На краю гнезда
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
НА КРАЮ ГНЕЗДА часть 1
"На краю гнезда" является второй частью трилогии ("Ключик от Рая", "На краю гнезда", "Час Ангела") и логическим продолжением романа "Ключик от Рая". Все произведения тесно связаны общими главными героями и ссылками на общие события, поэтому автор предлагает читателям не нарушать хронологии и читать последовательно, начиная с первой части.
Аннотация: ...Не зря мачеха посылала проклятья вслед счастливой паре - Кире и Штефану: "Всю жизнь станешь искать её - и не найдёшь, а ты будешь ждать его - и не дождёшься!" Так и случилось: перешагнула Кира Стоцкая-Пален через десятилетия. А там, в 1931 году, новые лица, старые друзья и роковая тайна, капризно ломающая её жизнь.
А наша жизнь стоит на паперти
И просит о любви с протянутой рукой.
Л.Рубальская
Глава 1
6 ноября 1931 года
Шарк-шарк ...Метлу поменяла - молодец! Старая была и тяжёлая, и сучковатая. Сколько заноз из пальцев вытянула... Ещё б рукавицы дали - совсем хорошо бы стало! Так ведь не дадут же! Говорят, мол, выдали тебе в прошлом году - и хватит. А то, что от них одни дыры остались, кого волнует?
Баба Нина прислонила новую метлу к решетке фонтана (фонтан уже лет пятнадцать как засорился и не хотел работать), потуже затянула под подбородком бумазейный платок в клетку - холодно сегодня, сыро, ветрено. Как там у известного в нынешних широких кругах "революционера и атеиста" Пушкина - "унылая пора! очей очарованье!" - как навалит листьев, да как прилипнут они к земле - вот то-то очарованье метлой их отдирать. И надо вымести всё подчистую: завтра большой праздник да и на демонстрацию народ повалит, а уж что после останется... Говорят, вон те ворота в старые времена запирались и потому не шастал здесь кто попало. Не пахло из-под дворовых арок "продуктами выделения человеческого организма" - это так профессор из двадцатой квартиры говорит. А попросту - мочой. Уж сколько гоняла баба Нина очумелых мужиков из подворотни - не перечесть. А всё равно не получается за всеми уследить: то один к стенке пристроится, то другой, запыхавшись влетит. Вот и тянет из всех тёмных углов этими самыми "продуктами выделения".
А ведь осень-то какая стоит! Тёплая, солнечная, прозрачная... Будто и не Ленинград это вовсе. Вот только сегодня что-то похолодало, а так - прямо Сочи или Ялта какая-нибудь. И листья пахнут так вкусно, так по-старому. Она стала напевать: душа была полна...шарк-шарк... каким-то новым счастьем...шарк-шарк...
Завтра страна, как один человек, станет петь, веселиться: четырнадцатая годовщина Пролетарской революции - это не шутка. Конечно, какие-нибудь несознательные элементы вместо праздника прольют горькие слёзы по старым временам... Но их, этих несознательных, почти всех извели. Под корень извели, как крыс вытравили. Так что завтра все, как один, запоют и запляшут под красными транспарантами да знамёнами.
А сегодня баба Нина отмечала свой личный праздник. Наконец-то и её, работницу-пролетарку, заметили ответственные товарищи и наградили за ударный труд: в очередной раз уплотнили двадцатую квартиру. Ей уже дали ордер на комнату в этой самой уплотнённой до невозможности квартире. Там, конечно, тесновато: живут то ли восемь, то ли двенадцать семей, а это в общей сложности почти сорок человек. Ну и что? А в каморке под лестницей лучше, что ли? Разве можно у метёлок да совков, вёдер да тряпок ребёнка разместить? Нет, конечно. А уж как баба Нина мечтала каждый вечер забирать из садика домой доченьку свою пятилетнюю - малышечку Нюточку. Посмотрит на календарь, где вся страна расписана по цветам - желтый, фиолетовый, красный, зелёный, розовый - и закручинится. Она возненавидела этот календарь, прямо сразу, как только утвердили его в Совнаркоме. Тогда постановили, что работать вся страна должна непрерывно пятидневками; каждому рабочему, служащему определили свой цвет -цвет нерабочего дня. Ей достался жёлтый, воспалённым глазом светился он с аляповатого календаря на стенке. Но баба Нина радовалась, потому что желтый - это её нерабочий день и накануне она сможет забрать Нюточку и провести вместе с доченькой ещё одни сутки. Долго ждала она счастливого момента, когда сможет ввести в отмытую, чистую комнату Нюточку. И дождалась.
Так что сегодня баба Нина переселяется в настоящую комнату, в которой даже есть окно и пол паркетный. И служба у неё теперь новая будет. Теперь она станет заведовать лифтом, а попросту - теперь она лифтёрша. Ещё бы нашли помощницу для уборки лестниц - совсем стало бы всё замечательно. Конечно, вымести лестницы да помыть - это не то, что махать без устали метёлкой круглый год. Она и сама бы справилась, но спина, проклятая, покоя не давала: застудилась на сквозняках да морозах. Вот потому и пообещали подобрать ей в помощь девчонку. А уж у лифта сидеть приятней, чем ломом лёд отбивать на улице. Хорошо, что лифт включили! Сколько лет не ходил, а тут взяли да включили. Торжественно так, с речами, с аплодисментами. Только начнёт этот лифт поднимать жильцов с завтрашнего дня, прямо сразу после демонстрации. Да, праздник - он и есть праздник!
Нет, не листьями это пахнет! Что-то давнее, забытое, бывшее тысячу лет назад, бередило уставшую душу. Свежий, прозрачный аромат заставил затрепетать её ноздри. Баба Нина, как собака, повела носом: ну точно - пахнет лёгкими духами. Холодный ветер принёс аромат откуда-то справа, от поленницы. Ещё не развиднелось, и дрова возвышались мрачной громадой. Баба Нина прищурилась, всматриваясь в чуть светлеющее пятно, и отпрянула: из темноты на неё блестели чьи-то глаза.
-Эй, ты что тут? - она ткнула метёлкой в светлое пятно, - ну-ка, вылезай оттуда!
Пятно распрямилось и оказалось миниатюрной девушкой-подростком с испуганными глазами и дрожащими губами. За свою жизнь баба Нина насмотрелась на разных девушек. Она видела умирающих от голода в восемнадцатом году, плакала над растерзанными и валяющимися возле стены после налёта банды в девятнадцатом, видела краснощёких крепконогих комсомолок в красных косынках в двадцатых.
А когда-то в той, прежней жизни, перед нею прошла целая вереница томных, изысканных созданий, которых потом сжевала своими крепкими челюстями революция и выплюнула за ненадобностью. И вот снова. Надо же! Теперь она смотрела на одно из таких уже почти забытых созданий.
-Чего молчишь? - баба Нина обошла находку вокруг. Пальтишко с широким шалевым воротником из серого каракуля, из-под него виден подол лёгкого платья, тонкой вязки ажурная шаль-паутинка, лёгкие туфельки из светлой кожи на ногах. Откуда такая взялась? - Ты что, с кинофабрики? Кино снимаете?
Но девчонка по-прежнему молча таращилась, лишь судорожно сжимала руки на груди.
-Ты вот что, не молчи! Говори, откуда пришла? Или чего задумала?
-Сударыня... - наконец, разлепила дрожащие губы девчонка, - сударыня, помогите...
Баба Нина даже отшатнулась:
-Ты что, ты что! Какая я тебе сударыня?! - она быстро огляделась: по улице народ уже шел на службу. В голове у бабы Нины заметались мысли. Что за девчонка? Актриска с кинофабрики - тут она рядом, - может, кино из старой жизни снимают? Ладно, решила она, разберёмся, не в первой. - Не в себе ты, вижу. Пойдём ко мне. Там видно будет, что делать.
Она взяла девчонку за холодную ладошку и повела в свою каморку. Они прошли через ещё тёмный двор к подъезду с дельфинами. Девчонка покорно шла за бабой Ниной, только ручонка дрожала в крепкой ладони дворничихи.
Баба Нина занимала чуланчик под лестницей, сюда когда-то местный швейцар складывал мётлы, совки, лопаты отгребать снег от порога. Окна в бывшем чуланчике не было, да и лучше без него: зимой теплее. Зато был свет, настоящий, электрический - предмет гордости бабы Нины. Ещё был примус на тумбочке, чайник, жестяная кружка, на крохотном столике миски, бидон с водой, под стенкой топчан, накрытый лоскутным одеялом и шкафчик, похожий на гробик. Да, интересно смотрелась девчонка среди этого убожества. Баба Нина только хмыкнула. Она раскочегарила примус, и он зашипел, зафыркал. Сразу сильно запахло керосином.
- Иди, сядь, - кивнула баба Нина в сторону расшатанного стула. Девчонка протиснулась мимо стола и села под стеночкой, так и не снимая с себя своего пальтишки. - Сейчас кипяток будет, чай заварим, попьём и поговорим. Ты пальто-то сними. У меня тут тепло. Видишь, печку топила, так ещё стена не остыла.
Девчонка кивнула и сняла пальто, оставшись в темно-зелёном, в цвет её глаз, платье тонкой шерсти. Села прямо и руки на коленях сложила - ни дать ни взять благородная барышня. Надо присмотреться к находке. Кто её знает, что за девица? Баба Нина сбросила свой бушлат, размотала клетчатый платок и оказалась худощавой женщиной лет сорока с тронутыми сединой волосами, скрученными на затылке в тугой узел.
Они пили кипяток, грея руки о бока кружки. Баба Нина взяла из-под газеты кусочек чёрного хлеба, отломила половину и протянула девчонке. Но та отказалась:
-Спасибо, сударыня. Но я недавно ужинала.
-Ты опять? Какая я сударыня? - прямо-таки зашипела баба Нина. - Зови меня баба Нина. Так кто ты, откуда? Где же ты ужинала? Уж завтракать давно пора, а не ужинать.
Девчонка тяжко вздохнула:
-Если б это был только сон! - тоскливо протянула она.
-Так, ладно. Слишком много вопросов. И ни одного ответа. Давай по порядку. Как зовут?
Та не отвечала, смотрела, не мигая, в кружку с водой, потом подняла глаза:
-Я узнала это место, хотя вокруг было темно. Это было возле Александровского лицея...
-Какого? - у бабы Нины дрогнул голос.
-Александровского. Мы часто проходили мимо. Но я не могу понять, сплю я или нет, - она вопросительно глянула на дворничиху, - понимаете, я хорошо помню, как мы с тётей Соней ехали в поезде, потом был корабль. Мы плыли, и вдруг погас свет, а я оказалась возле решётки Александровского лицея на Каменноостровском проспекте. Было темно, но один фонарь всё же горел. Я пошла по проспекту. Шла, шла... Пришла сюда, а тут какие-то мастеровые, кажется, они были пьяны, заступили мне дорогу. Я вывернулась от них, пробежала дворами и забилась в поленницу. Я сплю, да?
Она с надеждой смотрела на бабу Нину. Та прокашлялась:
-Ты не спишь.
-Да нет же, конечно, сплю. Посудите сами: мы уезжали в марте, снега уже не было, но морозило. А сейчас осень, да? - дворничиха кивнула, - вот видите. Не может же так быть: десять дней назад весна, а теперь осень!
Кажется, с девчонкой всё ясно - она сумасшедшая. И, небось, сбежала из лечебницы. Баба Нина посмотрела на беднягу: совсем ребёнок ещё. И всё же что-то в её бреде зацепило женщину. Ну да, конечно, она слишком правильно говорит, это её постоянное "сударыня" ... И одежда! Совершенно не поношенная, модная ...когда же это было модным? Дворничиха задумалась, разглядывая платье девчонки. Завышенная талия, длинная юбка сужается к щиколоткам, отделка шнуром и бисером - похоже, перед войной такое носили.
-А какое сегодня число? - вдруг спросила баба Нина.
-Вы думаете, я сумасшедшая и не замечаю дней? - обиделась девчонка. - Сегодня 15 апреля 1912 года. Только я не понимаю, почему сейчас осень.
Ну вот, здравствуйте. Это называется "договорились". Баба Нина с жалостью посмотрела на убогую: ведь сразу же поняла, что та умом тронулась. Значит, из жёлтого дома сбежала. И всё же тревожила одна несуразность. Ну, допустим, сбежала она из больницы, так ведь была бы одета во всё больничное. Ан нет, не больничное на ней! Как раз наоборот, такую одежду сейчас разве что в театре встретишь или на кинофабрике. Точно, девчонка роль играет: надела платьице довоенное и в роль вживается. А тут её ещё пьяные забулдыги напугали - вот и перепутала все времена.
Баба Нина решила сходить на кинофабрику - благо, тут рядом находится - да спросить, не потерялась ли у них статистка и какое кино из довоенной жизни они запустили. Дворничиха тяжело поднялась, потирая разболевшуюся некстати спину.
-Ты вот что: посиди тут, никуда не выходи. Никому не отвечай, ежели стучать будут. Я недалеко сбегаю и скоро буду. Свет не зажигай. Лучше ложись да поспи чуток. Как, говоришь, тебя зовут?
-Кира Сергеевна Стоцкая-Пален, - Кира внимательно смотрела на женщину. - У вас поясница болит, да?
-Болит, будь она неладна. А как не болеть, когда целыми днями на морозе да на дожде?
-Постойте, я попробую вам помочь, - девушка взяла за руку недоверчиво смотрящую на неё бабу Нину, - сейчас, сейчас. Ой, как же вы такое терпите?! Это очень больно. А теперь как?
А баба Нина вначале даже и не поняла, что спина больше не болит. Она стояла и прислушивалась к себе, изумлённо глядя на улыбающуюся девчонку:
-Не болит.
-И не будет болеть, не бойтесь.
-Не может быть. Уж как только меня не лечили: утюгом с горячими углями гладили, пчёл подпускали, притираниями мазали - не помогало. А ты так просто: раз - и всё!
Баба Нина почти бегом неслась по улице Красных Зорь в сторону кинофабрики и радовалась своему здоровью: ни болей в спине, ни болей в ногах - сорок лет сбросила да и только. Что за девчонка - чудо, прямо-таки!
Но уже через полчаса настроение бабы Нины изменилось. Нет, боль в спине не вернулась и она чувствовала себя здоровой как никогда. На фабрике удалось выяснить, что никакого кино из дореволюционной жизни не запускалось и даже не предполагалось запускаться. А в актёрском отделе барышня в кудряшках, посмотрев в какие-то листочки, заявила, что никакой Киры Стоцкой-Пален никогда у них не числилось. В задумчивости баба Нина вышла из дверей кинофабрики и пошла к себе. Оставалось одно: девчонка сумасшедшая и надо вернуть её в клинику.
Когда эта странная женщина ушла, Кира в полной темноте сняла с себя платье и, сбросив туфли, улеглась поверх жесткого лоскутного одеяла, укрывшись пальто. Она всё пыталась сопоставить события, но, что она ни делала, в голове стоял полный хаос и связать ниточки не получалось. Она постаралась вспомнить, буквально, посекундно, чем занималась до того, как погас свет.
Они вернулись в каюту после тяжёлого разговора в музыкальном салоне. Им не спалось, тётя Соня читала книгу, Кира пришивала пуговицу к пальто и при этом пыталась сложить цифры с пергамента. Не очень-то у неё получалось - всё время сбивалась. Мешал какой-то шум в коридоре, и она вновь и вновь сбивалась со счета. Тетя Соня вышла узнать, что там произошло. Кира заново начала складывать цифры, как указкой, ведя иголкой по пергаменту. Укололась и расстроилась, что испачкала листок, обозвала себя глупой Спящей красавицей. Погас свет. Всё.
Кира встала, крутанула ещё тёплую лампочку, как это делала баба Нина. Лампочка загорелась чахоточным светом, но даже в таком свете было видно, что никаких пятен на пергаменте нет. А ведь должно было остаться хоть что-то. Но вместо него пробел в столбике из цифр, как будто кто-то стёр и кровь, и цифры. Но она-то точно помнит, что здесь стояли четыре циферки, и она помнит, какие: девятнадцать и тридцать один.
Над столом висел небольшой плакатик с мастеровым, бьющим молотом по голове толстяка в цилиндре. "Дикость какая!" - подумала Кира. На плакатике было написано: "Табель-календарь на 1931 год", потом шли числа и месяцы, а сбоку: "Первый день. Второй день. Третий день. Четвертый день. Пятый день". Дней недели не было. Кира не стала разбираться со странным календарём без дней недели, её глаза уставились на обозначенный год: 1931. Потом она медленно сложила пергамент и спрятала его в медальон. Погасила свет и легла под своё пальто. Её била дрожь, а в голове густым звоном отдавало: 1931... 1931...1931...
Девчонка спала - так, во всяком случае, показалось бабе Нине, когда она вернулась из своей разведывательной вылазки. Но присмотревшись, она поняла, что девчонка не спит, а из закрытых глаз потоком льются слёзы.
-Ты вот что, Кира, не реви, а толком объясни, в чём твои печали, - баба Нина села рядом на топчанчик. И тогда Кира стала рассказывать, как ехала с тётей, как плыла на "Титанике", как внезапно погас свет, а она оказалась здесь.
-Подожди, "Титаник" - это тот, что потонул? - прервала её баба Нина.
-Почему утонул? - удивилась Кира, - совсем нет.
Для бабы Нины всё стало ясно: девчонка блаженная и как все блаженные верит в свой бред. Отвести её в милицию - и дело с концом. И тут же пожалела девчонку, которая так легко вылечила её больную спину. А что там в милиции? Сдадут в больничку, а дальше? А если кто обидит, блаженную-то? А вдруг у неё, у бабы Нины, опять спина заболит? Сидела, размышляла, прикидывала и не знала, на что решиться.
Но тут девчонка спросила:
-А это правда, что сейчас 1931 год? - и глаза у неё стали зелёные-зелёные, а страх так и плескался в них.
-Правда-правда, - кивнула баба Нина на календарь на стенке. - Расскажи мне о себе.
Девчонка совсем поникла:
-Я жила с тётей, но она умерла, а тётя Соня - подруга тёти - взяла меня с собой в путешествие, - баба Нина никогда дурой не была, и прекрасно поняла, что девчонка не хочет говорить правду либо говорит не всё. Обижаться на это баба Нина не стала: осторожничает - и ладно. Время трудное - не каждому можно довериться. Однако не совсем безумная эта девчонка. Можно, конечно, попробовать... И она решилась:
-Je vous demande de me dire la vИritИ, - глядя прямо в глаза девчонке сказала баба Нина звучным голосом. Та вздрогнула:
-Puis-je vous faire confiance? - быстро ответила она.
-Можете, - и пораженная Кира увидела, как из зачуханной дворничихи вдруг вылезает, как бабочка из куколки, другой человек: плечи бабы Нины распрямились, подбородок надменно вскинулся, на обветренном лице сложилась любезная улыбка, - можете доверять, сударыня. Не удивляйтесь! Если хочешь жить, не будешь брезгливым и глупым. Я хотела жить и, заметьте, выжила, не спрашивайте, каким образом, но я выжила. Многое повидала и скажу напрямик: с какой целью вы придумали эту занимательную историю, я не знаю. То, что вы мне рассказали, - это бред. Любой, послушав вас, скажет: вы, сударыня, сумасшедшая.
-И вы так думаете? - безнадёжно спросила Кира.
-А что, я иначе должна думать? Посудите сами, вы говорите, что плыли с тётушкой на "Титанике". Допустим. Но, во-первых, этот злосчастный корабль затонул и там погибла уйма народа. И вновь допустим, что вы спаслись. Но, во-вторых, это было в 1912 году. То есть девятнадцать лет назад. Это вы как объясните? Сколько вам лет? Пятнадцать?
-Семнадцать исполнилось.
-Да не всё ли равно: пятнадцать-семнадцать! Вы почти ребёнок и не могли быть тогда там. Если же даже допустить, что всё это правда, а не бред больного человека, как это возможно - из 1912 года сразу перейти в 1931 год?
-У меня нет разумных объяснений и добавить нечего. Поверьте, там, в 1912 году, осталась вся моя жизнь. Мне даже страшно представить, что тут у вас произошло, если вы стали такой... - Кира замялась, подбирая слова.
-Опустившейся? - горько и надменно усмехнулась Нина.
-Я не хотела вас обидеть, - Кира тронула натруженную красную руку, - простите.
Та лишь отмахнулась, а Кира продолжила:
- Да, мне страшно всё это представить, потому что там, в 1912 году, остались близкие мне люди. Что с ними? - голос её задрожал, из глаз опять полились слёзы, - живы ли они?
-Ну, будет, будет тебе! - Нина, опять ставшая усталой дворничихой, похлопала Киру по плечу. - Что же нам делать?
-Помогите мне! Мне не к кому больше обратиться. Я здесь ничего не знаю, а мне надо найти близких, - она умоляюще сжала руку Нины. - Помогите мне найти моего мужа!
-Возможно, я ввязываюсь в очередную авантюру и стану жалеть об этом, - Нина усмехнулась, - но я постараюсь тебе помочь. Хотя, уж прости, не верю в твою фантастическую историю. Зацепила ты меня. А коли так, давай начнём учиться жить в сегодняшнем дне. Для начала ты должна забыть свои словесные выкрутасы, говори мне "ты". И надо придумать вам, то есть тебе, биографию.
В течение ближайшего часа они придумывали Кире историю. Решили, что Кира - дочка двоюродной сестры Нины, приехала из далёких мест на Украине, но в дороге её обокрали. По нынешним порядкам без документов Кира могла прожить целых три месяца, но надо было сходить в милицию (это нынешняя полиция - догадалась Кира) и оставить заявление, чтобы получить временные бумаги. Со службой тоже можно легко определиться: Нине нужна помощница по уборке подъездов. Но тут дворничиха засомневалась, сможет ли такая изысканная птичка-невеличка, вся тонкая до прозрачности, возиться с грязными тряпками да холодной водой? Девчонка с жаром уверила, что, если надо, готова не только лестницы заплёванные убирать, но и тротуар перед домом мыть. А это значило, что Кира получит карточку едока соответствующей категории. Нина, чувствуя себя совершенной авантюристкой, сама села писать заявление, потому что Кира не знала новой орфографии.
Порывшись в своём шкафчике, дворничиха вытащила ватную стёганку, грязно-серого цвета юбку, ситцевую блузку в цветочек, чёрный платок. Юбка Кире не понравилась - слишком короткая, всего до середины икр. Но Нина "успокоила", мол, это ещё длинная, сейчас так только в деревне носят.
-А вот с обувью дело похуже. У тебя ножка совсем маленькая, как у ребёнка. У меня есть ботинки - на зиму берегла - но они тебе будут невозможно велики.
-Можно ваты набить в носок, - предложила Кира. Она уже переоделась и заглядывала в осколок зеркала на стене, - Боже мой, да так даже пугала на огородах не выглядят!
-Забудь эти словечки! "Боже мой"! Ты что? Сейчас же везде воинствующие безбожники - а ты "Боже мой"! Я вот думаю, может, нам сказать, что ты от испуга онемела? Ну, когда тебя ограбили? А то ведь ляпнешь что-нибудь такое! Так, решено. Ты немая и вообще дурочка от рождения. "Немота" потом пройдёт - это когда попривыкнешь. В ботинки мы газету затолкаем. Надо только без портретов выбрать куски, а то ещё привлекут как контрреволюционеров.
-Да что ж за жизнь тут у вас?! - поразилась Кира.
-А вот погоди, увидишь.
Они выбрались во двор. Кира огляделась и ахнула. Это же дом, где жила тётя Соня. Но как всё изменилось! Она дёрнула Нину за руку:
-Я знаю этот дом! - та в ответ зашипела:
-Молчи! Я же сказала тебе!
Но как молчать, если это её дом! Под окнами второго этажа, закрывая рельефные маки и папоротники, растянули красное полотнище с неряшливой надписью белой краской: "Работать, строить и не ныть!" Некоторые окна вместо стёкол были забиты фанерой, а где-то и фанеры не было. Фонтан, возле которого они часто встречались со Штефаном, завалили каким-то хламом, ворота покосились. По улице проезжали одна за другой машины, груженые телеги и изредка извозчики. А люди! Кира зажмурилась. Это же не может быть, чтобы по улице шли только одни неряшливые мастеровые в кепках! Потом вспомнила, как сама она одета, но никто не оглядывается на неё и не удивляется этому пугальному виду.
Свернули в переулок. На углу тётка в косынке и синем мятом халате поверх пальто клеила афиши Музыкального театра. Кира засмотрелась на грязно-белую афишку и чуть не налетела на мужика в сером пыльнике, тащившего на вытянутых руках мусорный бак.
-Куда лезешь, дурища! -гаркнул мужикв самое Кирино ухо.
-Ну ты, потише! - осадила его Нина, беря девушку за дрожащую руку, - ничего не бойся. Не будешь бояться?
Она говорила с нею, как с маленькой девочкой, или с совсем убогой. Но Киру это не обидело. Она кивнула в ответ, провожая глазами набитый людьми трамвай, к которому сзади прицепился беспризорник в драной кепке.
Они довольно быстро дошли до конторы, хотя Кире в её неимоверных ботинках было тяжеловато поспевать за Ниной. Та потянула её внутрь подворотни, там за узенькой обшарпанной дверью находилась пресловутая контора. Здесь оглушительно стрекотали сразу две пишущих машинки, соревнуясь между собой, чья каретка звякнет внушительнее. Лавируя между столами с барышнями-машинистками, они прошли к начальнику. Солидный дядька в гимнастёрке, подпоясанной кожаным ремнём, далеко отставив руку с листком и щурясь, пытался прочесть что-то, напечатанное лиловым шрифтом. За его спиной на стене размещались два плаката. На одном напоминали, что "сон на работе на руку врагам рабочего класса". Второй плакат прямо-таки приковал к себе Кирин взгляд. Там огромный мужик с усами и в синей рубахе держал увесистый пучок хворостин, рядом стояла противного вида тётка в грязном переднике - видимо, его жена. Уродливый ребёнок в коротких штанишках заливался слезами. Сзади толпились какие-то дети с транспарантами. Кира пригляделась. На развёрнутом полотнище было написано: "Не бей и не наказывай ребят, веди их в пионеротряд". "Теперь понятно, - подумала Кира, - почему сверху кривая надпись: "Долой избиение и наказание детей в семье". Пока она таращилась на плакат, Нина уже обо всём договорилась с начальником. Мужчина, с сомнением глянув на Киру, только головой покачал:
-Прям совсем доходяга! Что-то твоя родственница того, - и он покрутил пальцем у виска, - совсем дурочка.
-Да нет, это она с перепугу. В городе впервой - вот и шарахается от всего. Давеча её чуть мусорным баком не придавили... А так-то она ничего.
-Ну смотри, Иванова, под твою ответственность, - он размашисто поставил лиловую печать на бумагу. - Вот, гражданочка Стоцкая, твои новые бумаги.
И протянул ей широкую ладонь. Кира не сразу поняла, что ему надо. Выручила Нина: она схватила руку конторщика и стала яростно трясти.
-Вот спасибо тебе, Семёныч! - приговаривала она при этом. Кира наблюдала и запоминала, как надо себя вести.
Когда они вышли из конторы и пошли в сторону дома, Нина облегченно вздохнула:
-Теперь будешь работать только голыми руками, никаких рукавиц. Если б он тебя за руку взял, то сразу понял, что к деревне ты имеешь такое же отношение, как я к Чемберлену. Пока мозоли не натрешь - никому руки не давай, поняла? Ох, нам же сегодня переезжать! У меня же ордер на въезд. Сейчас придём, двор пометём чуток и за переезд возьмёмся. А вечером я за доченькой своей сбегаю, заберу её из садика.
-Нет, я не могу, - возразила Кира, - мне сначала надо сходить туда, где мы раньше жили.
-Да ты что такое говоришь! - всплеснула руками Нина. - Ты что, не понимаешь? Надо сначала метлой помахать. Иначе прогул запишут, а тогда карточки не дадут. А есть что станем? Без карточек-то?
Пришлось сметать нападавшие листья, собирать их в кучи и жечь большим костром. В какой-то момент Нина глянула на свою "племянницу" и ужаснулась. То, что она метлой никогда не работала (и это, по легенде, деревенская девица!), - ещё полбеды. А вот то, что на пальцах у неё кольца...
-Стой! -Нина взволновалась не на шутку, - стой, что это у тебя?
-Обручальное кольцо, - удивилась Кира: неужели сама не видит.
-Быстро сними и спрячь. Где это ты видела дворника с кольцами на руках? Да и не носят сейчас обручальных колец.
Кира сняла кольца. Она решила потом надеть их на шнурок, на котором висел медальон. Подметать двор оказалось тяжёлым делом: метла огромная, жесткая, так и норовила выпасть из рук. А волдыри на ладонях появились уже через десять минут. Было больно, но Кира терпела, удивляясь тому, с какой поразительной лёгкостью справляется с работой Нина. Значит, и она, Кира, справится. А волдыри заживут! День катился к середине, и Кире стало казаться, что она здесь не несколько часов, а уже целую вечность находится. Из того, что рассказала Нина, Кире стало ясно: произошла катастрофа. Вся прежняя жизнь рухнула, но не это сейчас занимало её. Были вопросы, которые и задать-то страшно: жив ли Штефан? Как они: её муж, Андрей Монастырский и Олечка - как они все прошли через тот ужас, о котором она успела узнать? Чего тут только не было! Война империалистическая, революция, гражданская война... Кира и слов-то таких не знала, но суть их поняла - это чудовищно страшно.
Потом они пили кипяток с хлебом, и Кире уже не пришло в голову отказываться - есть хотелось.
Глава 2
На остановке несколько человек ожидали трамвай. Они с Ниной тоже стали ждать. Подлетел гремящий и звенящий вагон, народ рванулся ко входу. Киру отпихнули, и она бы не влезла даже на подножку, если бы Нина не схватила её за руку и, толкнув впереди себя грудью и животом, не втиснула в вагон.
-Нам близко, - она уже узнала, где жила раньше Кира, - стой здесь.
--Но это же открытая площадка?
-Ну и что? Просто крепче держись, а то так качнет, что вывалишься и костей не соберёшь! - Кира вцепилась в поручни.
Они ехали по улице Красных Зорь - так теперь назывался Каменноостровский проспект. Появилось много домов, которых не было в 1912 году. Некоторые были бы очень красивы, если бы не заделанные фанерой оконные проёмы. По случаю близкого праздника везде висели плакаты и лозунги. На некоторых домах размещалась реклама. Одна картинка рассмешила Киру: был изображен земной шар, и его от дождя прикрывала огромная галоша. Надпись сообщала: "Резинтрест защитник в дождь и слякоть". Кира поймала себя на том, что уже начинает привыкать к новому для неё миру. Во всяком случае, одежда людей уже не вызывала удивления, хотя барышни в коротеньких до колен юбочках, честно говоря, смущали. И мужчины, и женщины носили всё в грязно-зелёных, чёрных, тёмно-коричневых тонах. На всех особах женского рода платки и косынки, или лихо надвинутые на бровь береты, а мужчины все в кепках, лишь редко-редко мелькнёт шляпа. Многие мужчины в галифе и сапогах, а у женщин туфли с перепоночкой или парусиновые тапочки не по сезону, на некоторых тяжёлые ботинки со шнуровкой. И ещё Кира заметила, что вся обувь у людей очень старая, поношенная. Так что своего огородно-пугального вида ей не надо стесняться.
При виде дома, где они жили со Штефаном, у Киры закружилась голова. Она обмерла, побледнела, но Нина дёрнула её за рукав стёганки и потащила к парадному.
-Нет, нам не сюда, этой части дома при мне ещё не было. Вон наше парадное, - Кира остановилась и, задрав голову, смотрела на свои окна. Как и везде, часть стёкол отсутствовала и больше не стоял у дверей крепкий швейцар в ливрее. У входа она остановилась и испуганно взглянула на Нину:
-Я боюсь, - прошептала она. Нина поняла, чего панически боялась Кира: она войдёт в свою квартиру, а там скажут, что мужа её здесь нет или ещё чего похуже.
-Чего уж теперь, - кивнула Нина, - раз пришли, надо зайти, - и она потянула Киру за собой. В когда-то нарядном парадном произошли изменения. Камин был забит мусором, кафельные плитки пола кое-где выбиты, а на потолке вместо люстры торчал закопчённый шнур с погашенной лампочкой без абажура, и лифт не работал. Нина порылась в безразмерных карманах своего бушлата, достала огрызок карандаша и листок бумаги.
-Вот держи, - протянула всё Кире, - будешь как будто записывать.
-Что записывать? - удивилась та.
-Сейчас узнаешь, - усмехнулась женщина. Оттуда же, из кармана, она добыла красную повязку, - ну-ка, завяжи тесёмки.
Повязку пристроили на рукав бушлата, Нина поправила кепку и решительно направилась по лестнице вверх. Дверь их квартиры не изменилась, только теперь на ней был прибит ящик с надписью "Почта" и вокруг звонка пришпилены, приклеены и прикноплены бумажки с фамилиями и инициалами.
-Смотри, есть твоя фамилия?
Кира уже читала и перечитывала: Лазенков И.Т. - 1 звонок, Иванов О.Т. - 2 звонка, Кузнецова Р.И - 3 звонка... Фамилии Пален не было. Она в отчаянии оглянулась.
-Что? Нет?
-Нет.
-Ну что ж, тогда зайдём, - и она вдавила кнопку звонка и держала её, пока за дверью не послышался шум и возня.
-Кто там ещё! - раздался раздраженный голос, возня усилилась и дверь распахнулась. Пожилой тип в стираной-перестираной голубой майке, брюках-галифе и шлёпанцах неприязненно смотрел на них поверх круглых очков, одна дужка которых была обмотана нитками. - Что нужно?
-А вы не горячитесь, гражданин хороший, - одёрнула его баба Нина, - что нужно, то и нужно.
Она оттеснила плечом мужичонку и вошла в прихожую. Оглянулась на Киру:
-Гражданка младший инспектор, чего стоишь, входи, - и незаметно подмигнула ей. Кира робко втиснулась в прихожую и вздрогнула, наткнувшись взглядом на зеркало, только самого зеркала там не было, потому что так нельзя назвать поверхность стекла, сплошь покрытую сеткой трещин. Между тем баба Нина подавила сопротивление мужичонки, предъявив ему бумажку с множеством круглых лиловых печатей:
-Вам ясно, гражданин? - с нажимом спросила она, - вы поняли, что просто так старшего инспектора Облшнурпроводки не направляют? Или вы думаете, что мы можем так вот просто тратить рабочее время?
-Какая Облшнурпроводка? - вопрошал поникший мужичонка и отступал в глубину квартиры. - Что проверять-то?
-Что надо, то и проверим, - поставила нахала на место баба Нина, - кто у вас тут старший уполномоченный по квартире?
-Я, - совсем растерялся тип в майке, - Лазенков Иван Трифонович.
-Вот и хорошо, гражданин Лазенков, - похвалила его баба Нина, - сейчас вы нас проведёте по квартире и покажете всю-всю проводку, а товарищ, - она кивнула в сторону Киры, - запишет, где и у кого надо поменять её. Ясно?
-Ах, вот оно что! - обрадовался Лазенков, - так бы и сказали, что проводку менять будете. Давно пора!
-Мы ничего не меняем, мы только записываем пожелания и инспектируем, - уточнила между прочим баба Нина. - Жильцы все дома?
-Конечно, нет. Все на службе. Но у меня ключи есть.
-А вы почему дома сидите? - тут же строго спросила баба Нина.
-Простудился на субботнике - вот разрешили один день перележать. А завтра обязательно на демонстрацию, - уверил он их.
-Вот и правильно. Это пусть буржуи болеют! - она милостиво глянула на Лазенкова, - ну, товарищ, веди нас сначала в места пользования.
Они прошли по коридору и вышли на кухню. Там стояли столы и столики вплотную друг к другу. На каждом возвышался примус, а то и керосинка. Огромная плита, на которой когда-то готовила вкусные соусы кухарка-горничная Катюша, холодным надгробием возвышалась среди столов. Потолок совершенно закоптился и почернел. Баба Нина осматривала проводку, покрытую жирной чёрной копотью, и одобрительно кивала, будто ей это очень нравится.
-Запиши, - она ткнула рукой в сторону Киры, - здесь надо поменять от этого стола к этому.
-Ну почему же только здесь? - возмутился Лазенков, - а здесь? И тут?
-Всему своё время, - осадила его баба Нина, - а время у нас сейчас трудное. Кто тут у вас живёт? Ну-ка, перечислите всех, пусть товарищ запишет.
Лазенков стал перечислять фамилии, фамилии Пален он не упомянул.
-Всех назвали? Может, кого забыли?
-Всех, всех назвал.
Потом они пошли по комнатам. Их оказалось намного больше, чем было в 1912 году, потому что каждую перегородили, создавая немыслимую архитектуру квартиры. Кабинет-библиотека, конечно, не сохранился: ни книг, ни шкафов, в которых они стояли, не осталось. Безобразная перегородка делила его чуть ли не поперёк. Камин в гостиной заложили кирпичом - зачем? Идя по когда-то красивой квартире, Кира убедилась, что и от её пребывания здесь ничего не осталось. Вот просто совсем ничегошеньки.
-А кто тут раньше жил? До победы Пролетарской революции? - между прочим поинтересовалась баба Нина. Лазенков пошевелил кустистыми бровями:
-Кто жил? Буржуи жили. Говорили, какой-то профессор.
Кира заволновалась:
-Фамилию помните?
Баба Нина неодобрительно взглянула на неё.
-Кто ж теперь вспомнит всех буржуев? - почесался Лазенков.
-И что с ними сталося? - баба Нина продолжала "осматривать" проводку.
-Да сбежали небось или постреляли.
-Что постреляли? - не поняла Кира.
-Да их и постреляли, - Лазенкову уже надоели эти расспросы. - Вот тут у нас ещё комната. Только, - он замялся, - там чахоточная. Уж скоро ей...
Они стояли перед дверью в спальню Эльзы Станиславовны. Кира быстро взглянула на Лазенкова и бабу Нину:
-Я зайду, - и она постучала в дверь.
-Да ты не стучи, не стучи. Так входи. Там она, ...не встаёт уже.
Кира толкнула дверь и вошла. В комнате было темно из-за занавешенного окна и очень душно. Пахло очень больным человеком, застоявшейся мочой и старыми тряпками.
-Можно к вам? - стараясь не вдыхать глубоко зловонный воздух, спросила Кира. Она различила на стоящей у стенки кровати горку то ли одеял, то ли скомканных тряпок. Звук, раздавшийся оттуда, можно было принять за разрешение.
-Я зажгу свет? - она щелкнула выключателем, но свет не загорелся - лампочки в патроне не было. Тогда она подошла к окну и отдёрнула ситцевую занавеску, ставшую от грязи чёрной. В комнате чуть посветлело. Кира взглянула на больную. Это лицо она знала. Тогда это была молоденькая, хорошенькая девушка, которая готовила им со Штефаном всякие вкусности и по-детски радовалась их новогоднему подарку - роскошной шали.
-Катюша! - прошептала Кира. Бледное, до синевы лицо с провалившимися щеками. Не лицо - череп, обтянутый кожей, редкие седые волосы. Больная открыла глаза и перевела их на стоящую девушку. Она всматривалась в её лицо.
-Пить, - прошептала она. На голом столе боком валялась алюминиевая помятая кружка.
-Сейчас, принесу, - она схватила кружку, но сначала рванула на себя оконную форточку, чтобы впустить хоть чуть-чуть свежего воздуха, потом побежала за водой. В коридоре Лазенков доказывал бабе Нине необходимость смены всей проводки в квартире.
-Ну что там? - по бледному Кириному лицу баба Нина поняла, что там всё очень плохо.
-Надо врача. Срочно. За ней кто-нибудь смотрит? - Кира подступила к Лазенкову.
-Одинокая она. Кто ж станет туда ходить? Опять же, чахотка.
-Можно карету скорой помощи? - Кира повернулась к бабе Нине. Та только покачала головой и, в свою очередь, взглянула на мужичонку в майке:
-Слушай, друг-товарищ, здесь же больница рядом! Или вот что, ну-ка пойди, позвони. В третьей квартире есть телефон, я знаю. Там милицейский начальник живёт. Пойди, сделай доброе дело. Скажи, человек умирает.
И мужик послушался, только чертыхнулся, но как был в шлёпанцах и майке, так и пошёл. Кира уже несла воду.
-Пейте, Катюша, - она приподняла голову больной и поднесла к её губам кружку. Та сделала глоток и бессильно откинулась на сбившуюся в комок подушку без наволочки. А Кира с ужасом поняла, что ничем не сможет помочь несчастной женщине, что появилась она в этой вонючей комнате слишком поздно. Осмысленным взглядом больная посмотрела на Нину, потом на Киру. Её зрачки расширились, и она, вжавшись в подушку, зажмурилась. Потом широко раскрыла глаза:
-Кира Сергеевна, - прошелестела она.
-Да, Катюша. Сейчас приедет врач, вас отвезут в больницу. Но, пожалуйста, умоляю, скажите, что с моим мужем? Вы знаете?
Больная напряженно всматривалась в Киру:
-Я говорила ему, что вы вернётесь. А он... - она стала задыхаться.
-Вы о Штефане, да? Что? Что он?
-Он сказал, что не помнит вас...
В прихожей стукнула дверь - вернулся Лазенков:
-Сейчас приедут, - сообщил он, заглядывая в комнату и опасливо глядя на Катюшу. - Я это... я в прихожей подожду, чтобы дверь, значит, открыть, - и скрылся.
-Катюша, я о барине спрашиваю, - Кира в отчаянии посмотрела на Нину. Та только пожала плечами, - Скажите, ради Бога, что с ним? Вы знаете?
Но больная впала в беспамятство.
Нина наклонилась к Кире:
-Нам лучше уйти. Сейчас медицина приедет, начнёт выспрашивать.
-Пусть. Я не могу её так бросить. И потом, может, она скажет. Вы же слышали, она что-то знает.
Баба Нина с сомнением покачала головой:
-Вряд ли.
Звонок в передней заставил их вздрогнуть.
-Не успели. Теперь молчи. Я стану всё говорить, - баба Нина строго глянула на Киру.
Фельдшер и санитар в несвежих белых халатах и с носилками вошли в комнату.
-Ух, ну и дух тут у вас, бабоньки!
Фельдшер быстро оглядел больную, пощупал пульс:
-Да куда ж её везти?!
-Помогите ей, - не выдержала Кира.
-Ты, милая, что ж сама не видишь: ей уж не помочь. Всё, отмучилась. Зря нас вызывали, - и он прикрыл лицо Катюши одеялом.
-Как? - не поняла Кира, - как отмучилась?
-Да вот так: кончилась она. Ну, уж ладно, коли приехали, так заберём тело. Документы какие имеются?
Кира беспомощно огляделась. Из мебели, кроме стола, кровати и стула, был ещё шкаф. Она подошла и открыла дверцы - пусто. На полке старенькая потертая сумочка. Кира узнала её. Когда-то эта сумочка принадлежала ей. Она открыла сумочку и вывалила содержимое на стол. Там оказалось удостоверение личности без фотографии, продовольственные карточки на три месяца с частично не вырезанными талонами, фотография. Кира мельком глянула на фотографию, отложила её. Протянула фельдшеру Катюшино удостоверение. Тот сел за стол заполнять бумагу. Всё это время Кира не сводила глаз с картинки на стене. Каким чудом сохранился "портрет цветка" - даже трудно вообразить. Но он сохранился, и надпись по-немецки была видна. Кира знала, что там написано. Там написано: "Мамочке от Штефана". А ещё за картинкой должен быть сейф. Но в комнате переклеивали обои, и, видимо, сейф убрали, потому что никаких следов его на засиженной клопами и мухами стене не осталось.
Когда формальности были выполнены, фельдшер поднялся:
-Кто уполномоченный по квартире? - спросил он у бабы Нины. Она выглянула в коридор:
-Гражданин Лазенков, - позвала она, - подойди сюда.
Лазенков, всё так же в майке, бочком вдвинулся в комнату.
-Вот справка, что мы забираем тело скончавшейся. Это в милицию снесёте. Они комнату опечатают. Сейчас мы её просто закроем. А уж потом сюда кто-нибудь вселится. Только грязь здесь... - он говорил, а Лазенков кивал согласно головой на каждое его слово. - Давай, берись за носилки. Поможешь снести тело в машину. Я сейчас вернусь, - обернулся он к женщинам, - надо закрыть комнату при свидетелях.
Они переложили бедную Катюшу на носилки и пошли на лестницу. Едва они вышли, Кира подошла к картинке и быстро сняла её со стены.
-Спрячьте её, пожалуйста, - попросила Нину. Потом взяла фотографию и сунула под стёганку.
-Ну и денёк сегодня! - вздохнула Нина. - Эта бедняга оказалась знакомой?
-Наша горничная, - кивнула Кира и понурилась, - она что-то знала о муже, но я не поняла. Это уже было похоже на бред.
-Она тебя узнала, - баба Нина пристально смотрела на Киру.
-Да, узнала, - согласилась Кира. - Да что с того? Где мне мужа искать?
-Ты ещё сто раз подумай, нужно ли тебе это.
-Да что вы такое говорите! - возмутилась Кира.
-Да вот то и говорю, что за двадцать лет много воды утекло. И если жив он, - Кира вздрогнула, - если жив, то ещё не известно, захочет ли он тебя знать и видеть.
Шум в передней прервал их спор: вернулся фельдшер с Лазенковым.
-Ну, давайте замкнём дверь.
Они вышли из комнаты, дверь заперли, а ключ отдали уполномоченному по квартире. Здесь им делать больше нечего.
Домой возвращались молча. Опять ехали в тесном трамвае, но смотреть по сторонам уже не хотелось. Голову занимало сказанное Катюшей. Что значит: "Он сказал, что не помнит вас"? Штефан не помнит?! Нет, конечно. Это всего лишь бред умирающего больного.
Обедать Нина повела Киру на кинофабрику. Там находилась специальная столовая, в которую у неё были талоны на обед. Теперь такие же талоны были и у Киры. Они получили по тарелке пустого супа, а на второе им дали сизого цвета скользкой перловки. Есть хотелось, и они, не привередничая, всё так же молча, съели свои порции. Похожими на них - голодных и усталых, отвратительно одетых людей - было заполнено всё помещение столовой. Над раздаточным столом висел лозунг: "Даёшь индустриализацию и коллективизацию!" Кира не поняла ни слова, да и не стремилась что-либо понять. В её голове по-прежнему крутилось Катюшино: "Он сказал, что не помнит вас".
-Теперь займёмся своими делами, - всё это время Нина упорно размышляла. Показалось или нет, что бывшая горничная узнала Киру. Нет, не показалось. Тогда что это значит? А ничего не значит. Не может этого быть - бред больного. А если нет? Но в это же невозможно поверить: 1912 и 1931! А если это правда?! Мысли метались, и ничего не придумывалось.
Они вышли на улицу. Замечательно распогодилось для ноября: свет от заходящего солнца высвечивал ещё не везде облетевшую листву, делая воздух золотисто-прозрачным. Кира вздохнула: никак не получается у неё увидеть знаменитые белые ночи.
-Давай-ка присядем, пока совсем не стемнело, - предложила баба Нина. Они сели на лавочку во дворе кинофабрики. - Что за картинку я держу за пазухой?
-Когда-то муж, ещё совсем ребёнком, нарисовал этот цветок и подарил своей матери. Она очень любила, нет, не любила, а любит его, - поправилась она. - Ведь ей должно быть не больше шестидесяти, его отцу около семидесяти лет.
-А фотография?
Кира достала фотографию и протянула её Нине. Та взяла и стала рассматривать. Это была лишь часть снимка: смеющаяся Кира в нарядном платье прижималась щекой к плечу высокого человека, изображение которого было оторвано.
-Рядом стоит Штефан, - пояснила Кира. - Это мы фотографировались после Нового года. Почему оторвали его изображение, не представляю.
-Да-а, - протянула Нина, - история твоя невозможная. Но будем считаться с тем, что есть. А есть у нас на сегодняшний день 6 ноября 1931 года. И никуда нам с тобой от этого не деться. Надо привыкать жить в этом времени - другого пока, - она усмехнулась, - у нас нет. Мы сейчас с тобой пойдём весёлым делом заниматься: за Нюточкой в садик сходим. А потом новоселье у нас. И станем искать твоего... как его?