Стены здесь насквозь сырые. Капли воды набухают, и, раз в несколько секунд, одна за другой, скатываются по скользкому камню, оставляя за собой извилистые мокрые дорожки.
Девять шагов вдоль, пять поперёк. Окно, шириной в три ладони, крест накрест перечёркнутое толстыми прутьями решётки.
Решётка сильно проржавела от сырости. Но в камень она вмурована накрепко, не выломаешь. Нечего и пытаться.
Впрочем, я и не пытаюсь.
Через окно я могу увидеть городскую площадь с высоты птичьего полёта. Если встану на цыпочки и просуну нос сквозь прутья. Но делаю я это редко. Что я, площади не видела, что ли?
Гораздо чаще я смотрю в небо. Особенно по ночам. Округляющийся бок луны заменяет мне традиционные для обитателей мест, подобных этому, полоски, выцарапанные на стенах. Помогает отсчитывать ничем не отличающиеся друг от друга дни.
Еду мне подают в корзинке, которую я втягиваю по верёвке, всё через то же окно.
Корзинка пролезть сквозь решётку не может, мне каждый раз приходится на ощупь шарить в ней, вытянув правую руку наружу.
Сюда никто не решается заходить.
Они меня, видите ли, боятся.
Я их - нет.
В первый раз они, конечно, решили, что им помешала случайность. Верёвка оборвалась. Бывает.
Потом слетел с древка топор. Гораздо более странная штука - чтобы отказал палаческий топор? Бред, согласитесь.
В третий раз не сработала гильотина. А может, это был четвёртый?
После седьмого или восьмого раза до них дошло. Один из палачей сошёл с ума - мне, честно говоря, даже интересно: это закономерное следствие безуспешных попыток прикончить меня или очередное проявление сил, которые не позволяют этим самым попыткам завершиться успехом? Как бы то ни было, один из палачей впал в полную невменяемость, а прочие благоразумно отказались иметь со мной дело.
Так я и поселилась здесь. Нечто вроде занозы в пальце: досадное недоразумение, мешающее всей этой компании насладиться плодами своей аферы - идеально провёрнутой, и споткнувшейся о всеми забытый, досадный пустячок.
Споткнувшейся о Договор. Тот самый, в котором пункт о том, что я не могу умереть насильственной смертью, набран петитом где-то в самом конце обширного списка гораздо более интересных вещей.
Время от времени моё положение кажется мне смешным, иногда вызывает ярость. Но чаще всего я чувствую удивление: до какой же непостижимой для меня степени может простираться человеческая глупость.
Кажется, я так и не научилась понимать людей. Даже прожив среди них столько времени.
В лунные ночи я сажусь на пол у окна, в перекрестье теней от решётки, и пою. Люди, спящие в своих домах внизу, слушают моё пение, точно так же, как слушали его в лунные ночи последние три года. Наверное, в эти моменты страх в их сердцах становится особенно сильным.
А ещё я трачу свои дни и ночи на то, что вспоминаю.
Чаще всего я вспоминаю первые мои годы здесь - первые годы после заключения Договора.
Спокойное время. Счастливое время...
Тот день, когда король и королева вышли на городскую площадь, держа меня за руки, я не забуду даже через тысячу лет. Залитые солнцем улицы. Толпы и толпы народа, запрокинувшие головы, старающиеся разглядеть меня. Юную принцессу, залог мира и процветания, символ одержанной победы.
Тогда они любили меня - все они. Я была щитом, отделяющим солнечное сегодня от ужасающего вчера. Моё присутствие на этой площади означало конец войны, безнадёжных сражений и сводящего с ума страха.
Я провожу рукой по мокрому камню стены, стряхивая капли, и под моей ладонью на стене проступает лицо с задумчивой улыбкой и прозрачными, серыми глазами. Её Величество.
...
Королева казалась мне словно окутанной туманом. Она скользила по замку, и слуги молча расступались перед ней. Провожали сочувственными взглядами. Никто и никогда не видел, чтобы она плакала, но я знала, и король знал, что все невыплаканные слёзы она носит в себе, и глядит на мир сквозь пелену нескончаемого осеннего дождя.
Она, одна из немногих, часто и с охотой проводила время со мной: мы с ней подолгу бродили по саду, или сидели в какой-нибудь из комнат замка и разговаривали, разговаривали. Она расспрашивала меня о том мире, откуда я пришла. Как и все прочие, она многого не понимала из моих рассказов, но, как никто, старалась меня понять.
Она читала мне книги и пела песни - нежные и тихие, грустные и красивые, как и она сама.
Она, единственная из всех, с самого начала и до самого конца относилась ко мне как к маленькой девочке, несчастной девочке, потерявшей дом.
Она любила меня - не так, как она любила бы свою собственную дочь, и не так, как она любила сына, которого потеряла, но так, как только могла. Я её любила тоже. Всем сердцем.
Вторым из тех людей, кого я любила, был Карл. Официально он числился хранителем Договора. Это означало, что в его обязанности входит забота обо мне. И он с первого же дня очень серьёзно отнёсся к своим обязанностям. Ему хватило одного-единственного разговора со мной для того, чтобы пойти к королю и настоятельно потребовать отмены первоначальных распоряжений, касающихся меня: назначения мне гувернанток, нянь и прочих слуг, положенных трёхлетним детям.
Карл был совершенно прав, потому что я только казалась трёхлетним ребёнком - казалась на первый взгляд, и притом не слишком внимательному наблюдателю.
Если на то пошло, я и человеком-то не была.
Всё было новым, все были чужими. Меня боялись - тогда меня боялись даже больше, чем сейчас.
Карл тоже боялся меня, но ему поручили заботиться обо мне - и он заботился. Всеми силами. До последнего дня.
Третьим из тех, кого я любила, был Марк.
...
Снова провожу по камню ладонью и вижу двух людей, держащихся за руки - спокойного мужчину с седыми прядями в волосах и мальчика лет десяти.
Карл и Марк.
...
- ...Саша, это мой сын. Он будет с тобой играть.
Я оторвала взгляд от книги, которую читала, и посмотрела на мальчика. Лохматого, с улыбкой до ушей и янтарно-карими глазами. Под моим взглядом улыбка медленно исчезала с его лица.
Так случалось всегда. Никто не смог бы сказать, чем именно я настолько отличаюсь от обычных людей, но отличие чувствовали все.
- Привет, - сказала я холодно.
- Привет, - ответил он и улыбнулся снова. Это был почти подвиг, улыбнуться под моим взглядом. Я оценила его самоотверженность и опустила веки. Так людям было легче разговаривать со мной. Глаза в глаза я смотрела только на короля и королеву.
Карл поклонился мне, коротко кивнул сыну, и вышел из комнаты.
Я вздохнула и вернулась к книге.
- Меня зовут Марк, - он подошёл ко мне и опустился рядом, в кресло.
- Если ты будешь сидеть молча, Марк, - я перевела взгляд на гобелен за его спиной, - я успею дочитать вторую главу до того, как придёт время ложиться спать.
- Ты не хочешь со мной разговаривать? - спросил он.
- Это ты не хочешь со мной разговаривать, - уточнила я.
- Я хочу, - ответил он. - Просто это очень трудно, разговаривать с тобой. Смотреть на тебя. Но ты ведь в этом не виновата.
Я пожала плечами и ещё раз посмотрела на него. В упор.
Он побледнел, но выдержал мой взгляд, и снова улыбнулся.
Он стал приходить ко мне каждый день. Мало-помалу мы начали общаться. И задавать друг другу вопросы. С ним оказалось даже проще, чем с королевой - его глаза не прятались за пеленой дождя.
- Ты был знаком с принцем? - как-то спросила я его.
- Откуда, - удивился он, - мой отец тогда не брал меня во дворец. И потом, принц же был совсем маленький, ему было три года, когда... ну...
- Когда мы заключили Договор, - кивнула я.
- Мне, - он покраснел и сказал, явно через силу, - мне так жаль вас. Обоих.
- Вот как? - мой голос был ледяным. - Ты жалеешь своего будущего короля и его невесту? Как мило. Когда-нибудь я щедро вознагражу тебя за это.
- Нет, - он покачал головой и отвернулся. - Я жалею тебя. Тебе ведь очень трудно здесь. Я вижу.
Через несколько дней он спросил:
- А какой была война... с той стороны?
- С той стороны не было войны, - я вертела в руках цветок. Мы сидели на скамейке в саду. Сыпались лепестки - стояла поздняя весна. Карл, почти невидимый в сумерках, стоял, прислонившись к стволу дерева в дюжине шагов от нас.
- Не было? - растерянно переспросил он.
- Мы не воевали. Мы... просто нашли, - мне не хватало слов, - возможность появляться здесь. И стали заглядывать. В гости.
- В гости, - повторил он, не отрывая глаз от цветка, с которого я, один за другим, обрывала лепестки.
- Ты станешь упрекать лесных зверей, которые нашли дыру в стене деревенского пастбища, за то, что они станут наведываться в эту дыру и воровать коз и овец? - поинтересовалась я.
Он промолчал.
- А какой была война с этой стороны? - спросила я через несколько минут.
- Марк, наверное, слишком мал для того, чтобы тебе ответить, Саша, - произнёс Карл, выходя из-под дерева, и приближаясь к нам.
- Они появлялись по ночам. Странные, страшные существа из ниоткуда. Королевские отряды могли неделями прочёсывать леса, не встречая ничего необычного, а потом попадать в ловушки, где погибали все до единого. Люди с наступлением темноты боялись выходить из своих домов. Каждый, доживший до рассвета, радовался. На одного убитого с той стороны приходились сотни растерзанных, съеденных и пропавших без вести людей. Я, наверное, и сам начал забывать кошмар тех дней. Людям вообще свойственно быстро забывать плохое. - Карл замолчал. Вместе с отзвуками его голоса в воздухе гасли тоскливые крики, звон оружия и полный страха шёпот за стенами наглухо запертых домов.
- Но как... как же мы тогда победили? - Марк выглядел ужасно растерянным.
- Вы - победили? - Я бросила изломанный стебель цветка в сгущающуюся темноту. Мои глаза на миг вспыхнули зелёным огнём.
- Я думал, ты понимаешь, Марк, - сказал Карл, - Мы проиграли. Мы потеряли всё, что могли, и единственное, что сумели выиграть - это отсрочку длиной в семнадцать лет и короля, рождённого на нашей земле. Рождённого человеком.
Лепестки падали и падали, застилая землю бело-розовым ковром, застревая в моих волосах...
- Ты... Зачем ты... - Марк захлёбывался словами. Я стояла перед ним, глядя ему прямо в глаза.
Впрочем, в последнее время он выдерживал мой взгляд с возмутительной лёгкостью.
Между нами, на полу, лежал комок пёстрых перьев, минуту назад бывший маленькой птицей, случайно влетевшей в окно дворца.
- Ты! - кричал Марк.
- Я - что? - проговорила я медленно. - Я - чудовище? Тварь с той стороны, принявшая облик человека? Думаешь, я не знаю, что между собою говорят обо мне жители вашего расчудесного города?
Марк замолчал так резко, словно я залепила ему пощёчину.
- Зачем? - тихо спросил он. - Зачем ты её убила?
- Она помешала мне говорить, - ответила я.
Эти слова были правдой, и в тот момент, когда я поднимала руку и приказывала комочку перьев умереть, они казались мне совершенно достаточным основанием. Но теперь, когда Марк смотрел на меня, закусив губу, эти слова стали пустыми и фальшивыми, и падали из моих губ, оставляя на них горький и приторный привкус.
Зачем я её убила?
- А человека... Ты можешь вот так, одним жестом, убить человека? - В его голосе нет страха. Отстранённый интерес и... сочувствие?
- Человека не могу, - сказала я, опуская глаза, чувствуя, как дрожит голос.
- Почему?
- По Договору.
- У нас совсем такой же закат, - проговорила я, глядя на оранжевые всполохи вполнеба.
Королева обняла меня и ничего не сказала. Она тоже заворожено смотрела на небо. Карл, моя вечная тень, стоял в дюжине шагов позади. Мне не надо было поворачивать голову для того, чтобы убедиться - он не видел заката. Он видел только королеву.
К этому времени я уже начинала понимать, что такое любовь.
- Скоро закончится пятый год, - Её Величество крепче прижала меня к себе. - Скажи, ты скучаешь по дому?
- Иногда, - честно ответила я.
- А он? Он скучает... вспоминает? - её голос туманной дымкой плыл над замком и, казалось, что, слушая королеву, тускнеет заходящее солнце.
- Он вернётся, - звёзд на небе не хватило бы мне для того, чтобы сосчитать, сколько раз повторялся этот разговор. - Семнадцать лет, это много, но ведь и они пройдут.
Она покачала головой, и тихо запела одну из своих любимых песен - о девушке, которая долгие годы ждала любимого, каждый вечер зажигая для него в окне свечу.
Этому я тоже научилась у неё - петь, если не умеешь плакать.
...
У меня осталось не так много времени на воспоминания. По ночам почти полная луна заливает светом городскую площадь. Тень от моей башни неутомимо описывает круги от западного края площади к восточному, словно стрелка гигантских часов.
Вот только вместо кукушки в этих часах прячется куда менее безобидное существо.
- Скоро, - говорю я сама себе, улыбаясь, и глаза мои вспыхивают изумрудным огнём.
...
- Скажи мне, Саша, - спросил Карл, - а что будет, если мы нарушим Договор?
- Ничего не будет, - ответила я. Мы втроём, я, он и Марк, ехали бок о бок на лошадях по лесной тропинке. - Это невозможно, Карл.
- Почему? - вмешался Марк.
- Просто невозможно, - повторила я. - Договор, заключённый между той стороной и этой, нельзя нарушить. Никак.
- А если формального нарушения не будет? - Марк отвёл ветку, грозившую сбить с меня шляпу.
Я промолчала. Иногда я до смерти уставала объяснять очевидные вещи.
- Время идёт, - сказал Карл, - я не знаю, как ты, Саша, но я вижу, что с каждым годом люди всё меньше и меньше придают значение сделке, заключённой так давно.
- Это ничего не меняет, - терпеливо объяснила я. - Они могут не придавать ей значения, но они будут соблюдать её. Поймите, это неизбежно. Договор ведь не просто слова на бумаге. С того момента, как под ним проставлены королевские подписи, он становится законом. Его невозможно нарушить точно так же, как невозможно заставить наших коней взлететь над этой тропинкой!
- А если, например, принц погибнет, по глупой случайности? - спросил Марк.
- А ты вообще читал Договор? - поинтересовалась я.
- Там сказано, что никто и ничто, ни на той стороне, ни на этой, не может причинить вреда принцу и принцессе, - объяснил Карл вместо меня. - В тот день, когда принцу Александру исполнится двадцать лет, он будет возвращён домой и станет законным королём. А Саша станет королевой.
- И нельзя этому помешать, - подвела я итог.
Потом мы долго ехали молча.
Очередная фрейлина отказалась служить мне. Не то чтобы я так уж нуждалась в чьих-то услугах, но принцессе положены фрейлины. У меня же не было ни одной.
Я ни разу не обидела ни одного из слуг, тем не менее, девушек хватало на месяц-другой. Через пару недель, проведённых в моём обществе, они начинали вздрагивать и вскрикивать от каждого шороха. Теряли аппетит. По ночам их мучили кошмары.
- Я не понимаю, - сказала я Марку. - Они же знают, что им нечего бояться. Это глупо.
- Они знают, - ответил он, - но они просто не могут не бояться. Это выше их сил.
- Но ты же можешь, - возразила я. - И Карл. И ещё несколько человек.
- Саша, быть рядом с тобой, - Марк задумался, подбирая слова, - это всё равно, что стоять на ледяном ветру. Ты можешь уговаривать себя, что мёрзнуть глупо, но будешь мёрзнуть всё равно. От тебя веет ужасом. Это... это как запах, который все чувствуют. Для того чтобы его выдерживать, недостаточно просто знать, что бояться нечего. Надо чувствовать, что...
Он замолчал.
- Чувствовать что? - переспросила я.
- Возможно, надо полюбить тебя, - ответил он, глядя в сторону.
Казнили заговорщиков. Злоумышленников, собиравшихся свергнуть короля и королеву. Честь раскрытия принадлежала Карлу: ему предложили присоединиться к заговору, а он жестоко обманул ожидания просителей.
Трепетала на ветру одежда приговоренных, ожидающих казни. Палач мерно взмахивал топором, раздавался едва слышный с большого расстояния хруст, и подручные ловко убирали очередное тело.
Толпа шелестела, как море в ветреный день, встречая единым выдохом каждый взмах топора.
Я наблюдала за казнью из-за зашторенных окон: Карл посоветовал мне не появляться на балконе.
- Забавно, - сказал он.
Взмах. Единое "а-а-ах..." толпы. Хруст шеи.
- Что именно? - поинтересовалась я.
- Забавно то, почему они пришли именно ко мне.
Цепочка осуждённых стала короче ещё на одного человека. Зрелище близилась к завершению.
- Они сказали: кому, как не герою войны с нечистью, возглавить армию.
- Армию?
- Договору десять лет, - в его голосе была озабоченность. - И кое-кто решил, что это слишком много для того, чтобы помнить о нём. Кое-кто не прочь бы начать новую войну. И, что самое печальное, этого кое-кого сейчас нет на площади.
Ещё одно "а-а-ах...". Я отошла от окна: на что там смотреть?
- Ты хочешь сказать...
- Я хочу сказать, что боюсь, Саша.
Мы вернулись к этому разговору через некоторое время.
- Карл, я хотела спросить тебя, - вспомнила я. - Ты был героем войны? Ты раньше мне не говорил.
- Принцесса, - сказал он с улыбкой, - я иногда забываю, что ты почти ни с кем не общаешься. Да, я был. Я был тем человеком, которому удалось приостановить охоту на людей, и даже провести несколько удачных сражений. Впервые с начала войны. Люди поверили в то, что победа возможна. И, когда мы заключили мир, они продолжали верить, что победили. Они верят в это до сих пор, Саша.
- Почему же тогда вы заключили мир? Ты не верил в то, что победа возможна? - спросил Марк хмуро.
- Я знал, что она невозможна, сын, - очень мягко ответил Карл. - Когда нас пригласили на ту сторону для переговоров...
Их пригласили на ту сторону для переговоров. Его и короля: того, кто сумел сопротивляться, и того, кто обладал властью над людьми. Они шли туда с гордо поднятыми головами. Им казалось, что они сумели дать отпор сильному и грозному врагу. В тот момент, когда враг всего лишь обратил внимание на то, что ему пытаются сопротивляться.
- Нас поставили перед выбором, - Карл рассказывал больше Марку, чем мне. Марк сидел бледный, опустив глаза, не смотрел на отца. Мне было жаль его.
Мне было жаль их обоих.
Их поставили перед выбором: быть полностью уничтоженными за несколько (не так уж много) лет, или стать частью той стороны.
Случайно возникшая трещина, сквозь которую та сторона могла просачиваться на эту, могла стать широкими воротами. Всё, что для этого требовалось - добровольное согласие. И король был тем, кто мог дать такое согласие. Взамен на жизнь для своего королевства.
Живущим на той стороне это было гораздо интереснее, чем опустошить все доступные для них земли, лежащие неподалёку от трещины.
Живущим на этой стороне это было гораздо интереснее, чем исчезнуть с лица земли.
- Он долго колебался, - Карл произносил слова всё тише. - И тогда...
Король долго колебался. Он всерьёз был готов выбрать смерть для всех и каждого, уж слишком мрачным казалось существование в качестве привратников и слуг существ, наводящих ужас на всё живое.
И тогда ему предложили отсрочку. Отсрочку в семнадцать лет, до того момента, как вырастет его трёхлетний сын, и станет новым королём.
Принц станет королём и сможет принять решение: жить королевству или нет.
С двумя небольшими условиями. Первое из них: принц должен вырасти на той стороне. Второе: молодому королю будет выбрана королева.
Именно Карл сумел настоять на том, что будущая королева проведёт семнадцать лет отсрочки с людьми. И, разумеется, в течение этих лет ни одно существо с той стороны не должно было причинять вреда ни одному человеку.
...
Окно моей башни выходит на запад, и это даёт мне возможность каждый погожий вечер любоваться закатом. Я смотрю, как солнце погружается за горизонт, как его золотая кровь сворачивается, наливаясь охрой, потом медью, багрянцем, и, наконец, тяжёлым пурпуром. Как этот пурпур льётся с крыш домов на улицы, медленно заполняя чашу города до краёв.
Моя башня возвышается над этой чашей, подобно гильотине, возвышающейся над плахой казнённого.
...
Музыка, шелест шёлка и тихий перестук каблуков. Три недели мы с Марком репетировали этот вальс для того, чтобы танцевать сейчас на балу.
На балу в честь моего пятнадцатилетия.
- Плохая идея, - говорил Карл, и тут я полностью была с ним согласна.
- Я не могу поступить иначе, - говорил король, и с ним я была согласна тоже.
Держать меня взаперти далее попросту не представлялось возможным: слухи, ходившие обо мне, звучали всё абсурднее и уродливее.
По ночам оборачивается летучей мышью, вылетает из дворца и пьёт кровь спящих жителей королевства, предпочитая маленьких детей и невинных девушек?
Способна одним взглядом лишить человека рассудка, и подземелья дворца полны несчастных безумцев, которым не повезло разгневать принцессу?
Сейчас я танцевала, и десятки глаз следовали за мной, не отрываясь.
Глаза уверяли своих обладателей, что перед ними пятнадцатилетняя девушка.
Души твердили: чудовище. Монстр, повернуться спиной к которому - непростительное неблагоразумие.
Я танцевала. Я с улыбкой на губах скользила по волнам страха, смешанного с болезненным любопытством.
Словно по лезвиям ножей.
... на каком-то празднике, на площади, я видела медведя, который неуклюже переступал лапами в такт дребезжащим звукам скрипки. Толпа, в начале представления стоявшая в почтительном отдалении, к концу подвинулась ближе, благосклонно похлопала старательному танцору. Кто-то даже осмелился потрепать медведя по боку. Тот стоял, поглядывал на скрипача, терпеливо сносил назойливое внимание зрителей, и на его морде была брезгливость...
- Нет, - сказала я.
- Это было бы весьма желательно, Саша, - если король говорил "весьма желательно", это, вообще говоря, следовало понимать как "абсолютно необходимо".
Но мне было всё равно.
- Нет, Ваше Величество, - повторила я. - Никаких больше балов и приёмов.
- Ты очень красива, Саша, - произнёс король, - ты знаешь? Уже неделю как в столице говорят только об этом. А страшные сказки о том, что якобы творится во дворце, наоборот, пошли на убыль.
На этот раз я не стала отвечать, а просто покачала головой.
- Так нужно, Саша, - сказал он. - Так нужно. Для того, чтобы поддержать порядок и спокойствие в стране. В стране, которая уже совсем скоро станет твоей, принцесса.
И я поняла, что разговор окончен.
Нет, я не перестала чувствовать себя чужой в толпе: это, наверное, было невозможно. Но через некоторое время я поняла, что король знал, что делал, заставляя меня как можно чаще бывать на публике. Я привыкала находиться в перекрестье чужих взглядов. Я училась спокойствию и выдержке. Прямая спина, лёгкая походка и улыбка на губах. Я не обращала внимания на шёпот за спиной - и за моей спиной шептались всё меньше.
Люди тоже привыкали ко мне. Как это ни странно, ко мне действительно привыкали.
Я не знаю, сколько агентов Карла трудилось над этим, но, спустя полгода после начала череды приёмов, раутов и балов вся столица единодушно считала меня первой красавицей королевства.
Удивительно, но у меня даже появись поклонники!
Некоторые из них ухитрялись вообще не замечать волны чужеродности, идущей от меня. Возможно, они принимали холод, льющийся из моих глаз, за естественное обхождение прекрасной и неприступной принцессы с назойливыми почитателями.
А возможно, что прав был Марк, говоря мне "надо полюбить тебя, Саша".
Марк...
В один из длинных, зимних вечеров, наполненных тишиной и гулом пламени в камине, я перебирала письма: приглашения, восторженные признания, просьбы почтить присутствием, уделить внимание, стихи в мою честь...
Большая часть писем немедленно летела в огонь.
Один из смятых листков бумаги упал, отскочив от каминной решётки.
Карл поднял его, развернул и прочёл вслух:
- "Принцесса, вы озаряете светом мою жизнь. Только мысли о вас заставляют моё сердце биться..."
- Пожалуй, - согласился Карл, - однако, то, что ты получаешь пачки подобной чуши, это совсем неплохо. Тебя любят, Саша. Тобой восхищаются. И я этому искренне рад.
Я не ответила. Огонь потрескивал, шелестела бумага.
- Впрочем, - сказал Карл, несколько минут спустя, - ещё больше я рад тому, как ты принимаешь эту любовь и восхищение.
Я снова промолчала. Порой мне казалось, что нам с Карлом давно не нужны слова для того, чтобы понимать друг друга.
Но на этот раз я ошиблась: ему хотелось высказаться.
- Я уже давно собирался сказать тебе спасибо, Саша. - Карл, не дожидаясь ответа, встал и направился к двери.