Складывается впечатление, что сама структура этого нового времени пластична и потому способна произвольно меняться в зависимости от того, находится его объект "в" информационном потоке или "вне" его. Именно подключенность к общей сети потребления контента, сама пропускная способность потребителя и является тем базисом, что задает направление всем остальным критериям (оценок, определений, интерпретаций). Тем не менее, очевидно, что однозначно определить эту пластичность как обратный переход от ленты (назад) к последовательности или циклу просто невозможно, поскольку могущество измененной оси только набирает обороты. Несомненно, что любой продолжительный выход из нового дискурса вносит свои коррективы в повседневность и ее восприятие, но снижение интенсивности симптомов далеко не всегда означает выздоровление.
Конкретная разница поколения ленточного времени и поколений времени линейного (которые, несомненно, понимают все преимущества нового положения, но при этом еще и видят абсурдность полного погружения в него) состоит в способности проникать внутрь (вглубь) происходящего. Калейдоскоп фрагментов контента, скорость смены которых ограничивается исключительно возможностями зрителя приучает его как бы "скользить" по поверхности, не позволяя погружаться хоть сколько-нибудь глубоко (что, очевидно, требует остановки, а значит непоспевания за процессом); в конце концов, лишь пожертвовав качеством схватывания можно увеличить его количество и темп. Люди же не-контента (коих остается все меньше) напротив - склонны "вникать" в каждый атом информации, поскольку сами их отношения со временем (как с единой последовательностью прошлого - настоящего - будущего) предполагают само собой разумеющимся сохранение, использование и возможную потерю.
Именно этот отказ глубине, ее полная дискредитация и оказывается тем заклинанием, что превращает в банальное буквально все (каждое слово, каждую мысль, каждое действие и каждую их комбинацию); такова цена тиражирования, упрощения до формата. Бесконечная погоня за удивлением парадоксальным образом ничтожит саму способность удивляться, а экспоненциальный рост количества смыслов - обессмысливает. Инстинктивное понимание пустоты происходящего вынуждает искать подлинное там, где оно должно быть, но оно снова и снова оказывается недоступным для тех инструментов, которые стали новой нормой. Стремление в глубину де-факто трактуется дискурсом ленты не иначе, как расстройство, которое достойно высмеивания или непонимания. У попыток найти реальность на карте, используя в качестве карты реальность не может быть иного результата, кроме потери связи с происходящим.
С одной стороны, лента буквально воплощает человеческую мечту о вечности, возводя на месте низвергнутого "все проходит" современный слоган "здесь ничего нельзя удалить", но с другой - вместе с бренностью отторгнутым оказывается и понимание хрупкости (себя, другого, самой ситуации, момента). Так цинизм оказывается вдруг "естественнее", "разумнее", чем устаревшая жизненность с ее неуемным стремлением к чистой коммуникации. Более того, даже казавшееся незыблемым право на уникальность вдруг осознается рудиментом; если тленность приносится в жертву вечности, а реальность контенту, то быть хоть кем-то здесь и сейчас становится важнее, чем быть вообще. Ведь вслед за последовательностью исчезает и необходимость "в", и сама возможность стабильности (опоры), поскольку опираться больше не на что, есть лишь проблеск кажимости сейчас, которой нет конца.
В пространстве ленты единственным действительно аутентичным действием становится прямой отказ от соприкосновения с ней. Механизм банальности просто не способен установить свои правила там, где его влияние не имеет возможности прорасти (даже определяя сам отказ как банальное, это определение оказывается безвластным). Более того, несмотря на то, что его структуры естественным образом находят отражение в его собственных адептах, даже неудавшаяся попытка отстоять право на глубину оказывается на деле актом этой самой глубины.