Лето. На небольшой деревянной террасе парит, как в бане. Воздух плотный, прогретый. Рядом со мной, на круглом столе стоит бидон с малиной. Душистый аромат ягод приятно щекочет ноздри. Смешиваясь с запахом разогретого дерева, он наводит на мысль, что неплохо было бы выпить чаю. Да, чаю с мятой.
Я сижу в кресле, ноги мои укрыты пледом. В руках маленький радиоприёмник - подарок внука.
- Над Мамаевом курганом сны, - тихо поёт приятный мужской голос. -
Если б не было войны, но война,
Похоронена на дне тишины...
Тишина. Лишь слышно, как упрямая муха стучится о стекло террасы, да где-то вдалеке, радостно кричать ребятишки. Вот и муха замолкла, видать устала. Тишина. Детские голоса то приближаются, то отдаляются.
Кто сказал, что старость одинока? Неправда. Я никогда не бываю одна, со мной всегда мои воспоминания. И не беда, что не сохранились фотокарточки, и что фотоальбома нет - он мне ни к чему. Стоит лишь закрыть глаза, и я вижу лица тех, с кем мы прошли плечом к плечу через пол-Европы. Димка, Настя, Клавдий Семёнович...
- Потерпи, мой хороший, потерпи, - затупившийся нож с большим трудом режет плотный материал ватных штанов.
- Что там? - стиснув зубы, сквозь боль спрашивает Димка.
Я молча продолжаю делать своё дело. Ниже колена всё разворочено, кости торчат наружу, кровища. На чем только нога держится? Эх, милый, не приглашать тебе больше девок на танцы...
Пальцы закоченели и не гнуться, приходится зубами рвать бинты. Наконец удаётся наложить жгут, приостановить кровотечение и забинтовать. Так лучше. Теперь смогу дотащить его до медсанбата. С права, метрах в двадцати от нас, опять разорвался снаряд. Я интуитивно накрываю Димку собой. Привычка. Огромный ком земли сильно ударил по голове - больно, но не смертельно. Стряхнув со спины грязь и снег, я перекидываю раненного на волокуши, и, впрягшись в них, тащу к санбату. Многие из моих подруг предпочитают бойцов на себе выносить, но они-то девки здоровые. А я? Мне бы и так управиться... По снегу на волокушах тащить удобнее.
Тяжело, очень тяжело. Димка - парень здоровый, одно слово - сибиряк. В нём таких, как я, штуки четыре уместятся, а то и больше. Опять громыхнуло. На этот раз слева. Дойти бы... Нога скользит, и я падаю.
- Заткнись, дурак, - стиснув зубы, чуть слышно ворчу в ответ. - И без тебя проблем хватает.
Хорошо ещё, что под горку идём - справилась быстро. Прислонившись спиной к стене мед блока, я дышу часто-часто, и смотрю, как уносят Димку. Жить будет. Кладвий Семёнович - врач от бога. Так наши врачи говорят. Я только одного понять не могу - почему от бога? Его же нет. Я комсомолка и точно это знаю. Но Клавдий Семёнович и в самом деле необыкновенный врач - он столько ребят от смерти спас, можно сказать - с того света вытащил.
- Отдохнула? - меня окликнула Настя.
- Ага.
- Тогда пошли. Работа не ждёт.
Работа... Разве война - это работа?
Там, на сто второй высоте, засели фашисты. Наша задача выбить их оттуда раз и навсегда. Сколько уже полегло наших, с прошлого лета? Не счесть. Бьёмся, бьёмся... Мы ведь у них, как на ладони, они играючи расстреливают нас, как кутят. А нам из генштаба приказ - взять высоту любой ценой. "Любой ценой..." Так бы сразу и сказали - ценой жизни. Я всё понимаю: надо, от этого зависит многое, идёт война. "Любой ценой" - это в общих масштабах, а вы скажите матери того же Славки Петрухина, что её сына разметало по этой самой сто второй высоте. И ещё скажите, что даже проститься не с чем!
- Сестра, сестричка...
Я ищу глазами того, кто зовёт. Ага, вижу. Левее от меня, на окровавленном снегу, лежит старик. Знакомый тулуп разорван снарядом, старая шапка-ушанка валяется рядом.
- Дядя Филлип! - я кидаюсь к нему.
- Зойка, это ты, муха?
- Я дядька, я...
Дядька Филлип всегда сердится, если мы его "стариком" зовём. А разве не так? Ему скоро шестьдесят будет. Конечно, для нас он старик. Слёзы сами... Плакать нельзя, нельзя плакать... Осколком Филлипу разворотило всё пузо. До санбата не дотащить. Знаю, не в первый раз такое вижу.
- Не плачь, дочка, - хрипит дядька Филлип. - Помолись за меня. Хорошо?
- Я комсомолка, нельзя, - и тут же одёргиваю себя - дура! последняя воля умирающего - святое! - Помолюсь, дядька. Отче наш, иже еси...
Дальше я ни строчки не знаю. Да и эти случайно запомнила. Слышала, как одна из медсёстёр шепотом молилась. Я тогда никому не стала рассказывать, особенно политруку. Зачем? Сейчас война. Может ей так легче со страхом бороться?
Дядька захрипел, дёрнулся и всё...
- Прощай, дядька Филлип, - я закрыла ему глаза.
Сидя на корточках, возле умершего, я оглянулась назад. За моей спиной, укрытая взорванным льдом, раскинулась Волга. Забыв на несколько секунд о войне, я попыталась представить, как бывает тут летом. Красиво, наверное. Лента широкой реки разлетается в разные стороны от кургана, и видно всё на много-много километров вокруг.
Варька любит командовать, хотя такая же медсестра, как и я. В начальники выбивается. Поговаривают, что у неё шашни с нашим политруком. Её дело. И когда же эта война проклятущая закончится? Я домой, к мамке хочу...
Варвара побежала вперёд, зовя за собой взмахом руки. Пригибаясь от пуль, я прыгнула за ней. С волокушами в руках не очень то и удобно зайца изображать. Вдруг Варвара остановилась, дёрнувшись всем телом, обернулась и посмотрела на меня испуганным взглядом. На белом халате выступило алое пятно на уровне груди. Снайпер! Варька обмякла и упала лицом в снег.
- Сволочь! Паскуда! - у меня пропал страх.
Этот гад уже месяц, как по медсёстрам стреляет. Ни по солдатам, сержантам или ещё кому-нибудь из офицерского состава, а именно нашу сестру выбирает. За это время уже столько девчонок полегло. Из нашего призыва я одна и осталась. Другие медсестры после меня прибыли. Странно, но порой кажется, что снайпер этот жалеет меня и даёт возможность жить дальше. Я о своих догадках ни с кем не делюсь - на смех поднимут. И это в лучшем случае. А может, в самом деле, кажется, и я просто везучая?
Бегу вперёд. Бой идёт уже второй час, наших полегло жуть сколько. А раненных... Клавдию Семёновичу теперь суток трое без сна работать. Говорят - кого-то из генералов задело. Так этого сразу в машину и за линию фронта.
- Зойка! Зойка, твою мать, - сипатый голос цыгана я узнаю из тысячи.
Пытаюсь найти его глазами - ага, вижу. В воронке от снаряда сидит. Прыгаю к нему, предварительно оставив волокуши у самого края.
- Что с тобой?
- В руку попали, - Яшка кивнул на левое предплечье. - Сними ватник, перевяжи и дуй дальше.
- Не учи учёного, - я состроила умное лицо.
На всё-про-всё у меня минут десять ушло, ну или чуть больше. Цыган подхватил здоровой рукой автомат.
- Ну, с богом. Зайка.
- Я Зоя, - ворчу в ответ, а самой приятно. - Яш, а тебе не страшно?
- Чего страшно?
- Что убью сегодня.
- Нет, заяц, не убьют - я заговоренный.
Выбравшись из воронки, бегу дальше, выискивая глазами раненных. Вдруг, совсем рядом, раздался оглушительный грохот, и меня откинуло взрывной волной...
Тук-тук-тук... Настырная муха возобновила свои попытки пролететь через стекло. Вот и мы тогда, в сорок третьем, как эта муха, настырно брали сто вторую высоту.
- Отче наш, Иже еси на небесех!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим;
и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.