Старая пластинка играла незатейливо и глухо, впитывая в себя старые пыльные воспоминания стен, покрытых обоями в желтых разводах и пятнах от косточек вишни. Окна были разукрашены морозными кистями, которые вели свои песни открыто, дерзко и своевольно. В комнате было тепло, скрипело покачиваемое кресло, шаль одним концом подметала грязный деревянный пол, на столике лежала кружевная салфетка - кремовая, на нее падали лепестки сухих желтых и белых цветов, маленькие горошинки, в которых созревали черные семечки, стебли были сухие, старые, ломкие, волокна их окрасились в ощущение морщин, седых волос. Седые волосы были у женщины в кресле, она гладила черную кошку, держала одной рукой спицы и недовязанный шарф. Выцветшие глаза смотрели в пыльный экран выпуклого телевизора марки СССР, на белых двух голубей на полочке с книгами, на пустую красивую бутыль из-под крепкого напитка коньяка, а уши воспринимали лишь мурлыканье кошки, музыку граммофона, руки чувствовали жар.
Память подносила сюрпризы сознанию - выхватывало куски зимы, лет сорок назад, когда молоденькая девушка шла по улице, скользя в сапожках, держа в руках книги, перевязанные бечевкой, и улыбалась свежему воздуху, ощущению непохожести этого дня на иные, на глупые, мелочные и скучные.
Девушка была счастлива.
Она почти упала, идя вниз, к своему дому, ее поддержали, пожелали приятного дня, засмеялись, а под плащом человека, помогшего ей, сидел маленький черный котенок, вцепившийся в толстую ткань отложного воротника. Желтые и белые нарциссы были такими ранними, такими фантастическими, что хотелось радоваться и радоваться: чудесам, сказкам, преданиям, мифам, рассказывающим о прекрасных днях молодости.
Сухая сморщенная рука потянулась к окну, с уголка глаз не скатилась мутная слеза, серые усталые глаза потухли, и лишь тишина владела комнатой.
Не было давно человека, который поддержал тогда, не было давно и того самого котенка, и цветы те роняли лепестки на стол уже очень давно.
Рамка у фотографий, треснутое стекло, скрип кресла, мурлыканье кошки и снова взгляд - в отражение далекой себя, лет этак сорок назад...