Аннотация: Рецензия на роман Сергея Солоуха "Игра в ящик". опубликовано в "Литературной газете" #37 (6338) (2011-09-21)
В шорт-лист премии "Большая книга" вошёл роман кемеровского прозаика Сергея Солоуха с фривольно-макабрическим титулом "Игра в ящик". По аналогии со знаменитой "лейтенантской прозой" этот роман можно было бы назвать "аспирантской прозой". Такой жанр - вернее, намёк на жанр - оформился в последней трети XX века и представлял собой живописание бытия учёных во всём его многообразии - от великого до смешного. Герой-рассказчик (или сторонний, но заинтересованный наблюдатель) - молодой, въедливый, немного фрондирующий научный сотрудник. Сейчас такой жанр перестал существовать за отсутствием предмета описания: с начала девяностых фундаментальная наука в России пребывает в "стабильно тяжёлом" состоянии. И современная российская научная братия привлекательна для писателей меньше, чем офисный планктон.
ЗАКОДИРОВАННЫЕ ЛЮБЕРЦЫ
Вернёмся, однако ж, к "Игре". Герои романа - сотрудники НИИ в одном из подмосковных городков, закодированном под криптонимом "Миляжково". Проницательному читателю не составит труда разгадать этот ребус: все географические привязки указывают на Люберцы. Но, как в фантастическом романе, образуется пространственный "пузырь", и на месте Люберец возникает их двойник. Время действия - эпоха, когда в ЭВМ перфокарты вытеснялись компактными магнитными носителями. Начало восьмидесятых, "пятилетка в три гроба", от Брежнева к Горбачёву сквозь андроповское и черненковское междуцарствия.
В романе вроде бы налицо все атрибуты "аспирантской прозы". Азарт изысканий (кстати, PODSСHET моделей на страхолюдных древних ЭВМ описан со знанием дела; новому поколению впору сказать, перефразируя персонажа Стругацких: преклоняюсь перед вашей смелостью товарищи: на каких гробах работаете!), академические интриги, романтические и не очень отношения. "Кержак" Роман Подцепа разрывается между расчётами графиков нагрузки и семьёй, оставленной в Кемерове - "Южносибирске". С.н.с. и к.т.н. Прокофьев выходит из себя при мысли, что его вклад в угольную науку недостаточно оценён молодыми коллегами. Боря Катц, "молодой человек военно-полевой, лейтенантской наружности", ради карьеры пытается обаять то дочь профессора, то куратора КГБ, идёт на "серьёзные капвложения" ради любви и совершает подвиги самоотвержения, но раз за разом терпит фиаско...
В целом "Игра", как нетрудно заметить, - роман не столько сюжетный, сколько описательный. Отсутствие захватывающего сюжета компенсируется заумными метафорами, которые "коробят, вытягивают, искривляют, насилуют своим присутствием пальто реальности". Роман - экскурсия в наше не очень далёкое прошлое, ретроспектива сквозь призму авторского восприятия и актуальной исторической концепции. Впечатлительного читателя не покидает ощущение, что он находится в музее, посвящённом империи времён упадка. Артефакты ТОЙ эпохи тщательно отобраны и выставлены на витрину. Почувствуйте себя советским человеком. Вспомните (или вообразите, если родились поздновато) охоту за дефицитом и борьбу за прописку в городе колбасы и карьерных перспектив. Поездки на картошку и гонки на лафетах по Красной площади. Диссидентов с самґиздатом и отказников с мацой - и неусыпных соглядатаев за ними, кураторов от известных органов, присматривающих за взбалмошной интеллигенцией.
А вообще вся обстановка оставляет впечатление фантасмагорической ролевой игры, в которую с важными минами играют взрослые люди, осознающие её бессмысленность. Всем всё понятно. Понятна бесцельность исследований, которые вряд ли выйдут за пределы дисплейных классов, академических аудиторий и в лучшем случае опытных полигонов: "мы тут все удовлетворяем от скуки своё любопытство... а людям план надо давать". Для конструкторских расчётов - "переходящие... от поколенья к поколенью тетрадочки... с секретными табличками коэффициентов и эмпирическими формулами... не объяснимых ни природой, ни погодой, а только тем, что "всегда так получается"", а компьютерное моделирование процессов - это "способ убить время... на деньги Родины". Понятно, что политическая система изживает себя, но и "с вилкой на паровой каток кидаться" - извините, товарищи, дураков нет. Люди в штатском знают, что диссиденты безвреднее новорождённых кутят, да и вся работа чекистов по выявлению врагов порядка обессмысленна. Это замечательно иллюстрирует эпизод, когда доктор Левенбук предлагает офицеру КГБ себя в качестве объекта разработки для своего же аспиранта Романа Подцепы, которому предстоит стать, извините, стукачом. Носителю красной книжечки с "рыцарскими причиндалами" яснее ясного, что безопасность социалистического Отечества от этой оперативной комбинации не зависит. Но статус секретного сотрудника - весомый аргумент в пользу того, чтобы продлить временную прописку перспективному аспиранту. Словом, всем всё понятно, но все притворяются недогадливыми. "Тупость - не порок. Тупость - дело наживное", - как рассуждала умудрённая жизнью матушка Олечки Прохоровой, героини второго плана.
ОТКЛОНЯЮЩИЙСЯ
Разумеется, эта всеобъемлющая фальшь, всеобщий самообман достойным образом разрешаются в финале. На дворе - девяностые. Бывшие учёные превратились в заурядных спекулянтов недвижимостью. И сын Романа Подцепы, физик-теоретик, вместо того чтобы, "наигравшись в Капицу и Резерфорда", прийти в бизнес, пишет любящему отцу с западного побережья Европы sms - "Ia ne priiedu nikogda". Кому хеппи-энд, кому мораль, кому катарсис.
Довольно странную - иначе не скажешь - роль играют три вводные повести, вставленные в текст романа, как матрёшки. По сюжету это самиздат, который тайком почитывают фрондирующие интеллигенты, хотя с тем же успехом они могли бы играть на рояле в кустах - вставки вопиюще искусственны. Все три повести тоже принадлежат перу Сергея Солоуха, и в середине "нулевых" они были опубликованы в журнале "Октябрь", где их заблаговременно анонсировали как составные части ожидаемого романа. Впрочем, трудно сказать, чьему перу они принадлежат, потому что Солоух писал их в соавторстве с Гайдаром, Набоковым и подзабытым Иваном Шевцовым. Школьные словечки "пересказ" или "изложение" применительно к раскрученному писателю звучали бы невежливо. Не годится и скандальное "плагиат", тем более что г-н Солоух не пытается скрывать вторичности этих повестей. "Пародия" - не то. "Ремейк" - это к Киркорову. Пожалуй, самым подходящим является интеллигентный термин "адаптация".
"Щук и Хек" - адаптированные Чук и Гек, - сыновья следователя НКВД, которые умеют навскидку определить, кто еврей, а кто нет, и, за неимением настоящего фашиста или троцкиста, пытаются казнить соседского кота. Но эти незаурядные умения не спасают их от клейма врагов народа, и они отправляются к Синим горам в столыпинском вагоне. Эта поделка отлично вписывается в актуальный тренд десталинизации, если бы не одно досадное обстоятельство. А именно: в эпоху борьбы с троцкистами-бухаринцами и прочими фашистами ни о каком повышенном внимании карательных органов к евреям и речи быть не могло (это будет гораздо позже, в пору борьбы с "безродными космополитами"). А если бы какой-нибудь офицер НКВД проявил такое внимание, он бы сам отправился в длительную (лет на десять) командировку - поднимать народное хозяйство на Крайнем Севере или на Дальнем Востоке. Аспирант Солоух демонстрирует незнание матчасти. С таким уровнем подготовки выходить на предзащиту - значит не уважать себя и коллег.
"Рыба Сукина" - сомнительного качества коктейль из набоковских "Защиты Лужина" и "Лолиты". "Угря" - фантазии на тему романа Ивана Шевцова "Тля". Если "Рыба Сукина" нафарширована педофилией, то смыслообразующей девиацией "Угри" является садомазо (девиация - поведение, отклоняющееся от групповых норм. - Ред.). Как и первоисточник, "Угря" пересыпана афоризмами русских художников, которые, сообразно прихотливой фантазии г-на Солоуха, заговорили цитатами из сочинений маркиза де Сада.
Нет более надёжного способа подманить читателя, чем растормошить его тёмные инстинкты. Другой, не менее действенный приём - назойливый символизм, аллюзия на иллюзию, многозначительный намёк на содержимое выеденного яйца. То, что заставляет читателя и критика искать несуществующий потайной смысл. Во вставных повестушках это назойливая фиксация на "рыбьей" теме. "Рыба, конечно, останется центральным элементом нашей системы ценностей", - пафосно вещает советский критик в "Угре". А в магистральном тексте романа героев осаждают мутные личности с предложением "купить котика". Читатель должен задуматься, какую роль здесь играет "котик", от покупки которого все отмахиваются. Антипод рыбы, наверное?
"Аспирантская проза" Сергея Солоуха и вправду неуловимо похожа на диссертационную работу. Причём не из тех, которые прокладывают новые магистральные направления исследований. Как известно, невысокую научную ценность "диссера" искупает демонстрация почтения к научному руководителю, а также уважаемым оппонентам. Работа должна находиться в русле трудов маститых мэтров и соответствовать их вкусам. Шолохов когда-то говорил: "Меня часто винят в том, что я пишу по указке партии. Так знайте, что я пишу по указке своего сердца, а вот сердце моё - принадлежит партии!" Сердца многих современных сочинителей принадлежат устроителям вкусных и полезных премий. Поэтому девиационный постмодерн - бессмертен.