Аннотация: Реконструкция подлинного текста романа Жюль Верна "Михаил Строгов", повествующего о битве России с Тартарией: приведены одтельные главы, до того как они подверглись русской цензуре
Предисловие реконструктора
Моё внимание к "Михаилу Строгову" Жюля Верна, как криптоисторика и тартароведа, было привлечено уникальным сочетанием следующих факторов:
1. Идея, сюжет и общий фон романа находятся в противоречии друг с другом.
2. Это один из самых популярных романов Верна, единственный его роман полностью посвящённый России - и в этом качестве имеющий бешенную популярность во всём мире. И, при этом, полузапрещённый в России при Российской империи, в СССР, да и сейчас существующий в кастрированном виде.
3. Буквально - это роман о столкновении России с Тартарией!!!, поскольку "тартары" в русском переводе - это "тартары" у французов вообще и у Верна в частности.
"Grattez le Russe, et vous verrez un Tartare",
как говаривал Наполеон: "поскреби русского - найдёшь тартарийца" (в русской редакции - тартарина). Спасибо за ценное указание, товарищ император, я вот тут немного поскребу...
4. Скоро исполняется 150- летний юбилей выхода романа, и как-то не душевноскрепно отмечать это событие насухую, тем более для того, для кого "Тартария" - это не географическая ошибка фантаста.
Итак, по пунктам.
1. Слово старой сплетнице и врушке тёте Вике:
"Михаил Строгов" (фр. Michel Strogoff, встречается вариант перевода "Курьер царя" - приключенческий роман Жюля Верна, написанный в 1874-1875 годах. Печатался в виде фельетона на страницах журнала Magasin d"éducation et de récréation с января по декабрь 1876 года. 25 ноября того же года вместе с рассказом "Драма в Мексике" выпущен отдельным изданием у П.-Ж. Этцеля с шестью иллюстрациями Жюля Фера.
У романа нет исторической основы. Некоторые исследователи считают, что под именем Феофар-хана Жюль Верн описал Кенесары-хана, который действительно поднимал восстание против российских властей в 1840-х годах. Однако восстанием Кенесары Касымова была охвачена территория Казахстана. В романе же восставшие захватывают всю Сибирь от Урала до Иркутска.
Википедия
Роман комплиментарен в описании русских и российской императорской власти.
Что не совсем характерно для той эпохи, потому что Франция и вся Европа в едином порыве поддерживала польское "Январское" восстание против русской оккупации 1863-1864 годов (а если откровенно - то Франция традиционно провоцировали все шляхетские мятежи против сумрачного царизма). Это была эпоха массовой русофобии, достаточно припомнить хотя Карла Маркса, мечтавшего о сокрушении России как источника реакции и мракобесия в Европе на благо рабочего Интернационала. Французы также могли добавить лыко в строку в виде воспоминаний о болезненной для них франко-прусской войне 1870-1871 годов, поскольку Россия благожелательно отнеслась к объединению Германии по плану Бисмарка, и таким образом отплатила французам за Крымскую компанию.
Нелишне вспомнить, что капитан Немо в первом представлении Жюль Верна был поляком-инсургентом, не смирившимся с поражением своей родины и топившим русские корабли (в письме издателю мсье Верн собрал для биографии героя все драматические штампы: его родители были убиты русскими, дочери - изнасилованы, а сам он оказался в ссылке в Сибири). Издателю Этцелю стоило много времени и усилий заставить своего друга изменить национальность главного героя и мотив его мщения. В качестве варианта рассматривался даже американец - аболиционист, но тогда, после окончания Гражданской войны в США, тема оказалась устаревшей. Поэтому в "Двадцати тысячах лье под водой" издания 1869-1870 годов по сути о происхождении Немо мало что можно узнать, а окончательно детали биографии проясняются только в "Таинственном острове" (1874-1875 годов издания).
Тем не менее, все русские (и даже главзлодей Огарев, однофамилец известного революционера-демократа) выглядят достойно, почти как европейцы.
Можно предположить, что автор выполнял своего рода политический заказ на обеление России: тевтонов стали ненавидеть больше чем русских, а против Второго Райха Франции надо было срочно искать союзника. И всё же, Жюль Верна шёл против общественного мнения, а эпоха "Сердечного Согласия" была далеко в будущем.
При разборе сюжета романа следует постоянно иметь в виду, что Жюль Верн не был писателем в современном смысле, то есть чистым беллетристом; сам мэтр рекомендовал себя как популяризатора науки, пропагандистом жанра географического романа, то есть сюжета в обрамлении строгих научных знаний. В его биографии упоминается, что к концу жизни скопилось двадцать тысяч тетрадок с конспектами и вырезками по многим отраслям знаний, которые служили источником его предположений. Поэтому моя критика "Михаила Строгова" направлена не против "художник так видит", почему он старательно лепит несуразицы, а под ними скрывается реальная информация.
Фон сюжета невероятен: "тартарское" вторжение в Сибирь.
По сюжету на юге Западной Сибири начались волнения, в которые были вовлечены киргизы, то есть казахи из прилегающих областей, а армия вторжения из Бухары начала движение на север по долине Иртыша. Позднее появился третий корпус вторжения из бухарцев, двигающейся от Балхаша к Енисею, к которому присоединились, видимо, воины Восточного Туркестана, что сейчас является Синцзян-Уйгурским национальным округом Китая (и тогда формально входил в состав империи Цинь).
Что могло объединить эти весьма разнородные силы и какие общие цели могли стоять перед ними?
В романе это объясняется жаждой мести русского офицера и исконой ненавистью азиата Феофар-хана к почти цивилизованной России.
Вторжение полноценной армии из Средней Азии в Сибирь через пустыни и степи для того времени было невероятно, равно как и русский поход в обратном направлении. Русские попытки прорваться в Туркестан в восемнадцатом и девятнадцатом веках наглядно показали, что большими силами там не пройти, а мелкие отряды бесполезны. Как раз во время опубликования романа в разгаре было покорение Туркестана со стороны России, которое русской армией осуществлялось медленно, поэтапно, с разных сторон, в котором трудности логистики выступали на первый план.
Жюль Верн разбирался в этнографии и истории, описать такой сценарий было бы фантастично даже для фантаста. А Феофар-хан, согласно сюжету, отмобилизовал за считанные месяца полторы сотни тысяч кавалеристов и пехотинцев, и выдвинул их за тысячи вёрст на север. Тут больше проявилась иррациональная фобия европейцев против всадников - гуннов и монголов, способных о-трёконь совершать трансконтинентальные переходы, без обозов и запасов, в дьявольском стремлении стереть с лица земли цивилизацию.
Столь же невероятен успех иррегулярной конницы против регулярной армии европейского образца, то есть победы Феофар-хана против российских сил, расквартированных в Сибири. Да, они были немногочисленны, в основном это были крепостные батальоны в городах, плюс Сибирское казачье войско.
Но это были формирования российской армии, которые за столетия отработали тактику отпора в сомкнутых пехотных каре конным атакам степняков. Сам Верн прямо цитирует в романе историка и этнографа Левшина о том что, "сомкнутый фронт или каре обученной пехоты может выстоять против десятикратно большего числа киргизов, а одной пушки хватит, чтобы уничтожить их несметное множество". Данное утверждение немного преувеличенное, поскольку казахи в силу природного здравомыслия просто обходили пехоту за дальностью прицельного выстрела, а использовали в столкновениях с русскими партизанскую тактику. Когда русские начали покорение Туркестана, то они быстро отучили бухарскую или хорезмскую конницу наскакивать на пехоту: это занятие оказалось весьма опасным, европейское вооружение второй половины девятнадцатого века буквально выкашивало конные лавы.
Не надо забывать о том, что "тартарам" приходилось брать сибирские города, которые появлялись как крепости и остроги, то есть находились в местах, удобных для обороны, и в них даже в середине девятнадцатого века могли сохраняться остатки фортификации. Да и городская застройка могла с помощью барикад превратиться в укреплённый пункт, который кавалерии без пехоты и артиллерии взять с наскока было бы затруднительно.
Так что триумфальное шествие азиатской Феофар-хана по Сибири выглядело противоречащим опыту обращения европейских армий с туземцами: современники Жюля Верна не могли не отметить это обстоятельство.
Стратегия войны со стороны "тартар" ставит в тупик: чего, собственно, они добивались?
В романе описывается, как "тартары" проводили тактику выжженной земли Сибири, уничтожая всё на своём пути.
А потом? В романе перспективы не расписаны: агрессоры были побеждены.
В чём тогда замысел вторжения?
Вытеснение русских из Сибири?
Предположим, с мирным населением "тартары" бы расправились, серьёзно осложнили бы действие армий из европейской части империи ввиду отсутствие снабжения на месте, но такие действия скорее бы разозлили бы империю до крайнего предела, и вместо малочисленных казаков в Сибири оказалась бы полноценная регулярная армия. Для защиты России она бы стёрла Среднюю Азию с лица земли. В нашей реальности покорение Туркестана шло без особого фанатизма, русские предпочитали перемежать удары по туземным армиям с постоянными дипломатическими переговорами, восстановлением на владении лояльных ханов. Бухара, которая быстрее всех поняла правила игры, умудрилась вовремя сдаться и сохранить автономию до окончательного установления Советской власти в 1924 году. Хорезму и Хиве, как более упорным в сопротивлении, не повезло - их аннексировали.
"Бухарцы" были знакомы с русскими минимум четыре века, они знали нравы своих северных соседей и их боевой потенциал, так что планы реального "Феофар-хана" отгеноцидить Сибирь завершились бы ещё где-то в Бухаре: эмир изволил бы испить по ошибке отравленный щербет. Дураков вызывать к себе на дом апокалиптичных Гога и Магога в Благородной Бухаре, городе бизнесменов и учёных с двухтысячелетней традицией, отродясь не было.
То, что Феофар-хан косплеил Чингисхана в описании насмерть перепуганных современников великого монгола, вполне отвечало представлениям европейцев о войнах в Азии и в России. Более продвинутые читатели понимали, что описанный в романе поход не мог состоять по объективным причинам, а предполагаемая стратегия гарантировала не завоевание Сибири, а ответное уничтожение Средней Азии.
Жюль Верн, в угоду вкусам "просвещённой" европейской публики, описал бессмысленную жестокость дикарей-азиатов? Или замысел тотальной войны на уничтожение русской Сибири всё-таки был реальным?
Да, была, если бы она велась не в интересах независимых владений Средней Азии, а в ради планов другой стороны, для которой конечная судьба обеих сторон была не важна, а их одновременное ослабление - желательно.
И нет сомнений, кто подпадает под это описание.
И тогда проясняются все неясности.
1870-е стали эпохой становления Большой Игры между Российской и Британской империй в Азии.
В 1850-е противостояние между двумя империями решалось в Европе, этот раунд завершился победой западной коалиции в Крымской войне и ослабления России на Чёрном море. Россия выдержала удар, перешла в контрнаступление на Кавказе, а потом тонкой дипломатической игрой дезавуировала невыгодные для себя положения послекрымского мира. Потом прогремела русско-турецкая война, Россия утвердилась среди "братушек", так что в середине девятнадцатого века Россия свела к ничьей взаимоотношение с заклятыми друзьями из туманного Альбиона.
А в Азии всё только начиналось: в середине 1850-х началось поэтапное продвижение русских войск на юг, в Туркестан. И к концу 1860-х всем стало ясно, что падение Бухары, Хивы и Коканда только вопрос времени, а русские войска выйдут к границам Афганистана. Тогда Северо-Западные провинции Британской империи и русские владения будут разделять только несколько сотен километров территории афганских племён, равно недружественных обеим империям; но вполне могущих стать союзниками любой из них, кто предложит план верного грабительского похода. Причём афганские власти к русским относились скорее дружественно, потому что ничего плохого пока от северных потенциальных соседей не видели, а вот на англичан имели зуб за прошлую английскую интервенцию 1838-1842 года.
Для британцев крайне соблазнительной выглядела бы ситуация, при которой бы все среднеазиатские ханства и эмирства наконец объединились бы и предприняли контрнаступление на русских: как минимум бы выбили их из Семиречья, с пограничья, а как максимум предали бы огню Западную Сибирь. Тем самым, угроза от британских владений в Индии была бы надолго отведена; а то, что туркестанская армия вторжения при этом бы самоликвидировалась в сражениях с русскими - так когда гибель исполнителей волновала мастеров Большой Игры? Более того, и от этого была бы выгода, так как возникший вакуум власти от истребления местной аристократии и армии можно было заполнить за счёт сипаев и афганцев, которые бы при таких раскладах стали бы союзниками англичан.
На удивление уместным выглядит упоминание третьего корпуса армии нашествия, которые наступал от Балхаша в сторону Иркутска. С очень большой долей вероятности в агрессорах можно увидеть воинов джихада из Восточного Туркестана. Кашгар и Яркенд находились - и находятся до сих пор в составе Китая, который никогда не имел желания устраивать в самом глухом уголке мира заварушку с соседями. Был только один период в истории этого края, когда оттуда могли вырваться отряды в рейд на Сибирь - как раз во временном промежутке "Михаила "Строгова", в эпоху Дунганского восстания и правления эмира Якуб-бека.
Мусульмане Восточного Туркестана свергли правление династии Цин в начале 1860-х. Помощь им оказали фанатики-исламисты из Средней Азии, их лидер Якуб-бек стал властителем этого никем не признанного эмирата. Русские и англичане благородно предоставили китайцам наводить порядок, даже не пытаясь прибрать к рукам ничейные земли. Россия ограничилась созданием буферной зоны, так называемого Заилийского края, который потом вернулся в состав Китая. Тогда царившая в Кашгаре и Яркенде вольница вполне могла увлечься идеей вторжения в Азиатскую Россию. Возвращение Восточного Туркестана в империю Цин произошло в конце 1870-х, тогда это окно возможностей захлопнулось, так как, повторюсь, Китай меньше всего был заинтересован в разжигании бессмысленной войны в этом месте.
В таком виде затея Феофар-хана выглядит грандиозной и малореальной из-за масштабов, но в ней хотя бы появляется рациональное объяснение.
Выглядело бы это как повторение Крымской войны, только на ином театре военных действий и с другими союзниками, предполагался бы тот же эффект - замедление российской экспансии.
А с учётом того, что у армии вторжения были союзники в самой Сибири, то вероятность успеха значительно повышалась. Если под успехом понимать не отторжение Сибири от России, а причинение ущерба в азиатской части империи такого масштаба, что покорение Туркестана было бы заторможено на десятилетие. За этот срок у Великобритании была бы возможность укрепить свои позиции в Средней Азии и сделать завоевание её вовсе невозможным.
Вспомним первую главу романа с описанием бала в "Новом дворце" в Московском Кремле.
Корреспондент "Дейли Телеграф" англичанин Гарри Блаунт и француз Альсид Жоливэ, со своей "кузиной Мэдлен", выглядят единственными (кроме царя и отчасти генерала Кисова), кто сводят воедино разрозненные сведения о прерывании телеграфного сообщения в Сибири с локальными мятежами - и со слухами о нашествии из Средней Азии. События эти имели разную природу, разделялись сотнями и тысячами километров, так только посвящённые могли знать (хотя бы и не в полной мере), что это звенья одной цепи. При этом Сибирь и Средняя Азия не могли быть по определению поставщиком самых главных новостей в мире.
Оба персонажа знали о заговоре в Западной Сибири; до них кружным путём, через цепь агентов в Бухаре, Афганистане и Северо-Западных провинциях дошла по телеграфу информация о начале выдвижения армии Феофар-хана - как раз тогда в то время, как сами "тартары" преодолели сотни километров по степи до Иртышской линии крепостей и начались первые бои.
Русский царь имел в своём распоряжении достаточно информаторов и аналитиков, чтобы из потока разнородных сообщений мало-помалу составить правдоподобную картину - частные лица таким потенциалом не могли обладать. Следовательно, они были частью другой организации, не менее могущественной. А все дальнейшие приключения корреспондентов по пути на восток и в самой Сибири характеризуют их как агентов высокого ранга, наблюдающих за ходом реализации плана, а при необходимости - вмешивающихся в него. Любопытно, что они не опасаются "тартар" - но и русские власти для них не являются препятствием в осуществлении деятельности.
А это заставляет по особому взглянуть на ход восстания в Сибири и на вторжение, на разгром русской армии на первоначальном этапе - не было в этом предательства на самом верху, в столицах?
Вышеприведённые рассуждения следует дополнить освещением темы местных пособников вторжению, хотя она в романе обойдена вниманием.
В "Михаиле Строгове" один предатель русского народа - Иван Огарев. Прочие русские, персонажи и массовка, оказывают героическое сопротивление или трагически гибнут.
Если вдуматься в текст, лубок в жанре "Жизнь за царя" был испорчен некоторыми деталями: кто-то вместе с киргизами умудрился взять Омск, кто-то блокировал Иртыш, в их засаду попал Михаил Строгов, при этом с кличем "Сарынь на кичку!", кто-то входил в состав значительного корпуса Огарёва, разгромившего Пресногорьковскую (в романе - Ишимскую) и Иртышскую линии укреплений со станицами Сибирского казачьего войска, а затем двинувшегося к Томску на соединение с Феофар-ханом. Силы вторжения успешно форсировали значительные водные преграды - Иртыш, Обь, Енисей, Ангару. Это задача нетривиальная даже для нашего времени, для выходцев из степей и пустынь - тем более. (судоходство на Аму- и Сырдарье было, но имело настолько специфический характер, что этот опыт нельзя бы применить на сибирских реках). В романе отмечается дисциплина корпуса Огарёва, не слишком характерная для киргизов и среднеазиатов.
И горючий материал для поджога Сибири с русской стороны был на самом деле, о чём Санкт-Петербург предпочёл бы не распространяться, поскольку его старательно копила сама российская власть.
Особенно в 1860-1870-х годах.
В конце 1860-х центральная власть устроила процесс против областников, идеологи были высланы на русский Север. Тема первого периода областничества во многом запутанна и загадочна, всегда сопровождалась мифами, в русле моего исследования "Михаила Строгова" важно отметить следующие обстоятельства: всплеск внимания и сочувствия к областническим идеям в начале 1860-х в Сибири, проработанная теория освобождения Сибири как колонии от власти Санкт-Петербурга, и опасение центральной власти, что сепаратизм в Сибири широко распространён и готов прорваться при первой же возможности. В последнем лично я не уверен, но не об этом разговор. Важно то, что областничество в 1860-е имело много сторонников, даже в казачьей среде, а чиновничий произвол вкупе с колониальной политикой центра провоцировал сибиряков на решительные действия: это был наиболее взрывоопасный регион среди русских областей империи. В 1870-е областничество потеряло боевой настрой, потому что реформы Александра Второго способствовали демократизации страны, оживлению экономики на окраинах, а в Сибири резко увеличилась доля приезжих, не разделявших радикального областничества, так что боевое народничество с местной спецификой потихоньку превращалось в лояльное земство и общедемократическое движение.
Следующие кандидаты на поджог русской Сибири - ссыльные литвины и поляки. Они прибывали в товарных количествах, начиная с русско-польских войн семнадцатого века, составляли изрядный процент служилого сословия, даже на фоне отмороженных на всю башку казаков отличались особенной безбашеностью. После подавления польского восстания 1863-1864 годов в Сибири оказалось 20 тысяч ссыльных - мужчин призывного возраста, прошедшего армейскую подготовку и готовых высказать свои претензии властям. Об их настроениях свидетельствовало Кругобайкальское восстание 1866 года.
Могли ли боевики из областников действовать совместно с сыльными инсургентами?
Однозначно.
Повстанцы в самой Польше были заражены крайней русофобией, но обычно в Сибири с гонорных панов неизбежно слетала спесь, они знакомились со старожилами, выживавшими в экстремальных условиях, также ценящих свободу и тоже старавшихся держаться подальше от царских сатрапов. Общие интересы появлялись, не сразу, конечно, но потом для многих поляков Сибирь становилась судьбой (когда повествуешь о поляках, неизбежно переходишь на высокий стиль). В конце 1860-х ссыльные повстанцы "январского" мятежа 1863-1864-х годов уже прошли бы этот путь.
Они вполне могли сочувствовать программе областников, и не только планам отделения от России.
Для соратников Потанина сецессия была второстепенной. В первую очередь они рассматривали вопрос о социалистической революции, правда, в народническом понимании. Российские народники считали, что русская общинность являлась путём прямого перехода к социализму, что в глубинной России созданы социальные и экономические предпосылки для рывка в светлое будущее. Областники уточняли данную теорию тем, что в России община уже разложилась, зато вполне сохранилась в Сибири и в казачьей среде; следовательно, народническая революция должна вспыхнуть в Сибири, победить в Азиатской России, а потом перейти на её европейскую часть. В планах областников далее присутствовали распространение крестьянского социализма на братские Малороссию и Белоруссию, с целью создания свободной конфедерации вольных славянских народов. Польше бы тоже нашлось там место - уже не в порядке русской оккупации, а правах свободно присоединившегося члена огромной славянской народной державы.
Не все поляки были увлечены социалистическими идеями, но распад страны-угнетательницы и будущие равноправные отношения были бы вполне привлекательны для многих.
Тут напрашивается аналогия гипотетической роли поляков в событиях 1870-х годов со вполне реальными действиям белочехов в 1918-м году. Незначительная воинская сила - на фоне огромных ресурсов России - за счёт организованности и мотивированности смогла за месяц опрокинуть Советскую власть на протяжении многих тысяч километров Транссиба. Поляки вполне могли сыграть такую же роль за полвека до чехов.
Гипотеза о привлечении поляков к мятежу неизбежно вызывает к жизни другую - кто мог управлять ими и подвигнуть на выступление? Русские ссыльные вкупе с областниками не имели на них особого влияния... Зато могли сохраниться связи со спонсорами и организаторами "Январского" восстания 1860-х, то есть с Францией...
Так что у Ивана Огарёва действительно могли оказаться сподвижники из местного населения, а вместе с пограничными киргизами они могли занять юг Западной Сибири.
Следующие несуразицы относятся к мотивации поступков героев. Все персонажи в меру шаблонны, что не может считаться недостатком романа - всё-таки это не психологический английский или русский классический романы - вот только Строгов и Огарёв отправляются в Сибирь под какими-то странными предлогами и ведут себя там нелепо.
Начнём с Михаила Строгова.
Человек до 20 лет проживал в маленьком провинциальном городе (10-13 тысяч жителей по характеристике самого Верна). Диалог царя и Строгова, о том, что курьер должен проехать через Омск, но при этом под другим именем, так, чтобы никто об этом не узнал, вызывает недоумение: в Омске его знала буквально каждая собака
Более того, из фактов биографии главгероя можно узнать, что вместе с отцом они много разъезжали по Сибири, а потом, уже в роли курьера царя, Строгов добирался до Камчатки. Проще говоря, его должны знать все станционные смотрители от Екатеринбурга до Красноярска как минимум, благо официальный тракт в Сибири был ровно один. Инкогнито он мог сохранить разве что в Петербурге или на Аляске.
Напрашивается подозрение, что дело обстояло ровно наоборот: Михаил Строгов отправился в Сибирь именно потому, что там его хорошо знали. Не только как сына частного лица Петра Строгова и отнюдь не как капитана фельдъегерской службы. Скорее всего, на самом деле он состоялся как разведчик высокого ранга, но для Сибири это значило немного (как и для всех - эта область деятельности не выносит гласности). Следовательно, он имел некий высокий статус от рождения, который заставлял прислушиваться к нему - настолько, что мог погасить мятеж местного населения. Как русский - он не мог быть чингизидом, аристократом у тартар и казахов; как сибиряк - не мог принадлежать к дворянству; как сын весьма скромных родителей (как подчеркивается в романе) - не был богат.
Тогда в чём природа тайной власти царского гонца?
Версия тартароведа: в его принадлежности к древней истории Сибири, в том, что для многих он выступал как связующее звено прошлого с настоящим, мифа - с традицией. В нашей реальности о чём-то подобном неизвестно. Тогда гипотетически можно предположить, что в распоряжении Жюль Верна были сведения о тайной древней аристократии Сибири, относящейся в первым этапам завоевания или к более далёким временам. Эти люди могли на равных общаться с властями своего времени и обладать ореолом власти тогда, когда обычная власть исчезала.
Человеком такого уровня представительства по факту рождения и степени доверия Санкт-Петербурга был Чокан Валиханов - сын казахского "султана" и офицер Генштаба, иначе говоря, разведчик в Туркестане.
Что предшествовало русской Сибири? Сибирское ханство было кратким локальным явлением, русские знали и уважали своих предшественников на севере Западной Сибири, и всё же по масштабу миссии Михаил Строгов имел отношение к чему-то более обширному - как по хронологии, так и по географии. Иначе говоря, к Московскому царству или к Великой Тартарии.
Тогда подлинная цель миссии Михаила Строгова заключалась в том, чтобы добраться до тех мест, где сохранялась официальная власть Российской империи, и своим авторитетом подкрепить её.
Послание из Москвы, которое он вёз, выглядело мандатом, предъявитель которого рекомендовался Великому князю как лицо с особыми полномочиями и которому давался карт-бланш на очень многое. Безупречная репутация капитана фельдегерской службы Михаила Строгова (его настоящий чин в русской разведке так и остался неизвестным), выполнение миссий на Камчатке и на Кавказе конца 1860-х годов, то есть против происков турок, англичан и американцев, позволяла императору быть полностью уверенным в этом человеке.
Ситуация с Огаревым выглядела ещё хлеще.
Интрига романа вертелась вокруг желания главнегодяя добраться до брата царя и отомстить ему за унижение. Подразумевалась, что Великий князь не знал в лицо Огарева. Возможно. Но совершенно не факт, что Огарева не знали бы сотни офицеров и чиновников, которые находились в осаждённом Иркутске: строить планы на таком зыбком основании было бы немного наивно.
Иван Огарёв до разжалования был полковником, сорока лет от роду (как уверяет Верн). Поскольку не упоминается о покровителях или о высоком происхождении, то карьера его шла долго и трудно. Следовательно, он пересекался с многими людьми, преимущественно военными. И был на виду, раз отмечались его превосходные качества как офицера. Тут уместно вспомнить присказку о том, что если два офицера Советской Армии в течении пятнадцатиминутного разговора не найдут общих знакомых или общих мест службы, то один из них - американский шпион. Это справедливо для любой армии, как и вообще для любой замкнутой корпорации - любой член такой организации связан множеством пересечений, знакомств, слухов, известий с большинством из коллег. Можно провести срок службы в глухом гарнизоне и отличаться нелюдимостью, но это не случай Огарёва, раз его делом занимался член августейшей фамилии.
Я знаю примерное количество офицеров и чиновников, которые составляли управление Западной Сибири в Омске, и в подавляющем большинстве были командированы из столиц и России - двести человек минимум. Столько же было и в Иркутске, столице Восточной Сибири: аппарат управления генерал-губернаторством, штаб военного округа, комсостав гарнизона. Плюс свита Великого князя из нескольких десятков адъютантов, членов канцелярии, охраны, близких друзей. Плюс чиновники и офицеры, собравшиеся в городе при отступлении от тартар.
Мог ли Огарев гарантировать, что не найдутся знакомые при таком скопище людей его круга? Сомнительно. А сколько русских лазутчиков и беженцев видели главкомандующего "тартар" в Омске и Томске, перед тем, как добежать до Иркутска? И в скобках - и сколько человек из офицеров и чиновников могли знать в лицо царского курьера Михаила Строгова, который был близок к двору, доставлял депеши сановникам, и в интересах службы использовал помощь всех служб империи? И на что рассчитывал Огарев при таком раскладе?
И вообще - а в чём суть претензий к нему, разжалования, ссылки и амнистии? В романе - "честолюбие", хотя трудно представить нечестолюбивого офицера.
С психологической точки зрения персонаж Ивана Огарева невероятен, так как сочетает две разные модели поведения, которые в реальности редко совмещаются в одном человеке.
С одной стороны это российский офицер, полковник, явно знающий своё дело, умело провёдший рекогносцировку полосы предстоящих боевых действий, потом руководивший действиями разрозненных отрядов, которые под его командованием взяли один из крупнейших городов Сибири - Омск (кроме Омской крепости). Потом его корпус влился в состав объединенной армии, а сам он стал в нём вторым по рангу после Феофар-хана.
Сочетание способностей и ролей уникальное, которое красноречиво говорит о доверии к нему как к офицеру и разведчику от совершенно разных людей: русских, поляков, киргизов, воинов Средней Азии, англичан и французов. Этакий Лоуренс Сибирский, с такими же размахом действий и успехами в них.
И этот же человек одержим маниакальной идеей отомстить своему обидчику - Великому князю, для чего-то составляет план из шекспировских трагедий и романтических произведений: выдать себя за другого, и под этой маской убить обидчика.
При малейшем подозрении со стороны европейских спецслужб, что выбранная ими ключевая фигура способна на такие деструктивные замыслы вроде примитивной мести, он был бы убран из кандидата в ответственных исполнителей на низшую ступень рядового террориста.
В пункте 1 было отмечено, что русские в романе описаны по шаблонам положительных героев европейских романов, то есть максимально положительно для европейского автора.
Никаких зигзагов загадочной русской души и взгляда свысока автор себе не позволяет.
Вот это сочетание узнаваемого сюжета с узнаваемыми героями на фоне русской экзотики, наверное, придавало роману популярность. Попадались сведения, что это второй по известности роман Жюль Верна, и что это один самых популярных романов иностранного автора о России.
Роман мгновенно был переведён на все европейские языки, сейчас наверняка - и на более экзотические. Кинематографическая судьба считывает полтора десятка экранизаций полного метра, телевизионных сериалов и мультфильмов. Есть также комиксы и спектакли, первая адаптация для театра сделана самим Верном. В этих переложениях всё прекрасно без исключения, всё как мы любим: клюква достигает невероятных высот, щедро колосится и поросится. И всё же - традиция доброжелательного взгляда на русских благодаря "Михаилу Строгову" продолжается уже полторы сотни лет, что является уникальным явлением, если припомнить все перипетии истории за этот период.
В какой-то мере роман можно признать политически выгодным для императорской России того времени: европейцы не слишком знакомы с нашей историей, с историей расширения и колониальных захватов, а тут живописуются ужасы "тартарского" вторжения в белую и пушистую Россию. Тогда покорение Туркестана выглядело бы как ответная справедливая акция...
Вроде бы все надлежащие случаю реверансы перед Санкт-Петербургом были выполнены, вот только российская сторона восприняла роман как подрыв государственных устоев. Первый русский перевод появился только в 1900 году, спустя четверть века после первых публикаций на языке автора и переводов на другие языки. Официально роман не был запрещён, русская публика знакомилась с "Мишелем Строгоффым" в оригинале, благо образование тогда в России включало в себя свободное владение французским.
И всё же запрет России на благожелательное описание себя, любимой, выглядел странным: обычно русских хлебом не корми, дай только выудить у иностранца комплимент в свой адрес, а потом растаять от него.
Через несколько лет появился более качественный перевод. Как я понимаю, именно он выложен в сети на ЛингваБустере, и является самым полным, без привычных лакун.
Переводчик Юрий Мартемьянов, большое ему спасибо за качественный труд.
Дальше - больше: в СССР роман не переиздавался. Тут можно, конечно, привязать борьбу с проклятым наследием царизма, ведь все герои прямо таки готовы положить жизни за то, с чем покончили в 1917-м. Но Жюль Верн - это Жюль Верн, любимейший и авторитетнейший автор для советской публики, ему можно было бы простить некое царепоклонство, тем более что царская фамилия в романе представлена изрядными либералами, ратующими за смягчение собственного угнетения.
Следующее издание романа появилось в 1992 году, за ним последовали другие. Вроде бы хэппи-энд... но опять проклятое "но": большинство переводов скорее представляют из себя сокращения, найти полный текст в сети составляет значительную трудность. Чем мсье Верн и верный слуга Отечества Строгов не угодили нынешней власти, раз их выпускают в свет только после текстовой вивисекции - ума не приложу.
3. Что за "тартары" дерзко напали на Сибирь?
Описание романа Jules Verne "Michel Strogoff" :
Le roman relate le périple de Michel Strogoff, courrier du tsar de Russie Alexandre II, de Moscou à Irkoutsk, capitale de la Sibérie orientale. Sa mission est d"avertir le frère du tsar, resté sans nouvelles de Moscou, de l"arrivée des hordes t a r t a r e s menées par le traître Ivan Ogareff pour envahir la Sibérie.
Сейчас появилось разъяснение - вместо t a r t a r e s читать t a t a r :
Les Tatars sont un peuple turc, parlant le tatar. Il ne faut pas les confondre avec ce que l"on appelait en Occident les Tartares, terme qui désigne les locuteurs de différentes langues turques autres que le tatar : les Mongols, parlant des langues mongoles, les Toungouses, parlant des langues toungouses, qui sont toutes des langues altaïques, auxquels on ajoutait parfois les Tibétains, lesquels parlent des langues bodiques du groupe des langues sino-tibétaines.
Жюль Верн неоднократно и достаточно точно описывал различные народы, принимавшие участие в походе Феофар-хана. Эти жители Центральной и Средней Азии. Упоминает Верн и тартар европейской части России. Но в романе отсутствуют сибирские тартары, чьи исторические области расселения находились в окрестностях Омска и Томска, в Барабинской степи, на Енисее, иначе говоря в зоне боевых действий. Они упоминаются вскользь, в качестве этнографической справки, причем как обитатели района Томска и Енисея - в то время как в основном сибирские тартары живут западнее, и на Иртыше было ядро Сибирского ханства. Если предположить, что целью интриги Огарева было изгнание России из Сибири, то участие автохтонов выглядело бы уместно. Повторюсь - они не участвуют в сюжете (хотя соблазнительно признать Огарева полутартарином, так его мать была "азиаткой", увы, больше разъяснений нет).
Дополнительная интрига проявляется при описании нападения на Михаила Строгова с его спутницей при переправе через Иртыш - тартары описываются как речные пираты, орущие своим жертвам "Сарынь на кичку!" (последнее, по мнению автора означает приказ упасть ниц, то есть выразить покорность). Ни сибирские тартары, ни сарты - бухарцы таким точно не баловались... Кстати, Иван Огарев рекомендуется мсье Верном как реинкарнация Степана Разина - и тут всплывает вопрос : а кем тогда в представлении европейцев был Стенька, топивший персидских княжон?
Общая тема "тартар" и каким боком они относятся к "Тартарии", весьма запутанна и обширна, причём настолько, что делает бессмысленной дискуссию на эту тему.
Если ограничиваться реалиями середины девятнадцатого века, то для российских бюрократии и науки "тартары" - народы, говорящие на тюркских языках и являющиеся суннитами. То есть, кроме современных тартар - казанских, сибирских и крымских, к ним раньше причисляли остатки обитателей южноевропейских степей и жителей Кавказа - к примеру, нынешних азербайджанцев, так называемых "кавказских тартар". Я не могу уверенно сказать, что именно под тартарами подразумевала европейская наука, более близкая Верну, скорее всего, полагалась на российские авторитеты. При этом турки - это турки, равно как и туркмены - туркмены, а не тартары, хотя они полностью попадали под эту классификацию.
Жители Туркестана (нынешних Средней и Центральной Азии) в данной системе координат "тартары" лишь отчасти, потому что европейские учёные имели представление о разнородном происхождении весьма пёстрого осёдлого и кочевого населения этого региона.
Для справки: часть статья в Словаре Брокгауза и Ефрона, из которой исключена историческая справка от "та-та" китайских источников до покорения тартарских ханств.
"Этот термин как название народа имеет скорее историческое, чем этнографическое значение. Т. как отдельного народа не существует; слово "тартары" является собирательным именем для целого ряда народов монгольского и, главным образом, тюркского происхождения, говорящих на тюркском языке и исповедующих Коран... Даже впоследствии, когда ханства эти потеряли свою независимость и подчинились русским, народности, входившие в их состав, не раз поднимали опасные восстания. Существуют основания думать, что они чувствовали свое родство друг с другом и задумывали под покровительством и при помощи Турции общий бунт, но их планы не осуществились (см. Сибирь). На государственный, общественный и семейный быт русских Т. оказали огромное влияние (см. Костомаров, "Начало единодержавия в древней Руси", "Вестник Европы", 1870, Љ 11 и 12; Карамзин, "История Государства Российского" и друг. ). Из вышеизложенного видно, что Т. распадаются на 3 группы: азиатскую, или сибирскую, европейскую и промежуточную между Европой и Азией-кавказскую. Сибирская группа состоит из следующих подгрупп: 1) алтайской, к которой принадлежат Т. абаканские (Енисейской губ. ), чулымские (Мариинского и Ачинского окр. ), кузнецкие (Кузнецкого окр. ) и собственно алтайские; 2) западно-сибирской, в состав которой входят Т. барабинские, тобольские и иртышские (главным образом, в Тобольской и Томской губ. ). Таким образом, поселения сибирской группы сосредоточиваются главным образом в трех губерниях: Тобольской, где находилось некогда тартарское Кучумово царство, Томской и Енисейской. Всех сибирских Т. насчитывается 100 с лишком тысяч (см. Сибирь). Кавказская группа состоит из смешения тюркских народностей с собств. монголами и с кавказскими народами. Главные массы Т. живут в губ. Тифлисской и Елизаветпольской губ. Дагестанской обл. и Закатальском округе. Общее число их простирается до 1200 тыс. (см. Кавказский край, Кавказские языки); историю кавказских тартар - см. Кавказские войны. К европейской группе Т. принадлежат: 1) казанские Т., происшедшие из смешения Т. Золотой Орды с местными элементами; живут от верхней Оки (так назыв. касимовские Т. ) до Урала в числе около 1200 тыс. (см. Казанское царство, Казанская губ., Казань); 2) астраханские Т., распадающиеся в свою очередь на: юртовских Т., образовавшихся из смешения тюрко-монголов Зол. Орды с хозарами, и кундуровских Т., собственно ногайцев, из племени карагачей, пришедших с Кавказа; и 3) крымские Т., распадающееся на степных, горных и прибрежных; степные Т. -прямые потомки монголо-тартар; горные -смесь Т. с местными народностями и с пришлыми элементами - хозарами, генуэзцами, готами, греками и т. д.; прибрежные Т. близки к горным, с еще более заметной примесью крови прошлого элемента. Вопросы о составе тартарского народа, о большей или меньшей примеси разной крови, о численности их и т. д. решаются учеными весьма различно. См. Тюрко-тартары.
Вывод: Жюль Верн не мог назвать вторжение из Средней Азии "тартарским".
Он его так и не называл - этот поход "тартарский".
Для автора и его читателей эти два понятия имели разные значения. хотя, возможно, частично пересекались.
"Татары" - часть "тартар". Два понятия независимы.
Россию возмущают не татары (современные нормативные народности РФ) и не тартары девятнадцатого века Российской империи (тюркоязычные обитатели Сибири и России), а разнообразные племена, объединившиеся под именем тартар.
Почему они объединились под этим этнонимом (или политическим названием), в тексте романа не разъясняется. Это как бы само собой разумеющееся, что даже излишне нравоучительный Жюль Верн, вставляющий научные справки к месту и не к месту, обходится без пояснений.
Азия - это Тартария.
Древнее зло, угрожающее цивилизации, пусть даже в лайт-версии, как Россия.
Вечная мистерия борьбы света и тьмы, реализующаяся в политических реалиях конца 1860-х годов в тёмных глубинах Азии.
Да, Тартария - это Тартар эпической Эллады, который не шибко грамотные европейцы вычитали у Гомера с Гесиодом и перетащили в своё мировоззрение как иносказательное наименование ада. Проекции ада на земную поверхность, на азиатов. Сюда же пристегнули Гога с Магогом авраамических преданий. Запереть адский тартар, заточить в темницу гогов с магогами пытались многие европейцы, начиная с Александра Македонского, и вот наконец удалось русским.
Но "империя наносит ответный удар", Тартария пробудилась и вырвалась из уготованной ей тюрьмы истории, чтобы дать свой последний бой.
Так подсознательно воспринимали контекст романа современники Жюль Верна, начитанные в священных писаниях и мифологических штудиях.
Остаётся выяснить, стояла ли за сюжетом политическая реальность, как платоновская тень от идеи "Тартарии".
Если выдернуть из событий, описанных в "Михаиле Строгове", реальность Тартарии как былой державы, некогда объединяющей Сибирь, Туркестан и Монголию, то сюжет рассыплется.
Героям не за что сражаться и незачем умирать.
Останется разбойничий набег, грабёж шаек мародёров, рутинная полицейская операция по приведению возмущённой территории в прежнее законопослушное состояние, которой бы не заинтересовался бы император России и не поехали бы узнавать подробности европейские корреспонденты.
Попытаемся собрать разрозненные пазлы заново.
И тут проявляется парадокс: да, "Михаил Строгов" полон внешних несуразиц, но при этом описывает весьма правдоподобный ход событий, если бы они имели место быть - настолько вероятный, что заставляет подозревать в скромном отпрыске провинциального юриста и писателя по профессии человека, причастного многим тайнам своего времени.
Или что эти события были на самом деле, а писатель добросовестно использовал воспоминания очевидцев и отчёты действующих сторон.
Ещё одна особенность: как указано выше, "Михаил Строгов" весьма точно описывает внутри- и внешнеполитическую обстановку в Сибири именно конца 1860-х - начала 1870-х годов. Иначе говоря, соответствуют времени зарождения замысла романа. Десятилетием раньше или позже действующие силы вели бы себя совсем иначе.
Тогда непротиворечивая реконструкция сюжета выглядит следующим образом.
Действие запустила английская интрига в ходе Большой Игры в Средней Азии: удалось объединить местных властителей под единым командованием и организовать их поход против русских. К ядру армии вторжения удалось привлечь киргизов/казахов, находящихся в зависимости от России, возможно - контингенты из Афганистана и китайских Туркестана и Монголии.
Единственное, что могло объединить эти народы и владения - память о неком прежнем единстве, которое было разрушено русской властью, и, для восстановления прежнего Золотого Века, нужно было выбить русских из Азии. "Татары" и прочие народы почувствовали себя "тартарами", согражданами Великой Тартарии.
Эти идеи были привлекательны для части русского населения Сибири: одни помнили о прежней жизни в Великой Тартарии, другие, как сибирские старожилы, чувствовали себя гражданами второго сорта в империи.
Параллельно с ней развивался французский заговор: организация возмущения польских ссыльных. Его перспективы были не такими глобальными, но даже в отдельном исполнении могли причинить империи серьёзный ущерб на востоке и снова взбунтовать Польшу. А совместно с английскими планами могли поставить Россию в Азии в безвыходное положение.
Эмиссары обеих держав поименованы к романе: корреспондент "Дейли Телеграф" англичанин Гарри Блаунт и француз Альсид Жоливэ, со своей "кузиной Мэдлен". Их функции заключались в сборе информации и передаче приказов напрямую исполнителям. Поэтому они после получения информации о начале вторжения двинулись в Сибирь, отсюда их уверенность в собственной неуязвимости. Допустим, они не знали друг о друге, а заподозрили коллег друг в друге по пути на Урал. Получив подтверждение от агентуры в Нижнем Новгороде, дальше действовали совместно.
Иван Огарёв был завербован англичанами или французами, что неважно, несколькими годами раньше, был вовлечён в интриги русских англофилов или франкофилов, которых было достаточно в высшем свете: сбор и передача конфиденциальной информации об армии, возможно - подготовка заговора против русской партии. Поскольку в скандал были вовлечены весьма высокопоставленные персоны, их деятельность расследовали не штатные следователи и судьбу решал не обыкновенный суд, а члены императорской фамилии. Отсюда неясность для посторонних дела Огарёва, его скорая амнистия после скрытого приговора, особый надзор помимо полицейского. В данном случае иностранная разведка переиграла русскую контрразведку: Огарёв встретился с новыми эмиссарами и согласился играть новую роль. Он должен был возглавить сектор восстания на юге Западной Сибири, под его началом должны были объединиться русские "тартары", боевики из областников и польские ссыльные.
Во время поездки в начале года, он провёл инспекцию юга Западной Сибири и убедился в готовности потенциальных бунтовщиков к выступлению, и, что более важно, в их способности действовать совместно. Ему пришлось вернуться обратно в Россию, чтобы ожидать известия о начале выдвижения армии Феофар-хана, переданную по телеграфу из Китая или Индии, и также чтобы получить дополнительные инструкции.
Русские службы мало-помалу осознали, что события в разных частях Азии связаны между собой, вычислили направление удара и определили причастных к этому лиц в пределах своей досягаемости. Разумеется, были приняты меры по мобилизации армии и полиции. Погасить угрозу не удалось только из-за синхронных разнородных ударов, направленных в то место, где появление такой угрозы при естественном ходе событий ничего не предвещало.
Одним из мероприятий стала посылка капитана фельдъегерской службы Михаила Строгова по документам Николая Корпанова, который был причастен к древней неформальной власти над русской Сибирью, происходил из рода, связывающего Великую Тартарию (для русских - Сибирское царство) и петербургскую (в романе - московскую) власть над Азиатской России. В его поручение входило смирять бунты по пути, обещая восставшим амнистию, а потом присоединиться к Великому князю в Иркутске, чтобы усилить его авторитет.
Появление на авансцене Нади Фёдоровой не было запланировано, если не подметить, что участие в судьбе дочери ссыльного могло особым образом сказаться на имидже эмиссара царя среди русских бунтовщиков.
В Нижнем Новгороде все участники путешествия в сторону Иркутска в последний раз контактировали со своими работодателями, назовём их так, а далее действовали на свой страх и риск, что потом заметно исказило первоначальные инструкции.
Дальше начинается гонка на опережение по Уралу и лояльной части Западной Сибири, из которой Иван Огарев дважды выходил победителем, а Михаил Строгов потерял несколько драгоценных дней, которые сказались на судьбе Омска.
Иван Огарев объединил разрозненные отряды восставших, которые до этого прерывали коммуникации и опустошали окрестности, после чего взял штурмом Омск. Это была очень важная победа, так к Омску отступили российские отряды с Ишимской линии вдоль границы с киргизами/казахами, и с Иртышской линии, откуда их выдавливала конница Феофар-хана. Отступавшие усилили и без того значительный гарнизон, вместе с казаками, для которым Омск был столицей владений Сибирского казачьего войска. Омская битва закончилась половинчатой победой. Сам город был занят корпусом Ивана Огарева, зато Омская крепость с её мощной артиллерией устояла: её припасы и арсеналы делали осаду долгой, осаждённые надеялись продержаться до подхода армии из России.
Михаил Строгов, придя в себя после ранения, начал проводить агитацию в оккупированном Омске, о чём быстро узнали люди Огарева, а Михаилу пришлось бежать, потому что главная цель его путешествия лежала дальше. Первоначально, ни Огарев, ни корреспонденты, не знали, кто именно послан эмиссаром в Иркутск: от информаторов во дворце им было известно только о факте такого приказа. По косвенным данным, наиболее вероятным кандидатом был признан иркутский купец Николай Корпанов, пересекающий Сибирь вместе со своей сестрой; он же был признан Михаилом Строговым.
Для будущей очной ставки Огарев забрал из Омска с собой Марфу Строгову, мать Михаила.
Ну, и так далее..
Всё вышеперечисленное пробуждает у меня архетип Левши: взять что нибудь ихнее, и переделать по-нашенски (и плевать, что аглицкая миниатюрная блоха на подзаводе после присобачивания тульских подковок перестала дрыгать лапками в танце).