Токуров Михаил Владимирович : другие произведения.

Знамение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Альтернативная история.
    Мир королевы Барбары.
    Непобедимое войско Цесарства Многих Народов проиграло решающую битву. Потери исчисляются десятками тысяч. От когда-то могучей армии осталось только несколько разрозненных групп солдат, отчаянно пытающихся уйти от преследования тех, кого они ещё вчера считали "незаслуживающими внимания дикарями". Ещё хуже судьба мирного населения земель, которые отныне попадают под власть жестоких завоевателей. Некоторым из них посчастливилось, и они получили возможность уйти на восток вместе с одним из таких отрядов "недобитков". Но удастся ли им всем - и военным и гражданским, сохранить человеческое лицо в этих воистину нечеловеческих обстоятельствах?

Знамение


- Гляньте-ка, господин капитан, чтой-то там такое на дороге чернеется? - сказал Сибириец.

Внизу по хорошо видной с горы извилистой дороге медленно двигалась линия чёрных точек.

- Осмелюсь предположить, это опять "волки", господин капитан - высказался поручик Дружинко.

- Какие, к чёрту, "волки"? - возмутился улан Чапский, - приглядитесь, господа, какие интервалы - как на параде, черти, идут. Ставлю своё неполученное за два последних месяца жалование против старой метлы, что это регулярная кавалерия. Гусары, в крайнем случае, драгуны - наверняка.

Капитан Павел Ницеевский ничего не ответил, продолжая присматриваться к двигавшимся внизу войскам. То, что это именно войска, было ясно - ни один мирный житель не рискнул бы в эти дни выйти на дорогу без вооружённой охраны, разве что страстно желал свести свои счёты с жизнью. Во что были одеты всадники - в императорские мундиры или в обычные лохмотья, не было отсюда видно. Но регулярность интервалов между точками на дороге убеждало, что прав здесь был всё-таки кракус, а не новгородец. Он смахнул со лба струйку пота.
Дни здесь были ужасны - спасения от испепеляющей жары не было и в тени редких деревьев. Даже ветер не приносил облегчения - наоборот, чем сильнее он дул, тем становилось горячее. Одиночные облачка не спасали от солнца - лишь на пару секунд они прикрывали палящее светило и уплывали дальше, оставляя их один на один со своей судьбой. Казалось, местные небеса дышат жаром и хотят всех высушить - сначала выжать до последней капли пот, а потом превратить тела в лежащие на земле обтянутые кожей скелеты - такие же, как те, не один раз и не два попавшиеся на их пути. Им всё-таки повезло больше, чем тем несчастным - силы идти дальше их пока что не оставили.
Пройдут мимо или заметят? Капитан Ницеевский был уверен в том, что с дороги заметить обоз беженцев высоко на горном склоне более чем невозможно. Башибузуки на их след точно не вышли - уж эта-то публика уж ни за что не стала бы терять времени и напала бы первой. О любой регулярный батальон, даже и без артиллерийской поддержки, они разбили бы свои "дурные головы" (именно так переводилось это название с турецкого) достаточно быстро, но где здесь и сейчас можно найти регулярный батальон войск Цесарства? Все силы в его распоряжении - двадцать с небольшим солдат из остатков разных цесарских полков и семеро "недобитков" армии Княжества.
Так что, если местные "муджахеддины" найдут их след, судьба, которая их ждёт, будет плачевна. Капитан знал своих людей и не сомневался, что в бою противник потеряет, как минимум, вдвое больше. Как не сомневался и в том, что он и его люди этого боя не переживут. А что будет со всеми остальными, он старался просто не думать. Во всяком случае, то, что он видел в сожжённых сёлах, выглядело достаточно убедительным свидетельством их общей будущей судьбы в случае неудачи.
Пока что им оставалось только одно - уходить. Как можно скорее покинуть ставшую вдруг враждебной землю Великого Княжества и как можно же скорее укрыться в пределах Цесарства. Но только ночью - дневной переход по выжженным безлесным горам убил бы неподготовленных таким усилиям беженцев ничуть не менее эффективно, чем пики, сабли и ножи "волков" или иных местных башибузуков. Поэтому, что бы ни происходило там, внизу, им следует дождаться вечера, когда солнце уже не будет так палить.
Хотя нет, если те, снизу, кем бы они ни были, вздумают подняться на гору, уходить придётся немедленно, невзирая ни на какое солнце и ни на какую усталость. Но только в этом случае. Поэтому сейчас они должны лежать на обрыве и смотреть вниз, стараясь не упустить ни одного движения неприятеля. И как только новгородца угораздило потерять свою подзорную трубу?
Вопрос, понятно, был чисто риторическим - по дороге сюда недобиткам некогда победоносного войска Цесарства Многих Народов пришлось потерять многое - и Павел мог бы считать себя счастливым, если бы эти потери ограничивались бы только подзорной трубой поручика Арсения Дружинко, часами "Бреге" поручика Тадеуша Чапского или пачкой газет вахмистра Игнатия Куницына, то есть, тьфу, конечно - Куника по прозвищу "Сибириец". К сожалению, войско Его Величества Цесаря Многих Народов потеряло в этом походе гораздо больше, притом больше настолько, что проще было считать не то, что потеряли, а то, что осталось.
Начать следовало с потерь его собственного Пятьдесят Пятого Московского Пехотного полка. Из всех его шести батальонов на сегодняшний день остался один-единственный офицер - он сам, капитан Павел Ницеевский. Существовала, разумеется, надежда, что где-то в горах Анатолии пробираются на восток такие же, как он, чины "Московского", но и после всего того, что он видел, даже она была близка к тому, чтобы умереть. Во всяком случае, как боевая единица ЕГО полк больше не существовал - от него не осталось ни командиров, ни солдат, ни знамени. А как хорошо всё начиналось!

...

Уже в Бранденбурге среди офицеров "Московского" начали ходить упорные слухи о том, что полк будет вскорости отправлен из тихого Потсдама на большую войну. Насчёт того, с кем именно будет война, согласия не было. Некоторые утверждали, что австрийский император снова готовится отбить у Цесарства Силезию, другие говорили, что им предстоит отражать шведский десант в Померании, ибо тамошний король жаждет мести за недавнюю потерю Финляндии и Южной Ингрии. Находились и такие, кто считал, что воевать придётся как раз с герцогом Финляндским, который, почувствовав вкус независимости, решил расширить свои границы на юг то ли на Кольский полуостров, чтобы получить выход сразу к двум морям, то ли в ту же Южную Ингрию, чтобы отодвинуть границу от своей столицы в устье Невы.
При всех этих расчётах возможность войны с Турцией даже не принималась во внимание. В самом деле, кому могло прийти в голову, что для сражения с дикарями-башибузуками Цесарю может понадобиться снимать войска с самого аж Бранденбурга? Поэтому, когда генерал Владимир Госевский зачитал офицерам приказ о выступлении на Киев, победителями почувствовали себя сторонники "силезского варианта" - что ж, австрияки атакуют нас через Судеты, а мы, господа, в ответ ударим через Карпаты!
В Киеве пару недель занял приём пополнений - в связи с ожидающимися военными действиями полк был преобразован к шестибатальонному составу. Новые батальоны сформировали из местных уроженцев, так что "московский" состав "Московского" оказался изрядно разбавленным местными "киянами".
Война с Австрией считалась делом решённым. Европа дрожала в своих основах. В Париже повстанцы заставили бежать из страны императора Наполеона II, перепуганные германские князья один за другим вводили в своих микроскопических государствах конституции, беспорядки захлестнули даже "их" Бранденбург (там, впрочем, и раньше власть герцога держалась только на силе цесарских полков, таких как его "Московский", так что это было даже в порядке вещей). Столичные газеты подробно рассказывали о мартовских революциях в Венгрии и Италии. Даже в самой Вене начались беспорядки. Мнение офицеров было единодушным - сейчас, летом 1848 года, для Цесарства пришло, наконец-то, время свести счёты с шатающейся Австрийской Империей. Генерал Госевский, однако, в этих разговорах не участвовал, ограничиваясь распоряжениями исключительно по службе.
В конце концов, в начале августа полк получил приказ о выступлении. Но не на запад, а на юг - на армяно-турецкой границе снова началась война, и князь Армянский запросил помощи у своего старшего союзника. Поручик Ницеевский в душе соглашался с теми, кто обвинял владетеля Великого Княжества в бездарности, но держал своё мнение при себе - как-никак, речь шла о дяде правящего цесаря.
Так или иначе, Пятьдесят Пятый Московский выступил из Киева против "врага веры христианской императора турецкого". Точнее, не "выступил", а "отплыл". Путешествие вниз по Днепру больше напоминало прогулку, чем поход. Из всех живописных видов на берегах великой реки (все, как офицеры, так и нижние чины, не сходили с палубы) Павлу, правда, больше всего понравилось творение не природы, а человека - Обводной канал в обход порогов с массивными воротами шлюзов, чем-то припоминавшими врата то ли рая, то ли ада.
Берега здесь были видны только сквозь изрядный слой дыма из труб бесчисленных местных заводов. Где-то там в недрах растущей прямо на глазах "индустриальной столицы" Новопольши и всего Цесарства рождались карабины и пушки, которым было предназначено поступить на вооружение несокрушимого войска Цесаря Многих Народов. На большей части оружия "Московского" тоже стояли клейма "запорожских" заводов.
Впрочем, в разговорах между собой большинство офицеров соглашались, что город Хортица - самое ужасное место для жизни, какое можно только себе вообразить. Даже с реки бросалось в глаза обилие красного и серого цветов. Красный означал кирпичные фабричные корпуса и многочисленные жилые дома для их рабочих. Хозяева Хортицы экономили на краске. Это было вполне логично - красота фасадов никоим образом не способствовала росту прибылей, а ведь именно Прибыль - именно так, с большой буквы, и была главной движущей силой бурного развития "запорожской Земли Обетованной". Серый же был цветом дыма из фабричных труб - если даже здесь, на достаточном расстоянии от скопления фабрик, он иногда затенял солнце, то что же творилось там внутри?
Павел, выросший в поместье отца под Коломной, был, разумеется, далёк от "индустриальной" жизни. Всё, что он знал о порядках на больших фабриках, было ему известно или из коротких случайных разговоров с крестьянами, пересказывавшими "молодому барину" рассказы своих родственников, подавшихся на заработки в Москву (столица Москворуссии, хоть и не достигла ещё уровня Хортицы, быстро обзаводилась собственной промышленностью), или же из статей в газетах "Московские ведомости" и "Dziennik Sejmowy".
Его отец, до мозга костей "человек старой закалки", не терпел в своём доме ни газеты народников "Głos ludowy", ни даже умеренно-оппозиционных "Złotych stron", исключение же он делал только для пары литературных журналов из Костромы. Все эти источники сходились в одном - рабочий на фабрике был не более, чем ещё одним "винтиком" в огромном механизме. Так что поручик Павел Ницеевский, очень уважавший нарезные карабины системы Дрейзе и паровые машины (на Днепре он имел возможность неоднократно посмотреть на паровые катера с весело молотившими воду колёсами), стремился держаться от мест их производства как можно дальше. Это было легко - через час от Хортицы осталась только облачко дыма на горизонте. А за Квириновом (где тоже хватало своих дымящихся труб) их транспорт вышел, наконец-то, в море.
Морское путешествие прошло без приключений. Через несколько дней Пятьдесят Пятый Московский выгрузился в порту Трапезунда (местные армяне называли его Трапизон). Генерал Госевский со своей вечной обстоятельностью следил за выгрузкой. Сам он, казалось, воплощал в себе силу своего великого рода, давшего сперва Королевству, потом Царству, а в конце концов - Цесарству столько знаменитых военачальников. Когда-то давно, в 1612 году, предок генерала пришёл в Москву, столицу старого Царства Российского, вместе с царём Владиславом. Иные его предки дрались со шведами при Якубе I Собесском, прозванным Великим, и при его сыне Александре I, прозванным Благословенным. Его дед вместе с Юзефом Понятовским бился под Пулавами с Наполеоном, а отец - брал Константинополь вместе с Ермоловым. Теперь их потомок, "последний из Госевских" (у генерала не было сыновей) собирался ещё раз прославить свой род в битве с императором Мухаммедом Али.
Морская прогулка закончилась. Теперь "московскому" предстояло маршировать к столице Армении городу Ерзнка или, как называли его по-турецки старые карты - Эрзинджану.

Это, увы, оказалось не так легко, как представлялось изначально. Уже сам Трапезунд был переполнен повозками всех видов, от арбы до кареты, на которых всё прибывали и прибывали в город беженцы, стремясь укрыться за мощными стенами. А большинство из них готовы были выложить любые деньги, чтобы только попасть на корабль, отплывающий в Квиринов, Александров или вообще любой порт Цесарства. Тот транспорт, на котором они приплыли сюда, ушёл обратно переполненным выше всякой меры.
Цены на местном рынке поражали всякое воображение. Посланный туда пополнить запасы еды, поручик Ницеевский обошёл всю площадь, пытаясь найти засоленную говядину по ценам, хотя бы отдалённо напоминающим те, с другой стороны моря. Успеха в этом он, однако, не имел никакого.

- То полема, кирие иполохагос, - резюмировал грек-торговец, когда поручик громко возмутился трапезундскими ценами, - Война, пан поручик, - перешёл он, спохватившись, на польский язык, - вы бы попробовали поездить за товаром по сёлам. Окрестности полны башибузуков, будь они неладны! Вы пробовали когда-нибудь попасться в плен к башибузукам, друг мой?

Поручик Ницеевский не ответил на этот вопрос ничего, и грек продолжил:

- Искренне советую Вам, друг мой, если Вы желаете сэкономить Ваши деньги, купите всё сегодня - завтра цены будут ещё выше. И ещё хорошо, если Вы вообще найдёте свой товар. Такие времена настали, такие времена...

Павел не стал слушать причитаний торговца и просто, поморщившись, выложил на прилавок требуемую сумму. Выслушав его отчёт о расходах, генерал нахмурился, но обвинять поручика в разбазаривании полковой кассы не стал.
Дорога, по которой шёл их "Московский", была узкой и извилистой. И что хуже всего - переполненной всё теми же повозками, арбами и каретами, тянущимися к Трапезунду, как к последней надежде. Хватало и пеших - армянские крестьяне шагали в пыли под тяжестью огромных узлов. И всё это шло, ехало, ползло и двигалось навстречу "Московскому", так что им приходилось прямо таки проталкиваться сквозь толпу, прокладывая себе дорогу локтями, плечами, а зачастую и прикладами карабинов. Несколько загораживавших дорогу повозок пришлось столкнуть в пропасть под аккомпанемент возмущённых криков и жалоб их хозяев.
В общем, скорость движения колонны оказалась намного меньшей, чем рассчитывал генерал Госевский. Несколько раз к генералу прибывали курьеры из штаба - Павел не слышал их разговоров с генералом, но они явно были не из приятных. Госевский недовольно хмурился и крутил свои усы, что было у него признаком нарастающего недовольства. Замечая это, поручик Ницеевский тоже начинал волноваться и приказывал своим людям, идти быстрее. В такие моменты беженцам было лучше держаться от своих защитников как можно дальше хотя бы из опасения получить удар прикладом в грудь.
Наконец, встречный поток людей закончился. Но, тем не менее, на дороге то там, то здесь попадались раскиданные тюки, сундуки и целые тяжёлые фуры. Одну такую, гружёную мебелью и со сломанными колёсами, прежде чем сбросить в пропасть, чтобы очистить проезд для полкового обоза, пришлось сначала разгрузить. Ещё через день на дороге стали попадаться не только брошенные повозки, но и их неудачливые хозяева.
От лежащих в пыли разбухших трупов исходило зловоние, такое, что приходилось затыкать нос. Павел раньше никогда не видел ничего подобного. Его солдаты - тем более. Вообще, раньше "Московскому" никогда не приходилось участвовать в настоящих боевых действиях (прошлогоднее усмирение "Дрезденской республики", где саксонские повстанцы разбежались при первых выстрелах, в расчёт, разумеется, не бралось). При виде трупов (особенно детей) солдаты крестились и отворачивались в сторону.

- Ничего, ребята, отольётся ещё их кровь этим нехристям, - подбадривал своих людей поручик Ницеевский, - с ними-то, - указал он на обнажённое тело женщины с распоротым животом, - башибузукам пошло легко, а вот пусть попробуют эти разбойники встретиться с нами!

На солдат эти увещевания действовали - они сжимали зубы и шли дальше. Наконец, предсказания поручика начали сбываться - башибузуки им-таки встретились. Селение называлось "Баберд", "Баборт", "Бабурт" - Павел запомнил только, что начиналось оно на "Б". Там, в том самом месте, где находился перекрёсток дорог на Карин-Эрзерум и Ерзнка-Эрзинджан, их атаковали турки. Неожиданностью это для "Московского" не стало - разведчики вовремя донесли о скоплении неприятеля под холмом с развалинами старой крепости. Поэтому нападение стало неприятной неожиданностью не столько для солдат "пятьдесят пятого", сколько для самих башибузуков.

Ожидая нападения турок, генерал решил предпринять предупредительные меры. Не доходя до селения, он пустил на фланг за холм с крепостью следовавших вместе с "московским" ясских драгун, которые были должны перекрыть дорогу на восток. С разведкой у "дурных голов" (цесарские солдаты чаще называли их просто "безголовыми") было из рук вон плохо. По предположительному замыслу их предводителя (если, разумеется, в голове у предводителя "безголовых" вообще водились какие бы то ни было замыслы) башибузуки должны были укрыться за холмом, в том самом селении на букву "Б", и атаковать полковую колонну, когда она минует холм и начнёт поворачивать на дорогу в Ерзнка. Удар во фланг (по крайней мере, в теории) имел шансы уничтожить голову колонны и заставить полк отступить с потерями.
Но чтобы привести в исполнение такой план, "безголовые" должны были бы перестать быть безголовыми, что, как оказалось, никоим образом не было угодно их Аллаху. Вместо того, чтобы прятаться за холмом (на что, впрочем, и так было поздно после того, как их заметили драгуны), они выезжали из-за него небольшими группами и показывали выразительные, хотя и совершенно неприличные жесты в направлении солдат "Пятьдесят пятого", строившихся в боевой порядок на гребне невысокого холмика примерно в тысяче шагов от перекрёстка. Два десятка драгун (те, что не укрылись в засаде вместе с остальными) спустились с холма и открыли по скоплению неприятеля прицельный огонь. Пехота (в том числе плутонг поручика Ницеевского) также понемногу постреливала в направлении турецких разбойников. Разумеется, вреда неприятелю их выстрелы не могли нанести никакого - расстояние было слишком велико для их карабинов.
Но точные попадания драгун и вид крови (пока ещё только своей) разозлили турок. Те сорвались с места и всей толпой (назвать это скопление людей и лошадей "строем" поручик Ницеевский никак бы не решился) бросились на ряды "Московского". Драгуны вскочили на своих коней и быстро поднялись обратно на холм. Вот тут уже пригодилась вся скорострельность "Ударного карабина образца 41 года"! В Бранденбурге солдаты жаловались, что порох в бумажных патронах в сырую погоду становится непригодным к употреблению, но здесь-то, в летней залитой солнцем Армении условия применения их карабинов были просто идеальными, как не на всякой стрельнице1! Павел видел, как по мере приближения к нему всё больше и больше всадников в грязной и рваной одежде падает со своих коней. Солдаты стреляли уверенно - сказались усилия генерала Госевского, не позволявшего своим людям "разлёживаться".
Заиграл горнист. Поручик и сам видел, что пора - неприятельские всадники добрались до подножия "их" холма. "Аллаху акбар!", - доносилось до него сквозь пальбу.

- Rozstąp się! Szybciej, do kogo mówię!2 - последних слов он мог бы и не говорить, солдаты услышали звук горна едва ли не раньше своего командира.

Передние ряды разошлись в сторону, за спины своих товарищей. В центре осталась батарея полковых орудий.

- Pal!3 - по взбиравшимся на гребень туркам ударил залп картечи.

У подножия холма началась кутерьма. Передние ряды башибузуков разворачивали коней, задние продолжали напирать. Суматоху усилил второй залп картечи. И третий! И ещё один! А потом, когда "безголовые" обратились-таки в бегство - кто верхом, а кто уже и пешком, "московский" двинулся в штыковую атаку.

- Naprzód, chłopcy!4 - кричал своим Павел Ницеевский, - Kula głupia, bagnet - zuch! - генерал Госевский цитировал Суворова по любому случаю, и эта привычка передалась и его офицерам.

Тем из "безголовых", кто потерял коня, в тот день было суждено остаться здесь, у перекрёстка при селении Баберд (вот так точно называлась эта местность по-армянски), из них примерно пятерым пришлось пасть от сабли поручика Ницеевского. Судьба большинства тех, кто коня сохранил, тоже была плачевна - пытаясь ускакать с поля боя, они налетели на ясских драгун - и не получили пощады, хотя, говорят, некоторые падали на колени и умоляли сохранить им жизнь. После того, что солдаты "Пятьдесят пятого" видели на дороге, прощения башибузукам быть не могло. Тем более, сказал Павлу подпоручик Северский, что поскольку башибузуки не носят императорской униформы, они не могут считаться регулярными солдатами, а, следовательно, на них не распространяются законы войны.
Остаток дня ушёл на поиск и добивание турок, пробовавших спрятаться в развалинах крепости. Стемнело, и "Московский" был вынужден (к новому неудовольствию генерала, смирившегося, тем не менее, с обстоятельствами), остаться в Баберде до утра.

1 Стрельбище (москворусск.)
2 Расступиться! Быстрей, кому говорю! (польск.)
3 Пали! (польск.)
4 Вперёд, ребята! Пуля - дура, штык - молодец! (польск.)


Ночь прошла спокойно. Турки, если из них кто и остался, не подавали признаков жизни, никого же другого в селении не было - там, где проходят 'безголовые', остаются только трупы. Полковой капеллан отец Макарий потребовал было у генерала задержаться, чтобы похоронить здешних по христианскому обычаю, но Госевский запретил ночью отлучаться из лагеря кому бы то ни было. Ночью, при свете факелов, они выкопали братскую могилу для погибших солдат "Московского" (их, к счастью, оказалось человек десять, не больше), а утром генерал приказал немедленно двигаться дальше, невзирая ни на что. Отцу Макарию удалось выторговать у него только короткую, на пять минут, заупокойную молитву всё на том же перекрёстке, повернувшись лицом к несчастному Баберду. Павлу чувствовалось в этом что-то неправильное, но изъяна в рассуждениях их генерала не было - марш полка и так задержался из-за стычки с проклятыми разбойниками.
На дороге, хоть и попадались разбитые повозки, мёртвых тел больше не было - похоже, вчерашние башибузуки пришли со стороны Карина и сюда просто не успели свернуть. Да, слава Богу, и не успеют никогда. Но спокойный марш полка длился недолго. Уже часа через два-три снова пришлось задержаться. Когда голова колонны проходила мимо небольшого озерца, из-за холма (ох уж эти армянские холмы) вылетели несколько всадников и обстреляли колонну из карабинов. За ними бросились в погоню драгуны - и тут же сами попали под выстрелы, на этот раз с холма. Стрельба турок принесла успех - двое драгун упали с коней. Третьему батальону, шедшему впереди, пришлось разворачиваться в боевой порядок.
Другой эскадрон драгун направился в обход второго холма с другой стороны от дороги. Предосторожность оказалась вполне уместной - со второго холма тоже донеслись выстрелы. На этот раз успех был на стороне драгун - после того, как яссцы соскочили с коней и открыли огонь по холму, Павел заметил фигуру, которая, упала и покатилась вниз по склону. Выстрелы прекратились, драгуны поднялись на оба холма, но неприятеля уже и след простыл. Молдаване наскоро присыпали тела своих неудачливых коллег камнями, и полк двинулся дальше. На этот раз они ехали впереди, высматривая неприятеля.
Турки были близко - неоднократно до поручика Ницеевского доносился треск выстрелов. Однажды, около очередного проклятого холма или даже горы полку снова пришлось разворачиваться в боевой порядок, когда из-за неё появился ряд всадников. За этим холмом турки могли свободно спрятать целый полк, так что правота генерала, принявшего такое решение, была несомненна. Но всё равно было обидно, что "Московский" так бездарно теряет время даже не на бой с неприятелем, а просто на какие-то "менуэты в поле", как сказал командир их компании капитан Сузин. Сам капитан был этим недоволен ещё больше, чем его поручик.
Всадники не приняли боя и минут через десять (Павел проверил по карманным часам) скрылись в дорожной пыли. Это были уже далеко не башибузуки - такой слаженности действий перед лицом неприятеля не постыдилась бы и цесарская Конная Гвардия. Во время перехода он разговорился с драгунским поручиком, носившим молдавскую фамилию Мирой. Он, к слову сказать, утверждал, что по прямой линии является потомком последнего князя Молдавии, того самого, что в конце прошлого века убежал в Австрию, оставив своё княжество на попечение Цесарства. Впрочем, у молдаван все через одного потомки если не князей, то господарей, а не господарей, так гайдуков. Фантазией жители Дунайской комиссарии всегда славились самой отменной.
Итак, поручик Мирой рассказал поручику Ницеевскому, что распознал мундир убитого его людьми турка. Это был его "коллега" - драгун из Анкарского полка. Мнение молдаванина о турках совпадало с мнением поручика - магометане оказались лучшими, чем казалось из Бранденбурга (или, если иметь в виду поручика Мироя - из Ясс).
Подтверждения слов драгуна не пришлось долго ждать - когда солнце уже скрывалось за горами, "Московский" снова попал под огонь и, вероятно, тех же самых анкарцев. На этот раз предпринятое ими нападение удалось блестяще - одной из неприятельских пуль был наповал убит капитан Сузин. Полку снова пришлось остановиться, а двум компаниям - прочесать окрестные склоны в поисках турецких стрелков, которых к тому времени уже и след простыл.

- Капитан Ницеевский! - окликнул его генерал с седла своего серого в яблоках коня.

- Осмелюсь доложить, господин генерал, мой чин - поручик! - вытянулся перед ним Павел Ницеевский.

- С настоящего момента Вы производитесь в капитаны! - коротко объявил ему генерал, - Примете компанию капитана... покойного капитана Сузина, бумаги оформите у полкового писаря, там же получите новые эполеты.

Тела капитана и полутора десятка солдат закопали здесь же, на откосе дороги, благо у них было время до утра. Новоиспечённый капитан принял поздравления коллег с повышением, но только что засыпанная могила не настраивала на "шампанский" лад. Дела в "своей" компании Павел себе представлял, так что вхождение в новую должность не потребовало долгого времени. Денщик пришил к мундиру новые, полученные у писаря, эполеты и, проверив караулы, капитан Ницеевский лёг спать.
Утром, когда полк ещё не успел построиться, караульные задержали на дороге какого-то гусарского ротмистра в разорванном мундире. Глаза его были красные, он вырывался и во весь голос кричал:

- Ерзнка взят! Гетман убит! Турок победил!

...

Капитан чуть отполз от края и поднялся на ноги - теперь можно было не беспокоиться, что кто-либо из всадников снизу (кем бы они ни были) его заметит. Его люди расположились в тени (правильнее сказать - в её жалком подобии) чахлых деревьев. Глаза большинства из них были закрыты - они спали мёртвым сном. Некоторые - в обнимку с женщинами. Исключение составляли часовые, не лежавшие, а сидевшие, прислонившись к деревьям. И ещё Арпине, при приближении капитана Ницеевского вскочившая на ноги.

- Что там? Что Вы увидели? - спросила шёпотом. Умная девочка, понимает, что шуметь здесь нельзя, что бы ни случилось.

Павел рассказал о всадниках, как и о том, что, возможно, им придётся вскорости сниматься с места и уходить. Сейчас же, днём, под палящим солнцем. Арпине не возразила ни единым словом - он мужчина, он капитан, он знает, что и как надо.
Группа женщин зашевелилась - они заметили, что княжна встала, и настороженно следили за ней и за капитаном. Замечая его взгляд, они отводили глаза. Это волнение среди её "подопечных" не осталось незамеченным княжной Галстян.

- Вы позволите мне их успокоить, господин капитан? - почтительно попросила разрешения.

- Конечно, княжна - предупредите их, пусть на всякий случай соберутся.

Павел испытывал постоянное неудобство от такой "куртуазности" в общении с девушкой. Но правила хорошего тона въелись в него уж если не с молоком матери, то, без сомнения, с уроками отца. "Настоящий дворянин", - отец старательно избегал употребления слова "шляхтич", - "никогда не позволит себе отойти при разговоре с дамой от правил приличия. Запомните, сын мой, НИКОГДА".
Арпине что-то негромко зашептала женщинам по-армянски. Те так же негромко начали перешёптываться между собой. Одна из них (кажется, в своё время Арпине называла её Лиануш) начала сперва осторожно, а затем всё более решительно возражать, размахивая руками. Шёпот становился всё громче, угрожая перейти в крик, который могут услышать турки с дороги.
Упрямая баба больше всего напомнила Павлу кухарку по имени Маланья, что была у них в поместье. Готовила она так, что просто пальчики оближешь, и притом всё, что угодно, хоть бы и из французской кухни, но вот заставить её сварить именно то, что хочешь ты, было непросто, ох, как непросто. Она была замужем за камердинером отца, но посылать к ней с приказом барина её мужа было просто бесполезно. Обычно он возвращался к отцу не солоно хлебавши и, разводя руками, смущённо спрашивал: "А может быть барин желает омлет с грибами вместо жульена?". Отец при этом обыкновенно отодвигал дрожащего как осиновый лист Савелия в сторону и отправлялся на кухню сам. Противостоять окрику своего барина Маланья всё-таки не решалась.
А вот интересно, эта Лиануш тоже постоянно распекает своего благоверного во весь голос, уперев руки в боки? Хотя где ТЕПЕРЬ её благоверный...

- ..., ...! - хоть сказано это было по-прежнему шёпотом, Лиануш словно бы поперхнулась, кивнула головой и замолчала. Что бы ни означали эти армянские слова, они заставили недовольных подчиниться. А вернее, их заставила подчиниться себе княжна Арпине Галстян. У девочки есть характер!

Разговор прекратился. Арпине сказала ещё что-то (судя по всему, отдала какие-то распоряжения) и встала. Беженки начали складывать расстеленные на земле платки и перевязывать свои узлы. Начали двигаться даже те девки, что лежали в обнимку с солдатами. Те же, обратив наконец-то внимание на своего капитана, тоже начали приподниматься с земли. Чёрт бы побрал эти армянские холмы с их выжженной травой!
К капитану подошёл Сибириец. Вид у него был смущённый. Похоже, вести были нерадостные.

- Это точно драгуны, господин капитан. Господин поручик говорит - императорские драгуны Анкарского полка.

Итак, к ним пожаловали старые знакомые. Проедут по дороге или будут делать поиск по окрестностям?

- Они спешиваются, господин капитан. Похоже, будут делать реконессанс.

Вот не было печали! Почуяли всё-таки! А ещё это проклятое армянское солнце...

...
Безумный ротмистр оказался не один. Вслед за ним в расположении "Московского" стали один за другим появляться всадники на взмыленных конях. Некоторые кричали, некоторые рыдали, некоторые были подчёркнуто спокойны. Но все говорили в один голос то же самое, что и первый беглец: Ерзнка взят неприятелем, войско Цесарства разбито наголову, гетман Юзеф Бем попал в плен или убит. Весь полк уже был готов к выступлению - теперь он встал в ружьё здесь же на дороге. Последнее слово теперь оставалось за генералом - остальным оставалось ожидать его решения. Ждать, впрочем, долго не пришлось. Госевский приказал разворачиваться и следовать назад, к Трапезунду.
Оставалось надеяться, что вчерашние анкарские драгуны остались сзади, соединившись с главными силами своей армии. Впрочем, надежды на это было мало, да и если всё рассказанное "недобитками" - правда (а сомневаться, увы, не приходилось), то у турок достаточно сил, чтобы все оставшиеся польские полки (если о "полках" ещё можно было теперь говорить во множественном числе) не то чтобы уничтожить, а просто стереть в пыль и развеять по армянским дорогам. Единственное, что могло теперь спасти "Московский" - это крепкие ноги его солдат.
У злосчастного Баберда их снова ждали - опасения оправдались, командир анкарцев не собирался тратить времени даром. На этот раз противник уже не прятался, как раньше. Спешившись и заняв позиции у подножия холма, они спокойно ждали, пока Пятьдесят Пятый приблизится к ним на расстояние выстрела из карабина. К счастью, здесь не было ни скал, ни обрывов, поэтому Госевский приказал полку свернуть с дороги и "срезать угол", дабы избежать опасного сближения с холмом. Впрочем, на дороге, в том самом месте, где несколько дней тому назад "московский" столь успешно отразил атаку башибузуков (их трупы до сих пор лежали, неубранные, на обочинах) их тоже ждали. Часть неприятельских драгун, стоявшая на "счастливом" холмике, обстреливала цесарских солдат из своих карабинов.
К счастью, у польской пехоты тоже было, чем ответить. Не останавливаясь, солдаты стреляли, перезаряжали карабины и стреляли вновь. Павел мысленно поблагодарил Бога за то, что тот надоумил Яна Миколая Дрейзе переехать из своего медвежьего угла в Саксен-Веймарском герцогстве в столичный Киев и прийти со своим изобретением именно в цесарское, а ни в какое другое военное министерство. Заряжайся их нынешние карабины с дула, как те, старые, потерь среди солдат "московского" было бы в несколько раз больше. Когда среди вражеских стрелков тоже начали падать убитые, они вскочили на своих коней и очистили холм. Дорога была свободна. Главная группа анкарских драгун, та, что стояла у бабердского перекрёстка, попробовала верхом приблизиться к колонне, но им самим пришлось разворачиваться, чтобы отбиться от обошедших их с фланга молдаван, которые вступили с ними в перестрелку.
Во время всех этих манёвров полк продолжал движение по дороге, не отвлекаясь на стычки с анкарцами, отвечая огнём только, когда те сами случайно оказывались вблизи. Турки же не приближались, пытаясь управиться с яссцами. Те же, в свою очередь, когда магометане пробовали их окружить, отходили к колонне, поддерживавшей их огнём, под который старались не попадать уже их противники. В общем, ни одна из сторон не могла одержать перевеса в этом странном бою, но задание турок было проще - им требовалось всего лишь выиграть время и задержать "Московский" до... Действительно, до чего?
Этого капитан не знал - то ли они ждали, как кто-то перережет Пятьдесят Пятому дорогу к отступлению, то ли, как его догонит кто-то сильнейший от анкарских драгун. В любом случае, задерживаться было нельзя. Вперёд и только вперёд, к спасительному Трапезунду. Если ты ранен... что ж, прости, товарищ, такова уж твоя злая судьба.

- Ruszaj się! Ruszaj się, bo to wam nie spacer Chreszczacikiem!5 - это единственное, чем мог капитан Ницеевский подбодрить своих людей.

Неприятельские драгуны отстали, хотя не было сомнений, что они продолжают следовать за полком. Молдаван генерал Госевский пустил в авангарде. После "бабердского вальса" (как сразу же прозвали "танцы" турок вокруг полка) их число сократилось чуть ли не вполовину. Знакомый Павла поручик Мирой также погиб где-то там, сзади. Молдаване были злы, но злы именно на турок. Теперь делом чести для них стало не пропустить засаду на дороге.
Когда стемнело, волей-неволей пришлось остановиться. Дорога и при свете дня не особенно отличалась от окружающей серой пыльной местности, в темноте же полк бы, без сомнения, с неё сбился и заплутал в этой негостеприимной области Армении. Или теперь даже уже и не Армении. Гибель войска Цесарства под Ерзнка перечеркивала само бытие Великого Княжества Армянского, так что об этой земле следовало теперь говорить, как о владениях Турецкой Империи.

5 Двигаться! Двигаться, это вам не прогулка по Крещатику! (польск.)

Утро, в полном противоречии со старой москворусской поговоркой, вовсе не оказалось мудренее вечера. Вчерашняя история повторилась почти в точности. Когда рассвело и полк приготовился к маршу, на дороге снова начали появляться беглецы. Армяне в мундирах княжеской армии верхом, армяне-ополченцы верхом, армяне-цивильные6 - тоже верхом, лёгкие повозки с целыми армянскими семьями - и всё это снова шло навстречу "Московскому". И остановилось, заметив неизвестных им солдат. Капитан Ницеевский в это время как раз проверял караулы и видел всё прекрасно.
От толпы людей (было видно, что сзади на относительно прямой дороге всё прибывают и прибывают всадники и экипажи) отделился один, только один человек. Вероятно, самый смелый из убегающих решился-таки лично проверить, турки это или союзники. Выглядел он так, как обыкновенно выглядят местные армяне: синие шаровары, широкий пояс, жилет, куртка, рубашка, старый карабин за плечами - вот только на голове ничего не было. "Дело плохо", - подумал капитан. Каждый армянин всегда носит шапку: баранью, войлочную - любую. Если он без шапки, то, следовательно, он её потерял, а если он её потерял, то он от кого-то очень быстро убегал, а быстро убегать он мог только в одном случае. В одном очень нехорошем случае.

- Panie kapitanie, - увидев на офицерском кивере орла в золотой короне, армянин перевёл дух, - Panie kapitanie...7, - он всё не мог подобрать слова или же просто больше ничего не знал по-польски.

- Из ополчения? Имя, фамилия, чин, номер полка, имя командира? - как бы плохо местные жители не знали язык Цесарства, на эти простые вопросы обязан был ответить любой местный "фидаин" - в конце концов, вся армия Великого Княжества жила по польским регуламинам и использовала польские команды.

- Рядовой Тигран Ованесян, восемнадцатый полк ополчения, командир полковник Туманян, господин капитан! - надо отдать должное никогда не виденному полковнику Туманяну - он научил своих людей связно отвечать на вопросы. И вроде бы, этот солдат умеет говорить не только по-армянски.

- А теперь, Ованесян, доложи-ка мне, - перед нижними чинами, особенно такими "союзниками", цесарский офицер не может ни при каких обстоятельствах показывать волнения, - почему ты без шапки, и что здесь делают все эти люди?

Капитан Ницеевский уже догадывался, что ему ответит рядовой Ованесян. И, несомненно, догадывались все те, кто видел, что происходило на дороге. Но только спокойный тон капитана мог предотвратить панику среди беженцев.

- Господин капитан, - теперь Ованесян тоже успокоился и докладывал нормально, - в Трапизоне случился бунт, мы... полковник... восемнадцатый полк, значит, поступили на его пафи-фи-кацию. Но нам не вышло пробиться. Полковник говорил, их слишком много. Полковник приказывал - садись на коня, Ованесян и, - Ованесян замялся, подыскивая нужное слово, - "трчэл", как это по-вашему... скачи к гетману с донесением, что восемнадцатый погибает, но не сдаётся.

Этого капитан и боялся. Этого боялись все. Того, что обратная дорога перерезана неприятелем. Но этот их армянский полковник хорош гусь! Бросить ополченцев на... черти их знает на кого, но они разбили этого Туманяна наголову, раз он послал гонца с таким патетическим сообщением к гетману. А почему, кстати, к гетману, а не к губернатору в Аргирополис8, он ведь ближе? И гадать нечего - армянский полковник не станет просить помощи у грека, каковым как раз и является тамошний губернатор. Или просто он знал, что Аргирополис тоже пал?

6 Штатские (москворусск.)
7 Господин капитан, господин капитан... (польск.)
8 Турецкое название - Гюмюшхане

- Ты, Ованесян, пойдёшь со мной к генералу, - сказал капитан Ницеевский.

Затем, повернувшись к притихшим цивильным, объявил:

- Люди, ждите здесь! Генерал обдумывает своё решение!

Громкий уверенный голос польского капитана, казалось, успокоил толпу. Но на душе у самого Павла Ницеевского скребли кошки.
Выслушав сбивчивый рассказ Ованесяна и ещё двоих армянских солдат (дрожавших перед цесарским военачальником, как осиновые листья), генерал созвал военный совет. Вопрос звучал просто: какой именно дорогой "московский" должен отступить на территорию Цесарства - короткой через Трапезунд или длинной через всю Армению в Закавказье.
Мнения офицеров разделились. Сам капитан Ницеевский высказался за то, чтобы пробиваться к Трапезунду. Во-первых, это гораздо ближе. Во-вторых, из рассказов беженцев (правда, достаточно сбивчивых) следовало, что город был захвачен изнутри, то есть силы противника там невелики. Если у турок хватило сил разбить полк местных ополченцев, командир которого явно потерял голову, то это не значит, что у них хватит сил справиться с полком регулярной цесарской пехоты. В-третьих, даже если "Московскому" и не удастся отбить порта, то в море вдоль побережья наверняка курсируют цесарские фрегаты, которые, несомненно, заметят скопление войск на берегу.
Среди старших офицеров, взявших голос после капитана Ницеевского, тоже не было единства. Некоторые были согласны с его мнением, некоторые же настаивали, что весь "трапезундский план" основан на одних только "если": если силы неприятеля малы, если удастся пробиться к городу, если фрегат их заметит, если поблизости найдётся достаточно транспортов для эвакуации. А если нет? Поэтому они предлагали двигаться на восток. Ведь главные (если не все) силы турецкого императора были стянуты под Ерзнка, иначе бы ему никак не удалось бы побить гетмана. То есть, на восток они встретят только драгун, спаги или вообще одних башибузуков или курдов из полков "мухаммадие", сквозь которые "Московский" пройдёт, как нож сквозь масло.
Генерал Госевский был в раздумье - капитан Ницеевский явственно видел, как в нём колеблются некие внутренние весы. От того, куда они склонятся, зависела судьба "Московского" - или же этот выбор был только иллюзией?

- Mości panowie!9 - неуставное старопольское обращение означало у Госевского крайнюю серьёзность того, что он сейчас... не "скажет", не "произнесёт", а именно "огласит".

Все присутствующие встали с походных стульев.

- Mości panowie, - повторил генерал, - через час мы выступаем..., - наступила пауза, капитан снова почувствовал, как их командир последний раз взвешивает своё решение, - на Баберд, а затем, - он бросил взгляд на лежащую на столике карту, - на Спер10. Цивильные пойдут с нами.

9 Ваши милости! (польск.)
10 Турецкое название - Испир

Увидев перед собой ставшую уже знакомой бабердскую крепость, капитан Ницеевский тяжело вздохнул. Он не ждал ничего хорошего от этого Богом проклятого перекрёстка. И оказался совершенно прав - поперёк дороги, на которую должен был свернуть его полк, стояли синие фигурки. Обойти их не было никакой возможности. С запада, со стороны тракта на Ерзнка, затрещали выстрелы, впрочем, скоро отдалившиеся. Остатки ясских драгун умело делали своё дело, отпугивая своих анкарских "оппонентов".

- Капитана Ницеевского, - крикнул вестовой, - немедленно вызывают к генералу!

- Mości kapitanie11, - генерал, по всему, был настроен серьёзно, - Вы нужны мне для важной миссии. Посмотрите на их человека с флагом.

Госевский показал рукой в направлении неприятеля, где из его рядов выехал всадник на тёмно-карем коне. В руке у него был белый флаг, которым тот размахивал над головой.

- Поговорите с ним и выясните, чего хотят от нас эти курды, а главное - сколько их и кого ещё они ждут. Вы всегда казались мне достаточно смышлёным, постарайтесь же не испортить моего впечатления.

- Tak jest, Panie generale!12 - строго по регуламину ответил Павел Ницеевский, - Договорюсь с ними обо всём!

С курдом (в турецком войске только курдские полки носили такую "гранатовую" униформу с газырями) они встретились на полдороги. Лицо вражеского капитана было самоуверенным вплоть до надменности, густые усы угрожающе топорщились.

- Witaj pan!13 - процедил сквозь зубы курд, махнув рукой возле головы, что, вероятно, должно было означать салют, - Я капитан Масуд-бей Дахуки, восьмой полк "мухаммадие" из Амед, ты - пятьдесятый пятый полк из Москва. Ты, пан, хочешь пройти через Байбурт, ты не пройдёшь через Байбурт!

11 Ваша милость, капитан (польск.)
12 Так точно, господин генерал! (польск.)
13 Привет, пан! (польск.)

Представившись, таким образом, сразу за двоих и изложив, хоть и весьма грубо, суть дела, курдский капитан стал исподлобья рассматривать капитана Ницеевского. Тот решил, что, несмотря ни на что, приличия должны быть соблюдены (что бы сказал отец, если бы он сделал иначе).

- Капитан Павел Ницеевский, Пятьдесят Пятый Московский пехотный полк, - произнёс Павел, чуть наклонив голову и, не отводя взгляда от лица своего собеседника, добавил, - Мы намерены пройти через Баберд и, если вы нас пропустите, с вами ничего не случится.

- Ха! - рассмеялся ему в лицо капитан Масуд-бей Дахуки, - вы, поляки, много о себе думай. Даже и не думай, пан, - он обнажил два ряда своих зубов, впрочем, в основном, пожелтевших, - Лучше послушай, пан (курд явно смаковал это польское обращение), что я тебе скажу.

Взгляд капитана "мухаммадие" сразу стал тяжёлым.

- Наш император, да продлит Аллах его годы, добрый император. Даже для вас, панов, хоть вы этого и не заслуживай. Он соблюдает законы войны и готовый сохранить вам жизнь, если вы сдадитесь нам в неволю.

Курд закончил свою официальную часть и перешёл на "свойский" тон, казалось, ещё чуть-чуть - и он начнёт хлопать капитана Ницеевского по плечу, а то и споёт с ним какую-нибудь курдско-польскую песню. Вероятнее всего - о любви. Павел Ницеевский тем временем переводил взгляд с карабина за плечами Масуд-бея на ряд спешившихся курдов, державших свои карабины перед собой.

- Да куда вы, паны, денетесь? Вам же идти-то некуда. Ваше войско разбитый, ваш гетман уже в пекло парится, а здесь, в Байбурт, вы попали на наш восьмой полк "мухаммадие" из Амед. Сдавайся, пан, и всё у тебя будет хорошо. А будешь крутить, - капитан Дахуки для демонстрации подкрутил свои усы, - останешься здесь, в Байбурт, навсегда!

Теперь он глядел исключительно грозно, как будто уже видел где-то здесь могильный камень с именем непонятливого польского капитана.

- А теперь ты меня послушай... пан! - у капитана Ницеевского тоже были усы, которые он мог подкрутить, - Пятьдесят Пятый пройдёт по этой дороге, хотите вы этого или нет. Если вы уйдёте - останетесь в живых. Если нет - это именно ВЫ, - капитан выделил это слово, - останетесь здесь навсегда. Или ваш командир такой дурак, что думает остановить полк пехоты Его Цесарского Величества силами ваших недоделанных драгун?

Теперь курд просто взвился на дыбы - вместе со своим конём, которому в бешенстве натянул поводья.

- Запомни, капитан Ницееско, - из пространства между верхним и нижним рядом жёлтых зубов вырывались брызги слюны, правая рука сжала рукоять сабли в ножнах, затем её пустила, - ты покойник! Ты покойник, понимай? Я вырывай твоё сердце и втаптывай его в пыль!

Капитан Масуд-бей Дахуки развернулся и поскакал к своим. Карабин за его спиной покачивался в такт движения коня: вверх-вниз, вверх-вниз. Голова в огромной папахе тоже покачивалась: вправо-влево, вправо-влево. Павел тоже развернул коня и вернулся к генералу. С фланга по-прежнему доносились звуки вялой перестрелки - анкарские драгуны, похоже, обстреливали "московский" больше "из принципа". Госевский сидел на коне в окружении старших офицеров.

- Господин генерал, - начал докладывать Павел, - это восьмой амед... (он замялся, припоминая себе название на карте) ...диарбекирский полк "мухаммадие". Кроме них и тех, - он указал рукой в сторону перестрелки яссцев с анкарцами, - здесь никого нет и в ближайшее время никого быть не должно. Во всяком случае, их капитан просто взбесился, когда я указал ему, что они здесь одни без всяких подкреплений.

- Учитесь, господа, - генерал довольно улыбнулся, - как следует использовать слабости неприятеля, чтобы заставить его рассказать о себе всё. Капитан Ницеевский, выражаю Вам благодарность за успешное выполнение задания.

Павел постарался согнать с лица довольную улыбку - он, чего греха таить, любил, когда его хвалят. Генерал, между тем, продолжал:

- У Вас есть ещё какие-то соображения, господин капитан? - подтверждение собственной правоты настроило Госевского на миролюбивый (разумеется, в отношении своих подчинённых, а никак не неприятеля) лад.

- Так точно, господин генерал! Я там присмотрелся к их карабинам...

Границы созданного в 1821 г. Великого Княжества Армянского были проведены в киевском Министерстве Иностранных Дел на глазок, по принципу "что их, супостатов, жалеть-то". От потерпевшей самое сокрушительное в своей истории поражение Османской империи были отторгнуты огромные территории. Не считая столицы - блистательного Константинополя, и Балкан, поделенных между Цесарством Многих Народов и Австрийской Империей, в руки христиан попала вся Восточная Анатолия, где было создано государство армян.
Великое Княжество Армянское должно было, по замыслу гетмана Ермолова, служить "буфером" между Цесарством и остатками Турции, где продолжалась гражданская война всех против всех, поэтому "для своих" не жалели - чем больше получит сотворённый "союзник", тем ревностнее будет он в будущем защищать приобретённое и, соответственно, тем крепче будет держаться за союз с освободившим его "старшим братом".
Из этих соображений Княжество получило всё: великого князя из цесарского рода Собесских, войско и все земли, где проживали на тот момент армяне. Последние отнеслись к своему новому государству очень серьёзно: турки, которые проживали на землях Великого Княжества, были вынуждены принять христианство (на этом, впрочем, новые власти не особенно настаивали), признать себя "подданными второго сорта" или бежать на незанятые христианами остатки турецких земель. Или же умереть - несколько возникших восстаний магометан армия Княжества подавила быстро и решительно.
Проблема заключалась в том, что на отошедших Армении землях проживали не одни только армяне и турки. С христианами-греками властям Княжества с горем пополам удалось найти общий язык (хотя посредничество между ними всегда сбивало сон с век чиновников цесарского МИДа), поделившись властью там, где большинство принадлежало грекам (таких областей было немного - в основном греки предпочитали селиться в прибрежных торговых городах, которые победители предусмотрительно забрали в собственные руки, дав им статус "вольных городов под покровительством цесаря"). Но с мусульманами-курдами пошло не так.
Будучи убеждёнными последователями Магомета, курды наотрез отказались признавать над собой власть христиан и сопротивлялись армянам отчаянно. Курдистан лежит далеко от центра Армении, поэтому курдское сопротивление было достаточно успешным. Положение усугублялось тем, что армянская армия ничуть не превосходила курдские силы по боевым качествам: и те и другие возникли из разрозненных и плохо вооружённых отрядов местных повстанцев. Тем не менее, армянское войско постепенно "подтягивали" до приемлемого уровня многочисленные цесарские офицеры. Офицеров же местных в Армении поначалу не было вообще - предводители "фидаинов" выделялись из толпы вооружённых кто кем мужиков только решительностью и амбициями, но никак не специальной военной подготовкой, ведь во времена султанов христианам запрещалось брать в руки оружие вообще.
Именно поэтому курды регулярно били армян, хотя позже, когда цесарским капитанам удалось-таки научить своих подопечных как следует пользоваться оружием, а главное - привить им основы организации и дисциплины, положение выровнялось. Великий Князь Армянский для укрепления положения решился даже перенести столицу своего княжества в "курдский" Диарбекир. Впрочем, и у курдов нашлись к тому времени покровители.
В шедшей несколько лет кровавой войне между эмирами, пашами, беями, племенами, сектами, городами - и вообще всеми, выявился победитель. Албанец Мухаммед Али, назначенный незадолго до падения столицы правителем Египта, не полез, очертя голову, в общую неразбериху, а нашёл влиятельных союзников. Австрия и Великобритания были крайне напуганы успехами Цесарства в "Константинопольской войне". Пока они напрягали силы, чтобы вырвать трон из-под малолетнего сына покойного Наполеона Бонапарта и власть из рук "забывшей дочерний долг" императрицы Марии-Луизы и её фаворита и (по общему мнению) любовника маршала Нея, Цесарство Многих Народов готовилось уже стать гегемоном на Ближнем Востоке.
Поэтому мир с Францией был заключён, буквально, со дня на день - союзники согласились признать Франции её границы, до начала "наполеоновских войн". Таким образом, французы сохранили себе границу по Рейну и даже Бельгию (которая, впрочем, и так находилась в руках Нея после его победы при Ватерлоо). Взамен, французы отказывались от контроля над западными землями бывшего Королевства Германия.
Сразу же после заключения мира австрийские войска и британский флот начали как можно быстрее перебрасываться на юг. Австрия захватила на Балканах всё, что не успело захватить Цесарство: Сербию, Западную Болгарию, Македонию, Албанию. Британцы подняли "Юнион Джек" над Критом и Кипром, а также поддержали создание Греческого Королевства. Мнения турок же никто не спрашивал.
Итак, Мухаммеду Али оставалось или идти на поклон к одним врагам искать помощи против других или же воевать против всех на собственный страх и риск. Владетель Египта выбрал первое - и англо-австрийцы помогли ему, чтобы только не дать Цесарству Многих Народов получить всё. В Египет прибывали сотни инструкторов для возрождаемой турецкой армии, английские корабли выгружали в Александрии и Порт-Саиде обмундирование, ружья и пушки. С такой помощью Албанец победил своих конкурентов и стал султаном (позже принял титул императора) в старой столице Османов - Бурсе.
После того, как император Мухаммед Али I уничтожил своих ближайших врагов, он обратил внимание на новые (то есть старые) области его Империи. В первую очередь на сотрясаемый войной с Арменией Курдистан. Курды просили столицу о помощи против "гяуров", и её получили. С помощью всё тех же англо-австрийских субсидий император перевооружил курдскую армию. Кроме того, он её реорганизовал. Разумеется, он никак не мог сделать из курдских племён полностью регулярное войско, но он, по крайней мере, привёл его к единой организации. На базе курдских ополчений были созданы полки "мухаммадие" (дословно "принадлежащие Мухаммеду") - нерегулярные формирования, образцом для которых император выбрал полки украинских казаков, что верой и правдой служили его врагу - цесарю, на Дону и Кубани.
"Мухаммадие" получили свои знамёна, свою униформу и своё единообразное оружие. Это были уже не просто банды, не сильно отличающиеся от башибузуков, а организованная военная сила. Павел Ницеевский читал большую статью об организации полков "мухаммадие" ещё в Бранденбурге, в журнале "Wiadomości wojskowe" в местной библиотеке. О том, что новые курдские полки оправдали вложенные в них турецким императором средства, знали все - известия о падении Диарбекира и подписании Арменией мира с курдами, явно выглядевшего, как поражение христиан, писали все бранденбургские газеты. Не без злорадных интонаций - "Польшу" в Бранденбурге не любили, как и её союзников.
Но при всех своих успехах "принадлежащих Мухаммеду" полков дисциплина в них всегда оставляла желать лучшего. Так и сейчас, оскорблённый Павлом капитан Дахуки наверняка уже подбивает своих товарищей отомстить "проклятым гяурам". Что полностью отвечало планам генерала Госевского.
Как заметил капитан Ницеевский, курды были вооружены укороченными драгунскими карабинами, значительно уступавшими по дальности "Ударному-41" солдат Московского полка. Кроме того, карабин Дрейзе отличает от турецких (точнее сказать, английских - турки никогда не умели делать хорошего оружия) карабинов восьмого Диарбекирского в два раза большая скорострельность (преимущества унитарного патрона) и вообще подготовка стрелков.
Поэтому, когда "Московский" приблизился к "гранатовым" курдам на расстояние выстрела (компания капитана Ницеевского оказалась при этом на том же холмике, где они так счастливо отбили атаку башибузуков) и открыл огонь по неприятелю, тот не смог достойно ответить - пули курдов попросту не долетали до солдат "Пятьдесят Пятого", в то время как их собственные поражали курдов одного за другим.
На "той" стороне заиграл горн, и вражеские шеренги начали приближаться. Естественно, при движении темп их стрельбы замедлился, так некоторое время они служили товарищам Павла прямо-таки идеальными мишенями. Наконец, подойдя достаточно близко, они сами начали стрелять и иногда даже попадать (в компании капитана Ницеевского несколько человек упало). Но у генералы был для диарбекирцев ещё один сюрприз.
Из-за расступившихся солдат ударила картечью полковая батарея - расстояние для картечного огня было как раз подходящее. И снова - не единожды. Поняв, что на месте их перестреляют, как куропаток, курды бросились бегом в атаку. И повторилась история с башибузуками - атакуя вверх по склону "мухаммадие" несли огромные потери от меткого огня "Пятьдесят Пятого" - артиллерийского и ружейного. А затем, когда полк атаковал их в штыки, им пришёл конец. Наверное, не всем - капитан Ницеевский видел в пыли синие фигуры, верхом удирающие по дороге.
Капитану Дахуки не удалось ни вырвать сердце капитана Ницеевского, ни растоптать его в пыли, хотя самого капитана он нашёл. Как и свою собственную смерть - Павел застрелил его из купленного в Потсдаме многозарядного пистолета конструкции атлантиста14 Кольта. Это было великолепное оружие: представьте себе пистолет, из которого можно выстрелить подряд шесть раз, не перезаряжая. Говорят, что неутомимый изобретатель строит фабрику в Хортице, после чего намеревается вооружить своим изделием всех офицеров цесарского войска. Скорей бы.

- Неуравновешенный глупец, - так оценил действия своего противника генерал Госевский после боя, - дал понести себя чувствам, а не разуму. Похоже, полковник, - обратился он к полковнику Маслову, стоявшему за поход в Закавказье, - если у турок и дальше только такие заслоны, мы можем чувствовать себя в безопасности.

Анкарские драгуны так и ограничились перестрелкой на флангах. Они даже не атаковали "Московский", когда тот добивал курдов. Похоже, они полностью разделяли мнение генерала Госевского о своём союзнике и не собирались связывать свою судьбу с ним. Так или иначе, полк шёл дальше - в направлении на Спер, к свободе. Экипажи с цивильными двигались за ним.

14 Т.е. жителя Соединённых Штатов Америки. Название появилось из-за формы этого государства, представляющего собой полосу территории близ побережья Атлантического океана (в основном на восток от гор Аппалачи). Сами жители США используют в отношении себя этноним "американец".

...

Несколько часов перехода - и уже привал. Если бы так маршировала его компания, генерал Госевский немедленно бы разжаловал его, капитана Ницеевского, обратно в поручики, если не в рядовые. А уж новый капитан, несомненно, показал бы разгильдяям-солдатам, "gdzie pieprz rośnie"15 или даже "где раки зимуют". Последнее, пожалуй, было бы значительно хуже - упрёк (особенно справедливый) на родном москворусском языке всегда принимается тяжелее, чем на официальном языке Цесарства.
В общем, солдатам пришлось бы надолго забыть такие вещи, как сон и отдых в пользу бесконечной муштры на плацу и маршей с полной выкладкой по дорогам и лесам герцогства Бранденбург. А генерал смотрел бы на их пот и повторял: "Ciężko w nauce - lekko w boju"16. Уж что-что, а соответствующая цитата из великого Суворова у "последнего из Госевских" нашлась бы всегда. Только солдаты "Московского" уже давно отмаршировали свои форсированные марши, да и для Владимира Госевского уже закончилось время цитат. А требовать от слабых женщин, чтобы они выполняли всё то, что делают натренированные и вымуштрованные солдаты регулярной пехоты Цесарства, было бы совсем уж чересчур - такой переход убил бы их ещё скорее, чем идущие по пятам турки.

15 Где перец растёт (польск.)
16 Тяжело в учении - легко в бою (польск.)

То, что неприятель идёт по их следу, уже не вызывало сомнений. Драгуны спешились и начали подниматься в горы - это он видел собственными глазами. Его смешанный отряд к этому времени уже ушёл вперёд, а он остался в арьергарде вместе с поручиком Дружинко - наблюдать за действиями врага. Увидев взбирающиеся по склону фигурки в знакомых до боли жёлто-голубых мундирах с красными фесками на голове, он уже мог вообразить себе всю цепь дальнейших событий: турецкий ротмистр приказывает прочесать окрестные горы в поисках следов польских недобитков (на остатки армии Великого Княжества регулярные войска императора, вероятно, не стали бы даже тратить времени, предоставив их истребление башибузукам или курдам), малые группы его людей рассеиваются по окрестностям, кто-то из них находит подозрительные следы, выстрелом в воздух призывает своих - и дальше начинается уже не столько преследование, сколько охота - на людей, отчаянно пытающихся спастись.
Драгуны, однако, не знают, кто их 'дичь' и из кого она состоит. Скорее всего, их командир исходит из предположения, что преследует уцелевшую от погрома "своего" полка компанию, возможно даже полного состава. А соответственно, не зная о том, что он "травит" только десяток с небольшим солдат (из которых половина - армянские ополченцы) и столько же безоружных женщин, он примет все меры предосторожности, чтобы не попасть в засаду. И для капитана Ницеевского, княжны Арпине Галстян, упрямой Лиануш и прочих единственный шанс уцелеть - это идти всю ночь, ориентируясь по звёздам между верхушками деревьев (здесь, слава Богу, склоны уже не были столь же безлесными, как раньше - на них росли высокие сосны) и надеясь не провалиться в какую-нибудь яму. Осторожный турецкий ротмистр (если он действительно осторожный), наверняка, не рискнёт преследовать своего "зверя" в темноте - хотя бы из опасения сбиться со следа. А они за эту ночь могут уйти достаточно далеко - чтобы выиграть у смерти ещё один день жизни.

- Поручик, - обратился он к пытающемуся усесться в тени сосны новгородцу, - как Вы полагаете, где мы сейчас находимся?

- Полагаю, примерно в пятидесяти километрах к западу от города Саригамиш, господин капитан, - все географические расчёты не заняли у поручика Дружинко и минуты - или, возможно, он уже проделал их раньше.

Примерно пятнадцать лет тому назад Цесарская Академия Наук опубликовала доклад о значительной пользе перевода всех мер и весов в Цесарстве на французскую, "метрическую" систему, а Сейм, вдохновлённый веяниями прогресса, принял соответствующие законы. С тех пор все карты выпускались со шкалой не в милях или стаях, а в километрах, а для всех весов обязаны были указываться не фунты, золотники и пуды, а килограммы и граммы. Не всем это пришлось по вкусу, и на рынке даже сейчас, через пятнадцать лет, следовало держать ухо востро и обязательно проверить (хотя бы на глазок), означает ли цифра "2" на гире "2 килограмма" или же "2 фунта". За ошибку пришлось бы изрядно заплатить.
Арсений же Дружинко чувствовал себя в этих новых мерах, как рыба в воде. Вообще-то он точно так же чувствовал себя и с любыми другими мерами и весами. Расстояние до этого самого Саригамиша (высчитанное им то ли по звёздам, то ли по солнцу, то ли по каким-то одному ему известным горам) он мог бы назвать так же легко и в москворусских вёрстах и в старопольских мильных стаях и в английских милях, хоть сухопутных, хоть морских. И, скорее всего, его цифры были точными. Во всяком случае, мерной линейки точнее головы поручика Арсения Дружинко из Новгорода в распоряжении капитана Ницеевского не было. Одно слово - банкир.

- Не слушайте этого шведа, господин капитан, - подал голос стоявший на карауле Сибириец, - откуда ему знать-то, даже и со всей своей латынью?

- Я никакой не швед, а новгородец, - обиженно возразил поручик.

Он всегда попадался на "подначки" вахмистра Куника, а тот пользовался этим вовсю. Следить за их перепалками бывало забавно, но следовало помнить, что их необходимо вовремя пресекать, не давая перерасти в ссору.

- Да вы все, что шведы, что новгородцы - одним миром мазаны, - не успокаивался Сибириец, - одно слово - латины! Москву - сожгли, Варшаву - сожгли, чего ж с вас взять-то?

- Я Вам уже говорил, Куник, что я никакой не швед. Новгородцы всегда были верными подданными цесаря! Да и Вы сами, Куник, такой же "сибириец", как я "швед"! А что касается нашего местоположения, то смотрите: за день мы проходим примерно...

Особенностью поручика Дружинко было то, что он обращался на "Вы" ко всем без исключения, включая нижних чинов и армянских девок. Понаблюдав за ним, Павел Ницеевский вынужден был согласиться с тем неведомым чином в Министерстве Войны, что принимал решения о назначениях в войске. Хорошим строевым офицером новгородец при этой его почти что ритуальной вежливости не стал бы никак - солдаты этого никоим образом бы не приняли, а вот хорошим офицером штаба при такой почти что идеальной памяти и точности в расчётах - почти наверняка. "Почти" - потому что бывают обстоятельства, крайне резко меняющие обстоятельства прохождения службы. Такие как сейчас, например.
Сибириец тем временем начал прохаживаться насчёт "нюстадландских папистов, предпочитающих собственному языку латинскую тарабарщину". Дело заходило уже слишком далеко, и капитан счёл необходимым своё вмешательство.

- Вахмистр Куник! Смир-на! Вы в карауле или где? Вы слышали о "Регуламине Службы Караульной" или нет? Разве Регуламин17 разрешает караульным вступать в посторонние разговоры? Отвечать немедленно!

- Никак нет, господин капитан! - вытянулся по стойке "смирно" Сибириец, - "Регуламин Службы Караульной" запрещает караульным при исполнении их обязанностей вступать в посторонние разговоры! - поняв, что чаша терпения капитана переполнилась, он смотрел на него самым преданным взглядом.

17 Устав (москворусск.)

- Шагом марш! - вахмистр, печатая шаг, отошёл от дерева, споткнулся на каком-то камне и залёг у куста на вершине холма.

Сибириец был всем хорош, как вахмистр (или по-пехотному, подофицер), но он не прощал слабины никому из начальников. За ним надо было следить и в случае чего твёрдо "ставить его на место". Его деревенское происхождение приучило видеть в "господах офицерах", существ высшего, недостижимого для "простого мужика" порядка, и безропотно подчиняться их авторитету. Если же кто-то из вышестоящих показывал признаки "обычных" человеческих слабостей: тщеславия, зависти, жадности или, упаси боже, трусости, то в глазах вахмистра Игнатия Куника падал со своего пьедестала ниже чем в своё время пал с небес Враг Рода Человеческого. После этого его ожидала участь всех низвергнутых кумиров: ничтожество и презрение. Непосредственному командиру Куника поручику краковских улан Тадеушу Чапскому удалось удержаться на этом Олимпе, так что за ним Сибириец был готов пойти в огонь и в воду. И в равной, если не в большей степени удалось приобрести и укрепить свой авторитет капитану Павлу Ницеевскому.
А вот Арсения Дружинко Сибириец с самого начала стал воспринимать, как равного себе, несмотря на офицерские эполеты сего уроженца Новгорода. Тот же не особенно стремился демонстрировать перед вахмистром своё превосходство, вероятно, сознавая, что это дело при его совсем даже мирном (если не сказать - смирном) характере обречено на провал. Единственно, чего новгородец действительно не переносил - это насмешек над его религией.
Когда-то давно новгородцы исповедовали такую же православную религию, как москворусы из Москвы и великорусы из Костромы. Точнее говоря, в те времена еще не было ни "москворусов", ни "великорусов", ни "новгородцев", как отдельных народов. Все они носили имя "русских" и жили в едином Царстве Российском. Но настало тяжёлое, точнее "смутное" время. На престоле в Москве самозванец сменял самозванца, брат шёл на брата, войска одних наёмников бились с другими.
Тогда король шведский, фанатичный католик Сигизмунд Ваза решил обратить Царство Российское в католичество "ad majorem Dei gloriam" - "к вящей славе Господней". Шведская армия захватила Новгород и Тверь, а затем и Москву. Когда государство было уже на грани гибели, послы из Москвы (точнее, из Нижнего Новгорода на Волге, так как столица была уже захвачена неприятелем) прибыли за помощью в Варшаву, столицу Королевства Двух Народов к королю Сигизмунду Ягеллону, сыну знаменитого Сигизмунда-Августа и королевы Барбары за помощью против шведов.
Король согласился помочь, войско гетмана Ходкевича выбило шведов из Кремля и освободило русскую столицу от иноверцев. В знак благодарности царём был избран сын короля Сигизмунда - Владислав Ягеллон. Но шведы укрепились на севере, и победить их с ходу не удалось, Тверь и Новгород остались под их властью. Тем временем в Костроме "великорусы" (тогда, впрочем, их так ещё никто не называл) подняли бунт против законного царя в пользу самозванца из рода Романовых. Но никого из Костромы в отряде капитана Ницеевского всё равно не было, так что это сейчас не важно.
А важно то, что новгородцы, чтобы выжить, были вынуждены стать католиками. И всё время, пока новгородские земли ("Нюстадланд" по-шведски) находились в составе Королевства Шведского, верно служили своему новому суверену. Вплоть до того, как в 1709 г. войско образованного к тому времени на месте независимых России и Польши Цесарства Многих Народов, принудило, наконец-то, Новгород к капитуляции. Одним из пунктов соглашения между предводителями отходившего в небытие "Нюстадланда" и цесарем Якубом Собесским было сохранение всех прав католической веры, которую новгородцы за десятилетия шведского правления уже привыкли считать своей. Москворусский комиссар Иван Степанович Мазепин на коленях умолял монарха отменить своё решение, но Якуб был неумолим - если Цесарство позволяет исповедовать православную веру москвичам и "истинно-православную" - костромичам, то почему оно, в конце концов, не может позволить исповедовать свою католическую веру новгородцам? От волнения комиссар Мазепин слёг и скончался, но цесарский универсал остался в силе.
С тех пор прошёл век с лишним, и за всё это время Новгород не только никогда не пытался взбунтоваться против Киева, но даже и неоднократно доказывал свою верность Цесарству. Увы, многие, особенно из необразованных классов, продолжают при каждом удобном случае сводить с "папистами" старые счёты. Это, безусловно, является недопустимым и он, капитан Павел Ницеевский, обязан следить, чтобы словесные "баталии" его людей не переросли в кровавые стычки. Это тем более недопустимо, когда "на хвосте" у них сидит беспощадный враг.
Тень от ствола дерева достигла лежащего на высохшей земле большого камня. Значит, получасовой привал закончился. Пора поднимать людей и продолжать своё бегство. Павел дал знак новгородцу и кракусу - те расталкивали расслабившихся в тени ополченцев и лежавших с ними в обнимку армянок. Арпине Павлу будить не хотелось - так сладко она спала, с мешком провизии вместо подушки. Вот она улыбнусь во сне - наверное, ей снилось что-то хорошее. Княжна была прелестна даже в мундире хорунжего - одеваться так, как пристало барышне её положения, она с самого начала не желала. И то правда - ни одно платье, достойное благородной княжны, не приспособлено для перехода через горы. В таких платьях такие барышни должны кружиться в вальсе на балах, а не убегать от наседающих турок. Вот только для этого рядом с ними должны быть мужчины, которые их от этих самых турок защитят. А в бывшем Великом Княжестве Армянском таких уже, судя по всему, не осталось. И даже в своих собственных способностях сделать это Павел Ницеевский весьма и весьма сомневался. Но он сделает для этого всё возможное и невозможное. Пока он жив - с девушкой ничего не случится!

- Господин капитан? - Чапский стоял за плечом и выразительно переводил взгляд с лица капитана на спящую княжну Арпине Галстян.

Время неумолимо. Ждать нельзя. Вперёд, только вперёд!

- Княжна, проснитесь! Мы выступаем.

...

Матушка сидела около её кроватки, такой маленькой уютной кроватки, и тихо пела ей песню.

- Щечка у тебя бела,
Родинке на ней - хвала!
Дочь я на руки взяла,
В розовый цветник пришла.
Алые сорву цветочки
Для моей любимой дочки.

Матушка улыбалась и гладила её по головке. Было тепло и уютно, так, как когда-то в далёком-далёком детстве. Тогда она лежала в своей постельке, а в окно светил рогатый месяц. Арпине огляделась, высматривая месяц. Почему здесь не видно месяца?

- Пусть не розе соловей -
Доченьке поет моей.
Златотканый твой наряд
Пусть людской чарует взгляд.18

18 пер.с арм.Н.Гребнева

Где же месяц? В ночном небе всегда был месяц, неужели же матушка не видит, что на небе пропал месяц? И почему здесь такое светлое небо? Куда пропала ночь? Арпине почувствовала себя неправильно. Она же не одета! Это ужасно! Она не может лежать среди бела дня совсем неодетой! А вдруг кто-то придёт? ОНИ придут!

- Матушка, помоги мне! - Арпине попыталась приподняться.

У неё не получилось. Надо было открыть глаза - веки не желали слушаться. Колыбельная продолжала звучать, всё громче и громче.

- Воробьи и куропатки
Пусть с тобой играют в прятки, - это не был голос матушки!

Кто это? Арпине знала этот голос. Ей нужно немедленно открыть глаза!

- А пока бы на замок
Запереть твой язычок, - при последних словах она прищёлкнула языком.

ОНА прищёлкнула языком. Глаза Арпине открылись сами собой. На неё смотрела ОНА - такая же, как ТОГДА, с теми же чужими, холодными, почти рыбьими глазами.

- Теперь твоя очередь, Арпине Галстян, - Арпине почувствовала, как горло стискивают ЕЁ цепкие пальцы, - Теперь настала твоя очередь. Княжна, проснитесь!

Арпине отчаянно пыталась закричать, но не могла. Она ни о чём не могла думать, её просто переполнял невыносимый животный ужас.

- Княжна, проснитесь! Мы выступаем.

Оцепенение прошло, хотя её по-прежнему била дрожь. Теперь, наяву, глаза открылись легко. На неё пристально смотрел тот самый польский капитан. Павел - так его звали. Он перестал трясти Арпине за плечо.

- У нас нет времени, княжна. До вечера привала не будет. Мы выступаем, - повторил он ещё раз.

Всё это время капитан смотрел на неё, не отрываясь, и взгляд его был глубокий, проникающий в душу. Казалось он понимает, что думает сейчас Арпине. Княжна отвела взгляд. Матушка предупреждала её, что следует избегать смотреть в глаза мужчинам. "Девушку украшает скромность", - всегда говорила она.

- Да, господин капитан, - произнесла Арпине, - я готова.

Она встала, приподняла с земли мешок с вяленым мясом и закинула его за плечи. Здесь не было ни носильщиков, ни повозок, так что всё приходилось носить на себе: мясо, лаваш и фляги с водой. Всем без исключения: офицерам, солдатам, женщинам. Капитан не сделал исключения даже для барышни из одного лучших домов Великого Княжества, хотя постарался, как мог, облегчить её ношу. Павел... то есть капитан, был, без сомнения, во всём прав - никто не знал, когда именно им удастся пополнить свои запасы.
"Вы ведёте себя до крайней степени неприлично", - такой выговор непременно услышала бы Арпине от возмущённой до глубины души сиятельной княгини Аревик. "Вы одеты исключительно неподобающе для молодой барышни Вашего происхождения", - так сказала бы, увидев её в мужском костюме, благородная супруга князя Левона Галстяна, нахангапета19 города Карина и прилегающей области. "Да будет Вам известно, дочь моя, что я крайне Вами недовольна", - сказала бы матушка своей заблудившейся в злых страшных горах маленькой дочке по имени Арпине.

- Быстрее, женщины, время дорого!

Они снова тронулись в путь.

19 губернатора (арм.)
...

- Ах, милая моя Арпине, ты просто не представляешь, как меня возмущает мысль уехать отсюда. Бросить всё и покинуть наш Карин только потому, что этому глупому турецкому императору пришла в голову мысль начать свою глупую войну - что может быть несуразнее?

Лучшая подруга Арпине была просто само отчаяние. Казалось, ей предстоит покинуть Карин навсегда, а не только до конца войны. Самой Арпине тоже не хотелось никуда ехать, но отец так сказал, и потом, с другой стороны...

- Подумай, дорогая Анета, - тот, кто назвал бы Ануш Манукян её "обычным" армянским именем, рисковал бы услышать от неё решительное "фи" и вообще поссориться с ней надолго, если не навеки, - ведь что есть интересного в Карине, что ты ещё не видела? Ведь не баранов же на наших пыльных улицах?

- Фи, эти бараны..., - протянула Анета, - Например, в Киеве баранов нет, и это очень хорошо. Улицы должны быть чистыми, мощёными и свободными от всякого скота, рогатого или нет. По ним должны ездить кареты, коляски и другие экипажи, а не какие-то вонючие и скрипучие арбы. Боже мой, как ужасно вернуться из КИЕВА, - да, именно так она и произнесла, - сюда, в эту пыль и дикость!

Анета знала, о чём говорила - пять лет тому назад её отец, городской судья Карина, был в столице Цесарства вместе с депутацией армянских сословий, прибывших вместе с Великим Князем. По возвращении Анета с гордостью показывала всем подругам свой чёрный силуэт, вырезанный из бумаги художником на Крещатике. "Боже, там один Крещатик, наверное, больше, чем весь наш Карин!", - рассказывала она прочим юным барышням. В качестве доказательства Анета подарила каждой из своих подруг по гравюре с видом Киева (Арпине досталось изображение Мариинского дворца, увидев его, матушка чуть было не разрыдалась). В одном подслушанном Арпине разговоре судья Вазген Манукян жаловался отцу, что одни эти гравюры для старшей дочери (не считая всех прочих подарков) обошлись ему в целые сто гривен. "Я разорён, Левон-джан, я просто разорён", - жаловался он отцу.

- Но всё же наш Карин тоже по-своему мил, - щебетала Анета, наливая себе чай из фарфорового чайника саксонской работы, - Киев, конечно, прекрасен, но право же, где там можно найти такие горы, как у нас? Ты знаешь, милая Арпине, - на берегах великого Днепра я всегда скучала по нашим горам, ах!

Анета выпила ещё один глоток чая, поставила чашку на столик и мечтательно прикрыла глаза.

- Ах, что же может быть в мире красивее наших армянских гор, милая моя Арпине? Особенно весной, когда они покрываются прекрасной зеленью. За одну такую весну в горах я готова простить нашей бедной Армении и её бедность, и её отсталость, и её дикость. В Киеве, при всём его великолепии, никто даже не представляет, что это такое, ах!

- Вот видишь, дорогая Анета, как всё удачно складывается, - здесь Арпине спохватилась, - Нет, конечно, война - это ужасно, я буду молиться за моего отца и за твоих братьев (старшие браться Анеты, Ованес и Вазген, были офицерами в отцовском Каринском полку, как раз готовящемся к выступлению вместе с гетманом), чтобы они... чтобы им ничего не стало. Но ведь к весне война наверняка уже закончится, и мы с тобой вернёмся, чтобы увидеть наши горы покрытыми зеленью.

Арпине налила себе чая. Тот успел остыть.

- Люсавард! Люсавард, иди сюда!

- Да, моя госпожа, - служанка уже стояла рядом.

- Принеси нам горячего чая! - приказала Арпине.

Люсавард бесшумно вышла.

- Гетман разобьёт турок, - с уверенностью сказала Анета, - и мы вернёмся. Говорят, что он проследует через наш город. Вот бы узнать когда именно.

И здесь-то пришло время торжествовать Арпине. Почти всю жизнь она завидовала подруге, что та сама (а не только по рассказам матушки) узнала цесарскую столицу, так что сегодня, сейчас будет более чем справедливо, что Анета услышит эту новость именно от неё. Да, от неё, ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС! Тем более, что она просто обязана поделиться этой новостью (даже НОВОСТЬЮ) со своей лучшей подругой немедленно! И обязательно до того, как ей об этом скажет её отец, разговаривающий в кабинете с отцом Арпине, князем Левоном Галстяном.

- Гетман Юзеф Бем, - Арпине старательно произносила каждое слово, - будет в Карине послезавтра. Он остановится в нашем доме. А по случаю его прибытия мой отец даст бал.

Ну наконец-то! Арпине-таки удалось взять реванш у Анеты за те годы, что дочери нахангапета приходилось слышать от дочери судьи "а вот, когда мы были в Киеве...". Её собеседница была как будто поражена громом и потеряла дар речи. Пока Арпине наслаждалась этим зрелищем, Люсавард принесла новый чайник и поставила его на столике перед барышнями.

- И ты..., - произнесла наконец-то Анета, и ты, ничего мне не сказала? Гадкая Арпине, - добавила она с укоризной и шутя покачала указательным пальцем. Кружева на больших рукавах её шёлкового платья тихо зашуршали.

- Ах, ты знаешь, милая Анета, у меня это как-то вылетело из головы. Понимаешь, дела...

Арпине сделала самое невинное лицо. Месть местью, а ссориться с подругой не стоит.

- Мой отец сказал мне, как раз перед вашим визитом, - теперь чай был, действительно, горячий, такой, какой и должен быть чай, - а я всё никак не могла выбрать подходящий момент, чтобы тебе сказать...

На самом деле отец ничего ей не говорил - она просто подслушала разговор между отцом и матушкой в спальне. Но Анете Манукян знать об этом вовсе необязательно.

- Боже, что делать! - ужаснулась Анета, - Бал послезавтра, а у меня ещё ничего не готово! Хотя знаешь, моя модистка должна как раз завтра закончить мне новое платье, такое зелёное, с рюшечками. Я заказала его по эскизу из "Pisma mód damskich"20 с прошлого месяца. Ты его ещё не видела, моя милая Арпине? Ой, я же тебе его не показала, когда его доставили из Киева, прости пожалуйста. Хочешь посмотреть?

20 Журнал дамских мод (польск.)

- Да, конечно, дорогая Анета, - Арпине с досадой заметила, как подруга отвоёвывает обратно потерянную было территорию, - обязательно покажи мне его. Он у тебя с собой?

Дверь распахнулась настежь, и в гостиную ворвался маленький брат Петрос верхом на деревянной лошадке с деревянной саблей в руке.

- А вы знаете, что к нам едет польский гетман вместе со всем войском! А потом он вместе с папенькой пойдёт бить турок! Ура!

- Петрос! - обе барышни закричали хором.

Но братец не стал их слушать и так же "ускакал" обратно.

- Ах, эти маленькие дети, - вздохнула Анета, обмахиваясь веером, - так о чём я? Ой, кажется, я забыла журнал в нашей коляске.

- Эй, Люсавард!

...

Нога соскользнула с неверного камня. Арпине не удержала равновесия и упала на колени.

- Осторожно, княжна, - Павел... капитан Ницеевский помог ей подняться.

Капитан всегда так вежлив... и только. Он вежливо выслушивал её вопросы, давал на них вежливые ответы, помогал ей в дороге (как сейчас, переложив основные тяжести из её мешка в собственный), но всё равно оставался далеко, оставался "капитаном Ницеевским", не "Павлом". Без Павла Ницеевского и его людей они бы пропали - пропали бы все, без исключения. Пропали бы, заблудившись в горах. Пропали бы, не сумев спрятаться от разъярённых "волков". Пропали бы, просто впав в панику и перессорившись между собой. Да что там говорить, они все просто остались бы ТАМ, в этом ужасном месте, без тени надежды на спасение.

...

Ночь. Такая же, как остальные. Колеблющееся пламя свечи. Тени на ковре. Обычные звуки из-за стен. Шум ветра. Писк крадущихся мышей. Тихий плач соседок. Из соседней комнаты голоса "волков". Она уже их не боится - ей просто всё равно. Будет то, что будет, какая разница... Собаки не лают. Их перебили вместе с жителями. Арпине сидит на ковре, обняв колени.
Во дворе какое-то движение. Смотреть незачем. Что-то падает внизу, в магазе21. Прислушиваться незачем. Ничего хорошего. Нет и быть не может. Только ночь, "волки" и пустота. В душе. Всё кончилось. Жизнь кончилась. Давным-давно. На пыльной дороге из Баберда неизвестно куда. Неважно.
Грохот выломанной двери. В соседней комнате звон стали. Крики. Стоны. Это конец. Наконец-то. Надо приготовиться. Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое...

- Niech to wszystkie diabli!22 - это же не по-турецки! Неужели...

С грохотом распахивается ИХ дверь. В затхлую комнату врывается порыв ветра. Он почти задувает свечу, но она выдерживает. В комнате вооружённые люди. Это не "волки" и вообще не башибузуки. У башибузуков не бывает мундиров, единственно лохмотья.

21Магаза (арм.) - кладовая в полуподвальном этаже дома
22Чтоб все черти! (польск.)

- Господин капитан, здесь больше никого нет, только эти женщины, - офицер (да, несомненно, офицер) в мундире улана обращается к другому офицеру, в кивере.

Все взгляды прикованы к этому офицеру. Эполеты без бахромы и звёздочек (отец научил Арпине, будущую жену гвардейского офицера, разбирать знаки различия и не путаться в военных чинах) - капитан пехоты. Застёгнутый под подбородком кивер почти что касается потолочной балки. На кивере - орёл в золотой короне. В дрожащем свете свечи корона мерцает, как звезда на небе. Войско цесаря всё-таки пришло их освободить. Но почему же так поздно!
- Дорогие сударыни, - говорит офицер в кивере, - я Павел Ницеевский, капитан войска Цесарства Многих Народов. В настоящий момент вы в безопасности, но нам нужно незамедлительно покинуть это село. Прошу вас одеться и собрать всё самое необходимое. Мы должны выступить ещё до рассвета.
Её соседки смотрят на капитана с надеждой и непониманием. Откуда им, простым селянкам, знать польский язык? Но и это предусмотрено капитаном - парень в разорванном до невозможности мундире Княжества с двумя пистолетами за поясом повторяет всё это по-армянски. Но почему, почему же, почему этот капитан не пришёл со своим орлом в короне ТУДА, на пыльную дорогу из Баберда в никуда! Почему он не остановил ЕЁ руку!

- Почему? Почему? Где вы были раньше! - надрывно кричит по-польски женский голос. Её собственный голос.

- Куда мне теперь идти? Зачем? Зачем! Зачем!!!

Арпине не понимает, зачем она выкрикивает эти слова. Они вырываются из её горла сами по себе, без её воли. Им нужно освободиться, чтобы не дать накопившимся боли и отчаянию разорвать сердце.

- Пусти меня! Пусти меня, грязная скотина! - Арпине чувствует, как её стискивают сильные мужские руки. Кто прижимает её к себе, так, что перехватывает дыхание? Польский капитан или очередной потный "волк"? Вырваться! Вырваться и убежать!

- Спокойно, барышня, спокойно. Вам ничто не грозит. Никто вам здесь не сделает ничего плохого. Успокойтесь и вдохните глубже.

Её уже не сжимают изо всех сил. Теперь Арпине сама прижимается к капитану и прячет голову у него на груди.

- Где же? Ты? Был? Раньше? - это уже не крик, а просто тихий плач.

Арпине поднимает заплаканные глаза. Капитан понимающе смотрит на неё сверху вниз.

...

Бум-м-м! По горам разнеслось эхо выстрела. Арпине не стала смотреть назад - она знала, что рано или поздно это должно было произойти. Турецкий разведчик нашёл их след и выстрелом призывал своих. Задерживаться было нельзя - и незачем. Но женщины и солдаты остановились и начали взволнованно оглядываться.

- Эй, вы! Что встали? - закричала на них Арпине, - Вперёд, двигать ногами!

Все молча двинулись дальше. Только Лиануш тихо проворчала:

- Ишь, разоралась, княжна из-под турка!

Арпине сделала вид, что не слышит - на препирательства с вздорной бабой времени у неё не было. Капитан одобрительно ей улыбнулся, обернувшись. О, Боже, почему же ты не позволил нам встретиться в другое время и в другом месте?

...

Сколько же забот во время подготовки к балу! Арпине не припоминала себе, когда раньше матушка так летала по всему дому. Вот она следит, как слуги вешают новые занавески, вот она распекает дворника Сурена, что дорожки перед домом плохо подметены, вот она составляет меню с их поваром Матеушем (он - достопримечательность если не всего Карина, то, без сомнения, дома его нахангапета - отец привёз его ни более, ни менее, как из Крыма - чуть ли не выкрал из резиденции Черноморского комиссара в Александрове). Вот она слушает причитания посланных за покупками слуг, что из-за войны цены взлетели до небес, а половина лавок стоят закрытыми, потому что купцы уехали из города (глупцы - кто же посмеет напасть на Карин, когда здесь находится цесарское войско!). А вот она уже хватает за плечо Люсавард и приказывает ей открыть сундуки и вынуть оттуда новые скатерти.
Ну уж нет! Люсавард сейчас до крайности нужна самой Арпине. Она, разумеется, понимает, что этот бал, возможно, главное событие в жизни фамилии Галстян. Она, само собой, отдаёт себе отчёт, что принимать самого гетмана, который сейчас в Армении важнее даже Великого Князя - огромная честь, и что фамилия Галстян не имеет никакого права ударить в грязь лицом. Но разве же дочь нахангапета князя Галстяна не часть фамилии? Разве не важно для отца и матушки, чтобы она не выглядела на балу, как какая-нибудь сельская простушка? А разве может она выглядеть, как подобает дочери князя и губернатора, если матушка отберёт у неё единственную служанку, которая хоть что-то понимает (Люсавард при этих словах почтительно присела и потупила глаза). Матушка на этом махнула рукой и скрылась за дверью, призывая старую Астхик23 (каждый раз, когда эту старуху лет пятидесяти называли "Звёздочкой" , Арпине хотелось рассмеяться). Люсавард же осталась в полном распоряжении своей хозяйки.

23 Астхик ("звёздочка" - арм.) - женское имя

Надо сказать, что после отъезда Анеты и её родителей Арпине пришлось серьёзно задуматься о будущем. Подруга, несомненно, ни за что не простит княжне Галстян того, что это именно в её доме устраивается бал в честь гетмана. Просто уму непостижимо, как некоторые дурочки могут не понимать, что принимать гетмана должен именно губернатор, и никто другой. Вот в Цесарстве это ни у кого не вызвало бы вопросов, но Армении (ах, Боже!) ещё далеко до такой высокой культуры.
Привезённый Анетой журнал оказался настоящим сокровищем. Княжна Галстян забыла и думать о чём-то ещё, целиком погрузившись в разглядывание и обсуждение тканей, кружев, рюшей, фестонов, оборок и длины рукавов. Нарисованные платья просто умоляли, чтобы их надела какая-нибудь красавица на какой-нибудь бал. Например, княжна Арпине Галстян на бал по случаю прибытия гетмана. Анета, правда, наотрез отказалась отдать заветный журнал в чужие руки. В конце концов, Арпине упросила её позволить срисовать некоторые страницы здесь же, в её присутствии. Люсавард тут же получила от своей хозяйки строжайший приказ скопировать изображения с помощью кальки. Увы, негодница успела сделать копии только трёх страниц, когда судья Манукян забрал дочь с собой, а дочь, в свою очередь, забрала с собой заветный журнал.
Сделав Люсавард выговор за медлительность, Арпине приступила к изучению доставшихся ей сокровищ. Модели были одна другой прекраснее, но вот ведь незадача - бал должен был состояться уже послезавтра, а значит, у неё нет времени на то, чтобы заказать такое (на самом деле великолепное) платье у модистки, придётся (о, стыд!) ограничиться переделкой одного из платьев, уже висящих в её гардеробе. И ещё - эскизы почему-то казались смутно знакомыми. Откуда же могло появиться такое странное ощущение?
Вдруг на Арпине словно нашло озарение - ведь показывая свой журнал, подруга слишком быстро перевернула титульный лист, где должна была быть указана дата. А княжна в прошлом году (теперь она это вспомнила точно) жаловалась Анете, что несколько номеров журнала мод где-то затерялись на почте. Арпине была готова побиться об заклад, что перед ней лежали эскизы из одного их ТЕХ журналов. Поэтому-то они и казались такими знакомыми - рукава с такими оборками носили в прошлом году! И как бы выглядела княжна Галстян, появившись на балу (возможно, важнейшем из всех, где она когда-либо была), одетая по ПРОШЛОГОДНЕЙ моде! Ах, Ануш Манукян, ах, дочка судьи, какую ловушку приготовила ты своей лучшей подруге!
Итак, все рисунки Люсавард годились лишь на то, чтобы спалить их в пламени свечи (что Арпине и сделала) и задуматься о предстоящем бале уже со всей серьёзностью. Анете не удалось её обвести вокруг пальца, но коварная подруга ещё имела все шансы на победу - наверняка эта её модистка сшила для неё платье не по прошлогодней, а по самой новейшей из новых модели из Киева, если не из самого Парижа. Иными словами, чтобы "выпасть" лучше дочки судьи, дочери нахангапета нужно одеться ни более, ни менее, как по будущей моде - той, которая появится только в будущем журнале. А как можно увидеть журнал мод, который ещё не вышел? Тупик, чистой воды тупик...
Из задумчивости Арпине вывела Люсавард, принесшая хозяйке поднос с чаем. Служанка была одета по-армянски с ног до головы, накрытой котиком24 с покрывалом. Матушка в разговорах с отцом неоднократно жаловалась, что низшие сословия весьма неохотно впитывают европейскую культуру и хранят косную приверженность старым обычаям. Сама она (Арпине припоминала себе) неоднократно приказывала слугам переодеться в европейское платье, но столь же регулярно терпела в этой борьбе неудачу - как только хозяйка отвлекалась на более важные дела, прислуга снова переодевалась по-старому. Наконец, матушка бросила свои попытки приблизить простолюдинов к Европе, и всё вернулась на круги своя. Сама же княгиня Аревик Галстян одевалась по-европейски всегда, Арпине не смогла бы даже представить её одетой в простонародное антари25 да ещё с котиком на голове.
Хотя, почему бы и нет?

- Люсавард, пройдись-ка по комнате. Вот так. А теперь повернись!

Всё-таки, в армянском платье есть своя прелесть. И её наверняка смогут оценить гвардейские офицеры, которые прибудут на бал. В конце концов, они ожидали увидеть здесь не просто ещё один воеводский город, а сказочную восточную страну, населённую южными черноволосыми красавицами. Такими, как княжна Арпине Галстян, например. Вот только в гардеробе княжны Галстян не было ничего армянского: ведь кто мог бы подумать, что ей вдруг потребуется праздничная хрха26 - и то немедленно. Но ведь она примерно одного роста и фигуры с Люсавард...

24 Котик (арм.) - женский головной убор, представляющий собой деревянный ободок, обшитый бархатом и покрытый вышивкой (обычно изображающей небесный свод с солнцем и звёздами)
25 Антари (зап.арм.) - сшитое из шелка или хлопка платье с боковыми разрезами ниже бедер.
26 Хрха (зап.арм.) - платье для торжественных случаев (или холодного времени года), надеваемое поверх антари.

- Люсавард, у тебя есть праздничная хрха? - служанка удивлённо посмотрела на Арпине.

- Да, моя госпожа.

- Принеси её сюда, немедленно!

Люсавард отправилась исполнять приказание, а Арпине задумалась. Длинная хрха никак не подойдёт к широкому платью, значит, её полы нужно обрезать и обшить по низу серебряными шнурами. Тогда княжна Галстян станет просто неотразимой. И нужно будет одеть под хрху лёгкое платье с длинными рукавами, чтобы они выступали из-под коротких рукавов хрхи, как это и должно быть. И не беда, что таких рукавов сейчас уже (ещё?) не носят. Модных моделей много, а "цветок Армении" (как начала называть Арпине своё ещё не готовое платье) будет только один. И никакая Анета Манукян ничего не сможет с этим поделать! Но где же, в конце концов эта несносная Люсавард?
Арпине решительным шагом двинулась к комнате служанки. Распахнув дверь, она стала свидетельницей более чем странной сцены. Люсавард сидела (точнее, полулежала) на своей постели с той самой хрхой в руках. А рядом, чуть наклонившись над её служанкой, устроился её младший брат Ваагн. При этом его руки держали руки Люсавард, которая, в свою очередь, взволнованно оглядывалась по сторонам. Это было просто возмутительно!
Заметив свою хозяйку, негодница попыталась вскочить. Не тут-то было, Ваагн, по-прежнему не замечавший стоящей за его спиной сестры, держал её крепко. Не желая, чтобы всё это продолжалось, Арпине громко воскликнула:

- Waagnie, co to wszystko znaczy?27

27 Ваагн, что всё это значит? (польск.)

В доме Галстянов (как и во всех добрых домах Княжества) было принято обсуждать свои дела при слугах только на языке Цесарства. Если же прислуга тоже понимала по-польски, рекомендовалось перейти на французский язык. Услышав голос своей сестры, братец сообразил, что он уже не один, и немедленно поднялся с постели Люсавард. Та тоже вскочила и, потупив глаза, забилась в угол.

- Привет, сестричка, - улыбнулся он смущённо, - а я-то думал, что ты чем-то занята.

- Я не настолько занята, братец, чтобы не спросить тебя - что ты делаешь в комнате моей (она выделила слово "моей") служанки?

- У меня было к ней одно дело, сестричка, - ответил Ваагн, осторожно продвигаясь в сторону двери из комнаты.

- И какое же дело, братец, у тебя было к моей Люсавард? - Арпине загородила брату путь к выходу, вынудив его тоже озираться по сторонам, - Может быть мне стоит рассказать о нём нашей матушке?

- Да нет, сестричка, зачем же матушку беспокоить?

При упоминании матушки Ваагн даже покраснел. Это было понятно - кто бы из домашних не испугался бы гнева княгини Галстян? Арпине его, во всяком случае, боялась с раннего детства, хотя и старалась никогда не давать матушке повода. Ваагн тоже, так что сейчас сестра почти что наслаждалась нарастающим страхом своего брата. Но всё хорошо в меру.

- Вы уже уходите, брат? - вернулась к армянскому Арпине.

- Да, сестра, - ответил ей Ваагн самым светским тоном, - всего хорошего.

Дверь за братом закрылась (Арпине для верности проверила, не остался ли он подслушивать за дверью), и княжна Галстян приступила к допросу пойманной на месте преступления горничной.

- Итак, как ты можешь объяснить своё более чем странное поведение?

- Простите, моя госпожа, я не виновата. Это всё Ва... это всё молодой господин. Он пришёл, когда я искала для вас хрху, и... меня... он..., - она запнулась.

- Я всё видела, не смей отпираться, Люсавард! - вообще-то служанка и не думала отпираться, но Арпине решила, что сказать так будет лучше, сильнее, значительнее, - ты что же, хочешь сказать, что твоей вины во всём этом нет?

- Я, моя госпожа, я ведь ничего..., - а вот теперь упрямая девчонка на самом деле начала отпираться.

- Запомни это раз и навсегда! - повысила голос княжна Галстян, - Порядочная и скромная девушка никогда не даёт повода окружающим усомниться в своей порядочности и скромности! - именно эти слова матушка всегда повторяла своей дочери, - Порядочная девушка никогда не позволит себя застать в своей комнате, в своей постели с молодым господином!

Отец говорил, что с простолюдинами нужно быть строгим, но справедливым. Поэтому Арпине добавила:

- И вот тогда порядочная девушка может быть уверена, что никто и никогда не назовёт её..., - подходящее слово княжна несколько раз слышала из уст прислуги и несколько раз - отца, когда подслушивала его разговоры с судьёй Манукяном в кабинете, несколько раз получала подзатыльники от матушки, когда спрашивала о его значении, и наконец, узнала его точный смысл от дальней родственницы негодной Люсавард, старой Астхик, но всё равно никак не могла заставить себя его произнести, - не назовут её падшей женщиной!

Воспитание служанки принесло свой результат - Люсавард ревела так, что княжне Галстян даже стало жалко несчастную дурочку, пожелавшую большего, чем ей позволено.

- И запомни, Люсавард, князь Ваагн Галстян - не для тебя! А если ещё раз увижу тебя с ним - всё расскажу княгине. Ты этого хочешь?

Служанка "этого" не хотела ни за что. Она на коленях подползла к княжне и, целуя ей руки, умоляла ничего не говорить княгине Аревик. Арпине напомнила себе, что пришла в комнату горничной совсем за другим.

- Всё, милая моя, хватит рыдать. Займёмся делом. Эту хрху нужно укоротить. Пойдём ко мне, и ты снимешь с меня мерку.

- Да, моя госпожа.

Люсавард услужливо распахнула перед ней дверь, одновременно вытирая слёзы белым кружевным платком.

...

Усилиями матушки дом нахангапета превратился в иллюминированный дворец, достойный высокого гостя. Все окна были тщательно вымыты. Дорожки вокруг дома были старательно посыпаны песком и освещены рядами факелов. Между колоннами и под крышей висели гирлянды из лент в цветах государственных флагов: красно-бело-красные, цвета Цесарства Многих Народов - сверху и красно-сине-жёлтые, цвета Великого Княжества Армянского - снизу. Над самым парадным подъездом висели два больших полотнища: цесарское с белым орлом в короне - слева и армянское с коронованным львом - справа. Золотые львы поменьше и без короны расположились на красных флажках, украшавших рамы окон на первом и втором этажах.
Отец всегда гордился своим прозвищем "Лев Карина" и добился того, чтобы золотой лев был утверждён Геральдической Комиссией Княжества в качестве родового герба фамилии Галстян. Кроме того, лев с крестом был гербом киликийских королей из династии Рубенидов, от которых, по словам отца, и происходят каринские Галстяны. Обычно, рассказывая о происхождении их рода, князь Левон начинал ругать на чём свет стоит Геральдическую Комиссию, требовавшую у него какие-то выписки из церковных книг, не желая принимать во внимание того, что они сгорели вместе с церковью, где хранились. Именно поэтому, жаловался отец, лев Галстянов и остался без короны и без креста.
Сегодня, впрочем, геральдические споры не имели никакого значения. Отец принимал в своём доме наиважнейшую особу в Великом Княжестве - гетмана Юзефа Бема, а, значит, сам становился ни больше, ни меньше, как вторым человеком в Армении. Мама даже проговорилась, что отец теперь чуть ли не важнее самого великого князя и уж точно - наследника трона графа Анастазия "даром что Собесского". От подобных перспектив у Арпине кружилась голова. Ещё больше она кружилась у дочери нахангапета от полек и вальсов, на которые её наперебой приглашали офицеры Цесарской гвардии.
Некоторым из них ей пришлось отказать - ведь не могла же она танцевать одновременно с двоими... или даже троими. Те, которые получили от неё отказ, смотрели на тех, кому посчастливилось, волками - бальзам на сердце для любой девушки! Жаль только, что из-за дочери "льва Карина" никто из офицеров не вызвал никого на дуэль - все дуэли были строжайше запрещены гетманом под страхом разжалования в рядовые.
Об этом приказе гетмана Арпине узнала от поручика гвардии Конрада Чартобромского во время мазурки. Сам поручик, как раз, относился к тем офицерам, которым она не отказывала. Даже больше, он был единственным, который ни разу в течение всего бала не услышал от Арпине отказа. Сам же поручик тоже предпочитал танцевать именно с "дочкой губернатора". Он предпочёл её всем остальным, включая коварную Анету! В самом начале бала Арпине даже сердце защемило, когда она увидела, как дочка судьи кружится в вальсе с прямо-таки божественным красавцем в лосинах и гусарском доломане. Зелёное платье Анеты действительно было роскошным - её модистка имела полное право гордиться своей работой.
Но, увы (для Анеты, разумеется), ни ему и ни ей не было суждено стать звездой этого бала. Танец с поручиком Чартобромским оказался для дочери судьи единственным - всё остальное время он был занят исключительно княжной Галстян. Именно в его пользу ей пришлось отвечать другим: "Ах, прошу меня простить, но мой следующий танец уже занят". Занят он был (и следующий, и следующий тоже), разумеется, всё тем же красавцем-поручиком. Вообще, на её исполненной в форме веера танцевальной карте28 в этот день чаще всего встречалась запись "Pan Czartobromski"
Поручик как-то, между прочим, признался княжне, что её "истинно народный" костюм стал одной из причин, по которым он обратил на неё внимание. "Я восхищаюсь теми представительницами Вашего народа", - сказал он, - "которые не стесняются демонстрировать приверженность наследию своей страны". Арпине была просто в восторге - её импровизация с переделанной хрхой своей служанки удалась полностью. Кроме лестного мнения поручика Чартобромского, об этом свидетельствовали и иные подслушанные княжной Галстян разговоры: барышень со своими матерями ("Я же говорила Вам, маменька, что надо было надеть что-нибудь армянское - зачем Вы меня отговорили?") и приглашённых офицеров ("Да, господа, поручик Чартобромский сорвал сегодня великолепную армянскую розу").
Похоже, княжне Галстян удалось в этот день ввести в Карине новую моду - как её назовут потом: "style armenien"29 или "style oriental"30 или даже "style anatolique"31, уже неважно. Главное - что его ввела сегодня в Карине, завтра - во всей Армении, а затем, возможно - в Цесарстве и даже (дух захватывает!) по всей Европе, княжна Арпине Галстян (в газетах, правда, сделают ошибку в её имени - это, увы, неизбежно) на балу в городе Карин 29 августа 1848 г. В любом случае - сегодня Ануш Манукян потерпела сокрушительное поражение от своей подруги!

28 Танцевальная карта - программа бала со списком танцев, куда дамы вписывали имена своих ожидаемых партнёров.
29 "армянский стиль" (франц.)
30 "восточный стиль" (франц.)
31 "анатолийский стиль" (франц.)

Перед началом бала Арпине была представлена отцом "самому" гетману. Седобородый старик в расшитом мундире со скрещенными булавами на эполетах наклонился, чтобы поцеловать её руку. От волнения (всё-таки не каждый день можно встретить столь знаменитых людей) Арпине даже не запомнила, что ответила на его комплимент. А вот слова старого человека остались у неё в памяти: "Теперь я знаю, как выглядит Армения, которую я пришёл защитить - у неё Ваше лицо, моя барышня".
Гетман не принимал участия в танцах - он сидел на поставленном для него кресле на возвышении. Поручик Чартобромский даже пошутил, что это кресло больше напоминает королевский трон, чем просто сиденье. Арпине согласилась - для неё это было тем более лестно, что рядом с "троном" находился её отец (в парадном мундире полковника Княжества), непрерывно обменивавшийся с величественным стариком и окружавшими его генералами и полковниками какими-то не долетавшими до неё репликами.
Бал близился к концу, начали танцевать кадриль (разумеется, Арпине была в паре с поручиком Чартобромским), когда из боковой двери в зал вошёл покрытый пылью офицер с пакетом в руке. Арпине успела даже подумать: "как кто-то мог прийти на бал в такой грязной одежде!". Но офицера меньше всего интересовали танцы: он твёрдым шагом направился прямо к гетманскому креслу. Княжна Галстян успела заметить, каким напряжённым стало лицо её отца. Поручик также заметил прибывшего к его вождю гонца и остановился, не закончив фигуры. Танец прекратился как-то сам собой, даже оркестр стих, ещё до того, как Юзеф Бем поднялся с кресла и поднял правую руку.

- Szanowni Państwo!32 - у гетмана был голос, достойный его высокого чина, - Я вынужден своей властью главнокомандующего Объединённых Сил Цесарства и Княжества прекратить наш бал. Мною только что получены известия чрезвычайной важности. Силы неприятеля нанесли поражение армии Великого Княжества Армянского. Наследник трона граф Анастазий Карский пал на поле славы, - Бем выдержал паузу и обвёл залу своим ставшим вдруг тяжёлым, "гетманским" взглядом, - А посему приказываю всем присутствующим здесь офицерам незамедлительно вернуться в расположение своих полков и в полной боевой готовности ожидать дальнейших приказов!

32 дамы и господа (польск.)

Гетман повернулся и вышел вместе с сопровождавшими офицерами и князем Левоном. В зале на миг повисла напряжённая тишина, через мгновение заполнившаяся громким шёпотом, восклицаниями, аханьем и вздохами.

- Прошу меня простить, княжна, - посмотрел в глаза Арпине поручик Чартобромский, - дела службы призывают меня, я вынужден Вас оставить.

Наверное, у Арпине был совсем жалкий вид, поэтому поручик наклонился к её руке и с чувством поцеловал её. Княжна заметила, что губы поручика задержались на её запястье значительно дольше, чем это следовало бы из чистой вежливости.

- И не забывайте меня, княжна, потому что я Вас больше никогда не забуду, - произнёс он, не выпуская её руки и не отводя своего взгляда, - До свидания... Арпине.

Щёлкнув каблуками, поручик отсалютовал княжне Галстян, повернулся кругом и вышел, не огладываясь. Конец бала.

...

После такого внезапного окончания бала в доме началась совершеннейшая суета. Гости прямо-таки бегом бежали к своим экипажам. Некоторые забывали в спешке свои вещи - так, в числе прочих зонтиков и сумочек Арпине нашла в дамской уборной веер и шляпку Анеты Манукян. "Пусть купит новые", - мстительно подумала княжна Галстян.

- Ты ещё здесь, дочь моя? - матушка застала Арпине, примеряющую чужую шляпку перед зеркалом, - немедленно иди в свою комнату и собирай вещи, нам нужно готовиться к отъезду!

- К отъезду? Прямо сейчас? Но я ещё не готова..., - растерялась Арпине.

- Так готовься! - воскликнула матушка так, что Арпине стало страшно, - Иди к себе, немедленно!

Арпине кинулась со всех ног в свою комнату. Люсавард уже паковала её платья в дорожный сундук. Но далеко не всем нашлось место: так на вешалке осталось висеть её любимое, шёлковое, фиолетовое, с кружевами по спирали вокруг юбки. Арпине оттолкнула служанку и сама начала складывать своё сокровище.

- Но, госпожа, её светлость княгиня приказали брать только самое необходимое..., - возразила горничная.

- Это и есть самое необходимое! - строго заявила княжна Галстян, - И ещё то, розовое, и ещё...

- Простите, моя госпожа, а куда именно мы едем? - спросила вдруг Люсавард.

В самом деле, куда же они теперь направляются? Куда-то в Цесарство, подальше от войны, но куда именно? И как поедут? Ближе всего - через порт в Трапизоне в Александров (в журнале "Listy podróżnika"33 писали о живописном бульваре вдоль Ахчиарской бухты) или даже по Днепру в Киев. Неужели ей удастся увидеть блеск цесарской столицы собственными глазами! Маршрут поездки нуждался в уточнении, и Арпине направилась спросить об этом отца. После отбытия гетмана князь Левон был в своём кабинете - готовился к отъезду в свой полк.

33 "Письма путешественника" (польск.) - иллюстрированный журнал о достопримечательностях разных городов и стран, фактически, первый издаваемый в Цесарстве Многих Народов туристический путеводитель.

Из кабинета доносились голоса: низкий и раскатистый - отец, высокий и спокойный - матушка, взволнованный и ломающийся - младший брат Ваагн. Отец, как обычно, отдавал распоряжения, брат пытался возражать, изредка вступавшая в разговор мать осторожно пыталась их успокоить. Чтобы лучше слышать, Арпине прислонила ухо к замочной скважине. Подслушивать было, конечно, нехорошо... но очень уж интересно.

- Отец, я не хочу никуда уходить, - говорил Ваагн, - Я взрослый мужчина, я воин, я твой наследник, в конце концов. Я буду сражаться вместе с тобой.

- Если я сказал - ты уходишь, значит, ты уходишь! - объявил отец, - Завтра утром ты уйдёшь вместе с матерью, сестрой, - Арпине насторожилась, - и братом в Трапизон. Там вы переждёте войну, а в случае опасности сядете на корабль и укроетесь во владениях цесаря. Вернётесь сюда, когда всё закончится.

В Трапизон? А куда потом? Может быть к старшей сестре Манушак - ведь она замужем за украинским полковником из Новочеркасска? Но ведь Новочеркасск не стоит на море. Или всё-таки стоит? Неужели всё-таки на Украину? Фи, это же провинция!

- Сынок, - вступила в разговор матушка, - именно потому что ты наследник, ты должен уехать с нами. Если с твоим отцом, упаси Бог, на войне что-то случится, главой рода Галстянов станешь ты. Послушай отца - он заботится об интересах нашей семьи.

Дверь в коридор приоткрылась - в коридор осторожно вошла Люсавард с корзиной белья. Заметив свою госпожу за столь деликатным занятием, она вопросительно остановилась, почтительно присев. Арпине нетерпеливо отмахнулась рукой, и Люсавард вышла обратно.

- Слушай меня, сын, - снова начал говорить отец, - я мог бы тебе просто приказать, но ты - не просто гайдук, ты - сын князя и должен не просто выполнять мои приказы, но и понимать их.

Наступила короткая пауза. Потом отец продолжил.

- Ты всё слышал. Наследник трона погиб, армия Княжества отступает, турки идут вглубь Армении. Гетман преградит им дорогу возле Ерзнка. Теперь я вместе со своим полком, не самым плохим в Княжестве, смею утверждать, выступаю туда вместе с гетманом и его войском.

Снова наступила пауза. Насколько Арпине знала своего младшего братца, сейчас он должен был постараться вставить свою реплику.

- Итак, - отец, кажется, тоже заметил эту попытку и пресёк её в зародыше, - под Ерзнка будет битва, смею утверждать - одна из самых великих битв в истории нашего края. Как полковник армии Княжества я буду принимать в ней участие. Любое сражение, сын, полно неожиданностей. И именно поэтому ты должен остаться в живых во что бы то ни стало. Князь Левон Галстян может погибнуть, но наш род должен продолжаться. Сто тысяч солдат Цесарства обойдутся без ещё одного армянского фидаина, но роду Галстянов нужен молодой князь Ваагн, новый глава нашей семьи.

- Отец..., - на большее Ваагна, как всегда, не хватило, - но ты не можешь погибнуть...

До Арпине донеслись тихие всхлипы - похоже, матушка расплакалась. На глазах Арпине тоже выступили слёзы - она любила отца и не могла спокойно думать о его смерти.

- Вай, Левон-джан...

- Молчи, женщина, видишь - я ещё жив! - прервал матушкины причитания князь Левон Галстян и уже спокойным голосом продолжил разговор с её братом, - Ты видел, сын, гетман сегодня почтил своим присутствием наш дом. После войны, со мной или без - неважно, ты нанесёшь ему визит. Он тебя помнит и тебя поддержит. Он помнит старого князя Галстяна и поможет молодому князю Галстяну. Не только гетман, ты заберёшь с собой письма и к другим друзьям нашего дома в Киеве.

А вот сейчас отец должен был посмотреть прямо в глаза Ваагну. И насколько могла судить Арпине по затянувшемуся в кабинете молчанию, так и было.

- Да, отец, - донёсся до девушки голос Ваагна, - я выполню твою волю.

- Хорошо. А теперь ступай, Ваагн-джан.

Арпине засуетилась. Ваагн не должен был её заметить. Хорошо, что она вовремя успела снять туфельки, и можно было преодолеть путь через коридор бегом.
За дверью княжна Галстян отдышалась. Раз, два, три - брат выходит из отцовского кабинета, четыре, пять шесть, семь - он идёт по коридору в противоположную сторону, восемь, девять - закрывает за собой дверь, десять - и можно, наконец, вернуться на свой наблюдательный пост. Чуть приоткрыв дверь и убедившись, что братом уже ушёл, она снова прильнула к двери кабинета.

- Вай, Левон-джан, не уходи, останься, - причитала матушка, - у Бема сто тысяч одних только цесарских солдат, что ему ещё один княжеский полк? Ты скажешь, что тебе нужно защищать Карин, и никто не придерётся.

- Вай, женщина, что ты можешь понимать в мужских делах! Пойми, что твой муж должен быть на виду у гетмана. Если в решающей битве князя Левона Галстяна при гетмане не будет, то гетман про князя Галстяна скоро забудет. И чем тогда твой Левон-джан будет лучше какого-то там Чамчуряна, министра чёртова?

Некоторое время были слышны только всхлипывания матушки. Потом отец продолжал.

- Пойми, солнце моё, всё, что я делаю - это для блага нашей семьи. Сама знаешь, во что мне обошлось убедить гетмана Бема, чтобы он остановился именно в нашем доме. Железо, смею утверждать, надо ковать, пока горячо. Мне рассказывали, что бал ему пришёлся по душе. И не только ему, кстати. Ты видела, солнце моё, того поручика, что танцевал с нашей дочерью?

Арпине встряхнула головой. О, Боже, если это заметили ей родители, то значит, что интерес к ней поручика Чартобромского заметили все. Что-то будет!

- Что бы я была за мать, если бы этого не заметила, - матушка самым очевидным образом успокоилась, - и, разумеется, узнала кто это такой.

- Вот, Аревик-джан, теперь я тебя узнаю, - судя по звуку, отец поцеловал матушку, - поручик гвардии, отпрыск одной из знатнейших семей в Киеве - отличная партия для нашей Арпине.

Девушка почувствовала, как у неё горят щёки. Ведь это невозможно, чтобы человек был до такой степени на виду у других. С этим обязательно надо что-то делать.

- И это только начало, солнце моё. Что скажешь, если наш сын Ваагн также попадёт в цесарскую гвардию? А вслед за ним и наш сын Петрос, когда вырастет? Что, молчишь? А вот твой законный супруг об этом подумал!

Матушка промолчала и отец продолжил свои объяснения.

- Смотри, что такое есть на сегодняшний день Великое Княжество Армянское, женщина. Двадцать восемь лет назад гетман Ермолов завоевал для Цесарства Многих Народов Константинополь и Восточные Балканы. Султан Махмуд Злосчастный бежал из столицы, даже не пытаясь дать отпор. Разочарованные своим повелителем османы убили его и начали междоусобицу за право занять место султана. Османская Империя погрузилась в гражданскую войну. В этом хаосе войско Цесарства освободило нашу Армению почти молниеносно. Особенно, при поддержке отрядов наших фидаинов, к которым принадлежал и твой, смею утверждать, супруг.

- Вай, Левон-джан, ты был просто герой! - голос матушки был довольным.

- А то! - так же довольно произнёс отец, - было-было время... Ну вот, когда твой будущий муж, солнце моё, освободил наш Карин - и то ещё перед приходом поляков, кстати, точнее, чуть позже, когда освободили Ван и Диарбекир, наше Собрание провозгласило создание Великого Княжества Армянского со столицей в Диарбекире. Хотя лично я стоял за столицу у нас в Карине.

- Ты никогда ни с кем не соглашался, Левон-джан, - протянула матушка каким-то мечтательным голосом, - а я сидела здесь и ждала, когда ты вернёшься и боялась, что вы там друг друга поубиваете, - в последних словах послышалась укоризна.

- Женщина, кто бы позволил убить депутата Собрания, сама подумай? Весь город был просто переполнен войсками Цесарства. Попробовал бы кто там затеять беспорядки - быстро бы отправился в какой-нибудь Нерчинск или куда там в Цесарстве ссылают бунтовщиков. В зал заседаний было запрещено даже входить с оружием. И вообще, не смей меня перебивать!

Обычно, слыша в голосе отца такой тон, матушка смущённо умолкала и втягивала голову в плечи.

- Цесарство, разумеется, освободило Армению не из чистой любви к притесняемым христианам, хотя за это ему, разумеется, спасибо. Цесарство несколько столетий воевало с турками - достаточно, чтобы привыкнуть не доверять им ни на грош. А когда ты не доверяешь кому-то ни на грош, самое лучшее, что можно с ним сделать - это, смею утверждать, закопать его в землю, а потом - придавить тяжёлой каменной плитой, чтобы тот не встал.

Арпине потёрла шею. Постоянно стоять на коленях в таком положении было неудобно... но уж очень хотелось дослушать до конца.

- И вот Великое Княжество Армянское, женщина, и есть той плитой, которая придавливает то, что осталось от Турции, притом не требуя прямого участия цесарских войск. В случае войны из-за какого-нибудь пограничного города войну ведут армяне - польским оружием, на польские деньги, но сами по себе. И на все претензии англичан или австрияков цесарь может спокойно ответить: "это война между Турцией и Арменией, Цесарство Многих Народов хранит здесь нейтралитет". Так же, осмелюсь утверждать, поступают и англичане с австрийцами в отношении Турции. По-латыни это называется "bellum per procura" - "война по поручению".

Отец всегда любил говорить с матушкой о своей "политике", а матушка так же любила его слушать.

- Вот так мы "самостоятельно" почти пятнадцать лет воевали с курдами - и эти проклятые магометане отбили у нас Ван, - голос отца стал недовольным, - и Диарбекир - нашу старую столицу! Из-за этого "нейтралитета" нам пришлось перенести столицу в Ерзнка - и опять не в Карин! - отец вздохнул, - Но теперь, - отец моментально успокоился, - в Киеве решили наконец-то направить против Турецкой Империи свои главные силы. Гетман Юзеф Бем - серьёзный военачальник, смею утверждать, едва ли не лучший в Европе артиллерист. Победа его войск - дело решённое! - произнёс отец уверенным голосом.

- Вай, Левон-джан, наконец-то наши несчастья закончатся, - вздохнула матушка и тут же озабоченно добавила, - а где же во всём этом ты?

- Зришь в корень, солнце моё, - судя по тихому чмокающему звуку, отец поцеловал матушку и Арпине почувствовала, что снова краснеет, - а твой супруг, смею утверждать, может на всех этих великих потрясениях очень неплохо выйти.

Заскрипели половицы, отец прохаживался по кабинету, как и всегда, когда обдумывал важные мысли. Дверь в коридор снова заскрипела - на этот раз за ней оказался Петрос. Арпине оторвалась от двери, как можно более грозно посмотрела на маленького брата и замахала не него руками. Петрос подчинился и вышел. Правда, перед этим он скорчил отвратительную рожу и показал Арпине язык. Теперь он, без сомнения, наябедничает матушке и та запрёт свою чересчур любопытную дочку у себя в комнате. Хотя как матушка может её запереть, раз они все должны уезжать? Не додумав этой мысли, девушка снова начала прислушиваться к голосам из-за двери.

- ...и почему же твой супруг, Аревик-джан, не пошёл вместе с наследником нашего Великого Княжества, да упокоит Господь его душу? Что, он трус? Нет, солнце моё, твой Левон-джан, смею утверждать, отнюдь не трус, да ты и сама это знаешь. Князь Левон Галстян, Лев Карина, никогда не боялся вынуть саблю из ножен и всегда умел с ней обращаться. Вот только где и когда надо её обнажать?

Наступило молчание. Матушка молчала, Арпине, разумеется, тоже.

- Чего хотел наш наследник престола, царствие ему небесное? Граф Анастазий, даром что тоже Собесский, хотел, смею утверждать, сделать из Армении по-настоящему независимое государство - такое же, как Греция или Саксония.

Арпине знала свою матушку - из всех государств мира для неё существовало только Цесарство Многих Народов, а из всех городов - только Киев. "Вай, дочка, ты обязательно должна проехать в карете по Крещатику, прогуляться по набережной Днепра, станцевать на балу в Мариинском Дворце", - повторяла она, расчувствовавшись, - "без всего этого твоя жизнь будет неполной". Вряд ли матушке понравилось бы быть навсегда отделённой от города её мечты постоянной границей.

- И что бы из этого вышло? - отец, похоже, придерживался того же мнения, - Что бы от этого выиграли мы, армяне? Греция в безопасности под защитой английского флота, Саксония с грехом пополам лавирует между Цесарством и Австрией, а мы? Смею утверждать, мы оказались бы один на один с султаном... то есть императором Мухаммедом Али.

Голос отца стал жёлчным. Арпине была уверена, что он при этом поморщился.

- Как бы мы стали отбиваться от турок, Сами! Без польской поддержки! На что он надеялся? На англичан? На австрийцев? Они же сами вырастили Турецкую Империю, как противовес империи польской. Да они пальцем не шевельнут, когда турки будут нас пожирать живьём. Мы проиграли войну курдам! Курдам! - отец говорил всё громче, - Полки "мухаммадие" вырвали из наших рук нашу столицу - и это притом, что мы получали помощь Цесарства! Что же станет, когда мы этой помощи лишимся?

- Вай, какие ты говоришь страшные вещи, Левон-джан, - тон матушки был скорее восхищённым, чем испуганным.

- Молчи, женщина, что ты понимаешь! Что понимал князь Анастазий? Он получил, то, чего был достоин - смерть! Наш единственный шанс, смею утверждать - полное присоединение к Цесарству! И не так, как молдаване или валахи, а по собственной воле - наше Собрание должно принять петицию к Цесарю Многих Народов с просьбой принять Армению под его скипетр!

- Вай, как это было бы прекрасно, муж мой! - воскликнула матушка.

Отец немного отдышался. Было слышно, как звенит стекло и плещется наливаемое в бокал вино.

- Вот поэтому-то я и прислушался к людям, ты их, кстати, знаешь, солнце моё, которые советовали мне не спешить с помощью наследнику. Если его сиятельство граф Карсский желает быть независимым правителем, так они мне сказали, то ему стоит научиться побеждать турок без помощи Цесаря. Ну да что тут продолжать - о мёртвых или хорошо или ничего.

- А ты, Левон-джан? Ведь вы же с тем киянином разговаривали не только о наследнике? Армянская Комиссария, это конечно, хорошо, но что будет с нами, с твоей семьёй?

- Армянская Комиссария, солнце моё, Армянская Комиссария, вот оно! У Комиссарии же, смею утверждать, должен быть комиссар. И наш гость сказал мне, что после смерти его высочества князя, от чего, разумеется, храни нас Господь, на должность комиссара Цесарской Армении следует назначить: во-первых, армянина, во-вторых, пользующегося влиянием в стране, и, в-третьих, и это главное - преданного Цесарю и Цесарству. А кто у нас в Армении из влиятельных людей больше всех предан Цесарю? Что ты скажешь, например, о некоем, смею утверждать, нахангапете некоего Карина?

- Ты, Левон-джан! Будущий комиссар Армении - ты?! О, мой любимый!

- А ты что думала, солнце моё? Что твой муж годится только баранов пасти? - отец захохотал, - А вы переждёте войну в Александрове. Я уже написал письмо комиссару, он вас примет.

- А может быть, нам лучше укрыться в Цитадели34, Левон-джан? Это ведь крепость, башибузукам её не взять, ты же её сам обновил, - осторожно спросила матушка.

- Башибузукам - нет. А если это будут регулярные войска с артиллерией? Вряд ли, конечно, но император, смею утверждать, хитёр, с него станется. Нет, солнце моё, я не могу так вами рисковать. Я повторяю - вы поедете в Трапизон, а оттуда морем в Александров.

- Ты так предусмотрителен, мой любимый!

Судя по звукам из кабинета, подслушивать родителей дальше стало бы просто неприлично. Но теперь она уже всё знала: они едут в Крым! Ну и хорошо, Арпине будет гулять по Приморскому бульвару, любоваться морскими видами и танцевать в Морском Собрании. Говорят, морские офицеры ничуть не хуже гвардейцев. Так что пусть поручик Чартобромский ищет "Розу Карина" быстрее. А не то опоздает!

- Люсавард! - служанка снова присела в поклоне, заметив в дверях свою госпожу - продолжай собирать мои вещи, завтра мы выезжаем в Трапизон.

- Уже делается, моя госпожа, - почтительно ответила Люсавард, - Я уже почти закончила упаковывать сундуки. У Вас будут ещё какие-нибудь распоряжения?

34 Цитадель - крепость в центре г.Карина.

...

Они покинули Карин перед самым рассветом. Расстались с отцом на окраине города - он со своими офицерами верхом направлялся к своему Каринскому полку. Перед расставанием Левон Галстян потрепал за щёку мрачного Ваагна. Поцеловал в лоб улыбающегося Петроса. Погладил по голове и тоже поцеловал в лоб пустившую слезу Арпине. Прижал к себе матушку. Та не хотела отпускать его и долго в голос рыдала. "Отстань, женщина, люди смотрят", - сказал ей князь Левон. Затем он вскочил в седло, дал шпоры коню и вместе с кавалькадой всадников скрылся в дорожной пыли. А матушка, Арпине и маленький Петрос - в экипаже, Ваагн с гайдуками охраны - конно, Люсавард с вещами - на повозке, вместе с толпой беженцев отправились к морю в Трапизон. Арпине оглянулась - в розовом свете восходящего солнца на холме виднелись чёрные стены и башни Цитадели, издали казавшиеся неприступными.

...

Воздух вокруг дышал жаром. Ничуть не спасал даже изредка поднимавшийся ветер - он тоже был горячим, как будто бы зарождался в какой-то адской печи. Наплевав на все регуламины, солдаты расстегнули пуговицы своих мундиров сверху до низу, а некоторые даже сняли свои куртки, обвязав их рукавами вокруг пояса, отчего "Московский" стал похожим не столько на регулярный полк Цесарства, сколько на сборище каких-то разномастных разбойников, почти что таких, как турецкие башибузуки. Офицеры, впрочем, старательно делали вид, что не замечают столь вопиющего нарушения формы одежды - ручьями лившийся пот заставлял быть снисходительными к слабостям своих солдат.
Полк подошёл к какому-то безымянному опустевшему селению. Здесь у каменного моста через небольшую горную речку генерал Госевский объявил короткий привал. Речушка была не из тех, в которых можно по-человечески искупаться (при виде её Павел с ностальгией подумал об оставленной далеко за собой Москва-реке), но зато из тех, где всегда можно выпить чистой, как слеза, воды. Солдаты обступили берег вокруг моста, наполняли фляги и лили холодную воду себе на головы.
Несколько оставшихся там стариков-армян рассказали, что жители уже несколько дней тому назад снялись с места и ушли "к польскому цесарю". Сами же старики остались на месте, чтобы умереть "в своих домах, а не в дорожной пыли". Рассказывали они о своих несчастьях как-то отрешённо, не прося помощи и ничего не обещая, будто бы уже находясь одной ногой "на той стороне".
Жили здесь, однако, не только армяне. Когда откуда-то сверху донеслись стрельба и крики, Павел отправил на разведку свой плутонг поручика Карандышева (тот самый, которым раньше командовал он сам). Поручик с солдатами скрылись в извилистой улочке, застроенной почти что одинаковыми глинобитными домиками. Тем временем шум стих, но через минуту начал доноситься уже из другого места. Затем капитан Ницеевский услышал залп из нескольких ружей. Обеспокоившись, капитан приказал своим людям строиться, гадая, где и c кем именно столкнулся Карандышев, и как именно ему следует идти, чтобы успеть на выручку попавшего в засаду (а с чего иначе могла возникнуть такая перестрелка) плутонга.
Углубляться в глиняный лабиринт Павел своим людям приказывать не стал. Судя по тому, что стрельба вскорости затихла, поручик смог дать напавшим на него башибузукам достойный отпор. Оставалось ждать, пока плутонг вернётся. Тем временем денщик принёс капитану его наполненную водой флягу. Капитан Ницеевский медленно, наслаждаясь каждой стекающей по горлу каплей, выпил два глотка.

- Господин капитан, господин генерал вас ждут! - донёсся голос запыхавшегося вестового.

Генерал собрал совет в богато выглядевшем двухэтажном кирпичном доме с балконом, дающем спасительную тень, а самое главное - с относительной прохладой внутри.

- Что за пальба, капитан? Ваши люди? - "последний из Госевских" вытер платком пот с лысины.

- Вероятно, турки из местных, господин генерал. Скорее всего, сцепились с "нашими" армянами. Я послал поручика Карандышева разобраться...

- "Вероятно", "скорее всего"! - перебил Павла Госевский, - Вы хоть что-то знаете наверняка, капитан? - командир снова вытер платком макушку.

Капитан открыл было рот для ответа, но генерал остановил его жестом руки.

- Доложите, когда ваш поручик вернётся! А теперь, господа, послушайте меня. До города Спер, цели нашего перехода, остаётся примерно час марша...

Дальнейший план генерала был таков: выйдя из Спера, "Московский" должен был идти на Артвин, а оттуда - в принадлежащий Цесарству порт Батум. Дорога на Батум должна была занять примерно неделю. На протяжении этой недели солдатам, правда, нужно было бы что-то есть, а закупленные в Трапезунде запасы съестного уже подходили к концу.
Тем не менее, была сильная (генерал сделал упор на слове "сильная") надежда найти еду в селениях, из которых ушли армяне, но куда ещё не пришли башибузуки - так, несколько засоленных бараньих туш нашлись в кладовой на первом этаже как раз этого дома. Вероятно, хозяева, уезжая, так спешили, что не забрали с собой все запасы. Зато по пути не ожидалось недостатка воды - река впадала в Чёрное море как раз в Батуме. "Так что и с дороги нам теперь не сбиться", - удовлетворённо отметил Госевский.
Пока генерал говорил, из-за окон несколько раз доносились звуки выстрелов - но стихали так же быстро, как и начинались. Похоже, его предположения оправдывались - в селении в настоящий момент не было никого, кроме турецких обывателей, решившихся то ли по смелости, то ли по дурости защищать свои дома от искавших съестное солдат и армянских беженцев. Судьба их была плачевна - в этом капитан Ницеевский не сомневался. Поднявший руку на солдата цесаря становится врагом Цесарства. А с врагами Цесарства в военное время разговор короткий. Словно в подтверждение этих мыслей из-за окна где-то совсем близко донеслись крики: мужской и женский, которые вдруг резко оборвались. Громко заплакал ребёнок.

- ...и ещё, господа, - Госевский снова вытер свою блестевшую лысину, - по рассказам армян, кроме уже известных вам драгун, где-то поблизости кружит шайка из местных, под предводительством некоего Явуз-бея. Сей атаман взял себе фамилию "Куртоглу" - то есть "волчий сын", а своих... подопечных называет соответственно - "волками".

Генерал отпил воды из своей фляги. Сообщение о "волках" не произвело на капитана Ницеевского особенного впечатления - снявши голову, по волосам не плачут, а чему быть, того не миновать. Да и что такое эти "волки" для "Московского" - комары, а не волки!

- У вас есть вопросы, господа? Нет? Тогда возвращайтесь к своим людям.

Солдаты грузили на повозки какие-то мешки. Им помогали армянские крестьяне. Главное же - вернулся поручик Карандышев. И без потерь, слава Богу.

- Местные турки, господин капитан! - докладывал он, - Наши армяне их заметили, начали ломиться в дом, те открыли огонь из ружей. И откуда только взяли - ведь по местным законам магометанам на земле Княжества носить оружие запрещено! Армян они отогнали, а как мы подошли - так по нам начали стрелять. Ну мы и ответили. Потом армяне ещё нескольких из соседних домов вытащили, пока мы их не остановили. Пришлось стрелять... Что с ними делать, господин капитан?

Группа угрюмых армян в коротких куртках и туфлях из войлока стояла в окружении солдат из плутонга Карандышева и мрачно озиралась по сторонам. Вот не было печали... А главное - у него нет времени ни на суд, ни на расправу. Словно в подтверждение его мыслям горнист заиграл "сбор".

- Стройте своих людей, поручик, мы выступаем, - распорядился капитан Ницеевский, - Хотя вот ещё... Этих, - он показал пальцем, - отправьте в конец колонны. Если господам драгунам снова вздумается нас сопровождать, пусть потренируются в стрельбе на них.

"Московский" перешёл мост. Армянские цивильные шли, как всегда, в середине. А замыкали колонну угрюмые мародёры, после нескольких ударов прикладами карабинов примирившиеся со своей судьбой и бросившие попытки прорваться вперёд.
Спер они увидели перед собой, как и рассчитал генерал - через час. А путь к нему, от рощи пирамидальных тополей до пологого правого берега реки преграждали ровные прямоугольники пехотных батальонов с развевающимися над ними знамёнами. Ещё одно такое же красное знамя с белым полумесяцем и звездой развевалось на башне стоявшей на холме крепости. Войско императора турок сумело-таки их опередить.

- Здесь нечего думать, господин капитан! - волновался поручик Карандышев, - прорываться и только прорываться! Немедленно!

- Стойте, поручик, и не горячитесь, - похлопал его по плечу капитан Ницеевский, - умереть Вы всегда успеете. Не лезь поперёд батьки в пекло! - добавил он, усмехнувшись, по-москворусски и снова хлопнул Карандышева по плечу.

Поговорка про "батьку" отпечаталась в памяти капитана Ницеевского с раннего детства - так постоянно говорил его отец, когда маленький Павел порывался куда-то бежать и что-то делать. При этом он обязательно трепал сына по вихрастой голове. А сейчас в уголке мозга капитана дрожала маленькая вредная мыслишка: а вдруг уже и не "поперёд"? Савелий Павлович Никеев не написал ни строчки своему сыну, с тех пор, как тот записался в цесарское войско. Павел тоже никогда не писал отцу. Сначала - просто от упрямства, не желая прощать обиды. Потом - из опасения, что ему не ответят. И наконец - из осознания того, что время для примирения безвозвратно упущено и разбитой чашки не склеить уже никогда.
Сожалел ли Павел о разрыве с отцом? Да, конечно. Повёл ли он себя по-другому, если бы знал, что всё кончится тем, чем оно закончилось? Не один раз он думал над этим и всегда приходил к тому же самому ответу! Многое мог бы Павел Савельевич Никеев сделать для отца, но не это. С детства мечтая о военной карьере, он не смог бы и не стал отказываться от службы в войске. Даже если речь шла о службе в войске Цесаря Многих Народов, которое для Савелия Павловича было "чужим" и даже "вражеским".
Отец никогда не относился к сторонникам цесаря. Он даже никогда не произносил слова "Цесарство Многих Народов" - только "польская империя". Себя он подданным "империи" не считал, хотя ни в каких политических "комплотах" никогда не участвовал. Впрочем, откуда могли взяться какие бы то ни было "комплоты" в Москворуссии? Только "опасные" разговоры с дальними родственниками из Костромы, не более. За всю свою жизнь Павел помнил только два выступления, которые можно было с грехом пополам назвать "противоправительственными" - первым была петиция жителей их повета с просьбой отозвать проворовавшегося старосту, а вторым - нападение крестьян окрестных сёл на фабрику братьев Устроевых, незаконно построенную, как говорили, на общинных землях. Петицию старый комиссар Москворуссии Ермолов удовлетворил, после проверки дел в повете староста отправился "в места не столь отдалённые", а вот ломавших устроевские машины мужиков прибыла "усмирять" воинская команда, так что не обошлось без стрельбы и убитых.
Но ни в том, ни в другом случае, никто никогда не оспаривал законность власти цесаря. Хотя в Москворуссии никогда не любили столичных "киян", эта неприязнь никогда не распространялась на "Его Цесарскую Милость". Даже больше - москворусы гордились тем, что это именно они дали Киеву первого цесаря - своего царя Ивана Владиславича Ягеллона и, таким образом, собственными руками сотворили Цесарство тогда ещё четырёх Народов. Этим же, к слову сказать, гордились и жители Старопольши, так что и в Москве и в Кракове все одинаково смеялись над шутками про заносчивых киян и одинаково гордились своей верностью цесарю. Отец язвительно замечал, что "в этой стране принято лизать руку, надевающую на тебя ошейник".
Отец заботился об образовании своего первого и единственного сына. Павел вздыхал, вспоминая учителей, не дававших покоя несчастному маленькому мальчику. Отец желал, чтобы Павел поступил в Высшую Аграрную Школу в Костроме и после обучения остался в поместье. "Земля", - говорил он, - "нуждается в рачительном хозяине. Страна... не эта польская империя, а наша Страна, нуждается в ухоженной земле. Когда единая Россия возродится из небытия, ей понадобится много рачительных хозяев. Таких, как ты, сынок". Павлу никогда не хотелось становиться помещиком, пусть даже и рачительным. Ему с детства хотелось стать офицером: носить кивер с плюмажем, салютовать и щёлкать каблуками, а главное - совершить Великий Подвиг и заслужить Великую Славу.
Вот только Савелий Павлович не только не поддерживал сына в этом стремлении, но и всячески пресекал все его попытки даже заговорить об этом. Он категорически отказался подписаться на "Wiadomości wojskowe" и, как-то, найдя в сарае припрятанную подшивку журнала (Павел купил её на сэкономленные карманные деньги, когда был в Коломне по поручению отца), впал в форменное бешенство. Это был первый раз, когда он ударил сына - по щеке.

- Мой сын не будет, - кричал он, - служить врагам единой России! Никто никогда не скажет мне, что мой наследник служит ляхам! Никогда ни один из Никеевых не наденет шапки с белым орлом!

Всё когда-то случается в первый раз. Здесь Павел первый раз в жизни осмелился возразить своему строгому родителю.

- А как же мой дед и мой прадед? Они оба служили в цесарском войске! Неужели, отец, ты забыл о кресте святого Станислава, который дед Павел Петрович получил за войну с Наполеоном?

- Молчи, мальчишка! Во время Наполеона мой отец и твой дед сражался со шведами: он защищал земли Новгорода - они издревна принадлежат русским! Павел Петрович сражался не за ляхов, он сражался за нас, за единую Россию!

Павел попытался ответить, что дед воевал не только со шведами в Эстляндии, но и с французами в Литве и Старопольше, но отец не желал его слушать и снова ударил по щеке. После этого он месяц держал его под замком, приказав слугам ни при каких обстоятельствах "не выпускать барича из дома". И именно тогда Павел принял решение - он будет служить в войске, да, в цесарском войске, хочет этого отец или нет! И он не сгноит себя в деревне, ожидая грядущего возрождения мифической Единой России!
Для Савелия же Павловича эта блистательная, восхитительная - и давно канувшая в Лету Единая Россия была единственным смыслом жизни. Как в Святую Троицу, он верил в триединый русский народ. Неоднократно повторял он цитату из щербатовского "Повреждения нравов"35: "Великорусы, москворусы и новгородцы единый народ суть" и презирал всех, кто этого мнения не разделял. К таковым, увы, относились все соседи Никеевых, так что в последние годы жизни Павла в отцовском доме там почти не бывало гостей, а если и были - то только по делам. Хозяином отец, действительно, был рачительным, и его поместье процветало.
Но Павел уже всё решил для себя - и в один прекрасный (в самом деле прекрасный, летний, тёплый и солнечный) день убежал из дома в Москву. Там он записался рядовым в Московский Пехотный полк, сделав последнюю не то уступку, не то каверзу отцу, не желавшему видеть фамилию "Никеев" в списках "лядского" войска. Он продиктовал писарю свою фамилию, переделав её на польский образец - и в полку появился "Paweł Nicejewski, syn Saweliusza". Отцу он направил письмо в несколько строчек с извещением о своём поступке. Это письмо стало первым и последним письмом Савелию Павловичу в его, Павла, жизни - ответа на него он никогда так и не получил. Павел, теперь уже Ницеевский, выбрал свою дорогу и должен был идти по ней до конца.

35 Щербатов Михаил Михайлович (1733-1790) - великорусский политический деятель, князь. Одно время был костромским воеводой, позже - в отставке. Занимался литературной и общественной деятельностью. Фактический основатель великорусского национализма, а одновременно учения о единой России, складывающейся из истинно-православных великорусов, православных москворусов и католиков-новгородцев, окончательно сформулированном в его труде "О повреждении нравов в России".

Горнист заиграл "Заряжай".

- Ładuj!36 - повторил за горнистом капитан Ницеевский.

- Ładuj! - повторили за ним командиры плутонгов.

- Bagnet na broń!37

- Bagnet na broń!

Снова заиграл горн. На этот раз "Движение вперёд". Павел поднял вверх правую руку с "кольтом".

- Naprzód - marsz!38 - и сам шагнул вперёд, навстречу неприятельскому фронту.

Судя по звукам за спиной, его компания послушно двигалась вслед за ним. "Московский" шёл на прорыв.

36 Заряжай! (польск.)
37 Примкнуть штыки! (польск.)
38 Вперёд - марш! (польск.)

По рядам турок прошло движение. Вероятно, тамошние офицеры отдали команду "Приготовиться" и "Стрелять по моей команде". Всё логично - открывать огонь на таком расстоянии нет смысла. Вот когда "лехистанские гяуры" подойдут ближе...
Сбоку в поле зрения, за знаменосцем появились зелёно-жёлтые мундиры "своих". Третья компания чересчур спешит.

- Trzymać szyk!39

Это голос полковника Синицкого. Третья компания исчезла из поля зрения.
Порыв ветра в спину. Это хорошо, он несёт дорожную пыль на турок. Сквозь мглу видны сине-красные фигуры. Неподвижные. Ждут.

- Dobrze, chłopaki! Tak trzymać!40 - голос полковника Синицкого перекрывает звуки выстрелов.

Каких выстрелов? Кто стреляет? Ведь до турецкой линии ещё далеко.
Павел оглядывается, не замедляя шага. Ничего не видно, только зелёно-жёлтый строй и лес блестящих в лучах заходящего солнца штыков над ним. Солдаты тоже оглядываются, не понимая. Стрельба где-то сзади усиливается.

- Poruczniku! - кричит капитан поручику Карандышеву, - Proszę się dowiedzieć, co się tam dzieje!41

- Tak jest, Panie kapitanie!42 - Карандышев исчезает между рядами солдат.

39 Держать строй! (польск.)
40 Хорошо, ребята! Так держать (польск.)
41 Поручик! Выясните, пожалуйста, что там происходит! (польск.)
42 Так точно, господин капитан! (польск.)

А перед турками-то ничего нет! Ни палисадов, ни завалов камней. Перед неприятельскими линиями лежит только одно спиленное дерево, да вот ещё солдаты тянут следующий пирамидальный тополь. Противник не успел укрепиться, значит, сам подошёл вот только-только и единственно, на что ему хватило времени - развернуться в боевой порядок. Генерал Госевский, сделав привал в этом несчастном селении на берегу реки, совершил ошибку - если бы "Московский" не потратил бы время на отдых, он бы прошёл через Спер ещё до того, как его заняла вражеская пехота! Знал бы, где упасть - соломки бы подстелил, так говорит пословица на такой случай.
А вот и он сам! "Последний из Госевских" выходит вперёд строя, снимает с головы кивер, насаживает на остриё сабли и размахивает над головой.

- Вперёд, ребята! - кричит он по-москворусски, плюнув на регуламины, - Покажем проклятым басурманам кузькину мать!

- Ура! Ура! - отвечает своему командиру "Московский", - Генерал с нами! Ура!

Павел кричит вместе со всеми. Ярость ищет выхода, превращаясь в боевой азарт. "Московский" покажет туркам, где раки зимуют! Мы загоним магометан за Можай! Я покажу им всем, чего стоит Москва!

- Москва! - кричит Павел, еле удерживаясь от того, чтобы выстрелить из "кольта" в воздух, - Москва! Москва! - подхватывает за ним сначала его компания, а потом и весь полк.

- Ура! Ура! Ура!

- To ci dawni dragoni, Panie kapitanie, - это поручик Карандышев, - ostrzeliwują nas z tyłu.43

Какая теперь разница! От драгун всегда можно отбиться. Всё решится здесь, между двух пехотных полков: польского и турецкого. Только быстрее, ради Бога, быстрее!

- Przyśpieszyć krok! Przyśpieszyć krok, chłopcy!44

Это командует сам Павел. Ровно за секунду до того, как ту же самую команду отдаёт и генерал. Теперь весь полк шагает быстрее. Расстояние между "Московским" и врагами сокращается. Видно, как сине-красные фигуры прицеливаются. Первые ряды стоят, опустившись на одно колено. Из ружейных дул стремительно вылетают дымки. Павел слышит грохот выстрелов и свист пуль. Поручик Карандышев падает.

43 Это те старые драгуны, господин капитан. Обстреливают нас сзади. (польск.)
44 Ускорить шаг! Ускорить шаг, ребята! (польск.)

- Вперёд, ребята! Ради Бога - вперёд! - пусть катятся к чёрту регуламины, звуки родного языка лучше подхлестнут солдат "Московского", чем любые награды.

Снова гремят выстрелы. Похоже на треск рвущейся материи, только громче. Что-то снова свистит около ушей капитана Ницеевского. В глаз попадает капля воды. Капитан стирает её рукой - это не вода, это чья-то кровь. Он не оглядывается, знает - все, кто не упал, идут за ним. Поворачивает голову - генерал Госевский цел. По-прежнему размахивает своей саблей с кивером, как знаменем.
Выстрел над самым ухом. Ещё один. Ещё. Солдаты "Московского" отвечают туркам огнём на огонь. Слава тебе, о божественный Ян Дрейзе, за твой "Ударный-41" - турки падают, как миленькие. Им-то самим приходится заряжать свои мушкеты с дула - вот как работают шомполами. Да ещё и солнце им в лицо - эх, кажется, этот день в сентябре станет для "Пятьдесят пятого" счастливым!

- Моск-ва! Моск-ва! - кричат все и, кажется, капитан Ницеевский тоже.

Враги увеличиваются в размерах. Пули свистят и вокруг капитана Ницеевского падают и падают люди. Вот упал знаменосец, знамя "Московского", белое полотнище с золотым андреевским крестом и Георгием Победоносцем на красном поле в центре, тоже падает на землю. Из строя вырывается фигура в зелёно-жёлтом, поднимает его. Новый треск вражеского залпа - значительно громче, чем раньше. Знамя снова падает - и его снова поднимают с земли.

- Чвирк-чвирк, чвирк..., - свистят пули по бокам.

- Ура! - доносится со всех сторон.

Ряды турок приходят в движение. Отходят назад, открывая... Открывая батарею четырёхкилограммовок45. Сердце предательски ёкает.

- Kompania! Biegiem! Do ataku! Marsz!46 - это командует он, капитан Ницеевский.

Визг картечи, похожий на одновременный крик тысячи зарезаемых поросят. Справа от Павла образуется пустота. Плевать!
Артиллеристы деловито перезаряжают свои орудия. Это вам не башибузуки, это кадровая армия. Ими командует офицер без шапки. Спокоен, как будто распоряжается на стрельнице, а не в бою. Павел взводит курок своего "кольта". Из него он застрелит этого офицера.

- Вперёд, Москва! - оборачивается он к своим. Его компания поредела, но по-прежнему бежит вперёд с ружьями наперевес.

А, черти! Левая нога спотыкается о какой-то предательский камень или что там ещё может лежать. Капитан Ницеевский теряет равновесие и падает. Уже в падении, видя приближающуюся к лицу землю, он слышит над головой пронзительный визг картечи. Голова словно взрывается. Как больно!

45 Т.е. орудий, стрелявших ядрами калибра около 4 кг. Как уже указывалось выше, в Цесарстве с 1833 г. была принята метрическая система мер и весов.
46 Компания! Бегом! В атаку! Марш! (польск.)

...

Солнце уже почти зашло за горы, так что везде, куда не посмотри, лежала мягкая, но на глазах густевшая тень. На юге темнеет быстро, так что ещё немного - и их скроет темнота. Ориентируясь по звёздам (никогда в жизни Павел не видел таких ярких звёзд, как здесь), они пойдут на север и к утру оторвутся от преследующих их драгун. В том, что "анкарцы" идут по их следу и, хуже, догоняют, капитан Ницеевский не сомневался - уже несколько раз до него доносилось ржание лошадей. При этих звуках армяне втягивали головы в плечи, но продолжали идти дальше. Жить хотелось всем.
На этот раз, похоже, Господь Бог решил встать на их сторону. В скале с правой стороны от их "тропинки" явственно виднелся проход. Что лучше всего - проход узкий, через который конь мог бы только протиснуться, а не нормально пройти. Значит, их преследователям дорога сюда закрыта - не бросят же они своих лошадей на произвол судьбы. Спасибо Тебе, о Господи - ты сделал так, что, выйдя из этого ущелья с другой стороны, Павел, Арпине и все его люди окажутся в безопасности - драгуны окажутся просто не в состоянии их преследовать!

- Сюда, в проход!

Первым в щель проскользнул Сибириец с карабином наизготовку. За ним, так же осторожно, Чапский с "кольтом" (таким же, как у капитана Ницеевского) в руке.

- Всё в порядке, господин капитан! Здесь никого нет, хоть и темно, как у чёрта в заднице! - улан, способный удержать свой язык в рамках приличий, уланом быть никак не может.

- Идите туда, внутрь! - для верности Павел показал рукой на проход в скалах, - Да не толпитесь вы так! Пропусти их! - прикрикнул он на ринувшуюся вперёд Лиануш, сцепившуюся с каким-то столь же нетерпеливым княжеским ополченцем и создавшую давку, - Назад, я сказал! - схватил он их обеими руками за шиворот и вытащил, как пробку из бутылки, - Все успеете пройти, понятно!

Княжна Галстян перевела слова капитана Ницеевского на армянский на случай, если его руки оказались недостаточно красноречивыми. Ополченец смущённо потупил взор и ответил: "Tak jest, Panie kapitanie"47, а Лиануш не сказала ничего, но посмотрела на Арпине с такой злостью, как будто княжна была, по крайней мере, самим императором Мухаммедом-Али. Склочников Павел пропустил последними - перед Арпине и собой.
Когда они все оказались внутри, Павел поставил Сибирийца и ещё одного солдата охранять вход, чтобы не быть застигнутыми врасплох, а сам вместе с Чапским направился на поиски выхода из ущелья. "Выход", по его представлению, должен был быть примерно напротив "входа". По прямой от места, где стоял с карабином Сибириец, ничего не было, кроме отвесных скал.

47 Так точно, господин капитан! (польск.)

- Похоже на то, что черти нам изрядно удружили, господин капитан, - мрачно заявил кракус и сплюнул на землю.

- Ерунда, поручик, - возразил капитан Ницеевский, - здесь наверняка где-то тоже можно пройти. Смотрите лучше.

Улан не возразил, но взгляд его, впрочем, почти скрытый в тени, выдавал самое скептическое отношение к словам капитана.
Капитан и поручик разделились - один пошёл направо, другой налево. Становилось всё темнее, но будь там хоть какая-нибудь хоть бы щель, Павел Ницеевский бы её увидел. Ей-богу, увидел бы! Но в скалах не было не только сколько-нибудь широкого прохода, но даже и просто паршивой щёлки. Скалы, скалы и ещё раз скалы! Вот если только перелезть через них... Но об этом глупо даже и думать - даже сам капитан Ницеевский не был уверен, что ему это удастся, тем более в ночной темноте, что же говорить о неопытных армянских ополченцах и женщинах.
Вернулся Чапский. Ему не нужно было ничего говорить, унылый вид кракуса говорил сам за себя. Поручик просто покачал головой с мрачным выражением лица.

- Может быть, эти драгуны в темноте нас и не найдут, - предположил он и добавил, - я так полагаю, господин капитан.

Господин капитан ничего не ответил поручику Чапскому, потому что вдруг неизвестно откуда появилась Арпине и задала капитану Ницеевскому тот вопрос, которого он так боялся:

- Что нам теперь делать, господин капитан? Люди волнуются, говорят, мы заперты в ловушке.

Павлу не хотелось смотреть в глаза девушке. Он знал, что врать попросту не умеет, никогда не умел, а правда... Это не та правда, которую люди желают слышать от офицера непобедимого войска Цесаря Многих Народов.

- Арпине..., - Павел взял княжну за плечи, - Милая моя Арпине..., проговорил он, собираясь с духом, - Передай людям, - прижал он её к себе, чтобы смотреть девушке не в глаза, а поверх головы, - скажи им, что сейчас нужно сидеть тихо.

- Да, господин... да, Павел, я Вас... я тебя поняла, услышал он её голос. Ему не хотелось лгать Арпине, а она, похоже, почувствовала правду и без его слов.

- Сейчас мимо нас должны пройти или проехать, - полуправда в устах капитана Ницеевского звучала значительно увереннее, чем прямая ложь, - турки, и нам всем нужно сидеть совершенно беззвучно, чтобы они не догадались о нашем присутствии. Совершенно беззвучно, - повторил Павел, гладя шелковистые волосы княжны и упиваясь их запахом.

- Утром, когда они уйдут, мы двинемся дальше, - добавил на одном дыхании и отстранил девушку от себя, - Иди, Арпине, успокой их.

Арпине ушла "успокаивать" взволнованных армян. Поручик Чапский шёпотом задал капитану вопрос:

- Вы думаете, они действительно нас не заметят, господин капитан?

Капитан Ницеевский ничего не ответил кракусу и оставив его, направился к входу, через который они все попали в этот трижды проклятый каменный мешок. Хуже всего было то, что он прав в том, что сказал Арпине - им так или иначе придётся сидеть здесь до утра. А там...
Послышалось ржание коней и отдалённые голоса. Слов было не разобрать, да и толку-то от них - по-турецки. Всякое движение среди сидевших на земле армян прекратилось. Казалось, они стараются даже не дышать. Павел как можно тише взвёл курок своего "кольта" и осторожно даже не "подошёл", а "прокрался" к Сибирийцу. Тот даже не взглянул в его сторону, сосредоточившись на прицеливании. С "той" стороны послышались голоса - уже совсем близко. Солдаты (кто это ещё может быть, кроме турецких солдат) кого-то звали.

- Они нашли проход, - донёсся шёпот Арпине, - теперь зовут офицера.

Павел не нашёл, что ответить, когда почувствовал, как княжна прижимается к нему сзади всем телом. Краем сознания он понимал, как ненормально и неприлично он выглядит сейчас - с взведённым "кольтом" и прижавшейся к нему девушкой в мундире хорунжего. Но кто сказал, что на границе жизни и смерти всё должно быть нормально и прилично?

- Не оставляй меня одну, - снова услышал он шёпот.

- Ни за что, милая, - прошептал он в ответ, не отрывая глаз от тёмного пятна, из которого в любой момент могли появиться враги.

Скорей бы турки решились сюда войти. Такого неподвижного напряжения он больше не выдержит.
Словно услышав мысли Павла, на "той" стороне началось некое движение. Кто-то отдал приказ ("Посмотри, что там", - перевела шёпотом Арпине), и кто-то начал осторожное движение через темноту, шурша какими-то камешками. От чёрной тени начала отделяться человеческая фигура...
Павел нажал на спуск. Один раз, он знал, что промахнуться почти что в упор невозможно, а патроны к "кольту" следует беречь. Сразу за ним выстрелил из карабина Сибириец, его напарник, поручик Чапский, новгородец и ещё несколько оказавшихся здесь же солдат. От грохота залпа в закрытом пространстве у капитана Ницеевского заложило уши. Вспышки идущих один за другим выстрелов осветили вход, как серия молний: вот человеческая фигура вглядывается в темноту, вот она, отброшенная ударной силой пули из "кольта" стоит, прижатая к скале, вот она оседает - ниже, еще ниже, ещё ниже. Когда Павел перестал моргать, он увидел на земле руку и рядом с ней - ствол карабина, всё остальное по-прежнему оставалось в тени. Рядом Сибириец передёргивал затвор. Капитан по-прежнему ничего не слышал, кроме тёплого дыхания ещё сильнее прижавшейся к нему княжны.

- Арпине! - они уже оставили за собой тот этап отношений, когда он по-придворному называл её "княжной", а она его "господином капитаном", - Возвращайся туда, здесь слишком опасно!

Наверное, он кричал, но собственного голоса не слышал. Девушка, тем не менее, его поняла: поцеловала в щёку и ушла к остальным женщинам.

- ...и... ют... воры...! - кричал ему Сибириец, - о... га... гово..., ...дин ...питан!

- Что? Не слышу!

- Они предлагают переговоры, господин капитан! - крикнул капитану Ницеевскому прямо на ухо вахмистр Куник.

Слух начал постепенно возвращаться к Павлу. Он начал снова различать звуки, в частности, доносящиеся с противоположной стороны прохода призывы: "Предалагам пыреговоры!".

- Скажи им, что мы согласны, - передал Сибирийцу капитан Ницеевский.

- Мы согласны на переговоры! - крикнул вахмистр Куник в чёрную тень и, покосившись на капитана, добавил, - Наш человек выйдет к вам! Очистите пространство перед проходом!

Условия, кстати, он должен был бы обсудить с капитаном Ницеевским. Хотя Павел потребовал бы того же - не стоит, чтобы турок видел, какие ничтожные силы есть в распоряжении польского капитана.

- Herr Hauptmann, - донёсся голос с "той" стороны, - Ich möchte unmittelbar nur mit Ihnen behandeln!48

Капитан Ницеевский, как и большинство других офицеров "Московского", успел выучить немецкий язык за время службы в Бранденбурге. Чего он не ожидал, так это услышать его здесь, в Армении, да ещё от турка. Хотя турок вполне мог выучиться немецкому от какого-нибудь инструктора-австрийца. Но вот откуда драгунский офицер мог знать, что его противник тоже знает этот язык?

- Einverstanden! Warten fünf Minuten!49

За старшего остался, естественно, Чапский. Если даже все переговоры - просто фортель со стороны хитрого турка, и он не вернётся... это уже ничего не изменит. Выхода из ловушки нет, у неприятеля превосходящие силы - остаётся только тянуть время и надеяться на чудо.
Арпине, больше не сдерживаясь, бросилась ему на шею. Павел, больше не скрывая своих желаний, поцеловал её в губы. Длилось это, вероятно, минуту или даже две. Армянская княжна была первой женщиной, к которую он ТАК целовал (рыжая горничная Акулина из отцовского поместья и многочисленные "девушки радости" из Потсдама, разумеется, в счёт не шли). Больше всего ему хотелось, чтобы так продолжалось вечно. "Остановись, мгновенье - ты прекрасно!", - сказал немецкий (опять немецкий!) классик. Увы, Павел Ницеевский не был доктором Фаустом и не имел под рукой послушного дьявола, способного останавливать время.

- Guten Abend, Herr Hauptmann!50 - тон его собеседника был достоин любого из лучших салонов Бранденбурга или Саксонии.

Как и его язык - Павел уже отметил, что турок говорит на языке Гёте и Шиллера лучше, чем он сам, практиковавшийся во владении немецким в основном на рынках, в лавках и, что греха таить, в борделях славного города Потсдама. Хотя выговор у турецкого ротмистра (две звёздочки на эполете, как он знал, соответствуют чину капитана, в кавалерии, соответственно, ротмистра) был не бранденбургский.

- Ротмистр Азиз Сараджоглу, Двенадцатый Анкарский полк императорских драгун, к Вашим услугам, - по-прежнему обходительным и даже доброжелательным тоном произнёс турок, приложив к козырьку сложенную ладонь.

- Капитан Павел Ницеевский, Пятьдесят Пятый Московский пехотный полк, - двумя пальцами отсалютовал Павел.

Два капитана вражеских армий вели светскую беседу на тёмной поляне, освещённой колеблющимся светом воткнутых в землю факелов. Императорские драгуны двенадцатого анкарского полка были исключительно предусмотрительны.

48 Господин капитан, я желаю вести переговоры только непосредственно с Вами! (нем.)
49 Я согласен! Ждите пять минут! (нем.)
50 Добрый вечер, господин капитан! (нем.)

- С немецким языком всё очень просто, - ответил капитан Сараджоглу на невысказанный вопрос капитана Ницеевского, - ваш Пятьдесят Пятый полк в своё время стоял в Потсдаме, а я в своё время учился в Терезианской Военной Академии в Винер-Нойштадте, так что этот язык нам обоим почти что родной.

Наверное, выражение лица Павла сохранило недоумённое выражение, поэтому турецкий капитан продолжил объяснения.

- О том, что Вы, господин капитан, служили именно в том, а не ином полку, я понял, слушая показания одного из... ополченцев капитана Куртоглу.

Капитан Ницеевский заметил, что его собеседнику нелегко далось произнести официальный чин предводителя башибузуков. Похоже, на лице Павла проступила улыбка, что не укрылось от драгуна.

- Согласно фирману51 Его Императорского Величества от десятого рамадана сего года... кажется, это соответствует вашему десятому августа, - пояснил он, как будто извиняясь, - командиры иррегулярных частей и подразделений приравниваются к офицерам в чине, соответствующем численности формирований, которыми они командуют, до капитана включительно. Так что, учитывая численность его отряда... его точный размер для нас с Вами неважен, Явуз-бея Куртоглу следует считать капитаном ополчения... до нового Высочайшего распоряжения.

Павел кивнул головой. В случае если Павлу Ницеевскому удалось бы встретиться с главарём "волков", из рук (точнее, лап) которых они отбили Арпине и прочих женщин, последнего не спасло бы не только капитанское, но и даже генеральское звание, подтверждённое бератом52 с собственноручной подписью Албанца53. Азиз Сараджоглу тем временем продолжал свои объяснения.

51 Т.е. указу.
52 Т.е. высочайшим указом о персональном назначении.
53 Император Мухаммед-Али был родом из Албании.

- Итак, один из ополченцев уцелел после Вашего налёта на штаб-квартиру капитана Куртоглу. Он, к слову сказать, всё время прятался в сундуке с одеждой, который Ваши подчинённые не проверили. Когда же он попал мне в руки, я, разумеется, внимательно его расспросил, в частности о том, в какую форму были одеты нападавшие. А уж цвета мундиров вашего полка я, вероятно, не забуду уже никогда в жизни. Уж сколько нам вместе с вами пришлось пройти вместе по местным дорогам...

Драгун рассмеялся самым искренним смехом. Павел почувствовал даже некую своеобразную симпатию к своему врагу.

- Ну а Ваш полк, господин Ницеевский, стоял в Потсдаме, о чём, разумеется, было известно в нашем Военном Министерстве. Вот и вся тайна, - капитан Сараджоглу снова искренне улыбнулся во весь рот.

Павел ничего не отвечал и старался сохранить серьёзное лицо. Он, в конце концов, не на рауте, так что не обязан поддерживать разговор. Раз турок его звал, пусть сам и скажет прямо, чего хочет. Сложность заключалась в том, что в сложившемся положении намерение у капитана Сараджоглу могло быть только одно. Тот незамедлительно подтвердил предположение капитана Ницеевского.

- Вы и Ваши люди, господин капитан, находитесь в безнадёжном положении: пули и порох у вас на исходе, съестных припасов, осмелюсь предположить, также немного, у вас на руках совершенно бесполезные в бою женщины и почти такие же бесполезные армяне, а главное - вы заперты в каменном мешке, из которого есть только один выход - и его-то как раз стерегу я - сытый, сильный и вооружённый до зубов, - при этом он улыбнулся, показав два ряда действительно здоровых и блестящих зубов, на которых играл свет факелов.

- Откуда Вы можете знать..., - чрезмерная проницательность вражеского капитана начала выводить Павла из равновесия.

- Как это откуда? - Азиз Сараджоглу радовался, как мальчишка, очередной раз разбивший стопку монеток и обнаруживший, что все они упали "орлом", - Если бы там был выход, вы бы точно не стали охранять этот, - он показал рукой, - вход. Да, кстати, - припомнил он, - я бы попросил разрешения забрать тело бедняги Селима - человека надо всё-таки по-человечески похоронить.

- Я отдам Вам тело вашего солдата, - подтвердил Павел, - что у Вас есть ещё?

Капитан Сараджоглу посмотрел капитану Ницеевскому прямо в лицо. Выражение лица было по-прежнему участливым и почти сочувственным, но в его глазах плясали красные огоньки пламени. От факелов, ясное дело.

- Капитан Ницеевский, я предлагаю Вам и Вашим людям сложить оружие. Честью офицера Императорской Армии клянусь, что в этом случае вашей жизни ничто не будет угрожать. К Вам будут относиться с уважением, подобающим храброму офицеру Цесаря, а после окончания войны вам всем будет позволено вернуться домой.

Павел молчал. Ему предстояло принять самое трудное в своей жизни решение - когда нельзя считать себя правым ни в одном из вариантов.

- Капитан Сараджоглу, - осторожно, взвешивая слова, уточнил капитан Ницеевский, - Что ожидает в случае моей капитуляции подданных Княжества, военных и цивильных? Распространяются ли Ваши условия и на них тоже?

Здесь турецкий офицер помрачнел.

- А вот с ними, господин Ницеевский, всё обстоит не так просто, как кажется на первый взгляд.

Налетел порыв ветра и пригнул пламя факелов к земле. Лицо турка скрылось в чёрной тени.

- Мои предложения относятся только к военнослужащим Цесарства, капитан Ницеевский, - строго произнёс он, - никаких, как Вы выразились, "подданных Княжества", не существует и никогда не существовало, как не существовало никогда никакого "Великого Княжества Армянского". С точки зрения международного права, которое никогда не оспаривалось Великими Державами, территория, на которой мы с Вами в настоящий момент находимся, является интегральной частью Турецкой Империи. Даже больше, она ВСЕГДА была территорией Турецкой, как ранее - Османской, Империи.

Павел слушал, не возражая. Да и что здесь можно было возразить? Действительно, припомнил он, ни Австрия, ни Великобритания, ни, тем более, сама Турция, никогда не признавали существования независимой Армении. Как-то раз берлинская "Neue Freie Zeitung" даже перепечатала, хотя и без комментариев, австрийскую карту, где место Княжества Армянского занимало "das Gebiet unter Besetzung Polens"54. После протеста посла Цесарства газету, впрочем, закрыли.

54 Зона под оккупацией Польши (нем.)

- ...так что, капитан, Вы и Ваши люди отдельно, подданные Его Императорского Величества - отдельно. Цивильные - вообще не моя забота, мой противник - Вы, капитан Ницеевский. После того, как вы отдадите мне своё оружие, они могут идти отсюда на все четыре стороны.

Предложение казалось весьма щедрым. Но только казалось.

- Я благодарен Вам за готовность отпустить цивильных, господин Сараджоглу. Но проявит ли такое же благородство вождь ваших... ополченцев? Что сделают с этими людьми Явуз-бей и его люди? После всего того, что мне пришлось увидеть, я сильно, - Павел сделал акцент на слове "сильно", - сомневаюсь в их человеколюбии.

- Что же Вы хотите, господин Ницеевский? - пожал плечами капитан, - Это война, здесь принято убивать врагов. Не я это придумал, и не мне это отменять.

- Но это же цивильные, некомбатанты! Неужели безоружные женщины представляют угрозу для императорской армии? Это просто смешно, господин Сараджоглу!

Азиз Сараджоглу вздохнул и покачал головой.

- Для Императорской Армии некомбатанты не представляют никакой угрозы. Именно поэтому я и готов позволить им свободно уйти.

Капитан склонил голову, как бы кланяясь. Он улыбался, похоже, этот разговор его развлекал. Павлу же Ницеевскому было не до смеха. Он должен был, нет, просто ОБЯЗАН был выторговать у неуступчивого турка безопасность для Арпине и остальных. Любой ценой ему надо было заставить своего оппонента дать слово. А слову капитана Сараджоглу он был склонен верить. Ничего более надёжного ему всё равно не оставалось.

- Капитан, - предпринял ещё одну попытку Павел Ницеевский, - Я готов сдаться вместе с моими людьми немедленно, если Вы дадите мне слово офицера обеспечить следующим со мной некомбатантам безопасность от..., - он замялся, подбирая слова, звучащие по крайней мере дипломатично, - от ваших "иррегулярных отрядов". Взываю к Вашему..., - здесь Павел снова запнулся, удержавшись от того, чтобы сказать привычное "христианскому", - благородству и милосердию.

Азиз Сараджоглу задумался. Похоже, смиренная просьба собеседника произвела на него впечатление. Он пристально посмотрел в лицо Павлу Ницеевскому, ничего, однако не говоря. Павел тем временем чувствовал себя насекомым, которое некий коллекционер рассматривает в лупу, прежде чем насадить на иглу и положить под стекло.

- Хорошо, капитан. Я обдумал Ваши слова, и вот моё окончательное решение. Вы складываете оружие, это не обсуждается.

Капитан сделал резкий жест, как бы отметая все возможные возражения и продолжил:

- Что же касается всех прочих следующих вместе с Вами лиц, то я обещаю предоставить им охрану от... случайностей в дороге, а также сопровождение до ближайшего крупного населённого пункта..., - на мгновение задумался, - то есть до города Саригамиш, при условии...

Капитан Ницеевский насторожился. Турок как-то слишком быстро согласился взять под охрану Арпине и всех прочих. Где-то здесь крылся какой-то подвох.

- ... при условии, что они немедленно объявят о своём намерении принять ислам. Как я уже сказал, моё решение окончательное! - повысил он голос, заметив, что польский офицер собирается протестовать.

Все возражения замерли у Павла Ницеевского на языке. Что можно, чёрт побери, возразить, когда у тебя действительно на исходе порох и пули, а противник превосходит тебя по численности раз в десять! Это просто... это просто неправильно, чёрт побери!

- Вы не можете этого требовать, капитан! Вы же просвещённый человек! Вы же учились в Вене, в конце концов! - никаких более рациональных аргументов у капитана Ницеевского не осталось.

- В Вене, капитан Ницеевский, есть одни проблемы, а в Турции - другие, - холодно возразил его визави, - Император австрийский может себе позволить иметь подданных разных религий, а император турецкий - нет! Вполне возможно, не приди вы, вы, поляки, на эту землю, мы, турки и позволили бы жить здесь армянским или греческим христианам. Но теперь, после четверти века вашей польской, - он подчеркнул слово "польской", - оккупации, мы не можем доверять иноверцам в малейшей степени! Я не могу позволить, чтобы рядом со мной и моими детьми жили люди, - теперь Азиз Сараджоглу говорил с неподдельной злостью, - которые в одну прекрасную ночь перережут нам горло!

- Что Вы говорите! - растерялся Павел.

- Правду! Чистую правду, капитан Ницеевский. Сейчас Ваши армяне, а их с Вами около десятка, безобидны, потому что перепуганы до смерти! Потому что это МЫ победили и своей победы не отдадим! Перед Вами, капитан, офицер Императорской Армии, а не какой-то там паршивый янычар! Я турок, я мусульманин, я здесь, чтобы защитить мой народ! Защитить от Вас, захватчиков и от них, - он показал рукой в сторону черневшего прохода, - от предателей, от шакалов, режущих женщин и детей!

Павел молчал, даже близко не представляя, что отвечать на эту гневную тираду.

- Я не понимаю, о каких детях Вы говорите, капитан?

- Например, о детях моего дяди, моих двоюродных братьях, которых я никогда не видел, - турецкий офицер перевёл дыхание и начал успокаиваться, - Вы знаете, капитан Ницеевский, я родился в Анкаре, но моя семья происходит из окрестностей Эрзерума. Меня тогда ещё не было на свете, но мои родители так часто и с такими подробностями рассказывали мне историю нашей семьи, что я всё это как бы видел своими глазами...

Капитан Сараджоглу рассказывал, а капитан Ницеевский слушал. К колеблющемуся красному свету факелов добавилась маленькая порция белого света восходящего полумесяца.

- Началась война с вами, с вашим цесарем, но мой будущий отец не придавал этому значения. И его оба брата тоже не придавали, ведь война была далеко, где-то на Балканах, а они-то жили в спокойном Ачкале, на полпути между Эрзерумом и Эрзинджаном, в самой что ни на есть "турецкой" глуши. Что может угрожать мастеру, изготавливающему конскую упряжь, кроме повышения налогов (а они, кстати, во время войны действительно выросли неимоверно)? И ни он, ни его братья, не заволновались и тогда, когда ваш гетман Ермолов взял Константинополь, ни когда заговорщики убили султана, ни когда началась гражданская война, ни даже, когда с Кавказа в Анатолию вторглась ещё одна польская армия.

- Всё, что волновало троих братьев-шорников, так это то, что новая власть может снова повысить налоги и им придётся продать свою мастерскую. Наивные люди! Они и не знали, откуда исходит главная опасность для них - а исходила она от их соседей. Христианских соседей. Армянских соседей. Людей, рядом с которыми они прожили всю свою жизнь, у которых одалживали и которым сами одалживали деньги, от людей, которым они ежедневно говорили "добрый день" и "добрый вечер"!

- А однажды в Ачкале появились странные люди - это были армяне и они были вооружены. И они рассказывали о том, что идут новые времена - когда христиане будут править, а подлые магометане - ползать у них в ногах. И ещё они говорили, что пришло время восстать против турок. Многие армяне по старой памяти боялись, но те, пришлые, говорили, что в Эрзеруме уже восстание, что армяне убивают турок и что тот, кто их не убивает - предатель Великой Армении и сам должен быть убит. И что вообще время бояться кончилось - армии султана больше нет, а армия киевского цесаря занимает всё новые и новые города и области.

Павел слушал рассказ, как заворожённый. Похоже, для Азиза Сараджоглу это было не в первый раз.

- И так многие из армянских соседей моего будущего отца ушли к так называемым "фидаинам" - кровавым убийцам под предводительством человека, которого все называли не иначе, как "Эрзерумский Мясник" - такие ходили о нём рассказы. Вот здесь-то мой отец и забеспокоился всерьёз. Он собрал все деньги и ценности и решился бежать из города, не дожидаясь худшего. А вот его братья, мои дяди, колебались - им было жаль бросать мастерскую и свои дома. Тогда отец простился с ними и вместе со своей женой - моей матерью и своим маленьким сыном - моим старшим братом, покинул Ачкале и не оглядываясь погнал коней на запад - в Эрзинджан, а затем и в Анкару. А Всевышний же допустил, что на следующую ночь в Ачкале явился сам Мясник со своими людьми...

Турок замолчал и закрыл глаза. Потом, сделав глубокий вдох, продолжил.

- Позже, в Анкаре, когда я уже появился на свет, отец встретил людей из Ачкале, которым также посчастливилось уцелеть. Они рассказали, что произошло той ночью. Старший брат моего отца, увидев, что улицы заполнены вооружёнными армянами, заперся в доме и сделал вид, что там никого нет. Но когда туда ворвалась толпа грабителей, его и его семью нашли. Его самого, говорят, забили палками, его жену - зарезали, предварительно изнасиловав, а его маленьким детям разбили голову о стену. Увидев, что случилось с его братом, мой второй дядя решил отстреливаться из ружья. Тогда убийцы не стали рисковать и просто подожгли дом, забросав его горящими факелами. Рассказывали, что потом на пепелище нашли обгоревшие трупы его и всей его семьи.

Азиз Сараджоглу смотрел, не мигая, прямо перед собой, куда-то мимо Павла Ницеевского. Наконец, он вернулся к действительности и сказал, как отрезал:

- Короче, если ОНИ хотят жить, пусть принимают НАШУ веру и становятся одними из НАС. Чужие НАМ в нашем доме больше не нужны. Если не хотят - пусть убираются отсюда вон и молятся СВОЕМУ богу, чтобы не попасться в руки "волкам" - им есть, за что ИХ ненавидеть! А что касается Вас, капитан Ницеевский, то у Вас есть время до утра, чтобы обдумать моё предложение. Если Вы не сдадитесь с наступлением утра, я отправлю на скалы стрелков и они расстреляют вас сверху из ружей. Pardon, capitaine, mais à la guerre comme à la guerre55, - закончил он по-французски.

Разговор был окончен. Капитан Ницеевский молча отсалютовал, повернулся и пошёл к проходу.

- А так если кто-то из Ваших людей решит-таки уходить во владения цесаря, то посоветуйте ему не спускаться с гор, - донеслось вслед, - Явуз-бей не особенно стремится действовать вдали от дорог!

55 Извините, капитан, но на войне, как на войне. (франц.)

...

Из-за прохода доносились звуки разговора. Приглушённые - звук по большей части гасили скалы. И непонятные - те слова, что удавалось всё-таки расслышать, были на каком-то неизвестном языке. Коварный турок сделал так, что ни Арпине, ни, тем более, женщины и ополченцы не понимали ни слова. Даже поручик Чапский только развёл руками: "Мне очень жаль, барышня Арпине, но это капитан служил в Бранденбурге, а не я". Но Павел был далеко, за каменной стеной, он вёл важнейшие переговоры, от которых зависела их жизнь, а она оставалась здесь, с чужими людьми, и не знала, что будет дальше. Павел вывел их из... из ТОГО места, как Моисей из Египта, - повторяла себе девушка, - не для того, чтобы они снова попали в руки... в руки ТЕХ. Он сделает так, что она вернётся к людям. Вернётся в... на землю Цесарства, где она никогда в жизни не была.
Неожиданную услугу оказал княжне тихий молодой человек. Арпине так и не приучилась воспринимать его, как военного, как офицера цесарского войска. Если бы не его мундир с эполетами поручика, она осталась бы в полной уверенности, что говоривший "Вы" даже армянским ополченцам и красневший при разговоре даже с какой-то несчастной Лиануш (он знал достаточно армянских слов, чтобы их обмен репликами мог считаться "разговором") Арсений - всего лишь обычный мальчик, сын одного из советников Великого Князя, потерявший родителей во всём этом военном хаосе.
Так вот, оказалось, что маленький Арсений знает не только армянский, но и немецкий. Он объяснил, что Павел с турком служили где-то рядом - в каких-то германских княжествах, названия который Арпине не запомнила. Потом он смущённо объяснил, что турки предлагают её Павлу сдаться. Потом он замолчал, потому что с ТОЙ стороны ветер подул в другую сторону, и слов стало невозможно разобрать. Вдруг оба, Павел и турок, перешли на крик. И тогда Арпине стало по-настоящему страшно - турок много, они сейчас убьют её Павла, потом войдут сюда и убьют всех остальных мужчин, а её заберут с собой! ОНИ снова заберут её с собой и отдадут ЕЙ - а ОНА отдаст её башибузукам... если вообще отдаст! Девушка почувствовала холод, страшный холод, от которого не спасают никакие шубы и одеяла. Она разрыдалась навзрыд.
Арсений стоял и смотрел, как плачет княжна Галстян, даже не пробуя её успокоить. Вот Павел бы смог. Он прижал бы её к себе и там, на его тёплой груди, в объятьях его сильных рук, её страхи пропали бы, как ночной кошмар.

- Павел, Павел, где ты? - всхлипывала дочка "Льва Карина", - Ну где же ты, куда ты ушёл? - закрыла она глаза руками.

- Прошу прощения, госпожа, может быть Вам нужно это? - сквозь слёзы Арпине увидела руку Арсения, протягивающую ей... белый кружевной платок с вышитым вензелем.

- Что ты сказал? - переспросила княжна.

- Я подумал... может быть, Вам нужен платок, госпожа Арпине, - смущённо залепетал "сын советника", - вот он. Простите, пожалуйста...

Арсений выглядел таким несчастным, что Арпине расхотелось плакать. Как можно жалеть себя, когда рядом есть такое несчастное маленькое существо, как он.

- Не беспокойтесь, Арсений, всё в порядке, - княжна Галстян смеялась сквозь слёзы и трепала мальчишку в офицерском мундире по кудрявым волосам.

Офицер Цесарства застенчиво улыбался. Для полного сходства со щенком ему не хватало только вертящегося хвоста. Арпине расхохоталась.

- Ишь ты, веселье теперь на неё нашло! Может тебе ещё пальчик показать, сиятельная госпожа!

Мерзкий скрипучий голос проклятой Лиануш пробудил в дочери князя давно дремавшую злость.

- Замолчи немедленно, старая корова!

- Да что Вы говорите, сиятельная княжна! - Лиануш упёрла руки в боки и выставила вперёд ногу в туфле с загнутым вверх носком, - Может быть, Вы изволите высечь свою недостойную служанку?

Такого издевательства от простой деревенской бабы дочь нахангапета стерпеть уж никак не могла.

- А чтобы ты знала - я так и сделаю! - Арпине не заметила, что уже сама стоит в такой же позе, как и Лиануш, - Высеку тебя, наглая тварь, так, что мало не покажется!

- А ну, попробуй, подстилка турецкая!

Этого прощать было нельзя, и Арпине бросилась вперёд, вцепившись в волосы мерзавки, которую она не желала больше звать по имени. Та ответила тем же самым.

- Молчать, бабы!!!

Громовой голос над самым ухом остановил её. Железная рука вахмистра Куника растащила ссорящихся женщин в разные стороны.

- Ты! - погрозил он волосатым кулаком Лиануш, - Пошла отсюда и чтоб пикнуть у меня не смела - задавлю! - та отошла в сторону, поправляя на голове покрывало и что-то бормоча под нос - разумеется, не поняла ни слова, но кулак вахмистра был более чем красноречив.

Арпине стало вдруг стыдно. Как она могла, она, образованная барышня из доброго дома, так опуститься до драки с какой-то... с какой-то глупой дурой, не умеющей ни слова по-польски. А как она теперь выглядит! Княжна Галстян стала поправлять руками платье и только здесь вспомнила, что на ней мужская одежда. Какой же стыд!

- Какой стыд, барышня! - выговаривал ей вахмистр, - Ну понимаю, эта, как её там, Лианнушка, что с неё взять! Но Вы-то Вы! Ваш... господин капитан там, а Вы? А если бы господин капитан это увидел? Что тогда?

Арпине снова перепугалась. Если Павел, упаси Боже, узнает, как ужасно она себя вела, тогда он её просто... он её просто оставит, о добрый Боже!

- Пусть Игнатий ничего не говорит капитану, совсем ничего, - скороговоркой говорила Арпине, - Тогда он ничего не узнает, а я... буду благодарна Игнатию до конца моих дней.

- "До конца дней", - пробормотал Игнатий, - Да что мне, барышня, в Вашей благодарности? Я за господина капитана в огонь и в воду. Я-то что, я нем, как рыба, тут Вы, барышня, не беспокойтесь. Эх, бабы, бабы, одна из-за вас морока.

Игнатий взял прислонённый к скале карабин и вернулся на свой пост у входа. Арпине заметила, что последняя фраза была не по-польски, хотя она и поняла нелестное для представительниц её пола содержание. Наверное, это был тот самый "москворусский язык", о существовании которого она слышала в отцовском доме от своих учителей.

...

Что-то произошло, пока он отсутствовал. Чапский отсалютовал ему как-то слишком быстро, взор Сибирийца был каким-то слишком преданным, Дружинко вообще старался спрятаться куда-нибудь в темноту. Солдаты и армяне слишком старались не смотреть ему в глаза, а Арпине как-то слишком быстро обняла его и начала целовать. В свете только что появившейся из-за гребня скалы половинки луны её глаза блестели - она точно плакала. Что-то произошло, но пока это неважно. Сейчас важно совсем другое.

- Ну что, господин капитан, что он, чёрт побери, требует? - нетерпеливо и не совсем согласно с Регуламином обратился к нему Чапский.

Остальные просто ждали его слов. Ждал Сибириец, поглаживая густые усы, ждал Дружинко, переминаясь с ноги на ногу, ждали солдаты и ополченцы, опершись на карабины, ждали женщины, потупив взор. И ждала ответа его Арпине, часто-часто моргая длинными ресницами.
Капитан Ницеевский рассказал содержание переговоров с Сараджоглу. Разумеется, вкратце, опустив рассказ о семейной истории турецкого капитана. По большому счёту, имел значение только окончательный ультиматум, но ему нужно было время, чтобы обдумать своё решение. Решение, которого в душе он ещё так и не принял.

- Господа офицеры! - официальным тоном произнёс капитан, - я хочу выслушать ваше мнение, что нам следует в сложившимся положении дел предпринять.

Формально его слова относились только к кракусу и новгородцу, поэтому он добавил:

- Господин вахмистр, - услышав, что его назвали "господином", Сибириец расправил плечи и сделал грудь колесом, - вначале я хочу услышать, что скажете Вы.

Сибирийцу, похоже, ещё никогда не приходилось принимать участие в военных советах наравне с "господами офицерами", поэтому он выглядел немного смущённым.

- Господин капитан, я тут подумал... с барышней вот поговорил, - ну да, что-то тут происходило, - и так скажу: я с Вами в огонь и в воду! Если скажете: умри, Игнатий - Игнатий пойдёт и умрёт. Скажете: сдавайся, Игнатий - сдамся, куда деваться, жить-то оно всем хочется, - он опустил голову, потом снова её поднял и посмотрел в глаза капитану Ницеевскому, - Только вот с барышней-то Арпине как? Это получается, что мы турку сдадимся, и её сдадим? Это, господин капитан, понятно, Вам решать, она же всё-таки как-никак Ваша... княжна, но я так скажу: будь моя воля, то барышня досталась бы этим басурманам только после моей смерти. Нет, господин капитан, помирать, так всем вместе.

Капитан Ницеевский перевёл взгляд на свою... невесту, конечно, теперь в этом не было сомнений ни у кого. Она стояла в неподалёку, в стороне, не вместе с армянками, не вместе с солдатами - сама по себе, и ждала, пока решат её судьбу.

- Поручик Дружинко, слушаю Вас.

- Господин капитан, господа, - начал новгородец, - я, если позволите, рассмотрю наше положение с формальной точки зрения. Во-первых, неприятель имеет силу до эскадрона, а нас только одиннадцать человек, у которых есть оружие. Во-вторых, нам некуда отсюда отступить, так как выход есть только один. В-третьих, у нас на руках цивильные и женщины, которых мы обязаны защищать. Первые два фактора свидетельствуют в пользу того, что наше сопротивление бесполезно и нам следовало бы сложить оружие, тем более что капитан анкарских драгун, как сказал господин капитан, - поручик Дружинко посмотрел "снизу" на Павла, - является человеком благородным и своё обещание, скорее всего, выполнит.

Новгородец замолчал. Капитан Ницеевский ждал ответа на свой вопрос. Кракус нервно кусал верхнюю губу и крутил усы. Его вахмистр рассматривал забранный у убитого турка (как его, Селим, кажется) карабин. В сторону Арпине капитан старался не смотреть. Молчание затягивалось.

- Поручик, я жду Вашего ответа.

- Простите, господин капитан, - спохватился Дружинко, - Вот такой представляется мне наша нынешняя ситуация, - он преданными глазами смотрел на капитана и снова молчал.

- То есть, - вздохнул капитан Ницеевский, - по ВАШЕМУ мнению, мы должны принять ультиматум капитана Сараджоглу и сдаться туркам?

- Но здесь есть ещё один аспект, господин капитан, - засуетился "банкир", - мы, как солдаты Его Цесарской Милости, присягали не щадить жизни для Отечества. Но наши цивильные, и тем более женщины, такой присяги не давали. Соответственно, мы, как солдаты цесаря, обязаны позаботиться о том, чтобы вывести их в безопасное место. Но с другой стороны, мы их вывести не можем, потому что отсюда нет выхода! - он заметался глазами по сторонам, ища поддержки.

Чапский смотрел на мальчишку исподлобья, крутя ус. Сибириец по-прежнему с интересом вертел трофейный карабин, не отвлекаясь на такие мелочи, как совет. А Павлу как-то даже не хотелось злиться на бедолагу, попавшего, как кур в ощип. Но так было нужно.

- Поручик Дружинко! - гаркнул капитан Ницеевский, - Ваш начальник задал вам вопрос и желает получить ответ. Отвечайте немедленно!

- С другой стороны, если цивильные сдадутся вместе с нами, они могут сохранить жизнь ценой смены религии, но это, соответственно, означает...

- Молчать! - Павел надвинулся на несчастного Арсения Дружинко, втянувшего голову в плечи, - Мне не нужны здесь рассуждения, что есть "с одной", а что "с другой стороны", меня не интересует, как будет "соответственно" и как будет "безответственно"! Мне, псякрев, нужен Ваш ответ на вопрос: должны мы сопротивляться до последнего или же сдаться! Отвечайте немедленно: "да" - сопротивляться, или "нет" - сдаться!

Павел смотрел на Арсения сверху вниз. Поручика из Новгорода этот взгляд, казалось, вдавливал в землю.

- Нет! То есть да! Нет, не да, а нет! Я не знаю, что полагается делать в таком положении! - Арсений Дружинко теперь по-настоящему расплакался, - Я не хотел служить в войске! Это всё отец! Он сказал: банк достанется Николаю, а я, младший сын, должен идти до войска! Я ничего не знаю! Я служил при штабе! Я только докладывал гетману! Я не умею!

По щекам "банкира" в мундире поручика потоком текли слёзы. Он вытирал их руками, и всё лицо было теперь хорошо видимыми в лунном свете чёрными подтёками. Уланский поручик вопросительно смотрел на капитана Ницеевского. Сибириец по-прежнему делал вид, что его не касается ничего, кроме чистки турецкого карабина. Павел решил взять дело в свои руки. В прямом смысле.

- Слушай меня, недоносок! - правая рука сжимала горло поручика Дружинко, а левая поднимала ему голову за волосы, - Сейчас ты мне ответишь: "да" или "нет" без этих твоих банкирских выкрутасов! Потому что, если ты мне не ответишь, я даже не стану тратить на тебя пулю, а просто сверну тебе шею вот этими руками. Отвечать мне немедленно, псякрев!

Краем глаза Павел заметил, как оба улана - поручик и вахмистр, переглянулись между собой и одобрительно кивнули. А, какая разница, тысяча чертей!

- Да! - выкрикнул поручик прямо в лицо капитану

Его глаза ещё были мокрыми, но там уже не было щенячьего страха.

- Мы будем сопротивляться! До конца! - заявил он уверенно, - Всё равно, если я попадусь туркам и придётся платить выкуп, отец меня потом со свету сживёт, - проговорил он скороговоркой себе под нос, отвернув голову.

Но его капитан всё равно это услышал. А невеста капитана подошла к поручику и протянула ему белый кружевной платок с вышитым вензелем. Поручик поклонился ей кивком головы и прищёлкнул каблуками - прямо, как на балу в Мариинском Дворце, вот только паркета нет.

- Благодарю Вас, поручик, - произнёс Павел совсем, как ни в чём ни бывало, - теперь нам осталось выслушать Ваше мнение, господин Чапский.

- Чёрт побери, уланы не сдаются... господин капитан! - поручик Чапский снова подкрутил свой ус.

Сзади щёлкнул курок - похоже, Сибириец наконец-то довёл свой карабин "до ума". Что же, подчинённые высказались, теперь дело за решением командира. Павел посмотрел на полумесяц в небе. Тысяча чертей, как же хороша эта проклятая жизнь!

- Итак, господа - мой приказ следующий: как только начнёт светать, поручик Чапский возьмёт с собой вахмистра Куника, плутонгового56 Гасицу и рядовых..., - капитан припомнил фамилии солдат, охранявших вход, пока "господа офицеры" держали совет, - рядовых Джахоенко и Кургоченко, заберётся на скалы и будет сдерживать неприятельских стрелков, пытающихся туда подняться. Остальные будут держать вот этот вход.

Павлу за время их "анабазиса" неоднократно приходилось видеть, как ловко скачет по скалам Чапский, даром что улан, Сибириец, разумеется, полезет за своим поручиком к чёрту на рога, Гасица родом откуда-то то ли из Поронина, то ли из Нового Тарга, в общем, с Подгалья57, а оба украинца на каждом шагу повторяли: "Дак хiба ж це гори? Ось у нас на Кавказi - оце гори!". Ну раз они знают толк в горах, пусть туда и лезут, как рассветёт и станет видно, за что там цепляться. А остальным придётся драться внизу. До того момента, как турки всё-таки возьмут их не умением, так числом. А, тысяча чертей, неважно!

- Что касается цивильных, я решил предоставить им выбор - остаться с нами или идти к туркам. Сараджоглу обещал их не убивать, так что какие-то шансы у них будут в любом случае.

- Дорогая, - первый раз в жизни он обратился к Арпине, как муж обращается к жене, - ты всё слышала, объясни это по-армянски. Пожалуйста.

Но Арпине не успела ещё удалиться, как со стороны беженцев начали доноситься крики. Армяне громко возмущались по-своему. Громче всех слышался уже слишком хорошо знакомый Павлу Ницеевскому голос Лиануш. Но вот, что именно она требовала и у кого, он не понимал.

56 Подофицерский чин в цесарском войске
57 Поронин (Poronin) и Новый Тарг (Nowy Targ) - населённые пункты в регионе Подгалье (Podhale) в Татрах

...

- Люди, да что же это делается! - вопила во всю глотку влезшая на большой камень Лиануш, - Вы слышали, что они решили! Они тут будут себе геройствовать, а мы! Нас подставляют под турецкие пули! Люди! Да что ж это за дела!

Толпа беженцев волновалась. Арпине видела, как перешёптываются между собой женщины, и как мрачно переглядываются ополченцы и цивильные. И откуда только это дрянь узнала, о чём был разговор - ведь по-польски она ни "бе", ни "ме". Это выяснилось очень скоро, когда слово взял (если это можно было так назвать) господин Варданян.
Конечно, "господином" он был очень давно, недели две-три тому назад, когда ещё служил советником в канцелярии нахангапета в Карине. Когда три дня тому назад (а может и пять, а может и всю неделю - Арпине путалась во времени, когда они брели по этим проклятым горам) люди Павла нашли его в какой-то пещере, он меньше всего припоминал княжеского чиновника. Одетый в нечто, что когда-то было сюртуком, он выглядел, скорее, как побитая собака, панически пугающаяся людей.
Он прятал в своих лохмотьях еду, а потом клянчил её у окружающих, за что пару раз получал тумаки от ополченцев. Драки, впрочем, решительно пресекал вахмистр Игнатий, так что ничего страшного господину Варданяну не сделалось. Хуже всего оказалось то, что он несколько раз видел Арпине в доме отца, когда приходил к нахангапету с какими-то бумагами. На этом основании он стал называть её "дорогой девочкой", вспоминать "старую дружбу с её благородным родителем", а самое главное - снова клянчить и клянчить съестное, взывая к её христианскому милосердию.
Арпине, не зная, как отвязаться от назойливого "друга семьи" как-то оторвала ему кусок лаваша, а потом ещё раз поделилась кусочком сушёного мяса. Тогда господин Варданян вообще перестал от неё отходить, часами расписывая, какие приключения были у них с князем Левоном в молодости. Арпине не верила ни одному его слову, но просто прогнать бывшего советника не могла - уж очень он был жалок. Помог ей всё тот же вахмистр, точнее - Павел, который послал вахмистра Игнатия сделать внушение прилипчивому субъекту. Игнатий взял худого, как щепка, господина Варданяна за лацканы его сюртука (сукно затрещало, но выдержало) и молча отнёс в конец колонны беженцев. Внушение подействовало - больше Арпине господина Варданяна рядом с собой не видела.
А вот сейчас старый гриб (не сдержалась в душе Арпине) проснулся. Подслушал разговор офицеров, растрепал, не медля, змее Лиануш, а та уж...

- Люди, кхе-кхе, - закашлялся бывший советник, - Армяне! Поляки сошли с ума, я сам слышал, кхе-кхе-кхе! Они завели нас в этот мешок, а теперь хотят всех погубить! В цивилизованном мире люди не решают своих разногласий насилием. А если уж до этого доходит, то они соблюдают непреложные законы войны - главное, это сохранение жизни и имущества цивильных. Так поступают все цивилизованные народы: австрийцы, англичане, даже французы. Кха-кха-кха! - закашлялся он.

К толпе беженцев подошли военные во главе с её Павлом: улан, вахмистр, двое каких-то солдат и малыш Арсений. Пока они просто смотрели и слушали. "Они же не понимают по-армянски", - пришло в голову княжне Галстян, - "вот разве Арсений сможет".
Тем временем господин Варданян откашлялся.

- Турки, - объявил он, - тоже стремятся войти в семью цивилизованных народов. Понятно, башибузуки - это ужасно. Но ведь есть и вполне цивилизованные, культурные турки, - голос господина Вартаняна стал вкрадчивым, таким голосом он выпрашивал у "милой девочки" очередной кусочек еды, - Ведь господин капитан, - девушка поняла, что он имеет в виду не её жениха, а того, турецкого капитана с той стороны прохода, - господин капитан, кхе-кхе-кхе, обещал нам защиту и сопровождение до Саригамиша.

- Ты что же, плешивый, из ума выжил?! - пододвинулся к советнику ополченец по имени Ованес и по прозвищу "Быстрый" и дал ему оплеуху по блестящей лысине, - Турок хочет, чтобы мы от Христа отреклись, ты что - на крест плевать будешь?!

Человек в остатках сюртука сразу сжался, снова превратившись обратно в побитую собаку, притом закашлявшуюся. Но это был ещё не конец волнений - на Быстрого взбесившейся кошкой набросилась Лиануш.

- Ах ты, сволочь! - вопила она, вцепившись ему в лицо, - Умереть хочешь, так подыхай! Сдохни за своего князя, за своего Христа, за своего цесаря! А я хочу жить, понял ты, баран!

В обычном состоянии Быстрый быстро утихомирил бы её, но сейчас он мог только отбиваться, ошарашенный её напором. На помощь ему пришёл Игнатий.

- Заткнись, баба - убью! - снова заорал он на неё не по-польски и схватил руками за плечи.

Но на этот раз нашла коса на камень. Упрямая баба не прекратила вопить и вырываться. Вахмистр тащил её за талию, а она упиралась ногами и кричала вовсю:

- Я не желаю подыхать вместе с вами, бараны!

Здесь неожиданно очнулся советник.

- Вы бараны! - закричал он, - Вы бараны, которых ведут на бойню ваши безумные поводыри! Вы что, хотите умереть за Цесарство, за веру, за весь этот набор глупостей! Я отказываюсь! Слышите! - повернулся он к Павлу и прочим офицерам, - Я, Акоп Варданян, свободный человек, отказываюсь, - он снова закашлялся, - вы слышите, отказываюсь служить вам, вашему цесарю и вашему богу! Я ухожу, кхе, и вы меня не остановите!

Все затихли, даже Лиануш в руках вахмистра Игнатия перестала брыкаться. Господин Варданян, между тем, отвернулся и степенно и даже как-то величественно шагая, направился к проходу. Теперь он уже не напоминал побитую собаку, скорее, медленно удаляющегося льва. Правда, ненадолго - когда его остановил охранявший выход солдат (тот, который говорил с каким-то странным мягким акцентом и к месту и не к месту поминал свой Кавказ), советник в сюртуке закашлялся, засуетился и снова сгорбился.

- Пусти его, - приказал солдату Павел, - пусть идёт, если хочет.

Господин Варданян снова засуетился. Уже не лев, а мокрая кошка.

- Эфенди! Юзбаши-эфенди58! - закричал он по-турецки, уже скрываясь в тени, - Я сдаюсь! Я готов принять вашу веру! Я готов стать мусульманином! Ла-иллаха ил-аллах, Мухаммад расулаллах!

Советник ушёл, теперь закричала уже Лиануш, которую Игнатий выпустил из своих железных рук. Турецкий язык она знала отлично - Арпине заметила это ещё ТАМ.

58 Господин капитан (тур.)

- Я тоже сдаюсь! Господин офицер, возьмите меня с собой! Я отрекаюсь от христианской религии! Ла-иллаха ил-аллах, Мухаммад расулаллах! Я иду с вами! - и тоже ушла в темноту.

С той стороны прохода доносились голоса, слишком тихие, чтобы можно было их разобрать. Двое ушли, Боже, а если уйдут и остальные?

- Кто хочет уйти за ними - пусть уходит, - устало произнёс Павел.

Кажется, его не заботило, понимают беженцы польский язык или нет. Люди снова заволновались. Арпине стало страшно - они все уйдут: и беженцы, и ополченцы, а солдаты Павла, увидев, что им больше некого защищать, тоже положат оружие. Они с Павлом останутся в одиночестве здесь, в этом каменном мешке. О, Боже!

- Люди! - теперь кричала уже сама Арпине, - Не смейте уходить, не смейте! Неужели вы откажетесь от веры своих предков только потому, что вам так приказали вздорная баба и старый пердун? - это было не то слово, которое следовало употреблять приличной барышне, но приличным барышням также не положено бегать в мужском костюме по горам.

В толпе беженцев послышался смех. О, Боже, спасибо тебе!

- Сохраняйте спокойствие, люди, - призывала княжна Галстян, - у польского капитана есть план, он выведет вас отсюда! - (Господи, сделай так, чтобы это было правдой!), - Правда, Павел? Ты выведешь нас отсюда? - обратилась она к своему жениху по-армянски, даже не заметив, что говорит на непонятном ему языке.

Но её любимый понял, что его Арпине хотела от него услышать. Или, наоборот, не понял, что даже к лучшему - не услышать от него "нет" перед людьми. Он ничего не сказал, просто взял её в свои надёжные руки и поцеловал. Арпине услышала восхищённое "О-о-о!" и почувствовала, как её верхнюю губу покалывают усы Павла. Один из них защекотал ей в носу. "Только бы не чихнуть", - подумала княжна Галстян и закрыла глаза.

...

Шум утих. Армяне примирились со своей судьбой и уселись всей своей группой под скалой вокруг костра, ополченцы и солдаты (по приказу капитана Ницеевского) занялись чисткой карабинов, Чапский, Сибириец и горцы отправились высматривать самый быстрый путь наверх - такой, чтобы успеть забраться на вершину раньше, чем это сделают драгуны с той стороны. Джахоенко даже хвалился, что сможет забраться на скалу при одном только лунном свете, достаточно, впрочем, ярком. Кургоченко отговаривал земляка от безрассудного поступка, под конец Чапский велел им обоим заткнуться и лучше смотреть. Что касается самого Павла Ницеевского, он не полез бы на скалу даже под страхом смерти (то есть именно сейчас) ни при луне, ни при солнце. Не то, чтобы он так уж боялся высоты, а просто опасался делать то, в чём у него не было никакого опыта.
Некоторые разногласия вызвал вопрос о вооружении группы "скалолазов". У Чапского и Сибирийца был при себе целый арсенал: от кинжалов и сабель до всё тех же кольтов (у Сибирийца их было целых два), не считая карабинов. Наверх оба улана, впрочем, карабины брать отказались - не желая рисковать подъёма "с такой-то махиной". Зато все три горца - с Кавказа и с Татр, единогласно отказались от предложения их капитана взять одному из них его револьвер. "Hej ze swojej stzelby ja lepiej durkom, szkoda ino, ze cupogi nimo zebym ruboł"59, - мотивировал их отказ Гасица.

59 "Так из своего ружья я лучше стреляю, жаль что чупаги нет, чтобы рубать" (диалект горцев с Подгалья). "Чупага" - вид оружия, небольшой топорик на длинном древке, обычный элемент мужского костюма у тамошних жителей.

Итак, на сегодняшнюю ночь все члены его отряда были заняты делом. Что будет утром, Павел Ницеевский старался не загадывать. Патронов для "кольта" должно было хватить для начала, а там видно будет... кому-нибудь. С "турецкой" стороны доносились песни, слышен был и женский голос - Лиануш, или как её там теперь звали по-турецки, отлично освоилась с новыми соотечественниками и единоверцами. Не теряли времени и некоторые из армян - в стороне от костра, из-за большого валуна, куда не проникал свет луны, что-то ритмично двигалось, издавая достаточно недвусмысленные звуки. В ту сторону Павел, усевшийся на длинном плоском, нагревшемся за жаркий день камне, старался не смотреть. Не смотрел он и на костёр - конечно, вряд ли турки полезут в каменную щель среди ночи, но глаза лучше держать привыкшими к темноте. Смотрел он на лежавшую у него на коленях Арпине.
Они с княжной Галстян первый раз за время их знакомства, первый раз за время их бегства, первый раз в их жизни, были так близко, вместе и наедине. Да, наедине, несмотря на два десятка человек вокруг. У тех, как уже говорилось, были совсем другие занятия, в которых не было места ни польскому офицеру, ни армянской девушке. Которым сейчас тоже не было дела до всех вокруг.

- Я люблю тебя, Арпине, - сказал капитан Ницеевский.

- Я тоже тебя люблю, - ответила капитану Арпине.

У неё были мягкие губы, а упругая грудь чувствовалась даже через уланскую куртку (с расстёгнутыми, впрочем, верхними пуговицами). Но всё равно чего-то не хватало, что-то было недосказано. Павел знал и боялся этого. А вот княжна Галстян, в отличие от офицера цесарского войска, нашла в себе смелость об этом заговорить. Иногда женщины бывают смелее мужчин.

- Милый, я не хочу опять попасться к НИМ в руки, - Арпине приподнялась, обняла Павла Ницеевского за шею, - Ты должен обещать мне, что не допустишь этого.

Капитан Ницеевский знал, что означает эта просьба, но сделал последнюю попытку увести разговор в сторону.

- Ты не попадёшься туркам, любимая. Мы обязательно выйдем отсюда и поженимся в первой же церкви по дороге. А потом мы уедем ко мне в Москворуссию и будем вместе.

В качестве дополнительного аргумента Павел поцеловал свою невесту. Княжна на поцелуй ответила, но его словам не поверила.

- Ой, Павел, Павел, - грустно улыбнулась Арпине, - скажи мне правду - ты на самом деле знаешь, как нам выбраться отсюда? Или просто так говоришь, чтобы меня успокоить? Я твоя, "в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас" - так скажи мне правду, гладя в глаза.

В глазах его любимой отражался серп луны. Павел не ответил ничего.

- Когда турки нападут, застрели меня, пожалуйста. Сразу - это лучше, чем то, что будет ПОТОМ. Молчи, - приложила ему палец к губам, - молчи, ты не понимаешь, что это для меня значит, поверь, так будет лучше.

Капитан Ницеевский больше не пробовал возражать княжне Галстян.

- Самоубийство - это смертный грех, но если меня убьёт мой собственный муж, всё будет в порядке. А тебя Бог простит, ведь ты же не желал мне зла, а, наоборот, спасал... и душу и тело.

Павел снова поцеловал Арпине в губы. Это длилось долго, но, увы, тоже закончилось.

- ОНА где-то близко, ОНА, наверняка, меня ищет и, если я буду жива, найдёт. Я не хочу, не желаю, не могу, чтобы ОНА стояла рядом и смотрела, - Арпине заплакала, - и смеялась. Не хочу, понимаешь! ОНА меня не достанет, сделай так, пожалуйста!

Павел уже несколько раз слышал это имя. То есть, конечно, местоимение, но его невеста всегда произносила слово "ОНА" так, что оно звучало именем собственным. Раньше он никогда не задавал вопросов, о ком именно Арпине говорит с такой ненавистью и ужасом.

- О ком ты говоришь, дорогая?

- Ты даже не представляешь, как это было ужасно! На дороге в Баберд палило солнце, и вокруг стояли облака пыли...

...

На дороге в Баберд палило солнце, и вокруг стояли облака пыли от сотен ног людей и лошадей. Одно имущество семьи Галстянов занимало несколько повозок. Большинство слуг, впрочем, испугалось бегства в неизвестность, и предпочли укрыться в Цитадели. Кучера кричали лошадям "Хо! Хо!", запряжённые в повозки волы мотали головами, отгоняя мух, и изредка мычали, ослы кричали своё нудное "Иа-иа", а люди молчали, потому что устали за целый день непрерывной ходьбы. В отдыхе нуждались даже лошади - ведь сменить их не было никакой возможности.

- Мы не успеем добраться до Баберда засветло, госпожа, - обратился к матушке одни из верховых гайдуков.

- Хорошо, Манучар, - ответила ему матушка, - на ночь мы остановимся здесь.

- Эй, люди! - матушка встала на повозку и повернулась назад, к колонне каринцев, - Мы сделаем здесь привал! Отдохните за ночь, завтра нам предстоит дорога до Баберда и в Трапизон.

Каринцы хорошо знали, кто эта властная женщина, одетая не по-армянски, поэтому они сразу же подчинились. Впрочем, и без приказа супруги нахангапета они всё равно свалились бы на землю от усталости.
Ночью всё было тихо и спокойно. До тех пор, пока перед самым рассветом по импровизированному лагерю беженцев прошёл слух - турки вошли в Карин! Арпине услышала это известие, проснувшись от шума вокруг - все беспорядочно бегали и пытались перекричать один другого. Гайдуки окружили повозку и сдерживали собравшуюся вокруг толпу. Ваагн с самым серьёзным видом отдавал гайдукам какие-то распоряжения. Те говорили ему "Да, молодой князь" и делали по-своему. Братишка по мере своих сил скрывал разочарование и нервно постукивал пальцами по рукояти своей сабли. Маленький Петрос сидел на повозке и с любопытством разглядывал, что делается вокруг. Матушка была уже на ногах и решительно требовала у Манучара:

- Найди того, кто это рассказал - немедленно!

- Да, госпожа, - ответил матушке Манучар и бросился в толпу.

Приказания княгини Аревик, в отличие от её сына, все выполняли немедленно и беспрекословно.

- Не желаете ли умыться, моя госпожа? - Люсавард уже стояла около Арпине с кувшином воды, - Я набрала её здесь в реке.

Дорога шла вдоль реки, то приближаясь к её берегу, то удаляясь. Здесь она была совсем рядом, каких-то сто-двести шагов.

- Полей мне, Люсавард.

Холодная вода освежила княжну и прогнала остатки сна.

- Вот он, вот он! - раздались голоса, - Он здесь, госпожа, - доложил матушке вернувшийся Манучар, - Иди сюда, расскажешь всё госпоже!

Вперёд выдвинулся невысокий худой человек лет тридцати, в пыли, как и все вокруг, и без шапки.

- Кто ты такой? Что ты видел? - подошла к нему матушка, - Отвечай!

- Я Микаэл Сантурян, у меня мясная лавка близ Цитадели. Я был у своей сестры, - спокойно ответил человек, похоже, он уже устал волноваться, - когда в город ворвались "волки". Я знаю, - предупредил он назревавший вопрос матушки, - кто они такие, потому что они орали "Курт! Курт!"60, по всей улице было слышно только это. Видит Бог, я ничего не мог сделать, чтобы помочь сестре и племянникам! - мясника Сантуряна всё-таки прорвало, - Я видел, как их всех убили ЭТИ! Я выскочил в окно, нашёл какую-то лошадь и ускакал. Я не мог ничего сделать! - он заплакал.

- Откуда они пришли? - переспросила мясника матушка, - По какой дороге пришли эти турки?

- С юга, - ответил по-прежнему всхлипывающий Сантурян, - с гор. Они пришли и подожгли Карин. Я видел, как они поджигали дома вместе с людьми.

Мясник, вытирая глаза, удалился в глубь толпы. Толпа ждала, что скажет супруга нахангапета - единственная на этой дороге власть.

- Сохраняйте спокойствие, люди! - Манучар помог княгине снова подняться на повозку, - В каринской Цитадели остался гарнизон княжеских войск. Там есть большой запас боеприпасов и продовольствия - Цитадель не дастся никаким "волкам"! А пока стоит Цитадель - Карин остаётся нашим! Не смейте говорить, что Карин пал! - матушка сорвалась на крик, - Не смейте! Гетман разобьёт турок и "волкам" придётся, поджав хвост, бежать! Мы вернёмся! Мы вернёмся обратно!

Вслед за матушкой Ваагн тоже начал кричать: "Мы вернёмся!". За ним - гайдуки. А вскоре вся толпа беженцев громко и ритмично повторяла раз за разом:

- Мы! Вернёмся! Обратно!

Арпине оглянулась. Малыш Петрос выкрикивал матушкины слова вместе со всеми, вымахивая в воздухе обеими руками. Люсавард молча смотрела на беженцев, прикрыв нижнюю часть лица своим белым покрывалом.
60 "Волк! Волк!" (тур.)

Баберд миновали без приключений. На перекрёстке у старой крепости между беженцами возникли разногласия - по какой именно дороге ехать дальше. Решающий голос принадлежал, разумеется, княгине Галстян - не только по причине её высокого положения, но и просто потому, что у неё единственной была при себе карта Армении. Естественно, что ничего подобного у каринских простолюдинов не было и быть не могло. Здесь к ним присоединилось с десяток жителей Баберда.
Прочие, объяснили они, уже выехали в "вольный город" несколькими днями раньше, а они сами боялись ехать одни, опасаясь шастающих по дорогам то здесь, то там башибузуков. Бабердцы, опасливо оглядываясь, называли два имени: Гази-Ахмеда и Явуз-бея. Последний с его шайкой, составленной из местных, то есть происходящих из Каринского наханга61, турок, отличался, как говорили, особой кровожадностью.
Теперь они двигались на Трапизон - каринцы, бабердцы и жители чуть ли не десятка мелких селений по дороге. Солнце по-прежнему вовсю палило с небес - а тени от деревьев были редкие, не доходили до дороги, а ближе к полудню вообще вытягивались вдоль неё. Одним прекрасным утром (утро было на самом деле прекрасным, солнечным и прохладным) они вышли к морю. Арпине ещё никогда не видела моря - и даже представить не могла, что "река без другого берега" (так отвечала матушка на её вопросы о море на гравюрах в книгах и картинах на стенах) выглядит в действительности так красиво. Она смотрела, как волны одна за другой накатывают на берег и уходят обратно, с лёгким шипением переворачивая гальку.

61 Область (арм.)

Арпине упросила матушку на минутку остановиться, соскочила на землю, сняла туфли (Бог с ними, с приличиями) и побежала к кромке воды. Было странно горячо бежать по горячей гальке, пару раз девушка почти поскользнулась, но, наконец-то почувствовала на ступнях прохладу воды. Она зашла чуть поглубже, чтобы погрузить ноги по щиколотки.

- Возвращайтесь, дочь моя! - услышала она голос матушки.

Но бродить в прохладной воде было так хорошо, что уходить Арпине не хотелось. Она переворачивала босыми ногами маленькие камушки и вдыхала дующий в сторону моря холодный ветерок. Некоторые из беженцев, особенно дети, тоже бегали по кромке прибоя.

- Эй, сестрёнка, пора! - кричал ей Ваагн со своего коня.

- Моя госпожа, Вам пора возвращаться, - Люсавард была уже рядом и присела в своём всегдашнем почтительном поклоне.

Какие-то рыбаки закончили вытягивать на берег свою лодку и с интересом смотрели на то, как служанка вытирает ноги своей сидящей в повозке госпоже. После прогулки Арпине была в самом весёлом настроении, поэтому она одной рукой послала рыбакам воздушный поцелуй, а другой подтянула свою широкую юбку почти до колена, помахав при этом ногой. Заметив это, Люсавард удивлённо подняла голову.

- Вы ведётё себя неприлично, дочь моя! Немедленно прекратите это безобразие!

Ближе к вечеру, когда до Трапизона (судя по карте) оставалось не более часа или, в крайнем случае - двух, и Арпине начала расслабляться в ожидании отдыха на постоялом дворе, со стороны заходящего солнца появился всадник. И не один. Ваагн вытащил саблю, а Манучар и прочие гайдуки сорвали со спин карабины и прицелились по приближающимся силуэтам.
Всадники, впрочем, не собирались нападать на беженцев.

- Пиос исте, антропи? - спросил первый всадник не враждебно, а, скорее, удивлённо, - Апо пу? Атетис! И турки стин Трапезунда! Амесос писо!62

- Ты что, грек, что ли? - скривив лицо, спросил Манучар, забросил карабин обратно за плечи - и сплюнул перед собой.

62 Вы кто, люди? Откуда? Возвращайтесь! Турки в Трапезунде! Немедленно назад! (гр.)


Что, в самом деле, может быть безобиднее встречи с греком? Грек - это рыбак или торговец, никак не воин. В отличие от любого армянина, с детства готовящегося к защите родной земли. Ну... почти любого - Арпине покосилась на невооружённых крестьян. Но нет, ножи, по крайней мере, есть у каждого.
Тоже поняв, что перед ними не враги (хотя отец говорил, что дружбы у армянина с какими-то греками тоже быть не может), греки расслабились. Присмотревшись, Арпине заметила, что на них надета униформа.

- Кто вы такие? - поднялась матушка, - Что на вас за форма? Что произошло в Трапезунде? - обратилась она к ним по-польски.

- Я поручик городской стражи Йоргос Офиотис, - польский язык главного (конечно, он у них главный, кто же ещё) грека не уступал польскому поручика Чартобромского, да и отсалютовал он матушке ничуть не хуже цесарского гвардейца, - Трапезунд пал. Турецкие шпионы открыли ворота турецкой армии.

При этом грек был совершенно спокоен, чем ещё более напомнил княжне Галстян "её" поручика. Как он там, бедный, один на войне, лицом к лицу со смертью?

- А как спаслись вы? - подозрительно спросила матушка, - Вы просто бежали из города, как трусы!

Городской стражник Офиотис замялся, и Арпине решила, что на поручика Чартобромского этот Йоргос всё-таки не похож - цесарский гвардеец ни за что не бежал бы перед лицом неприятеля!

- Что делать, сударыня, - пожал плечами Йоргос Офиотис, - Наше сопротивление всё равно ничего бы не изменило, и наша смерть никого бы всё равно не спасла. Что бы мы не делали, турки уже в Трапезунде, и нам нужно уходить отсюда, пока они не выслали какой-нибудь отряд в погоню.

Матушка задумалась.

- Вы правы, поручик, - сказала она, - нам следует идти назад, под защиту цесарского войска. Вы конные, так что поедете вперёд разведывать дорогу. Прошу Вас, - матушка показала рукой в восточном направлении.

Поручик городской стражи Йоргос Офиотис хотел, казалось, возразить, но передумал. Вместо этого он что-то сказал по-гречески своим людям, и они, все шестеро, проехали через колонну беженцев туда, откуда они все только что пришли. Матушка жестом подозвала Манучара:

- Следи за ними. Я не верю этим гречишкам.

- Да, госпожа, - кивнул головой Манучар и снова снял с плеча карабин. Его люди повторили это движение.

- Люди! - громко обратилась к беженцам матушка, - Трапезунд захвачен врагом! Мы должны вернуться обратно, под защиту войск цесаря!

Опустив головы, люди повиновались. Защёлкали кнуты, заскрипели оси.

- Хо! Хо!

- Позвольте, я поправлю Вам подушку, моя госпожа? - осторожно спросила Люсавард.


- Что, уже утро? - Арпине открыла глаза и потянулась, - Где мы, матушка?

И вспомнила. Час пути до Трапизона, город захвачен турками, а они спят, как ни в чём не бывало! И уже светает.

- Матушка! Нам надо ехать! - и здесь заметила, что повозка уже движется.

- Вы уже проснулись, моя госпожа, - Люсавард была рядом, - если Вы не возражаете, здесь в кувшине есть вода.

- Быстрее, дочь моя, быстрее, уже утро, нам нельзя задерживаться.

Арпине была недовольна - её даже не разбудили перед тем, как тронуться в путь, забрали с собой, как какой-то мешок. Сидеть в повозке было неудобно даже на заботливо подложенной Люсавард подушке. Да и на что тут смотреть, кроме обшитых полотном стенок! От солнца они, конечно, защищают, но совершенно заслоняют обзор. Матушка не обращала на неё внимания, и княжна Галстян перебралась назад (служанка перенесла туда подушки вслед за ней).

Но сзади тоже было скучно. Дорога, дорога, дорога, пыль, пыль, пыль, кромка морского прибоя то приближается, то удаляется, то снова приближается. Повозки, кони, всадники - ничего интересного. Манучар, заметив Арпине, отвесил вежливый поклон и ускакал куда-то вперёд. Ваагн отсалютовал ей саблей с коня (вышло даже красиво, как на параде) и подмигнул. Не сестре, а её служанке, устроившейся рядом со своей госпожой. От Арпине не укрылось, что та как-то слишком быстро опустила голову. А ведь ещё была та сцена в её спальне!

- Люсавард! Отвечай немедленно, что у тебя с моим братом?

- Простите меня, моя госпожа, - смутилась от неожиданного вопроса служанка, - у меня ничего не было с молодым князем. Ведь я помню Ваши слова. Упаси Боже мне их нарушить! - Люсавард даже перекрестилась.

Арпине, как ни присматривалась, не смогла заметить фальши.

- И так должно быть! Поняла? - строго спросила она.

"Урок всегда должен быть закреплён" - так говорил отец. Самое время применить это к Люсавард.

- Да, моя госпожа. Он - князь, а я - всего лишь служанка, - она опустила глаза.

Вот! Воспитание прислуги закончено. А что теперь?

- Люсавард, разбуди меня, когда мы приедем... куда-нибудь.


Но княжну разбудила не Люсавард. Её разбудил толчок, от которого она свалилась на дно повозки. Открыв глаза, она сразу же зажмурилась: солнце, успев сделать оборот и оказаться на западе, светило изо всех сил, хоть и слабевших с закатом. Чтобы что-то увидеть, Арпине протиснулась между настороженно смотрящими вперёд Люсавард и Петросом к вознице - старый Акоп сидел на своём месте и с интересом глядел куда-то направо.
А там справа, прямо у дороги, стоял большой двухэтажный дом. А в окне этого дома висел огромный красный флаг. То, что это именно флаг, а не вывешенная сушиться простыня, было ясно с первого взгляда - на простынях, даже шёлковых, даже красных, никогда не бывают нашиты белые звёзды и полумесяцы. Это был именно флаг. Флаг Турецкой Империи. Княжна Галстян оглянулась - такие же красные флаги, только поменьше, висели в окошках и других домов вдоль дороги. В соседнем доме хозяин и его сыновья вешали красно-белую гирлянду на окно.
Кроме чужих флагов на улице (из уроков географии Арпине помнила, что цвета Вольного Города Трапезунда - чёрный и белый, как у старой Трапезундской Империи), всё было совсем обычно - по дороге ехала повозка, запряжённая ослом, какая-то женщина в чёрном несла кувшин с водой, какие-то рыбаки вытягивали на берег лодку. Присмотревшись, Арпине узнала в них тех самых, перед которыми она вчера задирала юбку и махала ногами. Ей стало стыдно и она отвернулась.

- Матушка! Что происходит! Где мы! - закричала княжна, оглядываясь по сторонам.

Матушка стояла вместе с Ваагном и Манучаром около повозки и тоже осматривалась.

- Добрый вечер, княжна, - мило поприветствовал её по-польски поручик городской стражи Йоргос Офиотис.

Теперь он был уже не на коне - он разговаривал с матушкой. Манучар и Ваагн стояли за спиной матушки, а за спиной Манучара стояли гайдуки. За спиной поручика Офиотиса стояли его стражники - в одинаковой униформе и шапках с летящими орлами на кокардах. У всех за плечами висели карабины.

- Что вы делаете! - испугалась Арпине, - прекратите немедленно!

- Прошу прощения? - удивлённо переспросил Йоргос Офиотис.

- Успокойся, дочь моя, - спокойным тоном сказала ей матушка.

Арпине поняла, что поторопилась с выводами. Никто не собирался ни с кем драться, все просто разговаривали, хотя временами и на повышенных тонах.

- Рад Вас видеть, княжна, - отсалютовал ей поручик Офиотис, - Имею честь приветствовать Вас, Вашу почтенную матушку и всю Вашу семью у нас в Офисе.

- Херете, архонтокори, - вежливо поклонился старик (по одежде было видно, что это не просто рыбак), - Калосорисате стин Офи.63

63 Приветствую, княжна. Добро пожаловать в Офис. (гр.)

- Мой отец также приветствует Вас в Офисе, княжна, - перевёл слова старика на польский поручик Офиотис, - Мой отец - димархос... начальник Офиса.

Турецкие флаги на домах поручика и его отца не волновали, как бы он их вообще не видел. Арпине показалось это странным.

- А что это такое, поручик? - показала Арпине на флаги, - Почему ЭТО здесь?

Городской стражник открыл рот для ответа, но его опередила матушка.

- Дочь моя, этот человек, - она ткнула указательным пальцем в грудь поручику Офиотису, - утверждает, что турки разбили войско гетмана и взяли Ерзнка.

Поручик городской стражи нисколько не обиделся, что его назвали "этим человеком". Арпине чувствовала к греку в шапке с орлом всё большую антипатию, несмотря на всю его обходительность.

- В этом нет сомнения, княгиня, - вежливо возразил он матушке, - Ксениос Стефанопулос ездил в Эрзинтзан, но по дороге встретил отступающий цесарский полк. От солдат он узнал о произошедших событиях и немедленно вернулся в Офис.

- Ты лжёшь! - Арпине и матушка выкрикнули это одновременно, - Это не может быть, потому что..., - княжна лихорадочно подыскивала причину, - потому что это невозможно!

- Я не верю Вам, поручик, - твёрдо произнесла матушка, - Даже, если Вы и не лжёте сами, может лгать этот Ваш Стефанопулос, даже если он и не лжёт, он мог неправильно понять слова солдат, а те сами могли неправильно понять слова своих офицеров. Я не сомневаюсь, - твёрдо произнесла княгиня Галстян, - что турки не в силах уничтожить войско гетмана Юзефа Бема!

Поручик Йоргос Офиотис закончил переводить слова княгини Галстян своему отцу и ответил исключительно миролюбиво:

- Что ж, княгиня, значит, каждый из нас останется при своём: Вы считаете, что Цесарство ещё победит, я - что оно уже проиграло. Вы рассчитываете вернуться в свою Армению, а я примирился с тем, что буду жить в Турции.

- Ден ине пиа тин Элефтеро Поли тис Трапезундас, - сказал вдруг отец поручика Йоргоса Офиотиса, - Ден ине пиа ту Мегалу Принкипату тис Армениас. Эхуме тора и Туркиа эдо, ке препи мас на эникуме стин авто то хора, - добавил он, - Эдо ке тора.64

Арпине поняла, что старик знает польский язык, хотя и старается это скрыть. А вот она не знала греческого, позор! То есть знать-то она знала - древнегреческий язык Гомера, который успешно вложили в голову княжне Галстян её учителя. "Минин аиде, теа, Пилиадео Ахилиос"65, - как у неё болела от этого в детстве голова. Вот только древнегреческий похож на наречие современных рыбаков ещё меньше, чем древняя латынь на современный французский. К счастью, у княжны нашёлся переводчик.

64 Нет больше Вольного Города Трапезунда. Нет больше Великого Княжества Армянского. Теперь здесь Турция, и мы должны жить в этой стране. Здесь и сейчас. (гр.)
65 "Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына" (др.гр.) - первая строка "Илиады" Гомера.

- Трапезунд пал, Эрзинтзан пал, завтра или послезавтра здесь будут турки, и нам придётся с ними жить. Поэтому мы теперь верные подданные Турецкой Империи, - он показал на красный флаг, развевающийся в окне дома напротив.

"Они предатели! Они все предатели!", - подумала Арпине. Её кольнула страшная мысль: "Они схватят нас и выдадут туркам!".

- Вам не стоит ни о чём беспокоиться! - поручик Йоргос Офиотис с вежливой обходительностью постарался развеять невысказанные страхи княжны Галстян, - Офиоты66 - мирные люди, война - не наше дело. Лично я завтра возвращаюсь в Трапезунд... то есть теперь по-турецки "Трабзон"... и снова приступаю к службе в городской страже. Турецкий генерал, скорее всего, дал своим солдатам три дня на разграбление города, как это принято, и, когда я вернусь, всё уже закончится, и туркам понадобится навести в их городе порядок.

- Предатель! - матушка была солидарна со своей дочерью.

- Кого же я мог предать, раз Вольного Города больше нет? - поручик Офиотис даже удивился.

- Цесаря! Он законный и признанный протектор Трапезунда!

- Я не заметил, чтобы цесарь особенно старался защитить своих верных вассалов, когда турки ворвались в Трапезунд, - скептически заметил поручик городской стражи.

- Фтани, гьос му!67 - прервал городского стражника Йоргоса Офиотиса его отец.

- Не, патере68, - согласился Йоргос Офиотис и вернулся к разговору с матушкой, - Мы ничего не имеем против того, чтобы вы, армяне, переночевали здесь, в Офисе, - не сходя с дороги и не заходя в селение, - добавил он, переглянувшись со отцом, - но завтра утром вы должны покинуть Офис.

Как заметила Арпине, Манучар взялся за саблю, а гайдуки сняли с плеч карабины. Городские стражники поручика Йоргоса Офиотиса сделали то же самое. Матушка остановила Манучара жестом руки, поручик Йоргос Офиотис подал такой же сигнал стражникам.

- Мы не останемся здесь на ночь! - отрезала матушка, - Мы ещё не сошли с ума, чтобы спать в логове изменников! Манучар! Мы отправляемся немедленно! - приказала она уже по-армянски.

Прислушивавшиеся к разговору беженцы со вздохами и причитаниями пошли к своим повозкам.

- Разрешите дать Вам совет, княгиня, - поручик Офиотис был по-прежнему прямо-таки издевательски вежлив, - Выберите дорогу вдоль побережья. Там меньше вероятность встретить турок, а если и встретите, то это будут, скорее, регулярные части, а не башибузуки. Они позволят вам отплыть на ТОТ берег, - стражник Офиотис показал рукой в сторону моря.

Матушка ни секунды не колебалась с ответом.

- Чтобы я поверила изменнику! Никогда! Ваагн! Манучар! Люди! - снова перешла она на армянский, - Мы отправляемся по дороге на Баберд! Немедленно, я сказала!

- Прощайте, княгиня, - услышала Арпине, уже залезая на повозку, - Да хранит Вас Бог!

- Адио, архонтисса!69

Когда, устроившись сзади повозки на своих подушках, она оглянулась, поручик городской стражи Йоргос Офиотис всё ещё смотрел им вслед, а его отец осенял колонну армянских беженцев крестным знамением. Над греческим селением под названием Офис развевались красные флаги Турции.

66 т.е. жители Офиса.
67 Хватит, сын мой! (гр.)
68 Да, отец. (гр.)
69 Прощайте, княгиня! (гр.)


На ночлег они остановились уже ночью - матушка желала отъехать от селения "проклятых гречишек" как можно дальше. То есть она ехала бы и дальше, но её убедили остановиться Ваагн и Манучар, точнее, пожалуй, Манучар и Ваагн. Командир гайдуков говорил, что все устали, что темно, что при свете одного только полумесяца они собьются с дороги, а братец ему поддакивал и пытался перебивать.
Арпине не говорила ничего, здесь решала не она, но она тоже ужасно устала за вчерашний ужасный день. Хуже всего была неизвестность. Матушка громко говорила, что все слухи о поражении польской армии - выдумка трусливых греков, но Арпине видела, что у неё самой сердце не на месте. Спрашивать Арпине боялась - она видела, как на вопрос братишки Петроса: "А правду говорят, матушка, что нас турки разбили?", она накричала на него и даже дала подзатыльник. "Этого нет и не может быть!", - накричала она на сына. Потом, впрочем, обняла его и, гладя по голове, шептала: "Не волнуйся, маленький, мама тебя ни за что не бросит". Петрос перестал плакать, а Арпине, наоборот, испугалась - а вдруг всё это правда! Что с отцом - ведь он там, вместе с гетманом, на поле сражения!
Что ещё хуже, перед самым заходом солнца к ним присоединилось ещё человек двадцать, ехавших со стороны Баберда. Нового они не сказали ничего, но все без исключения повторяли тревожное известие о постигшей польскую армию катастрофе. Это просто не могло быть правдой - ведь никого из них там, на месте якобы проигранной битвы, не было, они просто пользовались непроверенными слухами. С одной из женщин, приехавшей вместе с мужем и детьми в фаэтоне, случилась истерика, когда она услышала о падении Трапизона. Услышав это, заплакали её дети (мальчик и девочка лет восьми-десяти), а затем и дети остальных беженцев. Матери кинулись их успокаивать, и всё это - под неверным светом похожего на букву "D" серпа Луны. Арпине плакать не стала - ведь слезами горю не поможешь. Петрос тоже сжал зубы и молчал. Молодец!
Гайдуки окружили импровизированный лагерь - теперь никто бы не прошёл незамеченным. Всё затихло - дети, в конце концов, успокоились, только иногда ещё кто-то где-то всхлипывал, но тихо. Арпине заснула, провалилась в забытье и ничего не видела во сне.
Когда княжна Галстян проснулась, вокруг по-прежнему была ночь. Спать не хотелось, Арпине приподнялась и выглянула из повозки. Все вокруг, похоже, спали, со всех сторон доносился храп. На дороге виднелся силуэт гайдука с карабином.

- Моя госпожа! Моя госпожа! - княжна услышала громкий шёпот своей служанки.

- Люсавард? Ты не спишь? - удивилась Арпине.

- Да, госпожа, я услышала, как вы встаёте.

- Спи себе, мне ничего не нужно, - разрешила княжна Галстян.

- Моя госпожа, я тут подумала..., - осторожно прошептала Люсавард, чуть приподнявшись с пола повозки, - Вам нужно переодеться.

- Переодеться? Сейчас? Ночью? Зачем? - не поняла Арпине.

- Моя госпожа, ходят слухи, что турки победили..., - начала служанка княжны Галстян.

- Молчи! - Арпине чуть не перешла на крик, - Это неправда! Этого нет и не может быть! - повторила она слова матушки.

- Конечно, конечно, моя госпожа, - поспешно согласилась Люсавард, - войско гетмана сильно и так просто императору не дастся, но, - она понизила голос, - Вы знаете, всякое может быть, разные слухи и вообще... В общем, лучше будет, если люди не будут знать, что Вы - дочь князя Левона.

- Что? - Арпине возмутилась, - Это почему я должна скрывать своё имя? Объяснитесь, госпожа Люсавард, или Вы очень пожалеете! - потребовала она.

- Простите, моя госпожа, - Люсавард была почтительна, но настойчива, - Мы будем ехать неизвестно где и можем встретить неизвестно кого. Я боюсь, что это могут оказаться... недобрые люди, и они, решив, что ни князя Левона, ни гетмана больше нет...

- Как нет? - не поняла Арпине, - Мой отец жив, тебе ясно, дура! - поняв, ЧТО именно имела в виду её служанка, княжна не сдержалась, хоть и не перешла с шёпота на крик.

- Простите меня, моя госпожа, - раскаялась Люсавард, - Конечно же, Ваш благородный отец жив, я в этом ни на секунду не сомневалась. Но ведь ходят слухи, и злые люди могут так подумать...

Немного поразмыслив, княжна пришла к выводу, что её горничная не так уж глупа, как могло показаться сначала. Действительно, раз греки уже готовятся к приёму турок, то сами турки, обычно не решившиеся бы даже поднять глаз на дочь армянского князя, могут себе подумать невесть что! В самом, деле, не стоит привлекать к себе внимания.

- Я думаю, моя госпожа, - продолжала тем временем Люсавард, - лучше всего Вам переодеться мальчиком. Если Вы не возражаете, в соседней повозке в сундуке есть вещи Вашего брата - они должны Вам подойти.

Ваагн не отличался высоким ростом. Отец и матушка говорили, что он ещё успеет вытянуться. Арпине кивнула и Люсавард почти бесшумно выскользнула наружу.
Рядом сопел Петрос. Матушка спала в повозке где-то рядом. Оставшись одна (спящий братишка не в счёт), Арпине перепугалась. А что, если Люсавард не вернётся? Вдруг турки уже близко, и гайдук на страже просто их не заметил? Что если слухи о поражении гетмана (Арпине припомнила себе седого старика на балу) правда? Что если... Боже мой, что сейчас с отцом? Она уселась в углу повозки, обхватила колени и заплакала. Ей было просто страшно. Боже, сделай так, чтобы завтра утром всё выяснилось! Где эта глупая Люсавард, в конце концов?

- Вот Ваша одежда, моя госпожа, - на пол повозки упало что-то мягкое.

С помощью служанки Арпине разделась. Она немного боялась, что Петрос проснётся и увидит её совсем-совсем без всего. Но во-первых, в повозке было темно, а во-вторых, когда братишка спал, его не разбудил бы и залп из пушек.
В мужской одежде Арпине чувствовала себя непривычно. Поначалу руки как-то сами пробовали разгладить несуществующую юбку, но постепенно девушка начала приспосабливаться к новому обличью.

- Позвольте, госпожа, я тоже теперь переоденусь, - попросила разрешения Люсавард.

Во что переодевается служанка, видно не было, да княжне это и не было особенно интересно. Она положила голову обратно на подушку, не обращая внимания на шуршание тканей в противоположном углу. Арпине снова провалилась в сон без сновидений.

- Ты что, на свадьбу собралась? - разбудил Арпине голос княгини Аревик.

- Доброе утро, матушка, - потянулась Арпине, не открывая глаз.

- Ого! - Петрос даже прищёлкнул языком.

Не понимая, что происходит, Арпине открыла глаза. Уже начинало светать. Закрывающее вход полотно было отодвинуто и за ним стояла матушка. В углу повозки чуть привстала и перед княгиней склонилась в поклоне Люсавард. Она была... Арпине даже потеряла дар речи. Она была одета в её собственное праздничное антари70 с вышивкой серебряными шнурами! В то самое, которое она решила взять с собой в Александров после удачного опыта с хрхой! В то самое, которое Арпине решила надеть на бал в Морском Собрании! В то самое, в котором княжна Галстян намеревалось произвести фурор среди александровских морских офицеров! И его! Надела! Её! Служанка! Арпине просто захлебнулась от возмущения. Да она! Её! Просто...!

- А это что ещё такое? - матушка перевела взгляд на дочь, вместо платья одетую в мужские шапик71, елак72 и вартик73.

70 Антари (зап.арм.) - платье с боковыми разрезами ниже бёдер, одевающееся поверх нательной одежды.
71 Шапик (арм.) - рубашка с низким воротом и боковой застежкой.
72 Елак (зап.арм.) - жилет, одеваемый на рубашку.
73 Вартик (зап.арм.) - широкие шаровары, носимые с обмотками.

Петрос тоже без слов смотрел на сестру, ничего не понимая. Арпине хотелось провалиться сквозь землю - и утащить Люсавард вместе с собой!

- Госпожа, дорога небезопасна..., - затараторила, обращаясь к княгине Аревик, Люсавард.

- А ну-ка, повернись! - приказала матушка Люсавард.

Та повернулась, задев головой о покрывающее повозку полотно.

- А пожалуй и правильно! - неожиданно одобрила это возмутительное самоуправство матушка, поразив Арпине до глубины души, - Дочь моя, дорога небезопасна, так что пусть лучше посторонние взгляды смотрят не на тебя, а на твою горничную. Хорошо придумано!

Она потрепала Люсавард по щеке, но сразу же, грозно сведя брови, строго сказала:

- Смотри у меня! Знай своё место, девка!

- Да, госпожа, - Люсавард опустилась на колени и поцеловала руку княгини Аревик, - Конечно, госпожа.

Арпине расхотелось убивать свою горничную. Ей только хотелось как можно скорее куда-нибудь, наконец, приехать.
Через час беженцы встретили на дороге шедший в Трапизон цесарский полк. О том, что порт уже в руках турок, поляки ещё не знали. Зато они точно знали, что произошло с войском гетмана.
Оно действительно было разбито наголову.


- Хо! Хо! - крикнула матушка и щёлкнула вожжами.

Арпине сидела в углу повозки и плакала. Всё пропало! Отец был мёртв, и она больше никогда его не увидит. Он никогда больше не погладит её по волосам, никогда не поцелует в лоб, она никогда больше не услышит его вечного "смею утверждать". Он лежал где-то там, под стенами бывшей столицы бывшей Армении, вместе со всеми ушедшими туда каринцами и не мог даже рассчитывать на нормальное погребение. Турки просто свалят все тела в общую яму и засыплют землёй. Без креста, без следа, без памяти.
Поначалу они ещё надеялись, что отец мог как-то выжить в проигранной битве - выжили же, в конце концов, те, кто добежал аж до этого места, почти что до моря. Но нашёлся свидетель - какой-то солдат в форме Каринского полка, которую матушка заметила среди прочих.
Арпине не слышала разговора между ними. Она старалась не отходить далеко от повозки, стесняясь своей новой одежды. Солдата допрашивали только матушка и везде её сопровождавший Манучар. Арпине только запомнила, как матушка неожиданно закричала - что именно, девушка не помнила, вцепилась солдату в ворот и начала его трясти. Солдат вырвался и убежал, а Манучар осторожно отвёл княгиню Аревик к повозке, где ждала её дочь и младший сын. Ваагн примчался на шум немедленно.

- Что же ты наделал, Левон-джан, что же ты наделал! Как ты мог им это позволить! Левон-джан! Вай, Левон-джан!

Арпине знала свою матушку спокойной и уравновешенной. Когда всё в доме летало и тряслось, княгиня Аревик Галстян оставалась центром порядка и лада. Приближаясь к ней, успокаивался даже неугомонный Петрос. Теперь же она рыдала и рвала на голове волосы - этого её дочь не могла себе даже представить.

- Что же ты наделал, Левон-джан! Как же ты мог это сделать мне, проклятый дурак!

Арпине даже не стала спрашивать, что произошло, всё и так было ясно. О, Боже праведный, как же ты мог это допустить!
Ваагн и Петрос тоже были рядом, хотя Арпине и не видела их сквозь слёзы. Как же так, как же так, ведь этого просто не могло никак произойти!

- Ваагн, сын мой, - произнесла матушка, вытерев слёзы платком, - теперь единственный князь Галстян - это ты! Будь же достоин памяти своего благородного отца, - она поцеловала Ваагна в лоб.

- Да, матушка, - ответил Ваагн, - я...

- Госпожа, - прервал его появившийся вдруг Манучар, - у нас тут есть к Вам дело.

- Что у тебя за дело? - спросил начальника гайдуков Ваагн.

Манучар удивлённо обернулся в сторону на Ваагна и продолжил, глядя на матушку.

- Я тут рассказал ребятам, что князь Левон погиб, царствие ему небесное, - гайдуки сняли шапки и перекрестились.

- Да, - ответила матушка, уже не плача, - Ваш господин князь Левон Галстян пал в битве с турками, не посрамив честь Армении. Отныне княжеский титул переходит к его старшему сыну Ваагну. Поприветствуйте князя Ваагна Галстяна, своего нового господина!

Матушка произнесла эти слова торжественно, как, наверное, древние спартанки говорили своим мужьям и сыновьям: "Со щитом или на щите". Момент испортил цесарский солдат в зелёно-жёлтом мундире.

- Zbierać się, zbierać, już wyruszamy! - здесь он заметил "благородную госпожу" и отсалютовал, - Proszę Panią, czas się ruszać w drogę, Pan generał nie będzie na Państwo czekał.74

- Zaraz!75 - ответила ему матушка.

74 Собираться, собираться, уже выступаем! Пожалуйста, госпожа, время отправляться в дорогу, господин генерал не будет вас ждать. (польск.)
75 Сейчас! (польск.)

Солдат отошёл подгонять остальных беженцев. Повозки и экипажи вокруг трогались с места. Гайдуки стояли полукругом. Ваагн стоял, задрав подбородок кверху. Несмотря на весь ужас, это выглядело комично. Арпине чуть было не фыркнула.

- Поприветствуйте князя Ваагна Галстяна! - повторила матушка.

Манучар покосился на Ваагна, но без какого бы то ни было почтения.

- Я как раз об этом хочу поговорить, госпожа. Наш хозяин - князь Левон. Мы ему служили, он нам платил, - гайдуки закивали головами в знак согласия, - Теперь он умер, царствие ему небесное, - Манучар перекрестился, - значит, наш договор закончен. Мы вольные люди, так что мы уходим.

- Что! - возмутилась матушка, - Никуда вы не уходите! Вы служили князю Галстяну и продолжаете служить князю Галстяну, моему сыну!

- Я наследник моего отца, так что ты слушаешься меня, Манучар! - объявил Ваагн.

Арпине стало страшно. Делалось что-то недоброе и ничем хорошим оно закончиться не могло.

- Матушка, отпустите их, и едем поскорее, - зашептала она на ухо княгине Аревик.

Мать княжны не стала слушать своей дочери.

- Послушай меня, Манучар...

- Нет, это вы меня послушайте, княгиня! - перебил матушку начальник гайдуков, - Мы честно служили Вашему покойному мужу, теперь его нет, и наша служба закончена. Ему, - он показал пальцем на Ваагна, - мы служить не будем! Расплатитесь с нами, и разойдёмся по-хорошему!

- Ах ты, мерзавец! - схватился за саблю Ваагн.

Арпине смертельно перепугалась.

- Ваагн! Нет!

Один из гайдуков, имени которого Арпине не знала, подошёл сзади и приставил лезвие кинжала к горлу её брата. Тот выпустил рукоять сабли. Манучар вытянул её из ножен.

- Плохой из тебя выйдет князь, мальчик, - сказал он, склонив голову на бок, - глупый. Твои люди тебя слушать не будут, вай, не будут.

Гайдуки захохотали. Ваагн молча сопел и глядел исподлобья. Петрос заплакал снова. Арпине не знала, что делать. Обернувшись в поисках поддержки, она заметила, что вокруг никого нет, все уже ушли вперёд. Издалека доносились звуки песни "Maszerują polskie strzelcy"76.

76 "Маршируют польские стрелки" (польск.) - походная песня в цесарском войске.

- Так чего же ты хочешь, Манучар-джан? - к матушке вернулось её хладнокровие.

- Как это чего? - Манучар усмехнулся во весь рот, - Платы, конечно! Рассчитайтесь с нами, княгиня, и пойдём каждый своей дорогой: Вы - к цесарю польскому, а мы - к царю имеретинскому.

- Тебе это так не пройдёт, - произнёс было Ваагн, но стоявший у него за спиной гайдук чуть надавил на свой кинжал, и брат замолчал.

- Зачем тебе к имеретинцам, Манучар-джан? - удивилась матушка, - Разве в Кутаисе так возлюбили армян, что примут вас с распростёртыми объятиями?

- Таких молодцов, как у меня, - гайдуки, как по команде, растянули рты до ушей, показав свои блестящие зубы, - в своё войско любой князь в Имеретии примет с распростёртыми объятиями, Аревик-джан. Ну а если таки не примет, то молодец с деньгами всегда сможет уехать куда-нибудь, где ему будут более рады.

- А у тебя есть деньги, Манучар-джан? - матушка даже не отчитала наглеца за то, что тот не назвал её ни "госпожой", ни "княгиней", - И, видать, много, раз ты так разошёлся?

- Ещё нет, - нагло ухмыльнулся их бывший гайдук, - но сейчас будут. Вы мне дадите... княгиня, в качестве платы за нашу верную службу.

- Не дам! Ничего вам не дам, разбойники! - возмутилась матушка, и Арпине в страхе прижалась к повозке.

- Да ну? - глаза Манучара стали злыми, - Тогда, значит, сегодня фамилия Галстян потеряет ещё одного князя, - гайдук, державший Ваагна, оскалился, - А то и не только одного, - теперь Манучар многозначительно смотрел на Петроса, даже переставшего плакать, - А чтобы восполнить эти потери, мои молодцы помогут Вашей дочери, Аревик-джан, произвести на свет нового маленького князя.

Манучар прижал Арпине своим телом к повозке и ущипнул пониже спины. Его дыхание было тяжёлым и гнилым. Девушка отвернулась в сторону, чтобы не чувствовать его. На неё смотрел брат с приставленным к горлу кинжалом.

- Или он не будет иметь права на наследование титула? - Манучар вдруг отстранился от Арпине, и она смогла, наконец, вздохнуть, - Вай, не силён я в геральдике.

- Разбойники! Грабители! На помощь! - закричала в полный голос матушка.

Никто не отозвался, только река продолжала шуметь.

- Я считаю до трёх, старая шлюха! Или ты отдашь золото и драгоценности, или мы по одному перережем здесь всех, а потом найдём их сами! Выбирай! Раз!

- Не надо, - попросила матушка уставшим голосом, - не убивай их. Подожди, я сейчас принесу.

Матушка полезла в повозку. Манучар отдал саблю Ваагна одному из своих и резво вскочил вслед за ней.

- Ведь Вы же не собираетесь сделать что-то глупое, Аревик-джан, правда?

Наружу он выбрался первым: в одной руке он держал тяжёлую кожаную сумку, в другой шкатулку. Перекинул сумку через плечо, открыл шкатулку и вытащил оттуда бриллиантовое колье Арпине, которое она собиралась надеть в Морском Собрании. Боже, о чём она только мечтала ещё два дня тому назад!

- Э-э-э, Манучар-джан! Договаривались всем поровну! - напомнил гайдук своему атаману.

- А то! - ответил ему Манучар, - Разговор был, всё так и будет. Только не здесь. Ну что, Аревик-джан, - обратился он к покинувшей повозку княгине Аревик, - и нужно было так волноваться? Теперь мы с Вами в расчёте!

Шкатулку с драгоценностями он положил в одну из притороченных к седлу сумок. Из украденной сумки он взял пригоршню золотых монет, попробовал парочку из них на зуб и положил обратно. Гайдуки следили за каждым его движением.

- По коням, ребята! - потом забрал у одного из своих саблю брата и кинул на дорогу, - Князь должен быть с саблей, как-никак! - крикнул он по-прежнему глядящему исподлобья Ваагну и почти дружелюбно помахал рукой.

Гайдуки скрылись в дорожной пыли куда-то по направлению к морю, а осиротевшая семья Галстян осталась на пустой дороге рядом с тремя повозками, возницы которых куда-то пропали - наверное, их прогнали проклятые гайдуки.

- Ну что встали? Люсавард! Перетаскивай вещи из той повозки в эту! Ваагн! Распрягай лошадей, будут запасные! Арпине! Что стоишь, займись Петросом! И быстрее, ради Бога, быстрее!

Все кинулись исполнять приказания матушки, как раньше, как всегда, как привыкли. И только потом, уже в дороге, пристроившись на каком-то тюке, Арпине поняла, что случилось. Её отец мёртв, её дом захвачен врагами, её страна погибла, а их всех, к тому же ограбили предавшие их гайдуки. Бог с ними, с украденными драгоценностями, но отец! О, Боже, что с ней будет без него!
Арпине забилась в угол повозки и оставалась там всё время, пока они ехали, не обращая внимания на происходящее. Она не проронила ни слова, когда они, наконец-то, догнали ушедший вперёд полк, не повернула головы, когда впереди загремели пушки, не реагировала, когда колёса повозки переезжали через чьи-то трупы и солдаты помогали её выталкивать. Она даже и заснула так, сидя в углу повозки. Вышла она из повозки только тогда, когда у той сломалась ось и её пришлось бросить. Чтобы всем поместиться в оставшейся, пришлось выкинуть наружу тюки с одеждой.
Матушка приказала дочери таскать эти тюки вместе с Ваагном. Люсавард на этот раз досталась опека над Петросом. Арпине слышала, как братишка кричал на её горничную: "Нет! Не хочу! Хочу пить! Принеси воды!". Вода была неподалёку, в реке. Люсавард принесла воду в кувшине, но матушка, заметившая, что Петрос остался один, накричала на неё, когда та вернулась. "Я сказала тебе оставаться с моим сыном, значит ты не смеешь отойти от него ни на шаг! Ишь, разоделась тут!". Люсавард кланялась и извинялась.
Всё это хоть как-то отвлекло Арпине от мрачных безнадёжных мыслей. Правда, пока они перекладывали вещи, полк, c которым они двигались, ушёл далеко вперёд. Зато их догнали другие беженцы, идущие с востока, так что вокруг было по-прежнему многолюдно. Откуда-то спереди донеслись отдалённые выстрелы. Это окончательно пробудило сознание княжны Галстян.

- Хоп! Хоп! - закричала матушка, останавливая лошадей.

- Матушка, что происходит? - Арпине выглянула наружу.

Но княгиня Аревик не успела ответить своей дочери. Со всех сторон послышались крики:

- Турки! Турки здесь!


Люди вокруг кричали, бегали и суетились.

- Бегите отсюда!

- Спасайтесь!

- О, Боже!

- Они идут!

Мимо повозки проскакал во весь опор какой-то всадник, потом ещё один. Теперь крики стихли, слышалось только приближающееся цоканье копыт и какие-то слова. Не по-армянски, а по-турецки. Арпине умела говорить по-турецки, её научил этому старый Ильдерим, их садовник. У них в доме служило много турок, так что княжна имела достаточно возможности практиковаться в этом языке. Матушка была недовольна этими занятиями своей дочери, говорила, что "негоже благородной барышне разговаривать на наречии слуг", но отец принял в этом деле сторону Арпине. "Слуги должны знать, что хозяева понимают их язык", - так говорил он. Отец же и матушка знали турецкий ещё с тех пор, как Армения ещё принадлежала османским султанам.
Перед отъездом из Карина, когда большинство слуг попросило разрешения остаться в Цитадели, Арпине подслушала разговор родителей: "Какая Цитадель?", - скептически сказала матушка, - "Они просто ждут своих, а пока что разграбят наш дом". "Это мелочи, солнце моё", - отвечал ей отец, - "вернёмся - повесим тех, кто грабил, куда они денутся". Но отцу не суждено теперь вернуться в Карин. И Арпине тоже никогда больше не увидит ни родного дома, ни Цитадели на горе. Княжна вытерла слёзы платком.

- Смотри в оба, - говорил кто-то на дороге, - они могут быть за каждым поворотом.

- Да откуда они там, юзбаши-эфенди? Они сейчас спешат пройти Испир, куда им засады делать?

- Сначала привяжи верблюда, а потом взывай к Аллаху77, - ответил кому-то там снаружи турецкий офицер, - Разведайте дорогу, нам неожиданностей не нужно.

77 Турецкая пословица, эквивалент "На Бога надейся, а сам не плошай".

Раздались слова команды, снова зацокали копыта, на этот раз гораздо чаще, и стихли. Всё было слишком спокойно, чтобы быть так страшным, как представлялось раньше. Может быть, эти турки тоже просто обычные люди, а не такие законченные разбойники, и они позволят им уйти, просто уйти? Арпине отодвинула полотно и выглянула наружу. Повозка стояла на месте, матушка и Ваагн сидели на облучке и настороженно следили за дорогой, где мимо них спокойно проезжали всадники, не обращавшие на прижавшихся к обочине беженцев никакого внимания.
Зелёные куртки, синие штаны с лампасами, красные фески со звездой над лежащим полумесяцем - если бы не последние, Арпине вполне смогла бы принять их за солдат польского цесаря. И сразу же, как бы опровергая мысли княжны Галстян, из-за их повозки на дорогу выехал знаменосец с зелёным знаменем, покрытым арабской вязью. Арпине, несмотря на все уроки Ильдерима, так и не научилась читать все эти ужасные крючки и завитушки, тем более, что садовник и сам не отличался грамотностью в родном ему языке.
Вслед за знаменосцем появился турецкий офицер в эполетах. Будь он даже и не в униформе, по нему сразу же было видно, что он привык отдавать приказы и не сомневаться в их исполнении. Таким же был (о, Боже - был!) и отец княжны Галстян. Сходство усугублялось такими же густыми бровями и бакенбардами, какие всегда были у князя Левона. Офицер снял феску и вытер голову платком. При этом он повернулся в сторону повозки и заметил Арпине. Посмотрел ей прямо в глаза. Остановил коня. Княжна Галстян смущённо отвернулась и проскользнула обратно внутрь повозки. Как она могла проявить такую неосторожность и обратить внимание турка на себя? Что же теперь будет!

- Эй, мать! - услышала Арпине голос турецкого офицера, - Позволь мне дать тебе один совет. Эй, ты меня слышишь?

- Да, эфенди, - ответила после долгой паузы матушка.

- По карте, - послышалось шуршание бумаги, - шагов за двести должен быть перекрёсток. Так вот, если ты, мать, не хочешь вместе со своей дочкой попасться в руки людей Явуз-бея, сверни там вправо и езжай в горы.

- Эфенди, - начала матушка, но юзбаши её перебил.

- Башибузуки Явуз-бея догонят вас минут через десять-двадцать, - что-то щёлкнуло, наверное, крышечка карманных часов, - поверьте мне, с ними вам лучше не встречаться. Ха, если бы на встречу с неприятелем они бы так же спешили...

- Спасибо, эфенди, - поблагодарила матушка, - я предупрежу людей.

- Дело твоё, мать, - возразил матушке офицер, - но если твои армяне ринутся туда всей толпой, вам не уйти. Явуз-бей трус, но не дурак - такое количество следов он не пропустит. А вот если ты, мать, поедешь туда одна - то, может быть, и проскочите.

Снова наступила тишина - только копыта продолжали цокать по дороге.

- Какая тебе разница, зачем я это тебе говорю, мать? - произнёс турецкий офицер, хотя матушка ни о чём его не спрашивала, - Просто, посмотрев на твою дочь, я решил, что это будет чересчур лакомый кусок для Явуз-бея.

Арпине сжалась в комок, ни жива, ни мертва. О, Господи, зачем же она только высунула наружу свою глупую голову! Полотно отдёрнулось, внутрь повозки ударил солнечный луч. Княжна Галстян увидела лицо офицера совсем близко от себя. От него пахло пылью и табаком.

- Эфенди, нет! - закричала матушка.

- Тихо, мать! - прикрикнул на неё турок.

Повозка резко дёрнулась - на неё вскочил ещё кто-то. Арпине боялась даже кричать.

- Пусти её, Амин! - приказал офицер кому-то снаружи, - Запомни мать, ни тебе, ни твоей дочери... дочерям, - поправился он, заметив Люсавард, - ничего не грозит от Азиза Сараджоглу. А вот от головорезов Явуз-бея грозит, и очень скоро. Так что советую сейчас свернуть в горы и переждать там, пока он... не закончит на дороге. И чем незаметнее, тем для вас лучше. А дальше - Аллах милостив!

Турок сошёл с повозки.

- Вы вспотели, моя госпожа, - Люсавард протянула Арпине платок.

Сестричка названная! Арпине даже рассмеялась от такой мысли.
Всадники в фесках проехали мимо, колонна беженцев двинулась вперёд. Через обещанные двести шагов действительно обнаружилась дорога, ведущая через мост, а затем куда-то в горы.
Заехав за какую-то зелёную рощу, скрывшую их от дороги, они остановились. Дальше дорога шла по пологому склону, и их повозку можно было бы легко увидеть снизу, от реки - так сказала матушка, а Ваагн с умным видом подтвердил. Тем более что вместе с ними увязалось ещё несколько семей.

- Идут, идут, они идут, - зашептал Ваагн, вернувшийся с опушки, откуда он наблюдал за дорогой.

Вся его храбрость пропала, даже сабля, висевшая на боку, выглядела совсем бесполезным грузом.

- Они нас не заметят, правда? - Петрос потянул матушку за юбку.

Матушка не успела ответить. Уши Арпине заложило от грохота выстрела. Непривычные к стрельбе лошади заржали. Грохот тут же повторился.
Арпине повернулась на звук и замерла в изумлении. Она ожидала увидеть что угодно, но только не это. На середине дороги стояла Люсавард с пистолетом, который когда-то показывал сестре Ваагн, он тогда ещё гордился тем, что из него можно выстрелить шесть раз подряд.

- Откуда это у тебя? - крикнул брат княжны Галстян её обезумевшей служанке.

- Надо было лучше прятать своё оружие, молодой князь! - зло оскалившись, ответила своему хозяину Люсавард.

И выстрелила в воздух ещё раз.


- Что ты задумала? - крикнула ей матушка.

- Сейчас увидите, госпожа, - Люсавард церемонно поклонилась, не выпуская из рук оружия.

- Бежим отсюда! Гони! - закричал кто-то из их попутчиков.

Шёлкнули вожжи. Фаэтон, запряжённый парой лошадей, сорвался с места и пронёсся мимо Люсавард, так что ей даже пришлось отскочить в сторону, чтобы не попасть под лошадь.

- Хо! Хо!

Возница даже привстал на облучке. На сиденьях прижались друг к другу перепуганные женщины, одетые по-европейски. Сзади лопнул ремень, и на дорогу выпали и раскрылись какие-то корзины и ящики, из которых вывалились разноцветные платья и шляпки. Возница продолжал нахлёстывать лошадей. Колесо фаэтона наскочило на камень, и экипаж опрокинулся. Все три женщины с криком полетели в пыль. Мужчина, упавший с облучка, вскочил и начал распрягать лошадей.
Сзади раздался громкий звук выстрела, потом ещё одного. Теперь это стреляла уже не Люсавард. Конь, которого пытался распрячь мужчина, заржал и бросился вперёд вверх по склону, другой вместе с ним. Не отцепленный до конца облучок подсёк мужчину под ноги, и тот упал на спину. Сразу же вскочив, он, хромая, побежал вслед за лошадьми, не обращая внимания на оставшихся сзади женщин.

- Вазген! Подожди нас!

- Папенька!

Придерживая руками широкие юбки, все три женщины тоже бросились наутёк вслед за своим мужем, отцом, сыном или кем им приходился тот беглец. Но было уже поздно - на дороге появились всадники. Трое. Если бы Арпине встретила их на улице Карина, она, несомненно, приняла бы их за бродяг - в такие лохмотья были они одеты. Безрукавка из бараньей шерсти на голое тело и какие-то рваные штаны - то не у всех, у одного из них не было даже безрукавки, только какая-то рваная то ли рубаха, то ли накидка. Но вот сабли были у всех. А ещё к сёдлам были приторочены... О, Боже! ...человеческие головы!
Тот из всадников, у которого было два... трофея, а не по одному, как у прочих, ударил пятками своего коня и припустил вслед за убегающим мужчиной, споткнувшимся, упавшим и ползущим на четвереньках. Арпине, как в кошмарном сне, видела, как башибузук догнал его, наклонился в седле и взмахнул саблей. Человек распластался на дороге, дёрнул ногами и затих.

- Вазген!

- Папенька!

- Сынок!

Три женщины (теперь было видно, что одна из них - старуха, а другая девушка одного возраста с Арпине) замерли. Башибузуки подъехали к ним вплотную. Снова взлетели и опустились сабли. Теперь осталась стоять только одна девушка.

- Нет! Нет!

Один из разбойников схватил её, поднял и перекинул поперёк седла. Она махала ногами и руками, но он не обращал на это внимания. Вернулся обладатель двух голов.

- Ты что, - заорал он на того, другого, в рваном чём-то на плечах с девушкой через седло, - уже вторую девку себе берёшь, да! А ну, сгружай её, а то у тебя с моей саблей любовь будет! До гроба, понял, да!

- Да ты что, Кудрявый, - опешил оборванец, - да я что, против тебя, что ли? Да вот оглянись, - примирительно показал он рукой на Арпине, - тут этого добра сколько хошь лежит, бери - не хочу.

Кудрявый хищно озирался вокруг, останавливая свои липкие глаза (почему-то Арпине, по-прежнему замершей, как статуя, его глаза казались какими-то "липкими") то на Арпине, то на Люсавард, то на женщинах из третьей повозки, пробовавших спрятаться за лошадьми. Здесь из-за повозки выскочил ещё один мужчина и припустил что был мочи куда-то через дорогу, мимо Люсавард.
Грянул выстрел. Мужчина упал, но ещё был жив и пытался ползти. Люсавард подошла к нему и сильно ударила ногой по голове. Тело перестало двигаться.

- А это что ещё за Тиринджекли Тирдже, Коралловая Дама78? - теперь на Люсавард смотрели все, включая девчонку, перекинутую через седло.

78 Так называла себя навозная жучиха из одноимённой сказки.

- Эй, ты! - повелительным тоном крикнула Люсавард, - Ты, я к тебе обращаюсь! - Кудрявый (чуб на его гладко выбритой голове действительно закручивался в одинокую кудрю) недоверчиво прищурил глаза, присматриваясь к странному явлению природы в воистину великолепном (несмотря на оцепенение, внутри Арпине что-то шевельнулось) антари, - Иди сюда, быстро!

- Что! - Кудрявый, похоже, разъярился от такой наглости, - Ты! Да я тебя сейчас во все дырки, поняла! А потом им всем отдам, ты, шлюха подзаборная! Мне! Быстро! Сейчас тебе будет быстро! - и рысью пустил коня в сторону служанки Арпине, явно намереваясь её схватить, как ту девушку.

Люсавард не пошевелилась, а когда конь Кудрявого почти поравнялся с ней, она просто подняла руку с пистолетом и выстрелила башибузуку прямо в голову. Тот, выпустив поводья, слетел с коня и растянулся на спине, раскинув руки крестом. Двое оставшихся башибузуков неотрывно смотрели на Люсавард, не зная, что теперь делать.

- Эй, вы, двое! - властно поманила их пальцем Люсавард, - Быстро ко мне!

Всадники на этот раз подчинились без возражений. Беспомощная девушка поперёк седла тоже перестала кричать и бить ногами.

- А теперь - галопом к Явуз-бею! Передайте вашему юзбаши, что здесь его ждёт кое-что весьма ценное. И пусть поспешит, если не хочет, чтобы оно куда-нибудь убежало!

Оба башибузука без единого слова развернули коней и ускакали вниз по дороге. Удаляющийся топот копыт перекрывали только крики несчастной пленницы:

- Пустите меня! Ну, пожалуйста!


Арпине почувствовала, что её тянут за руку.

- Надо бежать, сестра, - это оказался Ваагн.

Арпине шагнула вслед за ним, но не тут-то было. Люсавард, держа пистолет двумя руками, направила его на Ваагна. Или же на Арпине - они стояли с братом слишком близко, чтобы пуля сделала различие. Брат выпустил руку.

- Э, нет, молодой князь, - заявила бывшая служанка княжны Галстян, - Никуда Вы не пойдёте. И вы тоже, госпожа, - махнула она оружием в сторону матушки. Идите-ка сюда, к своим детям. Живо! - прикрикнула она, увидев, что матушка растерянно оглядывается по сторонам.

- Ну что, молодой князь, Вы уже не так смелы, как у меня в комнате? - Люсавард смотрела на Ваагна, не отрываясь, а вот брат отвернулся в сторону.

Тем временем Люсавард сделала ещё несколько шагов и стала вплотную к Ваагну, приставив дуло пистолета к его голове.

- Ваагн, о чём она говорит? - спросила было Арпине, но тут же опять вспомнила сцену в комнате своей служанки и замолчала.

- Действительно, о чём же? - издевательски произнесла Люсавард.

Брат по-прежнему молчал, а она левой рукой медленно вытянула его саблю из ножен и отбросила назад, на середину дороги.
Ждать им пришлось недолго. Сначала закричали, точнее сказать, завизжали женщины у той третьей повозки. Затем из-за опушки выехали всадники. На этот раз не трое, а гораздо больше - Арпине не смогла их сосчитать.
Их предводитель (человек, ехавший первым, наверняка был их предводителем) выглядел чуть лучше, чем его люди. На нём была военная форма, но носил он её так же небрежно, как они - свои лохмотья. Синяя куртка была расстёгнута, демонстрируя густо заросшую мускулистую грудь. Широкий ремень с огромной блестящей пряжкой был распущен чуть ли не до конца.

- Какой безмозглый осел привёл меня сюда! - возмутился главарь, без интереса посмотрев на то, как его башибузуки вытаскивают из-под повозки отчаянно упирающихся женщин, - Вы что, думаете, у меня других дел нет!

Потупивший взор разбойник, тот самый, который носил неизвестно что и который забрал с собой девушку, молча показал пальцем на Люсавард, по-прежнему не выпускавшую из рук своего пистолета. Арпине знала, что может дотянуться до своей служанки рукой - и это почему-то заставляло её нервничать едва ли не больше, чем то, что они попали в лапы безжалостных турецких бандитов.

- Вот она и есть этот "подарок"? - осведомился главарь у своего подручного, показав пальцем на Люсавард, - Выглядит неплохо, потом посмотрю, как на ощупь. Её пока держать для меня, с остальными разберитесь сами. И на будущее, - сказал он, сплюнув на землю, - нечего меня беспокоить по пустякам, ясно?

- Да, эфенди, - разбойник, похоже, хотел провалиться сквозь землю, что так сплоховал.

И снова грохнул выстрел в воздух. У Арпине заложило уши, но она всё равно хорошо слышала слова Люсавард, потому что та говорила во весь голос, чуть ли не кричала.

- Капитан Явуз-бей Куртоглу! Я послала за Вами, потому что у меня есть к Вам дело, так что потрудитесь подойти ко мне!

Главарь, уже начавший разворачивать своего коня, удивлённо оглянулся, тронул своего коня и подъехал вплотную к Люсавард. Подъезжая, он как бы невзначай вынул свою саблю из ножен и начал ей как бы поигрывать. Глаза Арпине были на уровне его покрытых пылью чёрных сапог.

- Ты уверена, моя розочка, что твоё дело настолько срочное, что оправдывает твою наглость? Если это то самое, что находится под этим красивым платьем, - он задумчиво провёл кончиком сабли по антари Люсавард от одного плеча до другого, - то оно может и подождать до вечера - в такую жару у меня нет охоты даже на такой цветочек, как ты.

Он расхохотался. Его люди расхохотались вслед за предводителем. Арпине боялась даже дрогнуть. Скосив глаза, она заметила, что Ваагн стоит так же неподвижно, как и она. Турок коснулся саблей пистолета Люсавард - та отвела его дулом вверх, но из руки не выпустила.

- А Вам, капитан Куртоглу, - продолжала между тем Люсавард, пристально глядя на турка, - что-нибудь говорит имя "Эрзерумский Мясник"? Если не Вам, то может быть Ваши "волки" что-то о нём слышали? - невинно поинтересовалась она.

- Ха, - хмыкнул турок, - кому ж здесь оно неизвестно! Вот только есть ещё две вещи, моя розочка: во-первых, Мясника точно убили под Эрзинджаном, а во-вторых, тебе-то что до него за дело? Прячешь его у себя? - он снова захохотал, не отрывая, впрочем, взгляда ни от Люсавард, ни от её оружия.

Арпине ни о чём не думала, просто смотрела, слушала и умирала со страху. Странный диалог тем временем продолжался. Конные башибузуки окружили их со всех сторон.

- А может и прячу! - дерзко ответила Люсавард, - А вот ты, Явуз-бей, знаешь, может быть, где сейчас его сын и наследник?

- Давай, розочка, продолжай-продолжай, - у турка проснулся интерес к разговору, - А ты это, кстати, знаешь?

- Может и знаю, - хитро усмехнулась Люсавард, - может даже и тебе скажу, если, конечно, попросишь. А может и сама его тебе приведу, чтобы ты не скучал, волчонок мой серый, - и игриво подмигнула возвышавшемуся над ней всаднику.

Тот ничего не ответил, только лицо у него сделалось серьёзным, и он медленно провёл в воздухе своей саблей. Как раз напротив довольного лица Люсавард.

- А может быть, я его тебе уже привела, - теперь у бывшей служанки княжны Галстян выражение лица тоже стало серьёзным, - Может быть, он уже стоит перед тобой. Может быть, вот это и есть он!

Люсавард ткнула дулом пистолета в щёку Ваагна. Арпине было страшно, как никогда в жизни, но она так и не поняла, что именно та имела в виду.

- Что ты говоришь, Люсавард..., - скорее прошептала, чем произнесла вслух Арпине.

Люсавард не удостоила свою бывшую хозяйку ответом.

- Вот этот щенок - наследник Эрзерумского Мясника? - кончик сабли Явуз-бея теперь упирался в горло Ваагна, смотрящего в глаза турка, как кролик смотрит на удава.

Арпине никогда не видела, как кролик смотрит на удава на самом деле, только читала об этом в "Listach podróżnika". Нет, нет и ещё раз нет! Нельзя в ТАКОЙ момент думать о глупостях!

- О чём вы все говорите! Что вам от нас нужно! Люсавард! Прекрати немедленно, слышишь! - Арпине кричала во весь голос, не думая о последствиях.

Её служанка медленно и неспешно повернула голову в сторону своей хозяйки.

- Запомни, Арпине Галстян, - слова Люсавард доносились как будто бы с высоты, всё большей и большей, - здесь нет никого, кого звали бы "Люсавард". Моё имя - Айгюль79. Запомни, княжна Галстян: меня зовут и всегда звали Айгюль - и никак иначе!

- Галстян..., - задумчиво проговорил, как бы смакуя, Явуз-бей, - Галстян. Галстян! Значит этот ублюдок - князь Ваагн Галстян, сын Эрзерумского Мясника!

Главарь разбойников легко соскочил с седла. При этом его сабля даже не шевельнулась - она просто опустилась вместе с ним, точно на уровне его лица, лезвием точно на горле Ваагна.

- Какая девушка! Какая девушка! - произнёс кто-то за спиной Арпине восхищённым голосом.

79 Имена "Люсавард" и "Айгюль" означают, соответственно по-армянски и по-турецки, "Лунная роза".


- Привет, князь, - оскалился Явуз-бей, - вижу, ты сегодня неважно выглядишь. Но всё одно - лучше, чем твой папочка!

- Ха! Ха! Ха! - грянуло по сторонам.

- Видишь, как оно складывается, - говорил между тем капитан башибузуков, осторожно водя лезвием сабли по горлу Ваагна, - вчера ты князь, а сегодня уже грязь, да.

- Подожди, Явуз-бей, - вступила в разговор... Арпине по привычке называла её Люсавард, - ты получил, что хотел, теперь и я хочу получить своё.

- А действительно, розочка, что же ты хочешь взамен за нашу милую семейку? - разбойник с волосатой грудью ущипнул... Люсавард или всё-таки Айгюль? ...за щёку.

- Я хочу её! - указательный палец уткнулся в грудь матушки, - Я хочу его! - рука в шёлковом рукаве с серебряными трубочками у запястья взяла за волосы Петроса (рванувшуюся было вперёд матушку остановил какой-то стоящий за её спиной оборванец), - Я хочу её! - Арпине почувствовала у себя на горле чужие пальцы, - А его я хочу больше всех прочих! - дуло пистолета с большим круглым барабаном показывало на брата Арпине.

- А не чересчур ли это, моя розочка? - удивился Явуз-бей, - Сначала ты мне даёшь подарок, а потом требуешь его обратно? "Ktury daje i odbiera ten se w pekłe ponewera"80 - так ведь говорят подданные цесаря?

80 "Кто даёт и отбирает, прямо в пекло попадает" - польская пословица (лом.польск.)

Только здесь Арпине заметила, что ей жарко - ведь они стояли на самом солнцепёке. "Если дойти до рощу, будет тень", - подумала она. "А если броситься в реку, станет совсем прохладно. Станет прохладно, и всё это прекратится". Вода струится по камням и журчит, холодная прозрачная вода...

- Воды, дайте мне воды, - просит Арпине, но её никто не слушает.

Все прислушиваются к словам Люсавард... Айгюль - к словам той, которая выросла в доме Галстянов. У Арпине кружится голова...

- Поднимите её! И дайте воды!

Кто-то грубо поднимает Арпине с земли. Почему с земли? Наверное, она потеряла сознание. В рот льётся холодная вода. Потом вода льётся уже ей на голову. Бр-р-р!

- Он нужен мне для того же, что и тебе, волчонок, - говорила Айгюль-Люсавард, - просто мой счёт к семье Галстян больше твоего,

О чём она говорит? Слова Арпине понимает, но не понимает их смысла.

- Сестра, что они говорят? Я не понимаю.

Брат так и не выучил турецкого языка. Он, как и матушка, считал, что это унижало бы его княжеское достоинство.

- Я перережу ему горло лучше, чем ты, волчонок. А может и не только горло. Ведь я очень хорошо знаю, где у него что, - Люсавард-Айгюль двусмысленно усмехнулась, глядя на Ваагна.

Брат неожиданно очнулся от неподвижности. Он двумя руками вцепился с руку Люсавард-Айгюль с пистолетом. Несколькими быстрыми движениями он вырвал у неё оружие. Никто из башибузуков не успел даже среагировать, как брат ткнул пистолетом в бок Явуз-бей.

- Złaź z konia, no już!81 - потребовал Ваагн.

Растерявшись от неожиданной перемены ролей, главарь разбойников подчинился приказу. Пока все смотрели на Ваагна, Арпине проскользнула за спиной бывшей её служанки за спину брата - единственное место, где не было врагов хотя бы с одной стороны. Теперь брат держал Явуз-бея за горло, а дуло пистолета - у его виска.

- Wypuśćcie nas albo zabiję waszego dowódcę!82 - Ваагн кричал изо всех сил, - Сестра, переведи это на турецкий, может они не понимают!

- Выпустите нас или мой брат убьёт Явуз-бея - выполнила Арпине приказ своего брата, - Матушка, Петрос, скорее сюда, - она не обращала внимания, что зовёт матушку по-турецки.

Ваагн сделал шаг вперёд, толкая турка перед собой. Разбойники с обнажёнными саблями расступились. Арпине шагнула за вслед за братом.

- Вай, молодой князь, - сзади донёсся насмешливый голос, - А ещё говорят, что мужчины разбираются в оружии. А тут такая промашка!

- Naprzód! Naprzód albo Cię zabiję!83 - требовал Ваагн.

81 Слезай с коня, быстро! (польск.)
82 Выпустите нас или я убью вашего командира! (польск.)
83 Вперёд! Вперёд или я тебя убью! (польск.)

Теперь оставалось ещё немного. Если Ваагну удастся оседлать коня Явуз-бея, если Арпине удастся сесть на другого, а матушке с Петросом - на третьего...

- Подожди-ка, молодой князь, - настойчиво продолжала Айгюль... или всё-таки Люсавард?... говорила она на этот раз по-армянски, - Ты держишь в правой руке револьвер системы Самуэля Кольта из Северной Америки. Калибр оружия - 11 с половиной миллиметров, количество зарядов в барабане - шесть. Именно шесть, молодой князь - не семь и не восемь, а шесть! А я сделала из него ровно шесть выстрелов, так что сейчас он не заряжен.

При последних словах Явуз-бей резко повернулся и ударил Ваагна в лицо. Брат отлетел в сторону, на коня турецкого предводителя. Конь заржал и подался в сторону. Лишившись опоры, Ваагн осел на землю, но турок рывком поднял его и отдал своим людям. Арпине почувствовала, как её руки тоже заводят за спину.

- А ведь ты так и не проверил, правду ли сказала Айгюль, - произнёс Явуз-бей, поднимая из пыли выпавшее из рук Ваагна оружие, - а ну как ошиблась!

- Я не ошиблась, волчонок, - Люсавард или Айгюль - ОНА, медленным плавным движением подошла к Явуз-бею и забрала из его руки злосчастный "револьвер системы Кольта", - Молодой князь так долго рассказывал о своей новой игрушке, что его смиренной служанке приходилось выслушивать своего господина до конца. И она запомнила его слова, лучше, чем их запомнил сам молодой господин, - теперь ЕЁ лицо медленно и плавно двигалось вблизи лица Ваагна, почти касаясь его щеками.

Явуз-бей смотрел на эту сцену, недовольно наморщив лоб.

- И вы с ним говорили не только об атлантических револьверах, - это был не вопрос, а, скорее, утверждение.

- Разве может скромная служанка отказать своему князю? - спросила ОНА кого-то, - Особенно, когда князь даже не спрашивает её согласия!

Щёлкнул курок приставленного к голове Ваагна пистолета. Выстрела не было - ЕЁ слова оказались правдой. Арпине ахнула уже после того, как оружие калибра одиннадцать с половиной миллиметров, брошенное, упало в пыль.

- Ты неблагодарная тварь, - услышала Арпине голос матушки, доносившийся сзади, - мы растили тебя, кормили, а ты так нам за это платишь!

Арпине попробовала повернуться, но ей не дали.

- Прекрати немедленно, Люсавард! Я тебе приказываю! - это уже был Петрос.

Арпине испугалась, она успела начисто забыть о своём маленьком братишке.

- Замолчи, Петрос! - выкрикнула она куда-то перед собой.

- Ты мне приказываешь, малыш? - ОНА прошла мимо Арпине, и княжна больше ЕЁ не видела, - Прошло то время, когда ты мог мне приказывать!

- Стой, тварь! - закричал Ваагн и бросился было вперёд, но его удержали..

- Нет! Боже! Нет! - это была матушка.

Арпине уже поняла, что произошло, тем более, когда вернулась ОНА - в окровавленной одежде и с кинжалом, с которого капала кровь.

- Ваша семья кое-что мне должна, - сказала ОНА без тени сомнения, - и сегодня за это заплатит.

- За что ты убила ребёнка, ты, тварь! Он ничего тебе не сделал!

- Он был сыном Мясника - и этим всё сказано! - отрезала ОНА.

Арпине не понимала, что происходит, и за что ОНА так ненавидит её семью. ОНА убила маленького Петроса - ведь ОНА носила его на руках и видела, как он растёт! Это неправда! Этому нельзя верить! Нельзя верить своим глазам!
Арпине заморгала глазами: часто-часто, надеясь, что наваждение пропадёт, и она проснётся дома в своей постели. Но ничего не изменилось - ОНА по-прежнему была здесь. Господи, ты же всё видишь! Сделай хоть что-нибудь!

- Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое..., - шептала Арпине, даже не задумываясь, что что-то шепчет.

- Ты знала, что он делает со мной, - обвиняла ОНА матушку (Арпине ничего не видела сквозь слёзы), - знала, и ничего не сделала! А что ты мне ответила, когда я попросила перевести меня в ваш загородный дом? "Слушай свою хозяйку, слушай молодого князя и не беспокой меня по пустякам" - ведь именно так ты мне ответила!

- Зачем ты убила ребёнка? Зачем ты убила ребёнка? - повторяла и повторяла матушка, похоже, просто не слыша ЕЁ слов, - О, Петрос!

- Сдохни, старая шлюха! - что-то зашуршало, зашипело, и причитания матушки превратились в хрип.

Ваагн на этот раз даже не пошевелился - один из башибузуков ударил его в лицо кулаком до того, как он смог это сделать. Брат обмяк на руках державших его разбойников. Теперь ОНА убила её матушку! Боже, за что ты посылаешь это испытание!

- Убей меня! Убей! - закричала Арпине, - Убей меня, я не хочу больше жить!

Но ОНА не убила княжну Галстян. Она даже не обратила внимания на её крики. ОНА стояла теперь перед тяжело дышащим Ваагном, стояла вплотную.

- Ну что, молодой князь, теперь видишь, к чему привела тебя страсть к твоей служанке? Страсть, между прочим, без взаимности - мне на тебя и смотреть было противно!

- Тварь! Гадина! - Арпине слышала шёпот брата.

- Ты бы меня убил, да? Или довёл бы до самоубийства, как твой отец довёл мою мать, правда?

Ваагн ничего не ответил. Он, как и Арпине, не понимал, что имеет в виду ТА, имени которой они больше не знали.

- Может быть, вы оба просто не знаете этой истории? - сказала ОНА уже совершенно спокойным голосом, - У нас много времени, так что я её расскажу. На вашем языке, чтобы вам было понятнее. Не беспокойся, волчонок, - обернулась к Явуз-бею, почёсывавшему себе живот, - если ты успел забыть армянский, я тебе потом её перескажу. Очень поучительная история, между прочим. А Вы, моя госпожа, вытрите глаза и прочистите уши - Вас очень заинтересуют старые приключения Вашего покойного батюшки, прозванного Эрзерумским Мясником.

Арпине не хотела слушать, но у не имела даже возможности заткнуть уши - её крепко держали за руки. Турки вокруг, она видела, прислушивались к ЕЁ армянской речи очень внимательно. Всего этого не могло быть никогда, просто не могло быть! Она знала своего отца, и он был не такой! НЕ ТАКОЙ! О ОНА рассказывала и рассказывала, и Арпине приходилось слушать все эти ужасные вещи о своей семье.
По ЕЁ словам, давным-давно в окрестностях города Эрзерум жил некий молодой пастух овец по имени Левон. А было это, следовало отметить, в самый разгар польского вторжения в Турцию. Стамбул пал, трусливые янычары бежали в Азию, султана убили заговорщики, за опустевший трон началась смертельная борьба между пашами, губернаторами и генералами, турки убивали турок, страна лежала беззащитная перед северными завоевателями. И вот как-то пастух Левон заметил бредущего по дороге одинокого турецкого солдата, то ли отставшего от своего полка, то ли попросту дезертировавшего.
Неважно, что это был за солдат и откуда он взялся, важно то, что пастух Левон убил его и забрал его ружьё. Христианам в то время запрещалось носить оружие (ибо старые султаны при всей их ограниченности понимали, с кем имеют дело), так что когда Левон вернулся в своё селение (а никто точно не знает, из какого именно селения в окрестностях Эрзерума происходил Левон Галстян) с турецким ружьём, это вызвало восхищение у таких же, как он, молодых армянских сорвиголов. Нападая на одиноких турецких солдат, шайка Левона (сами себя его люди называли "фидаинами" - мучениками) вооружилась и осмелела. Теперь её главной целью стали живущие в окрестностях города богатые турки.
В обычное время власти быстро расправились бы с армянскими разбойниками, но тогда, когда всё это происходило, никаких "властей" в этой части Османской Империи не было, а были только отдельные генералы и губернаторы, действовавшие в своих собственных интересах, зачастую друг против друга. С востока же двигались войска польского цесаря, так что Левон и его "фидаины" творили свои бесчинства совершенно безнаказанно.
По мере роста банды Левона (теперь называвшейся Каринским полком армянской армии Христа) и приближении польских войск масштаб её действий расширялся. Наконец в один прекрасный (или, точнее сказать, ужасный) день "Каринский полк" захватил Эрзерум. Войско цесаря было уже близко, так что губернатор, старый трус, заранее бежал, спасая свою жизнь. Теперь Эрзерум оказался в лапах головорезов Левона. Убийства турок шли в течение нескольких дней, вплоть до вступления в Эрзерум регулярных цесарских полков. Именно после этого Левон Галстян и получил среди турок прозвище "Эрзерумский Мясник", именно после этого турецкие матери стали пугать его именем своих непослушных детей.
На захваченных турецких землях, между тем, польские захватчики создали "независимую" Армению, где отныне заправляли такие же, как Левон Галстян, бандиты и разбойники. Цесарь назначил армянам князем одного из своих младших братьев, но даже и князь нуждался в поддержке своих "нахангапетов", державших свои области и не намеревавшихся отказываться от власти над ними. Но эти люди, бывшие торговцы, извозчики или даже пастухи, зачастую неграмотные, чёрной завистью завидовали всем тем, кто стоял выше них. Они на многое были готовы, чтобы стать наравне с аристократами Цесарства, со многими из которых - офицерами цесарского войска, они встречались во время войны.
Поэтому князь нашёл отличный способ купить их лояльность - по крайней мере, лояльность большинства из них. Став из собирателей овечьего дерьма (на этом месте толпа башибузуков расхохоталась - сначала те, кто хорошо знал по-армянски, а затем и остальные) полковниками, генералами и губернаторами, они (а между прочими и бывший чабан Левон Галстян) стали выдумывать себе знаменитых предков. Так Эрзерумский Мясник рассказывал всем направо и налево про своё происхождение от армянских царей Киликии, и попробовал бы кто-нибудь из слушателей при этом хотя бы улыбнуться. Рассказывали, что одного такого, из своих гайдуков, Мясник избил за это до полусмерти.
Князь достиг компромисса со своими чересчур сильными вассалами. В обмен за лояльность он признал выдуманные ими аристократические титулы - бывшие пастухи и торговцы шерстью стали графами и князьями. Разумеется, все приличия были соблюдены - Геральдическая комиссия вовсе не торопилась принять на веру фантастические рассказы "нахангапетов" о деяниях своих как бы предков. Просто они получили грамоты за подписью и печатью князя, возводящие их в княжеское достоинство - без уточнения вопросов генеалогии.
Итак, "нахангапет Карина" и новоиспечённый князь Левон Галстян выстроил себе новый дом, достойный своего высокого звания и титула. Дом был похож на те дома киевских вельмож, которые Левон Галстян, а особенно его молодая жена Аревик, видели во время своего пребывания в столице польской империи. Как эта Аревик стала его женой и перед сколькими "фидаинами" из "Каринского полка" ей пришлось раздвинуть ноги, пока она не оказалась в постели Мясника (здесь Ваагн и Арпине одновременно попробовали вырваться, но безуспешно), никто не знает.
Супруга Мясника была ревнивой и имела к этому все основания. Бывший чабан, в мгновение ока ставший князем и губернатором, был падок на женщин, особенно теперь, когда ни одна из них не осмелилась бы сказать "нет" первому человеку в "Каринском наханге". Нет никаких сомнений, что в первые годы своего губернаторства он... вступил в связь со всеми сколько-нибудь привлекательными служанками те, и армянки и турчанки, не смели, разумеется, отказать своему хозяину, а его жена при всей своей ревности не смела обвинить в этом его - как ни крути, в Эрзеруме и всей области его власть была абсолютна. Тем более, что супруга князя Левона не могла похвастаться своими успехами, как женщина - из четверых рождённых ей к тому времени детей двое оказались девочками, а два мальчика умерли сразу же после родов.
Не следует и сомневаться, князь был исключительно недоволен своей княгиней и не простил бы ей никаких претензий к его жизни "на стороне". Поэтому она срывала злость на тех любовницах мужа, о которых смогла точно узнать. Они, понятно, боялись хозяйку, как огня, поэтому не говорили о своей связи с хозяином никому, даже самым близким, предпочитая скрывать свой позор. Одной из таких "подружек" князя была служившая на кухне турчанка по имени Гюленай. К ней, говорят, князь "благоволил" больше других.
Сложность возникла из-за того, что Гюленай была замужем - её муж Арслан служил конюхом в этом же доме. Князя, естественно, ничуть не волновали чувства какого-то конюха, но они волновали Гюленай - поэтому, боясь за своего мужа, она ничего не говорила ему о случившемся с ней несчастье. Поэтому, когда он, однажды зайдя в свою комнату, нашёл там жену в объятьях своего хозяина, он, оправдывая своё имя84, как лев бросился ей на помощь. Но Мясник оказался сильнее - конюх Арслан поплатился жизнью за свою смелость.
Гибель конюха отозвалась в доме Галстянов изрядным скандалом. Разумеется, никто не посмел ничего сказать в глаза князю, но зато всё дело дошло до ушей княгини. Та, само собой, не могла спустить "какой-то паршивой турецкой девке" претензий на её законного мужа. Никого из слуг при разговоре Аревик и Гюленай не было, но они запомнили, что последняя выбежала из комнаты княгини вся в слезах и с окровавленным лицом. Все служанки знали, что в гневе жена Мясника может расцарапать лицо своей соперницы до крови и притом очень глубоко, поэтому старались не сердить её никогда.
Гюленай лишилась всего - мужа, дома и средств к существованию, потому что Аревик Галстян выгнала её из дома в том, в чём она была. Ей нечего было делать и некуда было идти, поэтому она покончила с собой - вниз головой бросилась в колодец неподалёку от губернаторского дома. Незадолго до смерти она отдала свою дочь Айгюль своей подруге Йилдыз - та по-прежнему служила в доме Мясника, так как бежать ей тоже было некуда.
Арпине не помнила, чтобы у них в доме служила какая-то Йилдыз, но ОНА снизошла до объяснений:

- Чтобы не привлекать внимания, Йилдыз назвалась армянским именем Астхик85 и повесила на шею крест. Люди пойдут на всё, чтобы только выжить.

84 Имя "Арслан" означает по-турецки "Лев".
85 Имена "Йилдыз" и "Астхик" означают, соответственно, по-турецки и по-армянски, "Звезда" и "Звёздочка".

Здесь ОНА словно вспомнила о чём-то. Замолчала, потом пошевелила головой и вдруг запустила руку за воротник рубашки и вытянула оттуда нательный крестик на шнурке. Скомкав в руке шнурок, она с силой бросила его на землю, в пыль, а потом старательно растоптала ногой.

- Мне больше нет нужды прятаться! Меня зовут Айгюль! Я турчанка, я мусульманка! - объявила ОНА во всеуслышание по-турецки, - Ла-иллаха ил-аллах, Мухаммад расулаллах!

- Какая девушка! - снова донеслись до Арпине голоса со всех сторон, - Какая девушка!

Явуз-бей не говорил ничего, только задумчиво глядел, точнее, приглядывался, к НЕЙ.

- Йилдыз дала Айгюль новое имя, - продолжала ОНА свой ужасный рассказ, - она переделала её старое, данное матерью, на армянский манер. Так в доме эрзерумского губернатора появилась новая служанка по имени "Люсавард", которую "Астхик" выдала за свою сироту-племянницу. Ну а остальное вы уже знаете - особенно Вы, молодой князь, - ОНА вежливо присела перед Ваагном.

ОНА - дочь служанки, с которой отец... Боже, это на самом деле её сестра! А Ваагн и она... Ко всему ещё и ЭТО! У Ваагна вид был ничуть не лучше - казалось он только что проглотил, предварительно разжевав, лимон, и то не один.

- Что же, молодой князь, - ОНА потрепала Ваагна по щеке, - ты так испугался? Действительно, какая незадача - вот так насилуешь и насилуешь девушку, за которую никто не вступится, даже её хозяйка, которая почему-то уверена, что эта девушка просто спит и видит, как стать женой её брата, этого молодого ублюдка!..., - ОНА сплюнула на землю, - Вот так насилуешь её и насилуешь, - вернулась к своей мысли, - а потом оказывается, что это твоя сестра, и становится как-то очень неприятно, правда?

Ваагн ничего не ответил, только смотрел куда-то в одну точку перед собой.

- Прекрати! Прекрати это, пожалуйста, Лю... Айгюль! Прошу тебя!

- Для тебя, Арпине Галстян, я - Айгюль-кадын86! Отныне ты будешь обращаться ко мне только так! Повтори!

- Пожалуйста, прекратите это, Айгюль-кадын, - покорно попросила Арпине свою бывшую служанку по-турецки, так же как обратилась к ней ОНА.

- Хорошо, ты послушная девочка, Арпине Галстян, - ОНА взяла Арпине за подбородок, - будь такой же и дальше, и твоя госпожа будет доброй для тебя.

86 Госпожа Айгюль (тур.)

ОНА вернулась к Ваагну. Тот поднял голову устало и безнадёжно.
Башибузуки заворожённо глазели на разворачивающееся перед ними представление. Явуз-бей тоже молчал и глядел.

- Не волнуйся, Ваагн Галстян, к счастью для нас обоих ты не совершал кровосмешения. Так случилось, что я - не дочь Эрзерумского Мясника, и это меня очень радует. У меня был свой собственный отец - тот самый, которого убил отец твой, и была мать - которую довела до самоубийства твоя матушка.

ОНА посмотрела на острие своего кинжала. Арпине глядела на происходящее, не отрывая глаз. О, Господи, сделай же так, чтобы всё, наконец, закончилось!

- Так что, поздравляю Вас, князь Ваагн Галстян, - ОНА снова перешла на армянский, - Вы никогда не насиловали Вашей сестры. Теперь, князь, Вы можете умереть спокойно.

Резким движением ОНА перерезала Ваагну горло. Арпине видела это со всеми подробностями: отблеск солнца на лезвии, широкую красную полосу на шее брата, кровь, брызгающую из рану маленькими фонтанчиками.

- Не-ет! Ва-а-агн! Нет! - Арпине кричала и рвалась из удерживавших её сильных рук.

- Ну вот, - ОНА повернулась к Арпине, - а ведь была такая послушная девочка. Что ж, придётся её немного подучить почтительности для своей госпожи.

Княжна Галстян никогда раньше не видела таких глаз, какими смотрела на неё ОНА: чужих, холодных, почти что рыбьих.

- Теперь твоя очередь, Арпине Галстян, - Арпине почувствовала, как горло стискивают ЕЁ цепкие пальцы, - Теперь настала твоя очередь.

Арпине отчаянно пыталась закричать, но не могла. Она ни о чём не могла думать, её просто переполнял невыносимый животный ужас.

- Нет, ты не умрёшь, Арпине Галстян, - произнесло лицо с рыбьими глазами, - ты будешь жить и чувствовать всё, что с тобой будет. Эй, ребята! - позвала ОНА кого-то ещё, кого Арпине не видела, потому что перед глазами у неё всё плыло, - Вы хотите попробовать, какова на вкус дочка князя?

Арпине не поняла, говорила ли ОНА по-армянски или по-турецки, но окружающие разбойники её поняли. Вокруг поднялись восторженные крики, кто-то выстрелил в воздух. Где-то вдали загремела пушечная канонада.

- Скажи, Айгюль-кадын, как твоя фамилия? - спросил вдруг Явуз-бей.

Он говорил негромко, но этого оказалось достаточно для того, чтобы шум вокруг стих. Только продолжали греметь далёкие пушки.

- У меня нет фамилии, волчонок, - ОНА улыбнулась, и даже ласково, - Согласно хатти-шерифу87 императора Мухаммеда-Али от 15 мухаррема 1253 г.88, предписывающему всем туркам взять себе фамилию, незамужняя девушка носит фамилию своего отца, а замужняя женщина - своего мужа. Моего отца убили до издания императорского хатти-шерифа, и он не успел взять себе фамилию, ни официально, ни тайно. А чтобы приобрести фамилию мужа, нужно, по крайней мере, найти себе мужа. Вот сам видишь, - указала она на тело Ваагна, - княгиней Галстян мне стать не суждено.

87 т.е. указа
88 т.е. 21 апреля 1837 г.

- А что бы ты сказала, моя розочка, о том, чтобы взять себе фамилию Куртоглу? - при этом Явуз-бей застегнул пуговицы своей куртки на животе и подтянул ремень.

- Волчонок, ты что же, предлагаешь мне стать твоей женой? - ОНА, похоже, даже не удивилась, хотя, похоже, обрадовалась.

Арпине ни о чём не думала, просто её глаза и уши и голова работали сами по себе, видя, слыша и понимая.

- Конечно, розочка, - согласился Явуз-бей, - Айгюль-кадын, хочешь ли ты стать моей женой?

ОНА не раздумывала долго.

- Да, волчонок, - обняла ОНА турецкого разбойника, - Я стану твоей женой. С огромным удовольствием, - ОНА сняла с головы котик с покрывалом и показала всем свои длинные чёрные волосы..

Горячий поцелуй новоиспечённой супружеской пары башибузуки встретили криками восторга, потрясанием саблями и выстрелами в воздух. Пушки вдалеке дали ещё один залп.

- А вот это, ребята, мой вам подарок на нашу с волчонком свадьбу! - рука указывала прямо в лицо Арпине, - Она ваша! Только не вздумайте заездить её до смерти раньше времени! - ЕЁ лицо сияло торжеством.

Все вокруг восторженно кричали. Арпине чувствовала, как её тащат куда-то в сторону рощи. Потом она ощущала на себе чьи-то чужие руки. А что было с ней позже, она уже не помнила.
Потому что очень хотела всё забыть.


...

Разговоры постепенно стихли. Солдаты и армяне, устав от напряжённого дня, спали, у костра оставалось только. Часовым разговаривать было не с кем и незачем. Кроме того, за время их предыдущих ночлегов они, даже армянские ополченцы, привыкли к тому, чтобы следить за окрестностями и не отвлекаться. К этому капитан их приучить успел. Если же кто-то оказывался особо непонятливым или, скажем, просто не понимал по-польски, в дело вступал Сибириец, так что у некоторых солдат в форме Княжества на лице прибавилось синяков. Сам капитан Ницеевский этого вопиющего нарушения дисциплины не видел - как правило, он в этот момент смотрел в другую сторону. Так или иначе, часовые несли службу, не задумываясь о том, что будет утро. Или наоборот - задумывались, но всё равно несли.
В этом есть великое преимущество военных над штатскими - первые могут и даже обязаны не задумываться над вещами, не входящими в их прямые служебные обязанности. Так, во всяком случае, повторял покойный капитан Сузин. Его бывший командир, погибший где-то между Бабердом и Ерзнка, мог себе на это позволить - у него было начальство, отдававшее ему приказы. Дела его преемника были гораздо хуже - ближайший высший чином офицер находился в лучшем случае в Константинополе, и то - если Мухаммед-Али ещё не отвоевал свою старую столицу.
Павел сидел на камне, прислонившись к скале, а на коленях у него спала Арпине - его жена, у которой не было с ним ни венчания, ни брачной ночи. И, наверное, никогда не будет - будить до рассвета он её не хотел, а потом... "потом" для них вообще никогда не наступит. Капитан Ницеевский проверил барабан своего револьвера - все шесть положенных патронов были на своём месте. Самуэль Кольт, без сомнения, исключительно практичный человек - лет десять назад он подгадал с изобретением своего многозарядного чуда техники к какой-то очередной войне его Соединённых Штатов с Луизианой, а теперь его продукция успешно используют друг против друга десятки стран - что в Америке, что в Европе. У турецкого драгуна с той стороны скалы есть такой же - Павел успел рассмотреть кобуру с выступающей из него знакомой рукояткой.
В лунном свете камни выглядели серебряными. Жара, наконец-то, ушла и ветер, весь день приносивший жару, стал, в конце концов, приносить ночную прохладу. Павел осторожно, стараясь не шевелиться, вложил "кольт" в кобуру. В кронах деревьев то ли каркала, то ли свистела какая-то птица. Тень другой птицы пролетела перед лунным полукругом. Казалось, что с Луны на мир глядит какое-то странное лицо.

- Господин капитан! Эй, господин капитан! - Павла Ницеевского кто-то тряс за плечи и шептал в самое ухо.

- Что тебе, Сибириец? - спросил Павел, не открывая глаз.

Арпине зашевелилась у него на коленях.

- Не шуми, - добавил капитан Ницеевский, - Разбудишь, - говорить ему не хотелось.

- Господин капитан, - настойчиво повторил Сибириец, не удивившийся, что капитан назвал его прозвищем, а не именем, - проснитесь сейчас же. Осмелюсь доложить, Вы должны это увидеть своими глазами.

- Говори! - Павел вдохнул большой глоток воздуха, но по-прежнему не шевелился, охраняя сон Арпине, - Что вы нашли?

Сибириец оглянулся по сторонам, особенно внимательно пригляделся к часовым и к армянам у костра.

- Мы там искали, где можно на стену влезть, господин капитан, - Сибириец понизил голос, - Это дело долгое, тени разные, камни плохо держатся, в общем, пока мы там копались, луна передвинулась. И так от неё свет упал, - теперь вахмистр говорил так тихо, что его было почти не слышно даже на ухо, - что стало видно, что там дальше проход есть. Проход, господин капитан - это значит, мы отсюда выйти можем.

Известие окончательно выбило капитана Ницеевского из состояния полудрёмы. Он осторожно пошевелил голову Арпине у себя на коленях. Его любимая вяло отмахнулась рукой.

- Па-авел, я хочу спа-ать.

- Прости, милая, это срочно. Проснись, но не подавай вида. Я должен немедленно идти. С тобой останется вахмистр Куник, он тебе всё объяснит.

- Что случилось, милый?


Осматривающую скалы группу он увидел издали - в лунном свете человеческие силуэты были прекрасно видны. А вот "проход", о котором говорил Сибириец, он заметил не сразу. Действительно, если бы он не знал, что ищет, сейчас он принял бы его просто за очередную выемку в отвесной скале. Заметить, что он ведёт дальше, можно было только тогда, когда лунный свет падал точно в расщелину скал, освещая одновременно обе стены. Такой момент длился, вероятно, не более чем четверть-, от силы полчаса. Его людям дьявольски повезло, что они начали искать дороги наверх именно в это время и именно в этом месте.

- Мы его на ощупь не нашли, - объяснял капитану Ницеевскому поручик Чапский, - потому что он, черти его ери, выше человеческого роста. Я ведь здесь проходил, щупал эту стену ласковей, чем девку, - извечная склонность улана к скабрезностям не покидала кракуса никогда, - так ведь вверх не смотрел, а хоть бы и смотрел, так его, чёрт его дери, в сумерках не заметить.

- А вы проверяли - он действительно куда-то ведёт?

Капитан Ницеевский говорил (точнее, шептал, чтобы не привлечь громким голосом внимания армян и не вызвать паники) спокойно, но в душе дрожал. Только не хватало наткнуться на глухую стену теперь, когда у них появилась, наконец-то надежда.

- Я послал Джахоенко и Гасицу - они проверят. Если что-то пойдёт не по мысли - вернутся.

- Та усе там у порядку, пане капiтане, - влез в разговор непрошеный Кургоченко, - Чому ж там бути, пройдуть, подивяться та й повернуться.

Капитан обратил внимание, что Чапский послал на разведку только одного украинца. Случайный выбор или поручик наслушался киевских баек о "хитрых кавказцах"? Конечно вряд ли, для уроженца Кракова, как, впрочем, и Москвы, "хитрые" - это, скорее, сами кияне. Скорее, просто соображения субординации - рядовой под командой плутонгового, а другой рядовой - под командой поручика.

- А скажи-ка мне, Кургоченко, - спросил солдата Павел, когда понял, что тот вовсе не собирается отходить от своих офицеров, - вы-то, понятно, заберётесь куда угодно, как ваши кавказские козлы. А как туда женщины заберутся - уступ-то выше человеческого роста? Давай, думай, не стой.

- Дак що тут думати, пане капiтане, - с ходу ответил украинец, даже удивившись вопросу, - А ми десь на що будемо? Що ж ми, якихсь там баб не пiдсадимо? Я долi, а вони, - он показал наверх, где из расщелины как раз появились вначале Гасица, а за ним и Джахоенко с факелами, - нагорi. Бо баба знизу м'якше буде, - житель кавказских гор нагло ухмыльнулся.

Чапский сказал "Ха!" и хлопнул Кургоченко по плечу. Капитан Ницеевский вернулся к главному вопросу:

- Там есть проход? - и приготовился услышать извиняющееся "та немаг там нiчого, пане капiтане".

- Bajuści on tamok je, Ponie kopitanie, - подтвердил слова кавказца уроженец других гор, - Krucafuks! Nolezliśmo go!88

- Там вiн г, пане капiтане, не сумнiвайтеся, - украинец всего лишь шептал, но этот шёпот показался Павлу громче любой трубы любого Иерихона.

88 Действительно он там есть, господин капитан. Чёрт возьми! Мы его нашли! (диалект горцев с Подгалья)

Павел Ницеевский вдохнул воздух полной грудью. Теперь у них появился настоящий шанс на спасение.
Оставив солдат на месте под командой Чапского, капитан вернулся назад, к Арпине и Сибирийцу. Вахмистр Куник успел ввести его невесту в курс происходящего. Княжна поняла свою задачу на лету. Вместе с Сибирийцем они отправились будить армян. Те, правда, уже не спали. Несмотря на все усилия капитана Ницеевского сохранить свою находку в тайне, они успели заметить, что капитан ходит туда обратно и совещается со своими людьми. К счастью, Арпине с вахмистром успели появиться у костра раньше, чем там успели начаться крики "Нас предали!". Крики восторга, впрочем, Арпине тоже пресекла, грозным тоном потребовав замолчать. То есть Павел не знал точно, что именно сказала его жена (да, несомненно, жена), но, услышав от неё "Лрецекх!"89, затихли.
После этого они спокойно, под присмотром Сибирийца, собрали свои вещи и гуськом (Арпине пресекала все попытки лезть вперёд других) направились к Чапскому и его солдатам. Павел не приглядывался, как они взбираются на уступ и исчезают в щели - он следил за входом. В голове билась единственная мысль: "Только бы анкарец не вздумал войти сюда раньше объявленного времени!". К счастью, капитан Сараджоглу твёрдо решил дождаться утра.

89 Молчите! (арм.)

- Всё, милый, - услышал он за спиной, - беженцы ушли. Солдаты и Тадеуш Чапский отправились вместе с ними. Он обещал ждать нас с той стороны.

- Почему ты ещё здесь? - удивился Павел, - Ты должна была уйти вместе с остальными.

Одновременно он жестом подал солдатам знак уходить. Те по одному (этому он успел их выучить) покидали свой пост и уходили. Он собирался уйти последним, но теперь придётся делать это не одному.

- Я никуда от тебя не уйду, - заявила Арпине, - Мы уйдём вместе или не уйдём никуда.

Возражать Павел не стал. Он просто ждал, пока уйдёт последний солдат. И тогда они с Арпине, взявшись за руки, просто ушли. Капитан помог жене забраться наверх, а потом влез на скалу сам. Он оглянулся напоследок - теперь в тени была та расщелина, через которую они вошли сюда. Азиз Сараджоглу упустил возможность одержать над ним победу.

- Княжна, - поручик Чапский протянул руку Арпине, теперь уже, несомненно, Ницеевской.

- Благодарю Вас, поручик, - ответила она.

А потом бросилась на шею своему мужу, вышедшему из проёма в скалах на открытое пространство. Тень от скалы скрывала лица ожидавших его людей. Ему не хотелось отрывать от себя Арпине, но пришлось.

- У нас нет времени! Идём, не задерживаясь! - показав рукой в том направлении, где должен был быть восток.

И повторил этот жест, когда они вышли из тени скалы на залитую лунным светом поляну.


Они шли всю ночь, сознание угрозы за спиной придавало им сил. Раньше капитан Ницеевский никогда бы не предположил, что кто-то, кроме солдат его бывшего "Московского", способен на такой переход - сначала целый день, а затем почти целую ночь. Тем не менее, армянские женщины это сделали, опровергнув все предыдущие представления капитана о "слабом поле". У них под Коломной говорили: "баба двужильная, всё вынесет". Павел всегда считал, что это относится исключительно к деревенским бабам, проводящим большую часть жизни в поле, но никак не к дамам из общества.
Тем не менее, Арпине, которую он в первый (точнее, во второй, когда узнал, кто она такая) день их знакомства принял за классическую "кисейную барышню", не только прошла весь путь вместе со всеми прочими армянками, но даже подгоняла их и подбадривала. Вперёд, вперёд, вперёд, между деревьями и лунными тенями, всё более и более длинными.
Они шли до самого рассвета, когда через кроны сосен начали светить уже не лунные, а солнечные лучи. И потом тоже шли - до, наверное, полудня, когда вернулась ужасающая жара, правда, по-прежнему полная запахом хвои. Тогда они сделали, наконец-то, привал - где-то на склоне безымянной горы, неизвестной даже всезнающему поручику Дружинко. Новгородец клялся и божился, что они сейчас где-то за двадцать от Саригамиша, но обосновать своё мнение не мог ничем, кроме рассуждений о "средней скорости пешей группы по пересечённой местности". Оставив его один на один со своими расчётами, капитан Ницеевский вернулся к жене. Арпине уже спала, растянувшись на каком-то жалком подобии то ли травы, то ли мха (здесь в лесу была тень, и наземная растительность не выгорала совсем уж до конца).
Все остальные тоже спали, цивильные и солдаты. Спал даже более двужильный, чем любая баба, Сибириец. Бодрствовали только что-то по-прежнему считающий в уме "банкир" и сам Павел. Первый, впрочем, тоже растянулся на земле, поворочался и заснул. Капитан остался на часах - из тонкого расчёта. Первый час (пока солнце не дойдёт до той самой высокой сосны) придётся помучиться, борясь со слипающимися глазами, зато всё остальное время привала, когда его сменит Сибириец, будет целиком принадлежать ему. Пока что Павел Ницеевский ходил вокруг импровизированного бивака и осматривал окрестности. Вокруг, слава Богу, никого видно не было. "Волки" или иные "иррегулярные части" в глубь гор, как и обещал капитан из Анкары, не полезут, а и сами драгуны тоже, потеряв свою "дичь", вернутся на дорогу. Вот только, когда прочёсыванием гор займётся турецкая пехота... но это будет, наверняка, ещё не скоро. Пока что горы принадлежат им и только им.
Словно опровергая его мысли, издали донесся звук выстрела. Кто стрелял, где и даже с какой стороны, узнать было невозможно - эхо шло как бы одновременно отовсюду. На всякий случай капитан Ницеевский огляделся по сторонам. Вокруг никого не было, кроме его "сонного царства".
Сибириец сменил его по расписанию, можно подумать, что он чувствует положение солнца на небе даже с закрытыми глазами и видя сны. Какие сны могли сниться Сибирийцу, капитана Ницеевского не беспокоило, главное - это то, что он делает наяву.
Чапского с Сибирийцем он встретил на следующий день после разгрома "Московского". Когда Павел то на четвереньках, то ползком выбирался с поля последней битвы Пятьдесят Пятого пехотного полка, он ни о чём не думал, кроме как о том, чтобы его не заметили осматривающие поле турки. К счастью, когда он пришёл в себя, придавленный чьим-то трупом, уже начинало темнеть, так что говорившие на непонятном языке силуэты на фоне сумеречных гор не обратили внимания на некоторое шевеление среди мёртвых тел.
Подвернувшийся под ногу камень (теперь он точно вспомнил, что споткнулся о камень за мгновение до того, как его компания была выкошена картечным залпом) спас ему жизнь. Другой булыжник, лежавший сантиметрах в десяти от его головы, тоже очень ему помог. Именно тем, что оказался в десяти сантиметрах дальше, а не ближе. Ещё помог ему плутонговый Семёнов, упавший точно на своего капитана и тем закрывший его от турецких глаз. Они прошли мимо не получившего ни царапины капитана Ницеевского, даже не заметив его. Об этом свидетельствовал хотя бы "кольт", оставшийся у него в руке (хотя курок был спущен, наверное, он нажал на спуск, ударившись о землю) и кошелёк с выданным ещё по ту сторону моря жалованьем (все серебряные гривны лежали там, где и были должны, ни одна не пропала).
Он пробрался в рощу и оттуда, осторожно оглядываясь по сторонам. Идти было удобно, дорогу освещала почти полная луна, вот только он не знал, куда именно. В конечном счёте, ему нужно было вернуться на земли Цесарства, но идти прямо на Восток, через захваченный врагом Спер было невозможно, переправляться ночью через быструю речку - было невозможно ещё более, поэтому он направился на юг, в горы, благо это там выше можно было уже идти по пустой дороге. Дорога это, понятно, не даже близко не припоминала Ягеллонского тракта, но она имела, по крайней мере, утрамбованную поверхность, по которой легко было идти.
Через пару часов он добрался до какого-то села. Чьё оно было - турецкое или армянское, он не имел понятия. Наверное, всё-таки, турецкое - раз жители не ушли на восток, а где-то в глубине лаяли собаки. Капитан Ницеевский взвёл курок своего револьвера и, отодвинув занавеску (дверь была открыта). Хозяев он нашёл на крыше, где они спали, то есть уже не спали, а прислушивались к шуму, доносящемуся из дома. К счастью для капитана, они были слишком перепуганы его вторжением, чтобы поднять тревогу и разбудить соседей.
Хозяин дома (жена, прижав к себе детей, сидела тихо, как мышка), увидев ствол "кольта", сразу понял, что от него хочет "юзбаши-эфенди". Что-то бормоча то ли по-турецки, то ли по-армянски, он собрал мешок самой разной еды - от сушёного мяса до сушёных же фруктов (каких именно, Павел не понял - масляная лампа давала слишком мало света). К фруктам сушёным он добавил свежие персики, два из которых голодный "эфенди" съел сразу же, как десерт к какой-то копчёной колбасе. Уходя, он припомнил себе, что офицер Цесаря Многих Народов должен всё-таки чем-то отличаться от обычного разбойника, поэтому он вложил в руки хозяина гривну (этого, по его мнению, должно было хватить и за в три раза больший мешок). Хозяин, увидев блеск серебра, сразу же успокоился и, как показалось капитану Ницеевскому, собрался поторговаться, но стальной блеск атлантического чуда техники отвёл его от такого намерения. Флягу капитан наполнил в местном заменявшем колодец фонтане. Теперь, сытый, он был готов к походу через вражескую территорию.
Как раз на следующий день, спускаясь с другой стороны гор, он и наткнулся на уланского поручика и его вахмистра. Они, как оказалось, уцелели после разгрома при Ерзнка и тоже пробирались на восток, только другой дорогой, то конно, то пешком. Вначале они пробовали пройти через Карин, но город, как оказалось, был уже в руках турок, и они ушли в горы. В общем, теперь они точно знали, что враги окружают их со всех сторон. Поручик принял известие спокойно, даже стоически: "На то они, чёрт побери, и турки, чтобы мешать нам жить", а вахмистр просто почесал затылок.
Идти обратно через готы к Сперу было бессмысленно, и маленький отряд капитана Ницеевского отправился (впрочем, тоже через горы) в направлении города Саригамиш. Где именно этот город находится, никто из них толком не знал, но Сибириец (так и только так называл вахмистра его поручик) "точно помнил", что он расположен на восток от Карина.
Почему Игнатия Куника прозвали "Сибирийцем", выяснилось после пары дней путешествия с ним. На каждом привале он расписывал прелести Сибири и возможности, которые она открывает перед предприимчивым человеком. Сам "Сибириец", как оказалось, в своём вожделенном краю не был ни разу - зато, как он уверял, сразу по окончании службы намеревался, не ожидая ни дня, уехать в Иркуцк, где намеревался промышлять извозом. "А что", - говорил он, - "в Сибирь сейчас все едут, и не просто едут, а с багажом, и изрядным. А багаж, его надо везти - это туда. А обратно - товар из Китая идёт, чай, шёлк, всё такое, его тоже надо кому-то везти. А ещё там заводы-фабрики сейчас строят, что там твоя Хортица - так продукцию тоже вывозить надо, всё извозчику хлеб. Найду заказчиков, найму десяток-другой мужичков подводы водить и вот оно - добрый день, пан Куник, как здоровье, пан Куник, а что! Или ещё лучше - пан Куницкий, так звучит лучше!".
Планы у Сибирийца были с истинно сибирийским размахом - в своих мечтах он уже видел себя послом на Цесарский Сейм от Иркуцкого воеводства или же сенатором от Восточной (Западной тоже может быть) Сибири. Пока же всё его имущество умещалось в единственном ранце (хотя поручик Чапский в приватной беседе рассказывал, что изрядную часть "багажа" Сибирийца занимают стопки золотых монет самой разной чеканки), которые тот добывал всеми правдами и неправдами. "Если когда-нибудь Бог решит снова послать на землю новый всемирный потоп, то если кто в нём и уцелеет, это точно будет Сибириец", - говорил он. Такая алчность (или же "практичность") Сибирийца ничуть не шла вразрез с выполнением его обязанностей, как подофицера - в чём-чём, а в трусости Игнатий Куник не был замечен никогда. Похоже, опасности и их преодоление он "собирал" точно так же, как свои золотые монеты.
Кстати, оказалось, что он не только не "сибириец", но и не "кракус", а даже и не "Куник". На одном из привалов он обмолвился, что родился ни больше, ни меньше, как в Москворуссии. Говорить о своём "цивильном" прошлом он не любил, но капитан, так или иначе, слово за слово, вытянул из него правду. Сибириец нехотя признался, что происходит из деревни Уваровка, что в Можайском воеводстве.
В войске он оказался после фатальной неудачи с любимой девушкой. Его невеста в самый последний момент вышла замуж за местного богатого лабазника90. Разочарованный и обиженный на весь белый свет Игнатий Куницын, не желая каждый день видеть обманувшую его женщину под ручку с торжествующим соперником, поехал в Можайск и завербовался в местный полк. Позже (он так и не сказал, как именно, но капитан предполагал, что без изрядной взятки не обошлось) он перевёлся из Можайского в Краковский, причём кавалерийский, полк. Объяснялось это просто - в сформированных в Москворуссии частях было принято в приватных разговорах говорить по-москворусски (все разговоры по службе, а тем более, уставные команды, естественно, велись на польском), а у Куницына этот язык вызывал бередящие его старую сердечную рану воспоминания о бросившей его невесте. Записавшись к "кракусам" рядовой "Куницын" превратился в "Куника", точно так же, как он сам, "Никеев", стал в своё время "Ницеевским".
Отряд понемногу рос - к нему присоединился измождённый поручик Дружинко, с, оказавшийся (вот неожиданность!) младшим сыном хозяина знаменитого новгородского банка "Дружинко и сын" и "живыми счётами", способным сложить-умножить-вычесть-разделить что угодно в уме, а также "живой картой", помнящим все города, горы и дороги чуть ли не всей Европы в придачу с Арменией и Турцией, а потом - два украинца вместе с горцем с Татр. Последние не то, чтобы "прибились", а "чуть не взяли в плен" капитана Ницеевского и всех его людей. То, как они, держа капитана на прицеле, долго и упорно беседовали между собой на бог знает каком языке (даже каких языках, поскольку украинский и гуральский91 имеют между собой немного общего), выясняя, свои перед ними или чужие, довело поручика Чапского до приступа гомерического смеха. Наконец, решив, что турки вряд ли умеют разговаривать по-польски, они перешли в подчинение капитана Ницеевского, отрапортовав по всей форме, хотя и с жутким акцентом (опять же - акцентов было два).

90 Лабазник (москворусск.) - хозяин мучного склада (лабаза)
91 т.е. диалект горцев с Подгалья

А потом, когда его отряд пополнился десятком армянских солдат и встал вопрос об очередном пополнении запасов провизии, они решили напасть на штаб-квартиру предводителя башибузуков в каком-то придорожном армянском селе, о которой им рассказал, прежде чем умереть, пленный турецкий оборванец. Им всем хотелось мстить и хотелось есть, поэтому возражений против решения их капитана не было.
В селе не оказалось главного "волка" (того самого, о котором предупреждал офицеров "Московского" покойный генерал Госевский), но зато, перебив охрану дома, где как раз и должна была находиться эта штаб-квартира, они нашли там нечто, что можно было назвать "полевым борделем" - несколько комнат с пленными армянками, которых башибузуки использовали "для развлечения" по мере надобности. И именно там ему пришлось успокаивать выкрикивавшую на незнакомом языке непонятные горькие слова совершенно голую девушку, имени которой он тогда ещё не знал.
Тр-рах! От выстрела задрожал воздух. Капитан Ницеевский вскочил на ноги.

- Всем занять круговую оборону! - солдаты были уже на ногах и сжимали оружие, - Часовой! Доложите, что происходит!

- Осмелюсь доложить, сюда подходит группа вооружённых людей численностью, как минимум, до плутонга, - отрапортовал Сибириец, предусмотрительно укрывшись за деревом и держа карабин наизготовку, - Вот они!

Действительно, на гребне холма замерли (тоже с карабинами наизготовку) люди в странной форме. Капитан Ницеевский внимательно присматривался к новому противнику.


Люди с гребня холма точно так же настороженно присматривались к отряду капитана Ницеевского. Точно так же, как они - поверх стволов карабинов. Во-первых, их было значительно больше, чем его людей, во-вторых, их одежду можно было назвать "униформой" только с очень большой натяжкой. Некая упорядоченность в ней, правда, присутствовала. На всех были коричневые куртки и широкие синие шаровары, а вот уже с цветом широких поясов начинались разногласия - у одних они были синими, у других - красными, у третьих - какими-то то ли клетчатыми, то ли полосатыми, с его места было плохо видно. На всех были обычные в этих местах обмотанные войлочные шапки.
На турок пришельцы похожи не были - с лица армяне и турки, разумеется для северянина, относятся к одному типу, но башибузуки одеваются совсем по-другому (по сравнению с их лохмотьями одежду ополченцев Княжества можно считать парадным мундиром), а самое главное - им нечего делать в горах, они носятся по равнинам и убивают армянских селян, а не лазят по горам с риском попасть в засаду. Для облавы в горах нужен кто-то вроде курдских "мухаммадие", привычных к этому роду военных действий, или регулярной пехоты, способной спокойно и дисциплинированно прочесать склоны. Ни те, ни другие не надевают ничего подобного. Зато капитан Ницеевский слышал о достаточно экзотических нарядах, которые носят армянские ополченцы - даже те, кто шли вместе с ним, выглядели по-разному - командиры разных полков одевали своих людей в зависимости от имевшихся в наличии средств и собственной фантазии, зачастую довольно оригинальной.
Следовательно, перед ними армянские ополченцы, так же, как они уцелевшие после катастрофы и отходящие на восток. Иными словами, сейчас они целятся в своих союзников. А те, соответственно - в своих.

- Эй, не стреляйте, - капитан Ницеевский вышел из-за дерева, разведя руки в стороны, но не кладя пока что "кольта" в кобуру, - мы не турки!

Неизвестные ополченцы продолжали держать карабины наизготовку, но начали оглядываться куда-то назад. Может быть, просто не понимали по-польски? В любом случае, обязаны были понять, что язык этот явно не турецкий.

- Ми кракецекх! Энкернер энк менк!92 - теперь из-за дерева вышла Арпине, такая, как есть - в униформе хорунжего, с кинжалом на поясе, с непокрытой головой и с длинной чёрной косой, свисающей через плечо.

92 Не стреляйте! Мы друзья! (арм.)

Ополченцы с другой стороны начали опускать свои карабины. Павел должен был признать, что даже он сам был бы шокирован подобной неожиданной встречей, случись она где-нибудь на лесной тропинке с ним самим. Тем не менее, это был удачный момент, чтобы взять переговоры с гостями в собственные руки.

- Эй, кто у вас главный? Вы понимаете по-польски? - выкрикнул капитан Ницеевский, переводя взгляд с одного стоящего наверху армянина на другого.

Если всё же окажется, что они не понимают, пришлось бы договариваться с ними через переводчика, то есть "банкира" Дружинко, успевшего (неизвестно когда и как) выучить армянский. В таком деле участие женщины, да ещё и так странно (особенно по армянским обычаям) одетой, было бы явно нежелательным.

- Я здесь главный! - вышел вперёд один из ополченцев, шаровары которого были расшиты неким отдалённым подобием лампасов, - А ты кто тут такой?

Говорил он вполне понятно, только с изрядным армянским акцентом. Капитан Ницеевский подумал, что в этом ему повезло. А вот в остальном не очень - субъект явно игнорировал его офицерские эполеты.

- Капитан Павел Ницеевский, Пятьдесят Пятый пехотный полк! - капитан отсалютовал собеседнику, как бы не заметив столь вызывающего поведения.

- Хорошо устроился, капитан, - продолжал между тем командир ополченцев, даже не пытаясь представиться, - девок, вижу, набрал, не скучаешь, видать. Только вот полк у тебя какой-то маленький. Ничего, присоединяйся. Воробей в руках лучше, чем голубь не крыше.93

93 Польская пословица, эквивалент "Лучше синица в руках, чем журавль в небе"

- Благодарю Вас, командир, - поблагодарил его капитан Ницеевский, как ни в чём не бывало, - Постройте Ваших людей, я принимаю командование..., - он оценил количество ополченцев, - компанией, - он положил руку на рукоять сабли.

Павел уже отчётливо представлял, что сейчас произойдёт, но это его не пугало, он видел всю сцену отстранённо, как-то "со стороны", и понимал, что всё делает правильно и другого пути просто не существует. Оставалось надеяться, что Чапский, Сибириец, "банкир" и остальные его люди правильно поняли отведённую им роль. Уж за Арпине он был совершенно спокоен.

- Ты! Принимаешь командование! Моими фидаинами! - скорее рыкнул, а не рассмеялся армянин, - А вот это ты видел? - он хлопнул себя по ягодице.

Капитан Ницеевский молчал, не снимая руки с сабли, и ждал, пока фидаин "заведётся" и сам сделает то, что от него ожидалось.

- Вы, поляки, думаете о себе невесть что! - объявил не представившийся командир, - Великие, могучие, непобедимые! Наш цесарь, наше Цесарство! И где это ваше Цесарство со всеми этими вашими многими народами теперь! - распалялся он всё больше, - Турки взяли вас с вашим паршивым гетманом, как берут паршивую шлюху!

Павел по-прежнему молчал, хотя и был наготове.

- Да я тебе даже ломаного гроша не дам, не то чтобы своих людей! Я тебя самого зарежу и в землю закопаю!

Две сабли выскочили из ножен одновременно и с громким звоном встретились на полпути. Ни одному из противников не удалось зарубить соперника одним ударом. Они отошли и начали движение по кругу, рассчитывая подловить другого на опрометчивом движении. Точнее, таковы были планы армянина, капитан Ницеевский намеревался сделать нечто совсем другое.
Павел перебросил саблю в левую руку. Вообще-то левой рукой он фехтовал несколько хуже правой, но его противник этого наверняка не знал. Правой же он выхватил из кобуры револьвер, взвёл курок большим пальцем (в Бранденбурге пришлось потратить изрядное количество времени, отрабатывая это движение) и выстрелил, пока его противник только начал делать свой выпад. Пуля калибра одиннадцать с половиной миллиметров пресекла атаку командира фидаинов. Он на мгновение остановился, а затем так же в полный рост рухнул на землю. Сабля выпала у него из рук.
Увидев смерть своего атамана, фидаины замерли. Этот момент и собирался использовать капитан Ницеевский, чтобы "упорядочить" свои отношения с ними.

- Baczność!94 - в свой голос Павел вложил все силы, которые у него были.

- Лсел болорин!95, - голос Арпине был значительно тоньше, чем у её мужа, но ничуть не менее громким.

Чапский, Сибириец и прочие выступили вперёд. Даже Дружинко - и тот с решительным видом взбирался к растерявшимся фидаинам.

- Kompania! W dwuszeregu! Zbiórka!96

94 Смирно! (польск.)
95 Слушать всем! (арм.)
96 Компания! В две шеренги! Стройся! (польск.)

Тех из фидаинов, которые не спешили встать в строй сами, подгоняли его "старые" солдаты: кого просто рукой, а кого и пинком под зад. Они выстроились вдоль гребня горы в относительно ровном строю, когда все сроки, отведённые на это регуламинами, давно уже прошли. Ничего, войско цесаря сумеет сделать человеком любого цивильного разгильдяя.

- Меня зовут капитан Павел Ницеевский! С сегодняшнего дня вашей компанией командую я! Все мои приказы, а также приказы назначенных мной командиров вы выполняете беспрекословно!

С правой стороны от него стояла Арпине - как всегда, в униформе, с кинжалом и с косой через плечо. Место с левой стороны занял Чапский, справа от Арпине встал Дружинко. На фланге шеренги застыл по стойке "смирно" Сибириец. Бывшие при нём солдаты заняли места командиров плутонгов и дружин, как-то на глазок распределив их между собой. Всё шло так, как оно и должно идти на общем построении.

- Вы все меня поняли?! Поняли, я спрашиваю?!

- Tak jest.97

- Nie słyszę! Głośniej!98

- Tak jest, Panie kapitanie!99

- Głośniej! Głośniej, mówię!100

- Tak jest, Panie kapitanie!!!101

Что касается предыдущего главы фидаинов, имя которого так и осталось неизвестным, то капитан Ницеевский решил похоронить его сразу после построения. Как-никак, это была христианская душа.

97 Так точно. (польск.)
98 Не слышу! Громче! (польск.)
99 Так точно, господин капитан! (польск.)
100 Громче! Громче, говорю! (польск.)
101 Так точно, господин капитан!!! (польск.)


Остаток дня капитана Ницеевского прошёл в налаживании управления новой компанией. Прежде всего он сделал перекличку. Всего в его распоряжении оказалось восемьдесят шесть человек, включая его собственных - вполне полноценная компания. "Приблизительное" разделение на плутонги, которое осуществили его люди в момент "начального построения", оказалось на удивление удачным по количеству людей в каждом плутонге. Некоторых ополченцев пришлось, однако, переместить из одних плутонгов в другие так, чтобы в каждом оказалось примерно одинаковое количество солдат, понимающих по-польски.
В связи с тем, что его "старые" солдаты оказались командирами дружин и плутонгов, капитан Ницеевский повысил их в звании: так Джахоенко и Кургоченко стали отныне капралами, а Гасица - сержантом. Нашивки им придётся самим вырезать ножом из каких-нибудь старых обрывков в заплечных мешках. Сибириец тоже получил повышение - он стал старшим вахмистром и остался, таким образом, самым старшим из всех имевшихся в его распоряжении подофицеров. Это вполне устраивало капитана - он уже привык полагаться в управлении солдатами именно на него.
Впрочем, на сегодня (а, скорее всего, и на завтра) у Сибирийца было другое, гораздо более важное задание, чем муштра ополченцев. Капитан Ницеевский отправил его в разведку окрестностей. Было совершенно недопустимо, что они продвигаются вслепую, не имея ни малейшего понятия, где находится неприятель. Пока что им везло, но то, что проходит с двумя десятками, не пройдёт с сотней с лишним. Отдельно от Сибирийца он выслал новопроизведённого капрала Джахоенко - если у Сибирийца он доверял его исполнительности, то у жителя Кавказа - его знанию гор. Пока оба разведчика выбирали людей, с которыми им предстояло идти (что несколько убавило число "стариков", хотя украинец неожиданно взял с собой двоих солдат "нового" состава), Павел при содействии поручика Дружинко (наконец-то после расспросов их новых товарищей сообразившего, где они находятся, и нарисовавшего некое подобие карты ножом на земле) устанавливал, в каком направлении должны производить поиск обе группы.
Конечной целью их движения должен был быть город Саригамиш, точнее, его окрестности, ещё свободные от турок. Потом, как утверждал поручик, вырезая ножом направление ещё дальше на восток, нужно было двигаться на Карс и далее - через Восточную Армению (о которой не известно даже, есть там уже турки или нет) севернее какого-то озера на территорию собственно Цесарства в Закавказье. Когда "банкир" начал рассуждать об опасности сбиться с дороги и попасть то ли в Картлию, то ли в Кахетию, правители которых (или которой - Павел так и не понял, одно это государство или два) не особенно любят ни армян, ни Цесарство, капитан резко его прервал. Рассуждения поручика Дружинко о чём угодно могли продолжаться часами, а времени им терять не стоило.
Лунная ночь - лучшее время для разведки, так что капрал и старший вахмистр ушли вместе со своими людьми, не дожидаясь захода солнца. "Новые" солдаты были сами, беженцев с ними не было, так что увидев пришедших с капитаном женщин, они поглядывали на них со всё возрастающим интересом. Те, надо сказать, тоже были весьма заинтересованы новыми мужскими лицами (и торсами), что вызывало понятное недовольство тех из его "стариков", что уже успели "сойтись" с некоторыми красавицами.
Павел поморщился. Что ему нужно сегодня в самой меньшей степени, так это драки из-за женщин, да и драки вообще. Которые, увы, неизбежны, если всё пустить на самотёк. Худшее, что может случиться с армией - это безделье и отсутствие общей цели. Тогда на первое место у солдат выходят цели маленькие, частные: лучше поесть, лучше поспать, увильнуть от работы. А раз общей цели (по крайней мере, до возвращения разведчиков) нет, следует её им выдумать. К примеру, заставить их заняться строевой подготовкой на какой-нибудь относительно ровной поляне. Желательно так, чтобы к вечеру они все вымотались до конца и выбились из сил, став, таким образом, неспособными к чему-либо ещё.
Лучше всего получалось "гонять" ополченцев, как ни странно, у поручика Дружинко. Умеющий проводить прямые линии и перпендикуляры, как в голове, так и на земле, он занимался теперь построением прямых линий из людей.

- Pluton! W szeregu! Zbiórka!102

Польские команды армянские ополченцы, слава Богу, понимали, хотя бы потому, что других в Армении не было.

- Baczność!103

- W lewo - zwrot!104

- W tył - zwrot!105

102 Плутонг! В шеренгу! Стройся! (польск.)
103 Смирно! (польск.)
104 Нале - во! (польск.)
105 Кру - гом! (польск.)

Раз за разом ополченцы выполняли команды "банкира" всё более слаженно, во всяком случае, уже перестав путать правую и левую сторону.
Чуть в стороне капрал Кургоченко учил своих людей ползать по-пластунски:

- Ворушай сiдницою! Та не так! Нижче! Нижче! Не пiднiмай §§ вiд землi! Повзий далi! Ще далi! Швидше! А щоб тебе муха!

Оставалось надеяться, что украинскому наречию армяне тоже успеют выучиться, и, желательно, быстрее.
Гасица строил и перестраивал своих в самые немыслимые линии и прямоугольники. Иногда успешно, иногда - не очень, но в целом всё правильно. Ополченцы потели, краснели и тяжело дышали.
С парой из них капитан Ницеевский немного поговорил. Они оказались совсем не из этих мест, а совсем издалека - из окрестностей самой столицы Ерзнка. Опустив голову, они признались, что с поля битвы попросту сбежали, когда попали под обстрел турецкой артиллерии с того направления, которое они поначалу считали тылом. Потеряв чуть ли не половину своего состава в столкновениях с турецкой кавалерией (единственное, что удалось узнать конкретно, так это только то, что так "обкорнала" ополченцев именно регулярная кавалерия, а не башибузуки) полк (а изначально это был именно "Семьдесят Второй полк ополчения Княжества") отказался от идеи двигаться по дорогам и ушёл в горы, где и блуждал все эти две недели, прошедшие с трагического Шестого Сентября.
По дороге остатки полка рассыпались на части. Причины были просты - кто-то, махнув на всё рукой, подался туда, где раньше был его дом, кто-то решил, что знает дорогу "в Польшу" лучше других, и ушёл, кто-то с кем-то поссорился - и тоже ушёл. В общем, осталась только эта, так кстати попавшая в руки капитана Ницеевского, компания. Точнее - сборище вооружённых мужиков в грязной униформе, из которой он был намерен сделать компанию войска, Цесарства или Княжества - неважно, пока что своего собственного. Пусть она называется... ну, допустим, "Фидаины Христа" - для начала сойдёт, тем более что они и без него называют себя как раз так.
Между прочим, оказалось, что в заплечных мешках (и в мешках, навьюченных на пару ослов) "Фидаинов Христа" имелось в наличии изрядное количество съестного, да и сами они не выглядели изголодавшимися. Объяснялось это просто - башибузуки, уничтожая армянские сёла, не трогали турецких, становившихся, таким образом, лакомым куском для фидаинов. Башибузуки уходили, фидаины приходили - и селянам турецким приходилось платить их долги селянам армянским. Что ж, такова война. Капитан намеревался превратить подобные грабежи в "организованные реквизиции" (есть-то солдатам надо в любом случае) и ограничить неизбежное при этом насилие необходимым минимумом.
Ревизию содержимого мешков капитан провёл в перерыве между занятиями. Это, естественно, вызвало глухое недовольство его "новых" людей, но решительный вид "старых" заставил их примириться с неизбежностью. Для демонстрации серьёзности своих намерений капитан Ницеевский заставил вынуть из мешков всю снедь, а потом, проследил, чтобы она была переложена так, чтобы у каждого оказалось примерно одинаковое её число. После этого он объявил, что выпорет каждого, посмеет украсть что-то у товарища. Для придания веса словам капитана Кургоченко изображал самые зверские мины, на которые был способен (а был). Всё равно, Павел был уверен, что завтра у украинца точно найдётся повод поработать своей нагайкой, которую он, как примерный казак, сохранил, даже потеряв коня. По предварительным прикидкам выходило, что еды у них в запасе примерно дня на три. А потом придётся пополнить её запасы, отобрав у неприятеля. Какого именно и где - предстояло оценить по возвращении разведки.
День подошёл к концу. Когда над лесом появились звёзды, а где-то между кронами забрезжил свет полумесяца, капитан Ницеевский провёл вечернее общее построение (на этот раз это было больше похоже на нормальное войско) и объявил отбой. Большинство его людей, и "новых" и "старых", прямо-таки повалилась с ног, и заснуло прямо там, где стояла, благо особой разницы на поляне не было - многим не понадобились даже костры. Оно и хорошо - меньше Караулы Павел тоже назначил "смешанные", так что можно было рассчитывать, что врасплох их не застанут. Сам он тоже вымотался за этот кошмарный день выше всякой меры и чувствовал единственное желание - забыться и заснуть, как его солдаты.
Но увидев, как на него смотрит Арпине, он понял, что силы ему ещё понадобятся - и притом много. В самом деле: первая брачная ночь в свете звёзд и луны под соснами на собственном расстеленном плаще и с храпящими чуть поодаль фидаинами - разве не об этом пишут все авторы французских романов? Арпине, похоже, считала точно также, а в льющемся с неба серебряном свете сияла прямо-таки неземной красотой. И ещё она была такая тёплая...
В общем, на следующий день капитана Ницеевского по-прежнему тянуло в сон, но дел было по-прежнему невпроворот.

Следующий день прошёл так же, как предыдущий. Солдаты маршировали, ползали, падали и вставали. Потом снова строились, маршировали, падали, вставали и ползали. Будь это в Потсдаме, он использовал бы соседнюю поляну в качестве стрельницы, но здесь, в горах, послать за пулями и порохом на склад было решительным образом невозможно, так что о стрелковой подготовке приходилось забыть.
Что касается женщин, то их он занял приготовлением еды. Сварить что-то вроде супа здесь было невозможно - вода была только та, которая во фляжках, а до ближайшей реки, родника или колодца ещё нужно было дойти. Поэтому оставалось только жарить то мясо и колбасы, которое было в наличии. За хворостом во главе группы армянок он отправил Арпине - после вчерашней ночи у жены было деятельное настроение, и она ни за что не хотела сидеть на месте. Занять же её "лучшим делом" при свете дня и на глазах своих людей он, естественно, не мог. Для охраны он выделил им троих солдат - одного "старого" и двоих "новых". Оставшихся он тоже занял делом - расчищать от сухих веток участок для костра, чтобы ненароком не подпалить весь лес.
Когда группа вернулась обратно, под глазом у одного из "новичков" сиял огромный синяк, а к порезанной щеке он постоянно прикладывал какую-то тряпицу. Армянки бросали на него презрительные взгляды, а Арпине периодически поглаживала кинжал у себя за поясом. Было заметно, что бедолага старается держаться от "капитанши" как можно дальше, правда, к остальным женщинам, старается тоже не подходить. Увы, убежать от изрядного роста рядового Тертерянца (так назывался его "старый" солдат) он не мог, и поэтому на каждом шагу затравленно озирался по сторонам. Увидев капитана, рядовой затрясся, как осиновый лист, но убежать не убежал, видимо из-за трясущихся коленей. Ожидал он, похоже, самого худшего и, несомненно, дождался бы, если супруга капитана пожаловалась бы мужу на его поведение. Павел понимал, что позволь он кому-либо обижать свою жену, с уважением фидаинов ему придётся распроститься навсегда, так что он уже приготовился потратить ещё одну пулю из барабана револьвера.
Но Арпине не сказала ни слова. Она просто прошла мимо незадачливого охранника, сильно толкнув его плечом. Вслед за ней это проделали и прочие армянки, при чём несчастный боялся даже отойти в сторону. Наконец, Тертерянц не стал миндальничать, а прикрикнув на нарушителя порядка: "С дороги!", так толкнул его, что тот полетел лицом прямо в пыль, а потом долго ловил ртом воздух, стоя на четвереньках. Тертерянц же подошёл к капитану Ницеевскому, отсалютовал, как полагалось, двумя пальцами и объявил:

- Господин капитан, Ваше задание выполнено! За время моего дежурства никаких происшествий замечено не было! - и переглянулся с Арпине.

Следует отметить, что гонявший поблизости своих "орлов" Кургоченко приостановил занятия и построил свой плутонг по стойке "смирно" - чтобы те могли как следует насладиться изощрённым унижением фидаина Дарбинянца (так звали неудачливого насильника), которым капитан Ницеевский решил заменить смертную казнь. Увидев, как неудачник ползает по земле, они расхохотались совершенно гомерическим смехом. Здесь вмешался капрал, и всему его плутонгу пришлось многократно падать и вставать обратно. Виновника всего этого безобразия Павел тоже отдал в руки украинца, который стал показывать подопечным (на примере Дарбинянца, само собой), как следует "снимать" вражеских часовых, чтобы они не успели издать ни звука.
Что касается Арпине, то её это приключение даже рассмешило. Поцеловав мужа в щёку и немного поотнекивавшись, она рассказала капитану, что нападению подверглась вовсе не она, а одна из её подруг. Похотливый фидаин, однако, получил от не растерявшейся Вардануш коленом... по соответствующему месту, потом кулаком в глаз от рядового Тертерянца, а потом, сама Арпине, как старшая, оставила ему на щеке памятку своим кинжалом. В общем, великан Тертерянц был прав - никаких происшествий не было.
Обед получился почти что семейный. Потом после небольшого отдыха капралы вместе с солнцем продолжили выжимать из фидаинов седьмой пот. Ночь прошла без происшествий - все, кроме Павла и Арпине (капитану, правда, послышались похожие звуки откуда-то с другой стороны), по-прежнему спали без задних ног. Утром капитан провёл уже привычное построение: за две ночи никто не дезертировал - и это уже само по себе было хорошо.
А потом вернулся Сибириец и, кроме своих людей без всяких потерь, привёл ещё кое-кого, кто, по мнению старшего вахмистра, мог оказаться полезным для его капитана. Что ж, он не ошибся.


"Гость", которого притащил с собой Сибириец, оказался одетым в своё неизменное рваньё башибузуком. Рот у него был заткнут тряпичным кляпом, руки были связаны. Сопротивляться он не сопротивлялся, скорее всего, давно убедившись в бесполезности борьбы с Сибирийцем и его людьми. Увидев лагерь фидаинов, он, однако, подался назад. Разумеется, без толку.
Сибириец огляделся по сторонам и шагнул к капитану, оставив турка в руках своих людей. Пленного они держали крепко, но к запаху жарящегося мяса, тем не менее, принюхивались.

- Как дела, господин старший вахмистр? - добавил капитан немного фамильярности в тон своего голоса, - Вижу, пополнение привёл?

- Так точно, господин капитан, - Сибириец по всей форме отсалютовал и даже свёл пятки своих пыльных сапог вместе, - Осмелюсь доложить о взятии пленного турка!

Те фидаины, что не были заняты делом и скучали в строю, смотрели сейчас на вахмистра - с восхищением. Похоже, со времени битвы при Ерзнка это был первый турок, от которого они не убегали.

- Где Вы его взяли? Он сказал что-нибудь ценное?

- Взяли отсюда километров, наверное, в пятнадцати, - он огляделся, - в восточном направлении, - оглянулся ещё раз.

Нарисовать карту без помощи "банкира" ни капитан, ни вахмистр, увы, не могли, а тот был занят муштровкой своих людей и, вероятно, даже не видел возвращения Сибирийца. Для допроса он был всё равно не нужен - кто его знает, как отреагирует тонкая душевная организация молодого человека из Новгорода на несколько старомодные способы беседы с пленником. Этак он, пожалуй, будет до вечера твердить свой "Pater Noster" или ещё какую-нибудь из своих латинских католических молитв вместо того, чтобы исполнять свои обязанности.

- Я тут поспрашивал его по дороге, - сообщил Сибириец, - так он интересные вещи говорит.

Турок переводил глаза с капитана на вахмистра и обратно. Пусть понервничает: раз нервничает, значит живёт, хотя, ясное дело - недолго. Теперь кляп ему вынули, и он тяжело дышал ртом.

- Повтори, что говорил - быстро! - Сибириец вдруг ударил турка кулаком в лицо.

Тот начал что-то объяснять - похоже, за время похода он стал понимать его слова без перевода. Перевод, впрочем, был нужен капитану Ницеевскому. Один из фидаинов Сибирийца остановил речь пленника и пояснил:

- Он сказываэт, - переводчик, похоже, не особенно хорошо знал польский, - оны всэ вмэст са свой капитан сэчас в сэло Вартиник... вэс нихный полк тут... то эст там.

- Весь полк башибузуков в одном селе? - не поверил капитан, - Не может быть, им там всем не поместиться. Спроси его, сколько конкретно сабель в селе, и где все остальные.

Павел понятия не имел, где находится это самое село Вартиник и далеко ли оно от них. Но это вполне себе подождёт до разговора с Дружинко. Фидаин между тем что-то грубо сказал турку и тот выдал новую порцию одно непонятнее другого слов. Переводчик на ломаном польском сказал:

- Оны там два ста... двэ сэтни в сэло и капитан. Там его главный квартира. Осталныэ патрулируют акрэснасты.

Павел Ницеевский начал уставать он необходимости ломать голову над смыслом слов не только пленника, но и переводчика. Поэтому он позвал к себе какого-то бежавшего со всех ног фидаина (в войске все приказы выполняются бегом - это ему объяснить успели, хорошо).

- Рядовой, найди мою жену и передай, что она нужна мне здесь, срочно!

Солдат развернулся и убежал. Пусть лучше ему переводит Арпине, её-то слова он точно поймёт.

- Сколько их всего в этом "полку"? Где именно они "патрулируют"? Кого именно ищут?

"Полк башибузуков"? Скорее уж "шайка". "Патрулируют"! Скорее уж "грабят окрестности".

- Он нэ знаэт сколко. Гаварыт, нэсколько сетэн... сотэн, двэ или чэтыры - нэ знаэт. Гаварыт, капитан сказывал, что здэс многа армянэ, оны должны пэрэрэзат пут на Карс.

Кто должен "перерезать"? Армяне или башибузуки? Наверное, последние. Похоже, к немецкому и французскому стоит выучить ещё и турецкий с армянским в придачу, иначе голова просто лопнет.

- Капитан постоянно в селе? Где именно? Как отличить его дом от других?

Две сотни башибузуков в селе, это значит, что при внезапном нападении у его компании, всё больше приобретавшей законное право так называться, есть все шансы на успех. Захватив башибузуков врасплох, можно добраться до капитана и убить его. Лишившись предводителя, разбойники впадут в панику, во всяком случае, будут деморализованы. И если воспользоваться моментом...

- Капитан эст в балшой дом в сэрэдин сэла у потока... рэкы... ручэй. Он всэ врэмэ в сэло са свая жэна. Гаварыт, красывая...

Этот капитан выбрал более чем странное место для свадебного путешествия. Или же ревность не позволила оставить "половину" дома? В любом случае, тем хуже для него - этой ночью его "красывой" супруге предстоит овдоветь.

- Как зовут капитана?

Турок уставился куда-то за спину капитана Ницеевского. Услышав шаги, Павел обернулся.

- Мне нужна твоя помощь, Арпине. Ты ведь знаешь турецкий, так что...

- Мерхаба, Бурхан-эфенди.106

106 Привет, господин Бурхан (тур.)

Слова Арпине вывели пленника из оцепенения. Тот вдруг заорал во весь голос и рванулся из рук державших его фидаинов. Те, не ожидавшие столь быстрого перехода от неподвижности к борьбе, не успели поставить его на место. Вырвавшись, он бросился вниз по склону, виляя между деревьями. Сибириец бросился за ним. Капитан Ницеевский выхватил револьвер и, привычным движением взведя курок, нажал на спуск. Беглец растянулся у подножия сосны. Сибириец подошёл, наклонился над телом и пощупал артерию.

- Ну и полетел себе, - потом, поправившись, объяснил, - Мёртвый, господин капитан! Как есть, неживой! Так Вы ж ему точно в сердце попали! - восхитился он, посмотрев на отверстие от пули.

- На мой вопрос он так и не ответил, - подвёл итог допроса капитан Ницеевский, - Да, - спохватился он, оглянувшись на жену, - Арпине, что ты ему сказала, что он так подскочил?

А вот следующего вопроса задавать Арпине не стоило. Или, наоборот, не стоило его не задавать.

- Арпине, ты его что, знаешь?

Павел уже знал, что ему ответят - с вызовом глядя в его глаза:

- Да, приходилось видеться... в своё время!

Капитан Ницеевский почувствовал себя как-то очень уж неуютно.

- Он не успел ответить на твой последний вопрос, - глядя по-прежнему глаза в глаза, сказала капитану Арпине, - Его капитана зовут Явуз-бей Куртоглу.

...

За время их похода от луны остался только узкий серп. Это было хорошо - фидаинам будет проще подобраться к селу незамеченными. Где они сейчас, видно не было, наверное, уже подползали к окраинам. В разговоре с Павлом оба украинских капрала на этом своём смешном наречии настояли, что это нужно делать именно ползком, и потом пару часов по приказу Павла заставляли всю его компанию ползать по поляне, нещадно придавливая ногами приподнимающиеся над землёй... задние части тела.
Сейчас Арпине вместе с остальными женщинами ждала развязки, сидя в какой-то поросшей кустами то ли ложбинке, то ли овраге неподалёку от села, в котором засел проклятый Явуз-бей со своей "молодой женой". То есть, с НЕЙ.
ОНА была близко. ОНА спала (или, возможно, не спала) в тёплой постели со своим мужем и не думала об Арпине. ОНА наслаждалась жизнью и не думала о той, которой своими собственными руками убила всех родных и близких, а саму обрекла на муки и унижения. Или, может быть, всё-таки думала? Это неважно, всё равно меньше, чем через час (по расчётам Павла вся атака не должна была занять больше времени) ЕЙ придётся подумать о своей жертве и пожалеть, что не перерезала ей горло и не бросила её тело в пыли, как матушке, Ваагну или Петросу.
Ощущение ЕЁ близости появилось у Арпине вчера, когда, придя к Павлу в сопровождении запыхавшегося фидаина, она увидела стоящего перед мужем на коленях со связанными за спиной руками "Бурхана-эфенди". Она никогда не узнала его полного имени, понимала только, что это один из... поручиков, лейтенантов, мюлазимов107... одним из подручных чудовища Явуз-бея.

107 т.е. поручиков (тур.)

ТАМ он приходил к ней иногда несколько раз в день, иногда - исчезал на несколько дней (Арпине втайне надеялась, что он никогда не вернётся). Забирал её в отдельную комнату и заставлял делать то... что никогда раньше ей даже бы и не пришло в голову даже вообразить. Всё ЭТО было неприятно, противно и унизительно, после Арпине проклинала себя за то, что у неё не хватает духу наложить на себя руки.
Но настоящий кошмар начинался потом, когда он заканчивал своё "дело". Тогда он требовал, чтобы Арпине рассказывала ему, как ей ЭТО понравилось. Рассказ должен был быть ярким и выразительным, иначе "Бурхан-эфенди" (так он требовал себя называть, почтительно при этом, кланяясь) начинал злиться и бить девушку по щекам. Однажды, когда некое описание его "действий" показалось ему "недостаточно искренним", он схватился за плётку. Удар был несильный, но Арпине перепугалась до смерти. Плётка оставляет на теле шрамы, а кто же захочет женщину, покрытую шрамами? Тогда она станет бесполезной, и её просто убьют!
К счастью для пленницы, её охранял сохранявший силу приказ бывшей служанки, ставшей теперь госпожой её жизни и смерти, и авторитет ЕЁ мужа, так что "портить товар" дальше "Бурхан-эфенди" не решился. Он проявил милосердие - сделал всё ЭТО ещё раз и позволил ещё раз рассказать о своём восхищении. На этот раз у него не было претензий, и он её отпустил.
После нескольких встреч с "Бурханом-эфенди" Арпине вдруг поняла, что она почти что счастлива, когда её... когда к ней приходят обычные грязные, пыльные и потные башибузуки, желающие от неё только одно - и, сделав это, просто уходят. Боже, она была готова расплакаться от восторга, видя над собой бритоголовую бородатую голову с капающими из уголков рта слюнями, только потому, что это не "Бурхан-эфенди", и ему не нужно со всем жаром рассказывать, как дочь князя любит сносить от него побои и унижения.
И вот теперь этот гнусный монстр стоял напротив неё на коленях с верёвками на руках, бессильный и беспомощный! А самое главное, она могла дотянуться до него собственными руками, по собственной воле и сделать с ним всё, что именно она, княжна Арпине, жена капитана цесарского войска, желает с ним сделать! О, она бы слушала и слушала, как проклятый "Бурхан-эфенди" рассказывает ей, какое удовольствие ощущает он, чувствуя холод её кинжала на своей шее, как он любуется своим отражением в её яростных глазах, как он ждёт не дождётся мига, когда она одним быстрым движением перережет ему горло, как поросёнку!
Это всё могло стать реальностью здесь же и сейчас же. Арпине не сомневалась, что супруг не откажет своей любимой жене в этом маленьком удовольствии. Ощущение доступности пьянило и возбуждало - это было новое ощущение, раньше княжне Галстян никогда не доводилось чувствовать чего-то такого... настолько приятного. Сравнить это можно было только с теми ночами под звёздным небом, которые она успела провести с Павлом.
Тот тоже понял чувства Арпине, поэтому и убежал. Когда Павел его застрелил, она почувствовала даже какое-то разочарование. "Бурхан-эфенди" отделался лёгкой смертью - пуля Павла поразила сообщника Явуз-бея прямо в сердце, так что ему не удалось испытать даже сотой доли из того, что испытала от него Арпине.
Другой пленник, которого привёл вернувшийся ещё примерно через час украинский капрал, рассказал всё то же самое - Явуз-бей стоит в селе Вартиник, примерно за двадцать километров от Саригамиша, и с ним чуть меньше двух сотен башибузуков. Так далеко он забрался потому, что получил приказ перекрыть отход армян на Карс. Сюда же стягиваются и другие "иррегулярные части", а в сам город они не входят потому, что в Саригамише стоят какие-то императорские полки и никого туда не пускают. "Как прям янычары какие", - посетовал пленник, - "а город, говорят, богатый".
Этого турка Арпине не знала, хотя к нему и присматривалась. Поэтому, когда вахмистр Игнатий ушёл с ним в лес, а потом вернулся один, не почувствовала ничего. Ещё одним турком меньше, только и всего. Зато, когда Павел приказал готовиться к выступлению, Арпине поняла - ещё немного, и ОНА окажется в её власти так же, как и тот утренний покойник, не будем вспоминать его имени.
В селе начали стрелять. Кто-то выкрикивал непонятные слова. Арпине вслушивалась, надеясь распознать голос Павла.

- Что происходит, госпожа? - шёпотом обратилась к ней Вардануш, - что нам теперь делать?

Павел строго-настрого приказал своей жене оставаться здесь в овраге и не выходить, что бы ни случилось. А также, разумеется, следить за тем, чтобы никто из женщин не подумал бы вылезать отсюда. Но Павел был далеко, сейчас он убивал её мучителей и шаг за шагом приближался к проклятому Явуз-бею и, главное - к НЕЙ.

- Мы не будем здесь сидеть, как мыши! - объявила своё решение супруга капитана, - Мы пойдём в Вартиник и поможем нашим!

В голове Арпине родился план.

- Сейчас турки кинутся в разные стороны, как тараканы, - сказала госпожа Ницеевская, - Мы будем убивать всех, кто будет бежать мимо нас. Вы хотите их смерти?

- Да, госпожа, - нестройно ответили ей женщины.

- Громче! - Арпине вспомнила, как это делал Павел.

- Да, госпожа!

- Смерть туркам! - выкрикнула Арпине и вытянула свой кинжал.

У женщин тоже были ножи - те, которыми они обычно резали мясо. Теперь весь женский отряд госпожи Ницеевской выбрался из оврага и направился к домам, из-за которых доносилась стрельба. Ближе к середине села что-то горело.
Проход между домами был узкий и женщины заняли его почти целиком. Нужно было выйти на какое-нибудь более открытое пространство. Какой-то тёмный силуэт со всего размаху наскочил прямо на Арпине. Точнее, он наскочил на её кинжал, что-то вскрикнул и упал. Арпине перешагнула через него и пошла дальше. Следом за первым в проход бросился ещё один - и тоже остался там.

- Ой, госпожа, - восхитилась идущая следом Вардануш.

Женщины вышли на улицу, настолько широкую, насколько это возможно в анатолийском селе. Где-то дальше горел дом, в колеблющемся свете навстречу бежали какие-то тени в знакомых бараньих безрукавках.

- Теперь они ваши! - воскликнула Арпине Ницеевская.

И воткнула кинжал в живот бежавшего прямо на неё турка. Воздух наполнился криками - женскими и мужскими, армянскими и турецкими. Но на этот раз именно турецкие мужчины вопили в ужасе. Кто-то, успев заметить издали, что проход перекрыт кем-то, не менее страшным, чем фидаины, пытался влезть на крышу.

- Идём дальше! - приказала супруга капитана.

На улице царил хаос. Видя, что к фидаинам идёт подмога, турки пробовали скрыться в соседних улочках, а некоторые искали спасения на крыше. Нескольких таких женщины стащили за ноги и перерезали глотки. Многие умоляли о пощаде.

- Нет! - голос доносился откуда-то из-за угла, - Нет! Этого не может быть!

Арпине пырнула кинжалом ещё одного в панике наскочившего на неё турецкого неудачника и пошла на звук. Она знала, кто кричит, и догадывалась, почему. В животе появилось то же возбуждение, что и при встрече с "Бурханом-эфенди" в лесу.
За поворотом она сперва увидела Павла. Он стоял спиной к ней с саблей в руке. На лезвии переливались отблески пожара. Перед ним лежал труп человека в чём-то, припоминающем военную униформу. А над ним склонилась женская фигура с распущенными волосами.

- Нет! Волчонок! Вернись! Волчонок! Волчонок!

Арпине смотрела на НЕЁ, не отрываясь. Теперь настал час, когда и ОНА оказалась на расстоянии нескольких шагов. Ещё несколько шагов - и ОНА навсегда перестанет существовать. Арпине может теперь сделать с НЕЙ всё то, что ОНА делала с самой Арпине - и даже больше.
ОНА подняла голову и тоже заметила Арпине. ОНА запомнит её лицо до конца своей несчастной проклятой жизни!
Выставив вперёд кинжал, ещё покрытый кровью последнего турка, Арпине Ницеевсккая шагнула вперёд.

...

Город носил название Гянджа. Теперь капитан Ницеевский знал это точно, без посторонней помощи. На этот раз план штурма он разрабатывал, имея перед собой карту, аккуратно разложенную на походном столике и придавленную по краям тяжёлыми булыжниками от ветра.
Атаку пришлось задержать из-за внезапно начавшегося дождя. Это был первый дождь, который он видел за то время, что прошло после памятной высадки "Московского" в Трапезунде. Знающие люди говорили, что здесь, в Закавказье, в конце октября дожди нередки, почти что, как у него в Москворуссии. У фидаинов было преимущество в огневой силе, поэтому капитан приказал "Фидаинам Христа" ждать, пока ливень закончится, чтобы не бояться замочить порох. Лишние потери в своём полку ему были не нужны.
Теперь под его командой был целый полк полного состава, даже больше - почти что бригада. Продолжая носить свои капитанские эполеты, Павел Ницеевский в иерархии офицеров фидаинов занимал место где-то между полковником и генералом бригады, а по должности... в армянском войске не было строгой системы должностей, как в войске Цесарства и даже, как в войске Княжества. Армянское войско сформировалось... точнее, ещё формировалось из разрозненных отрядов солдат Цесарства, Княжества, и просто цивильных беженцев, взявших в руки найденное где-то оружие от безвыходности положения.
Единого командования у фидаинов не было - желающие драться за свою жизнь и жизнь уцелевших близких, прибивались к тем отрядам, которые были к ним ближе всего, а командиры этих отрядов действовали по своему усмотрению, лишь иногда, по мере необходимости, согласовывая свои действия с другими такими же "генералами" и "полковниками", некоторые из которых вообще никогда раньше не носили униформы.
Все вместе вожди фидаинов собрались только один раз - когда миновав Карс, их отряды вышли к городу Кумайри. Город ещё находился под властью армян, но те, взбудораженные слухами о турецком нашествии, уже собирали вещи и выезжали на Север. В Кумайри оставался гарнизон уже не существовавшего Княжества, но настроен его комендант был вовсе не воинственно. Надежды на собственные силы, составлявшие всего чуть более сотни человек, у него не было, и единственное, на что он рассчитывал для обороны города, были всё прибывающие в город фидаины.
Капитан Ницеевский не верил в успех обороны Кумайри.Окольным путём, через море и Цесарство, до Кумайри дошли известия о новой победе императора Мухаммеда Али и новом поражении Цесарства. Император заставил Паскевича и Высоцкого оставить захваченную ими в начале войны Бурсу и отойти к побережью Мраморного моря. Отбив свою нынешнюю столицу, император мог всерьёз думать о том, чтобы отбить свою старую - на Босфоре.
Павел, правда, не верил в переправу турок через Босфор, это была слишком серьёзная операция, чтобы на неё могла решиться турецкая армия в её нынешнем состоянии - понёсшая, как ни крути, серьёзные потери и при "Эрзинджане" и в столкновениях с цесарскими генералами и, как хотелось думать, с армянскими фидаинами, да тем более, не имевшая в своём распоряжении никаких средств для переправы через пролив. Но зато у неё было в своём распоряжении достаточно сил, чтобы покончить с армянским присутствием не своих северо-восточных рубежах, к которым, увы, относилась вся территория Восточной Армении вместе с городом Кумайри. То же, что сейчас творится в киевском Генеральном Штабе, капитан Ницеевский представлял слишком хорошо - там, наверняка, думали о чём угодно, кроме помощи истекающему кровью союзнику. В лучшем случае их хватит на организацию обороны Закавказья - да и то, могут счесть, что Константинополь важнее.
Поэтому на совете капитан высказался против обороны Кумайри и вообще - остатков Армении. Происходящее на этом совещании вполне подтверждало его правоту - вожди фидаинов так и не договорились об общей стратегии. Некоторые собирались остаться в городе, некоторые - идти на Ереван и Нахиджеван, чтобы прикрыться персидской границей. Все попытки Павла убедить сторонников "нахиджеванского похода", что там они, вместо безопасности, окажутся между турецким молотом и персидской наковальней, оказались безуспешными. Сам он вести "Фидаинов Христа" к Еревану отказался наотрез. Впрочем, согласился пока остаться в Кумайри, втайне рассчитывая переубедить приверженцев "обороны" уйти в земли Цесарства вместе с ним.
Через неделю его правота стала очевидной. Город и окрестности просто не был готов прокормить такую массу фидаинов и цивильных даже сейчас, в относительно мирном положении. Разумеется, в случае серьёзной осады голод погубил бы их всех быстрее, чем турки. Комендант (кстати, в чине майора Княжества), вздохнув, вместе со своими солдатами пошёл под команду капитана Ницеевского.
А капитан Ницеевский повёл своих людей на Гянджу, в которой, ко всему прочему, стоял цесарский гарнизон.

Гарнизон в Гяндже был немногим больше, чем армянский в Кумайри - две с половиной сотни человек. Так, во всяком случае, доносили его лазутчики. Было несколько странно высылать лазутчиков в цесарский город, но дела в Гяндже (и вообще в Закавказских областях Цесарства Многих Народов) требовали осторожности и склоняли к недоверчивости.
Вначале капитан Ницеевский написал письмо коменданту гянджинского гарнизона майору Довгирду с просьбой разместить его людей в городе или его окрестностях. Майор отвечал ему во встречном письме уклончиво, ничего не обещал конкретно и, вообще, настаивал, чтобы капитан Ницеевский не переходил границы Цесарства во избежание возможных беспорядков. Капитан не мог, впрочем, удержать своих людей при всём своём желании - фидаины были разгорячены и напали бы на любого, кто попробовал бы загородить им путь, будь это майор цесарского войска или даже сам капитан Ницеевский. Они хотели жить, а в Армении, пусть даже Восточной, шансов на это не было.
Но слова Довгирда о "беспорядках", а потом и донесения его лазутчиков, привели капитана к мысли, как именно он может войти на территорию Цесарства, не входя в конфликт с цесарскими властями.
В Закавказье известие о победе императора над гетманом произвело эффект разорвавшейся бомбы. Среди местных мусульман возникло мнение, что пора уже мусульманскому народу в Гяндже, Эривани, Карабахе, Шеки, Ширване, Нахичевани и вообще Закавказье освободиться из-под власти цесаря неверных. В этом, по мнению "местных", они должны были опереться на помощь соседних мусульманских держав. Среди мусульман начали собираться вооружённые отряды, официально представляемые перед цесарскими властями (в Гяндже к таковым относился как раз майор Довгирд), как силы самообороны от предполагаемого нападения армян.
Возможно, Довгирд и подозревал подвох, но сделать что-либо имеющимися в его распоряжении силами не мог - оттуда, вероятно, и уклончивый тон его писем. Капитан Ницеевский, как наяву видел коменданта Гянджи, отсылающего в штаб Закавказского корпуса в Шемахе рапорт за рапортом, сообщающие и предупреждающие об опасном положении дел во вверенном ему городе и области и требующие подкреплений. Потом комендант (и это было очевидно для капитана) получал из Шемахи пакеты, требовавшие от него не паниковать, принимать необходимые меры и не допускать противоправительственных выступлений, а тем более - вооружённых мятежей.
После этого комендант строил своих солдат, приказывал им смотреть в оба, не провоцировать "местных" и усилить охрану казарм. Ничего больше он предпринять при отсутствии помощи из Шемахи он, ясное дело, не мог. Собственно, сам капитан Ницеевский, окажись он на его месте, делал бы то же самое - и при этом молился бы, чтобы в городе действительно не произошло бы чего-нибудь "экстраординарного" - в этом случае "козлом отпущения", скорее всего, сделали бы его. "Штабных крыс" из Шемахи, увы, тоже можно было понять - он, с большой долей вероятности, писали точно такие же рапорты в Генеральный штаб и получали точно такие же ответы вместо денег и подкреплений.
"Мусульманская самооборона", однако, тоже не была едина. Некоторые её фракции стремились заручиться поддержкой Турции, некоторые - Персии. Некоторые же её вожди предпочитали действовать на собственный страх и риск, стремясь восстановить существовавшие до "польского завоевания" почти что независимые ханства. Ранее эти ханства были, однако, вассалами персидского шахиншаха - "царя царей", и теперь были все основания полагать, что взошедший (буквально на днях) на трон шах Насреддин постарается укрепить свой престиж среди подданных, начав своё царствование с "возвращения потерянных провинций".
В первую очередь это касалось, естественно, ближайших к Персии земель: Ереванского и Нахиджеванского нахангов, отбитых у мусульман позже всех, во время последовавшей за войной Константинопольской войной Персидской. Тогда при дворе князя Армянского все бредили присоединением Еревана. Именно так и писали в "Neue Brandenburger Zeitung" в большой статье об истории Армении - "in Armenien dann alle für den Anschluß Eriwans geschwärmet"108.
108 "тогда в Армении все бредили присоединением Эривани" (нем.)

При дворе цесаря (ещё старого, отца нынешнего) было решено сделать в отношении союзника широкий жест и подарить ему две отбитые у персов провинции. Павел Ницеевский, разумеется не был допущен в коридоры киевского Министерства Иностранных Дел и не знал с точностью, какие именно причины побудили киян сделать именно так, а не превратить их в одно или два новых округа Закавказской области. Возможно, сочли овчинку не стоящей выделки, а возможно - решили отгородиться армянским буфером ещё и от Персии. В Диарбекире (тогда столицей Княжества был именно он) подарок приняли, разумеется, с радостью. Персы, будучи разгромлены дословно наголову, понятно, не возражали и без возражений согласились не переселение туда из остальных персидских земель тех армян, кто желал жить в собственном христианском государстве..
Но теперь, когда мощь Цесарства столь явно пошатнулась, в Тегеране (а, точнее, ещё в Тебризе, где пребывал до вступления на трон молодой шах Насреддин), по слухам, вполне решили, что вступив в Тегеран, не следует останавливаться на достигнутом, а стоит, воспользовавшись подвернувшейся оказией, провести ревизию старого мирного договора, подписанного, к слову сказать, с уже несуществующим государством. Персией потрясали беспорядки устроенные сектой какого-то самозваного пророка, совсем недавно в столице восстали солдаты из азербайджанских провинций, так что маленькая победоносная война (а без помощи Цесарства война даже и со слабой Персией стала бы для фидаинов катастрофой) стала бы исключительно полезной для авторитета молодого шаха.
В Закавказье до сих пор оставались серьёзные сомнения в лояльности цесарю местного мусульманского населения. Поэтому край оставался управляемой военными властями областью, а не комиссарией, как обычно. В этом кияне были правы - люди Насреддин-шаха и его визиря Мирзы Тахи-хана по всей области распространяли слухи, что стоит мусульманам восстать - и армия царя царей придёт к ним на помощь. Несмотря на массовое переселение армян из владений шаха в Ереван и Нахиджеван, христиане по-прежнему составляли в этих нахангах менее половины населения. Поэтому второй половине жителей, поклонявшихся Магомету и говоривших на похожем на турецкий местном наречии, не стоило особого труда изгнать из Восточной Армении тех, кто по-прежнему сохранил христианскую веру. Там, к счастью, обошлось без резни подобной той, которую устроили башибузуки в Армении Западной - просто сосед-мусульманин приходили к соседу-христианину и говорил ему: "Сосед, собирай-ка вещи и поезжай в земли твоего цесаря, нам ты здесь больше не нужен. А то не ровён час, придут персы и будет совсем плохо, вай". Сосед не мешал соседу и его семье собирать вещи и не мешал спокойно покинуть свой дом, который он, естественно, забирал себе, как "бесхозный".
Именно за этим и отправились в "нахиджеванский поход" те фидаины, с которыми капитан Ницеевский так и не нашёл общего языка - восстанавливать справедливость. Павел, увы, был согласен с "добрыми соседями" - справиться с армией шаха, когда она подойдёт (а подойдёт - без всякого сомнения), фидаинам не удастся. Конечно, персидская армия - это не то, что турецкая, но зато в отсутствие регулярных войск Цесарства (а их, увы, в Княжестве нет и не будет) персы возьмут простым численным превосходством, а жертвовать своими людьми ради одного призрака свободы он не желал..
Зато в Гяндже всё выглядело для армянских фидаинов гораздо более радужно (если, конечно, здесь уместно такое слово). Формальный статус владения Цесарства обеспечивал некоторую уверенность, что преследующие их (скорее всего уже уставшие) турки, и готовые вот-вот вторгнуться в Армению ещё более уставшие (правда, пожалуй, не столько от войны, сколько от себя самих) персы, остановятся на границе, не рискуя развязать с Цесарством затяжную войну. Майор Довгирд будет сохранять в сражении за Гянджу нейтралитет, опасаясь влезать в схватку со своими малым гарнизоном, но симпатизируя (как надеялся капитан Ницеевский) той стороне, во главе которой стоит его какой-никакой товарищ по оружию. Перед "Фидаинами Христа" стояли только местные мусульманские мятежники, предводитель которых утверждал, что он внук Джавад-хана Каджара, последнего хана Гянджи. Правда это или неправда, не имело ни для капитана Ницеевского, ни для его фидаинов значения. Все магометане враги, те, кто говорит на турецком языке (а наречие местных мусульман, как уже говорилось, весьма напоминало турецкое) - враги вдвойне. Наступающую через месяц зиму надо провести в хороших тёплых домах, значит, город нужно взять!

- Арпине, дождь уже закончился? - спросил свою жену Павел Ницеевский.

- Да, Павел, он уже прекратил идти, - Арпине, одетая в свой неизменный уланский мундир, вернулась в палатку и снова погладила рукоять своего кинжала.

За время, которое прошло с памятного штурма Вартиника, Арпине сильно изменилась. На самый первый взгляд она превратилась из неуверенной в своём будущем молоденькой девушки во взрослую женщину, причём такую, которая сама это будущее творит. Той ночью в Вартинике он первый раз увидел свою молодую жену с неожиданной для себя стороны.
Его сабля ещё не успела опуститься, как Павел уже заметил, что лоб его противника пересекла тонкая красная полоска. Человек в неопрятной синей униформе без ремня повалился на землю так, как стоял - в полный рост лицом в уличную пыль. Стоящая за ним женщина - капитан Ницеевский знал оба её имени, вскрикнула и протянула руки перед собой.
С криком она опустилась на колени. Приподняв голову покойника, она прижала её к себе и начала громко причитать по-турецки:

- Вай, яврукурт! Вай, беным яврукуртым!109

Сейчас эта женщина ничем не напоминала то чудовище, о котором он слышал. Это была обычная безутешная вдова, оплакивающая своего убитого мужа. Павел не знал, что ему с ней делать.
Женщина то рвала на себе волосы, то целовала разрубленное саблей лицо, словно надеялась, что её поцелуям удастся вернуть покойнику отобранную у него Павлом Ницеевским жизнь. На самого капитана Ницеевского она даже не смотрела - весь мир сидевшей прямо на дороге рыдающей женщины в длинной белой рубашке сузился, казалось, до лежащего перед ней тела.

- Вай, яврукуртым!110
109 О, волчонок! О, мой волчонок! (тур.)
110 О, волчонок мой! (тур.)

И вдруг она замолчала, и подняла голову. Потом медленно поднялась, глядя на плечо капитана Ницеевского. За плечо капитана Ницеевского. На стоявшую там Арпине с обнажённым кинжалом в правой руке. С обнажённым кинжалом, с которого капала чья-то кровь. Арпине молчала и просто смотрела. Просто смотрела на женщину в длинной белой окровавленной рубашке. А та, не отрываясь, смотрела на Арпине.
А потом Арпине шагнула вперёд и расстояние между двумя женщинами - с кинжалом и без, сократилось на один шаг. А потом - ещё на один. Острие кинжала смотрело прямо в грудь безутешной вдовы, переставшей вдруг рыдать, и неотрывно наблюдавшей, как к ней приближается её смерть. Смерть, которую несёт ей воплощённое справедливое мщение по имени Арпине Ницеевская. Его собственная милая, дорогая и единственная Арпине, ради которой он сам и убил бы, и дал бы себя убить.
Но не позволил бы ей самой заколоть кинжалом вдову человека, которого он сам только что зарубил саблей. Не позволил, потому что это было бы неправильно. Это было просто неправильно, и Павел Ницеевский не хотел позволить, чтобы так стало. Не хотел и не позволил.
Капитан прошёл требуемый путь быстрее и дотянулся до женщины в длинной белой окровавленной рубашке раньше, чем его жена. До неё дотянулась его сабля, и на лбу у вдовы, как перед этим у её мужа, появилась тонкая красная линия. Люсавард-Айгюль, дочь Арслана и Гюленай, упала на землю рядом со своим мужем, капитаном иррегулярной части Турецкой Империи Явуз-беем Куртоглу.

- Ты EЁ убил, - произнесла Арпине, повернувшись в его сторону.

- Да, я её убил, - согласился Павел.

- Зачем ты ЕЁ убил? - спросила Арпине своего мужа.

- Так было правильно, - ответил Павел своей жене.

- ЕЁ должна была убить я! - твёрдо ответила ему Арпине.

- Нет, - голос Павла тоже был твёрдым, - убивать - это моё дело, не твоё.

- Ты знаешь, что ОНИ со мной делали! - это было утверждение, не вопрос.

- Тех, кто ЭТО делал, больше нет, - Павел обвёл рукой... нет, саблей, вокруг, указывая на лежащие всюду тела.

- Я так хотела это сделать сама! Я хотела сама..., - Арпине часто моргала своими огромными глазами.

Павел прижал жену к себе. Она всхлипывая, обняла его за шею и уткнулась лицом в его плечо. Из темноты появлялись одна за другой женщины, которых капитан Ницеевский собирался держать в стороне от сражения. Где-то за домами грохнул выстрел, потом ещё один. Зазвенела сталь, но вскоре стихла. Кто-то выругался.

- Ну порубали их к чёртовой бабушке, господин капитан!

Чапский появился откуда-то сбоку, но, увидев капитана вместе с женой, сразу замолчал, только молча отсалютовал согласно Регуламину.

- Я сама хотела...

Павел гладил Арпине по голове, по тому месту, где волосы переходили в широкую чёрную косу. В свете горящих домов тени двигались, казалось, независимо от их хозяев.

Арпине, казалось, успокоилась и забыла о своей обиде на мужа. Уже там, в Вартинике, когда стало ясно, что фидаины одержали полную победу, уничтожили большую часть стоявших там башибузуков и взяли все их запасы провизии, оружия и пороха, она веселилась вместе со всеми. А потом, когда Павел закончил расстановку караулов на оставшуюся часть ночи, и они остались наедине уже не под открытым небом, а в обычном большом доме, показала Павлу на стопке ковров, на что способна любящая жена для своего любимого мужа.
И это раз оказался далеко не единственным - следующие ночи приносили Павлу Ницеевскому всё новые и новые приятные сюрпризы. Это было что-то такое, чего у него никогда не было с другими женщинами. По правде говоря, любая потсдамская "девушка радости" отдала бы десять лет своей жизни (а то и больше), чтобы научиться хотя бы половине таких "штучек", которые демонстрировала в постели его жена. Она умела доставить мужу удовольствие - каждый раз Павел чувствовал себя на седьмом небе.
То, что его беспокоило, представлялось мелочью, случайностью, не стоящей внимания, но всё больше и больше заставлявшей его беспокоиться. Капитан Ницеевский заметил в поведении Арпине странную особенность. По пути из Вартиника "Фидаины Христа" регулярно вступали в стычки с отрядами башибузуков: остатками людей покойника Явуз-бея и других. Столь же регулярно фидаины одерживали в них верх - башибузуки, как всем было известно, были хороши только для убийств цивильных, но никак не против дисциплинированных частей.
С дисциплиной же у его фидаинов всё обстояло наилучшим образом. Даже сам "Въедливый Литвин"111, доживи он до сегодняшнего дня, окажись он в Армении и вздумай он провести инспекцию в части капитана Ницеевского, смог бы придраться исключительно к неединообразной форме одежды, ни к чему более - за начищенностью карабинов, ремней и сапог (благо жир по дороге тоже нашелся), порядком несения караулов, уставному обращению и салютованию у своих подчинённых капитан следил как мог строго. Взятые запасы пороха (и у "волков" и у других так кстати подвернувшихся им неприятелей) позволяли регулярно тренировать фидаинов в стрельбе, так что шансов турок оставалось немного.

111 "Въедливый Литвин" ("Wścibski Litwin") - прозвище генерала Доминика Иеронима Радзивилла (1786-1847), участника войн с Наполеоном, Турцией и Персией, впоследствии военного министра Цесарства Многих Народов (1843-1847), полученное им за исключительную дотошность и придирчивость во время инспекций в подчинённых ему воинских частях.

Итак, фидаины регулярно били встречавшихся им на пути башибузуков. Тех из них, кто попадался фидаинам живыми, ждал скорый конец - то, чему были свидетели Павел и его люди, не оставляло сомнений в их виновности, и их просто убивали здесь же, на обочине дороги или на склонах гор. И вот, Павел заметил, что во время этих казней, когда его люди убивают обезоруженных оборванцев из своих карабинов, его жена не отрываясь смотрит, как это происходит - всегда от начала и до конца. Чёрт возьми, чем дальше, тем больше он убеждался в том, что Арпине смотрит на эти смерти не вынуждено, не по необходимости, а просто получает от этого удовольствие. Правда Арпине никогда не убивала пленных башибузуков сама. Она просто с интересом на это смотрела.
В Вартинике она забрала у мёртвого Явуз-бея револьвер и настояла, чтобы Павел научил её им пользоваться. Он показал жене, как собирать и разбирать это творение атлантического гения, как засыпать в ячейки барабана порох, как закладывать туда пули (потом она с интересом присматривалась к тому, как он эти пули отливал) и как его потом чистить. Как из него стрелять, он тоже научил. Правда, делая это, он наивно полагал, что его жене такое умение нужно больше "на всякий случай", чем для чего-то конкретного. Вообще, это оружие было слишком тяжёлым для такой изящной женщины, как Арпине, но она , тем не менее, упрямо носила эту тяжесть в кобуре на поясе и научилась управляться с ним, держа его обеими руками.
Когда Павел учил Арпине обращению с оружием, он и подумать не мог, что она будет использовать его в настоящем бою. Когда они напали из засады на группу возвращавшихся в Вартиник "волков", не имевших понятия о разгроме их предводителя, он впервые увидел, как Арпине стреляет не по нарисованным углём на доске кругам, а по настоящим людям. Башибузук, в которого она выстрелила, упал с коня замертво, а затем нашёл свою смерть и другой, в поисках спасения пробежавший слишком близко к госпоже Ницеевской.
На фидаинов, надо сказать, такая воинственность "капитанши" произвела ещё большее впечатление, чем на её мужа. С того дня они смотрели на неё с уважением и даже некоторым страхом, во всяком случае её распоряжения выполняли так же беспрекословно, как и самого капитана. Фактически, жена стала его квартирмейстером, взяв на себя все вопросы, связанные со питанием фидаинов и их размещением на ночлег.
Её правой рукой оказался Сибириец. Старший вахмистр Куник оказался истинным гением там, где нужно было что-то где-то достать, купить или выменять. "Доставать" приходилось в попадавшихся по дороге турецких селениях. В принципе, у турок можно (и нужно) было всё забрать силой, но когда "местные" сами приносили всё, что нужно, организация снабжения значительно упрощалась - и по времени, и по затраченным силам. И по самочувствию - Павел не испытывал склонности к тому, чтобы делать с турками то, что те сами делали с армянами, несмотря на всё, что он успел увидеть. Наверное потому, что сам он не был армянином.
Фидаины окружали селение, чтобы никто не мог сбежать и тем осложнить задачу сбора продовольствия. Затем сгоняли жителей на площадь. Потом капитан Ницеевский объявлял, что его солдатам нужно продовольствие (расчёты, чего и сколько именно нужно, заранее производил "банкир"). Арпине, стоящая рядом (обычно на какой-нибудь местной повозке) переводила на турецкий. А потом фидаины под командой Сибирийца следили, как хозяева сносят всю требуемую снедь сюда же, на площадь. Потом они же грузили её на повозки. Если же кто-то начинал жаловаться, что у него нет требуемого, капитан Ницеевский отправлял проверить истинность его слов Арпине и её (теперь они, наконец-то, признали её своей госпожой, и вели себя соответственно, особенно не отстававшая ни на шаг Вардануш) армянок, проверить состояние запасов строптивого. Обычно одной такой показательной "ревизии" бывало достаточно - на турок вид до зубов вооружённой женщины в военном мундире наводил жуткий страх, а уж такая воительница во главе целого отряда просто бросала их в дрожь.
"Покупать" и "выменивать" приходилось у других встреченных по дороге отрядов отходящих на север фидаинов. Обычно "Фидаинам Христа" было нужно оружие в обмен на собранное вышеописанным методом продовольствие. Здесь вступали в действие дипломатические и коммерческие таланты Сибирийца. Он мог заставить человека расстаться с сумкой патронов за кусок колбасы. Он умел выменять мешок пороха на полмешка муки. Однажды он выменял два мешка сушёного мяса на полтора десятка карабинов Дрейзе, которые встреченный майор Княжества (отказавшийся в итоге присоединиться к "Фидаинам Христа") аккуратно собирал по дороге.

- Всё готово, господин капитан, - Чапский заглянул в палатку, но входить не стал, - ждём только Вашего приказа.


Битва за Гянджу была в самом разгаре. Вначале мусульмане пробовали остановить фидаинов на подступах к городу. Вдоль дороги, где они двигались, сновали конные разъезды и периодически открывали огонь по людям капитана Ницеевского. Судя по количеству убитых, стрелять они не умели. По большому счёту, "Фидаины Христа" тоже уступали в меткости погибшим (увы!) солдатам Пятьдесят Пятого полка, но тем не менее, количество их попаданий в цель было гораздо большим.
Павел не раз похвалил (в душе) Сибирийца за то, что он-таки добыл для них эти несколько десятков "Ударных-41". Раздав их лучшим стрелкам, он получил возможность сбивать всадников с седла ещё до того, как те получали возможность самим начать обстрел его людей. К слову сказать, некоторое число карабинов Дрейзе фидаины не выменяли у союзников, а добыли на башибузуках - тем, вероятно, посчастливилось найти их на поле боя, где они, как падальщики, собирали вещи убитых.
Как-то раз всадники силой, на глазок, до двух эскадронов, пытались атаковать их колонну. Просто выскочили из-за какого-то холма и понеслись на них с дикими криками. Это сразу же припомнило капитану Ницеевскому его первых башибузуков у проклятого Баберда, и он сразу же отдал соответствующие приказы. Фидаины открыли по неприятелю огонь из всего, что у них было. Павел подавал пример, паля по приближающимся всадникам из револьвера. Справа из такого же оружия стреляла Арпине, а с левого - Сибириец.
За время "анабасиса" капитан Ницеевский обзавёлся собственной кавалерией, использовав захваченных у башибузуков коней и посадив на них случайно оказавшихся в его отряде кавалеристов. В результате поручик Тадеуш Чапский получил под своё командование целый эскадрон. Ну, точнее, почти целый полуэскадрон - 43 сабли, но поручику Чапскому больше нравилось именно то, первое наименование его отряда, во всяком случае он надеялся когда-нибудь довести численность своих людей до положенных 128 сабель. Теперь же, когда остатки неприятельской конницы начали поворачивать коней, и фидаины прекратили по приказу капитана огонь, "эскадрон" Чапского ударил на них с фланга.
Это была великолепная битва - противник был разбит наголову, а "Фидаины Христа" не понесли никаких потерь. Внуку Джавад-хана, без всяких сомнений, было далеко до Суворова, а даже и до своего упорно оборонявшего город деда. Если бы его голова соображала хотя бы наполовину так же, как у них, он просто перегородил бы своими людьми узкое дефиле несколькими километрами западнее или же поставил своих людей удерживать мост через достаточно бурную реку, где мусульмане могли бы задерживать фидаинов сколько хотели. Что ж, их промах - выигрыш фидаинов.
На окраине города мятежники встретили их уже пешими, засев за перегородившими дорогу повозками. Атаковать их конно уже никто не пробовал, поэтому капитан Ницеевский воспользовался собственным преимуществом в кавалерии. Чапский со своим "почти эскадроном"изображал атаку то с одной, то с другой стороны, отвлекая внимание оборонявшихся. Действовал он по-драгунски - его кавалеристы заходили мятежникам с фланга и обстреливали их из карабинов. После того, как мусульмане отправляли дополнительные силы отражать нападение, люди Чапского снова вскакивали в сёдла и отъезжали на безопасное расстояние. Всё это время "Фидаины Христа" вели непрерывный огонь по баррикаде, нанося противнику всё большие потери.
Павел знал, что гянджинцы вооружены гораздо хуже его людей - лазутчики доносили ему, что большая часть имеющихся у них карабинов - кремневые и гладкоствольные, из каких-то старых запасов времён Гянджинского ханства и Джавад-хана. Разумеется, вооружение фидаинов - в основном солдат бывшей армии Княжества, было лучше - Цесарство, хоть и не поставляло союзнику главных новинок, вроде "Ударного-41", снабжало войско Великого Князя вполне сносными капсюльными карабинами с нарезным стволом.
Стрелков же с карабинами Дрейзе Павел поставил на левом фланге, где они получили возможность совершенно безнаказанно обстреливать (точнее, отстреливать, как дичь) неосторожно появлявшихся на виду вражеских офицеров. Или, точнее сказать, людей, пытавшихся отдавать приказы другим. Это, по замыслу капитана Ницеевского, должно было деморализовать защитников баррикады и заставить их побежать во время штурма. Но до того, как этот момент настанет, Павел намеревался нанести противнику максимальные потери огнём карабинов.
Противники, тем не менее, не стали ждать, пока их перестреляют, как кроликов. Они сделали вылазку. Масса людей вдруг перелилась через опрокинутые повозки и, кто с карабином, кто с пистолетом, кто с саблей, хлынула на фидаинов.

- Pal, chłopcy! Pal!112 - скомандовал капитан Ницеевский.

Фидаины, впрочем, не нуждались в этом приказе. Стреляли все - вокруг стоял запах порохового дыма, а сквозь него смутно просматривались бежавшие фигурки. Револьвер дал осечку - Павел заменил использованный барабан заранее подготовленным новым и снова продолжил стрельбу. На третьем барабане у него заболел большой палец, тогда он начал взводить курок левой рукой - так было даже удобнее.
Где-то здесь была Арпине, наверняка она тоже стреляла. Оставалось надеяться, что ей не придёт в голову повести своих женщин в самое пекло. Снова сменить барабан. Сколько их ещё осталось в сумке? Два, не больше. Если эти проклятые турки (или это не турки? а кто - персы? в общем - магометане!) не успокоятся, ему будет нечем их убивать - набивка барабана требует изрядного времени, и этого не рекомендуется делать в бою - исключительно перед ним.
Но неприятель "успокоился". Точнее, отступил, точнее - побежал обратно на баррикаду, не найдя в себе силы вступить с фидаинами врукопашную. Это был ТОТ САМЫЙ момент.

- Wstrzymać ogień! Wstrzymać ogień! Wszyscy naprzód!113 - скомандовал капитан Ницеевский.

Державшийся рядом с капитаном горнист, разобрав его слова в окружающем грохоте, продублировал команды звуком горна. Его, в отличие от человеческого голоса, услышали все.

- Naprzód! Biegiem!114 - капитан вырвался впереди своих фидаинов с "кольтом" в руке.

112 Огонь, ребята! Огонь! (польск.)
113 Прекратить огонь! Прекратить огонь! Все вперёд! (польск.)
114 Вперёд! Бегом! (польск.)

Увидев своего капитана, фидаины тоже перешли на бег. Штыки уже были примкнуты к карабинам. Разумеется, если они вообще были.
Пороховой дым остался позади. Перед собой Павел видел только спины бегущих магометан. Где-то уже недалеко должна была быть баррикада.

- Ура! - капитан Ницеевский взмахнул рукой с револьвером.

Сзади что-то закричали фидаины. Не "ура!", конечно - у армян был свой боевой клич, не такой, как у москворусов.

- Вперёд, ребята! - Павел не понял, что он кричит по-москворусски, на языке, который в Армении понимают вообще единицы, и здесь с ним, точно, нет ни одной из них.

Наконец-то впереди показалась баррикада. Магометане даже и не думали её защищать, теперь они просто старались убежать от "неверных" как можно дальше и как можно быстрее. Павел выстрелил из "кольта" им вслед. Кто-то, вроде бы, упал, хотя, может быть, просто споткнулся. Павел влез на опрокинутую повозку и выстрелил в воздух.

- Miasto nasze! Nasze górą!115 - и соскочил вниз, на ту сторону взятой баррикады.

115 Город наш! Наша взяла! (польск.)

Через повозки лезли фидаины. Те из них, кто перелез, построились в шеренгу и дали залп вдоль улицы, в спины бегущим мусульманам.

- Господин капитан! Господин капитан! - подбежал к нему кто-то, - Кавалерия прорвалась в город у реки. Господин поручик просил сообщить, что он наступает к крепости.

У Чапского тоже получилось! Вот только не попадут ли всадники в ловушку на узких улочках? Ещё бы не хватало ему заблудиться! Хотя в его "эскадроне" есть кто-то, бывавший в Гяндже - авось да доведёт. Но всё-таки помощь не помешает.

- Залинян! Где Залинян! Залиняна ко мне, быстро!

Появился майор Залинян - тот самый бывший комендант Кумайри.

- Господин майор! - Павел Ницеевский отсалютовал, как требует Регуламин, - Вы веди бывали в Гяндже, - это был не вопрос, а утверждение - именно он рисовал по памяти примерный план города, позже дополненный сведениями лазутчиков, - помните, как отсюда пройти к мечети... султана... как его звали..., - Павел замялся, проклятое восточное имя совсем вылетело из головы.

- Мечети Шаха Аббаса, господин капитан? - удивительно, но для майора Княжества факт его подчинённости капитану Цесарства не был ничем странным - как и факт подчинения Княжества (теперь, увы, бывшего) Цесарству, да, представляю... в общем.

- Прекрасно, - капитан Ницеевский пропустил мимо ушей это последнее "в общем", - Вы с Вашей компанией идёте к этой мечети кратчайшим путём. Там выясните, где эскадрон поручика Чапского и действуйте вместе с ним.

Сказать "переходите в его подчинение", капитан не решился. И так во время этой проклятой войны всю субординацию черти взяли, но надо же и честь знать. Подчинить майора поручику - явный перебор. Понятно, Чапский в его нынешнем положении вполне себе капитан (то есть, по-кавалерийски, ротмистр), а он сам - чуть ли не генерал, но не может же он своей волей присваивать офицерские звания, тем более - самому себе. А послать пакет в военное министерство на Владимирском спуске отсюда не представляется возможным, да и вряд ли они всё это утвердят - с Владимирского спуска всё выглядит иначе, чем из Закавказья. Вот и приходится балансировать на тонкой грани между необходимым и допустимым.

- Так точно, господин капитан!

Майор отсалютовал и во главе своей компании (бывшего гарнизона Кумайри) скрылся в одной из узких улочек. Остальные фидаины уже входили в город. Трещали выстрелы, слышались крики, вокруг пахло порохом и кровью.


Чапский в конце концов нашёлся. Как оказалось, ворвавшись в город с той стороны, где мусульмане вообще не ожидали появления неприятеля (почему-то полагая, что в город можно войти только по главной дороге) он вызвал ещё большую панику, чем прорыв главной линии обороны. Теперь единый неприятельский фронт распался, все гянджинцы были каждый за себя и всё, что оставалось делать фидаинам - это гонятся за ними в узких улочках и убивать тех, кто оказался в пределах досягаемости.
Продвигаясь по залитым кровью улицам, капитан Ницеевский добрался, наконец-то до той мечети, куда отправил Залиняна. Мечеть была небольшим одноэтажным зданием с огромным куполом, похожим больше на склад, чем на храм. Там засели остатки мятежников, и через выбитые окна высовывались стволы карабинов. Фидаины засели в расположенных вокруг площади домах и стреляли по окнам из-за стен. Стрелять с плоских крыш было бы, конечно, гораздо удобнее, но они сами простреливались сверху мятежниками, засевшими на минаретах.
Мятежники успели атаковать наступавшего от реки Чапского и успели убить добрый десяток его людей, когда (исключительно вовремя) с тылу у них появилась пехота Залиняна. Тогда они отступили (по словам Чапского - бежали) на север, вероятно, из города. Часть, однако, успела засесть в самой мечети, а ещё несколько (и никто не знал, сколько именно) - влезть на оба стоящих за мечетью минарета.

- А, пушку бы сюда, чёрт побери! - Чапский выглянул из-за угла и сплюнул на землю.

- У нас есть то, что есть, поручик, - возразил капитан Ницеевский, - и нам придётся обойтись этим.

Ему не хотелось принимать это решение, но деваться было некуда - перестреливаться с мятежниками до вечера было невозможно. Те мятежники, что уже бежали за город, могли, узнав о продолжающемся сопротивлении их товарищей, вернуться обратно.
Оба, и капитан и поручик, посмотрели на майора. Тот отвернулся, хотя был, вообще-то, ни в чём не виноват. Пушки из подчинённого ему Кумайри забрали ещё в июле по личному приказу князя. В преддверии столкновения с турками князь желал усилить свой артиллерийский парк, начисто оголив оборону крепостей на совершенно спокойных границах. В самом деле, что может грозить Армении со стороны ослабленной и униженной Персии? А тем более, какой смысл оборонять границу с Цесарством? Вот так в Кумайри осталась только одна компания войска без артиллерии. А, как следствие, без артиллерии остался и капитан Ницеевский.

- Ну так что, господин капитан? - теперь Чапский смотрел на капитана даже с каким-то энтузиазмом и надеждой, - Выкурим язычников из их кумирни? Я готов хоть сейчас! - и погладил рукоятку сабли.

Павел согласился с предложением кракуса. В самом деле, кто лучше лихого улана может повести людей на штурм, пусть даже и в пешем строю? У него было время раскаяться в своём решении. Не тогда, когда фидаины взяли-таки одним броском мечеть, влезая внутрь через окна по снятым с петель дверям соседних домов и сколоченным дощатым щитам. Не тогда, когда он увидел, как из минаретов, как из труб, начинает валить густой чёрный дым от разведённых внизу лестниц костров, а сверху начинают падать тела засевших там мятежников. Тогда, когда он получил донесение о гибели поручика Чапского, и тогда, когда внутри мечети он увидел его лицо, залитое кровью после удара сабли - вот тогда он действительно пожалел, что послал во главе атакующих именно его.
Дело было не просто в потере одного из офицеров - за то время, пока они все пробирались по армянским горам, кракус успел стать для него больше, чем просто попутчиком - он стал для капитана Ницеевского почти что младшим братом. Чёрт побери, его потеря была для Павла, как потеря части самого себя!
Откуда-то со стороны донеслась интенсивная стрельба - ясно было, что что отстреливаются не одиночные мятежники, а большая организованная группа неприятелей.

- За мной! Поможем нашим! - капитан повёл людей на звуки перестрелки.

Он хотел убивать - пустоту после гибели друга могла заполнить только чужая кровь, кровь врагов, кровь ЕГО врагов.
На улице, где шёл бой, стояли клубы порохового дыма, за которым не было видно ничего, кроме неразборчивых силуэтов Но судя по трупам, лежавшим со стороны своих, стреляли эти силуэты хорошо. Неважно! Сейчас с той стороны трупов будет ещё больше!

- Арадж, Айастан!116 - эти армянские слова он заучил специально на такой случай.

116 Вперёд, Армения! (арм.)

Его услышали. Фидаины восторженно закричали и рванулись с места. За ним. Силуэты из дыма стреляли, но ни одна пуля не попала в него. Он знал, что у них не получится, как бы они не старались. Фигуры постепенно проявлялись из дыма. Он уже наметил себе первую цель - противник только что закончил засылать патрон в казённик. Сабля капитана Ницеевского опустилась на его шею до того, как тот успел закрыть затвор. За ним пришла очередь следующего, а за ним - ещё одного, пробовавшего направить карабин на него. Остальное сделали ворвавшиеся вслед за ним фидаины.
Со стороны крепости в их направлении донеслись выстрелы. Точные - люди рядом с ним начали падать. Теперь уже за баррикадой скрывались люди капитана Ницеевского. Сквозь дым были хорошо видны зубцы глинобитной крепостной стены и башни, припоминавшие пряники.
Крепости! Чёрт побери, лазутчики доносили, что гарнизон майора Довгирда сосредоточен в крепости и почти не выходит за внешнюю глинобитную стену. Это значит, что... происходит нечто очень плохое. Фидаин рядом с капитаном упал. Другой вскрикнул. Через баррикаду свешивался ремень от карабина, принадлежавшего одному из убитых. Капитан осторожно потянул за него. Не зацепившись ни за что, оружие перевалилось через повозку. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, какая только что произошла катастрофа.

- Прекратить огонь! Прекратить огонь немедленно!

Фидаины посмотрели на своего капитана с удивлением, но приказ выполнили.

- Найдите мне белую простыню, рубашку или что там есть белого! Тотчас же!


Майор Довгирд оказался человеком лет сорока в наглухо застёгнутом мундире и кивере, тоже застёгнутом под подбородком. Встретил он капитана Ницеевского с белой женской рубахой на подобранном им на баррикаде "Ударном-41" в руках сразу за воротами крепости в сопровождении, похоже, всех офицеров гарнизона.

- Капитан, - сказал Довгирд, когда солдат забрал из рук капитана Ницеевского его белый флаг вместе с карабином, - капитан Цесарского Войска командует мятежниками, убивающими солдат Цесарства. До чего Вы дошли!

Капитан Ницеевский отметил про себя, что майор был настолько возмущён, что даже не отсалютовал в ответ на приветствие.

- Господин майор, - Павел старался говорить как можно более официально, - я хотел бы как можно скорее выяснить это недоразумение.

- "Недоразумение"! Ваши бандиты перебили целый плутонг! Это прямой мятеж против Светлейшего Цесаря! Вы пойдёте под военный суд! Немедленно! Взять его! - скомандовал он стоявшим у ворот солдатам.

Капитан Ницеевский не стал сопротивляться, когда солдаты завели ему руки за спину. В отличие от всё более распалявшегося майора, возникшее в сегодняшнем бою возбуждение капитана пропало и сменилось холодным анализом сложившегося отчаянного положения

- Господин майор, - спокойно сказал Павел, приподняв голову, - у Вас в распоряжении силы, соответствующие примерно даже не батальону, а, в лучшем случае, компании, в то время как у меня за стеной есть, как минимум, полк. Ваши действия, вне всяких сомнений, нерациональны.

- Вы даже сейчас угрожаете мне, капитан? - возмутился майор Довгирд, - Вы мятежник, продавшийся турецкому императору! Чем они Вас купили? Сколько Вы получили турецкого золота? Я не буду ждать никакого суда! Я Вас расстреляю прямо сейчас! По законам военного времени!

- Господин майор! Я исполняю обязанности командира полка "Фидаины Христа", подчиняющегося властям Великого Княжества Армянского, - Павел сочинял свою версию прямо на ходу, - Мой полк прибыл в Гянджу, чтобы помочь Вашему гарнизону в подавлении мятежа мусульман.

Майор ничего не отвечал, Павлу казалось, что он понимает, о чём сейчас думает начальник гарнизона Гянджи. Он искал повод не расстреливать единственного возможного союзника в зоне досягаемости и одновременно избежать обвинений в сговоре с мятежниками.

- Прискорбное столкновение между моими и Вашими людьми есть исключительно результат недоразумения, - Павел как бы видел перед собой лист гербовой бумаги, на которой он пишет рапорт в Министерство Войны, - Ваши люди, оборонявшие подступы к крепости, чисто случайно открыли огонь по "Фидаинам Христа", приняв их за мятежников. Фидаины, в свою очередь, приняли за мятежников солдат гарнизона, что усугубилось облаками порохового дыма, сквозь который фидаинам не удалось рассмотреть цесарскую униформу, - здесь ему не пришлось даже выдумывать, ибо так оно и было в действительности, - Но как только всё выяснилось, огонь немедленно был прекращён.

Теперь майор задумался всерьёз. Предложение было хорошим - солдат гарнизона слишком мало для борьбы с "внуком Джавад-хана", а фидаинам нужна крыша над головой и хоть какой-то официальный статус в Цесарстве. Похоже, Довгирду оно пришлось по душе.

- Пожалуй, Вы правы, капитан, - сказал он уже не столь взволнованно, - Мои офицеры помогут Вашим людям разместиться в городе. Да, - добавил он своим солдатам, будто бы только что вспомнив, - Отпустите его.

- Благодарю Вас, господин майор, - ответил капитан Ницеевский, наконец, разогнувшись, - это излишне, фидаины и так найдут в городе всё, что нужно.

Уж в этом-то он был уверен полностью.


- Где моя жена? - спросил капитан Ницеевский у попавшегося ему на дороге поручика Дружинко, - Вы её видели, поручик?

- Там, господин капитан, - "банкир" неопределённо махнул рукой вдоль улицы, - я видел её и её армянок возле мечети шаха Аббаса.

- С ней всё в порядке, Вы видели, поручик?

- Когда я видел Вашу супругу (новгородец перестал называть её "княжной" или "Арпине" на следующий день после штурма Вартиника), с ней всё было в порядке.

Поручик выделил слово "с ней", и вообще, старался не глядеть в глаза капитану.

- Разрешите идти, господин капитан?

Павел отпустил новгородца - тот вернулся к своим людям, выносившим какие-то тюки из стоящего неподалёку дома. Под присмотром Сибирийца, кстати - старший вахмистр вовсю распоряжался погрузкой всего этого имущества на запряжённую парой волов повозку.
Павел в сопровождении гайдуков своей охраны направился туда, где, по его представлению, находилась та злосчастная мечеть, погубившая беднягу Чапского. Хуже всего было то, что маршрут он знал именно "по своему представлению", а не точно. Никаких ориентиров, кроме высоких то глинобитных, то каменных стен по бокам улиц не было, а всё, что было видно над ними - это поднимавшиеся к небу то там, то здесь столбы чёрного дыма от пожаров.
Из дверей дома напротив выскочил какой-то человек в окровавленной одежде. Вначале он бросился бежать в сторону Павла, но, заметив идущих навстречу вооружённых фидаинов, заметался и кинулся по улице в противоположную сторону. Ему не повезло - пока мусульманин раздумывал, в куда именно ему следует бежать от "неверных", из той же самой двери успел выбежать фидаин с карабином. Хозяин дома (теперь уже бывший) не заметил, как тот сделал выпад и наткнулся точно на штык, вышедший у него из спины. После того, как труп упал на землю, фидаин заметил своего капитана, быстро вытащил штык из лежащего тела и вытянулся по команде "Do nogi - broń"117, после чего, для верности, отсалютовал. Павел отослал его жестом руки, и солдат скрылся в доме. Откуда-то сзади доносились женские крики.

117 "Оружие - к ноге!" (польск.)

В боковой улочке он заметил подозрительное движение. Его фидаины забрасывали в окно какого-то дома зажжённые факелы. Оказавшая сопротивление Гянджа, в полном соответствии с обычаями войны и его собственными приказами, на три дня находилась в их распоряжении.. Но, разумеется, не до такой степени - на четвёртый день принадлежащий Светлейшему Цесарю (а этого факта он вовсе не собирался оспаривать, упаси Боже) город не должен был превратиться в груду головешек. Капитан Ницеевский отметил для себя, что никакой стрельбы из этих окон не велось.
Гайдуки поняли своего хозяина с полуслова, даже с полужеста. Одного кивка головой капитана Ницеевского оказалось достаточно, чтобы обезоруженные поджигатели оказались в окружении молчаливых охранников капитана. Несколько из них кинулись заливать пожар водой из колодца во дворе соседнего дома.

- Кто у вас главный? - задал вопрос капитан, оглядев поджигателей.

Ответом ему было, понятно, угрюмое молчание. Павел заметил, как из-за угла появляются бегом фидаины, вызванные им для тушения пожара. Что ж, пусть полюбуются.

- Кто приказал поджечь дом?

Фидаины безнадёжно переглядывались между собой. Наконец, один из них (в мундире плутонгового Княжества) решился возразить:

- Так Ви же самы, гаспадын капытан, сказалы, - он снова оглянулся, ища поддержки, - горад прынадлэжит нам на тры днэ.

Огонь в доме уже потух, так что прибывшие фидаины не знали, что делать. И в ожидании приказов стояли и смотрели на происходящее. Из дома осторожно, выбрался бородатый мужчина в синей куртке с широкими рукавами, с разрезом от локтя, и чёрной папахе на голове, а с ним закутанная в покрывало женщина и целый "выводок" детей - Павел даже не пытался считать, сколько именно. Бывшие хозяева старались уйти от чуть было не спаливших их живьём победителей как можно скорее и как можно дальше.

- Кто из вас слышал, как я приказывал поджигать дома? Ты? Ты? А может ты? - Павел попеременно показывал указательным пальцем на каждого из группы поджигателей, - Ну а может быть вы слышали? - обвёл он рукой остальных стоявших вокруг фидаинов.

Те, понятно, молчали. В речи, которую капитан Ницеевский произнёс перед строем своих людей, были слова: "домов не поджигать ни в коем случае, случайно возникшие пожары немедленно гасить". Но, разумеется, всегда найдётся кто-то, кто поймёт твои слова совершенно наоборот. Как раз для таких и существует право командира карать преступников прямо на месте преступления.

- Что каждый из вас может сказать в своё оправдание?

Разумеется, ничего убедительного ни один из поджигателей сказать не мог - все сваливали вину один на другого и отговаривались незнанием польского языка. Всё это скучное действо пора было заканчивать. Капитан Ницеевский подал знак гайдукам, и те, тыкая в поджигателей штыками, заставили их выстроиться вдоль стены дома, который они так безуспешно пытались спалить.

- Властью, данной мне Светлейшим Цесарем, я, капитан Цесарского Войска Павел Ницеевский, рассмотрев представленные мне доказательства...

Раньше Павлу никогда не приходилось выносить приговор "своим", тем более смертный. Это оказалось на удивление легко - почти так же легко, как вообще убить своего первого человека - мятежника из Саксонии. В отличие саксонца, которого поручик Ницеевский застрелил в спину, один из поджигателей, поняв, что его ждёт, бросился на гайдуков и умер от выстрела в упор. Остальных поджигателей расстреляли обычным образом - и они остались лежать у стены в качестве предостережения для остальных "Фидаинов Христа", которым придёт в голову нарушить приказ своего командира.
Пока он шёл вместе со своими гайдуками к мечети, ему показалось, что столбов дыма, поднимавшихся над крышами, стало меньше. По крайней мере, он несколько раз видел фидаинов, заливающих огонь. Командующий одной из таких "пожарных команд" Джахоенко (где-то нашедший даже бочку на колёсах) отсалютовал капитану и тут же вернулся к покрикиванию на своих подчинённых.
После долгого плутания в запутанном лабиринте местных улиц, Павел нашёл, наконец-то, похожее на склад здание с огромным куполом и двумя минаретами. Вокруг площади, в соответствии с его приказами, стояли караулы. Ни Арпине, ни её "дамского плутонга" вблизи видно не было. На все вопросы, где супруга капитана, фидаины показывали рукой куда-то в боковую улицу и вообще становились какими-то непонятливыми. Павел ясно чувствовал, что дело здесь не в недостаточном знании ними польского языка.
Всё выяснилось, когда он, идя по указанной улице, вышел на какой-то безымянный перекрёсток. Сначала он даже не понял, откуда там такое скопление народа. А потом...

- Ва-а-й! - донеслось сзади сразу несколько голосов.

И ещё что-то длинное и непонятное по-армянски.


Первым, что он увидел, оказались армянки из "женского плутонга" Арпине и фидаины, выгоняющие из дверей углового дома какое-то местное семейство. Все - и фидаины, и армянки, и семейство, кричали во весь голос, их крики отражались от серых каменных стен домов, так что разобраться в происходящем не было никакой возможности.
Фидаины прикладами карабинов толкали вдоль по улице толстого бородатого мужчину в остроконечной чёрной шапке (обычному головному убору в этих местах). Судя по его одежде, он был каким-то богатым (или по крайней мере - зажиточным) купцом или торговцем.
Его жена (судя по возрасту, эта женщина вряд ли приходилась толстяку дочерью) тоже не производила впечатления оборванки. Жена то цеплялась за своего мужа, то пробовала оттолкнуть от него фидаинов, что-то крича. Цеплявшиеся за неё две девочки: старшая, лет двенадцати, и помоложе, лет семи, ничего не кричали, просто плакали и рукавами размазывали по лицу слёзы. Мальчишка лет двенадцати с большим мешком за спиной мрачно оглядывался по сторонам.
Когда Павел подошёл поближе, он обнаружил, что дальше по улице вплоть до того места, где она постепенно заворачивала вправо, происходило то же самое. Фидаины выгоняли "местных" из домов и гнали по улице, в противоположную от Павла и его гайдуков сторону. На прибывших "своих" они внимания не обратили. Пытаясь понять, что же всё-таки здесь происходит, он огляделся. Оглядевшись, он обнаружил офицера, командовавшего этим незапланированным им самим изгнанием мусульман из Гянджи. Тот стоял на какой-то двухколёсной повозке, запряжённой меланхолическим ослом, и, решительно жестикулируя, громким голосом отдавал приказы. То есть приказы отдавал не "он", а "она". Изумлению Павла, узнавшего в возвышающемся на повозке уланском офицере свою жену, не было границ. Арпине, между тем, продолжала командовать, не заметив появления своего мужа.
После всего того, на что он насмотрелся в Армении, Павел не испытывал сочувствия к местным мусульманам - окажись сила на их стороне, они уничтожили бы его людей, не моргнув глазом. Ему просто не нравилось, что в этом участвует и этим руководит Арпине. Это было не её дело - не должна была дочь князя командовать изгнанием вражеского населения из города, нельзя было красивой молодой женщине отдавать приказы солдатам, подталкивающим цивильных прикладами карабинов, никоим образом недопустимо было, чтобы Арпине Ницеевская препиралась с толстяком в бараньей шапке, угрожая ему своим кинжалом.
Павел поморщился и направился вперёд, собираясь взять "бразды правления" в свои руки и отослать Арпине заниматься каким-нибудь более приличным для женщины делом, хотя бы поиском для них подходящего дома, благо после сегодняшней "чистки" многие из них должны были освободиться. Но сегодня благим намерениям капитана Ницеевского было суждено пропасть втуне. События развивались слишком быстро, чтобы он мог что-либо остановить и чему-либо помешать.
Бородатый толстяк вдруг повысил голос, перешедший то ли в крик, то ли в визг. Арпине (Павел видел это чётко, как на картине) взмахнула своим кинжалом. Толстяк схватился за горло и осел на колени перед повозкой. Завизжала его жена, а следом заревели в голос обе дочки. К женщине бросилась Вардануш, ходившая за Арпине, как хвост за собакой. Та оттолкнула её, сбив с ног, и бросилась к Арпине. Павел с мрачной ясностью понял, что сейчас произойдёт, но так же ясно понял, что сделать ничего не успеет - это был не Вартиник, он находился слишком далеко.
Женщина схватила Арпине за косу и потянула к себе. Арпине соскочила с повозки, вырвала косу у неё из рук и сама, в свою очередь, схватила её за выбившиеся из-под покрывала длинные чёрные волосы, отвернув её голову от себя. Та упиралась и кричала, но Арпине держала её крепко. А потом она взмахнула своим кинжалом и перерезала ей горло.
Брызнула кровь. Арпине оттолкнула женщину и она упала на дорогу. С криком на Арпине налетел мальчишка. И тут же упал - Павел увидел, как у него из спины вышло острие кинжала Арпине. Его жена оттолкнула мёртвое тело и уверенными шагами пошла навстречу Павлу. Стоявшие вокруг фидаины и женщины уже заметили присутствие капитана Ницеевского и оглядывались - то на капитана, то на его жену. Но Арпине Павла не замечала, она смотрела не на него, а на двух девчонок, от страха даже прекративших реветь.
Она схватила за плечи старшую, в жёлтой кофте, развернула её лицом к себе (девочка смотрела на Арпине, не отрываясь), затем, так же как до этого с её матерью, схватила её за волосы вместе с покрывалом и так же, как с её матерью, оттянула её голову назад и подняла правую руку с кинжалом...

- Стой, Арпине!

Капитан Ницеевский даже не понял, на каком языке, польском, москворусском или армянском он кричит, но Арпине его услышала. Она опустила кинжал и волосы девочки, которая, похоже, старалась не дышать, как и её сестра.

- Прекрати немедленно, Арпине! - потребовал капитан.

Его жена оставила обеих сестёр и пошла на Павла. Именно "на него", а не "к нему". Глаза у неё были... Павел не мог бы описать глаза своей жены в этот момент иначе, как "безумные". Такие глаза были у курдов из "мухаммадие", когда они в пешем строю лезли в атаку на пушки "Московского" и, пожалуй, у него самого, когда он искал в толпе наседающих курдов своего врага капитана Дахуки, чтобы убить его наверняка.

- Арпине, остановись сейчас же!

Она его не слышала... или же даже и не слушала, просто шла и шла вперёд с окровавленным кинжалом в правой руке,, острие которого смотрело в грудь капитана Ницеевского.

- Не двигаться, Арпине!

Арпине по-прежнему не реагировала на его слова, словно бы и не понимала польского языка. И не узнавала своего мужа, как и он не узнавал в этом вырвавшемся из ада демоне с горящими глазами той испуганной девушки, в которую он когда-то до потери памяти влюбился.

- Стоять!

ОНА была уже слишком близко, чтобы можно было надеяться решить всё миром. Капитан Ницеевский вытянул из ножен саблю. ОНА с диким криком бросилась на него. Павел ударил свою обезумевшую жену саблей по руке. Обухом, а не лезвием - он свой рассудок, к счастью, сохранил.
Выбив из руки Арпине кинжал, он схватил её в охапку и прижал к себе. Вначале ОНА вырывалась, потом перестала. Наконец, всмотревшись ей в глаза, он увидел, как оттуда уходит безумие, и вместо НЕЁ возвращается та женщина, которую он знал и любил. Вернувшаяся Арпине плакала у него на плече, а Павел держал её в объятиях и не решался оставить одну. Даже рапорты своих фидаинов он принимал именно так - с женой, прячущей своё заплаканное лицо у него на плече.
А вечером они всё-таки нашли себе дом - тот самый, на перекрёстке двух улиц, с повозкой напротив, правда, запряжённого в неё осла уже кто-то увёл в стойло. И в эту ночь, в отличие от предыдущих, они только спали. И ничего больше.

Эпилог


Вышколенный лакей поклонился и громко объявил:

- Pan radca stanu Paweł Nicejewski z małżonką!118

- Ах, дорогая Анеля, как я рада тебя видеть!

- Право же, мы уже почти начали беспокоиться о Вашем здоровье!

- Заходи, Jaśnie Pan Radco Stanu119, раз уж пришёл. Анеля Львовна, Вы выглядите сегодня просто восхитительно.

- Благодарю Вас, Алексей Петрович. Pani Izabelo, Pani jest dzisiaj prześliczna.120

- Witaj, droga Anielciu! Panie radco, niech Pan uważa, Pan wie, że mój małżonek jest wyjątkowo zazdrosny!121

- Вы просто мне льстите, господин комиссар, признайтесь.

- Барышня... то есть Анеля Львовна, то время, когда я льстил красивым дамам, к моему несчастью давно уже прошло. Теперь я имею полное право говорить им только правду. Izabelo, cieszę się, że znalazłaś trochę czasu i na mnie, bo już zaczynałem się martwić.122

118 Господин государственный советник Павел Ницеевский с супругой! (польск.)
119 Ясновельможный Пан Государственный Советник (польск.)
120 Пани Изабелла, Вы сегодня очаровательны. (польск.)
121 Здравствуй, дорогая Анелечка! Господин советник, будьте внимательны, Вы знаете, что мой супруг исключительно ревнив. (польск.)
122 Изабелла, я рад, что ты нашла немного времени и для меня, потому что я уже начинал беспокоиться. (польск.)

Комиссар Москворуссии Алексей Ермолов припал губами с руке своей всё ещё красивой супруги. Анеля Ницеевская отметила, что этот поцелуй длился так долго, что Изабелла Станиславовна (для очень близких подруг, таких как Анеля Ницеевская - Belu Kochana123) была вынуждена вырвать руку из руки своего вельможного супруга и погрозить ему пальцем, притянув к себе взгляды присутствующих гостей.
Это было одним из любимых зрелищ на всех приёмах, устраиваемых супругами Ермоловыми. Покоритель Константинополя при каждом удобном случае изображал бешеную страсть к своей жене, а та, в свою очередь, изображала юную скромницу, шокированную таким вниманием к своей персоне. Игра их была достойна сцены киевского Польского Театра - игра супругов была настолько безупречна, что даже у Анели Ницеевской иногда возникали сомнения: а может быть эти столь прилюдно демонстрируемые чувства существуют на самом деле?
Когда-то, без сомнения, так и было. Вся Москворуссия и даже Новопольша знали, а по крайней мере слышали, историю о том, как семейство провинциалов из Варшавы приехало навестить своих дальних родственников в окрестностях Смоленска. Те же, в свою очередь, как раз собирались ехать в Москву на свадьбу каких-то своих свойственников, так что обе семьи чуть было не разминулись, встретившись буквально на дороге. Посовещавшись прямо на тракте, они решили ехать на свадьбу вместе, справедливо рассудив, что от хозяев не убудет.

123 Милая Бела (польск.)

Отец жениха (или невесты, Анеля точно не помнила) служил начальником какой-то канцелярии у комиссара и решил, для придания свадьбе, своей семье и самому себе дополнительного веса в глазах московского света, затянуть к себе самого гетмана Ермолова. Как именно удалось этому чиновнику убедить сторонившегося веселья константинопольского героя принять его приглашение, осталось тайной (во всяком случае, Анеля не узнала этого ни от Beli Kochanej, ни от её грозного супруга), но в назначенный день и час на пороге дома родителя одного из молодых (как его звали, Анеля Ницеевская тоже не запомнила) появился сам Легендарный Гетман, Защитник Христианства, Гроза Турок, в парадном мундире со всеми своими крестами и звёздами. Разумеется, у всех захватило дух, а особенно же - у пятнадцатилетней барышни Изабеллы Гжибицкой, втайне уверенной, что Гетман Ермолов - такая же древняя история, как Сигизмунд-Август124, Иван Ягеллон125 или Александр Благословенный126.
Так рассказывала под большим секретом своим младшим подругам Belu Kochana, и Анеля ей верила. Анеля очень хорошо представляла бурю чувств, которую юная барышня может ощущать по отношению к Великому Человеку. Давно, в прошлой жизни, когда она жила в другой стране, носила другое имя и говорила на другом языке, она тоже встретила Седовласого Гетмана. "Её" гетман, правда, был слишком занят своей войной, чтобы обратить внимание на маленькую глупую барышню Арпине... да это и к лучшему. Маленькую глупую барышню Арпине интересовал тогда один гвардейский поручик... но поручик Чартобромский погиб рядом с полковником Левоном Галстяном, когда остатки союзного войска пытались в отчаянной последней атаке вырваться их сжимавшего их кольца врагов...
Итак, на свадьбе... кого-то с кем-то Седовласый Гетман без памяти влюбился в барышню Изабеллу Гжибицкую. Настолько сильно, что на следующее утро сам приехал к её только что проснувшемуся отцу просить её руки, чем родитель Beli Kochanej был (по, опять же, словам супруги комиссара) весьма озадачен и даже поражён, приняв поначалу утренний визит всемогущего в своей "вотчине" комиссара Москворуссии за странную шутку "moskiewskiego cara"127 (как иногда называли комиссара Ермолова в Киеве да и, что греха таить, в Кракове и Варшаве, намекая на его более чем натянутые отношения с Кабинетом и столичными министерствами). Узнав, что гетман не шутит, пан Гжибицкий был поражён ещё более. Belu Kochana, подслушивавшая разговор родителя с Ермоловым под дверью, сама чуть было не упала в обморок.
Так или иначе Изабелла Гжибицкая стала госпожой Ермоловой и сразу же вошла в роль "королевы Москворуссии". Она, впрочем, не превратилась в надутую "серую гусыню", а осталась вполне обаятельной и обходительной "хозяйкой Москвы". В московском свете же этот неожиданный брак сравнивали то с историей Оли и Якуба128, то с романом Марины и Самозванца129.

124 Сигизмунд II Август Ягеллон (1520-1582) - король Польши, позже - Королевства Двух Народов. После внезапного выздоровления своей жены, королевы Барбары Радзивилл, от тяжёлой болезни, поддержал экзекуцийное движение мелкой и средней шляхты против магнатов. Опираясь на него, а также на влиятельную в Великом Княжестве Литовском фамилию Радзивиллов, добился заключения в 1569 г. Люблинской унии между Польшей и Литвой и создания объединённого Королевства Обоих Народов с наследственным королём во главе. Ему наследовал его сын Сигизмунд III Ягеллон.
125 Иван I Ягеллон (1620-1679) - царь России, позже - цесарь Цесарства Четырёх Народов. Провёл успешную кампанию со Швецией, завершившуюся в 1661 г. освобождением от шведов Твери. Участвовал в войнах эпохи "Потопа" (1668-1670), как союзник Королевства Трёх Народов. С 1671 г. - цесарь соединённого Цесарства Четырёх Народов. В Москворуссии считается национальным героем.
126 Александр I Собесский (1736-1796) - цесарь Цесарства Многих Народов. Через некоторое время по достижении совершеннолетия совершил т.н. "Стальную Революцию" (1753 г.), свергнув режим "Золотой Вольности" и распустив узурпировавший власть Сейм. Провёл ряд успешных войн со Швецией, Австрией и Турцией. В конце жизни пытался противодействовать Великой Французской Революции. За успехи своего правления получил прозвище "Благословенный".
127 "московского царя" (польск.)
128 Имеются в виду обстоятельства брака цесаря Якуба I Собесского и Александры (Оли) Меншиковой. Цесарь увидел свою будущую невесту (дочь комиссара Москворуссии Александра Меншикова) на балу и на следующее утро лично сделал ей предложение. Сын Якуба и Александры взошёл на трон Цесарства под именем Александра I (см. Александр Благословенный).
129 Имеется в виду роман претендента на российский престол, называвшего себя сыном Ивана IV Грозного Димитрием Иоанновичем (прозванного Самозванцем или Лжедмитрием) с дочерью союзного ему воеводы Мариной Мнишек. Через неделю после свадьбы (1606 г.) Самозванец был свергнут и убит, а Марина арестована. В дальнейшем признала своим мужем другого самозванца, прозванного Лжедмитрием II, от которого родила сына. Её сын Иван Заруцкий (получивший фамилию по её третьему мужу) в дальнейшем получил известность, как активный политический деятель эпохи "Потопа" (1668-1670) и канцлер Цесарства.

Belu Kochana сумела остаться в хороших отношениях не только с мужем, но и с его окружением. Удивительно, но она смогла приобрести дружбу и уважение детей своего мужа, поначалу очень настороженно отнесшихся к своей мачехе примерно одинакового с ними возраста. Старшего сына гетмана Анеля Ницеевская видела сама, правда сначала она приняла полковника, с которым так оживлённо разговаривала Belu Kochana, за её младшего брата, а никак не пасынка.
Пасынки Beli Kochanej, с формальной точки зрения, были незаконнорожденными - с их матерями гетман никогда не состоял в законном браке. На эту тему законная супруга, впрочем, никогда со своей подругой не разговаривала, так что подробности "более чем скандальных" обычаев гетмана в завоёванном Константинополе (где тот по примеру побеждённых турок, завёл себе целый "гарем" из местных женщин) Анеля узнала из светских бесед, разумеется, под большим секретом. Цесарь (ещё тот, старый), однако, был так расположен к "Славе Цесарства", что признал всех его детей законными и позволил носить фамилию отца. Официальный брак тоже не был бесплодным, мальчик и девочка, которых с гордостью демонстрировала всем счастливая Изабелла были на самом деле очаровательны.
У Анели Ницеевской тоже был свой предмет для гордости. "Предмету" по имени Савелий (в честь покойного отца Павла) совсем недавно исполнился год, и Анеля, как и её муж, его просто обожали. По большому счёту, именно рождение маленького сына и спасло треснувший после проклятой Гянджи брак Арпине Галстян и Павла Ницеевского. А может быть, и саму их жизнь.


Когда ТАМ, на гянджинском перекрёстке, Павел выбил из руки Арпине кинжал, она растерялась. До этого момента всё было просто и ясно: есть МЫ и есть ОНИ. МЫ - хорошие, ОНИ - плохие. ИХ надо убивать! Всех до последнего, так как ОНИ убивали НАС в Армении. Это НАША святая месть за погибших родных, за сожжённые сёла, за уничтоженную Армению. Все, кто мешает НАМ убивать ИХ - враг для НАС, и, значит, тоже должен быть уничтожен. После взятия Вартиника эта истина стала ясна для Арпине, как божий день, как "Отче наш", как "дважды два четыре". Ей было просто объяснить это своим женщинам - они все прошли через то же или почти через то же самое, что и их госпожа, так что поняли Арпине с полуслова. Фидаины не были слепыми и видели, что делал с ИХ народом враг, соответственно, для них тоже всё было понятно. Кроме того, они, как мужчины, всегда боялись показаться слабыми в глазах женщин. Туркам от них пощады не было. Фидаины убивали ИХ, а Арпине смотрела. Месть грела душу почти так же, как любовь.
Было, увы, ясно, что в Армении удержаться не удастся - так говорил Павел, а он разбирался в делах войны так, как никто другой - это знали все, и Арпине готова была убить каждого, кто бы в этом усомнился. После того, как "Фидаины Христа" оставили за собой Кумайри и направились в земли цесаря, все разговоры (даже среди её женщин, которых, впрочем, побаивались многие из павловых фидаинов) сводились к тому, что пришло время очистить земли на юг от Кавказа от предателей-магометан (в сущности тех же турок) и основать там новую Армению для тех, кому посчастливилось уцелеть в резне. Павел сказал, что гянджинские магометане подняли мятеж и против цесаря, так что все воспрянули духом. Цесарство - с нами, мы - с Цесарством!
После того, как Павел взял Гянджу, Арпине сразу собрала своих женщин и при помощи пары плутонгов фидаинов (не рискнувших ослушаться "капитаншу") занялась очисткой города от магометан. В основном всё проходило спокойно. Часто фидаины находили дома "местных" уже пустыми - те, не ожидая ничего хорошего от армян, бежали из города заранее. Иногда их приходилось гнать прикладами карабинов фидаинов. Сопротивлялись магометане редко, и тогда фидаинам приходилось уже не легко подталкивать их прикладами в спину, а со всей силы бить по лицу. А вот так, чтобы кто-то набросился на саму Арпине - случилось на ТОМ перекрёстке в первый раз.
Он даже на неё не набросился, тот толстый гянджинец в чёрной папахе, он просто начал, вместо того, чтобы просто уйти с опущенной головой, начал с ней пререкаться и спорить. "Я нажил этот дом непосильным трудом!", - кричал он, - "Я работал изо всех сил, чтобы обеспечить мою семью! Я никуда отсюда не уйду!". Местный язык был похож на турецкий, все понимали его, и женщины, и фидаины. "Вы, армяне - просто разбойники и грабители!", - и этих слов Арпине Ницеевская, Супруга Польского Капитана, просто не имела права простить. После толстяка в папахе пришла очередь его визжащей жены, потом - их не в меру резвого сынка. Остальных его детей никак нельзя было оставлять в живых, что две девчонки могли сделать без родителей? Но Арпине Ницеевской помешали закончить - помешал её собственный муж, видевший, как оказалось, всю эту сцену от начала и до конца.
Никто не имеет права мешать ЕЁ справедливой мести! Но капитан Ницеевский этого не понял, и ОНА пошла на него! Чтобы переубедить! А когда он поднял свою саблю, стало ясно, что ОН заодно с НИМИ! Значит, ОН тоже должен умереть!
А потом сабля выбила кинжал из ЕЁ руки и Арпине почувствовала себя стиснутой железными руками своего мужа. Павел никогда не обнимал Арпине ТАК. Он не ласкал её, а просто удерживал, удерживал, чтобы ОНА ещё кого-нибудь не убила. Вот тогда она растерялась. А потом перепугалась до смерти. Что она только что натворила! Боже, сделай так, чтобы последние полчаса... час... два часа её жизни исчезли! Пусть все вокруг забудут о них! Пусть она сама это забудет!
Павел так и не отпустил её. К нему подходили какие-то офицеры фидаинов, которых она не узнавала, он слушал их слова, потом сам что-то говорил, они уходили, приходили новые, а Павел всё держал свою безумную супругу в объятиях. Крепко, чтобы не вырвалась. Когда уже стемнело, он, по-прежнему не отпуская от себя, завёл её в тот проклятый дом и положил на постель. Сам тоже лёг рядом. Не для любви - для надзора. Он к ней не прикоснулся, первый раз за несколько месяцев. А на следующий день он ушёл, а Арпине осталась одна. Когда же попыталась выйти, дверь оказалась запертой, а солдат! на часах! около её двери! ответил:

- Господин капитан приказал Вас никуда не выпускать, госпожа.

Павел её арестовал!
Арпине несколько часов кричала во весь голос, колотила в дверь и бросалась на стены комнаты, но часовые (оказалось, что её охранял даже не один человек, а трое) были непреклонны. "Госпожу" они боялись, но "господина капитана" боялись ещё больше, так что отказывались её выпустить под каким бы то ни было предлогом. Единственное, что удалось выторговать - это согласие пропустить к Арпине пришедшую на помощь Вардануш. Но это изменило только то, что теперь в запертой комнате сидели две женщины вместо одной.
А потом, когда снова опустилась темнота (Арпине запретила Вардануш зажигать свечи), а её муж так к ней и не пришёл, княжна Галстян опять пришла в ужас от содеянного. Те люди, которых она лишила жизни, не были ни турецкими солдатами, ни башибузуками, ни разбойниками, ни убийцами! Это она теперь - убийца невинных! Таких преступников, как она, судьи отправляют на виселицу!
Арпине рыдала всю ночь. Вардануш ревела вместе со своей госпожой, хотя, похоже, так и не поняла, из-за чего. На третью ночь Павел тоже не появился - Арпине уже не рыдала, а просто лежала на постели и глядела в потолок. У неё болела голова, её раздражал каждый запах. Даже её любимый грпаник130, который приготовила Вардануш, раздобыв где-то мясо и рис, показался ей невкусным, и она оставила его недоеденным.
На следующее утро они уехали из Гянджи. Павел, ничего не объясняя, забрал её с собой, усадил в повозку и увёз из города. Арпине ни с кем даже не простилась, да и не хотела этого делать. Вардануш пришлось забрать с собой - она так об этом просила, что Павел согласился. Дорога была ужасна - горы, пыль, тряска, головокружение, тошнота. Но хуже всего - Павел. Он смотрел на свою жену так, как будто видел её впервые. Даже хуже - когда они ТОГДА вместе шли по горам, капитан Ницеевский говорил ей "Да, княжна", "Конечно, княжна", "Вы правы, княжна" и другие милые слова. Теперь же он просто молчал. И Арпине тоже молчала - ей просто нечего было ему сказать. За неё говорила Вардануш:

130 Грпаник - блюдо армянской кухни: баранья лопатка, фаршированная печенью, почками и рисом.

- Господин капитан, остановите, пожалуйста, повозку, госпоже нужно выйти.

- Господин капитан, госпожа плохо себя чувствует

- Господин капитан, не пора ли остановиться на ночлег, госпоже надо отдохнуть.

Фразы на польском языке выходили у неё коряво, но Павел её всё-таки понимал.
Останавливаться приходилось часто, потому что Арпине постоянно тошнило. Когда Кавказские горы остались уже позади, а дорога пошла вдоль моря, они заночевали в какой-то крепости. Для капитана и его супруги нашлась какая-то комната, но Павел, как обычно, к ней не пришёл, оставив её в одиночестве с одной только Вардануш. Там-то служанка (когда Арпине снова начало тошнить) и сказала ей:

- Госпожа, Вы беременны.

Это известие привело Арпине в ужас - она боялась, что Павел теперь её просто бросит, как ненужную обузу. Куда же тогда она денется в краю, где ночью нельзя даже высунуть носа за ворота крепости? Она снова разрыдалась, а потом решительно запретила Вардануш заикнуться об этом капитану хоть одним намёком.

- Ты знаешь, что я тогда с тобой сделаю! - Вардануш испуганно закивала головой, а Арпине отвернулась к стене и постаралась забыться сном.

На следующий день на их караван (в этих местах никто не ездил по дорогам поодиночке, только в составе каравана с конной охраной) напали разбойники, какие-то "чечены" с гор. Вокруг стояла стрельба, крики на польском, украинском, армянском, турецком и ещё каких-то непонятных языках. Арпине с Вардануш спрятались на дне закрытой повозки в ожидании развязки. Вардануш молилась, Арпине молчала, не зная, что лучше - спастись или погибнуть здесь же.
В полотняной стенке повозки появился разрез. Через него в повозку влез бородач в огромной папахе и чёрной чухе131 с газырями132. В руке у него был кинжал - как две капли воды такой же, как был в руках у неё ТОГДА, в Гяндже. Это был знак свыше - ей было предназначено погибнуть от такого же оружия, каким она сама убивала других. Вардануш с криком бросилась на разбойника, но тот оттолкнул её от себя, и она упала на пол повозки. Заметив Арпине, тот ухмыльнулся.
А в следующий момент из его живота вышло острие сабли, и теперь уже он повалился на пол, придавив собой Вардануш. А Павел, словно забыв о продолжающемся вокруг сражении, бросился вниз, к жене.

131 Чуха - национальная мужская одежда народов Кавказа. Представляет собой распашной однобортный кафтан без ворота.
132 Газыри - перехваченные тесьмой специальные кармашки для пеналов, с меркой пороха и пулей на один заряд.

- С тобой ничего не случилось, Арпине?

Арпине не нашлась, что ответить, она просто была поражена, услышав, наконец-то, голос своего мужа, обращённый не к кому-то, а именно к ней.

- Будь осторожна, ведь у тебя ребёнок!

Вардануш, наконец-то выбралась из-под трупа "чечена" и, извиняясь, пожала плечами, опустив глаза. А Павел прижал жену к себе и поцеловал. Арпине чувствовала себя счастливой.
После того, как нападение горцев было отбито, караван стал лагерем на ночь. Павел (волей судьбы снова оказавшийся здесь старшим по чину) был занят своей вечной проверкой караулов, но теперь уже был с Арпине снова ласковым... прежним. Арпине решила начать новую жизнь, забыв, обязательно забыв о всём пережитом кошмаре - о пыльных дорогах, о слюнявых башибузуках, о горящем Вартинике, а главное - о Гяндже! О перекрёстке в Гяндже надо забыть обязательно, любой ценой!
Надо было избавиться от старого имени, именно оно связывало её с проклятым перекрёстком. Да и жителям Цесарства, её будущим соседям будет проще называть её не чужеземным армянским, а понятным и привычным польским именем. Какое есть польское имя на "А"? Амелия, Агата, Анета... нет, только не так, как Ануш Манукян... где она теперь? Пусть её имя звучит, как "Анеля"! Анеля Ницеевская, супруга капитана Павла Ницеевского - пусть так и станет!
А свою служанку Анеля Ницеевская решила назвать Вандой. И заодно научить её как следует говорить по-польски, как на "Ванду" пристало.

- Да, госпожа, - ответила по-армянски Ванда, узнав о присвоении ей нового имени.


С того памятного дня на приморской дороге к Павлу вернулись его старые заботливость и нежность. Вообще теперь, узнав о беременности своей жены, муж окружил её такой опекой, что, достаточно было Анеле Ницеевской только встать, как он немедленно бросался ей на помощь: "Тебе что-то нужно, дорогая Анеля?". С её новым именем он смирился без возражений, отныне называя её "Anielciu", "Anieleczko", "Anielko" или даже "mój Aniołeczku"133. Вот только научиться называть Ванду "Вандой", а не "Вардануш" у него никак не выходило. Да и та сохраняла в отношении своего господина дистанцию.

133 "мой Ангелочек" (польск.)

Теперь Анеля уже знала, куда и почему они едут. Оказалось, что они направляются к его отцу, который живёт в своём поместье где-то на юг от Москвы. Павел в ожидании этой встречи волновался не на шутку. Как оказалось, он и его отец находились в ссоре - отец был недоволен тем, что сын выбрал себе военную карьеру, и теперь сын надеялся, что, представив ему жену "в положении", заслужит его прощение. Мужчины, они никогда не могут обойтись без помощи женщин.
Отец Павла, как оказалось, не любил, когда с ним говорили по-польски. Анеля так и не поняла, чем образованного человека, шляхтича, может обидеть разговор с ним на принятом при дворе его монарха языке. Но Павел стоял на своём - в Москворуссии принято в частных беседах между собой использовать именно москворусский, и никакой другой, язык. Анеле этот обычай по-прежнему казался странным, но перечить Павлу она не стала - поссориться с ним ещё раз она желала меньше всего на свете. Язык москворусов, к счастью, был очень похож на польский, так что наука пошла ей легко. К радости Анели, на земле Москворуссии (ставшей теперь и её землёй) её отлично понимали.
Вот только Ванду Анеля продолжала учить именно польскому - пусть сначала вообще выучится говорить так, чтобы её здесь понимали. Служанка оказалась хорошей ученицей, но чем дольше супруги Ницеевские ехали по направлению, тем больше появлялось в речи Ванды правильных польских и не менее правильных москворусских слов. Но все они были с чётким армянским акцентом.
Господский дом отца Павла Анеле понравился ещё издали. Двухэтажный особняк с мезонином и колоннадой при главном входе был скромным и вместе с тем представительным - именно таким в Армении все и воображали себе "настоящий польский дом". То есть, здесь под Москвой это был "настоящий москворусский дом". Отца Павла Анеля, увы, так и не увидела. Встретивший их на пороге слуга (которого звали так же, как и его господина - Савелием) прослезился при виде вернувшегося "молодого барина" и, совсем разрыдавшись, рассказал, что "старый барин ещё летом, как померли, от милохолии, видать".
Там же Анеля первый раз в жизни увидела, как её муж плачет - он, несомненно, любил своего родителя несмотря на их по непонятным ей причинам случившуюся размолвку. Смерть так и оставшимся неизвестным человека навеял мысли о её собственной погибшей семье. Теперь её мужу снова, как и раньше бывало, пришлось успокаивать плачущую Анелю, что как-то успокоило его самого. Потом было посещение кладбища, были знакомства с приезжавшими, прослышав о возвращении Павла соседями, были дела по хозяйству. Анеля Ницеевская быстро вошла в роль хозяйки солидного дома и процветающего (по словам Павла, отец всегда был хозяином весьма рачительным и современным) поместья.
Где-то через месяц Павлу пришло письмо из Киева - из его Министерства Войны. Павел перечитывал текст на бумаге с орлом в короне несколько раз, пока наконец не поднял глаза на Анелю и не сказал с искренним удивлением:

- Милая Анеля, я только что получил Цесарский Крест.

Павла наградили высшим орденом Цесарства! Она стала женой кавалера Цесарского Креста! Анеля была на седьмом небе от счастья - уж теперь-то старая жизнь действительно осталась позади, и началась новая!
Новая жизнь началась с их поездки в столицу на церемонию вручения ордена. "Цесарский Крест" потому и был "цесарским", что вручал его кавалеру лично Цесарь Многих Народов. Павел был в раздумье, способна ли его жена в её теперешнем состоянии выдержать долгую дорогу (от Москвы до Киева целая тысяча километров) без вреда для будущего малыша, но обиженно надувшиеся губки Анели, а также осторожное замечание стоявшей около кресла своей госпожи Ванды, что какая-то госпожа Наринэ преодолела (тоже будучи на четвёртом месяце) вместе со своим мужем путь из Нахиджевана в Ерзнка, а потом родила здорового мальчика, сломили непреклонность майора (приказ о производстве Павла в следующий чин был в том же пакете, что и извещение о его награждении) Ницеевского.
Они выехали в начале декабря на санях. Анеле никогда раньше не приходилось видеть столько снега, что он покрывал бескрайние поля до горизонта, так что вся поездка казалась ей одним большим нескончаемым праздником. Павел утеплил их кибитку до последней возможности, положив везде, где только можно и нельзя ковры и шкуры - лисьи и медвежьи, а также заставив Анелю надеть на себя самую тёплую шубу, которую только смог найти. После таких мер предосторожности Анеля не только не замёрзла, а даже почти что вспотела.
Небольшой инцидент случился на почтовой станции где-то в Новопольше134, когда ночью к ним в комнату забрался вор. Благодаря всегда чутко спящей Ванде всё закончилось быстро. Приезда полиции ждать не стали, станционный смотритель узнал злоумышленника - не в ладах с цесарским законом тот был, по его словам, уже давно, и поехали на сменных лошадях дальше.

134 В начале XIX в. термин "Новопольша" ("Nowopolska") окончательно вытеснил название "Великое Княжество Русское" для определения центральной комиссарии Цесарства Многих Народов.

В Киеве Анелю Ницеевскую поразил Днепр. Такой широкой реки она в жизни не представляла, просто в Армении не было ничего подобного, а на гравюрах и офортах он всегда оставался на заднем плане - река как река и ничего особенного. Покрытое блестящим льдом (хотя по дороге им неоднократно приходилось пересекать замёрзшие реки) пространство дышало молчанием, тайной и бесконечностью. Под стать Великой Реке был и мост через неё, его стальные пролёты воплощали силу и прочность - силу и прочность Цесарства, отныне ставшего домом для уже выросшей маленькой девочки Арпине. А дворцы! А проспекты! А новогодние фейерверки на фоне покрытых снегом Золотых Ворот - истинная феерия огня и снега!
Теперь Анеля понимала восхищение и благоговение матушки (думая о ней, она всегда вытирала слёзы платком) перед Великой Столицей. Боже, как ты несправедлив, ведь люди могут прожить всю жизнь в своих горах и никогда в жизни не увидеть этого чуда!
Церемония в Мариинском дворце, неожиданно для Анели, прошла спокойно, можно даже сказать - легко. Министры, сенаторы, гетманы и прочие сановники оказались, хоть и в мундирах с золотым шитьём, но обычными людьми, целовавшими госпожу Ницеевскую в руку и спрашивавшими о здоровье, точно так же, как и на приёмах в доме покойного отца. Один из них, со скрещенными булавами на эполетах135, даже начал с ней разговор, задав несколько вопросов о жизни в Армении. Анеля смутилась - ей не хотелось ещё раз бередить раны, рассказывая о семье, бегстве из Карина и, тем более, о Гяндже. Её выручил верный Павел, начав отвечать на вопросы гетмана (собеседник Анели оказался комиссаром Москворуссии гетманом Ермоловым), а затем переведя разговор на какие-то чисто военные темы о карабинах, мануфактурах и кавалерии.
Разговор гетмана и майора прервал мастер церемоний. Три раза ударив своим жезлом в пол, он объявил в мгновение ока затихшему залу:

135 На гетманских эполетах вышиты золотом две скрещенные булавы под цесарской короной.

- Jego Mość Cesarz Wielu Narodów Jan Trzeci!136

Загремели фанфары, распахнулись двери, и в зал вошёл сам Владыка Цесарства, человек, который казался ей давно в Армении таким могучим, мудрым и недосягаемым. Тем не менее, вблизи цесарь Ян III Собесский оказался обычным лысеющим господином лет сорока, совсем без всякого "царственного взора" и даже с несколько косолапой походкой. Анеля даже почувствовала некое разочарование, ну что же - сказки и легенды далеко не всегда оказываются правдой. Зато её сердце забилось изо всех сил, когда она присела в поклоне и ощутила панический страх от того, что она сейчас поскользнётся и упадёт на паркет, на глазах всех этих министров, сенаторов и гетманов (а ещё хуже - на глазах их жён), как последняя провинциалка.
Но к счастью, ничего подобного не произошло - Анеля устояла на ногах до того момента, как мастер церемонии снова ударил своим жезлом в пол и объявил:

- Majorze Paweł Nicejewski! Cesarz Cię woła!137

Анеля даже покраснела от смущения, хотя все вокруг смотрели не на неё, а на её мужа. От волнения ей снова потребовался платок.

- Za twoją wierność, odwagę i bohaterstwo na polach bitew z wrogami Cesarstwa nadaję Ci, Pawle Nicejewski, oto ten Krzyż Kawalerski orderu Krzyżu Cesarskiego!138 - и приколол ему к груди крест на голубой с синими полосками ленте.

Павел стоял не шелохнувшись, как статуя, не отрывая взгляда от стоявшего перед ним монарха. Анеля тоже старалась не дышать. Но в задних рядах кто-то неуместно чихнул.

- Ku chwale Cesarza!139 - громко ответил Павел и щёлкнул каблуками сапог.

136 Его Величество Цесарь Многих Народов Ян Третий! (польск.)
137 Майор Павел Ницеевский! Цесарь зовёт тебя! (польск.)
138 За твою верность, отвагу и героизм на полях битв с врагами Цесарства вручаю тебе, Павел Ницеевский, этот Кавалерский Крест ордена Цесарского Креста! (польск.)
139 Во славу Цесаря! (польск.)

У Анели от волнения снова выступили слёзы, но на этот раз она не решилась вытянуть платок, ведь её видят: и сановники, и цесарь, а самое главное - её Павел!
Церемония награждения (всё её окончание Анеля видела очень смутно из-за своих мокрых глаз) закончилась, цесарь удалился, как и пришёл - под гром фанфар и по-прежнему косолапя. Атмосфера в зале стала чуть более расслабленной.
Гетман вернулся к разговору с Павлом, кажется, он был им действительно заинтересован, а около Анели оказалась дама в голубом платье с белыми кружевами и юбкой с новейшим французским чудом, именуемым "кринолином", о существовании которого Анеля, к своему сожалению, узнала, только прибыв в столицу.

- Witam, Pani Anielu, póki nasi mężowie robią tam sobie pogawędki, my, kobiety, również możemy pogadać między sobą. Czy mogę mówić do Pani: "Anielciu"? Zgoda? A ty, droga Anielciu, mów do mnie "Belu".140

140 Здравствуйте, пани Анеля, пока наши мужья ведут там свои разговоры, мы, женщины, можем тоже поговорить друг с дружкой. Я могу говорить Вам "Анелечка"? Да? А ты, дорогая Анелечка, говори мне "Бела". (польск.)

После того, как Министерство Войны согласилось уволить Павла в отставку, комиссар согласился взять его к себе. Теперь супруги Ницеевские жили в большом доме на Тверской улице, неподалёку от резиденции самого комиссара. Наследство, которое оставил своему сыну Савелий Ницеевский позволило им купить дом, не залезая в долги. Правда, у Павла теперь прибавилось забот - кроме обязанностей советника комиссара он ещё считал своим долгом проверять отчёты управляющего поместьем, и теперь он был занят почти что всё время.
По делам комиссара ему приходилось постоянно быть в разъездах, в том числе и в Киеве. Савелий рос здоровым, радуя родителей, но был ещё слишком маленьким, чтобы взять его с собой в долгое путешествие, так что госпоже Ницеевской пришлось оставить свою надежду ещё раз полюбоваться столицей. Оставить же его на служанок Анеля, разумеется, не решилась. Оказалось, что к лучшему - некоторых людей, пребывавших в столице одновременно с её мужем, Анеля не желала видеть никогда в жизни.
А её новая знакомая, быстро ставшая ближайшей подругой и Belą Kochaną, была в восторге от того, что теперь они живут почти что по соседству. Что в глубине души Анелю удивляло - так это то, что их отношения с женой комиссара никогда не портило глупое соперничество по мелочам, как было в Карине с покойной (Анеля знала от очевидцев, что семья судьи Манукяна так и не успела выехать из Карина) Анетой. Может быть, она просто повзрослела? От таких мыслей накатывала грусть и Анеля крепче прижимала к себе маленького Савелия.

Анеля и Belu Kochana разговаривали несколько в стороне от танцующих пар. Анеля не один раз слышала слова Beli Kochanej: "Я уже давно вышла из того возраста, когда танцуют до утра, мои милые". Действительно, дама тридцати с лишним (даже почти сорока) лет пришло время уже забыть об устремлённых на неё взглядах мужчин. Или ещё нет? В московском свете вполголоса говорили о некоем полковнике, который, якобы, состоит с супругой комиссара в слишком близких отношениях, причём, её муж, вроде бы, ничего против этого не имеет. Анеля этим слухам, понятно, не верила, но к упомянутому полковнику присматривалась - как именно он смотрит на её подругу, как на него смотрит она, и как на них обоих смотрит её супруг-комиссар. Ничего конкретного из этих наблюдений пока что не следовало.

- A wiesz, moja Belu kochana:141, - начала было Анеля, но стоявший у дверей лакей вдруг громко объявил:

- Pan senator Ignacy Kunicki! Z małżonką!142

141 А знаешь, моя милая Бела: (польск.)
142 Господин сенатор Игнатий Куницкий! С супругой! (польск.)

...

Своё присутствие в резиденции комиссара в честь Сентябрьского Воскресенья он сам воспринимал больше, как необходимую формальность, чем как удовольствие. Разумеется, он прекрасно был осведомлён о том, как любит подобные приёмы (и особенно - сопутствующие ним балы) его жена, хотя и изо всех сил старается изображать из себя серьёзную мать семейства, чуждую развлечений.
В любом случае, первое воскресенье сентября, очередная годовщина освобождения Москвы от шведской оккупации, было, если не считать Нового Года, самым громким праздником в Москворуссии. Праздновать его начали ещё полтора века назад, во время комиссарства то ли Матвеева, то ли Мазепина143, и с тех пор отмечали непрерывно, за исключением Мировой Войны. Вечером ожидался традиционный салют из пятидесяти орудий, а также большой фейерверк на Красной площади.

- Pan senator Ignacy Kunicki! Z małżonką!144

143 Артамон Сергеевич Матвеев (1625-1692) и Иван Степанович Мазепин (1639-1709) - комиссары Москворуссии в конце XVII-начале XVIII вв.
144 Господин сенатор Игнатий Куницкий! С супругой! (польск.)

Знакомое имя заставило Павла обернуться, оборвав на полуслове свой разговор с чиновником из канцелярии комиссара.

- Прошу прощения, Константин Сергеевич, мне нужно отлучиться, - произнёс Павел, не глядя на собеседника.

- Конечно-с, Павел Савельевич, само собой-с, - согласился тот.

В дверях залы, действительно, стоял и оглядывал присутствующих ни кто иной, как Сибириец, но какой! Раньше, в Армении, Павел не смог бы даже представить вахмистра Куника в таком блеске. Идеально выглаженный фрак, накрахмаленный воротничок, галстук-бабочка и завершающая это великолепие золотая цепочка, тянущаяся из жилетного кармана, где, вероятно, находятся по-швейцарски точные часы "Брегет". Ан нет, не так! Завершали великолепие нового образа уроженца Уваровки красно-чёрный бант ордена "Pro meritum" и сам маленький серебряный крест на лацкане, а также ставшее уже заметным брюшко. Брюшко свидетельствовало о достатке, если не о богатстве его владельца, а барышня (точнее, уже дама) в нежно-зелёном кружевном платье и с копной белых волос на голове, державшая бывшего вахмистра под руку и, казалось, боявшаяся её выпустить, свидетельствовала о его привлекательности среди прекрасного пола. Дама тоже оглядывалась по сторонам, но, в отличие от своего демонстрирующего своё сенаторское состояние супруга, как-то испуганно и чуть украдкой.
Сибириец наконец-то заметил своего бывшего командира и решительным шагом направился к нему сквозь толпу, всем видом показывая восторг. Маленькая жена семенила за ним, стараясь не выпустить руки своего мужа. Приблизившись, наконец, к Павлу, он развёл руки в стороны, чтобы обнять его. Это удалось ему только частично - на правой руке по-прежнему висела его юная супруга.
Вышло некоторое замешательство. Сибириец заметил, что ему что-то мешает и посмотрел на свою "половину". Та, увидев недовольный взгляд мужа, смутилась и покраснела, но руки Сибирийца не выпустила, даже наоборот, вцепилась в неё изо всех сил, когда сенатор стал тянуть её к себе, чтобы освободиться. Всё это время Павел сохранял на лице самую любезную улыбку и изо всех сил старался не расхохотаться, наблюдая за безуспешными попытками супругов Куницких согласовать свои действия. Наконец Сибирийцу удалось-таки выдернуть свою руку и обнять Павла Ницеевского.

- Сколько лет, господин капитан! Сколько ж лет!

Затем он отстранился, поднял вверх указательный палец и поправился, сделавшись преувеличенно серьёзным:

- Виноват! Виноват, господин полковник144! - и вытянулся по стойке "смирно", растянувшись в улыбке до ушей.

Пока мужчины обнимались и хлопали друг друга по плечу, юная дама в зелёном платье выглядела совершенно потерянной и забытой. На всякий случай она потупила взор и почтительно присела. На приёме у комиссара госпоже сенаторше, похоже, бывать ещё не приходилось. Спасла её Арпине... то есть Анеля, исключительно вовремя оказавшаяся в нужном месте вместе с госпожой Изабеллой Ермоловой. Она обняла вконец перепугавшуюся вахмистршу... то есть сенаторшу, игриво посмотрела на Сибирийца и спросила по-польски:

- A cóż to, Panie Ignacjuszu, nie chce Pan przedstawić towarzystwu swojej ślicznej małżonki?146

Блондинка в светло-зелёном просияла, а Сибириец смутился и даже как-то засуетился.

- Pan pułkownik Paweł Nicejewski, pani Arpi... Aniela Nicejewska, - показал он рукой на Павла и Анелю, - Moja żona Wanda147, - теперь он указал на свою по-прежнему взволнованную супругу.

Павел поцеловал запястье супруги Сибирийца. Анеля представила сенатору Куницкому госпожу Изабеллу Ермолову. От Павла не укрылось, что Сибириец не отрывал от неё глаз, когда целовал руку. Потом господин сенатор спросил с самым невинным видом:

- Bardzo się cieszę, że teraz w Moskwie nareszcie zaczęto używać polskiego148, - и шутливо поклонился Изабелле.

Та рассмеялась, прикрыв рот веером.

- W gronie najbliższych przyjaciół, - она многозначительно обвела взглядом их группу, - możemy rozmawiać w takim języku, w jakim nam się bardziej podoba, tak, droga Anielciu?149

145 Гражданский чин государственного советника соответствует армейскому полковнику.
146 А что же, пан Игнатий, Вы не хотите представить обществу свою прелестную супругу? (польск.)
147 Господин полковник Павел Ницеевский, госпожа Арпи... Анеля Ницеевская. Моя жена Ванда. (польск.)
148 Я очень рад, что в Москве теперь наконец-то начали использовать польский язык. (польск.)
149 В кругу ближайших друзей мы можем говорить на том языке, который нам больше нравится, так, дорогая Анелечка? (польск.)

Разумеется, если Вас не устраивает польский, мы с удовольствием перейдём на москворусский, как со всеми прочими, - кольнула Сибирийца супруга Павла.

- Ależ broń Boże, dla mnie jest cała przyjemność rozmawiać w tym samym języku, co Pani150, - признал своё поражение сенатор Куницкий.

Ванда Куницкая, похоже, была не в восторге от столь откровенного флирта у неё на глазах, но молчала, с надеждой гладя на Анелю. Госпожа Ницеевская поддержала делавшую первые шаги в светской жизни новую подругу.

- Droga moja Wandziu, mogę przecież tak do Ciebie mówić, jeżeli chce się tu zostać dobrze przyjętym w towarzystwie, koniecznie trzeba się nauczyć rozmawiać w języku moskworuskim. Ale to nie jest żaden problem, - добавила Анеля своей снова начавшей краснеть собеседнице, - z przyjemnością Cię nauczę.151

Изабелла присоединилась к Анеле и Ванде, напоследок посмотрев на Сибирийца и кокетливо щёлкнув веером. Сенатор остался на месте, явно намереваясь продолжить разговор с Павлом. И судя по тому, что Сибириец не воспользовался моментом, чтобы продемонстрировать всем свою юную красавицу-жену, разговор обещал быть серьёзным.

150 Да упаси Боже, для меня истинное удовольствие говорить на том же языке, что и Вы. (польск.)
151 Дорогая моя Вандочка, ведь я могу так к тебе обращаться, если хочешь быть здесь хорошо принятой в свете, обязательно нужно научиться разговаривать по-москворусски. Но это не проблема, я с удовольствием тебя научу. (польск.)


Приезд бывшего вахмистра в "Белокаменную" не был для Павла неожиданностью. Письма от Игнатия Куника стали приходить сразу после рождения сына и переезда Павла в Москву. В первом Куник рассыпался в поздравлениях по поводу ордена и новой службе при комиссаре. Во втором он передавал приветы супруге и желал всяческих успехов на ответственном посту советника комиссара. В третьем он поздравлял Павла с рождением сына и опять-таки, выражал уверенность в том, что служба на благо Москворуссии под руководством её комиссара будет для Павла исключительно продуктивной. Вообще, не было такого письма, где Игнатий Куницкий (новой "благородной" фамилией вахмистр Куник стал подписываться, начиная со второго письма) не упоминал бы "Его Превосходительство комиссара Ермолова" и не выражал бы своей заботы о положении "своего боевого товарища" при его особе.
Вначале Павел не обращал внимания на столь настойчивый интерес бывшего вахмистра к его взаимоотношениям с главой Москворуссии, но постепенно начал понимать, что за этим кроется нечто большее, чем простая гордость за своего бывшего командира.
О себе же Сибириец писал немного. Из того же, что писал, Павел узнал, что тот получил (ещё в Гяндже) первое офицерское звание поручика, после чего подал в отставку, каковая была ему (за законную выслугу) дана. Перейдя таким образом в цивильные, он реализовал свою старую мечту и переселился в конце концов в Сибирь, где занялся, как он писал, "интересами различного рода".
Эти "интересы" принесли Сибирийцу (теперь уже имевшему полное право на ношение этого имени) значительное состояние, о чём свидетельствовал, во-первых, обратный адрес "Dom pana Ignacego Kunickiego na ulicy Isieckiej, co naprzeciwko pana wojewody rezydencji"152, во-вторых, постоянные упоминания "мой экипаж", "мои слуги", "мой пароход" и другие тому подобные, в-третьих, наконец, письмо поручика в отставке, где тот с гордостью сообщал, что сограждане выставили его кандидатуру на выборах в Сенат нового созыва. Жители сибирийской земли, понятно, считают себя людьми солидными и за всякую "голь" голосовать не будут. Да и "Закон о выборах в Сейм и Сенат" устанавливал для кандидатов весьма значительный имущественный ценз, который вряд ли удалось бы пройти Сибирийцу, живи он, как раньше, только на жалованье вахмистра.

152 "Дом господина Игнатия Куницкого на улице Исецкой, что напротив господина воеводы резиденции" (польск.)

Ещё большей неожиданностью стало для Павла письмо из Новгорода. Получив его, он поначалу даже подумал, что произошла какая-то ошибка, и собрался было приказать слуге найти доставившего его почтальона и отдать "неправильное" письмо обратно на почту. Но ошибки не было, конверт был адресован "Господину майору Павлу Ницеевскому", так что Павел решился его вскрыть, хотя и не представлял, что именно может ему писать знаменитый новгородский банкир, среди должников которого находился, по слухам, сам Цесарь Многих Народов Ян III.
Оказалось, что незнакомый банкир писал майору о "банкире", последнему очень хорошо знакомом. Разумеется, Павел отлично знал, чьим сыном был чудом выбравшийся вместе с ним из гибнущей Армении поручик, но по возвращении на Родину его мысли были заняты совсем другим, так что о фамилии Дружинко он думал в последнюю очередь. Поручик из Новгорода не был склонен распространяться о своём отце, но по всем признакам опасался его больше, чем любого из турок по отдельности, а также всех их вместе. "Солдат должен бояться своего сержанта больше, чем неприятеля", - сказал когда-то шведский король Фредрик II и, был в этом совершенно прав. Во всяком случае в отношении Арсения Дружинко правота покойного монарха оказалась неоспоримой - страх, что до отца дойдёт слух о его трусости, заставлял поручика вести себя исключительно геройски, страх, что старый Самсон Силуанович (так звали хозяина крупнейшего банка Цесарства) пренебрежительно махнёт на него рукой, заставил его превратиться из почти что "цивильного" в "нашего господина поручика" (именно так, с уважением, говорили о "банкире" служившие под ним фидаины), страх, что Глава Фамилии окончательно предпочтёт ему своего старшего сына Николая, требовал от сына младшего "работать головой", изобретая против неприятеля одну за другой военные хитрости, о которых его капитан только читал в книгах. "Сержант" из новгородского банкира вышел на славу - да и его "солдат" не подкачал.
Разумеется, все эти заслуги своего подчинённого (как и других своих людей) капитан подробно описал в рапорте, который отправил в Министерство Войны на следующий день после того, как вернулся вместе с окончательно ставшей "Анелей" Арпине с кладбища, где был похоронен отец. Его не пришлось даже править - Павел просто пронумеровал написанные им на постоялых дворах листы, аккуратно сложил их и отправил почтой в Киев на Владимирский спуск. В рапорте он написал правду... но не всю. Он подробно описал штурм Гянджи, но опустил рассказ о лежавших на улицах трупах женщин и детей, по всем законам - подданных цесаря. Он написал о снятии осады с гарнизона майора Довгирда, но не упомянул о том, как его фидаины лезли на баррикаду, убивая польских солдат. Воспроизвёл на бумаге свои распоряжения при "подавлении мятежа магометан", но не сказал о том, как его любимая жена перерезала горло гянджинских цивильных. Рапорт вышел подробный и сухой - теперь Павлу оставалось только надеяться, что, вчитываясь в подробности, в министерстве не обратят внимания на некоторые не совсем ясные места и не будут сверять его с другими рапортами - хотя бы с рапортом майора Довгирда о потерях среди его людей и жителей вверенного ему цесарского города.
Поэтому, получив вместо со страхом ожидаемого им предписания "немедленно прибыть в Киев для дачи объяснений по поводу обвинений в самоуправстве, бесчинствах и мятеже" (капитан Ницеевский с самого начала понимал, что его действия могут со всеми основаниями получить именно такую трактовку) приказ о присвоении нового чина и приглашения прибыть в столицу для получения награды из рук Светлейшего Монарха, был просто поражён. На протяжении всей дороги до Киева он ожидал какого-нибудь подвоха. В каждом скачущем навстречу всаднике он подозревал специального курьера, спешащего вручить ему ТОТ, обвиняющий пакет. Из газет он знал, что за катастрофу в Армении заплатил своим креслом старый военный министр. "Dziennik Sejmowy" печатал на первых страницах протоколы допросов генералов сеймовой комиссией. Политические потрясения не ограничились единственным министерством - вскоре в отставку подало всё правительство во главе с премьер-министром. Новым главой правительства стал - впервые за последние десять лет представитель Золотой партии153, провозгласивший "возвращение узурпированной Стальной партией свободы". Волна европейских революций, казалось, докатилась и до Цесарства Многих Народов.

153 К середине XIX в. в Цесарстве сложилась двухпартийная система - правительства Золотой партии (либеральной, провозглашавшей принципы "золотой вольности" и желавшей максимального ограничения власти цесаря) и Стальной (консервативной, гласившей верность "идеалам Стальной революции 1753 г.") сменяли друг друга у власти.

В этой ситуации, когда летели (слава Богу, пока только в переносном смысле) головы многих доселе неприкосновенных лиц, не было никакой уверенности, что одной из следующих не окажется голова некоего капитана, пусть даже и ставшего теперь майором. Когда правительства чувствуют себя неуверенно (а новое правительство Золотой партии чувствовало себя весьма неуверенно, опираясь только на небольшое большинство в Сейме), они вполне могут расширить круг виновников поражений. Так что Павла Ницеевского могли бы, в принципе, арестовать здесь же на дороге. В конце концов, его повышение и награждение произошло ещё при прошлом, стальном министерстве. Не сочтёт ли это отягчающим обстоятельством министерство золотое?
Он избавился от своих страхов самым неожиданным образом - когда на каком-то Богом забытом постоялом дворе в окрестностях Чернигова Вардануш зарезала влезшего к ним вора. А... неля, вообще-то всегда настаивала, чтобы он называл её служанку Вандой, и та, действительно, откликалась на это имя, но, чёрт побери, какая "Ванда" будет так стоять в одной рубашке над ещё неостывшим трупом с окровавленным кинжалом (тем самым, которым она резала мусульман в Вартинике и Гяндже) и осматриваться по сторонам в поисках новых врагов... или жертв. Пожалуй, если бы не присутствие своего хозяина (и ещё больше - своей хозяйки) она нашла бы его в лице прибежавшего на шум хозяина постоялого двора. Судя по тому, какими глазами смотрел тот на лицо убитого взломщика - знал его и, скорее всего, был с ним в доле, так что такое возмездие было бы как можно более к месту.
Павел нашёл, однако, что не его дело - осуществлять правосудие над шайкой грабителей на месте, и просто поехал далее, найдя, впрочем, в ближайшем селе старосту и убедившись, что тот выслал гонца предупредить об этом событии начальника полиции повета. А потом вдруг успокоился. К чему волноваться о будущем, когда оно может в любой момент измениться самым неожиданным образом - как для того неудачливого грабителя. Делай то, что должен - и будь, что будет!


В столице чудеса продолжались. Оказалось, что бояться было нечего. Даже наоборот, майор Павел Ницеевский был здесь знаменитостью - на него оглядывались, только услышав его имя. О его подвигах в Армении были, как оказалось, наслышаны министры из того самого "золотого" и "революционного" кабинета. Ему показывали статьи в "Złotych Stronach" и "Dzienniku Sejmowym", где "собственные корреспонденты в Закавказье" подробно описывали переход его отряда из Армении в Гянджу. Маршрут был описан исключительно точно, "золотая" газета потрудилась даже приложить к статье карту "анабазиса капитана Ницеевского" с названиями городов, стрелками маршей и крестиками на местах сражений, на удивление правильную. В описании "битвы при Вартинике" (ставшей в устах "собственных корреспондентов" чем-то вроде новых Фермопил) постоянно встречались такие эпитеты, как "слава христианства", "рыцари Цесарства" и "герои свободы". Последнюю формулировку можно было списать на общее либеральное направление, получившее преобладание при новом министерстве. В общем, если бы не прямо указанное имя, майор никогда бы даже и не подумал, что речь там шла именно о нём, обыкновенном земном Павле Ницеевском.
Всё начало проясняться сразу после церемонии награждения (то, что крест на его мундир повесил лично цесарь Ян III, стало ещё одним невероятным сюрпризом), во время разговора с москворусским комиссаром, начатого ещё до появления монарха. Павел понятия не имел, как именно он должен говорить с Великим Человеком, занимавшим в личной иерархии майора Ницеевского место сразу же за святым Георгием. Гетман оказался, впрочем, очень простым в общении, и после бокала крымского вина признался, что он сам, после всех рассказов об армянской эпопее, ожидал увидеть на месте майора если не Илью Муромца, то по крайней мере Завишу Чарного154. Прозвучало это достаточно иронически, но позже гетман прямо сказал, что о существовании Павла Ницеевского ему написали некие "значительные люди", советовавшие, между прочим, взять отставного капитана (Ермолов подчеркнул слово "отставного") в свою канцелярию. Гетман не любил когда "кто бы то ни было, да хоть бы и министр" пытается "продвинуть" ему своего протеже (здесь его лицо стало серьёзным и строгим), но майор пришёлся ему по нраву и посему он потребовал откровенности за откровенность - что именно связывает Павла Ницеевского и это "значительное лицо" (имени по-прежнему названо не было). Павел растерялся - ему не приходил в голову никто, кто мог бы "замолвить за него слово" перед москворусским комиссаром. Разве что генерал Госевский... но даже встань тот из могилы, вряд ли обычный строевой генерал бригады мог показаться комиссару, гетману и вообще живой легенде "значительным".
Обдумав всё, Павел ответил, что не имеет ни малейшего понятия о том, кого именно "господин гетман" может иметь в виду. "Господин гетман" же промолчал и посмотрел майору прямо в глаза долгим, тяжёлым и пронизывающим взглядом. Похоже, он остался удовлетворён ревизией тайников души Павла Ницеевского, так как сменил гнев на милость.

154 Завиша Чарный из Гарбува (1370-1428) - знаменитый польский рыцарь эпохи короля Владислава Ягелло.

- Ну что ж, господин майор, предлагаю тебе должность советника по особым поручениям в моей канцелярии в Москве. Берёшься?

Комиссар Ермолов явно ждал немедленного ответа, и Павел не колебался.

- Берусь, Ваше Превосходительство!

Именно киевский разговор с Ермоловым вспомнился Павлу по прочтении письма из Новгорода. Разумеется, именно Самсон Дружинко и был тем "значительным лицом", которое вытянуло безвестного пехотного капитана из грязи в князи. Естественно, найти нескольких газетчиков, которые вознесут до небес заслуги "героя Армянской войны", попросить нескольких чиновников Министерства Войны проследить, чтобы нужные бумаги вовремя попали на подпись к нужным людям, да и внушить нескольким чувствовавшим себя неуверенно генералам и некоторым пока ещё неуверенно себя чувствовавшим министрам, что для Цесарства вообще и для них в частности полезно будет представить некие события (такие, как прискорбный инцидент в Гяндже) в том, а не ином свете, не представляло трудности для хозяина крупнейшего банка в Новгороде (а значит и во всём Цесарстве).
Истинный католик, истинно и нелицемерно чтящий Матерь Божью, знал, что семья - основа всего, что члены Семьи должны держаться вместе, что врагов Семьи нужно карать, а друзей Семьи - награждать. И что кто же может в полной мере считаться другом Семьи, если не наставник, вернувший в Семью сына, на котором она уже было поставила крест? Теперь капитан Арсений Дружинко стал офицером Генерального Штаба, где медленно, но верно, обзаводился столь нужными Семье знакомыми и друзьями в военном ведомстве. А советник коллегии Павел Ницеевский вошёл в число друзей Самсона Дружинко, при личной встрече оказавшегося таким же массивным, неторопливым и значительным, как и принадлежавший ему банк.
Собственно, чин советника коллегии оказался ещё одним подарком - но на этот раз от комиссара. Алексей Ермолов считал, что военные уже в силу самого факта своей службы в войске превосходят цивильных. Поэтому все служившие у него в Москве отставные офицеры получали гражданские чины, на одну степень высшие от своих старых чинов в войске. И таким, как раз, образом майор Ницеевскому в должности советника получил гражданский чин, соответствующий подполковнику. Чин приходилось отрабатывать, разъезжая по всей комиссарии (а зачастую добираясь даже и до столицы) в связи с поручениями, действительно "особого" характера - такими, которые обычно не попадают на страницы газет.
Подкупы действительно высоких должностных лиц, хищения в исключительно крупных размерах, совершённые другими высокими лицами, шведские шпионы, костромские радетели "Великой России", с этими шпионами связанные, приезжие европейские нигилисты-террористы, наконец, самые опасные - держащиеся в тени посланцы из Киева, дёргающие за ниточки всех вышеперечисленных так, чтобы навредить "московскому царю" - вот те заботы, которыми приходилось отныне заниматься Павлу. Его новая служба приносила плоды - и комиссару, который мог писать в докладах на имя цесаря "во вверенной мне комиссарии всё спокойно", и самому Павлу, незадолго до праздника получившему новый чин государственного советника.
Тем не менее, при всём спокойствии в самой Москворуссии, у Ермолова множились враги в столице, против которых его советник был бессилен. В киевских салонах ходили разговоры, что Москворуссии нужен новый комиссар, и разговоры всё более громкие. Советник стоял за своего хозяина горой, но в глубине души понимал, что чему бывать, того не миновать. Как раз с этим и был связан сегодняшний приезд в Москву его бывшего вахмистра, а ныне - сенатора Куницкого.
За время своей службы по "особым поручениям" Павел научился связывать отдельные кусочки в целое. Это помогало ему понимать ход мысли неудачливых костромских "карбонариев", это помогло ему понять ход мыслей удачливого сибирийского сенатора.
Дождавшись отъезда капитана Ницеевского из Гянджи, Довгирд и Сибириец стали неограниченными хозяевами богатого города. Точнее, не столько "Довгирд и Сибириец", сколько "Сибириец и Довгирд" - простоватый майор служил только ширмой для оборотливого вахмистра, делившегося с тем крохами от огромного бесхозного имущества, появившегося в городе после его перехода под власть армян и которым он мог теперь бесконтрольно распоряжаться. Фидаины набрали себе столько добра, что попросту не знали, что с ним делать - и распродавали его по дешёвке тому. Кто мог за него заплатить. А Сибириец мог - он ещё до армянских событий накопил достаточно золота, чтобы пустить его в такой оборот. Скупленные таким образом вещи он отправлял под конвоем своих фидаинов в Кахетию, Украину, а даже иногда в Чечню и Дагестан, где с прибылью продавал. Часть "трофейного имущества" он продавал местным армянским купцам, которые сами сбывали его глубине Цесарства, естественно, не забывая взять с них плату за охрану каравана до границ Новой Армении.
Источником прибыли стали для внезапно ставшего хозяином золотой жилы вахмистра Куника и сами бежавшие из города мусульмане - те из них, кто не нашёл, куда бежать (армяне распоряжались, как хозяева, уже всей землёй от границ Картли и Кахетии вплоть до Апшерона на Каспийском море) и решился вернуться обратно на милость победителей. За эту милость победителям изрядно заплатить - тем золотом, что они успели забрать с собой. Тогда к ним проявлялось христианское милосердие - им позволялось вернуться в свои наполовину разграбленные дома. Разумеется, при условии их обращения в веру Христову, при том, что за обряд крещения тоже полагалась плата.
Исключения, впрочем, были - некоторые из беженцев были армянами, принявшими магометанство против воли (во всяком случае, они так говорили - и говорили это по-армянски), и с них плата не взималась. Разумеется это не было какой бы то ни было "доброй волей" со стороны Сибирийца - просто когда до фидаинов дошло известие о поборах с возвращающихся в город армян, один из батальонов "фидаинов Христа" взбунтовался и чуть было не убил заместителя коменданта Гянджи, то есть того же Игнатия Куника. Бунт удалось погасить, раздав фидаинам жалование за месяц вперёд, благо серебро под рукой Сибирийца было всегда.
Свою потерю Сибириец попробовал компенсировать установлением сбора "на обновление городских укреплений". Положить в свой карман эту сумму вахмистру, впрочем, не удалось - "фидаины Христа", невзирая на все протесты пана Игнатия, выбрали из своей среды казначея, которому и потребовали передать собранные суммы. Памятуя о недавнем бунте, пан Игнатий счёл благоразумным согласиться с мнением своих людей. Довгирд же, несмотря на то, что Куник справедливо (в представлении самого Куника, разумеется) делился с ним собранными деньгами, не только не поддержал его, но, наоборот, начал говорить о ревизии дел своего формального заместителя.
К счастью для Сибирийца, до этого не дошло. Положение спас прибывший с Владимирского спуска пакет, содержавший документы о производстве Игнатия Куника в офицеры. Представление на его производство было отправлено Довгирдом в те времена, когда между майором и вахмистром царило ещё сердечное согласие. Теперь поручик Куник, отслуживший цесарю весь положенный для поручика срок, подать в отставку. Довгирд всё подписал, в надежде теперь-то уж получить Гянджу в своё единоличное владение. Поручик в отставке Игнатий Куник же уехал в свою сибирийскую "землю обетованную" богатым человеком.
На сибирийских просторах Куник (к этому времени успевший выправить себе документы на фамилию "Куницкий") своё вывезенное из Гянджи состояние ещё более приумножил, удачно вложив их в какие-то пароходы, заводы и газету "Słowo Syberii"155.
Газета печатала новости, статьи о пользе ничем неограниченной частной инициативы в развитии края, торговые и брачные объявления (главный редактор убеждал хозяина выпускать их отдельным приложением, но Сибириец всё не решался) и обзоры о "состоянии и перспективах железнодорожного строительства в азиатской части нашего Цесарства". Именно эти обзоры сделали "Słowo Syberii" самой популярной и массовой газетой Сибири, а Игнатия Куницкого - членом Сената.

155 "Слово Сибири" (польск.)

Издавна купцы перевозили свои товары по большим рекам. Большие реки имеют множество притоков, так что, загрузив некий товар на берегу одного из таких притоков, можно, в конечном счёте, попасть в морской порт, перегрузить товар в морской корабль и отправить по морю куда угодно. Можно и не плыть так далеко, а выгрузить этот товар где-то по дороге, смотря что это такое и кто его покупатель.
Основные реки в Европейской части Цесарства: Висла, Буг, Бох156, Днепр, Дон, Двина, Волга. Между реками лежат водоразделы, через которые товары приходится перевозить по земле, чтобы потом снова отправить дальше уже по другой реке. Там, где две большие реки сближаются, можно построить канал - это, понятно, очень дорогое государственное предприятие, но оно окупается, так как теперь значительно снизится цена перевозимых по другой реке товаров. Так Обводной канал обеспечил судоходство на всём протяжении Днепра от Смоленска до Квиринова, а канал Бугско-Припятский позволил свободно плавать из Чёрного моря в Балтийское.
В Сибири тоже есть свои реки: Лена, Обь. Енисей. Но они, увы, текут с юга на север и впадают в Ледовитый океан, судоходство по которому невозможно. Получается, что с Запада на Восток (куда идёт основной поток переселенцев) и с Востока на Запад (куда идёт основной сбыт товаров быстро растущей сибирийской промышленности) основную часть пути вплоть до границы Азии реки Яик приходится проделывать по суше, что резко взвинчивает цены товаров из Сибири, а также время их доставки.
Всё это (а ещё такие слова, как "бассейн реки", "транспортная связность" и "накладные расходы") Павел прочитал в газете "nowobogackiego z Syberii"157, который сделал его подписчиком "Słowa", притом совершенно бесплатно. Разумеется, недостаточная "транспортная связность" давала о себе знать - газета приходила с опозданием почти в месяц, так что все новости в ней успевали изрядно устареть. К примеру, об избрании Игнатия Куницкого в Сенат Павел узнал из письма Сибирийца, которое тот отправил со специальным курьером. А зато его предвыборную программу, как кандидата, советник Ницеевский знал досконально - не только из газеты, сколько из многочисленных писем Сибирийца.
Некий инженер из Иркуцка, вдохновлённый успехами железнодорожного строительства, выдвинул идею постройки магистрали, которая должна была пройти через всю Сибирь - и в перспективе дойти до Тихого океана. Газета Сибирийца и её хозяин немедленно поддержали эту идею - из соображений повышения той самой "связности" и снижения тех самых "накладных расходов". Разумеется, перевоз товаров по железной дороге не станет таким так дешёвым, как сплав по реке, но он имеет то преимущество, что железную колею можно протянуть до любого места, независимо от наличия или отсутствия там реки. Таким образом, гласил постулат Игнатия Куницкого, можно будет освоить натуральные богатства в любом месте Сибири, те богатства, которые пока что лежат, дословно "закопанные в землю". Всегда, когда речь заходила о "богатствах", граждане Сибири начинали слушать с удвоенным вниманием. "Если видишь сибирийца, бьющегося головой о стену, немедленно вставай рядом с ним - в стене точно спрятано золото", - таково было расхожее мнение о жителях "Новой Земли", и в большинстве случаев оно не расходилось с правдой. Таким вот образом сограждане избрали своим представителем в Сенат пана Игнатия - под обещание склонить столицу к строительству "транссибирийской железной магистрали".

156 иначе Южный Буг
157 "нового богача из Сибири" (польск.)

- И как здоровье господина комиссара, господин полковник? - вопрос Сибирийца вернул Павла Ницеевского в день сегодняшний.

- Алексей Петрович чувствует себя хорошо, слава Богу, - осторожно ответил сенатору государственный советник.

- Здоровье - оно в жизни главное, - пошёл на второй заход пан Куницкий, - всё остальное, как говорится, купить можно, а вот его, увы - никогда. В возрасте господина комиссара об этом в первую очередь думать надо. Семьдесят три года - это вам не шутки шутить. В июне, кажется, отмечали?

- Да, в июне, четвёртого числа, - подтвердил Павел.

Гетман обходил свой день рождения скромно, в узком кругу, но своего советника по особым поручениям и его супругу к себе всегда приглашал. Со стороны сенатора Куницкого вопрос был, несомненно, риторическим - Сибириец знал дату рождения Алексея Петровича Ермолова и присылал москворусскому комиссару поздравительные адреса "от купечества Сибири" и от себя лично, как на день рождения, так и на именины.

- Семьдесят три - серьёзный возраст, - продолжал пан Куницкий, - дай Бог нам всем до таких лет дожить.

- Здоровье у гетмана отличное, слава Богу, - повторил Павел в ожидании ответа Сибирийца.

- В таком возрасте это настоящее счастье, - подтвердил пан Куницкий, - Так-то обычно восьмой десяток - это уже считается "старик", сидит себе дома и кофе пьёт, а всеми делами занимается уже какой-нибудь наследник, сын или там внук какой-нибудь.

- Какой ещё "внук"? - удивился советник Ницеевский, - Я же говорю, гетман в добром здравии, в чём-в чём, а в делах вверенной ему комиссарии разбирается отлично. Да и не передаётся должность комиссара по наследству, - спохватился он, сообразив, к чему именно клонит сибирийский сенатор.

Пан Куницкий завертел головой, словно ему жал накрахмаленный воротничок.

- Безусловно - не передаётся, какие же в этом могут быть сомнения? - подтвердил Сибириец, - Кому же, как не сенатору Цесарства, знать, что "комиссар назначается по воле цесаря либо замещающего его регента", - процитировал он текст закона, - Но ведь Его Цесарское Величество, несомненно, прислушается к мнению столь уважаемого человека, как господин гетман, когда зайдёт речь о назначении ему преемника.

- И кто же поднимет перед Его Цесарским Величеством вопрос о "назначении преемника" для Алексея Петровича? - советник Ницеевский напрягся, как перед атакой, - Уж не вы ли, господин Сибириец?

- Что Вы, что Вы, господин полковник, - замахал перед собой руками сенатор Куницкий, - я не та персона, к которой будет прислушиваться Светлейший Пан. Да и упаси меня Боже идти против господина комиссара, я же всё-таки купец.

- И что же с того, что купец? - Павел не понял, что имел в виду сибирийский хитрец.

- Купец должен приступать только к тем предприятиям, которые могут принести корысть, господин полковник. А какая же корысть в ссоре со столь могущественным человеком, как господин гетман? Одни убытки, и только.

- Тогда скажите прямо, Сибириец, - Павел отставил в сторону официальное "господин сенатор", - что Вы здесь ищете? Какой Ваш собственный интерес во всех этих адресах, поздравлениях и пожеланиях здоровья? Вы что же думаете, вахмистр Куник, что Ваш капитан Вас не знает? Что он верит во всё это Ваше беспокойство о здоровье гетмана? Короче, - Павел расправил плечи и надвинулся на Сибирийца так, что тому пришлось податься назад, при этом споткнувшись, - или Вы сейчас же расскажете обо всей Вашей интриге без утайки или же я Вас до комиссара не допущу, и Вы можете прямо сейчас ехать в Киев, в Исецк, в Иркуцк - куда хотите! Итак, я Вас слушаю. Или же нет.

Сибириец вытер платком вспотевший лоб и потянул воротничок, снова покрутив головой.

- Вижу, что ничего от Вас не скроешь, господин полковник, - Игнатий Куницкий вздохнул и огляделся по сторонам.

Павел ничего не ответил, но строго посмотрел на Сибирийца.

- Вы понимаете, господин полковник, - сказал он, понизив голос и ещё раз оглянувшись, - когда меня выбирали сенатором, я кое-что обещал своим избирателям.

Советник Ницеевский по-прежнему молчал, поэтому сенатор Куницкий продолжил свои объяснения.

- Я им обещал начать строительство железной дороги из Европы в Сибирь. Вы понимаете, господин полковник, обычно товары перевозят по рекам, но реки в Сибири текут, в большинстве своём...

- Не отвлекайтесь, Куник, - изложение очередной передовицы из "Słowa Syberii" Павлу слушать не хотелось.

- А это строительство есть чертовски дорогая вещь, господин полковник, - пожаловался своему бывшему командиру бывший вахмистр, - В Сибири много богатых людей, так что их я этим заинтересовал и создал компанию по строительству дороги. Но всё равно, денег, которые есть в распоряжении компании, не хватит даже на первый этап от Исецка. Дорога, разумеется, будет приносить прибыль, но только потом. А деньги на строительство нужны сейчас.

- И где же Вы собираетесь искать эти деньги, Куник? - советник Ницеевский пока что не улавливал сути плана Сибирийца.

- В этом всё и дело, господин полковник, - кивнул головой собеседник, - банк "Дружинко и сын" готов дать нашей компании долгосрочный кредит - Самсон Силуанович понимает требования прогресса и готов рискнуть некоторой суммой... если получит гарантии её своевременного возврата, конечно.

- Но ведь Ваша компания будет приносить прибыль, как я понял, - уточнил Павел, - из неё он и получит свои деньги назад.

- Ну да, конечно, - прикусил губу Сибириец, - прибыль будет, несомненно. Вот только Самсон Силуанович хочет получить гарантии, как я говорил, а эта прибыль будет только через несколько лет после окончания строительства... если будет. То есть быть, конечно, будет, вот только Самсон Силуанович - человек ко всему ещё и осторожный... В общем, банк требует гарантий, гарантий правительственных.

Советник Ницеевский всё равно ещё не понимал всей интриги Сибирийца до конца.

- И по-Вашему, Ку...ницкий, комиссар Ермолов даст Вашей компании такие правительственные гарантии? Но ведь Ваша железная дорога даже не проходит через Москворуссию?

На лице Сибирийца сразу же появилось самое грустное выражение.

- Вот именно, господин полковник, - произнёс он скорбным тоном, - вот именно так мне все и отвечали в столице: в министерстве промышленности, в министерстве железных дорог, даже в управлении делами канцлера: "это нас не касается", "это ваши сибирийские дела", "у правительства есть более важные дела" и всё тому подобное. Нет, я, разумеется, понимаю, что окончание строительства Киевско-Константинопольской дороги имеет стратегическое значение в связи с последними успехами турок, но нельзя же вот прямо так забывать об интересах сибирийских подданных Его Цесарского Величества!

Возмущение пана Куницкого было неподдельным, но по-прежнему ничего не проясняло. Сенатор снова замолчал и стал оглядываться по сторонам. Похоже, увиденное ему не понравилось, так что он ещё тише, чем раньше, попросил Павла:

- Может быть, мы отойдём в сторонку, господин полковник? Здесь как-то слишком шумно.

Павел и Сибириец прошли в соседнюю залу, где не играл оркестр, и можно было переговорить в тишине. В дверях к Сибирийцу подлетела его похожая на нежно-зелёную бабочку супруга с каким-то капитаном в форме драгун.

- Господин сенатор, Вы позволите мне пригласить Вашу очаровательную супругу на вальс?

На лице пана Куницкого отразилась его борьба с самим собой. Он смотрел то неприязненно на драгуна, то заинтересованно - на советника Ницеевского. Наконец, заинтересованность победила, и он отпустил свою "дражайшую половину" с капитаном. Те немедленно растворились в потоке танцующих под музыку Штрауса пар, а пан Куницкий, проводив их недовольным взглядом, уселся вместе с Павлом на софе между колоннами.

- Вы понимаете, господин полковник, господин комиссар, безусловно, великий человек и даже историческая личность, - теперь Сибириец говорил почти что шёпотом, - Им, вне всякого сомнения, будут гордиться будущие поколения подданных Цесарства. Но, понимаете... только не обижайтесь, господин полковник... в Киеве далеко не все его любят. Новый канцлер, новый военный министр... разные ТАКИЕ люди.

- И Вы теперь на их стороне, господин Куник? - сухо спросил бывшего вахмистра советник Ницеевский.

- Ни в коем случае, ни в коем случае, господин полковник! - Сибириец сам испугался своих слов, - Упаси меня Господь желать господину гетману зла! Только ведь мне приходится с ними считаться. Будущее моей... нашей компании зависит в значительной степени от них. Вот мы и подумали... я подумал, если бы удалось... с Вашей помощью, конечно, господин полковник, убедить господина гетмана оставить свой пост...

Павлу Ницеевскому стало холодно, как глубокой ночью в горах Анатолии. И захотелось задушить своего бывшего подчинённого собственными руками прямо здесь и сейчас, на софе между колоннами. Он МОГ это сделать, и от этого стало ещё холоднее.

- И если Вы, Куник, добьётесь удаления гетмана из Москворуссии, Вы получите эти самые "правительственные гарантии" для Ваших кредитов, следующий срок в Сенате и огромные деньги от Вашей компании. А вы неглупы, вахмистр, весьма неглупы.

Павел резко поднялся и повернулся к Сибирийцу спиной, намереваясь удалиться. Но Куницкий-Куник-Куницын схватил его за руку и остановил.

- Послушайте меня, господин полковник, - Куницкий говорил скороговоркой, но чётко и ясно, - выслушайте меня, прежде чем уйдёте.

Он чуть ли не силой усадил Павла обратно на софу. Теперь его взгляд был не весёлый и не подобострастный. Он был серьёзный, тяжёлый - "сенаторский".

- Сейчас гетман - хозяин в своей комиссарии. Он может всё и даже больше, без всякой оглядки на столицу. В Киеве его так и называют - "царь московский". Но в этом и его слабость - чем более он независим от столицы, тем более у него там врагов. Подумайте, господин полковник, какое центральное правительство и в каком государстве будет мириться с тем, чтобы один из губернаторов провинций вёл себя, как независимый монарх?

Наступила пауза, и Павел хотел возразить. Но сенатор Куницкий прервал его ещё до того, как советник успел что-либо произнести.

- Вы возразите, что раньше гетману это удавалось, что у него много сторонников в Киеве, что Светлейший Пан ему благоволит. Но, во-первых, гетману удавалось это именно РАНЬШЕ, во-вторых, теперь новое министерство освобождает, даже, точнее, ОЧИЩАЕТ канцелярии от сторонников министерства прежнего, а в-третьих, Его Величество всегда прислушивается к советам своих ближайших советников настолько, что некоторые газеты в Австрии или Англии позволяют себе даже писать, что "польский император пляшет под дудку своих фаворитов".

Такие слова в адрес монарха возмутили советника Ницеевского, но сенатор снова не дал ему времени на достойную отповедь.

- Сейчас, с новым министерством, цесарь получил и новых советников. А, соответственно, комиссар Москворуссии в ближайшее время потеряет, если уже не потерял, поддержку в лице Светлейшего Пана. Кроме того, он просто стар. Следовательно, смещение гетмана Ермолова с должности комиссара - только вопрос времени. Времени и условий.

На этот раз Павлу было нечего ответить. Уж кто-кто, а советник по особым поручениям отлично представлял себе положение дел своего хозяина. Обычно он просто гнал от себя такие мрачные мысли, но теперь...

- То, что я хочу предложить господину гетману, - продолжал объяснять сенатор, - должно его полностью устроить. Его уход станет не опалой, а почётной отставкой с орденами и высокой пенсией. Гетман называет имя своего преемника, и тот продолжает его дело. Все доверенные люди гетмана остаются на своих должностях, так что его совесть будет чиста.

Павел молчал и думал. Все варианты ему не нравились - но некоторые не нравились больше, чем другие. Сенатор Куницкий, тем временем, развивал свою мысль. Прежним холодным "сенаторским" тоном.

- Вам, господин полковник, стоит обратить внимание именно на этот последний пункт. Ведь если враги комиссара найдут способ отозвать его с должности, воспользовавшись его ошибками, то его людям не поздоровится. Новый комиссар, без сомнения, так же ОЧИСТИТ от сторонников своего предшественника все московские канцелярии, как новый канцлер очистил от людей своего предшественника министерства в Киеве. И Вы, лично Вы, как один из ближайших к гетману Ермолову людей, несомненно попадёте под удар.

Наступила тишина. Занимавший всё пространство вокруг Павла голос Куницкого стих, только где-то вдали оркестр играл польку. Сенатор встал с софы, взял с подноса у одного их проходивших поблизости слуг два бокала шампанского и протянул один из них Павлу. Советник Ницеевский выпил его залпом, как стакан воды, не произнося тостов и не обратив внимания на вкус.

- Помогите мне, господин полковник, прошу Вас, - "сенатор Куницкий" снова стал прежним "Сибирийцем", - ну что Вам стоит? Вы ж меня знаете, я в долгу не останусь.

Павел ничего не отвечал. Он рассеянно осматривал зал, переводя взгляд с колонны на колонну, с зеркала на зеркало, с двери на дверь. Тем временем из бальной залы появилась Анеля. Вместе с ней были госпожа Ермолова и госпожа Куницкая. Дамы рассеянно обмахивались веерами и о чём-то разговаривали с окружавшими их офицерами в парадных мундирах и цивильными во фраках. Разноцветную группу дополняла чёрная сутана какого-то полонийного158 священника. Первой заметила своего мужа Ванда Куницкая, и вся её весёлость как-то сразу пропала. Затем заметила Павла его Анеля, и, в отличие от сибирийки, весело помахала ему веером. А затем в одну из боковых дверей вошёл сам комиссар, и все взгляды повернулись в его сторону.

- Господин полковник, я был бы чрезвычайно признателен, если бы Вы сейчас представили меня гетману, - оказывается, Сибириец умел говорить и таким, исключительно светским тоном.

Не ответив ни слова, Павел поднялся с софы и направился навстречу Ермолову. Он не сомневался, что Сибириец следует вслед за ним.

158 Полонийная Церковь (Kościół Polonijny, Ecclesia Polonica) - самое крупное религиозное объединение на территории Цесарства Многих Народов. В 1555 г. польский Сейм в Пётркуве выдвинул постулат создания национальной церкви и независимости её от Папы Римского. Проект активно поддержал король Сигизмунд-Август Ягеллон. Несмотря на противодействие таких церковных деятелей, как примас Польши архиепископ гнезненский Миколай Дзежговский и епископ хелмский Ян Пшерембский, король, поддерживаемый в этом споре большинством шляхты, а также влиятельными литовскими магнатами Радзивиллами - родственниками королевы Барбары, довёл дело до конца. По смерти в 1559 г. примаса Дзежговского, собранный в этом же году Сейм объявил верховным главой Полонийной Церкви короля Сигизмунда-Августа. На место примаса он назначил сторонника Реформации епископа Якуба Уханского. Было секуляризовано имущество монастырей. Богослужебные книги были переведены на польский язык, латынь была исключена из церковной жизни, но основные церковные обряды остались неизменными. Полонизм стал господствующей религией в Королевстве Трёх Народов (позже - в Цесарстве). Тем не менее, на территории Москворусской Комиссарии (а также Украины) продолжала существовать Православная Церковь, права которой не оспаривались (первый Цесарь Иван Ягеллон был православным).

...

- Czy Pani pozwoli się zaprosić do następnego mazura?159 - очередной офицер щёлкнул каблуками перед раскрасневшейся Вандой.

- Jeżeli mój mąż nie będzie miał nic przeciwko temu...160, - смущённая госпожа Куницкая оглянулась на Belę Kochaną, ища поддержки.

- Nie będzie miał na pewno, - согласилась госпожа комиссарша, - przecież Pan nie ma żadnych złych zamiarów?161 - строго посмотрела она на офицера.

159 Могу ли я пригласить Вас на следующую мазурку? (польск.)
160 Если мой муж не будет против этого возражать... (польск.)
161 Наверняка не будет, ведь у Вас нет никаких недобрых намерений? (польск.)

Офицер (его тёмно-зелёный парадный мундир прекрасно подходил по цвету к светло-зелёному платью Ванды Куницкой) рассыпался в уверениях, что никаких злых намерений не имеет, упаси его Боже. Правда, те взгляды, которые он бросал на жену сибирийского сенатора (да и она на него), ясно говорили Анеле совершенно противоположное. Ну что же, Анеля Ницеевская никогда не обещала пану Игнатию, что будет сторожить его юную супругу, которой, по всему, очень не хватало развлечений у себя в Сибири.
Оркестр заиграл мазурку, и Ванда и её очередной кавалер закружились в танце. Belu Kochana и Анеля опустились на стоящий у стены диван, обитый розовым шёлком. В отличие от своей новой подруги ни та, ни другая не были настроены танцевать и уже успели вежливо отказать нескольким военным и цивильным, пробовавшим их пригласить. Павел куда-то исчез вместе с паном Игнатием, и Анелю это беспокоило.

- А скажи-ка, пожалуйста, дорогая Анелечка, кто такой этот Куницкий? - Belu Kochana также обдумывала, что могло означает для неё и её мужа появление в Москве сибирийского гостя.

- Пан Игнатий - хороший человек, - не задумываясь, ответила Анеля, вспомнив их бегство из Армении.

- Хороший человек? - недоверчиво переспросила Belu Kochana.

- Да, он хороший человек, - повторила Анеля.

Здесь она, правда, вспомнила то, что рассказывал ей Павел о событиях в Гяндже, случившихся после их отъезда, и быстро добавила:

- Но своего не упустит ни за что, - госпожа Ермолова, услышав это, кивнула - похоже, это отвечало и её мыслям.

Изабелла не ответила. Она, казалось, вся сосредоточилась на попытках расправить загнувшийся лепесток розы, приколотой к её платью. После нескольких неудачных попыток, убедившись в их тщетности, она одним рывком оторвала злосчастный лепесток и бросила его на паркет.

- А что ты имеешь в виду, когда говоришь: "не упустит своего", моя дорогая? - вернулась к беспокоящей её теме супруга комиссара.

- Знаешь, дорогая Белла, - ответила ей Анеля после раздумья, - сама я этого не видела, но слышала, что когда пан Игнатий Куник... Куницкий видит свою выгоду, он не останавливается ни перед чем. Понимаешь, Белла, - добавила она в ответ на невысказанный вопрос подруги, - ни перед чем. Совсем НИ ПЕРЕД ЧЕМ, - повторила она, надеясь, что для Изабеллы будет этого достаточно.

Надежда госпожи Ницеевской оказалась, впрочем, безосновательной - госпожа комиссарша потребовала подробных объяснений. Анеля не нашла в себе духу ей отказать.

- Я слышала, что пан Игнатий допустил ряд незаконных действий в бытность свою заместителем коменданта в Закавказье, и что эти действия были направлены на его личное обогащение, - слова давались Анеле трудно и выходили какими-то тяжёлыми и официальными, как передовицы в правительственной газете.

- То есть он наворовал денег, когда правил своей... Гератой? ... Герзнка?..., - потерялась в экзотических названиях госпоже Ермолова, - Анелечка, дорогая, подскажи, пожалуйста, как назывался этот город? Это ведь тот самый, где твой муж подавил мятеж, правда? Герзерум? Гениссия? Анеля, дражайшая, ну же!

- Гянджа, - выговорила Анеля почти шёпотом, - этот город назывался "Гянджа", - повторила она чуть громче, надеясь, что удовлетворённая ответом Belu Kochana не станет заставлять её произносить это проклятое название ещё раз.

Та, впрочем, не стала расспрашивать Анелю о делах закавказских: то ли понимала, что это вопросы подруге неприятны, то ли просто её мысли шли в другом направлении.

- Он ведь издаёт какую-то газету у себя в Сибири? - вопрос, похоже, был риторическим, поскольку Изабелла, не ожидая ответа, задала следующий, - Ты её читала, дорогая Анелечка? Ты не помнишь, там писали что-нибудь про моего Алексея Петровича?

Газеты пана Игнатия Анеля никогда не читала и поэтому отрицательно покачала головой. Потом задумалась и припомнила:

- Павел рассказывал, что там много писали про какую-то железную дорогу в Сибири...

- Не понимаю, - наморщила лоб Belu Kochana, - какое отношение может иметь мой Алексей Петрович к дороге в Сибири, - она подумала ещё чуть-чуть и добавила уже более уверенным тоном, - Наверное, тоже хочет денег.

Мазурка закончилась, и к двум подругам снова присоединилась третья. Вместе с ней вернулся тот офицер, что приглашал её на танец. Анеля успела заметить, что он не отпускал руку Ванды, держа её за кончики пальцев. Заметив, что на неё смотрят, госпожа Куницкая вырвала свою руку в лайковой перчатке из пальцев офицера и, смутившись, начала поправлять ей свои вьющиеся локоны. Belu Kochana шутливо погрозила сибирийке пальцем, чем ввела её в ещё большее смущение. Замешательством Ванды воспользовался неизвестный Анеле господин во фраке (кажется, танцевавший с ней раньше), который поцеловал кончики её пальцев, те самые, что перед этим держал в своих руках офицер в зелёном мундире.
Тот, однако, не желал признавать своё поражение и, лихо подкрутив усы, надвинулся на цивильного во фраке. Тот расправил плечи и грозно посмотрел на офицера, тоже подкрутив усы. Этот, пока ещё безмолвный, поединок привлёк внимание окружающих, и вокруг двоих воинственного вида кавалеров собралась группа гостей в мундирах и фраках. Сама виновница всего этого замешательства стояла неподвижно и, прикусив нижнюю губу, следила за развитием событий, явно польщённая тем, что вся эта ссора (а возможно, что и дуэль) происходит не из-за кого-то, а именно из-за неё!
Анеле же скандал был совершенно не нужен. Beli Kochanej - тоже, она постоянно с возмущением повторяла, что "скандалы, которые устраивают на приёмах всякие юнцы, ужасно вредят репутации моего Алексея Петровича". Супруга комиссара молчала, поэтому Анеля решила разрядить обстановку сама.

- Скажите, господин капитан, вы бывали когда-нибудь в горах? - обратилась она к тому самому чересчур гордому офицеру в зелёном мундире.

- Я? В горах? - растерялся решительный капитан, - А почему Вы меня спрашиваете, Анеля Львовна?

- Анеля с удовлетворением отметила, что в Москве её знают почти так же хорошо, как и супругу комиссара.

- О, вот моя дорогая Анеля знает о горах всё, уж поверьте мне, господин капитан, - вступила в разговор Belu Kochana, - она ведь там выросла.

- Да, я слышал, - неуверенно ответил капитан, - а что именно, уважаемая Анеля Львовна, Вы имеете в виду?

- Вы знаете, господин капитан, я хотела бы Вас попросить объяснить мне одно странное явление, которому я была свидетелем.

Что именно она скажет, Анеля поняла только сейчас. Рассказывать всем об армянских горах не хотелось, но так уж случилось, и теперь у неё не было выхода.

- Когда мы уходили из Армении, - начала она, - турки заперли нас в скалах. Это был совершенный каменный мешок - один единственный узкий вход и никакого выхода. То есть, это мы думали, что оттуда нет выхода...

Анеле рассказывалось легко - вся картина стояла у неё перед глазами: уютное тепло сентябрьской ночи, склочная Лиануш, трусливый господин Варданян, украинские горцы, отважный улан Чапский, успокаивающий её пан Игнатий, их с Павлом первое признание в любви - и холодное дыхание смерти за спиной. Но говорить об этом было неуместно, может быть когда-нибудь, но не этому случайно появившемуся капитану, не тому господину во фраке, даже не Beli Kochanej - может быть Савелию, когда тот вырастет и сможет всё это понять. Поэтому она говорила о другом.

- ...и вот, что интересно, этого прохода никто не заметил до тех пор, пока на него не упал луч лунного света. Только таким образом мы узнали что здесь, оказывается, был выход! Причём позже этот луч пропал, и всё вновь погрузилось в темноту. По моему мнению, это совершенно невероятное явление! Скажите, господин капитан, Вы когда-либо встречали что-нибудь подобное?

Но капитан ничего не успел ответить, потому что его опередили.

- Это знамение Божие, в этом не может быть никакого сомнения! Вам посчастливилось увидеть Указующий Перст Господень! - оглянувшись, Анеля увидела полонийного священника, отца Матеуша - настоятеля уже почти построенного кафедрального собора Христа Спасителя на Пречистенке.

- Вы стали свидетельницей чуда, дочь моя, - вопреки распространённому мнению, что полонийные "ксёндзы" не говорят ни на каких иных языках, кроме польского, отец Матеуш говорил по-москворусски даже без намёка на какой бы то ни было акцент, - Сам Господь указал вам выход из тупика, сам Господь указал вам путь!

- Да какое же это чудо? - возразил лишённый возможности ответить капитан, - Это самое обычное оптическое явление. Есть такие места, которые можно наблюдать только с определённой позиции, поскольку...

- Это знамение Господне! - голос отца Матеуша загремел, как с амвона, - Это ниспосланное нам чудо! Оно явно свидетельствует, что Господь не оставил народы Цесарства в их несчастьях! Выдержите в своей вере, говорит нам Он, и Я укажу вам истинный путь! Он выведет христиан к свету так же, как он вывел к спасению потерявших путь солдат цесаря!

О капитане и цивильном все уже забыли. Теперь, привлечённая громовым голосом настоятеля, вокруг них собралась целая толпа. Половина глаз смотрела на отца Матеуша, другая - на свидетельницу чуда госпожу Ницеевскую. Ванда Куницкая, между тем, неуверенно тянула Анелю за руку.

- Przepraszam, Pani Anielciu, co tu się dzieje? Nic nie rozumiem,162 - смущённо спрашивала она.

Анеля сочувственно посмотрела не бедняжку. Действительно, если ты не знаешь москворусского, то можешь попасть в такое неудобное положение. Анеля, впрочем, никогда не отличалась вредным характером, поэтому не стала держать Ванду в неведении и вкратце объяснила суть происходящего. Услышав рассказ о бегстве от турок, Ванда выдавила из себя восхищённое "О-о-о!" и посмотрела на Анелю снизу вверх. Госпожа Ницеевская погладила бедную девочку по голове.
"Девочку", вдруг кольнуло Анелю? Почему она считает Ванду Куницкую маленькой девочкой? Ведь она уже замужем! Сколько ей лет? На глаз шестнадцать-семнадцать, может даже восемнадцать. А сколько лет ей самой? Княжна Арпине Галстян отметила в Карине свой шестнадцатый день рождения - родители, царствие небесное, всегда по завезённому в Армению польскому обычаю шумно обходили именины и дни рождения своих детей. Семнадцатый день рождения она встретила где-то по дороге в Москворуссию, и тогда ей было не до праздников с гостями. В восемнадцатый всё ограничилось праздничным ужином, который ей устроил Павел, накануне вернувшийся с какого-то своего "особого поручения". А девятнадцатый, даст Бог, она встретит этой осенью. Выходит, что эта девочка - жена пана Игнатия... почти что ровесница супруги советника Ницеевского неполных девятнадцати лет? Открытие поразило Анелю. Как это могло быть?
И Belu Kochana - как она могла этого не заметить? Ведь не могла же умудрённая опытом жена комиссара относиться, как к равной к глупенькой молоденькой дурочке, которой она была... когда? В Карине, во время приёма в честь Бема, наверное. А потом? Потом была дорога, долгая дорога в горах Армении. Наверное, именно это её состарило. Один день в горах - это месяц, если не год обычной, спокойной, нормальной жизни. Она приехала в Москву на пятнадцать или даже на двадцать лет старше, чем была, когда выехала с матерью и братьями из несчастного Карина. Анатолийские горы и война забрали у неё эти годы, и теперь им уже никогда не вернуться...
Тем временем оказалось, что пока Анеля раздумывала о бегущем времени, Belu Kochana продолжала свой разговор с отцом Матеушем. Наконец, они о чём-то договорились.

- Idziemy, droga Anielciu. I ty, Wandziu kochana, też,163 - позвала своих подруг Belu Kochana и направилась к дверям зала.

Ванда, услышав, наконец, что-то на понятном языке, с радостью пошла, почти что побежала, за ней. Из-за этого в дверях возникло замешательство - обеим дамам, зацепившимся между собой широкими кринолинами, никак не удавалось пройти через безнадёжно отставшую от современных мод дверь одновременно. Уступить, понятно, пришлось младшей из них - покрасневшая Ванда смущённо отступила, пропустив перед собой не только госпожу Ермолову, но и госпожу Ницеевскую. Её саму, впрочем (Анеля это заметила, на секунду оглянувшись), галантно пропустили столпившиеся вокруг мужчины.

- Czy ksiądz nie zauważył, dokąd poszedł mój małżonek?164 - спросила Belu Kochana у отца Матеуша, обмахиваясь веером и осматриваясь по сторонам.

- Nestety, nie zauważam tu Pana Komisarza,165 - отрицательно ответил священник.

162 Прошу прощения, пани Анелечка, что тут происходит? Я ничего не понимаю. (польск.)
163 Идём, дорогая Анелечка. И ты, милая Вандочка, тоже. (польск.)
164 Вы не заметили, куда пошёл мой супруг, святой отец? (польск.)
165 Увы, я не замечаю здесь господина комиссара. (польск.)

Внезапно Анеля увидела Павла - тот был занят каким-то важным разговором с паном Игнатием. Она обрадовалась, как будто их разлука длилась не какие-то полчаса, а, по крайней мере, месяц. Привстав на носках туфель, госпожа Ницеевская замахала веером, еле-еле удерживаясь от того, чтобы не позвать его через всю залу. Павел улыбнулся и в ответ кивнул ей головой.
Тем временем из соседних дверей вышел сам комиссар.

- Алексей Петрович! Алексей Петрович, Вы слышали? - обратилась к своему мужу госпожа Ермолова, - Вы слышали о знамении, которое видела наша дорогая Анеля?

- Знамение? Какое знамение? - удивился Ермолов, - Анеля Львовна, Вы видели некое знамение? Когда и где? Расскажите нам, что это было?

Анеля замешкалась, не зная, что ответить. Вместо неё ответил отец Матеуш.

- Госпожа Ницеевская, - решительно и уверенно объявил настоятель, - стала свидетельницей явленного Господом чуда. Во время её бегства от врагов Веры Христовой посчастливилось ей лицезреть Перст Господень, указующий путь истинный. Господь указал возлюбленным чадам своим дорогу и вывел их из тьмы кромешной к свету.

Священник замолчал. Комиссар тоже не отвечал ничего, похоже, не до конца поняв слова настоятеля.

- Анеля Львовна, - произнёс он наконец, - это правда? Вы действительно видели... э-э... перст Господень?

Госпожа Ницеевская растерялась. И "да" и "нет" - любой ответ был бы в той же степени правдой, как и ложью. Но на неё смотрела Belu Kochana, а Анеля Ницеевская не могла позволить себе её подвести. Молча кивнула головой, потом ещё и ещё. Жена советника почувствовала себя снова маленькой и глупой, как... как Ванда.

- Вот видишь, Алексей Петрович, - продолжала между тем госпожа комиссарша, - это настоящее чудо! Чудо, явленное нам сейчас, в наше время! Наше собственное чудо! Ты обещал выбрать чудо для витража - и вот оно!

- Сие знамение, - серьёзно подтвердил отец Матеуш, - как можно более достойно быть увековеченным в одном из невыполненных ещё витражей Храма Христа-Спасителя. Примас нашей Святой Полонийной Церкви, вне всякого сомнения, признает это событие Знамением Господним. Оно войдёт в анналы Церкви нашей, как Чудо при... Где именно посчастливилось узреть тебе Перст Господень, дочь моя? - священник обернулся к госпоже Ницеевской.

Анеля замешкалась, вспоминая, где именно на карте находилась эта проклятая каменная ловушка, но её опередили:

- Саригамиш, proszę księdza, это место находилось в окрестностях города Саригамиш.

- Витраж сей будет посвящён Чуду при Саригамише, такова Воля Божия! - подтвердил отец настоятель.

Вокруг зашептались, а комиссар стал внимательно присматриваться к столь неожиданно вступившему в разговор пану Игнатию. После недолгой паузы супруг Анели, державшийся до сих пор как бы в стороне, вышел вперёд и чуть поклонился супругу Beli Kochanej:

- Алексей Петрович, разрешите представить Вам сенатора Цесарства, сибирийского промышленника и просто моего боевого товарища Игнатия Куницкого!

Ермолов милостиво кивнул головой.

...

Беседа шла легко и непринуждённо. Сибириец, как ни в чём ни бывало, рассказывал о последних событиях в Киеве, а комиссар с интересом слушал, иногда понимающе кивая головой. Павел слушал с напряжением, но сенатор Куницкий темы отставки Ермолова не касался, ограничившись рассказом о политических новостях из столицы.

Прошлогодний мирный договор с турками позволил Цесарству, наконец-то, перевести дух после армянской катастрофы. Турки не стали развивать свой успех и не начали наступления ни на Константинополь, ни на Кавказ. Новый император Аббас, внук умершего сразу по окончании армянской кампании Мухаммеда Али, изъявил своё согласие на подписание с Цесарством Многих Народов мирного договора. По словам Сибирийца, курьер с письмом из Бурсы прибыл в Киев в тот же день, когда в Бурсу прибыл с аналогичным посланием курьер из Киева.

Предложенные турками условия совершенно неожиданно оказались для Цесарства вполне приемлемыми. Аббас не претендовал на собственно цесарские земли, удовлетворившись уже захваченной Арменией. В Министерстве Иностранных Дел считали, что силы турок, казавшиеся из Киева "неисчислимыми ордами" тоже были на исходе и нуждались в отдыхе и пополнениях. Новая граница между Турецкой Империей и Цесарством проходила по Севанскому озеру и прилегающему к нему горному хребту.

На север от новой турецкой границы также происходили знаменательные события. В Картли и Кахетии, а также в соседней Имеретии из-за прибытия десятков тысяч беженцев из бывшего Великого Княжества Армянского обострились и без того не лучшие отношения между местной аристократией и народом. Аристократия постаралась обвинить во всех бедах армян и, в доказательство своей заботы о подданных, арестовала нескольких командиров фидаинов. То, что произошло дальше, могло быть неожиданностью для короля Кахетинского или для короля Имеретинского, но никоим образом не для советника Ницеевского или сенатора Куницкого - армяне восстали, а вместе с ними поднялась и изрядная часть коренных жителей обоих государств.

Королевские гвардейцы были сытые, довольные и привыкшие к хорошей жизни при дворе. Армянские фидаины были голодные, злые и привыкшие к борьбе не на жизнь, а на смерть. Результат столкновения был тем более очевиден, что в гвардии обоих королевств служило немало армян, в том числе тех, что успели вовремя убежать от турецкой резни. Короче говоря, к концу 1849 г. оба эти края вошли в состав Новой Армении, каковая, в свою очередь, стала очередной, Армянской комиссарией Цесарства Многих Народов.

События в Закавказье "отозвались" и с другой стороны хребта. Армянское "нашествие" вытолкнуло с насиженных мест десятки тысяч мусульман, вынужденных, бросив своё имущество, бежать, куда глаза глядят, по большей части на Север. На Севере же располагалось государство горцев Чечни и Дагестана под предводительством местного имама, некоего Шамиля. Горцы постоянно враждовали друг с другом, но всегда объединялись против общего врага - христиан Восточной Украины. Теперь у имама прибавилось как сил, так и голодных ртов.

Кормить их в горах было нечем (уж кто-то, а советник Ницеевский отлично это понимал), поэтому единственным способом избежать голодных восстаний у себя в тылу была война с "неверными" - то есть с украинцами. И весна 1849 года началась для казаков с вторжения "дикарей с гор". Начавшееся в глубине Анатолии движение захватывало в свою орбиту всё новые и новые народы, заставляя их искать спасения в бегстве на "свободные" земли, изгоняя, в свою очередь, оттуда аборигенов. "Кавказский бильярд!", - недобро усмехнувшись, сказал на это комиссар Ермолов.

Наступательный порыв чеченов сломал линию обороны христиан - уже в апреле войска имама взяли Моздок, столицу Восточной Украины, и вытеснили казаков из предгорий на равнины. Там, впрочем, их наступление тоже не остановилось, казаки теряли станицу за станицей, и территория "самостiйной Украïни" стремительно сокращалась. Здесь Восточной Украине пришлось отбросить свою вечную гордость и пойти на поклон к "ляхам". В качестве сенатора Сибирийцу довелось присутствовать на приёме депутации казаков, изъявивших, наконец-то, желание войти в состав Цесарства.

Министерство Войны не сомневалось, что их враги, чечены, разгромив Восточную Украину, станут опаснейшей угрозой для цесарских крепостей Каспийской линии и будут в силах даже перерезать сообщение с Новой Арменией по Каспийской дороге. Исходя из этого, решение напрашивалось само собой - казакам Восточной Украины должна была быть оказана вся возможная помощь, чтобы обеспечить мир и безопасность для новой Моздокской комиссарии. Представляющий опасность для интересов Цесарства "имамат" должен быть уничтожен.

- Хорошее решение, - одобрил комиссар, - Всё-таки на Владимирском спуске не перевелись ещё умные головы.

- Военный министр будет польщён Вашим мнением, господин комиссар, - подтвердил Сибириец, - Да, кстати, в Киеве меня просили узнать Ваше мнение ещё по кое-каким вопросам. Вы не возражаете? - он почтительно указал глазами на дверь в кабинет гетмана.

- Пожалуй, - оценивающе посмотрел на сенатора Куницкого комиссар Ермолов, - Пройдёмте, господин сенатор.

В дверях Сибириец оглянулся на советника Ницеевского и, подмигнув, чуть заметно кивнул ему головой.

Павел чувствовал себя нехорошо. Не "плохо", а именно "нехорошо" - у него было ощущение, что он совершил что-то неправильное, нехорошее, дурное. Сибириец со своим сенаторским умом, конечно, был прав - это было лучшим исходом, как для комиссара, так и для него лично, но легче от этого не становилось. Казалось, он только что послал своего товарища на смерть, не оставив ему выбора. Хотя, разве этот выбор был у него самого? Что бы ни делал лично он, Павел Ницеевский, это не изменило бы и не могло изменить соотношения сил где-то там "наверху", в киевских "эмпиреях". Он поступил правильно, единственно правильно, в этом не было сомнений. И именно поэтому ему было так нехорошо, если не сказать - "мерзко".

- Теперь ты почти что святой, - сказала ему Анеля подчёркнуто весёлым голосом, - и я тоже почти что святая. Чем из нас не святое семейство, господин советник? - она игриво погладила Павла по запястью.

Жена всегда чувствовала состояние мужа и старалась отвлечь его от плохих мыслей. Павла это всегда трогало почти что до слёз. Он рассмеялся в ответ.

- Вряд ли нам станут рисовать нимбы на портретах, дорогая Анеля, - сказал он в ответ, - да и на этом витраже нас вряд ли изобразят. Зато я точно закажу наш с тобой дагерротипный портрет на день рождения.

- И обязательно с Савелием! - загорелась этой идеей Анеля.

- Но, дорогая Анеля, он же ещё маленький ребёнок. Он никак не сможет усидеть целых двадцать минут без движения, - возразил Павел, - Зато он будет на нашем семейном портрете, который нарисует художник. И, если у него всё будет в порядке, на следующий твой день рождения мы его повесим на парадной лестнице.

- Знаешь, Павел, - произнесла ставшая вдруг задумчивой Анеля, - мне стало как-то грустно, когда я задумалась об одной вещи.

- Что же это за вещь, что мысли о ней приносят такую грусть, дорогая Анеля? - постарался изобразить весёлость Павел.

Анеля вздохнула. Вздохнула глубоко и тяжело.

- Это всё, что останется от нас через сто лет, мой дорогой господин советник: картина на стене, несколько дагерротипных портретов, десяток полуправдивых статей в пожелтевших газетах и окно с витражами в старом соборе. И это всё, что запомнят о нас. Только это и ничего больше.

Анеля посмотрела Павлу в глаза. Павел сжал руку Анели в своих ладонях и поднёс к губам.

- Ну, не всё так плохо, дорогая Анеля, - советник поцеловал запястье своей супруги, - у нас есть Савелий, он будет знать о нас больше, чем другие, ему-то мы точно расскажем правду.

- ВСЮ правду? - Анеля прищурилась и чуть наклонила голову вбок, - Ты на самом деле хотел бы рассказать нашему сыну ВСЁ?

Этот вопрос поставил Павла в тупик. Действительно, есть такие дела родителей, о которых детям лучше не знать. Просто потому, что... им этого знать не нужно. Пусть, например, сегодняшнее предательство Павлом своего комиссара умрёт вместе с ним. Хотя кто знает, может быть, с перспективы времени это решение будет казаться единственно правильным, мудрым и достойным. Но даже тогда Павел предпочтёт умолчать о нём в разговорах с сыном.

Поэтому в ответ советник Ницеевский промолчал.

- Czy Pan w ogóle nie tańczy, Panie Radco?166 - услышал он знакомый голос.

Анеля склонилась перед ним, полуприсев, игриво глядя снизу вверх. Оркестр заиграл вальс.

- W ogóle nie tańczę, - подтвердил Павел, - Ale z przyjemnością zrobię wyjątek dla takiej ślicznej panienki.167

166 Вы вообще не танцуете, господин советник? (польск.)
167 Вообще не танцую. Но с удовольствием сделаю исключение для такой прелестной барышни. (польск.)

Он весело подмигнул Анеле и, взяв её за руку, потянул в круг танцующих пар. Пусть все киевские дела горят синим пламенем - сегодня он будет танцевать со своей женой!

Уже на пороге резиденции комиссара его догнал тот чиновник из канцелярии комиссара, о котором советник уже успел позабыть в вихре светских и политических событий.

- Простите-с великодушно-с, Павел Савельевич, - но я хотел бы-с ещё кое-что передать по поводу тех тульских дел-с, - он всегда был исключительно, даже чрезмерно почтителен по отношению к советнику Ницеевскому.

На прошлой неделе в Туле на заводах Слодкого рабочие устроили "стачку", "стачка" переросла в беспорядки, для подавления беспорядков пришлось вызывать войска, погиб десяток с лишним человек, заводоуправление и несколько продуктовых лавок сгорели, а Павлу выпало заниматься поиском зачинщиков.

- Может быть, Вы завтра зайдёте ко мне в кабинет, Константин Сергеевич? - сегодня вечером советник не был настроен на дела.

- Конечно-с, Павел Савельевич, конечно-с, - тут же поспешил согласиться чиновник, - но может быть Вы изволили бы-с пролистать одну-с занятную книжицу... Её отобрали-с у одного из заводил, приехал аж из Москвы-с...

- Давайте, - разрешил советник Ницеевский, вздохнув, - я просмотрю по дороге.

Чем скорее он выполнит его просьбу, тем скорее избавится от его присутствия.

- Извольте-с, Павел Савельевич, - чиновник вручил советнику тонкую брошюрку.

- До свидания, Константин Сергеевич, - усевшись в коляску вместе с Анелей, Павел тотчас же забыл о существовании почтительного Константина Сергеевича и всех дел в Туле.

Уже поздней ночью, когда Анеля, наконец-то, заснула, он всё-таки пролистал в кабинете при свете свечи доставшуюся ему брошюру. "Клаус Фукс. Манифест Коммунистической партии. Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Пер.с немецкого. Издательство бр.Стржельчик, Москва, Петровка, 12". На первой странице он прочёл: "Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма".

Павел затянулся дымом любимой сигары и отложил "занятную книжицу" в ящик стола. Читать среди ночи о призраках не хотелось. Призраков Павлу Ницеевскому хватало своих собственных.

Конец


Москва-Варшава-Москва, февраль 2012- апрель 2013 г.


 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"