Аннотация: Но он не сказал ничего - всё можно было прочитать на его измученном лице. Он лишь посмотрел на незнакомую до этого момента девушку, которую подобрала очередная иномарка, и мысленно промолвил: "прости...".
Всё исчезло. Всё, что было, существовало, жило, двигалось. Всё, всё исчезло. И лишь только боль жила в нём.
Он вспомнил как она бегала по двору детского садика, играясь с другими детьми, и как бросила игру, увидев его у ворот, и как устремилась к нему с наивной радостью. Это была та самая бьющая ключом, искренняя радость, которая может быть лишь у детей. Он вспомнил, как упала она, изодрав коленку, и как плакала, повиснув на его руках и вытирая слёзы об его плечи. Он вспомнил запах её детских мягких волос и нежный всхлипывающий голосок. И как успокаивал её, гладя крошечную головку, он тоже вспомнил. Воспоминания эти охватили всё его сознание и ему на миг показалось прошлое настоящим, и стало тепло от этого. На миг...
Он шёл по улице не замечая всего, что творилось вокруг. И гневные сигналы автомобилей, которые нервно ругались пропуская его, идущего через дорогу на красный свет, и толпы людей проходящих мимо, будучи погруженными в свои проблемы, и зазывающие витрины магазинов, и рекламные щиты, и всё остальное что жило вокруг и до этого момента привлекало его внимание, а теперь... А теперь всё это умерло для него, превратилось в ничто, в ничего незначащую пустоту. И лишь только девушка в дешёвой куртке, стоящая возле дороги, обратила его взор на себя. Она стояла нелепо накрашенная, в джинсах, повесив себе на плечо сумочку, и встречала взглядом машины. Вот возле неё завизжала тормозами иномарка с полуопущенным дверным стеклом. Девушка наклонилась над дверью, что-то рассказывая, объясняя и можно было слышать как из глубины машины доносились похабные голоса и полудибильный смех. Затем, выплюнув выхлопной дым, машина исчезла, а девушка продолжила стоять в ожидании...
"Боже, как она похожа на неё..." - подумал он, расстёгивая серый плащ. Он давил его, этот плащ, давил мысли, душу давил... Да нет. Не плащ, конечно же. Не плащ...
И опять, опять он вспомнил...
Тогда всё было как обычно. Надоевший вечер, который назойливо приходит каждый день. Кухня с белым кафелем на стенах. Скатерть с грубыми, некрасивыми узорами и коричневым пятном, на которое старались ставить чашку, чтобы оно было не так заметно. Жена с изуродованным годами телом. И он бежал оттуда на ночь глядя к друзьям, к компании, укутанную в дым сигарет, к разговорам ни о чём, разбавленными спиртным. Бежал...
И сейчас он вспоминал то время. Вспоминал всё, каждую деталь и, что главное, он вспоминал её глаза... Глаза его дочери, когда пришла она со школы со слезами.
- Что случилось, Солнышко? - спросил он её.
Она молчала и лишь потом что-то пробормотала...
- Вечно она плачет, - сказала ему жена, наливая чай, - и всё по пустякам. Я такая же была. Десятый класс - слёзы, как вода. Опять с Игорем поссорилась?
Молчание.
- Солнышко, ну что случилось? - переспросил он ещё ласковей.
Дочь перестала плакать, немножко улыбнувшись, мол, "так, всё это ерунда". Затем поела приготовленный матерью ужин и пошла смотреть телевизор, а он... убежал.
- Ну ты хоть к двенадцати будешь? - спросила его жена заведомо зная ответ.
- Да, буду. - ответил он.
Они, полупьяные и прокуренные, нашли двух... "Молоденькие. Как целки прямо..." - повторяли они им. И те машинально улыбались в ответ розовыми губками молодости.
Пустующая квартира, светло-оранжевые обои, застоявшийся запах табачной гари - клочки того времени, которые сейчас давили его сознание, всплывая из памяти. Пошлые шутки, тепло купленного тела, запах семени и его привычка, которую переняли его друзья: всовывать деньги в дамскую сумочку... И больше нет сил про это думать, но он всё равно вспоминал желая испить эту горечь до дна. Теперь мука ничего не значила для него. Более того, она давала ему надежду, что, приняв её до конца, он искупит хоть долю своей вины. Вины... Никто не скажет ему, что он виноват, никто не ткнёт пальцем. И если бы кто-нибудь узнал о его мучениях, то сказал бы: дурачок. И лишь он, глянувший в свою душу, смог почувствовать эту острую боль, эту глубокую вину.
- Душа моя. Ты - моя душа. - говорил он дочери на следующее утро насыпая на её подушку конфеты. - Обещай, что больше не будешь плакать.
И та улыбалась. И как-то неловко ему стало из-за этой её улыбки. Что-то напомнила она ему.
А завтра было такое же как и вчера. И всё было одинаково. Он умел зарабатывать и зарабатывал хорошо, с лёгкостью тратя на утехи деньги. Жена не ворчала на него. Она смирилась с тем, что у неё обрюзгшее тело, а у него... дела. И понял он, что в этой жизни у него остались лишь две радости: дочь и те вечера в пропахшей сигаретами квартире.
Три раза в неделю они с друзьями покупали их, стоящих возле переходов, на вокзале, у кабаков, их, лица которых никто из них не помнил. Да, нет... Помнили. Многих помнили. И вот сейчас, глядя на девушку в куртке, он вспоминал их и у каждой мысленно просил прощение.
Время шуршало стрелками на кварцевых часах и его дочь всё реже приходила домой задерживаясь в институте. Он радовался её приходу и по возможности чего-нибудь приносил ей сладкого, удивляясь вполне ясным отказам.
- Папа, у меня фигура, шейпинг. Ты меня соблазняешь этими сладостями, я не удержусь и съем, а мне нельзя.
Так она говорила. И он пожимал плечами понимая, что его девочка хочет нравиться другим. И как-то гадко ему стало от этого слова... "соблазняешь".
- Я сегодня буду поздно. У подружки праздник. День рождения. - сказала она без эмоций.
- Конечно. Иди. - ответил он. - А что подаришь?
- Рамочку для фотографии.
- Я дам денег.
- Что ты, не нужно. Я возьму со стипендии. Это ведь от меня подарок.
И она исчезла, густо накрасившись, а через два часа ему позвонили друзья.
- Сегодня у нас новенькие...Ты уж извини. Мы тут уже попортили народ... Ну... От меня перегаром через трубку не несёт?
- Да ладно. Я еду. - ответил он и помчался к ним.
Он вспомнил всё, раздирая на себе, удушающий душу, плащ серой безвыходности. Всё до деталей - ведь всё случилось всего лишь сейчас, пару часов назад. Воспоминания сегодняшнего вечера рвали его мозг клещами реальности. И так хотелось верить в то, что это был сон. Но кровь на его рубашке говорила о том, что всё это было, всё это произошло...
Коричневая дверь без "глазка", алюминиевый номер квартиры, чёрная металлическая дверная ручка и гулкий звонок...
Дверь открылась ему и он вошёл...
Она лежала на протёртом диване и его друг скакал на ней обхватывая немытыми руками её незрелую грудь. А рядом с диваном лежала её сумочка с всунутыми в неё деньгами по перенятой от него друзьями привычке. И запах табачного дыма, и грязные руки друга, и незрелая грудь его дочери... Всё это было реально и всё это жгло, впивалось в мозг, в душу, в нервы, разрывая их и выкручивая из тела. Тела, которое ещё недавно жаждало утех, а теперь готово было броситься в пламя. Тела, которое он всю жизнь холил, а теперь ненавидел, презирал... Презирал всей израненной, раздавленной душой, которая так рвалась из него.
Вдруг воспоминания прервали обступившие его люди... И он услышал лязг наручников, и мужские голоса, и какие-то нелепые реплики в которых он обвинялся в чём-то ужасном. И ему так хотелось сказать им, подошедшим к нему людям: "Да, всё так и произошло. И это я всё натворил. Ну и что? Неужели вы придумаете мне наказание более ужасное, чем то, которое живёт в моей голове?". Но он не сказал ничего - всё можно было прочитать на его измученном лице. Он лишь посмотрел на незнакомую до этого момента девушку, которую подобрала очередная иномарка, и мысленно промолвил: "прости".