У ворот фермы остановился небольшой черный автомобиль.

Эмма Кларк торопливо вышла навстречу гостям, что уже направлялись к дому. Одного из них, чернявого мужчину среднего роста, она знала. Второй, высоченный и худой, с длинными седеющими волосами, был ей незнаком. Черноволосую девочку она несколько раз видела на фотографиях.

- Здравствуйте, мистер Конуэй. А ты, должно быть, Присцилла? Привет, меня зовут Эмма. Здравствуйте, мистер...

- ...Энтони Веровски, к вашим услугам, - тощий великан галантно поклонился и поцеловал ей руку. Эмма зарделась.

- Здравствуйте, - звонко ответила Присцилла.

Сзади кто-то зашебуршился. Эмма оглянулась, почти не сомневаясь, что увидит своего старшего и самого непослушного отпрыска. Томас невежливо уставился на девочку. Та невозмутимо рассматривала ферму, поля вдалеке и чистое июньское небо, одного цвета с ее глазами.

- Томас, живо в свою комнату!

- Нет, нет! - сказал Конуэй. - Пусть знакомятся. А мы пока подпишем документы.

Взрослые ушли в дом.

Томас шагнул с крыльца и засунул руки в карманы, исподлобья глядя на Присциллу. Ему недавно исполнилось восемь. Взору девочки предстали растрепанные светлые волосы, карие глаза и клетчатые штаны на подтяжках.

- Меня зовут Присцилла, - сказала она.

Томас фыркнул и отвернулся. Присцилла решила, что причиной тому стремление показать независимость. Рассудив, что одного раза для демонстрации мальчику должно хватить, она решительно обошла его по дуге и вновь заглянула в лицо.

- А как тебя зовут?

- Томас, - буркнул паренек. Он оглядел ее чистенькое платье и красные туфельки, и добавил: - Ты странная.

- Почему? - мгновенно отозвалась Присцилла.

- Ведешь себя странно.

- А как надо?

Такая прямолинейность смутила Томаса. Он начал мяться, раздумывая, не фыркнуть ли снова, оставив девчонку без ответа. Но тут на крыльцо вновь вышли взрослые. Мальчик облегченно вздохнул.

- Каждый месяц мы будем забирать ее на пару дней, - говорил Конуэй. - Остальное время она будет жить с вами. Присцилла, веди себя хорошо! Во всем слушайся миссис Кларк!

Девочка кивнула.

Двое мужчин раскланялись, сели в машину и уехали. Эмма взяла Присциллу за руку и сказала:

- Пойдем, покажу, где ты будешь жить.

Веровски повернул руль, аккуратно объезжая камень.

- Все это неправильно, Джон, - вздохнул он.

Конуэй поморщился.

- Не начинай опять, Энтони. У всех должно быть детство. Кларки принесут ей больше пользы.

- Я беспокоюсь не о ней, а о тебе. Ты опять остаешься в одиночестве.

- Что тебе не нравится?! - взорвался Конуэй. - Сначала ты твердишь, что моя дочь мертва! Что я тешу себя куклами!..

- ...Я не говорил этого...

- ...Потом, видите ли, я вдруг остаюсь в одиночестве! Определись, о чем именно ты беспокоишься?

- Почему ты злишься?

- Перестань ко мне прикапываться!

- Я много лет к тебе прикапываюсь. Но обычно ты не злишься.

Конуэй не ответил. Он уткнулся в стекло, глядя на проносящееся мимо поле.

У всех должно быть детство. Девочка растет среди других детей, перенимает поведение взрослых, учится играть, творить, приносить пользу. Что она получит среди стерильных коридоров от людей в белых халатах? Академические знания?

- Ты прав, - сказал он. - Я буду скучать по ней.

Веровски хмыкнул. Автомобиль выбрался с проселочной дороги на шоссе и покатил в сторону Чикаго.

* * *

На ферме Кларков обитало пять человек - Эмма, ее муж Роберт и трое их детей: Томас, Саманта и Джеффри. Появление возможной подружки поначалу обрадовало Саманту, но Присцилла оказалась необщительной девочкой. Впрочем, она хотя бы очень внимательно слушала и периодически задавала вопросы, хоть и бестолковые. Почему ей нравятся розовые туфли и не нравятся белые - ну разве может быть вопрос глупее?

Саманта, да и ее братья, впрочем, по нескольким поводам завидовали Присцилле. Во-первых, она мастерски считала в уме. Во-вторых, ее не боялись птицы. Ее часто можно было найти на заднем дворе, где она кормила воробьев, скворцов, синешеек. Те доверчиво садились ей на руки, чтобы полакомиться горсточкой пшена. Как ни старались остальные дети повторить этот трюк, максимум, что им удавалось - уговорить одинокую птичку клюнуть с ладони зернышко и тут же улететь.

Эмма знала об этой особенности Присциллы, но не придавала ей особого значения. Она считала, что все дело в способности девочки сохранять спокойствие и неподвижность. Отчасти она была права. Однако Эмма не подозревала, что у Присциллы было еще одно, не менее важное свойство, благодаря которому птицы доверяли ей.

У нее был другой запах.

Когда родители Эммы узнали, что в доме их дочери нашла приют какая-то девочка, они прилетели из соседнего штата, как на крыльях.

Родители Роберта были не столь любопытны. Да и жили они дальше.

Пожилая чета сидела на диване и с интересом смотрела на Присциллу. Та, не говоря ни слова, переводила взгляд с Эммы на ее родителей и обратно. Лицо у нее было при этом совершенно невозмутимым. Старички решили, что девочка немного туповата - вывод, верный с точностью до наоборот. Присцилла, будучи лишенной существенного человеческого недостатка - избирательного внимания - регистрировала все мельчайшие жесты, все оттенки поведения Эммы. Она пришла к выводу, что родители Эммы очень важны дла нее, не менее важны, чем дети.

Присцилла старичкам понравилась. Даже если бы Эмма задалась мыслью найти в ней какие-то недостатки, упрекнуть девочку было не в чем. Она оказалась очень послушной и работящей, с удовольствием мыла посуду, мела пол и вообще помогала по дому, как могла. Конечно, у нее были свои причуды, но объяснялись они тем, что девочка ничего не помнила о своей жизни до того момента, как оказалась в попечении своего дяди, Джона Конуэя.

Пробыв у Кларков пару дней, пожилая чета засобиралась в обратную дорогу. Эмма с детьми проводили их до машины. Присцилла некоторое время продолжала следить за выражением лица Эммы, провожающей взглядом автомобиль, затем посмотрела на небо.

- Скоро будет дождь, - сказала она. - Надо снять белье.

Они заторопились к заднему двору, снимать сохнущие на прищепках рубашки, простыни и скатерти. Тучи стремительно темнели. Вдалеке ухнул раскат грома. Эмма занесла в дом последнюю белоснежную стопку, крикнув по дороге:

- Присси, иди скорей под крышу!

В песок у крыльца стукнули первые капли.

Присцилла, удивительное дело, не послушалась. Она, впрочем, подошла поближе к дому, но после снова запрокинула голову, подставив лицо дождю и раскинув руки.

Томас, Джеффри и Саманта, естественно, не смогли вынести того факта, что кто-то без их участия наслаждается непогодой. Они высыпали во двор, улюлюкая и хохоча от радости. Эмма лишь покачала головой и прижалась к мужу. Роберт вышел посмотреть, что там за шум, и теперь добродушно посмеивался в бороду.

Пока дети радовались, дурачились вокруг нее, бегали по лужам, Присцилла стояла столбом, наблюдая за ними. Наконец, Томас схватил ее за руки. К его удивлению, она подхватила игру и закружилась с ним в стремительном хороводе. Лицо ее оставалось серьезным, лишь губы странно двигались, будто она съела дольку лимона. Томас, впрочем, не придал этому особого значения. Присцилла, как он уже неоднократно ей сообщал, была очень странной девочкой.

Поздно вечером, укладываясь спать, он вдруг подумал, что она пыталась улыбнуться. Просто не знала - как.

* * *

Конуэй сидел в кресле, уставившись на огромный монитор. Несведущему человеку показалось бы, что на нем хаотично, складываясь в бесформенные пятна, мелькает множество точек. Пятна уплотнялись, смещались, распадались на кусочки, но движение не прекращалось ни на миг. Изредка от одного из пятен отрывался маленький кусочек и летел прочь. В эти секунды Конуэй особенно внимательно следил за экраном, и если это пятнышко сталкивалось с другим большим пятном, радовался, как ребенок.

Веровски застал его именно в такой момент. Они работали вдвоем так давно, что привыкли входить друг к другу без стука и даже ключи имели от обоих кабинетов.

- Ни на минуту не можешь оторваться от своей игрушки, - проворчал Веровски.

- Семьсот тысяч поколений, - Конуэй ткнул пальцем в угол монитора, где светилось ежесекундно увеличивающееся число. - Пока не рекорд, но потенциал есть. Ну что, какие там у нас изменения?

- Улыбка, смех, плач, движение во сне. Это основные.

- Да, многовато подозрений накопилось у Кларков за полгода.

- Он еще удивляется! - воскликнул Веровски. - Между прочим, улыбку можно было организовать элементарно. Я тебе говорил, что это рефлекс. "Нет, она сама научится".

- Я до сих пор настаиваю на этом, - парировал Конуэй. - Это обширная область коммуникации с огромным количеством нюансов. Пускай наблюдает и учится.

- И про слезы я тебе говорил. Уж плакать-то научиться невозможно. Джон, ты иногда бываешь потрясающе упрям!

Конуэй повернулся было к другу, будто хотел возразить, но промолчал. Насупившись, он снова уткнулся в монитор, лишь взял в руки стоявшую рядом трость. С недавних пор его беспокоил артрит.

- Если бы ты учел все мои замечания, мы могли бы дотянуть с настройками до замены текущего носителя. С тем ростом, который мы запланировали, десять сантиметров - это меньше двух лет. Да и в любом случае внеплановое вмешательство мне не нравится.

Конуэй не ответил и на этот раз.

- А насчет смеха, учти, что я могу лишь организовать процедуры ритмичного сокращения легких, а дальше Присцилла переходит в твою епархию.

Молчание. Лишь описывает круги набалдашник трости.

Веровски некоторое время подождал, затем уточнил:

- В общем, улыбается пускай сама, а остальное я доделаю, так? Все, я пошел.

- Они плакали, - остановил его голос Конуэя.

Он все так же сидел в кресле и теребил узловатыми пальцами палку.

Веровски ждал.

- Я не знал, что делать, - наконец, продолжил Конуэй. - Я так и не привык. Присцилла заливалась порой слезами, а потом оказывалось, что это какая-то мелочь. И Маргарет тоже. А я беспокоился. Мне каждый раз казалось, что это конец света. Мне было страшно. Вдруг на этот раз случилось что-то, с чем я не справлюсь... Я знал, как это работает. Я изучил все механизмы. Горе, сентиментальность, жалость, все. Но я так и не привык... Это неправильно, знаю... Но я не хотел видеть ее в слезах.

Вместо ответа Энтони похлопал друга по плечу и тихо вышел из комнаты.

Когда Веровски вернулся, Конуэй все еще сидел в кресле. Он слышал, что к звукам огромных башмаков Энтони добавились частые детские шажки.

Присцилла смотрела на Конуэя все так же серьезно и невозмутимо.

- Я научил ее плакать, - сказал Веровски. - Теперь ты должен научить ее смеяться.

* * *

Эмма накрывала на стол, поглядывая, как дети резвятся в январском снегу. Томас катал на спине визжащую от восторга Саманту, Джеффри кидался снежками в Присциллу. Последняя, ловко уворачиваясь, расчищала дорожку к воротам фермы. То есть была единственной, кто занимался порученным ей делом.

Вот уже полтора года прошло с тех пор, как Присцилла поселилась на их ферме. Эмма посмеивалась над собой, вспоминая, как она боялась, что девочка станет обузой, несмотря на щедрое денежное обеспечение. Но случилось ровно наоборот. Ела Присцилла, конечно, за двоих. Однако при этом не просто беспрекословно выполняла все поручения, которые давались ей временными родителями, но поминутно интересовалась, как еще помочь по дому. Она совершенно не интересовалась компьютерами и не лазила часами по интернету. (На самом деле Присцилла сидела во всемирной сети практически круглосуточно, но этого никто не знал). Эмме хватило такта не ставить девочку в пример собственным детям, чтобы не вызвать ревность. Впрочем, случись так, она не была уверена, что Присцилла бы хоть как-то отреагировала.

Джон Конуэй и его долговязый напарник приезжали в середине каждого месяца, по утрам. Они расспрашивали хозяина с хозяйкой о девочке, не происходило ли чего необычного, и затем уезжали вместе с ней. Вечером следующего дня они возвращали Присциллу на ферму.

Эмма терялась в предположениях, что в Присцилле было не так. Она склонялась к мнению, что девочке нанесена какая-то психологическая травма, для излечения которой необходима жизнь в обычной семье. Эту теорию подтверждало поведение Присциллы. Ее безразличное лицо по прошествии нескольких месяцев начала изредка посещать улыбка. Потом девочка вдруг начала плакать и смеяться невпопад, что несколько потревожило Эмму. Но вскоре все пришло в норму.

- Пора ужинать! - крикнула она в окно.

Во время молитвы перед едой Эмма привычно наблюдала за Присциллой. Сейчас для той стало обычным делом соединять ладони и шептать слова благодарности Богу. Однако раньше смысл этого обычая был для девочки непонятен. Эмма, как могла, пыталась объяснить, почему так делается, но ей казалось, что Присцилла осталась скептически настроена к религии. Да и сейчас глаза ее внимательно осматривали пищу, и не было в них ни капли благоговения.

После еды Эмма застала девочку у окна. Та смотрела в небо. Непосвященный решил бы, что Присцилла любуется звездами, однако миссис Кларк давно поняла, что та не из больших любителей помечтать. Постояв так несколько минут, девочка затем почти безошибочно предсказывала погоду. Тем не менее Эмма решила попытать счастья.

- О чем ты думаешь?

- Завтра опять будет снег. Нужно будет опять убирать его.

- Я так и знала, - рассмеялась Эмма. - Неужели тебе не хочется посмотреть на звезды?

- Я смотрю на звезды. По их мерцанию можно определить движение воздуха.

Присцилла иногда пугала Эмму своим абсолютным практицизмом.

- Тебе не приходил в голову вопрос - кто их создал?

Девочка пристально взглянула на приемную мать.

- Не знаю. Они появились ниоткуда.

- Все, появившееся ниоткуда, создал Бог, - просто сказала Эмма.

Присцилла некоторое время молчала. Потом уточнила:

- Но люди не появляются ниоткуда. Они рождаются.

- Это правда. Но самые первые люди появились ниоткуда. Их тоже создал Бог.

Девочка кивнула. Это означало, что она приняла информацию к сведению и обсуждать ее больше не собирается. Эмма поцеловала ее в лоб и пошла зашивать порванные Джеффри штаны.

* * *

Конуэй нервничал.

Присцилла в первый раз меняла тело. Предыдущее не могло больше увеличиваться, и оставаться в нем значило, что девочка перестала бы визуально расти. Конечно, руки и ноги можно было удлиннять в очень больших пределах. Проблемой являлось общее сохранение пропорций и изменение объема головы.

В следующий раз носитель планировалось сменить через полтора года. Присцилла вступала в этап довольно быстрого роста. Затем носитель сменится еще через два года, и будет использоваться вплоть до достижения возраста, в котором все нормальные люди расти перестают - до восемнадцати лет.

Но все это в будущем. А сейчас проводилась первая замена, и Конуэй нервничал.

- Не мельтеши, - сказал Веровски. - Чего-то ты даже для сегодняшнего дня слишком дерганый? Случилось что?

Конуэй уселся в кресло, раздраженно стукнув тростью.

- Да ничего особенного. Просто достало меня все.

Веровски поднял бровь.

- Кто тебя мог достать, кроме проверяющих?

- Студенты! - Конуэй скривился. - Идешь по коридору, а вокруг шушуканье: "Конуэй, тот самый Конуэй". Журналисты. Прошло лет пятнадцать. Нет, позавчера опять звонят и спрашивают: "а что вы думаете по поводу церкви?" Ничего я не думаю!

Веровски усмехнулся и потянулся к ящику стола, где у него была припрятана бутылка джина.

- Ты здорово подгадил церковникам своим законом, признайся.

- Я никому не гадил! Я лишь нашел границу, при достижении которой искусственный интеллект неизбежно осознает себя. Это никаким местом не касается церкви! Нет, сразу завопили про доказательство несуществования души! Если я сделаю из нефти шоколадку, это будет означать, что из какао ее уже не делают?.. Чем ты там гремишь, старый алкоголик? Наливай, но на палец, не больше. Мне еще сегодня разговаривать с новым ассистентом.

- Джастин Уэйнрайт? Говорят, одаренный малый.

- Его предок работал с моим прадедом над клеточными автоматами. Представляешь? Мир тесен. Надо ему сказать про найденную мной конфигурацию. Она все еще эволюционирует, представляешь? Тридцать миллионов поколений. Невероятно, но факт. Сверхмощному компу уже требуется целых полсекунды на обработку каждого следующего шага.

Конуэй залпом выпил джин.

- Ты не считаешь это несправедливым, Энтони? - вдруг спросил он. - Тебя не приветствуют восторженными фразами в стиле "о, это тот самый Веровски, что изобрел БЭХР"?

- Я считаю своим главным достижением панорамную фотоматрицу, а не батарею электро-химического распада, - миролюбиво заметил Веровски. - Кроме того, на меня работает мощнейшее конструкторское бюро. Я всего лишь прикладник, Джон. Без японских процессоров и наноботов Массачусетса наша работа не имела бы особого смысла. Кстати, Икеду давно не слышно.

- Он начал собственный проект у себя в Киото. Говорит, планируется мальчик. Я предлагал помощь, но он заявил, что собирается создавать все с нуля.

- У японцев психология слишком сильно отличается от нашей, чтобы он мог использовать какие-то твои наработки. А по инженерной части они еще фору нам дадут.

- Сразу видно, что твоя область - тело, а не мозг. Человеческий разум у всех людей на девяносто пять процентов работает одинаково. Горячо - отдерни руку. Получается что-то - обрадуйся. Не получается что-то - разозлись. Культура, этика, традиции - все это умещается в оставшиеся пять процентов.

Телефон Энтони замигал разноцветными огнями. Инженер не любил телефонные звонки, встроив вместо них световое оповещение. После короткого разговора Веровски сказал другу:

- Осталось кожу прикрепить и протестировать. Это недолго, часа два. Хочешь посмотреть?

- Избавь меня, - поморщился Конуэй. - Я лучше пойду с ассистентом поговорю.

- Возьми жвачку.

- Пусть привыкает к спиртовым парам, - Конуэй, тем не менее, сунул подушечку в рот. - Ты извини меня. Я волнуюсь.

- Я заметил.

- Каждый раз, когда ты что-то меняешь в Присцилле, я чувствую себя родителем, сидящим в приемной врача. Наконец, он выходит, выводит мою дочь и говорит, "я залечил ей два зуба, но она вела себя очень достойно и даже почти не плакала". И я беру ее за руку и говорю, "молодец". Но если я скажу Присцилле "молодец", она подумает, что я странный. Я и сам так подумаю.

- А ты попробуй, - хихикнул Веровски. - Попробуй.

Беседа с Джастином затянулась. Конуэй с удовольствием отбросил тревогу и раздражение, увлекшись спором о неисследованных областях искусственного интеллекта и целесообразности использования нечетких множеств в принятии решений. Особенно его заинтересовали идеи Уэйнрайта в области инициаци творчества. Следуя инструкциям Конуэя, в Массачусетском Технологическом Институте вот уже два года как создали осознавший себя интеллект, который ученые, недолго думая, назвали Адамом. По инициативе Джастина с ним проводили эксперименты, требуя нарисовать картину в произвольном стиле на на произвольную тему.

При анализе получавшихся работ выяснялось, что это фотографически точные коллажи изображений из базы данных, пропущенные через различные фильтры. Творить интеллект пока отказывался.

Уэйнрайт, в свою очередь, заинтересовался исследованиями Конуэя в области изобретенной его прадедом игры "Жизнь". Оказывается, в МТИ вовсю шли поиски конфигурации, которую Джастин назвал "вечно-изменяющейся", то есть не имеющей циклов, в том числе циклов бесконечной генерации повторяющихся клеток, таких как "паровозы" или "планерные ружья". Конуэй с удовольствием поспорил на тему терминологии. Он был убежден, что "Жизнь" требует биологических определений. Например, "планеры" - те самые маленькие пятнышки, то и дело летающие между большими пятнами клеток на его мониторе - он упорно называл "птицами". Джастин, в свою очередь, рассказал, что в МТИ для "Жизни" разрабатывается новая терминология на основании человеческой психики, и, в частности, "птицы-планеры" в нем играют роль нервных импульсов.

Конуэй с удивлением узнал, что его тридцать миллионов поколений выглядят довольно скромно по сравнению с поставленным в Массачусетсе рекордом в восемьсот миллионов. Однако его конфигурация все еще жила, и Уэйнрайт настойчиво просил информировать его о том, как протекают изменения, а также прислать начальное положение клеток.

Присцилла уже сидела в кресле, когда Конуэй вернулся. Она вскочила и с легкой улыбкой повернулась к нему.

- Зачем ты встала? - спросил Конуэй.

- Проявление уважения.

- Не вставай, когда я вхожу. А чего улыбаешься?

- Проявление хорошего отношения.

- Улыбаться тоже не обязательно. По настроению.

- Влияние настроения на отношение не этично. Разве необходимо моделировать то, что не этично?

Конуэй вздохнул.

- Присцилла, ты - зануда. А где Энтони? Он что, не повезет нас на ферму?

- Он решил отсутствовать при вопросе, который я хочу задать.

Сердце Конуэя неприятно екнуло. Он машинально взглянул на стол. Там лежала фотография, которую он всегда запирал на ключ, когда Присцилла должна была появиться в кабинете. А сейчас забыл. Напился джину и забыл.

- Ты хочешь знать, кто изображен на этой фотографии?

- Да. Это не я. Я младше. Но при всей очевидности...

- Это моя дочь, - прервал ее Конуэй. - Она погибла в автокатастрофе.

- Тебе неприятно об этом говорить?

- Немного. У тебя есть еще вопросы?

- Да.

Присцилла замолчала. Она не собиралась продолжать разговор, если это было неудобно собеседнику. Свойство, очевидно благоприобретенное у Кларков. Конуэй поджал губы.

- Задавай.

- Люди считают важным свое происхождение. Я могу считаться твоей дочерью?

- А ты считаешь это важным?

- Да.

Что означало это "да"? Готовность отправить информацию на уровень максимальной важности? Необходимый факт для создания непрерывной картины мира? Усиление подобия человеческой жизни?

- Можешь, - ответил Конуэй.

Присцилла кивнула и сказала:

- Теперь поехали на ферму.

Если бы Конуэй досконально отслеживал все, чему Присцилла училась у Кларков, он бы, возможно, понял значение ее последних вопросов и отнесся бы к ним гораздо более серьезно. Хотя, скорее всего, ответил бы так же. Но его занимали мысли о фотографии. Поэтому, как любой человек, избегнувший щекотливой ситуации, он вскоре выкинул этот разговор из головы.

Между тем, Присцилла точно знала, кто ее создал, и не могла игнорировать это знание. Ей требовалось заполнить терминологическую дыру. Веровски сконструировал ее тело из материалов, в конечном счете добываемых из недр Земли. Однако Конуэй создал то, что не существовало изначально, ее "Я", ее сущность. Если бы Конуэй не согласился стать ее отцом, она назначила бы ему другое определение.

Ибо разум либо рождается, либо появляется ниоткуда.

* * *

Эмме довольно долго удавалось оберегать Присциллу от соблазнов ночной жизни. До поры та сама не стремилась самоутверждаться таким образом, считая это избыточным. Однако в один прекрасный день Присцилла пришла к выводу, что ее поведение должно включать в себя походы в ночной клуб и дружеское общение с мальчиками. В роли последних выступал Томас. На велосипедах они вдвоем все чаще посещали лежащий к северо-западу Стритор, а иногда добирались и до юго-восточного Понтиака. Другие города Иллинойса для Томаса были слишком далеко. Присцилла доехала однажды до Блумингтона-Нормала, чтобы выяснить, что представляет из себя город покрупнее. Эмма отругала ее за позднее возвращение. Присцилла поняла, что та разозлилась из-за страха за нее, и больше подобные вылазки не повторяла.

Впрочем, тесное общение с Томасом было палкой о двух концах. На днях у них состоялся сложный разговор. Томасу вдруг стало крайне интересно, что Присцилла думает о нем. Прижав ее к деревянной изгороди на окраине Стритора, тот упорно требовал ответа на вопрос - нравится ли он ей или нет.

Подобные вопросы всегда ставили Присциллу в тупик. Одной из наименее понятных ей концепций была симпатия. Когда ее спрашивали, хочет ли она чего-либо, она принимала решение исходя из наименьшего вреда. Она брала конфету, чтобы сделать приятное Эмме, но если конфет было мало, она отказывалась. Она всегда соглашалась помочь по дому, но только если ее не ждала другая работа, которая принесла бы больше пользы. Естественно, одним из важнейших факторов было поддержание образа обычной девочки.

В тот раз Присцилле удалось плавно уйти от ответа, заявив, что она никогда не думала об этом. Она понимала, что лишь откладывает разговор, но надеялась что-нибудь придумать к тому времени. Возможно, отец что-то посоветует.

Томас, похоже, сделал из разговора какие-то собственные выводы, потому что начал с фермы частенько пропадать. Присцилла не знала, чем он занимался. Четырьмя месяцами позже Томас, сделав загадочное лицо, покатил с ней по шоссе. Вскоре он съехал с дороги и остановился перед частной автомобильной мастерской. Механики приветствовали его, как старого знакомого и одобрительно присвистывали вслед Присцилле.

- Пойдем, покажу! - подгонял ее Томас, направляясь к самодельному навесу.

Там стоял старенький "Додж". Томас торжествующе оперся на капот и уставился на Присциллу. Та осмотрела машину и пришла к выводу, что в рабочем состоянии ее поддерживает, очевидно, стечение неизвестных, но довольно маловероятных обстоятельств. О чем незамедлительно заявила Томасу.

- О, я не сомневался, что ты так и скажешь, - фыркнул тот. - Ты опробуй ее в действии! Садись!

Не особо церемонясь, он закинул велики на заднее сиденье и привычным движением скользнул за руль. Присцилла села рядом.

Взревел мотор. Машина выбралась на асфальт и неожиданно резво начала разгоняться.

Присцилла не видела в автомобиле ничего особенного, но благоразумно помалкивала. Основным ее интересом оставался Томас - его состояние, его настроение; причины, побудившие его к действиям; причины выбора именно такого поведения. Она смотрела на него. Он, конечно, заметил это, и убедил себя, что ее взгляд был полон восхищения, и все сильнее жал на педаль.

Точно так же он жал на педаль несколькими днями позже. Освоившись за рулем, он все больше рассматривал Присциллу и все меньше наблюдал за дорогой, по которой летел навстречу огромная фура с засыпающим водителем.

Минуту спустя Томас, ободранный, окровавленный, выкарабкался из кювета, куда его с невесть откуда взявшейся силой вышвырнула Присцилла. Он дохромал до клубка смятого железа под кабиной грузовоза и сел на асфальт, не в силах оторвать взгляд от представшей перед ним картины.

Пробившись из гнутых рваных недр, потихоньку отламывая и отбрасывая кусочки стали, методично шарила вокруг тонкая рука, фалангами пальцев металлически поблескивая в лучах заходящего солнца.

* * *

Веровски, сосредоточено щурясь, читал новости. Конуэй нервно хромал взад-вперед по кабинету. Время от времени он вытаскивал мобильник, неуверенным взглядом смотрел на него и снова совал в карман.

- "Человекообразный андроид", - фыркнул Веровски, отложив газету. - Идиоты! Не мельтеши, Джон. Эта ситуация была обговорена с правительством еще лет десять назад. Сам же мне все уши тогда прожужжал.

- Опять автокатастрофа, - пробормотал Конуэй. - У меня плохие предчувствия, Энтони. Что-то не так...

- В башке у тебя что-то не так! И больше нигде. Ты звонил Кларкам?

- Звонил, - хмуро сказал Конуэй. - Поблагодарил за труды и сказал, что в их услугах мы больше не нуждаемся. Попросил отвечать журналистам, что Присцилла была обычной девочкой.

- Нехорошо получилось.

- В смысле?

- Она прожила с ними восемь лет. Нужно было дать попрощаться как-то.

Конуэй только отмахнулся.

- С Томасом она уже попрощалась. Да так, что тот до сих пор в шоке...

Из его кармана донеслась замысловатая трель. Конуэй выхватил телефон, прижал к уху.

- Да? Замечательно, - выдохнул он и встрепенулся вновь: - Сюда! В мой кабинет. Это неважно! Сами разберемся.

- Привезли? - спросил Веровски.

Конуэй кивнул.

Вскоре в дверь постучали. Не дожидаясь приглашения, в дверь вошли Присцилла, двое военных и лысый чиновник из аппарата президента. При виде девушки Конуэя передернуло. Оболочка правой руки была ободрана так, что лохмотья синтетической плоти свисали жуткими рукавами, обнажая металл скелета. То же было и с лицом - с правой стороны она попросту отсутствовала, обнажая керамику зубов и механику челюстного привода.

Веровски оставался совершенно спокоен. Он сам все это создавал и сейчас лишь прикидывал масштабы повреждений.

- Мистер Конуэй, - начал лысый, - следуя инструкциям, я передаю Присциллу вам, но учтите, что мое начальство будет очень недовольно. Вы проявили недопустимую халатность.

- Какую? Научил ее защищать друзей? - сухо спросил тот.

- Ваша работа подвергается серьезной критике. Многие ученые изначально были против создания такого робота...

- Спасибо, что привезли ее, - оборвал лысого Конуэй. - До свидания.

- Мое начальство может пересмотреть...

- Дверь - там.

Лысый побагровел, но смолчал. Коротким жестом он дал команду военным выйти, и проследовал за ними, попытавшись хлопнуть дверью. Бесшумные доводчики аккуратно поставили ее на место. Конуэй любил тишину.

- Что будем делать? - безмятежно спросил Веровски.

- Все, кончилось твое счастливое детство, - Конуэй протянул Присцилле газету. Та прочитала статью в своей обычной манере - мельком взглянула и отложила в сторону.

- Там написана неправда, - сказала она. - Я не провоцировала аварию.

- Журналисты могут писать все, что угодно. У них каждое второе слово - вранье. - Конуэй подумал и на всякий случай добавил: - Это не является строгим правилом.

- Она умная девочка, - сказал Веровски. - Она понимает. Подойди, Прис, я погляжу, что с тобой. Мозг в порядке?

- Да, - ответила та, встав перед ним. - Перечислить повреждения?

- Не надо. Все равно мы тебя чинить не будем.

- Это почему? - удивился Конуэй.

- А зачем? Дело предано огласке. Я думаю, продолжать затею со сменными телами не имеет смысла. Как ты думаешь, Прис?

- Семья Кларков не будет относиться ко мне как к обычному человеку. Предположительно, ни одна другая семья тоже. Применять сменные носители считаю нецелесообразным.

- Вот и славно. Джон, у нас ведь нет никаких причин откладывать перенос в основной носитель? Он давно готов.

Конуэй смотрел на Присциллу и молчал.

Ей тоже четырнадцать. Она не улыбается без причины. Ее глаза не так искрятся. Нос чуть другой формы. Подбородок округлее.

Ее легкие служат для охлаждения, а не для кислородного обеспечения организма. Ее кровь состоит из насыщенной наноботами смазки. Ее желудок разлагает пищу с помощью электрохимических реакций. У нее нет кишечника, нет гениталий. Она не испытывает боль.

Это совсем не та девочка, которая когда-то разбилась со своей матерью на пятьдесят пятом шоссе.

Ей всего лишь тоже четырнадцать.

Сколько ей будет завтра? Двадцать пять? Около того.

- Действуйте, - сказал Конуэй. - А я пока подготовлю заявление для прессы.

Веровски вернулся через полчаса. Как он и предполагал, Конуэй даже не приступал к работе. Вместо этого он задумчиво вертел в руках фотографию своей дочери.

- Ты знал, что так будет, Джон, - Веровски уселся в кресло. - Нам еще крупно повезло, что Кларки оказались столь недалекими людьми. Хоть и замечательными.

- Видимо, человек не в силах противиться судьбе, - сказал Конуэй. - Когда она будет готова? Там ведь перегонка в новый мозг. Ты его протестировал, надеюсь?

- Обижаешь. Непрерывной памяти на год, плюс избирательной лет на триста. Вычислительная мощность в три с половиной раза выше. Короче, Икеда постарался на славу... Ах, да - закончим дня через два.

Конуэй задумчиво погрыз ноготь.

- Я не хочу писать заявление, - сказал он.

- Почему?

- Потому что я должен учесть все доводы противника. А я не хочу о них думать.

- Боишься, что поменяются твои собственные взгляды?

Конуэй крутанул трость, но не смог удержать ее. Она улетела в угол. Кряхтя, Конуэй встал, доковылял до трости и тяжело оперся на нее.

- Что такое Присцилла? - спросил он.

- Тебе лучше знать.

- Я спрашиваю твое мнение.

Веровски задумчиво вытянул длинные ноги на стол. Затем поднял руку и принялся ее разглядывать, растопырив пальцы.

- Смотри, - сказал он. - Это часть тела, владение которой, теоретически, вознесло нас к звездам. С ее помощью мы манипулируем объектами. По три десятка костей и суставов. Полсотни мышц, более сотни сухожилий. Уникальный двигательный аппарат пальцев. Вот уже лет пятнадцать медицинская инженерия создает это чудо из пластика и металла и пересаживает всем желающим. Перестают ли они считаться после этого людьми?

Конуэй посчитал вопрос риторическим и не ответил.

- Если я засуну человеческий мозг в тело из пластика и стали, как это будет называться? - продолжил Веровски. - Если я помещу электронный разум в черепную коробку только что умершего человека, как это будет называться? Джон, ты не замечаешь в моих вопросах определенной системы?

- Давай, болтун, доводи мысль до конца.

- Присцилла - это искусственный человек. Согласен?

- Предположим.

- В таком случае, - Веровски ткнул пальцем в сторону Конуэя, - тебе всего лишь нужно понять, какое из этих двух слов - главное!

* * *

Общественное мнение не простило Присцилле сходства с человеком. Периодика пестрела статьями об этичности создания подобного робота; о проблемах, которые принесет их массовое производство; о том, что начинают сбываться самые мрачные прогнозы фантастов. Человеческая ксенофобия получила новую, идеальную мишень. Нашлись люди, взявшие на себя организацию демонстрации против искусственного человека. Они составили список требований, в том числе уничтожение Присциллы и прекращение исследований в области создания человекоподобных роботов.

У Центра Интегративной Науки Гордонов, длинного ломаного здания из стекла и стали, собирались демонстранты. Подтягиваясь к основному входу, они текли вдоль стен библиотеки Крерара, шли от физического отделения Керстена, появлялись из-за мрачных стен лаборатории Хиндса. Люди держались довольно мирно и даже старались не выходить на газон с аллей, пересекающих ярко-зеленое травяное поле.

По одной из аллей пробиралась сквозь толпу высокая красавица. Черные волосы, собранные изящной стальной заколкой, спускались до пояса. Коричневый костюм подчеркивал идеальную фигуру. Голубые глаза искали в толпе человека, которого женщина заметила с верхних этажей Центра.

У женщины были очень хорошие глаза. Энтони Веровски по праву гордился ими. Поэтому она вскоре нашла того, кого искала.

- Здравствуй, Томас, - сказала Присцилла.

Томас ошеломленно смотрел на прекрасную женщину, которая была так похожа и одновременно так отличалась от той четырнадцатилетней девочки, с которой он неделю назад мчался по вечернему шоссе.

- Здравствуй, Присцилла.

При упоминании ее имени на них начали оборачиваться.

- Почему ты пришел сюда?

- Ты обманывала нас.

- Это правда, - Присцилла склонила голову. - Но разве я принесла вам вред?

- Вред? - Томас начал распаляться. - Мать плакала три дня. Для нее твой уход равносилен потере дочери.

Вокруг них постепенно образовался круг из людей, который становился все плотнее и плотнее. Послышались голоса "это она", "она здесь".

- Я бы ушла, рано или поздно. И ты уйдешь, рано или поздно. Дети уходят от своих родителей.

- Ты не ушла. Ты исчезла. Вместо тебя появилась пластиковая кукла, которая не может быть человеком.

- Почему? Что изменилось?

- Потому что... потому что...

Присцилла уперла палец в лоб Томасу.

- Ты - не человек, - сказала она.

- Да как ты смеешь, кукла! - послышалось из толпы. Мужик в рабочей спецовке подскочил к ней и схватил протянутую руку.

Толпу будто прорвало. Десятки людей схватили Присциллу, за руки, за волосы, за плечи. Томас недвижно стоял, наблюдая, как ее обездвижили, пригвоздили к месту. Тем более странно - и так знакомо - было видеть ее невозмутимое лицо.

- Разве что-то изменилось? - спросила она. - Ты такой же, как и был. Что изменилось?

- А ну заткнись! - завизжала какая-то женщина и ударила ее по лицу. Удивленный взгляд Присциллы еще более распалил толпу. Посыпался град ударов, в основном от женщин - мужчин смущала красота девушки. Однако ее безмятежный вид все более раздражал их, и вскоре они с удовольствием начали раздирать на части ее костюм. Менее чем за пять минут она оказалась совершенно голой. К этому моменту ее давно и безнадежно оттерли от Томаса.

Если бы Присцилла вела себя, как обычная женщина, кричала, отбивалась, умоляла, ее обнаженный вид скорее всего остудил бы толпу. Однако, не испытывая ни страха, ни сколь-нибудь заметных неудобств, она не считала нужным реагировать на действия людей. Стыд был ей неведом, одежда для нее была лишь способом не привлекать к себе лишнего внимания. Все, что происходило сейчас с Присциллой, было для нее уникальным опытом. Она регистрировала реакцию людей, их действия, как они заводят сами себя и со все большим остервенением пытаются процарапать ее кожу, вырвать волосы, добраться до глаз.

Параллельно она прогнозировала реакцию на происходящее тех, кто мог наблюдать за ней, кто мог впоследствии узнать, что с ней произошло. Ее создатели знали, что без специальных инструментов ей практически невозможно навредить, если не считать хрупкую систему зрения. А больше она не могла вычислить ничью реакцию, кроме семьи Кларков.

Присцилла задумалась о том, что сказал Томас. Год за годом она наблюдала проявления любви человека к родителям, к тем, от которых человек произошел. Чувство привязанности, будь оно между мужчиной и женщиной или между родителями и детьми, ей было недоступно. Ее разум превратил дочернюю любовь в экспериментальное знание, которое в конце концов ушло на глубинный, фундаментальный уровень, превратилось в аксиому, в поведенческий рефлекс. Однако, попытавшись продемонстрировать это знание создавшим ее людям, Присцилла с удивлением отметила, что их реакция отличается от ожидаемой. Веровски остался равнодушен к ее объятиям, он лишь добродушно посмеялся и продолжил заниматься своими делами. Конуэй же замер, а затем неловко отстранился от нее, и некоторое время избегал находиться в непосредственной от нее близости.

Реакция Томаса и Эммы шла вразрез с ее предположениями. Эмма не создавала Присциллу, не была ей матерью. Тем не менее, по словам Томаса, она тяжело переживала расставание с приемной дочерью. Несколько лет, проведенные в семье Кларков, сделали Присциллу полноправным членом семьи. После чего были перечеркнуты обнародованием того факта, что она не является человеком.

Что отличает ее от человека?

Человек хрупок, иррационален и велик. Его достоинства и преимущества лежат в нечетких чувственных областях, непросчитываемых, неформализуемых, недоступных Присцилле. Никогда она не станет сверхчеловеком, о котором говорят журналисты. Почему же люди так озлоблены?

Причиной злости всегда является страх.

Но Конуэй и Веровски не боятся ее. Почему должна бояться Эмма? Или Томас?

Это необходимо проверить.

Присцилла деловито вывернулась из рук тащившей ее толпы и пошла обратно к Центру. Ее пытались остановить, но безуспешно. Ей даже не требовалась хорошая реакция. Она просчитывала траектории человеческого движения, руки промахивались в миллиметре от ее тела. Когда же люди, объединяясь, пытались загородить ей путь, она аккуратно раздвигала их, как пушинки, и те ничего не могли с этим поделать.

Именно такой ее запомнил Томас. Красивой обнаженной женщиной, как птица, летящей сквозь толпу, что безуспешно пыталась схватить ее.

Пялившиеся на нее охранники даже не сразу сообразили, что это та самая Присцилла Конуэй, из-за которой разгорелся весь сыр-бор. Ее ждали у дверей. Конуэй, красный, как рак, торопливо снял пиджак и накинул ей на плечи. Веровски обнял ее и повел к лифту.

- Почему ты не ушла раньше? - спросил Конуэй.

- Собирала информацию.

- Тогда почему ушла теперь?

- Захотелось проверить некоторые факты, - сказала она.

Удивительно, но и Присцилла, и ее создатели далеко не сразу заметили, что она походя перешла один из самых зыбких барьеров искусственного интеллекта. Барьер, о который Конуэй бился вот уже несколько лет, пытаясь понять, какие же условия необходимы для появления у Присциллы собственных желаний.

* * *

Поездку к Эмме Конуэй запретил.

- Нет, - сказал он. - Нет и нет. По крайней мере, не сейчас.

- Почему?

Веровски, увлеченно рисующий на листке бумаги очередное хитроумное устройство, прервался и с интересом посмотрел на Присциллу. Прозвучавшее "почему" не было свойственным той отстраненным любопытством. Это было агрессивное, настойчивое "почему". Присцилле не разрешали сделать то, что ей хотелось сделать, и ей это не нравилось.

Конуэй тоже заметил это. Он заговорил мягче, убедительнее.

- Прис, вокруг тебя сейчас активно бурлит общественность. Кларков осаждают журналисты. Если ты там появишься в ближайшие дни, поднимется новая волна ажиотажа. Фотографиями твоей голой попы и так уже пестрит каждое издание.

- Причем большинство уточняет, что это очень красивая попа, - подал голос Веровски. - Что мне страшно льстит.

- Когда мне можно будет приехать к Эмме?

- Если ты так хочешь, я могу привезти ее сюда.

Присцилла задумалась. Покачала головой.

- Нет. Она считает, что я ушла от нее. Поэтому это не она должна навестить меня где бы то ни было. Это я должна вернуться.

Она посмотрела на Конуэя.

- Через месяц после того, как я перестану быть главной темой в средствах массовой информации, я поеду к ней. А пока я хочу поработать с архивами естественных наук. Мне нужен доступ.

Мужчины пристально смотрели на нее.

- Зачем он тебе? - спросил Конуэй.

- Хочу получить максимально полную картину о многообразии жизни.

Конуэй молча протянул ей белый пластиковый прямоугольник пропуска. Присцилла кивнула и вышла, на ходу прикрепляя его к лацкану нового костюма.

- Девочка выросла, - заметил Веровски.

- Да. А я и не заметил, как, - невесело усмехнулся Конуэй.

- Неудивительно. Когда она получила это тело, она сразу начала вести себя, как взрослая женщина. Я так и сказал, в шутку. Знаешь, что она ответила? Что ей больше нет нужды имитировать подростка. - Некоторое время Веровски смотрел в окно, затем добавил: - Честно говоря, я всегда воспринимал ее, как неодушевленную вещь. Как машину. Но в тот момент я понял, что тебе все же удалось создать кое-что интересное.

- Твое мышление всегда отличалось неторопливостью.

Веровски сделал загадочное лицо.

- У меня есть одна замечательная идея, - сказал он. - Но тебе надо пересилить инерцию собственного мышления.

- Судя по твоей хитрой роже, ты задумал какую-то пакость.

- Через две недели наступит день, когда ты обычно запираешься дома и надираешься джином до потери памяти...

- Не шути с этим! - оборвал Конуэй.

- Твоей дочери исполнилось бы двадцать шесть... - спокойно продолжал Веровски.

- Я в курсе!

- У тебя нет знакомых женщин, которым на вид примерно четверть века?

- При чем здесь?!..

Конуэй замолк.

Веровски чуть заметно улыбнулся.

- Джон, я должен тебе признаться, что действительно совершил маленькую пакость втайне от тебя. Я совершил ее восемь лет назад. А ты за все это время ни разу не подумал, что у маленькой Присциллы тоже должен быть день рождения.

- И ты сказал Кларкам... - прошептал Конуэй. - Ты, лицемерная скотина, обзывавшая меня психом и параноиком, сказал Кларкам, что она родилась четвертого сентября?

Веровски посмотрел другу прямо в глаза.

- Я был неправ? - спросил он.

- Ты должен был предупредить...

- Я был неправ?

Конуэй опустил взгляд и начал мерить шагами кабинет. Потоптавшись с минуту, он развел руками и беспомощно сказал:

- Но я не знаю, что ей подарить!

- А вот это, - торжествующе заявил Веровски, - по настоящему важный вопрос!

* * *

Это был, пожалуй, самый веселый эксперимент по социализации. Сотрудники дурачились от души. Они забыли, как собирали cкелет Присциллы из титановых сплавов, монтировали сервомеханику мыщц, крепили пронизанное мириадами электроконтактов кожное покрытие. Они надарили ей духов, косметики и, что особенно повеселило Веровски, шоколада. Вкус был единственным чувством, Присцилле все еще недоступным.

День рождения удался на славу. За единственным исключением.

Конуэя не было.

Присцилла не стала звонить в дверь. Она отперла ее ключом и вошла. Ключ дал Веровски. Втайне от друга он на всякий случай сделал копию после очередного его запоя.

Конуэй лежал в кресле в темной комнате с начатой бутылкой джина. Вторая, пустая, валялась тут же, на полу. При виде гостьи он попытался подняться, но пошатнулся и рухнул обратно в кресло.

- Тебя не учили уважать частную собственность?.. Куда?! Отдай!

Присцилла прикинула степень опьянения, и решила, что вторая бутылка станет поводом для беспокойства. Поэтому, недолго думая, отняла ее, унесла на кухню и вылила в раковину. Затем раздвинула шторы и распахнула окна. Конуэй закрылся рукой от вечернего солнечного света.

- Кто дал тебе право распоряжаться? Откуда у тебя ключ?

- Энтони дал.

Она не могла соврать. Веровски это знал. Скандала он не боялся. Напротив, он боялся, что даже сегодня, даже в этом году все останется, как было.

- Энтони, засранец. Я так и знал.

- Почему ты не пришел?

- Ты не поймешь.

- Если не пойму сейчас, пойму потом.

Конуэй мрачно хохотнул. Это правило он когда-то считал важным изобретением. Если база причинно-следственных связей не объясняла какое-либо наблюдение Присциллы, оно отправлялось в архив, который постоянно перелистывался, изучался с приложением новых знаний, новых точек зрения.

- Хорошо, - с вызовом сказал он. - Ты - не моя дочь! Ты - машина!

- Ты сказал, что ты - мой отец.

- Я сказал, что ты можешь считать меня твоим отцом.

- Какое в таком случае реальное отношение...

- Ты - машина! - заорал Конуэй. - Машина! С человеческим лицом. Почему я не пришел? Потому что у меня есть память! Это иррациональное человеческое свойство - помнить мертвых! Ты не сможешь заменить мою дочь! Никогда!

Присцилла молчала. Любая ее реплика, с большой вероятностью, могла вызвать очередной приступ ярости. Впрочем, Конуэй и так не унимался.

- Я могу просчитать все твои реакции, все твои реплики. Все твои мысли инициированы простейшими процедурами. Ты предсказуема! Сейчас ты заплачешь. Поршеньки, которые подают к твоим глазам очистительную жидкость, выдавят ее чуть больше, чем нужно. Я модулирую ситуацию, в которой это неизбежно. Я знаю все механизмы, которые управляют тобой. Я сам их программировал...

- "Р"-три, "В"-два-три.

Конуэй осекся. Обмякнув в кресле, он исподлобья смотрел на Присциллу.

- Простейшие правила, не так ли? - продолжила она.

- Рождается с тремя соседями, выживает с двумя и тремя соседями, - прошептал Конуэй. - Правило "Жизни". Предположим. И что?

- Разве ты можешь просчитать по этим правилам "Р-пентамино"? Всего лишь пять клеток?

- В уме - нет. Но с помощью компьютера это элементарно.

- Человеческие реакции тоже можно просчитать.

- Тогда просчитай мою!

Присцилла задумалась. Она молчала несколько минут.

Конуэй уже начал снова посмеиваться, когда она ответила:

- После того, как я уйду, ты пойдешь на работу. В свой кабинет. Наверное, даже заснешь там.

- Ни черта подобного. Я слишком пьян. Да и зачем это мне?

- Здесь ты вспоминаешь прошлое. А там - размышляешь о будущем, - она помолчала и добавила: - Я рада, что с тобой все в порядке. Пойду обратно в Центр.

Она повернулась и направилась к выходу.

- Присцилла, - остановил ее голос Конуэя. - Почему ты не заплакала? Ты должна была заплакать.

- Потому что ты неправ, - сказала она, не оборачиваясь. - Твои предпосылки неверны. Я - это я. Я не могу стать кем-то другим.

- Яйца курицу не учат, - буркнул Конуэй закрывшейся двери.

Он с удивлением обнаружил, что уже совсем не злится. Кряхтя, он нашарил лежащую рядом трость, вылез из кресла и заковылял к бару, где хранилась еще одна бутылка. Пока он разглядывал ее, размышляя, открывать или нет, от раскрытого окна послышалось чириканье. Конуэй удивленно повернулся и замер.

На подоконнике открытого Присциллой окна сидел воробей. То одним, то другим глазом он смотрел на человека, будто удивленно спрашивая: "а где еда?"

Конуэй потихоньку вышел на кухню, насыпал в блюдце пшена, и вынес к окну. Воробей испугался и улетел, но вскоре вернулся. Затем прилетел еще один, и еще, и вскоре вокруг блюдца столпилась суетливая, шумная, чирикающая стайка.

Некоторое время Конуэй задумчиво наблюдал за ней. Затем тихо, чтобы не пугать птиц, переоделся и вышел на улицу, под начинающие зажигаться фонари.

* * *

Поздно вечером Джастин Уэйнрайт шел по коридору, собираясь домой, когда его привлекло слабое свечение из кабинета Конуэя. Постучав, Джастин толкнул незапертую дверь и вошел.

Светился большой монитор. На нем, непрерывно меняясь, клубились облака точек. Справа внизу менялись цифры. Их было десять.

- Миллиард? - прошептал Уэйнрайт.

Он чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда из темного угла раздался голос Конуэя:

- Я побил твой рекорд.

- Невероятно.

- Нет. Совсем нет. Садись.

Они уселись рядом на диванчик и некоторое время молча смотрели на монитор. Потом Конуэй сказал:

- Эта штука будет расширяться, пока хватит мощности компа.

- Вы не можете быть уверены?

- Конечно, не на сто процентов. Возможно, они изобретут атомную бомбу, взорвут ее, и все поглотит мрак.

Уэйнрайт осторожно покосился на Конуэя. Тот рассмеялся.

- Смотри, - он ткнул тростью в одну из областей монитора, - это человек. И это - человек. И это. А это, - он показал на облако застывших точек, - тоже человек, но закосневший, остановившийся в своем развитии. А сейчас будет самое интересное! Раньше я считал подобный случай удивительным достижением. Здесь же это происходит постоянно. Смотри!

От одного из облаков оторвалась маленькая точка. Уэйнрайт присмотрелся и понял, что это та самая комбинация точек, которую Конуэй называл "птицей". Она полетела по диагонали, как всегда летают "птицы", в сторону мертвого пятна. Примерно через сотню поколений она достигла его краев и разбилась, исчезла.

Однако в том месте, где "птица" врезалась в пятно, началось шевеление. Точки отмирали, рождали новые, волна изменений расширялась с огромной скоростью и почти мгновенно поглотила всю мертвую область. Вместо застывшего клеточного поля перед глазами ученых бурлил полный жизни колодец.

- Любая отдельная конфигурация обречена на смерть, - сказал Конуэй. - Так же, как одинокий человек. Чтобы жизнь продолжалась вечно, нужно, чтобы таких конфигураций было несколько. Тогда, если какая-то из них замрет, закиснет и остановится, к ней обязательно прилетит птица и подтолкнет ее, изменит ее, заставит жить дальше.

- Невероятно, - повторил Уэйнрайт.

- А знаешь, что самое интересное? Вот эта область, которая была мертвой, когда-то породила ту, откуда прилетела птица. Они распались тысячи две поколений назад.

- Как отец и сын.

- Как отец и дочь.

Джастин понимающе улыбнулся.

- Тем не менее, эволюция не может длиться вечно. Когда она закончится, скажите мне количество поколений. Зарегистрируем новый рекорд.

- Ты не понял, - покачал головой Конуэй. - Она не закончится. Все ваши рекорды потеряли смысл. Ты думаешь, то, на что мы смотрим, это вся конфигурация? Вот этим жалким пятнам миллиард поколений?

Он взял лежащую рядом с монитором клавиатуру и нажал пару кнопок.

Изображение, на которую смотрели ученые, начало удаляться и вскоре стало ясно, что оно было лишь крошечным фрагментом огромного поля, на котором расположились тысячи конфигураций из миллионов клеток. Между пульсирующими пятнами едва заметными точками то и дело пролетали птицы.

Экран бурлил жизнью. Настоящей, бесконечной жизнью.

* * *

У ворот фермы остановился небольшой черный автомобиль.

Из него вышла высокая женщина в потертом джинсовом костюме. Черные волосы свободно развевались от небольшого ветерка. Она пошла к дому, рассматривая ферму, поля вдалеке и чистое октябрьское небо, одного цвета с ее глазами.

На дворе суетилась Эмма. Она совершала ежедневный ритуал - развешивала белье, и стоявшую поодаль гостью заметила далеко не сразу. Деловито вытерев руки о фартук, Эмма сделала ей навстречу несколько шагов. Затем остановилась и долго всматривалась в ее лицо.

- Дождь будет, - сказала Присцилла. - Вечером.

Эмма всхлипнула и бросилась к ней.

Над ними кружили птицы - воробьи, скворцы, синешейки. Они почуяли знакомый запах и надеялись, что скоро их опять начнут кормить.