- Ярмарка, - повторил он. - Ну, место, где всё покупают и продают. Где она у вас?
- Так вам лавка нужна? - переспросил паренёк. - А какая?
Марек посмотрел не него с сомнением. Мальчишке было лет восемь на вид, дурачком он не выглядел, и издевки в голосе не было.
- Не лавка, - объяснил он ещё раз. - А ярмарка, или базар. Большой базар.
- Извините, господин, - покачал головой мальчишка, поглядывая на медяк, который Марек вертел в пальцах, - я не знаю, что это за место такое, ярмарка. Если вам нужно что-то купить, вы скажите, я вас сведу, куда надо!
- Да не нужно мне ничего покупать, - сказал Марек, начиная раздражаться, - мне на людей здешних посмотреть нужно. Чтобы много народу сразу. Чтобы толпа была.
Паренёк моргнул, и уставился на Марека, забыв про медяк. Открыл рот, покачал головой, повернулся, не сказав ни слова, и помчался вниз по улице.
Марек остолбенело проводил его взглядом.
- Ну и что вы на это скажете, сэр Ланселот? - спросил он у левого кармана своей куртки.
Из кармана высунулась крысиная мордочка. Сэр Ланселот повёл усами, фыркнул, и спрятался обратно.
- Неприятный городок, - согласно кивнул Марек, - надеюсь, мы тут ненадолго.
За неимением ярмарки, Марек решил удовольствоваться центральной площадью, и повернул туда, где над крышами домов возвышался шпиль ратуши. Мостовая была чистой, заборчики свежевыкрашенными, а редкие прохожие с любопытством провожали его взглядами.
Несмотря на это, город Мареку не нравился. И, судя по возне в кармане, Ланселот был с ним полностью согласен.
Ноги бы его тут не было, будь его воля. Но так уж вышло.
На площади не оказалось ни души. Тишину нарушало только журчание фонтана и поскрипывание флюгера на крыше ратуши.
- Да что они тут все, вымерли, что ли? - рассердился Марек.
Он устал. Ночь пришлось провести в дороге, а весь вчерашний день - в расспросах. Городок оказался, на удивление, никому не известен. Сюда не ходили почтовые кареты, никто ни к кому не ездил в гости. Пожалуй, не будь необходимости доставлять подводы с продовольствием и разные товары, дорога, ведущая к городку, давно бы разрушилась бы, и Мареку пришлось бы добираться пешком.
Гостиница. Вот что ему нужно.
Гостиница была аккуратной, чистой и практически пустовала. Постояльцев, кроме Марека, оказалось всего двое, оба - торговцы. Чем именно они торговали, Марек спрашивать не стал.
Номер ему тоже понравился: уютный, с удобной кроватью, вычищенным зеркалом и свежими шторами на окне.
Окно почему-то было забрано крепкой решёткой. Марек потрогал её (надёжно), и настроение у него снова ухудшилось.
Велев сэру Ланселоту дожидаться его в комнате, он спустился вниз.
- Ежели ваша милость желает развлечься, - задумчиво рассуждал хозяин гостиницы, - то ничего эдакого здесь не заведено. Уж простите великодушно. Город у нас маленький, тихий.
- Это я заметил, - вставил Марек. - И что, совсем ничего не бывает? Танцы, например...
Хозяин осуждающе покрутил головой:
- Нет. Баловство это.
- Вечерние гуляния?
- Нет.
- Цирковые представления? - предположил Марек, сам понимая всю нелепость подобного предположения. - Приезжает к вам цирк?
- В жизни ничего такого не видел, - вздохнул трактирщик, как показалось Мареку, с сожалением.
- Да что же тут вообще есть?
- Ничего нет, - снова вздохнул трактирщик. - Сами видите, не любим мы шумных развлечений. Городок маленький, тихий...
Марек кивал, рассеянно наблюдая за тем, как молодая женщина и совсем маленькая девочка с волосами одинакового, ярко-морковного цвета (судя по всему, жена и дочка трактирщика), в четыре руки моют лестницу.
После обеда он вышел прогуляться. На улицах по-прежнему было тихо и пустынно, лишь время от времени на встречу попадались прохожие, спешившие по своим делам.
На площади всё так же журчал фонтан.
- Скажите, сударь, - окликнули его из-за спины, - А что такое цирк?
Марек обернулся. Перед ним стояла девочка, вся в веснушках и рыжих кудрях, пунцовая от смущения. На левой щеке была грязная полоса, видимо, не успела умыться, так и побежала следом, едва домыв лестницу.
- Цирк? - улыбнулся Марек. - Ну, это, я тебе скажу, интересная штука...
Глаза на веснушчатом лице всё расширялись и расширялись, рот открылся, из него сыпались восхищённые ахи.
- .. и акробаты, - рассказывал Марек, - в разноцветных трико, они прыгают вверх-вниз. И ещё клоуны, которые показывают смешные шутки. И целая толпа зрителей!
Он сразу понял, что сказал что-то не то. Девочка вздрогнула, захлопала ресницами и, явно не веря, переспросила:
- Какая толпа?
- Детей и взрослых, - пояснил Марек. - Которые пришли на представление.
- Так не бывает, - нахмурилась девочка. - Значит, цирк - это такая выдумка?
- Да нет же, - осторожно сказал Марек, ощущая, что сейчас услышит что-то важное, - бывает!
- Собираться толпой нельзя, - объяснила дочка трактирщика, - запрещено.
- Это здесь запрещено, а у нас разрешено, - ответил Марек.
- Здорово-то как, - вздохнула девочка, глядя на него с такой завистью, что ему стало не по себе.
Развернулась и ушла.
Марек остался стоять у фонтана, с невесть откуда взявшимся ощущением, что он ни за что, ни про что обидел ребёнка.
Журчала вода.
- Ну и зачем ты сюда приехал? - окликнули его из-за спины, второй раз за этот день.
Марек вздрогнул и обернулся, так резко, что у него перехватило дыхание.
- Рита, - все слова, которые он подбирал и выстраивал, вылетели из головы, и он сказал самое глупое, что только было можно:
- А я тебя искал.
- Молодец. Нашёл, - сказала она, без тени улыбки, и присела на краешек фонтана. - Теперь уедешь?
- Нет, - ответил он удивлённо, - как же я без тебя уеду.
- Я ведь не просто так сбежала, - Рита взглянула ему в глаза. - Значит, у меня была причина.
- Если так, - сказал он, - то объясни, в чём дело. И тогда я уеду.
- А может быть, мне всё надоело, - теперь она смотрела в фонтан. - Может, я решила всё бросить.
- И меня? - спросил он и прикусил язык, так сильно, что на глазах выступили слёзы, а он не мог их вытереть, так и стоял, моргая и злясь на себя. Всё было иначе, чем ему представлялось, когда он сломя голову рыскал в поисках названия этого дурацкого городка, в который она сорвалась ни с того, ни с сего.
Рита молчала.
- Поехали обратно, - попросил Марек. - Поехали, Рита. Я давно хотел тебе... Хотел... ну, ты понимаешь. Только ждал до твоего дня рождения. Чтобы тебе было восемнадцать. Чтобы мы оба взрослые. А ты вдруг уехала, и я ничего не знаю. Город твой... его даже на картах нет!
Она всё молчала. Тогда он взял её за руку - осторожно, так, словно рука была стеклянная, и сказал то последнее, что ещё оставалось сказать, чем надеялся убедить её:
- Рита. Ты мне очень нужна. Больше всего на свете. Возвращайся, пожалуйста. Прошу тебя.
Марек так и не смог выговорить "выходи за меня замуж": губы отказались слушаться. Он просто вложил в Ритину ладонь кольцо, купленное ещё месяц назад. Тоненькое, витое, самое дорогое, которое он смог себе позволить, кольцо в солнечных лучах походило на кусочек живого пламени - именно так, как Марек себе и представлял, мечтая об этом мгновении.
Вот только ничего больше, кроме этого сияния, не походило на его мечту.
Рита покачала головой и вынула свою руку из его руки.
- Не могу, - произнесла она. - Я боюсь.
- Чего? - он ожидал в ответ, чего угодно, но только не того, что услышал.
- Если я поеду с тобой, то очень скоро умру.
...Дорога до гостиницы показалась ему раза в три длиннее, чем час назад. Он сделал всё, что мог, и это оказалось бесполезно. Теперь уже ничего не исправить.
Надо уезжать.
Глупо, так глупо всё вышло.
Она так и не объяснила ему, почему обязательно должна умереть, если уедет отсюда. Просто твердила, устало и упорно: ей нельзя уезжать. Нет, она не больна. Но если уедет из этого, именно из этого, сонного, пустого, заброшенного городка, её ждёт смерть.
Да, она всегда знала, что ей придётся уехать, то есть, придётся вернуться сюда, где она родилась и выросла. Она тянула до последнего, из-за него, Марека, но дальше уже тянуть нельзя, прости, прости.
И вот теперь Марек шёл, волоча ноги, ничего не понимал, понимал только, что она решила твёрдо, и никуда отсюда не уедет, а остаться здесь он не может, потому что учёба, и планы, и родители, это ж в страшном сне не приснится - остаться здесь, в этом болоте. То есть, он, может, и остался бы, ради Риты, если бы она попросила. Но она просила его только об одном: уезжать. Как можно скорее.
Марек завернул за угол, и замер. Перед воротами гостиницы стояли дети - человек семь, включая его рыжую знакомую, и все они заворожено смотрели на крыльцо.
А на крыльце танцевал сэр Ланселот. Нарушив строгий наказ не высовывать носа из гостиничного номера, он кружился по вощёным доскам, подпрыгивал на задних лапках, и размахивал в воздухе передними.
- А я говорила вам! - восхищённо сказала дочка трактирщика. - Я вам говорила, что это не простая крыса! Вон её хозяин, который знает про цирк!
Марек невольно улыбнулся, переводя взгляд с одного детского лица на другое.
Они дрессировали Ланселота вдвоём, он и Рита. Рита играла на губной гармонике, а Марек дразнил крыса кусочком сыра или сала, заставляя вытягиваться и подпрыгивать. В скором времени, сыра уже было не нужно, крысу достаточно было услышать музыку или хлопанье в ладоши, и он начинал представление.
Ланселот танцевал, дети смеялись и хлопали, рыженькая героиня дня торжествовала.
Что-то было не так.
Дети, которые смотрят на забавную ручную зверушку, выглядят иначе. Да нет же, они выглядят именно так, на мордашках восторг, глаза сияют.
Марек смотрел на детей, всё ещё улыбаясь, пытаясь понять, за какую же несообразность зацепился его взгляд, и вдруг увидел.
Выражения их лиц были одинаковыми.
Совершенно одинаковыми.
Так не бывает, успел подумать Марек, и в этот момент увидел нечто куда худшее. Детские лица менялись. Оплывали, разглаживались, теряли выражение. Глаза стремительно наливались пустотой, и с каждым мгновением Мареку всё больше казалось, что перед ним вовсе не дети, но что-то чуждое, страшное.
Что-то, просыпающееся от сна.
Он зажмурился, не веря своим глазам. И неожиданно отчётливо осознал, что испытывает ужас.
Высоко и тревожно взвизгнул крыс, прерывая танец, почуяв беду, почувствовав, что со зрителями творится неладное, что оно уже почти случилось...
С громким, похожим на выстрел, треском распахнулись двери гостиницы, и на толпу, стоявшую у крыльца, хлынула вода. Кто-то завизжал, кто-то заплакал.
Пустое ведро, звякнув, упало на землю. Перепуганный, дрожащий Ланс прошмыгнул меж детских ног и, взлетев по штанине, юркнул в карман Марековой куртки.
Наваждение ушло, смытое потоком ледяной воды. Перед гостиницей стояли дети, семеро ребят, с прилипшими ко лбам мокрыми волосами, в одежде, с которой капало.
Почти все девочки рыдали в голос.
Жена хозяина гостиницы, прижимая к себе дочку, смотрела на Марека, и её лицо было бледной, застывшей маской.
- Уезжайте, сударь, - сказал трактирщик. - Как бы вам худа не было. Я-то понимаю, вы человек чужой...
В голосе его без труда читалось, что на самом деле трактирщик как раз таки не понимает, что чужой человек забыл в их городке.
- ...а вот родители, которым дети расскажут, что тут случилось, могут сильно рассердиться.
И будут правы, мысленно согласился Марек.
Но он же не знал.
Собственно, он до сих пор не знает.
- Почему? - спросил он.
Трактирщик пожевал губами.
- Если я расскажу, вы уедете? Завтра с утра?
- Да, - сказал Марек.
... Это случилось сорок лет назад. Был осенний карнавал. Был праздник, и, конечно, на городской площади (не на той, на которой стоит фонтан: на другой площади. Теперь там пустырь) устроили ярмарку - с палатками и каруселью. Пиво лилось рекой. Весь город собрался на праздник.
В одной из палаток сидела гадалка.
- Скажи, колдунья, - спрашивающий был пьян и весел, - выйдет ли за меня... - он наклонился, и прошептал имя той, о ком желал разузнать, гадалке на ухо.
Та поморщилась от запаха пива, густой волной исходившего от парня.
Не тратя времени на то, чтобы раскинуть карты, ответила:
- И не надейся. Ей больше по душе другой, за него она и пойдёт, не пройдёт и месяца. А ты получишь от ворот поворот.
В толпе захихикали, глядя на вытянувшееся лицо незадачливого клиента.
- Так его, старуха! - выкрикнул кто-то.
Гадалка вгляделась в лица перед ней.
- Кто бы говорил, - сказала она, хрипло рассмеявшись, - пусть он останется холост, зато жена не будет наставлять ему рога, как наставляет тебе!
- Ах ты, - из толпы выбрался второй парень, лицо его быстро наливалось дурной кровью, - старая ведьма!
Это трактирщик помнил, как и многие другие, хотя и был тогда ещё ребёнком. А вот что случилось после, не мог в точности вспомнить никто. В памяти у людей остались обрывки: уродливое лицо, злые слова, летящие в разные стороны...
И снопы соломы, приготовленные для большого осеннего костра, занимающиеся дружным пламенем.
Как ни старались, так и не сумели потом найти тех, кто вязал ведьму, кто бил её, кто волок на костёр.
Никто.
Толпа.
А ещё никто не смог вспомнить, откуда вообще на площади в тот день взялась палатка, в которой сидела старуха-гадалка
Из плотного, густого облака дыма до последнего мгновения доносились оскорбления и обидные выкрики. Ведьма смеялась над толпой, сжигавшей её на костре.
Ярмарка закончилась, палатки разобрали, уголь от костра смели в выгребную яму. Мэр городка сказал приличествующие случаю слова о том, что зачинщики безобразного действа будут выявлены и строго наказаны, и не к лицу добрым христианам...
Добрые христиане искренне каялись и лили слёзы, проклиная ярмарочный пьяный угар и безумие толпы.
Прошёл месяц, и компания гуляющих парней до смерти забила ногами случайно встреченного прохожего.
Город качал головами и передавал из уст в уста подробности.
Ещё через две недели возмущённая толпа забросала гнилыми помидорами заезжего шарлатана-фокусника. Среди испорченных овощей оказался камень, раскроивший бедняге голову.
Город ужаснулся.
Последней каплей стала неправдоподобная, кошмарная драка, случившаяся на свадьбе дочери городского судьи, в которой был убит (говоря по совести, просто-таки растерзан) друг жениха.
Город понял.
Приглашённый за большие деньги специалист излазил окрестности, опросил очевидцев (благо, в них не было недостатка), и развёл руками: ничего нельзя сделать.
Подобные предсмертные проклятия не снимаются. Сами виноваты, господа горожане.
С чем и отбыл.
Из города потянулись было уезжать семьи, и молодые люди поодиночке.
Но ни одному из тех, что уехали, не удалось прожить больше полугода. Кого ограбили и убили, кого ударили ножом в случайной драке, кого столкнули в реку и не смогли вытащить - люди умирали от десятков разных причин, общим было одно: толпа, виновная в их смерти. Всегда - толпа, и никто конкретно.
Исключение из этого страшного правила было лишь одно: дети. Те, кому ещё не исполнилось восемнадцати, оставались в живых, и у родителей затеплилась надежда на пощаду от умершей на костре ведьмы.
Зря.
Не пощада, а всего лишь отсрочка.
До дня восемнадцатилетия.
Единственное, что смогли сделать люди - приспособиться. Не собираться группами больше двух-трёх человек. Никуда не ездить, отгородиться от мира. Изредка отправлять детей учиться и повидать мир, с обязательным возвращением домой загодя до совершеннолетия...
- Так и живём, - закончил трактирщик. - Сами видите, не можем мы по-другому.
Это несправедливо, хотел сказать Марек.
Нет, ему не было жалко тех, кто глазел на костёр сорок лет назад. Но Рита. Но дети, родившиеся здесь, которым не суждено узнать, что такое цирк, шумные игры, танцы.
- Это происходит... всегда? - спросил он.
- Да, - ответила вместо трактирщика его жена. - Каждый раз. Мы... привыкли. Обычно для этого нужно не меньше десяти человек. Случается, что хватает и меньшего числа - если люди заняты чем-то... - она на секунду задумалась, подбирая слово.
- Объединяющим, - подсказал её муж. - Как сегодня.
- Но вы же сами говорили, - заметил Марек нерешительно, - что детям ничего не угрожает.
- А детям, - очень тихо сказала женщина, - ничего и не угрожало. Скорее всего, толпа обернулась бы против вас, сударь. Бывало у нас и такое.
Завтра, думал он, поднимаясь по лестнице. Завтра я отсюда уеду. Здесь, и впрямь, не существует иного решения. Рита была права.
На душе было удивительно мерзко.
- Я ничего не могу сделать, - сказал Марек сам себе вслух.
Легче от этого не стало.
Он долго не мог заснуть: слишком много всего случилось за день, слишком много тяжёлых мыслей крутилось в голове. Перед глазами стояли лица - Риты, трактирщика, его жены и дочери, лица детей, сливающиеся в одно, общее на всех, рассматривающее его с холодным любопытством. С ощущением этого взгляда, уставившегося ему в затылок, Марек и провалился, в конце концов, в сон.
Проснулся он от острой боли в руке. Голова была мутной, тяжёлой, изучающий взгляд из сна не отпускал, затягивал обратно.
Боль усилилась. Он поднёс руку к глазам: на пальце висел, вцепившись в него изо всех сил, Ланселот.
- Ты с ума сошёл? - хрипло спросил Марек и закашлялся.
И понял, что голова у него тяжёлая не со сна, а потому, что комната полна сизого дыма.
Пахло горелым деревом. Ланселот, отпустив палец, раскрыл пасть и тяжело дышал, переступая лапками по одеялу.
Что-то где-то затрещало.
- Пожар!! - закричал Марек, и снова закашлялся.
Он выполз из постели. Из щелей в полу тоненькими струйками сочился дым. Натянув штаны и куртку, Марек опрокинул себе на голову кувшин с водой, стоявший рядом с кроватью. Сунул Ланса поглубже в карман и выбежал из комнаты.
Занялось, судя по всему, внизу - на втором этаже ничего не горело, зато дым плотным облаком висел в воздухе, Марек прижал к лицу рукав и, смаргивая выступавшие слёзы, начал пробираться по коридору, ведя рукой по стене.
Хорошо, что гостиница пуста, оба торговца съехали вчера вечером, новых постояльцев не прибыло. В доме никого нет, кроме самого Марека и хозяев.
Их комнаты на первом этаже.
Им ничем сейчас не поможешь, решил Марек. Нужно выбираться самому, на окнах комнат здесь везде чёртовы решётки, но есть окно в конце коридора, второй этаж - это невысоко, можно спрыгнуть.
Снова затрещал пол, сквозь дым пробились оранжевые отблески.
Марек ускорил шаги, до окна осталось совсем немного.
Крик. Пронзительный, истошный.
Детский.
Нет, сказал Марек, нет, это же самоубийство. Нет. А если в её спальне на окне тоже решётка? А если родители не смогут к ней пробраться?
Ещё один крик, перешедший в кашель, который заглушило гудение и треск пламени.
Чёрт бы вас всех побрал, с тоской подумал Марек. Повернулся и быстро, боясь передумать, побежал к лестнице, ведущей на первый этаж.
Волна жара ударила ему в лицо, пришлось зажмуриться. В дыму было видно плохо, а он понятия не имел, где находится комната девочки. К счастью, она закричала в третий раз, оказавшись совсем рядом, в коридоре первого этажа, прижавшаяся к стене, кашляющая и перепуганная до смерти.
- Родители где? - крикнул ей в ухо Марек.
Девчонка снова закашлялась. Без толку, понял Марек, она сейчас ничего ему не скажет. Подхватил её на руки и осмотрелся, насколько это было возможно. Огонь был уже везде, гостиница быстро превращалась в гигантский костёр, на месте двери в большую залу, сквозь которую нужно было пройти, чтобы выйти из дома, стояла стена пламени.
Почему никто ничего не тушит, со злостью подумал Марек. Он не мог понять, куда ему теперь бежать: снова по лестнице наверх? Или направо, в кухню, чтобы выбраться через чёрный ход?
Рухнула лестница, взметнув рой искр, часть из которых долетела до Марека и девочки. Это решило дело: укутав ребёнка полой куртки, он поглубже вдохнул горячий, ядовитый воздух, усилием воли подавив кашель, и нырнул в тёмную (к счастью, пока ещё тёмную) кухню.
Он не знал точно, куда идти, дышать было нечем, он наткнулся на стол, больно ушиб коленку и едва не упал. В голове от дыма мутилось. Марек закашлялся раз, потом другой, ничего не было видно, потом стало светлее, потому что дверь, ведущую вовнутрь дома, через которую он зашёл недавно в кухню, охватил огонь.
Он увидел дверь чёрного хода, заложенную тяжёлым засовом, опустил девочку, которая к тому времени потеряла сознание, на пол, и попытался вытащить деревянный брус из петель.
Должно быть, эту дверь использовали редко: открываться засов не хотел. Марек опустился на колени, пережидая очередной приступ головокружения, понимая, что если он прямо сейчас не откроет дверь, то задохнётся. На секунду его охватило равнодушие: подумаешь, большое дело. Потом он вспомнил о рыженькой дочке трактирщика, и снова попробовал сдвинуть засов. Тот нехотя поддался. Марек удвоил усилия. Сзади рухнула балка, упав совсем близко, между Мареком и ребёнком, придавив полу куртки, в которую была завёрнута девочка. Засов выпал, Марек встал, держась за стену, и налёг на дверь. Та неожиданно легко открылась, и порыв горячего воздуха, устремившегося наружу из горящего дома, сбил Марека с ног. Он поднял девочку, с силой дёрнул куртку, оторвав от неё придавленный подол, и, шатаясь, выпал из дома.
Гудело пламя. Перед гостиницей стояли трое людей - мужчина и две женщины, прижавшиеся друг к другу.
И никого больше. Ни одного человека. Никто не бегал с вёдрами, никто не тушил пожар. Марек сел, кашляя и моргая, изо всех сил дыша полной грудью. Горло саднило. Происходящее отказывалось умещаться у него в голове.
Мужчина не был трактирщиком. Ни одна из женщин не была его женой.
Одна из них подошла к нему, взглянула на девочку, которая всё ещё была без сознания.
- Она жива? - присела, отёрла влажной тряпицей, невесть откуда нашедшейся, перепачканные в саже щёки ребёнка.
У неё было доброе, очень спокойное лицо.
Девочка закашлялась, не открывая глаз. Женщина кивнула:
- Хорошее дело сделали, сударь. Жаль, родители не выбрались, девчонка сиротой осталась.
- Почему? - спросил он хриплым шёпотом.
- Потому что сгорели оба, - отозвалась женщина с удивлением.
- Нет, - покачал головой Марек. Соображалось ещё плохо, и говорил он медленно. - Почему никто не помогает? Не заливает огонь?
Женщина посмотрела на него очень внимательно.
- Вы не здешний, - догадалась она. - В первый раз у нас. Посудите сами: разве два-пять человек эдакое пламя затушат? А больше, это уже толпа, если общее дело делают. Значит, никакой пользы тушить, только худом кончится. Дома стоят друг от друга далеко, не перекинется. Теперь только ждать, когда само погаснет.
Помолчала, и вздохнула с лёгкой грустью:
- Жаль, хозяин погиб. Хороший был человек. И кому-то ведь теперь придётся заделаться трактирщиком, гостиницу для приезжих торговцев держать. А дело неприбыльное, мало ведь у нас приезжих...
Марек с удивлением понял, что с трудом сдерживает желание ударить её. Он никогда не бил женщину, но сейчас вся его выдержка ушла на то, чтобы заставить разжаться кулаки. Та, что-то поняв или почувствовав, настороженно посмотрела на него и отступила назад, к своей подруге.
Они не виноваты, убеждал Марек себя, они такие выросли, с детства, у них такой город, каждый сам за себя, нельзя вместе, даже дружить, наверное, нельзя...
Он вспомнил, схватился за грудь, забыв о том, что снял куртку. Сообразив, подхватил её с земли, всю перепачканную и оборванную.
Кармана не было. Вместо него была дыра, рваная, с обугленными краями. Как раз туда, кажется, упала злосчастная балка.