак. Не пытайся разобраться, просто прими, прими как есть. Тебе же не придёт в голову выяснять, как действует, например, шапка-невидимка. И ты не станешь потрошить ковер-самолёт, чтобы разобраться в его летательных возможностях.
   -Ты говоришь о сказке...
   -А разве наша жизнь - это не сказка? Сказка - это чудо. И жизнь - это чудо. А чудо - это сказка, волшебная, иногда странная, иногда страшная, иногда смешная. Но чаще всего неизмеримо грустная сказка.
   Она прислушалась:
   -Тебя зовут, надо поторопиться, - её лицо стало серьёзным. - Раз ты здесь, значит, Кира вскрыла проклятый сундук. Теперь в её руках время. Да, не удивляйся, именно время.
   -Что она должна сделать?
   -Если б я знала... Но твоя Кира сама догадается, - Нора протянула ему руку, - прощай! Береги её!
  
   -Дай-ка мне к нему подобраться, - Андрей пощупал пульс Штефана, - всё нормально. Сейчас он придёт в себя.
   Первое, что увидел Штефан, открыв глаза, было встревоженное лицо Киры.
   -Привет! - улыбнулся он, - видишь, я вернулся.
   Она склонилась к нему, целуя в лоб и скрывая навернувшиеся слёзы.
  
   Следующие две недели Кира занималась, как ей сказали, "вступлением в наследство". Она несколько раз побывала в конторе нотариуса на Садовой, потом в банке.
   В середине января они со Штефаном отправились в Лахту. Смешной паровозик с длинной трубой, пыхтя и посвистывая, подвёз их к станции. Кира знала, что домик Олечкиных друзей находится где-то возле церкви Святого Петра. Конечно, можно было бы спросить адрес у Олечки, но Кире во что бы то ни стало хотелось сделать сюрприз. Штефан не разделял Кириного оптимизма: не имея адреса, можно исходить весь посёлок вдоль и поперёк, но так и не найти нужный дом. Но видя детский энтузиазм жены, не хотел портить ей настроение.
   Он вообще не мог ей перечить, возражать, особенно после призрачной встречи с Норой. И хотя все, как они называли себя, домашние (Олечка, Софья Григорьевна и даже Андрей) в один голос говорили ему, что он балует жену, что надо же знать меру и надо воспитывать её, он их слушал, но ничего не менял в своём отношении. Ему постоянно казалось, что период безмятежности вот-вот закончится, что наступит мгновение и Кира исчезнет. От таких мыслей у него холод пробегал по позвоночнику, леденели руки и замирало сердце.
   Извозчик подвёз их к небольшой церквушке. Они попросили ждать их, зашли в церковь, где несколько старушек замаливали грехи, отвешивая земные поклоны перед иконами с мерцающими свечами. Пахло воском и ещё чем-то непонятным. Кира поставила свечки апостолу Петру и Богородице. Она хотела что-то сказать Штефану, повернулась к нему и замерла. Такого выражения лица она никогда у него не видела: страстная просьба и благоговейная надежда в потемневших глазах, устремленных на лик Богородицы. Выйдя из церкви, они в молчании дошли до первого домика с башенкой и флюгером, во дворе которого горничная изо всех сил лупила камышовой выбивалкой растянутый на верёвках с подпорками ковер. Ковёр уже давно просил пощады, но упорная девушка была неумолима. Она подняла голову при виде приближающейся пары.
   -Будьте любезны, - обратилась Кира к горничной, - мы ищем дом, где живёт семья и у них мальчик Серёжа. Ему почти два годика.
   Девица осмотрела Киру, потом Штефана:
   -А зачем вам? Не, не скажу, - она опять зыркнула на Штефана, - почем я знаю, может, вы бомбисты.
   -Ну что ты, какие мы бомбисты? Вот гостинец привезли племяннику, а адрес потеряли. Не подскажешь, милая? - и он любезно улыбнулся. - Вот, возьми на конфеты, - и он протянул ей бумажный рубль. Бумажка мгновенно исчезла в кармане горничной.
   -Конфеты! Скажете тоже! Нешто мы детёнки? - разулыбалась она Штефану, Кира только вздохнула. - А дом ихний, Пантелеевых, значит, вот в тую сторону. Как свернёте к замку Стенбиков-то - так второй дом и будет. Там мальчонка живёт, наша-то барыня ходят на гадания к ним.
   Поблагодарив, они двинулись в нужном направлении, а неутомимая горничная продолжила экзекуцию несчастного ковра.
   -Я и не знал, что здесь имение Стенбоков, - он поддержал поскользнувшуюся на накатанной дорожке Киру.
   -Кто они?
   -Это древний и очень богатый род. Неподалёку от нас, в Эстляндии, есть имение Стенбоков. Ещё недавно оно принадлежало Эрику Стенбоку, а был он, надо тебе сказать, незаурядной личностью. Писатель, книги которого никто не читал. Верил во всё сразу: и в Будду, и в Христа. Умер в Англии, и тут случилась прямо-таки готическая история. Говорят, что, когда он умер, его дядя увидел лицо плачущего племянника в окне своего дома.
   -Ужас! - Киру прямо-таки передёрнуло. Тут она некстати вспомнила, как Олечка сказала, что во время обморока видела Штефана с какой-то дамой. Она искоса взглянула на мужа, - Олечка видела тебя с красивой дамой на берегу моря. Не хочешь рассказать?
   Штефан поёжился от холода, вздохнул:
   -Там была Нора.
   -Нора?! Не может быть! Какая она?
   - Она? Поразительно хороша. Знаешь, если бы меня попросили одним словом охарактеризовать её, я бы сказал "сияние". Она излучает его, - он помолчал, вспоминая, - да, именно сияние. Она улыбалась, говоря со мной, но в её синих глазах стояли тоска и одиночество.
   -Штефан, как это возможно? Она же давно умерла, - Кира дёрнула мужа за рукав. Ей не понравилось мечтательное выражение его лица, когда он заговорил о Норе. Он покосился на неё, усмехнулся:
   -Ты, кажется, ревнуешь?
   -Вот ещё! - надулась Кира, - я уже привыкла, что все особы женского пола - и живые, и призраки - готовы с тобой любезничать вопреки всему на свете.
   -Она не призрак. Она живая, у неё руки тёплые и крепкие, как у нас с тобой.
   -Так ты и руки её трогал?! - взвилась его невозможная жена.
   -Трогал. Когда прощался. Кирочка, ты не забыла - она твоя двоюродная бабушка? Она очень надеется на тебя. Она сказала, что теперь у тебя в руках время.
   -Время в руках, - повторила Кира, - знать бы, что это значит.
   Ей стало стыдно за свою нелепую ревность:
   -Ты не сердись на меня, - попросила она. Он взял её ладошку, отогнул край перчатки и поцеловал.
   -По-моему, мы пришли, - они стояли у калитки, за которой виднелась расчищенная от снега дорожка, ведущая к кукольному домику. Иначе и не назвать этот крохотный белый домишечко с тёмно-зелёными ставнями, кружевными занавесками и геранью на подоконниках. Из кирпичной трубы поднимался дымок, на крылечке с тремя ступеньками сидел толстый полосатый кот и с прищуром смотрел на неожиданных гостей. Не успели они постучать, как дверь открылась. На пороге стояла пожилая женщина в белом пуховом платке.
   -Здравствуйте, сударыня, - начала Кира, - скажите, знакома ли вам Ольга Яковлевна Матвеева?
   -Олечка? Ну да, знакома. А вы кто ж будете? - она подслеповато щурилась.
   -Меня зовут Кира Стоцкая, по мужу Пален. Это мой муж - Штефан Иванович. Вы позволите войти?
   -Ах, да, конечно, милости просим. Я Мария Михайловна Пантелеева, - женщина отступила, пропуская гостей в крохотную прихожую.
   Раздевшись, они проследовали в такую же кукольную гостиную, где и расположились среди кружевных салфеточек, скатёрочек и вышитых подушечек. В домике была прямо-таки стерильная чистота, даже листья маленького фикуса сверкали, словно их долго полировали с воском. И пахло булочками с ванилью и почему-то яблоками. Кира искала и не могла найти следов пребывания здесь маленького ребёнка.
   Наконец, она не выдержала:
   -А где же Серёжа? - спросила она.
   -Серёженька гуляет с дедушкой. Вот-вот явятся, - женщина не задавала вопросов, она ждала объяснений.
   Кира рассказала, зачем они пришли. Женщина помолчала.
   -Вы правы, нам в самом деле тяжеловато. Возраст берёт своё - болезней куча. Но мы не хотим отказываться от мальчика - он с нами с рождения, мы считаем его своим внуком.
   -Но, согласитесь, ребёнок должен быть с матерью, - вмешался Штефан, - Ольга Яковлевна очень скучает по ребёнку. Да и не насовсем она заберёт сына - вы же сможете видеться. Она живёт на Петербургской стороне, добираться до неё легко. В любой момент вы сможете их навестить.
   Стукнула дверь, в прихожей зашумели, звонкий детский голос что-то лепетал без остановки.
   -Вернулись, - пожилая дама встала, - я поговорю с мужем. А сейчас чай станем пить.
   Дверь отворилась, вошёл высокий седой мужчина. За руку он держал худенького кареглазого мальчика в бархатной курточке и штанишках до колен. На белый кружевной воротничок спускались смоляные кудряшки. "Прямо настоящий лорд Фаунтлерой", - подумал Штефан.
   -Серёжа, - позвала Кира, но малыш спрятался за дедушку.
   -Мой муж, Григорий Петрович. А это друзья Олечки - приехали навестить Серёженьку, - она сделала знак мужу, - извините, мы ненадолго покинем вас - муж поможет самовар принести. А ты, Серёженька, побудь с тётенькой и дядей, - пожилая пара вышла.
   Кира сделала ещё одну попытку подружиться с мальчиком:
   -Эта пирамидка для тебя. Возьми, - она протянула игрушку, но мальчик спрятал ручки за спину и не подходил. Он молча рассматривал гостей, и его глаза понемногу наливались слезами. Штефан понял, что сейчас ребёнок расплачется. Кира беспомощно оглянулась на мужа, и её глаза сделались круглыми: он хлопал себя по карманам, что-то искал и не находил:
   -Куда же я положил этого толстого полосатого кота? - приговаривал он, незаметно косясь на Серёжу, - в этом кармане нет, и в этом тоже.
   Мальчик следил за его манипуляциями, он уже передумал плакать.
   -Котик на крылечке, - подал он голос.
   -На крылечке? - переспросил Штефан, - разве? - он опустился на корточки перед ребёнком, - не может быть, чтоб на крылечке. А вот тут что? Ну-ка, сунь руку в карман.
   Мальчик уже не страшился этого дяденьки, он засунул ручонку в нагрудный карман сюртука Штефана и вытащил оттуда большой леденец.
   -Это не полосатый кот? - совершенно серьёзно спросил Штефан. Мальчик засмеялся:
   -Какой ты! Это же леденчик. Ты тоже любишь леденчики?
   -Обожаю, - он протянул руки к ребёнку и тот доверчиво пошёл к нему, - если бабушка разрешит, можешь его съесть.
   -Бабушка разрешит, - уверил мальчик, - она не любит, когда перед обедом. А сейчас перед чаем, - он уже развернул яркую бумажку и лизнул леденец. Потом спохватился, - хочешь? - Штефан кивнул и осторожно прикоснулся кончиком языка к конфете. Потом он подхватил ребёнка на руки:
   -Куда мы поставим пирамидку? - поинтересовался он. Серёжа затолкал в рот весь леденец - Кира заподозрила, что одна из заповедей малышу пока не известна - и показал на дверь в соседнюю комнату. Штефан с Серёжей на руках, прихватив пирамидку, отправились туда.
   Это была крохотная, не больше кладовки, детская. Там стояла кроватка опять-таки под кружевным вязаным покрывалом, комодик с тремя ящиками, столик с лампой и гнутый стул.
   -Где же твои игрушки? - оглядываясь, поинтересовался Штефан. Малыш забарахтался, пытаясь спуститься на пол. Штефан отпустил его. И тотчас из-под кровати был извлечен деревянный ящик на колёсиках.
   Когда Кира заглянула к ним, то увидела забавную картину: откинувшись на детскую кроватку и вытянув длинные ноги, Штефан устроился на полу, Серёжа сидел у него на коленях, и они были заняты строительством домика из кубиков.
   Наконец, стол к чаю был накрыт. Кира не удивлялась, что произошла такая заминка с чаем - супругам необходимо было обсудить их предложение. Для Серёжи был приготовлен стакан молока с булочкой. Ему так понравилось играть со Штефаном, что он захотел пить своё молоко, сидя у него на руках. Штефан не возражал. Мальчик так и заснул, обнимая молодого человека за шею.
   Кира договорилась, что супруги Пантелеевы возьмут на себя сложное дело подбора няни для Серёжи, признав таким образом их авторитет в этой области. Также решили перевезти Серёжу в день Олечкиных именин, устроив ей сюрприз.
   Они возвращались уже в полной темноте, лошадка глухо топала копытами по слежавшемуся снегу. Кира захватила руку Штефана и сунула его ладонь к себе в муфту. Стянув с него перчатку, она перебирала его пальцы и молчала, прижавшись виском к его плечу. Он уловил её настроение, но не спешил спрашивать, что её тревожит. Ему хотелось, чтобы она превозмогла свою робость. Кажется, он догадывался, что она скажет. И он оказался прав.
   -Ты думаешь, - начала она, и голос её задрожал, - я была бы плохая мать, да?
   -Дай-ка я отгадаю, почему ты это спросила, - его пальцы поймали её кисть и сжали,- ты это спросила, насмотревшись на наши с Серёжей игры. Ты решила, раз мальчик не пошёл к тебе, значит, ты не умеешь общаться с детьми. А коли так, то и мать из тебя получится никудышная.
   -Разве не правда?
   -Конечно, не правда. Ты забываешь, что есть, так называемый, материнский инстинкт, - он тебе всё подскажет в своё время.
   -А сейчас это время ещё не пришло? Тогда почему ты сообразил, как надо развлечь ребёнка, а я нет? У тебя, получается, есть отцовский инстинкт, хотя, насколько я знаю, детей у тебя пока не было, а у меня этот инстинкт отсутствует? Это как?
   -Уф! Закидала вопросами! Всё гораздо проще. Знаешь, какие к нам больные приходят? Бывает, нужно отвлечь человека от него самого - вот и придумываешь разные трюки. Так что в детях я такой же большой знаток, как и ты, - рассмеялся он.
   Но Кира хорошо понимала, что в его шутке только доля шутки.
  
   Февраль 1912 года
   Утро девятого февраля, в пятницу - по народным приметам, если снег на полях лежит волнами, значит, будет урожайный год - Кира и Штефан встречали в вагоне поезда, который подходил к Одессе. Из-за относительно тёплой зимы снега на полях почти не было, поэтому предполагать что-либо об урожае не приходилось. За долгую дорогу Паленам пришлось выслушать от сахарозаводчика Чаева, путешествующего с женой и двумя детьми, множество соображений по ценам на зерно. Теперь стараниями господина Чаева они разбирались в яровых и озимых настолько, что можно было смело идти на поля сеять и жать.
   Штефан уводил Киру в вагон-ресторан, там они проводили время за чаем и кофе, скрываясь от разговорчивых попутчиков. Они вспоминали, как замечательно прошел переезд маленького Серёжи в Петербург. Софья Григорьевна, никогда не имевшая дела с детьми, волновалась об устройстве комнаты для ребёнка и няни и сама называла себя наседкой в курятнике. Новых жильцов решили поселить в бывшей комнате Полины Ивановны.
   Олечка всё удивлялась, чего ради там затеяли ремонт. Ей придумывали несуразные ответы, и она лишь плечами пожимала, недоумевая, от чего это вдруг наступило коллективное умопомрачение. В три дня всё побелили, покрасили и наклеили новые весёленькие обои. Пока Олечки не было дома, повесили занавески, внесли мебель, игрушки и закрыли новую детскую на замок.
   У Киры слёзы лились, как только она вспоминала выражение лица подруги при виде ребёнка. А уж когда они со Штефаном объяснили, что теперь Серёжа будет всегда рядом с нею, такое началось! Каждый день стал праздником. Кира с мужем каждый вечер бывали в гостях у певицы. Она так привыкла собирать всех за вечерним чаем, что даже сердилась, ежели кто-либо опаздывал или, не дай Бог, отсутствовал. Серёжа переходил с одних колен на другие, у каждого для него находились гостинцы: конфетка, игрушка или книжка с картинками. Если бы не необходимость, Палены ни за что не уехали бы. Но необходимость была, и они двинулись в дорогу. Сундучок определили в сейф в спальне родителей Штефана, квартиру закрыли, оставили ключи швейцару, чтобы поливал цветы. Забрали с собой Катюшу и покатили. На вокзале их уже дожидались Андрей с Олечкой. Пока Олечка обнималась с Кирой, Штефан говорил с Андреем.
   -Прошел след на руке? - спросил Андрей, Штефан догадался, о чём речь.
   -Никакого следа не осталось. Ты тоже меня там видел?
   -Видел. И даму тоже, - он помолчал, глядя в сторону. - Мне не даёт покоя мысль, что эта штуковина сидит во мне. Хочу вскрыть это место...
   -Не дури. А если уж невмоготу, то хотя бы дождись меня.
   -Ладно, - махнул он рукой, - может, дождусь.
   -Штефан, - позвала из вагона Кира, - сейчас поезд тронется.
   Состав дёрнулся, дал откат назад и тихонько двинулся. Штефан запрыгнул в вагон, услышав напутствие Андрея, брошенное вслед:
   -Ты там береги её! Слышишь!
   И вот состав под длинный свисток паровоза остановился у перрона вокзала.
   Пока извозчик следовал к гостинице, Кире не сиделось на месте. Она крутила головой во все стороны и удивлялась сама себе: теперь Одесса не производила на неё ошеломительного впечатления. А ведь всего-то год назад она в ужасе шарахалась от рычащих автомобилей и в восхищении задирала голову, любуясь зданиями (аж!) в четыре этажа.
   -Красивый город, - подал голос Штефан. Он тоже с интересом оглядывался по сторонам.
   -Красивый, - согласилась Кира, - но здесь всё такое маленькое, словно бы тесное.
   -Это у тебя после Петербурга. Чего же ты хочешь, там имперская столица, а здесь всего лишь губернский город.
   -Боже мой, Штефан! Екатерининская! Сейчас мимо дома Елены Валентиновны поедем! - она вцепилась в руку мужа. От избытка волнения у неё перехватило горло, она потрясла головой, не в силах выразить свои чувства.
   Здесь ничего не изменилось. Массивный жилой дом с золотой кантарелью на фасаде: вон в тот подъезд она входила, вбегала, влетала, вползала - в зависимости от сложившихся обстоятельств. В этот подъезд она почти тащила на себе полубесчувственного, некстати разболевшегося Штефана. А за тем деревом она пряталась от Олечки и Штефана, когда, полная разочарований, возвращалась, сжимая в кулачке жалкие копейки, полученные от старьёвщика.
   Она взглянула на мужа - понимает ли он, что творится сейчас в её душе. Кажется, понимает - вон каким медовым янтарём светятся его глаза, а пальцы сжали её руку.
   Извозчик свернул направо. Они покатили мимо памятника императрице в сторону Николаевского бульвара. По-прежнему герцог стоял на своём постаменте и ему не было холодно на зимнем ветру в римской тоге. Ещё один поворот направо, и они подъехали к зеркальным дверям гостиницы "Лондонская". Оформление не заняло много времени. Кира рвалась на волю, ей хотелось всего сразу: и к Елене Валентиновне, и в театр, и в их первую семейную квартиру и, конечно, рассмотреть свой "наследованный" дом. Но немецкая практичность взыграла в Штефане, и он уговорил жену сначала решить все дела. Поэтому в первую очередь они направились в адвокатскую контору, рекомендованную петербургским нотариусом.
   Одесский нотариус, Григорий Антонович Войницкий, оказался приятным человеком. Ознакомившись с письмом от господина Осипова, он сразу дал поручения своим помощникам и самолично сопроводил чету Паленов к их "владениям". Кире очень понравилось, как этот солидный господин уважительно разговаривает с нею и отвечает на её, быть может излишне наивные, вопросы. Григорий Антонович привез их, к её величайшему изумлению, к оперному театру. Они прошли несколько метров вдоль Ланжероновской и подошли к кирпичного цвета домус мансардными надстройками.
   -Вот это и есть ваш домик, - усмехнулся Григорий Антонович при виде изумления на лицах Штефана и Киры. Было чему изумляться. Если считать мансардный этаж полноценным, то это был замечательный трёхэтажный дом с обильно изукрашенным всякими завитушками фасадом. Причем часть первого этажа занимала книжная лавка, остальное было отдано под квартиры. Оказалось, что в доме шесть квартир, все они заняты благонадёжными жильцами, регулярно вносящими плату. Более подробный отчёт господин Войницкий обещал подготовить в самое ближайшее время. А пока в сопровождении дворника они поднялись в крохотную квартирку, не сдаваемую жильцам, так как её Полина Ивановна оставила за собой.
   Квартирка состояла из двух комнаток, кухни и подобия чулана или кладовой, забитой старой мебелью. Пока Штефан закрывал дверь за Войницким, Кира подошла к полукруглому оконцу, выходящему в садик. Она смотрела на платан и вспоминала, как они здесь часто сидели, разговаривая и прислушиваясь к журчанью фонтана. Тогда ей и в голову не могло прийти, что рядом дом, принадлежащий её тёте, а до этого бабушке и дедушке. Как могла Полина скрывать это? И главное - зачем?
   Подошел Штефан, притянул её к себе - так они стояли и смотрели в садик, будто в своё отражение, на застывших в объятии Амура и Психею.
   -Ты не должна на неё сердиться, - он всегда понимал Кирино настроение, и сейчас угадал, насколько ей странно всё происходящее. - Её уже нет, а ваш семейный дом она сохранила.
   -Я не сержусь... Просто не могу понять, почему она таилась. Ведь она всё скрывала даже от Софьи Григорьевны. Это Полина-то! Добрейший человек!
   -Осмотримся? - предложила Кира, и он согласился. Здесь давно не вытирали пыль. Кира нашла в шкафу полотенце подвязала его как передник и, взяв тряпку в руки, прошлась по комнатам. Мебели мало, поэтому и протирать-то почти нечего. Она выдвинула ящик буфета:
   -Надо же! Здесь столовые приборы с переплетением "Б" и "Х" - Баумгартен-Хитровы! Это, наверное, бабушкины. Штефан, давай это заберём с собой?
   -Ну конечно, это же принадлежало твоей семье. Наверное, и ещё что-нибудь найдётся.
   Кира стала с азартом выдвигать другие ящики, но они были пустые. Она ходила по квартире, открыла шкаф, заглядывала в комод, но никаких вещей больше не было. Странно, что Полина оставила семейное серебро вот так, без присмотра.
   К столовым приборам на столе Кира прибавила дагерротипные портреты в простых тёмных рамочках. Очаровательная юная женщина стояла, положив изящную руку на плечо сидящего импозантного мужчины. Он чуть повернул голову, чтобы видеть свою хорошенькую жену, а она робко и нежно ему улыбалась. Бабушка и дедушка - такие красивые и молодые. Сразу видно, что они любили друг друга. На втором снимке были трое: бабушка с крохотной девочкой в платьице и дедушка, на этот раз на нём был военный мундир с эполетами.
   -Господи, да это же мама! - Кира с нежностью дотронулась до лица девочки, испуганно таращившей глазёнки, и ей показалось, что девочка открыла и закрыла глазки.
   В чулане была свалена мебель. Ничего интересного, но у задней стенки Кира углядела зеркало. Она умоляюще посмотрела на Штефана и тот, вздохнув, начал разбирать мебельный завал, Кира оттаскивала мелкую рухлядь в кухоньку. Наконец они добрались до тускло блестевшего пыльного зеркала. Это было интересное сооружение из карельской берёзы, похожее на высокую овальную дверь: в самом низу располагалось несколько ящичков с подвижной крышкой. Зеркало явно относилось к середине прошлого века и отлично сохранилось.
   Коснувшись тряпкой стекла, Кира почувствовала тёплую поверхность, словно бы поддающуюся под рукой. Штефан тронул крышку-шторку, и она уехала вверх. Открылось множество ящичков. Вот уж где можно хранить всякие тайны и переписку впридачу. Они выдвигали ящички: пусто, никаких забытых писем, записочек - ничего. Только в одном ящичке за его бортик завалился обрывок кожаного лоскутка не больше Кириной ладошки с выжженными на нём цифрами. Скорее всего, обрывок от обложки какой-нибудь канцелярской папки.
   Кира принюхалась - от лоскутка пахло корицей. Цифры располагались столбиком, видимо, так было удобнее считать, решила Кира и сунула лоскуток в карман. Они решили отправить зеркало в Петербург - ведь когда-то в него смотрелась Кирина бабушка, а может, и мама.
   Вскоре выяснилось, что находиться в Одессе им нет необходимости. Господин Войницкий в мгновение ока подготовил необходимые бумаги, из которых следовало, что вся отчётность по домовладению в идеальном порядке. Бабушкино зеркало тщательнейшим образом запаковали и отправили в Петербург. Сходили к Елене Валентиновне, но оказалось, что та уехала погостить к родственнице то ли в Харьков, то ли в Херсон. На их старой квартире тоже никого из знакомых не оказалось. Там уже снимала квартиру другая развесёлая студенческая компания. Кира и Штефан съездили к профессору Ламбергу и обнаружили там вместо большой дружной семьи пустой дом. Вся профессорская семейка переехала в Юрьев, где нашлось место для профессора на медицинском факультете.
   Штефану показалось, что город обрывает с ними связи. А Киру так прямо преследовало ощущение, что город подталкивает их к выезду. Они ещё раз прошлись по городу, постояли в садике под платаном, глядя на мраморную статую.
   -Столько раз смотрела на эту мраморную парочку, но только сейчас заметила, что руки толстенькой Психеи настолько заняты. Ты посмотри, как она обвила его и притиснула к себе: ни за что не отпустит, - засмеялась Кира.
   -Но он не против, - усмехнулся Штефан, - видишь, и его рукам нашлось дело. Смотри, как нежно он поддерживает её головку, а правой рукой касается подбородка. Сейчас склонится и поцелует её.
   -Нет, ничего не выйдет, - Кира задумчиво покачала головой. - Их приговорили желать и не получать желаемого. Приговорили навечно. Так и будут всегда стоять рядом и ждать, ждать, ждать...
   -Вот теперь я точно вижу, нам пора уезжать: Одесса вгоняет тебя в меланхолию.
   -Наверное, ты прав, - согласилась Кира, - надеюсь в Каменецке я не стану хандрить.
  
  
   Глава 2
  
   Если в Одессе был хоть какой-то намёк на зиму, то в Каменецке конец февраля встретил их ярко-синим небом, запахом разогретой солнцем земли и белыми "барашками" на веточках вербы. Даже кусты сирени начинали надувать свои пока ещё крохотные почки.
   Вера Ивановна удостоила их угрюмым молчанием. Она кивнула сильно поседевшей головой вместо приветствия и тут же ушла к себе. Штефан немного побаивался этого мгновения, зная, насколько впечатлительна его жена. Но Кира в очередной раз удивила его, проигнорировав настроение мачехи. Они расположились в старой Кириной комнатке, устроили Катюшу внизу и незамедлительно принялись за хозяйственные дела, не обращая внимание на шипение Веры Ивановны.
   Конечно, старый дом нуждался в обновлении, как и деревья в саду в обрезке. Буквально на следующий день появились бойкие артельщики и дружно застучали молотками на крыше. Внутри дома решили ничего не менять, лишь обновить побелку потолков да подреставрировать обои. Кире хотелось сохранить дом таким, каким он был при родителях, хотя Вера Ивановна уже успела похозяйничать и кое-что перекроить под свой вкус. Вот от этих-то перекроек решила избавиться Кира, чтобы вернуть дом в прежнее состояние.
   Незадолго до Кириного дня рождения случилась неприятная история, после которой Пален решил, что благостное настроение пока ещё не для них с Кирой. Они вернулись домой и застали Катюшу за уборкой осколков зеркала. Оказалось, что Вера Ивановна в хозяйственном рвении неудачно зацепилась за трельяж. Как-то так получилось, что зеркало повалилось на боки разбилось вдребезги. Кира расстроилась до невозможности, даже поплакала - это ведь было маменькино зеркало. Кроме того, оно казалось ей живым, а мачеха словно бы убила его.
   А потом он застал Веру Ивановну на заднем дворе за странным занятием: завернув в рваную тряпку бутылку и устроив её на плоском камне, она истово колотила всё это молотком. Штефан какое-то время, молча, наблюдал за действиями мачехи Киры, задавая себе вопрос - что бы это значило. Она почувствовала его присутствие, засуетилась, занервничала.
   -Зачем вы это делаете? - удивился он.
   -Это от крыс: надо забить норы стеклом, - при этом её глазки забегали по сторонам. - У нас так всегда делают.
   -От крыс? - лениво протянул он, и глаза его нехорошо сузились, - так от крыс, говорите... На всякий случай скажу вам, дражайшая Вера Ивановна, надобно быть осторожнее: вдруг осколочная пудра случайно попадёт в соль или сахарный песок. Так вот - на всякий случай, повторяю: каждый раз, прежде чем дать стакан чая Кире, вы себе нальёте. Положите сахар и выпьете в моём присутствии. И про соль не забудьте. Теперь всё, заметьте, всё с Кириной тарелки сначала вы будете пробовать.
   -Что за намёки?! Какое право... право вы имеете? - она покрылась некрасивыми пятнами, но глазки её по-прежнему бегали. Она даже замахнулась, но Штефан перехватил её руку и сжал так, что Вера Ивановна вскрикнула.
   -Хватит изображать из себя невинность, - процедил Штефан, - я предупредил, и на этом разговор закончен. Вы поняли меня? Ну?!
   Она кивнула: не боль в запястье, сжатом стальными пальцами, и не угроза в обычно мягком голосе, а неукротимая ярость, исказившая его красивое лицо, сделала убедительным это требование. Он тут же отпустил её руку, повернулся и ушёл в дом. Вера Ивановна с ненавистью проводила его глазами и отшвырнула молоток.
   Кирино семнадцатилетие они решили отпраздновать в ресторане под громким названием "Парадиз". Для одних жителей Каменецка сараеподобное здание в "кирпичном" стиле, находящееся неподалеку от вокзала, было настоящим раем и оправдывало своё название. Для других жителей, а их числилось намного больше, это место являлось источником распущенности. Там, кроме ресторана, была малопосещаемая бильярдная, где могли играть на деньги. А в ресторане с некоторых пор завели ужасную привычку танцевать разные модные танцы вроде развратного танго - или почти танго, потому что эти вялые движения совсем не походили на страстный аргентинский танец. Но дважды в неделю здесь веселились по полной: под рёв мужской части публики полдюжины заезжих "арфисток" - так называли этих весёлых дамочек - участвовали в концертной программе, изображая канкан. Потом в зале ещё долго витал душный запах разгорячённых тел и ядрёной смеси дешёвеньких духов. Конечно, в дни поста ничего подобного не было. Поэтому этим вечером можно было рассчитывать только на фортепьянное сопровождение ужина.
   Под оценивающими взглядами посетителей - дамы оценили декадентский шифон "новогоднего" платья Киры и вздохнули при виде Штефана - распорядитель провел их к столику возле окна. На полукруглой эстраде пианист наигрывал танцевальные мелодии. Там же, не принимая в расчет дни поста, танцевали несколько пар. Официант принял заказ и унёсся выполнять его.
   Публика в зале болтала и смеялась. Появление Киры и Штефана вызвало новый прилив сплетен. В маленьком провинциальном городке сплетни - одно из немногих удовольствий, их азартно передают друг другу, обсуждают, дополняя выдуманными подробностями. Отца Киры - этого "гордого шляхтича" - здесь знали почти все, не любили, но уважали за приверженность обычаям и правилам. Некоторые помнили мать-красавицу, и терпеть не могли её выскочку мачеху, недоумевали, как это мог Сергей Петрович Стоцкий опуститься до столь вульгарной особы. А впрочем, эта скандальная история уже забылась, к тому же всегда находились новые темы для досужей болтовни.
   -Хочешь потанцевать? - предложил Штефан. Он уже давно заметил, как Кира тихонько отстукивает туфелькой ритм танца.
   -Ужасно хочу, - глаза Киры смеялись, - но, Штефан, это же не просто вальс. Ты слышишь, это вальс-танго?
   - И что?- улыбнулся Штефан. - Ты думаешь...
   -Ну да, танго же считают неприличным танцем, -она оглянулась: в центре две пары танцевали обычный вальс, - нас запрезирают! А сплетни...
   -Ерунда! И потом мы не станем их эпатировать: чуть-чуть танго и много-много вальса - и всё, - он встал, склонил голову, приглашая её.
   Они вышли в центр площадки. Едва Штефан легко и бережно обнял её, а она положила руку ему на плечо, Кира забыла обо всех присутствующих. Она видела лишь его янтарные глаза, тонула в их нежности и чувствовала себя защищенной от всех невзгод его объятиями. Легко и изящно он вёл её в танце, и она поняла, что сейчас и для него тоже никого нет в этом зале, кроме них двоих. Пианист, заметив красивую пару, заиграл с воодушевлением и даже азартом.
   -Нет, вы только посмотрите на этих, - яркая брюнетка капризно скривилась, глядя в сторону танцующих пар. Не трудно было догадаться, кого она имеет в виду. Взгляд её чёрных глаз следовал за парой, танцующей скорее танго, чем вальс. Сосед брюнетки, грузноватый молодой человек, повернул голову и с интересом стал наблюдать за танцем. - Совсем стыд потеряли!
   -Что же вам, дорогая Дарья Николаевна, не нравится? Танец или танцоры? - спросил у неё грузный молодой человек с гвоздичкой в петлице фрака.
   -А вам, Константин Дмитриевич, всё нравится? Или вы хотите прослыть человеком новых взглядов? - Дарья Николаевна кинула на соседа язвительный взгляд.
   -Каких там новых! Бросьте! Что-то вы сегодня на меня ополчились? - он махнул рукой, - но пара-то красивая. Это кто же будут такие, а?
   -А ведь её знаю, - вмешался кудрявый юноша, всматриваясь в Киру. - Ну да, это дочь нашего соседа. Ну помните, был такой чудак - Стоцкий, его ещё "гордым шляхтичем" все звали. Всегда нос задирал выше головы.
   -Что-то припоминаю. И что? Расскажи, Витенька, что знаешь.
   - Зовут её Кира - Кира Сергеевна Стоцкая. Девчонкой она проходу мне не давала - всё глазки строила, смотрела этакой томной ланью.
   -Постой, постой. Ты намекаешь, что у тебя роман был с нею? - засмеялась Дарья Николаевна, глядя на покрасневшие уши Витеньки, - ах, хитрец! Ах, скромник!
   -Сколько ж ей лет? По виду совсем юная особа.
   -Года на три помладше меня будет.
   -Значит, лет шестнадцать-семнадцать, - подсчитал Константин Дмитриевич, - Так что дальше-то?
   -Там был скандал. Не знаю уж, какой. Только говорили, что мачеха выгнала её. Насочиняли, небось! Правда, Кира внезапно уехала и никто не знал, куда. Мачеха потом говорила, будто уехала она в Одессу учиться. Этим летом она вернулась, но пробыла здесь недолго - опять уехала. Говорили к тётке, в Петербург.
   -А гимназия?
   -Она в частный пансион была определена.
   -Что за господин с нею? Не из наших, местных.
   -Интересный мужчина, - Дарья Николаевна любовалась высоким стройным партнёром дочери "гордого шляхтича". - И что это он на неё так смотрит? Ишь, как глазами ест.
   -Уж не завидуете ли вы, моя драгоценная? - усмехнулся Константин Дмитриевич. Дарья Николаевна в ответ лишь презрительно хмыкнула. Ей, дочери богатого помещика Проскунова, завидовать какой-то девчонке с сомнительной историей - вот ещё! Она проводила глазами пару, направившуюся к своему столику. Но как хорош спутник этой Стоцкой! Она сделала большой глоток вина и вздёрнула голову под ехидным взглядом Константина Дмитриевича.
   -И всё-таки танец совершенно неприличный, - пробормотала Дарья Николаевна.
   -Ах, бросьте! У княгини Мачаловой на балу танго танцевали - и ничего, не клеймили позором.
   -А я читал, что за него даже могут оштрафовать, - делая глоток сельтерской, бросил Витенька.
   -Точно-точно. Помнится, читал как-то, что столичную артистку Ленскую аж на пятьдесят рублей штрафанули за бесстыдные движения на сцене.
   -Так ей и надо! Нечего публику смущать, - и вновь повернула голову в сторону заезжего красавца.
   - Опять пикируетесь? - прозвучал насмешливый голос их давнего приятеля Бориса Львовича Несвицкого, опоздавшего к началу ужина. Он поцеловал надушенную ручку Дарьи Николаевны, кивнул мужчинам, устроился за столом и махнул официанту. Тот подлетел и, зная вкусы завсегдатая ресторана, наполнил коньяком бокал на четверть.
   -Борисочка, опоздал ты на зрелище, дружище! Такое, знаешь ли, зрелище!
   -Ах, слушайте его больше! Ничего особенного, - махнула рукой Дарья Николаевна. - Но я бы сказала, что надо лучше следить за нравами наших обывателей.
   -О, вот даже как! - удивился Борис Львович. - Так что же возмутило нашу красавицу? Неужто дамы без корсетов или, может, мужчины в красных фраках? - Дарья Николаевна лишь отмахнулась:
   -Подождите, господа, я сейчас спрошу. Вот скажите, Борис Львович, есть у нас запрещенные танцы?
   -Запрещенные танцы? Что-то не припомню. Ах, да не любят у нас модный танец танго. В Европе танцуют, а у нас смотрят косо. Но запретили ли его - не знаю. Может, и наложили запрет, как некогда на вальс. А что, кто-то танцует?
   -Представьте, танцует. Вон та пара, - она кивком указала на столик, где сидели Кира и Штефан. Борис Львович не стал сразу оборачиваться. Через некоторое время он встал, как бы поправляя гнутый стул, на котором сидел, и оглядел зал. Взгляд его стал задумчивым. Он проделал те же манипуляции ещё раз и молча уселся, о чём-то размышляя.
   -Что это ты стал таким рассеянным? - заинтересовался Константин Дмитриевич.
   -Кажется, я где-то видел эту барышню, - он всё пытался вспомнить, но не получалось, - нет, наверное, ошибся. Костик, поменяемся местами: хочу эту барышню разглядеть получше.
   -Ну разглядывай, разглядывай, - пробормотал Константин Дмитриевич, пересаживаясь на другой стул.
   Мигнул свет, ещё раз и ещё раз.
   -Да что же это? - возмутилась Дарья Николаевна. - Теперь ещё и свет погаснет!
   -Что? Что вы сказали, - живо повернулся к ней Борис Львович - свет погаснет? Вспомнил! Вспомнил, кого мне напоминает эта барышня!
   -Кого? - в один голос спросили все за столом.
   -Но, господа, этого не может быть, - растерянно отозвался Борис Львович. - Я, конечно, ошибся
   -Ну уж нет. Теперь ты, Борисочка, должен нам всё поведать.
   -Да ладно, скрывать тут нечего. Прошлой весной папенька, старый чудак, отправил меня в Одессу по коммерческим делам. Не скажу, что было это мне в тягость. С радостью вырвался от папеньки да от его надзора. Так вот, тамошние компаньоны пригласили провести весёлый вечерок в одном... гм-гм, - он быстро взглянул на сидящую с томным видом Дарью Николаевну, - в общем, в одном ресторане. Так вот: там выступала одна зажигательная штучка. Гасили свет, вспыхивали на столиках свечи, и у рояля оказывалось совершенно неземное создание: хрупкая, тоненькая, в облаке серебристых волос. Огромные глаза смотрели так жалобно, так печально, что даже у меня сердце зашлось, и я забыл, где нахожусь. Она пела какой-то трагический романс. Стало тихо - все замерли.
   -И что тут особенного? - пожала плечами Дарья Николаевна.
   -А вот подождите, что дальше скажу. Она, этот ангел, допела, и задула свечу. И все свечи в зале погасли, но тут разом зажглись все электрические лампы. И началось! Ангел превратился в бесёнка. Она сбросила накидку и осталась в та-аком неглиже. Уж я много повидал, но это! И ещё танец. Чего только она не выделывала! И по залу прыгала, и к столикам подскакивала. Публика прямо-таки ревмя ревела от восторга.
   -И вы тоже? - поддразнила Дарья Николаевна.
   -И я тоже. Что ж, вы думаете, я чужд таким восторгам? Отнюдь.
   -И всё равно, скажу я вам, ничего особенного в её выступлении нет. Вон наши актёрки как настроятся на канкан... хоть святых выноси! Подумаешь! - Дарья Николаевна глотнула шампанского и глянула поверх бокала на любопытную парочку, занятую только собой и не обращавшую внимания ни на кого из присутствующих.
   -Это не совсем ресторан был, - слегка смутился Борис Львович, а за столом возникла неловкая пауза.
   -Вы, наверное, ошиблись, - подал голос Витенька, - не могла она там быть, она же дворянка! Хотя, говорят, в тех домах и дворянки есть.
   -Может, и ошибся, - не стал спорить Борис Львович. - Но постараюсь проверить.
   Кира заметила знакомое лицо, когда почувствовала на себе чей-то назойливый взгляд. Она подняла голову и встретилась глазами с кудрявым молодым человеком. Тот тут же привстал и поклонился. Кира в ответ кивнула головой и улыбнулась. Бывший гимназист, которого она смущала влюблёнными взглядами, начитавшись дурацких романов, теперь превратился в вполне приятного юношу.
   -О, да ты знаком с этой барышней? - удивился Борис Львович.
   -Да, мы соседи, - пояснил Витенька и ещё раз похвалился, - в детстве она даже влюблена была в меня.
   -Ну с тех пор она сильно повзрослела, - небрежно отозвался Константин Дмитриевич. Витенька даже зубами скрипнул от злости на приятеля: никакого уважения в присутствии дамы.
   -А пойду-ка я да приглашу нашу барышню, - решил Борис Львович, вставая с места.
   Кира смотрела, как высокий темноволосый мужчина лет тридцати приближается к их столику.
   -Позвольте рекомендоваться: Борис Львович Несвицкий, здешний адвокат.
   Штефан встал:
   -Пален Штефан Иванович, - ответил он. - Кира Сергеевна...- он не договорил, так как Несвицкий неучтиво перебил его:
   -А вашу даму мы знаем. Кира Сергеевна Стоцкая, не так ли? Там с нами знакомый вашего детства - все ваши тайные тайны выдал, негодник.
   Кира не стала поправлять, лишь улыбнулась:
   -Не такие уж и тайны: от моих глаз влюблённой дурочки - я тогда изображала Маргариту Готье - героиню Дюма-сына - бедный Витенька не знал куда деваться, - пояснила она Штефану.
   -Господин Пален, вы позволите пригласить вашу даму на танец? - Несвицкий с полупоклоном ждал ответа.
   -Конечно, если Кира Сергеевна не против, - Штефан вопросительно глянул на жену, она улыбнулась в ответ:
   - Кира Сергеевна не против.
   Штефан лениво наблюдал за танцующими. Ему не очень понравилась бесцеремонность адвоката Несвицкого. Но он отнёс её засчет отдалённости от столичной жизни, здесь нравы проще. Сейчас его больше беспокоила Вера Ивановна. Он догадывался, что неугомонная в своей жажде мести женщина обязательно придумает, как извести ненавистную падчерицу. Самое лучшее - это увезти отсюда Киру и как можно скорее. Ремонтные работы в доме почти завершены, то, что осталось, займёт не более двух-трёх дней. Пора, пора возвращаться в Петербург. Он досадливо поморщился, вспомнив, что за прошедшие дни они ничуть не приблизились к тайне семьи Баумгартен.
   Накануне отъезда после вечернего чая Софья Григорьевна привычно увела Киру к себе, чтобы та полечила её мигрень. На самом деле мигреней давно уже не было, но Софья Григорьевна обожала, когда о ней заботились, а попросту - когда с нею нянчились, как с малым ребёнком. Олечка задумчиво проводила взглядом подругу:
   -Ну какая из Кирки воительница? - хмыкнула она, - совсем девчонка - куда ей воевать с какими-то мистическими силами? --С чего ты решила, что нужно воевать? - покосился на неё Монастырский, - это, во-первых. А во-вторых, с её-то упорством? Уж если Кира захочет, она горы свернёт. Ты плохо знаешь свою подругу...
   -Знать бы, с чего начать, - взгляд Штефана задержался на картине над диваном. Полотно в хитрой раме изображало в полный рост Софью Григорьевну в закрытом тёмно-синем бархатном платье, она сжимала в опущенных руках кружевной платок, и вопросительный взгляд её был устремлён на сидящую за роялем Полину Ивановну, лицо которой, обращённое к зрителям в профиль, выглядело чрезвычайно сосредоточенным. Обе женщины, казалось, только что крупно повздорили. На двойной странице раскрытых нот шла надпись какими-то странно вывернутыми буквами.
   -С чего начать? Да с того, что теперь сидит внутри нас, - с чего же ещё?! И всё же, что за гадость мы на себя надели? Вы, молодые доктора, разобрались? - поддела мужчин Олечка.
   -Разберёмся, - буркнул Монастырский, а Штефан лишь пожал плечами.
   Пален вспомнил этот разговор, потому что до сих пор он даже не представлял, в каком направлении надо действовать. Хоть бы какая-то зацепка была. Хоть бы какая-то подсказка! Надо что-то делать, но что именно, он не знал. Совсем недавно они обсуждали это с Кирой. Её интересовал Ричард Баумгартен. В самом деле, о трагической судьбе его сестры Норы хоть что-то было известно, а вот как сложилась дальнейшая жизнь Ричарда - об этом ничего. Она даже предложила нанять сыщика для розыска его следов.
   За размышлениями он не заметил, что на площадке для танцев изменилось настроение. Кира и Несвицкий уже не танцевали. Господин Несвицкий что-то говорил, а Кира, глядя ему в лицо, слушала, потом повернулась и решительно зашагала к их столику. При этом лицо её побледнело, а на щеках появились пятна румянца. Господин Несвицкий остался стоять со странным выражением на лице, потом он нерешительно двинулся за Кирой. Он нагнал её возле столика, сделал движение, как бы желая помочь ей занять своё место, но она резко отстранилась. Он замер на секунду, потом поклонился Кире:
   -Благодарю вас, - сказал он, кивнул Штефану и отошел.
   Его возвращения ожидали. Все присутствующие видели сцену на площадке для танцев и горели нетерпением узнать, что он расскажет. Но Борис Львович, против ожидания, молча сел на своё место, взял наполненный официантом бокал и сделал большой глоток.
   -И вам нечего сказать? - глаза Дарьи Николаевны пылали хищным интересом.
   -Не узнаю тебя, Борисочка, - Константин Дмитриевич вглядывался в приятеля, - неужели тебе, в самом деле, нечего сказать?
   -Ну что, я был прав? Вы ошиблись? Это не она? - Витенька в нетерпении заёрзал на стуле.
   Борис Львович ещё подержал паузу, потом нехотя признал:
   -Соглашусь с вами, Витенька. Должен признать: это не она. Но сходство поразительное, - он смотрел вслед паре, покидающей зал.
   - Как скучно! - протянула Дарья Николаевна.
   - Скучно, - согласился адвокат, - но это, я полагаю, был первый акт драмы. А вот, видимо, акт второй.
   К их столику подходил официант. На подносе он нёс сложенный листок.
   -Это, скорее всего, для меня, голубчик, - сказал Несвицкий официанту. Тот с поклоном протянул поднос. Борис Львович небрежно взял листок, развернул его, прочел, что-то чиркнул и вновь положил на поднос. - Передай тому господину.
   Его приятели с интересом следили за всеми этими манипуляциями.
   -Это что же такое, Борисочка? - удивился Константин Дмитриевич, - никак... - он не договорил, заметив знак глазами, который адресовал ему Борис Львович.
  
   Когда Кира с каменным выражением лица подошла к столику и, холодно кивнув Несвицкому, села на место, Штефан понял, что его жена не просто обижена. Она оскорблена до глубины души.
   -Что произошло? - глухо спросил он. Она взглянула огромными сухими глазами и закусила губу - спазм сжал ей горло, но она справилась с собой.
   -Ничего особенного, - отведя глаза в сторону, как можно спокойнее проговорила она. Но обида душила её, и она не выдержала, - этот господин рассказал забавный эпизод из собственной жизни. Оказывается, он бывал в одном заведении в Одессе и видел там выступление... - она замолчала. Глаза Штефана сузились.
   -И что? - процедил он сквозь зубы.
   Кира вскинула голову и встретилась с его жестким взглядом.
   -Ничего особенного. Всё предсказуемо: он предложил мне повторить это выступление либо здесь, либо у него в доме. За очень хорошую сумму, разумеется.
   -Ах, вот оно что, - и его пальцы сжались в кулак. Секунду-другую он молчал, потом сделал знак официанту, чтобы тот подошел и попросил счёт.
   -Это всё пустяки. Стоит ли обижаться на какого-то местного жуира? - спокойным, даже немного равнодушным тоном, бросил он Кире. У неё сразу вспыхнуло лицо - вот уж чего она никак не ожидала, так это подобной реакции. Она уже приготовилась к тому, что муж бросится на её защиту, может, даже будет потасовка. Но он спокойно смотрел на неё своими ставшими почти чёрными глазами, и губы его кривились в улыбке.
   Они вышли в вестибюль, и тут Штефан вспомнил, что оставил свой бумажник на столике в зале. Кира лишь пожала плечами и сказала, что подождет его на улице. Ей хотелось скорее уйти из этого места. Её терзали двойственные чувства. С одной стороны, ей хотелось, чтобы Штефан как следует отделал этого наглеца. То, что муж сможет поставить бесстыжего грубияна на место, она не сомневалась. Но с другой стороны, она боялась скандала, который обязательно последует. Не нужны ей сплетни в родном городе. Она вспомнила, как чесались её руки от желания дать Несвицкому пощёчину, когда он стал красочно описывать свои впечатления от её костюма на том чёртовом выступлении в заведении мадам Десмонд. Надо же, всего-то три дня танцевала - и пожалуйста: нашелся здесь свидетель. А Штефану, похоже, всё равно. Ну и пусть, ну и ладно!
   Штефан задерживался. Может, бумажник уже стащили? Она нетерпеливо посмотрела на двери ресторана. А вот и он, её красавец-муж, как всегда невозмутимый. Она досадливо поморщилась. Штефан заметил её гримасу и усмехнулся.
   -Теперь домой. Извозчик или так?
   -Так.
   Он согласно кивнул, и они пошли по пустынным плохо освещенным улицам. Штефан искоса поглядывал на хмурое Кирино лицо.
   -Сердишься? На меня? - в конце концов, не выдержал Штефан. Он придержал жену, взял её вялую холодную руку, поднёс к губам и стал согревать дыханием. - Не сердись, - умоляюще попросил он. - Посмотри, как красиво. Небо в звёздах, полная луна фонарём над нами. И дышится здесь легко, не так как в Петербурге. Мы молоды, мы здоровы - грех жаловаться! Улыбнись, милая!
   Он подхватил её на руки и закружил. Кира против воли рассмеялась:
   -Уронишь! Пусти, сумасшедший!
   -Никогда! Умру, но не отпущу! - он поставил её на землю, обнял и так поцеловал, что голова пошла кругом.
  
   Завтракала Кира в одиночестве. Штефан с самого раннего утра умчался по ремонтным делам в какую-то контору. У неё вообще сложилось впечатление, что он не ложился сегодня. Когда они вчера вернулись, была уже поздняя ночь. От всех переживаний Киру страшно потянуло в сон. Штефан объяснил, что это обратная реакция на нервное напряжение. Он укрыл её одеялом, поцеловал и сказал, что ему надо обязательно сегодня закончить письмо к родителям: просто свинство - так долго им не писать. Под утро он прилёг, сгрёб её в охапку и заснул, уткнувшись носом в её волосы.
   Нельзя сказать, что она поздно проснулась. Обычно она вставала рано - раньше Штефана - и всегда с удовольствием смотрела, как он просыпается. Но сегодня Штефан опередил её, уехал, даже не позавтракав.
   Чтобы чем-то занять себя (не сидеть же у окна, поджидая мужа?), Кира решила перебрать большой мамин сундук. По её просьбе два артельщика спустили сундук в кабинет Сергея Петровича. Кира походила вокруг и решительно приступила к изысканиям.
   Под холстиной покоились тщательно сложенные вещи. Кира осторожно доставала давно немодные наряды, в которых маменька когда-то ей казалась ослепительной. Теперь-то она видела, что сшито всё из очень недорогих тканей и перешивалось по нескольку раз. Мама старалась экономить и сама шила на себя и Киру. Она вспомнила, как аккуратно мама носила наряды, как сама чистила их, не доверяя горничной. За одеждой мужа всегда следила с особым пристрастием, папенька одевался модно, даже щеголевато - для него всё шилось у лучших в городе портных. На себя же она лишнего не тратила - экономила. Как всё-таки странно: в это же время Полина единолично получала доходы от дедушкиного дома! И неплохие доходы, судя по тому, что стало наследством для Киры. Почему? Как так получилось? Одесский дом должен был принадлежать обеим сестрам. Она задумалась, пытаясь найти ответ, но он не находился.
   Извлеченную одежду они с горничной развесили на слабом пока ещё мартовском солнышке - пусть проветрится. И только когда всё было извлечено, Кира поняла, что с сундуком что-то не так. Отошла подальше, к окну, и стала его разглядывать. В чём хитрость? Цветочный орнамент на две трети выступал из массива дерева и замысловато переплетался по вертикальным стенкам, на крышке объёмные букеты роз сменились инкрустацией перламутром по чёрному фону. Несмотря на размеры, сундук не производил впечатление тяжёлой неуклюжести и явно составлял пару погибшему маменькину зеркалу. Вроде всё так и должно быть: тяжёлое резное дерево снаружи, идеальная полировка внутри - обычный сундук. Тогда что не так? Она ещё раз подошла к нему и заглянула внутрь. И засмеялась. Ах, хитрец! Дно сундука, если прикинуть на Кирин рост, проходило на уровне её коленей. А это полметра над полом. Там второе дно! Только вот как до него добраться?!
   Кира перетрогала все розочки, все листики на стенках - ничего. Не открывается. Она упрямо потрясла головой: всё равно разгадаю тебя. Вот когда пригодилось то, за что её вечно шпыняла мачеха, - упрямство. Конечно, Кира предпочитала называть это не упрямством, а упорством. "Истинный шляхтич не сдаётся даже в мелочах..." И тут она вспомнила, как в Петербурге они крутили-вертели маменькину шкатулку, как Андрей прикладывал авантюриновое кольцо к выемке у замка... Здесь тоже было что-то похожее. Кира прижала кольцо к металлическому завитку.
   Внутри замка звякнуло, и внизу откинулась панель. От неожиданности Кира отскочила, но больше ничто не звякало и не открывалось. Она присела на корточки и заглянула внутрь. Там стояла коробка. Большая картонная коробка, обклеенная синей вощёной бумагой в крохотных розочках. Крест-накрест её перетягивала шёлковая муаровая лента, на концы которой была наложена сургучная печать. В таких коробках обычно хранят всякие мелочи наподобие перчаток, шарфиков, кошельков. Но зачем прятать и опечатывать такую ерунду? Кира присмотрелась к оттиску. Над гербовым щитом с монограммой расположилась крохотная корона, а под щитом на ленточке (тут Кира прищурилась, пытаясь разглядеть малюсенькие буковки), надпись латинскими буквами: "Providentiae memor". Где-то она видела нечто подобное. И совсем недавно. Надо дождаться Штефана, и он всё объяснит. Уж он-то и в коронах геральдических, и в девизах разбирается.
   Ей пришло в голову, что не стоит затаскивать сундук на чердак. Для такой красивой вещи лучше найти место внизу, и самое правильное - это определить его сюда, в кабинет, на то место, где когда-то стояло маменькино зеркало.
   Кира позвала горничную, и они, аккуратно перекладывая вещи мешочками с лавандой, сложили всё на место. Страшно любопытно было заглянуть в синюю коробку, но она стоически крепилась в ожидании мужа - вдвоём намного интереснее исследовать старинные секреты. А то, что там скрыта тайна, она не сомневалась, иначе, зачем было это запечатывать печатью?
   Забравшись в кресло-качалку с ногами и устроившись так, чтобы видеть входную калитку, Кира нетерпеливо поглядывала на часы. Когда же Штефан вернётся?
   Давным-давно (теперь кажется, будто сто лет пробежали), они с Олечкой строили планы "будущей сознательной жизни прогрессивной барышни": никакого вялого прозябания в гостиной, никаких вязаний-вышиваний, никаких голубочков с амурчиками - только вперёд, подальше от "семейных цепей". Заложив руки за спину, Олечка вышагивала по гостиной Елены Валентиновны, любуясь собой в овальном зеркале в простенке, и изрекала модные словечки: избирательное право, феминизм, эмансипация... А Кира внимательно слушала подругу, кивала да поддакивала, соглашаясь. А потом, уже лёжа в кровати в полусне, вспоминала Олечкину болтовню и пожимала плечами: с чего бы ей поддакивать? Понятно же: Олечка всего лишь забалтывала разными феминистскими глупостями свою тоску по живущему далеко от неё ребёнку. Наслушалась где-то и повторяла, повторяла...
   Кира тогда стыдилась, что меньше всего её интересуют избирательные права. Нет, конечно, домострой - это слишком, это перебор. Но и никакие избирательные права ей не нужны. Или всё-таки нужны?.. Почему, с какой стати незнакомый толстый старый дядька (так она представляла себе избирателя) имеет право голоса только потому, что он мужчина, а она нет? Что, женщины глупее что ли? А впрочем, ну их всех. И мужчин, и женщин. Или лучше в самом деле этой ерундой пусть занимаются мужчины, если им больше заняться нечем.
   Её идеал - семья, где чудный добрый муж (такой, как Штефан) возьмёт на себя все-все заботы. Она же нарядной красивой бабочкой будет встречать своего усталого супруга по вечерам, и всё в доме у неё будет отлично налажено и присмотрено: чисто, уютно, вкусная еда и замечательные дети (будут же у них когда-нибудь дети). Нечто подобное она видела в кинематографе в Одессе. Конечно, кто-то скажет, мол, глупенькая мещаночка, и пустенькие мечты, как у курицы-наседки. И пусть наседка, пусть мещанка, пусть обывательница. Пусть! Как хочу, так и живу.
   Кира с тоской посмотрела на часы: уже три часа, а Штефан до сих пор не вернулся. Непонятная тревога сжала сердце. Вот, пожалуйста, всего пару часов он отсутствует, а ей уже ничего из её куриных мечтаний и не нужно. Надо же, придумала - бабочка! И с такими же мозгами с булавочную головку. Ничего не нужно. Нет, всё-таки одно ей надобно, только одно: лишь бы он всегда-всегда был рядом. Покойница Полина называла это "синдромом наседки" и смеялась над племянницей, которая тосковала, когда муж уходил на службу.
   Кира задумалась: похожа ли была тогдашняя печаль на то, что она испытывает сейчас? Она и Штефан никогда не заговаривали о том, что был в её жизни Андрей Афанасьевич Монастырский. Будто не было ничего, или это был странный долгий сон. А если сон, то вспоминать нечего. И уж тем более сравнивать. Но права Полина: она, конечно, настоящая наседка. Вот прямо вцепилась бы в Штефана и никуда от себя не отпускала, ни на минуточку. Наверное, это у неё наследственное. Папенька с маменькой никогда не расставались, всегда и везде вместе. А уж как папенька тосковал, когда маменьки не стало. Он всегда после обеда сидел в своём полукресле и не сводил глаз с карточки жены. Будто мысленно разговаривал с нею. Сидел с незажжённой трубкой в руках, не зажигая света, до полной темноты.
   У него была целая коллекция трубок, и он знал толк в разных сортах табака. В армии и после, в мужской компании, он выкуривал трубочку-другую. Но женился и бросил, так как маменьке не нравился запах табака. Характер у папеньки был твёрдый: коли дал слово - держись. Сколько Кира себя помнила, отец больше никогда не курил. О чём же он думал, сидя в том кресле? На столе в рамочке маменькина фотография. Вера Ивановна, наверное, покушалась на неё, но отец не позволил трогать. Наверное, сидел и смотрел на прелестную женщину с большими грустными глазами. Смотрел и тосковал. Значит, одиночество -не только семейное проклятие Баумгартенов? Выходит, это удел всех любящих, всех, кто находит и теряет своих любимых. Тогда, согласно логике и чувству самосохранения, никого нельзя впускать в своё сердце, потому что это очень больно - отрывать от него кусочек. И тем не менее все, зная это, соглашаются терпеть эту муку, потому что ничто не вечно, кроме, разве что души. А душа не может не любить - в этом Кира была твёрдо убеждена.
   Она ещё раз глянула в окно. Пошёл косой дождь, и во дворе уже образовались лужи. Штефан! Вот он открывает калитку, прощаясь (надо же!) с Витенькой. Где это они встретились? Кира решила, что ни за что не побежит сломя голову встречать мужа, выйдет степенно и холодно поздоровается. А зачем он ушёл и пропадал где-то целый день?! Она даже чай не стала пить - всё ждала-ждала его. А он, оказывается, с Витенькой гулял.
   Штефан отдал пальто горничной и что-то тихо сказал ей. Катюша быстро кивнула и выпорхнула из прихожей. С верхней площадки лестницы Кире показалось лицо мужа бледным и осунувшимся. Ей тут же захотелось сбежать со всех ног к нему, и чтобы он подхватил её и закружил, и, конечно, поцеловал. Но упрямство, глупое упрямство велело ей величаво плыть по ступеням.
   -Как ты? - голос его звучал тускло и устало,- все дела переделала?
   -Прекрасно, - Кира повторила: - прекрасно. Разбирала мамин сундук. Ты голоден?
   -Нет, совсем нет, - Штефан догадался: жена сердится. Он не стал спрашивать, почему она недовольна. А что спрашивать? И так ясно: целый день одна просидела, скучала - вот и предъявляет характер. Но сейчас ему было не до выяснений отношений. Сейчас ему хотелось всего лишь побыть одному.- Я не голоден. Мы в конторе у купца Голубева чай пили. Ты прости, но я что-то сегодня устал. Я чуть-чуть отдохну, может, посплю, потом разберусь с документами. Хорошо? Скоро в Петербург ехать, а дел ещё невпроворот, - и он скрылся за дверями кабинета.
   Кира пожала плечами вслед мужу: странный какой-то. Но раз хочет работать в кабинете - его право. Она не станет грустить. Вот пойдёт сейчас наверх да засядет за чтение и, пока не дочитает всё до последней строчки, не сойдёт вниз.
   Захватив недавно изданную повесть господина Бунина "Суходол", она отправилась к себе. Зачиталась до глубоких сумерек, и горько стало на душе от бунинской повести. Неужели и о них, о Стоцких, никто не вспомнит? Угасают, уходят в прошлое замечательные фамилии. Никого не осталось из Баумгартенов, из Хитровых, и на папеньке кончился род Стоцких, потому что у Киры уже другая фамилия. Пройдут годы, и никто не вспомнит, что жил здесь "несносный шляхтич" Сергей Петрович Стоцкий и что когда-то их фамилия гремела по всему уезду. Неправильно это. Не может человек навсегда, совсем исчезнуть. Всё в мире будет по-прежнему: солнце, небо, ветер... А её, Киры, не будет, и помнить её не будут...И никто не спросит: зачем жила, зачем любила.
   Кира совсем закручинилась. Потом вспомнила, как давеча сердилась на мужа и застыдилась. В самом деле, что это на неё нашло? Это по её просьбе они не стали откладывать на лето строительные работы в усадьбе. Они тогда вместе решили, что не очень-то стоит рассчитывать на честное слово подрядчиков - обещать-то все умеют, а как сдавать работу начнут, тут все недоделки и обнаружатся. Да и за мастеровыми нужен глаз да глаз, и ещё неизвестно, смогут ли они приехать этим летом в Каменецк. А ремонт дому просто необходим, поэтому-то Штефан с утра до вечера занимался делами, встречался с подрядчиками, договаривался, следил за работами по ремонту и, конечно, уставал ужасно. А она решила характер свой дурной демонстрировать. Это вместо помощи-то! Кира спохватилась: она сидит тут да о вечности размышляет, а муж голодный, на пустом чае весь день. Пусть хоть кофе выпьет. Она решила немедленно сварить Штефану кофе и отнести его в кабинет.
   Спустилась вниз, постояла, прислушиваясь, у двери. Тихо. Наверное, Штефан заснул. Что ж, пусть отдыхает, кофе подождёт. В столовой звякала посуда - накрывали к ужину. Мачеха за что-то выговаривала Катюше. Лучше бы Кире этого не слышать...
   -Ты лицо-то не прячь, не прячь, - Вера Ивановна прибавила строгости в голос, - ну-ка говори, чем там с ним занималась?
   -Что вы, барыня Вера Ивановна, такое говорите? Как можно?
   -А то и говорю, что целый час в кабинете с барином запершись проторчала. Будто не видала я, как ты, встрёпанная да красная, от него выскочила...
   Катюша вылетела из столовой, глянула на замершую хозяйку, вспыхнула вся и побежала на кухню. Кира молча повернулась и пошла к себе наверх. "Вера Ивановна сказала гадость. Это она нарочно. Она лжёт. Штефан не такой, он не станет заводить интрижки с горничной", - убеждала себя Кира, но всё равно стало противно до невозможности, даже во рту металлический привкус появился, будто медный грош жевала. Пойти и выспросить всё у горничной? Ни за что! Не станет она унижать себя и мужа! И пусть только попробует эта старая сплетница намекнуть на шалости горничной с барином, уж тогда Кира ей всё выскажет...
   С этим она решительно спустилась к ужину. Ни с того ни с сего забрела на огонёк приятельница Веры Ивановны купеческая вдова Сорокина. Женщина хитрая да приметливая, вполне оправдывающая свою фамилию, поэтому Кире пришлось, во избежание лишних разговоров, изображать радушную хозяйку и мир с Верой Ивановной. А мачеха разыграла целое представление с щедрым чаепитием. Велела подать на стол кизиловое варенье, домашнее печенье, масло, сыр, сушки, даже сахарный песок и сливки. На стол, уставленный вкусностями, выставили сверкающий самовар, заварили крепчайшую заварку и чинно уселись пить чай.
   Вера Ивановна разливала чай в большие чашки с ярко-красными розами на боках. При этом она весело рассказывала Сорокиной об их житье-бытье. Та слушала, степенно кивала головой и поглядывала на смурную Киру.
   -А что ж это ты, красавица, такая тихая? - повернулась она к Кире. - Неужели с супругом поссорилась? Где же он? Что-то не видно?
   -Отдыхает, устал сегодня, - объяснила Кира. - Хотите ещё чая? Вот можно с сахаром, - она подвинула под руку Сорокиной сахарницу.
   -Да что ты сахар ей суешь? - возмутилась Вера Ивановна, - она с вареньем любит. А с сахаром только ты и пьёшь одна.
   -А я и с вареньем и с сахаром выпью. Люблю чаёк! - Сорокина навалила себе в чай ложек пять сахарного песка, щедро плеснула густых сливочек и с удовольствием присосалась к чашке.
   Вера Ивановна, видя такую бесцеремонность, поперхнулась и закашлялась. Кира в отсутствие Штефана есть не хотела, да и чай пить не стала. Только сидела, изображая гостеприимную хозяйку, и мечтала скорее уйти наверх. Наконец, самовар был выпит, гостья ещё посидела минут десять и стала прощаться. Вера Ивановна пошла проводить Сорокину, встала неловко, смахнув злосчастную сахарницу со всем содержимым на пол. К счастью, вещица оказалась крепкой и не разбилась, а вот сахарного песка, просыпавшегося на пол, жадноватой Вере Ивановне было жаль. Она разохалась, рассердилась на себя, но чего уж там - не собирать же с полу!
  
  
  
   Глава 3
  
   День, полный солнца, чириканья синичек и воробьёв, скорее похожий на конец апреля, а не на середину марта, буквально, обрушился на Киру и, хотя и незначительно, всё же поднял ей настроение. Она без колебаний выбросила из головы все тоскливые вчерашние мысли, все обиды и нелепые слова мачехи. Решительно сбежала вниз, легонько стукнула в дверь кабинета, распахнула: пусто.
   -А что, барин давно ушёл? - остановила она пробегавшую мимо горничную. Та озадаченно глянула:
   -Так барин и не ночевали. Вот как с вечера, значит, ушли, так и не возвращались ещё.
   Уточнять, куда и зачем ушёл Штефан, Кире показалось неприличным. Она покивала и вдруг тоже решила немедленно выйти из дома. Ей пришло в голову, что все сложности последних дней от того, что она уже целую неделю не была в церкви. Секунду посомневалась - стоит ли брать с собой Катюшу, решила. что стоит:
   -Катюша, давно мы на службе не были. Одевайтесь, пойдём туда вместе.
  
   Тогда в ресторане, узнав от Киры о мерзком предложении Несвицкого, Пален придумал повод вернуться в зал якобы за забытым бумажником. Быстро чиркнул записку: "Сударь! Ваше поведение недопустимо. Жду ваших представителей завтра утром". И вложил свою визитку. Почти всю ночь он писал письма родителям, Монастырскому - в них Штефан просил, если с ним что-то случится, не оставлять Киру. Потом он написал что-то вроде завещания. На сон почти ничего не оставалось, да и спать не хотелось. Он промаялся в полусне до рассвета, уходя, поцеловал спящую Киру и спустился вниз.
   Через некоторое время к ним зашёл человек из компании Несвицкого - кудрявый Витенька. Он был горд своей миссией и чрезвычайно серьёзен.
   - Господин Пален, я по известному вам делу, - приступил он к изложению возложенного на него поручения.
   Далее Штефан узнал следующее. Борис Львович, получив записку с визиткой от Штефана, улучил момент и, когда Дарья Николаевна отлучилась в дамскую комнату, объяснил ситуацию. Решили дело не предавать огласке, так как оно касалось чести дамы. Да и за дуэль по головке не погладят в их городке. Теперь вот Витенька - Виктор Бориславович Шидловский - должен доставить господина Палена в местный, он же единственный, отель. Там уже сняты три номера на втором этаже. Один номер для господина Палена, другой для господина Несвицкого, а третий для секундантов - должны же они выработать условия поединка.
   Когда все собрались в секундантском номере, выяснилось, что как раз секунданта у господина Палена и нет. Решили кинуть жребий: выпало Витеньке. Вот он теперь весь раздувался от гордости и собственной значимости - дело-то нешуточное, дуэль всё-таки. Никто из четверых прежде на дуэли не дрался, поэтому решили воспользоваться старым-престарым руководством и дуэльным кодексом. К счастью, нашлась у Константина Дмитриевича чуть ли не лепажевская пара дуэльных однозарядных пистолетов с капсюльным замком. Потом противников развели по их номерам, а секунданты приступили к выяснению условий поединка. Решено было стреляться с двадцати шагов, первый выстрел Несвицкого, как принявшего вызов.
   Пока судили да рядили наступил полдень. Волнение волнением, но есть захотелось. Спустились в ресторан - он как раз открылся. Перекусывали только секунданты и в полном молчании, с деланным спокойствием. Потом, подрядив двух извозчиков, отправились за город, туда, где строилась новая фабрика. По случаю выходного дня рабочих на стройке не было. Во избежание лишних разговоров отпустили извозчиков. Нашли место, секунданты отмерили двадцать шагов.
   Штефан встал на отмеченное место и смотрел, как Несвицкий тщательно, очень тщательно целится. Сказать, что Штефан не испытывал страха, было бы не правильно. Он боялся, но не за себя, а за Киру. Её нельзя было оставлять, а он оставил. Если сейчас этот Несвицкий влепит в него смертельную пулю, что будет с Кирой? Он так задумался, что пропустил момент выстрела. Плечо обожгло, он дёрнулся и обрадовался: он жив, он вернётся сейчас к Кире, а рана - пустяк. Штефан крикнул секундантам, что Несвицкий попал в рукав и что готов сделать свой выстрел.
   Потом целился и стрелял уже он, Штефан. И понял, что ему это совсем не нравится - целиться в человека. Господин Несвицкий, если и волновался, волнение своё ничем не выдавал. И Пален решил "наказать" Кириного обидчика по-своему. Он аккуратно прицелился: пуля отстрелила мочку уха Несвицкого. Цилиндр слетел с его головы в грязь. Обильно, как всегда бывает при подобных поражениях, потекла кровь, испачкав щёгольское пальто дуэлянта. Штефан, плюнув на обиды, несмотря на ощутимую боль в левом плече, достал из своего докторского саквояжа йод и пластырь, чтобы заклеить ухо противнику. Тот не сопротивлялся, дал себе налепить пластырь, угрюмо поклонился и двинулся вперёд. Борис Львович прекрасно понял манёвр обиженного Кириного мужа и считал большим везением, что отделался всего лишь унизительной раной.
   Штефан не хотел, чтобы эти люди знали о его ранении, но рука всё больше наливалась тяжестью, он чувствовал, как пропитывается кровью рукав. Наконец встретился извозчик, и все разъехались.
   Когда горничная Катюша вошла в комнату, Штефан сидел, устало откинувшись на спинку стула и опустив руки.
   - Сначала принесите горячей воды, - попросил он. Вскоре Катюша вернулась, Штефан так и сидел, опираясь спиной на стул. Он тяжело встал.
   -Помогите снять сюртук, - он старался не двигать левой рукой. Под сюртуком рубашка пропиталась кровью. Катюша в ужасе уставилась на хозяина.
   -Это пустяки. Сквозное ранение плеча. К счастью, удивительно удачное ранение, ничто важное не задето. Поболит и перестанет. Видите, к чему приводит неосторожное обращение с оружием, - Штефан говорил отрывисто: видно, что, несмотря на беспечный тон, ему было очень больно, его лихорадило. - Сейчас вы поможете мне обработать рану. Потом займётесь одеждой. И, не дай Бог, хоть слово кому скажете! Никому ни слова! Особенно Кире Сергеевне. Слышите, будете уволены незамедлительно. Вы всё поняли?
   Несчастная Катюша лишь кивнула и принялась под указаниями Штефана за обработку его плеча. Когда все необходимые процедуры остались позади, и забинтованная рука осторожно была просунута в рукав чистой рубашки, Штефан прилёг и укрылся одеялом. У него начался лёгкий озноб, рука ныла, и ему хотелось сейчас одного - заснуть. А вот это как раз и не получалось. Конечно, можно было бы попросить Киру полечить его. Но как только он представил, какую боль она почувствует из-за него, ему стало ещё хуже. Поэтому он решил как можно дольше скрывать от Киры своё ранение: чем больше пройдёт времени, тем легче для неё пройдёт эта процедура. А то, что его жена захочет ему помочь, он не сомневался. Рано или поздно это произойдёт, но лучше, если поздно.
   Не смотря на усиливающуюся лихорадку, он поймал себя на том, что почти не чувствует боли. Она ушла, отпустила. Штефан блаженно вытянулся на диване, закрыл глаза и уснул. Но проспал совсем не много. Очнулся в полной темноте, словно от толчка в бок. Подвигал рукой: удивительно, но совсем не болит. Почему-то вспомнилось, что именно на этом диване скончался Кирин отец. Как-то странно скончался. Был отравлен? Задал себе вопрос - неужели Вера Ивановна могла решиться на нечто подобное? Ответ напрашивался сам собой: могла. Но Сергей Петрович, судя по рассказу Киры, подозревал милую жёнушку и "поил" её напитками бедолагу кактус. Следовательно, "prei monituse, prei minituse". То есть "кто предупрежден, тот вооружен"! И что это за история с пустыми гробами? Болтовня впечатлительных девчонок или за этим что-то кроется?
   Дня два назад они с Кирой были на местном кладбище. Как обычно, принесли цветы родителям. Штефан оставил жену на скамеечке возле могил, а сам отошёл в сторону. Неподалёку сторож-старик копал могилу. Дело это было трудное - земля ещё не отогрелась.
   -Давайте, помогу, - неожиданно вырвалось у Штефана. Старик выпрямился и с изумлением вытаращился на барина в хорошем пальто. А Штефан сбросил пальто, пиджак, спрыгнул в яму и, забрав у сторожа лопату, стал отбивать мёрзлую землю с бортов ямы. Старик выбрался наверх, сел на кучу какого-то тряпья и с удовольствием скрутил себе "козью ножку". Он блаженствовал, покуривая, время от времени с удивлением взглядывая на чудного барина. Когда тот, закончив работу, выбрался наверх, они поговорили о погоде, о том, что на сырость кости ломит да пальцы крючит. Штефан пообещал старику занести мазь от ревматизма, с тем и простились.
   Почему бы сейчас не сходить к старику? Время ещё не позднее, конечно, уже сумерки, но так даже лучше. И Штефан отправился к знакомому сторожу.
   Днём любое кладбище, даже самое заброшенное, выглядит иначе. Умиротворённее, что ли? Бывая в подобных местах, Штефан задавал себе вопрос: почему русские кладбища такие неухоженные? Кажется, что родственники никогда не заходят навестить близких. Везде бурьян, никем не выполотая трава, покосившиеся деревянные кресты с облупленной краской, рассыпающиеся могильные холмики и мусор. Везде валяется неприбранный мусор. Он вспомнил лютеранское кладбище в Петербурге: ровные дорожки, чёткие очертания могил, ухоженные памятники. Рядом, через дорогу, православное кладбище, а там совсем другая картина. Почему? Разве лютеране не такие же христиане, что и православные?
   К домику сторожа он добрался уже в полных сумерках. Домиком, конечно, эту лачужку назвать было трудновато. Покосившаяся, сложенная из кривых брёвнышек, она еле светила одним оконцем, словно второй глаз ей давным-давно кто-то выбил. Штефан поднялся по прогнившим ступенькам и стукнул в покосившуюся дверь. И отступил, потому что дверь сразу отворилась. На пороге стоял сторож, подслеповато вглядываясь в гостя.
   -Добрый вечер, - поздоровался Штефан. - Вот я вам мазь от ревматизма принёс.
   Старик посторонился, пропустил молодого человека. Внутри была совершенно спартанская обстановка: стол, сбитый из досок (может, даже гробовых?); пара табуретов, широкая лавка, белёная русская печь и полка с посудой. Ничего лишнего, и очень чисто, пахло свежестью и мятой.
   -Давайте, я покажу, как её надо намазывать, - предложил Пален.
   -А рука не заболит? -это были первые слова, произнесённые стариком. Штефан удивился: откуда старику знать о его ранении? Он внимательно посмотрел на сторожа, но тот повернулся к печке и, сняв заслонку, длинным ухватом стал вытаскивать дымящийся чугунок.- Ну что, барин, чайку попьёшь?
   -Почему бы и нет? - и он присел на табурет. Занятный старик!
   Они медленно и чинно, и главное - молча, пили заваренный в чугунке травяной чай, пахнущий смородиной и вишней, из щербатых, но отмытых до полной прозрачности стаканов. Наконец чайная церемония закончилась. За окном совсем стемнело.
   -Ну покажи свою мазь, - сказал старик и стал засучивать рукав рубахи. Штефан осторожно ощупал больной сустав, потом вскрыл баночку и стал втирать пахучую массу в не по-стариковски крепкую руку.
   -Вам бы хорошо подержать руку в покое да в тепле, - посоветовал он. Старик согласно кивнул:
   -Ладно, будет и покой, и тепло. Но ведь ты не только с этим пришёл?
   Штефан чуть смутился:
   -Не только, - он всё пытался поймать взгляд старика, но никак не получалось. - Помогите мне. Понимаете, мне нужно убедиться в одной вещи. Вы здесь давно служите?
   -А сколько себя помню...
   -На днях мы с женой были здесь...
   -Как же, помню. Она у Гордого шляхтича гостила.
   -"Гордый шляхтич"? Надо же! Это её отец, а рядом - мать.
   -И что же ты хочешь?
   -Моя просьба может показаться вам странной. Мне нужно вскрыть могилы.
   Против ожидания старик не вскочил, не замахал руками, не стал выгонять его, он пристально и, казалось, задумчиво вглядывался в Палена чистыми синими глазами. И куда подслеповатость подевалась? Потом встал:
   -Ну что ж, нужно - так нужно. Пошли.
   -Как, сейчас? - опешил Штефан.
   -А чего ждать? - и двинулся к двери. Они захватили керосиновый фонарь, лопаты и вышли на улицу. Старик прямым ходом направился к нужному участку кладбища. При этом двигался настолько быстро и легко, что Штефан с трудом поспевал за ним, то и дело спотыкаясь о корявые корни деревьев. Мало того, ему показалось, что сторож стал выше ростом. Или всё-таки показалось?
   Возле могил Сергея Петровича и его жены старик остановился, пристроил фонарь на скамейку, сунул Штефану лопату. Сам отошёл чуть в сторону, сильным взмахом вбил свою лопату в землю, облокотился на её черенок и застыл, глядя на молодого человека. Тот сбросил пальто и начал раскапывать могилу.
   -Здесь уж года два никого не хоронят. Как положили сюда Гордого шляхтича, так и перестали.
   -Но почему? - Штефану стало жарко, и он сбросил пиджак. - Почему не хоронят? Места тут ещё достаточно...
   Старик обвёл взглядом ближайшие могилы:
   -Да вот как-то не сложилось. Весной, зимой, летом тут хмуро, сыро, осенью, конечно, красиво: деревья разноцветные, но старые уже, трухлявые, - он кинул взгляд сквозь кружево шуршащих веток на ночное небо с мерцающими звёздами, пытающимися прорваться через бегущие тучи.
   -Так на всех кладбищах: уютными их не назовёшь, - отозвался Штефан. - А знаете, нам не лопаты здесь нужны, а ломики - уж больно мёрзлая земля ещё.
   -Бери, - старик выдернул из земли ломик, на который опирался и протянул его Палену. Тот растерянно взглянул сначала на ломик, потом на старика. Штефан мог поклясться, что из лачужки старик взял две лопаты. Чертовщина какая-то! Теперь он долбил землю ломом, потом отбрасывал её лопатой, время от времени поглядывая на ухмыляющегося старика. А ещё у него засела где-то далеко в мозгу невнятная мысль: его простреленная рука обязана была болеть, но она не болела.
   Когда ломик с глухим стуком задел крышку гроба, старик совсем отошёл в сторону, он присел на скамью у чьей-то могилы и замер.
  
  
   Народу в церкви было не то что в воскресный день - не очень много. К батюшке выстроилась очередь для исповеди, Кира с Катюшей стали в конце. И тут Кира почувствовала чей-то пристальный взгляд, поморщилась и встретилась глазами с господином Ивановым. Он стоял у иконы "Всех скорбящих радость". Не спуская холодных глаз с Киры, он отвесил ей шутовской поклон. Девушка вспыхнула, вцепилась вмиг застывшими пальцами в ручку сумочки:
   -Катюша, немедленно уходим, - прошептала она удивленной горничной и почти побежала к выходу. Но он настиг их на паперти:
   -Куда же вы, Кира Сергеевна? Негоже бегать от старых друзей...
   Кира резко обернулась:
   -Мы никогда с вами не были друзьями! - и гордо вскинула голову.
   -Ну не были - и ладно. Чего же так ершиться-то? -ухмыльнулся он.
   -Катюша, найдите извозчика, - демонстративно игнорируя Иванова, Кира обошла его по широкой дуге.
   -Ну-ну-ну, - он всё ещё противно ухмылялся, но глаза сузились в щёлочки. Чуть повернул голову в сторону Катюши: - ты вот что, девушка, погуляй в сторонке пока. Мне с твоей барыней поговорить надобно.
   -Не стану я с вами ни о чём говорить, - взвилась Кира.
   -Даже если речь пойдёт о ваших родителях?
   -О ...о родителях? - растерялась Кира.
   -Да-да, о вашем папеньке и о вашей маменьке, - подтвердил он, и прозвучало это как-то противно и двусмысленно. Подхватив под локоток совсем потерявшуюся Киру, он повёл её к мосту, ведущему в старую крепость.
   Кира оглянулась на Катюшу и кивком попросила следовать за ними.
   Старая крепость была поделена на две части. Одну часть, подремонтированную, покрашенную в кирпичный цвет с белёными вставками, занимал небольшой местный гарнизон. Там солдаты упражнялись на плацу, жили в казармах, встроенных в крепостные стены - короче, занимались будничными армейскими делами.
   Вторая часть крепости была заброшена и не охранялась. Здесь был полуразвалившийся донжон, на смотровую площадку которого вела выложенная кирпичом лестница. По её виражам Кира с сестричками часто забирались на самую верхотуру, здесь они разыгрывали свои театральные "спектакли".
   Оставив горничную внизу, Григорий Александрович с Кирой стали подниматься на верхнюю площадку. Они выбрались наверх, немного запыхавшись, причём Кира, назло неприятному ей человеку, не стала принимать во внимание разницу в возрасте и неслась наверх, перескакивая через ступеньки. К чести господина Иванова, он не отставал от девушки.
   -Хорошее место, - оглядевшись, одобрительно проговорил Григорий Александрович, - вид прекрасный, и присесть есть где.
   -Говорите, что вам нужно, и идите своей дорогой, - вырвалось у Киры.
   -Не надо мне грубить, юная барышня... Это не в ваших интересах, - он присел на каменный выступ и жестом пригласил Киру подойти ближе. Та помедлила, но под насмешливым взглядом господина Иванова шагнула к нему. - Вот-вот, так и надо. А то я было подумал, что вы боитесь меня.
   -С чего бы это? - она высокомерно окинула его взглядом. - Никого я не боюсь!
   -А зря, - отрезал он. От его мрачного тона у Киры затряслись поджилки, она делала над собой неимоверные усилия, чтобы не показать своего испуга.
   -Видите, как здесь высоко да пустынно? Кирпич подломиться может, или ограждение рухнет...
   -Вы меня пугать сюда пригласили?
   -И не думал... Просто предупреждаю, на всякий случай. Но хватит попусту болтать. Я пришёл, чтобы сделать вам предложение...
   -Как? - поразилась Кира, - опять?!
   Иванов недовольно поморщился:
   -Вы меня не так поняли. Речь идёт о сделке...
   -Какая между нами может быть сделка? Что вы себе надумали?!
   -Минуту. Не перебивайте! Что за невоспитанность у современных молодых людей?! - он помолчал, потом достал из внутреннего кармана пальто объёмистый бумажник, - если в двух словах, то у вас есть один предмет, который мне очень нужен.
   -Предмет? Какой предмет? - удивилась Кира. - Вы же что-то говорили о моих родителях?
   -Вот именно. О них и пойдёт речь. Итак, у вас есть, повторяю, один предмет, нужный мне. А у меня есть документы, которые многое говорят о ваших родителях. Вот, например, взгляните, - он выудил из бумажника фотографию, на которой два совсем молодых человека в военной форме молодцевато смотрели в объектив.
   Не узнать Сергея Петровича в этом молоденьком офицерике было невозможно: из-под кивера с плюмажем задорно смотрели дерзкие глаза, над верхней губой готового расплыться в бесшабашной улыбке рта темнела тоненькая полоска ещё не густых усов. Он лихо набросил на левое плечо шинель с петлицами училища, правым плечом касаясь своего товарища в такой же форме. И этим товарищем был - Кира не поверила глазам - был Григорий Александрович Иванов.
   -Вы?! Это вы?! - вырвалось у Киры.
   -Это мы, - подтвердил господин Иванов. - Насколько я понимаю, вы очень мало знаете о своих родителях. А это интересно! Да, я знал вашего отца. Мало того мы оба учились и закончили Петербургское пехотное юнкерское училище, теперь его называют Владимирским училищем.
   -Папенька учился в Петербурге? - поразилась Кира.
   -Не только учился, но и служил там. Весёлое время было... Но случилась неприятность. Очень большая неприятность: вашего отца обвинили в карточном шулерстве.
   -Вы с ума сошли! - возмутилась Кира, - папенька всегда был человеком чести. Он никогда бы...
   Она порывисто повернулась, охваченная желанием убежать. Но он стремительно метнулся к ней и схватил за локоть. Она вскрикнула, потому что его жесткие пальцы впились в её руку, причинив боль.
   -Ах, оставьте эти вскрики, - прошипел он, - говорю вам, должен был быть суд чести, но дело замяли, и ваш папенька оказался не в гвардейских, а в армейских войсках, в захудалом пригороде Варшавы. О Варшаве в биографии вашего отца, надеюсь, вы слышали?
   Да, об этом она слышала.
   -Чего вы хотите? - прошептала она.
   -Это, так сказать, лишь первая часть. А вот вторая. Когда, 9 лет назад, некто обратился к вашей маменьке с предложением выкупить нужный ему предмет, а в ответ получил категорический отказ, - эта история всплыла в местной газетке. О, конечно, имена не были названы, но выражение "гордый шляхтич" прозвучало.
   -Конечно, это вы постарались? Как это подло, - Кира с ненавистью глянула на Иванова.
   -Ничего не подло. А зачем было карты передёргивать? Впрочем, тогда, 9 лет назад, мы с вашим папенькой встретились при секундантах. Результат? Вы же помните, что ваш отец прихрамывал? - Кира помнила. - Правда, и у меня в боку есть его отметина. Так вот, история повторяется. Мне по-прежнему нужна эта вещь, и я готов меняться. Вам - документы, мне -сундучок вашей маменьки с его содержимым.
   -Нет, - она тяжело уронила короткое слово и повторила: - нет, никогда.
   -Не торопитесь, вы ещё не всё знаете. У меня, как у хорошего игрока, припасён козырной туз. Но для начала обдумайте предложение. Зачем вам этот старый сундук? Кукол в него складывать?
   -А вам он зачем? Краплёные карты хранить?
   -Вот-вот. Я же говорил, что современная молодёжь понятия не имеет о воспитании.
   -Так это вы ради того, чтобы прибрать к рукам маменькин сундучок на мне жениться собирались?
   - Признаюсь, совершенно верно, именно так.
   - Он вам позарез нужен, значит. Объясните, зачем вам его содержимое?
   -Да, так. Просто пришла в голову взбалмошная идея. Мы ведь раньше очень дружили с вашим папенькой. И вместе за Антониной Ивановной ухаживали. Она, Антонина, сначала за меня думала идти, но в последний момент передумала. Так что, как видите, история эта давняя. А ящичек этот мне всегда нравился, я его часто в вашем доме видел. Вот и взбрело мне в голову, прямо-таки блажь нашла - хочу и всё.
   -Так "хочу", что жениться решились. Но вы его не получите. Поскольку маменька не отдала вам его, значит, она этого не хотела. И я не отдам.
   -Ну что ж, придётся в местную газетку опять обратиться. А можно, и в столичную прессу, да и в Эстляндии теперь у вас родственники. То-то порадуются: как-никак Гордый шляхтич - местная знаменитость. Уж теперь все имена будут пропечатаны. Подадим всю историю на первой полосе, с заголовком аршинным - пусть порадуются да посмеются. Будет им праздничный обед из трёх блюд.
   -Какой обед? Что болтаете?
   -Да-да, обед из трёх блюд. Первое блюдо: Гордый шляхтич-то оказывается шулер и вор. Второе блюдо: доченька-то его, та, что за немецкого графа выскочила, в борделе служила...
   -Вы, вы - мерзавец! - Кира хотела вцепиться в наглую физиономию господина Иванова, но он перехватил её руки и так сжал запястья, что она вскрикнула от боли. А он, не отпуская её рук, прошипел ей в лицо:
   -Есть ещё кое-что на закуску. Так сказать, третье блюдо. О том, как ваша маменька сбежала с любовником, бросив мужа и дочь, - и он с силой отшвырнул её. Кира упала, ударившись спиной о каменную плитку пола.
   Иванов подошёл, наклонился:
   -К трём зайду за ответом, - резко развернулся и побежал по лестнице вниз.
   Кира лежала на пыльном камне, а в голове её билось: "Ваша маменька сбежала с любовником". Неправда! Быть этого не может! Мерзкая мыслишка засвербела в висках: а если правда? Если правда всё, что сказал Иванов? Отец - вор и шулер, мать - даже выговорить невозможно...прелюбодейка. "Маменька сбежала с любовником", - какие мерзкие, липкие слова!
   Мысли метались у неё в голове. Как может мать бросить своего ребёнка? Это он специально так говорил. Почему она должна верить господину Иванову и не верить собственной матери? Всё, что он говорил - ложь. Тяжёлый ком застрял в горле, хотелось сглотнуть, чтобы продышаться, но никак не получалось. Кира завозилась, неловко вставая, словно ей не семнадцать лет, а сто семнадцать. Она цеплялась за шершавое кирпичное ограждение, вытягивая своё тело в вертикальное положение. Взгляд её упал на каменные плиты далеко внизу у подножия башни. Эти стылые камни с пучками прошлогодней серо-бурой травы между ними притягивали её взор. Она смотрела и смотрела, не в состоянии оторваться и видела каждую выемку, каждую трещинку, царапинку. Воображение нарисовало распластанную с неловко вывернутыми руками и ногами фигурку на мёрзлых плитах. Она почти перевесилась за ограждение, шляпка сорвалась с головы и серенькой кляксой унеслась вниз.
   -Здесь, однако, не сильно прочные стены, - мягко и озабоченно прозвучал голос за её спиной.
   Кира медленно обернулась. Ей улыбалось заросшее белоснежной бородой и усами лицо настоящего Рождественского деда. Седые кудри выглядывали из-под шапки, ложась на бархатный воротник старенького пальто, на плече висела потрёпанная гобеленовая сумка с замысловатым узором. Старик глянул вниз:
   -У-у, больно высоко мы забрались. Правда, милая? - его глаза, не по-стариковски молодые, сияли улыбкой.
   -Правда, дедушка, - Кира тоже глянула вниз, но теперь каменные плиты не манили, не притягивали к себе. Она с интересом рассматривала старика, - как же вы на такую высоту взобрались?
   -Нравится мне отсюда смотреть: весь город виден, и тот дом, под зелёной черепицей, тоже.
   -Это наш дом, - улыбнулась Кира.
   -Вот оно что! Так ты дочка Гордого шляхтича... Хороший он человек, девочка.
   -А вы знали папеньку? - обрадовалась Кира.
   -А как же? Всех знаю: и папеньку, и маменьку, и тётеньку твою, и Гришку-прохвоста, и Верунчика-обалдуйчика,- он помолчал. - А вот ты скажи, какой самый страшный грех? Молчишь? А ведь знаешь, что самый страшный грех - гордыня. Ты это о чём сейчас, глядючи вниз помышляла? - Кира опустила голову. - Тебе счастье выпало - Божьей милостью на свет родиться. А ты? Ты против себя, а значит, против Бога помышляла. Вот она, гордыня-то! Уж не думал, что порода Стоцких хлипкая такая окажется!
   -Вы же ничего не знаете, дедушка, - она заглянула в глаза старику и поразилась. Сейчас они не улыбались. Холодным синим светом отсвечивал его жёсткий взгляд.
   -Это я-то ничего не знаю? - усмехнулся старик. - И знать тут нечего. Тебе Гришка-прохвост, небось, гадостей об отце-матери наболтал? А ты и поверила...
   Легко ему, постороннему человеку, рассуждать. Да и не знает он всей мерзости, которую грозился вывалить господин Иванов.
   --Не верится, но у него документы есть. И он хочет их напечатать в газетах. Я не могу допустить этот позор. Ведь он уже однажды через газетный листок разнёс сплетню по всему городу. А сегодня он говорил ужасные вещи... - Кира сама себе удивилась, что рассказывает семейные секреты совсем незнакомому человеку.
   Старик, будто подслушал её мысли:
   -Знакомый, знакомый я, всей вашей семье знакомый...
   -А если знакомый, то объясните, зачем господину Иванову понадобился маменькин сундучок?
   Старик знал, что девочка задаст этот вопрос. По нахмурившимся бровям, по полыхнувшим синим пламенем глазам поняла Кира, что не хочется ему говорить об этом. Совсем не хочется. Но она ждала, упрямо глядя в сказочно красивое лицо старика.
   -Не ему надобно содержимое ящичка, а хозяину его. Больше ничего не скажу. Сама до всего дойдёшь. Ты вот что, не верь Гришке. Он через слово врёт. Складно врёт. То, что он говорит, походит на правду. Но, если ты поразмыслишь серьёзно, то увидишь в его словах несоответствие. Вот смотри, он тебе говорил, что дрался на дуэли с твоим папенькой. И что дрались они из-за статейки в газетке. А ты читала её?
   Кира помотала головой. Как она могла читать газету девятилетней давности? Не газеты занимали её в восемь лет. Она вовсе глаза смотрела на странного деда и всем сердцем желала, чтобы он помог ей разобраться в этой истории. Старик покопался в своей сумке и, к её несказанному изумлению, достал пожелтевший газетный листок.
   -Вот, почитай-ка, - и сунул его Кире. Та осторожно взяла в руки неряшливой печатью заполненную газетку, состоящую всего из одного листа. На первой странице шли сообщения о визите в Каменецк губернского начальства с перечислением мест, где они побывали, данных в их честь обедов с перечнем блюд и нарядов городского бомонда с подробным описанием туалетов всех дам. Глаза зацепились за знакомую фамилию: "...туалет прелестной госпожи А.И.Стоцкой, как всегда оказался самым простым и элегантным..."
   -Это о маменьке! - засмеялась Кира.
   -Ты читай, читай! Там на обратной стороне...
   Кира перевернула листок. Куча всяких объявлений. В местном театре премьера пьесы "Мщение летучей мыши"; "...продаются четыре гнезда породистых кур..."; "... средних преклонных лет порядочная особа желает немедленно выйти замуж за дворянина"...
   Но где же та статья, о которой говорил Иванов? А вот она: среди всех этих объявлений сразу и не заметишь. И не статья с "аршинным заголовком", а совсем маленькая заметка "Прочь сомнения...": "Редакции стало известно, что один впечатлительный субъект распространяет ложные слухи об уважаемых жителях нашего города. Речь идёт о некоем господине Г.И., который в своё время с позором был изгнан из столичной гвардии и который решил обосноваться у нас. Редакция позволяет себе выразить общее мнение и от лица уважаемых горожан сообщает, что наше общество закрыто для подобных типов. В свою очередь мы воздаём хвалы незапятнанной чести и достоинству лучших представителей нашего города и гордимся, что являемся согражданами таких ярких его представителей, как уважаемый господин С.П.С. - наш Гордый шляхтич".
   -И это всё? - удивлению Киры не было границ. - Но он мне говорил, что...
   -Да знаю я, что мог наговорить тебе Гришка-прохвост. Он ведь и о тебе болтал чего-то. Но ты-то знаешь правду!
   -Дедушка, миленький, как замечательно, как это кстати, что вы решили сюда подняться! - от избытка чувств она вскочила и закружилась по площадке.
   -Барыня, Кира Сергеевна, вот вы где! А я уж волноваться начала, больно вы долго здесь,- из проёма в стене показалась голова горничной, и она вылезла на площадку. - Ух, и высоко-то как!
   -Катюша, как хорошо! Сейчас мы все поедем домой. Дедушка... - она оглянулась. Старика не было. - Сейчас здесь был старик. Катюша, он, верно, мимо вас вниз пошёл?
   -Никто не шёл, барыня. Вот как стояла здесь, так и стою. Никого не было.
   -Ну как же, дедушка - такой милый, на деда Мороза похожий, - сейчас здесь со мной говорил. Вот и газету оставил...
   -Да, нет же. Говорю вам, барыня, никого не было. Только вы одна и стояли здесь на самой верхотуре.
   А вдруг этот чудесный старик упал с башни, расшибся и лежит там? Кира подбежала к ограждению, заглянула вниз - никого. Холодок пробежал у неё по позвоночнику. Что же это? Она осторожно сложила газетный листок и засунула его в сумочку:
   -Давайте, Катюша, вернёмся домой. Думаю, нас уже ждут.
  
  
   Глава 4
  
   Возвращались они в молчании. Катюша начала было радоваться скорому отъезду домой, но видя, что хозяйка не расположена к разговорам, замолкла и тут же задремала. А Кира провожала глазами немногочисленных горожан и ломала голову над вопросом - куда же всё-таки девался замечательный старик. Потом она вспомнила, что Штефан, не предупредив её, ушёл на всю ночь и пропадал где-то. Куда ушёл? Зачем? Одни вопросы. И ещё этот господин Иванов...
   Пальто Штефана висело на вешалке, тут же стояли его ботинки с налипшей грязью. Кира потрогала пахнущее мокрой шерстью пальто, поскребла ногтем налипшую на рукав землю. Как это не похоже на него! Но хорошо уже то, что он дома.
   Штефан, в самом деле, был дома, и он безмятежно спал, раскинувшись на кровати поверх покрывала, укрывшись пиджаком. Как же он должен был устать, если свалился, даже не раздевшись и, кажется, не умывшись? Кира решила не беспокоить мужа, пусть отдыхает. С господином Ивановым она сама поговорит, теперь против его шантажа у неё есть замечательный аргумент.
   Господин Иванов не заставил себя ждать, пришёл точно к трём часам. Кира как раз была в кабинете, когда горничная доложила о его появлении. Он вошёл смело и решительно, небрежно поклонился и без приглашения расположился на диване. Кира смотрела на Григория Александровича и молчала. Как старик его назвал? "Гришка-прохвост"? Вот такого вальяжного, такого ухоженного, уверенного в себе? Ей стало смешно, и она хихикнула. Господин Иванов уставился на неё:
   -Что смешного вы нашли?.. - недовольно спросил он.
   -Так... вспомнилось кое-что, - усмехнулась она.
   Её настроение господину Иванову явно не понравилось. По его представлениям, девчонка должна быть испуганной, подавленной и покорной. Во всяком случае, именно так она выглядела, когда он оставил её, валяющуюся на грязном полу башни. Он задал себе вопрос: что могло измениться? Тут же захотелось поставить её на место. Но он сдержался, никаких замечаний не сделал, лишь отбил дробь носком ботинка.
   - Не хочу занимать ваше время драгоценное, - он насмешливо выделил последнее слово, - отвечайте прямо: вы готовы к обмену?
   -Зачем вам сундучок? Только не сочиняйте всяких нелепиц вроде "дорогих вашему сердцу воспоминаний".
   -Тут и сочинять нечего, - уверенный тон господина Иванова стал действовать Кире на нервы. - Конечно, мне нужно его содержимое. Вы же не поверили, что мне нужна старая, пусть и редкой работы, деревяшка? Могу уточнить. Мне необходимы: синий бархатный футляр и стальная коробка. Для вас эти предметы ценности не представляют...
   -Почему вы знаете? Вам же они нужны. Может, и мне понадобятся. Что это за предметы такие? Драгоценности?
   Господин Иванов усмехнулся. Эта девчонка ещё глупее, чем он думал - "драгоценности"! - вот уж дурочка. Есть вещи в тысячу, в миллион раз дороже каких-то там драгоценностей.
   -Хорошо, я объясню, что там. Это не совсем драгоценности. Скорее, совсем не драгоценности. Это память...
   Тут дверь открылась, и вошёл Штефан Пален. Чисто выбритый, в белоснежной рубашке. Кира так вся и засветилась ему навстречу. Он небрежно кивнул Григорию Александровичу, подошёл к жене:
   -Добрый день, Кирочка, - подхватил её руку, поднёс к губам, потом непринужденно устроился на подлокотнике кресла.
   -Что-то не припомню, чтобы мы звали вас к себе, - бросил он Григорию Александровичу.
   По тому, как медленно сжалась в кулак рука господина Иванова, Кира поняла: назревает ссора. Она решила вмешаться:
   -Видишь ли, - подняла она лицо к мужу, - господин Иванов намерен сделать деловое предложение...
   -Вот как? - Штефан насмешливо приподнял бровь.
   -Да, именно. Когда ты вошёл, он как раз объяснял свои мотивы. Ему позарез необходимо содержимое маменькиного сундучка, - Кира сжала руку мужа. - Господин Иванов только что сказал, что там находится какой-то синий футляр и металлическая коробка. Он собирался объяснить, почему это ему нужно.
   -Да, совершенно верно, - отозвался Григорий Александрович. - Итак, мы остановились на том, что я сказал о содержимом ящичка. Видите ли, всё, что в нём находится, принадлежит мне.
   -С какой стати? - воскликнула Кира. - Этот сундучок всегда находился в нашей семье. Сколько себя помню - всегда стоял на каминной доске в гостиной.
   - И вы часто его открывали?- торопливо спросил он.
   Кира помотала головой:
   -Нет, совсем не открывали. Маменька не разрешала его трогать, да и ключа не было.
   Григорий Александрович перевёл дух:
   -Вот видите! Как его открыть знаю только я. А история этого сундучка такова. Вы же знаете, что мы с вашим папенькой учились и служили вместе...
   Штефан присвистнул.
   -Совсем забыл, что ваш супруг не в курсе, - он достал бумажник и, вынув фотографию, протянул её Штефану. Пока тот рассматривал карточку, господин Иванов продолжил рассказ, - Мы были очень дружны. Всё делали вместе: учились, шалили, ухаживали за барышнями. Но случилось так, что Сергея перевели в Варшаву. Тут наши пути разошлись. Некоторое время я ещё послужил, а потом вышел в отставку. С Сергеем мы встретились случайно в Одессе, встретились радостно, по-братски. В местном обществе нашлись общие знакомые, и вечера мы проводили, путешествуя из одного дома в другой. Так однажды оба разом мы увидели дивное существо, она была то ли компаньонкой, то ли чтицей при престарелой особе. На благотворительном балу нас представили ей. Да, уважаемая Кира Сергеевна, это была ваша маменька - Антонина Ивановна, или, как мы между собой её называли, Тонечка. Теперь уже всё свободное время мы проводили втроём. Придумали себе название "Союз ГАСПАИ".
   -"ГАСПАИ"? Что это значит? - спросила Кира.
   -Это инициалы, - пояснил Штефан, - по первым буквам имён.
   -Совершенно верно. Это наши инициалы. Но мечтал я тогда не об общих инициалах, мне хотелось, чтобы Тонечка носила мою фамилию. Кстати, ваша тётушка мне сочувствовала и даже помогала...
   -Тётя Полина? Вот новость...
   -Представьте, именно так. У неё были свои интересы в этом деле. Так вот, мне пришла в голову идея закрепить наш "Союз" чем-то символическим. В одной лавке я набрёл на деревянный сундучок старинной работы. Там был хитрый замок, - он остро глянул на них: Кира и Штефан внимательно слушали. - Мы устроили нечто в виде обрядового вечера: свечи, зеркала, кинжалы. Написали соглашение, кажется, даже подписали его кровью... Короче, дурачились, словно мальчишки-гимназисты. Этот договор положили в коробку и запаяли её навсегда. У ювелира я заказал три браслета - сплав трёх металлов: золота, платины и серебра - в знак нашей "вечной" дружбы. Чтобы вас не утомлять, скажу: вечной дружбы, как видите, не бывает. Антонина Ивановна предпочла вашего папеньку. В качестве свадебного подарка я отправил им тот самый пресловутый сундучок. Ваша маменька его нежно хранила.
   -Какая трогательная история, - усмехнулся Штефан, - ты тоже растрогалась, милая?
   -Чувства людей - не повод для насмешки, молодой человек, - Григорий Александрович сделал вид, что оскорбился. - Как видите, эта вещь не представляет для вас никакой ценности. Итак, жду вашего решения.
   Он уставился на Киру холодными глазами. Та помедлила секунду, выпрямилась в струнку:
   -Мне казалось, я вам уже ответила. Вполне ясно ответила: нет и нет. Этот предмет маменька держала при себе. Значит, ей было так угодно. Сундучок останется в нашей семье.
   Григорий Александрович вскочил, взгляд его, направленный на Киру, был полон ярости:
   -Упрямая, глупая девчонка! - он сорвался на крик. Штефан тоже встал, заслоняя собой жену:
   -Ещё одно слово, сударь, и... - процедил он.
   -И что? - смерил его с ног до головы злыми глазами Иванов, - ах-ах, напугали! На дуэль вызовите? Меня шутовской дуэлькой не запугаете. Я вам не Борисочка Несвицкий, я - в гвардии служил!
   -Вас выгнали из гвардии! - высунулась из-за плеча Штефана Кира. Они с удивлением наблюдали, как краски медленно сползают с лица Григория Александровича. - Вы тут много чего наговорили. Но нет вам веры, потому что вы, сударь, обманщик.
   -Да как вы смеете...
   -Смею, смею. Вы мне там, в крепости небылиц наплели. Думали, поверю? Нет, не поверила. Так и знайте! Вы что там говорили про аршинные буквы заголовков в газете? - она повернулась к мужу: - представляешь, он рассказывал, что папенька карты передёргивал и его из-за этого со скандалом из гвардии в армейские перевели. Девять лет назад он, господин Иванов, эту историю якобы в газете пропечатал, и у них будто бы дуэль с папенькой была. Дуэль-то была. Папенька потребовал, чтобы господин Иванов оставил их в покое и убрался со своими придуманными историями подальше из нашего города.
   -Ложь! - теперь лицо Григория Александровича приобрело угрожающе багровый оттенок.
   -А вот и нет! - Кира, словно фокусник, выдернула сложенный газетный листок и помахала им перед господином Ивановым. - Возьми, Штефан, прочти. Вслух прочти.
   Штефан взял газету, развернул и стал своим бархатным голосом читать указанную заметочку. Но странное дело: по мере чтения статейки господин Иванов приходил в себя и, наконец, совершенно успокоился. Штефан дочитал и поднял на него глаза:
   -Что вы теперь скажете, сударь?
   -Скажу, что газетка - это не суд присяжных. Редактора и подкупить можно. По-прежнему останется моё слово последним. Запомните, за мною последнее слово!
   -А мне так кажется, что вам давно пора покинуть наш дом, - нахмурился Штефан.
   Иванов упёрся взглядом в Киру:
   -Мы давеча об обеде с вами беседовали. Об обеде из трёх блюд. Так что есть ещё два блюда. Сказать вашему муженьку?
   -Не смейте! Вы злой, лживый человек! Вы лжёте, лжёте! - Штефан обнял её, прижал к себе:
   -Убирайтесь! Слышите, вы! - прошипел он, пытаясь удержать бьющуюся Киру.
   -Ну, уж нет. И не подумаю, - на всякий случай Иванов отодвинулся от них подальше, - вы что же, Кира Сергеевна, думали я скрывать стану, что ваша матушка с любовником сбежала? А ваш батюшка инсценировал её похороны, чтобы позора избежать? Не стану я об этом молчать. И есть у меня доказательства. Неопровержимые доказательства. Вы слышите меня, Кира Сергеевна? Это была инсценировка похорон. Так-то вот! - он победно смотрел на затихшую Киру, уткнувшуюся лицом в грудь мужу. - Как видите, последнее слово за мной будет! И не забудьте про третье блюдо, про, так сказать, десерт. В середине апреля буду в Петербурге - тогда и отдадите сундучок, - по-деловому закончил он. - Слышите, что...
   Внезапно он замолчал, уставившись в пространство мимо Штефана. Глаза его вдруг расширились до невозможного, рот открылся в немом крике. Он пошатнулся, но взял себя в руки и выскочил из кабинета.
  
  
   Остаток дня Штефан успокаивал жену, поил её чаем с ромашкой, уложил в кровать, сидел рядом, согревая в руках её ледяные ладошки. Позже он поинтересовался, каким это образом она встретилась с господином Ивановым. Устроившись поудобнее среди подушек и прихлёбывая чай, Кира поведала, как ездила с Катюшей в церковь, как встретила Григория Александровича, какой замечательный между ними разговор состоялся ,и о чудном старике, который дал ей газету с заметкой, рассказала. Только не стала рассказывать, за что старик изругал её - об этом промолчала.
   -Так он назвал господина Иванова "Гришка-прохвост"? И в самом деле, прохвост, - засмеялся Штефан, - вот же мастер врать! Но, знаешь, прав старик: не всё в словах Иванова ложь.
   -Не всё, - согласилась Кира. - Обо мне он не врал...
   -Чушь! Конечно, лгал. У него такой приём: берёт факт и выворачивает его наизнанку, приспосабливает так, как ему выгодно.
   -От этого не легче. Если твои родственники узнают о ...о моих выступлениях у мадам Десмонд, будет скандал.
   -Ничего не будет, никакого скандала, - он забрал у неё чашку, - потому что моим родственникам уже давно всё равно, что там в нашей семье происходит. Знала бы ты, какие номера выкидывал мой дедушка! Вот уж был мастер! Плевать он хотел на светские условности.
   -А ты, где был ты? Тебя всю ночь не было дома, - сердито спросила она. - Всё пальто извозил, а башмаки - смотреть страшно.
   -Деловая встреча, - и улыбнулся, глядя в её удивлённое лицо. - Да, Гришка-прохвост кое о чём всё же не врал.
   -Вот видишь, - Кира уныло сползла с горы подушек вниз и с головой накрылась одеялом. Но Штефан ухватил её как куклу вместе с одеялом и вновь усадил среди подушек.
   -Ты не торопись обливать слезами свою несчастную судьбу. Послушай сначала. Гришка-прохвост сказал правду: похороны Антонины Ивановны - мистификация, инсценировка.
   -Ты хочешь сказать, что она бросила нас?
   -Ничего подобного я не говорил, - махнул он рукой. - Ты спрашивала, где я был этой ночью. А был я на кладбище. Да-да, представь себе, на старом, заброшенном кладбище. Мне удалось вскрыть могилу...
   -Какой ужас! Ты вскрыл могилу! И?.. - она затаила дыхание.
   -В гробу пусто.
   -Вот! Это то, о чём говорил Гришка-прохвост. Значит, она убежала от нас, - Кирины глаза налились слезами, и они заструились по лицу.
   -Да нет же! Ей Богу, что ты такая нетерпеливая! - рассердился Штефан. Кира тут же с надеждой уставилась на него. Он сунул ей в руки платок, - Всю ночь копал, долбил мёрзлую землю, но главное видел. Понимаешь, Кирочка, там оба гроба пустые.
   -Я знала, догадывалась, только не верилось. Понимаешь, там всегда как-то безнадёжно было. Нет, я не так сказала. Когда мы приходили к могилам дедушки и бабушки - они там рядом, я их будто чувствовала. А к папеньке да маменьке даже ходить не хотелось... Значит, это правда. Конечно, так и должно было быть. Не напридумывали девчонки!
   -Не напридумывали, - кивнул Штефан. - Но откуда всё Гришке-прохвосту стало известно? На кого работает мерзавец? Твой старик сказал, что у него хозяин есть. Знать бы, кто это. Кстати, каков из себя этот твой старик?
   -Очень красивый. Настоящий дед Мороз. Высокий, седые кудри, борода, усы. И глаза - синие-пресиние.
   -Знакомое описание. Там в сторожке всё время что-то менялось. Я ещё подумал, что у меня с глазами непорядок: то вижу знакомого сторожа, то вдруг раз - и будто и не он совсем, а потом опять тот же старик. А когда из лачужки выходил, на печке завозился кто-то. Глянул, а там тот самый сторож, которому я на днях помогал могилу копать. Тогда кто ж меня чаем поил, чью руку я мазью от ревматизма мазал, кто ходил со мною к могилам? По внешности они совпадают: мой "сторож" и твой "дед Мороз". И ещё, видела бы ты лицо Гришки-прохвоста, когда он тут нам грозился. Он вдруг замолчал и на стенку уставился, глаза чуть из орбит не вылезли. Я тоже краем глаза глянул. Там у вас портрет какого-то польского короля висит. Так вот вместо поляка там был наш старик и он очень сердито смотрел на господина Иванова. Мистика какая-то.
   -Так ему и надо, - сонно пробормотала Кира. Она всё пыталась вспомнить, о чём хотела спросить мужа. Вспомнила и прямо подскочила в кровати, - Штефан, о какой дуэли говорил Гришка-прохвост?
   -Это пустяки. Уже всё в прошлом, - отмахнулся он.
   -А дырка на рукаве пальто? Думал, я не замечу? Ты дрался, да? Покажи руку, - потребовала она.
   Он нехотя сбросил рубашку. Увидав повязку, Кира ахнула.
   -Тут нечего ахать. Рана была пустяковая. Мне повезло. К тому же, что самое удивительное, зажило как на собаке. Смотри, - и он размотал повязку. На крепком плече свежий розовый шрам - и всё. - Мне кажется, все эти чудеса связаны с нашими браслетами. И это, скорее всего, только начало.
  
   Следующие два дня ушли на завершение здешних дел. Во-первых, они занялись найденной Кирой коробкой. Они спустились в кабинет, водрузили её на стол.
   -Красиво упакована, правда? - Кира погладила шелковистую поверхность.
   -Красиво, - согласился Штефан, рассматривая сургучную печать на ленте:
   -"Providentiae memor", - прочёл он, - "помни о провидении". Кажется, это старый саксонский девиз и корона здесь маркграфская. Странно... Откуда здесь, в России, могла взяться маркграфская печать да ещё с таким многозначительным девизом?
   Он задумался, глядя на печать
   - Посмотри, на ключе та же корона? - Кира протянула ему ключ, который в её руках тут же стал нагреваться и подрагивать. Штефан сравнил изображения:
   -Один к одному. Сама смотри. Видишь, зубчики, лента с девизом - всё совпадает.
   -Давай уже откроем её, - предложила Кира.
   -Сундук принадлежал твоей маменьке, коробка была внутри. Так что ты хозяйка. Открывай!
   Она осторожно разрезала ленту возле печати и сняла крышку. На ложе из папиросной бумаги, словно в гнёздышке, спала куколка, крохотная фарфоровая куколка, не больше Кириной ладони. Из-под шляпки с вуалью серебрились волосы, нарядное золотистое платьице доставало до хорошеньких золотых туфелек с пряжками. Едва Кира взяла её в руки, куколка открыла зелёные глазки.
   -Ты только посмотри: чудо! Настоящее чудо! У неё глаза открываются и закрываются - никогда такого не видела.
   -В самом деле, хлопает ресницами, - улыбнулся Штефан.
   -Как скучно ты сказал: " Хлопает ресницами", - передразнила его Кира. - Вот если бы тут оказалось что-нибудь медицинское, ты бы проявил больший интерес. А тут всего лишь кукла. Да, кукла. Но какая!
   Штефана забавлял восторг жены, и он подумал, что, в сущности, она ещё совсем девочка. Он обнял её хрупкие плечи:
   -А ты заметила, что куколка похожа на тебя? Смотри: глаза зелёные, волосы серебристые и платье такое, как у тебя.
   -В самом деле, - она осторожно отложила куколку в сторону и сняла бумагу.
   В коробке было три отделения, и в каждом оказались разные дамские безделушки. В среднем отделении тщательно переложенные атласной бумагой стопочкой высились шёлковые шарфы с тончайшей ручной вышивкой. Сверху их прижимали два веера, оба расписанные яркими куртуазными сценками. В левом отделении был дорожный набор для письма с конвертами всех фасонов. Там же в специальном отделении выстроились в ряд палочки сургуча разных расцветок: серебристый, золотой, красный. Ножик для конвертов с перламутровой ручкой, бумага для писем с тиснением и водяными знаками. В правом отделении в бархатном лиловом футляре с атласной подкладкой лежала дивная серебряная сумочка кольчужной вязки с аметистиками на фермуаре.
   -А это зачем? - удивился Штефан, коснувшись небольшого наружного кармашка с застёжкой.
   -Это? О, это очень нужная вещь. Смотри, - и Кира отщёлкнула застёжку. - Видишь, это пудреница, её приделали прямо к фермуару. И не нужно лезть в сумочку, искать - всё есть под рукой: щёлкнешь замочком - и смотрись сколько угодно в зеркальце.
   -Ещё футляр, - он достал узкую сафьяновую коробочку. - Думаю, это тоже тебе понравится.
   В коробочке лежали изящные дамские часики на серебряном браслете. Кира только ахнула и тут же надела их на руку:
   -Никогда не видела таких часов! И цифры римские, циферблат перламутровый - красота!
   -Подожди, их же ещё завести нужно.
   -Не нужно. Они идут!
   -Не может быть. Они должны стоять. Кто их завёл?
   -А ты послушай, - она приложила часы к его уху, - слышишь, тикают!
   Штефан только вздохнул и достал ещё одну коробочку - чуть побольше, протянул её жене:
   -Здесь, наверное, что-нибудь с бриллиантами.
   -И нечего иронизировать, - прищурилась Кира. Она открыла коробку и достала... ещё одни часы, недоумённо посмотрела на мужа, - ещё одни...
   -Ещё одни, - он взял часы, - только теперь мужские. - Смотри, тут визитная карточка и что-то написано, - он прочёл надпись и передал карточку Кире. Та почему-то заволновалась. На белом прямоугольничке каллиграфическим почерком с наклоном влево значилось: "Кирочка, это для твоего супруга. А. и С. Стоцкие". Она подняла глаза на мужа:
   -Это подарок тебе. И, кажется, они тоже идут.
   -Может, нам хотят сказать, что время бежит, а мы ещё с места не сдвинулись. Одни загадки вокруг.
   -Разгадаем ли мы их когда-нибудь?
   -Хотелось бы. Я тут составил таблицу, или список. Называй, как хочешь, он достал из кармана листок, - смотри: Они приходят из ниоткуда и уходят в никуда. Во всяком случае мы с тобой пока не знаем, откуда Они взялись.
   -Они - это кто? - Кира уселась поудобнее в кресле, - призраки? Или Они живые?
   -Вот видишь, сразу сколько вопросов: Они призраки или живые? Или то, чему у нас нет названия и определения. И ещё: откуда появляются и куда уходят? Теперь дальше: Они нам помогают или просто не мешают? Старик вёл меня по кладбищу, я долбил мёрзлую землю всю ночь, а ведь он мог сразу всё сказать: мол, там, внутри ничего нет. Не сказал. Почему?
   -А когда мы с ним на башне говорили, он тоже толком ничего не сказал, хотя и помог.
   -Вот-вот, помог и исчез. Они будто подталкивают нас в нужном направлении, но почему-то не хотят раскрыть все карты. Им зачем-то нужно, чтобы мы сами до всего дознались. Ты согласна со мною?
   Кира кивнула:
   -Согласна. Штефан, а эти страшные дети, они зачем? - она даже поёжилась, вспомнив, как мерзко выглядели потрескавшиеся детские личики.
   -И жёлтый мяч... - он посмотрел на неё, - а если это предупреждение?
   -Предупреждение, точно! Как только мячик появился - знай, что-то неприятное произойдёт, а уж если дети страшные - быть беде, - она покачала головой, - ерунда какая-то.
   -Почему? - удивился он.
   -Да потому, что проще было бы Им прийти и сказать, а не посылать маленьких уродцев. Вот, кстати, тебе ещё вопрос: кто их посылает? Может, не Они, а совсем другие? Что ещё в твоём списке?
   -Из всего, что с нами случилось, ясно: некие силы противостоят другим неизвестным силам. За что они сражаются? Неужели за старенький деревянный ящичек? Смешно же! Пойдите да возьмите его. Всего лишь надо взломать сейф в нашей квартире. С такими возможностями, как у них, - это пара пустяков.
   -А может, этот сундучок заговорённый? И кто попало его не может взять? - она стала аккуратно складывать в коробку разложенные на столе вещи.
   -Кто попало? - повторил задумчиво Штефан, - в заговорённости всякие я не верю, это ерунда. Но ты интересную вещь сказала...
   -Да? Какую?
   -Что если, в самом деле, открыть и достать оттуда что-либо может не кто попало, а только определённый человек?
   -И этот человек...
   -И этот человек - ты! Если это так, то понятно, зачем господин Иванов проявил столько стараний, чтобы ты была в его руках.
   -Штефан, я боюсь! - Кира прижалась к мужу. Он обнял её, погладил по голове:
   -Вот глупости! Видела, как полетел отсюда Гришка-прохвост? Ничего у него не получилось.
   -Это сейчас у него не получилось. Но он может придумать ещё какое-нибудь мерзкое коварство. Что-то почище шантажа. Обещался же явиться в середине апреля.
   -Пусть явится. Мы его с лестницы спустим!
   -Ой, а вдруг он служит кому-то, кто такой же, как наш старик, только очень-очень злой? - у неё от страха даже зубы клацнули.
   -Не раскисай и не дрожи! - он улыбнулся, пытаясь подбодрить жену, но в глубине души прекрасно отдавал себе отчёт, что они столкнулись с чем-то не просто неизведанным, но таинственным и, возможно, весьма недоброжелательным.
   Кира пошмыгала носом, пока он вот так обнимает её, - ничего не страшно. А Штефан вспомнил, как противно заскрежетал ломик о крышку гроба, как выкатившаяся из-за туч оранжевая луна огромным фонарём осветила истлевшую внутреннюю обивку и как он поймал косой взгляд старика, невозмутимо стоящего поодаль. Оба гроба оказались пустыми! Но, похоже, старика это не удивило. Совершенно бесстрастно он помог забросать могилы землёй, забрал инструмент, кивнул на прощание и как ни в чем не бывало пошёл обратно к сторожке. Где тела Кириных родителей? Что за потусторонние шутки тут шутят?
  
   За день до отъезда Кира ещё раз обошла весь дом. Касалась той или иной вещи и прислушивалась к себе. Если предмет начинал с нею "общаться", она забирала его с собой в Петербург. Так она велела снять и аккуратно упаковать портрет польского короля, на которого был похож Сергей Петрович. Из маминого сундука забрала синее бархатное платье, которое буквально "взывало", кричало, умоляло, чтобы его взяли с собой. Штефан, как привязанный, ходил за ней по дому и дивился сосредоточенности её лица. Он не понимал Кириных манипуляций.
   -А ты сам попробуй, - предложила ему Кира, положи руку вот хотя бы сюда, - она указала на чернильный прибор в виде двух голов в богатырских шлемах. Её всегда ужасно смешило, что нужно было макать перо в голову богатыря, с которого сбросили на сторону бронзовый шлем. - Ну, что чувствуешь?
   Штефан честно пытался уловить хоть какие-нибудь вибрации, идущие от этого прибора.
   -Ничего не чувствую, - виновато посмотрел он на жену.
   -А теперь тронь это, - она указала на курительную трубку. - Есть разница?
   К своему удивлению Штефан почувствовал тепло, идущее от трубки.
   -Не может быть, - прошептал он, - посмотрел на свои руки, - невероятно! Определенно я чувствую тепло.
   -Вот видишь! - улыбнулась Кира. - Она разговаривает с тобой.
   Вера Ивановна хмуро наблюдала за ними, стоя в дверном проёме своей комнаты. Она уже смирилась с происходящим и просто пережидала, как она говорила, "нашествие орды". "Что он в ней нашёл? - думала она, глядя на падчерицу, - ни роста, ни фигуры нормальной. Что мужчине должно нравиться? Чтоб рост не менее аршина с пятью вершками, чтоб сама белая да розовая - как клубника в сметане. А эта? Кому она нужна со своим росточком в аршин с вершочком? Разве что лекаришке этому, немчику эстляндскому. Вон как глазами-то ест её. А сама-то, сама - загорела на первом солнышке и пудрой рисовой не обмашется! А уж волосы у бесстыдницы - смотреть не на что: не рыжеватые- модного нынче цвета, а словно серебром покрытые, седину напоминают. Тьфу!".
   В кабинет с перепуганным лицом сунулась кухарка Оксана.
   -Барышня, идите сюда, - позвала она Киру.
   -Что случилось, Оксана? - Кире не хотелось уходить. - Зайди и скажи.
   -Чего сейчас молочница сказывала! - Оксана протиснулась в кабинет, сделала круглые глаза и затараторила: - Ой! Это же надо! Что делается!
   -Оксана, говорите толком, - не выдержал её гримас Штефан.
   Та закивала, глядя на Штефана, - его она безмерно уважала и слушалась беспрекословно.
   -Купчиха Сорокина померла! Вот.
   -Нет, не может быть! - поразилась Кира, - ты что-то путаешь.
   -И ничего не путаю, - обиделась Оксана. - Вот как пришла она давеча домой да занемогла. Шибко маялась животом, а на второй день и померла. Да это ещё не всё! Ихнюю кухарку забрали в полицию. Говорят, та чего-то не то сготовила - вот купчиха-то и померла, - лицо Оксаны сморщилось, из глаз потекли обильные слёзы, - а ведь только что у нас была.
   -Да что ты тут сырость разводишь? Когда это было-то? Когда она у нас была и когда померла! - вмешалась огорошенная известием Вера Ивановна. Но Оксану трудно было сбить.
   -Так вот третьего дня и была она. Самовар чая выпила.
   -Она была здесь? - очень спокойно спросил Штефан.
   -Ну, а я о чём? - Оксана даже обиделась, - да вы спросите у барышни. Она по-старому называла Киру барышней. - Спросите у барышни. Она вам скажет. Была, была у нас купчиха Сорокина. Это ж когда барыня ещё сахарницу на пол своротила.
   -Сахарницу? - прищурился Штефан и посмотрел на Веру Ивановну.
   -Ну да, уронила, рассыпала, - рассердилась та, и её тусклые глазки забегали. - Что тут такого? Со всяким может случится.
   -Но не у всех гости внезапно умирают после визитов, - отрезал Штефан, продолжая её разглядывать.
   -Что за намёки, сударь? Стыдно вам должно быть, молодой человек, так с бедной женщиной говорить, - накуксилась Вера Ивановна и даже слезу пустила.
   -В самом деле, Штефан. Что ты напустился? - вступилась за мачеху Кира. - И я была за тем же столом. Видишь, со мною всё в порядке.
   - И ты была? - побледнел Штефан. Кира только кивнула, ей было непонятно, почему её муж придаёт такое значение простому визиту покойной купчихи. -Идите, Оксана, - отпустил он кухарку, повернулся к страдающей Вере Ивановне и двинулся в её сторону, - Так сахарницу уронили, говорите? Сахар жалко было?
   Ох, как не понравился его тон Вере Ивановне! Она тут же вспотела и покрылась пятнами, на всякий случай решила отступить назад в свою комнату. Схватилась за дверь, захотела её захлопнуть, но Штефан не дал. Он вошел следом, Вера Ивановна отступала, отступала и, наконец, споткнулась о стул. Она плюхнулась на него и с ужасом смотрела снизу вверх на искаженное гневом лицо зятя. Штефан навис над сжавшейся в страхе женщиной.
   -Если это вы... берегитесь! - процедил он сквозь зубы. - Я сейчас же отправлюсь в участок и всё узнаю.
   -Штефан! -испуганный голос Киры отвлёк его и прогнал застилавший глаза красный туман. - Штефан, что ты такое говоришь!
   Он резко повернулся к Кире, вздохнул:
   -Ничего, ничего, милая. Всё хорошо. Это так - наши старые споры с твоей мачехой, - он обнял за плечи дрожащую жену и повёл наверх. Оглянулся через плечо на потрясенную Веру Ивановну и бросил, - разговор не кончен!
   Сказать, что Штефан был потрясён - значило ничего не сказать. На миг он себе представил, как Кира пьёт чай с этим проклятым сахаром - и у него потемнело в глазах. Это же случилось в то время, когда он валялся со своей царапиной, вместо того, чтобы быть постоянно рядом с нею. А эта гадина, эта тварь тут же уловила момент! Странно, что она выжидала так долго: его же полдня дома не было.
   Через полчаса они, договорившись с извозчиком, уже подъезжали к полицейскому участку. Кира поглядывала в хмурое лицо мужа, на его сурово сжатые губы - таким она ещё его не видела. Она никуда не хотела ехать: дома полно было дел, завтра они покинут Каменецк - какая полиция?! Но Штефан настоял на своём, он ни за что не хотел оставлять её одну в доме с мачехой. Конечно, он объяснил ей в двух словах, почему он так поступает. Но Кира не согласилась с ним: да, конечно, мачеха терпеть не может падчерицу, "укравшую", по её мнению, наследство. Она вздорная, жадная, трусливая. Но убийство! Кто бы на это решился? Штефан не стал терять время на споры с женой и объяснять ей, что в жизни и не такое бывает, он просто взял Киру за руку и повёл за собой.
   Оставив жену в коляске, Штефан пошёл в участок. В маленькой комнате, душной и жаркой, стояли три письменных стола. За каждым из них сидел чиновник и что-то писал. Когда Штефан вошёл, все они разом подняли головы и три пары глаз с любопытством уставились на вошедшего. Все чиновники были похожи друг на друга, как близнецы: усатые, волосы на прямой пробор и в одинаковых форменных сюртуках. Штефан выбрал того, что сидел у окна, и подошел к нему. Представившись, попросил разрешения узнать причину смерти купчихи Сорокиной, объяснив свою просьбу тем, что несчастная женщина накануне была в гостях у его тещи и при этом была в полном здравии.
   Конечно, чиновник мог отказать и ничего не говорить постороннему человеку. Но у него было хорошее настроение, а в участке скука неимоверная - вот он и решил поговорить с этим столичным щеголем- так он про себя окрестил Штефана. Столичный щеголь внимательно слушал и задавал неудобные вопросы. Так, например, он спросил, было ли произведено анатомическое исследование, то есть вскрытие тела. На что полицейский с видом превосходства извлёк из папочки на шнурочках листок и даже дал щёголю с этим листком ознакомиться. Тот прочел бумагу, поблагодарил и откланялся.
   Кира в нетерпении ждала мужа. Наконец он появился, и по его улыбке она догадалась, что всё хорошо.
   -Ну что ж, поедем домой, - весело объявил он, - придётся извиниться. Не виновата твоя мачеха. Купчиха скончалась от сердечной болезни.
   -Я же говорила! А ты так напал на бедную Веру Ивановну, - попеняла Кира мужу.
   -Каюсь, было дело. Но я так за тебя испугался, что себя не помнил, - он обнял её и поцеловал в висок.
   Полицейский чиновник смотрел, как коляска отъезжает от участка.
   -Чего надо было этому, столичному, Пантелеймон Карпыч? - поднял голову сосед по канцелярии.
   -Да вот, видишь ли, хотел узнать, от чего померла купчиха Сорокина.
   -Так известно ж - от сердца и померла. В акте написано и лекарем Свириденко подписано. Чего тут выяснять? А то, что её кухарку Матрёну в участок вызывали, так то - так, на всякий случай.
   -Ну да. Так ведь этому столичному-то ещё и акт анатомического исследования подавай. Хорошо, наш урядник, наш неутомимый Василий Васильевич, на всякий случай, перед тем, как Свириденко в запой ушёл и ещё не совсем в беспамятство впал, сунул ему листок. Он и подмахнул не глядя. Как знал, старый пройдоха, что понадобится.
   -Ну и востёр же он, Пантелеймон Карпыч, - восхитился полицейский. - И то: кто ж будет этим делом-то заниматься? Наследников нет. А нам только хлопоты...Это чего ж захотели - вскрытие производить! Будто заняться нечем! А что, Пантелеймон Карпыч, хорош бы был наш Свириденко запойный да со скальпелем в руках, а?
  
  
   Глава5
  
   Когда поезд отошёл от платформы одноэтажного с башенкой вокзальчика в Каменецке, Штефан вздохнул с облегчением. Теперь всё позади: крысиные глазки Веры Ивановны, её вечное злобное шипение, дерзость Несвицкого и дуэльная история - всё осталось в этом крохотном городишке. Но сотня вопросов - невозможных, не поддающихся никакой логике, - осталась и незримо присутствовала рядом с ними.
   Петербург встретил их солнцем, ярко-синим небом и ранним ледоходом на Неве. Так тепло в эту пору давно уже не было. Цветы в квартире регулярно поливались и не завяли - спасибо швейцару. День ушёл на разбор привезённых вещей. Помощника швейцара подрядили на товарную станцию получить ценный груз - зеркало.
   Штефана ожидала записка от Бехтерева, в которой его приглашали срочно пожаловать на беседу. Умывшись и переодевшись с дороги, он тут же направился в институт. А Кира решила позвонить на квартиру Софье Григорьевне. Той дома не оказалось, но зато была дома Олечка. Она испустила радостный вопль, услышав Кирин голос, и заявила, что до спектакля у неё есть часа три и она явится немедленно.
   Олечка вихрем ворвалась в их тихую квартиру, внеся беспорядок, весенний блеск в глазах и свежий аромат духов. Она крутила Киру во все стороны, рассматривала и вынесла решение:
   -Ты повзрослела, - она ещё раз окинула подругу взглядом и подтвердила, - сильно повзрослела.
   -А вот ты, наоборот, помолодела, - засмеялась Кира. Они болтали и смеялись, пока на глаза Олечке не попалась фотография.
   Олечка стала вдруг серьёзной, она задумчиво посмотрела на подругу, потом подошла к столику с фотографиями и разными безделушками, взяла снимок Ричарда Баумгартена, всмотрелась в его лицо.
   -Скажи, - повернулась она к Кире, - тебе снятся сны?
   Та удивилась:
   -Конечно, снятся. Только я плохо их помню. А что? - она с любопытством глянула на подругу.
   -Знаешь, после того случая, ну помнишь, с браслетом, я вижу не просто сны, это какие-то длинные-предлинные истории. Было начало, а теперь это тянется дальше и дальше. Как будто книгу читаешь - длинную, - она посмотрела на Киру и снизила голос до шёпота, - и в этой книге всё о нём, - она кивнула в сторону портрета. Я теперь много о нём знаю. Как он любит завязывать галстук, а как нет. Он терпеть не может варёную рыбу...
   -Что?! Варёную рыбу? - засмеялась Кира. - Но это-то ты как узнала?
   -Как-как! Очень просто: на ужин подали - вот как. А он же просил не готовить так для него. Там война идёт сейчас, - она посмотрела на Киру расширенными глазами, - он хочет идти в артиллерию. Представляешь? Это плохо кончится. Но как его удержать?
   -Ты с ним говоришь?
   -Нет, он не видит меня. Но иногда мне кажется, что он меня чувствует. Я будто за чужой жизнью подглядываю.
   Кира с беспокойством смотрела на Олечку:
   -Слушай, это уже не смешно. Так и заболеть можно. Ты хоть понимаешь, что это всего лишь сон? Хочешь, я со Штефаном поговорю?
   -Ах, брось! Что мне Штефан, если Андрей рядом и у него та же история.
   -Как та же? - не поверила Кира.
   -А вот так. Не совсем та же, конечно. У него своя история. Он видит сестру Ричарда - Нору, - Олечка улыбнулась, - по-моему, у него с нею роман. Так он, во всяком случае, считает. Она же его тоже не видит, как и Ричард меня.
   -Олечка, но это же невозможно! Если это из-за чёртовых браслетов, так их надо как-то убрать. Немедленно убрать! И у Штефана браслет, но с ним ничего подобного не происходит.
   -Много ты знаешь! А если он просто тебе не говорит? И потом Андрей уже провёл опыт над собой. Да-да, представь, взял и располосовал себе руку в том месте, где был синяк от браслета. Чуть не до кости разрезал.
   -Ужасы рассказываешь, - поморщилась Кира. - И что?
   -И ничего. Никакого следа внутри нет. Он даже какими-то лучами просвечивал руку. Представляешь? - она быстро подошла к Кире, - слушай, подари мне эту фотографию! Ну, пожалуйста!
   Кира кивнула:
   -Бери, у меня есть другой снимок. Подожди, я сейчас, - она выбежала из гостиной и через минуту вернулась с альбомом.
   -Вот, смотри. Здесь ещё есть.
   Олечка внимательно просмотрела альбом, потом они осторожно вынули снимок из рамочки. На обороте была еле видная надпись: "Я жду. Когда же?".
   Плачущую Олечку Кира видела только один раз: она тогда рассказывала о заболевшем Серёже. Поэтому когда подруга вдруг заплакала, Кира испугалась. Но Олечка улыбнулась сквозь слёзы:
   -Это он мне написал, - она прижала снимок к груди и смотрела на Киру прозрачными от слёз глазами. - Я точно знаю.
   -А я знаю, что вам с Андреем нужен психиатр. Причём, срочно!
   Олечка только покачала головой:
   -Ты ничего не понимаешь, - и стала собираться в театр. Уже надев шляпку и припудриваясь перед зеркалом в прихожей, вспомнила:
   -Забыла совсем. Софья Григорьевна едет к мужу, в Америку. Хочет, чтобы я проводила её. Говорит, что одна боится путешествовать. А там ещё надо плыть на корабле. Это совсем недолго: туда и обратно. Она собирается там остаться на пару месяцев, а меня сразу отправит назад, чуть ли не на этом же корабле. И билеты уже есть на 28 марта. Поездом до Шербура, а дальше уж пароходом. Конечно, посмотреть Париж - моя мечта. Но я-то не могу сейчас уехать. Только-только с театром всё устроилось, и Сережа со мной. Так что теперь она к тебе с этим пристанет.
   -Да куда я поеду? Штефана оставить? Нет, пусть ищет другую сопровождающую, - решительно заявила Кира.
   Заявить-то заявила, но спустя десять дней колёса поезда отстукивали ей свою грустную песню, а она сидела в купе, уставившись в окно и ничего в нём не видя. Сердце её разрывалось от уныния, перед глазами стояло лицо Штефана со щемящей тоской во взгляде янтарных глаз. Глаза её распухли от слёз, а нос покраснел. Она плакала не переставая с минуты расставания с мужем. Софья Григорьевна даже выговор ей сделала:
   -Ну что ты, дурочка! Не на век же прощаетесь! Всего-то три недели в разлуке провести. Да и он от тебя чуть отдохнёт - для супругов это полезно. Хватит слёзы лить!
   Но Кира ничего не могла с собой поделать: слёзы катились и катились по щекам, а чёрная тоска вгрызалась и вгрызалась в душу.
   Чтобы как-то отвлечься, Кира стала вспоминать, как прошли последние перед отъездом дни.
   Оказалось, что Штефана не зря вызвали к профессору Бехтереву: появилась вакансия. Теперь он радостно бежал на службу, возвращался поздно вечером усталый, но ужасно довольный. Кира попыталась было роптать - целый день его нет дома, она скучает. Он только тяжело вздохнул и стал рассказывать, какие интересные больные у него в палате лежат, какие надежды питает Бехтерев на свой институт и что попасть туда - счастье для любого медика. Кира послушала-послушала и решила, что нельзя наседать на него и требовать, чтобы он постоянно при ней был, как цыплёнок при наседке. Конечно, она обиделась (для вида) и даже походила грустная, с надутыми губами, молчаливая и с тоской во взгляде.
   Штефан вначале встревожился, засуетился. Он заглядывал Кире в глаза, пытаясь понять, отчего это она так изменилась и что её беспокоит. Быстро сообразил, в чем дело, и развеселился - очень уж смешно его девочка-жена изображала страдания. Вот тут-то Кира обиделась по-настоящему и даже всплакнула. Вид молчаливых горючих слёз мгновенно стёр улыбку с лица Палена. Конечно, они помирились и Кира объяснила, как ей будет трудно привыкнуть к этим нескольким часам его отсутствия, но она постарается и будет ждать его, как верная Пенелопа. И Штефан нашёл правильные слова, чтобы успокоить жену, и пообещал ей не болтаться невесть где 20 лет, как известный муж той самой Пенелопы.
   Кира решила, что неплохо было бы стать сестрой милосердия, тогда она могла бы служить там же, где сейчас служит Штефан. Но для сестринских курсов нужны документы об окончании гимназии, а таковых у неё не было. Учиться в гимназии с девочками-одногодками, будучи замужней дамой, ей показалось неприличным. Но, подумала она, можно же сдать экстерном за курс гимназии. Чем скорее она это сделает, тем быстрее окажется рядом со Штефаном. И пусть эти планы кому-то покажутся всего лишь маниловщиной, она своего добьётся.
   Два дня спустя её вызвонила к себе Софья Григорьевна. Штефан, как обычно полный энтузиазма, уже ушел в институтскую клинику, дав обещание, что не опоздает к обеду. Кира подробнейшим образом обсудила с Катюшей сегодняшнее меню. Звонок от Софьи Григорьевны застал её уже одетой к выходу - она решила прогуляться. Певица попросила срочно зайти к ней по важному и неотложному делу. Кира пообещала, повесила трубку, и в этот момент в дверь позвонили. Кира открыла дверь и увидела детей: мальчика лет пяти в курточке и девочку лет восьми в летнем платьице.
   -Вы ко мне? - спросила она, при этом её сердце часто-часто забилось: ей стало страшно. Это были какие-то неправильные дети.
   Поразительным было в этих детях не их лёгкая одежда не по сезону и не то, что они, взявшись за руки, безмолвно и таинственно стояли и смотрели на неё. Кира поняла, что её напугало. У них были старые лица! И глаза, будто присыпанные пеплом.
   -Кто... кто вы? - запинаясь, прошептала она. Дети со старыми лицами вдруг развязно ухмыльнулись, пошли к лестнице и стали спускаться, оглядываясь на неё.
   Кира стряхнула с себя оцепенение и бросилась за ними, но на лестнице никого не было. Она сбежала вниз. У парадной как обычно стоял швейцар. Она спросила, не выходили ли только что отсюда дети. Швейцар сказал, что стоит здесь уже давно и никого не видел. Кира вернулась в квартиру, села на стул в прихожей - её трясло. Отсидевшись и немного придя в себя, она с чувством обречённости пошла к Софье Григорьевне.
   Кроме певицы, в квартире никого не было. Серёжа с няней и Олечкой гуляли. Андрей Монастырский был на заседании недавно созданной "Лиги жизни". Оказывается, объяснила Софья Григорьевна, Петербург охватила эпидемия самоубийств. Люди самого разного возраста и положения топились, травились, вешались, стрелялись. Дошло до того, что даже гимназисты стали кончать жизнь самоубийством! Вот и решили умные люди организоваться в этакие дружины, борющиеся с самоубийствами. Надо было этих несчастных отвлекать от чёрных мыслей. Открыли разные мастерские, лечебницы для них. И Андрей Афанасьевич вступил в такую дружину, которая бьётся с нравственным одичанием.
   -По-моему, благородная задача, - Софья Григорьевна одобрительно улыбнулась. - Но я просила тебя прийти не затем, чтобы это поведать, - она просительно сжала руки, - Кирочка, ты должна мне помочь. Только ты можешь это сделать, и, я знаю, ты не откажешь.
   И далее она изложила, как боится путешествовать одна, вспомнила несчастную Полинушку и всплакнула. Да, когда-то у них с Полиной были планы на эту поездку. Но что же делать, коли жизнь так повернулась?! Кто теперь её сопроводит в дороге? Говоря это, она бросала взгляды на огромную картину, где Полина музицировала с недовольным видом.
   -Я бы попросила Олечку - она такая умница - сразу согласилась бы. Но ведь только-только устроилась в хор - нельзя бросать, места лишится. Да и Серёженька уже без мамы и не засыпает. Как тут быть? - она посмотрела на Киру, но та молчала. - Кира, дорогая, вспомни, как мы помогали тебе. Неужели ты мне откажешь?
   -Но, Софья Григорьевна, - Кира решительно встала, - я не могу оставить Штефана. Как вы не понимаете?
   -Я всё понимаю, - поджала губы певица, - я понимаю, что ты не хочешь помочь. Да, знаю, благодарность теперь не в чести. А ведь я многого не прошу. Всего-то доберёшься со мной до Шербура, там мы сядем на пароход и через неделю уже будем в Нью-Йорке. А ты на этом же пароходе тут же отправишься назад. И всё! Что ж твой муж три недели без тебя не продержится? Чай не дитё малое!
   -Но почему через Францию? - удивилась Кира. - Можно из Петербурга: короче дорога.
   -Да, короче. Но Викеша просил заехать в Париж, там одному его бывшему клиенту надо передать какие-то важные бумаги. Он не может их доверить почте. И какая тебе разница, если он за всё платит? На Францию посмотришь, - и с надеждой посмотрела на Киру.
   -Нет, это невозможно, - сказала Кира и почему-то вспомнила страшных сегодняшних детей у дверей своей квартиры. Софья Григорьевна сгорбилась, прикрыла лицо рукой с кружевным платочком и стала всхлипывать. Кире сразу стало так муторно и так стыдно.
   - Ну хорошо, я поговорю с мужем, - наконец сказала она и подумала: "Ведь всего три недели!"
   Конечно, Штефан был против этой поездки. Странное дело, чем больше аргументов приводил он, объясняя, как ненужно им это расставание, тем больше укреплялась Кира в необходимости своего отъезда. Будто кто её изнутри подталкивал. Ни о чем другом они уже не говорили, только спорили и спорили. Кончилось тем, что Штефан, проклиная себя за это, уступил. Он знал, что пожалеет об этом, но ничего не мог поделать: его жена проявила невероятную изобретательность, пытаясь его переубедить. Он даже с Монастырским советовался, и тот, зная об их каменецких "приключениях", посоветовал отпустить Киру в поездку:
   -Мне кажется, - сказал он, - будет лучше, если Кира будет в отъезде, когда этот тип явится. Сами, без неё, с ним разберёмся.
   Теперь, проводив Штефана на службу, Кира проводила целые дни в подготовке к отъезду. Для начала она составила меню на двадцать один день, то есть на всё время своего отсутствия. Увлечённый своей работой, её муж мог даже не заметить, что пропустил и обед, и ужин. Поэтому Катюше были даны самые подробные указания. Точно так же Кира расписала задания по гардеробу Штефана. Потом, внутренне улыбаясь, она засунула в учёные книжки мужа разные смешные записочки. Она представила, как он откроет справочник по психиатрии, а там между страницей номер 67 и 68 лежит листочек с надписью: "А знаете, у кого самый красивый муж? Конечно, у меня!"
   Складывая в саквояж вещи для поездки, она устала и решила прилечь. День был тёмный, дождливый, хмурый. Только голова коснулась подушки, как сон сморил её. Проснулась внезапно, за окном ещё больше стемнело. Она повернула голову и увидела маму. Мама стояла, опираясь на раму зеркала, и грустно смотрела на Киру.
   -Кирочка, никогда не снимай медальон. Не носи его на цепочке - это не надёжно. Возьми шёлковый шнурок, он прочнее. Сложи аккуратно пергамент и положи его в медальон. Не потеряй его! Это очень важно. И ещё: постарайся никогда не снимать моё кольцо. В крайнем случае, носи его на шнурке. Как медальон. Но не отпускай его от себя. Не забудь!- мамины брови строго сдвинулись, она взглянула в зеркало, покачала головой и исчезла.
   Кира совсем не испугалась, она сразу поняла, что это только сон. Но ей показалось, что мама недовольна ею. От этого стало горько и печально. Да и сама она понимала, что делает что-то неправильное и не стоит срываться с места и нестись за тридевять земель, потакая капризам нервной дамы. Но она уже обещала Софье Григорьевне, что поедет. Как же теперь - брать своё слово назад? Тут Кира окончательно проснулась, она быстро села и первое, что увидела - это кольцо, медальон и под ним желтоватый листок пергамента с цифрами. И шнурок! Холодок иголочками пробежал у неё по позвоночнику. Она осторожно взяла листок. Два ряда цифр по четыре в колонке: то ли просто числа, то ли годы. Пожав плечами, Кира аккуратно сложила пергамент так, чтобы он вместился в медальон. Откинула золотую крышечку: внутри была фотография. Полюбовавшись мужем, Кира с сожалением захлопнула медальон, продела шнурок и, крепко-накрепко связав его концы, надела на шею.
   Подошла к зеркалу, чтобы посмотреть, как это выглядит на ней. Отражения не было. Она смотрелась в стеклянную гладь, но там плавал, клубился серый туман. Кончиком пальца Кира коснулась зеркальной поверхности - она упруго подалась. Серый туман стал рассеиваться, теперь там плескалось свинцовое море, а на небе зажигались звёзды. На волнах тихо покачивалось тело девушки, она подставляла лицо под холодный свет звёзд и улыбалась, и у неё было лицо Киры. Она крепко-крепко зажмурилась: сейчас-сейчас всё исчезнет. Приоткрыла один глаз, посмотрела вторым - обычное зеркало. Отражает бледную испуганную физиономию с растрёпанными волосами и диким взглядом.
   Кира не стала ничего рассказывать мужу, он и так плохо спал по ночам: ворочался, что-то бормотал. Сколько раз уж она тихонько гладила его руку, отвлекая от ночных кошмаров. Он, полусонный, обнимал её, притягивал к себе и тогда успокаивался.
  
   Апрель 1912 года (европейское время)
   Всё это, всхлипывая и утирая слёзы, теперь вспоминала Кира в купе поезда, увозящего её дальше и дальше от того, кого она так опрометчиво оставила в Петербурге, от самого дорого для неё человека.
   Для того, чтобы растянуть время до отъезда, Кира упросила Софью Григорьевну взять билеты на поезд как можно ближе к отходу парохода. Предстояло ещё учесть разницу между новым европейским стилем и старым стилем России. Получалось, что им надо быть в дороге уже с 22 марта, день на Париж и к 27 марта, а по-европейски - 9 апреля- они прибывали в Шербур. Каюту второго класса заказали на симпатичном пароходе "Мажестик", и 10 апреля он уйдёт в далёкие края. Софья Григорьевна соблазняла Киру Парижем - хотела пробыть там хотя бы недельку. Но та заупрямилась, потому что ей без Штефана и Париж не был нужен. Главное - быстрее туда и обратно!
   В Париже Софья Григорьевна повезла Киру к таинственному человеку с пушкинской фамилией Онегин. Они наняли фиакр и покатили в сторону Елисейских Полей. По дороге Софья Григорьевна объяснила, что Онегин - не просто коллекционер, он - коллекционер-фанатик, собирает всё, абсолютно всё, что касается поэта Пушкина. Даже псевдоним себе взял, связанный с поэтом. И обратился к государю с просьбой сделать псевдоним его настоящей фамилией, а тот милостиво разрешил. Улица Мариньян оказалась узенькой, мощёной булыжником, а нужный им дом так и совсем никакого впечатления не производил.
   Господин Онегин долго разглядывал посетительниц через железную решётку двери, при этом Софья Григорьевна кивала и кокетливо улыбалась, а хозяин хранил угрюмое молчание. Наконец он загремел засовами и впустил женщин в своё жильё. Хотя жильём вряд ли можно назвать это заставленное шкафами, ящиками, полками помещение. Скорее это было похоже на музей. Нет, не музей - музейное хранилище. Стены сплошь увешаны картинами, рисунками; на старинном широком столе - покоилась посмертная маска Пушкина, на полках выстроились книги. Всё в идеальной чистоте и порядке. Или беспорядке?
   Дамы несколько оробели. Хозяин вопросительно глянул из-под мохнатых бровей:
   -Ну-с?
   -Ах, да, - засуетилась Софья Григорьевна, - это я вам звонила по просьбе Викентия...
   -Да, сударыня, да. Вы от адвоката Велле, и он просил вас передать кое-что мне.
   Софья Григорьевна молча протянула небольшой, тщательно упакованный свёрточек. Господин Онегин бережно принял пакет и тут же стал его разворачивать. Там оказалась книга. Очень старый, в потрёпанном кожаном переплёте с золотым тиснением второй том "Истории" Тацита на латыни и французском, изданный в Париже в 1780 году. "Ещё до Великой Французской революции! Людовику ХУ1 оставалось 13 лет жизни! За 19 лет до рождения Пушкина!" - пронеслось у Киры в голове. Она с невольным почтением смотрела на коричневый томик в руках коллекционера. А он любовно погладил переплёт сухой морщинистой рукой:
   -Этот Тацит был в библиотеке Пушкина в его последнем доме. Здесь, конечно, есть на полях заметки, сделанные его рукой, - и нетерпеливо посмотрел на дам. Весь его вид говорил, что он ждёт не дождётся, когда его оставят наедине с дорогим его сердцу изданием. Господину Онегину и в голову не пришло угостить их чаем. Да и где тут пить чай, если всё пространство заставлено и надо протискиваться между шкафами? Поэтому дамы откланялись и выбрались на воздух.
   -Совершенно сумасшедший старик! - вынесла приговор Софья Григорьевна. - Даже присесть не предложил. А мы-то из самой России тащили эту книжицу! Ну что ж, просьбу Викеши мы выполнили, теперь можно далее следовать. Не опоздать бы!
   Всё отлично получилось: они вовремя добрались до Шербура, где уже вовсю зеленела трава на газонах. В огромном здании Трансатлантического морского вокзала служащий проводил их к кассам для регистрации билетов, и тут выяснилось, что у красавца "Мажестик" непорядок с котлами и он не может выйти в рейс. Обеспокоенные пассажиры бестолково толклись у причала, но служащие компании быстро их успокоили. Всем предложили подняться на другой корабль, кстати, более комфортабельный и дорогой, чем бедняга "Мажестик", причем разницу в стоимости билетов компания брала на себя. Это было достойное предложение, оставалось лишь ждать отплытия. Софья Григорьевна с Кирой посидели в замысловато и модно украшенном ресторане вокзала за чашкой чая с пирожным, прошлись по набережной и вернулись на причал.
   В семь часов вечера на рейде Шербура встал корабль с четырьмя красными трубами. Он был так огромен, что не смог подойти к причалу и маленький однотрубник "Номадик" пчёлкой сновал между причалом и громадиной, подкидывая к нему пассажиров. Софья Григорьевна и Кира с палубы "Номадика" с удовольствием разглядывали белое с чёрным многоэтажье корабля. Он весь сверкал огнями и звал к себе.
   Да, это был царь-корабль, как царь-колокол или царь-пушка. Второго такого не было и не будет никогда. Едва они прошли по устланному ковровой дорожкой длинному коридору и попали в свою каюту, как Кира тут же села писать Штефану письмо с подробнейшим рассказом обо всём, что успела увидеть. Она торопилась написать это письмо с тем, чтобы отправить его с места последней стоянки парохода. Этот корабль привёл её в благоговейный трепет.
   Но Софья Григорьевна позвала Киру на прогулочную палубу смотреть, как корабль оставляет огни Шербура в синеве вечера. Она немного беспокоилась, каким образом дать знать Викентию Павловичу, что они прибывают на другом корабле и другим рейсом. И тут любезный стюард им сообщил о замечательном изобретении, имеющемся на пароходе - о беспроволочном телеграфе Маркони. Оказывается, можно дать телеграмму прямо с корабля туда, куда нужно, правда, это дорогое удовольствие. Посовещавшись, женщины решили не скопидомничать и дать телеграмму Викентию Павловичу, а Кира написала несколько восторженных слов Штефану: "Мы плывём на "Титанике". Это восхитительно! Целую. Люблю. Кира"
   Плавно потекли безмятежные дни среди неба и воды. Корабль летел вперёд, из трёх красных труб валил дым, даже из четвёртой, кухонной, трубы шёл дым - там готовили обеды-завтраки-ужины не переставая. Софья Григорьевна и Кира с достоинством прогуливались, отвечая на приветствия новых знакомых. Дети носились между взрослыми, но их никто не шпынял за суету - все понимали, что как бы ни был прекрасен пароход, детям-то хочется двигаться, так что пусть себе бегают. Кира с удовольствием занимала шезлонг на палубе и подолгу сидела, глядя туда, где вода сливалась с небом. Но Софье Григорьевне не нравилось сидеть на палубе, потому что там было так же холодно, как и в их каюте. Она пожаловалась стюарду, и тот принес им целую гору шерстяных одеял и пледов. Он объяснил, что в каютах второго класса испортилось отопление, но его, конечно же, починят. На этом безупречном судне всё делается для комфорта пассажиров и не стоит беспокоиться из-за временного неудобства.
   Каждый вечер они рано укладывались спать и им не мешали ни шаги в коридоре, ни стук дверей - спали как младенцы, не просыпаясь, и без снов. Первого апреля по российскому времени они уже привычно отправились ужинать в свой ресторан второго класса. В шестигранниках иллюминаторов сверкали звёзды, их не забили светом даже многочисленные фонарики-шишечки под рельефным потолком. За рояль сел пианист и зазвучали модные танго. Кира тут же загрустила, вспомнив, как они со Штефаном недавно танцевали в Каменецке.
   -Ты что будешь? -Софья Григорьевна в нетерпении ждала ответа. - Кира, ты спишь что ли?
   -Простите, тётя Соня, - отвлеклась от воспоминаний Кира, - возьмите на свой вкус.
   -Хорошо, возьму. Но потом не пеняй мне. Жареная индейка - это мы и у себя не раз пробовали. А вот весенний ягнёнок в мятном соусе - это в самый раз. Пюре из репы? Конечно, нет. Терпеть её не могу. Зелёный горошек - это неплохо. Так, теперь надо решить: пудинг с изюмом или винное желе. Пудинг - плохо для фигуры, значит, желе. Американское мороженое? Нам вредно, у нас голос. А вот фрукты и сыр - то, что надо. И, конечно, кофе, - она удовлетворенно вздохнула. - Куда ты всё время смотришь?
   -В иллюминатор. Там звёзды видны. Погуляем после ужина?
   -Обязательно.
   Застольная беседа крутилась вокруг знаков, которые подаёт нам судьба, а мы их не хотим замечать. Кире эта модная нынче тема была неприятна, и она старалась не прислушиваться, но, тем не менее, обрывки разговора до неё долетали. Соседи по столу рассказывали, как из трубы парохода выглянуло какое-то чумазое усатое лицо - не то кочегар, не то настоящий чёрт. А когда уходили от Ирландии, то вода под кораблём стала буро-багровой.
   -И что из этого? - не выдержала Софья Григорьевна, - вот к чему вы всё это рассказываете? Испугать хотите? Не испугаете. Не такое мы видали, сударь мой! Да, и вот ещё дам совет: сойдите на берег, тогда и рассказывайте ваши кошмары. А сейчас пойдите к себе в каюту да спать ложитесь, - она повернулась к Кире и добавила по-русски, - пойдём-ка отсюда, ну их всех тут. Честно тебе скажу: скучаю я. Да-да, представь, уже скучаю по дому. Вот теперь изобретаю, как Викешу из-за океана домой вернуть. Ну уж я что-нибудь придумаю! А помнишь, Кирусик, как нас записали здесь? Чиновник в морской форме уж и так и сяк крутил мою фамилию. Нет, не осилил. Пожаловался, что русские фамилии такие трудные, и написал: мадам Прео с племянницей.
   Они вышли на палубу. Океан маслянисто блестел внизу, отражая мерцающие звёзды. Кира передёрнула плечами - знакомый вид. Не хватает лишь русалки на тихих волнах.
   -Что-то прохладно сегодня, пойдем-ка посидим в гостиной - там сегодня музицируют.
   Они устроились в мягких креслах рядом с музыкальным салоном. Кира погрузилась в чтение, а Софья Григорьевна молча сидела рядом, время от времени тяжело вздыхая.
   -Ты Шиллера читаешь? - спросила она, - что именно?
   -"Коварство и любовь", - Кира уже поняла, что с чтением вряд ли что-то получится - уж очень певице хочется поговорить. Видимо, придётся вернуть в библиотеку корабля недочитанную книгу.
   -"Коварство и любовь"... Видела я в 97 году Комиссаржевскую - Луизу. Не понравилась. Нервная, истеричная. А вот опера хороша! Сама я пела герцогиню Федерику не один раз. Верди есть Верди. Он всегда и везде хорош, - она помолчала, - коварство... Никакое книжное коварство не сравнится с тем, что в жизни делают.
   Кира молчала, ожидая, что ещё скажет Софья Григорьевна. Неспроста же она завела этот разговор? А та помолчала, прислушиваясь к звукам рояля в музыкальном салоне, и продолжила:
   -Вот скажи, я, по-твоему, коварный человек? - и склонила набок голову, внимательно глядя на девушку.
   -Тётя Соня, коварный - это злой, это интриган. А разве вы способны на интриги? И ничего, кроме добра, я от вас не видела...
   -Ну, насчёт интриг ты ошибаешься. Сама же на театре служила, разве интриг не видела? Никогда не поверю в такое. Вот ты говоришь, что добрая я... А если скажу, что я человека убила, как ты на меня посмотришь?
   -Вы шутите? Только это не смешно.
   -Ах, кабы шутила... - она опять вздохнула. - Мы с твоей тётей сто лет друг друга знаем, ещё с гимназии. Были мы не разлей вода - три подруги: я, Валечка и Полина. Всё вместе творили: учились, дурачились, фантазировали. В последнем классе Полина влюбилась, да так, что никого не слушала...
   -Тётя Соня, а как звали предмет её страсти? Случайно, не Григорий? - Кира вспомнила, что господин Иванов говорил о своём знакомстве с её тётушкой. Но Софья Григорьевна, искоса глянув на Киру, покачала головой:
   -Это дело давнее. Не будем о нём. Так вот кончили мы гимназию. Валечка замуж вышла, а мы с Полиной подались в Петербург. Решили на театр поступать. У нас в гимназии музыку хорошо преподавали, почти как у Неждановой. Потому мы и сунулись в Мариинский. А там вскоре ясно стало, что Полина никакая не певица, но аккомпанировала она блестяще. Так и повелось: я на сцене, а она - за сценой. Ну да это дело былое. Прошло всё. А вот новое - это то, что совсем недавно случилось. В августе прошлого года (мы тогда на даче жили) прибежала как-то Полина с залива весёлая такая, глаза блестят. Говорит, старого друга встретила. Я не стала расспрашивать, решила, что захочет, так расскажет. А она не стала рассказывать. Виделась она с этим "другом" своим ещё пару раз, да только не шибко весёленькая приходила после встреч с ним. А тут вскорости вы с Монастырским прикатили. Смотрю, вроде бы Полина успокоилась, повеселела. И вдруг в одночасье всё изменилось. Она дёрганая стала, раздражительная - да ты и сама всё помнишь. Это, когда твой Пален у нас впервые появился, началось. Полина себе места не находила и всё придумывала, как решить задачку тихо, мирно, без скандала. И однажды у неё вырвалось, что, мол, хорошо бы этот Пален исчез или с тобой что приключилось...
   -Нет, не может быть!
   -Может-может. Ты слушай дальше. Стала я замечать, как она на тебя смотрит: тяжелым, жестким взглядом. Мне прямо страшно стало. Но, знаешь, страшно не страшно, а решила с нею поговорить. Лучше бы я этого не делала. Вот уж наслушалась так наслушалась... И тогда я не выдержала да сказала, что завтра же тебе всё расскажу. В сердцах сказала! Ничего я не собиралась тебе говорить, врачи же предупредили, что нельзя с тобой так сплеча решать. Ты хорошо тот последний день Полины помнишь? - Кира кивнула, ей было страшно, она сцепила пальцы дрожащих рук крепко-крепко, но это мало помогало. Софья Григорьевна застывшим взглядом смотрела в тёмный угол и почти шёпотом продолжала: - мы завтракали, потом чай пили. На улице кто-то истошно завопил...
   -Да-да, мы тогда к окну подошли.
   -Точно, к окну подошли, чтобы посмотреть, кто это там безобразничает. Полина у стола замешкалась. И вижу я в стекле отражение: льёт из пузырька она в мою чашку что-то. Быстро поболтала ложкой и как ни в чем не бывало возле нас встала. Злость меня взяла: что же это такое, думаю, чего ради она взялась мне подливать гадость всякую? В общем, пока вы в окно смотрели, я чашки переставила. Свою чашку поставила Полине. А дальше ты знаешь, что случилось.
   -Но почему вы решили, что она умерла именно от этого? Андрей говорил, что её сердце подвело.
   -А он не говорил тебе, что у него какая-то склянка важная пропала из саквояжа? В склянке этой было что-то сердечное, я название не помню. Кстати, мужчины твои, - Киру передёрнуло, Софья Григорьевна это заметила, - ты уж извини - глупость сказала. А всё одно: как не верти, а мужчины твои. Так вот слышала я однажды, как они недавно между собой говорили о смерти Полины, что умерла она от передозировки лекарства. Только они думают, что она с собой покончила. Но я-то знаю правду: меня она отравить хотела. Не получилось у неё. А я, получается, её убийца...
   -Это так страшно! - прошептала Кира и вздрогнула: музыканты закончили играть и публика зааплодировала. - Но вы. Тётя Соня не убийца! Это несчастный случай! Вы же не хотели...
   -Не хотела, правда. Мне тогда из всех углов шёпот слышался: "Убийца, убийца". Я и на кладбище из-за этого не поехала.
   -Это нервы, это пройдёт.
   -Пройдёт, говоришь? А ты нашу картину в гостиной помнишь? Там, где мы музицируем с Полиной?
   -Конечно, она же на виду висит.
   -Ничего не заметила? Вот то-то же! Там лицо у Полины совсем сердитое стало...
   -Нет, тётя Соня, вам показалось...
   -Показалось? А надпись на нотах тоже показалась?
   -Есть там надпись, но её прочесть нельзя. Просто набор букв.
   -Ну да, "набор букв"! - передразнила её Софья Григорьевна, - "Ты убийца", написано, но только задом наперёд.
   Кире показалось, что у неё от ужаса волосы зашевелились. Они долго ещё сидели в молчаливом оцепенении. Мимо проходили нарядные пассажиры, поглядывая на замерших в своих креслах женщин. А те, не сговариваясь, решили больше к этой теме не возвращаться и прежде, чем отправиться в свою каюту, вышли на палубу прогуляться перед сном. Они медленно шли вдоль правого борта.
   -Смотрите! - стоящий с сигарой мужчина перегнулся через ограждение, указывая рукой на проплывающий рядом парусник. Странный вид был у этого судна: весь потрёпанный, с обвисшими рваными парусами, без единого огонька - он медленно уходил в сторону. И мачты, и корпус его словно бы светились тревожным зеленоватым слабым светом.
   -"Летучий голландец", - прошептала Софья Григорьевна и перекрестилась.
  
   Несмотря на то что час был поздний ни Кира, ни её попутчица спать не ложились. Уснёшь тут, как же! После такого-то разговора!
   Софья Григорьевна облачилась в роскошный тёплый халат, отороченный мехом, и устроилась с книгой на своей кровати под бра молочного цвета. А Кира решила немного поработать иголкой: на пальто оторвалась пуговица, и ещё одна болталась на ниточке. Она достала из несессера иголку, нитки, ножницы и пристроилась у столика.
   -Нитку надо бы навощить, тогда крепче держаться будет,- подсказала ей Софья Григорьевна. Кира порылась в несессере, нашла обломок свечки и стала вощить нитку. После всего, что она сегодня услышала, нестерпимо захотелось увидеть Штефана. Что бы он сказал ей? Конечно, прежде всего, успокоил бы. Она так затосковала, что достала медальон из-под тёплого платья, открыла его и залюбовалась мужем. Сложенный пергамент развернулся, она его отложила на столик, мельком глянув на столбик цифр. Так и пришивала пуговицу, поглядывая то на карточку Штефана, то на цифры на пергаменте. Зачем они в столбик записаны? А если их надо сложить?
   В коридоре послышались быстрые шаги, захлопали двери кают, кто-то громко заговорил.
   -Что там у них так шумно? - поморщилась Софья Григорьевна и взглянула на часы, - ведь спят же люди - двенадцать часов уже.
   -Выйти? Посмотреть? - подняла голову Кира.
   -Нет, сама пойду гляну, - решила певица. Она набросила на плечи тёплую шаль и вышла в коридор.
   Кира сбилась со счёта, теперь надо всё заново начинать. Она надела пальто, проверяя, туда ли пришила пуговицу. До чего же всё же холодно в каюте! Взяла пергамент и стала вести по цифрам иголкой, как указкой. И тут же уколола себе палец. Ойкнула, глядя, как капелька крови расплывается на листочке. Теперь эту грязь не стереть. Какая же она неловкая!
   -Кира, - вбежала в каюту Софья Григорьевна, - скорее надень спасательный жилет! - и остановилась в недоумении: Киры в каюте не было. - Кира! Куда ты пошла? Надо было меня дождаться!
   Софья Григорьевна рассердилась, потом подумала, что Кира, скорее всего, вышла на палубу, и отправилась следом, туда, где собирались взволнованные пассажиры.
  
  
   Глава 6
  
   Март-апрель 1912 года (Россия)
   В отсутствие Киры Штефан старался забивать день всякими хлопотами. Большую часть дня он проводил в больнице, поздно возвращался, обедал-ужинал, читал и ложился спать. Когда жена уехала, он затосковал. Слонялся по квартире, натыкаясь на её вещи. В гардеробной, где висела её одежда, нашёл серенький халатик с беличьим мехом. Ткнулся в него носом -пахло Кириными духами. Он взял этот халатик и положил рядом на кровати туда, где обычно спала жена, и запретил горничной убирать его. Под подушкой нашёл записочку: "Это моё место!" и рассмеялся.
   Тридцатого марта доставили телеграмму. Он прочёл и ахнул - "Титаник"! О его строительстве было столько разговоров. Он порадовался за Киру: повезло, ничего не скажешь.
   Воскресенье тридцать первого марта он, по уже установившейся традиции, провёл с Монастырским и Олечкой. Они, захватив ребёнка и отпустив няню, устроили вылазку на Крестовский остров. Ранняя весна этого года раскрыла почки на кустах сирени, и теперь оттуда выглядывали зелёные кончики листьев, а уж о вербе и говорить нечего. Серёжа осторожно трогал пальчиком "барашки" на веточках и рассказывал, какие они мягкие и пушистые. Там же на воздухе съели сделанные для прогулки бутерброды, запили сельтерской. Здесь на Крестовском, среди замысловато выстроенных дач, все чувствовали себя почти деревенскими жителями. Серёжа так набегался, что запросился на руки. Штефан подхватил ребёнка, и тот почти сразу уснул, положив голову ему на плечо. Все сознательно избегали неприятных тем. Никто не заговорил ни о тревожных сновидениях, мучивших их, ни о странностях с ними связанными. Говорили о Кире, об её удачном путешествии и скором возвращении. Телеграмма с "Титаника" произвела очень сильное впечатление.
   В понедельник первого апреля, на именины домового, больные весь день подшучивали над своим молодым доктором. Самой популярной шуткой стало сообщение, что их сегодня посетит государь император и поэтому доктора вызывает к себе профессор. Когда Штефан примчался к кабинету профессора и выяснилось, что ничего подобного не предвидится, он услышал тихий смех за спиной и посмеялся вместе с хорошенькой сестрой милосердия Анечкой - Анной Кирилловной - и ходячими больными из его палаты. Потом другие больные ему напоминали, что он на подоконнике забыл стетоскоп, автоматическое перо, карандаш, что он измазался и так далее в течение всего дня.
   Домой пришёл поздно. Катюша накрыла ужин и попеняла, что он не приходит обедать. Пригрозила, что всё расскажет Кире Сергеевне. Он только вздохнул - пусть жалуется Кире, только бы та скорее вернулась. Спать лёг почти в двенадцать часов. И вроде бы устал сегодня, но вот всё равно не спалось. Лежал, глядя в окно. Ни звезд, ни луны не было видно, но небо светилось холодным зеленовато-белёсым отсветом. Видимо, поднялся ветер, потому что уличный фонарь, раскачиваясь, бросал блики на оконное стекло. До него не сразу дошло, что оттуда, снаружи, на него смотрит Кира. Её лицо, бледное и печальное, её огромные глаза, полные слёз, а ветер развевал волосы и полы пальто.
   Штефан бросился к окну:
   - Кира! - но она растворилась в темноте.
   Он заметался по комнате, стал одеваться. В прихожей сунул руку в рукав пальто и опустился на стул. Куда бежать?! Сжал зубы так, что заскрипели, - где он и где она! - он же ничего не может сделать. Что с Кирой? "Только бы была жива", - мысленно повторял и повторял. Потом пошел в спальню, уткнулся лицом в Кирин халатик и повалился на постель.
   Таким рассеянным, всегда собранный и педантично-аккуратный, Штефан никогда не позволял себе быть на службе. Когда в очередной раз к нему с одним и тем же вопросом обратилась Анна Кирилловна, а он поднял красные, как у кролика, глаза и непонимающе уставился на неё, стало ясно: сегодня он не работник. Он отправился в ординаторскую, там как раз было время чая и собрались все медики их отделения. Штефан взял стакан чая и сел в уголке возле окна. О чае он тут же забыл. Просто сидел и смотрел на улицу. Там шли по своим делам прохожие, ездили лихачи и "ваньки", бежал по тротуару, ловко лавируя между людьми, мальчишка-газетчик. Штефан смотрел на привычную уличную суету и ощущал, как на него накатывает оцепенение. Так бывает, когда надо сделать что-то очень-очень важное, возможно, опасное, и остается всего секунда, а это опасное неумолимо надвигается, надвигается - сейчас раздавит, а ты стоишь и ничего с собой поделать не можешь, только намертво цепенеешь.
   -Слышали новость? - в ординаторскую влетел, потрясая газетой, помощник лекаря Илонов. - Вот вам, господа, и непотопляемый корабль. Вот вам и отличное качество!
   -Да вы толком скажите, что за новость? - покосился на него терапевт Мышков.
   -Вот, извольте взглянуть сами, - Илонов протянул газету. - Видите, телеграмма из Лондона.
   Мышков взял "Новое время" и глянул на нужное место:
   -Да, в самом деле, - к ним приблизились несколько человек и стали заглядывать в газету. - Постойте, господа, дайте я прочту. "Лондон. Получено известие о гибели парохода "Титаник"...наскочив на ледяную глыбу, спустя полчаса затонул. Женщины приняты на спасательные шлюпки", - постойте, тут ещё есть, - " Агентство Рейтера подтверждает известие, что пароход "Титаник" собственными силами приближается к Галифаксу".
   -Так я не понял: затонул или идёт к Галифаксу?
   -Ах, да нам-то что? Где этот "Титаник", и где мы?
   -А я всегда говорил, что постройка подобных монстров - это вызов Богу. И добром это не кончится.
   Медики бурно обсуждали новость, для Штефана их голоса сливались в одно сплошное гудение. Потом гул стал оглушительным, надвинулся на него, в глазах побелело и он свалился под ноги коллегам.
   Штефан пришел в себя в пустой палате, куда его поместили коллеги. Рядом сидела Анна Кирилловна и читала злополучную газету.
   -Дайте мне, - попросил Штефан и, протянув руку, попытался встать.
   -Газету? Пожалуйста, - она дала ему листок, - но там ничего интересного. И не вставайте, вам велено пока лежать.
   Анна Кирилловна всмотрелась в измученное лицо всегда такого ухоженного красивого доктора и подумала, что даже покрасневшие глаза и бледность не портят его внешности.
   Руки дрожали, когда он разворачивал проклятый листок. Вот, прямо на первой полосе, в разделе "Телеграммы" значится, что "вышел в среду из Соутгэмптона, имея на борту 1380 пассажиров, к которым в Шербуре присоединились еще новые пассажиры. Все спасены пароходом "Virginian", вызванного посредством беспроволочного телеграфа". Все спасены! Он ещё раз перечитал. Да, так и написано: "все спасены". Но можно ли им верить? Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Сестра с тревогой следила за ним.
   -Доктор Пален, вам плохо?
   Он посмотрел на свежее молоденькое лицо, кивнул:
   -Плохо. На этом пароходе была моя жена, - и закрыл глаза.
   Новость о том, что у доктора Палена на "Титанике" была жена, облетела отделение. Коллеги предложили Штефану провести ночь в больнице, чтобы не оставаться дома одному, но он отказался. Он решил, что из дома ему проще будет звонить и в газеты, и в пароходные компании, и в посольства. К тому же он допускал, что может прийти телеграмма с сообщением.
   Домой он поехал, скупая по дороге все новые газеты, но ничего существенного они не сообщали. Вечером позвонила Олечка - она узнала новость. Потом пришёл Монастырский, он принёс газету "Вечернее время" и молча кинул её на стол. Опять на первой полосе заголовок "Потонувшее судно. Человеческие жертвы". Глаза выхватили "из 2200 пассажиров... вероятно спаслось 675 человек". Он читал и перечитывал строчки репортажа: " ...в полночь с "Титаника" сообщили по беспроволочному телеграфу: "Гибнем". На палубе гибнущего парохода разыгрывались потрясающие сцены. Пассажиры-миллионеры предлагали баснословные суммы за места в спасательных лодках. Из-за этих мест люди дрались, сталкивали друг друга в воду, вёслами разбивали головы... Погибло 1410 человек".
   -Это неправда, - твёрдо сказал Штефан, - женщин и детей везёт "Виргиния".
   Монастырский молча налил себе коньяку и залпом выпил.
   -Скоро всё узнаем.
   Следующий день Штефан провёл в разъездах. Он побывал в русско-английской торговой палате, где неожиданно оказалось много посетителей. Кира и Софья Григорьевна были не единственными русскими на этом злополучном пароходе. Приходили всё более и более ужасающие сведения: и шлюпок не хватило, и давка за место в шлюпке. Потом пришло сообщение, что розыски погибших из-за тумана и шторма прекращены. Штефану казалось, что он внутренне окаменел. Бледный, с ввалившимися красными от бессонницы глазами, он каждый день ездил к русско-английской торговой палате и к английскому посольству - каждый день обещали сообщить подробности и, главное, напечатать списки.
   Седьмого апреля пришла телеграмма от Софьи Григорьевны Преображенской: "Пропала Кира тчк Среди спасенных нет тчк Подробности письмом". Какие подробности? Что значит "пропала"? Штефан пребывал в состоянии дежавю: он уже проходил через всё это. Он уже однажды терял Киру. Но тогда это оказалось ошибкой, а теперь?
   Двадцать второго апреля в Технологическом институте инженер Татаринов читал лекцию о причинах гибели "Титаника". Штефан пошел и прослушал всё, что объяснял лектор. Вышел на воздух и понял, что голова совершенно пустая - ничего из услышанного он не запомнил. Двадцать восьмого апреля в Адмиралтейском соборе была отслужена заупокойная панихида по всем погибшим в море.
   После панихиды он возвратился домой, в голове крутились строчки модного поэта Блока, написанные по другому поводу, но так созвучные его нынешнему состоянию: "Девушка пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радость свою".
   Ему на службе дали отпуск, но он решил прервать его. Сил не было оставаться в пустой квартире, где каждый предмет кричал о его потере. Он сильно изменился, и коллеги сразу это отметили: Пален исхудал, янтарные глаза потускнели и ввалились. На соболезнования, высказанные в ординаторской, болезненно поморщился и перевёл разговор на другую тему. Тогда решили его больше не тревожить и больше о гибели жены не заговаривали. Штефан работал, забывая о времени, его, буквально, выталкивали домой со службы. Все решили, что человек он молодой, здоровый и постепенно время излечит его печали.
   А Штефан ждал письма от Софьи Григорьевны. И наконец, оно пришло, коротенькое, написанное дрожащей рукой. Он выхватил глазами нужный ему кусочек текста: "Я вернулась в каюту, но Киры там уже не было. Тогда я решила, что она пошла искать меня на палубе. Там уже собралось много пассажиров. Я тоже искала её, но, к несчастью, не нашла. Не буду вам описывать страшные подробности дальнейшего. Скажу только, что я очень надеялась на то, что наша девочка окажется в другой шлюпке. Нет, этого не случилось.
   Могу вам поклясться, что искала, упорно искала Кирочку как среди живых, так и среди мёртвых тел. Я не нашла её. Дай Бог вам пережить эти известия. Не теряйте надежды, как не теряю её я..."
   Этот вечер Штефан утопил в коньяке. Утром взглянул на себя в зеркало и увидел омерзительное зрелище: дыбом стоящие волосы, красные глаза, щетина на щеках. Он методически привёл себя в порядок: крепкий кофе, холодный душ, побрился. Посмотрел в зеркало и горько усмехнулся: готов служить медицине. Работал весь день как проклятый, потом поехал к Монастырскому и застал потрясающую картину.
   Андрей Афанасьевич, вальяжно развалившись на стуле, пил чай с вареньем. Олечка, нарядная и душистая, наливала чай из фарфорового чайника и мило улыбалась. Увидели Палена, обрадовались, затормошили. Ни слова не говоря, Штефан протянул письмо Софьи Григорьевны. Олечка взяла его, с интересом прочла и недоумённо глянула:
   -Ну и что?
   -Не понимаю, - уставился на неё Штефан. - Что "что"?
   - С чего это у тебя такой мрачный вид? И чего ради ты принёс это письмо? - так же озадаченно спросил Монастырский. - Что в нём такого? То, что спаслась наша Сонечка, мы уже знали. Повезло ей.
   -Вы это специально, да?- он болезненно поморщился. - Там же написано о Кире!
   -О Кире? Это, наверное, Сонечкина попутчица, да? Но мы-то её знать не знали. Так чего печалиться? - удивилась Олечка.
   Штефан смотрел на них и молчал. Что с ними такое? К чему это притворство? Потом не выдержал:
   -Вы не должны так поступать. Это дурная шутка! Речь идёт о Кире! Нас всех с нею слишком многое связывает, чтобы вы вот так запросто выкинули её из головы.
   -Совершенно не понимаю, на что ты намекаешь, - безразлично проговорил Монастырский.
   -Прекрати это идиотство! - взорвался Пален, да так, что Андрей отшатнулся. - Как это жестоко! Даже если вы действуете из лучших побуждений и не хотите лишний раз расстраивать меня, так нельзя поступать! Вы душу мне рвёте...
   И Олечка, и Андрей обиженно молчали.
   Штефан смотрел на них и видел: они не обманывают, не притворяются. Они искренне не понимают, о ком идёт речь. Как это понимать? Коллективная амнезия? Да бывает ли такое?!
   -Постойте, вы что, действительно, не понимаете, о ком я говорю? - он достал из бумажника карточку Киры, - вот, смотрите!
   Олечка взяла фотографию, покрутила её в руках и пожала плечами:
   -Я её не знаю, - она передала снимок Андрею. Тот внимательно рассмотрел его:
   -Определённо это лицо кого-то напоминает, - он задумался, вернул фотографию Штефану, - может, образ с алтаря Кирилловской церкви? Нет, пожалуй, ничего не могу сказать.
   У Штефана мелькнула догадка, и от этой догадки у него потемнело в глазах:
   -Скажи, Андрей, откуда у тебя на руке, вот здесь, - он ткнул туда, где свежим розовым цветом было отмечено место "изысканий" браслета, - вот здесь шрам?
   Монастырский наморщил лоб:
   -Откуда? Да уж и не помню. Мало ли... На гвоздь напоролся, наверное. А что, это имело отношение к барышне на фотографии?
   -Имело, но для вас это уже не важно.
   Пален ушел из дома, из которого исчезла память о Кире. Шел по Каменноостровскому, и слёзы катились по щекам. Вот, значит, как! Проклятый браслет! Это он стирает воспоминания. Но он, Штефан, он-то всё помнит! Пока помнит. А если и он начнёт забывать? Увидит Кирин портрет и будет смотреть на него пустыми глазами, как давеча Олечка с Монастырским?
   Нет, он этого не допустит. Надо записать всё-всё, что пока ещё держится у него в голове, подробно описать свою коротенькую семейную жизнь. Это его долг перед Кирой. И он это сделает. Будет каждый день читать и перечитывать записи и не даст себя сделать таким, какими стали его друзья.
   С этого наводящего ужас вечера он взялся описывать всё, что помнил, начиная с весны 1911 года. Писал эту хронику, плакал и смеялся, перечитывая её. Горничная Катюша жаловалась швейцару, что барин, похоже, с ума съехал. С погибшей женой разговаривает, смеётся. Страшно прямо.
   Со службы Штефан бежал домой, наскоро обедал и хватал свою скорбную рукопись, читал, перечитывал. Не находя покоя в привычной обстановке, он выскакивал на улицу и отправлялся в сторону Петропавловской крепости. Там, в доме Софьи Григорьевны, под незлые сплетни Олечки о коллегах по театру, в медицинских беседах с Монастырским он чуть-чуть расслаблялся и его уже не бесила их странная потеря памяти. Но по-настоящему он отдыхал душой и сердцем, когда возился с маленьким Серёжей. Вместе они складывали кубики, строили башни, рисовали человечков, и Штефан всегда перед сном читал мальчику сказки.
   Спустя месяц от Софьи Григорьевны в толстом коричневом конверте пришло письмо, в котором лежало нотариально заверенное подтверждение того, что Кира Сергеевна Стоцкая фон дер Пален находилась с нею на затонувшем пароходе, тело обнаружено не было, среди спасённых не числится. Копию этой бумаги Штефан отослал родителям в Эстляндию вместе с подробным рассказом обо всём случившемся. Другую копию он отнёс в адвокатскую контору на Садовую. Там ему объяснили, что, так как "среди спасённых не числится, а среди погибших не обнаружена", теперь его жена считается пропавшей и будет таковой считаться длительное время, пока её не признают умершей.
   Эти хлопоты вымотали ему душу. Не было покоя и дома, там все, буквально, все вещи вопили об их пропавшей хозяйке. В конце концов, он, повинуясь спасительной подсказке внутреннего голоса, решил убрать их с глаз долой. Фотографии, ценности, документы, особо не разглядывая, он уложил в тот самый злополучный саквояж, где покоился сундучок Кириной маменьки. Сверху аккуратно сложил её вечернее платье, хотел придавить его своими записями, но передумал. Повертел толстенькую тетрадку в руках и равнодушно бросил её в камин, где пламя бодро ухватило исписанные листки и мгновенно превратило их в пепел. Потом защелкнул замки и поставил саквояж в сейф. Оставшуюся одежду он отдал Катюше. Та растерянно приняла увязанный в скатерть узел, из которого выглядывал отороченный белкой рукав халатика, хотела что-то спросить, но Штефан отрицательно покачал головой:
   -Я прошу вас, Катюша, никогда не напоминать мне о Кире Сергеевне, - при этом кривая болезненная улыбка тронула его губы, а янтарные глаза жестко блеснули.
   Но вспомнить Киру всё же пришлось. В Петербург приехал господин Иванов. Он встретился с Паленом на улице возле его дома.
   -Сударь, - вместо приветствия сказал Григорий Александрович, - я слышал о вашей утрате. Приношу соболезнования.
   -Не трудитесь, они мне не нужны, - мрачно ответил Пален.
   Григорий Александрович внимательно вгляделся в пустые холодные глаза, кивнул:
   -Так даже лучше. Но дело наше не окончено, - и усмехнулся, натолкнувшись на недоумённый взгляд Штефана, - совсем не окончено. Правда, теперь это не к спеху,- и откланялся.
   Потом из Эстляндии приехала Эльза Станиславовна. Она засобиралась к сыну, как только они с Иваном Фёдоровичем узнали о его горе. То, что она увидела в Петербурге, её настолько поразило, что она, потрясённая, не спала всю ночь. Едва она вошла в квартиру и бросилась к сыну со словами утешения и соболезнования, как он её остановил. Спокойно и равнодушно в двух словах он объяснил ей, что не нуждается в утешениях, что живое принадлежит живым, а мёртвое - мёртвым. Он говорил невозмутимо и рассудительно. Эльза Станиславовна не выдержала, попыталась воззвать к его чувствам:
   -Бог мой, Штефан-Георг, ты ли это?! - на что он ей мило улыбнулся, поцеловал руку:
   -Согласитесь, мама, жизнь идёт, и нам надо дальше жить, - с его лица ушла улыбка, и появилось совершенно не свойственное ему капризное выражение, - и потом это уже второй раз со мной - я начинаю привыкать...
   Это было выше понимания Эльзы Станиславовны. Такого сына - рассудительного, равнодушного, циничного - она не хотела видеть. На следующий день Эльза Станиславовна вернулась в Эстляндию.
  
   В субботу 19 мая в именины Серёжи, после прогулки по зоологическому саду и катания на пони, были гости - друзья его мамы - дядя Андрей и дядя Стёпочка. Все вместе они разворачивали чудесные подарки, вместе веселились. Потом пили чай с шоколадным тортом и тушили свечи, а после играли и в лошадки, и в трамвайчик. А на ночь дядя Стёпочка, как всегда, читал ему сказку.
  
  
  
   Нет-нет, господа, история не кончена.
   Помните, как у Булгакова? "За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!"
   История продолжается на страницах романа "На краю гнезда". Теперь это 1931 год с его реалиями, душевной неустроенностью персонажей и мистическим флёром, витающим над их головами.
   Автору хотелось бы узнать мнение читателей о прочитанном.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
  
  
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"