Аннотация: Размышление о сейминско-турбинской археологической культуре бонзового века, которая оставила свои следы от Алтая до Балтики: предвестие великих кочевых империй
Официальная версия.
(кстати, кто близко знаком с подчёркнуто лишённым эмоций "объективным" стилем энциклопедии, который скрупулёзно описывает артефакты, но чурается обобщений - могут оценить поэтичность и смелость отрывка, касающегося сейминско-турбинской культуры).
"Эпоха бронзы лесной полосы СССР". М.,1987. // Археология СССР
"Культурологическая модель и основные вехи истории
Сейминско-турбинский феномен мы именуем транскультурным: памятники рассматриваемого типа разбросаны по громадной территории, занятой множеством культур; сейминско-турбинские группы явно входили в контакты с населением этих общностей. Однако мы не смогли очертить территорию ис-ключительного распространения памятников данного типа. Следовательно, один из непременных признаков археологической культуры - территория у нас отсутствует. Подвижность и динамичность носителей данного феномена очевидна. Об этом говорят практически все результаты исследований. Поэтому модель данного явления следует рассматривать в динамике: от неожиданного синтеза исходной культуры и стремительного продвижения на запад вплоть до исчезновения.
Очень часто зарождение новых этнокультурных общностей приходится на периоды глобальных сломов культур, к которым, например, относится период, приходящийся на вторую четверть II тыс. до н. э. Распад протяженных цепей культур приводит, как правило, к синтезу новых на базе "осколков" старых социальных объединений. Подобный синтез порождает принципиально новые системы, которые могут впитывать в себя в большей или меньшей степени черты прежних. Для исходных сейминско-турбинских групп мы предполагаем слияние двух компонентов культуры. Первый из компонентов локализовался в Алтайской горной и предгорной области в экологическом окружении степных и лесостепных пространств. Он был представлен металлургами и коневодами (вероятно, всадниками). Данные занятия являлись ведущими в их жизнедеятельности. Именно с этим компонентом ассоциируются наиболее яркие и характерные черты, выделяющие сейминско-турбинский компонент среди прочих евразийских общностей.
Другой компонент связывается нами с восточносибирской таежной зоной к северу от Саяно-Алтайской горной системы, на территории между Байкалом и Енисеем. Здесь обитали подвижные - в сравнении, например, с западносибирскими - группы охотников и рыболовов (Окладников, 1970, с. 176-179), умевшие изготовлять прекрасный каменный и костяной инвентарь. Трудно определить район, где произошло органическое слияние обоих компонентов, приведших к появлению нового типа культуры. Скорее всего это случилось в лесостепных холмистых предгорьях к северу от Алтая, судя по концентрации соответствующих находок (карта 14).
Также очень сложно определить численно преобладающую группировку в этих новых объединениях. Социально доминирующие кланы мы склонны видеть среди металлургов-коневодов. К этой мысли подводят наиболее богатые и выразительные погребения с оружием и литейными формами в Ростовке и Сопке. Беднейшие погребения в сейминско-турбинских могильниках, как правило, представлены лишь кремневыми изделиями, без металла. Не исключено, что в рамках тех объединений могла возникнуть и сохраняться достаточно четкая социально-клановая иерархия, обусловленная происхождением того или иного члена коллектива, а также характером его основных занятий. Металлургия здесь являлась, к примеру, почетной, вероятно, даже сакральной профессией, чему мы знаем немало этнографических параллелей.
Уже с самого начала столь же очевидно проявился агрессивный характер исследуемых нами социальных организмов. Об этом ярко свидетельствуют культ бронзового оружия, находимого в погребальных сооружениях, и стремительное распространение сейминско-турбинских объединений в западном направлении. Скорее всего, это передвижение свершалось не одной, а несколькими группами одновременно. Походы-миграции устремлялись первоначально по преимуществу в северо-западном направлении и шли по междуречью Иртыша и Оби. На левобережье Иртыша эти группы практически не выходили: степные пространства даже в начале движения по какой-то причине их не привлекали. Первый этап походов проходил в основном по лесостепным равнинам.
По всей видимости, стремительность их продвижения обусловливалась не только напористостью сейминско-турбинских групп. Этому способствовало явное превосходство их оружия и средств передвижения. Они двигались в среде культур, где на аборигенов наводили ужас бронзовое оружие и всадники. Еще одной причиной явного предпочтения сейминско-турбинскими группами лесостепных и позднее - лесных равнин Западной Сибири, вероятно, явились столкновения с конными отрядами всадников, которых археологи связывают с абашево-андроновским или петровским типом культуры. Эти отряды также использовали легкие боевые колесницы. Синташтинские погребальные комплексы дают неоспоримые доказательства существования этого нового вида вооружения. И не являются ли бронзовые наконечники копий типа багра (Ростовка, р. Чарыш) оружием, направленным против таких грозных колесниц? Крюком могли зацеплять лошадь, короб колесницы или самого возничего, лишая колесницу управления.
Продвижение сейминско-турбинских отрядов по территории, занятой чужеродными группами, по всей видимости, привело к включению некоторых представителей последних в структуру сейминско-турбинских племен. Кажется, уже первые столкновения с абашево-андроновскими отрядами привели к инкор-порации по крайней мере отдельных представителей этих этносов в сейминско-турбинскую среду. Об этом говорят немногочисленные могилы из Ростовки с "синташтинским" оружием.
Может быть, именно эти столкновения заставили сейминско-турбинских мигрантов придерживаться более северного, таежного пути, куда вели их речные системы Западной Сибири. Условия для передвижения там были более трудными, зато аборигенное население вряд ли могло оказывать им сколько-нибудь успешное сопротивление. Вероятно, с этого времени в качестве основного средства передвижения летом становится для них лодка. Нож из Ростовки с лыжником, зацепившимся вожжами за коня, приоткрывает еще один из способов зимнего передвижения. Летом же эти пространства преодолевать на лошадях неизмеримо труднее. На запад от Иртыша и Оби сейминско-турбинским группам приходилось подни-маться вверх по течению левых притоков этих рек по направлению к Уралу.
Вероятно, вблизи Урала начинала особенно сказываться нехватка металла - меди и олова. Его изначальные запасы не могли, естественно, быть бесконечными. Новые источники меди стали доступны для сейминско-турбинских популяций с приходом их на восточные склоны Урала. С этих пор для сейминско-турбинских мастеров металлообработки уральская мышьяковая медь стала основным сырьем для выделки оружия. Из серебра отливали парадные, ритуальные наконечники копий и кельты, отковывали украшения.
Однако для этого пришельцам снова пришлось вступить в контакты с сильными группами абашевских племен, населявших Южный Урал и Приуралье. Трудно определить однозначно характер этих взаимо-отношений: были ли они только враждебными или же в определенные периоды между сейминско-турбинскими группами и абашевскими племенами устанавливались терпимые и даже дружеские отношения? Во всяком случае, кажется, что на европейских пространствах в составе сейминско-турбинских групп примерно пятую или четвертую часть уже составляли выходцы из абашевской среды. Последним предоставлялось право погребать своих сородичей на сейминско-турбинских племенных кладбищах. В могилах стала появляться и абашевская посуда: может быть, она принадлежала абашевским женщинам?
После своего формирования и первых успехов в передвижении на северо-запад и запад сейминско-турбинские группы скорее всего выглядели этническим изолятом на фоне аборигенных культур Северной Евразии. Инкорпорация абашевского элемента в их племенные структуры, происшедшая в так называемый "европейский" период их походов, выглядит вынужденной в результате неизбежных человеческих потерь. Никогда в богатых могилах собственно сейминско-турбинского типа мы не застаем морфологически чужеродных видов оружия. Исконное "этническое" оружие - наконечники копий с вильчатым стержнем, кельты и кинжалы с металлическими рукоятями - никогда не передавалось аборигенам. Табу на использование и изготовление данного оружия для иных этнических групп возможно было поддерживать лишь с помощью каких-либо санкций, политического или иного доминирования. Поэтому вряд ли можно исключить, что в какой-то отрезок времени сейминско-турбинским группам удалось захватить политическое господство над многими народами этой зоны Евразии.
На всю историю сейминско-турбинских групп приходится никак не более двух или даже одного столетия. Не слишком ли короткий период отводим мы для тяжелых тысячекилометровых походов? Безусловно, нет. Все сравнительно немногочисленные воинские отряды последующих эпох, продвигавшиеся по этим огромным пространствам Северной Евразии,- будь то викинги или монголы, новгородцы XII в. или русские казаки XVII в.,- ухитрялись преодолевать эти территории практически за несколько лет. Оружие этих отрядов было нередко технически более совершенным, нежели у аборигенов. Средства же передвижения принципиально не отличались от тех, что мы предполагаем у сейминско-турбинских групп.
Ворвавшись вихрем в море евразийских народов, сейминско-турбинские племена вскоре исчезли. Они были немногочисленны: часть их, видимо, погибла в воинских схватках, часть растворилась в местной этнической среде. Яркая страница истории завершилась, но память об этих народах воинов-металлургов сохранилась. Наверное, все последующее развитие металлургического производства в Северной Евразии в той или иной мере несло на себе печать открытий, сделанных сейминско-турбинскими мастерами.
Пройдет сравнительно небольшой отрезок времени, и по всей северной половине Евразии начнется отливка наконечников копий и дротиков, кельтов и чеканов. В основу новой металлообработки будет положена технология тонкостенного литья, выработанная в сейминско-турбинской среде. Подобные виды орудий и оружия станут основными для громадного количества культур и общностей на финальных стадиях Евразийской металлургической провинции во время ее очередной трансформации. Для восточного соседа этой системы - металлургических очагов Центрально-азиатской провинции будут характерными однолезвийные изогнутые ножи-кинжалы с металлическими рукоятями и фигурными навершиями на них. Начнется здесь и отливка кельтов. Сходные формы оружия быстро распространяются вплоть до Древнего Китая в период Инь. Равно и металлургия раннего железного века на тех же евразийских пространствах в огромной степени будет наследовать сходные стереотипы, сказавшиеся в изготовлении многочисленных серий наконечников копий, кельтов и чеканов. Все эти орудия в той или иной степени также несут отпечаток изначального импульса сейминско-турбинской металлургии".
Версия культурологическая
Сейминско-турбинский "Drang nach Westen" - первый из зафиксированных археологией примеров сложения уникального типа цивилизаций, которые были свойственны только Северной Евразии.
Необходимое уточнение: Северная Евразия, то есть Великая Степь и Северные Леса законсервировали до XIX века от Р.Х. принцип сложения "до-государственных" государств. Он был свойственнен всему миру - но в остальной Евразии от него отказались ещё в первом тысячелетии до Р.Х. Первопроходцем в создании деспотичной "цивилизации" следует назвать Ассирийскую империю. Северная Евразия же продолжала организовываться на других принципах: с течением времени расхождение увеличивалось и приводило к взаиимному непониманию. Непонимание плавно перерастало в эксцессы: "цивилизованные" отлавливали "варваров" как диких зверей, варвары, в свою очередь, рассматривали "цивилизованных" как продукт разложения человеческой расы, вследствие чего уничтожали без жалости по евгеническим соображениям. Содержание мировой истории составляет распространение "цивилизации" на "варварскую периферию" до полного поглошения последней. Европейцы, китайцы, арабы окончательно сломили варварскую периферию в девятнадцатом веке в ходе колониального раздела мира.
Северной Евразии была суждена особая судьба. Она непосредственно контактировала с ранними очагами государственности иного типа, на неё обрушивались первые удары цивилизации и её народы закалялись в этой неравной борьбе. Они и выстояли дольше всех. Самый длинный в истории многовековой фронт протянулся по Великой Степи - от Карпат и Кавказа до Ордоса: война постоянно тлела там, периодически вспыхивая яростными вторжениями. Не только конфликты присходили на стыке миров - так же постоянно напор евразийцев внедрялся в очаги "культуры" и придавал им дополнительную державную мощь, а изысканная отрава цивилизации смущала простые душу степняков и лесовиков, духовно порабощала их и приводила к покорности хитроумным врагам. Два тысячелетия два мира были близки территориально - ни одна из противостоящих сторон не могла сокрушить противника. Неожиданно для всех Северная Евразия стала Российской империей, огромной державой трёх континентов, при этом обладавшей всеми атрибутами "цивилизованности". По наследству она приняла миссию борьбы с теми, кто кичился своим стажем "цивилизованности" и по прежнему считал земли к северу и к востоку своей законной добычей. Противостояние продолжалось - но уже между вполне "цивилизованными" конкурентами за мировое господство. СССР претендовал на мировое лидерство: инерция давно забытых войн продолжала подсознательно будоражить умы, чувствовать свою особость и считать нормальным противостояние со всем остальным миром.
"Цивилизованные" империи строились на признании права одних быть полновластными хозяевами душ и тел других, на почитании и обожествлении власти, вручении ей права управлять судьбой подданных. На фоне крохотных городов-государств и свободных общин кошмаром истории вспухали империи, которые отменяли право людей быть людьми. Империи разбухали до пределов "цивилизованной" ойкумены, терпели крах из-за собственной надменности или ложились под ноги более удачливых конкурентов. История двух с половиной тысячелетий "цивилизованного" мира - это хронология последовательного вытеснения свободы из царства цивилизованного рабства, уничтожения всего самобытного ради имперской унификации. За пёстротой фасадов европейских и азиатских империй проглядывает неизменность конструктивной основы: человек есть винтик, место его определяет "механик" - бюрократ. Не развитие науки, философии, комфорта - на худой конец (тоже не самая плохая цель), распространение законности и гуманности было смыслом этого мира. Этот мир был создан бюрократией и это невидимая истинная власть немногих и незаметных понемного проникала метастазами в ткань народов, преращая вольных людей в подданных. Рабство могло сменяться крепостничеством, феодализм - капитализмом, в котором голод наёмных работников превращал их в бесправных рабов хуже античных; нынешнии манипуляции сознанием превратили народы в зазомбированные массы. Не менялось одно - вера в то, что такое устройство мира единственно возможное и правильное.
Вторая половина ярма, которую взвалили на себя "цивилизованные" люди - деньги, которые перестали быть средством обмена и превратились в самостоятельную ценность. Деньги не вырастают в природе, их нет в сознании людей. Только извращённое мышление цивилизованного человека могло породить невидимого и неосязаемого демона. Когда-то был нужен был просто эквивалент стоимости, чтобы сопоставить в уме или взвесить в руке стоимость разнохарактерных товаров: например, быка и куска полотна. Но джинн выбрался из лампы и деньгами стали мерить то, что не относится к рыночной стоимости - землю, человека, совесть и честь. Деньги завладели людьми - ими оправдывалась гибель и растление, им были подвластны люди и царства, сама история потекла в том направлении, куда её направляли невидимые властители мира.
И вечные рабы "цивилизации" привыкли гордиться своим положением бессловесных и бесправных шестерёнок, одушевлённым придатком к деньгам. Их религии оправдывали покорность, их искусство - возвеличивало то, что их угнетало. В конце концов, для самооправдания Запад придумал даже "демократию", вроде бы народовластие, чтобы замаскировать то, что власть уже тысячелетия не принадлежит народу. У них даже было оправдание - ведь Молох, в котором сгорали их поколения за поколениями, был такой красивый и такой большой, по сравнению с образом жизни "дикарей" по ту сторону Великой Стены Цивилизации.
"Цивилизованные" люди с комфортом и вкусом обустроились в своей клетке, им непонятен был - и будет - образ мыслей и строй государства тех, кто жил своим обычаем - до них и рядом с ними.
Великий Елюй Чуцай, советник Чингисхана и его преемника, конструктор империи Юань, сказал некогда своему господину: "Можно завоевать империю на коне, но нельзя управлять империей с коня". Он был прав - но прав как "цивилизованный" человек. Чиновник-киданин, степняк по крови, но ханец по образу мыслей, не мог представить другого устройства государства, кроме как бюрократически управляемого. Благодаря ему была создана и просуществовала достаточно долго обширная и просвящённая империя, гуманные порядки в которой удивляли заезжих европейцев.
Елюй Чуцай был в четвёртом поколении киданей-завоевателей, ассимилировавшихся в Китае. Он был правнуком тех людей, которые знали секрет, как управлять империей с коня, без бюрократического аппарата, постоянной армии, гнёта налогов, борьбы с инакомыслием и прочими прелестями "цивилизованного" мира. Он же сам утерял эту тысячелетнюю традицию. Он предложил свой способ сосуществования "цивилизованного" и евразийского мира - оптимальный, надо отметить, но он так ничего не понял в главном - ради чего Чингисхан завоёвывал мир и как управлялись евразийские державы.
Первопроходцами особого типа государственности (о которых нам известно достоверно) были представители сейминско-турбинской культуры. Мы не знаем о них ничего - но их наследие устояло в вихре времени и под давлением "цивилизованного" мира более трёх тысячелетий.
Где-то за две тысячи лет до Р.Х. из сонного и мирного уголка Сибири вырвалась никому неведомая общность. Возможно, они были племенем, возможно - надплеменной кастой воинов, металлургов и скотоводов. Они освоили передовые технологии бронзоволитейного производства, которое позволили впервые в Евразии получить чудо-оружие. Они стали одними из первых коневодов - пока не всадниками, но прежние неукротимые тарпаны позволили навючивать себя грузы, использовать под волокуши и служить буксирами. Они ощутили себя силой и отправились навстречу судьбе.
Часто ли повторяется такое сочетание в истории, когда одни и те же люди изобретают новые отрасли производства, ведения хозяйства, новое оружие и рода войск, а потом распространяют свой образ жизни на многие тысячи километров? А наследие их переживает века? Увы, история богата обратным - раззорением и оскудением, у нас на слуху имена народов-падальщиков, а не творцов.
Впрочем, Евразия неоднократно порождала такие явления - но кто помнит о них...
За несколько поколений из своей пра-родины где-то между Саянами и Алтаем они распространились до Байкала и Балтики: их культурный импульс распространился ещё шире.
Когда читаешь скупые описания этой эпопеи, то ловишь себя на том, что обстоятельства их натиска выходят за рамки привычного представления о народах, героях, войнах и государствах. Стена непонимания отграничивает современника от того, чтобы ощутить себя участником тех событий.
Прежде всего - их было мало. Их не могло быть много. Скотоводы сибирской лесостепи, охотники на лосей и тарпанов, рыболовы не могли жить скученными многочисленными коллективами как жители городов. И Западная Сибирь в любую эпоху не настолько благословенное место, чтобы прокормить миллионы людей, дать избыток продовольствия для возрастания могучих держав. Но если выходцы из неё безоглядно бросились в поход - то это были отборные люди неукротимой мощи, каждый из которых стоил десятерых.
Они были горстью, брошенной в океан степей и лесов. Они должны были исчезнуть, раствориться без остатка - в том случае, если бы действовали по алгоритму "цивилизованного" мира, то есть если бы воздвигали своё царство на угнетении и подавлении завоёванных племён. Тогда бы им бы не хватило сил, чтобы удержать свою власть, становясь надсмотрщиками и палачами. Но они предъявили миру другой вариант экспансии, который сводился к демонстрации своей удали, могущества и удачливости. Этим они покоряли племена, заставляя почитать себя как сверх-людей и приносить себе дань в качестве поклонения. Они строили свою эфемерную империю не на обожествленном насилии и подавлении человеческой личности, приведении её к нулю перед бесконечностью и всеобъемлимостью государства. Они демонстрировали, что люди могут стать вровень с богами, обуздывать стихии и проникать в тайны природы. Они были примером, проводниками в тот мир, где человек становился сверх-человеком: сильным, отважным, бросающим вызов судьбе, обретающим друзей, богатство и славу. Их цивилизация была не приобщением к насилию, а к истинной человеческой природе.
Поэтому, если переходить на евангельский стиль, они стали закваской нового мира, солью, придавшей вкус бурного океана застойному евразийскому болоту.
В отличии от "цивилизованного" человечества насилие для Северной Евразии было не целью, а средством. Оно было необходимо для установления статуса в обществе. Человек или дружина бросала вызов окружающим, заявляя о своём притязании на лидерство и предлагая остальным оспорить это в честном бою. Степь и Лес не признавали извечного права одних порабощать других. Право на власть предстояло доказывать доблестью, волей, силой, физическим, моральным и духовным превосходством. Насилие было кратковременным - поединок, набег, бой, реже-война. Бой или поединок воспринимались как "божий суд", как смертельно опасный кастинг на руководящий пост. Победитель доказывал своё право на власть перед людьми на "бурой земле" и богами на "синем небе". Его решимость поощрялась тем, что он получал право на добычу и дань.
Напомню, что поединок - битва - война в те времена не имели сугубо меркантильного значения как в наши дни. Это была своего рода инициация для человека или коллектива, переход из состояния "просто" человека в разряд "героев". Человек испытывал себя: он добивался успеха, обретая власть и славу, или же погибал, не справившись с испытанием. Добыча была зримым эквивалентом славы, но явно имела второстепенный характер. Герой не мог заниматься накопительством и земное богатство расточалось в пирах, подарках или же захоранивалось вместе с ним.
Нелишне вернуться к подлинному смыслу древне-эллинского слова "герой". Герой - человек, имеющий божественное происхождение (от союза земной женщины и небожителя), посвятивший свою жизнь испытанию себя ради обретения славы и потом, после смерти, становящийся духом-хранителем общины. Эпическая Греция до гибели последнего поколения героев в Троянской войне была именно таким "государством", которое строили за несколько столетий до них представители сейминско-турбинской культуры. И неизвестно, откуда пошёл тот импульс, в соответствии с которым жили Геракл и Кухулин, Ромул и братья Пандавы. Не из древней ли, загадочной Сибири?
В описании пред-троянской Эллады контрастно выступают противоречия между миром героев и чуждым им "цивилизованным" миром городов и царей, рабовладения и тотального угнетения. Цари и герои не смогли ужиться и вместе погибли в бессмысленом Рагнерёке под стенами Трои. Гомеровская Греция перешла на путь, указанный Критом, Египтом и Ближним Востоком, то есть стала "цивилизованной". Эпическая Греция - последняя стадия разложения героической культуры, основанной на тех же принципах что сейминско-турбинская и противостоящая "цивилизации" внутри одной страны.
Герой имел право на поклонение, почитание, дань и богатство. И только. Он не обладал властью в современном восприятии. Покорённые им люди и общины продолжали жить своей обычной жизнью в соответствии с заветами предков. Пришельцы не посягали на прежний быт. Для них было догмой неразрывная связь общины и родной земли, которую никто не имеет права разрывать - как пуповину, соединяющую мать и ребёнка в её лоне.
Высокий мир славных героев не имел экономического или политического соприкосновения с обыденным миром сельских общин, торговцев и ремесленников. Между ними была связь иного рода, основанная не на систематической эксплуатации. Весьма отдалённую аналогию подобной связи в "цивилизованном" мире составляли взаимоотношения между храмами и населением храмовых хозяйств. Современной историей они однозначно воспринимаются как экономические, в которых религиозное учреждение выступает собственником и эксплуататором, организатором подневольного труда. Но это отражение всего одной из нескольких граней сложного комплекса взаимодействия хозяйствующих субъектов. Там имели место не-экономические и не-политические мотивы, которые делали возможным отчасти добровольное участие работника в общей хозяйственной жизни: своего рода эквивалентный обмен труда, который фиксируется экономическими исследованиями, на ценности не-экономического порядка. Такими ценностями могли быть обретение смысла жизни, приобщение к божественности, развитие личности и обретение бессмертия. Была ли такая мотивация достаточной для конкретных людей в неких конкретных обстоятельствах - утверждать наверняка невозможно. Но даже исключительно меркантильный материалистический двадцатый век дал множество примеров, когда отдельные личности, организации и даже народы принимали такого рода обмены: приобщение к идее за свой труд. И не считали себя обманутыми.
Появись сейчас существа, мгновенно пронзающие пространство, могущие творить из косной материи всё, что им угодно, неважно, люди или пришельцы - кем были бы они для нас? Кто бы помышлял о сопротивлении им? Кто бы не преклонился перед ними? Кто бы не испытал жгучее желание встать в один ряд с новыми героями или хоть как-то приблизиться к ним? Какой бы шок испытала земная цивилизация и осталась бы она прежней? Нет, человечество бы сразу бы осознало узость мира, который сковывает могучие силы всех людей. Ведь если кто-то достиг могущества, если мы узнаем об этом - то мы уже окажемся на пути, который увлечёт нас к новым вершинам и горизонтам. Таков уж человек: да, его можно сделать рабом, можно приучить к хлеву и пойлу, но если он узрит нечто иное - его уже ничего не остановит, его не загнать обратно.
Вот нечто подобное видели перед собой древние угры, арийцы, славяне и кельты. Они знали мерный распорядок охоты и рыболовства, выжигания леса под делянки и обустройства скромных жилищ, ход рождений и смертей. Стремительный вихрь, несущийся выше традиционных родов и чуть ниже обители богов, между скучной обыденностью выживания и ликующими высотами небожителей.
Сверкающее бронзовое оружие и косматые ужасные лошади были признаками героизма пришельцев, полубожественного статуса, перед которым не было трусостью склониться простым людям. Дань - невеликая плата за приобщение к могуществу, за сопричастность к высшему. Покорённые племена платили её и вовлекались тем самым в поток, который набирал силу по пути к западу. Каждый степняк или лесовик мог выбрать свою судьбу - кто-то вступал в дружины пришельцев, кто-то оставался жить прежней жизнью. Эта жизнь не была легка и безопасна
Для традиционного общества, живущего в до - государственной стадии, официальной наукой признаётся возможность не-экономической мотивации сложения достаточно сложных обществ - вождеств, как их иногда называют. Механизмы таких объединений до сих пор неясны - наверное потому, что реконструкцией социальных отношений занимаются "цивилизованные" люди, которым известен только один механизм государственного строительства. Тем не менее история и этнография знает множество примеров весьма сложных по устройству и многолюдных обществ, которые не попадают под формальные признаки государства, но при этом обладают многими его атрибутами.
Основой государственности Северной Евразии был человек-герой и народ-герой, которому подчинялись свободные самоуправляемые общины. Из-за того, что мотивация такого подчинения нам неизвестна, вовсе не следует, что такой не могло быть вообще.
Между ними не было никакого бюрократического аппарата - того самого, который создаётся с благими целями для упорядочения усложнившейся общественной жизни, но неизбежно из инструмента превращается в результат, становится самим смыслом государства. Можно сказать более - смыслом "цивилизации", так как то, что мы считаем "цивилизованным" и "культурным" создано бюрократией, для бюрократии и самой бюрократией - или же вопреки ей. Бюрократия - та ось, вокруг которой вертится вся история, неуничтожимое и вечное зло, проклятие "цивилизации", от которого нельзя избавиться, так она представляет собой основу современного мира.
Минуют столетия - и новая великая цивилизация с быстротой набега легкоконного отряда распространится от Китая до Европы и Египта, от тайги до Индии. Это будут скифы-шаки, эллины Великой Степи. Вновь перед нами прежний рисунок власти - несколько центров родственных племён Европы и Азии, от которых концентрическими кругами расходятся расходятся импульсы подчинения и культуры. Ордос, Алтай, Саяны, Средняя Азия, Причерноморье. Всего несколько регионов, между которыми многомесячные переходы, огромные реки, непроходимые леса, гиблые пески, крутые горы и властвующий над всем этим убийственно-суровый климат.
Снова евразийцы "пришпорили клячу-историю": они взнуздали лошадей и первыми создали кавалерию, более того - основывали военные компании на на тактике рейдов и марш-бросков; они модернизировали луки под оригинальные стрелы и тем обрели преимущество над любым противником. Шаков-скифов было ничтожно мало на огромный континент, тем более что они гибли в героических войнах с агрессорами, сами переходили в контрнаступление и за сотни переходов отрывались от родины, уничтожали друг друга в распрях. Но, как и у предшественников, природа их власти такова, что в сумме они давали больше чем отбирают - и тем привлекали к себе симпатии огромного континента.
Скифы - шаки, повторив путь сейминско-турбинских героев, разнеся их традиции на тысячи километров во все стороны, обогатили его новым опытом. Они первые из северо-евразийцев перешли к проникновению в "цивилизованный" мир, к созданию политического и культурного синтеза с осёдлыми народами.
На этом можно было завершить рассказ о легендарном времени героев, равных богам, почтить их память и вновь полюбоваться завораживающей смертоносной красотой их оружия. Вопрос только в том, умерло в нас их наследие, угас ли навсегда их путь.
Академик Борис Александрович Рыбаков выдвинул в своё время интересную мысль о том, что культура каждого народа не может быть соотнесена с какой-то одной господствующей идеологией и на самом деле представляет собой напластование всех прошедших исторических этапов. Только степень влияния каждой составляющей различна и с течением времени одни элементы совершенно истираются из общей памяти, а другие приобретают решающее влияние. В русской культуре он находил следы чуть ли неолитических верований. Учёный приводил в качестве подтверждения мотивы народного декора, в которых узнавались элементы верований в великую Богиню-мать и сказочные сюжеты, законсервированные на тысячелетия.
"Великое равно малому: что снаружи, то и внутри: макрокосм есть микрокосм".
Каждый из нас представляет такое же сложение и напластование различных этапов сложения русской культуры из множества предшествующих и одновременных ей. В минуты опасности в нас неожиданно просыпается охотник с каменным копьём; лихая татарская кровь бурлит в нас при вождении автомобиля на предельной скорости; мы холопствуем перед начальством как перед барином и хмельная казачья удаль несёт нас на поиски приключений вопреки всему... В каждом из нас ждёт своего пробуждения увёртливый скиф и стойкий пехотинец под обстрелом, первопроходец и градоделец, святой и разбойник. Жаль, что мы выбираем совсем иные роли, навязываемые нам обыденным смыслом и "цивилизацией" - покорных рабов.
И где-то там, под спудом "цивилизации" не застоялись ли косматые кони с норовом неукротимых тарпанов, не спрятано ли заветное чудо-оружие и умение подчинять себе материю, пространство и людей?
Что будет, если окутанная в саван "цивилизации" Сибирь снова пробудится от комы само-забвения и ринется по пути своих великих предков?